В ожидании (Пузик)/ДО
Долго тянется ночь. Разсвѣтъ едва-едва брезжитъ. Наталья Кирилловна, — жена тюремнаго фельдшера, — лежитъ съ раскрытыми глазами, вздыхаетъ, охаетъ и переворачивается съ боку на бокъ. Душно, кусаютъ клопы, толкается сынишка, спящій вмѣстѣ съ матерью на одной постели и разметавшійся такъ, что Натальѣ Кирилловнѣ приходится съ усиліемъ держаться на самомъ краешкѣ кровати. Открыть окно или хотя бы форточку, чтобы освѣжить воздухъ, пропитанный запахомъ кухни и всевозможныхъ лекарствъ, опасно для больного, чахоточнаго мужа, который спитъ въ той же комнатѣ, за ситцевымъ пологомъ; лечь въ другой комнатѣ, — у нихъ при казенной квартирѣ ихъ двѣ, — или въ кухнѣ — нельзя, такъ какъ мужъ просыпается часто и можетъ потребовать лекарства или просто помочь ему удобнѣе повернуться.
«О, Господи, Батюшка, за что Ты меня испытуешь? — думаетъ Наталья Кирилловна. — Конецъ-то скоро ли? Вѣдь все равно не поправится, всѣ доктора рѣшили… Зачѣмъ же и ему, и мнѣ напрасныя муки?»
— А у Кольки-то съ трещеткой… трр!.. трр!.. — бормочетъ во снѣ Петя, увлеченный бумажными змѣями.
Онъ цѣлые дни запускаетъ ихъ, бѣгая босикомъ по тюремной площади, одинъ, не присоединяясь къ другимъ мальчуганамъ, что строго запрещено ему, такъ какъ онъ не какой-нибудь уличный, а сынъ фельдшера. Иной разъ и хочется Петѣ поиграть въ шумной, веселой толпѣ такихъ же грязныхъ, босоногихъ сверстниковъ, но увидитъ, что мать грозится съ крылечка и не рѣшается подойти къ нимъ; мать сердится и бьетъ больно. «Иди къ намъ, Петька, давай играть вмѣстѣ!» — частенько кричатъ мальчуганы, но Петя какъ будто не слышитъ или улыбнется застѣнчиво и побѣжитъ отъ нихъ, запуская по вѣтру самодѣльный змѣй, — какую-нибудь цвѣтную, оберточную бумажку съ мочальнымъ хвостомъ и даже безъ поперечныхъ деревянныхъ драночекъ, дѣлать которыя Петя еще не умѣетъ, хотя ему страшно хочется именно такой «настоящій» змѣй, съ драночками. Мальчишки и сердобольныя сосѣдки постоянно спрашиваютъ Петю:
— Отецъ-то у тебя еще не померъ?
— Нѣтъ, не померъ, — равнодушно отвѣчаетъ мальчикъ.
— А, можетъ, померъ?
— Померъ.
— Что же онъ теперь дѣлаетъ?
— Кашу ѣстъ…
— Ахъ, ты болѣзный этакій! Какъ будешь ты безъ отца-то? Куда вы съ матерью-то дѣнетесь? Казенная квартира, дрова, освѣщеніе, хорошее жалованіе… Всего лишитесь! Чѣмъ жить-то станете?
Но Петю, видимо, не страшитъ грядущее. Кромѣ змѣя, онъ знать ничего не хочетъ. Онъ давно уже освоился съ тѣмъ, что отецъ долженъ скоро умереть, и ему совсѣмъ его не жалко: пускай умретъ, останется мамка, которая уже не будетъ тогда гнать Петю постоянно изъ дому, чтобы не тревожить отца. Да и на что онъ, больной? Больше года онъ почти не выходитъ изъ-за полога и кашляетъ. Прежде, бывало, здоровый, иной разъ приласкаетъ сынишку, принесетъ гостинецъ, поговоритъ, особенно, когда выпивши, а теперь, кромѣ стона и кашля, отъ него ничего и не услышишь.
— Держи, держи, вонъ, какой вѣтеръ! — опять бормочетъ Петя.
Наталья Кирилловна поворачивается къ нему и ощупываетъ ему рукой животикъ и голову. Не простудился ли? Нѣтъ ли жару? Мало горя съ однимъ мужемъ-то! Но жару, слава Богу, незамѣтно, значитъ, не въ бреду, а просто во снѣ.
— Господи, хоть бы заснуть немного къ разсвѣту!.. — молитъ Наталья Кирилловна, но страшная жажда мучитъ ее и навѣрно не дастъ забыться.
Черезъ нѣсколько минутъ, послѣ тщетной попытки уснуть, не напившись, она встаетъ съ постели и идетъ къ ведру съ водой, въ кухню. Въ грязное, запыленное окно съ желѣзной рѣшеткой, какъ въ тюрьмѣ, пробивается сѣрый разсвѣтъ.
Можно различить уже часового, шагающаго у тюремныхъ воротъ; бѣжитъ по площади стая собакъ; слабо догораютъ уличные фонари… Наталья Кирилловна жадно выпиваетъ цѣлый ковшъ воды и нечаянно ударяетъ имъ о ведро.
Стукъ будитъ больного фельдшера. Онъ начинаетъ стонать и сердиться.
— Что тамъ такое? Хоть бы ночью-то не безпокоили… Вотъ жизнь!
— Пить очень захотѣлось… Пошла, а тамъ темь… — оправдывается жена.
— Пить, пить!.. Жалости въ тебѣ нѣтъ ни капли! Въ своемъ домѣ, отъ законной жены ни минуты не знаю покоя! Гдѣ это видано? Кто есть меня несчастнѣе?
— Полно, Арсеній Иванычъ, не волнуйся, — вредно. Кабы я нарочно!.. Развѣ я тебя не жалѣю? — старается успокоить его Наталья Кирилловна, подходя къ нему и приглаживая ему сбившіеся на лобъ волосы.
Но мужъ отталкиваетъ ея руку и отворачивается. Онъ не можетъ придти въ себя отъ раздраженія и злости. Онъ такъ хорошо заснулъ, не кашляя и не чувствуя боли въ боку, какъ давно уже не спалъ.
— Ты не примешь ли микстуры? — возможно ласковѣе спрашиваетъ Наталья Кирилловна и, не дождавшись отвѣта, снова идетъ на свое мѣсто и пытается заснуть.
Разсвѣтъ бѣлѣетъ, а думы бѣгутъ и бѣгутъ безъ конца. Вотъ умеръ мужъ; совершены всѣ похоронные обряды, и она осталась одна со своимъ мальчикомъ; жутко, безпріютно; на другой же день похоронъ тюремное начальство намекнетъ ей, чтобы она не очень-то заживалась на казенной квартирѣ и очищала ее для новаго фельдшера. Куда идти? За что взяться? Найдетъ гдѣ-нибудь уголъ и станетъ искать мѣста въ горничныя или прачки. Трудно, тяжело жилось съ мужемъ, который пилъ и колотилъ ее до своей болѣзни, но все же это была «своя» жизнь, не у чужихъ людей, изъ-за куска хлѣба, со своимъ хозяйствомъ, своими интересами, горемъ и радостями… И вотъ все это рушится, надо начинать жизнь новую, чтобы вывести въ люди Петю, работать безъ устали, до мозолей, и забыть свое «фершалство»… А, если Кузьма Филиппычъ еще помнитъ объ ней? Какія страстныя чувства онъ питалъ къ ней прежде, до ея замужества, когда былъ приказчикомъ въ колоніальномъ магазинѣ. Положимъ, протекло столько времени, Кузьма Филиппычъ открылъ въ сосѣднемъ городѣ свое дѣло, но Наталья Кирилловна знаетъ, что онъ до сихъ поръ не женился… А какой онъ красивый былъ! И гдѣ у нея были глаза? И почему предпочла она его Арсенію Иванычу? Теперь была бы богатой купчихой, жила бы въ свое удовольствіе… А развѣ это невозможно, недостижимо теперь? Она еще молода, — ей нѣтъ тридцати, — и хорошо сохранилась: маленькая, кругленькая, съ свѣжимъ цвѣтомъ лица, съ густыми бровями… Мало-ли заглядывается на нее мужчинъ! Неужели она не испытаетъ больше счастья? И вотъ, Наталья Кирилловна — жена богатаго купца; домъ у нихъ полная чаша; Петя не бѣгаетъ босикомъ, въ рваныхъ костюмчикахъ, одѣтъ онъ по-барски, играетъ хорошими игрушками, словомъ, жизнь ихъ течетъ благополучно, мирно и счастливо…
Фельдшеръ уставился въ одну точку на стѣнѣ и, охая отъ боли, думаетъ о своей болѣзни, обращаясь въ ней, какъ къ живому существу:
— Нѣтъ, братъ, шалишь, постой, мы еще съ тобой поборемся, да посмотримъ, на чьей сторонѣ перевѣсъ будетъ! — Чахотка… Неизлечимая болѣзнь! Позвольте-съ, почему такъ? Скажите пожалуйста! А южный климатъ? Развѣ онъ не дѣлаетъ чудесъ? Развѣ нѣтъ примѣровъ выздоровленія?
И яркія, заманчивыя картины рисуются въ воображеніи умирающаго. Почему, зачѣмъ смерть? Онъ хочетъ жить, дышать воздухомъ, видѣть небо, ему всего сорокъ лѣтъ!.. Неужели начальство не пожалѣетъ его за 12-лѣтнюю добросовѣстную службу и не дастъ возможности съѣздить полечиться на югъ? Арсеній Ивановичъ и не вѣритъ этому. Завтра-же, если будетъ немного полегче, онъ пойдетъ въ пріемный часъ въ острожную больницу къ доктору и будетъ просить его похлопотать о выдачѣ ему пособія на поѣздку. Докторъ человѣкъ мягкій, добрый и сдѣлаетъ все, что можетъ. Дадутъ рублей пятьдесятъ, да столько-же Арсеній Иванычъ у кого-нибудь займетъ, — ну, хоть, у Калашникова; этотъ дастъ, не откажетъ, — и вотъ онъ отправится мѣсяца на два куда-нибудь въ Крымъ съ женой и съ Петей… Нѣтъ, Петю лучше оставить у матери. Это будетъ спокойнѣе. Старуха, правда, плоха, едва таскаетъ ноги, но все же она за нимъ присмотритъ, можно дать ей рублей пять-шесть денегъ, у нея найдется и ему уголъ, по крайней мѣрѣ прокормится съ нимъ и не станетъ въ это время таскаться по церковнымъ папертямъ за подаяніемъ.
Но не сбылись мечты Арсенія Иваныча. Ему сдѣлалось хуже. Какъ-то по утру жена подошла къ нему спросить, не хочетъ ли онъ молока или чаю, и ей показалось, что мужъ не дышетъ и уже похолодѣлъ. Она позвала его. Онъ не откликнулся. Наталья Кирилловна встала на колѣни, помолилась и велѣла сдѣлать тоже самое Петюшкѣ.
— Умеръ твой папка-то, — сказала она.
Мальчуганъ перекрестился, мелькомъ взглянувъ да отца, и отпросился играть на площадь. Онъ надѣлъ старенькую соломенную шляпченку, взялъ свой неизмѣнный змѣй и отправился.
Наталья Кирилловна начала обычныя хлопоты: попросила какихъ-то двухъ мужиковъ обмыть покойника; одѣли его; положили на столъ, потомъ она поѣхала за гробомъ и вернулась только къ сумеркамъ, такъ какъ заходила кое къ кому изъ родныхъ и знакомыхъ, а такъ же къ священнику, и вездѣ въ подробностяхъ разсказывала о болѣзни и смерти мужа.
Когда Наталья Кирилловна вернулась домой, тамъ уже были свекровь и еще двѣ знакомыя женщины. Увидавъ изъ окна подъѣзжавшую съ гробомъ невѣстку, старуха-свекровь поспѣшно вышла на крыльцо и таинственно сказала:
— Ты что поторопилась больно мужа-то похоронить? Ишь ты, и гробъ ужъ купила, а мужъ-то, кажись, еще живъ!.. Ты погоди гробъ-отъ вносить, а пойди, да погляди сначала… Мотри, живую душу не погуби!.. За это Богу и людямъ отвѣтъ дашь, вотъ какъ!..
Наталья Кирилловна ничего не сказала и испуганно бросилась въ домъ.
Около покойника уже горѣли свѣчи. Наталья Кирилловна, какъ взглянула на восковое, исхудалое лицо мужа, такъ сразу замѣтила, что на сухихъ, безкровныхъ губахъ его промелькнула улыбка. Она начала его съ силой трясти за руку и называть по имени. Минуты черезъ двѣ онъ сразу широко открылъ глаза и хрипло сказалъ:
— А-а, думала, умеръ? Нѣтъ, братъ, шалишь, мы еще съ нею, со смертью-то, поборемся!..
Жена всплеснула руками и растерянно смотрѣла кругомъ. Знакомыя женщины со страху убѣжали изъ комнаты. Свекровь стояла въ дверяхъ и шептала молитву.