Въ Петергофѣ.
Лѣтнія сцены.[править]
Седьмой часъ. Пришелъ пароходъ, биткомъ набитый пассажирами. Пассажиры большею частію петербургскіе жители, пріѣхавшіе въ Петергофъ ради освѣженія, развлеченія. Меньшинство состоитъ изъ любопытныхъ, только слыхавшихъ о Петергофѣ.
На плашкотахъ суетня. Пассажиры съ узелками и безъ узелковъ идутъ скоро. Нѣсколько извозчиковъ предлагаютъ свои услуги.
Недалеко отъ пароходной пристани стоятъ нѣсколько мужчинъ, повидимому чиновниковъ.
— Вы не знаете, гдѣ здѣсь Фабричная улица? спрашиваетъ одппъ изъ нихъ, обращаясь къ чиновнику въ сѣромъ пиджакѣ.
— Нѣтъ, не знаю.
— Пойдемте: не все же здѣсь стоять. За людьми, какъ за волной, — сказалъ третій господинъ.
Господа пошли скоро, перегнали нѣсколько человѣкъ. Ѣдутъ кареты, коляски, пролетки. Мостки гремятъ, извозчики у купаленъ то-и-дѣло хватаютъ идущихъ, но ихъ останавливаетъ городовой энергическими словами:
— Куда, куда лѣзешь?!. Пять лошадь!
— На Фабричную улицу…-- говоритъ одинъ чиновникъ.
Чиновниковъ окружаютъ восемь извозчиковъ съ возгласами: четвертачекъ!.. ко мнѣ, господинъ!..
Чиновникъ садится. Извозчикъ спрашиваетъ его:
— Куда прикажете?
— На Фабричную.
Извозчикъ ѣдетъ тихо, останавливаетъ лошадь.
— Паш-ш-шолъ! — гремитъ карета.
— Такой нѣтъ…-- говоритъ пзвозчикъ чиновнику.
— Нѣтъ?
— Другая, поди.
— Шевелись съ дороги!
— А, чортъ! берешься возить и улицъ не знаешь… Садитесь, баринъ, далече ли? — кричитъ другой извозчикъ, ѣдущій порожнякомъ сзади.
Чиновникъ садится къ другому извозчику и уѣзжаетъ.
Люди идутъ большею частію молча, глядя впередъ, направо и налѣво. На лицахъ замѣчаются улыбки.
— Шляпка не мала ли? — спрашиваетъ карявая барыня свою подругу.
— Нѣтъ.
— А юбку не видать?
— Что это — при народѣ-то?! Погоди, вотъ въ садъ войдемъ, гдѣ кофейной старанъ, осмотримся.
— Л застанемъ ли?
— О! она безпремѣнно дожидается, коли звала. А мужъ у нея теперь во дворцѣ.
— А можно туда?
— Теперь нельзя. Впрочемъ, Василій Степанычъ все тамъ можетъ сдѣлать: вѣдь онъкамеръ-истопникъ.
— Чудно, какъ я погляжу.
— Еще не то увидишь. Это Сампсонъ — безъ устали воду выпускаетъ пзо льва.
— Какъ же это?
— Л вотъ увидишь. Сказывалъ мнѣ деверь: Сампсонъ былъ царь; вотъ пошелъ онъ гулять въ свой садъ, въ Ерусалимѣ, ну и напади на него ужасное чудовище, — левъ. Ну вотъ онъ и распласталъ ему пасть, изъ него и потеки вода… Вотъ съ той поры и поставили тутъ статую, Сампсону для славы, а льву на пострамленье.
— Чудно!..
— Право: деверь сказывалъ, а вѣдь онъ при дворѣ большую роль играетъ.
Пріѣхавшая публика расходится и разъѣзжается, такъ что черезъ полчаса у кафе-ресторапа только сидятъ франты и почтенные господа.
— Странно: все дорого. Напримѣръ, чай!
— Ну, водка противъ Павловска не въ примѣръ дешевле.
— А я, представьте, уже девятую бутылку пива пью. Пиво только дрянь.
— А я-то? — вотъ что значитъ — пріѣхалъ для развлеченія и не имѣть, что называется, гдѣ главы преклонить. Пріѣзжаю съ утра для того, чтобы осмотрѣть городъ…
— Вы, вѣроятно, новичокъ здѣсь?
— Я часовой мастеръ, у меня свой магазинъ на Мѣщанской, только изволите видѣть, почему я хотѣлъ нынѣ осмотрѣть Петергофъ, такъ это явствуетъ изъ того, что нашему брату, мастеру, времена очень немного и, хотя я бывалъ въ Петергофѣ нѣсколько разъ, только видѣлъ одни сады, а города не видалъ. Ну, взялъ извозчика, полилъ дождь. Я въ гостиницу: выпилъ, закусилъ. Дождь пересталъ, я пошелъ въ садъ; шагалъ-шагалъ, какъ блуждающая комета, усталъ страшно, а толку никакого нѣтъ… Зашелъ въ балаганъ, что вонъ тутъ противъ дровяного двора, выпилъ, спать захотѣлось. Ну, хоть трава и сырая, да я расчелъ, чѣмъ мнѣ тратить полтора цѣлковыхъ за два часа за номеръ, и прилегъ подъ березки. Ужъ не знаю, долго ли бы я проспалъ, только меня разбудилъ дождь. Всталъ я, полѣзъ въ карманъ за портмонэ и представьте…
— Что же?
— Оттуда выпрыгнула лягушка…
Сидѣвшіе захохотали.
— Вотъ гадость-то!.. А я раньше видѣлъ ихъ множество; такія, знаете ли, мизерныя, а тоже скачетъ, какъ выразился Некрасовъ:
По малу, по полсаженки,
Низкомъ перелетавши.
Вѣдь эдакая гадость, пожалуй, можетъ и въ ухо заползти?
— Пожалуй.
Часовой мастеръ ковыряетъ мизинцами сперва правое, потомъ лѣвое ухо.
— Ужъ я даже выкупался.
Сидящіе за однимъ столомъ съ нимъ хохочутъ.
— Нѣтъ, вы не вѣрите?
Хохотъ.
— Вотъ вы бы въ моемъ положеніи были! — горячился часовой мастеръ.
— Только никакъ не на травѣ спать!
— И счастье, что васъ не забрали, раздаются голоса, прерываемые хохотомъ.
Часовой мастеръ уходитъ въ кусты и скрывается.
При входѣ въ нижній садъ, у мостика, на лѣвой сторонѣ, стоятъ двѣ дамы и четверо мужчинъ въ пальто и пиджакахъ; у самыхъ перилъ, немного подальше отъ нихъ, стоитъ мужчина въ пальто и бѣлой круглой шляпѣ. Въ правой рукѣ онъ держитъ удилишко; около него стоитъ сторожъ, старый человѣкъ съ орденами.
— Я вамъ говорю, не приказано! — кричитъ сторожъ господину съ удилишкомъ.
— Да вѣдь я пискарей… въ рѣчкѣ. А рѣчка не садъ.
— Мало что. Велѣно удилишки ломать.
— А основанія?
— Пожалуйте къ надзирателю.
Кучка любопытныхъ увеличивается.
— Я не пойду… Ты на мѣстѣ поймай.
— Въ чемъ дѣло, господа? — спрашиваетъ кучку вновь пришедшій господинъ.
— Въ садъ пробирается рыбу удить.
— Господа! здѣсь, вотъ прямо, есть рѣчка… Выходитъ въ заливъ. Я въ заливѣ ужу, по колѣно въ водѣ.
— Пожалуйте къ надзирателю.
— Пойду!..
Толпа идетъ въ садъ, рыболовъ идетъ назадъ, а сторожъ садится на лавку и что-то ворчитъ про себя.
Въ аллеяхъ народу очень мало, проѣзжаютъ коляски, изрѣдка ѣдутъ верхомъ на лошадяхъ военные.
Издалека слышится музыка. Фонтаны въ дѣйствіи.
У Петровскаго дворца на площадкѣ у пруда стоитъ толпа человѣкъ въ двадцать и смотритъ въ воду. Въ водѣ плаваетъ рыба.
— Какая же это рыба? — спрашиваетъ служителя дама.
— Особая — хорошая: плотва.
— А налимы есть?
— Такой нѣтъ, потому поганая. Лещи и щуки есть.
— А караси?
— Караси всѣ въ томъ углу (показываетъ налѣво).
— А какъ бы позвонить?
— Можно.
— Это для чего же?
— Увидите.
Служитель звонитъ, рыба приближается къ берегу.
— Я нарочно съ собой булку взялъ, потому я булочникъ, и мнѣ эту рыбу пустого стоитъ попотчевать, — говоритъ булочникъ, крошитъ хлѣбъ и кидаетъ въ воду, рыба кружится около крошекъ и кусочковъ.
— Она пріучена къ этому. Батюшка Петръ Алексѣевичъ самъ руками ее посадилъ.
— И она съ тѣхъ поръ?
— Какъ же-съ. Коя расплодилась тоже… Тоже Петръ самъ руками ее ловилъ, какъ хлѣба броситъ. А теперь не дается.
— И часто вы ее кормите?
— На ея содержаніе по три пуда въ мѣсяцъ хлѣба отпускается, да гдѣ ее насытишь. Спасибо публика даритъ ее.
— Какъ даритъ?
— А вотъ, кто захочетъ.
— Позвони-ка, братецъ… кричитъ подошедшій вновь господинъ.
Служитель звонитъ. Господинъ любуется.
— Канашка!.. Милашка!.. Тю! тю!.. (ловитъ рыбу руками, но та не дается). Прикормить бы. Что стоитъ прикормить? — спрашиваетъ онъ служителя.
— Сколько пожалуете.
Господинъ вынимаетъ рублевую бумажку.
— Извини… мелочи нѣтъ. Ну??
Служитель уходитъ.
— Нѣтъ, вы извините: я прикормилъ… Я булочникъ. Видите? — говоритъ булочникъ господину и показываетъ булку.
— То вы, то я… Она…
— Нѣтъ, я посмотрю какъ вы ее поймаете.
Публика улыбается, булочникъ уходитъ. Вышелъ служитель.
— Нѣтъ я ужо, послѣ, когда… Осматриваетъ публику. — Покажи-ко мнѣ дворецъ.
Служитель съ господиномъ уходитъ во дворецъ. Публика расходится.
У Монъ-Плезира играетъ музыка въ двухъ мѣстахъ. По аллеямъ, ближе къ музыкѣ, тихо плывутъ коляски; у самой музыки коляски стоятъ; народъ или тихо идетъ, или сидитъ на скамьяхъ.
— Нѣтъ, что ни говорите, а здѣсь скука. Ни одного развлеченія нѣтъ, — говоритъ господинъ дамѣ, сидя на скамьѣ.
— А фонтаны — вѣдь это чудо искусства!
— Полноте. Я въ своемъ имѣніи еще почище сдѣлалъ Сампсона. Танцовать негдѣ… То ли дѣло Павловскъ.
— Но воздухъ, купанье.
— Нѣтъ… Ну хоть бы фейерверки!.. Никогда больше не поѣду сюда.
Противъ Сампсона въ бесѣдкѣ сидятъ два приказчика съ модистками.
— Я удивляюсь, откуда это вода, — говоритъ модистка.
— Съ моря, — отвѣчаетъ ея кавалеръ.
— Ты говоришь съ моря, а я говорю — нѣтъ. Развѣ можно на такую высь поднять воду, — доказываетъ другой приказчикъ.
— Можно.
— Нѣтъ. Ты говоришь, потому-что много выпилъ.
— Пари?!
— Дюжину пива.
— Идетъ!
Приказчики встаютъ и подходятъ къ городовому, стоящему недалеко отъ Сампсона. Отъ фонтановъ шумъ.
— А что, кавалеръ, откуда это вода? — кричитъ приказчикъ подъ ухо городовому.
— Сверху, съ прудовъ.
— Что??
— А я что говорилъ?
— Свинья! Это видишь? Показываетъ кулакъ.
— Отойдите, господа: публика.
Навстрѣчу имъ идутъ мужчина и женщина.
— Тутъ механика устроена, — говоритъ мужчина женщинѣ.
— Нѣтъ, тутъ не механика, а пруды, — вмѣшивается приказчикъ.
— Не съ вами говорятъ, милостивый государь.
— Нѣтъ, не механика, а чортъ.
— Невѣжа! — говоритъ дама.
— Вы вѣжа!.. Что у васъ на головѣ, механика тоже, видно — шиньоны.
— Мерзавецъ!!. — шипитъ мужчина.
— Я мерзавецъ??.
— Прочь!!. Отойдите, господа, — говорятъ городовой. Спорщики расходятся.
Девять часовъ. Зажигаютъ фонари у дома графа Апраксина.
Народъ тѣснится противъ дома. Городовые разгоняютъ народъ для проѣзда каретъ. Играетъ музыка.
Пошелъ дождь. Женщины досадуютъ.
— Вѣдь пальто не взяла!
— И я… И что это за погода!
— Глядите, барыня подолъ на голову задрала.
— Господа! кто щиплется?.. Это, наконецъ, дерзость! Здѣсь не позволено! кричитъ дама-солдатка.
— Ничего…
Къ верху поднялась ракета.
— Табакъ не курить! — кричитъ городовой.
Публика, недовольная дождемъ, расходится, многіе идутъ на желѣзную дорогу, извозчики просятъ до желѣзной дороги полтинникъ.
Къ вокзалу желѣзной дороги подходятъ двѣ кучки; въ передней четыре человѣка, въ задней трое. Всѣхъ смочило, двѣ дамы накинули на головы подолы.
— Я говорилъ — бери пальто, говоритъ мужчина.
— Я говорилъ, что здѣсь никакой иллюминаціи не будетъ.
— Будетъ.
Входятъ на платформу.
— Будетъ иллюминація? — спрашиваетъ мужчина служителя.
— Никакъ нѣтъ-съ.
— Ахъ, чтобъ васъ… Это все вы? Вѣдь до Стараго-то Петергофа теперь не ускачешь много-то, говоритъ мужчина товарищу.
— На поѣздѣ отправимся.
Отпираютъ двери въ первый и второй классъ.
— Вы во второй классъ? — спрашиваетъ служитель, стоящій въ дверяхъ.
— Мы такъ.
Служитель заворачиваетъ толчкомъ въ шею говорившаго и запираетъ двери.
— Это что же такое? — говоритъ удивленный мужчина.
— Такіе ужъ порядки… На каждомъ шагу препинаніе…
Третій классъ, или залъ третьяго класса, набитъ народомъ, гвалтъ; торговцы водки и нива не успѣваютъ продавать.
— Шевелись — рыло набью! — кричитъ купецъ.
— Ну, ну, успѣешь? — кричитъ звонко мальчикъ-торгашъ.
— Перцовки!
— Перцовки нѣтъ.
— Ахъ, какая скверная водка! — кричитъ приказчикъ и кидаетъ рюмку на полъ.
Гвалтъ.
— Это не въ приказчичьемъ, братъ… Не хошь ли въ полицію, а потомъ и къ мировому судьѣ! говоритъ жандармъ.
— Заплачу.
Приказчикъ расчитывается.
Къ застойкѣ подходитъ мужичекъ.
— Нешто выпить… Дай-ко-съ осьмуху?
— Мы не продаемъ.
— А это что?
— Водка.
— Ну и давай. Почемъ у те?
— Пять копеекъ рюмка.
— Ну, лѣшій те задери!
Мужичекъ пьетъ и закусываетъ огурцомъ.
— Смотри, — холера! — говоритъ мужичку приказчикъ.
— Холера! холера во кому… говоритъ мужичекъ, показывая на шляпы и кринолины.
— Разсказывай.
— Чего разсказывай! Еще стращатъ… Знаемъ мы эту холеру, откуда она…
— А ну-ко скажи! — подзадориваетъ мужичка приказчикъ.
— Чего сказки… Смѣяться-то нечего… Нужды нѣтъ, что мужикъ, а дѣло знаю.
— Да знаешь ли?.. Поди, выпей…
— Небось, угостить хошь. И даромъ не буду. Я тѣ скажу, я каменщикъ, хозяинъ-то пять цѣлковыхъ мнѣ долженъ, вотъ и сталъ меня турить, а тутъ, какъ опосля я узналъ, науськалъ ребятъ, тѣ и говорятъ: смотри, ты захворалъ. А я животомъ въ та поры смучился. А хозяинъ мнѣ и говоритъ: иди въ лѣчебницу, я, говоритъ, за входъ тебѣ дамъ денегъ… А животъ у меня болитъ, поносъ, что ли, это такой, бѣда!.. Ну, я думаю: это значитъ въ больницу, а оттуль къ Митрофанію милостивому… Нейду. Нѣтъ таки, дохтура призвалъ. «Что, спрашиваетъ дохтуръ, съ тобой». — «Ничего», — говорю. — «Какъ, говоритъ, ничего; тебя надо въ Обуховскую». — «Я говорю, животъ маленько болѣлъ, а теперь полегчало». Ну, пощупалъ онъ меня и такъ, и эдакъ. «Ладно, говоритъ: сходи въ баню, натрись салонъ, вотъ тебѣ цидулка въ аптеку… Это, говоритъ, въ банѣ выпить надо… А какъ изъ бани, говоритъ, самоваръ поставь, мяты напейся»… Я и говорю: «а гдѣ бы я взялъ самовару?..» «Гдѣ хошь, говоритъ. Коли, говоритъ, здоровъ хочешь быть — найдешь, — не маленькой»… Ну вотъ хозяинъ и раззорился, далъ мнѣ полтинникъ, а я въ кабакъ. Выпилъ осьмуху, какъ рукой сняло. А тутъ товарищи сыскались, — такъ и ухнулъ полтинникъ.
— Мастеръ же ты пить-то!
— И ты хорошъ, нужды нѣтъ, что одежда барская…
Слушатели захохотали…
Въ это время ударили звонокъ, и публика повалила на платформу, толкая другъ друга, ругая невѣждъ за невѣжливое обращеніе и служителей, пропускающихъ людей поодиночкѣ.