По пустынѣ.
[править]Намъ предстояло долгое путешествіе по одной изъ Африканскихъ пустынь. Мы знали, что множество опасностей ждетъ насъ въ пустынѣ: можно заблудиться въ пескахъ и погибнуть въ этомъ песчаномъ морѣ, — вѣдь черезъ пустыню не проложена ни желѣзная дорога, ни шоссе, а слѣды путниковъ сейчасъ-же заметаются вѣтромъ и заносятся пескомъ. Можно погибнуть отъ жажды, потому что въ раскаленной почвѣ нѣтъ ни рѣкъ, ни ручьевъ; можно умереть отъ зноя, потому что въ пустынѣ нѣтъ тѣни, гдѣ-бы укрыться; можно быть занесеннымъ пескомъ, потому что тамъ свирѣпствуютъ страшные вѣтры и ураганы. Со страхомъ готовились мы къ путешествую. Были наняты проводники и куплены верблюды. Никакое другое животное не можетъ выдержать трудности путешествія по пустынѣ. Верблюдъ же неприхотливъ и выносливъ. Питаться онъ можетъ, чѣмъ попало и ѣстъ немного, а въ трудныя времена можетъ нѣсколько дней и совсѣмъ обходиться безъ ѣды: его питаетъ жиръ въ его горбѣ. И питье можетъ запасать себѣ верблюдъ на долгое время: у него, какъ у коровы и другихъ жвачныхъ животныхъ, не одинъ желудокъ, а нѣсколько. И вотъ, когда верблюдъ пьетъ, вода скопляется въ одномъ изъ его желудковъ, и эта вода внутри его спасаетъ верблюда отъ мукъ жажды. Верблюдъ выносливъ.
Сотни верстъ проходитъ онъ своимъ покачивающимся шагомъ, несетъ на себѣ и кладь, и человѣка, идетъ по раскаленному песку, по острымъ каменьямъ, взбирается на песчаные холмы, спускается съ нихъ и можетъ сдѣлать въ день 60—90 верстъ. Это верблюдъ рабочій, вьючный. Но есть и другіе верблюды — верховые.
Они красивѣе и выше ростомъ. Ихъ ноги стройны и быстры, ихъ длинная шея гибка и тонка, они бѣгутъ скорѣе лошади; 15—20 верстъ въ часъ — нипочемъ для верхового верблюда. И понятливы они: человѣкъ нажимаетъ ногою шею верблюда, и онъ уже знаетъ, идти-ли ему направо или налѣво, или остановиться. Иногда верблюдовъ научали даже танцовать подъ тактъ музыкальнаго инструмента.
Для нашего путешествія мы купили себѣ и вьючныхъ, и верховыхъ верблюдовъ, наняли погонщиковъ и проводника. Проводникъ былъ рослый человѣкъ съ бронзовымъ цвѣтомъ кожи и съ зоркими, проницательными глазами.
Намъ сказали, что на него можно положиться: «онъ знаетъ пустыню, говорили намъ, — много разъ водилъ онъ караваны, и ему можно довѣрится. Каждый камешекъ въ пустынѣ знакомъ ему, каждую опасность усмотрятъ его зоркіе глаза; днемъ онъ найдетъ путь по солнцу, ночью по звѣздамъ».
И мы съ надеждой вглядывались въ бронзовое лицо человѣка, который долженъ былъ вести насъ въ невѣдомую даль песчанаго моря. Рано утромъ стали собираться въ путь. Тюки съ кладью, мѣшки съ провизіей, мѣхи съ водой — все было уже готово. Начали вьючить верблюдовъ. Съ оглушающимъ ревомъ ложились они на землю, — верблюды всегда ревутъ, когда ихъ нагружаютъ, — и погонщики прилаживали тюки, устраивали сѣдла. Сколько было тутъ крику, шума, брани, и все это покрывалъ оглушающій верблюжій ревъ. Наконецъ, все было готово. Мы взобрались на сѣдла, проводникъ занялъ свое мѣсто впереди, — и нашъ караванъ двинулся въ путь.
Стали скрываться изъ глазъ очертанія города, будто туманъ заволакивалъ отъ насъ его высокія зданія, его пальмовыя рощи; вскорѣ передъ нами раскинулась необозримая пустыня, и только вдалекѣ, на горизонтѣ возвышались какія-то остроконечныя громады. Это были древнія постройки — пирамиды. Много тысячъ лѣтъ тому назадъ жилъ въ этой мѣстности народъ — Египтяне. Эти пирамиды строили они и погребали въ нихъ своихъ царей. Египтяне вѣрили, что душа человѣка послѣ смерти посѣщаетъ тѣло, и вотъ они устраивали для тѣла такое прочное жилище, которое могло бы стоять вѣчно, а самое тѣло умѣли сохранять отъ тлѣнія. Они вынимали изъ трупа всѣ внутренности, наполняли его душистыми травами и благовонными смолами, обматывали его снаружи особымъ составомъ, обвертывали въ длинную пелену; пелену тоже прописывали смолой, а затѣмъ на трупъ, похожій на спеленутую куклу, накладывали разныя украшенія и раскрашивали его. Трупъ, приготовленный такъ, назывался муміей. Мумію укладывали въ изукрашенную гробницу, гробница помѣщалась внутри пирамиды — и загробный дворецъ царя былъ готовъ. Теперь его душа могла навѣщать тѣло и сотни, и тысячи лѣтъ: мумія не портилась. Многія муміи сохранились и до нашего времени. Мы подъѣхали къ пирамидѣ. Она была сложена изъ огромныхъ камней такихъ огромныхъ, что не вѣрилось, чтобы люди могли соорудить это зданіе. Я вспомнилъ, что читалъ въ книгахъ объ этой пирамидѣ.
Ее строилъ одинъ египетскій царь. Строилась она 40 лѣтъ и каждый день трудились надъ нею 100 тысячъ человѣкъ. 100 тысячъ человѣкъ — вѣдь это цѣлая армія! Если поставить эту сотню тысячъ людей вплотную, въ рядъ, плечо къ плечу, то это выйдетъ безконечно длинная линія въ цѣлыя 33 версты. И всѣ эти люди 40 лѣтъ изо дня въ день работали надъ пирамидой, — немудрено, что она вышла величиной съ гору.
Голова кружится, если закинешь ее вверхъ, чтобы увидѣть верхушку пирамиды. Вышиною она была около 80 саженъ. Самое высокое зданіе въ Москвѣ — колокольня Ивана Великаго. Кто видѣлъ ее, тотъ знаетъ, что эта за вышина, а пирамида гораздо выше: надо поставить двѣ такія колокольни одна на другую, и тогда только получимъ вышину пирамиды. Мы захотѣли заглянуть внутрь. Отыскали небольшое отверстіе — входъ, зажгли факелы и стали ползкомъ пробираться по длинному и узкому коридору; коридоръ спускался внизъ, потомъ поднимался вверхъ. Много плутали мы по разнымъ ходамъ и переходамъ, пока, наконецъ, не очутились въ огромной высокой комнатѣ. Вся она была выложена полированнымъ гранитомъ, а посрединѣ стояла каменная гробница — пустая и безъ крышки; муміи уже не было, вѣроятно, ее увезли ученые, чтобы помѣстить въ собраніе рѣдкихъ и древнихъ вещей. Было темно, мрачно и жутко въ этомъ жилищѣ смерти, и мы поспѣшили выйти на воздухъ. Да и пора было продолжать путь. И мы снова двинулись въ прежнемъ порядкѣ. Вотъ скрылись изъ глазъ и пирамиды, и безконечное песчаное море раскинулось передъ нами: направо, налѣво, впереди, сзади — вездѣ виденъ былъ только песокъ и ничего больше. Ни ручейка, ни деревца, ни былинки не встрѣчали мы на пути, ни одно животное не попадалось намъ, точно мы шли по какой-то мертвой странѣ. Только иногда изъ песка торчали бѣлыя кости верблюда, да человѣческій черепъ глядѣлъ на насъ черными впадинами глазъ — значитъ, здѣсь погибъ какой нибудь несчастный путникъ. Солнце начинало палить невыносимо. Прямые лучи его обжигали насъ, какъ огнемъ. Глаза почти слѣпли отъ яркаго свѣта, кожа на лицѣ и рукахъ распухла и покрылась пузырями; мы укутали головы платками, но и это не помогло. Но вотъ жаръ немного свалилъ, и подулъ вѣтерокъ. И животныя, и люди повеселѣли: верблюды пошли скорѣе, а проводники запѣли какую-то пѣсню. Надвигалась ночь. Быстро упалъ мракъ, — (въ жаркихъ странахъ не бываетъ сумерекъ ни утромъ, ни вечеромъ) и въ воздухѣ похолодѣло.
Караванъ остановился на ночлегъ. Развьючили верблюдовъ, разослали ковры, и мы разлеглись на отдыхъ. Послѣ невыносимаго дневного жара завернулъ холодъ, и мы кутались въ теплыя одѣяла. Такія холодныя ночи — обыкновенная вещь въ пустынѣ: только влажный воздухъ могъ-бы сохранить на ночь дневной жаръ, а воздухъ пустыни сухъ, и остываетъ быстро.
Послѣ дней такихъ знойныхъ, что отъ жары трескаются камни, иногда наступаютъ такія холодныя ночи, что камни трескаются уже отъ холода. — Мы разложили костеръ; проводникъ сталъ варить себѣ какую-то похлебку, а мы подкрѣпились кофе. Зажгли свѣчу — и пламя ея не всколыхнулось даже въ замершемъ воздухѣ. Въ пустынѣ было тихо, мертво, не слышно было ни звука, а темносинее прозрачное небо горѣло надъ нами яркими звѣздами. Чувствуешь себя такимъ маленькимъ, ничтожнымъ въ этой торжественной тишинѣ, подъ этимъ таинственнымъ небомъ, и невольно мысль несется куда-то далеко, далеко отъ земли..
На утро мы опять уже двигались по пустынѣ, и опять вокругъ наръ былъ только песокъ да небо. Мѣстами я песокъ лежалъ ровно и гладко; мѣстами онъ поднимался длинными буграми, грядами, точно волны на морѣ. Подуетъ вѣтеръ, и эти гряды задымятся сверху, — это закрутится мелкій песокъ. Тяжело верблюдамъ перебираться черезъ эти песчаныя волны. Песокъ разсыпается подъ ногами, нога утопаетъ въ немъ. Иногда гряды эти высоки, такъ что надо взбираться на нихъ и спускаться внизъ. И верблюдъ, точно лодка по волнамъ моря, покачиваясь на ходу, пересѣкаетъ песчаную зыбь, — недаромъ это животное зовутъ «кораблемъ пустыни». — Но откуда же эта масса песку въ пустынѣ? Кто принесъ его сюда и разсыпалъ изъ него эти песчаныя гряды? Эту работу сдѣлали — солнце да вѣтеръ. Было время, когда пустыня была покрыта каменистыми скалами. И теперь есть еще въ ней мѣста, гдѣ эти скалы торчатъ огромными каменными глыбами, а вся почва вокругъ нихъ усѣяна обломками камней; есть камни большіе, есть величиной съ орѣхъ, съ горошину, есть и еще мельче. Этихъ камней не было здѣсь прежде, какъ не было и сыпучаго песку. И камни, и песокъ — остатки этихъ, казалось-бы, несокрушимыхъ каменныхъ громадъ. Горячіе лучи солнца раскаляли каменную глыбу, и она давала трещину. Забирался въ трещину воздухъ, и начиналась невидимая, медленная работа. Кусокъ за кускомъ, песчинка за песчинкой вывѣтривалась каменная громада, откалывались отъ нея камни и падали тутъ-же. Проходили вѣка, — и слѣда не оставалось отъ каменной громады, вся она разсыпалась въ камни, камни раскалывались на мелкіе камешки, камешки вывѣтривались въ песокъ. Камни засыпали почву и оставались на мѣстѣ, а легкій песокъ и глина подхватывались вѣтромъ и уносились далеко, далеко; глина отлагалась на низкихъ мѣстахъ, а песокъ засыпалъ почву мягкимъ, сыпучимъ покровомъ. И все это сдѣлали солнце да вѣтеръ. Если бы у насъ въ Россіи былъ такой же жаръ, и наши горы, пожалуй, такъ же разрушились бы и засыпали бы камнями и пескомъ всю землю вокругъ и также появилась бы пустыня. Но у насъ солнце грѣетъ умѣренно, у насъ воздухъ влаженъ, у насъ здѣсь и тамъ бѣгутъ многоводныя рѣки, льютъ дожди — и наши горы покрыты растительностью, а наши поля и степи радуютъ взоръ зеленымъ ковромъ сочной травы.
Мы подвигались все впередъ и впередъ. Жаръ стоялъ невыносимый. Раскаленный песокъ обжигалъ подошвы сапогъ и идти пѣшкомъ было бы невозможно; въ такомъ пескѣ можно сжечь яйцо. Мучала жажда. Уже нѣсколько разъ пили мы воду изъ кожаныхъ мѣховъ, но, вода была совсѣмъ теплая и не освѣжала. Я посмотрѣлъ на термометръ, — было 50° жара.
Мнѣ захотѣлось записать эту цифру для памяти, и я вынулъ свою дорожную чернильницу; но напрасно пытался я записать что нибудь; чернила въ одну минуту высыхали на перѣ. Въ моей сумкѣ лежалъ огарокъ свѣчи — онъ растаялъ, а роговая гребенка скоробилась въ дугу, точно ее кто нибудь поджарилъ на огнѣ. Мы изнемогали. Верблюды едва передвигали ноги, и даже проводники пріуныли. Мнѣ казалось минутами, что я теряю сознаніе. И вдругъ въ прозрачномъ воздухѣ передъ нами встала чудная картина: вдали разстилалось озеро, на берегу его были разбросаны домики и вырисовывались группы пальмъ.
На минуту я было обрадовался: мы близко отъ селенія, подумалъ я. Но проводникъ, указывая на озеро, сказалъ намъ, — «это море дьявола», и я вспомнилъ, что такъ жители пустыни называютъ миражъ. Миражъ — это отраженіе въ воздухѣ очень далекаго предмета. Въ жаркихъ странахъ, гдѣ прозрачный воздухъ неподвижно виситъ надъ землей, часто встрѣчается это явленіе. Воздухъ тутъ дѣлаетъ то, что дѣлаетъ зеркало: отражаетъ предметъ. Сидя противъ зеркала, можно видѣть отраженіе и того, что сзади насъ, и того, что сбоку и даже того, что находится въ сосѣдней комнатѣ. Не самый предметъ видимъ мы въ зеркалѣ, — самый предметъ далеко, — мы видимъ только отраженіе его. Такъ и миражъ: самое селеніе гдѣ нибудь за сотню верстъ отъ насъ, а лучи отъ него идутъ черезъ прозрачные и неподвижные слои воздуха, и въ воздухѣ, какъ въ зеркалѣ, отражается цѣлая картина. И эта картина обманываетъ путника: ему кажется, что онъ подходитъ къ селенію, или къ озеру, или къ рощѣ, онъ погоняетъ усталаго верблюда, онъ торопится впередъ, а селеніе точно убѣгаетъ отъ него вдаль, и сколько ни гонится за нимъ измученный путникъ, не можетъ добраться до него. А тамъ набѣжалъ вѣтерокъ, всколыхнулъ воздухъ, и все пропало. Такъ было и съ нами. Мы недолго любовались красивымъ озеромъ и пальмами. Прошелъ часъ, и все скрылось изъ глазъ, точно и не бывало, и опять кругомъ была одна голая пустыня, и опять потянулись мучительные часы. Но вотъ на раскаленномъ пескѣ стали попадаться намъ живыя существа — рѣзвыя ящерицы быстро пробѣгали между ногъ верблюдовъ, пролетѣло стадо дикихъ куръ, желтыхъ какъ песокъ пустыни. Вдалекѣ видѣли мы стадо жираффовъ, этихъ странныхъ животныхъ съ длинной шеей, стройными ногами и съ блѣдно желтой шерстью, усѣянной темными пятнами. Интересное это животное: своей длинной шеей жираффа похожа на верблюда, но на головѣ у нея маленькіе рожки, какъ у молодого оленя; туловище похоже на лошадиное, но переднія ноги длиннѣе заднихъ и спина покатая, а хвостъ короткій съ кисточкою внизу. Жираффы пережевываютъ жвачку, какъ коровы, но питаться любятъ листьями и вѣтвями деревьевъ и ловко срываютъ эти листья своимъ длиннымъ и гибкимъ, какъ червь языкомъ. Живутъ жираффы стадами и любятъ мѣста, гдѣ есть кустарники и деревья. И вотъ что удивительно: длинная шея жираффы, покрытая желтой шерстью съ темными пятнами, такъ похожа на стволъ дерева, что въ рощѣ вы никогда съ самымъ зоркимъ зрѣніемъ не отличите этого животнаго отъ деревьевъ. Это удобно жираффѣ, — ей легко такъ не попасться на глаза охотнику или хищному звѣрю. И не однѣ жираффы такъ спасаются отъ опасностей цвѣтомъ своимъ: во всемъ животномъ мірѣ природа позаботилась объ этомъ: бѣлаго медвѣдя холодныхъ странъ не сразу отличишь отъ ледяной глыбы, гдѣ онъ притаился, а бѣлые сѣверные зайцы — между снѣговъ, точно снѣжные комочки. Извѣстно, что и наши зайцы зимой бѣлѣютъ, а этотъ бѣлый цвѣтъ имъ такъ же выгоденъ, какъ лѣтомъ свѣтло бурый, похожій и на пашню, и на стволы деревьевъ. А дикія куры пустыни — совершенно такого цвѣта, какъ песокъ, а это имъ тоже выгодно: и отъ врага онѣ спасутся легче, и къ добычѣ подберутся незамѣтнѣе. Жираффамъ не надо подкрадываться къ добычѣ, потому что листья отъ нихъ никуда не убѣгутъ, но спастись отъ врага, благодаря своей пятнистой шерсти, онѣ могутъ.
Въ пустынѣ жираффы встрѣчаются только не далеко отъ зарослей, — вотъ почему мы и обрадовались, когда увидали вдалекѣ стадо: значитъ близко вода и тѣнь.
И всѣ мы ободрились. Черезъ часъ пути передъ нами уже ясно обрисовалась группа пальмъ и мимозъ. Въ небольшемъ углубленіи, защищенномъ съ одной стороны скалистою стѣною, а съ другой песчаными грядами — была раскинута цвѣтущая долина. Стройныя, высокія пальмы поднимали къ небу свои перистыя верхушки; подъ пальмами разросся цѣлый лѣсъ абрикосовыхъ и персиковыхъ, деревьевъ. Нѣжно выдѣлялись а изъ темной зелени листвы блѣднорозовыя чашечки цвѣтовъ апельсиннаго дерева, и, точно кровавыя пятна, алѣли тутъ и тамъ цвѣты гранабника. Виноградная лоза обвивала стволы пальмъ и перекидывала съ одного дерева на другое свои пышныя гирлянды. Между деревьевъ журчали ручьи, въ яркой листвѣ щебетали птицы, а между пальмами сновали люди. Точно въ волшебной сказкѣ были мы перенесены изъ царства пустыни въ-этотъ цвѣтущій садъ, въ этотъ оазисъ, какъ называютъ такіе островки пустыни. Откуда онъ среди этого песчанаго моря? Почему подъ тѣмъ же палящимъ солнцемъ пустыни мы не встрѣтили и сухой былинки, а здѣсь роскошно разросся цѣлый лѣсъ финиковыхъ деревьевъ. Въ пустынѣ не встрѣтили мы живого существа, а здѣсь цѣлый поселокъ съ шумомъ и гамомъ веселой жизни! Что за волшебница оживила этотъ кусочекъ пустыни и превратила его въ цвѣтущій садъ? Эта волшебница — вода. Это она напоила почву и сдѣлала ее годной для растеній, это она ключемъ пробилась изъ земли и освѣжила воздухъ. Это она даетъ питье, и растеніямъ, и животнымъ, и людямъ. Но откуда вода? Проносятся дожди и надъ пустыней, а, однако, она безводна. Трудно сказать навѣрно, почему скопилась тутъ вода. Потому ли, что оазисъ защищенъ отъ сухихъ и горячихъ вѣтровъ пустыни своей скалистой стѣной и своими песчаными грядами; потому ли, что подъ почвой его скопились водоемы -воды и эта вода пробивается наружу; потому ли, что надъ этой мѣстностью проходитъ влажное теченіе воздуха, — вѣдь и въ воздухѣ есть свои воздушныя теченія, свои воздушныя рѣки, — и вотъ по пути этого воздушнаго теченія и располагаются въ пустынѣ зеленые островки — оазисы иногда цѣлой длинной полосой, какъ настоящая цѣпь острововъ въ морѣ.
Какъ бы тамъ ни было, а вода въ оазисѣ настоящая волшебница, — она оживила его, покрыла растеніями, заселила людьми. Случится какъ нибудь, что высохнетъ вода, — и все исчезнетъ, какъ сонъ, погибнутъ деревья, уйдутъ люди, исчезнутъ животныя, и цвѣтущій островокъ превратится въ голую пустыню. Жители оазисовъ знаютъ цѣну воды и берегутъ ее. Она — ихъ вѣрный другъ. Еще два неизмѣнныхъ друга есть у жителей оазисовъ — это верблюдъ и финиковая пальма. Верблюдъ возитъ человѣка, работаетъ на него, даетъ ему шерсть и молоко, мясо его употребляется въ пищу, изъ сала его готовятъ мыло. Впрочемъ, жителямъ нашего оазиса не нужно было мыла, они и простой водой никогда не моются, таковъ у нихъ обычай, но они сбываютъ сало пріѣзжимъ купцамъ. Даже изъ костей верблюда можно дѣлать мелкія вещицы, а его пометъ идетъ на топливо.
Финиковая пальма, эта стройная красавица со своимъ могучимъ и крѣпкимъ, какъ сталь, стволомъ, который поднимается вверхъ на 20 и 30 аршинъ, — тоже другъ человѣка. Подъ ея тѣнью раскидываетъ онъ свой шатеръ, ея свѣжими плодами онъ лакомится, а изъ высушенныхъ дѣлаетъ муку для хлѣба. Сладкій сокъ изъ надрѣзовъ дерева — любимое питье дѣтей, изъ него же дѣлаютъ вино. Срубленное дерево идетъ на постройки, на топливо; финиковыя косточки тоже не пропадаютъ даромъ — ими топятъ печь, а толчеными ихъ даютъ въ пищу верблюду.
Изъ листьевъ пальмы и волоконъ ихъ дѣлаютъ веревки, ковры, мѣшки, корзинки, — словомъ, все тутъ идетъ въ дѣло. И ухода финиковая пальма не требуетъ почти никакого: она любитъ только, чтобы у корней ея была влага, и потому жители оазисовъ иногда проводятъ между деревьями маленькія канавки и спускаютъ въ нихъ воду. Жары же пальма не боится, и жители пустыни сложили про нее такую поговорку: «царица пустыни любитъ, чтобы ноги ея были въ водѣ, а голова въ огнѣ». Пальма даетъ плоды два раза въ годъ, а живетъ это дерево 200 лѣтъ и больше.
Въ оазисѣ мы провели всю ночь и слѣдующій день. За, это время мы успѣли познакомиться съ жителями его. Они были одного племени съ нашими проводниками — племя это Туареги. Это были рослые, красивые люди съ бронзовымъ цвѣтомъ кожи, ловкіе и сильные. Одѣты они были въ широкія одежды изъ бумажной матеріи; голова и лицо у нихъ были укутаны платкомъ, такъ что можно было видѣть только часть лба, да быстрые, проницательные глаза подъ густыми бровями. Такія головныя повязки носятъ всѣ мужчины и не снимаютъ ихъ даже ночью, — таковъ обычай. Есть у нихъ и еще странные обычаи: никто изъ нихъ никогда не моется, а нѣкоторые красятъ себѣ лицо и руки въ синій цвѣтъ, — вѣрно находятъ, что это красиво. На шеѣ у многихъ, висятъ разныя украшенія, мѣшечки изъ матеріи, какія то косточки и кусочки дерева, — это ихъ священныя вещицы, и Туареги вѣрятъ, что вещицы эти ихъ спасаютъ отъ несчастій. Жилища Туареговъ — полосатыя палатки, раскинутыя подъ тѣнью пальмъ. Въ палаткахъ хранится главное богатство Туарега — кинжалъ, копье и ружье. Оружіе да верблюдъ — главная его драгоцѣнность, а война да разбойничьи набѣги — любимое занятіе.
Туареги встрѣтили насъ привѣтливо. Нашъ проводникъ переговорилъ съ ними на своемъ языкѣ и передалъ имъ отъ насъ подарки: мелкія украшенія, бусы, бумажную ткань, — этими подарками мы хотѣли задобрить жителей оазиса, а то какъ положиться на этихъ дѣтей пустыни! И Туареги приняли насъ хорошо. Вдоволь было свѣжей и чистой воды и намъ, и верблюдамъ, вдоволь было и финиковъ, и сладкаго финиковаго сока- Сокъ этотъ подали намъ въ очень странной круглой чашкѣ, похожей на огромное яйцо. Мы спросили, изъ чего эта чашка — и оказалось, что это дѣйствительно скорлупа яйца страуса. Удивительная эта птица страусъ! Ростомъ она выше человѣка. На ея длинной голой шеѣ сидитъ голова съ зоркими глазами, отъ которыхъ никто. не укроется. Крылья у страуса только развѣваются, когда онъ бѣжитъ, но им: ъ не поднять его тяжелаго тѣла, и летать онъ не можетъ, Зато бѣгаетъ страусъ быстрѣе самой быстрой лошади и догнать его не легко. Но охотятся за нимъ люди изъ-за его красивыхъ перьевъ; перья эти считаются дорогимъ украшеніемъ. Яйца страуса — величиной съ дѣтскую голову; каждое яйцо вѣситъ фунта четыре, и однимъ такимъ яйцомъ могутъ насытиться четыре человѣка. Страусовъ можно сдѣлать и ручными. Ихъ разводятъ цѣлыми стадами и пасутъ, какъ индѣекъ, только эта индѣйка ростомъ будетъ съ лошадь, а вѣситъ каждая около трехъ пудовъ. На страусахъ можно и верхомъ ѣздить, — -- ихъ даже запрягаютъ въ повозки, но и странно же видѣть такую запряжку, гдѣ, точно въ сказкѣ волшебной вмѣсто лошади — птица.
Отдохнувъ въ оазисѣ, мы на ночь снова выступили въ путь. Путешествіе по пустынѣ ночью было легче, чѣмъ днемъ. Но жутко становилось отъ этого мрака, окутавшаго насъ со всѣхъ сторонъ. Медленно, точно черныя тѣни, шли одинъ за другимъ навьюченные верблюды. Было тихо, темно и страшно. Иногда кто-нибудь затягивалъ пѣсню, и въ отвѣтъ ей откуда-то издалека раздавался протяжный вой шакала или гіены. Взошла луна, стало свѣтлѣе, и длинныя причудливыя тѣни побѣжали по пустынѣ — это были тѣни нашего каравана, растянувшагося длинною лентою. Прошла ночь, и опять послѣ ночной прохлады — точно изъ раскаленной печи, повѣяло на насъ жаромъ. Въ этотъ день было какъ-то особенно душно. Солнца не было видно сквозь густой туманъ пыли; воздухъ, горячій и душный, точно замеръ надъ пустыней. Наши проводники съ какой то тревогой всматривались въ даль, объ чемъ то переговаривались другъ съ другомъ и погоняли верблюдовъ. Мы поняли, что намъ грозитъ опасность, и страшное слово «самумъ» вспомнилось каждому изъ насъ. Самумъ — это бичъ пустыни, это горячій песчаный вихрь, отъ котораго никому нѣтъ пощады. Сразу какъ-то потемнѣло. Какъ тусклый красный шаръ глядѣло на насъ солнце сквозь дымку пыли. Поднялся жгучій вѣтеръ, закрутилъ песокъ, и весь воздухъ наполнился пылью. Буря приближалась. Проводники остановились. Идти дальше — значило идти на вѣрную смерть. Быстро были отданы приказанія. Всѣ мы спѣшились, верблюды, сами легли на землю и вытянули головы. Мы тоже, укрывшись всѣмъ, что у насъ былъ, легли возлѣ верблюдовъ, за ящиками и тюками, лицомъ внизъ. Самумъ налетѣлъ. Завыла буря, закрутились песчаные вихри, точно вся пустыня ожила и заговорила. Въ мучительномъ страхѣ лежали мы ничкомъ, уцѣпившись за верблюдовъ. Песокъ засыпалъ насъ, проникалъ сквозь одежду, жегъ кожу, забирался всюду; дышать было трудно, голова трещала, точно кто то держалъ ее въ тискахъ, изъ ушей и изъ носа текла кровь, все тѣло было точно въ огнѣ. Слышно было, какъ трещали и лопались доски въ нашихъ ящикахъ, слышны были тяжелые вздохи и фырканье верблюдовъ, да стоны людей, да свистъ вѣтра. Казалось, еще немного, и наступитъ смерть. Уже терялось сознаніе и пропадали силы. Но ураганъ стихъ. Мы отдѣлались счастливо. Ни одинъ человѣкъ не погибъ изъ нашего каравана, ни одинъ верблюдъ не палъ. А бываетъ, что такой самумъ губитъ цѣлые караваны и засыпаетъ и людей, и верблюдовъ горами горячаго песку. Съ трудомъ поднимались мы съ земли, съ трудомъ расправляли мы онѣмѣвшіе члены и со страхомъ оглядывались по сторонамъ: не грозитъ ли откуда-нибудь новой опасности.
Но все уже было спокойно. Проводники повеселѣли и указывали намъ впередъ, гдѣ долженъ былъ быть колодезь и гдѣ мы могли отдохнуть. Это было кстати, потому что вода въ мѣхахъ высохла и мы едва-едва добыли себѣ по глотку теплой, грязной и вонючей жидкости: пыль проникла и внутрь мѣховъ. Колодезь былъ, дѣйствительно, недалеко — въ небольшой лощинѣ, подъ тѣнью пальмъ и акацій, и мы расположились тутъ на отдыхъ
Еще нѣсколько дней пути, и мы были у цѣли нашего путешествія. Грозная пустыня съ ея ужасами осталась далеко позади, и все пережитое вспоминалось намъ, какъ страшный сонъ.