ВЪ РАЗВАЛИНАХЪ ПЕТРЫ.
[править]I.
[править]Молчитъ пустыня, ни звука, ни движенія на ея мертвыхъ искони пескахъ! Горячими, обжигающими лучами ласкаетъ ее южное аравійское солнце, горячимъ дыханіемъ лобызаютъ ее вѣтры, прилетѣвшіе отъ полудня, огненнымъ зноемъ пышетъ самый воздухъ, повисшій надъ раскаленными песками… Ни человѣкъ, ни звѣрь, ни птица не знаютъ этой пустыни, даже ничтожный червь не хочетъ назвать ее своею родиной, которая не породила ни одной травинки, не пустила ни одного ростка. Лишь изрѣдка пролетаетъ быстрая птица, кружится надъ мертвыми песками, словно стараясь что-то въ нихъ усмотрѣть, и снова исчезаетъ въ ту же бирюзовую синеву, что повисла-надъ красножелтою пустынею. Еще рѣже промелькнетъ легкая, какъ стрѣла, быстроногая газель, которая взлетаетъ надъ песками и пропадаетъ въ нихъ, словно дитя знойнаго воздуха и горячей пустыни. Порою какъ будто оживляется мертвая пустыня, лучи солнца и слои трепещущей отъ зноя атмосферы строятъ воздушные замки, расцвѣченные радугой, легкіе, колеблюющіеся, какъ призраки, вызванные мечтою. Но проходитъ и таетъ чудное марево, расплываются и улетаютъ прекрасные образы; море дьявола, какъ называютъ арабы марево, исчезаетъ въ раскаленномъ воздухѣ, и снова мертва и безжизненна огненнокрасная пустыня… Порою и смѣлый путникъ рѣшается переходить эти мертвые раскаленные пески; смѣло правитъ онъ свой путь черезъ эти страшныя равнины, пышущія зноемъ и истомой; мѣрно ступаютъ тогда его измученные верблюды, съ дерзкою надеждою выбраться изъ пустыни возсѣдаетъ на нихъ человѣкъ… Длинныя вереницы верблюдовъ кажутся тогда привидѣніями; погребальнымъ шествіемъ кажется весь этотъ тихо движущійся караванъ. Мѣстами разбросанныя и выбѣленныя солнцемъ и песками кости, какъ дорожныя вѣхи, указываютъ путь въ пустынѣ, звѣзды и солнце направляютъ и ведутъ караванъ… Та земля, что идетъ за этою страшною пустынею, та счастливая страна, текущая медомъ и млекомъ, куда идутъ всѣ эти караваны, до которой не достигаютъ горячіе пески и раскаленное вѣяніе самума, манитъ и человѣка, и звѣря, и птицу… Всѣ они мчатся и летятъ туда, гдѣ бьютъ свѣлые, какъ кристаллъ, горные ручейки, гдѣ склонились надъ ними разрѣзныя финиковыя пальмы, гдѣ горы покрыты виноградниками и душистыми альпійскими травами, а низины зеленѣютъ полями и благоухаютъ садами, откуда несутся ароматы розы, апельсина и олеандра… Туда, въ эту чудную страну, легшую за пустынею, прижавшуюся къ высокимъ горамъ и спустившуюся до самаго берега лазурнаго моря, ведутъ звѣзды и солнце путника, покинувшаго берега тихаго Нила, его поля и сады, его пирамиды и горы, изсѣченныя и обдѣланныя рукою мудраго человѣка.
Земля обѣтованная впереди — то чуетъ и путникъ, измученный переходомъ черезъ раскаленную пустыню, и самый «корабль пустыни» — многотерпѣливый верблюдъ… Живѣе движется усталый караванъ, бодрѣе смотритъ впередъ путникъ; ему уже мерещатся первыя пальмы на красновато-желтомъ горизонтѣ, — за ними, онъ знаетъ, начинается уже иная, обѣщанная Богомъ человѣку страна….
Сюда то, въ эту обѣтованную искони страну, черезъ знойную пустыню сорокъ длинныхъ лѣтъ подвигался нѣкогда безконечною вереницею огромный излюбленный Богомъ караванъ. Отъ вѣка не видала мертвая пустыня такого огромнаго скопленія людей, никогда пески ея не топтали цѣлыя сотни тысячъ мужей и женъ, ведомыхъ невидимою рукою отъ береговъ тихаго Нила къ берегамъ быстраго Іордана и къ предѣламъ обѣтованной этому избранному народу земли. Безмолвная отъ вѣка пустыня оживилась тогда внезапно подъ мощною пятою пришедшаго человѣка; застонали ея сыпучіе красно-желтые пески, горячій воздухъ наполнился звуками священныхъ пѣсенъ и говоромъ многотысячной толпы; пустыня заговорила голосомъ народа, истомленнаго сорокалѣтними странствованіями; звуки и стопы его поднялись къ безмолвному лазурному небу, которое говорило лишь съ избранниками народа избраннаго; но не одно небо, но и пустыня, и горы, и вода слушались мощнаго голоса вождя этого великаго, доселѣ неслыханнаго на землѣ каравана. Могучій силою, дарованною свыше, этотъ великій вождь велъ смѣло черезъ страшныя пустыни цѣлыя сорокъ лѣтъ свой огромный многотысячный народъ… Именемъ Вышняго онъ смирялъ ужасы моря и пустыни, останавливалъ солнце, разрушалъ скалы, разверзалъ землю и сорокъ лѣтъ питалъ сотни тысячъ на пескахъ, не могущихъ нынѣ прокормить и червяка. Исторія и миѳы человѣчества не знаютъ ничего подобнаго; чудное шествіе великаго народа черезъ огромную пустыню представляетъ нѣчто непонятное, колоссальное по размѣрамъ, грандіозное по событіямъ, великое по результатамъ, поражающее по чудесамъ, сопровождавшимъ его. Все, что можетъ представить самое пылкое воображеніе, что можетъ возсоздать лишь Высшая сила, правящая небомъ, моремъ и землею, — все соединилось вмѣстѣ для того,. чтобы показать міру, на сколько дорогъ и любезенъ былъ ей этотъ избранный отъ многихъ народъ…
Для него осушалось глубокое море, для него разверзались страшныя пучины, поглощавшія его враговъ, для него останавливалось солнце и не двигалась золотая луна, для него — этого народа избраннаго, раскалывались скалы и земли, камень источалъ воду, горькое становилось сладкимъ, пустыня порождала пищу, вѣтры приносили мясо, воздухъ источалъ змѣй и горы Синая грохотали, отвѣчая громами, среди которыхъ говорило небо съ избраннымъ отъ народа избраннаго. Для него — этого небольшого по количеству, но великаго по нравственной силѣ и значенію народа сверкали съ неба молніи, говорили громы и слышались рѣчи, вѣщавшія волю Ведшаго его въ землю обѣтованную…
Сорокъ лѣтъ двигался по безконечной пустынѣ этотъ ведомый Богомъ, не останавливаемый ни врагами, ни ужасами долгой дороги караванъ. Много членовъ его, покинувшихъ берега священнаго Нила, остались въ желтыхъ пескахъ пустыни; вышедшіе изъ Египта дѣтьми стали уже взрослыми мужами, цѣлыя тысячи младенцевъ народились въ горячихъ пескахъ пустыни Суръ, а ихъ отцы, бывшіе цвѣтомъ народа израильскаго, уже оперлись на посохи старцевъ и убѣлились сѣдинами. Костями избраннаго народа обильно покрылись пески Аравійской пустыни, но маститый вождь его шелъ неуклонно впередъ, неволя Израиля, прогнѣвившаго Іегову и осужденнаго на сорокалѣтнія скитанія. Онъ зналъ, что пустыня есть горнило, въ которомъ долженъ быть очищенъ народъ мятежный и безумный, хотя и взысканный Іеговою; онъ зналъ, что блестящее и долгое будущее суждено Израилю; онъ зналъ также и то, что ему самому не суждено даже ввести народъ въ землю обѣтованную, — но, полный горячей вѣры и сознанія исполненнаго долга, великій вождь не переставалъ указывать на край пустыни, за которымъ начиналась обѣщанная Богомъ страна Хананеи.
Прошли года, долгія страшныя сорокъ лѣтъ томленія въ пустынѣ, и совершилось великое очищеніе; какъ огромное горнило, пройдена ужасная пустыня, грѣхи избраннаго народа остались въ ея пескахъ на костяхъ дѣдовъ и отцовъ Израиля, молодое поколѣніе не знаетъ грѣховъ родителей; почитая заповѣди, вынесенныя съ вершины Синая, оно достойно и готово вступить на священную почву давно обѣтованной ему земли.
Вотъ и она виднѣется сама вдали за синевато-розовою дымкою тумановъ, вставшихъ надъ горами Петры и серебристою струйкою Іордана. Высятся вдали невысокіе, но покрытые туманомъ холмы, красивыя пальмы качаются на ихъ вершинахъ, обремененныя плодами деревья пригибаются къ плодоносной землѣ, покрытой богатою жатвою, южное солнце заливаетъ своимъ яркимъ сіяніемъ всю прекрасную, но пока еще недоступную страну. Съ легкимъ вѣяніемъ вѣтерковъ, забѣгающихъ и въ пустыню изъ ущелій ея благоухающихъ садами горъ, несутся ароматы жасминовъ, олеандра и розъ. Но не призрачное марево стоитъ теперь, расцвѣтившись всѣми красками радуги, на горизонтѣ, а настоящая дѣйствительность; не воздушные, а дѣйствительные пальмы, воды и сады… Да будетъ благословенна она во вѣкъ, эта трижды благословенная страна!..
Туда, за эту блестящую розоватую дымку тумановъ, за эти горы, манящія и ласкающія взоръ, за эту близкую, но все еще недоступную даль стремится уже два долгіе мѣсяца и юный путникъ, пришедшій съ дальняго сѣвера… Не отъ холода и непогоды мрачной своей, родины онъ пришелъ въ знойную пустыню, гдѣ безоблачно вѣчно небо, гдѣ горитъ и пышетъ огнемъ аравійское солнце. Не ради солнца и пустыни онъ пришелъ отъ благословенныхъ береговъ Нила на просторъ горячихъ степей Эт-Тиха; для него нѣтъ впереди земли обѣтованной, она не осталась у него и назади.
Много долгихъ дней и ночей онъ торопитъ своего усталаго верблюда, жаднымъ взоромъ онъ поглощаетъ пространство, что разстилается вокругъ, и бѣжитъ послушное животное черезъ горы и пустыни, готовое нестись такъ, покуда хватитъ силы и желанія. Еще нѣсколько дней быстраго перебѣга, и небольшой караванъ достигнетъ Газы — ворота обѣтованной земли. По слѣдамъ великаго проведеннаго Богомъ черезъ пустыню каравана прошелъ и юный путникъ черезъ дикія дебри Синая, пески Этъ-Тихскихъ степей и обнаженныя каменистыя равнины Ассура. Съ книгою Исхода въ рукахъ онъ шагъ за шагомъ слѣдовалъ по стопамъ Израиля, но не сорокъ лѣтъ, а всего шестьдесятъ дней онъ пробылъ въ пустыняхъ, что протянулись отъ береговъ Нила до южныхъ предѣловъ Палестины и ушли въ море аравійскихъ песковъ. Осталась назади огромная пустыня Исхода, источники Элима и горы Рафидама; у подножія скалъ священнаго Синая недолго отдохнулъ путникъ, пришедшій съ угрюмаго сѣвера; его манили къ себѣ безконечный просторъ пустыни и безмолвные памятники въ видѣ холмовъ и скалъ, указывающіе путь Израиля къ предѣламъ обѣтованной земли. И вотъ теперь послѣ долгихъ дней блужданія по пустынѣ остановился снова юный путникъ у подножія безмолвной Петры.
Городъ камня и скалы, какъ показываетъ самое его названіе, городъ, не выстроенный изъ камня, а изсѣченный въ толщѣ скалы, городъ, представляющій одну изъ величайшихъ памятниковъ античнаго человѣка, побѣждавшаго силу и природу, развалины, передъ которыми кажутся ничтожными самыя пирамиды, руина, не имѣющая ничего подобнаго въ цѣломъ мірѣ, — вотъ что такое прежде великая, а нынѣ безмолвная, погребенная въ пескахъ Петра. Не она одна впрочемъ, нѣкогда пышная и славная, затерялась въ пустынѣ Синая; ея судьбу раздѣляютъ многіе города Моавіи, Петры и Хананеи. Посмотрите въ пустыню, что идетъ отъ Газы и Хеврона на югъ къ берегамъ Краснаго моря, — она полна развалинами великихъ городовъ и представляется огромнымъ кладбищемъ исчезнувшей нынѣ, но нѣкогда великой цивилизаціи, процвѣтавшей въ самой пустынѣ. И Эласъ, и Эбода, и Элуза, и Эзіонъ-Габеръ — все это безмолвныя нынѣ руины, имѣвшія свою исторію, свое славное прошлое. Мы прошли черезъ это огромное кладбище пустыни, и много часовъ провели съ болью въ сердцѣ среди этихъ мертвыхъ и безмолвныхъ руинъ. Теперь передъ нами лежала самая величайшая руина Востока — Петра, и къ ней, раньше чѣмъ подойти къ порогу Святой земли, поспѣшалъ нашъ маленькій караванъ.
Если мы посмотримъ на карту Палестины и Каменистой Аравіи, то между Мертвымъ моремъ и Акабинскимъ заливомъ Краснаго моря увидимъ небольшой перешеекъ, среди котораго почти на одинаковомъ разстояніи отстоитъ отъ обоихъ морей горная группа Неси Харунъ; среди этого небольшого горнаго узла, изъ котораго выходятъ во всѣ стороны горизонта длинные уади, лежитъ и самый городъ скалы или Петра. Отъ городка Акаби и южной оконечности Мертваго моря можно добраться до Петры дней въ 5 или въ 6, но дороги къ ней такъ негостепріимны, что рѣдкій путникъ, посѣщающій Палестину или Синай, осмѣливается направить свои стопы къ подножію горъ Неби Харуна.
Долго думали многіе ученые и изслѣдователи, что длинная долина эль-Араба, что идетъ отъ Мертваго моря и соляного столба Лота и такъ называемыхъ развалинъ Содома — Усдумъ мимо горъ Петры къ сѣверной оконечности Краснаго моря, служила нѣкогда ложемъ широкаго водяного потока или, скорѣе сказать, заливомъ этого послѣдняго, черезъ который долина Іордана, моря Мертвое и Красное соединялись между собою. Позднѣйшія изслѣдованія показали однако, что это предположеніе невѣрно и что горы Петры никогда не омывались водами Аравійскаго залива. Недалеко отъ массивовъ Неби Харуна или горъ протока Аарона находится и такъ называемый Акабинскій порогъ т. е. водораздѣлъ между бассейнами Мертваго и Краснаго морей. Слѣдуя направленію долины эль-Араба и подножія невысокихъ кряжей, идущихъ отъ Аравійскаго залива и составляющихъ продолженіе береговыхъ цѣпей Геджаса, мы и добрались въ іюнѣ 1881 г. изъ Акабы въ Петру, сопровождаемые тремя своими проводниками и двумя стражниками-арабами, данными каймакамомъ Калатъ-эль-Акаба.
Для путника, прошедшаго поперекъ всю Каменистую Аравію отъ Суеца и Тора до Синая и Акаба, нѣтъ ничего особеннаго по дорогѣ отъ берега Краснаго моря къ Петрѣ и предѣламъ обѣтованной земли. Та же безмолвная, почти безлюдная, маловодная горная пустыня, весьма бѣдная растительностью, тѣ же разноцвѣтныя песчаниковыя и известковыя скалы, та же прихотливость узора и рисунка каменныхъ громадъ, которыя составляютъ особенность горныхъ группъ Синая. Живописныя и расписныя скалы Каменистой Аравіи, достигающія особенной красоты по дорогѣ къ Сербалю и Синаю, подходя къ массиву Петры, пріобрѣтаютъ снова красивый колоритъ, увеличивающій чарующую прелесть ландшафта, составленнаго изъ разноцвѣтнаго камня, голубого неба и золотистаго песка, залитыхъ лучами южнаго солнца. Я не помню, какой это путешественникъ, восхищенный своеобразною красотою синайскаго ландшафта, сказалъ, что это красота смерти, а не жизни, красота камня, а не одушевленной природы. Вводя небольшую поправку въ это изрѣченіе, мы сказали бы, что красота горъ Синая и Петры есть гармонія красокъ камня и солнечнаго луча. Всѣ оттѣнки бѣлаго и желтаго известняка, красноватаго и золотистаго песчаника, кирпичнокрасный цвѣтъ порфира, темносѣрый и черный — грунтовыхъ и гнейсовыхъ породъ, сѣрые и пестрые узоры сіенитовъ съ прожилками бѣлаго и розоваго кварца, зеленоватыя и синія пятна различныхъ вкрапленныхъ породъ расположены въ такомъ гармоничномъ сочетаніи на расписныхъ скалахъ Синая, что путешественникъ цѣлыми часами не можетъ оторвать глазъ отъ фантастической игры красокъ камня, часто не оживленнаго и признаками растительности. Красоту живописныхъ скалъ и горныхъ массивовъ увеличиваетъ и причудливость формъ, которыя принимаютъ истачиваемыя временемъ и атмосферическими дѣятелями известняковыя и песчаниковыя скалы. Самая пылкая фантазія художника не могла бы придумать ничего болѣе фантастичнаго, чѣмъ то, что производитъ сама природа на живописныхъ и безъ того громадахъ Синая. Порою, кажется, видишь цѣлые руины или города съ окаменѣвшими деревьями, высокими башнями, гигантскими храмами; порою на горизонтѣ высятся какъ-бы колоссальные памятники огромнаго кладбища исполиновъ; нерѣдко вокругъ изумленнаго путника встаютъ ряды скалъ, какъ-бы окаменѣвшія волны разъяреннаго и бушующаго моря. Нѣсколько разъ взоръ мой до того поражался странностью очертанія отдѣльныхъ скалъ и горныхъ массивовъ, что воображеніе рисовало исполинскія фигуры, какъ-бы изваянныя грубо изъ камня и цѣлыя миѳологическія группы, вырисовывающіяся на голубомъ, небѣ съ такою поразительною отчетливостью, что глазъ по цѣлымъ часамъ не могъ освободиться отъ иллюзіи. Богатство и разнообразіе красокъ, переливовъ, оттѣнковъ и тѣней, измѣняемыхъ перспективою, степенью напряженія солнечнаго свѣта и угломъ паденія солнечныхъ лучей, еще болѣе поддерживаютъ оптическія иллюзіи, которымъ подвергается всякій путешественникъ, переходящій горныя группы Синая. Если мы прибавимъ къ чарующей красотѣ красокъ и формы расписныхъ скалъ полуострова еще вѣчно-голубое яркое небо Синая, чистоту атмосферы, не загрязненной испареніями, особый золотисто-красный оттѣнокъ или колоритъ, лежащій на всемъ полѣ видѣнія въ пустынѣ, и безконечную игру солнечныхъ лучей, оживляющихъ самые мертвые уголки пустыни, то мы поймемъ, что можно любить и это царство смерти, безмолвія и таинственной оригинальной красоты. Немудрено поэтому, что европеецъ, очарованный дивною игрою свѣтовыхъ эффектовъ, впадаетъ въ постоянныя оптическія иллюзіи, а полудикій бедуинъ, рожденный въ созерцаніи этой красоты и слагающій въ честь ея цѣлыя легенды, умираетъ, какъ только взору его будутъ недоступны пески и скалы его родной пустыни. Въ Синайской пустынѣ есть прекрасная легенда о мертвой красавицѣ, схороненной гдѣ-то въ глубинѣ Акабинской горной цѣпи…
Кто она такая, когда умерла и кѣмъ погребена въ каменистой пустынѣ, говоритъ легенда, неизвѣстно никому… Ее отыскалъ только въ пещерѣ одинъ благочестивый анахоретъ-хаджи, спасавшійся въ пустыняхъ Синая. Уйдя отъ соблазновъ міра въ пустыню, сорокъ долгихъ лѣтъ онъ хранилъ сердце свое чистымъ и неуязвленнымъ чарами женской красоты. Проводя время въ молитвахъ, размышленіи и созерцаніи, старый анахоретъ забылъ даже вовсе о томъ, что на свѣтѣ есть женщины, женскія чары и женская ласка. Если порою въ голову старика и заходили мысли о райскихъ гуріяхъ, уготованныхъ пророкомъ благочестивому мусульманину, то съ ихъ образами онъ привыкъ соединять представленіе о добрыхъ ангелахъ, ниспосылаемыхъ Аллахомъ на помощь страдающему человѣку. И вотъ нашло великое испытаніе на благочестиваго старца: онъ нашелъ въ горахъ, гдѣ спасался много лѣтъ, окаменѣвшій трупъ молодой красавицы. И какъ только увидѣлъ чудную, не скрываемую одеждами женскую красоту старикъ, онъ почувствовалъ, что напрасно прошли для него долгіе годы молитвы, воздержанія и созерцаній. Не помогли тогда ему ни священныя зурэ корана, ни горячія молитвы, которыя посылалъ онъ къ небу въ часы полуночныхъ страданій, ни рыданія, ни слезы. Старый хаджи влюбился въ мертвую красавицу и скоро понялъ, что отнынѣ онъ уже не отойдетъ отъ окаменѣвшаго трупа. Много лѣтъ затѣмъ онъ провелъ возлѣ мертвой красавицы, холодной, какъ камень, неподвижной и твердой, какъ скала, подъ которою она погребена. Много безсонныхъ ночей провелъ, рыдая надъ нею, старикъ, много слезъ его облило окаменѣвшій трупъ невѣдомой красавицы, и одно небо знаетъ, сколько перестрадалъ и перемучился старый отшельникъ, узнавшій поздно, что такое любовь… Онъ полюбилъ и любилъ трупъ, какъ не любитъ десятокъ юношей своихъ черноокихъ невѣстъ, онъ ласкалъ и лобызалъ его, какъ будто получалъ обратно свои поцѣлуи, и ради своей безумной любви, навѣянной горнымъ духомъ пустыни, онъ забылъ Аллаха, пророка и его коранъ. Пришла, наконецъ, смерть и для стараго отшельника-хаджи; хотя онъ и далъ себѣ клятву умереть на холодной груди мертвой красавицы, но смерть поразила его вдалекѣ отъ нея. Однажды старикъ пошелъ за водою къ недалекому горному ручейку. Десятки лѣтъ ходилъ по избитой тропинкѣ старый отшельникъ, но на этотъ разъ онъ заблудился и зашелъ далеко; не находя выхода изъ каменной дебри, онъ понялъ, что ему не суждено уже вернуться. Смертельный ужасъ охватилъ тогда старца; онъ понялъ, что эта роковая ошибка ниспослана ему Аллахомъ въ наказаніе за великіе грѣхи, но понялъ поздно, когда его судьба была уже рѣшена. Но и тутъ не раскаялся безумный старецъ: онъ рыдалъ не о грѣхахъ своихъ, а о разлукѣ съ дорогимъ трупомъ своей каменной невѣсты, какъ онъ его называлъ. Въ слезахъ и рыданіяхъ исчахнулъ старецъ; въ предсмертныхъ грезахъ, говорятъ, ему представлялось, что ожила, наконецъ, мертвая красавица и наградила его живою горячею любовью, которую питалъ онъ къ окаменѣвшему трупу…
Хороша или худа эта легенда арабовъ Синайской пустыни, но она всего лучше можетъ быть приложена и къ нѣжнымъ отношеніямъ, которыя питаетъ сынъ пустыни — бедуинъ къ своей каменной и мертвой, но горячо любимой матери-пустынѣ.
Горы Петры — островокъ каменныхъ массивовъ Синайскаго полуострова, представляютъ тотъ-же самый характеръ, какъ и остальныя горы этой оригинальной группы, легшей на границѣ двухъ материковъ Стараго свѣта. Высочайшая вершина ихъ Неби Харунъ, украшенная, по мусульманскому преданію, гробницею первосвященника Аарона, есть знаменитая и въ библіи гора Оръ. Отъ нея къ сѣверо-востоку идутъ отроги на соединеніе съ горами Моавитской пустыни, тогда какъ на сѣверо-западѣ широкая уади эль-Араби отдѣляетъ массивы Петры отъ предгорій Палестины и Эт-Тихской пустыни. По направленію къ юго-западу отъ Неби Харуна идетъ за то цѣльная гряда горъ, соединяющаяся съ береговыми хребтами Собственной Аравіи, вдоль которыхъ и проходитъ къ священнымъ городамъ Меккѣ и Мединѣ — великая дорога паломниковъ Дербъ-эл-хаджіаджъ.
II.
[править]— Эль хамди Лиллахи (слава Богу), произнесъ мой храбрый проводникъ Рамидъ, какъ только остановились наши верблюды на послѣдній ночлегъ передъ Петрою, у небольшой струйки воды, протекающей чрезъ знаменитую уади Муса или долину Моисея, въ которой и расположена главнымъ образомъ изсѣченная въ камнѣ Петра. Мѣстное преданіе говоритъ, что ударомъ своего жезла великій пророкъ Іегуди извелъ изъ мертваго камня эту живую струйку воды.
Никакихъ развалинъ пока еще не было видно, хотя Петра уже была не далеко. По всей дорогѣ, почти отъ самой Акабы, встрѣчая массу развалинъ нѣкогда славныхъ городовъ, мы какъ-бы подготовлялись постепенно къ тому, чтобы увидать великія руины Петры, скрытой пока еще въ горахъ, что разступались передъ нами и зіяли широко, открывая входъ въ уади Муса. Развалины Элаѳа, Эзіонгаберъ, Даба Аринделы, останки римскаго шоссе въ ложбинѣ Кура, римскаго водопровода и укрѣпленій возлѣ уади Муэллихъ, пройденныя уже нами, служили какъ-бы предтечами каменной Петры.
— Да, слава Богу, говорилъ и я каждый разъ, когда послѣ утомительнаго перехода по пустынѣ или горамъ, нашъ небольшой караванъ останавливался, чтобы провести ночь у какого нибудь веселаго ручейка, оживлявшаго безмолвіе сонной пустыни. Не успѣли мы остановиться, какъ усталые верблюды съ жалобнымъ ревомъ уже согнули колѣна, словно прося, чтобы ихъ скорѣе разгрузили; сухія колючки и травы, что росли въ изобиліи около нашей стоянки и по склонамъ невысокихъ горъ, видно манили ихъ къ себѣ, какъ и запахъ свѣжей воды, которую они уже давно ощущали. Не прошло и четверти часа, какъ верблюды наши были разгружены и разошлись по скудному пастбищу, а мои проводники начали ставить черную войлочную палатку, которая защищала насъ отъ всѣхъ невзгодъ пустыни; одинъ изъ конвойныхъ пытался уже развести и небольшой костерокъ изъ сухого бурьяна и наскоро набранныхъ сучковъ тарфы. На стоянкѣ каравана шла, однимъ словомъ, обыкновенная, столь знакомая мнѣ дѣятельность, оживляемая еще болѣе хлопотнею двухъ юркихъ черномазыхъ арабовъ изъ племени Тавара, данныхъ намъ въ конвойные каймакамомъ Акабы.
Сготовленъ на скоро походный ужинъ, сваренъ душистый кофе рукою опытнаго Юзы, разбита палатка, стреножены верблюды; еще до темноты мы закусили и приготовились рано къ ночлегу для того, чтобы на завтра съ восходомъ солнца начать свое вступленіе въ горы Петры. Наступила скоро и ночь — тихая, прохладная, полная особенной прелести и нѣги; съ ущелья Муса потянуло свѣжею струею, массивы горъ затонули во мракѣ, надъ ихъ зазубреннымъ профилемъ вышла молодая луна, люди и животныя стали угомоняться. Не желая спать подъ покровомъ войлочнаго шатра, я легъ возлѣ него, прикрываясь бедуинскимъ плащемъ; изголовьемъ мнѣ служила свернутая верхняя одежда, а замѣсто постели — мягкій, мелкозернистый песокъ. Яркія звѣзды безоблачнаго чистаго неба пустыни стояли прямо надъ головою; привычнымъ взоромъ всматривался путникъ въ горизонты южной лазури, ища въ ней знакомыя созвѣздія родины. Многія изъ нихъ сіяли ярко въ самомъ зенитѣ, другія, блѣдныя и туманныя, склонялись къ горизонту, а нѣкоторыя и совершенно скрывались за небосклономъ пустыни. Дивная, чудная ночь! Хотя и много десятковъ разъ мнѣ приходилось проводить такія ночи въ пустынѣ, но каждый разъ съ новымъ неустающимъ любопытствомъ я упивался ихъ прелестью, находилъ въ нихъ новыя стороны поэзіи и цѣлыми часами не смыкалъ глазъ…
Рано утромъ поднялся самъ собою нашъ небольшой караванъ. И люди, и животныя какъ будто бы почувствовали, что наступаетъ пора пробужденія, и безъ всякаго даннаго сигнала начали копошиться. Солнышко еще не выказывалось изъ-за лилово-синихъ профилей горъ Петры и Моавіи; яркія краски утренней зари играли только на самыхъ вершинахъ горъ, погруженныхъ еще у подножія въ ту лилово-сѣрую мглу, которую можно видѣть только въ пустынѣ, а какія-то степныя птички, по всей вѣроятности, куропатки или ребки, очень обыкновенныя въ этихъ горахъ, уже громко вскрикивали свои немногосложныя пѣсни на встрѣчу разгорающемуся свѣтилу. Не долги были сборы нашего каравана, и не прошло болѣе получаса, какъ мы уже двигались по направленію къ зіяющему ущелью, торопясь уйти отъ солнца, ужаснаго въ часы полудня въ этихъ раскаленныхъ скалахъ. Мы слѣдовали теченію небольшого ручейка, уже съ вечера поившаго насъ, и вмѣстѣ съ нимъ старались проникнуть въ горы, плохо доступныя со всѣхъ другихъ сторонъ.
Хотя лѣтній сезонъ былъ уже въ полномъ разгарѣ и горячіе прямые лучи солнца успѣли высушить растительность, покрывающую скаты горъ и ложе ущелья, тѣмъ не менѣе и по остаткамъ зелени можно было судить объ ея богатствѣ въ пору ранней весны. Характеръ надъ-альпійской растительности, свойственный горамъ всей Палестины, Сиріи и Синая, сказывался здѣсь особенно рельефно; горныя травы, благоухающія даже въ сухомъ состояніи, покрывали большія пространства, и можно было, вдыхая эти ароматы, вѣрить арабамъ, разсказывавшимъ, что жалкій ручеекъ, который они называли рѣкою, по веснамъ бываетъ «долиною благоуханій». Я пробовалъ срывать многіе на видъ жалкіе и колючіе пучки сухой тразы и личнымъ опытомъ могъ убѣждаться, что они отдавали такимъ сильнымъ ароматомъ, что руки долго сохраняли специфическій эфирный запахъ. Не даромъ видно горы Каменистой Аравіи издавна славились какъ родина аравійскихъ благоуханій; можно было вѣрить, что отсюда издревлѣ во всѣ культурныя страны Востока шли благовонія, ароматы и куренія, не изсякающія и доселѣ въ этихъ забытыхъ Богомъ и людями странахъ… Не мало среди камней и сухого бурьяна, покрывавшаго мѣстами цѣлыя площади, высилось и довольно высокихъ и крѣпкихъ кустарниковъ тамариска или тарфы, доставляющихъ и понынѣ манну, подобную отчасти той; которую посылало небо блуждавшему по пустынѣ Израилю. Вся эта растительность, взятая вмѣстѣ, хотя и не дѣлала садомъ начала уади Муса, тѣмъ не менѣе пріятно радовала глазъ, утомленный мертвымъ однообразіемъ Эт-Тихской пустыни. Безжизненныя сами по себѣ, не смотря на все великолѣпіе красокъ, горы, казалось, оживали, на душѣ становилось какъ-то отраднѣе и веселѣе, и настроеніе дѣлалось живѣе и свѣтлѣе… Быстрый ручеекъ Айнъ-Муса своимъ легкимъ журчаніемъ придавалъ еще болѣе жизни каменистой дебри, и какъ струя живой воды вызывалъ зелень среди самого безплоднаго камня… Красивая изумрудная травка порою мелькала среди овлажняемыхъ горнымъ потокомъ голышей, повсюду виднѣлась свѣжая зелень тамариска и олеандровъ, еще не успѣвшихъ вполнѣ отцвѣсти…
Скоро олеандры стали еще гуще и свѣжѣе; они образовали цѣлую заросль, среди которой, казалось, лишь съ трудомъ пробивалъ себѣ дорогу ручеекъ; при одномъ поворотѣ изъ ущелья пахнуло легкою струею вѣтра, и на встрѣчу намъ потянуло одуряющимъ ароматомъ бѣлорозовыхъ цвѣтовъ олеандра. Давно уже мы не слышали запаха цвѣтовъ, и немудрено, что благоуханія, сорванныя вѣтромъ съ обрызганныхъ утреннею росою губокъ олеандра, кружили намъ голову и возбуждали нервы, уже достаточно напряженные ожиданіемъ… Великая Петра была уже недалеко. Стоитъ только покинуть извивающійся змѣею среди известняковыхъ громадъ ручеекъ Айнъ-Муса и подняться по усыпанному камнемъ и кремнемъ склону массивовъ, идущихъ слѣва отъ насъ, чтобы однимъ глазомъ окинуть всю панораму «города камня и скалы». По совѣту одного изъ арабовъ-проводниковъ, мы слѣзли съ верблюдовъ и втроемъ съ Пашидомъ и Юзой, сопровождаемые конвойными, стали взбираться по наклону; впереди у насъ была однако возможность выиграть разстояніе и не только догнать, но и опередить караванъ, подвигающійся тихо по всѣмъ изгибамъ прихотливаго Айнъ-Муса. Подъемъ былъ не особенно легокъ, но для человѣка, привыкшаго лазать по горамъ, онъ не представлялъ никакого особеннаго труда. Менѣе получаса, кажется, поднимались мы по наклону, совершенно засыпанному камнями, расположенными въ хаотическомъ безпорядкѣ, пока не достигли обрыва, обращеннаго въ котловину уади Муса. Тутъ передъ взорами нашими представилась внезапно одна изъ тѣхъ величественныхъ панорамъ, которыя не забываются никогда.
Представьте себѣ длинную впадину въ горахъ, обставленную почти отвѣсными скалами и прячущуюся въ серединѣ ихъ, какъ дно высохшаго горнаго озера, простираясь въ длину нѣсколько болѣе версты, а въ ширину не менѣе полуверсты; она идетъ, нѣсколько съуживаясь, по направленію къ югу. Дно этой впадины, прорѣзанной извилистымъ теченіемъ Моисеева ручья, покрыто небольшими холмами и грудами камней, достигающими мѣстами огромной величины. Съ вершины нашей обсерваторіи, возвышающейся надъ южнымъ отрѣзкомъ уади эс-Сикъ, пока незамѣтно никакихъ подробностей города, изсѣченнаго въ скалахъ. Видны только цѣлое море камня, камнемъ усыпанная ложбина, каменные холмы и отвѣсныя скалы, обставляющія дно этой каменной впадины. Огромные массивы, подпирающіе скалы, въ которыхъ вырублена Петра, сливаются съ отрогами Неби Харуна и образуютъ одно каменное цѣлое, поднимающееся гордо надъ бѣложелтою пустынею Тиха и эл-Араба. Суровыя грозныя, но величественныя скалы, море камня и изборожденная поверхность пустыни, обступающей эти громады, — вотъ та рамка, среди которой огромнымъ массивомъ выступаетъ гора Аарона, можно сказать, царящая надъ Петрой. Взоръ невольно прежде всего останавливается на этой громадѣ, составляющей центръ предлежащей группы скалъ и вырисовывающейся красивымъ профилемъ на голубомъ небѣ, слегка позлащенномъ лучами восходящаго солнца. Но если первый взоръ падаетъ невольно на двойную вершину меби Харуна, то въ слѣдующій же моментъ глаза останавливаются уже постоянно на глубокой впадинѣ, еще на половину скрывающейся въ тѣни. Тамъ прячется великая Петра, подсказываетъ вамъ невольно внутреннее убѣжденіе, тамъ стоитъ единственный въ мірѣ городъ, всецѣло вырубленный изъ камня и врѣзанный въ толщу мощной скалы. Но какъ ни напрягается взоръ путника, впервые увидѣвшаго Петру и склоннаго видѣть чудеса, съ вершины воздушной обсерваторіи, прикрытой отчасти еще заслоняющими скалами, видно только общее расположеніе города, его панорама, но никакихъ деталей еще нельзя разсмотрѣть. Мѣстами видны также зіяющія въ стѣнахъ каменныхъ массивовъ какія-то отверстія, какъ бы норы исполинскихъ стрижей, расположенныя рядами, кое-гдѣ различаются какъ будто бы въ туманѣ и неясные профили, словно вырѣзанные на камнѣ, — но все это не удовлетворяетъ глазъ путника, стоящаго надъ оригинальнѣйшими руинами міра. Онъ ждетъ чего-то необыкновеннаго, что должно его поразить, и видитъ одни свѣтовые эффекты, правда ослѣпляющіе взоръ, но не могущіе удивлять того, кто прошелъ уже горныя дебри Синая.
Пока мы стояли на обрывѣ надъ ложбиною уади Муса и старались въ ней отыскать знаменитыя руины Петры, яркое солнце поднялось высоко надъ горизонтомъ и освѣтило чудную панораму, лежавшую у насъ передъ глазами… Разноцвѣтныя росписныя скалы засвѣтились, казалось, всѣми цвѣтами радуги, и глазъ потонулъ въ морѣ красокъ, залившихъ всю панораму горъ Петры. Огромною темнокрасною массою, красиво оттѣненною по краямъ и у подножія, вырисовывался выше всего на яркой синевѣ неба двувершинный Неби Харунъ; одна сторона его, обращенная къ солнцу, отливала золотомъ, тогда какъ въ серединѣ виднѣлась ярко красная глыба, какъ огромное кровяное пятно. Нѣсколько ниже его шли скалы всѣхъ оттѣнковъ краснаго и розоватаго цвѣта, измѣнявшагося, отчасти благодаря степени освѣщенія. Ближе къ намъ массивы, ограничивающіе непосредственно съ сѣвера ложбину Айнъ Муса, были совершенно кровяного цвѣта, и темныя зіяющія отверстія на ихъ почти отвѣсныхъ стѣнахъ казались настоящими отдушинами скалъ и еще болѣе оттѣняли красный цвѣтъ основного камня. Во второмъ ряду стоящіе массивы, освѣщенные болѣе лучами солнца, казались нѣсколько свѣтлѣе, и по вершинамъ своимъ были какъ-бы залиты нѣжнымъ розовымъ сіяніемъ. Нѣсколько въ сторонѣ отъ нихъ виднѣлась огромная темно-сѣрая стѣна, казавшаяся совершенною аномаліею въ этомъ царствѣ яркихъ красокъ и цвѣтовъ; впереди и сзади ея, словно для контраста, высились золотисто-желтыя и бурожелтыя скалы, покрытыя какъ-бы рябинами. Самая ложбина Петры была нѣсколько свѣтлѣе; ея камни и пески какъ будто-бы не составляли одного цѣлаго съ обставляющими ее скалами; заросли яркой зелени, слѣдующей теченію Моисеева ручья, придавали совершенно другой колоритъ уади Айнъ Муса, обрамленной кровяно-красными скалами. Мѣстами на солнцѣ блистали ярко, какъ огромные кристаллы, выступы отдѣльныхъ массивовъ, и ихъ яркій блескъ казался совершеннымъ контрастомъ съ темно-сѣрыми и темно-синими пятнами, что ложились тѣнями въ бороздахъ и ложбинахъ разноцвѣтныхъ скалъ. Словно подобранныя въ тонъ яркому колориту горъ Петры синѣла лазурь неба и блестѣла бѣловатымъ свѣтомъ безконечная пустыня эт-Тиха…
Болѣе получаса простоялъ я, любуясь чудною цвѣтною перспективою, разстилавшеюся передъ глазами, и, изучая дивную гармонію формъ оттѣнковъ и цвѣтовъ, я забылъ совершенно, что намъ, пѣшимъ, надо догонять караванъ, тихо подвигавшійся по узкой дорожкѣ въ уади эс-Сикъ…
Длиннымъ узкимъ корридоромъ или ущельемъ входитъ въ горы Петры уади эс-Сикъ. Если вѣрно предположеніе нѣкоторыхъ изслѣдователей, изучавшихъ Петру, что ложбина уади Муса есть остатокъ нѣкогда существовавшаго здѣсь горнаго озера, то уади эс-Сикъ безъ сомнѣнія слѣдъ воды, прорвавшей себѣ выходъ въ горахъ Петры и истекшей черезъ уади Хитемъ въ Красное море. Нѣкогда существовавшее у подножія Неби Харуна озерко (нынѣшняя уади Муса), лежащее по одной линіи съ Мертвымъ моремъ и озеромъ Галилеи, можетъ служить все-таки выраженіемъ извѣстной гидрографической системы, одинаковой какъ для Палестины, такъ и для Каменистой Аравіи.
— Пойдемъ внизъ, господинъ, вдругъ прервалъ мое созерцаніе Рашидъ; Неби Харунъ ждетъ къ себѣ поближе гостей. Нашъ караванъ уже далеко, арабы Эльджи[1] могутъ встрѣтить его безъ насъ…
Напоминаніе объ арабахъ Петры, дѣйствительно не особенно гостепріимныхъ и алчныхъ, вывело меня скоро изъ созерцанія дивной панорамы горъ и уади Муса, и мы начали быстро спускаться по довольно крутому наклону, скашивая путь къ уади-эс-Сикъ. Камни катились у насъ подъ ногами, мѣстами мы совершенно скользили особенно на гладкихъ и бугристыхъ поверхностяхъ лавы, выступавшей среди первозданныхъ породъ. Не легокъ былъ спускъ, но все-таки не прошло и двадцати минутъ, какъ мы какимъ-то фокусомъ спустились въ дикое ущелье, ведущее изъ пустыни къ развалинамъ Петры. Караванъ нашъ былъ недалеко, и второй конвойный, оставленный при немъ, гарцовалъ на своемъ красивомъ гнѣдомъ конѣ въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ насъ.
Въ своихъ долгихъ путешествіяхъ по Востоку много разнообразныхъ горныхъ ландшафтовъ мнѣ пришлось видѣть и изучать; еще больше я слышалъ и читалъ о причудливомъ разнообразіи горныхъ ущелій, проходовъ, каноновъ (cannon) и тѣснинъ, но ничего подобнаго тому, что я увидѣлъ въ уади эс-Сикъ, мнѣ не пришлось никогда наблюдать; сколько ни читалъ я впослѣдствіи о дикомъ величіи каноновъ — узкихъ проходовъ въ сѣверныхъ Кордилльерахъ, я не находилъ возможнымъ сравнить ихъ съ ущельями Петры. Дѣйствительность превосходила всякое воображеніе, никакая фантазія не могла-бы представить и пасти того, что открывалось передъ глазами въ удивительной уади эс-Сикъ. Прошло уже много времени съ той поры, много новаго и чудеснаго какъ я побывалъ въ разныхъ уголкахъ Востока, но и теперь, какъ сейчасъ, я вижу дикія кровавыя скалы и страшную тѣснину, ведущую къ городу камня — одному сплошному монолиту, оставленному античнымъ человѣкомъ въ назиданіе своему маловѣрующему потомству…
Представьте себѣ не горную тѣснину, а просто узкую трещину въ толщѣ горнаго массива, извивающуюся прихотливо между слегка раздвинувшимися каменными стѣнами; представьте себѣ, что она мѣстами до того узка, что еле идутъ рядомъ два верблюда, и что даже свѣтъ сюда пробирается какъ будто тайкомъ; представьте даже, что эти еле раздвинувшіеся массивы, поднимающіеся на высоту нѣсколькихъ десятковъ метровъ, можно сказать, совершенно висятъ надъ головою, превращая мѣстами трещину чуть не въ туннель, и что порою совершенно скрывается небо надъ головами идущаго гуськомъ каравана — и вы будете имѣть нѣкоторое понятіе о формѣ этого дикаго ущелья, называемаго арабами эс-Сикъ или «тѣсниною огня» — Нукбъ-энъ-Наръ.
Эпитетъ огненной, придаваемый мѣстными арабами, уади эс-Сикъ, какъ нельзя лучше характеризуетъ эту тѣснину или каменный корридоръ, ведущій непосредственно къ развалинамъ Петры. Первое впечатлѣніе, производимое, этимъ ущельемъ, помимо его страшной тѣсноты соотвѣтствуетъ дѣйствительно представленію о чемъ-то огненномъ, адскомъ, не похожемъ ни на что другое подобное въ мірѣ. Массивы Петры, представляющіе удивительное разнообразіе красокъ, носятъ въ общемъ красноватый или багровый колоритъ, гора Неби-Харунъ мѣстами отливаетъ совершенно краснымъ цвѣтомъ, какъ и нѣкоторыя другія скалы, обставляющія Петру, но каменныя стѣны уади эс-Сикъ окрашены такимъ яркимъ краснымъ цвѣтомъ, что къ нимъ подходитъ вполнѣ названіе кровавыхъ скалъ, какъ ихъ называютъ и сами арабы-туземцы изъ окрестностей Петры. Багровокрасный или кровавый колоритъ, лежащій на скалахъ «тѣснины огня», дѣлаетъ ихъ огненными въ самомъ дѣлѣ, особенно если ихъ заливаютъ яркіе солнечные лучи.
Когда мы входили въ самое ущелье Нукбъ-эи-Наръ, солнце освѣщало прямо кровавыя скалы, и на нихъ лежалъ такой зловѣщій огненный колоритъ, что трудно было даже отрѣшиться отъ иллюзіи; ослѣпляемый яркимъ сіяніемъ взоръ приковывался невольно къ этимъ отсвѣчивающимъ адскимъ огнемъ скаламъ, и путникъ, пораженный чуднымъ видѣніемъ, ощущалъ въ своемъ сердцѣ нѣчто похожее на робость по мѣрѣ движенія впередъ… Ему казалось невольно, что эта багрово-красная тѣснина ведетъ въ какой нибудь кратеръ пылающаго вулкана, подземные огни котораго, вырываясь наружу, отражаются на стѣнахъ трещины, дающей протокъ его огненной лавѣ. Лучи солнца, игравшіе на этихъ кровавыхъ скалахъ, обусловливали порою такія огненныя блески, которыя еще болѣе увеличивали иллюзію и усиливали впечатлѣніе до болѣзненной полноты… Становилось даже жутко и горячо идти далѣе по этой тѣснинѣ огня, воображеніе работало усиленно, и въ разгоряченномъ мозгу уже готовы были зародиться галлюцинаціи… Мнѣ казалось порою, что, нѣтъ-нѣтъ, и вынырнутъ изъ за нависшихъ надъ головою камней языки адскаго пламени на встрѣчу двигающемуся смѣло каравану и пожретъ его въ этой тѣснинѣ, какъ въ огромной каменной печи.
Я не помню, кто-то сравнилъ ущелье эс-Сикъ со входомъ въ Дантовъ адъ; это сравненіе, можно сказать, самое удачное, и невольно приходитъ въ голову всякому путнику, впервые вступающему въ багровокрасную «тѣснину огня». Никакая фантазія не можетъ придумать лучшаго сравненія, и нечего удивляться тому, что и сами бедуины пустыни соглашаются съ подобнымъ сравненіемъ. Въ этомъ царствѣ кроваваго камня, куда солнечный лучъ пробивается украдкою, гдѣ мѣстами почти не видно голубого неба, закрытаго нависшими скалами, гдѣ внизу царитъ какой-то особый багровый полусвѣтъ, искажающій всѣ оптическія представленія, мѣстная легенда ищетъ не только входъ въ Петру, но и въ преддверіе подземнаго міра. Тутъ, говорятъ бедуины, великій пророкъ ислама на пути изъ Мекки въ Египетъ останавливался для того, чтобы посѣтить глубины подземелій и повидаться съ тѣнями своихъ предковъ, еще не осчастливленныхъ знакомствомъ съ кораномъ. Иншаллахъ (такъ угодно богу)! прибавляютъ наивныя дѣти пустыни, ушелъ великій пророкъ и сотряслись скалы у подножія неба Харуна, закрылся входъ въ мрачныя подземельѣ; съ тѣхъ поръ загорѣлись цвѣтомъ крови и огня каменныя стѣны тѣснины Нукбъ-эи-Наръ… Правда, другая легенда объясняетъ нѣсколько иначе причину кровавой окраски ущелья эс-Сикъ и видитъ въ цвѣтѣ ея выраженіе скорби о массѣ пролитой крови на этихъ пустынныхъ нынѣ горахъ, но иншаллахъ, такъ видно угодно было богу, скажемъ и мы лучше всего, вмѣсто хитрыхъ объясненій происхожденія кроваваго цвѣта «тѣснины огня».
Не долго мы шли по этому фантастичному ущелью, нѣкогда бывшему единственною дорогою, проводившею къ городу камня, но впечатлѣній было такъ много, что ихъ было даже трудно различать. Обстановка была слишкомъ необыкновенна, для того, чтобы изучать ее хладнокровно, и мысли путались, смѣшивая дѣйствительныя впечатлѣнія съ представленіями, созидаемыми въ мозгу подъ вліяніемъ оптическихъ иллюзій; мнѣ казалось, что я составляю дѣйствующее лицо какой-то волшебной фееріи, гдѣ огонь, солнце, электрическое сіяніе, кровь и пурпуръ перемѣшались между собою и образовали нѣчто цѣлое, не поддающееся анализу и изученію. Порою мнѣ казалось, что меня постигаетъ вновь страшный рагло или галлюцинація пустыни, которой я уже подвергался однажды при переходѣ черезъ Рамлійскую пустыню.
Словно соотвѣтствуя волшебной обстановкѣ, мѣрнымъ шагомъ шли тихо верблюды и ихъ проводники; караванъ хранилъ гробовое молчаніе; звуковъ было почти не слышно въ этомъ царствѣ камня и огня; дикое ущелье, казалось, все болѣе и болѣе сжимало въ своихъ кровавыхъ объятіяхъ небольшой нарушающій его мертвенное безмолвіе караванъ… Но вотъ гдѣ-то высоко надъ нами раздались свистящіе, но пріятные звуки, какая-то небольшая птичка пролетѣла грузно надъ нашими головами, рисуясь рельефно на трещинѣ голубого неба, которую оставляли надъ нами раздвинувшіяся скалы. Какъ будто бы стало живѣе вокругъ, какъ будто этотъ крикъ жизни способенъ былъ разбудить безмолвное царство камня, гдѣ царилъ свѣтъ, а не звуковыя явленія… Скоро послышались у нашихъ ногъ и другіе веселые звуки… Небольшой ручеекъ, вдоль котораго мы слѣдовали, какъ будто бы сталъ полнѣе, игривѣе и началъ свои неумолкаемыя пѣсни, играя и прыгая между камнями, заполнявшими и стѣснявшими его ложе. Еще нѣсколько шаговъ — и вдоль живой струйки воды поднялись стройные олеандры, тамариски и кусты какого-то лапчато-листнаго растенія, выглядывавшаго своею свѣжею зеленью изъ груды разбросанныхъ въ безпорядкѣ камней.
Вода и растенія оживили еще болѣе страшное ущелье; оно стало казаться не такъ фантастичнымъ и ужаснымъ на видъ; съ какою-то особою любовью глазъ останавливался болѣе на зеленѣющихъ кустарникахъ олеандра и тарфы, чѣмъ на кровавой поверхности заступающихъ намъ дорогу скалъ.
III.
[править]Еще два-три поворота по извилистой и тѣсной сзади эс-Сикъ, и мы у воротъ города, изсѣченнаго въ этихъ кровавыхъ скалахъ. Надъ нашими головами какъ-то внезапно вдругъ повисаетъ въ воздухѣ легкая арка, какъ будто переброшенная черезъ дикое ущелье. Этою аркою, можно сказать, открывается рядъ остатковъ Петры набатеевъ и римлянъ. Не хитра архитектура этого воздушнаго строенія, но самый замыселъ его уже показываетъ смѣлость и искусство строителя. Соединяя на значительной высотѣ стѣны узкаго прохода, эта арка служитъ дѣйствительно какъ бы воротами, ведущими въ Петру, близость которой уже показываютъ многочисленные погребальные гроты, виднѣющіеся отсюда, по обѣимъ сторонамъ ущелья. Какъ черныя ямины, зіяютъ они на красно-кровяной поверхности каменныхъ массивовъ, освѣщаемыхъ яркими лучами солнца, и смотрятъ отовсюду на путника, пробирающагося по городу мертвыхъ, схороненному въ горахъ.
Погребальные гроты Петры составляютъ, правда, одну изъ величайшихъ достопримѣчательностей не только по своей многочисленности, но и по своей нерѣдко затѣйливой архитектурѣ. Петра дѣйствительно можетъ быть названа скорѣе городомъ мертвыхъ и могилъ, чѣмъ великихъ руинъ, свидѣтельствующихъ объ ея славномъ прошломъ, мало впрочемъ извѣстномъ исторіи. Первые могильные гроты мы видали, правда, еще ранѣе входа въ ущелье уади Муса; ими украшены даже отдѣльные массивы пустыни, идущей отъ Египта и Палестины; около Синая ихъ особенно много, также какъ и возлѣ Сербаля — царя Синайскаго горнаго узла. Еще больше гротовъ въ Палестинѣ, которая можетъ быть названа вполнѣ страною могилъ, но гроты Петры превосходятъ погребальныя пещеры Египта, Синая и Палестины своею оригинальностью, разнообразіемъ и красотою.
Что ни шагъ теперь впередъ, то повсюду виднѣются эти каменныя могилы, которыя заполняютъ, можно сказать, всѣ обрывы скалъ, обставляющихъ Петру, и всѣ долины и проходы, существующіе въ окружающихъ горахъ. Много еще впереди намъ придется говорить объ этихъ погребальныхъ гротахъ Петры, но мы не можетъ не упомянуть о нихъ теперь потому, что они первые обращаютъ вниманіе путника, съ какой-бы стороны онъ ни подходилъ къ руинамъ, заполняющимъ уади Муса.
Разсматривая съ любопытствомъ безчисленныя могилы, глядѣвшія на насъ съ высоты скалъ и съ подножія каменныхъ массивовъ, мы и не замѣтили небольшой кучки людей, двигавшихся на встрѣчу нашему каравану. Длинные бѣлые бурнусы, широкіе кеффіэ — платки, покрывающіе голову и лицо, повязанные верблюжьими канатами, длинные копья и кремневыя ружья — все это было уже слишкомъ знакомо намъ для того, чтобы обратить особенное наше вниманіе. Тѣмъ не менѣе, когда приближавшіеся бедуины уже успѣли обмѣняться своими гортанными привѣтствіями съ нашими конвойными, ѣхавшими впереди, и когда до слуха нашего долетѣло слишкомъ знакомое слово «бакшишъ», мы невольно обратили взоры съ погребальныхъ гротовъ на кучку людей, повидимому, пытавшихся загородить намъ дорогу.
— Нехаракъ мубарехъ я сиди — да будетъ благословенъ день твоего прихода, господинъ, кричалъ издали, обращаясь ко мнѣ и прикладывая руку свою къ загорѣлому лбу, сѣдой старикашка, стоявшій, повидимому, во главѣ кучки встрѣчавшихъ насъ съ оружіемъ въ рукахъ людей.
— Аллахъ йессабикумъ билбхеръ — дай богъ и тебѣ всего хорошаго, отвѣчалъ я, прикладывая въ свою очередь руку ко лбу.
— Мархаба, добро пожаловать, крикнули тогда разомъ всѣ арабы, махая ружьями и руками, но не сходя съ дороги, которую они совершенно загородили.
Послѣ обмѣна обычныхъ привѣтствій между моими конвойными и бедуинами деревеньки Эльджи, считающими себя хозяевами Петры, начался весьма оживленный разговоръ, изъ котораго я уловлялъ чаще всего многократно повторявшееся слово «бакшишъ». Дѣло разъяснялось однако просто, потому что всѣ разговоры и пререканія сводились главнымъ образомъ къ этому послѣднему слову и заключались съ одной стороны въ томъ, чтобы поболѣе запросить, а съ другой стороны — дать какъ можно менѣе. Надо отдать справедливость — мои конвойные и проводники торговались такъ усердно, что приводили въ изумленіе почтенныхъ самозванныхъ хозяевъ Петры, избалованныхъ европейскими путешественниками, обыкновенно сорящими золотомъ. Достоуважаемый шейхъ Эльджи и уади Муса, какъ самъ себя называлъ болѣе всѣхъ, торговавшійся старикашка, запросилъ съ насъ за посѣщеніе Петры всего двадцать турецкихъ золотыхъ, т. е. болѣе двухсотъ рублей на ваши деньги, тогда какъ мой молодецъ Юза предлагалъ ему всего двѣ съ половиной лиры, т. е. около двадцати-пяти рублей. Долго спорили и пререкались мои вожатые съ арабами Эльджи, ихъ споры, крики и руганье раздавались громко въ тѣсномъ ущельѣ и неслись такъ высоко вверхъ, что нарушали, казалось, самое безмолвіе и покой могилъ, нависшихъ надъ нашими головами. Во все время этихъ пререканій, продолжавшихся добрыхъ полчаса, я игралъ, разумѣется, весьма незавидную роль, находясь въ положеніи человѣка, котораго оцѣниваютъ на турецкія лиры. Въ то время-какъ бедуины Петры, считая меня за важную персону, требовали и бакшишъ, соотвѣтственный моему рангу, мои проводники, предлагая минимальную плату, старались увѣрить своихъ собесѣдниковъ, что господинъ ихъ простой не чиновный поклонникъ-хаджа. Долго продолжались эти пререканія; шейхъ Юзефъ соглашался на десяти золотыхъ, тогда какъ мой Юза стоялъ на своемъ. Видя съ нашей стороны неуступчивость, хитрый шейхъ Эльджи вздумалъ насъ попугать и объявилъ, что въ такомъ случаѣ не пропуститъ насъ къ «хараба Айнъ-Муса» — развалинамъ Петры.
Бедуины въ самомъ дѣлѣ расположились такъ въ проходѣ, что дальнѣйшее наше слѣдованіе едва-ли было возможно; нѣкоторые изъ нихъ расположились даже между камнями, словно готовясь къ отпору, и положили свои длинныя ружья противъ себя на камни. Старый шейхъ Юзефъ стоялъ на самой дорогѣ и продолжалъ торгъ, спустивши свою цѣну до восьми золотыхъ. Когда и на эту уступку мои проводники не обратили никакого вниманія, одинъ изъ арабовъ, стоявшихъ возлѣ шейха, погрозилъ намъ даже копьемъ. Положеніе, повидимому, становилось серьезнымъ, по крайней мѣрѣ, для меня, но вспоминая еще недавнее свое приключеніе съ бедуинами пустыни, не доходя Акабы[2], я надѣялся на ловкость и мужество своихъ проводниковъ, повидимому понимавшихъ съ кѣмъ приходится имѣть дѣло.
Какъ и въ стычкѣ подъ Акабою, объявивъ свои послѣднія условія, мы пошли на проломъ; Рашидъ и оба конвойные араба, не обращая ни малѣйшаго вниманія на крики и протесты бедуиновъ, грозившихъ копьями и ружьями, пошли смѣло впередъ; за ними ѣхалъ я, а затѣмъ и грузовые верблюды, сопровождаемые Юзою и Ахмедомъ.
— Хафъ Минни — берегись, покрикивалъ только по временамъ Рашидъ, пробираясь черезъ кучку бедуиновъ, не пытавшихся даже удерживать верблюдовъ.
— Ла тетехарракъ уйлля! — не двигайся далѣе, упрашивалъ меня чуть не со слезами старый шейхъ, не то могутъ тебя застрѣлить…
Рѣшившись однажды идти на проломъ, мы уже не могли остановиться, чтобы не потерять престижа, который, повидимому, мы уже начинали внушать трусливымъ бедуинамъ, не любящимъ никакого серьезнаго сопротивленія, особенно если оно исходитъ отъ европейца, котораго повсюду боятся на Востокѣ. Бедуины въ самомъ дѣлѣ и не думали останавливать насъ и даже ружья, повидимому, наведенныя на насъ, кажется, вовсе не были заряжены. Пройдя мимо кучки арабовъ, надѣявшихся насъ запугать, не приготовляя даже оружія, мы торжествовали несомнѣнную побѣду, потому что чувствовали и безъ заключенія мира, что дѣло выиграно. Старый Юзефъ, повидимому, не ожидавшій такого оборота дѣла, перемѣнилъ свою тактику и приглашалъ насъ въ уади Муса на «караба» къ нему въ гости съ просьбою не забывать того, что у бѣдныхъ арабовъ нѣтъ ничего, чтобы угостить дорогихъ гостей. Зная хитрость старой лисицы и не особенно довѣряя ему, мы дали Юзефу полтора золотыхъ, обѣщая прибавить бакшишъ еще при отъѣздѣ. Условія мира были заключены, и почтенный шейхъ Эльджи и уади Муса удалился со своею свитою, оставивъ при насъ лишь своихъ двухъ черномазыхъ молодцовъ въ видѣ почетной стражи на все время нашего пребыванія въ Петрѣ и въ знакъ того, что мы находимся уже подъ покровительствомъ старѣйшаго изъ бедуиновъ окрестностей Неби Харуна. И такъ право посѣщенія Петры было куплено и пребываніе въ ней санкціонировано честнымъ словомъ шейха Эльджи и уади Муса.
Послѣ этого небольшого, но важнаго для насъ по послѣдствіямъ инцидента, мы могли уже безбоязненно двигаться далѣе въ область развалинъ Петры, что выступали уже повсюду по мѣрѣ расширенія узкой тѣснины эс-Сикъ.
Немного мы шли отъ воздушной арки, любуясь таинственными гротами, нависшими надъ нашими головами, какъ новое чудное видѣніе, какъ-то внезапно появившееся передъ глазами, заставило насъ забыть обо всемъ, даже объ арабахъ, еще недавно угрожавшихъ намъ своими кремневыми ружьями. Передъ нами весь облитый лучами солнца будто изъ коралла или яшмы стоялъ высѣченный изъ краснаго камня храмъ. Представьте себѣ мощную стѣну красноватаго камня, на которой, какъ огромный барельефъ, было изваяно цѣлое великолѣпное зданіе съ колоннами, куполами, фронтонами, статуями, нишами и тонкою рѣзьбою. Массивная скала, удѣлившая небольшую часть своей толщи подъ чудное произведеніе человѣческихъ рукъ, продолжала составлять съ нимъ одно цѣлое, она какъ бы надвинулась на него со всѣхъ сторонъ, нависла сверху и окружила своею дикою необработанною массою драгоцѣнный остатокъ античной скульптуры на монолитѣ. Эта защита самой матерной скалы и спасла чудную постройку, называемую ошибочно Хазнетъ Фираувъ, т. е. Сокровищницею Фараона, отъ вліянія времени и варварской руки бедуиновъ пустыни. Великолѣпный храмъ сохранился вполнѣ, и не осыпались даже орлы и статуи, изваянные на его простомъ, но изящномъ фронтонѣ. Глядя на эту чудную постройку, удивляешься невольно искусству и гигантскому терпѣнію древняго человѣка; тутъ, какъ и во всѣхъ античныхъ остаткахъ Петры, нѣтъ ни кирпичиковъ, ни отдѣльныхъ камней, тутъ одна общая матерная скала, на которой древній архитекторъ-скульпторъ изваялъ съ одинаковымъ искусствомъ и небольшую статую, и гигантскій фронтонъ.
Весь фасадъ храма, выдержаннаго въ строгомъ римскомъ стилѣ, въ вышину достигаетъ почти до десяти сажень. Нижняя часть постройки, съ красивымъ портикомъ, опирающимся на четыре или пять колоннъ съ изящными пилястрами, ведетъ въ глубину храма, вырубленнаго въ скалѣ, тогда какъ верхняя состоитъ изъ трехъ башенокъ, поддерживаемыхъ также колоннами, сохранившимися прекрасно до настоящей поры; средняя башенка совершенно свободна и прикрыта конусообразнымъ куполомъ, тогда какъ двѣ другія сливаются совершенно съ толщею скалы, которая обработана и далѣе гранитъ собственно храма; съ одной стороны этого послѣдняго на поверхности матерной скалы видны попытки расширить фронтонъ зданія, такъ что все это великолѣпное сооруженіе нельзя признать оконченнымъ вполнѣ. Все вмѣстѣ производитъ впечатлѣніе сильное даже на человѣка, видѣвшаго монолиты. Верхняго Египта, Сиріи и Палестины.
Мы не будемъ увлекаться детальнымъ описаніемъ этого чуднаго произведенія рукъ античнаго человѣка, какъ и разсмотрѣніемъ спорныхъ вопросовъ относительно его цѣли и назначенія. Пусть археологи спорятъ и трудятся надъ догадкою, которую представляетъ имъ великолѣпный Хазнетъ Фираунъ, но для насъ болѣе важно самое художественное выполненіе, чѣмъ его практическое назначеніе. Правда, одни путешественники считаютъ это сооруженіе римскимъ храмомъ, основываясь на архитектурѣ самаго строенія, но за то другіе, пораженные малою вмѣстимостью, представляемою внутренностью Хазнетъ Фираунъ, отказываютъ ему въ этомъ значеніи и считаютъ Сокровищницу Фараона только самою великолѣпною могилою Петры. Видя все разнообразіе могилъ и погребальныхъ гротовъ, которое представляетъ Петра, нельзя отрицать а priori и послѣдняго предположенія, но для насъ все-таки, какъ и для арабовъ пустыни, названіе Сокровищницы Фараона звучитъ гораздо лучше, чѣмъ названіе могилы. Правда, на Синаѣ, какъ и во всей Каменистой Аравіи и Петры, память объ египетскихъ фараонахъ очень жива до настоящаго времени и пріурочивается поэтому ко многимъ выдающимся останкамъ старины, но надо сознаться, что по отношенію къ Хазнеръ Фираунъ не можетъ быть и рѣчи о фараонахъ или объ Египтѣ. Архитектура всего сооруженія выражена такъ хорошо, что нельзя и сомнѣваться въ ея принадлежности къ грекоримскому стилю, а прекрасныя скульптурныя изображенія въ нишахъ и на порталѣ позволяютъ опредѣлить даже національность народа, изваявшаго этотъ монолитъ.
Пораженный чуднымъ зрѣлищемъ, вставшимъ внезапно передъ моими глазами въ дикой каменной пустынѣ, долго я стоялъ, не отрывая взора отъ величественной красной стѣны, на которой словно изъ дорогого камня былъ изваянъ великолѣпный храмъ. Онъ достоинъ имени великаго фараона, думалось мнѣ невольно, онъ можетъ вмѣщать сокровища Ливіи, Эѳіопіи и Египта; не даромъ же древняя легенда связала его назначеніе съ именемъ повелителя Кеми, сына солнца — золотого Ра! Багрянецъ и золото пошли въ самомъ дѣлѣ, кажется, на постройку этого чуднаго фасада, который отливаетъ такими яркими красками на лучахъ полуденнаго солнца. Красный храмъ достоинъ великой пустыни и могъ бы смѣло быть посвященнымъ великимъ богамъ золотого солнца и красножелтой пустыни.
Радостный крикъ, раздавшійся надъ самою головою, перервалъ мое долгое созерцаніе и заставилъ взглянуть на верхъ на портикъ храма, гдѣ виднѣлся уже въ своемъ бѣломъ одѣяніи одинъ изъ арабовъ, данныхъ намъ шейхомъ Петры и уади Муса. Хитрецъ успѣлъ взобраться туда, пользуясь выбоннами въ камнѣ и обломками колоннъ и приглашалъ послѣдовать его примѣру всѣхъ желающихъ изъ каравана. Охотниковъ, однако, не нашлось, а я предпочелъ вмѣсто воздушной экскурсіи заглянуть во внутренность Хазнетъ Фирауна.
Внутреннее пространство его въ самомъ дѣлѣ не особенно велико, хотя и вполнѣ достаточно для храма. Большая зала, украшенная какъ будто остатками скульптурныхъ изображеній, ведетъ въ три другія небольшія комнатки, высѣченныя въ толщѣ скалы и лишенныя всякихъ орнаментовъ по стѣнамъ. Недолго я пробылъ внутри Сокровищницы Фараона; меня выгнали оттуда двѣ змѣи, которыя съ шипѣніемъ поползли между моими ногами, обутыми, къ счастью, въ высокіе русскіе сапоги. Хотя мой Рашидъ ударомъ ятагана и перерубилъ обѣихъ гадинъ пополамъ, но одна возможность новой подобной встрѣчи отняла у меня всякую охоту продолжать изслѣдованіе внутренности Хазнетъ Фирауна. Я удовольствовался видѣннымъ и повѣрилъ на-слово арабу, разсказывавшему, что нѣкоторымъ счастливцамъ удается видѣть внутри этого зданія заложенный ходъ, ведущій глубоко къ центру каменной скалы. Самое сокровище фараона, по словамъ мѣстныхъ арабовъ, хранится въ верхней башенкѣ, изъ которой похитить его едва ли кому нибудь удастся, такъ какъ древнія чары Фараона положили заклятіе на этотъ баснословный кладъ. Какъ ни жалко мнѣ было покидать, не осмотрѣвши въ деталяхъ, перваго изъ великолѣпныхъ зданій Петры, тѣмъ не менѣе, понуждаемый отчасти своими проводниками, я пошелъ далѣе по расширяющемуся съ каждымъ шагомъ ущелью эс-Сикъ. Отсюда уже начинается обширная область погребальныхъ гротовъ Петры, удивительныхъ не только по многочисленности, но и по разнообразію украшеній этихъ каменныхъ могилъ; они видны насупротивъ Сокровищницы Фараона и кажутся настоящими гнѣздами, продѣланными гигантскими стрижами въ этихъ известковыхъ скалахъ. Сейчасъ за Хазнетъ Фируанъ уади эс-Сикъ теряетъ совершенно характеръ ущелья и отдаетъ нѣсколько отроговъ направо и налѣво, продолжаясь сама вдоль теченія Айнъ Муса по направленію къ величавшему сооруженію Петры — ея великолѣпному амфитеатру.
Къ этому послѣднему теперь и направился нашъ караванъ; мои проводники, слѣдуя совѣтамъ арабовъ Петры, нѣсколько торопились, такъ какъ по заведенному обычаю большинство европейскихъ путешественниковъ, посѣщающихъ Петру, на останкахъ древняго театра располагаетъ стоянку или ночлегъ своихъ каравановъ.
Немного намъ оставалось пройти до своей предположенной ночевки, а потому я, спустившись съ своего верблюда, отправилъ караванъ впередъ, а самъ съ Рашидомъ и однимъ изъ бедуиновъ Эльджи — черномазымъ юркимъ Маметомъ, отправился пѣшкомъ къ амфитеатру, надѣясь на пути осмотрѣть и нѣсколько каменныхъ могилъ Петры. Верблюды скоро скрылись изъ нашихъ глазъ, а мы остались одни среди кустовъ терновника, тарфы и олеандра, которыми мѣстами густо заросла уади эс-Сикъ. За Сокровищницею Фараона дикая долина потеряла отчасти свой зловѣщій адскій колоритъ; красноватыя скалы нѣсколько понизились, разошлись по долинѣ, краски крови и огня потускнѣли, а веселая яркая зелень, наполнявшая самое ложе уади, придавала ей уже улыбающійся характеръ. Рѣзкій пряный ароматъ доцвѣтающихъ олеандровъ и веселое щебетаніе птицъ въ густой заросли говорили уже о жизни, хотя многочисленные погребальные гроты, глядѣвшіе отовсюду на насъ, напоминали болѣе о смерти, чѣмъ о радостяхъ жизни, уже отлетѣвшей изъ безмолвной каменной Петры.
Послѣ долгаго путешествія по пустынѣ и каменнымъ дебрямъ какъ то особенно отрадно было порою ступить ногами на мягкую травку, которая мѣстами пробивалась между камнями и оживляла своимъ ласкающимъ видомъ горячія плиты древней римской мостовой. Скоро уади эс-Сикъ раздѣлилась на нѣсколько рукавовъ, изъ которыхъ большій пошелъ по теченію ручейка Айнъ-Муса на поле развалинъ настоящей Петры. Какъ дитя, вырвавшееся на свободу, я не шелъ, а бѣжалъ впереди своихъ провожатыхъ, которые не торопились особенно поспѣвать за мною, зная, что скоро уляжется прыть ихъ господина о груды камней, заполняющихъ заросли олеандровъ и тарфъ. Солнце было уже близко къ полудню, и красноватыя скалы начали накаляться и пылать, какъ стѣны раскаленной печи. Не легко въ эти страдные часы двигаться медленнымъ шагомъ по горячимъ пескамъ пустыни, но еще труднѣе въ полуденное время пробираться между камнями раскаленнаго ущелья, которое пышетъ зноемъ и огнемъ и грозитъ изжарить всякое живое существо, осмѣливающееся проникать въ его горячія объятія. Только юркія ящерицы, по видимому, рады солнцу и зною; какъ быстрыя стрѣлы летаютъ онѣ по карнизамъ скалъ и красноватымъ поверхностямъ камней; любо имъ, видно, рѣзвиться на солнышкѣ, ни по чемъ имъ жаръ раскаленныхъ камней; изо всѣхъ щелей выглядываютъ крошечныя головки или длинные вертлявые хвостики этихъ веселыхъ пресмыкающихся, и проходящій путникъ невольно любуется этими живыми ловкими звѣрьками, составляющими такой контрастъ съ мертвыми раскаленными скалами и песками. Какъ въ знойной пустынѣ, не разъ мой утомленный взоръ съ радостью останавливался на юркой ящерицѣ, летящей съ быстротою стрѣлы но раскаленнымъ пескамъ, такъ и на безмолвныхъ скалахъ Петры, покрытыхъ безвѣстными могилами, я привѣтствовалъ отъ души этихъ милыхъ животныхъ, оживляющихъ мертвые камни отъ поверхности земли до самой вершины, ласкаемой лишь солнцемъ, да вѣтрами пустыни.
Пробираясь дальше по уади, пронизанной благовоніями распустившихся олеандровъ, дѣлающими еще болѣе удушливымъ перегрѣтый воздухъ ущелья, мы пробовали влѣзать въ нѣкоторые погребальные гроты, особенно удобные для посѣщенія. Мы ограничивались, разумѣется, гротами, находящимися почти у самой поверхности ущелья, такъ какъ осмотрѣть верхнія не было никакой возможности. Высѣченные мѣстами совершенно на отвѣсной словно сравненной стѣнѣ, они поднимаются такъ высоко, что потребны длинныя лѣстницы для того, чтобы достигнуть входа въ эти уединенныя отъ вѣка каменныя гробницы. Нѣкоторыя изъ нихъ расположены на такихъ гладкихъ словно отполированныхъ отвѣсахъ, что даже цѣпкія ящерицы не могутъ ихъ посѣщать. Только рѣдкія птицы, цо большей части горныя совы, бываютъ гостьями этихъ всѣми покинутыхъ могилъ.
Какъ ни многочисленны погребальные гроты уади эс-Сикъ, они не представляютъ особеннаго разнообразія и могутъ быть описаны нѣсколькими словами. Представьте себѣ четырехугольное отверстіе, прорубленное въ толщѣ мощной, хотя и достаточно мягкой скалы; входъ этотъ нерѣдко украшенъ снаружи обводами и узорами, иногда имѣетъ своего рода карнизы и выступы; нѣкоторые гроты съ внѣшней стороны обдѣланы очень изящно въ родѣ маленькихъ фасадовъ, но огромное большинство все-таки представляетъ входъ въ видѣ простого четырехъугольнаго съ округленными углами отверстія. Входъ этотъ ведетъ въ небольшую камеру чаще одиночную, чѣмъ двойную; стѣны этой камеры обдѣланы довольно гладко, но безъ всякихъ узоровъ и украшеній, только въ очень немногихъ гротахъ находятъ нѣчто похожее на ниши и обломки какихъ-то украшеній. Сложныхъ гротовъ не видно въ стѣнахъ уади эс-Сика, хотя нѣкоторые изслѣдователи, кажется, и находили ихъ въ Петрѣ.
Какое-то особенное, не скажу очень свѣтлое, но и не грустное ощущеніе испытываешь, когда входишь въ эти каменные погребальные гроты; изъ яркаго солнечнаго простора попадаешь внезапно въ мрачный каменный ящикъ, въ которомъ часто нельзя сдѣлать и нѣсколькихъ шаговъ. Хотя въ этихъ гротахъ и не вѣетъ могильною сыростью и холодомъ, какъ въ нашихъ искусственно сложенныхъ склепахъ, но все-таки и эти нерѣдко пышущія зноемъ каменныя стѣны вѣютъ могилою и смертью, словно напоминая забравшемуся въ нихъ путнику, что здѣсь уже мѣсто мертвыхъ, а не живыхъ. И какъ ни храбрится человѣкъ, забирающійся смѣло въ эти каменныя безмолвныя могилы, онъ чувствуетъ порою, не смотря на страшный зной, которымъ дышутъ самые камни, что легкое ощущеніе холода пробѣгаетъ по его тѣлу и что сердце нѣсколько щемитъ, хотя въ этихъ усыпальницахъ нѣтъ ничего кромѣ голыхъ каменныхъ стѣнъ, да обломковъ и пыли, скопившихся въ теченіи многихъ столѣтій. Кто они, и гдѣ теперь прахъ тѣхъ, для которыхъ созидались въ камнѣ эти прочныя могилы, для которыхъ прорубались мощныя скалы, которымъ понадобились усыпальницы на высотѣ, доступной лишь легкокрылой птицѣ, а не человѣку! Но какъ ни навязчиво лѣзутъ въ голову эти вопросы, какъ ни стараешься ихъ гнать отъ себя, какъ безплодныя умствованія, они снова съ прежнею силою возстаютъ въ разгоряченномъ мозгу. Были ли то римляне, греки или тѣ таинственные набатеи, что начертали свои неразобранныя письмена на скалахъ Синая, — спрашиваешь себя невольно при видѣ тысячей каменныхъ могилъ, унизывающихъ горы Петры, — но отвѣта нѣтъ, потому что не осталось даже праха отъ тѣхъ, которые созидали эти могилы и которые ложились въ нихъ на вѣчное успокоеніе.
Въ одной изъ нижнихъ пещеръ многоярусной скалы, лежащей недалеко отъ амфитеатра, проводникъ Маметъ, уже узнавшій отъ Рашида о моей страстишкѣ — искать и собирать человѣческія кости, указалъ мнѣ на побѣлѣвшій почти разсыпающійся остовъ человѣка, далеко превосходившаго средній ростъ современнаго обитателя Петры. Когда на лицѣ моемъ просіяла радость, понятная только для антрополога, сдѣлавшаго рѣдкую находку, и Маметъ замѣтилъ это, онъ разсказалъ мнѣ цѣлую легенду относительно найденнаго нами въ одинокой пещерѣ скелета.
— Человѣкъ то былъ, говорилъ между прочимъ Маметъ, древній, очень древній обитатель уади Муса и подножія Неби Харуна; то подтвердятъ тебѣ старые шейхи нашихъ горныхъ племенъ, о томъ скажутъ и древнія пѣсни, что сложились о немъ въ пустынѣ. Много лѣтъ тому назадъ, говорятъ старики, человѣкъ этотъ не лежалъ на полу своей каменной могилы; его кости были вкраплены въ камень, потому что онѣ лежали такъ давно, что скала обросла ихъ кругомъ и заключила въ свое сердце, чтобы ни люди, ни звѣри не дотронулись до нихъ. Долго были заключены кости древняго человѣка въ крѣпкомъ камнѣ, и тамъ оставались бы онѣ навсегда, но пришелъ въ горы Петры великій пророкъ, да будетъ благословленно его имя! Собрался народъ пустыни вокругъ небеснаго учителя, читавшаго слова священнаго корана, но они мало достигали до сердецъ грубыхъ людей, смѣявшихся надъ пророкомъ, и разгнѣвался на нихъ благословенный… Около этой пещеры, говорятъ, училъ Магометъ безсмысленный народъ пустыни, и кости древняго человѣка, заключенныя въ камнѣ, слушали болѣе священныя слова, чѣмъ разумные люди, ради которыхъ трудился пророкъ. И возопилъ тогда громкимъ голосомъ посланникъ Аллаха: «Пусть выпадутъ изъ камня заключенныя кости древняго человѣка и повторятъ сказанныя мною священныя зурэ корана». И совершилось великое чудо — выпали кости изъ крѣпкаго камня, и изъ скалы послышался невѣдомый голосъ, произносившій «Нѣтъ Бога кромѣ Бога и Магометъ пророкъ Его!»…
Но какъ ни красива была легенда, разсказанная Маметомъ, трудно она вязалась съ фактическими данными, потому что «древній человѣкъ», очевидно, не только не выпалъ изъ камня, но едва-ли когда нибудь былъ даже погребенъ въ этой каменной могилѣ. Вѣрнѣе всего, найденныя нами кости принадлежали одному изъ путниковъ, убитыхъ на пути въ Петру, или отшельнику, спасавшемуся въ дикой дебри эс-Сика. Позднѣе, въ другой погребальной пещерѣ Петры я нашелъ человѣческія кости, которыя съ большею вѣроятностью можно было-бы отнести къ останкамъ древняго обитателя «города скалъ», но скелетъ «древняго человѣка» едва-ли принадлежалъ не только набатею, но и гражданину грекоримской Петры.
IV.
[править]Ползая усердно по камнямъ и скаламъ, залѣзая въ погребальные гроты и разыскивая разные остатки древности, мы пришли незамѣтно и къ знаменитому амфитеатру Петры.
На обширномъ пространствѣ всего античнаго Востока я пересмотрѣлъ много театровъ и колизеевъ, поражающихъ не только колоссальностью, но и красотою; многіе изъ нихъ произвели на меня неизгладимое впечатлѣніе, по ни одинъ изъ амфитеатровъ древняго міра не поразилъ меня такъ сильно, какъ сравнительно небольшой амфитеатръ Петры. Я помню живо и теперь, какъ въ незабвенный день посѣщенія развалинъ дивнаго города камня и пещеръ, я вышелъ внезапно къ этому великолѣпному созданію рукъ античнаго человѣка, не боявшагося обсѣкать цѣлыя скалы для того, чтобы изваять изъ нихъ храмы, театры и дворцы. Я не помню, какой-то изъ великихъ древняго міра задумалъ обдѣлать скалу Аѳонскаго мыса въ форму статуи Александра Македонскаго; гигантскій замыселъ этотъ былъ сочтенъ современниками геніальною фантазіею, и авторъ его самъ отказался отъ своей идеи. Строитель Петры, имѣвшій дѣло не съ глыбами камней, а съ цѣлыми скалами и горами, не разъ рѣшалъ загадки зодчества, которыя въ другихъ мѣстахъ были бы сочтены праздною мечтою; ему подъ силу было додуматься и до того, чтобы вырубить изъ одной скалы и цѣлый театръ на нѣсколько тысячъ человѣкъ.
Живо помнится мнѣ, какъ стоялъ я тогда совершенно пораженный передъ амфитеатромъ Петры и какъ не находилъ даже мѣрила, съ которымъ можно было-бы производить сравненіе. Я видѣлъ, какъ огромная каменная масса, высоко поднявшаяся надъ всею окружающею мѣстностью, въ нижней части своей была срѣзана, обравнена и изваяна, какъ кусокъ мрамора подъ рѣзцомъ искуснаго скульптора. Верхняя часть огромнаго, вырубленнаго почти отвѣсно въ толщѣ камня углубленія, образуетъ собою какъ бы периферію всего театра, отъ которой книзу, почти по самому ложу, должны спускаться тридцать три ряда ступеней, идущихъ во всю окружность амфитеатра. Не менѣе трехъ или четырехъ тысячъ человѣкъ могло размѣститься на этихъ ступеняхъ, которыя время и непогоды сдѣлали неровными и бугристыми. Горные травы и кустарники проросли мѣстами самые камни, и театръ, нѣкогда шумный и многолюдный, теперь вмѣщалъ одни эти жалкія растенія, придававшія ему видъ полнаго запустѣнія. Яркое солнце освѣщало раскаленныя каменныя ступени, по которымъ теперь бѣгали однѣ ящерицы и порою извивались черныя и пестрыя змѣи пустыни. Солнечные лучи заглядывали и въ тѣ зіяющія темныя отверстія, что прорублены были на периферіи амфитеатра; эти ямины вели въ небольшія комнатки, вырубленныя въ камнѣ и расположенныя полукругомъ надъ верхнимъ рядомъ ступеней. По остроумному предположенію нѣкоторыхъ путешественниковъ, комнатки эти служили своего рода ложами для привиллегированныхъ зрителей, но догадка эта еще далеко не подтвердилась. Особенныхъ украшеній не сохранилось ни на ступеняхъ, ни на окружающей стѣнкѣ амфитеатра; быть можетъ, время и непогоды стерли ихъ, какъ и ряды полуисточенныхъ ступеней; небольшія, высѣченныя въ камнѣ лѣсенки и ступеньки составляютъ доступы къ театру съ обѣихъ сторонъ; кое-гдѣ виднѣются и разныя другія приспособленія, назначеніе которыхъ теперь только можно угадывать. Ширина самой арены не велика, и не превышаетъ нѣсколькихъ саженей, но діаметръ всего амфитеатра достигаетъ до 15 саженей. Огромныя, почти обрывистыя скалы нависли надъ сценою и амфитеатромъ, словно защищая ихъ со стороны горной дебри и пустыни, и еще болѣе усиливая впечатлѣніе.
Глядя на пустые ряды каменныхъ сѣдалищъ, на арену, заросшую нынѣ кустами и орошаемую прихотливыми ручейками Айнъ-Муса, мнѣ припоминалось невольно время, когда жизнь и движеніе кипѣли въ этихъ безмолвныхъ нынѣ стѣнахъ; подъ открытымъ, вѣчно-голубымъ небомъ, подъ защитою грозныхъ, отливающихъ цвѣтомъ крови скалъ, залитые лучами южнаго солнца, сидѣли на ступеняхъ этого амфитеатра важные сановники Рима и граждане каменной Петры. Всѣ тридцать три ряда сѣдалищъ пестрѣютъ разноцвѣтными одѣяніями, римскія матроны и смуглыя красавицы аравитянки украшаютъ первые ряды. На крошечной аренѣ идутъ не мирныя сценическія представленія, а происходитъ бой гладіаторовъ; льется неповинная человѣческая кровь въ угоду жестокимъ инстинктамъ властныхъ людей, и скалы Петры, смотрящія сотнями могилъ на эту кровавую арену, отливаютъ еще болѣе красками крови и огня. Но прошли года, и замолкла нѣкогда шумная и веселая Петра. Подъ громъ великихъ событій, сокрушившихъ древній міръ, о ней забыли люди, какъ забыли они и о многихъ сотняхъ древнихъ городовъ, засыпанныхъ собственными развалинами; пустыня отдѣлила Петру отъ всего остальнаго міра, и міровой путь, соединявшій Азію съ Африкою, миновалъ древнюю столицу набатеевъ; отшумѣла слава Петры, и пустыня схоронила ея давнія развалины, пока смѣлый франкъ не пришелъ къ подножію Неби Харуна я не открылъ вновь мѣста давно забытой Петры.
Такъ проходитъ многое изъ славы и величія здѣшняго міра; если суровыя Парки, по понятіямъ древнихъ, пресѣкали жизнь человѣческую, то не менѣе суровый Хроносъ или Сатурнъ поѣдалъ вѣка за вѣками, и отъ сотней человѣческихъ поколѣній не осталось ничего. Остались великія развалины Петры, которыя несокрушимы какъ скала, но не осталось и праха тѣхъ титановъ-людей, которые обработали по своему желанію горы, схоронились въ ихъ каменной груди, но не спасли отъ времени даже праха своихъ бѣлыхъ костей.
Отъ театра — мѣста зрѣлищъ и ристаній мы обращаемъ невольно свои взоры опять на каменныя могилы, которыя столпились въ этомъ мѣстѣ, словно для того, чтобы отмѣтить еще болѣе контрастъ между смертью и жизнью, погребальнымъ гротомъ и ступенями амфитеатра. Древній человѣкъ — философъ и стоикъ въ душѣ, не боялся этого контраста, и роковое memento mori не смущало его; еще при жизни своей онъ заботливою рукою строилъ себѣ каменную могилу, и съ сыновнею любовью собиралъ въ урны прахъ родителей, полагая его въ своемъ домѣ на виду. Нечего удивляться поэтому, что Петра сохранила болѣе погребальныхъ гротовъ, чѣмъ домовъ, что каменныя могилы, какъ пустыя ямины черепа, смотрятъ отовсюду на останки города, и что глазъ, куда бы ни посмотрѣлъ, встрѣчаетъ прежде всего зіяющія отверстія усыпальницъ, усѣивающія рядами всѣ отвѣсы скалъ, замыкающихъ Петру. О могилахъ поэтому намъ всего больше приходится говорить, описывая Петру, и къ могиламъ мы должны обращаться, откуда бы мы ни взглянули на руины «города камня и скалы».
У театра, какъ мы только что сказали, погребальные гроты скучились въ такомъ огромномъ количествѣ, что глазъ не успѣваетъ ихъ сосчитать; съ высоты верхнихъ ступеней амфитеатра, съ которыхъ открывается прекрасный видъ на продолженіе долины Айнъ-Муса, могилы виднѣются повсюду, куда бы ни запалъ взоръ наблюдателя. Онѣ идутъ красивыми, часто правильными рядами, онѣ чернѣютъ и одиночками и группами, онѣ унизываютъ самыя вершины скалъ и карнизы каменныхъ обрывовъ, онѣ занимаютъ, кажется, все, что могутъ занять. Напротивъ самаго амфитеатра расположены однѣ изъ интереснѣйшихъ могилъ Петры; здѣсь замѣтна большая тщательность и обработка внѣшней поверхности погребальныхъ гротовъ; простыхъ еле обдѣланныхъ отверстій въ каменной стѣнѣ виднѣется сравнительно мало; большинство могилъ носитъ, напротивъ, слѣды большей или меньшей художественной обработки. Не только карнизы и косяки, но и цѣлые фасады украшаютъ входное отверстіе этихъ гротовъ, представляющихъ здѣсь великое разнообразіе. Есть фасады, красиво декорированные орнаментами, есть фасады съ колонками и фронтонами; мѣстами виднѣются гроты, обдѣланные, какъ входы въ храмъ; двѣ, три могилы, замѣченныя мною, кажутся какъ бы отдѣльными небольшими зданіями — монолитами, отдѣленными со всѣхъ сторонъ, исключая основанія, отъ матерной скалы. Изученіе однихъ погребальныхъ гротовъ Петры можетъ занять на цѣлыя недѣли любознательнаго археолога, который отыщетъ здѣсь такіе типы могилъ, которыхъ подобіе или развитіе онъ можетъ увидать въ Сиріи, Палестинѣ, Египтѣ и даже Тунисѣ. На гротахъ Петры можно прослѣдить все развитіе искусства созиданія каменныхъ могилъ, которыми такъ богаты только что поименованныя страны Востока. Отъ простого безъискусственнаго отверстія, вырубленнаго грубо въ камнѣ, можно наблюдать здѣсь всѣ переходы до изящнаго грота съ фронтономъ и пилястрами, обдѣланнаго на подобіе храма; такихъ совершенныхъ по архитектурѣ погребальныхъ гротовъ нельзя встрѣтить даже въ Палестинѣ и Египтѣ, гдѣ только такъ называемыя могилы царей могутъ идти въ сравненіе съ усыпальницами Петры.
Хотя на Синаѣ и на Сербадѣ, какъ и въ горахъ всего центральнаго горнаго узла Каменистой Аравіи, встрѣчается уже много могильницъ и погребальныхъ гротовъ, но только съ Петры, можно сказать, начинается великая область каменныхъ могилъ и вообще гротовъ и пещеръ, которыми такъ богата южная Палестина. Если мы къ пещерамъ и гротамъ Петры прибавимъ пещерные сооруженія южной части Іудеи, особенно у бетъ-Джибрина, а также обширные гроты Хаурана, Моавіи, Переи и вообще Заіорданья, то мы очертимъ приблизительно небольшой, но довольно интересный раіонъ, въ которомъ пещерныя сооруженія занимаютъ самое видное мѣсто изо всѣхъ останковъ сѣдой старины. Не великолѣпными и поражающими глазъ руинами, а цѣлыми подземными городами, ископанными въ толщѣ известковыхъ скалъ, характеризуется и славится область, въ которой Петра является центромъ, представляющимъ самыя дивныя сооруженія этого рода.
Какъ бы ни были однако мягки скалы этой области, иногда составленныя изъ такого камня, который чертится ногтемъ, и какъ ни способствовало къ созданію пещерныхъ сооруженій это удивительное свойство камня, безъ сомнѣнія, оно одно не объясняетъ сильнаго развитія подземныхъ обиталищъ и могилъ. Въ другомъ мѣстѣ[3] мы поговоримъ о пещерныхъ городахъ Палестины, гдѣ и выяснимъ всѣ детали этихъ любопытныхъ сооруженій, но теперь мы ограничимся однимъ упоминовеніемъ о существованіи подобныхъ обиталищъ, такъ какъ они сами по себѣ предполагаютъ и существованіе народа — пещерныхъ обитателей, троглодитовъ.
Были-ли троглодиты въ самомъ дѣлѣ первичными насельниками горъ Петры и первыми прорывателями скалъ уади Муса и Неби-Харуна, или удивительныя пещерныя сооруженія этого города появились позднѣе, ближе къ временамъ грекоримской культуры, сказать трудно, но для насъ лично несомнѣнно то, что только троглодиты могли положить начало такимъ городамъ, какъ Петра и Бетъ-Джибринъ. Исторія Петры очень мало извѣстна для насъ до временъ появленія македонскихъ дружинъ въ горахъ Каменистой Аравіи, хотя, можно думать, что о ней говорилъ Моисей въ четвертой книгѣ Бытія, называя народъ, населяющій горы Сеиръ — хоритами, т. е. обитателями пещеръ. Въ книгѣ Второзаконія великій пророкъ Израиля говоритъ уже яснѣе объ этомъ народѣ пещеръ, котораго позднѣе смѣнили едомиты. О сынахъ Едома не разъ упоминается въ Библіи, и столица ихъ Села, по всей вѣроятности, находилась на мѣстѣ Петры, потому что топографическія данныя не позволяютъ намъ ее искать въ какомъ-нибудь другомъ мѣстѣ, помимо того, которое представляетъ уади Муса и амфитеатръ горъ Неби-Хоруна. Имя Петры является впервые въ исторіи лишь въ III вѣкѣ по Р. Х., когда Діодоръ упоминаетъ о ней, какъ о столицѣ набатеевъ, изгнавшихъ отсюда едомитовъ. Какъ во времена Моисея, столица хоритовъ служила мѣстомъ встрѣчи каравановъ модіанитянъ и измаильтянъ, шедшихъ изъ Аравіи, Египта и Палестины, такъ и во времена Діодора главный городъ царства набатеевъ игралъ важную роль промежуточной станціи между Азіей и Африкой, посылавшими сюда свои караваны. Выгодное положеніе Петры на большой караванной дорогѣ усугублялось тѣмъ, что она по своимъ топографическимъ условіямъ не могла подвергаться легкому нападенію номадовъ, какъ другіе города Синайской пустыни. Богатѣла и росла поэтому Петра, и не мудрено, что еще за 310 л. до Х. Р. Антигонъ посылалъ свои дружины на завоеваніе славнаго города пустыни. Хотя Атеней, полководецъ сирійскаго царя, и овладѣлъ Петрою, но не долго ею владѣли македонцы. Только со времени Помпея и Траяна она стала терять свою самостоятельность и превращаться въ провинцію Рима со всею Каменистою Аравіею. Съ появленіемъ римлянъ въ Петрѣ пало царство набатеевъ, и отъ этого небольшого народца не осталось ничего, исключая развѣ погребальныхъ гротовъ, да таинственныхъ надписей, начертанныхъ ими на скалахъ Синая. Такъ какъ эти надписи едва-ли когда нибудь удастся прочитать такъ хорошо, какъ клинописи и гіероглифы, то вѣроятно мы не узнаемъ ничего и о первыхъ страницахъ исторіи Петры. Какъ столица римской провинціи, эта послѣдняя играла еще нѣкоторую роль въ торговыхъ сношеніяхъ Сиріи, Аравіи и Египта, но уже съ IV в. начало падать значеніе Петры. Власть Рима и Византіи скоро ослабѣла, торговые пути, шедшіе изъ Азіи въ Африку, стали выбирать другіе, болѣе удобные и ближайшіе пути, а между тѣмъ съ каждымъ годомъ все ближе и ближе подвигались къ замирающему городу изъ глубины Аравіи дикіе сыны пустыни, прельщаемые богатствами, накоплявшимися здѣсь цѣлыми вѣками. Когда арабы совершенно завладѣли Синаемъ и Палестиной, Петра уже покончила совершенно свое историческое существованіе: она превратилась въ руину, городъ мертвыхъ, въ одно изъ античныхъ чудесъ Востока… Ея пѣсенка спѣта навѣки — и городу камня не ожить никогда…
Вся теперешняя Петра представляетъ одну огромную могилу, и немудрено, что заѣзжающій рѣдко путникъ выноситъ отсюда впечатлѣніе, какое можно получить лишь на великихъ развалинахъ древняго міра въ родѣ Трои, Карѳагена, Вавилона, Персенолиса и Пальмиры. Пусть большинство останковъ Петры, если только можно назвать руинами сооруженія — монолиты, носитъ на себѣ характеръ высокой архитектуры, не имѣющей ничего общаго съ эпохою каменнаго вѣка и временами троглодитовъ, пусть лучшія зданія Петры вырублены въ римскомъ стилѣ III или IV вѣка нашей эры и имѣютъ нѣкоторое сходство съ рококо прошлаго столѣтія, но все-таки гордость этого города камня составляютъ не архитектурныя украшенія и даже не колоссальность постройки, поражающая въ Баальбекѣ и Пальмирѣ, а самый способъ сооруженія, давшій и самому городу названіе Петры или скалы. Можно думать поэтому, и всѣ данныя говорятъ за то, что первоначальная Петра, какъ бы она ни называлась прежде, была городомъ настоящихъ троглодитовъ, начавшихъ изсѣкать пещеры въ сравнительно мягкомъ камнѣ еще въ ту отдаленную эпоху, когда человѣкъ нуждался въ естественныхъ и искусственныхъ гротахъ и копалъ пещеры замѣсто того, чтобы строить зданія изъ камня. Не всѣ многочисленные гроты Петры поэтому надо разсматривать, какъ могильныя сооруженія, ископанныя въ разныя эпохи для погребенія покойниковъ города; многіе изъ нихъ служили, по всей вѣроятности, и помѣщеніями для первичныхъ насельниковъ уади Муса, будь то хориты, едомиты или другіе неизвѣстные троглодиты каменистой Аравіи.
Еще задолго до того, какъ Петра стала извѣстна греко-римскому міру и пріобщилась къ его цивилизаціи, она была, по всей вѣроятности, пещернымъ городомъ, подобнымъ Бетъ-Джибрину, или скорѣе еще болѣе оригинальнымъ, чѣмъ этотъ послѣдній. Бетъ-Джибринъ или городъ великановъ, какъ показываетъ самое его названіе, только отчасти сходенъ Петрѣ — городу камня и скалы. Пещерный городъ южной Палестины имѣлъ еще массу наземныхъ построекъ, храмы, общественныя зданія и стѣны, построенныя въ защиту подземелій подъ открытымъ небомъ, а не въ толщѣ известковой скалы. Древній городъ троглодитовъ былъ забытъ жителями Елевтерономса, ставшаго на мѣстѣ «жилища исполиновъ», и древнія пещеры его давно уже не стали обиталищами человѣка; не то мы видѣли въ Петрѣ, которая родилась, выросла и развилась въ камнѣ, не сложенная изъ него, а вырубленная въ скалѣ, какъ настоящій городъ-монолитъ, не признававшій иныхъ построекъ, какъ изъ цѣльнаго камня. Первобытныя пещеры, болѣе или менѣе слабо ископанныя первичными троглодитами — насельниками Петры, ихъ послѣдующими потомками были расширены, обработаны, углублены и украшены. Петра никогда не выходила изъ родныхъ скалъ и всегда органически соединялась съ ними, имѣя общія стѣны и основанія въ толщѣ известковаго массива. Даже высокоцивилизованные насельники Петры временъ Антигона и Адріана не нарушали никогда традицій, связанныхъ издревле съ этимъ городомъ-монолитомъ, и не рѣшаясь возводить построекъ, сложенныхъ изъ камня, только расширяли подземелья и украшали въ греко-римскомъ стилѣ наружные фасады и входы въ жилища и храмы, ископанные въ толщѣ скалы.
Глядя на это безчисленное множество подземныхъ сооруженій и жилищъ, изсѣченныхъ въ камнѣ крѣпкою рукою древняго человѣка, невольно приходитъ въ голову мысль, что идея строить обиталища въ толщѣ горъ могла придти только народу, поставленному въ такія исключительныя условія, въ какихъ напр. находились троглодиты Неби Харуна. Отличные писатели древности Витрувій и Діодоръ оставили намъ несомнѣнныя свидѣтельства, что даже въ историческія времена извѣстныя группы человѣчества предпочитали жить въ пещерахъ, а не въ сложенныхъ изъ камня домахъ. Эта привычка, оставшаяся и у жителей Петры даже въ то время, когда цивилизація ихъ достигла до высокихъ степеней, поддерживалась, безъ сомнѣнія, и сознаніемъ большей безопасности отъ внезапныхъ нападеній номадовъ близкой пустыни, которые ничего не могли сдѣлать съ городомъ, изсѣченнымъ въ скалахъ и замкнутомъ горами со всѣхъ сторонъ. Это сознаніе большей безопасности въ пещерныхъ жилищахъ сравнительно съ обитаніемъ въ постройкахъ, открытыхъ и доступныхъ со всѣхъ сторонъ, и было главною причиною того, что область пещерныхъ городовъ въ Сиріи и Палестинѣ идетъ по границѣ великой пустыни.
Мы не можемъ покинуть вопроса о подземныхъ жилищахъ Петры и пещерной области Іудеи, не сказавъ еще о томъ, что постановка его связана тѣсно съ исторіею первичныхъ обитателей обѣтованной земли; такъ какъ Палестина, какъ и вся Передняя Азія, были, по всей вѣроятности, самымъ раннимъ обиталищемъ первыхъ родовъ людей, то вопросъ о троглодитахъ великой пещерной области, которой Петра и Бетъ-Джебринъ служатъ главными центрами, связывается и съ исторіею всего человѣчества. Въ своемъ этюдѣ о пещерныхъ городахъ Палестины мы подробнѣе остановимся на этомъ любопытномъ вопросѣ.
V.
[править]Занявшись усердно изученіемъ погребальныхъ гротовъ и пещерныхъ жилищъ Петры, расположенныхъ около амфитеатра, мы и не замѣтили, какъ пробѣгали часы за часами и день постепенно склонялся къ вечеру. Напрасно мои проводники Рашидъ и Maлетъ, не раздѣлявшіе, разумѣется, моей страстишки лазать по горамъ и пещерамъ и торопившіеся скорѣе отдохнуть, напоминали мнѣ объ обѣдѣ, отдыхѣ и кейфѣ, я не слушалъ ихъ и полный живого любопытства продолжалъ свои экскурсіи въ подземелья и пещеры, пока усталость не взяла свое и ноги не стали отказываться ходить. Тутъ только я замѣтилъ, что и дня осталось немного и что я сегодня не успѣлъ даже закусить. Оставалось тогда возвратиться къ каравану, который расположился на ночлегъ въ живописномъ уголкѣ Петры на останкахъ описаннаго уже нами амфитеатра.
Лучшаго уголка для ночевки въ самомъ дѣлѣ нельзя было и выбрать; тутъ было все — и защита отъ вѣтровъ пустыни, и струйка текучей чистой воды, и красивая зелень, и масса любопытныхъ останковъ для археолога. Съ радостью поэтому я присоединился къ небольшому кружку своихъ спутниковъ, уже кейфовавшихъ возлѣ крошечнаго костерка, на которомъ варился душистый кофе.
Кто путешествовалъ самъ и собственнымъ опытомъ узналъ, что такое трудовой или маршевой день путешественника, обязаннаго помимо непосредственнаго движенія впередъ еще дѣлать массу наблюденій, напрягать постоянно всѣ свои чувства, вести дневники и записывать маршруты, тотъ пойметъ съ какою радостью останавливается на своемъ ночлегѣ многопотрудившійся путникъ. Ночлегъ для него все — и отдыхъ, и домъ, и кабинетъ, и мѣсто успокоенія. Выборъ ночлега поэтому долженъ производиться крайне осмотрительно и по возможности быть сдѣланъ такъ, чтобы подъ рукою имѣлись и вода, и топливо, и возможная защита. Если въ мѣстахъ пустынныхъ особенно удачный выборъ сдѣлать трудно, и каравану приходится останавливаться, гдѣ попало, то въ горныхъ дебряхъ, не лишенныхъ совершенно воды, надо пригонять свою ночевку къ источнику или колодцу всегда около зелени, хотя бы пучковъ высохшей травы, могущей все-таки дать топливо и кормъ истомленному верблюду.
Черезъ полчаса послѣ возвращенія на свою ночевку я уже пообѣдалъ, чѣмъ Богъ послалъ, выпилъ крошечную чашечку кофе и началъ дѣлать кейфъ, какъ любятъ выражаться на Востокѣ о человѣкѣ, ровно ничего не дѣлающемъ и погруженномъ въ тупое созерцаніе.
Мой кейфъ однако не могъ продолжаться такъ долго, какъ то полагается у всякаго добраго правовѣрнаго, потому что непосѣдливый франкъ не понимаетъ всей прелести восточнаго far niente, не умѣетъ погружаться въ нирвану ничего недѣланія, а слѣдовательно и ощущать то, что доступно лишь высокоцѣнящему кейфованіе оріенталу. Часовъ двухъ, трехъ было совсѣмъ достаточно для моего отдыха, а потому я скоро отправился снова бродить вокругъ своего становища.
Такъ какъ солнце уже было близко къ закату, а на Востокѣ сумерки наступаютъ такъ быстро, что надѣяться на догорающій свѣтъ вечерней зари, прекрасной только на сѣверѣ, совершенно невозможно, то, разумѣется, отойти далеко отъ своего становища я не могъ, тѣмъ болѣе что горныя дебри Петры далеко не безопасны отъ тайной пули и ножа скрытаго бедуина. Я ограничился поэтому лишь тѣмъ, что снова началъ осматривать въ деталяхъ остатки великолѣпнаго амфитеатра, его ложи и ряды каменныхъ могилъ.
На лучахъ догорающаго солнца горы Петры особенно красивы; краски крови, пурпура и огня дѣлаются сочнѣе, интензивнѣе и еще болѣе оживляютъ сами по себѣ мертвыя и безплодныя скалы. Надо видѣть эту чудную игру красокъ и свѣта, чтобы вѣрить описанію, безсильному, впрочемъ, нарисовать и десятую долю того впечатлѣнія, что ложится неизгладимо въ памяти даже путника, привыкшаго къ свѣтовымъ эффектамъ пустыни. Только тутъ человѣкъ постигаетъ всю силу дѣйствія свѣта на организмъ, только тутъ онъ начинаетъ чувствовать, какъ эти яркія краски и лучи то возбуждаютъ, то угнетаютъ энергію духа, то возвышаютъ дѣятельность тѣла, то совершенно парализуютъ ее; подъ вліяніемъ этихъ разнообразныхъ свѣтовыхъ эффектовъ, проявляющихся во всей своей силѣ только въ пустынѣ — этомъ царствѣ свѣта, да въ такихъ расписныхъ горахъ, какъ массивы Петры и Синая, путешественникъ находится въ какой-то особой часто совершенно рабской зависимости отъ солнечнаго свѣта, который подчиняетъ его своему могучему вліянію, какъ какую-нибудь былинку пустыни. Частенько, помнится мнѣ, во время переѣздовъ по пустынѣ я сознавалъ и чувствовалъ хорошо, что то или другое состояніе моего духа или тѣла зависятъ совершенно отъ солнечнаго освѣщенія и красокъ, лежащихъ на окружающей природѣ, и никакъ не могъ освободиться отъ этого рокового вліянія, даже закрывая лицо и глаза наметкою — кофіэ и пребывая въ такомъ состояніи совершенно незрячимъ впродолженіи нѣсколькихъ часовъ. Яркіе свѣтовые эффекты, помимо даже своихъ тепловыхъ свойствъ, до такой степени были порою сильны, что, смотря по качеству ихъ, мѣнялось иногда сразу не только настроеніе, но и физическое самочувствованіе. Ярко-бѣлые и красновато-желтые колориты пустыни, которые принимаетъ она въ часы полуденной страды, производятъ какое-то особенное раздражающее впечатлѣніе, подъ вліяніемъ котораго путникъ чувствуетъ, что усиленно бьется его сердце, переливается кровь въ жилахъ, нервы возбуждены до крайности, весь организмъ какъ бы сгораетъ на лучахъ полуденнаго солнца; но періодъ этого возбужденія длится не долго и смѣняется полнымъ угнетеніемъ тѣла и духа, вызываемаго столько же зноемъ, сколько и утомленіемъ свѣтовыми раздраженіями. Болѣе мягкіе и разнообразно окрашенные оттѣнки, которыми загорается пустыня въ часы утренней и короткой вечерней зари, дѣйствуютъ успокоительно на нервную систему и какъ бы приводятъ организмъ въ большее равновѣсіе; путешественникъ, утомленный свѣтовыми раздраженіями, радуется наступленію ночи не только потому, что она навѣваетъ прохладу на пустыню, но и потому, что глаза и тѣло отдыхаютъ отъ сильнаго дѣйствія солнечныхъ лучей. Совсѣмъ иначе на организмъ дѣйствуютъ синіе и зеленые колорита окружающей природы и ихъ содѣйствіе замѣтно особенно сильно, когда изъ царства яркихъ, красныхъ, бѣлыхъ, желтыхъ и другихъ ослѣпляющихъ красокъ путешественникъ выходитъ на берегъ моря, въ небольшой оазисъ, покрытый растительностью, или даже наконецъ въ горныя дебри, окрашенныя въ скромные не яркіе цвѣта. Организмъ успокаивается сразу; глазъ останавливается съ какою-то любовью на этомъ какъ бы ласкающемъ взоры колоритѣ, сердце бьется ровнѣе, мысли работаютъ правильно, нервы теряютъ свое напряженіе, возстановляется хорошее спокойное расположеніе духа. Быть можетъ, благодаря раздражающему дѣйствію яркаго свѣта въ пустынѣ, жители ея отличаются такою нервностью, страстностью, порывистостью и вмѣстѣ съ тѣмъ легкою утомляемостью при достиженіи цѣли. Тотъ внутренній огонь крови, который оживляетъ всю нервную натуру бедуина и горитъ въ его черныхъ глазахъ, тотъ огонь, какъ будто бы заимствованный отъ палящаго солнца пустыни, скоро потухаетъ, какъ только сыну песковъ приходится напрягать свои силы свыше той нормы, которую онъ привыкъ не переходить; такъ потухаетъ сразу безъ полусвѣта вечерней зари и сіяніе яркаго дня въ пустынѣ, какъ только солнце опустится за горизонтъ.
Проведя цѣлый день въ горахъ Петры въ сферѣ самыхъ сильныхъ и раздражающихъ свѣтовыхъ эффектовъ, я чувствовалъ, разумѣется, сильнѣйшее возбужденіе нервной системы, которое, правда, поддерживало извѣстное напряженіе организма, но потомъ смѣнилось такою сильною простраціею, что, возвращаясь къ обѣду на свою стоянку, я думалъ уже о томъ, что не буду въ состояніи сдѣлать болѣе ни шагу… Яркія краски солнечнаго заката, придавшія особенную сочностьи живость расписнымъ горамъ Петры и поигравшія очень не долго на стѣнахъ уади, заслоненной высокими массивами, скоро потускнѣли, приняли болѣе мягкіе оттѣнки, смѣнились полутонами, мѣстами совершенно перешли въ сѣрый и сизо-темный цвѣта, и утомленные свѣтовыми раздраженіями взоры съ любовью остановились на нихъ. Я чувствовалъ, что стало дышать свободнѣе, что сердце забилось ровнѣе, что прострація стала пропадать, организмъ какъ будто бы переродился, новыя болѣе спокойныя мысли и идеи зародились въ моей головѣ. Равновѣсіе духа и тѣла, нарушенное дивными раздраженіями, стало возстановляться, вечеръ приносилъ съ собою облегченіе, а ночь — тихая, мирная и безмолвная, должна была принести исцѣленіе. Съ берданкою за плечами, не сопровождаемый никѣмъ, кромѣ вѣрнаго Рашида, слѣдовавшаго повсюду за мною, какъ собака, я отправился бродить по теченію ручейка Айнъ-Муса. Не далеко отошелъя отъ становища, какъ взоръ мой упалъ на небольшую лѣсенку, ступени которой были изсѣчены въ камнѣ, обравнены и вели, повидимому, къ верхнему ряду пещеръ. Не смотря на предостереженіе Рашида, я попробовалъ подниматься по этой лѣстницѣ. гигантовъ и достигъ скоро нѣкоторой высоты, съ которой легко было перейти и на гребень обрыва, висѣвшаго надъ долиной… Пользуясь полусвѣтомъ догорающаго дня, я рѣшился продолжать свою экскурсію и направился къ одной одинокой пещерѣ, которая виднѣлась на отвѣсѣ… Волею-неволею послѣдовалъ за мною и Рашидъ, хотя онъ и былъ небольшой охотникъ до моихъ похожденіи. Предчувствіе, притянувшее меня съ ложа уади на вершины господствующаго массива, не обмануло меня, и я сдѣлалъ нечаянное открытіе, которое обрадовало меня болѣе всего другого видѣннаго и найденнаго въ Петрѣ. Въ пещеркѣ, не отличавшейся ничѣмъ отъ массы остальныхъ, виднѣвшихся повсюду, я отыскалъ наконецъ почти несомнѣнныя кости одного изъ древнѣйшихъ обитателей Петры. Зайдя въ погребальный гротъ и освѣтивъ его огаркомъ свѣчи, всегда имѣвшейся у меня въ запасѣ при посѣщеніи многочисленныхъ пещеръ Каменистой Аравіи, я увидалъ, къ удивленію своему, не гладкія стѣны, какъ въ другихъ гротахъ, а большіе обвалы камня, загромождавшіе почти половину пещеры; мелкіе обломки человѣческихъ костей, бросившіеся сразу въ глаза, заставили меня обратить особое вниманіе на эту пещеру и эти обвалы камней… Хотя въ этотъ день никакихъ особенныхъ открытій я не сдѣлалъ, но въ виду того, что на другой день рано утромъ съ двумя арабами сдѣлалъ новую экскурсію въ пещеру съ костями и отыскалъ почти полный скелетъ человѣка, я позволю себѣ забѣжать нѣсколько впередъ. Осыпавшіеся или позднѣе нагроможденные камни, мѣстами превращенные въ труху, скрывали собою останки настоящаго «древняго человѣка». Правда, кости эти не были вкраплены въ камень, но онѣ были такъ хорошо прикрыты, что никакія сомнѣнія невозможны въ относительной древности этихъ останковъ. Находка римской монеты, двухъ лампочекъ въ видѣ лодочекъ и обломковъ амфора еще больше подтверждали древность довольно хорошо сохранившагося костяка. Правда эти человѣческе останки едва-ли относились ко временамъ набатеевъ и первичныхъ троглодитовъ Петры, но все-таки имъ можно было дать гораздо болѣе тысячи лѣтъ. Всѣ данныя говорили за то, что могила, хранившая кости древняго человѣка, до сихъ поръ не была тронута никогда, и не мудрено, что ревнивый къ памяти предковъ Маметъ много протестовалъ противъ моихъ находокъ въ погребальной пещерѣ.
Было уже довольно темно, когда я, счастливый отысканіемъ костей древняго обитателя Петры, возвращался прежнею дорогою въ становище. Дойдя до вершины обрыва, поднимавшагося надъ амфитеатромъ, я бросилъ невольно взглядъ на окружающую мѣстность, разстилавшуюся подъ моими ногами. Внизу прямо утонувшіе во мракѣ виднѣлись остатки древняго театра, а вокругъ него обширнымъ амфитеатромъ расположились дикія скалы Петры и ея дивныя руины. И горы, и уади, и развалины уже спали, утопая въ тишинѣ и полумракѣ; надъ всѣми бодрствовало одно темно-голубое небо, залитое тысячами лучей серебристаго сіянія, не могущаго разогнать мрака ночи надъ сонною землею. Ласково смотрѣло оно своими яркими очами на горы и пустыню, и, казалось, обнимало ихъ своими голубыми сводами, упирающимися въ горизонтъ. Земля дѣйствительно спала, словно сторожа безмолвный сонъ огромной могилы, какою представлялись мнѣ съ вершины каменнаго массива гигантскія руины Петры. Сюда на вершину скалы не доносились тихіе звуки жизни, говорившіе внизу среди зелени и камней, тутъ не слышны были неумолчныя пѣсни Моисеева ручья, нарушавшаго вѣчный сонъ Петры. Вершина горы казалась большею могилою, чѣмъ внизу лежавшая и тонувшая во мракѣ ущелья; тамъ еще слышался хотя шорохъ жизни, шелестанья сухой былинки, трескъ кузнечиковъ и лепетъ горнаго потока, тогда какъ здѣсь — на вершинѣ голой скалы, мертвый камень не подавалъ и признаковъ жизни. Огромнымъ каменнымъ памятникомъ, поставленнымъ надъ могилою древняго города, казался горный массивъ, ставшій отвѣсами надъ руинами Петры, а колоссальная масса Неби Харуна, горѣвшая днемъ всѣми цвѣтами крови и пурпура, теперь представлялась одною темною слегка бѣлесоватою массою, взваленною руками титановъ на амфитеатръ горъ, хранящихъ городъ камня отъ взоровъ всего остального міра… Но вотъ — среди густого мрака, лежащаго въ глубинѣ ущелья, сверкнулъ звѣздочкою яркій огонекъ; бѣлый столбикъ дыма, окрашенный снизу багровымъ цвѣтомъ, потянулся кверху, достигъ почти края обрыва и, казалось, призывалъ къ себѣ путника, ушедшаго въ горныя выси замѣсто того, чтобы пресмыкаться на землѣ.
Видъ этого манящаго огонька напомнилъ мнѣ объ отступленіи, и я поспѣшилъ назадъ. Не легокъ былъ спускъ съ горнаго массива по ступенькамъ лѣстницы титановъ, но все-таки, благодаря цѣпкости Рашида и Мамета, пришедшаго къ намъ на помощь, мы спустились благополучно къ подножію обрыва, у котораго расположенъ амфитеатръ. Послѣ свободы и простора, которые чувствуются человѣкомъ, какъ въ океанѣ и пустынѣ, такъ и на вершинѣ скалъ, какъ-то душно, тѣсно и темно показалось мнѣ въ ущельѣ, запертомъ отовсюду каменными стѣнами. Но здѣсь за то слышались звуки жизни; они неслись даже изъ зіяющихъ горныхъ впадинъ каменныхъ могилъ, они неслись со струйками бѣгущаго ручейка, они летѣли съ густой заросли олеандровъ и тарфъ, они наполняли, казалось, всю атмосферу уади тихимъ шелестомъ, говорившемъ о жизни среди царства непробудныхъ могилъ. Всякій шелестъ колыхающейся былинки, каждое верещаніе кузнечика или цикады, прячущихся въ сухой листвѣ, каждый трескъ или шорохъ отъ скользнувшей ящерицы или ползущей змѣйки, каждый звукъ, какъ-бы ни былъ онъ ничтоженъ и малъ, не пропадалъ въ торжественномъ безмолвіи ночи, а летѣлъ по воздуху, консонируясь съ себѣ подобными, дополняясь, отражаясь, дробясь и образуя въ общемъ одну тихую мелодію ночи. Въ ней нельзя было различить отдѣльныхъ нотокъ, отдѣльныхъ звуковъ и голосовъ… То былъ говоръ ночи, еще болѣе слышный въ степи или въ лѣсу, чѣмъ въ горной дебри или пустынѣ. Какъ-бы въ дополненіе къ звукамъ жизни, наполнявшимъ атмосферу, освѣженную дыханіемъ ночи, понеслись ароматы олеандра и тарфъ; смолистый и эфирный запахъ тамариска вмѣстѣ съ благоухающими травами пустыни придалъ жизящую бальзамическую свѣжесть воздуху ущелья; грудь вздохнула сильнѣе и глубже, сердце забилось полнѣе, особая бодрость разлилась по всѣмъ членамъ, усталости — какъ ни бывало…
Мои спутники уже давно ожидали меня съ импровизованнымъ ужиномъ, къ которому шейхъ Эльджи и Петры прислалъ двѣ небольшія, но жирныя куропатки. Вполнѣ довольный днемъ, полный свѣтлою надеждою на будущее, внушенною мнѣ удачею всего путешествія, которому уже виднѣлся скорый конецъ у воротъ Іерусалима, я былъ въ какомъ-то особомъ настроеніи, которое сообщилось и моимъ спутникамъ, тоже жаждавшимъ добраться поскорѣе до воротъ благословеннаго Эль Кудса, какъ называютъ арабы священный городъ Давида. Весела и оживленна поэтому была наша бесѣда у костра въ ночь, проведенную на развалинахъ Петры, и я жалѣю тысячу разъ, что недостатокъ знанія арабскаго языка, мало парализованный моимъ переводчикомъ Юзою, помѣшалъ мнѣ записать всё то, что поразсказали мнѣ мои разошедшіеся на слова арабы.
Много интересныхъ преданій и легендъ, относящихся къ развалинамъ Петры и массивамъ Неби Харуна, разсказывали Маметъ и его товарищъ, но ихъ гортанное особенное арабское произношеніе, непривычное совершенно для моего уха, не позволило уловить даже связь между всѣмъ тѣмъ, что они говорили. Я понялъ только, что, по понятіямъ бедуиновъ пустыни, горы Петры и развалины въ уади Муса почитаются въ окружности, какъ мѣста, если не священныя, то, по крайней мѣрѣ, внушающія почти суевѣрное уваженіе; древнія сказанія, украшенныя позднѣйшими вымыслами и расцвѣченныя арабскою фантазіею, окружили эти руины и горы, хранящія ихъ, такимъ поэтическимъ ореоломъ, который мѣшаетъ суевѣрному бедуину относиться непочтительно къ этимъ останкамъ сѣдой старины. Недаромъ великія и для мусульманъ имена древнихъ пророковъ Моисея и Аарона пріурочиваются къ этимъ кровавымъ горамъ, недаромъ древняя легенда здѣсь помѣщаетъ входъ въ адъ и чистилище мусульманина; самъ великій проповѣдникъ ислама постоянно останавливался на пути изъ Аравіи въ пещерахъ Неби Харуна и бесѣдовалъ съ тѣнью древняго пророка, который выходилъ тогда изъ своей гробницы, висящей на вершинѣ горы Оръ и спускался подобный облаку или тучѣ къ подножьямъ Неби Харуна для того, чтобы говорить съ Магометомъ — посланцомъ самого Аллаха. Въ пещерахъ уади Муса, говорятъ, хранится прахъ и нѣкоторыхъ святыхъ ислама, но великій Аллахъ сокрылъ ихъ могилы для того, чтобы правовѣрные на пути въ священную Мекку не останавливались тутъ и не забывали цѣли своего далекаго паломничества. Самый ручеекъ Айнъ Муса, по сказанію мѣстныхъ арабовъ, произошелъ отъ того, что здѣсь въ кровавыя безплодныя скалы ударилъ своимъ могучимъ жезломъ великій пророкъ Муса Моисей, и отъ удара своего извелъ сладкую воду, и до днесь орошающую развалины Петры. Если сможешь ты понимать говоръ быстрой струйки и нѣжной былинки, что лепечетъ на берегу священнаго ручья, говорятъ бедуины Эльджи, ты услышишь пѣсни въ честь Неби Мусы и его брата Неби Харуна. Даже скалы ущелья, говорятъ, порою возносятъ хвалебныя пѣсни въ честь великихъ пророковъ ислама, но слова, исходящія изъ камня, могутъ слышать лишь тѣ, у кого сердце чисто, какъ вода Айнъ Муса, а тѣло безгрѣшно, какъ прахъ мучениковъ ислама.
При такихъ поэтическихъ представленіяхъ, связанныхъ съ долиною уади Муса, развалинами Петры и скалами Неби Харуна, немудрено, что вся эта полусвященная область въ воображеніи современныхъ обитателей ея преисполнена и населена полумиѳическими существами, — созданіями, болѣзненно настроеннаго ума. Часто видятся, говорятъ, въ уади Муса мрачныя тѣни и блѣдные призраки, блуждающіе между развалинами и прячущіеся въ каменныя могилы, когда смѣлый путникъ рѣшается приближаться къ нимъ. Порою слышатся даже дикіе и стонущіе крики среди мрачныхъ развалинъ, но звуки тѣ не исходятъ отъ камня, а носятся въ воздухѣ и какъ будто бы рождаются въ немъ. Слышны крики и въ глубинѣ каменныхъ могилъ, — но то стонутъ души грѣшниковъ, заложенныхъ въ толщѣ скалъ и ждущихъ того страшнаго часа, когда придетъ мрачный Израфіилъ — ангелъ смерти ислама, чтобы извести ихъ изъ каменной могилы. Хорошему правовѣрному поэтому не слѣдъ ночевать въ уади Айнъ Муса, особенно среди мрачныхъ развалинъ, что идутъ дальше по теченію Моисеева ручья. Быть можетъ, потому и европейскіе путешественники, приходящіе въ Петру и руководимые мѣстными бедуинами, обыкновенно не заходятъ въ первый день далеко въ Петру, чтобы пригнать свой ночлегъ не среди внушающихъ суевѣрный ужасъ развалинъ, а на ступенькахъ амфитеатра, считаемаго бедуинами за созданіе рукъ титановъ, прежде населявшихъ горы и пещеры Петры.
За оживленною бесѣдою у костра и сладкимъ кейфомъ мы провели незамѣтно время до самаго поздняго вечера; было уже около полуночи, когда вмѣстѣ съ потухающимъ костромъ замолкали постепенно и наши разговоры, все еще полные захватывающаго интереса, хотя и далеко непонятные для меня.
Ночь по прежнему была дивно хороша, особенно когда изъ-за темной массы Неби Харуна показалась убывающая луна и своимъ золотымъ, хотя и меркнущимъ свѣтомъ озарила землю, заснувшую въ объятіяхъ ночи. Разноцвѣтныя горы, блиставшія при дневномъ освѣщеніи яркостью красокъ и сочностью колорита, теперь представляли огромные массивы, сложенные какъ бы изъ сѣросинихъ. и черныхъ камней, но позолоченные мѣстами блестками золотой луны. Пріостренныя вершины Неби Харуна, каемки каменныхъ громадъ, нависшихъ надъ уади Муса, фронтоны могилъ, обращенныхъ къ амфитеатру, и кое-гдѣ виднѣющіеся останки Петры — все было обрызгано золотымъ сіяніемъ и блистало ярко въ сравненіи съ остальными массами, погруженными во мракъ и ту сѣроватолиловую дымку, которая окружаетъ подножія горъ въ тихія лунныя ночи.
Оторвавшись отъ земли, я поднялъ свои взоры къ небу и долго остановился на немъ. Залитое луннымъ сіяніемъ, оно просвѣтлѣло и стало прозрачнѣе и глубже; въ глубинѣ этой на моихъ глазахъ затонули серебристыя звѣздочки, словно попрятавшись передъ своею царицею, медленно скользившею по просвѣтленному небосклону. Только самыя яркія звѣздочки теперь смотрѣли на спавшую землю своими недремлющими очами, но и онѣ мало-помалу меркли, лишь къ нимъ доплывала луна. Цѣлыми часами всегда готовъ я былъ смотрѣть на ночное небо Востока, и каждый разъ находилъ въ немъ новыя красоты, но звуки земли постоянно отвлекали меня и ворочали уносившуюся кверху мысль словно для того, чтобы не залетать далеко. Гомонъ моихъ проводниковъ, укладывавшихся на покой, фырканіе верблюдовъ, все еще не перестававшихъ пережевывать пучки сухого бурьяна, и крики шакаловъ, какъ то внезапно усилившіеся въ окружающей каменной дебри, воротили меня на землю и напомнили о томъ, что пора и на покой.
Все также какъ и ранѣе журчалъ своими струйками горный ручеекъ, все также верещали кузнечики въ сухой травѣ и между камнями, пѣли цикады въ частой поросли олеандровъ и тарфъ и неслись отовсюду хотя и слабые, но неумолчные звуки жизни, говорившей и въ шелестѣ былинки и въ дуновеніи легкаго ниссима (зефира), приносившаго съ собою ароматныя дыханія розовыхъ губокъ олеандра и смолистыя испаренія тарфы. Даже громкіе стонущіе и жалобные крики шакаловъ, брехающихъ на луну или жалующихся небу на безкормицу въ этихъ безплодныхъ скалахъ, не нарушали, казалось, этой тихой гармоніи звуковъ жизни въ ночи. Отовсюду и сверху и снизу, вблизи и издали неслись эти жалобные, словно плачущіе крики: горы и могилы, казалось, были наполнены этими криками, порою сливавшимися въ одинъ общій трогающій душу вопль. Этотъ вопль или стонъ поднимался отъ мрачной земли и камней, тонущихъ во мглѣ, къ лазурному небу, залитому золотымъ сіяніемъ, словно голосъ огромной могилы, которую и представляла собою нѣкогда славная, а нынѣ безмолвная Петра. Долго я прислушивался къ этому крику шакаловъ, какъ то особенно звучащему въ скалахъ Петры, изрытой пещерами, и чѣмъ болѣе я вслушивался, тѣмъ болѣе хотѣлось его слушать. Пусть этотъ стонъ или вопль, оглашающій мертвыя скалы, дѣйствовали на сердце и нервы, волновалъ нѣсколько умъ и заставлялъ работать фантазію, но онъ нравился мнѣ именно тѣмъ, что отъ него становилось немного жутко на сердцѣ, а мысль работала нѣсколько иначе, чѣмъ въ полномъ безмолвіи ночей, какія приходилось еще недавно проводить въ песчаной пустынѣ. Но если въ крикахъ шакаловъ, оглашающихъ каменныя дебри, можно было уловить нѣчто не нарушающее спокойствіе ночи и какъ бы гармонирующее съ безмолвными руинами и рядами каменныхъ могилъ, то рѣзкіе и громкіе вопли горной совы, раздавшіеся около полуночи надъ самыми нашими головами, являлись настоящею дисгармоніею въ этомъ царствѣ очарованныхъ каменныхъ могилъ. Непріятные всегда для меня крики совы были особенно непріятны въ этотъ разъ, потому что они дѣйствительно нарушали гармонію ночи, рѣзали ухо диссонансами и звучали, какъ стоны и вопли, исходящіе изъ могилъ. Мрачный хищникъ ночи, прятавшійся въ темныхъ гротахъ, и напрасно выжидавшій заката мѣсяца, не выдержалъ долгаго ожиданія, крикнулъ нѣсколько разъ и, расправивъ свои мягкія крылья, полетѣлъ беззвучно вдоль узкаго ущелья по направленію къ рядамъ погребальныхъ пещеръ, гдѣ прятались летучія мыши, ящерицы и мелкія птички, служащія его добычею.
Еще нѣсколько разъ въ ночи слышали мы дикіе крики горной совы, стонавшей въ развалинахъ Петры, но вопли эти при всемъ своемъ безобразіи не могли все-таки нарушить волшебной прелести ночи, проведенной въ долинѣ уади Муса. Тихій сонъ безмолвной Петры, хранимый могучимъ стражемъ — массивомъ Неби Харуна, не могли нарушить ни крики шакаловъ, ни вопли горныхъ совъ, завывавшихъ въ пещерахъ, ни голоса небольшой кучки людей, собиравшихся на покой подъ кровомъ голубого неба и подъ взорами звѣздочекъ, кротко смотрѣвшихъ съ небосклона…
Не раскидывая даже походной палатки, просто на своихъ дорожныхъ плащахъ и войлокахъ, служившихъ для подстилки, мы распростерлись на каменныхъ ступеняхъ амфитеатра, не позаботившись даже о томъ, чтобы выставить часового на случай внезапнаго нападенія, всегда возможнаго въ горахъ Петры. Наша безпечность объяснялась, однако, довѣріемъ къ честному слову шейха Эльджи и Петры, который взялъ подъ свою защиту и отвѣтственность нашъ небольшой караванъ. Мы не ошиблись въ этомъ довѣріи и, какъ оказалось впослѣдствіи, оба араба, приставленные къ намъ, всю ночь сторожили нашъ покой и не дозволили бы приблизиться къ спящимъ даже маленькому шакалу, а не только врагу.
VI.
[править]Весь слѣдующій день съ ранняго утра мы провели на самыхъ развалинахъ Петры, блуждая по долинѣ уади Муса, по горамъ и ложбинкамъ, составляющимъ ея продолженіе, и лазая по скаламъ и обрывамъ, куда манили насъ таинственные гроты и пещеры, виднѣвшіеся повсюду, куда ни заглядывалъ глазъ во всей области, занимаемой Петрой.
Правда, эта область сама по себѣ не особенно велика, и если считать за мѣстоположеніе древняго города греко-римской эпохи одну глубокую ложбину уади Муса, обрамленную высокими, почти отвѣсными скалами, то она не заключаетъ и полутора, двухъ квадр. верстъ; счетъ этотъ, однако, былъ-бы очень ошибоченъ, потому что многіе интересные останки Петры лежатъ порядочно въ сторонѣ отъ этого очерченнаго горами пространства на продолженіи уади эс-Сикъ и въ боковыхъ ложбинкахъ, входящихъ довольно глубоко въ горы. Такія великолѣпныя сооруженія, какъ Хазнетъ Фираунъ и амфитеатръ Петры, описанные нами, лежащіе въ самомъ ущельѣ эс-Сикъ, показываютъ, что древняя Петра шла по всѣмъ ложбинкамъ и окружающимъ горамъ, и потому самымъ вѣрнымъ будетъ считать областью Петры всю ту окружность горы, въ которой замѣчаются гроты и пещеры, составляющіе главную особенность этого города скалы.
Если мы представимъ себѣ ложбину, уже не разъ очерченныхъ размѣровъ, наполненную болѣе или менѣе значительными возвышеніями, постепенно поднимающимися по мѣрѣ приближенія къ окаймляющимъ скаламъ, то мы дадимъ понятіе объ общемъ характерѣ мѣстности, занимаемой собственно городомъ Петрой. По срединѣ этой ложбины въ настоящее время, какъ и во времена древности, протекаетъ небольшой ручеекъ Айнъ Муса, чрезъ который было переброшено нѣсколько каменныхъ мостиковъ, останки коихъ хорошо видны и доселѣ. Вдоль ручейка этого густо тѣснились олеандры, тарфы и рядъ незнакомыхъ мнѣ кустарныхъ растеній, дѣлавшихъ мѣстами эту поросль едва проходимою. Сравнительно богатая растительность, представлявшая и нѣсколько ползучихъ и вьющихся породъ, покрывала и многія развалины, составленныя изъ груды отдѣльныхъ камней.
Нечего и повторять много, что скалы, окаймляющія самую ложбину Петры, были окрашены такъ же живописно, какъ и горы, съ которыми намъ пришлось познакомиться еще ранѣе; преобладающимъ цвѣтомъ по прежнему, какъ и повсюду въ горахъ Петры, является красный, имѣющій всѣ оттѣнки, отъ бураго и темнаго, до цвѣта крови и огня. Мѣстами поперегъ общаго красноватаго или бураго фона проходятъ цвѣтныя ленты известняковъ, испещренныя пещерами какъ узорами; кое-гдѣ отдѣльными пятнами виднѣются и скопы каменной соли, обнаженные кристаллы которой блестятъ на солнцѣ, какъ огромные алмазы. Все это пространство, занятое ложбиною Айнъ Муса, представлявшею нѣкогда, какъ мы говорили, ложе высохшаго озера, покрыто массою развалинъ, которыя при всей своей многочисленности не составляютъ все-таки настоящей славы Петры, такъ какъ многія изъ нихъ состоятъ изъ отдѣльныхъ камней. Эти останки, не принадлежащіе собственно къ Петрѣ, не могутъ мѣшать этой послѣдней считаться городомъ-монолитомъ, потому что Петра настоящая, Петра древняя и славная вся высѣчена изъ камня, а не сложена изъ него, какъ другіе великіе города міра.
Самые камни однако, которые входятъ въ постройку многочисленныхъ зданій, теперь почти разрушенныхъ и сравненныхъ съ землею, носятъ на себѣ слѣды гигантской обработки; это не кирпичики и не малые куски камня, вырубленные изъ известковой скалы, а цѣлые глыбы-монолиты, достойные рукъ людей, обработывавшихъ горы по своему произволу. Таковы останки нѣкоторыхъ домовъ, по всей вѣроятности, общественныхъ зданій, храмовъ и дворцовъ. Куда ни посмотришь съ любого возвышенія ложбины уади Муса, повсюду видишь эти безмолвныя важныя руины, выступающія то на вершинахъ холмовъ, то на ихъ склонахъ, то у подножія каменныхъ горбинъ; нагроможденныя мѣстами цѣлыя кучи камней и густыя заросли кустарниковъ скрываютъ еще отъ взора многія руины, и надо имѣть привыкшій глазъ археолога, чтобы среди груды дикихъ камней различать останки рукъ человѣческихъ. Большинство построекъ древняго города имѣетъ все-таки свое каменное основаніе не сложеннымъ, а высѣченнымъ въ толщѣ подлежащей скалы, которая даетъ обыкновенно и часть стѣны, служащую основою всему зданію. Среди развалинъ домовъ, полузасыпанныхъ камнями, есть и такія сооруженія, которыя можно назвать настоящими монолитами, такъ близка и крѣпка ихъ связь съ надлежащимъ каменнымъ массивомъ, опредѣлявшимъ всегда не только топографію, но и архитектуру Петры.
Изучая массу этихъ интересныхъ развалинъ и слѣдя за развитіемъ древнихъ сооруженій по многочисленнымъ останкамъ зодчества, находящагося въ различныхъ ступеняхъ развитія, можно видѣть ясно, какъ простыя пещерныя обиталища первичной Петры превращались въ великолѣпныя сооруженія, принимавшія стиль и украшенія наземныхъ жилищъ греко-римскаго стиля. Грубая пещера или ниша, выкопанная въ толщѣ скалы, сперва получала болѣе правильную четырехугольную форму и болѣе правильное входное отверстіе; это послѣднее потомъ украшалось коймами, узорами, небольшими фронтонами и капителями; позднѣе являлись колонны, пилястры, ниши и даже статуи, выточенныя изъ того же камня; внутренность пещеры расширялась также боковыми прикопками, обращавшимися въ небольшія комнатки, имѣвшія свое свѣтовое отверстіе. Такъ какъ пещера часто становилась тѣсною для данной семьи или потребностей, а дальнѣйшее буравленіе каменной толщи почему либо не предпринималось, появились внѣшнія пристройки изъ массивныхъ камней къ пещерному помѣщенію, занимавшему всего двѣ, три внутреннія комнатки. Эти внѣшнія пристройки дѣлаются, все больше и объемистѣе и, наконецъ, совершенно выходятъ изъ разряда пещерныхъ сооруженій; онѣ сперва только опираются на скалу, служащую ихъ внутреннею стѣною, безъ пещерныхъ помѣщеній, а затѣмъ являются и самостоятельно въ видѣ отдѣльно стоящихъ домовъ, сливающихся только фундаментомъ съ подлежащею скалою, всегда дающею для этого послѣдняго небольшое выдолбленное углубленіе, словно ямину, для болѣе прочной постановки зданія. Бывшій троглодитъ Петры какъ будто не довѣряетъ сооруженіямъ, строящимся свободно не въ толщѣ каменной стѣны, а потому хотя снизу даетъ имъ прочное каменное основаніе. Благодаря этому, нѣкоторыя мѣстности ложбины уади Муса, если-бы онѣ были освобождены отъ загромождающихъ ихъ камней, представились бы въ видѣ каменныхъ ячеекъ большого сота, въ которомъ каждая ямина соотвѣтствовала тому или другому зданію, какъ-бы вложенному въ нее.
Такъ были выстроены въ Петрѣ не только жилища частныхъ людей, но и зданія общественныя, даже храмы. Подлежащая каменная масса повсюду, если не входитъ всецѣло въ зданіе, то есть, вѣрнѣе сказать, если и не обрабатывается въ ту или другую постройку, то во всякомъ случаѣ даетъ прочное основаніе, и низы колоннъ-монолитовъ воздвигаются смѣло на такіе прочные фундаменты. Петра временъ высшей культуры по мѣрѣ своего развитія и роста, разумѣется, вышла рано изъ гротовъ и пещеръ, и зданія послѣдняго періода имѣютъ, какъ мы сказали, даже мало общаго съ городомъ-монолитомъ, но и самые останки ихъ такъ величественны, что Петрѣ ихъ нечего стыдится. Огромные камни-монолиты, цѣлыя колонны, порталы, ступени и фронтоны, высѣченные изъ одного камня, разбросаны по всему могилищу Петры и говорятъ о томъ, что не даромъ прозвище города камня было издавна присвоено этой послѣдней.
Трудно было бы остановиться и описать каждую развалину великаго города, каждое зданіе, какъ бы оно ни было поразительно; взятыя отдѣльно многія руины Петры обращали бы особое вниманіе путешественника и археолога, но совокупленныя вмѣстѣ рядомъ съ колоссальнѣйшими произведеніями рукъ человѣческихъ, отчасти уже описанными нами, они не поражаютъ путника, потому что онъ привыкаетъ видѣть чудеса. Вотъ почему не смотря на огромный интересъ, представляемый руинами Петры, принадлежащими позднѣйшему періоду, эти послѣднія не привлекаютъ особаго вниманія археологовъ и почти всѣ путешественники послѣ перечисленія чудесъ города камня ограничиваются лишь однимъ перечисленіемъ остальныхъ руинъ.
Правда, развалины пяти-шести храмовъ древней Петры не могутъ сравниться съ великолѣпною Сокровищницею фараона, но онѣ все-таки заслуживаютъ сами по себѣ упоминанія. Выстроенные на половину изъ отдѣльныхъ камней и лишь отчасти высѣченные изъ толщи скалы храмы эти безъ сомнѣнія являются одними изъ любопытнѣйшихъ останковъ Петры. Судя по массѣ обломковъ, принадлежащихъ къ этимъ сооруженіямъ, можно думать, что они были великолѣпны и соотвѣтствовали вполнѣ своему назначенію. Ряды колоннъ монолитовъ, высокіе фронтоны, подобіе портиковъ, останки ограды, окружающей ихъ, обломки пилястровъ, засыпанные массою камней и заросшіе дикими растеніями, позволяютъ отчасти возсоздать оригинальный стиль этихъ сооруженій. Пусть археологи доказываютъ въ немъ подраженіе греко-римскому стилю, но безъ сомнѣнія въ каждомъ зданіи Петры было нѣчто особенное, не похожее на классическіе образцы, оставшееся въ наслѣдіе отъ троглодитовъ, обрабатывавшихъ горы.
Одинъ изъ храмовъ Петры находится на берегу ручья Айнъ-Муса, но онъ такъ густо заросъ массою вьющихся растеній, что трудно даже выяснить его отношеніе къ подлежащей скалѣ. Недалеко отъ него на небольшихъ возвышеніяхъ находятся также интересныя развалины, назначеніе которыхъ опредѣлить трудно; въ наиболѣе удаленномъ мнѣ посчастливилось найти довольно хорошо сохранившійся сосудъ и обломки мраморной статуи. На камняхъ этого зданія можно видѣть также оригинальные узоры, отчасти схожіе съ нѣкоторыми знаками изъ непрочитанныхъ синайскихъ надписей. Если отъ храма, находящагося на берегу ручейка, дойти до останковъ моста, то напротивъ этого послѣдняго можно видѣть останки другого болѣе обширнаго и лучше сохранившагося храма. Четырехугольная форма его, остатки колоннады, арки и фронтоны указываютъ намъ на обыкновенную архитектуру этого зданія, но общее импонирующее впечатлѣніе, производимое самымъ большимъ храмомъ Петры, заставляетъ думать, что оно было главнымъ святилищемъ этой послѣдней и помѣщеніемъ статуй покровительствующихъ боговъ. Съ большою вѣроятностью можно предположить даже, что храмъ этотъ былъ посвященъ богу солнца, которому жители пустыни поклонялись преимущественно передъ прочими стихійными божествами. Два другіе небольшіе храма расположены за ручьемъ на склонѣ небольшихъ возвышеній и представляютъ сооруженія гораздо болѣе древнія, чѣмъ предполагаемый нами храмъ Солнца. Густая растительность, мѣстами совершенно покрывающая уади Муса, покрываетъ, безъ сомнѣнія, многіе изъ останковъ Петры и особенно слѣды прекрасной мостовой, которая выступаетъ во многихъ уголкахъ Петры, не смотря даже на массу загромождающихъ ее камней. Хотя топографическія условія города камня и не дѣлали необходимостью замощеніе главныхъ улицъ Петры, тѣмъ не менѣе масса небольшихъ хорошо обсѣченныхъ кубиковъ, валяющихся повсюду, показываетъ, что жители этого каменнаго города любили мостовыя, которыми сравнивали неровности и выбоины подлежащей скалы. Самый ручеекъ Моисеевъ, протекающій черезъ все поле руинъ, повидимому, нѣкогда имѣлъ свою набережную съ красивыми отвальными мостами, но отъ всего этого остались лишь одни слѣды.
Бродя по обширному полю развалинъ, мы. натыкались на массу останковъ, значеніе которыхъ не всегда можно было опредѣлить. Таковы напр. большія руины, имѣющія продолженіе во внутреннихъ камерахъ, высѣченныхъ въ толщѣ скалы, и находящіяся недалеко отъ большого храма. Если отъ этихъ послѣднихъ начать подниматься по направленію къ югу, то можно встрѣтить интересныя пещерныя сооруженія, служившія, безъ сомнѣнія, жилищемъ богатаго человѣка, такъ какъ состоятъ изъ нѣсколькихъ камеръ и имѣютъ массу наружныхъ украшеній. Мои спутники арабы говорили, что здѣсь найдены были многія урны, сосуды, статуи, монеты и разныя украшенія. Тутъ же встрѣчаются большіе камни-монолиты неизвѣстнаго назначенія; одинъ изъ нихъ бросается издали въ глаза и носитъ не совсѣмъ приличное названіе на арабскомъ языкѣ Дзиба Фиряунъ (penis Pharaoni). Это совершенно одинокая хорошо обсѣченная колонна, не имѣющая вовсе значенія фалюса, изображеніе котораго встрѣчается часто на памятникахъ финикійскаго и сирійскаго зодчества. Судя по останкамъ другихъ разбросанныхъ и поверженныхъ на землю колоннъ, можно думать, что Дзибъ Фираунъ принадлежалъ къ красивой колоннадѣ, служившей портикомъ или анфиладою какого нибудь древняго храма; нѣкоторые путешественники относятъ эту колонну даже къ останкамъ храма, абсидъ котораго видѣнъ отсюда недалеко, у подножія одного возвышенія.
Среди другихъ останковъ общественныхъ зданій и сооруженіи, значеніе которыхъ мы такъ или иначе могли опредѣлить, можно указать на развалины большого строенія, которое можно назвать даже дворцомъ, на останки термъ или бань, возлѣ которыхъ проходитъ и каменная труба акведука, и наконецъ на оригинальное зданіе, называемое то храмомъ, то дворцомъ — Кафъ Фираунъ, т. е. замкомъ фараона. Безъ сомнѣнія и къ этому зданію, какъ и къ Хазнетъ Фираунъ и Дзибъ Фираунъ, имя фараоновъ приплетено лишь потому, что въ Каменистой Аравіи все великое и выдающееся принято считать за дѣянія могучихъ властителей Египта.
Судя же по стилю постройки и по архитектурнымъ ея украшеніямъ, замокъ фараона принадлежитъ еще временамъ позднѣйшимъ, чѣмъ знаменитая Сокровищница фараоновъ. Построенная изъ отдѣльныхъ камней небольшой величины, это великолѣпное зданіе въ нѣсколько этажей, разумѣется, не могло сохраниться такъ хорошо, какъ Хазнетъ Фираунъ; колонны, украшавшіе нѣкогда его фасадъ, обвалились, какъ и фронтонъ, и абсиды, останки которыхъ можно видѣть и доселѣ; только фризы зданія еще говорятъ издали о бывшемъ его великолѣпіи, которому соотвѣтствуетъ и высокая ограда, окружающая его. Высота всего зданія никакъ не менѣе восьми и десяти саженей, но стѣны гораздо менѣе. Ограда, сложенная изъ камней не особенно большихъ, что характеризуетъ всѣ позднѣйшія постройки, Петры, въ общемъ сохранилась превосходно. Когда мы при помощи сходовъ и камней, нагроможденныхъ у ея подножія, попробовали взобраться на стѣну, то двѣ огромныя змѣи величиною болѣе двухъ аршинъ — самыя большія изъ видѣнныхъ мною въ Синайской пустынѣ, преградили намъ дорогу. Грѣясь на солнцѣ, онѣ, повидимому, не хотѣли уступать мѣста человѣку, и я, по совѣту Мамета, описывавшаго страшныя ядовитыя свойства ихъ, поспѣшилъ ретироваться. Въ развалинахъ стѣнъ замка фараона я видалъ также нѣсколько красивыхъ зеленыхъ ящерицъ, которыхъ арабы называли почему-то ядовитыми.
Отъ Кафа-Фирауна, считаемаго нѣкоторыми изслѣдователями за большой дворецъ Петры, идетъ прекрасно сохранившаяся мостовая къ другому интересному памятнику — большой тріумфальной аркѣ, которая стояла на пути въ середину города для всѣхъ въѣзжавшихъ въ Петру съ западной стороны. Это великолѣпное сооруженіе, послужившее тріумфомъ для неизвѣстнаго побѣдителя, принадлежитъ, безъ сомнѣнія, тому же періоду времени, какъ и замокъ фараона, и какъ бы дополняетъ его. Археологи находятъ полное сходство стилей обѣихъ этихъ построекъ, и есть данныя предполагать, что въ этомъ зданіи обиталъ намѣстникъ великаго Рима. Кафъ Фираунъ такимъ образомъ является Преторіей, изъ которой своего рода лисостратонъ велъ путника черезъ тріумфальную арку прямо въ середину города, къ обоимъ величайшимъ храмамъ Петры и къ амфитеатру, къ которому шла самая большая улица города, придерживавшаяся теченія Моисеева ручья.
Таково въ общихъ и краткихъ чертахъ описаніе останковъ Петры, находящихся въ уади Муса. Мы понимаемъ хорошо, что сухимъ перечнемъ развалинъ, останковъ и пещеръ, какъ бы они ни были интересны, нельзя передать и десятой доли того, что просится на бумагу, тѣмъ болѣе, что руины Петры интересны главнымъ образомъ потому, что онѣ оригинальны и не похожи на другія великія развалины міра.
Перечисленными вкратцѣ замѣчательностями Петры собственно говоря и исчерпывается монументальная сторона этихъ замѣчательныхъ развалинъ; остаются еще новыя группы погребальныхъ гротовъ и пещеръ, которыми начинается и заключается Петра. Пещеры и могилы встрѣчаютъ насъ первыми, когда мы входимъ въ городъ камня, онѣ же и провожаютъ путника далеко за предѣлы собственно Петры.
Довольно впереди мы говорили о пещерныхъ сооруженіяхъ города-монолита, но мы не можемъ покинуть описанія этого послѣдняго, пока не скажемъ еще нѣсколько словъ о могилахъ и подземныхъ обиталищахъ Петры. Каменными дополненіями этихъ послѣднихъ являются еще многочисленные лѣстницы, каналы, водопроводныя трубы и цѣлыя улички, изсѣченныя прямо въ скалѣ, безо всякой помощи кладки и цементированія.
Мы имѣли случай впереди не разъ говорить о разнообразіи могилъ Петры, представляющихъ типы — отъ простой выбоины въ скалѣ до правильно изсѣченной камеры съ фасадомъ, колонками, фронтономъ и даже статуетками. Разнообразіе гротовъ, поразительное вблизи амфитеатра, дѣлается еще болѣе замѣчательнымъ, по мѣрѣ того, какъ мы подвигаемся далѣе, особенно вдоль обрывовъ, замыкающихъ Петру съ востока, гдѣ встрѣчаются самыя поразительныя по внѣшней отдѣлкѣ пещеры. Правда, количество этихъ послѣднихъ сравнительно не велико, и число гротовъ, украшающихъ обрывы сѣверной части уади Муса, какъ и боковыхъ ея продолженій, несравненно больше, но за то на величественныхъ скалахъ, высящихся съ востока надъ городомъ камня, путникъ останавливается невольно передъ многими могилами, даже послѣ того какъ видѣлъ чудеса Петры. Здѣсь сосредоточены лучшія могилы города и находится, такъ сказать, привиллегированное кладбище Петры, тогда какъ въ скалахъ, идущихъ къ сѣверу и западу отъ главныхъ развалинъ, погребены лица, не имѣвшія возможности изъ своихъ погребальныхъ гротовъ сдѣлать настоящіе храмы и дворцы. По серединѣ огромной каменной стѣны, царящей, можно сказать, надъ Петрой, находится знаменитая большая могила, гордящаяся справедливо тремя рядами хорошо сохранившихся колоннъ. Прекрасно обдѣланный фронтонъ этой огромной пещеры придаетъ ей издали видъ небольшого храма, изсѣченнаго въ камнѣ, и невольно останавливаетъ взоры путника своею массивностью и вмѣстѣ съ тѣмъ тщательностью отдѣлки. Какъ огромный орнаментъ, изваяна на красновато-сѣрой скалѣ эта колоннада, расположенная тремя рядами одна надъ другою и выступающая рельефно изъ камня рядомъ съ темными входами погребальнаго грота. Чувствуется что-то особенное, когда входишь подъ массивные таинственные своды этого подземелья, и невольно припоминаются такія же монументальныя сооруженія, которыя еще недавно приходилось видѣть въ верхнемъ Египтѣ — странѣ еще не вполнѣ разгаданной наукою.
Могилы съ колоннами, обточенными грубо по египетскому способу и съ входными отверстіями, украшенными скульптурными изображеніями, встрѣчаются по обѣимъ сторонамъ большой могилы; нѣкоторыя изъ нихъ подняты такъ высоко, что недоумѣваешь поневолѣ относительно тѣхъ пріемовъ, съ помощью которыхъ были обработаны эти пещеры. Тутъ же можно встрѣтить и лучшія изъ такъ называемыхъ могилъ съ урнами, которыя составляютъ особенность Петры. Украшенія въ видѣ продолговатыхъ урнъ не составляютъ принадлежности многихъ даже великолѣпныхъ могилъ Петры; они встрѣчаются только на гротахъ особаго типа и собраны извѣстными группами; можно думать, что урны украшали могилы или особыхъ привиллегированныхъ лицъ, или составляли особенность даннаго времени, своего рода моду, оставленную впослѣдствіи.
Урночки эти, болѣе или менѣе совершенно высѣченныя изъ того же камня, какъ и могилы, которыя онѣ украшаютъ, располагаются или сверху входного отверстія, или по бокамъ его, иногда въ особыхъ нишахъ; сравнительно въ рѣдкихъ случаяхъ выдѣлка ихъ произведена такъ тщательно, что онѣ совершенно отдѣлены отъ подлежащей скалы. На нѣкоторыхъ могилахъ, находящихся на продолженіи уади эс-Сикъ, изображеніе урны не изваяно, а только, такъ сказать, намѣчено; это — скорѣе попытка грубаго барельефа, а не скульптурнаго произведенія.
Самая большая изъ могилъ, украшенныхъ урною, находится недалеко къ югу отъ большой трехъэтажной могилы или храма, и сама представляетъ своего рода храмъ, отчасти похожій на Сокровищницу фараона. Небольшой портикъ изъ пилястровъ, высѣченныхъ въ толщѣ скалы, ведетъ въ большую погребальную камеру, не имѣющую ни украшеній, ни даже ниши. Строгое величественное впечатлѣніе, производимое этимъ огромнымъ погребальнымъ гротомъ, усугубляется еще болѣе простотою внѣшнихъ украшеній, не соотвѣтствующихъ его величинѣ и тщательности обработки. Большая урна, поставленная на особомъ пьедесталѣ надъ фризомъ, составляетъ главное украшеніе этой огромной могилы, смотрящейся прямо на главныя развалины Петры. Кромѣ этихъ главныхъ могилъ города камня можно было бы указать и на другія въ родѣ могилъ съ фасадами іонійскаго и коринѳскаго стиля, на могилы съ надписями, слѣдами барельефовъ, но ихъ въ общемъ такое разнообразіе, что потребовался бы цѣлый томъ для описанія всѣхъ погребальныхъ гротовъ Петры.
Для того, чтобы покончить свое описаніе могилъ каменнаго города, мы позволимъ себѣ сказать еще нѣсколько словъ относительно одинокихъ могилъ, изсѣченныхъ такъ оригинально изъ камня, что ихъ можно считать своего рода саркофагами, не вполнѣ отдѣленными отъ скалы, послужившей для нихъ матеріаломъ.
Такія могилы-саркофаги находятся во многихъ уголкахъ Петры среди массы могилъ всякаго другого рода; онѣ встрѣчаются и въ уади эс-Сикъ, и въ боковыхъ продолженіяхъ уади Муса. Общая форма ихъ болѣе или менѣе кубовидная, въ рѣдкихъ случаяхъ усѣченной пирамиды; основаніе ихъ никогда не отдѣляется отъ надлежащей скалы, такъ что ихъ можно сравнить съ значительными выступами камня, обдѣланными въ ту или другую форму и изсѣченными внутри на подобіе небольшой камеры. Эти оригинальныя могилы, составляющія также одну изъ характерныхъ особенностей Петры, можно разсматривать, какъ переходныя формы отъ каменныхъ гротовъ къ саркофагамъ; погребальная камера тутъ заключается не въ толщѣ скалы, а выдѣляется изъ нея со своими стѣнками, такъ сказать, совершенно вырубается изъ массы камня, съ которою она сливается лишь одною стороною, всего чаще основаніемъ. Вмѣстѣ съ круглыми домиками-навамисами Синайской пустыни могилы-саркофаги Петры представляютъ одну изъ самыхъ интереснѣйшихъ находокъ для антрополога, уже потому одному, что въ нихъ чаще, чѣмъ въ собственно погребальныхъ гротахъ, встрѣчаются останки погребенныхъ.
Но какъ ни интересны многочисленныя и разнообразныя могилы Петры, приковывающія все вниманіе путешественника, не надо забывать и другого рода монументовъ, созданныхъ рукою могучаго человѣка, изсѣкавшаго скалы. Памятники этого рода, правда, не такъ замѣтны, какъ храмы, зданія и великолѣпные погребальные гроты, но въ нихъ, какъ и въ этихъ послѣднихъ, сказывается все могущество троглодитовъ Петры. Если мы въ Палестинѣ удивляемся сравнительно незначительнымъ каменнымъ работамъ древнѣйшихъ ея обитателей, незнавшихъ иного способа строить изъ камня, какъ только изсѣкать изъ него, то удивленіе наше должно возрости еще болѣе при видѣ длинныхъ водопроводовъ и цѣлыхъ улицъ, высѣченныхъ въ скалахъ Петры. Самые значительные останки сооруженій этого рода видны на склонахъ горъ, поднимающихся къ сѣверо-востоку отъ привиллегированнаго кладбища Петры. Тамъ на многіе десятки саженей можно прослѣдить гигантскіе акведуки, проводившіе воду въ городъ камня изъ далекихъ горныхъ ключей. Петра, богатая живою водою, не нуждалась никогда въ цистернахъ — и вотъ почему мы не находимъ ни въ ней, ни въ ея окрестностяхъ этихъ сооруженій, которыми такъ богата сосѣдняя Палестина.
Въ противуположной сторонѣ отъ водопровода на сѣверо-западныхъ массивахъ Петры, какъ и въ нѣкоторыхъ другихъ мѣстахъ, можно видѣть другіе мегалитическіе останки — цѣлыя лѣстницы съ сотнями ступеней, высѣченныя также изъ камня. Не мало мнѣ приходилось видѣть въ своихъ странствованіяхъ по Востоку такихъ каменныхъ лѣстницъ, облегчающихъ подъемъ въ самыхъ дикихъ горныхъ тѣснинахъ, не мало наблюдалъ я сооруженій этого рода и въ горахъ Синая, но только лѣстницы, изсѣченныя на каменныхъ массивахъ Петры, заслуживаютъ названіе лѣстницъ гигантовъ. Сооруженія эти, изъ которыхъ самое поразительное находится въ сѣверо-западномъ углу Петры и ведетъ къ великолѣпнымъ развалинамъ Дейръ, въ самомъ дѣлѣ такъ поразительны, что они останавливаютъ вниманіе путника, даже видѣвшаго чудеса города камня. Глядя на эти прочныя ступени, начинаешь сомнѣваться въ томъ, что ихъ сдѣлали руки обыкновенныхъ смертныхъ, и въ воображеніи, склонномъ во всемъ видѣть чудеса, троглодиты Петры начинаютъ рисоваться настоящими титанами, способными раздвигать, поднимать и обтачивать горы. Небольшія лѣсенки, вырубленныя въ скалѣ, находятся и къ югу отъ амфитеатра; ихъ можно видѣть и повсюду на обрывахъ Петры, украшенныхъ рядами гротовъ и могилъ; каменныя ступени въ этихъ случаяхъ служили очевидно для облегченія подступа къ этимъ послѣднимъ, и ихъ можно разсматривать, какъ необходимыя дополненія къ воздушнымъ жилищамъ и могиламъ, помѣщеннымъ на обрывахъ скалъ.
VII.
[править]Измучившись страшно за день усерднаго изученія останковъ Петры, мы съ радостью пришли на отдыхъ къ своему становищу, перенесенному со ступенекъ амфитеатра немного поближе къ выходу изъ уади Сикъ въ самую середину развалинъ.
По прежнему мы стояли на весело журчащемъ ручейкѣ Неби-Муса среди цѣлаго хаоса камней и зелени, заглушающей мѣстами живую струйку воды; кругомъ насъ лежали безмолвныя руины, заселенныя нынѣ лишь ящерицами, змѣями, да летучими мышами; отовсюду смотрѣли на насъ черныя очи могилъ, со всѣхъ сторонъ высились огромныя скалы, надъ которыми, какъ царственная гора, поднимался массивъ Пеби-Харуна. Гробница великаго пророка какъ бы сторожила покой безмолвной Петры, пріютившейся внизу у ея подножія и заснувшей вѣчнымъ сномъ могилы; даже громы, грохочущіе порою съ вершины горы Аарона, не могутъ разбудить этого покоя, хотя отъ нихъ, какъ говорятъ бедуины, содрогаются горы и пустыня.
Недалеко отъ стоянки нашей поднимались развалины храма Солнца, немного въ сторонѣ высились трехъэтажныя руины замка фараонова, а за ними огромною массою возставали скалы, покрытыя рядами гротовъ и носившія на своей вершинѣ небольшіе останки стѣнъ и какихъ-то зданій болѣе позднѣйшей постройки. Сильная усталость не позволила мнѣ взобраться на вершину этого возвышенія, которое нѣкоторые путешественники считаютъ акрополемъ Петры, видя въ развалинахъ, находящихся тамъ, слѣды бывшаго укрѣпленія.
Если принимать, какъ мы сказали впереди, Кафъ Фируанъ за римскую преторію, соединенную широкимъ каменнымъ помостомъ съ тріумфальною аркою и храмомъ Солнца, то положеніе возвышенія, считаемаго акрополемъ, въ самомъ дѣлѣ на столько выгодно, что ему нельзя отказать даже въ стратегическомъ отношеніи. Расположенныя у западнаго входа въ Петру укрѣпленія этого акрополя могли упираться на крѣпкія позиціи, лежащія у подножія горы Оръ, тогда какъ юго-восточный доступъ въ Петру черезъ дикое и тѣсное ущелье эс-Сикъ самъ по себѣ представлялъ такія оборонительныя выгоды, что не нуждался въ укрѣпленіи позиціи.
Къ нашему костерку, вспыхнувшему очень ярко отъ массы смолистыхъ сучковъ тарфы, пришелъ въ этотъ день и старый шейхъ Эльджи и Петры. Мы приняли его ласково, любезно и даже съ нѣкоторымъ почетомъ, какъ и подобаетъ властелину этой мѣстности, но всѣ наши любезности не помогли намъ противъ козней старой лисицы. Почтенный шейхъ пришелъ къ костру своихъ гостей не для того, чтобы навѣстить ихъ, а потребовать добавочнаго бакшиша за нѣкоторыя покопки и находки, которыя мы сдѣлали сегодня и которыя, по его словамъ, не входили въ условленную плату, слѣдуемую только за простой осмотръ развалинъ. Разумѣется, на всѣ таковыя несправедливыя притязанія нахальнаго шейха мы отвѣтили полнымъ отказомъ, и когда негодяй вздумалъ насъ пугать тѣмъ, что не выпуститъ вовсе изъ уади Муса, мы обѣщали пробить себѣ выстрѣлами дорогу. На этомъ и окончились наши пререканія на этотъ день. Слѣдуя пословицѣ, что утро вечера мудренѣе, мы рѣшили, что на завтра обстоятельства укажутъ намъ, какъ поступить.
Положеніе наше въ эту ночь, проведенную въ Петрѣ, было далеко не изъ завидныхъ; хотя мы и надѣялись крѣпко на трусость арабовъ и шейха Эльджи, а также на престижъ Акабинскаго паши, котораго представляли его заптіи, тѣмъ не менѣе мы не могли спокойно провести этой ночи; старый шейхъ, какъ-бы выполняя часть своей угрозы, отнялъ у насъ и тѣхъ двухъ арабовъ, которыхъ со вчерашняго вечера приставилъ къ нашему каравану на все время его пребыванія въ Петрѣ. Окруженные врагами среди обстановки, какъ нельзя болѣе располагающей къ нападенію, не имѣя возможности, собственно говоря, сопротивляться бедуинамъ, если-бы они на самомъ дѣлѣ серьезно рѣшились добиваться отъ насъ требуемаго бакшиша, мы были въ положеніи птицы, запертой въ клѣткѣ, откуда не было никакого выхода. Разумѣется, въ эту ночь мы, не смотря на всю усталость, не рѣшились заснуть и караулили свой покой наравнѣ съ Рашидомъ и Ахмедомъ, вызвавшимися, ради своего господина, не смыкать очей. Верблюды наши на случай коварства со стороны туземцевъ, отъ которыхъ можно было ожидать всего, были привязаны поближе къ становищу, все имущество наше было собрано вмѣстѣ, а одинъ изъ моихъ арабовъ поочёредно дежурилъ на одной изъ возвышавшихся развалинъ, чтобы подмѣтить заранѣе приближающагося врага. Всѣ осторожности были однимъ словомъ приняты, и мы готовы были встрѣчать оружіемъ арабовъ, хотя и не особенно вѣрили въ возможность нападенія, въ чемъ убѣждалъ насъ и заптія изъ Акабы.
Закатилось солнце за зубчатые массивы отроговъ Неби Харуна, потускнѣли и засѣрѣли кровянокрасныя скалы уади Муса, тихая ночь стала спускаться снова на развалины Петры, и робко выглянули серебристыя звѣздочки съ непомутнѣвшей еще лазури. Мало-по-малу стали тонуть въ невидимой мглѣ и скалы, и развалины, и кусты зелени, среди которой бѣжалъ весело горный ручеекъ. Звуки ночи робкіе и не громкіе, но полные жизни, гораздо болѣе дѣятельной, чѣмъ въ часы ликующаго залитаго свѣтомъ дня, послышались отовсюду и слились въ одну общую гармонію ночи; чуткимъ ухомъ путника, привыкшаго къ звукамъ камней и пустыни, можно въ этой тихой мелодіи, исполняемой міромъ крошечныхъ созданій и милліонами былинокъ, слышать отдѣльныя не сложныя нотки, которыхъ только совокупность создаетъ гармонію ночи. Пока не слышно было унылаго крика шакаловъ, обильныхъ въ горахъ Петры, громче всѣхъ, казалось, пѣли цикады и большіе кузнечики развалинъ, какъ лучшіе солисты въ этой сложной гармоніи природы. Но вотъ гдѣ-то далеко, какъ будто въ глубинѣ каменныхъ могилъ, смотрящихъ на насъ отовсюду, заплакали жалобно шакалы, и горы Петры застонали ихъ голосами. Ночь, глубокая ночь спустилась надъ безмолвными руинами, среди которыхъ, какъ робкія птички, пріютились путники, пришедшіе изъ далекой пустыни.
Въ эту ночь мы не поддерживали долго костра отчасти изъ боязни служить прекрасною цѣлью для бедуинскихъ пуль; согрѣвши кое-какой ужинъ и напившись ароматнаго кофе, мы затушили костерекъ и расположились коротать ночь подъ защитою каменныхъ развалинъ. Храбрецъ Рашидъ отправился на развѣдки вдоль теченія Моисеева ручья, а Ахмедъ, отбывая свою очередь, залѣзъ на нашъ наблюдательный постъ и скрылся тамъ въ камняхъ, выставивъ наружу лишь свое длинное кремневое ружье.
Караванъ нашъ скоро такъ угомонился, что даже вблизи трудно было открыть его присутствіе; если бы не легкое довольное пофыркиваніе верблюдовъ и ихъ неугомонная жвачка, нашъ караванъ можно было-бы смѣшать съ черною массою камней, разбросанныхъ въ хаотическомъ безпорядкѣ въ уади эс-Муса. Въ то время, какъ въ ожиданіи своей очереди Юза и заптій дремали, закутавшись въ свои длинные плащи, я сидѣлъ, притаившись въ каменной выбоинѣ и наслаждался тишиною ночи, ея величавымъ спокойствіемъ и тѣми впечатлѣніями, которыя она порождала во мнѣ.
Въ эту ночь, не смотря на всю усталость, сонъ какъ будто бѣжалъ отъ моихъ очей; хотя сердце мое и было спокойно и я всего менѣе ожидалъ ночного нападеній, какъ ни пугали меня своими приготовленіями мои проводники, но все-таки я чувствовалъ, что по временамъ не совсѣмъ ровно бьется мое сердце, что настроеніе спутниковъ передается и мнѣ, и что легкая дрожь пробѣгаетъ порою по всему тѣлу, не смотря на то, что камни дышутъ зноемъ и теплотою. Въ эти минуты пристальнѣе всматривались въ окружающій мракъ зоркія очи, все тѣло какъ-то особенно нервно трепетало, и рука судорожно схватывалась за неизмѣнную берданку. Мнѣ казалось въ эти мгновенія, что судьба наша рѣшена, что намъ не выйти живыми изъ уади Муса, и что развалины Петры станутъ нашею могилою. Порою мерещились даже силуэты дикихъ бедуиновъ, вырисовывающіеся между камнями, и слышался шорохъ невѣдомыхъ враговъ, ищущихъ во мракѣ свои вѣрныя жертвы. Но проходило нѣсколько мгновеніи, — и тяжелые кошмары ночи упадали съ отяжелѣвшей груди; свѣтлѣе становились мысли, спокойнѣе билось сердце, раскрытыя широко очи не видѣли ничего кромѣ развалинъ да камней, и, вернувшись въ полное самосознаніе, я погружался снова въ созерцаніе ночи. А она была по прежнему спокойна и тиха; все также спали въ безмолвіи скалы, молчали каменныя могилы, кричали шакалы въ горахъ и ручеекъ пѣлъ свои нескончаемыя пѣсни. Порою въ кустахъ, что шли по теченію Айнъ Муса, слышались чьи-то легкіе осторожные шаги, порою осыпались камни подъ незримою ногою, но я былъ спокоенъ, потому что за меня бодрствовалъ Рашидъ; я узнавалъ его тихіе шаги, лязгъ его кремневаго ружья и легкій окрикъ его подобный крику куропатки. Но, если вѣрный Рашидъ былъ впереди, то на верху надъ моею головою бодрствовалъ не менѣе преданный мнѣ Ахмедъ; его темный силуэтъ выдвигался порою между камнями развалинъ, и тогда его можно было принять за каменную статую, изваянную на вершинѣ скалы.
Среди ночи выплыла снова давно ожидаемая нами луна; когда показалась она на просвѣтлѣвшемъ сѣверномъ горизонтѣ и облила своимъ фосфорическимъ сіяніемъ и небо и заснувшую землю, страхи ночи убѣжали сами собою, и еще спокойнѣе и свѣтлѣе стало на душѣ. Воротился изъ своей недалекой экскурсіи Рашидъ. Ахмеда смѣнилъ Юза, всѣ видимо пріободрились, только я по прежнему не могъ даже вздремнуть.
Дивная картина въ самомъ дѣлѣ разстилалась передъ моими глазами; словно по мановенію волшебнаго жезла перемѣнилась декорація, и вмѣсто мрачнаго однообразнаго колорита ночи, передъ нами встала вдругъ залитая золотистымъ сіяніемъ Петра. Красновато-огненная днемъ, она утонула теперь въ лунномъ свѣтѣ, какъ въ снопахъ электрическаго сіянія; не краски радуги переливались теперь на разноцвѣтныхъ скалахъ уади Муса, а блестки золота и серебра упали на нихъ съ залитаго свѣтомъ неба. Жаднымъ взоромъ поглощалъ я эту знакомую, но словно волшебствомъ преображенную картину, и въ сотый разъ въ этотъ день всматривался въ дивную панораму, открывавшую все новыя и новыя красоты.
Невдалекѣ отъ насъ залитая луннымъ сіяніемъ возвышалась огромная масса Кафъ Фирауна, немного поодаль отъ него красиво вырисовывалась на просвѣтленномъ небѣ изящная тріумфальная арка, повсюду возставали руины, обрызганныя золотомъ и серебромъ, а кругомъ, словно ряды каменныхъ исполиновъ, толпились обрывистыя скалы, смотрѣвшія тысячами зіяющихъ могилъ, какъ стоглазый аргусъ своими недремлющими очами. Еще величественнѣе и безмолвнѣе казалось огромное кладбище Петры, съ его храмами, дворцами, театрами и рядами безчисленныхъ могилъ; оно словно ожило немного подъ ласкающимъ сіяпіемъ луны, какъ оживаетъ и днемъ на палящихъ лучахъ солнца, но это подобіе жизни, даруемое свѣтомъ даже мертвой руинѣ, таетъ вмѣстѣ съ блескомъ свѣтила, уходящаго на зарѣ съ небосклона.
Тихо и безмятежно, не смотря на всѣ страхи, прошла для насъ вторая и послѣдняя ночь подъ Петрою. Почти не смыкая глазъ, просидѣлъ я, любуясь ею, въ своемъ уютномъ каменномъ уголкѣ. Не успѣвъ познакомиться съ великими руинами, я уже прощался съ ними; не смотря на недолгое знакомство съ Петрою, она казалась мнѣ уже близко знакомою и дорогою. Что-то связывало меня съ этими безмолвными развалинами, что-то тянуло еще остаться въ нихъ, побродить среди каменныхъ останковъ, полазать по обрывамъ и пещерамъ, хранящимъ неразгаданныя тайны могилы. Вглядываясь въ сотый разъ въ эти ряды изсѣченныхъ въ толщѣ камня гротовъ, я перебиралъ въ своей головѣ всѣ представленія, которыя уже успѣли зародиться въ ней передъ страницами не прочитанной каменной книги. Великая Петра представлялась мнѣ въ самомъ дѣлѣ огромною каменною книгою, въ которой многое еще остается не прочитаннымъ и не прочитается никогда. Древніе народы Сумира и Аккада начертали на камнѣ цѣлыя библіотеки, оставленныя ими въ назиданіе отдаленному потомству, но троглодиты Петры не оставили ничего кромѣ ряда молчаливыхъ пещеръ. Быть можетъ, позднѣйшіе изслѣдователи, которымъ удастся произвести раскопки въ Петрѣ, и раскроютъ тайны этихъ пещерныхъ сооруженій и заставятъ ихъ говорить, но пока — мы очень и очень немного знаемъ о Петрѣ — той великой и древней Петрѣ, которая служила столицею хоритовъ и сыновъ библейскаго Эдома.
Пещеры и гроты Петры могутъ представить рядъ разгадокъ на многіе вопросы первобытной жизни человѣчества; но не великолѣпные останки въ родѣ Хазнетъ Фирауна отвѣтятъ на эти вопросы антрополога, а тѣ скромные и не бросающіеся на видъ гроты, что висятъ на обрывахъ скалъ, не останавливая вниманія путника простотою и строгостью своего очертанія. Будущему изслѣдователю Петры предстоитъ указать на историческое развитіе этой послѣдней и показать среди великолѣпныхъ пещеръ тѣ простые гроты, которые ископалъ себѣ въ жилье первобытный насельникъ этихъ горъ полудикій троглодитъ. Среди массы пещеръ, кажущихся издали погребальными гротами, будущій изслѣдователь долженъ отдѣлить могилы отъ пещерныхъ жилищъ и показать, путемъ какого постепеннаго развитія обитатель Петры пришелъ отъ вырубки себѣ простой пещеры для жилья до изваянія цѣлаго дворца изъ скалы, и отъ высверливанія простой ямины для тѣла своего ближняго до созиданія цѣлой погребальной храмины въ толщѣ каменнаго массива на подобіе гротовъ большой могилы. Быть можетъ, позднѣйшій изслѣдователь Петры будетъ на столько счастливъ, что въ глубинѣ многочисленныхъ древнихъ могилъ онъ отыщетъ и останки первобытнаго насельника Петры или предметы его домашняго обихода, и тѣмъ прольетъ свѣтъ на неизвѣстное прошлое этого оригинальнаго города. Тогда, быть можетъ, будутъ прочтены каленныя страницы огромной книги загадокъ, которую теперь представляетъ Петра, и найдется давно искомый ключъ, что дастъ возложность разобрать и таинственныя письмена небатеевъ, начертавшихъ цѣлыя книги на мощныхъ расписныхъ скалахъ Синая.
А пока… пока у насъ нѣтъ ни точныхъ данныхъ о всѣхъ пещерныхъ сооруженіяхъ Петры, ни останковъ древняго населенія, высѣкавшаго цѣлыя скалы, никакихъ слѣдовъ первобытныхъ троглодитовъ, знакомыхъ еще во времена Моисея — настоящая Петра, помимо развалинъ греко-римской эпохи, останется огромною могилою, большою каменною книгою, страницы которой мы еще не умѣемъ понимать.
И задумываясь въ чудную лунную ночь надъ безмолвными развалинами Петры, подъ сильными впечатлѣніями, которыя приходятъ сами собою, припоминаются невольно росказни мѣстныхъ арабовъ, окружившихъ Петру ореоломъ поэтическихъ легендъ. Хочется вѣрить многому, что говорятъ туземцы, видѣть ихъ очами, слушать то, что они слышатъ, понимать согласно ихъ поэтическому разумѣнію. Петра слишкомъ чудесна для того, чтобы хладнокровно и аналитически смотрѣть на нее; надобны краски художника и фантазія араба, чтобы достойно описать этотъ городъ-монолитъ, какимъ-то чудомъ очутившійся въ горной пустынѣ.
Мою безсонницу, вызываемую отчасти созерцаніемъ дивной ночи и развалинъ, которыя приходится завтра на-вѣки покидать, раздѣляли, повидимому, хотя и по другой причинѣ, мои проводники. Мнѣ казалось, что я понималъ ихъ душевное состояніе, возбуждаемое не столько страхомъ ночного нападенія, о которомъ послѣ полуночи всѣ стали какъ-то забывать, а тѣми росказнями, что вчера мы слышали отъ Мамета и его товарища — бедуина Эльджи. Мои храбрые и достойные, но крайне суевѣрные арабы, которыхъ за долгое время своего путешествія я успѣлъ хорошо узнать, наслышавшись о джинахъ и тѣняхъ, блуждающихъ по развалинамъ Петры, по всей вѣроятности, боялись этихъ послѣднихъ въ десять разъ болѣе, чѣмъ бедуиновъ пустыни. Это понялъ я уже по ихъ особому нервному возбужденію и по тѣмъ отрывочнымъ словамъ, которыя мнѣ удалось слышать. Украдкою я подсмотрѣлъ даже, какъ одинъ изъ храбрыхъ солдатъ Акабинскаго паши вынималъ какіе-то хеджабы (талисманы), висѣвшіе у него на груди, по всей вѣроятности, въ защиту отъ грозныхъ джиновъ горной пустыни.
— Не слѣдуетъ проводить ночи въ развалинахъ, обратился и ко мнѣ однажды въ общемъ менѣе суевѣрный Ахмедъ; Аллахъ не любитъ хараба (развалинъ), и въ нихъ потому поселяются джины пустыни; лишь невѣрные и полные грѣхами города обращаетъ въ развалины Вѣчный; города угодные Аллаху стоятъ незыблемо, какъ высокія скалы, и самое время не посмѣетъ къ нимъ прикоснуться. Мусульманинъ избѣгаетъ потому хараба; лишь любопытные ференги ищутъ ихъ въ самой пустынѣ; города правовѣрныхъ не разрушитъ Аллахъ, ихъ не засыплетъ песками и пустыня…
Правъ или не правъ былъ мой добрый Ахмедъ, но въ эту ночь мнѣ казалось, что онъ говоритъ правду. Отчего же въ самомъ дѣлѣ разрушены великолѣпная Пальмира, великій Вавилонъ, обширная Ниневія и чудесный городъ Солнца — Баальбекъ, отчего засыпаны песками многіе города Синайской пустыни, а каменная Петра, которую не можетъ разрушить самое время, забыта людями и превратилась въ огромную безмолвную могилу? Вѣдь рядомъ съ ними существуютъ до-селѣ ничтожные въ древности города, и безславныя прозвища ихъ заслоняютъ нынѣ многія громкія нѣкогда имена. Никакіе погромы и разрушенія не могли стереть съ лица благословеннаго Іерусалима, древняго Хеврона, стараго Дамасска и едва не современной Ною Яффы; они стоятъ, развиваются и растутъ, тогда какъ пустыня уже много столѣтій засыпаетъ песками славную Пальмиру, а пещерный городъ Бетъ Джибринъ и каменная Петра, изсѣченная въ скалахъ, захирѣли, запустѣли и обратились въ огромныя безвѣстныя могилы. Великій Аллахъ, отличающій невинныхъ отъ виноватыхъ, «наказалъ послѣднихъ и возвысилъ первыхъ; однимъ подобаетъ раститися, другимъ же подобаетъ умалятися». Съ своей точки зрѣнія былъ правъ мой добрый Ахмедъ…
Какъ ни длинна показалась намъ всѣмъ почти безсонная ночь, но все-таки я скорѣе удивился, когда однажды, открывъ глаза послѣ минутнаго полузабытья, увидалъ, что сѣровато-синяя макушка Неби Харуна вдругъ порозовѣла и что легкій розовый оттѣнокъ побѣжалъ по всему небосклону. Начиналось утро, и на встрѣчу ему изъ густой заросли олеандровъ понеслись скромныя пѣсни невидимаго пернатаго пѣвца. Верблюды наши, отпущенные на свободу, давно уже разбрелись на прохладцѣ пощипать жесткой травы и напиться свѣжей водицы изъ Моисеева ручья.
Съ солнышкомъ, птичками и верблюдами проснулись и люди, почти не спавшіе всю ночь и прокараулившіе ее на пролетъ; не освѣженные благодатнымъ сномъ, они встали со своего твердаго ложа и принялись за обычныя занятія усталые, истомленные, но готовые на новые лишенія и труды… Пора въ путь!..
— Шеіиллу, нагружайся, скомандовалъ я, выходя изъ своего полусоннаго состоянія, — и все вокругъ меня засуетилось… Безъ завтрака и утренняго кофе мы старались скорѣе сняться съ опаснаго мѣста и уйти подальше отъ бедуиновъ Эльджи.
VIII.
[править]Яркій солнечный день между тѣмъ разгорался съ тѣмъ блескомъ и великолѣпіемъ, которые можно наблюдать только въ царствѣ солнца и свѣта — пустынѣ. Краски крови, пурпура и огня заиграли на расписныхъ скалахъ Петры, развалины какъ бы ожили на ласкающихъ лучахъ солнца, и по нимъ побѣжали веселыя ящерицы, блестя своими разноцвѣтными спинками.
Скоро собраны были всѣ наши пожитки, нагружены верблюды, и нашъ караванъ двинулся медленно, но величаво черезъ поле, усѣянное развалинами Петры. Пройдя замокъ фараоновъ и минуя подножье массива, на которомъ возвышались останки акрополя Петры, мы покинули широкую уади Муса и вошли снова въ узкую долину, извивающуюся между скалами и составляющую продолженіе уади эс-Сикъ. Послѣ нѣкотораго простора, къ которому мы немного уже привыкли во время полутора-суточнаго пребыванія на мѣстѣ древняго города камня, мало по малу сдвигавшее свои стѣны ущелье казалось намъ уже настоящимъ каменнымъ корридоромъ, проводившимъ отъ развалинъ Петры къ подножію Неби-Харуна. И душно, и тѣсно, и темно было раннимъ утромъ въ этомъ дикомъ ущельѣ, еще не освѣщенномъ лучами восходящаго солнца. Накаленныя за вчерашній день отвѣсныя скалы до самаго слѣдующаго утра не могли выдохнуть всего полученнаго жара и дышали даже теперь сухимъ истощающимъ силы зноемъ перегрѣтаго камня.
Къ счастью, однако мы не долго шли глубиною ущелья и скоро начали подъемъ на горы по направленію къ сѣверо-западу, куда повели насъ каменныя ступени, высѣченныя въ скалахъ; подъемъ былъ очень не легокъ, особенно для нашихъ верблюдовъ, которые еле цѣплялись по наклонамъ скользкихъ камней, отполированныхъ временемъ и ступнями древнихъ людей. Порою проводники должны были помогать чуть не скатывавшимся животнымъ и поддерживать грузы, балансировавшіе на ихъ горбахъ. Оставивъ свой караванъ на его трудномъ подъемѣ, я одинъ съ Рашидомъ отправился по узенькой тропинкѣ, отмѣченной мѣстами остатками изсѣченныхъ въ камнѣ ступеней. Въ этомъ мѣстѣ очевидно во времена процвѣтанія Петры шла хорошо содержимая дорога, которая вела путниковъ по кратчайшему направленію изъ уади Сикъ къ одному изъ величайшихъ зданій Петры эд-Деиръ. Путь болѣе употребительный проходитъ нѣсколько восточнѣе направленія, взятаго нами, и ведетъ черезъ знаменитую каменную лѣстницу, прорубленную въ скалахъ почти на цѣлыя три четверти версты.
Ошибка нашего проводника — солдата изъ Акабы, указавшаго болѣе западное направленіе, стоила намъ громадной затраты силъ и труда, не вознаграждаемой даже тѣмъ, что на этомъ малоупотребительномъ пути мы встрѣтили нѣсколько интересныхъ могилъ. Почти цѣлый часъ карабкались мы по этой небольшой тропинкѣ, проходившей черезъ небольшую тѣснину между обрывистыми скалами, покрытыми по прежнему сотнями погребальныхъ пещеръ. Дорога была ужасна по массѣ небольшихъ и крупныхъ камней, лежавшихъ на пути и затруднявшихъ каждое движеніе; не помогали мѣстами и каменныя ступени, недававшія опоры ногѣ, скользившей по отполированному камню. Всего любопытнѣе на этой дорогѣ были каменныя лѣстницы, восходившія по обрывамъ скалъ или цѣплявшіяся по ихъ выступамъ вдоль многочисленныхъ могилъ. Мѣстами отлично можно было прослѣдить отношеніе этихъ послѣднихъ къ каменнымъ лѣстницамъ, спускамъ и терассамъ, служившимъ для сообщенія съ выдолбленными скалами, вмѣщавшими кладбище обитателей Петры.
Наконецъ, послѣ часового усилія, разбивъ себѣ всѣ ноги и колѣна въ кровь, мы выбрались къ послѣднему изъ чудесъ города-монолита — самому огромному изъ сооруженій, высѣченныхъ въ камнѣ, носящему нынѣ скромное названіе обители или монастыря эд-Деиръ.
Все необыкновенно и поразительно вокругъ этого громаднаго сооруженія, превосходящаго по своимъ размѣрамъ даже Сокровищницу фараона; оно производитъ сильное впечатлѣніе даже на человѣка, видѣвшаго развалины Пальмиры, Баальбека и Петры. Представьте себѣ дикую панораму обнаженныхъ обрывистыхъ скалъ, отливающихъ зловѣщими красными цвѣтами; небольшая площадка, расположенная на значительной высотѣ, царящей надъ всѣми развалинами Петры, сравненная рукою человѣка и обставленная дикими скалами, неправильнаго очертанія, служитъ подножіемъ этому великому зданію, тогда какъ вершина горнаго массива — его основаніемъ и стѣною. Огромный массивъ, выстоящій надъ группою меньшихъ вершинъ, послужилъ тою каменною глыбою, изъ которой могучій троглодитъ Петры изваялъ этотъ дворецъ или храмъ. На немъ человѣкъ словно хотѣлъ доказать все свое могущество надъ косною природою и дѣйствительно одержалъ побѣду. Онъ взялъ вершину горнаго массива, смотрящуюся гордо къ небу, и обработалъ ее, какъ простую глыбу мрамора, согласно своей потребности и капризу. Изваявъ скалу снаружи, онъ прорубилъ глубоко ея толщу, превратилъ часть ея во внутренность огромнаго двухъ-этажнаго зданія; не довольствуясь этимъ, онъ обравнялъ самыя скалы, срѣзалъ ихъ вершины, отполировалъ обрывы, обрубилъ выстоящіе камни и, наконецъ, чтобы устроить доступы и спуски къ далеко ниже лежащей Петрѣ, онъ образовалъ искусственное ущелье и изсѣкъ цѣлыя лѣстницы въ послушныхъ его волѣ скалахъ. Нигдѣ въ другомъ мѣстѣ въ окрестностяхъ Петры нельзя встрѣтить такого огромнаго количества этихъ каменныхъ спусковъ и подъемовъ, обработанныхъ рукою человѣка, превратившаго цѣлыя скалы въ огромный улей съ безчисленными ячейками, гнѣздами и ходами.
Эд-Деиръ на видъ кажется почти въ два раза болѣе Сокровищницы фараона, но архитектурный стиль его далеко не такъ хорошо выдержанъ, какъ на фасадѣ этой послѣдней. Тутъ нѣтъ красивой колоннады, портика и изящныхъ башенокъ, вѣнчающихъ Хазнетъ Фираунъ; здѣсь все громоздко, массивно, хотя и не лишено гармоніи и изящества. Линіи далеко не такъ красивы, какъ въ другихъ выдающихся строеніяхъ Петры, но рядъ дорическихъ колоннъ, поддерживающихъ нижній фронтонъ, производитъ хорошее впечатлѣніе, говорящее о греко-римскомъ стилѣ. На этомъ зданіи впрочемъ гораздо болѣе, чѣмъ на другихъ, сказалось то сильное особенное вліяніе мѣстнаго зодчества, развивавшагося на обработкѣ скалъ и выдѣлкѣ пещеръ, которое не могло быть ослаблено даже римлянами, пытавшимися пересоздать Петру по своему образцу. Между рядами колоннъ находится и входъ въ это огромное святилище, не украшенный, какъ въ Сокровищницѣ фараона, рядами орнаментовъ и нишъ; тутъ все просто, по возможности не сложно, но за то не лишено оригинальности. Все зданіе, напоминающее въ общемъ отчасти древніе египетскіе храмы, еще болѣе просто въ своей внутренности, почти лишенной всякихъ украшеній. Гладкія стѣны, какія-то камеры, ступени — все это производитъ подавляющее впечатлѣніе, тѣмъ болѣе сильное, что внутренность святилища плохо освѣщена. Полукруглая ротонда, составляющая особенность эд-Деира, служитъ своего рода украшеніемъ этого оригинальнаго зданія, увѣнчаннаго двумя фронтонами, но кажущагося все-таки какъ-бы недоконченнымъ, благодаря отсутствію верхнихъ украшеній. Огромная галлерея, цѣликомъ высѣченная изъ камня, стоитъ на рядѣ вышеописанныхъ колоннъ и придаетъ особую физіономію всему зданію, похожему отчасти на корму прежнихъ кораблей; отверстія верхняго этажа и второй фронтонъ еще болѣе увеличиваютъ это сходство. На галлерею и въ помѣщеніе второго этажа идутъ достаточно сохранившіеся доступы. Повидимому, верхняя часть эд-Деира въ прежнее время была доступна и со стороны скалы, съ которою она составляетъ неразрывную часть, и такимъ образомъ представляла совершенно самостоятельное сооруженіе.
Нечего и говорить, что съ галлереи и верхняго этажа эд-Деира открывается одна изъ лучшихъ панорамъ въ окрестностяхъ Петры. Вокругъ виднѣется цѣлый амфитеатръ разнообразныхъ по цвѣту, формѣ и очертанію горъ; огромныя каменныя массы какъ бы стѣснились къ той скалѣ, въ которой высѣченъ этотъ дивный храмъ. Насупротивъ колоссальною массою, облитою солнечнымъ сіяніемъ и блистающею яркими цвѣтами, высится двойною вершиною величественный Неби-Харунъ; отъ него пошли во всѣ стороны, какъ дѣти отъ своего отца, небольшіе кресты и массивы, разбившіеся на отдѣльные каменные островки, образованные дикими ущельями и тѣснинами, что прорѣзываютъ горную массу Петры и расчленяютъ ее, какъ и главный массивъ Синая. Уади Муса, тѣснина эс-Сикъ и побочныя лощины, дополняющія ложе древняго озера, на которомъ расположились останки великой Петры, виднѣются внизу, какъ огромная каменная дебрь, наполненная скалами, развалинами и глыбами красновато-сѣраго камня. Повсюду виднѣются зіяющія отверстія погребальныхъ гротовъ, обломки скалъ и кучи камней, словно великіе останки отъ гигантской работы титановъ, обращавшихся съ горами, какъ съ глыбами мрамора для ваянія. Среди этой дикой, но величественной дебри, гдѣ царитъ одинъ холодный камень, нагрѣваемый лучами палящаго солнца, лишь рѣдкими оазисами или пятнами виднѣется растительность, служащая скорѣе украшеніемъ расписного камня, чѣмъ живымъ покровомъ и защитою…
На сколько красивъ и поразителенъ видъ съ галлереи эд-Деира, господствующаго надъ всею окружающею, мѣстностью, на столько мрачно и уныло въ его огромной, но пустой внутренности, куда проникаетъ мало дневного свѣта, гдѣ вѣетъ холодомъ, мракомъ и могилой. Съ какимъ-то особеннымъ трепетомъ я вступалъ въ эти обширныя камеры, изсѣченныя рукою титаническаго человѣка, и невольно возникалъ въ моемъ аналитическомъ умѣ неотвязчивый вопросъ о цѣли и задачѣ такой монументальной постройки.
Она могла быть, собственно говоря, и огромною могилою или, скорѣе сказать, усыпальницею обширнаго семейства; за то говорила, между прочимъ, и крайняя простота ея внутренной отдѣлки, напоминающая вполнѣ другіе, даже великолѣпные погребальные гроты Петры, но какъ то не хотѣлось мириться съ мыслью, что. величественное сооруженіе эд-Деира ничто иное, какъ колоссальная могила. Къ чему же тогда для такой усыпальницы такое царящее среди всей окружающей мѣстности положеніе, къ чему все это великолѣпіе и колоссальность постройки, къ чему верхняя галлерейка и ротонда, къ чему эта огромная масса труда, приложеннаго къ обработкѣ цѣлыхъ скалъ, къ ненужному для могилы выравненію передней площадки и къ изсѣченію длинныхъ каменныхъ лѣстницъ и доступовъ, тянущихся въ общей сложности на нѣсколько верстъ въ окружности одного эд-Деира? Не служило-ли скорѣе это огромное пещерное сооруженіе, достойное великой Петры, однимъ изъ храмовъ или святилищъ, поставленныхъ въ честь невѣдомыхъ божествъ, которымъ поклонялись троглодиты этихъ горъ, сыны Эдома, набатеи и позднѣйшіе обитатели Петры? За это предположеніе говоритъ вся обстановка этого дивнаго, по всей вѣроятности, не оконченнаго сооруженія, его выстоящее положеніе въ виду гробницы Аарона, смотрящейся на него съ вершины Неби-Харуна, лѣстница титановъ, ведущая сюда изъ Петры, срѣзанныя горы и сравненныя скалы, послужившія для его подножія… Быть можетъ, храмъ этотъ, какъ и большой храмъ Петры, былъ посвященъ великому божеству Солнца и воздвигнутъ на вершинѣ высочайшаго массива для того, чтобы отображать первымъ лучи восходящаго свѣтила и послѣднимъ его провожать… Въ Сиріи и Финикіи — странахъ, особенно приверженныхъ культу солнца, есть много храмовъ, посвященныхъ лучезарному божеству, но прячущихся во тьмѣ подземелій, словно для того, чтобы символизировать закатъ солнца въ таинственный мракъ ночей; въ глубинѣ этихъ гротовъ и подземелій всегда производились самыя дикія и сладострастныя оргіи въ честь умирающаго и воскресающаго вновь Свѣтила — и нѣтъ потому ничего удивительнаго, что и подземелья эс-Деира могли служить однимъ изъ такихъ полумрачныхъ храмовъ солнца, въ которыхъ ликованія во свѣтѣ блистающаго дня смѣнялись необузданными оргіями, совершаемыми подъ покровомъ темныхъ ночей…
Я не знаю, на сколько правы мои сужденія относительно назначенія эд-Деира, но для меня лично это величайшее изъ сооруженій Петры останется навсегда храмомъ Солнца въ полномъ смыслѣ значенія этого слова. Сооруженіе, достойное съ наружнаго вида своего назначенія, оно цѣлый день было залито лучами аравійскаго солнца, какъ подземный храмъ, оно давало пріютъ для чествованія свѣтила въ то время, когда это послѣднее уходило за горизонтъ. Съ чувствомъ особеннаго благоговѣнія ко всѣмъ таинственнымъ останкамъ старины я входилъ въ огромныя вмѣстилища этого храма. Масса разноцвѣтныхъ ящерицъ, населявшихъ развалины, встрѣтила меня у порога древняго святилища, стаи нетопырей и горныя совы привѣтствовали мое появленіе внутри колоссальнаго храма. Другихъ обитателей нѣтъ въ этихъ обширныхъ подземеліяхъ, хотя слѣды закоптѣлости на стѣнахъ указываютъ на случайныхъ посѣтителей. Когда я зажегъ двѣ свѣчи для того, чтобы осмотрѣть лучше внутренность эд-Деира, надъ головою моею поднялся такой страшный шумъ, что я поспѣшилъ къ выходу изъ подземелья. Стаи нетопырей и совъ, испуганныя неожиданнымъ появленіемъ свѣта, взлетѣли и начали метаться по сводамъ огромнаго храма. Нѣкоторыя испуганныя животныя бросились къ выходу изъ подземелья, но яркій солнечный день ослѣпилъ ихъ глаза и они поспѣшили вернуться, предпочитая слабый свѣтъ свѣчей ослѣпляющему сіянію солнца…
Немного побылъ я во внутренности эд-Деира, но нечего тамъ особеннаго и смотрѣть. На ступеняхъ древняго храма въ прохладной тѣни, усиливаемой еще свѣжимъ дыханіемъ подземелья, мы наскоро позавтракали, успѣли сварить даже кофе; а потомъ, когда подошли наши верблюды, начали осторожный спускъ съ возвышенности эд-Деира по направленію къ подножію Неби-Харуна…
Если труденъ былъ подъемъ сюда со стороны Петры, то спускъ былъ еще тяжелѣе, не смотря даже на то, что мѣстами въ камнѣ встрѣчались глубокія выбоины, облегчавшія схожденіе и дававшія твердый устой ногѣ. Масса отдѣльныхъ камней, нагроможденныхъ въ какомъ-то хаотическомъ безпорядкѣ, еще болѣе усиливала трудность пути, особенно тяжелаго на лучахъ уже начавшаго сильно припекать солнца. Также какъ и на Подъемѣ, я вмѣстѣ съ Рашидомъ и однимъ изъ солдатъ Акабы шелъ впереди своего каравана, не удаляясь впрочемъ отъ него такъ, чтобы потеряться съ виду. Мы могли еще сильно опасаться какой-нибудь засады, или нападенія со стороны неудовлетвореннаго шейха Петры и Эльджи. Хотя опасность эта, уменьшавшаяся съ каждымъ шагомъ по мѣрѣ нашего движенія отъ уади Муса, и была все-таки весьма возможна, но признаюсь — я какъ-то не вѣрилъ даже возможности нападенія. Яркій солнечный день, бодрость духа и тѣла, еще не сокрушенная зноемъ и истомой, и убѣжденіе въ полной удачѣ, сопровождавшей насъ доселѣ во всѣхъ мыканіяхъ по Синайской пустынѣ, вселяли въ меня какую-то особенную беззаботность и увѣренность, и я смѣялся надъ предосторожностями, которыя принимали мои проводники и солдаты.
Такъ какъ мы, благодаря адскимъ свойствамъ дороги, подвигались не особенно быстро, то я имѣлъ полную возможность осматривать внимательно мѣстность, которую мы проходили. Дикая кяменная дебрь, мѣстами лишенная даже былинки, окружала насъ со всѣхъ сторонъ; кругомъ были одни красноватые, желтые и пестрые камни, отражавшіе солнечное сіяніе до того нестерпимо, что глаза слезились даже подъ двойными дымчатыми консервами. Развалины Петры уже оставались за нами; высокія красновато-сѣрыя скалы прикрыли ихъ отъ нашихъ глазъ; еще виднѣлись первое время ряды многочисленныхъ погребальныхъ пещеръ, но и онѣ мало по малу стали пропадать, словно знаменуя уходящему путнику, что Петра осталась уже далеко назади.
Вмѣстѣ съ Петрою для нашего небольшого каравана оставались назади и опасности, которыя могли поставить намъ на каждомъ шагу корыстолюбивые и жадные бедуины. Правда, далеко еще не все миновало для насъ, и мы могли не разъ очутиться въ засадѣ среди горныхъ тѣснинъ, но кругомъ насъ, къ счастью; не было и признаковъ присутствія человѣка, котораго одного изо всѣхъ живыхъ тварей мы имѣли право избѣгать. Вчера еще на столько требовательные и нахальные бедуины Эльджи не показывались, словно убѣдившись, что у насъ имъ не взять ничего ни запугиваніями, ни силой.
Часа черезъ полтора нелегкаго спуска отъ Дейра мы подошли по подножію Неби Харуна; хотя дорога туда, какъ говорили мнѣ, не особенно тяжела, но я не рѣшился сдѣлать подъема на библейскую гору Оръ, боясь, чтобы арабы Петры не вздумали наверстать потерянные бакшиши и не задержали насъ при выходѣ изъ горъ въ широкую и пустынную уади эл-Араба. Счастливо вырвавшись изъ тѣснинъ Петры, мы уже не хотѣли рисковать, теряя массу времени на посѣщеніе мало интересной горы, тѣмъ болѣе, что мои солдаты не особенно дружелюбно относились къ арабамъ, живущимъ на вершинѣ Неби-Харуна и стерегущимъ гробницу великаго пророка и прахъ погребенныхъ тамъ своихъ соотечественниковъ-бедуиновъ окружающей пустыни.
Изъ разспросныхъ свѣдѣній, собранныхъ мною у Мамета и обоихъ солдатъ, не разъ побывавшихъ на вершинѣ Неби Харуна, я могу сообщить слѣдующее.
Гора Оръ, извѣстная еще со временъ Моисея и служащая могилою брата его Аарона, является однимъ изъ многочисленныхъ мѣстъ поклоненія для мусульманъ; сюда заходятъ во множествѣ благочестивые хаджи на пути изъ благословенныхъ городовъ Эль-Кудса (Іерусалима) и Эль-Халиля (Хеврона) къ священнымъ городамъ Геджаса. Кабръ Неби-Харунъ — гробница пророка Аарона, погребеннаго, по древнѣйшему преданію, на высокой горѣ Оръ среди пустыни во время 40-лѣтняго блужданія, безъ сомнѣнія, должна быть, отнесена къ апокрифическимъ святынямъ мусульманской религіи. Быть можетъ, первосвященникъ Израиля и былъ погребенъ на этой высочайшей послѣ Сербаля и Синая горѣ пустыни Исхода, но во всякомъ случаѣ Кабръ Неби-Харуна весьма недавняго происхожденія и не восходитъ даже къ первымъ вѣкамъ ислама. Небольшая четырехугольная мечеть, содержащая гробницу первосвященника, построена такъ бѣдно, что ее не украшаютъ даже останки древнихъ камней, пошедшихъ на ея созиданіе. Самая гробница сложена также изъ известковаго камня и обмазана цементомъ на подобіе того, какъ сдѣлана и гробница царя Давида на горѣ Сіонѣ возлѣ Іерусалима. Одна эта бѣдность сооруженія такихъ великихъ святилищъ ислама, какъ могилы пророковъ Моисея, Аарона, Давида и др. уважаемыхъ святыхъ мусульманскаго міра, показываетъ ихъ апокрифическое значеніе. Очевидно, что преданія, указывающія на подлинность тѣхъ или другихъ святилищъ ислама, относятся ко временамъ позднѣйшимъ и не восходятъ даже ко временамъ первыхъ халифовъ, которые созидали великолѣпные храмы на мѣстахъ поклоненія мусульманъ. Таковы святилища Іерусалима, Дамасска, Каира, Хеврона, Мекки, Медины и др. священныхъ городовъ ислама.
Не смотря на бѣдность мечети Неби-Харуна, возлѣ нея есть много останковъ, указывающихъ на прежнее значеніе горы Оръ, если не для магометанина, то для іудеевъ и христіанъ. Здѣсь въ древности, безъ сомнѣнія, существовали обширныя постройки, отъ которыхъ остались фундаменты, колонны и большія подземелья, служившія храмами и жилищами. Вершина Неби-Харуна съ далекой древности пользовалась также значеніемъ великой усыпальницы для окрестныхъ обитателей горной страны Петры и пустыни. Нѣтъ сомнѣнія, что многіе гроты, ископанные на ея склонахъ, современны первичнымъ троглодитамъ этой страны; во времена же процвѣтанія Петры массивъ Аароновой горы не пользовался особымъ значеніемъ, потому что тамъ не находится руинъ, достойныхъ города-монолита. По нѣкоторымъ даннымъ можно думать, что на вершинѣ и на склонѣ горы Оръ были сооруженія первыхъ вѣковъ христіанства; и возлѣ самой Кабръ Неби-Харунъ нѣкоторые путешественники указываютъ на развалины христіанскаго Монастыря.
Можно думать также, хотя это мнѣніе наше не основано ни на какихъ фактическихъ данныхъ, что гора Ааронова, почитаемая евреями со времени исхода, въ эпоху процвѣтанія царства Іудейскаго имѣла также своего рода святилища, посѣщаемыя благочестивыми поклонниками изъ Палестины, На это указываютъ, впрочемъ, многочисленныя надписи на древнееврейскомъ языкѣ, сдѣланныя на скалахъ и камняхъ вершины библейскаго Ора, съ которой разстилается чудный видъ не только на всю область Петры, но и на длинную уади Араба, какъ и пустыни Синая, Моавіи и Идумеи. Обширная пустыня Исхода, окаймляемая на сѣверѣ синѣющими массивами Обѣтованной земли, разстилается безконечною равниною съ вершины горы Аарона, и не мудрено, что здѣсь древнѣйшее преданіе указывало на могилу великаго первосвященника, скончавшагося въ виду Обѣтованной земли; точно также на порогѣ пустыни Исхода и страны Авраама, Исаака и др. патріарховъ Израиля скончался и другой могучій вождь избраннаго народа, говорившій съ громами и изводившій воду изъ каменной скалы; его могилу мѣстное преданіе указываетъ также на одной изъ величайшихъ вершинъ Заіорданья, лежащей на востокъ отъ Обѣтованной земли. Оба брата — величайшіе вожди Израиля, изведшіе его черезъ пустыню изъ Египта, легли въ пустынѣ Исхода на границахъ той благословенной страны, куда вели они свой народъ въ теченіи многихъ лѣтъ скитанія. Горы Петры — оторванный уголокъ Палестины — соединили вмѣстѣ имена великихъ пророковъ, незабытыя и доселѣ въ пустынѣ; у подножія горы Аарона течетъ черезъ славныя развалины никогда не изсякающій ручей Моисея, изведшаго, по преданію, изъ камня эту кристальную струйку живой воды.
Немудрено поэтому, что сюда, на вершины Неби Харуна, ее временъ Іудейскаго царства шли многочисленные паломники-іудеи, поклонявшіеся здѣсь, на горѣ Орѣ, царящей надъ пустыней Исхода, памяти двухъ величайшихъ вождей Израиля; позднѣе, съ водвореніемъ вѣры въ Распятаго во всей Сиріи, Синаѣ и Палестинѣ, въ горы Петры и Синая пришли многочисленные паломники и отшельники христіанства; подземныя жилища, пещерныя обиталища троглодитовъ и погребальные гроты горъ Петры стали тогда жилищами подвижниковъ; церкви и обители покрыли горы Петры, Моавіи и Синая, и въ то время, когда сіяла въ пустынѣ слава митрополіи Петры аравійской, христіанскія обители были такъ многочисленны въ горахъ и пустыняхъ Каменистой Аравіи, что звонъ колоколовъ ихъ перекатывался преемственно отъ храма Воскресенія въ Іерусалимѣ до монастыря Синайской горы.
Слѣдуя древнему примѣру іудеевъ и христіанъ, магометане, почитающіе всѣхъ великихъ пророковъ Ветхаго Завѣта, пришли также на поклоненіе памяти ихъ, хранившейся въ запустѣлыхъ торахъ и пустыняхъ Синая и Заіорданья, и вотъ причина, почему вмѣстѣ съ благословенными городами эл-Кудсомъ и эл-Халилемъ, лежащими на пути мусульманскихъ паломниковъ — дербъ-эл-хаджіаджъ, лежитъ и гора Аарона, и уади Муса съ живымъ ручьемъ Моисея…
Долго мы шли вдоль подножія Неби Харуна, спускаясь съ горъ Петры по направленію къ уади Рубатъ, ведущей въ обширную уади эл-Араба; долго огромный массивъ, раскрашенный красными и желтыми цвѣтами, блистающими на солнцѣ нестерпимымъ блескомъ, стоялъ, предъ нашими очами, словно колоссальный маякъ, сторожащій выходъ въ великую пустыню. Вотъ и она виднѣется, мѣстами пятнами желтовато-сѣраго и красновато-палеваго цвѣта, просвѣчивающими чрезъ причудливо сгруппированныя скалы. Она манитъ насъ къ себѣ словно гладкая дорога, ведущая путника къ воротамъ Обѣтованной земли. Все выше и выше поднимаются конусообразныя верхушки Харуна, но за то все ниже и ниже спускаемся мы къ массивамъ, окружающимъ развалины Петры. И какъ ни тяжела каменистая дорога, какъ ни печетъ насъ зноемъ полуденное солнце, мы идемъ быстро по сбѣгающимъ книзу тѣснинамъ.
Мы выходимъ мало-по-малу изъ каменной дебри, горы Петры остаются за нами; уже не видно кругомъ насъ остатковъ древности, погребальные гроты уже не глядятъ на насъ зіяющими отверстіями, мы выходимъ изъ области могилъ и спускаемся снова къ берегу безбрежнаго моря — пустыни. Она не стращна для насъ, потому что вдали уже синѣются горы далекой Палестины; мы не боимся пуститься по этому безбрежному морю песковъ, потому что «корабли пустыни» еще надежны и крѣпки, а кормчіе — опытны и вѣрны. Не открытое море опасно крѣпкому судну, управляемому твердою рукою, а тѣ каменные рифы, которые остаются назади.
На широкомъ привольѣ пустыни уже не страшны намъ коварные бедуины Петры, которые вѣроятно изъ трусости выпустили изъ своихъ неприступныхъ горъ нашъ маленькій караванъ; пуля хищника страшнѣе въ засадѣ, чѣмъ на широкомъ просторѣ пустыни; зоркій глазъ моего Рашида, бьющаго безъ промаха изъ своего на видъ дрянного кремневаго ружья, съумѣетъ во время открыть приближающагося врага, а открытая опасность въ десять разъ безопаснѣе скрытой въ камняхъ засады.
Мы привѣтствовали поэтому съ радостью свой выходъ въ пустыню изъ горъ Петры, провожавшихъ насъ благоуханіями олеандровъ и мирты, и поздравляли другъ друга съ благополучнымъ исходомъ своей рискованной экскурсіи въ уади Муса. Всѣ опасности были забыты, даже коварство шейха Петры и Эльджи служило скорѣе темою для шутокъ, чѣмъ воспоминаніемъ о серьезной непріятности, еще недавно угрожавшей намъ.
Когда на послѣднемъ подъемѣ мы увидали пологій спускъ, ведущій уже прямо въ уади Араба и пустыню эт-Тиха, когда мы убѣдились окончательно въ томъ, что дорога намъ впереди совершенно открыта, радостныя восклицанія вырывались невольно изъ груди моихъ проводниковъ.
Эвалла, эль хемди Лиллахъ, машаллахъ и др. благодаренія Богу, слышались постоянно въ нашей маленькой группѣ, которая быстро стала спускаться съ горнаго массива въ пустыню. На желтовато-сѣромъ фонѣ уади эс-Араба мнѣ указывали уже темную точку, возлѣ которой находится небольшой колодезь прѣсной воды, — какъ на сегодняшнюю ночевку нашего каравана. Туда и правили мы свой путь, удаляясь съ каждымъ шагомъ все далѣе и далѣе отъ развалинъ безмолвной Петры. Еще полчаса крутого спуска, — и мы снова въ пустынѣ.
Теперь уже дорога наша пряма, цѣль близка, всѣ тяжести путешествія остались назади. Широкою и прямою дорогою разстилается передъ нами пустынное уади Араба; легкимъ скатомъ она идетъ прямо по берегамъ Мертваго моря, къ самому сердцу Обѣтованной страны. Благословенная Палестина уже недалека; передовые отроги ея невысокихъ цѣпей уже симѣютъ впереди и манятъ къ себѣ путника, истомленнаго пустынею.
Передъ нами снова пустыня, та безконечная пустыня Исхода, въ которой сорокъ лѣтъ блуждалъ и не находилъ выхода народъ, прогнѣвавшій своими грѣхами Іегову. Попаляемая жгучими лучами солнца она безмолвна и мертва; шлепаніе мозолистыхъ ногъ нашихъ верблюдовъ одно нарушаетъ это тихое безмолвіе смерти. Пустыня имѣетъ свои звуки, у ней есть и свои пѣсни, но теперь она молчитъ, какъ огромная могила. «Страна голода и жажды» — она жестока и требуетъ постоянной жертвы, страна вѣчнаго зноя и сухости — она выпиваетъ соки жизни у всякой твари, которая осмѣлится нарушить ея мертвенной покой. Костями своихъ жертвъ, погибшихъ отъ голода, жажды и лишеній, она устлала свои желтые пески, и не продала своей свободы даже за дорогую цѣну безчисленныхъ человѣческихъ жизней, принесенныхъ ей въ теченіи многихъ тысячелѣтій. Какъ и во времена Исхода, Синайская пустыня не соединяетъ, а раздѣляетъ Сирію и Египетъ, и современный путникъ предпочитаетъ переѣздъ моремъ переходу черезъ пустыню, залегшую между величайшими частями стараго материка.
Правда, она вовсе не такъ велика, чтобы блуждать въ ней даже сорокъ недѣль, а не только что годовъ, но со времени Исхода она стала еще болѣе безплодна и мертва. Если Моисей еще могъ провести многія тысячи народа израильскаго черезъ пустыню, то современный вождь не имѣлъ бы возможности провести по пути евреевъ и нѣсколькихъ десятковъ человѣкъ… Пустыни Синая изсохли еще болѣе со временъ Моисея, и въ настоящее время нѣтъ того волшебнаго жезла, который могъ бы изводить воду изъ безплоднаго камня…
Отъ предѣловъ Египта, шествуя шагъ за шагомъ по пути древняго Израиля, мы дошли до подножія горы Оръ, отъ которой началось безплодное блужданіе народа избраннаго по пустынямъ аравійскимъ. Какъ бы мы ни смотрѣли на это несомнѣнное историческое событіе, оно осталось почти безслѣднымъ для пустынь Каменистой Аравіи. Народъ Божій не оставилъ тамъ никакихъ слѣдовъ своего странствованія, и только нѣкоторыя урочища великой пустыни, носящія имена вождей Израиля, напоминаютъ намъ о тѣхъ долгихъ годахъ мученія народа Іеговы, на которые обрекла его неумолимая судьбина. Отголоски древнихъ преданій объ Исходѣ слышатся и въ нѣкоторыхъ легендахъ пустыни, но въ устахъ современнаго бедуина онѣ потеряли свое историческое значеніе и пріобрѣли еще болѣе фантастическій колоритъ. Быть можетъ, въ многочисленныхъ пещерахъ Синайской пустыни и хранится прахъ сыновъ Израиля, но истлѣвшія кости, не могутъ сами по себѣ говорить. Увлекаемые горячимъ желаніемъ найти останки народа Іеговы, мы копались усердно во всѣхъ гротахъ, пещерахъ и яминахъ пустыни, но тщетны были наши попытки, потому что была недостижима и самая цѣль. Слѣдуя мѣстному преданію, указывающему на круглые домики или каменные уль-навами — пустыни, какъ на останки лагеря израильтянъ, мы посѣщали многіе десятки ихъ, находили въ-нихъ кости неизвѣстныхъ людей и радовались своему открытію, пока червь сомнѣнія не отравлялъ нашего успѣха. Намъ попадались, правда, многіе костяки людей, принадлежавшихъ несомнѣнно даже ко временамъ доисторической древности, мы находили даже останки каменнаго вѣка возлѣ этихъ костей, но ничто ровно не подавало намъ и намека на принадлежность ихъ къ народу Іеговы. Напрасно мои проводники и мѣстные арабы утверждали порою, что разсыпающіеся отъ древности скелеты и черепа этихъ навами принадлежатъ несомнѣнно народу Іегуди[4], который странствовалъ нѣкогда по пустынѣ. На сколько я радовался вначалѣ своему открытію, на столько же и печалился затѣмъ, когда болѣе трезвый и холодный анализъ убѣждалъ меня въ несправедливости моего предположенія.
Точно также обманулся я въ ожиданіяхъ относительно находокъ, сдѣланныхъ въ пещерѣ Судебъ-эи Назбъ. Самое названіе этого погребальнаго грота, наполненнаго человѣческими костями, и рядъ преданій, существующихъ и доселѣ въ его окрестностяхъ и приписывающихъ эти останки древнему народу, гонимому судьбою черезъ пустыни и моря, — все это говорило мнѣ вначалѣ, что я наконецъ нашелъ слѣды народа Божія; но достаточно было нѣсколькихъ аналитическихъ сужденій, чтобы разсѣять розовыя надежды молодого и неопытнаго антрополога.
Не нашелъ я слѣдовъ народа Израиля и въ древнихъ сооруженіяхъ, разсыпанныхъ по лицу Синайской пустыни. Можно было думать въ самомъ дѣлѣ, какъ и дѣлаютъ нѣкоторые изслѣдователи Исхода, что многіе памятники доисторической древности, относящіеся къ эпохѣ каменнаго вѣка, особенно къ его палеолитическому и мегалитическому періоду, составляютъ монументальные останки израильтянъ, постановившихъ ихъ въ честь своего перехода черезъ пустыню, — но немного надо трезвой и неодносторонней критики, чтобы ниспровергнуть это предположеніе. Быть можетъ, сыны Израиля поставляли и на самомъ дѣлѣ различныя каменныя сооруженія на память о своемъ долголѣтнемъ пребываніи въ пустынѣ, но нѣтъ того критическаго пріема, который позволилъ бы намъ отличить памятники, сложенные рукою Божьяго народа, отъ другихъ мегалитическихъ сложеній, наполняющихъ Синайскую пустыню и общихъ со всею Переднею Азіею, сѣверною Африкою и даже южною Европою. Эти многочисленные кромлехи, дольмены, менигры, даже кучи камней, навами и др. каменныя грубыя сложенія, — все это не говоритъ нисколько объ Израилѣ, хотя бы сотни изслѣдователей пытались это доказать.
Еще меньше можно видѣть слѣды пребыванія евреевъ въ Синайской пустынѣ въ знаменитыхъ надписяхъ, изсѣченныхъ на многихъ скалахъ Каменистой Аравіи, особенно идущихъ къ Сербалю — горѣ солнца или Ваала — царю синайскаго горнаго массива. Кто бы ни были таинственные люди, начертавшіе свои письмена на камнѣ, словно для того, чтобы задать загадку грядущимъ поколѣніямъ, хотя бы набатеи или сыны Эдома и Моава, но только не Израиль, получившій первыя письмена, начертанныя Іеговою на Синаѣ, былъ виновникомъ этихъ непонятныхъ письменъ.
Израиль, не оставившій никакихъ несомнѣнныхъ слѣдовъ своего пребыванія въ Синайской пустынѣ даже въ формѣ сооруженій и могилъ, не оставилъ, разумѣется, и болѣе монументальныхъ сложеній. Ни одна изъ многочисленныхъ развалинъ, утопающихъ въ пескахъ Эт-Тихской пустыни, не можетъ быть отнесена къ эпохѣ Исхода тѣмъ болѣе, что израильтяне временъ Моисея еще не строили городовъ; пространныя страницы Исхода, описывающія каждый шагъ народа Божьяго по пустынѣ, не говорятъ намъ вовсе о томъ, чтобы тѣ или другія стоянки Израиля въ пустынѣ имѣли какія-нибудь постоянныя сооруженія, не представляющія характера шатровъ.
И такъ, сколько мы ни ходили по пустынямъ аравійскимъ, слѣдуя шагъ за шагомъ по пути израильтянъ, какъ ни вчитывались мы на мѣстѣ въ страницы Исхода, повѣствующія объ этомъ безпримѣрномъ странствованіи цѣлаго народа, мы не нашли ничего такого, что говорило бы намъ объ Израилѣ и его сорокалѣтнемъ блужданіи по Синайской пустынѣ. Отъ подножія горы Оръ, посѣтивши развалины Петры, мы покинули поэтому путь израильтянъ и не захотѣли болѣе кружить по пустынямъ Моавіи и Идумеи, а пошли прямою дорогою въ землю Обѣтованную, которая была обѣтованною и для насъ; тамъ мы могли встрѣтить частичку своей родины — русскій уголокъ, русскихъ людей и русское гостепріимство… Хотя и недолго мы пробыли въ пустынѣ, употребивъ всего немного болѣе двухъ мѣсяцевъ на переходъ черезъ горы и пески Синая почти до самыхъ предѣловъ Палестины, но страшныя физическія лишенія и изнуренія, постигшія насъ на этомъ пути, совершенномъ въ періодъ самаго ужаснаго лѣтняго зноя, сокрушили наши силы и заставили бѣжать скорѣе изъ пылающей пустыни…
Отъ развалинъ Петры мы пошли поэтому напрямикъ къ синѣющимъ вдали горамъ уже недалекой Палестины; съ каждымъ шагомъ теперь мы подвигались ближе къ желанной цѣли, съ каждымъ ударомъ мозолистой ноги верблюда ужасная пустыня все болѣе и болѣе оставалась назади…. а впереди… за этими синевато-лиловыми и розовыми туманами, за этими манящими и ласкающими взоръ горами струится тихій Іорданъ, высятся холмы, покрытые полями и виноградниками, встаютъ красивыя пальмы, чернѣютъ развалины, видѣвшія Христа, вѣютъ вѣтерки, напоенные ароматами померанцевъ и олеандра, и слышатся несущіяся по воздуху магическія для меня слова: Іерусалимъ, Іерусалимъ!..