Въ поиски за древними христіанами.[править]
І.[править]
Не такъ давно судьба закинула меня въ городъ Чарджуй и устроила мнѣ тамъ любопытную встрѣчу.
Чарджуй раскинулся въ предѣлахъ Бухары на лѣвомъ берегу древняго Оксуса (Аму-Дарьи). Часть Чарджуя, расположившаяся въ углу между полотномъ желѣзной дороги и величественной рѣкой, носитъ названіе Уральской слободки, или въ просторѣчьи «Уралки». Названіе это произошло отъ того, что первыми обитателями этого поселенія были уральскіе казаки, такъ называемые «уходцы», переселившіеся лѣтъ двадцать тому назадъ изъ Аму-Дарьинскаго отдѣла Сыръ-Дарьинской области, куда они были сосланы[1] въ административномъ порядкѣ въ 1874—1875 годахъ за недачу подписки на введеніе новаго положенія о воинской повинности войска. Впослѣдствіи въ Уральской слободкѣ стали селиться и разночинцы: мѣщане, желѣзнодорожные рабочіе, мелкіе торговцы въ скоромъ времени они превзошли числомъ казаковъ. Съ появленіемъ новыхъ насельниковъ строгій обликъ Уральской слободки сильно измѣнился: веселыя пѣсни и разухабистые звуки гармоники и балалайки замѣнили царившую прежде тишину, дѣвушки и парни гурьбами заходили по улицамъ, появились табашники, рѣкой полилась водка.
Такая же приблизительно метаморфоза произошла съ теченіемъ времени и въ другихъ поселеніяхъ уральскихъ казаковъ Туркестанскаго края: въ городахъ Казалинскѣ, или по-просту въ Казалѣ, Перовскѣ, Петро-Александровскѣ и Ауліэ-ата.
Все это, конечно, не можетъ нравиться уральцамъ-старообрядцамъ: опасаются они за нравственность своей молодежи, за крѣпость дѣдовскихъ устоевъ. Поэтому не разъ въ головѣ пожилыхъ уральцевъ мелькала мысль о томъ, нельзя ли найти такое укромное мѣсто, которое было бы далеко отъ мірскихъ соблазновъ. На эту же мысль наталкиваетъ уходцевъ и ихъ совершенно неопредѣленное до сихъ поръ правовое положеніе. И, быть можетъ, въ Чарджуѣ эта мысль назойливѣе всего даетъ о себѣ знать: здѣсь несетъ свои мутныя волны изъ манящей дали Аму-Дарья, въ верховьяхъ ея тянутся неизслѣдованные хребты и долины Памира и Гиндукуша, въ томъ же направленіи находятся таинственныя страны Афганистана и Индіи, вокругъ Аму-Дарьи витаютъ туземныя воспоминанія и легенды о великомъ завоевателѣ Александрѣ Македонскомъ и объ его воинахъ.
II.[править]
1-го апрѣля 1912 года служба загнала меня въ Чарджуй, а 2-го апрѣля вечеромъ извозчикъ уже ввозилъ меня въ главную улицу Уральской слободки. Туда меня влекло мое казачье происхожденіе. Хотѣлось посмотрѣть, какъ живутъ на чужбинѣ ссыльные уральцы, каковы ихъ чаянія и мысли.
По бокамъ широкой улицы тянулись низенькіе, съ маленькими окошечками домики изъ легкаго кирпича. Во дворахъ виднѣлись скудныя древесныя насажденія. Казалось, что постройки эти возведены не для постояннаго жилья, а на время, и ихъ обитатели готовы во всякій моментъ подняться и уйти. Дневныя работы въ это время были уже кончены, а южная темнота быстро вступала въ свои права. Люди сидѣли на заваленкахъ и крылечкахъ. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ весело бренчала балалайка или мелодично звенѣли струны гитары. Но возлѣ нѣкоторыхъ домовъ царила тишина. Большей частью около такихъ домовъ были навѣсы, подъ которыми сидѣли люди, а насупротивъ навѣсовъ, на улицѣ лежали каюки и байдары. Это были лодочныя мастерскія, а люди, сидѣвшіе подлѣ нихъ, — уральцы.
Вблизи одного навѣса, около котораго вырисовывался остовъ особенно большого каюка, я остановилъ извозчика и, выйдя изъ экипажа, подошелъ къ сидѣвшимъ людямъ. Хозяиномъ дома оказался Антонъ Анофріевичъ П--въ — коренастый казакъ съ богатырской грудью, рябоватымъ широкимъ лицомъ и небольшой окладистой черной бородой съ просѣдью, съ сумрачно-серьезнымъ взоромъ черныхъ глазъ, въ помятой фуражкѣ съ малиновымъ околышемъ. На первый взглядъ онъ былъ угрюмъ и непривѣтливъ. Около него сидѣли два молодыхъ казака и двѣ женщины: старушка въ ношёбномъ уральскомъ сарафанѣ съ позументами и сравнительно молодая женщина въ какомъ-то смѣшанномъ костюмѣ. По началу эта компанія приняла меня недовѣрчиво, и разговоръ нашъ не клеился.
Постепенно однако подъ навѣсъ стали входить другія любопытствующія личности, и между прочимъ подошелъ, мягко ступая по землѣ валеными сапогами, симпатичный, живой старичокъ — Иванъ Ивановичъ П--въ. Привѣтливый, добродушный, онъ скоро завязалъ со мной разговоръ, узналъ болѣе или менѣе, кто я и зачѣмъ пожаловалъ. Иванъ Ивановичъ оказался изъ числа тѣхъ уходцевъ, которыхъ лично принуждали къ подпискѣ и затѣмъ силкомъ отправили въ туркестанскія степи. Однако пережитыя испытанія не погубили души этого человѣка, не забили его природнаго ума и не очерствили его сердца.
Иванъ Ивановичъ замѣтно оживился, когда разговоръ зашелъ о ссылкѣ уральцевъ. Онъ весь отдался воспоминаніямъ. Собравшаяся молодежь почтительно и съ напряженнымъ вниманіемъ слушала давно, надо думать, знакомые ей отъ отцовъ и дѣдовъ разсказы, изрѣдка поддакивая словамъ Ивана Ивановича. Чувствовалось, что прошлыя страданія стариковъ глубоко переживаются молодыми сердцами. Страданія эти спаяли уходцевъ въ одно; они питаютъ ихъ души, руководятъ ихъ дѣятельностью; они, какъ пружина, даютъ имъ силу и упругость. Благодаря имъ да старой вѣрѣ, ссыльные уральцы на чужбинѣ, среди многочисленныхъ народностей и людей разнообразныхъ вѣроисповѣданій, сохранили и сохраняютъ свой первобытный русско-казачій типъ.
— Неправда, — говорилъ, между прочимъ, Иванъ Ивановичъ — что мы не хотѣли служить. Мы говорили: выберите изъ насъ сколько угодно человѣкъ и пошлите служить; пойдемъ! И въ нашей станицѣ выбирали десять человѣкъ; попалъ въ число ихъ и я. Тутъ же на площади мы произвели по командѣ все ученіе.
— Ну, ладно, — вмѣшался какой-то внушительный голосъ со стороны — скажемъ, молодые служить не хотѣли, а стариковъ семидесяти, девяноста лѣтъ за что били? Имъ какъ служба? Другого начнутъ бить или поведутъ въ тюрьму, а онъ Богу душу отдастъ!
— Дай имъ, вынь да выложь подписку, — продолжалъ Иванъ Ивановичъ — что будемъ безпрекословно исполнять, что впредь касаемо…
— Вишь ты, — заговорили тутъ съ тяжелыми вздохами голоса — что впредь касаемо!.. шутка сказать!
— Вычитали намъ бумагу, — разсказывалъ Иванъ Ивановичъ, — лишаетесь вы, дескать, казачьяго званія, правъ состоянія и всего прочаго я ссылаетесь въ Туркестанскій край…-- Ну, хорошо! Пригнали насъ въ Казалинскъ. А здѣсь былъ майоръ Панцыревъ, свирѣпый человѣкъ. Фамилія-то у него одна какая страшная! Сильно билъ онъ насъ, у стариковъ бороды обрѣзалъ. И били такъ насъ до тѣхъ поръ, пока не узналъ объ этомъ краеначальникъ Кауфманъ, который воспретилъ насъ истязать. Много прошло съ тѣхъ поръ времени. Сколько прошеній было нами подано, а все не выходитъ наше дѣло!
— Начальникъ, генералъ Черняевъ, ѣхалъ въ Петербургъ. Близко было принялъ онъ наше дѣло къ своему сердцу, обѣщалъ похлопотать. Но сдѣлать ничего не могъ. Когда назадъ изъ Петербурга возвращался, сказалъ намъ: «Здѣсь я — большой человѣкъ, а въ Питерѣ я — вотъ какой маненькій», и указалъ на половину своего мизинца. «Ничего, старики, — говоритъ, — не могу сдѣлать».
— Оно конечно, — опять развались голоса: — въ Питерѣ графья да князья; противъ нихъ что могъ Черпяевъ?
— Недавно одинъ краеначальникъ сказалъ нашей депутаціи, — продолжалъ прерванный разсказъ Иванъ Ивановичъ, — сойдите вы съ точки, все для васъ сдѣлаютъ! А съ какой точки, — не говоритъ, и мы не знаемъ. Жаловали насъ цари рѣкой Ураломъ, землей, казачьимъ положеніемъ, крестомъ и бородою, а мы за то обѣщались служить до послѣдней капли крови и своего обѣщанія никогда не нарушали. Бери насъ государь сейчасъ всѣхъ до одного на службу, посылай на войну — всѣ пойдемъ!
— Проѣзжалъ черезъ Чарджуй генералъ Куропаткинъ, — мрачно началъ говорить хозяинъ дома Антонъ Анофріевичъ: — мы къ нему. — Вы — говоритъ — покайтесь только, повинитесь, и васъ устроятъ, какъ вы захотите. Вонъ отецъ другой разъ и напрасно побьетъ или побранитъ сына, сынъ вѣдь долженъ попросить у отца прощенія, и тогда отецъ все сдѣлаетъ для сына, проститъ его. Вотъ и вы попросите прощенія. — Какъ-будто вѣдь генералъ-то хорошо сказалъ, а? Да намъ-то неохота просить прощенія, когда мы не виноваты.
— Да, много мы просили. Каждый годъ просимъ, — опять началъ свою рѣчь словоохотливый Иванъ Ивановичъ. — Вотъ на дняхъ проѣхалъ военный министръ. Ему опять подали прошеніе. И почему-то все не выходитъ наше дѣло. Мы теперь ужь такъ полагаемъ, что начальство тутъ не при чемъ. Пря идетъ у насъ какъ будто промежъ собой: между старымъ войскомъ, не давшимъ подписки, и новымъ войскомъ, давшимъ подписку и оставшимся на Уралѣ. Всѣ ваши прошенія, должно, отсылаются изъ Петербурга въ Уральскъ, а оттуда имъ ходу не даютъ.
— Подбивали, значитъ, насъ другимъ путемъ добиться улучшенія своего положенія. Вѣдь мы сейчасъ живемъ, какъ птицы небесныя: у насъ ни земли, ни воды. Вотъ забастовщики и говорили намъ: «Идите съ нами! все получите»! Но мы противъ законныхъ властей не пойдемъ, и сказали имъ: «Когда насъ били да мучали, вы гдѣ были? не съ нами? ну, и мы съ вами не пойдемъ!»
Упоминаніе о забастовочномъ времени пробудило въ слушателяхъ рядъ воспоминаній. Многіе молчавшіе до сихъ поръ заговорили, стали припоминать курьезныя положенія, въ которыхъ тогда очутились нѣкоторыя начальствующія лица. Бесѣда оживилась, но потеряла свой торжественно-дѣловой характеръ. Тѣмъ временемъ густая тьма ночи окутала небо и землю. Я распростился съ уральяцами и отправился къ себѣ на квартиру.
III.[править]
На другой день послѣ этого разговора Иванъ Ивановичъ со своимъ внукомъ Игнатіемъ Самойловичемъ пришли ко мнѣ какъ бы съ отвѣтнымъ визитомъ. Дѣло было въ полдень. Теперь я могъ внимательно осмотрѣть ихъ фигуры. Оба они были въ широкихъ и высокихъ сапогахъ (у дѣда изъ черной, а у внука изъ желтой кожи) и въ поношенныхъ фуражкахъ съ малиновымъ околышемъ. На Иванѣ Ивановичѣ былъ надѣтъ короткій изъ сѣрой матеріи азямъ, а на крупную фигуру Игнатія Самойловича былъ накинутъ коричневый халатикъ, застегнутый подъ подбородкомъ на единственную пуговицу. Лицо Ивана Ивановича, обрамленное длинной посѣдѣвшей бородой, свѣтилось старческимъ довольствомъ и добродушнымъ юморомъ. Внукъ его, Игнатій Самойловичъ, человѣкъ высокаго роста, съ длинной рыжеватой бородой, въ которой пробивалось нѣсколько сѣдыхъ волосъ, и съ кроткимъ, но серьезнымъ взглядомъ. Какой-то одухотворенностью, свѣжестью и пріятностью вѣяло отъ обоихъ казаковъ.
Нѣсколько минутъ разговоръ носилъ общій характеръ. Втеченіе ихъ Иванъ Ивановичъ, бывавшій въ Оренбургѣ и его окрестностяхъ, припомнилъ даже внѣшній видъ дома моего дяди — богатаго казака старообрядца. Обстоятельство это еще болѣе расположило ко мнѣ недовѣрчивыхъ уходцевъ. Бесѣда стала откровеннѣе. Разговоръ коснулся, между прочимъ, необходимости священства для спасенія.
— Вѣдь мы священства не отрицаемъ: оно нужно и будетъ существовать до второго Христова пришествія; такъ сказано въ писаніи. Но для спасенія нужно священство истинное, — сказалъ Иванъ Ивановичъ.
Я указалъ на Бѣлокриницкую іерархію, какъ на старообрядческую и какъ-будто сохранившую апостольскую преемственность. Въ отвѣтъ на это Иванъ Ивановичъ возразилъ, что истинность этой, іерархіи сомнительна потому, что греки не погружаютъ, а обливаютъ при крещеніи. На мое замѣчаніе, что греки при крещеніи погружаютъ, Иванъ Ивановичъ сказалъ: «Нашъ Барышниковъ былъ въ Греціи и видѣлъ, что, хотя тамъ и погружаютъ при крещеніи въ воду, но только до плечъ». На мои. слова, что хорошо было бы все-таки поискать гдѣ-либо священство, Иванъ Ивановичъ, немного помявшись, сказалъ:
— Вотъ мы сюда больше для того и пришли, чтобы посовѣтоваться: мы рѣшили ѣхать вверхъ по Аму-Дарьѣ въ горы искать древнихъ христіанъ.
Изъ дальнѣйшаго разговора выяснилось, что мысль объ этомъ путешествіи у казаковъ возникла по слѣдующимъ основаніямъ.
Лѣтъ двадцать тому назадъ казаки-уходцы выгружали какъ-то на берегу Аму-Дарьи близъ Чарджуя изъ каюка паровикъ. Въ это время къ нимъ подошелъ съ котомкой за плечами молодой путникъ, по имени Сильвестръ, и разсказалъ, что онъ идетъ спасаться въ высокія горы со снѣговыми вершинами. Идутъ ихъ туда двѣнадцать человѣкъ, но разными дорогами: кто одинъ, а кто по-двое. Больше всего съ этимъ Сильвестромъ бесѣдовалъ, въ сторонѣ отъ другихъ, казакъ Салминъ. Но затѣмъ, при выгрузкѣ паровика, послѣдній упалъ и задавилъ Салмина, который унесъ такимъ образомъ въ могилу подробности разговора съ Сильвестромъ. Послѣ того уральцы, проживающіе въ Пенджакентѣ, сказывали, что они видѣли странника Сильвестра, какъ онъ шелъ къ снѣжнымъ горамъ.
Затѣмъ года четыре тому назадъ ѣхалъ на пароходѣ по Аму-Дарьѣ инженеръ Кастальскій, живущій постоянно въ Самаркандѣ; онъ разсказывалъ своему брату, что въ югѣ Туркестана есть горы «Темиръ» (желѣзныя горы) со снѣжными вершинами; въ тѣхъ горахъ лежитъ «Ольгина долина», а на ней — большое озеро, вокругъ котораго живутъ старообрядцы. Разговоръ этотъ подслушалъ лоцманъ парохода, уралецъ, и передалъ содержаніе его своимъ.
Кромѣ того, одинъ сартъ разсказывалъ казаку Антону Анофріевичу П--у, что въ горахъ въ верховьяхъ Аму-Дарьи живутъ люди, которые молятся, какъ русскіе: прилѣпятъ свѣчку и поклоняются огню. Другой сартъ, присутствовавшій при этомъ разговорѣ, переспросилъ разсказчика: «Къ чему прилѣпляютъ свѣчку-то? можетъ, къ сувратэ?»[2]. «Ну-да, къ сувратэ», подтвердилъ тотъ. Этотъ разсказъ привелъ казаковъ къ предположенію, что въ горахъ живутъ остатки древнихъ христіанъ, укрывшихся въ долинахъ Памира или Гиндукуша.
Наконецъ, изъ священныхъ книгъ казаками было усмотрѣно, что Александръ Македонскій, подвизавшійся нѣкоторое время въ Средней Азіи и переправлявшійся черезъ Оксусъ, загналъ въ горы какіе-то особенные, неизвѣстные народы подъ названіемъ «гоги и магоги». Отсюда зародилась мысль, не скрываются ли эти самые народы до сихъ поръ въ горныхъ дебряхъ и не исповѣдываютъ ли они христіанскую вѣру.
Сверхъ того, самое имя великаго македонскаго завоевателя — христіанское, а подъ урочищемъ Термезъ, говорятъ, есть мраморная гробница Термезіи — супруги Александра Македонскаго. Отсюда — новыя мысли: Александръ Великій и его воины были христіане; не остались ли потомки этихъ воиновъ и самого царя Александра въ горахъ, съ которыхъ течетъ Аму-Дарья?
На мои сомнѣнія Иванъ Ивановичъ убѣжденнымъ голосомъ сказалъ:
— Священство все-таки надо искать: оно нужно. Не найдемъ, Богъ насъ проститъ: искали, употребили на это всѣ усилія; не нашли — не наша вина. Мы поѣдемъ.
— Конечно, если смотрѣть на эту поѣздку какъ на подвигъ, — отвѣтилъ я Ивану Ивановичу — вамъ, дѣйствительно, надо ѣхать. Можетъ быть, на ваше счастье и найдете древнихъ православныхъ христіанъ; на свѣтѣ много случается открытій самыхъ невѣроятныхъ.
Игнатій Самойловичъ добавилъ, что кстати они еще посмотрятъ, нѣтъ ли въ горахъ какихъ-либо промысловъ или подходящихъ мѣстъ для поселенія, чтобы удалиться отъ соблазновъ міра. На мои слова, что мѣста въ верховьяхъ Аму-Дарьи пустынныя, не хлѣбородныя и не удобныя для жительства, Игнатій Самолойвичъ, указывая на свой халатикъ, возразилъ:
— Накормить и прикрыть свое тѣло не много нужно. Мы и на камнѣ проживемъ, только бы душу спасти.
А дѣдъ его къ этому добавилъ:
— Когда насъ гнали съ Урала, говорили: «Одинъ только черный хлѣбъ будете ѣсть въ Туркестанѣ!» а мы его, чернаго-то хлѣба, и не видѣли здѣсь[3], да живемъ слава Богу. Наши нонче были на Уралѣ. Выдаютъ — сказываютъ — тамъ казакамъ пособіе отъ казны по случаю голода, а они его пропиваютъ; у нихъ мука — 1 р. 80 к. пудъ, да голодаютъ, а у насъ она 5—6 рублей, а мы всячески живемъ, не жалуемся и не голодаемъ!
Изъ дальнѣйшаго разговора выяснилось, что Иванъ Ивановичъ живетъ постоянно въ Казалинскѣ; въ Чарджуй онъ пріѣхалъ погостить къ внуку Игнатію Самойловичу и съ той цѣлью, чтобы совмѣстно съ другимъ внукомъ, извѣстнымъ уже Антономъ Анофріевичемъ П--вымъ и съ ожидающимся со дня на день изъ Перовска Григоріемъ Евстафіевичемъ Б--вымъ тронуться въ поиски за древними христіанами. Въ зависимости отъ обстоятельствъ предполагалось ѣхать до Термеза или на пароходѣ, или на верблюдахъ; въ Термезѣ купить лошадей и дальше слѣдовать верхомъ. Объ опасности путешествія казаки не думали: по ихъ словамъ, имъ придется ѣхать такими мѣстами, гдѣ живетъ «простая Азія», которая но трогаетъ проѣзжающихъ и ихъ имущества.
IV.[править]
Въ субботу 7 апрѣля подъ вечеръ я съ товарищемъ отправился въ Уральскую слободку. Тамъ мы стали искать домъ Игнатія Самойловича. Намъ указали низенькій домикъ съ геранью на окошкахъ, пріютившійся въ узкомъ переулочкѣ. Когда мы заглянули внутрь двора, то увидѣли тянувшійся вдоль маленькаго двора навѣсъ, нѣсколько тощихъ ветелокъ и дѣвочку въ казачьемъ сарафанѣ, изумленно и испугапно смотрѣвшую на насъ. Вскорѣ изъ низкой двери домика появилась крупная фигура Игнатія Самойловича въ рыжемъ, полинявшемъ халатикѣ. Онъ тотчасъ же попросилъ насъ сѣсть на лавочку подъ навѣсомъ. На мои вопросы объ Иванѣ Ивановичѣ, Игнатій Самойловичъ объяснилъ, что дѣдушка молится въ боковушкѣ Богу, и, конфузясь, далъ намъ понять, что мы не совсѣмъ удачно избрали для бесѣды субботній вечеръ. Однако невдолгѣ изъ боковушки появился Иванъ Ивановичъ въ красной съ бѣлыми горошинками рубашкѣ, подпоясанной тесьмянымъ пояскомъ, и въ валенкахъ. Онъ на ходу кланялся намъ и просилъ садиться. Товарищъ мои, не зная обычаевъ старообрядцевъ, протянулъ было Ивану Ивановичу руку, но старикъ, не подавая руки, просилъ простить его, говоря: «Извините пожалуйста, — мы руки не подаемъ». Затѣмъ онъ объяснилъ, что въ книгѣ «Сынъ церковный» сказано: поклоненіе при здорованіи означаетъ паденіе человѣка, а поднятіе головы — возстаніе его; про подачу же руки списатель книги ничего не говоритъ, да такого обычая въ стародавнее время и не было.
Въ это время во дворъ вошелъ коренастый молодой казакъ съ вдумчивыми черными глазами и, поклонившись, сталъ вслушиваться въ разговоръ. Оказалось, что этой есть Григоріи Евстафіевичъ Б--въ, пріѣхавшій изъ Перовска для участія въ экспедиціи но поискамъ древняго христіанства. Иванъ Ивановичъ повторилъ вкратцѣ для моего товарища печальную исторію ссылки уральцевъ въ Туркестанъ. Во время разговора, какъ и въ вечеръ моего перваго посѣщенія, насъ окружили другіе казаки, женщины и дѣти и, молча, съ напряженнымъ вниманіемъ слушали.
Мы попросили хозяина показать намъ внутреннее помѣщеніе дома. Игнатій Самойловичъ повелъ насъ одинъ въ свои чистенькіе, маленькіе покои; остальные остались подъ навѣсомъ. Въ задней комнаткѣ на стѣнкѣ висѣлъ ставецъ, задернутый отъ любопытныхъ глазъ занавѣсочкой. На столѣ передъ станцемъ лежало нѣсколько духовныхъ книгъ. Игнатій Самойловичъ отдернулъ занавѣску и нашимъ взорамъ представились ряды иконъ древняго письма; на одной полочкѣ лежали желтаго воска свѣчи, а на гвоздикѣ висѣли домашняго изготовленія лѣстовки[4]. Одну изъ лѣстовокъ Игнатій Самойловичъ тутъ же подарилъ мнѣ, какъ болѣе или менѣе своему человѣку.
Выйдя изъ горницы наружу, я и товарищъ мой стали одѣлять дѣтей конфетами. «Ручку-то попросите, ручку попросите», — говорилъ ласково дѣтямъ Игнатій Самойловичъ. Сначала мы, помня объясненія Ивана Ивановича относительно подачи руки, не понимали, что надо сдѣлать, а потомъ вывернули ладони своихъ рукъ; и дѣти, подходя, прикладывали къ нимъ въ знакъ благодарности свои лобики. Хозяйка, Екатерина Тимоновна, — женщина небольшого роста и уже не молодая, въ казачьемъ сарафанѣ и съ груднымъ ребенкомъ на рукахъ, — вынесла намъ по стакану молока. Мы поблагодарили хозяевъ и, пообѣщавъ назавтра придти въ болѣе подходящее время, ушли изъ Уральской слободки.
V.[править]
На слѣдующій день въ воскресенье меня съ товарищами приглашали на желѣзнодорожную станцію Фарабъ осматривать музей и опытный разсадникъ растеній, укрѣпляющихъ пески, но желаніе побесѣдовать съ интересными и необычными въ нашъ вѣкъ людьми было въ насъ настолько велико, что мы отказались отъ любезнаго приглашенія и въ одиннадцать съ небольшимъ часовъ утра уже входили въ угрюмый съ виду дворъ Игнатія Самойловича. Едва мы расположились подъ навѣсомъ, какъ къ намъ вышли изъ домика привѣтливый Иванъ Ивановичъ, красивый и серьезный Григорій Евстафіевичъ и самъ хозяинъ дома. Послѣ краткихъ привѣтствій и поздравленій съ праздникомъ, мы попросили казаковъ показать намъ божественныя книги. Насъ повели въ боковушку. Это была маленькая комнатка съ высокими нарами, передъ которыми стоялъ столъ, а на немъ лежали толстыя книги въ почернѣвшихъ кожаныхъ переплетахъ. Въ углу комнаты висѣла небольшая икона. Единственное маленькое окно, выходившее въ проулокъ, было задернуто занавѣской. Всѣ мы размѣстились за столомъ на нарахъ и на принесенныхъ изъ-подъ навѣса скамейкахъ и Иванъ Ивановичъ началъ разсказъ на божественную тему, не имѣвшій какъ будто никакого отношенія къ предъидущимъ нашимъ бесѣдамъ.
— Когда Господь изгналъ Адама и Еву изъ рая, у Евы родился первенецъ, сынъ Каинъ. Стала было Ева кормить его грудью, а у ребенка появилось двѣнадцать змѣиныхъ головъ, которыя размѣстились на его груди, какъ ордена, въ одну линію и стали впиваться въ тѣло Евы, какъ только она подносила ребенка къ груди. Хорошо. Явился къ Адаму дьяволъ и говоритъ, что дѣло поправимо, заключимъ только условіе: "Ты возьми, заколи ягненка, омочи въ его крови обѣ свои руки и приложь ихъ, какъ печати, къ камню и при этомъ скажи: «Живые мнѣ, а мертвые тебѣ». Подумалъ Адамъ, на что ему мертвые. Зарѣзалъ ягненка, омочилъ въ крови его руки, приложилъ ихъ къ камню и произнесъ: «Живые мнѣ, а мертвые тебѣ». Послѣ этого дьяволъ провелъ рукой по груди ребенка и снялъ зміевы головы. Ишь, врачъ-то какой! Ева стала безъ помѣхи кормить Каина грудью, а дьяволъ взялъ камень съ отпечатками рукъ Адама и бросилъ его въ Іорданъ. Ну, хорошо…. Вышло изъ всего этого то, что всякій человѣкъ по смерти сталъ попадать въ адъ. Для того, чтобы вывести людей изъ ада, понадобилось самому Господу Христу придти на землю. Когда Христосъ крестился во Іорданѣ, дьяволъ испугался, схватилъ камень съ отпечатками рукъ Адама со дна рѣки, взялъ да бросилъ его въ адъ. А когда Господь воскресъ, то Онъ спустился въ адъ и тутъ-то «согрѣшеній нашихъ рукописаніе раздери».
— Вотъ она подписка-то, что значитъ, — послѣ нѣкотораго молчанія добавилъ Иванъ Ивановичъ и этими словами сразу освѣтилъ цѣль своего разсказа.
Въ это время въ боковушку взошелъ Антонъ Анофріевичъ. Размашисто, съ истовыми тремя поклонами, положилъ онъ передъ иконой «малый началъ» и, поклонившись присутствующимъ, сѣлъ на лавку. Разговоръ зашелъ о городскихъ соблазнахъ, о необходимости уходцамъ устроить свое положеніе. Заговорили и о послѣднихъ временахъ. Иванъ Ивановичъ велѣлъ внуку отыскать то мѣсто въ священномъ писаніи, гдѣ говорится о царствахъ. Антонъ Анофріевичъ съ угрюмымъ видомъ взялъ «Толковый апокалипсисъ» и, перебравъ своими толстыми пальцами нѣсколько закладокъ, нашелъ требуемое мѣсто. — Читай! — сказали ему казаки. Антонъ Анофріевичъ прочиталъ о томъ, какъ было сначала царство ассирійское, потомъ вавилонское, затѣмъ стало мидійское, за нимъ персское, послѣ того — македонское, наконецъ, римское, по скончаніи котораго начнутся послѣднія времена. Такимъ образомъ выходило, что мы живемъ въ послѣднія времена. Книги же церковныя — пояснилъ Иванъ Ивановичъ — слѣдуетъ прилежно изучать и руководствоваться ими въ жизни, ничего не прибавляя къ написанному, но и ничего не убавляя, такъ какъ въ противномъ случаѣ самоумышленіе человѣка «мимо идетъ».
— Сказано въ Писаніи, — заключилъ свое послѣднее разсужденіе Иванъ Ивановичъ: — «Кромѣ Божественныхъ Писаній отнюдь не смѣти учити ни мало, ни велико». «Явленно отпаденіе вѣры есть и гордости оглаголаніе, еже отметати что отъ написанныхъ или приводити отъ ненаписанныхъ».
Подъ конецъ я попросилъ казаковъ спѣть что-либо божественное. У всѣхъ собесѣдниковъ было такое хорошее настроеніе, что къ исполненію просьбы не встрѣтилось препятствій. Иванъ Ивановичъ запѣлъ дребезжащимъ голосомъ: «Отъ юности моея мнози борютъ мя страсти». Другіе казаки не отстали отъ Ивана Ивановича. Послѣ этого были еще спѣты: «О всепѣтая Мати» и «Съ нами Богъ». Часъ обѣда давно минулъ, а мы все сидѣли въ боковушкѣ.
Наконецъ, мы съ товарищемъ собрались было уходить, какъ Иванъ Ивановичъ вспомнилъ еще что-то и, потребовавъ книгу «Альфа и Омега», отыскалъ въ ней какое-то мѣсто. «Вотъ что, — обратился онъ къ намъ, — прочтите это мѣсто и объясните, какъ вы понимаете его». Мы взяли книгу и въ ней прочитали, что однажды нѣкій инокъ шелъ въ Антіохію. Подойдя къ городу, онъ увидѣлъ распростертаго надъ всей Антіохіей огромнаго змія съ «разжженнымъ» чревомъ. Инокъ испугался этого видѣнія и вернулся назадъ. Въ горахъ онъ повстрѣчалъ святого отшельника, который объяснилъ, что змій надъ Антіохіей, это — бѣсъ объяденія, пьянства, блуда, прелюбодѣянія и многихъ другихъ пороковъ, почему инокъ очень хорошо сдѣлалъ, что не пошелъ въ этотъ грѣховный городъ. Прочитавъ разсказъ, я сказалъ, что, по моему мнѣнію, змій, распростертый надъ Антіохіей, означалъ массу пороковъ, въ какихъ погрязли жители этого города и главнѣйшіе пороки — роскошь и чревоугодіе, которыя погубили уже много царствъ и много народовъ.
— Такъ-то такъ, — сказалъ Иванъ Ивановичъ: — а вотъ «чрево-то разжжено», что означаетъ? Мы такъ полагаемъ, что это самоваръ, внутри котораго разжигаются угли.
Когда вслѣдъ за тѣмъ я и товарищъ стали прощаться, Игнатій Самойловичъ незамѣтно сунулъ въ карманъ моего товарища лѣстовочку; этимъ онъ какъ бы засвидѣтельствовалъ, что товарищъ мой, до сихъ поръ бывшій постороннимъ человѣкомъ, заслужилъ, какъ и я, полное довѣріе и симпатію суровыхъ казаковъ.
Разстались мы очень тепло и уговорились, что во вторникъ, 10-го апрѣля, рано утромъ встрѣтимся на пароходѣ, отходящемъ изъ Чарджуя на Керки и на Термезъ, такъ какъ казаки рѣшили ѣхать на пароходѣ и въ эту сторону по служебнымъ дѣламъ лежалъ и нашъ путь.
Вскорѣ по возвращеніи пашемъ на квартиру, пришелъ молодой казакъ и принесъ намъ въ подарокъ четырехъ «скоффингусовъ» — рѣдкую рыбу изъ породы стерлядей, водящуюся только въ Аму и Сыръ-Дарьяхъ и Мисиссипи.
VI.[править]
Еще съ вечера 9-го апрѣля я съ товарищемъ помѣстился на пароходѣ «Царь», долженствовавшемъ на утро двинуться въ путь съ баржей «Москва».
Едва взошло солнце, начались приготовленія къ отплытію. Малороссъ капитанъ спокойно и дѣловито отдавалъ распоряженія. «Протрави буксиръ!.. Убирай кошки!..» — слышалось то и дѣло съ капитанскаго мостика. Пассажиры съѣхались, размѣщались на палубѣ и баржѣ, а уральцевъ нашихъ не было. Наконецъ, какъ-то незамѣтно къ баржѣ подъѣхала телѣга, нагруженная дорожными вещами; въ ней сидѣли женщины и дѣти, а возлѣ нея шагало нѣсколько человѣкъ знакомыхъ намъ казаковъ. Иванъ Ивановичъ былъ одѣтъ въ свой азямъ, Игнатій Самойловичъ въ халатикъ
Антонъ Анофріевичъ въ широкій черный пиджакъ. Головы дѣда и внука П--выхъ покрывали порыжѣвшія войлочныя шляпы съ полями; Антонъ Анофріевичъ и въ дальнюю невѣдомую дорогу отправлялся въ неизмѣнной фуражкѣ съ малиновымъ околышемъ. Не было видно только красиваго и молчаливаго Григорія Евстафіевича Б--ва.
«Шайтанъ-каюкъ», какъ называютъ пароходъ туземцы, въ это время далъ первый гудокъ. Мы поспѣшили къ телѣгѣ и здѣсь узнали, что Григорій Евстафіевичъ вчера получилъ телеграмму изъ Перовска, которой его вызывали по какому-то случаю домой.
По третьему отчаянному гудку пароходъ и баржа медленно стали отдѣляться отъ берега. Солнце блестѣло ослѣпительно. На пароходѣ и на баржѣ толпилась разношерстная публика: сарты въ бѣлоснѣжныхъ тюрбанахъ, афганцы въ широчайшихъ штанахъ съ многочисленными складками, азіатскіе евреи, кавказцы, солдаты разныхъ частей. Провожавшіе пароходъ люди разъѣзжались на извозчикахъ. Вдали была видна удалявшаяся отъ берега телѣга съ казачками. Пароходъ вышелъ на стремнину широкой Аму-Дарьи и медленно, съ большимъ трудомъ сталъ разсѣкать своей грудью быстро мчавшіяся ему на встрѣчу мутныя волны рѣки.
VII.[править]
Отъ Чарджуя до Керки двѣсти съ чѣмъ-то верстъ, но пароходъ ихъ проходитъ въ пять, шесть, а иногда и болѣе сутокъ. Древняя старуха Аму-Дарья капризна: сердито роясь въ песчаномъ грунтѣ, она чуть-ли не ежегодно мѣняетъ свое русло. Благодаря этому плаваніе по ней очень трудно. Опытные, выросшіе на ея волнахъ лоцманы, хивинцы и уральскіе казаки-уходцы, не сходя ни на одну минуту съ пароходной рубки, зорко всматриваются въ очертаніе береговъ, въ цвѣтъ воды, въ рябь и гладь ея и, отгадывая такимъ образомъ фарватеръ, медленно ведутъ пароходъ. Но, тѣмъ не менѣе, часто пароходъ натыкается на мель, и тогда приходится или, разогнавъ машину, прорываться черезъ перекатъ, или же давать задній ходъ и искать болѣе глубокаго мѣста. Почта, идущая въ Керки на верблюдахъ и ишакахъ[5], скорѣе парохода достигаетъ цѣли..
Передъ закатомъ солнца, едва пассажиры мусульмане успѣютъ совершить вечерній намазъ, пароходъ и баржа пристаютъ къ безлюдному берегу, бросаютъ якоря и останавливаются на ночлегъ. Всѣ пассажиры высыпаютъ на берегъ. Южная ночь быстро окутываетъ окрестности. Небо загорается крупными, яркими звѣздами. Вдоль берега зажигаются костры. Матросы взбираются на вершины бархановъ, и глядь — оттуда уже несется пѣсня: «Черно море безъ проливу, море ходитъ бродежомъ».
Въ одну изъ ближайшихъ остановокъ парохода на ночлегъ мы пошли на баржу повидать казаковъ. Оказалось, что они устроились очень удобно сравнительно съ другими пассажирами. На избранномъ по срединѣ баржи мѣстѣ между тюковъ и багажа они воздвигли изъ брезента наметъ. Въ углу его они поставили мѣдный крестъ съ распятіемъ, вдѣланный въ деревянную колодку, а около креста повѣсили торбочку съ завернутыми въ платочекъ священными книгами. При самомъ входѣ въ наметъ они положили доски для сидѣнія. Вокругъ казаковъ кое-какъ ютилась остальная палубная публика.
Уральцы пригласили насъ войти въ ихъ помѣщеніе. Мы охотно исполнили эту просьбу и сѣли рядомъ съ Игнатіемъ Самойловичемъ на доски. Иванъ Ивановичъ помѣстился въ глубинѣ намета на кафтанѣ. Антонъ Анофріевичъ присѣлъ было внѣ намета нѣсколько на отшибѣ. Но заинтересованные нашимъ приходомъ ближайшіе сосѣди стали вслушиваться въ нашъ разговоръ. Замѣтивъ это, Игнатій Самойловичъ тихо молвилъ Антону Анофріевичу: «Садись поближе, чтобы въ полѣ насъ кто не похитилъ!»
— А мы вотъ только что говорили о нашей поѣздкѣ, — началъ разсказывать Иванъ Ивановичъ. — Вспомнилось мнѣ одно событіе. Однажды святый Пахомій шелъ со своими учениками и заночевалъ въ полѣ. Подошелъ къ нимъ нѣкій инокъ и также остановился съ ними на ночлегъ. Развели костеръ. Дьяволъ и сталъ внушать св. Пахомію и иноку, чтобы они испытали силу и милость Божію, св. Пахомій осудилъ эту мысль, а инокъ прочиталъ «Отче нашъ» и взошелъ на костеръ; огонь не опалилъ его. Инокъ возгордился этимъ. На утро Пахомій, его ученики и инокъ пошли въ баню. Здѣсь инокъ вновь задумалъ искушать милость Божію: войду дескать въ печь. Прочиталъ «Отче нашъ»; сунулся въ печь и сгорѣлъ… Вотъ я и говорю, какъ бы и намъ такого наставника де найти! — добавилъ, смѣясь, разсказчикъ.,
Иванъ Ивановичъ вообще оказался человѣкомъ начитаннымъ въ божественномъ писаніи. На каждый вопросъ, на каждый случай у него былъ готовъ отвѣтъ. Остальные два казака внимательно слушали его разсказы и только изрѣдка поддакивали или выражали свои чувства словами: «Вонъ что!..» «Ишь ты!!.»
Зашелъ у насъ разговоръ о безсвященнословныхъ бракахъ. Иванъ Ивановичъ полѣзъ въ торбочку и, вынувъ изъ нея небольшую рукописную книжечку, вычиталъ отвѣтъ 32-й посланія 6-го антіохійскаго патріарха Ѳеодора Валсамона къ патріарху александрійскому Марку, изъ котораго было видно, что бракъ и безъ церковнаго вѣнчанія, заключенный не менѣе какъ при трехъ свидѣтеляхъ, совершененъ и что вѣнчаніе въ церкви есть требованіе только гражданскаго закона.
Мы готовы были сидѣть съ искателями древняго христіанства и дольше, но насъ позвали на пароходъ ужинать. Прощаясь, я спросилъ казаковъ, что они сегодня будутъ варить на ужинъ.
— А мы сегодня варить не будемъ, — отвѣтилъ на мой вопросъ Иванъ Ивановичъ — вонъ вода въ Дарьѣ есть и ладно!.
VIII.[править]
Вечеромъ 14-го апрѣля пароходъ нашъ приблизился къ Керки. Видна была на берегу рѣки скала, на вершинѣ которой, подобно феодальному замку, гнѣздились сакли керкинскаго бека. Виднѣлись церковь, циркъ. Изъ сада общественнаго собранія долетали до насъ звуки музыки. Но мы еще два дня потратили на то, чтобы переправиться съ праваго берега рѣки на лѣвый и подойти къ пристани. Производили промѣры, пароходъ сдѣлалъ нѣсколько отчаянныхъ попытокъ прорваться черезъ мель, но безуспѣшно. Многіе пассажиры сѣтовали, нѣкоторые нетерпѣливые переправились въ городъ на каюкахъ и байдарахъ, но я и товарищъ мой не рвались въ Керки: мы рады были, что намъ представлялась возможность еще нѣкоторое время наслаждаться бесѣдой съ интересными уральскими казаками.
Въ первый день нашего подневольнаго стоянія Антонъ Анофріевичъ сообщилъ мнѣ, что афганцы, ѣдущіе на баржѣ, не желаютъ съ ними разговаривать о жителяхъ Афганистана, но два туркмена изъ Афганистана сообщили ему, что въ этой странѣ лѣтъ пятнадцать тому назадъ были «кафиръ-чапошъ»[6], но эмиръ Абдурахманъ насильственнымъ путемъ обратилъ ихъ въ мухамеданскую вѣру; эти «кафиръ-чапошъ» одѣвались не въ обыкновенную одежду, а въ козлиныя шкуры; сохранились ли гдѣ-либо еще «кафиръ-чапошъ», они не знаютъ.
Насталъ вечеръ 15-го апрѣля. Товарищъ мой и я отправились къ своимъ уральцамъ на баржу. Предчувствовали мы, что это послѣдній вечеръ: ужь навѣрное, думали мы, завтра-то подойдемъ къ Керки. Въ этотъ вечеръ Иванъ Ивановичъ воодушевленно разсказывалъ, какъ святитель Никола хитроумнымъ вопросомъ изобличилъ вора, укравшаго хлѣбецъ, и о томъ, какъ нѣкій инокъ задумалъ превзойти премудрость Божью и какъ ангелъ открылъ этому иноку на примѣрахъ, что кажущееся человѣку безумнымъ на самомъ дѣлѣ является премудрымъ.
Когда же мы вышли на берегъ подъ куполъ высокаго звѣзднаго неба, разговоръ коснулся движенія земли и ея шарообразной формы, такъ какъ, по словамъ Ивана Ивановича, по этому вопросу у него происходитъ постоянный споръ съ однимъ инженеромъ, проживающимъ въ «Казалѣ». Основываясь на извѣстныхъ словахъ Іисуса Навина, обращенныхъ къ солнцу, Иванъ Ивановичъ оспаривалъ доводы инженера. Поговоривъ на эту тему нѣкоторое время, мы пришли къ одному убѣжденію, что, собственно, объ этомъ не стоитъ спорить, такъ какъ, во-первыхъ, Іисусъ Навинъ говорилъ о солнцѣ съ обыденной точки зрѣнія, а не съ научной, а, во-вторыхъ, свѣдѣнія эти совершенно не имѣютъ значенія для спасенія души.
Въ тотъ же вечеръ говорили и о страстномъ желаніи уходцевъ устроиться гдѣ-либо на своей землѣ и служить на тѣхъ правахъ, какія они получили отъ прежнихъ владыкъ земли русской: чтобы были они вѣчно казаками, не ставили бы ихъ на молитву съ людьми другихъ мѣръ, на шапкахъ не было бы кокарды.
— А хотѣли бы вы, — спросилъ казаковъ, между прочимъ, мой товарищъ, — ѣхать въ Палестину? Я бы съ вами поѣхалъ!.
Игнатій Самойловичъ подумалъ и со вздохомъ сказалъ:
— Нѣтъ, у насъ своя «Палестина» еще не окончена…
Наша бесѣда затянулась до поздняго часа. На берегу потухли костры, а на пароходѣ стали тушить огни. Настала пора разставанья. «Простите насъ Христа ради!» — поклонившись, сказали уральцы. "Богъ проститъ! насъ простите! — отвѣчали мы.
На другой день 16-го апрѣля, около 12 часовъ дня, пароходу нашему, дѣйствительно, удалось пристать къ Керки. На пристани встрѣчало пароходъ много народу, такъ какъ въ этомъ заброшенномъ на край свѣта городѣ прибытіе парохода — важнѣйшее событіе, цѣлый праздникъ. Пассажиры наперебой бросились высаживаться, расхватали извозчиковъ. Товарищъ мой и я также не дремали и спѣшили уѣхать въ городъ. Отъѣзжая отъ парохода, мы видѣли на носу баржи «Москва» три фигуры нашихъ путниковъ. Снявъ шапки, они привѣтливо кланялись намъ. «Счастливый путь!» — крикнули мы и въѣхали въ улицы города, гдѣ моментально погрязли въ тинѣ обыденщины.
- ↑ Подробности, касающіяся ссылки уральцевъ, можно найти въ статьяхъ В. Г. Короленко «У казаковъ» и Сандера «Уходцы», помѣщенныхъ на страницахъ «Русскаго Богатства» въ прошлые годы.
- ↑ «Сувратэ» — божокъ, образъ.
- ↑ Въ Туркестанѣ рожь не сѣется.
- ↑ «Лѣстовка» — четки.
- ↑ «Ишакъ» — оселъ.
- ↑ Кафиръ-чапошъ — невѣрные, христіане.