В чужой шкуре (Оленин)/ДО

Въ чужой шкурѣ : Почти сказка
авторъ Петръ Алексѣевичъ Оленинъ

Источникъ: Оленинъ П. А. На вахтѣ. — СПб.: Типографія П. П. Сойкина, 1904. — С. 150.

Новый рецептъ

I

Однажды вечеромъ, въ концѣ петербургскаго зимняго сезона, небольшое общество собралось въ отдѣльномъ кабинетѣ шикарнаго ресторана. Тутъ были: Андрей Ивановичъ Васильевъ, одинъ изъ двѣнадцати директоровъ акціонерной компаніи «Заря», его пріятель, спортсменъ Курилинъ; модный докторъ по нервнымъ болѣзнямъ, дамскій любимецъ, Славичъ; чиновникъ особыхъ порученій при важномъ лицѣ, «молодой человѣкъ 45 лѣтъ» Натаскинъ и диллетантъ-виртуозъ на гитарѣ, пѣвецъ цыганскихъ романсовъ, Ирановъ, выступающій въ качествѣ солиста на лѣтнихъ сценахъ окрестностей Петербурга.

Компанія подобралась теплая и спѣвшаяся. Васильевъ, господинъ среднихъ лѣтъ съ порядочнымъ брюшкомъ и болѣзненнымъ обрюзглымъ лицомъ, принадлежалъ къ распространенному въ наше время типу людей, съумѣвшихъ пристроиться къ выгодному и сытному дѣлу, гдѣ обезпечена «минимальность» труда и «максимальность» вознагражденія. Если бы его спросили, почему онъ директоръ правленія и въ чемъ состоитъ его директорство, — вѣроятно, онъ и самъ-бы затруднился отвѣтить.

Получая въ общемъ около шести тысячъ рублей, Васильевъ за это «скромное» вознагражденіе не имѣлъ никакихъ, точно опредѣленныхъ обязанностей. Онъ, собственно говоря, не «служилъ», а «посѣщалъ» правленіе своей компаніи. Тамъ онъ «разговаривалъ» съ директорами и подписывалъ тѣ бумаги, которыя секретарь находилъ нужнымъ положить передъ нимъ. Бумаги были все больше «скучныя» и нерѣдко бывали испещрены мало понятными для Васильева цифрами. «Опять математика!» — замѣчалъ Васильевъ, подмахивая непонятную для него бумагу, вполнѣ увѣренный, что секретарь и бухгалтеръ «знаютъ, что нужно». Разъ въ мѣсяцъ правленіе собиралось для обсужденія текущихъ дѣлъ, которыя вмѣстѣ съ рѣшеніями также обязательно заготовлялись секретаремъ и бухгалтеромъ заранѣе. Другіе директора время отъ времени посѣщали «для ревизіи» различныя отдѣленія компаніи въ другихъ городахъ. Ревизія эта заключалась въ томъ, что директоръ ѣхалъ туда и обратно въ купе I-го класса, обѣдалъ, ужиналъ съ завѣдующимъ отдѣломъ, просматривалъ «для пущей важности» разныя дѣла и возвращался въ Петербургъ получить суточныя и разъѣздныя.

Дѣло, которому служилъ Васильевъ, было очень сложное: компанія эксплуатировала нефть, имѣла для этой цѣли большой флотъ, конторы на Каспіи и Волгѣ и склады нефтяныхъ продуктовъ въ разныхъ городахъ. Васильевъ сравнительно недавно служилъ въ компаніи и все собирался также на ревизію — однако дѣло складывалось такъ, что ему еще не удалось побывать за предѣлами петербургскаго раіона.

Васильевъ имѣлъ свои хорошія средства и никогда не зналъ нужды. Всю жизнь онъ прожилъ въ столицѣ, числясь «для полученія чиновъ» при одномъ изъ министерствъ. Зачѣмъ нужны ему были эти чины — онъ и самъ не зналъ хорошенько. Холостой, одинокій, онъ рѣшительно въ нихъ не нуждался. Но «всѣ» такъ дѣлали, — «всѣ», къ обществу которыхъ принадлежалъ и Васильевъ, и онъ, дѣлалъ то же, что и «всѣ».

За послѣднюю зиму Васильевъ чувствовалъ себя скверно. Какая-то опущенность, усталость, пресыщеніе жизнью томили его и не на шутку безпокоили. Появилась одышка и подозрительные приливы къ головѣ. Надоѣла петербургская жизнь, сытные обѣды, кресло въ оперѣ, вечера въ ресторанѣ и компанія петербургскихъ тунеядцевъ и кокотокъ. Васильевъ рѣшилъ, что необходимо провѣтриться — и взялъ отпускъ, намѣреваясь сдѣлать основательный вояжъ по Западной Европѣ. У него въ карманѣ уже былъ заграничный паспортъ, и теперь, наканунѣ отъѣзда, онъ проводилъ послѣдній вечеръ съ той компаніей, къ которой привыкъ. Впереди же предвидѣлись «острова» на всю ночь.

II

— Да, господа, — говорилъ Васильевъ, потягивая сквозь зубы холодный «Экстра-секъ» и выпуская изо рта «колечками» благородный дымъ рублевой сигары, — что ни говорите, а необходимо нашему брату, культурному человѣку, иногда стряхнуть съ себя отечественную пыль. Иначе, того и гляди обростешь мохомъ…

— Мнѣ кажется, отечество тутъ не причемъ, — замѣтилъ докторъ Славичъ.

— Ну, не говорите… У насъ нѣтъ того общественнаго оживленія, которое бодритъ и освѣжаетъ человѣка и не позволяетъ ему опускаться. Заграницей жизнь идетъ такимъ быстрымъ темпомъ, что захватываетъ всего человѣка…

— Эхъ, батюшка, дѣла у васъ мало, — продолжалъ Славичъ, самъ очень занятой человѣкъ по своей спеціальности, приносившей ему основательный «дивидендъ», — вотъ если бы вамъ, какъ мнѣ, было абсолютно некогда опускаться, то и заграницу бы не потребовалось «вояжировать», повѣрьте.

— Я согласенъ съ Славичемъ, — замѣтилъ Курилинъ, совершенно праздный человѣкъ, живущій доходами съ какого-то миѳичеокаго Монрепо и займами, и посвящающій свой досугъ (за вычетомъ сна — 14 часовъ въ сутки) разнообразному спорту, ресторанамъ, островамъ и т. п., — потребность освѣжаться заграницей происходитъ отъ сидячей жизни, т. е., въ сущности отъ праздности. Вотъ (Курилинъ засучилъ рукавъ смокинга, растегнулъ манжетъ и согнулъ руку, на которой рѣзко выдѣлялись мускулы), заведите себѣ такую исторію — ручаюсь, что ни одышки, ни хандры не будетъ и въ поминѣ.

— Однако, mon cher^[1]! — сказалъ Натаскинъ, завистливо поглядывая на руку Курилина. Ему самому, конечно, нельзя было похвастаться ничѣмъ подобнымъ, такъ какъ онъ представлялъ изъ себя костякъ, обтянутый кожей — разновидность рода человѣческаго, очень часто встрѣчающихся между людьми, дѣлающими себѣ карьеру въ «канцеляріяхъ»…

— Не согласенъ, господа, — упорствовалъ Васильевъ, — вы можете быть цѣлый день на ногахъ, упражнять свои мускулы, дѣлать блистательные «финиши»; вы, докторъ, съ головой уйдете въ свою «костоломку»… но душу здѣсь, въ этомъ туманно-сѣромъ Питерѣ, не освѣжите… Вотъ рецептъ для освѣженія души (Васильевъ вынулъ изъ бумажника паспортъ). Dahin, dahin, wo die citronen bluhen!..^[2]

— Конечно, и здѣшніе рестораны, и здѣшній demi-monde^[3] скоро надоѣдаютъ, но и заграницей они имѣютъ то же свойство, — замѣтилъ Курилинъ, считавшій себя «острякомъ».

— А гдѣ заграницей услышите вы вотъ это? — сказалъ Ирановъ, взявъ гитару.

Ловко сдѣлавъ нѣсколько красивыхъ аккордовъ, онъ заигралъ, подпѣвая себѣ самъ: «вдоль по улицѣ мятелица мятетъ, за мятелицей мой миленькій идетъ»… Ирановъ дѣйствительно игралъ, бойко или, какъ говорили — «залихватски»; за это онъ пользовался правомъ не расплачиваться по счетамъ въ ресторанахъ, противъ чего онъ часто протестовалъ, но какъ-то всегда выходило такъ, что, вынувъ бумажникъ, онъ не успѣвалъ достать деньги, какъ счетъ бывалъ уже оплаченъ или произносилось: «за мной»… Есть такіе «профессіоналы» житья на чужой счетъ.

«Красота твоя съ ума меня свела, изсушила добра молодца меня»… — пѣлъ Ирановъ.

— Браво! — сказалъ Натаскинъ, дѣлая видъ, что апплодируетъ. — Да, «этого» заграницей не услышишь, sacrebleu^[4]!..

III

— Позвольте мнѣ, какъ врачу, дать вамъ совѣтъ, — сказалъ Славичъ, когда Ирановъ кончилъ, — я думаю, что всѣ ваши болѣзни происходятъ отъ петербургской жизни, но жизнью парижской, вѣнской, остендской ихъ не излечить.

— Чѣмъ же, по вашему? — спросилъ Васильевъ.

— У меня явилась оригинальная идея, — продолжалъ Славичъ, — несомнѣнно, что у васъ уже имѣется легкая гипертрофьичка сердца, ожиреньице — это разъ. Затѣмъ основательно переполняемый ежедневно всякими деликатессами желудокъ давитъ на грудобрюшную преграду, она въ свою очередь на легкія — отсюда одышка… Кстати и печень пошаливаетъ: періодическая гиперемія вотъ отъ этихъ благородныхъ напитковъ… При недостаткѣ движенія весь этотъ ансамбль и производитъ всѣ тѣ тревожныя явленія, которыя гонятъ васъ заграницу… Разсуждаю такъ: измѣнитъ ли заграница тѣ причины, которыя вліяютъ пагубно на вашъ организмъ — нѣтъ: образъ жизни останется тотъ-же. Слѣдовательно…

— Слѣдовательно?..

— Это средство не годится. А вотъ мое: не бывали въ Энскѣ?

— Въ качествѣ туриста… не давно…

— Въ вашей конторѣ васъ не знаютъ?

— Нашъ уполномоченный видѣлъ меня мелькомъ здѣсь: я, вѣдь, сравнительно недавно перешелъ въ «Зарю» изъ «Тріумфа».

— Прекрасно…

— Не понимаю, какое отношеніе это имѣетъ…

— Поймете. Я бы на вашемъ мѣстѣ, если-бы боялся, что вслѣдствіе taedium’а vitae^[5] явится легонькій «Кондратій Иванычъ», вотъ какъ поступилъ бы. Вмѣсто всякихъ заграницъ я бы отправился налегкѣ и въ измѣненномъ видѣ въ Энскъ и поступилъ тамъ на первую попавшуюся должность въ вашей же компаніи. Да этакъ съ полгодика!..

— Ничего не понимаю.

— А я понимаю, — вмѣшался Курилинъ, — Славичъ по обыкновенію остроуменъ. То, что онъ предлагаетъ — одобряю. Вотъ въ чемъ дѣло: ваше обезпеченное положеніе… Между нами всѣ вы, вѣдь, прежде всего «бездѣльники» — не сердитесь, mon cher^[1], это уже такъ свыше опредѣлено… Ваше обезпеченное положеніе подарило вамъ и одышку, и ожиреніе, и хандру, и склонность къ пессимизму…

— Дальше, дальше!

— Иду далѣе: впереди предвидится непріятный визитъ неумолимаго кредитора всѣхъ такихъ бонвивановъ^[6], какъ вы, милостивѣйшій — Кондратій Иванычъ…

— Кондрашки — по нашему, — вставилъ Ирановъ.

— И вотъ, чтобы избѣгнуть этого визита, Савичъ предлагаетъ вамъ на полгода радикально измѣнить свой образъ жизни.

— Я предлагаю вамъ изъ директора превратиться въ обыкновеннаго смертнаго… Ну тамъ въ приказчика, писца, счетчика — все равно… Суть въ томъ, чтобы вамъ пришлось своимъ трудомъ заработать тридцать-сорокъ рублей въ мѣсяцъ и на нихъ просуществовать… но только на нихъ. Это я считаю вѣрнымъ средствомъ.

— А я оригинальнымъ видомъ спорта, — воскликнулъ Курилинъ…

— Васильевъ — приказчикъ!.. Ха-ха-ха… Vous êtes impayable^[7], — сказалъ Натаскинъ, — съ его представительной фигурой, съ его манерами!..

— Держу пари на тысячу, что Васильевъ не выдержитъ полгода, — заявилъ Курилинъ, любитель пари.

— Деньги на руки! — съехидничалъ Натаскинъ, недолюбливавшій Курилина.

— Я нахожу это излишнимъ, какъ и вашу шутку, — серьезно сказалъ Курилинъ, — Итакъ идетъ? Струсили?..

Васильевъ задумался. Наконецъ, выпивъ залпомъ свой бокалъ, онъ сказалъ:

— Мысль оригинальная… въ концѣ концовъ я чувствую вообще такое пресыщеніе жизнью, мнѣ все такъ надоѣло, что я не прочь попробовать… Между прочимъ, съ цѣлью доказать вамъ, милѣйшій, что «суть» вовсе не въ однихъ мускулахъ.

— Пари держу на тысячу, что не выдержитъ, — повторилъ Курилинъ.

Васильевъ позвонилъ и приказалъ вошедшему татарину подать еще бутылку «Экстра-секъ».

Когда вино было разлито по бокаламъ, Васильевъ всталъ, поднялъ бокалъ, и началъ:

— Господа, предлагаю тостъ за нашего милѣйшаго цѣлителя недуговъ, душевныхъ и тѣлесныхъ, подавшаго мнѣ остроумный и раціональный совѣтъ. Я принимаю ваше пари, Курилинъ, но ставлю условіемъ, чтобы ставка была выплачена какому-нибудь благотворительному обществу.

— Я состою секретаремъ, членомъ et caetera^[8], въ цѣлыхъ семи, — заявилъ Натаскинъ, — и заранѣе прошу не забыть этого по окончаніи пари.

— Итакъ, — продолжалъ Васильевъ, — формулируйте условія.

— Я утверждаю, — сказалъ Курилинъ, — что нашъ другъ Андрей Ивановичъ не въ состояніи въ теченіе шести мѣсяцевъ — шесть мѣсяцевъ это только срокъ пари, mon cher^[1], а я увѣренъ, что васъ не хватитъ даже на мѣсяцъ — не въ состояніи прожить на сорокъ рублей maximum^[9], въ мѣсяцъ, которые къ тому же онъ долженъ заработать своимъ собственнымъ трудомъ, не прибѣгая ни къ займамъ, ни къ своимъ собственнымъ средствамъ… Помните, mon cher^[1], что, кромѣ проигрыша 1000 руб., вы рискуете и морально, такъ какъ сдѣлаетесь мишенью для моего… да и вообще для общественнаго злословія… «Неудавшійся приказчикъ»!..

— Un employé manqué^[10], — добавилъ Натаскинъ.

— Я принимаю это пари, что и заявляю торжественно при этихъ благородныхъ свидѣтеляхъ. Славичъ, разнимите.

— Рѣшено, — сказалъ Славичъ, — вотъ какъ бы я сдѣлалъ на вашемъ мѣстѣ. Такъ какъ васъ въ Энскѣ не знаютъ, какъ вы говорите, то вы могли бы сами себѣ написать рекомендательное письмо… Безъ протекціи неудобно…

— Это важно, потому что иначе вы и безъ мѣста нагуляетесь, — засмѣялся Курилинъ.

— Затѣмъ, для важности обрѣйте бороду… оставьте одно лишь воспоминаніе… Разумѣется, найдите подходящій костюмъ. Ирановъ вамъ поможетъ — онъ свой человѣкъ у актеровъ… Помните, что въ вашемъ новомъ званіи ни сакъ-вояжъ, ни хорошее пальто не умѣстны…

— Поручите это мнѣ, — вставилъ Ирановъ, — я васъ такъ оборудую, что сами себя не узнаете…

 — А я вамъ выправлю паспортъ безъ указанія вашихъ титуловъ и прочаго, — предложилъ Натаскинъ, — laissez moi faire[11]…

— Чудно это все господа!.. — сказалъ Васильевъ, — но какъ говорится, взялся за гужъ… Итакъ, рѣшено… Сегодня нашъ послѣдній вечеръ на цѣлые полгода… У меня голова нѣсколько кружится…

— «Проведемте-жь, друзья, эту ночь веселѣе», — сказалъ Ирановъ, взявъ нѣсколько аккордовъ.

— Серьезно, — замѣтилъ Славичъ, — я ручаюсь вамъ, что если вы выдержите, то отсрочите визитъ Кондратія Ивановича надолго, а можетъ, и вовсе съ этимъ господиномъ раздѣлаетесь…

— Поживемъ, — увидимъ! Я уже чувствую приливъ необыкновенной бодрости…

— C’est drole, cette histoire, hein!..^[12] — засмѣялся Натаскинъ, — не выдайте себя, когда мы лѣтомъ пріѣдемъ на васъ полюбоваться…

— А, главное, постарайтесь, чтобы васъ до нашего пріѣзда не «разсчитали»… Какой вы работникъ! И дѣло-то по слухамъ только знаете, — сказалъ Курилинъ.

— Дѣло это меня кормитъ и я обязанъ его знать, mon cher^[1], — серьезно замѣтилъ Васильевъ. — Ну, а теперь, друзья, поѣдемъ на острова… я хочу передъ началомъ новой жизни распроститься со старой по хорошему…

IV

На утро Васильевъ проснулся въ самомъ скверномъ расположеніи духа: во рту, вмѣсто языка, ощущалось нѣчто «суконное», къ горлу подступала отвратительнѣйшая изжога. Подойдя въ одной рубашкѣ къ зеркалу, онъ увидѣлъ въ немъ помятое, опухшее лицо, мутные глаза и бѣлый языкъ…

«Скверно!» — подумалъ Васильевъ, вспомнилъ вчерашнее, но воспоминанія его не отличились опредѣленностью. Куда-то ѣздили, гдѣ-то пили, гдѣ-то Васильеву поливали голову холодной водой. «Чортъ бы взялъ всѣ эти кутежи!» — бранился Васильевъ, и вдругъ въ умѣ его совершенно ясно встало вчерашнее пари. «Что за глупость! — разсуждалъ онъ, — вотъ до чего допились!»

Чтобы придать больше ясности своимъ мыслямъ, Васильевъ позвонилъ и велѣлъ вошедшему слугѣ подать рюмку коньяку и сельтерской. «Поправившись» при помощи этихъ испытанныхъ средствъ и взявъ для освѣженія ванну, Васильевъ почувствовалъ себя въ состояніи правильно разсуждать и началъ соображать, нельзя ли «свести на нѣтъ» вчерашнее. Увы! онъ не видѣлъ исхода. Конечно, непріятно было отдавать тысячу рублей ни за что Курилину, который и билъ «на вѣрняка́», но не въ этомъ было главное затрудненіе: очень стыдно было оказаться «несостоятельнымъ» и сдѣлаться «посмѣшищемъ». «Струсилъ!.. не выдержалъ! Только за бутылкой шампанскаго храбрости хватило!.. Чортъ меня дернулъ, — упрекалъ себя Васильевъ… — Этакая глупость!..» Онъ закрылъ глаза и воображалъ себя въ роли прикащика: смазные сапоги, истертый пиджакъ, картузъ… Очень мило!

— Въ сущности, почему не испробовать, — почти вслухъ подумалъ Васильевъ, — по крайней мѣрѣ оригинально; нѣтъ, не откажусь… Пусть этотъ воплощенный «финишъ» знаетъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло!

Рѣшивъ этотъ вопросъ, Васильевъ сѣлъ къ письменному столу и на своемъ бланкѣ написалъ рекомендательное письмо къ уполномоченному К. въ Энскѣ, въ которомъ онъ просилъ его, выражая сожалѣніе, что не имѣетъ удовольствія быть лично уполномоченному извѣстнымъ, «дать мѣсто на 40 р. въ мѣсяцъ подателю сего А. И. Васильеву, за честность котораго онъ ручается и увѣренъ, что его „однофамилецъ“ оправдаетъ его рекомендацію». Запечатавъ письмо, Васильевъ почувствовалъ, что отступленія уже нѣтъ. «А какъ же съ заграничнымъ паспортомъ? Ну, и чортъ съ нимъ! Срокъ великъ! — не бѣда: можно написать предсѣдателю, что докторъ велитъ для окончательнаго возстановленія здоровья не возвращаться ранѣе… Теперь деньги: возьму сто рублей — это конечно, не противорѣчитъ пари… Не могу же я ѣхать безъ гроша: я не „заяцъ“»… Эти размышленія были прерваны звонкомъ. Явился Ирановъ.

— Все прекрасно, — сказалъ онъ, — вы не передумали? Нѣтъ?.. Отлично, а я все приготовилъ. Такіе костюмчики, батенька мой! Станиславскій-бы позавидовалъ… Ѣдемъ… Ахъ, кстати: дайте 50 р. взаймы… Благодарю… А то когда-то васъ еще увидишь…

---

Черезъ нѣсколько дней знакомая уже намъ «изящная» компанія собралась на вокзалъ. «Чистая» публика не мало удивлялась тому, что эти господа, извѣстные «рестораннымъ путемъ» всему веселящемуся Петербургу, провожаютъ какого-то бѣдно и грязновато одѣтаго субъекта, приказчичьяго типа, который передъ отходомъ поѣзда пилъ съ этой шикарной компаніей коньякъ за отдѣльнымъ столикомъ; удивленіе еще болѣе усилилось, когда оффиціантъ раскупорилъ у этого столика бутылку шампанскаго, послѣ чего компанія перецѣловалась съ субъектомъ, который затѣмъ прошелъ въ вагонъ поѣзда III-го класса какъ разъ къ третьему звонку. На билетѣ его, предъявленномъ кондуктору, значилось: «С.-Петербургъ — Энскъ».

Входящія и исходящія

I

Первымъ ощущеніемъ Андрея Ивановича Васильева, когда онъ, пріѣхавъ съ поѣзда, очутился въ плохенькомъ номерѣ второстепенной гостинницы г. Энска, было какое-то странное недомоганіе: ломило поясницу, болѣла голова, ныло одно плечо. Сперва Андрей Ивановичъ подумалъ, что его продуло, но скоро догадался объ истинной причинѣ этихъ странныхъ ощущеній. До сихъ поръ, въ худшемъ случаѣ, онъ ѣзжалъ въ общихъ вагонахъ I-го класса, обыкновенно же ему предупредительно предоставляли, какъ нѣкотораго рода «особѣ», отдѣльное купе. Теперь же онъ въ первый разъ въ жизни проѣхалъ 1000 верстъ въ вагонѣ третьяго класса, причемъ въ немъ было такъ тѣсно, что пришлось почти всю дорогу находиться въ скрюченномъ положеніи то въ одну, то въ другую сторону. При этомъ съ одной стороны его подпиралъ какой-то костлявый субъектъ, съ другой же обдавала жаромъ толстая пожилая женщина. Андрей Ивановичъ поэтому чувствовалъ себя, какъ въ тискахъ. Къ довершенію неудобства женщина то и дѣло засыпала и тогда склонялась къ нему на плечо, звонко похрапывая. Андрей Ивановичъ не разъ покушался перейти въ другой классъ, но вслѣдствіе какого-то особаго упрямства рѣшилъ выдержать и выдержалъ характеръ. Это было добрымъ предзнаменованіемъ. Единственное, что позволялъ себѣ Андрей Ивановичъ изъ старыхъ привычекъ, это по «желудочной части»: на вокзалѣ онъ кушалъ вкусно и выпивалъ. Не ускользнуло отъ его вниманія, что на этотъ разъ оффиціанты относились къ нему безъ обычной предупредительности: «Видно молъ, сову по полету. Еще въ I-й классъ лѣзетъ!» Андрей Ивановичъ поморщился, увидавъ обстановку номера въ гостинницѣ «Саренто», куда привезъ его извощикъ. Мебель, въ достаточной мѣрѣ убогая, лоснилась отъ многолѣтняго жира, въѣвшагося въ матерію, которая сдѣлалась неопредѣленнаго цвѣта. Зеркало было покрыто какимъ-то крапчатымъ налетомъ: взглянувъ въ него, Андрей Ивановичъ увидѣлъ такое изображеніе, что не могъ удержаться отъ улыбки. Утомленный дорогой, онъ рѣшилъ тотчасъ же лечь, но, взглянувъ на кровать, отнесся такъ недовѣрчиво къ чистотѣ ея, что не рѣшился раздѣться (Андрей Ивановичъ былъ человѣкъ очень чистоплотный и брезгливый). Какъ былъ, въ своей «новой» парѣ, онъ повалился на постель, накрывъ подушку полотенцемъ. Что-то жесткое точно врѣзалось въ его нѣжное, пухлое тѣло: по разсмотрѣніи «это» оказалось пружиной… Однако усталость взяла свое и Андрей Ивановичъ заснулъ, назвавъ себя весьма нелестно; «дура я»… — прошепталъ онъ. Во снѣ онъ видѣлъ, что кушаетъ съ Курилинымъ въ Милютиныхъ лавкахъ устрицъ; у него даже слюнки потекли во снѣ. Долго ли, коротко ли спалъ онъ, но, наконецъ, проснулся. Стоялъ уже вечеръ. Кто-то стучался въ дверь. Тѣло горѣло, точно его настегали крапивой.

— Ужъ не чесотка ли у меня? — подумалъ въ ужасѣ Андрей Ивановичъ, не знавшій до сихъ поръ, что такое «клопъ».

Стукъ въ дверь участился. Пришлось отворить: вошелъ половой и потребовалъ «пачпортъ».

— Безпокоить пріѣзжающихъ умѣете, — накинулся на него Андрей Ивановичъ, — а удобствъ у васъ никакихъ! Грязь, мерзость, вонь…

— Не ндравится — не держимъ, — грубо отвѣтилъ половой, — и почище васъ видали.

Андрей Ивановичъ чуть было не выполнилъ «односторонній маневръ», пораженный непривычною дерзостью полового, но во-время вспомнилъ, что «теперь» ему это совсѣмъ уже не подобаетъ. Покорно снеся грубость, онъ безпрекословно отдалъ свой паспортъ и поникъ тяжелой головой.

Такъ началось энская жизнь Андрея Ивановича.

II

Проснувшись на утро, Андрей Ивановичъ не чувствовалъ себя нисколько отдохнувшимъ, такъ какъ пришлось спать на диванѣ въ полусидячемъ положеніи (Андрей Ивановичъ продолжительнымъ и повторнымъ наблюденіемъ выяснилъ наконецъ, отчего у него горитъ тѣло, и сдѣлавшись неожиданно «энтомологомъ», открылъ, что на диванѣ клоповъ меньше, чѣмъ на постели). Тѣмъ не менѣе времени терять не приходилось и потому злосчастный директоръ К° «Заря», приведя въ порядокъ свой туалетъ, назвалъ себя еще разъ «дурой» и вышелъ на улицу. Стояла ростепель. По улицамъ бѣжали ручьи грязной воды. Попробовавъ перебраться черезъ улицу, Андрей Ивановичъ попалъ въ самую грязь и оставилъ въ ней одну калошу. Провозившись съ ней и сообразивъ что съ непривычки къ провинціальному пѣшехожденію онъ не доберется до своей конторы, Андрей Ивановичъ крикнулъ извощика и велѣлъ ему свезти себя туда. Извощикъ потребовалъ тридцать копеекъ, да еще впередъ. Контора К° находилась черезъ два переулка отъ гостинницы.

— Вамъ кого? — спросилъ швейцаръ, когда Андрей Ивановичъ отворилъ дверь.

— Главнозавѣдующаго…

— Дома. Сюда ранѣе часу не будутъ…

Сказавъ это, швейцаръ передъ носомъ Андрея Ивановича захлопнулъ безцеремонно дверь.

«Неужели и у насъ въ Питерѣ такъ грубо встрѣчаютъ посѣтителей, — думалъ Андрей Ивановичъ, садясь опять на извощика, — въ концѣ концовъ я, кажется, сдѣлаю порядочный запасъ наблюденій». Извощикъ скоро подвезъ его къ широкому дому архитектуры «рококо». Андрей Ивановичъ дернулъ за звонокъ. Долго не отпирали. Наконецъ послѣ третьяго, энергичнаго звонка, толстая пожилая горничная отворила дверь, но увидавъ Андрея Ивановича, — не прежняго важнаго, хорошо одѣтаго, выхоленнаго Андрея Ивановича, а теперешняго, въ скверномъ пальто, забрызганномъ грязью, — не выпустила ручку двери изъ рукъ и загородила дорогу.

— Вамъ чего? — спросила она.

— Я къ Ивану Яковлевичу…

— Такъ что же вы, любезный, лѣзете на «паратную». Еще наслѣдите… Идите чернымъ ходомъ черезъ куфню…

— Но… — пробормоталъ было Андрей Ивановичъ…

— Здѣсь «господа» ходятъ, а для «протчихъ» у насъ черный ходъ, — сказала горничная и заперла дверь.

Андрей Ивановичъ въ первый разъ въ жизни остался въ буквальномъ смыслѣ слова на улицѣ. «Плюну и уѣду! — подумалъ онъ, но тотчасъ отогналъ эту соблазнительную мысль, — ни за что! Претерплю все, но не сдѣлаюсь петербургскимъ посмѣшищемъ!»

— Ты чего, дяденька, ищешь? — спросилъ его какой-то проходящій мастеровой.

Андрей Ивановичъ обрадовался и разсказалъ его затрудненіе:

— А за какимъ, то есть, ты дѣломъ? — поинтересовался мастеровой.

— Служить я пріѣхалъ.

— Что же мѣсто, значитъ, вышло?

— Нѣтъ, только еще просить стану.

— Такъ… Вотъ что: ступай-ка ты лучше откуда пришелъ. Толковъ тутъ тебѣ не дождаться. Мы довольно, значитъ, понимаемъ. У нихъ и свои-то служащіе сбѣжать собираются. Первое: работой морятъ, не приведи Господи, а второе: хоть голодомъ помирай — жалованьемъ очень обижаютъ.

— А вы почему знаете? Наша контора славится въ этомъ отношеніи… — вступился Андрей Ивановичъ.

— А вотъ сунься — увидишь! Прощенья просимъ… Одно слово — волки… Ничуть они чужой нужды не понимаютъ. Ужъ намъ оченно извѣстно. А тебѣ вотъ ходъ: заверни ты за уголъ, да иди во дворъ, а тамъ увидишь — лѣстница, и ты по ней не ходи, а пройдя еще дверь, поверни налѣво… Тутъ тебѣ и будетъ куфня… А ты это съ какого-же разума на «паратное» лѣзешь? За мѣстомъ пришелъ, а на паратное… Чудакъ!..

Мастеровой ушелъ, а Андрей Ивановичъ, мысленно ругая себя, Славича, Курилина и весь міръ на всѣ корки, пошелъ по указанному направленію. Наговорившись досыта съ подручнымъ дворника и какой-то бабой, — онъ наконецъ нашелъ завѣтную дверь и очутился на кухнѣ. Послѣдовалъ тотъ же вопросъ со стороны кухарки.

— Самого? Спитъ… Сядь тутъ на лавку, да подожди… Вы изъ какихъ будете? По своему дѣлу?.. Ну и сиди…

На кухнѣ сидѣлъ кучеръ, покуривая папироску.

III

Андрею Ивановичу пришлось покориться своей судьбѣ. Онъ усѣлся на лавку. Съ плиты несся соблазнительный ароматъ, дразнилъ Андрея Ивановича и наводилъ на печальныя мысли. «Эхъ, — думалъ онъ, — еслибъ я пріѣхалъ сюда въ своемъ настоящемъ видѣ, а не такимъ замарашкой — воображаю, какъ бы меня встрѣтили! Это завтракъ, навѣрное, готовится… И меня бы не знали чѣмъ накормить!.. А теперь сиди на кухнѣ въ обществѣ чортъ знаетъ кого! Кухарка… Кучеръ… fi donc!..^[13] Кучеръ папироской угощаетъ… Экая я дубина!»

Просидѣвъ часъ и не видя конца этому испытанію, Андрей Ивановичъ досталъ свое собственное рекомендательное письмо и попросилъ кухарку передать его господину главнозавѣдующему… — «Надо было съ этого начать, — подумалъ онъ. — Прочтя мое письмо, Иванъ Яковлевичъ, конечно, меня не заставить торчать здѣсь… Прежде всего онъ благовоспитанный человѣкъ. Хотя я его и не знаю, но въ нашей компаніи, конечно главнозавѣдующій — джентльменъ. Правда, я ему себя рекомендую какъ мелкаго служащаго, но онъ-же пойметъ, что „директоръ правленія“ не станетъ рекомендовать какую-нибудь „дрянь“. Экое дурацкое „пари“! Вотъ самъ бы Курилинъ попробовалъ побыть въ чужой шкурѣ».

— Ну что?..

— Баринъ завтракаютъ, — сказала кухарка, — подождать велѣлъ…

— Да письмо-то онъ читалъ?

— Видать было, что распечаталъ… а ужъ читалъ-ли — не знаю…

— Это чортъ знаетъ, что такое!..

— А ты не чертыхайся: здѣсь иконы, — сказала кухарка.

— Эхъ, господинъ, — замѣтилъ кучеръ, — ихъ дѣло барское. Покушаетъ и позоветъ. А вотъ вы бы сдѣлали милость послали за сороковочкой: время-то и прошло бы незамѣтнѣй…

Да… Андрей Ивановичъ, убѣдившись на собственной персонѣ, что имя его для главнозавѣдующаго еще не очень много значитъ, совсѣмъ растерялся…

— Али жаль? — продолжалъ кучеръ, — всего девятнадцать копѣекъ… за красной печатью…

Андрей Ивановичъ машинально досталъ двугривенный и «Дмитревна» (кухарка) была откомандирована черезъ улицу въ лавку. «Au fond^[14], — подумалъ Андрей Ивановичъ, — почему же теперь въ моемъ новомъ званіи кучеръ главнозавѣдующаго мнѣ не компанія?» Дмитревна «мигомъ» слетала, но не успѣли новые знакомые выпить по другой, какъ лакей во фракѣ вошелъ въ кухню и, важно кинувъ взглядъ на «незнакомца», процѣдилъ: «Ступайте, зоветъ»… Андрей Ивановичъ, наскоро пережевывая горячую картофелину, пошелъ по указанному направленію и имѣлъ удовольствіе слышать слова важнаго лакея: «Это что завели? Нашли компанію! Можетъ быть такъ, прощалыга какой!».

Пройдя длинный корридоръ, Андрей Ивановичъ очутился въ обширной передней. Не рѣшаясь проникнуть далѣе, онъ остановился у двери и кашлянулъ. Изъ сосѣдней комнаты вышелъ человѣкъ среднихъ лѣтъ, съ внушительнымъ брюшкомъ, съ румяными щеками, обрамленными хорошо выхоленными баками. Андрей Ивановичъ сразу узналъ въ немъ главнозавѣдующаго, котораго мелькомъ видѣлъ въ правленіи. Только тамъ онъ былъ какъ будто тоньше и ниже ростомъ. Андрей Ивановичъ машинально протянулъ было руку, но во время увидѣлъ, что главнозавѣдующій держитъ обѣ руки въ карманахъ смокинга, и потому, вмѣсто рукопожатія, сдѣлалъ движеніе, какъ будто поправляетъ пуговицу пиджака. Господинъ съ брюшкомъ окинулъ небрежнымъ взглядомъ Андрея Ивановича и, какъ будто оцѣнивъ его, сказалъ: «чѣмъ могу служить?..»

— Письмо отъ Андрея Ивановича… — пробормоталъ сконфуженный Андрей Ивановичъ, которому въ первый разъ не подали руку.

— Знаю, любезнѣйшій… но кромѣ Андрея Ивановича «тамъ» есть еще одиннадцать директоровъ, и каждый пишетъ такія письма… Если по каждому письму я буду давать мѣста, то мнѣ надо увеличить штатъ втрое…

— Я прошу небольшого…

— Еще бы, — сказалъ главнозавѣдующій, — знаю… Вы откуда же извѣстны Андрею Ивановичу?.. Гдѣ служили ранѣе?.. — не дожидаясь отвѣта, главнозавѣдующій добавилъ, — Идите въ контору, я спрошу тамъ… Если можно — я помѣщу васъ… и то только потому, что Андрей Ивановичъ, кажется, еще не просилъ меня… Но смотрите — старайтесь! Я, любезнѣйшій, требую работы… Самъ тружусь и отъ другихъ требую… Лежебоковъ мнѣ не нужно… Можете идти… Кстати: я требую полнѣйшей трезвости — примите это за правило…

Главнозавѣдующій повелъ носомъ, взглянулъ въ упоръ на покраснѣвшаго Андрея Ивановича и торжественно вышелъ.

IV

Такъ какъ операціи комп. «Заря» были преимущественно по водяной части (она перевозила нефтяные продукты), то контора ея лѣтомъ разбивалась на два отдѣленія: одно находилось на берегу, а другое на плавучей пристани на противоположномъ берегу рѣки. Такъ какъ время было еще раннее и рѣка не вскрылась, то всѣ служащіе занимались въ зимней, береговой конторѣ. Андрей Ивановичъ, раздѣвшись въ прихожей, объяснилъ швейцару, что самъ главнозавѣдующій прислалъ его и поэтому былъ допущенъ наверхъ въ обширную комнату, гдѣ за столомъ и конторками сидѣли «за письменными занятіями» служащіе. Андрею Ивановичу, когда онъ объяснилъ цѣль своего посѣщенія, снова велѣли подождать и указали на скамью — «посѣтительную». Здѣсь онъ сидѣлъ и наблюдалъ за тѣмъ, что дѣлалось въ конторѣ.

Ранѣе въ Петербургѣ, приходя въ свое правленіе, гдѣ къ его услугамъ была особая, шикарно отдѣланная комната «директорская», Андрей Ивановичъ издали видалъ всю эту конторскую «мелкую сошку» и не обращалъ на нее никакого вниманія, т. к. ему приходилось имѣть дѣло только съ «тузами» — дѣлопроизводителями, бухгалтерами, завѣдующими отдѣлами. Андрею Ивановичу и въ голову не приходило, что эта «мелкая сошка» существуетъ и за стѣнами своей канцеляріи, что у нея есть нужды, желанія, заботы. Онъ былъ вполнѣ увѣренъ, что это уже такой опредѣленный свыше порядокъ, правильный какъ день и ночь, что онъ, какъ и всѣ люди, или, вѣрнѣе, господа съ «директорскими окладами», живетъ самъ по себѣ, а «мелкая сошка», корпящая за жалкіе рубли надъ работой, сама по себѣ и что единственными точками соприкосновенія между этими двумя разновидностями человѣчества является только моментъ «назначенія и увольненія». Андрей Ивановичъ былъ добрый человѣкъ, но откуда же могъ онъ знать, какъ существуетъ вся эта «мелкая сошка»? Онъ зналъ только, что ей совершенно достаточно получать то жалованье, которое платила Компанія, что экономія въ каждомъ дѣлѣ — главное, и что если самъ онъ получаетъ «какія-то» пять тысячъ, то потому, что онъ «директоръ», имѣетъ развитыя потребности и для того, чтобы поддержать престижъ Компаніи, долженъ жить «прилично», а не кое-какъ… Другое дѣло — мелкіе служащіе! Ихъ сколько угодно… Какъ они живутъ, чѣмъ питаются — дѣло ихъ и если имъ не хватаетъ 30—40 р. въ мѣсяцъ, то потому лишь, что они не умѣютъ жить, не ограничиваютъ свои потребности, плодятъ нищихъ и пьянствуютъ. Вотъ что зналъ Андрей Ивановичъ о «мелкой сошкѣ», пока ему самому не пришлось, вслѣдствіе нелѣпаго пари, попасть въ ея ряды.

V

Теперь, сидя на «посѣтительской», Андрей Ивановичъ имѣлъ случай въ первый разъ наблюдать вблизи всю трудящуюся конторскую мелкоту и нельзя сказать, чтобы это наблюденіе сулило самому Андрею Ивановичу розовую будущность. Занятія въ конторѣ продолжались съ 9 до 4 и вечеромъ иногда, когда имѣлись спѣшныя дѣла. Человѣкъ сорокъ, разношерстно одѣтыхъ людей, сидѣло въ канцеляріи. Слышалось щелканье костей на счетахъ, отрывочныя фразы, и, какъ докучливое жужжаніе роя пчелъ, комнату наполняло скрипѣніе перьевъ. «Мелкая сошка» сидѣла, согнувшись и уткнувшись въ бумаги… Трудъ былъ повидимому утомительный и скучный.

За стѣной, гдѣ находились кабинеты главно- и просто- завѣдующихъ, слышался смѣхъ и веселые разговоры. Изрѣдка оттуда выходили то одинъ, то другой «господинъ» и направлялись къ какой-нибудь конторкѣ. Тогда мелкій служащій, прикованный къ этой конторкѣ, вставалъ и почтительно выслушивалъ замѣчанія и распоряженія.

— Это что такое? — воскликнулъ одинъ изъ такихъ господъ, почти вырвавъ у писца лежавшую передъ нимъ работу, — опять милліонъ ошибокъ! Я вамъ сказалъ, что не потерплю больше такой небрежности. Откуда здѣсь «ять»… откуда?.. Разъ вы не смыслите, идите въ сапожники: тамъ «яти» не нужны… Безъ разсужденій. Переписать! — отчеканилъ господинъ, разорвавъ бумагу, и перешелъ къ другому столу.

— А вы гдѣ находитесь? Гдѣ, позвольте васъ спросить?..

Спрашиваемый недоумѣвалъ.

— Вы опять съ протертыми локтями… Сказано было вамъ!.. Не хватаетъ жалованья?! Не служите… вы конфузите фирму… здѣсь не мѣсто для героевъ Максима Горькаго… Гдѣ взять? Не мое дѣло… украдите, а будьте одѣты прилично… Ну, не разговаривать!..

Слыша все это, Андрей Ивановичъ вздохнулъ и невольно пощупалъ свои локти. Къ счастью, его костюмъ былъ бѣденъ, но еще свѣжъ.

«Однако, ничего этого я не зналъ», — подумалъ онъ.

Сердитый господинъ ушелъ.

«Василискъ проклятый! — пронеслось шепотомъ въ канцеляріи… — Поѣдомъ ѣстъ, варваръ!»

— Кто здѣсь Васильевъ? — крикнулъ другой господинъ изъ дверей кабинета. Андрей Ивановичъ вскочилъ съ мѣста. — Подите сюда.

Черезъ минуту Андрей Ивановичъ очутился въ кабинетѣ предъ особой длиннаго и сухого господина съ черной бородкой, который не подалъ ему руки.

— Вы отъ нашего директора?

— Я… — отвѣтилъ Андрей Ивановичъ…

— Иванъ Яковлевичъ, желая исполнить просьбу уважаемаго Андрея Ивановича, согласенъ дать вамъ мѣсто… испытать васъ… Что вы умѣете дѣлать?

Андрей Ивановичъ сталъ втупикъ: онъ положительно не зналъ, что «умѣетъ дѣлать».

— Вы уже занимались раньше въ канцеляріи? — продолжала особа.

— Я пишу грамотно, — заикнулся Андрей Ивановичъ.

— Очень нужна мнѣ ваша грамотность! А въ дѣлѣ-то вы, конечно, ничего не смыслите… Такъ вотъ, на первый разъ поручаю вамъ «входящій и исходящій» журналъ… Жалованье вамъ назначается 25 руб. въ мѣсяцъ… Будете стараться — прибавлю…

Господинъ позвонилъ; вошелъ одинъ изъ секретарей.

— Вотъ, покажите ему, что надо дѣлать… Пусть Вавиловъ дастъ ему дѣла и поучитъ… Идите… Главное, знайте, что здѣсь не богадѣльня… И пунктуально: съ 9 до 4-хъ… никакихъ болѣзней я не признаю… Кто тамъ еще? Никого… отлично… Представьте вашъ документъ… Да одѣться получше… До свиданья…

VI

Такимъ образомъ началась служба Андрея Ивановича. Выйдя изъ кабинета, онъ узналъ, что поступаетъ на «живое мѣсто»: «входящія и исходящія» велъ до него этотъ самый Вавиловъ, но по старости его давно собирались уволить, давъ за продолжительную службу двѣнадцати-рублевую пенсію. Узнавъ это обстоятельство, Андрей Ивановичъ хотѣлъ было отказаться, но самъ Вавиловъ убѣдилъ его этого не дѣлать.

— Все равно-съ, — сказалъ онъ, — участь наша такая: состарѣлся за ихъ конторкой — ступай по міру… Это еще благодать, что пенсію дали-съ: могли-бы и просто прогнать. На что я имъ нуженъ? Вижу плохо, а триста рублей въ годъ все-таки для компаніи составляетъ расчетъ…

Вавиловъ оказался очень словоохотливымъ старикомъ и, «сдавая» Андрею Ивановичу «дѣла», поразсказалъ много такого, чего тотъ и во снѣ не видалъ. Предварительно онъ поразспросилъ Андрея Ивановича объ его «обстоятельствахъ» и, узнавъ все, что разсказалъ ему Андрей Ивановичъ, предложилъ къ его услугамъ свою квартиру.

— Я человѣкъ одинокій, — сказалъ онъ, — занимаю двѣ комнатки-съ… Одну могу уступить… Готовитъ на меня Мавра-съ… она все можетъ: и заштопать и починить.

Новые знакомые сладились. За 15 руб. въ мѣсяцъ Андрей Ивановичъ получилъ комнату, столъ («разносоловъ у меня не полагается, но, однако, говядину употребляю-съ»…) и услуги «Мавры». Андрей Ивановичъ былъ даже радъ получить возможность чѣмъ-нибудь облегчить участь старика и вручилъ ему тутъ же десять рублей впередъ, что разстрогало Вавилова. «Сдавъ» въ полчаса «дѣла», Вавиловъ предложилъ Андрею Ивановичу сходить въ одну «ресторацію» для «перваго знакомства». Хотя Андрей Ивановичъ и вспомнилъ, что главнозавѣдующій «требуетъ полнѣйшей трезвости», но все-таки согласился, и оба писца, новый и отставной, отправились въ ресторацію, носившую пріятное названіе: «Свиданіе Друзей». Тамъ за столикомъ, гдѣ на грязной скатерти, заставившей брезгливаго Андрея Ивановича поморщиться, появилась «сотка» и закуска, Вавиловъ началъ вводить Андрея Ивановича въ новый кругъ «идей».

— Василискъ этотъ, — повѣствовалъ онъ безстрастнымъ тономъ лѣтописца, — первѣйшій, ежели хотите знать, варваръ-съ… То есть, такого аспида поискать. Онъ въ тебѣ и человѣка-то не признаетъ, а какъ бы животное. И чѣмъ выдвинулся? Нашъ-же братъ былъ, писаришка-съ… Съумѣлъ въ начальники пролѣзть… Первое — за женой тысченки три взялъ, да на мѣсто повыше пересѣлъ… Ну, а тамъ и пошло… Былъ у насъ тутъ инспекторъ одинъ… Такъ, «празднословъ», ни больше, ни меньше. Такъ онъ, василискъ-то, ему юбилей устроилъ. Альбомъ съ крышкой поднесли служащіе за десятилѣтіе… Какъ-же: прослезился даже… при всѣхъ василиска обнялъ… А, вѣдь, изъ кровнаго нашего жалованья по трешницѣ на этотъ альбомъ удержать приказали… Пуще всего его опасайтесь… Есть и другіе начальники… ну, въ тѣхъ такого ехидства нѣтъ… Только очень о себѣ много понимаютъ… Кабы и въ дѣлѣ столько-же, такъ Компанія-то, чего добраго, озолотилась-бы… «Самъ»-то только важность имѣетъ, а смыслу очень мало-съ… Да и откуда?.. Изъ гвардіи онъ-съ… Тамъ эфтой нефти не обучаютъ… И всѣ они такіе! Не будь нашего брата-съ, истинно говорю, — дѣлу пропасть надо-бы. На насъ ѣздятъ, ровно на лошадяхъ упряжныхъ. Мы день-деньской въ трудѣ, на гроши перебиваемся, лба перекрестить некогда-съ… Ну а тѣ что: ихъ дѣло совсѣмъ особь-статья. Придумалъ, приказалъ написать, — вотъ и все-съ… Живутъ весело… Да и не мудрено: экія тысячи получаютъ… Главная причина, отдыха у насъ нѣтъ. Праздника Божья не знаешь… Ну лѣтомъ, я не говорю: лѣтомъ праздновать по нашему дѣлу нельзя… А зимой? На зиму-то вѣдь кое-кого и вовсе увольняютъ или на половинное жалованье переводятъ… для экономіи-съ… Себѣ-то, небось, не убавятъ… Но зато даже и зимой-то праздновать все-же не полагается. Вотъ, напримѣръ, лавочные прикащики… о тѣхъ дума позаботилась: отдыхъ имъ дали… А мы, «пишущая братья», такъ обдѣлены и остались. Позабыли-съ… Въ прошлую зиму въ газетѣ здѣшней было пропечатано на счетъ этого-съ: вниманіе думы на насъ, грѣшныхъ. обратили… насчетъ праздничнаго отдыху… Такъ что-же-съ: одного изъ нашихъ писцовъ, Надѣинъ по фамиліи, тутъ-же и уволили… А и писалъ-то вовсе не онъ, а другой… Въ правленіе не разъ по почтѣ анонимно посылали-съ… и тутъ не вышло… Развѣ они, въ Питерѣ-то, понимаютъ? Одно названіе, что директора… А такъ… тоже «празднословы», ни больше, ни меньше… Гдѣ имъ о пишущей братіи думать!..

Андрей Ивановичъ столько новаго узналъ въ первый же день, что разстроился совсѣмъ. Покончивъ въ «Свиданіи Друзей», сослуживцы отправились, нѣсколько пошатываясь, на квартиру Вавилова, гдѣ Андрей Ивановичъ очень скоро заснулъ, не взирая на клоповъ, на жесткость постели и не слушая нравоученій Мавры по адресу Вавилова, повидимому державшей сего старца въ рукахъ.

---

Такъ какъ Андрей Ивановичъ сдѣлалъ въ Петербургѣ распоряженіе относительно пересылки въ Энскъ своей корреспонденціи, то черезъ мѣсяцъ получилъ письмо отъ главнозавѣдующаго, гласившее, что онъ, главнозавѣдующій, «съ удовольствіемъ исполнилъ просьбу уважаемаго Андрея Ивановича» и далъ его протеже мѣсто писца, но что этотъ протеже, къ большому огорченію его, главнозавѣдующаго, по отзывамъ лицъ компетентныхъ, оказался малоспособнымъ къ занятіямъ, довольно тупымъ и кромѣ того, по частнымъ свѣдѣніямъ, употребляетъ спиртные напитки, что едва-ли можетъ быть терпимо на службѣ Компаніи. Въ заключеніе, главнозавѣдующій свидѣтельствовалъ Андрею Ивановичу свое душевное почтеніе и просилъ «принять увѣреніе въ совершенной преданности и полномъ уваженіи»…

На хозяйскихъ харчахъ

I

Андрей Ивановичъ служилъ уже второй мѣсяцъ въ конторѣ Компаніи и велъ свои «входящія и исходящія». Несмотря на то, что занятіе это ему опротивѣло до нельзя, онъ выдерживалъ характеръ и утѣшалъ себя мыслью, что дѣлаетъ, между работой, цѣнныя наблюденія, полезныя для него, какъ директора.

Сначала его страшно бѣсило отношеніе «компанейскихъ особъ» къ мелкимъ служащимъ. Мало того, что они ихъ совершенно игнорировали, какъ людей и смотрѣли только на ихъ «работоспособность», но и какъ съ «рабочей силой», особы обращались со служащими крайне надменно, не признавали въ нихъ ни человѣческаго достоинства, ни человѣческихъ потребностей и слабостей. Тонъ, который преобладалъ въ сношеніяхъ «особъ» съ «мелкотой», былъ высокомѣренъ или же пренебрежителенъ. Особы относились къ служащимъ, какъ къ вещи. «Сдѣлайте то»… «перепишите это»… «Гдѣ вы шатаетесь?..» «Пошевелите мозгами, если они у васъ есть»… — вотъ что обыкновенно слышали служащіе. Въ этомъ обращеніи никто даже и не видѣлъ ничего ненормальнаго и очень многія, милыя, приличныя, гуманныя сами по себѣ и въ обществѣ «особы», входя въ контору, забывали всѣ свои положительныя качества за ея стѣнами.

Андрей Ивановичъ очень скоро испыталъ на себѣ такое обращеніе. «Посмотрѣлъ бы я на тебя, — думалъ Андрей Ивановичъ въ то время, когда въ первый разъ „Василискъ“ придрался къ нему, — какъ-бы ты заговорилъ, если-бъ зналъ, кого ты распекаешь, если бы подозрѣвалъ, что передъ тобой не обыкновенный писецъ, а директоръ твоей же К°, которому ничего не стоитъ завтра же вышвырнуть тебя вонъ… Воображаю, какая мокрая курица вышла бы изъ тебя, надутый индюкъ».

Такъ какъ Андрей Ивановичъ могъ только думать такъ, а не говорить, то ему пришлось выслушать здоровую «распеканцію».

— Это что за почеркъ! — сказалъ «Василискъ», подойдя къ столу, за которымъ сидѣлъ Андрей Ивановичъ. — Встать!.. Порядку не знаете?.. Я вамъ не товарищъ!.. Чего вы тутъ напутали? Такого пустого дѣла не понимаете… Какъ у васъ записано?.. А зачѣмъ здѣсь ять?..

— По Гроту… — началъ было Андрей Ивановичъ, затронутый за живое упрекомъ въ безграмотности (онъ-то считалъ себя на что ужъ грамотнымъ!).

— Не разговаривать!.. Я не посмотрю, что вы «протеже»!.. Мнѣ нужны работники, а не лодыри… Можете съ вашимъ Гротомъ отправляться куда угодно!.. Здѣсь я — Гротъ! Сказано, чтобы не было тутъ «ять»…

Довольный тѣмъ, что пробралъ «новичка» и показалъ ему, съ кѣмъ онъ имѣетъ дѣло, «Василискъ» важно ушелъ въ кабинетъ, а обезкураженный Андрей Ивановичъ предался грустному размышленію. «Это я-то, кандидатъ правъ, не грамотный! Это меня-то распекъ, какъ мальчишку, какой-то нахалъ, самъ пишущій „сапоги“ черезъ „Ѳиту“… Однако, ничего-то мы, въ правленіи, не знаемъ о здѣшнихъ порядкахъ. Положительно, мое маскарадное приключеніе для меня очень назидательно»…

II

Однажды, въ концѣ втораго мѣсяца, Андрея Ивановича «кликнули» въ кабинетъ и онъ очутился опять предъ лицомъ того самаго «господина», который назначилъ его на службу.

— Я вами не доволенъ, — началъ изящный господинъ, слегка кивнувъ на почтительный поклонъ Андрея Ивановича, — вы изволите лодырничать… вашъ начальникъ аттестуетъ васъ неодобрительно…

— Позвольте узнать, въ чемъ моя вина? — спросилъ Андрей Ивановичъ.

— Извольте. Во-первыхъ, вы запустили свой журналъ.

— Мнѣ дали, кромѣ него, еще массу дѣла, которое я призналъ болѣе спѣшнымъ…

— Я васъ взялъ не для того, чтобы вы разсуждали, — перебилъ господинъ, — для другого дѣла у васъ есть вечера… у лѣнтяевъ всегда есть отговорка… Затѣмъ, оказывается, что вы не можете относиться сознательно къ возлагаемымъ на васъ порученіямъ, то есть, я хочу сказать, что вы до сихъ поръ съ дѣломъ не освоились, какъ слѣдуетъ, да врядъ ли и освоитесь.

— Но…

— Я васъ позвалъ не для разсужденій… Тупицъ мнѣ не надо… Компанія не можетъ тратить деньги непроизводительно… Такихъ пустяковъ вы не можете выполнять. Я вижу въ этомъ ваше нежеланіе работать… Стыдитесь: вы компрометируете достойное лицо, давшее вамъ рекомендацію, уважаемаго нашего директора, Андрея Ивановича… Я увѣренъ, что онъ далъ вамъ рекомендательное письмо исключительно по своей добротѣ, не зная васъ достаточно.

Бѣдный Андрей Ивановичъ, оказавшійся «не знающимъ самого себя», окончательно опѣшилъ. Онъ даже покраснѣлъ, какъ школьникъ, не выучившій урока.

— Даромъ жалованье платить я вамъ не могу: это было бы недобросовѣстно съ моей стороны по отношенію къ Компаніи… Единственно, что я могу еще для васъ сдѣлать, это «попробовать» васъ на другомъ дѣлѣ. Къ письменнымъ занятіямъ вы не годитесь… Я назначу васъ помощникомъ кого-нибудь изъ приказчиковъ… тамъ особой сообразительности не надо… Если же и тамъ вы окажетесь неспособнымъ, то прошу извинить… Я уже доложилъ объ этомъ Ивану Яковлевичу и онъ, кажется, написалъ въ этомъ духѣ Андрею Ивановичу… Можете идти: я сдѣлаю распоряженіе… Постойте… Я долженъ васъ предупредить, что о васъ ходятъ нелестные слухи.

— Обо мнѣ? Нелестные слухи? — возмутился Андрей Ивановичъ.

— Да-съ! Мой принципъ — невмѣшательство въ частную жизнь. Я знать не хочу, какъ живутъ мои служащіе, но я требую… слышите: я требую, чтобы о нихъ не говорили, будто они пьянствуютъ!.. Однимъ словомъ: вы поняли?

— Позвольте мнѣ оправдаться… Дѣйствительно передъ обѣдомъ…

— Извольте идти… вы получите распоряженіе…

III

Такимъ образомъ Андрей Ивановичъ попалъ на новую должность. «Хорошо еще, что жалованья не убавили! При такихъ порядкахъ и этого можно было ожидать», — думалъ онъ. Самымъ непріятнымъ для него было то, что приходилось уѣхать съ квартиры Вавилова. Андрей Ивановичъ привыкъ къ этому симпатичному старичку, привыкъ даже къ его ворчливой Маврѣ, къ русскимъ щамъ ея приготовленія, къ кашѣ и похлебкѣ. Правда, въ первое время, Андрей Ивановичъ лакомился потихоньку кое-какими «деликатесами», покупаемыми на остатки отъ взятыхъ изъ Петербурга ста рублей. Покупалъ сыръ, копченье, масло, омары, потомъ перешелъ на ветчину и наконецъ на вареную колбасу. Сто рублей растаяли очень скоро и Андрею Ивановичу поневолѣ пришлось пріучаться къ стряпнѣ Мавры.

Избалованному петербургской ресторанной кухней Андрею Ивановичу трудненько-таки далась эта привычка. Онъ и самъ смотрѣлъ на нее, какъ на нѣкоторый подвигъ. Однако — á la guerre, comme á la guerre^[15] — и онъ привыкъ. Онъ привыкъ и вставать въ семь часовъ, и пить пустой чай съ чернымъ хлѣбомъ и въ прикуску. Больше всего его безпокоили клопы, съ которыми онъ воевалъ всевозможными средствами съ перемежающимся успѣхомъ, но, наконецъ, онъ понялъ, что «клопы» такая же необходимая принадлежность того русскаго «быта», куда онъ попалъ, какъ кухонный чадъ, грязь, жесткое ложе, — и смирился.

Теперь приходилось все это оставить, и перебираться на новую квартиру и привыкать съизнова. Въ тотъ же вечеръ Андрей Ивановичъ, напутствуемый пожеланіями Мавры, жалѣвшей, что лишается смирнаго нахлѣбника — не грубіяна, не «охальника», — въ сопровожденіи Вавилова, который вызвался водворить Андрея Ивановича, отправился къ мѣсту своего новаго служенія.

Рѣка уже давно-давно кипѣла дѣятельностью. Гиганты-пароходы, барки, баркасы, лодки то и дѣло сновали по ней, а набережная жила особой, навигаціонной дѣятельностью.

Такъ какъ лѣтомъ контора и баржи Компаніи находились за рѣкой, то Андрей Ивановичъ забралъ весь свой скарбъ въ лодку, нанятую за четвертакъ, и со страхомъ и трепетомъ (онъ былъ порядочный трусъ) тронулся въ путь. Покачивало. Съ каждой волной у Андрея Ивановича трепетало сердце, и онъ малодушно хватался за Вавилова.

— Пустое, — говорилъ этотъ философъ, — нѣшто это волна? Вы бы посмотрѣли-съ, когда штормъ разыграется…

По серединѣ рѣки Андрей Ивановичъ познакомился съ зайчиками и добрался на ту сторону совсѣмъ «мокрой курицей». Лодочникъ снесъ его пожитокъ на берегъ и уплылъ обратно. Андрею Ивановичу пришлось забрать на плечи свой чемоданъ, т. к. не къ лицу-же было ему нанимать носильщика. Вавиловъ забралъ мелочь, и они пошли въ контору Компаніи, находившуюся на обширной баржѣ. Оставивъ Вавилова караулить вещи, Андрей Ивановичъ пошелъ представляться.

— Вамъ кого? — спросилъ его какой-то молодой человѣкъ, одѣтый «по-прикащицки».

— Я назначенъ сюда изъ главной конторы, — отвѣтилъ Андрей Ивановичъ.

— Такъ вамъ къ завѣдующему надо, къ Нилу Ѳомичу…. Только онъ сегодня «собака собакой»…

— А гдѣ онъ?

— Войдите въ контору, тамъ покажутъ.

IV

Въ конторѣ дѣйствительно показали Нила Ѳомича. Это былъ полный человѣкъ, одѣтый въ коричневый пиджакъ на русскую рубашку, на головѣ у него былъ картузъ, а на ногахъ высокіе сапоги. Жирное лицо его казалось заплывшимъ и на немъ еле выглядывали маленькіе глазки. Сразу видно было, что человѣкъ этотъ основательно дружилъ съ перинами, а краснота носа доказывала, что «ничто человѣческое ему не чуждо».

Въ этотъ вечеръ Нилъ Ѳомичъ дѣйствительно былъ «собака-собакой», потому что у него «на чердакѣ трещало». Онъ уже облаялъ не разъ половину служащихъ, называя ихъ «дармоѣдниками», и обѣщалъ завтра же доложить главнозавѣдующему. Служащіе, повидимому, привыкли къ этому «лаю» и не обращали на него вниманія. Въ сущности Нилъ Ѳомичъ былъ грозенъ больше на словахъ, да и то съ похмѣлья. «Собака лаетъ — вѣтеръ носитъ», — утѣшали себя обруганные. «Это еще слава Богу; а вотъ до него такъ ужъ настоящій песъ былъ, а этотъ съ душой», — говорили служащіе.

— Тебѣ чаго? — грубо спросилъ Нилъ Ѳомичъ у представшаго предъ нимъ Андрея Ивановича.

«Однако, здѣсь не церемонятся», — подумалъ Андрей Ивановичъ и, молча, подалъ бумагу о своемъ опредѣленіи.

Нилъ Ѳомичъ пробѣжалъ ее и усмѣхнулся:

— На Тебѣ, Боже, что намъ негоже, — сказалъ онъ, — за ненадобностью все ко мнѣ валятъ. У меня вонъ своихъ сколько дармоѣдовъ-то этихъ! Ну, ладно… Нынче ужъ поздно. Завтра назначу… на баржу № 3-й… водолива учитывать…

— Позвольте спросить, гдѣ бы здѣсь остановиться? — спросилъ Андрей Ивановичъ.

— Ну, у меня тутъ гостинницъ нѣтъ, не взыщите ужъ. Ступайте наверхъ, тамъ всѣ наши спятъ… Можете основаться. Столъ у насъ готовый, а баржа рядомъ, рукой подать…

Нилъ Ѳомичъ окинулъ взглядомъ своего новаго подчиненнаго и замѣтилъ:

— Вы не взыщите: характеръ ужъ у меня такой… Можетъ, вы и вправду пригодны окажетесь…

Андрей Ивановичъ вернулся къ Вавилову и разсказалъ, какъ былъ принятъ. Затѣмъ съ его помощью онъ втащилъ свои пожитки наверхъ, гдѣ помѣщались служащіе. Тамъ матросъ показалъ ему пустую койку, сколоченную изъ тесинъ.

— Эфто для васъ за первый сортъ будетъ, — сказалъ матросъ и мигомъ устроилъ Андрея Ивановича: чемоданъ запихалъ подъ койку, мелочь разсовалъ въ уголъ, подъ подушку; вмѣсто тюфяка притащилъ кошму.

— Способно будетъ, — замѣтилъ онъ.

Скоро собрались служащіе ужинать. Между ними оказалось нѣсколько знакомыхъ Андрея Ивановича по главной конторѣ; завязался разговоръ. Тотъ-же матросъ притащилъ котелъ со щами и полъ-ковриги хлѣба.

— Нынче вамъ хлебово, — сказалъ онъ.

Всѣ размѣстились за столомъ. Одинъ изъ приказчиковъ вытащилъ на особый кружокъ кусокъ мяса, далеко не соотвѣтствующій своей величиной количеству щей, и сталъ рѣзать, или, вѣрнѣе, кромсать его, придерживая по-просту рукой. У Андрея Ивановича отбило аппетитъ и потому, когда ему дали деревянную ложку и предложили принять участіе «въ общей чашкѣ», онъ сказалъ что сытъ и отказался.

— Передъ ужиномъ-то не вредно бы и «того», — замѣтилъ кто-то…

— Что-же, посылай, — отвѣтили ему.

— А вотъ съ нихъ бы слѣдовало, какъ съ новоприбывшаго…

— Съ удовольствіемъ, господа… — заторопился Андрей Ивановичъ, доставая рубль, — вотъ, пожалуйста.

Результатомъ этого разговора было то, что Андрей Ивановичъ сразу вошелъ въ колею новой службы и легъ спать съ тяжелой головой. Вавиловъ, за позднимъ временемъ заночевавшій, улегся рядомъ съ нимъ.

V

Дѣло, къ которому приставили Андрея Ивановича, было вовсе не сложное; онъ обязанъ былъ вести ежедневную отчетность по отпуску нефтяныхъ остатковъ съ баржи № 3. Ничего особо хитраго тутъ не было, но требовалась значительная аккуратность. За то должность эта была изъ безпокойныхъ. Нефтяные остатки приходилось отпускать во всякое время дня и ночи и поэтому бѣдному Андрею Ивановичу никогда не удавалось спать болѣе трехъ часовъ подрядъ. Только, бывало, онъ уснетъ на своей свалявшейся кошмѣ, только что увидитъ какой-нибудь соблазнительный петербургскій сонъ (такіе сны еще продолжали ему сниться), какъ матросъ съ баржи безцеремонно будитъ его своимъ неумолимымъ: «Андрей Ивановичъ, нефту отпущать». Первое время Андрея Ивановича брало сильное искушеніе ткнуть этого мучителя сапогомъ въ животъ (Андрей Ивановичъ спалъ «по-прикащицки» — не раздѣваясь, или, какъ говорили на пристани: не «разоболакиваясь»), но сознаніе, что матросъ не виноватъ, удерживало его.

Невольно думалъ Андрей Ивановичъ, что до сихъ поръ, сидя на своемъ директорскомъ креслѣ, занимаясь дѣлами, когда и какъ вздумается, онъ и понятія не имѣлъ о настоящихъ тяготахъ человѣческаго существованія и на сколько утомительно дѣло, оплачивающееся 25 рублями въ мѣсяцъ, сравнительно съ дѣломъ, оплачивающимся 300 и болѣе рублей.

Не разъ брало его отчаяніе, и тогда онъ хотѣлъ малодушно бѣжать. Но онъ не поддался. Больше всего онъ боялся насмѣшекъ петербургскихъ друзей: «„неудавшійся приказчикъ“, „неспособный писецъ“, — вѣдь, эти прозвища останутся на всю жизнь», — думалъ онъ. Кромѣ того онъ самъ, помимо своей воли, началъ втягиваться въ свое приказчичье дѣло, сталъ жить интересами того «мелкаго люда», о которомъ онъ не имѣлъ ранѣе никакого понятія. «Я начинаю опускаться, — думалъ иногда Андрей Ивановичъ, — мнѣ временами кажется, что мое директорство ни болѣе, ни менѣе какъ сонъ, и что я такъ и родился и воспитался на этой проклятой баржѣ».

Помѣщеніе, гдѣ жили служащіе, изобиловало щелями, въ которыя дулъ безпрепятственно вѣтеръ и лилъ дождь. Это называлось «надувательствомъ» и «протекціей». Иногда Андрей Ивановичъ чувствовалъ во снѣ, какъ на его убогое ложе каплетъ сверху. Сперва онъ вскакивалъ, но скоро убѣдился, что и «надувательство», и «протекція» совершенно въ порядкѣ вещей и что безъ нихъ нельзя себѣ представить бытъ «мелкихъ служащихъ». Однако, философія эта не помѣшала образованію на благородной щекѣ Андрея Ивановича громаднаго флюса, причинившаго ему сильное страданіе.

— Андрей Ивановичъ! нефту отпущать! — взывалъ матросъ, тормоша несчастнаго владѣльца флюса, только что успѣвшаго отогрѣть больное мѣсто.

— Что тебѣ? — жалобно говорилъ Андрей Ивановичъ.

— Нефту отпущать, — отвѣчалъ матросъ, — Меркульевскій пришелъ…

И Андрей Ивановичъ, охая и кряхтя, шелъ на свой баржу, гдѣ на вѣтру и дождѣ «отпущалъ нефту». Зубы ныли, голова горѣла и Андрей Ивановичъ понималъ, какова иногда бываетъ чужая шкура.

VI

Новая служба болѣе нравилась Андрею Ивановичу, чѣмъ прежняя, главное тѣмъ, что въ пристанской конторѣ было меньше начальства и оно было попроще. Не было той заносчивости, того высокомѣрія, которыя явились обычными въ главной конторѣ. Нилъ Ѳомичъ былъ просто грубъ, но «лай» его не имѣлъ цѣлью унизить человѣка, а являлся «манерой говорить». Онъ былъ, повидимому, плутъ большой руки и «службой» сколачивалъ себѣ капиталецъ, зная, что жалованьемъ его не сколотишь; служащихъ онъ, однако, не притѣснялъ и самъ поругивалъ компанейскіе порядки. — «Гладыши, — говорилъ онъ, когда бывалъ „выпимши“ (а это случалось ежедневно), — „я да я“ только отъ нихъ и слышишь! А что такое „я“? Одна номинальность безъ всякой наглядности. Получаешь жалованье, процентъ и тому подобное — ну, и сиди себѣ начальствомъ, а въ дѣло не лѣзь, потому что только путаешь, а не смыслишь… даромъ, что ты директоръ! Отъ этого тебѣ ума не прибавится»…

Самыми непріятными днями для Андрея Ивановича были тѣ дни, когда изъ главной конторы наѣзжало начальство. Андрей Ивановичъ настолько былъ уже въ курсѣ дѣла, что понималъ отлично, насколько это дѣло мало знакомо начальству, которое, чтобы замаскировать свое незнаніе и непониманіе, набрасывалось «здорово живешь» на подчиненныхъ и распекало ихъ. «Ужъ если я распекаю, значитъ знаю дѣло», — вотъ какъ, очевидно, думало начальство, но распекаемые, несущіе всю тяжесть дѣла на себѣ, на своей спинѣ, отлично понимали, что всѣ эти завѣдующіе очень мало въ дѣлѣ смыслили. Они знали одно: дѣло это даетъ имъ, избраннымъ фортуною, возможность жить припѣваючи, кататься на собственныхъ рысакахъ, швырять деньги въ ресторанахъ.

— Неужели и я былъ такой же? — думалъ Андрей Ивановичъ съ тяжелымъ чувствомъ.

Главнозавѣдующій и просто завѣдующіе, посѣщая изрѣдка пристань, гдѣ была душа дѣла, гдѣ оно било ключомъ, прохаживались съ важнымъ видомъ и озабоченными лицами, не замѣчая по большей части почтительныхъ поклоновъ служащихъ, дѣлали отрывистымъ тономъ замѣчанія и приказанія и, кивнувъ головой, уѣзжали въ городъ. Андрею Ивановичу ясно было, что вся «машина» дѣла идетъ помимо ихъ и что очень часто ихъ распоряженія только ее тормозятъ. Возмущало его также и то, что всѣ эти важныя особы, нисколько не интересуются самимъ дѣломъ, а особенно участью служащихъ; какъ служащіе живутъ, чѣмъ живутъ, можно ли «по-человѣчески» жить на то мизерное жалованье, которое они получаютъ, — всѣ эти вопросы вовсе не интересовали начальство. «Точно мы не люди, а скотъ, — негодовалъ Андрей Ивановичъ, невольно распространяя это „мы“ и на свою директорскую особу, по странной случайности облачившуюся въ приказчицкій пиджакъ, — но порядочный хозяинъ и о скотѣ заботится, потому что скотъ его кормитъ».

VII

Служащіе дѣйствительно жили плохо; у многихъ были семьи, отъ которыхъ они были оторваны: семьи жили на квартирахъ въ городѣ, а служащіе за рѣкой. Очень часто не приходилось видаться цѣлыми недѣлями: то недосугъ, то погода скверная, да и поѣздка стоила дорого и составляла «разсчетъ».

Такъ какъ служащимъ на пристаняхъ полагался «столъ», то почти все жалованье уходило на семью, и служащимъ приходилось жить на «компанейскихъ щахъ». Нельзя сказать, чтобы «щи» эти были очень жирны. Жесткая, жилистая говядина не давала «навара», но за то давала иногда «душокъ». Фундаментомъ обѣда была каша. Андрей Ивановичъ возмущался, но служащіе были довольны и этимъ. Въ довершеніе всего подавалось все это очень нечистоплотно, и Андрею Ивановичу пришлось порядочно понасиловать себя, чтобы ѣсть изъ общей чашки. Но и къ этому онъ поневолѣ привыкъ.

Обидно было и то, что служащіе были лишены праздниковъ. Изъ-за рѣки лился торжественный звонъ и напоминалъ труженикамъ, что есть на свѣтѣ люди, знающіе, что такое человѣческое существованіе.

Служащіе любили Андрея Ивановича. Онъ научился говорить съ ними и больше всѣхъ возмущался порядками и бранилъ компанію. Это придавало ему особый авторитетъ. Его любили послушать.

— Бисмаркъ нашъ Андрей Ивановичъ, — говорили служащіе, — не грѣхъ ему рюмочку поднести.

Невольно въ умѣ Андрея Ивановича сложилось убѣжденіе, что служащимъ оттого живется плохо, что петербургское правленіе компаніи не вѣдаетъ настоящаго положенія вещей. «Я знаю многихъ товарищей — всѣ они гуманные и интеллигентные; вѣроятно, и здѣшніе завѣдующіе мѣняются, пріѣзжая въ Питеръ. Если бы, напримѣръ, предсѣдатель правленія узналъ все это, разумѣется, онъ все бы измѣнилъ… Необходимо поставить его въ извѣстность… Можетъ быть сама судьба избрала меня для этой цѣли»… Дойдя до такого убѣжденія, Андрей Ивановичъ рѣшилъ дѣйствовать: онъ сочинилъ пространное и краснорѣчивое письмо самому предсѣдателю правленія, въ которомъ подробно, яркими красками, описалъ положеніе вещей и, переписавъ письмо, насколько съумѣлъ, измѣненнымъ почеркомъ, отправилъ заказнымъ въ Петербургъ, подписавъ «Мелкая сошка». — «Подождемъ результатовъ, — ликовалъ онъ, — узнаютъ, каково здѣсь живется»…

Близка реформа, близко улучшеніе участи этихъ горемыкъ…

Андрей Ивановичъ такъ увлекся своей ролью избавителя обремененныхъ, что пересталъ считать свое пари, забросившее его въ самыя нѣдра дѣла, «глупостью»…

«Судьба знала, что дѣлала, — думалъ онъ. — Посмотримъ, милѣйшіе распорядители!..»

Въ ожиданіи результатовъ письма, Андрей Ивановичъ продолжалъ «отпущать нефту»… И «результаты» явились даже скорѣе, чѣмъ онъ разсчитывалъ.

«Здорово живешь»

I

Къ концу пятаго мѣсяца своихъ удивительныхъ превращеній, Андрей Ивановичъ какъ-то вздумалъ подвести итогъ. Онъ оглянулся назадъ. Петербургское прошлое показалось ему чѣмъ-то до нельзя отдаленнымъ, не «взаправдышнимъ». Андрей Ивановичъ чувствовалъ давно не испытанную легкость въ тѣлѣ. Куда дѣвались одышка, подбородокъ изъ двойного сдѣлался ординарнымъ и значительно опалъ столь безпокоившій Андрея Ивановича «животикъ». Взамѣнъ этихъ благопріобрѣтеній сытой петербургской жизни Андрей Ивановичъ чувствовалъ особую ясность духа и свѣжесть мыслей. Ознакомясь «практически» съ дѣломъ, онъ сталъ съ большой дозой презрительности относиться къ своей петербургской службѣ въ правленіи. «Тамъ мы въ бирюльки играемъ, — думалъ онъ, — настоящее дѣло я только теперь узналъ»…

По мѣрѣ того, какъ приближался срокъ окончанія пари и, слѣдовательно, время новаго превращенія изъ приказчика въ прежняго директора, Андрей Ивановичъ убѣждался, что поступилъ очень умно, въ сущности, согласившись на такое пари. Теперь ему представлялась возможность на основаніи собственнаго опыта, добытаго «въ чужой шкурѣ», принять всѣ мѣры къ упорядоченію дѣла и на первый планъ онъ поставилъ улучшеніе быта служащихъ, а на второй измѣненіе состава завѣдующихъ, которыхъ Андрей Ивановичъ зналъ теперь досконально. Онъ намѣревался даже взять на себя лично завѣдываніе всѣмъ дѣломъ въ Энскѣ.

«Воображаю удивленіе „нашихъ“, — говорилъ онъ самъ себѣ, — когда они узнаютъ всѣ мои приключенія, когда я имъ поразскажу, каковы здѣшніе порядки!.. Мои слова будутъ, какъ ударъ грома, потому что въ нихъ будетъ одна, неприкрашенная правда… Слава Богу! Эта правда у меня вотъ гдѣ сидитъ!..»

Утѣшало его также и то, что у него хватило силы воли довести свое предпріятіе, граничащее съ фантастичностью, до конца. «Это не обыкновенный спортъ, не какой-нибудь дурацкій „финишъ“, — думалъ онъ, — это, сидя въ петербургскомъ ресторанѣ, можно воображать себѣ, что просуществовать своимъ трудомъ, оплаченнымъ 25 р. въ мѣсяцъ, пустое дѣло… Любопытно знать, гдѣ Курилинъ займетъ эту проигранную тысячу»…

Однажды по телефону было передано изъ главной конторы приказаніе Андрею Ивановичу явиться «по дѣламъ службы».

Занимаясь усердно на своей баржѣ, Андрей Ивановичъ въ простотѣ душевной подумалъ, что начальство вопреки своему обыкновенію, обратило на него вниманіе и хочетъ теперь его поощрить. Это предположеніе онъ даже высказалъ вскользь, но одинъ изъ старыхъ служакъ точно водой его облилъ: «Эхъ, батюшка, какое тамъ поощреніе! „Они“ поощрять любятъ только самихъ себя, а ужъ если нашего брата зовутъ въ главную контору — значитъ, не жди добра».

Нѣсколько обезкураженный такимъ пессимистическимъ предположеніемъ, Андрей Ивановичъ сѣлъ въ лодку и отправился въ главную контору.

II

Въ главной конторѣ, какъ водится, его заставили прождать около часу.

— Не знаете-ли, зачѣмъ я понадобился? — спросилъ Андрей Ивановичъ у одного изъ «пишущей братіи».

— Кто-же ихъ знаетъ. Ясное дѣло не за добромъ, — отвѣтилъ тотъ, чѣмъ еще болѣе обезкуражилъ Андрея Ивановича.

Однако, онъ забралъ себя въ руки и сказалъ самъ себѣ:

— Въ сущности довольно: осталось такъ мало времени моему искусу, что я могу и не заботиться особенно. У меня есть получка жалованья почти за весь мѣсяцъ, на это проживу, даже если-бы меня за что-нибудь, или, какъ здѣсь водится, «здорово живешь» — вздумали уволить… Но третировать себя я больше не позволю.

Первое недоразумѣніе произошло у него съ «Василискомъ». Этотъ господинъ, распекая кого-то изъ писцовъ, нечаянно увидѣлъ и Андрея Ивановича, сидѣвшаго на «посѣтительной».

— Ба! Ученый мужъ Гротъ! — сказалъ «Василискъ», подходя. — Господинъ «ять»! (Василискъ отличался большими претензіями на остроуміе).

— Во-первыхъ, я для васъ не «ять», — холодно сказалъ Андрей Ивановичъ, — а, во-вторыхъ, я совершенно не расположенъ съ вами разговаривать.

Молчаніе воцарилось въ канцеляріи: счеты перестали щелкать, перья скрипѣть. «Василискъ» оцѣпенѣлъ на одну минуту…

— Что-съ! — вдругъ, какъ ужаленный, воскликнулъ онъ, — вы еще грубить! Вы тамъ «идеи» имѣете. Посмотримъ! посмотримъ!..

— Я очень жалѣю, что у васъ въ головѣ нѣтъ вовсе идей, — хладнокровно сказалъ Андрей Ивановичъ.

«Василискъ» быстро прошелъ въ кабинетъ, а въ канцеляріи раздалось хихиканье.

Черезъ нѣсколько минутъ Андрея Ивановича позвали. Въ комнатѣ, куда онъ былъ впущенъ, развалясь въ удобномъ креслѣ за письменнымъ столомъ, сидѣлъ извѣстный ужъ намъ господинъ, опредѣлившій Андрея Ивановича. Господинъ этотъ на сей разъ не отвѣтилъ на поклонъ Андрея Ивановича и не сразу оторвался отъ газеты, которую читалъ. Наконецъ, онъ положилъ ее на столъ и сказалъ:

— Я уже предупреждалъ васъ о тѣхъ правилахъ, которыя существуютъ у насъ. Повидимому, вы подчиняться имъ не пожелали.

— Я рѣшительно недоумѣваю, — началъ было Андрей Ивановичъ, но важный господинъ его перебилъ:

— Я васъ не разговаривать сюда позвалъ. Извольте молчать и слушать, что вамъ говоритъ начальникъ.

Андрей Ивановичъ сдержался.

— Вы ведете себя непозволительно. Я уже не говорю о той пагубной слабости, которой, какъ мнѣ извѣстно, вы предаетесь. Мимо! Вы позволяете себѣ въ вашемъ товарищескомъ кругу проводить идеи, нетерпимыя въ нашей компаніи. Вы недовольны той пищей, которую вамъ даетъ компанія, какъ милостыню, ибо она не обязана ее давать… Наконецъ, не болѣе какъ минуту назадъ вы позволили себѣ отнестись неуважительно къ уважаемой личности, мизинца которой не стоите… Не перебивайте меня! Стыдитесь! Вы конфузите нашего почтеннаго директора Андрея Ивановича, имѣвшаго слабость дать вамъ рекомендацію, безъ которой вы бы съ голоду сдохли!.. Безъ разсужденій! Однимъ словомъ, вы болѣе у насъ не служите…

Андрей Ивановичъ взбѣсился:

— Если я не служу у васъ, то какъ же вы смѣете говорить со мной такимъ тономъ? — сказалъ онъ рѣзко.

Господинъ опѣшилъ.

— Впрочемъ, васъ вызвалъ главнозавѣдующій… Я сейчасъ доложу ему, — замѣтилъ онъ, — уходя.

«Ужъ если главнозавѣдующій удостоилъ меня этой чести, — подумалъ Андрей Ивановичъ, — значитъ дѣлу моему должно быть швахъ! Вотъ тебѣ и повышеніе! Замѣтили… Оцѣнили!..»

— Пожалуйте сюда! — сказалъ господинъ, отворивъ дверь въ кабинетъ главнозавѣдующаго.

III

— Безъ возраженій! — почти крикнулъ главнозавѣдующій, хотя Андрей Ивановичъ рта не успѣлъ еще открыть. — Васъ рекомендуетъ уважаемое лицо, извѣстное своей добротой — и какъ же вы платите за эту доброту? Какъ вы относитесь къ вашимъ обязанностямъ? Это черная неблагодарность. Намъ, милостивый государь, «такихъ» служащихъ не надо-съ! Василій Дмитріевичъ, прикажите его «подсчитать».

— Я бы желалъ знать… — сказалъ Андрей Ивановичъ.

— Узнаете…

— То лицо, о которомъ вы изволите говорить, мнѣ извѣстно лучше, чѣмъ вамъ, — продолжалъ Андрей Ивановичъ, — я сомнѣваюсь, чтобы оно одобрило здѣшніе порядки…

— Потрудитесь молчать! — вскипѣлъ главнозавѣдующій, — это неслыханно! Положимъ, вы уже извѣстны какъ своимъ дерзкимъ образомъ мыслей, такъ и дерзкими рѣчами… «Идеи» у васъ!.. Мнѣ все извѣстно-съ… и, понимаете, мнѣ стоитъ шепнуть — и вы обратитесь въ мечту… Вамъ извѣстенъ нашъ уважаемый директоръ лучше, чѣмъ мнѣ? Смѣшно… директоръ и жалкій писаришка… приказчикъ…

— Я бы попросилъ васъ разговаривать со мной по-человѣчески, — съ достоинствомъ сказалъ Андрей Ивановичъ.

— Что-съ! Вы обижаетесь?.. Это что? — почти крикнулъ главнозавѣдующій, протягивая Андрею Ивановичу какое-то письмо.

Андрей Ивановичъ взялъ его въ руки, посмотрѣлъ и положилъ на столъ.

— Это вашъ почеркъ? Не отнѣкивайтесь, это ничему не поможетъ…

— Я и не думаю отнѣкиваться. Это письмо писалъ я…

— Вы?

— Я… И все въ немъ изложенное — сущая правда.

— Какъ вы осмѣлились?..

— Очень просто. Я счелъ вполнѣ умѣстнымъ поставить правленіе въ извѣстность относительно всего, что здѣсь творится.

— Вы? жалкое ничтожество…

— Я требую, — твердо сказалъ Андрей Ивановичъ, — чтобы вы держали себя прилично.

Главнозавѣдующій отступилъ на шагъ: до того онъ былъ пораженъ. Никогда еще не слыхалъ онъ ничего подобнаго ни отъ кого изъ служащихъ. Даже не подозрѣвалъ такой возможности.

— Василій Дмитріевичъ! — воскликнулъ онъ, — слыхали вы подобную дерзость? Вы, повидимому, не проспались еще и не знаете, съ кѣмъ говорите… Какъ бы то ни было — вотъ вамъ мое послѣднее слово: кляузниковъ и «писателей» мы на своей службѣ не терпимъ… Тѣмъ хуже-съ… Я уже написалъ уважаемому Андрею Ивановичу относительно васъ… Онъ вполнѣ меня пойметъ… Извольте убираться…

— Я желаю получить аттестатъ и разсчетъ, — твердо сказалъ Андрей Ивановичъ.

— Разсчетъ вы получите въ своей конторѣ… а мой аттестатъ вотъ: вонъ! Я вамъ покажу, съ кѣмъ вы говорите.

Андрея Ивановича окончательно взорвало:

— Нѣтъ, я вамъ покажу, съ кѣмъ вы говорите, — почти крикнулъ онъ.

— Вы съ ума сошли! Вы пьяны!..

— Нѣтъ, это вы съ ума сошли, позволяя себѣ такъ разговаривать съ людьми!..

— Я васъ, милостивый государь, въ бараній рогъ согну…

— Посмотримъ… — окончательно взбѣсившій Андрей Ивановичъ не помнилъ уже себя. — Вы это видѣли (онъ сдѣлалъ нѣкоторый символическій жестъ). Я васъ самого въ бараній рогъ согну… Я служащій компаніи такой-же, какъ и вы, съ той разницей, что вы бездѣльничаете за ваши восемь тысячъ жалованья, а я изъ силъ выбиваюсь за мои триста рублей!..

Неизвѣстно, долго-ли бы еще продолжалъ Андрей Ивановичъ свою отповѣдь. Къ сожалѣнію, онъ не замѣтилъ, какъ главнозавѣдующій надавилъ пуговку электрическаго звонка. Андрей Ивановичъ много хотѣлъ еще высказать, но въ самомъ разгарѣ разговора онъ почувствовалъ, какъ «кто-то» взялъ его подъ локти, и не успѣлъ онъ опомниться, какъ уже изъ глазъ его исчезли и шикарный кабинетъ главнозавѣдующаго, и самъ главнозавѣдующій, и Василій Дмитріевичъ… Въ мгновеніе ока промелькнула передъ нимъ и канцелярія со своими служащими, и не прошло пяти минутъ. какъ Андрей Ивановичъ неожиданно очутился на улицѣ.

IV

— Вотъ и кончена моя миссія, — сказалъ самъ себѣ Андрей Ивановичъ, опомнившись послѣ своего эффектнаго «ухода». — Куда же теперь?

Обдумавъ свое положеніе, онъ рѣшилъ такъ: уйти назадъ въ контору, взявъ свой директорскій документъ и предъявить его главнозавѣдующему, — это было бы въ высшей степени эффектно, но тогда пари были бы проиграно… Остается до срока менѣе мѣсяца — не стоитъ ради удовлетворенія мелкаго самолюбія рисковать этой тысячей. Лучше забрать все жалованье — его около двадцати рублей — и на нихъ можно просуществовать три недѣли: пойти къ Вавилову и остаться у него…

— Такъ и сдѣлаю, — рѣшилъ Андрей Ивановичъ, — ну, а вамъ, милостивые государи, я все это припомню! Хорошо и наше правленіе: а я-то думалъ, что на мое письмо обратятъ вниманіе и что я сдѣлаюсь благодѣтелемъ всей нашей мелкоты. А они не нашли нечего лучшаго, какъ выдать меня головой тѣмъ, на кого я справедливо жаловался… Видно, для того, чтобы быть человѣкомъ, надо самому все «это» вынести на своей спинѣ.

Андрей Ивановичъ нанялъ лодку и поѣхалъ въ свою зарѣчную контору. На рѣкѣ бѣгали зайчики, дулъ холодный, осенній вѣтеръ, но Андрей Ивановичъ, занятый своими мыслями и не могущій побороть раздраженія, не обращалъ на нихъ никакого вниманія. Онъ уже не былъ прежнимъ трусомъ: вѣтеръ, непогода, даже «шторма» не были для него теперь диковинкой.

Приставъ къ своей пристани, Андрей Ивановичъ прямо прошелъ къ Нилу Ѳомичу.

— Съ чѣмъ поздравить? — спрашивали его сослуживцы, когда онъ проходилъ мимо нихъ чрезъ контору.

— Со «здорово живешь»! — весело отвѣчалъ онъ, усмѣхаясь. Въ сущности, онъ не былъ нисколько огорченъ и заранѣе утѣшался возможностью въ скоромъ времени «поговорить» со всѣми этими надменными господами завѣдующими «какъ слѣдуетъ»… — «Воображаю, куда у нихъ душонки уйдутъ, когда они узнаютъ, кого уволили и кого оскорбляли!..» — радовался онъ.

— Здравствуйте, Нилъ Ѳомичъ, — сказалъ Андрей Ивановичъ.

Нилъ Ѳомичъ былъ въ мрачномъ настроеніи. Ему только что «влетѣло» по телефону, а къ тому же «душа требовала похмелья».

— Тебѣ, малый, чего? — спросилъ онъ, кряхтя.

— За расчетомъ я: уволенъ главной конторой.

— Это за что?

— Спросите ихъ. Не по вкусу мой разговоръ пришелся.

— Такъ… Значитъ — такъ зря, «здорово живешь»! Оно, конечно, у насъ всегда къ зимѣ служащихъ сокращаютъ… Экономія, братецъ ты мой… Вотъ добейся получать тысячи три въ годъ, тогда, сдѣлай милость, тогда не сократятъ!.. Жаль: служащій ты, все-таки, «справный» — похаять не могу… Жаль… Чтожъ, — ихъ воля, — начальническая: идите къ бухгалтеру, онъ васъ «подочтетъ».

— До свиданья, Нилъ Ѳомичъ! — надѣюсь, что мнѣ удастся вамъ отплатить за доброе отношеніе, — великодушно сказалъ Андрей Ивановичъ.

— А ты, малый, думай, какъ себя зиму пропитать… Мы, вѣдь, все понимаемъ… Сами эту участь видѣли.

V

Отъ Нила Ѳомича Андрей Ивановичъ прошелъ къ бухгалтеру и просилъ его «подсчитать», сколько причитается ему получить. Бухгалтеръ подсчиталъ: выходило 18 рублей 20 коп.

«Этого хватитъ на мѣсяцъ: какъ-нибудь придется поэкономить, потому что надо и на дорогу выгадать до Питера», — соображалъ про себя Андрей Ивановичъ.

— Только вотъ тутъ «прочетъ» записанъ, — сказалъ бухгалтеръ.

— Это за что?

— Нефти лишковъ отпустили: вотъ тутъ у меня вѣдомость есть…

— Сколько же всего?

— Конечно, пустяки, — рублей на восемь. А впрочемъ посмотрю… 11 р. 50 копѣекъ… Да вотъ еще сейчасъ по телефону передали изъ Главной… Штрафъ вамъ пять рублей.

— Я никакихъ штрафовъ не принимаю, — возмущался Андрей Ивановичъ.

— Это дѣло не мое. Дѣлаю, что прикажутъ: мы тоже люди не сами по себѣ, подневольные. Вотъ извольте расписаться… Одинъ рубль семьдесятъ копеекъ получите-съ… Очень жаль… Повѣрьте: самъ сочувствую, но дѣло наше маленькое… «Ихъ» воля…

— Но позвольте… Вѣдь, мнѣ не на что будетъ до той стороны добраться.

— Это вы вѣрно… Что же прикажете дѣлать!.. Изъ вещей что-либо придется въ оборотъ пуститъ.

Андрей Ивановичъ пустилъ «въ оборотъ» пиджачную пару (у него ихъ было двѣ). За пару дали семь рублей, да и то потому, что пожалѣли Андрея Ивановича, какъ хорошаго человѣка. Служащіе, собравшись на верху, высказывали ему свои соболѣзнованія.

Андрей Ивановичъ послалъ за бутылкой — и, когда ему ее принесли, счелъ умѣстнымъ сказать коротенькую рѣчь.

— Господа, — началъ онъ, — повѣрьте, что того времени, которое я провелъ съ вами, я никогда не забуду. Я сдѣлался среди васъ «другимъ» человѣкомъ и тѣ знанія, которыя пріобрѣлъ я здѣсь, нельзя купить ни за какія деньги. Я понялъ, что не «окладъ» дѣлаетъ человѣка, а «трудъ»… Повѣрьте, — продолжалъ онъ, — что я глубоко понимаю теперь ваше положеніе. Быть можетъ, настанетъ часъ… и этотъ часъ близокъ… когда вы узнаете, насколько я хочу и умѣю быть благодарнымъ… Все, что въ моей власти, я сдѣлаю для того, чтобы облегчить вашу участь, честные труженики!

Несмотря на витіеватость такой рѣчи, служащіе слушали съ удовольствіемъ, хотя и недоумѣвали, какимъ образомъ Андрей Ивановичъ, закладывающій пиджачную пару и не добравшійся до пальто только въ виду холодовъ, можетъ чѣмъ-нибудь облегчить чью бы то ни было участь.

— Самъ-то прокормись, — думали нѣкоторые, — нынѣ не Петровки… Цыганскій потъ прохватитъ… Малый онъ «россійскій», только слабъ относительно «казенки»: вотъ его и разбираетъ. Мечта!

За первой бутылкой послѣдовала вторая, третья и такъ далѣе… Кончилось такъ, что Андрей Ивановичъ сообщилъ всѣмъ, что не нынче-завтра онъ самъ будетъ директоромъ, чѣмъ вызвалъ неудержимый смѣхъ.

— Ловкачъ нашъ Андрей Иванычъ! — говорили служащіе.

— Ловкачъ-то ловкачъ, а жрать нечего…

— Жаль Андрея Иваныча! Эй, Митюшка! взгляни-ка, не шляется ли этотъ глазастый чортъ подсматривать…

— Не жалѣйте меня, друзья мои! — лепеталъ растроганный Андрей Ивановичъ, — я счастливъ, я счастливъ… потому что я узналъ… а узналъ я то, чего не зналъ раньше…

— Это вѣрно, — сказалъ кто-то, — вѣкъ живи, а дуракомъ умрешь…

— И всѣ вы хорошіе люди… И завтра ужъ меня не позовутъ «нефту отпущать»… А главнозавѣдующему я покажу… Я ему покажу, какъ меня можно въ бараній рогъ согнуть…

— Герой Андрей Ивановичъ! За здоровье, урра!..

Андрей Ивановичъ заснулъ на своей жесткой постели. Было уже поздно… Сонъ Андрея Ивановича былъ покоенъ; онъ легъ спать свободнымъ человѣкомъ.

VI

На утро, распростившись съ своими сослуживцами, Андрей Ивановичъ забралъ свой «багажъ» и отправился въ лодкѣ на ту сторону на квартиру Вавилова.

— Еще двадцать шесть дней — и мое испытаніе окончено, — говорилъ онъ себѣ, — какъ только ухитриться прожить на то, что у меня осталось? Трудненько будетъ, ну, да ужъ это на послѣдкахъ.

На той сторонѣ лодочникъ взялся за двугривенный донести багажъ до квартиры Вавилова: это было рукой подать отъ набережной. Въ какія-нибудь десять минуть путники достигли цѣли своего пути. Андрей Ивановичъ остановился у знакомой калитки и сталъ стучать. Никто не откликался. Лодочникъ, сложивъ багажъ на землю, сталъ помогать Андрею Ивановичу. На неистовый стукъ обоихъ наконецъ загремѣлъ засовъ и изъ калитки выглянула незнакомая фигура.

— Вамъ кого? — спросила фигура: это была какая-то прачка или кухарка.

— Семена Власьевича, — сказалъ Андрей Ивановичъ.

— Семена Власьича? Это Вавиловъ будетъ? — переспросила кухарка.

— Ну да, его… Вавилова…

— Нѣту его…

— Какъ нѣтъ? Гдѣ же онъ?

— Въ городъ Землянскъ уѣхалъ.

— Въ какой Землянскъ?

— Въ какой Землянскъ?.. Извѣстно въ какой: Могилевской губерніи, — сказала кухарка. — Померъ онъ… вотъ что…

— Померъ? Не можетъ быть! — воскликнулъ Андрей Ивановичъ.

— Дѣло Божье… Со всякимъ можетъ случиться…

— Царство ему небесное! — сказалъ Андрей Ивановичъ, крестясь.

— Померъ и ужъ недѣлю, какъ и схоронили, — хладнокровно замѣтила кухарка, — а сожительница его въ тотъ-же день домой въ деревню къ сродственникамъ уѣхала.

— Значитъ и Мавры здѣсь нѣтъ?

— Чего же я говорю?!.

Такимъ образомъ Андрей Ивановичъ опять остался «на улицѣ» съ пятью рублями въ карманѣ. Къ жалости о старикѣ примѣшивалась невольная жалость о самомъ себѣ, но въ то же время, помимо его воли, какой-то насмѣшливый голосъ шепнулъ ему: «а все для компаніи экономія: двѣнадцать рублей пенсіону не придется болѣе платить».

Двугривенный

I

Если-бы впослѣдствіи Андрея Ивановича спросили, какъ онъ прожилъ послѣднія недѣли своего «подвижничества», онъ-бы, вѣроятно, самъ не съумѣлъ точно отвѣтить. Онъ могъ бы только сказать, что ему довелось «хлебнуть горя до дна».

Такъ какъ, по условіямъ пари, Андрей Ивановичъ долженъ былъ существовать исключительно на средства, добытыя собственнымъ трудомъ, отнюдь не прибѣгая ни къ посторонней помощи, ни къ собственнымъ средствамъ, ни къ займамъ, то Андрею Ивановичу пришлось очень туго съ его несчастными пятью рублями…

Андрей Ивановичъ былъ человѣкъ щепетильно-честный въ своихъ житейскихъ отношеніяхъ и поэтому противникъ его Курилинъ могъ быть вполнѣ увѣренъ, что Андрей Ивановичъ самъ признаетъ себя побѣжденнымъ, если не выполнитъ почему-либо условій пари. Признать же себя побѣжденнымъ онъ окончательно и безповоротно не хотѣлъ: выигрышъ пари сдѣлался его idée fixe^[16], какимъ-то «подвигомъ чести».

Правда, оставшись «на мели», Андрей Ивановичъ «ликвидировалъ» кое-что изъ своего имущества, но это не противорѣчило условіямъ пари; во всякомъ случаѣ это не значило прибѣгать къ собственнымъ средствамъ, такъ какъ прежде всего ухудшало положеніе самого Андрея Ивановича. Если и можно было съ натяжкой считать роскошью пиджачную пару, калоши, пальто лѣтомъ, то теперь, осенью, всѣ эти вещи являлись предметомъ первой необходимости. Итакъ, прежде всего надлежало найти какую-нибудь работу для того, чтобъ обезпечить себѣ квартиру и пропитаніе на эти двѣ-три недѣли, остающіяся до срока.

И Андрей Ивановичъ началъ искать работу.

Оказалось это, однако-же, дѣломъ очень нелегкимъ и прежде всего ему пришлось убѣдиться, что добываніе денегъ находится въ обратной пропорціи съ ихъ расходованіемъ. Прежде, во время своей петербургской жизни, на которую теперь Андрей Ивановичъ пріучился горькимъ опытомъ смотрѣть презрительно, — онъ не считалъ за деньги какую-нибудь сотню-другую… Теперь онъ позналъ, какъ много иногда значитъ въ человѣческой жизни жалкій «рубль».

Прежде Андрей Ивановичъ затруднился бы сразу сказать, на что можетъ понадобиться «рубль» — теперь онъ зналъ, что эта монета символизируетъ собой теплый кровъ и пищу на нѣсколько дней и что заработать этотъ рубль человѣку, не имѣющему «опредѣленныхъ занятій», очень и очень трудно.

Такимъ образомъ судьба заставила Андрея Ивановича сдѣлать настоящую «переоцѣнку цѣнностей» — занятіе очень модное для тѣхъ, кто продѣлываетъ его, сидя въ кабинетѣ, а не разгуливая въ осеннюю пору по грязной набережной въ вѣтеръ и дождь, согрѣваясь не столько одеждой, сколько движеніемъ.

II

Прежде всего Андрей Ивановичъ попробовалъ сунуться «по письменной части», или, какъ говорится въ томъ быту, который сдѣлался бытомъ теперь самого Андрея Ивановича, «околачивать пороги» разныхъ конторъ и канцелярій.

— Тѣ скромныя условія, которыя я предложу, — соображалъ Андрей Ивановичъ, — даютъ мнѣ надежду на успѣхъ.

Такую же надежду возлагалъ онъ и на то счастливое обстоятельство, что пальто и послѣдняя пиджачная пара еще не были пущены «въ оборотъ».

Нанявши случайно подвернувшійся уголъ съ «пищіей» за два рубля въ недѣлю и обезпечивъ себѣ такимъ образомъ ночлегъ и скудное пропитаніе на первое время, Андрей Ивановичъ началъ свои скитанія.

Увы! — въ первые же дни ему пришлось горько разочароваться. Всюду, куда онъ ни заходилъ, навязывая свои услуги «по письменной части», ему не повезло: вездѣ было полнымъ полно.

Въ одной конторѣ его окидывали не то небрежнымъ, не то подозрительнымъ взглядомъ и старались поскорѣе выпроводить; въ другой онъ вовсе не могъ добиться толку и его безъ дальнѣйшихъ околичностей выставляли «за дверь»; въ третьей начинали разспрашивать, и тогда въ душѣ Андрея Ивановича зарождалась надежда, что «наконецъ-то» — однако, послѣ разспросовъ говорили, что мѣста нѣтъ, чтобы навѣдался черезъ недѣльку; въ четвертой сказали, что у нихъ не богадѣльня… И почти вездѣ въ тонѣ, звучавшемъ въ разговорѣ, бѣдному «искателю должности» слышалось скрытое: «шляются, прощалыги разные!» Прямо этого не говорили, но это, несомнѣнно, чувствовалось.

Кромѣ того требовали въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ снисходили «до разговора», рекомендацію.

Андрей Ивановичъ, конечно, не могъ представить никакой рекомендаціи. Онъ заявлялъ, что служилъ въ компаніи «Заря», но тогда, какъ ему показалось, къ нему начинали относиться еще недовѣрчивѣе: по крайней мѣрѣ его тогда спрашивали: «почему же вы „разочлись“? Служили бы лучше въ своей компаніи, чѣмъ шляться».

Андрею Ивановичу невозможно было объяснить, какъ и почему онъ былъ уволенъ и очутился на улицѣ: прежде всего той «правдѣ», которую онъ могъ разсказать, никто бы не повѣрилъ, а затѣмъ Андрей Ивановичъ отлично понималъ, что «благородные, гражданскіе мотивы», бывшіе причины его увольненія, не будутъ никакимъ начальствомъ одобрены: безпокойныхъ альтруистовъ начальство обыкновенно не любитъ.

Какъ бы то ни было, но Андрей Ивановичъ проѣлъ послѣдній свой двугривенный, а мѣста не нашелъ. Было пущено въ оборотъ сперва пальто, потомъ и пиджачная пара. Взамѣнъ этихъ необходимыхъ для человѣка вещей была пріобрѣтена поношенная куртка и теплые (на ватѣ) брюки. Къ счастью куртка попалась «по сезону» и все это досталось по сходной цѣнѣ. Такимъ образомъ неизбѣжность «голодовки» и «холодовки» отсрочилась на нѣсколько дней.

Та же неудача постигла всѣ попытки Андрея Ивановича пристроиться хотя бы «изъ харчей», по приказчичьей части. Дѣла заканчивались, «своихъ» служащихъ расчитывали — кому же могъ быть нуженъ «чужой»?

Всѣ эти заключенія озлобили кроткаго Андрея Ивановича, но озлобленіе это выразилось прежде всего въ твердой рѣшимости вытерпѣть до конца.

III

Кто могъ бы узнать прежняго изящнаго, откормленнаго, жизнерадостнаго Андрея Ивановича, петербургскаго Андрея Ивановича въ жалкомъ субъектѣ въ какой-то неописуемаго фасона курткѣ, похудѣвшемъ, небритомъ и, повидимому, очень несчастномъ! Грустно прохаживался онъ по Энской набережной, посматривая, какъ грузятся и разгружаются красавцы пароходы и важныя баржи. Передъ его глазами кипѣла жизнь. Грузчики, помогая себѣ пѣсней, лихо работали, и Андрей Ивановичъ невольно чувствовалъ зависть къ этимъ труженикамъ. «У нихъ есть тепло, горячія щи и чарка водки для подкрѣпленія, — невольно думалось ему, — а я? — завтра меня выгонятъ на улицу даже изъ того промозглаго угла, гдѣ я нахожу хоть небольшую защиту отъ стужи, а сегодня еще у меня во рту ничего не было»…

Странно, что въ эту тяжелую пору жизни Андрея Ивановича ему не приходило въ голову упрекать себя и Курилина за «дурацкое пари», выбросившее его изъ сытой и веселой жизни «на улицу». Онъ дѣйствительно проникся сознаніемъ, что совершаетъ подвигъ, и это сознаніе было ему дорого.

Однако, къ сожалѣнію, это сознаніе не утоляло нисколько голода, мучившаго бѣднаго Андрея Ивановича уже съ утра. Въ карманѣ его знаменитой куртки не было ни гроша, а впереди былъ еще цѣлый вечеръ, и ночь… а о завтра и послѣ-завтра страшно было подумать. Даже на «ночлежку» не предвидилось ничего… Не идти же съ протянутой рукой!

И всего-то оставался одинъ день этихъ мытарствъ; послѣ-завтра утромъ оканчивался срокъ, и Андрей Ивановичъ получалъ нравственное право считать себя выигравшимъ тяжелою цѣною свое пари и вернуться «въ первобытное состояніе». Но каково было пережить этотъ послѣдній роковой день? Андрей Ивановичъ не задавался даже мыслью о томъ, какъ «это» случится, какъ изъ голоднаго и оборваннаго «героя Максима Горькаго» онъ опять сдѣлается счастливымъ директоромъ К° «Заря», получающимъ «жалованья и прочаго» до 5000 р. Онъ не рѣшилъ, слѣдуетъ-ли ему скинуть свой маскарадный костюмъ, здѣсь же, въ Энскѣ, въ главной конторѣ, заявиться-ли полиціи или, добывъ необходимую сумму путемъ хотя-бы продажи «знаменитой куртки», вытребовать себѣ изъ Петербурга денежный переводъ.

Впрочемъ, Андрей Ивановичъ твердо рѣшилъ сохранить эту куртку, весь свой «полубосяцкій» костюмъ, на память о томъ періодѣ своей жизни, когда онъ «прозрѣлъ».

Голодъ и холодъ давали себя чувствовать. «Хоть бы двугривенный! — мечталъ Андрей Ивановичъ. — Сколько полезнаго и хорошаго можно пріобрѣсти на двугривенный!»

Зависть къ крючникамъ, работавшимъ на пристани, перешла въ намѣреніе попытаться заработать хоть двугривенный ихъ тяжелымъ трудомъ. «Попробую, — рѣшилъ Андрей Ивановичъ, — въ молодости я занимался гимнастикой… Авось, и теперь не осрамлюсь… Потаскаю грузы и заработаю „на хлѣбъ насущный“; это будетъ первый кусокъ хлѣба, заработанный мной буквально „въ потѣ лица“». Андрей Ивановичъ пошелъ на пристань.

IV

— Тебѣ чего? — спросилъ толстый подрядчикъ, наблюдавшій за выгрузкой парохода.

— Я цѣлый день не ѣлъ, — храбро началъ Андрей Ивановичъ.

— Богъ подастъ! — сказалъ подрядчикъ, — проходи съ Господомъ… Много васъ тутъ шляется…

— Я не милостыни прошу, — заторопился «бѣднякъ». — Я прошу работы. Позвольте мнѣ заработать что-нибудь на нынѣшній обѣдъ.

Подрядчикъ сразу понялъ, что передъ нимъ стоитъ не ординарный пропойца, а человѣкъ, видавшій лучшія времена.

— Хорошо, — сказалъ онъ, подумавъ, — подсобите вонъ ребятамъ — я изъ «своихъ» заплачу… Они же въ артель не примутъ, потому, какъ они работаютъ «съ тысячи»…

— Очень благодарю васъ, — сказалъ обрадованный Андрей Ивановичъ.

— Не за что… Эй, ребята!.. вотъ пусть онъ въ первой рукѣ пойдетъ… Работа не хитрая, — замѣтилъ подрядчикъ, — главная суть — снаровка нужна. Дай ему, ребята, кто-нибудь «подушку» — безъ подушки неспособно… У насъ есть завалящія…

Такимъ образомъ съ Андреемъ Ивановичемъ произошла новая метаморфоза: онъ сдѣлался крючникомъ.

Разгружали пароходъ. Къ счастью, въ первую очередь таскали яблоки съ парохода на пристань — это было недалеко и не трудно, такъ какъ яблочные короба были не тяжелы. Андрей Ивановичъ, украсивъ свою благородную спину «подушкой», покорно подставилъ ее подъ коробъ и постарался не закряхтѣть, когда на нее взвалили четырехпудовое бремя. Сгоряча, онъ даже бодро и весело стащилъ нѣсколько такихъ коробовъ.

— Ай да баринъ! — одобрительно говорили грузчики, сразу сообразившіе, что новый ихъ товарищъ «не изъ простыхъ», — стерпится — слюбится… Эхъ ты жисть!

У Андрея Ивановича захватывало духъ, но онъ старался не обнаружить своего утомленія. Крупныя капли пота катились по его разгорѣвшемуся лицу, и ему стало такъ жарко, что пришлось разстегнуть куртку.

Наконецъ, съ яблоками пошабашили и собрались обѣдать. Хотя Андрей Ивановичъ и не имѣлъ права на долю въ общей чашкѣ, но грузчики народъ сердобольный и поэтому Андрею Ивановичу вручили деревянную ложку и позвали раздѣлить трапезу.

— На-ка, баринъ — нашихъ «штецъ» попробуй, сколь скусны, — сказали грузчики.

Андрею Ивановичу было не до церемоній и поэтому онъ не заставлялъ себя просить. Никогда еще, кажется, ничего вкуснѣе этихъ «штей» не пробовалъ онъ въ жизни, а чарка водки, которую великодушно поднесли ему, показалась ему вкуснѣе всякихъ «экстра-сековъ». Проглотивъ ее, онъ почувствовалъ, какъ по всему тѣлу разлилась какая-то особая теплота и вмѣстѣ съ тѣмъ прошла усталость. Правда, спина и плечи ныли, но все это было сравнительно сносно, и Андрей Ивановичъ чувствовалъ всю прелесть существованія.

V

Отдыхать, однако, было некогда: пароходу ждать не приходилось и поэтому, покончивъ съ обѣдомъ, грузчики поднялись на работу. Поплелся съ ними и Андрей Ивановичъ.

Товаръ, который предстояло теперь выгрузить, былъ упакованъ въ такія тяжелыя и громоздкія «мѣста», что, казалось, надо было быть лошадью, а не человѣкомъ, чтобы съ нимъ справиться. Но грузчики, очевидно, не замѣчали ничего необычайнаго въ величинѣ и тяжести тюковъ, хотя и обругали тѣхъ, кто такъ мало думаетъ о рабочихъ спинахъ, заготовляя такіе тюки. «Какъ о скотѣ, о насъ понимаютъ, — говорили грузчики очень хладнокровно, — на добромъ меринѣ такіе тюки возить!.. Самихъ-бы васъ запрячь, идоловъ, такъ вы бы звали каково! Бога не боитесь… Ну, чего стали?!. Заходи, первая рука… съ Господомъ».

Андрей Ивановичъ не то, чтобы растерялся, а какъ-то опѣшилъ, увидѣвъ тюкъ, который предназначался его спинѣ. «Надорвусь… честное слово надорвусь!» — подумалъ онъ, но тотчасъ же устыдился своего малодушія, увидавъ, что не меньшіе тюки взваливали на спину людей, несравненно болѣе тщедушныхъ, чѣмъ онъ самъ, мальчишекъ по сравненію съ нимъ. Вздохнувъ, онъ подошелъ, согнулся, разставилъ ноги, какъ дѣлали другіе, и принялъ на свою спину тяжкое бремя. Его точно придавило къ землѣ, но онъ выдержалъ, захватилъ крюкомъ за свой тюкъ, поддерживая его, и зашагалъ медленно и осторожно. Сначала дѣло шло кое-какъ; правда, у Андрея Ивановича захватывало духъ, но онъ крѣпился. Однако на этотъ разъ приходилось сваливать товаръ не на пристани, а въ лабазѣ, до котораго надо было идти по скользкимъ доскамъ, покрытымъ грязью, и немного въ гору. Справа земля, или вѣрнѣе, глина спускалась откосомъ къ рѣкѣ и подъ этотъ-то откосъ и полетѣлъ съ первымъ же тюкомъ злополучный Андрей Ивановичъ, поскользнувшійся на мосткахъ…

— Это что такое! — заоралъ подрядчикъ, — товаръ губить! Не можешь, не суйся!..

Андрей Ивановичъ, весь въ грязи, выкарабкался изъ-подъ откоса, но тюкъ безнадежно погрузился въ жидкое мѣсиво, образовавшееся отъ предъидущихъ дождей. Не успѣлъ онъ оглянуться, какъ оказался окруженнымъ «врагами».

— Все «мѣсто» подмочилъ! Кто отвѣчать будетъ? Лѣзетъ, дура безподмѣсная… Дай ему раза!.. По первое число сыпь ему въ гриву…

И Андрею Ивановичу дали и «раза», и «по первое число», и ему осталось спасаться постыднымъ и поспѣшнымъ бѣгствомъ. Оглянувшись назадъ и видя, что его никто не преслѣдуетъ, Андрей Ивановичъ наконецъ остановился у мостковъ какой-то пассажирской пристани и, прислонившись къ фонарному столбу, заплакалъ горькими слезами: въ этихъ слезахъ была и обида отъ сознанія своего безсилія, и скорбь за людей, которыхъ другіе люди считаютъ за вьючныхъ скотовъ, и много еще кое-чего… Андрею Ивановичу «надо» было выплакаться, и онъ плакалъ, какъ ребенокъ, котораго больно и незаслуженно обидѣли. И хорошія это были слезы!..

VI

Вечерѣло, Къ пристани, около которой находился злосчастный Андрей Ивановичъ, подвалилъ пассажирскій пароходъ. Началась обычная въ такихъ случаяхъ суматоха. Пассажиры гуськомъ потянулись на берегъ по широкимъ мосткамъ; матросы и пристанскіе тащили багажъ. Стоялъ шумъ.

— Носильщикъ! Носильщикъ! — раздался громкій окрикъ.

Высокій, прилично одѣтый пассажиръ стоялъ около самыхъ мостковъ; подлѣ него былъ ручной чемоданъ и сакъ. Очевидно, проходившій матросъ вынесъ эти вещи и убѣжалъ обратно. «Носильщикъ!» — взывалъ пассажиръ. Къ нему бросилось нѣсколько босяковъ,

«Вотъ онъ, мой двугривенный», — точно шепнуло что-то Андрею Ивановичу и, опережая и расталкивая другихъ, онъ стремглавъ бросился къ пассажиру и схватилъ его вещи. «Снеси на извозчика! — приказалъ пассажиръ, — да не бѣги впередъ, а иди передо мной, на виду»…

Голосъ пассажира показался знакомымъ Андрею Ивановичу, онъ поднялъ голову и невольно пошатнулся: передъ нимъ стоялъ Курилинъ, тотъ самый «финишъ» Курилинъ, который держалъ съ нимъ пари и благодаря которому Андрею Ивановичу пришлось столько пережить за эти шесть мѣсяцевъ испытанія. Курилинъ, очевидно, приноровилъ свой пріѣздъ къ сроку пари. Онъ не узналъ Андрея Ивановича, да и не могъ же онъ предположить, что этотъ «босякъ» — тотъ самый Андрей Ивановичъ, съ которымъ полгода тому назадъ, въ шикарномъ кабинетѣ петербургскаго ресторана, за бутылкой «Экстра-секъ», онъ подержалъ это эксцентричное, фантастическое пари.

Андрей Ивановичъ сдѣлалъ надъ собою усиліе, чтобы не обнаружить себя. Онъ взвалилъ на плечо чемоданъ, а другою рукой подхватилъ сакъ и понесъ этотъ багажъ въ гору, по лѣстницѣ. Что ему была теперь эта легкая ноша послѣ того бремени, отъ котораго еще ныла его спина, и плечи, и ноги!..

— Извозчикъ! въ лучшую гостинницу… — сказалъ Курилинъ, — клади, братъ вещи… такъ… трогай… вотъ тебѣ на водку…

Двугривенный, описавъ траэкторію въ воздухѣ, упалъ къ ногамъ Андрея Ивановича. Лошадь рванула и Курилинъ исчезъ изъ виду. Андрей Ивановичъ поднялъ съ земли двугривенный, который былъ для него теперь не жалкимъ серебрянымъ кружочкомъ, а завтрашнимъ обѣдомъ, избавленіемъ отъ мукъ голода.

VII

Садилось солнце. Былъ славный, осенній вечеръ, какіе часто бываютъ въ эту пору года въ средней полосѣ Россіи. Красавица рѣка играла въ лучахъ заката. Шумъ и жизнь стояли надъ ней.

Умиленнымъ взоромъ глядѣлъ Андрей Ивановичъ на догоравшее солнце, на широкую рѣку, на оживленный городъ, полный движенія и шума. Хорошо было у него на душѣ. Онъ чувствовалъ себя инымъ, лучшимъ человѣкомъ. Онъ стряхнулъ съ себя ветошь прежняго существованія.

Въ своемъ жалкомъ грязномъ рубищѣ онъ сознавалъ себя болѣе богатымъ, чѣмъ прежде, когда онъ сибаритствовалъ, ни въ чемъ не нуждаясь, пресыщенный жизнью. Съ рубищемъ онъ пріобрѣлъ то, чего не имѣлъ ранѣе: познаніе человѣчества! Онъ пріобрѣлъ любовь къ труждающимся и обремененнымъ, теплую любовь, которая «побѣждаетъ міръ»… Его глаза видѣли теперь то, чего не видали прежде…

Примѣчанія

1. фр. Mon cher — Дорогой мой. Прим. ред.
2. нѣм. Dahin, dahin, wo die citronen bluhen!.. — Туда, туда, гдѣ цвѣтутъ лимоны!.. Прим. ред.
3. фр. Demi-monde — Полусвѣтъ. Прим. ред.
4. фр.
5. лат. Taedium vitae — Отвращеніе къ жизни. Прим. ред.
6. фр. Bon vivant — Человѣкъ, живущій въ собственное удовольствіе, богато и безпечно. Прим. ред.
7. фр. Vous êtes impayable — Вы уморительны. Прим. ред.
8. лат. Et caetera — И такъ далѣе. Прим. ред.
9. лат. Maximum — Максимумъ. Прим. ред.
10. фр. Un employé manqué — Неудавшійся приказчикъ. Прим. ред.
11. фр. Laissez moi faire — Позвольте мнѣ сдѣлать. Прим. ред.
12. фр. C’est drole, cette histoire, hein! — Это забавно, эта исторія, да! Прим. ред.
13. фр. Fi donc! — Тьфу! Прим. ред.
14. фр. Au fond — Въ сущности. Прим. ред.
15. фр. A la guerre, comme á la guerre — На войнѣ какъ на войнѣ. Прим. ред.
16. фр. Idée fixe — Навязчивая идея. Прим. ред.