Геннисарет (Берг; Жихарева)/ДО

Геннисарет
авторъ Бенгт Берг, пер. Ксения Михайловна Жихарева

Оригинал: шведскій, опубл.: 1912. — Источникъ: "Современникъ", №№ 1—4, 1913. az.lib.ru

Геннисаретъ.
Романъ Бента Берга.
(Со шведскаго).

I.

Въ маленькомъ рыбачьемъ поселкѣ на самомъ сѣверѣ Норвегіи много было разговоровъ объ одномъ человѣкѣ, который однажды, ранней весной, явился съ восточныхъ горъ, а осенью исчезъ, какъ думали, опять за тѣми же горами…

Рыбаки не знали, какъ его зовутъ, ни откуда онъ родомъ. Они спрашивали его на всѣхъ нарѣчіяхъ, какія знали, по онъ не понималъ, пока не заговорилъ старый пастухъ, пришедшій съ далекаго сѣвера. Тогда онъ оказалъ какое то имя — какъ будто, Вуоле, — и, по обычаю своему, они прозвали его Вуоле Звѣриная Шкура, потому что онъ былъ съ головы до пятъ одѣтъ въ звѣриныя шкуры.

Должно быть, онъ не хотѣлъ сказать, откуда пришелъ, а можетъ быть, и не помнилъ, потому что, когда онъ уже научился немного мѣстному языку, и его спрашивали объ этомъ, онъ только указывалъ пальцемъ на горный кряжъ и отвѣчалъ — оттуда.

Тогда многіе стали думать, что онъ смѣется надъ ними, и что онъ просто бѣглый мошенникъ, скрывшійся сюда, чтобы спастись отъ наказанія. Другіе же все больше убѣждались, что онъ не совсѣмъ въ своемъ умѣ, и какое-нибудь несчастье или тяжкое горе такъ на него подѣйствовало, что онъ ничего не помнилъ и ничего не могъ сообразить. И люди эти сжалились надъ нимъ и кормили его. Не потому, что онъ ничего не имѣлъ и могъ умереть съ голоду, а потому что, но ихъ мнѣнію, онъ былъ «тронутый» человѣкъ — то есть, человѣкъ, котораго коснулась десница Божія.

И среди людей, сжалившихся надъ нимъ, былъ и мѣстный священникъ.

Священникъ былъ молодой человѣкъ, присланный сюда изъ тѣхъ мѣстъ, гдѣ живетъ начальство, и гдѣ такъ много людей. Начальство послало его распространять духовный свѣтъ среди горсточки Нормандскихъ рыбаковъ. И онъ принялъ свою миссію, какъ великую милость Божію, и отправился обращать язычниковъ. Онъ думалъ, что ему придется бороться съ мракомъ и съ заблудшими дикарями, тайкомъ приносящими языческія жертвы. Но вмѣсто того встрѣтить христіанъ, вытаскивавшихъ свои лодки на берегъ, когда наступалъ праздникъ, и тушившихъ огонь въ своихъ очагахъ для того, чтобы всѣ, вплоть до грудныхъ младенцевъ, могли собраться въ маленькой деревянной церковкѣ.

То было горькимъ разочарованіемъ для молодого священника. Кого же ему здѣсь обращать? Язычниковъ не было. Да и грѣшниковъ тоже. Языческую вѣру они давно уже забыли, а ереси и лжеученія никогда и не проникали къ нимъ.

Не съ кѣмъ было бороться. И некого побѣждать. И вотъ случилось такъ, что пришелъ Вуоле Звѣриная Шкура,

Странно встрѣтились они — Вуоле и священникъ. Священникъ шелъ въ церковь и зналъ, что всѣ жители поселка ждутъ его тамъ. И вдругъ увидѣлъ у входа одиноко стоящаго человѣка.

Почему онъ не въ церкви, вмѣстѣ съ другими? Можетъ быть, это чужой, — пріѣхавшій издалека на богослуженіе только потому, что пріѣзжаютъ другіе? Но тутъ онъ замѣтилъ, какой жалкій видъ у итого человѣка. Одежда его была вытерта и изорвана. Глаза широко открыты и устремлены на собравшуюся въ церкви толпу, и склоненная голова выражала смиренную нерѣшительность.

Какой то внутренній голосъ побуждалъ священника подойти къ человѣку, спросить его, кто онъ, чего онъ хочетъ, заглянуть ему въ душу, чтобы узнать, не изъ тѣхъ ли онъ, кото такъ тщетно искалъ онъ здѣсь — не грѣшникъ ли онъ. Но онъ подумалъ, что люди, видящіе ихъ, подивятся тому, что онъ разспрашиваетъ, какъ будто не можетъ узнать самъ, безъ разспросовъ. И онъ вошелъ въ церковь бесѣдовать съ ними,

Стоя въ церкви, передъ народомъ, онъ взглянулъ по направленію къ двери. Неизвѣстный человѣкъ попрежнему стоялъ у порога и оставался тамъ все время. Никто изъ находившихся въ церкви, какъ будто, не думалъ о немъ. По крайней мѣрѣ, никто не оборачивался въ ту сторону.

Солнце ярко освѣщало его лицо. Отъ каѳедры до двери было недалеко, и священникъ могъ слѣдить за выраженіемъ глазъ незнакомца. А въ жизни своей онъ видѣлъ столько глазъ, обращенныхъ къ нему, что научился читать по нимъ.

Въ глазахъ того человѣка не было благоговѣнія. Во всякомъ случаѣ, такого, какое умѣютъ показывать христіане. Не было въ нихъ и пониманія словъ, которыя онъ слышалъ. Ни раскаянія, ни радости, появлявшихся и исчезавшихъ на лицахъ собравшихся, соотвѣтственно съ содержаніемъ словъ. Но священникъ замѣтилъ, что человѣкъ все-таки слѣдитъ за словами. И если не за словами, то за голосомъ и интонаціями. Это ясно отражалось въ его широко раскрытыхъ глазахъ, и вдругъ между ними двумя установилась такая крѣпкая связь, что священнику показалось, будто онъ говоритъ для одного этого незнакомца. Онъ долженъ былъ думать о томъ, о чемъ говорилъ, но ему мѣшало множество другихъ мыслей. Ему казалось, что собравшіеся передъ нимъ люди какъ, бы уже составляютъ его собственность. Стадо вѣрующихъ, которое онъ согналъ въ ограду маленькой церкви. И вотъ онъ пришелъ блюсти ихъ и увидалъ — можетъ быть, не невѣрующаго, но все же не принадлежащаго къ нимъ, и подошедшаго съ такою же робостью, съ какою дикая лань приближается къ стаду ручныхъ оленей.

Когда народъ всталъ для послѣдней молитвы и потомъ устремился къ выходу, человѣкъ все еще стоялъ у двери. Нѣкоторые изъ проходящихъ внимательно осматривали его, но большинство не взглянуло на него, потому что твердо установленный обычай запрещалъ проявлять любопытство возлѣ дома Божія, и вотъ они остались одни — Вуоле и священникъ.

Лицо Вуоле выразило лишь дѣтское изумленіе, когда священникъ подошелъ къ нему. Онъ еще не понималъ всѣхъ словъ, но все-таки уже улавливалъ общій смыслъ.

Откуда онъ — Вуоле тихонько обернулся и указалъ пальцемъ на горный кряжъ, замыкавшій фьордъ. Потомъ молча взглянулъ на священника, какъ бы желая убѣдиться, что его поняли, и, когда они минуту постояли молча, вдругъ ткнулъ себя въ груда и отвѣтилъ, словно прочитавъ въ глазахъ другого вопросъ — Вуоле.

Тогда священникъ понялъ, что передъ нимъ вовсе не одинъ изъ тѣхъ — грѣшниковъ, — а человѣкъ, который, пожалуй, еще не знаетъ ни добра, ни зла. Всѣ вопросы, съ которыми онъ шелъ судитъ его, были позабыты. И онъ стоялъ въ нерѣшительности — почти стыдясь Вуоле, который улыбался, чтобы показать, что не мыслитъ зла, хотя и не понимаетъ. А все же большая радость, что этотъ человѣкъ пришелъ. Кто бы онъ ни былъ — онъ несомнѣнно посланъ Вотомъ: его душа маленькое, очень маленькое поле дѣятельности для него, священника.

Рыбакъ, по бѣдности получившій должность звонаря, подошелъ запереть церковную дверь. Тогда тѣ двое переглянулись, и, какъ будто такъ и слѣдовало, пошли вмѣстѣ къ берегу, Священникъ вошелъ въ лодку, чтобы переѣхать черезъ бухту къ своему домику. Вуоле оттолкнулъ лодку и взялся за весла, и, когда они высадились на томъ берегу, священникъ успѣлъ спросить многое, на что не получилъ отвѣта, и получилъ отвѣть на многое, о чемъ не спрашивалъ.

Люди потомъ очень удивлялись, почему этотъ финнъ, или лопарь, или кто бы онъ ни былъ, ушелъ отъ бѣдняковъ на фьордѣ, къ которымъ пришелъ сначала, а звалъ въ домѣ священника, какъ будто тамъ было его мѣсто. Правда, что пройти на фьордъ не было никакой возможности, потому что горы вздымались отвѣсно отъ самой воды, но Вуоле могъ бы доѣхать съ кѣмъ-нибудь на лодкѣ, еслибъ захотѣлъ. Но, должно быть, онъ не хотѣлъ. И много было о немъ разговоровъ — зачѣмъ онъ пришелъ на богослуженіе — что нужно отъ него священнику — что разсказывалъ звонарь…

Подозрительные люди говорили, что они правильно разсуждали о немъ съ самаго начала. Онъ просто бѣглый мошенникъ, и священнику слѣдовало бы остерегаться, чтобы не оказаться обманутымъ или ограбленнымъ. Не то, чтобы у него можно было украсть много. Дома священниковъ въ тѣхъ мѣстахъ не многимъ богаче домовъ другихъ бѣдняковъ. Но, если бы оказалось что-нибудь неладное, — то виноватъ, конечно, будетъ Вуоле. Въ этомъ они были совершенно увѣрены, хотя никто и не могъ обвинить Вуоле ни въ чемъ опредѣленномъ. Но не въ обычаѣ было у нихъ вѣрить въ честность людей, пришедшихъ съ чужой стороны.

Если кто и вѣрилъ въ нее, такъ, пожалуй, одинъ только старикъ-звонарь, уѣзжавшій изъ поселка на долгое время и вернувшійся съ новыми понятіями. Однажды онъ высказалъ свое мнѣніе.

Неужто они думаютъ, что священникъ не знаетъ, кого онъ взялъ къ себѣ? Неужто они не понимаютъ, что Вуоле Звѣриная Шкура — язычникъ? Единственный изо всѣхъ нихъ, не слыхавшій раньше о Богѣ. Неужто они не понимаютъ, что священникъ именно потому и призвалъ его къ себѣ — потому что ему нуженъ учитель, и, особенно, потому, что его коснулась десница Божія. Вѣдь могутъ же они, при всей своей темнотѣ, сообразить, что если онъ не разсказываетъ, откуда пришелъ, и кто онъ, и чего ему здѣсь нужно, такъ это оттого, что рука Божія коснулась его головы, такъ что онъ ничего уже не желаетъ, и ничего не помнитъ, и не знаетъ никакихъ словъ.

И если священникъ и другіе замѣтили это и сжалились надъ нимъ, то и остальнымъ не слѣдуетъ такъ спѣшить съ своимъ осужденіемъ. Можетъ быть, они сами не далеки отъ суда. Можетъ случиться, что рука Господня коснется и ихъ такъ, какъ она коснулась Вуоле.

— Они не вѣрятъ? Развѣ не случается каждый день, что кого-нибудь постигаетъ испытаніе, о которомъ слѣдовало бы помнить всѣмъ, даже если самъ испытуемый и забывалъ о немъ?

Не случалось развѣ, что тяжкая сѣверная зима поражала взрослыхъ людей своей тьмой и одиночествомъ, такъ что они потомъ весь остатокъ дней своихъ жили одни, впавши въ дѣтство? Развѣ не бывало, что человѣкъ выплывалъ на лодкѣ съ отливомъ и возвращался съ приливомъ и не зналъ, куда ему пристать? Онъ не помнилъ, что видѣлъ тамъ, на морѣ. И неужто у нихъ самихъ до того отшибло память, что они забыли, что Господь можетъ сдвигать землю? Что однажды цѣлый ледникъ или цѣлый горный кряжъ отдѣлился отъ земли и пошелъ? И захватилъ съ собой маленькую полоску берега съ пріютившимися на ней избушками, которыя нарочно построили у подножія утесовъ въ защиту отъ бурь? А онъ забралъ все и бросилъ — въ море! И если тогда остался въ живыхъ хоть одинъ человѣкъ — ясное дѣло, что это коснулся Господь.

II.

Иногда Вуоле казалось, будто онъ припоминаетъ, какъ попалъ въ этотъ отдаленный поморскій поселокъ. Тогда прежде всего ему вспоминалось, какъ онъ пришелъ къ водѣ и къ рыбакамъ на фьордѣ. Съ вершины горы онъ увидѣлъ открытое море и не хотѣлъ вѣрить своимъ глазамъ, потому что по ту сторону воды не видно было никакихъ горъ. И тогда прошелъ долгій день, съ яркимъ солнцемъ, свѣтившимъ на твердыя снѣжныя поля, и съ жестокой морозной ночью, и еще одинъ день, который былъ тяжелѣе всѣхъ, потому что Вуоле настолько спустился съ горъ, что настъ уже не держалъ его. Въ эти дни и въ эту ночь онъ ползъ по снѣгу, чтобы добраться до берега. Сверху онъ казался такимъ близкимъ, но потомъ Вуоле понялъ, что до него нѣсколько дней пути. Онъ ползъ долго, до того, что ноги уже отказались служить, и онъ волочился на рукахъ. Вспоминая о томъ, какъ онъ ползъ, онъ вспомнилъ, что у него не было лыжъ. Онъ сломалъ ихъ наверху, на страшно крутомъ склонѣ. И воспоминанія это становились все ярче по мѣрѣ того, какъ онъ думалъ объ этомъ.

Онъ вопоминалъ также какую-то страну по ту сторону горъ. Въ странѣ этой было много воды, но только вода эта двигалась совсѣмъ иначе, чѣмъ вода въ морѣ, которая только падала и поднималась, когда наступала буря. По той водѣ можно было проѣхать насквозь страну. Онъ такъ и сдѣлалъ — тутъ онъ вспомнилъ одну особенную воду — онъ ясно видѣлъ ее передъ собой — тамъ у него была лодка. Не такая большая, въ какихъ ѣздятъ здѣшніе рыбаки, а настоящая лодка, какой, онъ съ дѣтства зналъ, должна быть лодка.

Дойдя въ мысляхъ до этого пункта, Вуоле началъ рыться въ своей памяти. Онъ отлично помнилъ многое изъ того, что онъ дѣлалъ, видѣлъ и слышалъ, но не помнилъ ничего, что было въ промежуткахъ, и какъ ни хотѣлъ вспомнить, это ему не удавалось. Онъ спрашивалъ себя, откуда онъ взялъ лодку и что дѣлалъ на той водѣ, но не могъ отвѣтить. Передъ нимъ мелькалъ рядъ отрывочныхъ картинъ страны, изъ которой, онъ пришелъ. Картины эти рисовались ему ярко — тамъ были огромныя торы и глубокія пропасти. И болота, и снѣжныя поля, и лѣса съ длинными, быстро бѣгущими водами. Почему онъ ушелъ оттуда, онъ не зналъ, но каждый разъ, какъ заставлялъ себя думать объ этомъ, все больше убѣждался, что съ нимъ тамъ что-то случилось. Тогда въ немъ проснулось желаніе узнать, а это желаніе превратилось въ тоску по самой странѣ. Какъ будто онъ тосковалъ по комъ то. Словно раньше, тамъ, онъ шелъ съ человѣкомъ, можетъ быть, съ нѣсколькими — а здѣсь, у моря, среди столькихъ людей онъ чувствовалъ себя такимъ одинокимъ.

А у здѣшнихъ людей было хорошо. У нихъ были настоящіе дома, и пропасть рыбы, и еще была соль, — сколько угодно, соли. Они были богаты и, можетъ быть, счастливы.

У Вуоле было опредѣленное представленіе, что гдѣ-то онъ жилъ среди другихъ рыбаковъ, которые не были богаты. У тѣхъ не было настоящихъ домовъ, и мало было соли. Онъ не думалъ о томъ, были ли они счастливы, потому что никогда не слышалъ о счастливыхъ людяхъ до тѣхъ поръ, пока здѣшній священникъ не объяснилъ ему, что есть одно мѣсто — оно называется небо — гдѣ онъ, Вуоле, со временемъ будетъ счастливъ. Священникъ сказалъ это очень опредѣленно, и Вуоле подумалъ, что быть счастливымъ, должно быть, что-то очень хорошее.

Священникъ говорилъ много съ того дня, когда однимъ своимъ появленіемъ заставилъ Вуоле послѣдовать за собою. Онъ взялъ его въ свой хорошій домъ и говорилъ съ нимъ, день ото дня все больше, такъ что Вуоле подъ конецъ сталъ понимать уже почти всѣ слова, которыя говорилъ священникъ, хотя и плохо понималъ ихъ значеніе. Священникъ много говорилъ о небѣ и о Богѣ, и Вуоле, вначалѣ совсѣмъ не понимавшій поморскаго нарѣчія, понялъ, — больше потому, что священникъ всегда указывалъ вверхъ, — что небо — это мѣсто, находящееся гдѣ то наверху, можетъ быть, на облакахъ. А надъ взморьемъ всегда было много облаковъ.

Вотъ тоже, должно бытъ, что то, находящееся наверху, — и что-то живое, — думалъ Вуоле. Но человѣкъ, ли это, живущій наверху, или что иное, — этого онъ не могъ рѣшить. Можетъ, быть, на небѣ есть люди.

Вуоле былъ убѣжденъ, это въ томъ мѣстѣ, или въ той странѣ — на небѣ — онъ никогда не бывалъ. Но когда священникъ сказалъ, что онъ попадетъ туда, Вуоле повѣрилъ. Вѣдь онъ уже былъ раньше въ одной странѣ и оттуда пришелъ на взморье. Значить, онъ можетъ, добраться и въ ту страну. Единственное, что возбуждало въ немъ сомнѣніе, это дорога, потому что за взморьемъ не было никакой земли. Была только вода — и бездонная, думалъ Вуоле. Онъ видѣлъ это въ тотъ разъ, какъ смотрѣлъ на море съ горъ. А ѣхать по этой водѣ долго нельзя, потому что она не годится для питья.

Священникъ говорилъ еще, что Богъ, живущій на небѣ, — однажды былъ на землѣ. Онъ жилъ среди людей, и Вуоле, не знавшій, что такое земля, понялъ такъ, что Богъ былъ здѣсь, на взморьѣ.

Теперь его здѣсь уже нѣтъ. Священникъ много разсказывалъ о томъ, какъ онъ ушелъ. Онъ былъ одинокъ среди людей, потому что они не понимали его. Вуоле отлично представлялъ это себѣ — они не понимали, что онъ говорилъ, — точь въ точь, какъ самъ Вуоле плохо понималъ, что говорить священникъ.

И тогда онъ ушелъ по дорогѣ, по которой должны потомъ уйти и люди. И тѣ, что найдутъ эту дорогу и послѣдуютъ за Богомъ, ушедшимъ по ней, придутъ на небо и будутъ счастливы.

Тогда Вуоле сталъ такъ страстно желать неба, что съ радостью бросилъ бы все и ушелъ. Покинулъ бы взморье и просто шелъ бы, пока не найдетъ той страны. Онъ не смѣлъ спросить священника про эту дорогу, но зналъ, что если только такая дорога есть, и онъ можетъ быть счастливъ въ той странѣ, то онъ уйдетъ.

Однажды въ поселкѣ исчезъ человѣкъ. Онъ пошелъ въ горы за дикими птицами и такъ и не вернулся.

Въ первый день о немъ никто не вспомнилъ. На второй его стали ждать. Когда онъ не вернулся, стали безпокоиться. Жена его плакала, и нѣсколько человѣкъ отправились искать ого. Но не нашли и отказались отъ поисковъ. Съ мѣсяцъ о немъ говорили когда сходились двое-трое. Каждый поодиночкѣ давно уже не вспоминалъ о немъ.

Единственный, кто не забылъ это, былъ Вуоле. Онъ не могъ забыть этого человѣка и словъ священника о пути, которымъ онъ ушелъ.

Это было въ ту ночь, когда люди, ходившіе на поиски, вернулись ни съ чѣмъ. Они проходили мимо дома священника, и двое зашли къ нему посовѣтоваться. Они не ожидали отъ него помощи, но хотѣли просто заявить, что больше не станутъ искать. Они всегда приходили сообщить, когда кто нибудь изъ нихъ уходилъ, лежалъ ли этотъ человѣкъ въ своей избѣ, или же — что здѣсь, на берегу, случалось всего чаще — его брало къ себѣ море.

Вуоле сидѣлъ въ темномъ уголкѣ и слушалъ, какъ священникъ объяснялъ этимъ людямъ, куда ушелъ ихъ товарищъ.

Въ дверяхъ столпилось еще нѣсколько человѣкъ, а священникъ стоялъ передъ ними, выпрямившись и опираясь одной рукой на столъ. На лицахъ ихъ лежалъ отблескъ отъ масляной лампы и выраженіе тяжкаго унынія послѣ напрасно потраченныхъ трудовъ.

— Онъ ушелъ, какъ уходили многіе до него, и какъ всѣ они уйдутъ послѣ него. Иногда поодиночкѣ, иногда по нѣскольку сразу. Они всѣ знали его. Онъ былъ хорошій и честный человѣкъ. Какъ здѣсь онъ шелъ правильнымъ путемъ, такъ правиленъ будетъ и его послѣдній путь.

Они правы, что не стоитъ больше искать его. Все равно, они не найдутъ ничего, кромѣ земной оболочки, которую онъ оставилъ.!

Но онъ оставилъ и жену. И они должны послѣдить за тѣмъ, чтобы ея доля въ уловѣ рыбы составляла ровно половину его доли.

Жалѣть о немъ не надо. Ему будетъ лучше — тамъ. А теперь пусть они идутъ и подумаютъ о темъ, чтобы каждый изъ нихъ тоже нашелъ истинный путь.

Вуоле потомъ долго удивлялся, какъ это они не поняли сразу, зачѣмъ они ходили искать того человѣка, если знали, что уходившіе попадали въ страну, гдѣ лучше? Должно быть, священникъ одинъ знаетъ это. Онъ одинъ знаетъ дорогу въ эту страну.

Но почему же онъ самъ не уходить туда?

Въ ту ночь Вуоле долго бродилъ во мракѣ между берегомъ и домомъ священника.

На берегу стояла лодка. Маленькая лодка на одного гребца, и Вуоле зналъ, что, если онъ спуститъ ее на воду и отплыветъ съ приливомъ, то еще до разсвѣта доберется до средины фьорда. А когда взойдетъ солнце, онъ будетъ уже въ горахъ — на пути…

Онъ сошелъ на берегъ и впотьмахъ наклонился надъ лодкой. Потрогалъ весла и крѣпко ввернутыя уключины. Черпака не было, а лодка разсохлась, — но все-таки за небольшое разстояніе, что ему придется проѣхать по фьорду, въ нее натечетъ воды не больше, чѣмъ до половины. И не тяжелая она на веслахъ, одинъ человѣкъ легко съ ней оправится.

Вуоле не зналъ, что значитъ ласка, но, когда въ ту ночь онъ трогалъ руль и весла, въ движеніи рукъ его была какая-то безсознательная мягкость. Въ немъ была какъ бы просьба, мольба — о томъ, чтобы эта лодка принадлежала ему.

Если остаться до слѣдующаго дня, то можно будетъ поѣхать съ кѣмъ-нибудь, но онъ чувствовалъ, что сильнѣе всего его воля именно сейчасъ. Если онъ промедлитъ до завтра, то не уѣдетъ совсѣмъ. А онъ хотѣлъ уѣхать — теперь же, ночью. Раньше, чѣмъ кто-нибудь объ этомъ узнаетъ и спроситъ, зачѣмъ — въ такомъ дѣлѣ, о которомъ онъ не можетъ оказать. Раньше, чѣмъ священникъ взглянетъ на него — потому что въ глазахъ и въ присутствіи священника всегда было что-то, измѣнявшее всѣ намѣренія Вуоле — и раньше, чѣмъ люди посмѣются надъ нимъ — онъ зналъ, что они надъ нимъ смѣются.

Ахъ, если бы эта лодка принадлежала ему, или если бы онъ имѣлъ что-нибудь, за что могъ бы вымѣнять ее! Онъ видѣлъ, что здѣсь, на взморьѣ, человѣкъ, имѣвшій какую-нибудь вещь, иногда отдаетъ ее, чтобы получить другую, болѣе нужную.

У него же не было ничего, что онъ могъ бы отдать за лодку, по крайней мѣрѣ, ничего такого, что пожелалъ бы имѣть священникъ. А лодка принадлежала священнику.

Вдругъ онъ вспомнилъ, что у него есть одна вещь, которая нравилась священнику. Ножикъ, сдѣланный имъ самимъ, — онъ не помнилъ, гдѣ, — съ рукояткой, выточенный изъ цѣльнаго куска рога.

Онъ потрогалъ его рукой, чтобы убѣдиться, что онъ при немъ.

Священникъ замѣтилъ его однажды, разговаривая съ Вуоле. Онъ наклонился къ его поясу и поднесъ ножикъ къ глазамъ. Долго смотрѣлъ на него и поворачивалъ ручку, любуясь, какъ красиво она разукрашена. Потомъ открылъ лезвіе и тихонько пощупалъ пальцемъ; при этомъ тонкія губы его растянулись въ широкую, неподвижную улыбку, такъ что заблестѣли плотно сжатые зубы, но тогда онъ ничего не сказалъ про ножикъ, да и ни про что другое. Отошелъ, не сказавъ ни слова, а Вуоле тихонько повернулся и съ удивленіемъ посмотрѣлъ ему вслѣдъ.

Навѣрно, священникъ совсѣмъ позабылъ, что передъ этимъ, говорилъ съ нимъ.

И потомъ часто случалось, что глаза священника устремлялись, во время разговора съ Вуоле, на этотъ ножикъ. Тогда онъ иногда умолкалъ, а если продолжалъ говоритъ, то не отрывалъ глазъ отъ ножа.

Вуоле замѣчалъ это и радовался. Онъ самъ сдѣлалъ эту ручку, и священнику нравилась его работа. Оттого онъ и смотрѣлъ на нее такъ подолгу. До сихъ поръ Вуоле не приходило въ голову, что если священнику нравится ножикъ, то, вѣроятно, ему хочется имѣть его. Но теперь онъ подумалъ объ этомъ и догадался, что такъ оно и есть.

Онъ убѣдилъ себя, что священнику очень хочется имѣть его ножъ. И не только потому, что ножъ — хорошій, а потому, что у него совсѣмъ нѣтъ ножа. Но зато у него есть двѣ лодки. И такъ какъ онъ не можетъ пользоваться обѣими сразу, то будетъ только хорошо, если вмѣсто худшей изъ своихъ лодокъ онъ получить настоящій, хорошій ножъ. Вуоле былъ теперь совершенно увѣренъ, что священникъ съ радостью промѣнялъ бы лодку на ножъ.

Онъ медленно отвязалъ ножъ отъ пояса. Это было нелегко сдѣлать, потому что, хотя онъ и смѣнилъ свои мѣховые лохмотья на хорошее платье, которое далъ ему священникъ, чтобы онъ былъ прилично одѣтъ въ его домѣ, но ножикъ ужъ изстари былъ неотдѣлимъ отъ пояса. Наконецъ, онъ отвязалъ его — и остановился въ нерѣшимости.

Когда же ему отдать ножъ священнику?

И совсѣмъ ему не нужно отдавать его. Онъ просто положить его на томъ мѣстѣ, гдѣ стояла лодка, и, чтобы показать, что онъ нарочно положилъ его здѣсь, сниметъ хорошее платье, данное священникомъ, и положить тамъ же и его. Платье ему дали только поносить, поэтому надо разыскать старое мѣховое, которое, къ большому его изумленію, его заставили снять.

Онъ пошелъ отъ берега за платьемъ. Должно быть, оно въ сараѣ для сѣтей. Онъ весь горѣлъ отъ нетерпѣнія и крѣпко сжималъ въ рукѣ отвязанный ножъ.

Въ той странѣ никому не будетъ дѣла, какое на немъ платье. Онъ хорошо помнилъ, что священникъ говорилъ объ этомъ. А потомъ, тамъ онъ будетъ счастливъ, и, можетъ быть, это значитъ, что у него будетъ тамъ и новое платье.

Сарай для сѣтей былъ не запертъ, и Вуоле вошелъ въ него. Черезъ минуту онъ вышелъ. Въ одной рукѣ у него попрежнему былъ ножъ, а на другой висѣло хорошее платье.

Несмотря на то, что еще стояла черная ночь, ему показалось, что на востокѣ уже свѣтлѣетъ, и онъ быстро побѣжалъ къ берегу. На старомъ якорѣ для сѣтей, возлѣ лодки, онъ разостлалъ платье, — тихонько и аккуратно. Потомъ — еще тише — поверхъ него положилъ ножикъ. Но онъ выпустилъ его изъ руки не сразу. Рука его словно приросла къ нему. А, можетъ быть, и весь онъ. Отъ присѣлъ на корточки и смотрѣлъ впотьмахъ на ножъ, а пальцы его гладили рукоятку, и онъ чувствовалъ, какъ она изукрашена.

И опять въ движеніи рукъ его была безсознательная мягкость.

Но вдругъ онъ вскочилъ. Скоро совсѣмъ разсвѣтетъ, а когда взойдетъ солнце, онъ долженъ быть далеко.

Голубоватые огоньки замелькали вокругъ лодки, когда онъ оттолкнулся отъ берега. Вуоле всегда боялся этого непонятнаго свѣта въ водѣ, но теперь онъ не видѣлъ его. Онъ видѣлъ только огромный горный кряжъ передъ собою и дорогу. Она тянулась прямо передъ нимъ, уходя въ далъ, и ему казалось, что онъ плыветъ къ ней, хотя онъ сидѣлъ спиной къ рулю. Куда ведетъ эта дорога, онъ не зналъ. Да это и не настоящая дорога. Не такая, какъ у рыбаковъ на берегу, тамъ, гдѣ нѣтъ утесовъ. Это была тропинка, о которой говорилъ священникъ, и которую представлялъ себѣ Вуоле. Неистоптанная и прямая. Она только указывала направленіе — въ иную страну.

Переплывъ фьордъ, онъ присталъ къ берегу и вытащилъ лодку. Теперь это его лодка. Онъ могъ бы оттолкнуть ее и пустить въ море, вѣдь, все равно, онъ никогда не увидитъ ее. Но онъ вытащилъ ее, подальше, чтобы ее не смыло приливомъ, и повернулъ килемъ кверху, какъ дѣлаютъ всегда, оставляя лодку надолго. Потомъ подтянулъ поясъ, вскинулъ на спину кожаный мѣшокъ — и отправился въ путь.

То была узкая ложбинка между горами, и онъ шелъ, выбирая мѣста поудобнѣе. Онъ былъ увѣренъ, что ему уже случалось ходить по такимъ мѣстамъ. Умѣло избѣгалъ топкихъ низинъ и въ гору поднимался наискось. Каждый шагъ будилъ въ немъ воспоминанія о другой странѣ. О странѣ, въ которой онъ помнилъ лодку — нѣсколько сѣтей — порой человѣка — и журчащую длинную воду. Но теперь ему было мало этого. Мало для того, чтобы построить то, что видѣло его внутреннее око. И если раньше ему хотѣлось вернуться туда, то теперь это желаніе поблѣднѣло передъ чѣмъ то, гораздо большимъ. Передъ той страной, о которой говорилъ священникъ, и гдѣ онъ будетъ счастливъ. Куда ушелъ за дикими птицами человѣкъ со взморья.

Онъ не старался представить себѣ того, что ожидаетъ его тамъ. И все же это было ему совершенно ясно. Дикія птицы, за которыми пошелъ тотъ человѣкъ, — лодка, которую онъ такъ хорошо помнилъ, — бѣгущая вода — и, можетъ быть, какой-нибудь человѣкъ, живущій тамъ. Вѣдь ихъ ушло туда такъ много до него.

Все это было еще далеко, и ему страстно хотѣлось итти впередъ.

Такъ шелъ онъ цѣлый день. Вспугнутая куропатка сорвалась съ утеса и взвилась кверху. Онъ сейчасъ же подумалъ, что она отправилась въ путь раньше него, и ускорилъ шагъ, чтобы догнать ее. Но нашелъ ее только подъ вечеръ и подумалъ, что это та же самая птица. Онъ стоялъ на краю утеса, и на западѣ, за моремъ, какъ разъ садилось солнце. Земля подъ нимъ лежала въ беззвучной глубинѣ, а съ горъ, журча, струилась вода. Но вотъ солнце скрылось, свѣтъ на землѣ погасъ, и внизу стало такъ холодно. Вуоле уже не видѣлъ избушекъ поселка, большія парусныя лодки лежали на берегу, какъ стая птицъ, и все побережье представилось ему вдругъ такимъ незначительнымъ и маленькимъ.

Пожалуй, тамъ и хорошо. Люди богаты. У нихъ хорошіе дома и много большихъ лодокъ. Пропасть рыбы и вволю соли. У него же одинъ пустой кожаный мѣшокъ. Но этого онъ не боялся. Онъ вдругъ вспомнилъ, что можетъ въ любомъ мѣстѣ запрудить ручей и поймать форель. Можетъ поставить капканъ для зайца изъ плоскаго камня съ петлей изъ сухожилія. Еслибъ только у него былъ съ собою ножъ, — но ножа у него нѣтъ. Въ эту минуту Вуоле горько пожалѣлъ о ножѣ. Не изъ-за капкана, котораго не могъ сдѣлать безъ ножа, а потому, что у ножа была такая красивая ручка. Раньше онъ никогда не думалъ о ней. Въ той странѣ, откуда онъ пришелъ, всѣ ножи были такіе. Онъ схватился рукой за лобъ. Опять онъ не помнилъ, — не зналъ. — Вѣдь онъ же шелъ съ взморья. Вотъ оно, подъ нимъ, холодное, темное. Онъ не хочетъ больше быть тамъ. Не хочетъ жить съ этими людьми, хотя бы у нихъ было цѣлое море рыбы и соли, сколько захочется.

Надъ нимъ, передъ нимъ лежала иная страна. Между зубцами утесовъ клубились облака, какъ цѣлая страна, съ водами, островами и лѣсами, а изъ-за нихъ вздымались острые зубцы утесовъ. И какъ тамъ свѣтло! Вуоле уже видѣлъ это гдѣ-то, раньше, и его манило туда. Онъ видѣлъ и дорогу въ эту страну — дорогу, по которой ушелъ человѣкъ за дикими птицами — свою дорогу…

III.

Всѣ лопари, жившіе возлѣ водъ Нуоньясъ, знали, что Китоку живется плохо. Не такъ плохо, какъ въ поселкѣ, среди людей, гдѣ одинъ всегда можетъ выпросить что-нибудь у другого, а гораздо хуже — настоящая нищета.

Жена лопаря съ бухты, ближайшая сосѣдка Китока, изъ любопытства проходила мимо его жилья и разсказывала всѣмъ, кому не лѣнь было слушать, что живетъ онъ до того плохо, что у него нѣтъ даже соли посолить рыбу. Ребятишки и не слыхали, что такое хлѣбъ, а мѣховые халаты такъ и висятъ на нихъ лохмотьями съ тѣхъ поръ, какъ въ позапрошлую зиму умерла ихъ мать. Такъ что люди въ Нуоньясъ знали, что бѣдность у Китока большая.

Поэтому всѣ удивились и разсердились, когда разнесся слухъ, что какой то неизвѣстный человѣкъ, пріѣхавшій изъ-за пороговъ, — никто не зналъ, откуда именно — расположился ловитъ рыбу возлѣ юрты, гдѣ жилъ Китокъ.

Лопари въ Нуоньясъ всегда считали, что рыба въ озерѣ принадлежитъ имъ, и вначалѣ были недовольны, когда Китокъ явился въ эти мѣста, хотя онъ и поселился выше устья рѣки, ближе къ порогамъ. Правда, однажды, онъ попробовалъ зайти за послѣдній порогъ и закинуть сѣть въ самомъ озерѣ, но тогда прибѣжали и лопарь съ сѣвернаго берега, и лопарь съ южнаго берега, и жена лопаря съ бухты, накричали на него, назвали грѣшникомъ и прогнали.

Съ тѣхъ поръ Китокъ не подходилъ уже къ озеру и забрасывалъ свои сѣти, гдѣ было можно, въ рѣкѣ.

Рыбы тамъ было мало. Полдня приходилось грести, чтобы добраться отъ юрты къ первому порогу на западѣ, но если на пути не попадалось камней, то назадъ можно было доплыть въ одну минуту. А за пороги не заходилъ ни одинъ лопарь — это всѣмъ было извѣстно.

У Китока была торфяная юрта на южномъ берегу рѣки. Была у него еще лодка съ парой веселъ, нѣсколько сѣтей, непригодныхъ для рыбной ловли въ рѣкѣ, и трое ребятъ, неизвѣстнаго возраста.

При помощи этой лодки и этихъ сѣтей онъ долженъ былъ добывать пишу для себя и для дѣтей изъ рѣчной воды, изъ которой, собственно, нечего было и добыть. Поэтому не удивительно, что Китокъ разинулъ ротъ, когда однажды, подъ осень, увидѣлъ утромъ, какого то чужого человѣка, ѣдущаго на лодкѣ внизъ по рѣкѣ.

Лодка была хорошая, ладная, это Китокъ сейчасъ же разглядѣлъ. На срединѣ рѣки человѣкъ вдругъ, сложилъ весла и взялъ, багоръ — и сталъ измѣрять въ этомъ мѣстѣ глубину. Потомъ вытащилъ длинную сѣть, закинулъ ее поперекъ рѣки наискось, а послѣ этого отплылъ къ сѣверному берегу и тамъ высадился.

На берегу онъ развелъ костеръ, и Китокъ, видѣвшій, какъ дымокъ потяну,іся къ лѣсу, голодными глазами слѣдилъ за нимъ, и дивился — что такое могъ этотъ человѣкъ жарить на своемъ кострѣ.

И вотъ, въ Нуоньясѣ разнеслась вѣсть, что явился чужой человѣкъ — финнъ. Онъ приплылъ изъ-за пороговъ, — гдѣ никто не могъ пробраться на лодкѣ. И никто не зналъ, откуда онъ.

IV.

Не прошло и недѣли, какъ чужой человѣкъ появился съ своей лодкой на озерѣ.

Однажды, въ безвѣтренный вечеръ онъ выплылъ къ отмели, потомъ подтянулся къ берегу и объѣхалъ озеро съ обѣихъ сторонъ. Мѣстами онъ останавливался. Перегибался за борта лодки и осматривалъ дно, можно ли на этомъ мѣстѣ закинуть сѣть.

Лопарь съ бухты первый замѣтилъ это, когда лодка финна показалась изъ-за порога, и такъ удивился, что даже не рѣшился крикнуть. Только метнулся въ юрту и показалъ знаками своей женѣ, что… — она не поняла, покуда сама не увидѣла.

И вотъ, оба они притаились за деревяннымъ навѣсомъ и дивились.

Они думали, что финнъ высадится на ихъ берегъ и подойдетъ поговорить, но онъ проѣхалъ мимо ихъ пристани, словно вовсе и не видалъ ее.

Если раньше лопарь съ бухты былъ удивленъ, то теперь онъ вышелъ изъ себя. Въ Нуоньясѣ не въ обычаѣ было проѣзжать мимо чужого жилья, не высадившись на берегъ и не сказавшись, кто ѣдетъ. Такъ не поступалъ никто, выѣзжавшій по честному дѣлу. Лопарь съ бухты взглянулъ сначала на жену, потомъ на свою лодку. Потомъ сошелъ внизъ и наладилъ весла, пока жена сбѣгала въ юрту притушитъ огонь.

Когда фиипъ скрылся за сѣвернымъ беретомъ, четырехвесельная лодка лопаря съ бухты отплыла къ Большому Острову.

Лопарь съ сѣвернаго берега тоже замѣтилъ, что на озерѣ чужая лодка. У него не было жены, и не съ кѣмъ было посовѣтоваться, и онъ подумалъ то же, что и лопарь съ бухты. Спустилъ на воду яликъ и поплылъ къ Большому Острову.

Въ озерѣ у него не было сѣтей, въ очагѣ не горѣлъ огонь. Онъ приготовился къ субботѣ, потому что бѣлый дымокъ на крайнемъ мысѣ Большого Острова еще съ полудня возвѣстилъ, что, когда минетъ эта ночь, въ Нуоньясѣ настанетъ праздникъ.

V.

Каждый праздникъ собирались лопари въ Нуоньясѣ. Если Господь посылалъ открытую воду, то береговые рыбаки и горные пастухи приплывали издалека. И всѣ лодки направлялись къ Большому Острову.

Если надъ землей стоялъ туманъ, такъ что дыма съ острова не было видно, то случалось, что какой-либудь дальній житель забывалъ настоящій день. Тогда иной пріѣзжалъ днемъ раньше. Но рѣдко кто запаздывалъ, развѣ только, что буря бывала черезчуръ сильна.

Когда озеро замерзало, и снѣгъ держалъ лыжи, то нѣкоторые прибѣгали на лыжахъ. Но только взрослые рыбаки. Женщины и дѣти не отваживались бѣжать въ темнотѣ, а пастухи уходили на отдыхъ, когда наступала зима.

Но въ лѣтнюю пору пріѣзжали всѣ.

Пастухи, не имѣвшіе собственныхъ лодокъ на озерѣ, являлись съ какимъ-нибудь рыбакомъ, и въ ночь подъ праздникъ лодки, одна за другой, словно выростали изъ материка и тянулись къ острову.

И тогда на вершинахъ Большого Острова разгорался день, Инкерисъ Іиско — лопарь съ Большого Острова, — возвѣщалъ Священное Слово, которое въ Нуоньясѣ могъ возвѣщалъ одинъ онъ.

Больше тридцати лѣтъ лопарь съ Большого Острова проповѣдывалъ Слово. Читалъ, проповѣдывалъ и предсказывалъ, что со дня-на-день можетъ притти святой человѣкъ. Учителемъ и Мессіей будутъ его звать по Писанію. Онъ придетъ судить и награждать.

Лопарь съ сѣвернаго берега невольно пересталъ грести.

Онъ много разъ думалъ о томъ, что помнилъ изъ словъ проповѣдника. Въ будни, за работой у него не много было времени на эти думы. Одному такъ трудно справляться съ рыбной ловлей. Но много разъ, ночами плылъ онъ той же дорогой, чтобы на разсвѣтѣ пристать къ острову, и тогда у него было время подумать о томъ, что объ слышалъ и запомнилъ въ прошлую субботу. И тогда всякій разъ, думая, онъ вынималъ изъ воды весла, потому что не представлялъ себѣ, чтобы можно было серьезно думать, работая въ то же время руками.

Конечно, онъ понималъ кое-что изъ того, что говорилъ лопарь съ Большого Острова, но большую часть его словъ онъ не понималъ вовсе, а то, что понималъ, понялъ, только прослушавъ много разъ. О наградѣ онъ тоже слышалъ не разъ, но все-таки не понялъ. Никогда ему не пригодилось слышать, чтобы кто-нибудь получалъ какую-либо награду.

Въ любой день можетъ притти святой человѣка. И, что жили праведно, могутъ спокойно ожидать его, но тѣхъ, что провинились противъ Слова, возвѣщеннаго Господомъ черезъ Іиско, ожидаетъ одно несчастье.

Сада, лопарь съ сѣвернаго берега не особенно боялся.

Онъ исполнялъ все, иго Господь повелѣвалъ черезъ Іиско. Никогда не пропускалъ субботы, не заглядывалъ въ чужую сѣть.

И онъ былъ однимъ изъ приближенныхъ лопаря съ Большого Острова, изъ тѣхъ, съ которыми онъ дѣлился своими мыслями, послѣ проповѣди, и которые всегда садились въ кружокъ около него, когда онъ говорилъ.

Но были и другіе. Такіе, которые не повиновались Слову, или, во всякомъ случаѣ, сами не знали, повинуются они ему или нѣтъ, которые крали оленей, когда голодъ слишкомъ мучилъ ихъ, или не разбирали своихъ и чужихъ капкановъ.

Тѣ жили въ большомъ сомнѣніи и тревогѣ. Если немногіе знали, что значитъ награда, то всѣ хорошо впали, что такое наказаніе. И для нихъ то, что возвѣщалъ Іиско, прежде всего, означало — наказаніе.

Для тѣхъ каждый наступающій день являлся лишь поводомъ къ раскаянію. Вѣдь онъ мотъ оказаться ожидаемымъ днемъ.

Въ лѣтнюю и весеннюю пору, и когда не случалось ничего необычнаго, объ этомъ, конечно, никто не думалъ, но если луна стояла, окруженная кольцомъ, или съ запада надвигался штормъ, тогда всѣ ждали исполненія предсказанія.

Такъ думала они и въ тотъ разъ, когда явился Китокъ.

Онъ пріѣхалъ осенью, въ бурю, которая обнажила лѣса и выкинула сѣти и лодки далеко на берегъ.

Жители Большого Острова и другіе, возившіеся на берегу, увидѣли лодку Китока, шедшую съ востока и заливаемую волнами. И тогда никто на берегу не вѣрилъ, чтобы смертный человѣкъ могъ отважиться спустить лодку въ такую погоду.

И такъ они продолжали дивиться до тѣхъ поръ, пока не наступила суббота, и всѣ не собрались на Островѣ. Тутъ они узнали, что это былъ обыкновенный человѣкъ — нищій лопарь — выгнанный сосѣдями съ восточнаго края озера за то, что онъ и его жена вздумали закинуть сѣть въ ихъ водахъ.

Тогда всѣ разсердились.

Ожидавшіе озлобились, а боявшіеся осмѣлѣли. И прогнали обманщика, нищаго лопаря, — который обманулъ ихъ надежды и страхи тѣмъ, что явился въ такую погоду, когда могъ придти Ожидаемый.

Какимъ образомъ Инкерисъ Іиско научился толковать священное писаніе, которое проповѣдывалъ — это было извѣстно въ Нуоньясѣ ему одному.

Старики изъ пастуховъ, бывавшіе на равнинѣ и въ трудные года заходившіе далеко къ югу, разсказывали, что Іиско научился премудрости у самой церкви. У той церкви на равнинѣ, которую видѣли иные изъ пастуховъ, но о которой рыбаки только слыхали.

Какія тамъ были у Іиско дѣла — зналъ тоже только одинъ онъ.

Люди знали только, что отецъ Іиско до него жилъ на Большомъ островѣ, что они поссорились разъ изъ-за. жертвеннаго камня, котораго старый Инкерисъ не хотѣлъ передвинуть на другое мѣсто. И тогда Іиско исчезъ и вернулся, когда старый Инкерисъ давно уже умеръ, и Большой Островъ опустѣлъ.

Люди думали, что тотъ Господь и Богъ, о которомъ говорилъ Іиско, увелъ его и потомъ привелъ обратно, чтобы возвѣстить черезъ него свое слово. И, можетъ быть, и самъ Іиско вѣрилъ въ это, — потому что съ того дня, какъ онъ вернулся, съ потертой библіей, горя новымъ рвеніемъ, онъ забросилъ отцовскую сѣть и жилъ по тому слову, которое нашелъ въ Писаніи:

— Слѣдуйте за мною, и я сдѣлаю васъ ловцами человѣковъ.

Съ тѣхъ поръ прошло ужъ тридцать лѣтъ, и только старики помнили Іиско такимъ, какимъ онъ былъ до возвращенія. Молодые же думали, что волосы его всегда были бѣлы, а когда Іиско говорилъ о вѣчности, то имъ не представлялось ничего болѣе вѣчнаго, чѣмъ онъ самъ.

Лопарь съ сѣвернаго берега часто искалъ въ своей памяти того Іиско, который когда то paзсердился да своего отца. Но не находилъ. Онъ забылъ его и думалъ — какъ и прочіе старики — что забылъ это по волѣ Божіей. Потому что Иннерисъ Іиско, каждую субботу говорившій съ вершины Большого Острова, разумѣется, былъ призванъ и избранъ руководить ими всѣми.

Лодка вдругъ царапнула дномъ и остановилась.

Въ одно мгновеніе лопарь съ сѣвернаго берега вскочилъ, держа въ рукѣ весло. Опять онъ задумался, и теченіе возлѣ Большого Острова нанесло лодку на отмель.

Совсѣмъ разсвѣло, и народъ, навѣрно, ужъ собирается. Онъ не могъ видѣть лодокъ за туманомъ. Такъ всегда бывало осенью. Изо дня въ день, по утрамъ здѣсь лежалъ туманъ. Ровными слоями, съ полосками чистой воды надъ глубокими мѣстами. Наверху, въ воздухѣ, тумана не было. Даже ни одного облачка. Но ближе къ берегу и вокругъ острова озеро было точно окутало толстой пеленой. Тутъ туманъ стоялъ высокой стѣной и колыхался въ безвѣтріи до тѣхъ поръ, пока солнце не поднималось выше въ небѣ и не приносило съ собой вѣтра.

Сколько разъ лопарь съ сѣвернаго берега наѣзжалъ на этотъ мысъ изъ-за тумана, — онъ ужъ и не помнилъ, но, навѣрное, почти каждый разъ. И всегда мысъ выдавался такъ далеко въ осенніе туманы.

Съ каждымъ днемъ вода спадала и обнажала отмель, величиной съ половину острова, чуть прикрытую по краямъ водой.

Если встать, то видно, что туманъ рѣдѣетъ надъ отмелью, но все-таки тянется до самаго края острова, поросшаго травой. Сидя же, онъ не видѣлъ ничего, кромѣ туманной мглы и собственной лодки.

Лопарь съ сѣвернаго берета уперся концомъ весла въ дно и оттолкнулся съ мели.

Солнце быстро поднималось, время шло. Можетъ быть, его уже ждутъ.

VI.

— Поучилась бы у другихъ. У женщинъ, которыя имѣютъ праведность въ душѣ или, по крайней мѣрѣ, умѣютъ побѣждать свои неправедныя желанія.

— Напрасно я говорилъ тебѣ, напрасно просилъ. Неужто ты не можешь даже въ святой день Господень побѣдить свою потребность въ земной пищѣ, когда ты еще не вкусила лучшей, которую можетъ даровать одно только Слово?

— Женщина — неужто я тщетно возвѣщалъ тебѣ — не о хлѣбѣ единомъ живъ человѣкъ…

Лопарь съ Большого Острова говорилъ въ большомъ гнѣвѣ. Марія — его собственная жена — въ субботу утромъ стояла возлѣ кладовой и ѣла сушеную рыбу.

Она даже не обернулась на слова Іиско. Только поднялась на цыпочки и, держась одной рукой за столбъ, другой потянулась снять вторую рыбу. Потомъ спокойнымъ, насмѣшливымъ тономъ, всегда приводившимъ Іиско въ ужасъ, отвѣтила:

— Это ты рыбу называешь хлѣбомъ?

Захлопнула окошко кладовой и обернулась.

Іиско никогда не могъ говорить, когда Марія смотрѣла на него. Во всякомъ случаѣ, никогда не могъ противорѣчить ей. Онъ не могъ объяснить, почему, но ему не хватало столькихъ словъ, которыя она знала, хотя говорили они на одномъ и томъ же языкѣ.

И такъ было не съ нимъ однимъ. Такъ было и со всѣми его работниками. Съ тѣми, что приходили служить ему, — ради его ученія, приносили ему рыбу изъ озера и дрова къ его двери и слѣдовали за нимъ во имя Господа.

Среди нихъ тоже не было ни одного, который могъ спортъ съ Маріей — смотря ей прямо въ глаза. Впрочемъ, нѣтъ, одинъ былъ—Антарисъ. Но тотъ былъ слѣпъ.

Лопарь съ Большого Острова, думалъ, что проявилъ большое милосердіе въ тотъ разъ, когда принялъ къ себѣ Марію. Да и, конечно, это было доброе дѣло по отношенію къ ней. Матъ ея, Господь, — по милости своей, прибралъ раньше, чѣмъ она умерла съ голоду, а объ отцѣ было извѣстно только, что онъ былъ изъ русскихъ грабителей — нагрянувшихъ однажды изъ Норвегіи. Его захватили на мѣстѣ преступленія и убили, когда онъ изнасиловалъ мать Маріи. Поэтому дѣвочка росла, окруженная презрительнымъ состраданіемъ.

Марія была еще дѣвочкой, когда попала на Большой Островъ. Іиско полагалъ, что она еще подрастетъ, а передъ людьми она уже была его женой. Если-бъ только онъ могъ приблизиться къ ней! Но онъ не смѣлъ.

Самъ онъ говорилъ себѣ, что изъ состраданія. Она такъ молода. И временами его сомнѣнія превращались въ похвалы самому себѣ, и онъ убѣждалъ себя, что, укрощая свои плотскія желанія, дѣлаетъ это во имя Бога. Временами онъ думалъ даже о томъ, чтобы прогнать ее отъ себя. Ибо въ грѣхѣ была она рождена, и только грѣха можно было ожидать отъ нея. Но не смѣлъ сдѣлать и этого. Вѣдь онъ самъ сказалъ людямъ, что ее привелъ къ нему изъ милости Господь. Изъ милости къ нему или къ ней — объ этомъ никто не думалъ. Всѣмъ было довольно знать, что ее привелъ Господъ. Она была честью для Іиско. Доказательствомъ милости Божіей. Искушеніемъ и большимъ испытаніемъ — которое одинъ онъ мотъ выдержать.

А лопарь съ Большого Острова зналъ, что Марія искушаетъ его.

Онъ былъ старикъ — но молодости въ немъ было много. Когда онъ былъ молодъ и годами, онъ хотѣлъ, однажды, взять женщину ради нея самой. Но онъ не могъ заплатить за ту женщину, и ее взялъ пастухъ. Тотъ былъ богаче его. Тогда Іиско не думалъ, что можетъ взять вмѣсто нея другую женщину. Все равно, какую. Но теперь онъ это зналъ.

Они стояли молча другъ противъ друга.

Онъ — прикрывъ рукой глаза и въ смущеніи смотря на озеро, не подъѣзжаютъ-ли лодки, хотя и зналъ, что не увидитъ ихъ изъ-за тумана.

Она — плотно сжавъ зубы и сильно вонзая ножъ въ спину рыбы, такъ что кости хрустѣли подъ лезвіемъ. Изрѣдка она мелькомъ взглядывала на него — блестящимъ и острымъ, какъ ножъ, взглядомъ, — казалось Іиско, когда онъ рѣшался покоситься на нее.

Ловкость, съ какой она дѣйствовала ножомъ, тоже была для него большимъ искушеніемъ. Онъ боялся ея, хотя ни за что на свѣтѣ не признался-бы въ этомъ. Кто научилъ ее обращаться съ ножомъ? Она была единственной женщиной на островѣ, а его работники, — конечно, они умѣли вырѣзывать несла и роговыя ложки — но ни одинъ изъ нихъ, да и никто во всемъ Нуоньясѣ никогда не игралъ съ ножомъ. По крайней мѣрѣ, съ такимъ безумствомъ, какъ Марія.

Это такъ раздражало Іиско, что иногда онъ начиналъ дрожать. И въ глубинѣ души сознавалъ, что въ немъ говоритъ не одинъ страхъ. Это было что-то другое, чего онъ не понималъ, хотя оно до такой степени захватывало его, что потомъ онъ долго чувствовалъ себя утомленнымъ. Это было что-то, тянувшее это быть поближе къ ней — именно въ тѣ минуты, когда на нее нападала эта дикость.

Бывало такъ, что она стояла на дворѣ и работала надъ сѣтями или надъ чѣмъ-нибудь другимъ. И вдругъ роняла то, что у нея было въ рукахъ, и заливалась смѣхомъ, которому, казалось, никогда не будетъ конца.

Если Іиско находился по близости, то онъ тоже ронялъ топоръ, или что-нибудь другое и замиралъ отъ страха.

Вдругъ она когда-нибудь бросится на него, когда онъ меньше всего этого ожидаетъ!

Но всегда бывало такъ, какъ будто она совсѣмъ не видѣла его. Она пробѣгала мимо, почти натыкаясь на него, но не оборачивалась въ его сторону. И въ рукѣ у нея уже былъ ножъ. Она хохотала, какъ дитя, и бѣгала взадъ и впередъ. Подбрасывала ножъ высоко въ воздухъ и, играя, ловила его голой рукой. И все время лицо ея было обращено кверху и горѣло какой-то безумной радостью. Потомъ вдругъ схватывала ножъ и убѣгала въ лѣсъ.

Тогда Іиско приходилъ въ себя и бѣжалъ за нею. Онъ не могъ бѣжать такъ быстро, но слышалъ ея смѣхъ и зналъ, куда она побѣжала. И когда онъ, наконецъ, нагонялъ ее, она стояла у дерева — нарочно она останавливалась или случайно, онъ не зналъ. Она больше не смѣялась. А всхлипывала и кричала, и кромсала ножомъ кору дерева, сколько могла достать рукой. И вдругъ — сразу падала на колѣни — обхватывала дерево руками — и рыдала такъ, что все тѣло ея вздрагивало.

Іиско такъ радъ былъ бы подойти къ ней — сейчасъ же, если-бъ могъ. Но у него уже не было силъ. Онъ долженъ былъ опереться о дерево и такъ стоялъ и смотрѣлъ на нее.

Сперва — когда это только начиналось съ ней — ему хотѣлось броситься на нее, отнять ножъ и взять ее силой.

Всякій разъ — а это случалось часто — его тянуло — взять ее — именно тогда.

Въ движеніяхъ ея, въ самой ея дикости былъ соблазнъ, манившій его. Но онъ не могъ. Онъ подходилъ къ ней всего на два шага — согнувшись, словно для прыжка, съ готовыми схватить руками. Если она тогда пробѣгала мимо него, онъ отстранялся, и она была уже далеко прежде, чѣмъ онъ успѣвалъ броситься за еею.

Одинъ разъ, найдя ее на колѣняхъ возлѣ дерева, онъ собрался съ силами и подошелъ поднять ее. Тогда она была словно не живая. Совсѣмъ блѣдная, съ закрытыми глазами. И, когда онъ поднялъ ее, она показалась ему страшно тяжелой.

Тогда онъ сейчасъ-же подумалъ, что она больна, и отнесъ ее въ домъ. Она не произнесла ни слова, но на утро встала раньше него и словно ничего не помнила о томъ, что было вчера.

Іиско все думалъ, что она больна, до тѣхъ поръ, пока, однажды, съ ней не случилось того же при двухъ его работникахъ. Когда она побѣжала, одинъ изъ нихъ крикнулъ, что въ нее вселился нечистый духъ.

Это поразило Іиско, и онъ подумалъ, что это, должно быть, такъ и есть. Человѣкъ тотъ, можетъ быть, ясновидящій. Можетъ быть, онъ видѣлъ духа. Іиско ничего не отвѣтилъ, но, чѣмъ больше думалъ, тѣмъ больше убѣждался, что работникъ сказалъ правду, и въ ту ночь, и много ночей потомъ, искренно и долго молился единому живому Богу, чтобы онъ отозвалъ нечистаго духа. Не ради Маріи, а ради него. Ибо духъ, вселившійся въ нее, былъ, конечно, посланъ только для того, чтобы испытать его. Чтобы соблазнить его — Іиско.

Всякій разъ, какъ Іиско видѣлъ въ рукѣ Маріи ножъ, озъ боялся, что нечистый духъ можетъ сейчасъ появиться. И онъ давно-бы уже прогналъ ее изъ своего дома — изъ этой мѣстности, если-бъ не боялся, что духъ покинетъ ее и останется здѣсь. Можетъ быть, вселится въ него самого и будетъ терзать его такъ-же, какъ терзалъ Марію.

Теперь, когда она стояла передъ нимъ и рѣзала рыбу, онъ вдругъ подумалъ, что духъ находится возлѣ нея и не только тогда, когда она впадаетъ въ безуміе. Навѣрное онъ всегда при ней хотя и не всегда проявляется такъ сильно.

Этотъ острый блескъ въ глазахъ Маріи — не что иное, какъ нечистый духъ. Онъ пользуется ею, чтобы смотрѣть на него — Іиско. Чтобы подсматривать за нимъ.

Слѣдуя Писанію, онъ приказалъ, чтобы всѣ постились въ субботу утромъ до тѣхъ поръ, пока Господь не приблизится къ нимъ. И если его собственная жена нарушаетъ это приказаніе, то виновата не она одна. Грѣхъ лежитъ глубже, чѣмъ онъ думалъ. Это нечистый духъ соблазна, и Господь считаетъ его, Іиско, достойнымъ этого искушенія.

И онъ приметъ его — крѣпкій въ вѣрѣ, какъ Господь самъ, по Писанію нѣкогда принялъ искусителя. Онъ надѣялся, что побѣдитъ его — зналъ это.

Но было все-таки нѣчто, чего онъ не зналъ, въ чемъ онъ въ глубинѣ души сомнѣвался и что неясно понималъ.

Хотѣлъ-ли искуситель насмѣяться надъ его вѣрой и заставить его отпасть отъ Господа? Или-же — онъ только хотѣлъ соблазнить его, чтобы онъ взялъ эту женщину?

VII.

По тропинкѣ къ вершинѣ острова идутъ пѣшеходы.

Старики, согбенные подъ тяжестью лѣтъ, и молодые, съ смиренно склоненными головами. Обожженные вѣтромъ рыбаки, на лицахъ которыхъ отпечатлѣлась вся ихъ трудная жизнь, съ тяжелыми руками, удлинившимися отъ постоянной гребли. Тощіе и жилистые пастухи съ развалистой походкой и скривившимися отъ постояннаго карабканья по горамъ ногами. И ихъ жены, нѣсколько смущенныя, съ смиренными, тихими младенцами, покачивающимися въ ручныхъ люлькахъ за ихъ спиной.

Они идутъ на открытую лужайку, сдѣлавшуюся ихъ постояннымъ мѣстомъ сборища на холмѣ. Большинство не рѣшается подняться къ самой вершинѣ, а располагается кружкомъ пониже.

Только работники лопаря съ Большого Острова — избранные, принявшіе искусъ Божій и оставившіе все, чтобы слѣдовать за нимъ — поднимаются къ самой вершинѣ.

Одинъ за другимъ идутъ они.

Сначала Гиме, — лопарь съ рѣки — безпамятный. Господь, по милости своей, далъ ему забыть, какъ водопадъ въ половодье унесъ его жену, его дѣтей и все его имущество.

Потомъ Туде — съ безмолвнымъ языкомъ и застывшимъ въ неподвижности лицомъ, которое Господь поразилъ параличемъ.

Маленькій Алитъ, не могущій подняться съ тѣхъ поръ, какъ болѣзнь согнула его спину, когда онъ не хотѣлъ смириться и принять крещеніе, и Туэмми, дурачокъ, который всегда плачетъ, когда не понимаетъ.

Кейра тоже идетъ одинъ. Его ротъ всегда смѣется съ тѣхъ поръ, какъ медвѣдь сорвалъ ему одну щеку и обнажилъ черепъ.

Только Алтарисъ — слѣпой — не можетъ итти одинъ, и его ведетъ Пьестаръ, котораго Господъ испытуетъ только большой старостью.

За ними и мимо нихъ проходитъ вдругъ лопарь съ Большого Острова. Онъ идетъ не быстро, но въ движеніяхъ его чувствуется живость, хотя голова его и побѣлѣла.

Когда онъ входитъ въ кружокъ, всѣ привѣтствуютъ его. Женщины тихо, робко. Мужчины — громче и смѣлѣе.

На вершинѣ онъ останавливается и смотритъ на нихъ, и ждетъ, чтобы старики усѣлись поудобнѣе.

Маленькаго Алита, который не можетъ стоять, сажаютъ къ мшистому камню, чтобы онъ видѣлъ кусочекъ неба и Іиско, стоящаго на вершинѣ.

Панна — глухой лопарь съ сѣвернаго берега — долженъ сидѣть поближе, чтобы слышать хоть что-нибудь.

Инкерисъ Іиско оглядывается. Панны нѣтъ. И, замѣтивъ это, онъ замѣчаетъ, что нѣтъ и еще одного. Наиболѣе испытуемаго изъ его учениковъ. Перрокеса Яоны — калѣки.

Подъ холмомъ у берега стоять лодки. Іиско смотритъ туда. Нѣкоторыя стоятъ, должно быть, на мысомъ, и тѣхъ онъ не видитъ изъ-за тумана, покрывающаго воду на далекое разстояніе отъ берега, по лодка Яоны должна стоятъ ближе къ холму, чтобы ему не слишкомъ далеко было ползти.

Много лодокъ, похожихъ другъ на друга, но Іиско сейчасъ-же узнаетъ лодку Яоны по короткому разстоянію между перекладиной для ногъ и сидѣніемъ. Яонѣ не нужно перекладины для ногъ, потому что у него совсѣмъ нѣтъ ногъ. Онъ отморозилъ ихъ однажды въ проруби и сталъ калѣкой. Раньше онъ былъ пастухомъ, теперь сталъ рыбакомъ. Раньше онъ все время ходилъ, теперь долженъ грести. Изъ слабаго гребца онъ сталъ самымъ сильнымъ и былъ калѣкой только на землѣ.

И онъ такъ и извѣстенъ во всемъ Нуоньясѣ. Человѣкъ, не могущій ходить — человѣкъ, живущій на водѣ.

Его лодка не похожа на другія. Она для него не только лодка. Она его домъ, пока вода не замерзнетъ — пока зима и ледъ не заставятъ его жить изъ милости въ углу избы Іиско. И вмѣсто перекладины для ногъ, въ его лодкѣ на высотѣ колѣнъ протянута оленья шкура.

По ней лодку можно узнать издали, и Іиско сейчасъ же видитъ ее. Значить, Яона пріѣхалъ.

Въ эту минуту Туде потянулъ Іиско за руку. По лицу его ничего нельзя прочесть, но Іиско все-таки понимаетъ и оборачивается къ тропинкѣ. По ней приближаются двое. Лопарь съ сѣвернаго берега, несущій на плечахъ Перрокеса Яону. Онъ идетъ, быстро и поднимается къ самой вершинѣ. Передъ лопаремъ съ Большаго Острова онъ спускаетъ калѣку на землю. А самъ стоить и смотритъ то на одного, то на другого, смотритъ глазами глухого.

Яона подползаетъ ближе и обнимаетъ колѣни Іиско. Онъ слышалъ о томъ., что видѣлъ Панна, и въ немъ проснулась вѣра. Онъ тянется къ Іиско и шепчетъ:

— Тамъ, на западѣ, появилась чужая лодка, и чужой человѣкъ. Онъ не изъ нашихъ и не идетъ на землю къ людямъ…

Вокругъ нихъ все смолкло. Нѣкоторые встали и подошла ближе.

Яона глотнулъ слюну, словно хотѣлъ сказать что-то, но не смѣлъ.

Потомъ вдругъ воскликнулъ — громко — такъ, что всѣ слышали:

— Скажи, ты знаешь, можетъ быть, это онъ — тотъ, котораго мы ждемъ?

VIII.

Инкерисъ Іиско возвѣщаетъ Слово.

Онъ вынулъ свою библію изъ кармана и выбралъ мѣсто, которое хорошо зналъ и легче всего могъ переводить съ труднаго печатнаго языка. Онъ стоитъ одинъ на вершинѣ, и глаза народа обращены къ нему.

И Іиско возвѣщаетъ.

— Написано, что учитель — сынъ Господа Бога — услышитъ о злѣ міра. Онъ бѣжитъ отъ него и уѣдетъ въ лодкѣ въ пустынное мѣсто. И когда люди, живущіе тамъ, услышать о немъ, они станутъ съѣзжаться издалека — изъ селъ и деревень.

— И когда онъ высадится на берегъ, онъ увидитъ многихъ людей и сжалится надъ ними и исцѣлитъ ихъ болѣзни.

— И еще написано, иго онъ будетъ изгонять нечистыхъ духовъ и утолять голодъ людей. Не только голодъ о хлѣбѣ, ибо онъ самъ сказалъ: — Не о хлѣбѣ единомъ живъ человѣкъ.

— И еще написано, что онъ придетъ къ вѣрующимъ, ожидающимъ его, въ утренній часъ, шествуя по водѣ. Онъ придетъ въ страну у Геинисаретскихъ водъ, и когда онъ явится среди народа, всѣ сейчасъ же узнаютъ его.

Іиско опустилъ книгу и взглянулъ на собравшихся.

— И какъ написано, что послѣдніе станутъ первыми, а первые послѣдними, такъ точно большій даръ можетъ достаться тому, кто раньше не имѣлъ ничего.

— Поэтому учитель оставитъ великихъ и богатыхъ міра сего и обратитъ, лицо свое къ бѣднымъ — даже къ тѣмъ, чья бѣдность была въ томъ, что они были лишены откровенія слова. И послѣ того, какъ придетъ нѣкто и предскажетъ и соберетъ, народъ въ вѣрѣ на берегу, придетъ и самъ Учитель.

— Потому и написано, что сынъ Господень придетъ къ тѣмъ, что живутъ въ отдаленіи, въ пустынной мѣстности.

— И тамъ онъ будетъ изгонять нечистыхъ духовъ, — и тамъ, онъ осудитъ на погибель тѣхъ, чей духъ нечистъ. Тѣхъ, что не вѣрили въ него или въ того, кого онъ послалъ возвѣстить о себѣ

— И есть люди, которые хотятъ праведнаго и борятся съ нечистымъ духомъ, хотя онъ сильнѣе ихъ и побуждаетъ ихъ къ грѣху. Надъ ними Господь сжалится и изгонитъ изъ нихъ нечистаго духа.

— Но и тѣлесно онъ исцѣлитъ и очиститъ испытуемыхъ, и потому люди будутъ приходить къ нему съ своими болѣзнями. И они увидятъ его чудеса и повѣрятъ. И къ такой вѣрѣ онъ пробудитъ многихъ.

— И въ знакъ своего могущества, онъ оставитъ лодку свою и придетъ къ вѣрнымъ своимъ, шествуя по водѣ. И вѣрные его, бѣдные рыбаки и пастухи, испугаются его, но написано также, что они сейчасъ же узнаютъ его.

И мѣсто, гдѣ пастухи и рыбаки увидятъ его — это священныя воды Геннисарета. Страна эта будетъ помѣстьемъ Господа, и люди, населяющіе ее, будутъ его избранными. И лежитъ она въ пустынной мѣстности — далеко отъ міра, о которомъ мы знаемъ.

До сихъ поръ Іиско говорилъ по Писанію, но вдругъ его осѣнило вдохновеніе.

— Черезъ меня проявился Господь и возвѣстилъ о себѣ. Онъ призвалъ меня, чтобы учить тому, что утратили великіе и мудрые міра. Объ послалъ меня возвѣстить его святое слово и его пришествіе.

— Кто же мы, сподобившіеся его милости? Развѣ мы не избраны стать его вѣрными? Развѣ мы не собрались у озера — въ отдаленіи и въ пустынной мѣстности? И не значить-ли это, что Господь придетъ къ намъ когда-нибудь по провозвѣстію своему? Когда-нибудь, — говорю я, — въ любой день — сегодня — въ нынѣшнюю же утреннюю стражу онъ можетъ притти.

— Развѣ мы не пастухи, не рыбаки, какими должны быть его вѣрные? Истинно, истинно говорю вамъ…

— Мы бѣдные рыбаки и пастухи. Озеро наше далеко отъ міра. Это Геннисаретъ — и къ намъ придетъ Учитель.

— Онъ придетъ въ какое-нибудь утро, шествуя по водѣ, и вѣрные его испугаются, но толъ, кто узнаетъ его сразу, тотъ будетъ избранъ…

Іиско остановился. И обернулся, услышавъ возгласъ и слабый стонъ.

Маленькій Алитъ, который не могъ стоять, приподнялся, и въ немъ словно что-то оборвалось.

Онъ стоналъ, повалившись на мшистый камень, возлѣ котораго это посадили. Но не смотрѣлъ на людей, окружившихъ его съ недоумѣніемъ и удивленіемъ. Глаза его были устремлены на что то другое, и хотя боль заставляла его стонать и мѣшала говорить, рука его была протянута впередъ и указывала на озеро.

Тогда всѣ поняли, что Алитъ увидѣлъ что то на озерѣ. Онъ сидѣлъ такъ, что не могъ смотрѣть на Іиско, какъ другіе, а могъ смотрѣть только внизъ. И тамъ онъ увидѣлъ что то, поразившее его до того, что онъ привсталъ — и при этомъ въ немъ что то оборвалось.

Всѣ взглянули въ направленіи руки Алитъ и повернулись въ ту сторону. И вдругъ всѣ стихли и замерли въ неподвижности. Никто не спрашивалъ, но всѣ удивлялись и ужасались, потому что съ запада шелъ человѣкъ — по водѣ.

Онъ находился уже невдалекѣ отъ нихъ, но туманная пелена у его ногъ и утренняя мгла дѣлали его такимъ далекимъ и нечеловѣчески большимъ. Голова его была обнажена, и лицо обращено къ восходящему солнцу. Руки его были простерты впередъ, какъ бы въ восторгѣ, и по твердой походкѣ, которой онъ шелъ, всѣ были увѣрены, что онъ замѣтилъ ихъ — что онъ знаетъ, кто они — и что онъ пришелъ ради нихъ.

Инкерисъ Іиско хотѣлъ заговорить съ собравшимися. Хотѣлъ выступить впередъ и объявитъ имъ, что слова его подтвердились на дѣлѣ. Онъ подумалъ, что надо это сдѣлать. Указать на приближавшагося учителя и на себя, знавшаго, что онъ долженъ притти. Тогда люди, собиравшіеся каждую субботу по его зову, увидятъ и почувствуютъ силу это предвидѣнія, какъ написано въ библіи о предсказаніяхъ пророковъ. Всѣ до единаго они узнаютъ, что это онъ направлялъ ихъ мысли до этого дня. Они признаютъ его и окружатъ его съ благодарностью за осѣнившую ихъ милость. Іиско почувствовалъ, какъ онъ растетъ при о той мысли. Взоръ его былъ пристально устремленъ на идущаго человѣка.

Это шелъ его человѣкъ. Конечно, онъ былъ учитель, сынъ Господа, — Іиско зналъ это и вѣрилъ, но безъ того смиренія, что было у остальныхъ. Вмѣсто него онъ ощущалъ горделивую радость прорицателя передъ побѣдой. Словно человѣкъ этотъ пришелъ но его зову. Словно онъ ждалъ истиннаго часа, чтобы показать народу — Іиско бросилъ быстрый и презрительный взглядъ вокругъ себя — насколько онъ, прорицатель, выше и могущественнѣе остальныхъ.

Теперь всѣ увидятъ, что онъ правильно направлялъ ихъ жизнь и мысли. Они поймутъ, что онъ былъ единственнымъ, который могъ руководить ими, и преклонятся передъ тамъ. Человѣкъ, идущій тамъ — Мессія — пришелъ въ сущности только для того, чтобы укрѣпить Іиско передъ прочими.

Больше тридцати лѣтъ лопарь съ Большого Острова проповѣдывалъ слово. Читалъ, проповѣдывалъ и предсказывалъ, что въ любой день можетъ притти святой человѣкъ…

И вотъ, человѣкъ пришелъ, и насталъ часъ, котораго ждалъ Іиско. И — какъ разъ въ этотъ часъ — онъ ощутилъ неожиданный страхъ.

Онъ вдругъ почувствовалъ, что его воля уже ничего не значитъ. Онъ даже не могъ выступитъ впередъ и заговорить съ собравшимися на холмѣ. Они не услышатъ его, потому что онъ для нихъ уже не одинъ. Никто изъ нихъ въ эту минуту не думалъ о немъ. Они всѣ забыли его, и у всѣхъ душа была отверста для другого — для человѣка, поднимающагося по тропинкѣ.

Они стояли, сбившись въ кучку — безвольные и удивленные, — какъ дѣти передъ, долго жданной, но еще невѣдомой радостью. Взрослые молчали по собственному побужденію, дѣти — потому что молчали взрослые. Одинъ въ волненіи цѣплялся за платье другого. Рука другого не нашла, за что ухватиться, и была протянута впередъ, сжатая въ кулакъ. И всѣ до единаго, даже Перрогаесъ Яона, упиравшійся руками въ плечи Панны и тянувшійся, чтобы лучше видѣть, — всѣ были съ Мессіей, котораго ждали.

А онъ поднимался къ нимъ.

Въ походкѣ его не было ни спѣшности, ни утомленія. Вѣтеръ дулъ ему въ лицо и относилъ волосы отъ лба, и онъ шелъ, какъ во снѣ, словно долго и много ходилъ по этой дорогѣ.

Онъ былъ одѣтъ не такъ, какъ они, но и не такъ, чтобы у кого-нибудь явилась мысль, что онъ не принадлежитъ къ ихъ племени.

Когда онъ подошелъ совсѣмъ близко, они ожидали, что онъ заговоритъ съ ними. Іиско, оставшійся на вершинѣ, думалъ, что учитель скажетъ что-нибудь отдѣльно ему. Хотя-бы одно слово, чтобы отличить его, Іиско, отъ прочихъ. Но онъ даже не взглянулъ на нихъ, а когда они разступились передъ нимъ, всѣ почувствовали, что онъ много выше ихъ и смотритъ поверхъ нихъ. Онъ подошелъ прямо къ маленькому Алиту и склонился надъ нимъ.

— Встань.

И Алитъ поднялся и всталъ среди нихъ.

Тогда всѣ узнали, что онъ Учитель, котораго они ждали тридцать лѣтъ.

Они не видѣли его стоптанной обуви и изорванной мѣховой одежды. Не видѣли его изможденнаго лица и ребяческаго выраженія въ глазахъ. Они видѣли только совершенное имъ чудо. Маленькій Алитъ, который не могъ подняться, стоялъ среди нихъ. А когда вѣтеръ разогналъ туманъ надъ отмелью и водою, они увидѣли и лодку, идущую къ берегу. Всѣ они, знавшіе это озеро, знали, что если оставить лодку на мелкомъ мѣстѣ возлѣ песчаной косы, то вѣтеръ и теченіе всегда пригонитъ ее на глубокое мѣсто, гдѣ стоятъ другія лодки. Но теперь никто объ этомъ не думалъ. Это была не ихъ лодка. Это была лодка Учителя, которую онъ оставилъ, чтобы притти къ нимъ скорѣе, шествуя по водѣ. И теперь лодка шла за нимъ. Вѣтеръ гналъ ее по его повелѣнію. Въ эту минуту они были совершенно убѣждены, что, какъ у нихъ всѣхъ были лодки съ сѣтями и грузилами, такъ и у Учителя должна бытъ рыбачья лодка. Лодка, въ которой онъ ѣхалъ, когда хотѣлъ, но за которой всегда слѣдилъ вѣтеръ и направлялъ, куда слѣдуетъ, когда онъ оставлялъ ее, ради какого нибудь иного дѣла, какъ теперь, ради Алита.

Стоны Алита смолкли, только слезъ онъ никакъ не могъ остановить, и люди думали, что онъ плачетъ отъ радости.

Учитель держалъ его въ своихъ объятіяхъ, и, при видѣ ихъ, никому теперь не казалось, что Алитъ такъ ужъ малъ ростомъ. Теперь, когда онъ стоялъ выпрямившись, онъ былъ выше, чѣмъ они могли себѣ представить. Но человѣкъ, стоявшій съ нимъ рядомъ, былъ все-таки много выше.

Можетъ быть, такъ казалось, по сравненію съ Алитомъ, можетъ быть, его восторгъ — или удивленіе — или ихъ собственная вѣра такъ вліяли на нихъ. А можетъ быть, просто утро долго жданнаго дня заставляло его казаться такимъ нечеловѣчески-большимъ.

И все же это былъ только Вуоле Звѣриная Шкура — безумецъ, бѣжавшій со взморья — онъ шелъ вдоль бурливой рѣки — и нашелъ Страну.

IX.

Марія не видѣла Вуоле въ ту субботу. Она не пошла на собраніе на зло Іиско и потомъ только слышала, отъ другихъ, что пришелъ Учитель. Но онъ не остался съ ними. А сѣлъ въ лодку и уѣхалъ, и Іиско сказалъ, что такъ и должно быть до Писанію.

Онъ уѣхалъ отъ нихъ, чтобы молиться въ одиночествѣ.

Они стояли на берегу и смотрѣли, какъ онъ отъѣзжалъ, и рѣшили, что его заставило уѣхать внезапное побужденіе. У него вѣдь не было здѣсь сѣтей, а надо было забросить ихъ, чтобы на слѣдующій день имѣть что поѣсть.

Нѣсколько человѣкъ тихонько прокрались по берегу и видѣли, какъ лодка исчезла за мысомъ на сѣверѣ, и такъ какъ тамъ изъ лѣса возвышался голый утесъ, то Іиско подумалъ, что онъ взошелъ на него помолиться. Такъ было сказано въ Писаніи.

Когда наступилъ вечеръ, и настало время забрасывать сѣти, пастухи и рыбаки уѣхали домой, и Марія осталась на островѣ одна съ Іиско и работниками.

Марія всегда всего сильнѣе чувствовала одиночество, когда суббота кончалась, и народъ разъѣзжался. Она пряталась тогда гдѣ-нибудь на берегу и смотрѣла, какъ отъѣзжавшіе садились въ лодки. Женщина садилась на кормѣ и брала рулевое весло, дѣти собирались посрединѣ лодки вокругъ люльки съ младшимъ братишкой или сестренкой. Мужчина отталкивалъ лодку отъ берега и шелъ за ней, пока она не устанавливалась, какъ слѣдуетъ, на водѣ. Потомъ вскакивалъ въ лодку и брался за большія весла, я въ каждомъ его движеніи сказывалась увѣренность, связанная съ обладаніемъ собственной лодкой и крѣпкими сапогами.

Такъ они проѣзжали мимо нея на озеро. Мужчина, опредѣляя направленіе, поглядывалъ поверхъ кормы и улыбался женѣ, сидѣвшей какъ разъ на пути его взгляда. И она улыбалась ему въ отвѣть, увѣренная, что пока онъ смотритъ на нее, ей не нужно править рулемъ.

Иногда проѣзжалъ и одинокій мужчина. Взоръ его тоже былъ устремленъ на корму, но онъ не улыбался, И Марія понимала, что ему не хватаетъ чего-то на этомъ мѣстѣ. Женщины, которой обладалъ и радовался другой.

И тогда ей хотѣлось приподняться и крикнуть этому мужчинѣ, чтобы онъ повернулъ лодку и взялъ ее къ себѣ, вмѣсто той, по которой онъ тосковалъ.

Временами желаніе это бывало такъ сильно, что она поднималась и простирала руки къ лодкѣ. Одинъ разъ она даже крикнула. Но мужчина въ лодкѣ не понялъ, чего она хочетъ. Онъ повернулъ лодку и вышелъ на берегъ, думая, что съ ней что-нибудь случилось. Но когда онъ подошелъ, она лежала, уткнувшись лицомъ въ траву, и плакала. Тогда мужчина испугался и вспомнилъ о нечистомъ духѣ, о которомъ шептались люди. И ушелъ отъ нея.

Съ тѣхъ поръ она уже не звала никого. Стояла молча и слѣдила глазами за лодками, пока разстояніе или сумерки не скрывали ихъ отъ нея. Потомъ оборачивалась, вытирала рукой слезы и шла домой. Если Іиско видѣлъ тогда ея улыбку, ему всегда казалось, что его знобить, и онъ выходилъ наружу посмотрѣть, хватитъ-ли дровъ на ночь.

Случалось иногда и Маріи выѣзжать на озеро съ мужчиной — съ кѣмъ-нибудь изъ работниковъ Іиско. Самъ Іиско не занимался никакой работой. Работники же всѣ были старые, увѣчные и полоумные, такъ что Марія лучше и быстрѣе всѣхъ справлялась съ сѣтями. Тогда она всегда вспоминала о мужчинѣ, не имѣвшемъ женщины у кормового весла. Здѣсь одинокой была она, и здѣсь особенно бывало ей тоскливо. Девять работниковъ было у Іиско, но среди нихъ ни одного порядочнаго гребца.

Лопаря съ сѣвернаго берега она не считала. Онъ. жилъ одинъ по ту сторону озера и пріѣзжалъ только по субботамъ. Перрокесъ Яона, правда, умѣлъ грести, но о немъ она всегда думала напослѣдокъ — и больше потому, что съ нимъ она не хотѣла садиться въ лодку. Остальные же никуда не годились.

Пьеттаръ совсѣмъ одряхлѣлъ и цѣлый день сидѣлъ у огня. Риме хоть и былъ довольно силенъ, но по безпамятству своему ежеминутно забывалъ, что долженъ грести. Выпуститъ вдругъ весла и сидитъ, уставившись глазами въ одну точку, пока она не крикнетъ ему, что онъ дуракъ. Тогда онъ погребетъ немножко и опять забудетъ. Алитъ, бѣдняга, былъ совсѣмъ боленъ, а отъ дурачка и слѣпого Аятариса тоже нечего было ждать помощи. Кейра плохо чувствовалъ себя на водѣ. Онъ былъ пастухомъ, пока не попалъ въ лапы медвѣдю, такъ основательно обработавшему его голову, и никакъ не могъ научиться управляться съ лодкой. Онъ былъ болѣе пригоденъ на землѣ, собирать дрова, и этимъ онъ и занимался.

Оставался Перрокесъ Яона, но его Марія боялась больше всего на свѣтѣ. Раньше она ѣздила съ нимъ. Теперь же — никогда, и ссылалась на то, что его лодка плохо идетъ вдоль сѣти. И сама при этомъ знала, не хуже другихъ, что его лодка — лучшая на озерѣ, и что во всей округѣ не найдется болѣе ловкаго гребца, чѣмъ Яона.

Марія и сама хорошенько не знала, что ее такъ пугаетъ въ Яонѣ. Въ сущности, онъ былъ очень добръ и услужливъ и не разъ принималъ на тебя вину, когда ей случалось упускать сѣти Іиско въ озеро.

Такъ ужъ установилось на Большомъ Островѣ, что за сѣтями должна была слѣдить Марія. Когда ловля кончалась, она должна была разобрать сѣти и развѣсить для просушки. Это было нетрудно, когда сѣти вынимались аккуратно, но если онѣ попадали въ непогоду, и буря запутывала ихъ, или волны набивали ихъ травой и вѣтками, тогда работы хватало на цѣлый день. И при этомъ всегда надо было торопиться, чтобы поскорѣе опять забросить ихъ въ озеро. Тогда ей приходилось работать, покуда держался свѣтъ, да еще бѣгать домой, слѣдить за сварившейся рыбой, и никогда ни одна душа не шевельнула пальцемъ, чтобы помочь ей, за исключеніемъ Яоны. Онъ помогалъ ей и потихоньку, такъ что она этого не видѣла. Иногда, послѣ цѣлаго дня непрерывной работы, она успѣвала разобрать только половину сѣти и замѣчала неудовольствіе Іиско, хотя тотъ и не смѣлъ ничего сказать ей. Тогда Яона, тоже замѣчалъ это и на слѣдующій день вставалъ съ зарей и кончалъ за нее работу раньше, чѣмъ кто-нибудь успѣвалъ проснуться и застать его за дѣломъ.

Она увидѣла его разъ изъ избы. Онъ уже проползъ вдоль всей сѣти и разобралъ петли, насколько хватало его роста. Въ ту минуту, какъ она увидѣла его, онъ подтащилъ боченокъ для рыбы къ одному мѣсту, гдѣ верхній конецъ сѣти былъ страшно запутанъ и изорванъ. Потомъ вскочилъ на боченокъ, — и какъ это онъ ухитрился, безъ ногъ! — и принялся чинить сѣть.

Но какъ только онъ замѣтилъ ее, такъ сейчасъ же соскочилъ съ боченка, словно ему стало стыдно, что онъ такъ много сдѣлалъ, и на рукахъ и култышкахъ ногъ запрыгалъ къ своей лодкѣ. И просидѣлъ въ ней половину дня и такой былъ хмурый, что Марія не рѣшилась даже поблагодарить его.

И все-таки, — хотя онъ помогалъ ей и единственный изъ всѣхъ дѣлалъ ей добро отъ доброты сердца, она въ глубинѣ души боялась его.

Еще маленькой дѣвочкой она боялась Яону, не того, что онъ какъ нибудь обидитъ ее, а потому, что она была хорошо сложена, а онъ уродъ. Она помнила тѣ времена, когда она играла на берегу, а Яона подъѣзжалъ на лодкѣ. Къ другимъ лодкамъ и людямъ она относилась съ дружелюбнымъ любопытствомъ и не проявляла такой застѣнчивости, какъ другія дѣти, но когда подъѣзжалъ Яона, она теряла всякое соображеніе и пускалась бѣжать по берегу, вприпрыжку, какъ ржанка. Съ каждымъ прыжкомъ она останавливалась и оборачивалась. Не изъ любопытства, а только для того, чтобы въ страхѣ своемъ убѣдиться, что онъ не нагоняетъ ее, не протягиваетъ свою длинную руку, чтобы схватить ее.

Онъ былъ для нея не человѣкъ, а звѣрь, о которомъ никто не говорилъ съ ней, котораго она никогда не видѣла, по который, — она знала, — существуетъ гдѣ-то на землѣ, или какъ наслѣдіе въ ея памяти — она не могла рѣшить,

Однажды онъ засталъ ее врасплохъ. Конечно, у него ничего не было въ мысляхъ, и онъ даже не хотѣлъ подойти къ ней, потому что самъ тоже стыдился и страдалъ оттого, что ребенокъ бѣгаетъ отъ него. Онъ просто подползъ къ избѣ рыбака, у котораго тогда жила Марія, а она въ это время тихонько сидѣла и играла за кучей дровъ. Она замѣтила его только когда онъ стоялъ уже совсѣмъ рядомъ съ ней. Одна рука его была вытянута на землѣ, какъ звѣриная лапа, никогда не стриженные волосы его свисали длинными, грубыми космами на лицо, и въ томъ мѣстѣ, гдѣ онъ раздѣлилъ ихъ рукой, чтобы видѣть, горѣлъ устремленный на нее глазъ.

Марія, обыкновенно, любила кричать, и лопарскія женщины говорили, что она кричитъ не такъ, какъ ихъ дѣти. Крикъ ея былъ отчаяннѣе и громче. Въ немъ была злоба, а если иногда она кричала безъ злобы, а просто отъ огорченія, слезы ея никогда не заканчивались сразу улыбкой. Она всегда бывала долго послѣ того молчалива, словно утомлена, и женщины чувствовали, что не понимаютъ ее.

И въ тотъ разъ, пріемная мать, вышедшая на зовъ Яоны и взявшая дѣвочку, тоже не поняла ее. Марія не кричала. Для этого испугъ былъ слишкомъ силенъ и внезапенъ. Она сидѣла молча, съ закрытыми глазами и раскрытымъ ртомъ, и женщина подумала, что она, какъ и другія дѣти, просто набираетъ воздуху, чтобы закричать погромче. Но съ губъ ея не слетѣло ни звука, и глаза она открывала только на секунду, словно боясь удара и думая, что Яона стоитъ надъ ней, готовый ударить ее.

Съ той минуты страхъ ея вередъ Яоной еще усилился. Она вспоминала, что съ тѣхъ поръ начала видѣть сны, и всегда надъ ней стоялъ Яона. Онъ снился ей иногда и теперь, когда она видѣла его или думала о немъ. И хотя бы при этомъ она видѣла его за какимъ нибудь добрымъ поступкомъ или думала о немъ съ благодарностью, во снѣ онъ все-таки всегда являлся ей тѣмъ Яоной, который подползъ къ кучѣ дровъ.

Онъ вставалъ вдругъ передъ нею. какъ ужасъ, не имѣющій названія.

За нимъ не было видно ничего. Тѣло его тоже терялось въ пустотѣ пространства. Она видѣла только его лицо и одну руку. Она была вытянута, какъ звѣриная лапа. Его никогда не стриженные волосы висѣли длинными, грубыми космами, и въ тоже мѣстѣ, гдѣ онъ раздѣлилъ ихъ рукой, чтобы видѣть, горѣлъ устремленный на нее глазъ.

Проснувшись, она никакъ не могла повѣрить, чтобы человѣкъ, являвшійся ей во снѣ, былъ тотъ самый Яона, который каждый день ползалъ на берегу между лодками. Часто ей представлялось при этомъ нѣчто совершенно иное. Чудовище, вродѣ того большого звѣря изъ Писанія, о которомъ говорилъ Іиско. Имя ему Антихристъ, и онъ врагъ учителя.

Когда она только что пріѣхала на Большой Островъ и увидѣла тамъ Яону, на нее сейчасъ же напалъ страхъ, но, выросши, она стала бояться не столько его самого, сколько его образа, являвшагося во снѣ. Пока они находились на сушѣ, онъ не могъ приблизиться къ ней, хотя временами ей и казалось, что его длинныя руки достаютъ всюду. Онъ могъ, сидя на одномъ концѣ лодки, достать вытянутой рукой до другого конца. На лодкѣ она не рѣшалась съ нимъ ѣздить.

Раньше это былъ какой-то необъяснимый страхъ. Но теперь онъ имѣлъ основаніе.

Вначалѣ они часто выѣзжали вмѣстѣ осматривать сѣти. Іиско приказывалъ ей ѣхать съ Яоной, и она побѣждала свой страхъ, хотя всегда избѣгала смотрѣть ему въ глаза. Они были такъ жадно устремлены на нее.

Одинъ разъ они выѣхали утромъ, и когда отъѣхали настолько, что изъ избы и съ пристани ихъ нельзя уже было видѣть, Яона вдругъ повернулъ лодку и сталъ грести вдоль берега.

Сначала она не поняла, зачѣмъ. Тамъ не было сѣтей. Она спросила его. Онъ ничего не отвѣтилъ, она спросила еще разъ — куда онъ ѣдетъ и — чего хочетъ. Яона опять не отвѣтилъ. Только продолжалъ грести длинными, сильными взмахами, какъ гребъ онъ одинъ. Она попыталась догадаться по его лицу, не сошелъ ли онъ вдругъ съ ума, не онъ сидѣлъ, такъ низко склонившись надъ веслами, что она не видѣла его.

Весь прежній дѣтскій страхъ проснулся въ ней. Она вскочила и крикнула. Не на помощь, потому что не думала, чтобы кто нибудь могъ помочь ей. Но все-таки кричала и звала, безъ словъ.

Въ ту же минуту кто-то отозвался изъ лѣсу, и на берегъ выбѣжалъ Кейра, по обыкновенію собиравшій дрова. Онъ сейчасъ же вспомнилъ свою бѣду и подумалъ, что если кричать такъ отчаянно, то, значитъ, напалъ медвѣдь.

Онъ страшно удивился, когда увидѣлъ лодку. Яона уже повернулъ къ берегу, и Кейра смотрѣлъ то на него, то на Марію, стараясь догадаться, въ чемъ дѣло.

Что съ ними такое? Въ замѣшательствѣ онъ почесалъ въ затылкѣ. Медвѣдя нигдѣ не видно.

Марія ждала только минуты, когда лодка коснется берега. Тогда однимъ прыжкомъ она выскочила на землю и побѣжала прочъ, — вприпрыжку, какъ ржанка. Точь-въ-точь такъ, какъ въ дѣтскіе годы бѣжала со страха, когда подплывала лодка Яоны. И теперь она тоже останавливалась и оглядывалась посмотрѣть, не нагоняетъ ли онъ. И потомъ опять бѣжала, пока не скрылась за мысомъ; тогда Яона обернулся къ Кейрѣ, приставилъ ко лбу два пальца, и многозначительно усмѣхнулся.

И Кейра сейчасъ же понялъ. Это вовсе не медвѣдь, такъ основательно обработавшій его голову. Нечистый духъ гналъ Марію.

Съ того дня она никогда не выѣзжала въ лодкѣ съ Яоной, и когда видѣла его, сейчасъ же передъ ней вставала загадка — зачѣмъ онъ тогда хотѣлъ увезти ее.

Что ему было нужно что-то, это она знала — и чувствовала, что уже въ самомъ рѣшеніи его ѣхать въ ту сторону было насиліе. Но потомъ, видя его каждый день, такого услужливаго и, повидимому, безобиднаго, она опять не могла представитъ себѣ, чтобы онъ хотѣлъ причинить ей какое нибудь зло.

Другіе работники — тѣмъ не нужно было отъ нея ничего. Никто изъ нихъ не обижалъ ее, но никто и не проявлялъ ласки, кромѣ Алита, который былъ до того кротокъ, что улыбался даже своему страданію. И, пожалуй, еще Туде. Но языкъ его былъ нѣмъ, а лицо неподвижно, и потому онъ могъ проявлять ласку только руками.

Они всѣ были ей такъ безразличны. Ихъ движенія не говорили ей ничего, и она не чувствовала ихъ присутствія такъ, какъ бывало, когда мимо нея проходилъ кто нибудь изъ молодыхъ парней, пріѣзжавшихъ по субботамъ, или проползалъ Яона.

И они въ свою очередь тоже боялись и избѣгали ея. Не потому, что она была жена Іиско. Зрячіе, тѣ хорошо видѣли, что Іиско не обладаетъ ею такъ, какъ всякій другой обладалъ своей женой. Они избѣгали ее изъ-за кары, лежавшей на ней. Когда она подходила къ нимъ, они видѣли въ ней не женщину, а только человѣческую оболочку нечистаго духа. И не смотрѣли на нее, сторонились и припоминали слова молитвъ противъ навожденія. А Риме, не помнившій молитвъ, отъ страха вспоминалъ только заклинанія.

Яона тоже старался бороться съ навожденіемъ, когда находился вблизи Маріи, но онъ боялся не духа. Пусть въ него вѣрятъ тѣ, кто постарше. Кто, отъ старости и по собственному желанію, отошли отъ того, что соблазняло его.

Они такъ много разсказывали, какъ духъ гналъ Марію и опрокидывалъ ее на землю. Яона только издѣвался надъ ними и горько усмѣхался. Убѣгать со страха въ лѣсъ могли всѣ, у кого были ноги получше, чѣмъ у него. Онъ никогда не видѣлъ духа въ Маріи — но увидѣлъ его въ ту ночь, когда учитель вернулся къ нимъ.

Они собрались на горѣ у избы — Іиско и его работники.

День отдыха — для нихъ бывшій днемъ труда — кончился, оставивъ послѣ себя лишь слабое зарево на западѣ и тихо гаснувшій отблескъ на водѣ и на берегу.

Они собрались, какъ всегда, передъ тѣмъ какъ итти на покой, и одинъ тихо спрашивалъ другого о дѣлахъ, которыя каждый долженъ былъ исполнить. Вытащены ли на берегъ лодки — хватить ли до завтра дровъ — заперты ли кладовыя, накрыта ли соленая рыба, чтобы вороны на зарѣ не налетѣли на нее и не растаскали. А узнавъ, спрашивали о завтрашнемъ днѣ, — о приближавшемся времени метанія икры у рыбы — о зимѣ, до которой было еще долго, и обо многомъ другомъ, пока не о чемъ ужъ было спрашивать. Но все-таки ни одинъ не думалъ о томъ, чтобы итти спать, а только о томъ, что таилось за этими вопросами, и, наконецъ, всѣ смолкли въ ожиданіи и сидѣли недвижно, пока тишину не нарушилъ всплескъ весла на озерѣ.

Сумерки уже окутали и лѣсъ, и ихъ самихъ. Они могли разсчитывать только на слухъ, чтобы узнать, кто это плыветъ, и потому всѣ прислушивались. Никто не рѣшался сказать ни слова, чтобы не заглушить звука, который могъ послышаться съ минуты на минуту. Тѣ, что слышали плохо или были совсѣмъ глухи, замѣчали по вытянутымъ головамъ другихъ, на что устремлены ихъ чувства, и старались вытянуться еще дальше, чтобы прочесть по ихъ лицамъ. Большинство не умѣло отличатъ гребцовъ по взмахамъ весла, по Перрокесъ Яона, знавшій каждаго гребца на озерѣ, задолго до того, какъ лодка пристала къ берегу, догадался, что это возвращается учитель.

Они видѣли, какъ онъ сложилъ весла и всталъ. Видѣли, какъ вышелъ изъ лодки и втащилъ ее на берегъ. Никто не посмѣлъ побѣжать помочь ему или хотя бы встрѣтить, но, поднимаясь по берегу, онъ все же былъ встрѣченъ — Маріей, которая, склонивъ голову и съ котелкомъ, до краевъ полнымъ рыбой, шла къ озеру чистить рыбу.

День уже бѣжалъ отъ лѣса, но зеркало воды еще бросало слабый отсвѣтъ на берегъ, и Вуоле остановился въ изумленіи, увидѣвъ идущую Марію.

Голова ея была непокрыта, Черные волосы кольцами струились по плечамъ, и, когда она замѣтила незнакомаго мужчину и повернула, къ нему свое блѣдное лицо, Вуоле почувствовалъ, что никогда до сихъ поръ не видалъ женщины.

Конечно, много ихъ прошло передъ его глазами. Низенькія, загорѣлыя лопарки, съ развалистой, неуклюжей походкой. И грузныя, широкоплечія поморки съ глазами, какъ вода, и соломенножелтыми, свѣтлыми косами. Но онѣ просто проходили мимо, и онъ вспоминалъ ихъ такъ, какъ вспоминалъ лодки или отдѣльныя деревья въ лѣсу. О томъ, что онѣ — женщины, онъ никогда не думалъ, да и сейчасъ это не пришло ему въ голову. Онѣ просто выступили — незванный — такъ же внезапно, какъ явилась передъ нимъ Марія. Онѣ промелькнули въ это мгновеніе въ его памяти — какъ тѣни, которыя онъ видѣлъ, но не могъ удержать — а впереди лихъ, гораздо ближе и отчетливѣе — стояла Марія съ черными, какъ ночь, волосами и такими темными глазами, что лицо ея, но сравненію съ ними, казалось ослѣпительно бѣлымъ.

Она стояла такъ настолько долго, что Вуоле навсегда запомнилъ, что вокругъ нея не было ничего, — ни деревьевъ — ни домовъ, ни горъ, ни даже земли подъ ея ногами — и вдругъ выронила котелокъ. Тогда онъ увидѣлъ подъ нею землю, потому что она вдругъ повернулась и побѣжала мимо избы, къ лѣсу, согнувшись, — съ развѣвающимися волосами и со смѣхомъ, которому, казалось, никогда не будетъ конца.

Въ ту ночь Вуоле не сознавалъ, ни гдѣ онъ, ни что дѣлаетъ. Онъ позабылъ и взморье, и дорогу, и найденную страну.

Въ одно мгновеніе онъ бросился за Маріей, неслышными шагами и съ вытянутой и готовой схватитъ рукою. Пробѣгая мимо избы онъ услышалъ голосъ:

— Господинъ, она одержима нечистымъ духомъ.

Но не видѣлъ ни крикнувшаго человѣка и никого изъ другихъ. И не думалъ о смыслѣ словъ. Онъ видѣлъ передъ собой только направленіе, видѣлъ смутное мельканіе развѣвавшихся женскихъ волосъ, и бѣжалъ въ темный лѣсъ.

Онъ вдругъ почувствовалъ какую-то необыкновенную радость. Онъ такъ силенъ, обувъ такая мягкая, и бѣжать такъ удивительно легко!

Марія была еще впереди, но онъ нагонялъ ее. Всякій разъ, видя ее въ просвѣтѣ между деревьями, онъ думалъ, что она уже совсѣмъ близко, и протягивалъ руку, чтобы схватить ее. Но стремясь догнать эту женщину, онъ не имѣлъ никакого опредѣленнаго намѣренія. Никогда раньше ему не случалось бѣжать за человѣкомъ. Онъ зналъ только, что долженъ догнать эту женщину и увидѣть ея бѣлое лицо обращеннымъ къ нему.

И онъ схватилъ ее — на косогорѣ, гдѣ сила дала ему перевѣсъ въ бѣгѣ. Схватилъ обѣими руками и привлекъ къ себѣ. Она не вскрикнула и перестала смѣяться. Онъ слышалъ только ея быстрое дыханіе. Вдругъ она попыталась освободиться и упасть на землю, и ему пришлось крѣпко сжать ее, чтобы удержатъ. При этомъ волосы ея коснулись его лица, и онъ замеръ въ неподвижности отъ тихаго восторга. Вокругъ нихъ стояла черная ночь, но онъ все же закрылъ глаза, словно ослѣпленный.

Вуоле никогда, не приходило въ голову, что цвѣтокъ можетъ благоухать. И никогда не представлялъ себѣ, чтобы что нибудь могло доставить ему удовольствіе при вдыханіи. Онъ вдыхалъ только дымъ съ вѣтромъ, склонялся надъ выходами изъ норы, чтобы узнать, не залегъ ли въ ней песецъ, и много разъ, какъ хищный звѣрь, обнюхивалъ мѣсто, гдѣ токовалъ глухарь, чтобы узнать, далеко ли онъ отлетѣлъ.

Теперь онъ невольно наклонился надъ женщиной и вдыхалъ ароматъ ея волосъ — тихонько — съ раскрытымъ ртомъ и сдавленнымъ горломъ. Руки Вуоле такъ крѣпко держали Марію, что она не могла пошевелиться, и онъ тоже стоялъ неподвижно — долго; долго. Мысли его были скоыаны упоеніемъ, онъ тщетно искалъ ихъ. Въ ту минуту онъ забылъ все, что привлекло его сюда — обѣщаніе поморскаго священника, что онъ будетъ счастливъ.

Вдругъ Марія сдѣлала быстрое движеніе, и Вуоле опомнился. Одной рукой онъ взялъ ее за голову и приподнялъ ея бѣлое лицо. И вдругъ увидѣлъ, что она тихо плачетъ, и испугался. Онъ встревожился, не сдѣлалъ ли чего-то дурного. И вспомнилъ людей на горѣ. Это здѣшніе люди, и они осудятъ его. Онъ вспомнилъ и объ избѣ, мимо которой пробѣжалъ, и о крикнувшемъ человѣкѣ. Онъ плохо понялъ, что тотъ крикнулъ, но почувствовалъ, что долженъ вернуться вмѣстѣ съ женщиной. Она испугалась его, какъ часто пугаются поморскія дѣти, и потому и побѣжала. Потому же она и плачетъ. А онъ погнался за ней, тогда какъ человѣкъ у избы крикнулъ ему, чтобы онъ оставилъ ее въ покоѣ. Онъ боялся, что провинился, хотя и не зналъ, въ чемъ.

Женщина все еще тихо лежала въ его объятіяхъ. Онъ осторожно поднялъ ее и понесъ, какъ маленькаго ребенка, и хотя было совсѣмъ темно, и онъ шелъ по незнакомой мѣстности, не сбился съ пути.

Выйдя изъ лѣсу, онъ увидѣлъ впереди свѣтъ. Это Перрокесъ Яона поджегъ смолистый пень. Вокругъ огня въ молчаливомъ ожиданіи стояло нѣсколько человѣкъ. Только тѣни прыгали по землѣ, когда, огонь вспыхивалъ ярче.

Они такъ испугались всѣ, когда духъ нашелъ на Марію. Когда она промчалась мимо нихъ, а за него пробѣжалъ учитель, одинъ Яона имѣлъ силу крикнуть, но они пробѣжали дальше и скрылись въ лѣсу. Только тогда люди замѣтили, каки, темно, и въ то время, какъ другіе въ волненіи пробѣжали впередъ, чтобы видѣть, что будетъ, Яона развелъ огонь, чтобы не чувствовать себя такимъ одинокимъ во мракѣ. Правда, рядомъ съ нимъ сидѣлъ Антарисъ, но Антарисъ не считался, потому что Антарисъ всегда жилъ во мракѣ. Потомъ всѣ собрались вокругъ огня, ожидая прихода учителя.

Онъ былъ разгоряченъ отъ бѣга и отъ тяжести женщины, которую несъ, и отблескъ пламени игралъ, на его лицѣ. Яона, лежавшій за огнемъ, поднялся на колѣни и смотрѣлъ на него сквозь пламя, и Вуоле, почувствовавшій взглядъ и обернувшійся на него, подумалъ, что это горитъ какой-то другой огонекъ. Но въ эту минуту между ними всталъ кто-то.

Неподалеку отъ огня валялся обрубокъ пня. Вуоле толкнулъ его ногой ближе къ огню и опустилъ на него женщину. Она сидѣла совсѣмъ тихо, не шевелясь, тоуно оглушенная.

Свѣтъ отъ костра не озарялъ ея темной фигуры, и потому одно лицо ея ослѣпительно бѣлѣло между томными волосами и тьмой, окутавшей его снизу. Взглядъ Вуоле былъ прикованъ къ этому бѣлому лицу, и, тихонько, словно только что очнувшись отъ сна и не вѣря своимъ глазамъ, онъ отодвинулся отъ нея, согнувшись и восторженно прижавъ къ щекѣ сложенныя руки, какъ дѣлали набожные поморы.

Мужчины безмолвно стояли вокругъ нихъ. Іиско думалъ о томъ, какъ и онъ однажды несъ Марію изъ лѣса. Тогда она была, какъ мертвая — побѣжденная духомъ, нашедшимъ на нее. Теперь она тоже была побѣждена, но не нечистымъ духомъ, а учителемъ, принесшимъ ее къ огню. Іиско старался догадаться, зачѣмъ онъ принесъ ее сюда, и сейчасъ же сообразилъ. Яона, лежавшій по другую сторону, одинъ не видѣлъ изъ-за дыма, огня и своего маленькаго роста, Онъ быстро схватилъ хворостину и помѣшалъ ею огонь. При этомъ пень раскололся, и вспыхнувшая смола выбросила длинный огненный языкъ по направленію къ Маріи. Она вскочила и испуганно вскрикнула. Но не отъ пламени, какъ подумали стоявшіе во круга, а потому что, когда Яона поднялъ хворостину, глаза его со злобой устремились на нее. Она никогда не чувствовала себя въ безопасности, находясь вблзви отъ него.

Іиско и его работники не поняли ея испуга. Они не подумали, что она просто испугалась огня. Вѣдь учитель принесъ ее сюда, и, когда огонь вспыхнулъ, онъ разжалъ свои сложенныя руки и простеръ ихъ къ ней — безсознательно, какъ бы отстраняя. Они же подумали, что онъ сдѣлалъ это умышленно и обдуманно. Что онъ своими глазами и своей невидимой силой приказалъ огню напасть на нечистаго духа. И когда онъ, сдѣлавъ, какъ они думали, руками заклинаніе, снова протянулъ ихъ къ ней, огонь повиновался. И Яона, ударившій огонь хворостиной, удостоился подать знакъ огню. Они подумали также, что Марія, стоявшая въ смущеніи и ослѣпленная пламенемъ, была прикована глазами учителя, пока тихо не повернулась и не отошла прочь.

Она вспомнила, что уже поздно, и что завтра ей надо работать.

Они же подумали, что учитель невидимо приказалъ ей уйти, и когда онъ, все еще въ безмолвномъ восторгѣ, поднявъ руки, послѣдовалъ за нею, они потушили огонь. И Антарисъ, ничего не видѣвшій и не знавшій дня, напомнилъ имъ, что давно уже ночь.

У порога ждалъ Іиско.

Его побуждало не сердечное расположеніе и не смиреніе. А лишь слова Писанія, которыя онъ хранилъ въ душѣ — и мысль о двѣ, котораго онъ ждалъ — въ теченіе тридцати лѣтъ.

— Учитель, мой домъ — твой домъ. Все, что я имѣю, принадлежитъ тебѣ.

Вуоле поднялъ голову. Кейра прошелъ впередъ съ головней къ очагу, но огонь озарялъ лишь внутренность избы. Іиско виднѣлся въ ней такъ смутно, но слова его были еще смутнѣе. О нихъ Вуоле не думалъ. Не могъ. Онъ думалъ только о дикихъ птицахъ, за которыми ушелъ человѣкъ съ взморья.

X.

Ночью въ эту субботу Марія видѣла сонъ. И опять во снѣ пришелъ къ ней Яона. Только на этотъ разъ онъ не стоялъ надъ ней, какъ раньше; разстояніе между ними было больше, и, можетъ быть, именно потому она видѣла его отчетливѣе, чѣмъ когда-либо.

Онъ стоялъ неподвижно, словно окаменѣлый, но въ склоненной напередъ позѣ его болѣе, чѣмъ обычно, чувствовалась угроза приближенія. Глазъ его, для котораго разстояніе не имѣло значенія, горѣлъ прежнимъ безуміемъ, и въ безконечномъ грезовомъ пространствѣ времени онъ быстро, безъ единаго живого движенія, скользнулъ вдругъ прямо къ ней.

Во снѣ она совершенно ясно припоминала, что обыкновенно онъ стоялъ надъ ней тихо, не шевелясь, какъ въ старину возлѣ кучи дровъ. Никогда раньше онъ не приближался къ ней съ такой внезапностью, какъ неотвратимая, неизбѣжная опасность.

И онъ не только приближался — временами онъ отступалъ, словно ярко освѣщенная огнемъ картина, которая, если долго смотрѣть на нее, колеблется взадъ и впередъ передъ утомленнымъ взоромъ. Потомъ онъ тихо скользнулъ назадъ и отступилъ такъ далеко, что она видѣла только его взглядъ, но въ слѣдующее мгновеніе снова придвинулся такъ стремительно, что она обомлѣла отъ ужаса. Всякій разъ, какъ онъ приближался, его освѣщенное лицо и горящій глазъ сливались въ раскаленный огненный языкъ, тянувшійся къ ней. Ощущеніе опасности, охватившее ее при видѣ грозно подступающаго Яоны, какъ бы сгорѣло въ этомъ огнѣ, обжигавшемъ ее. Она хотѣла крикнуть, но голосъ не повиновался, хотѣла, протянуть руку, чтобы прикрыть свое тѣло, но рука не поднялась, и воля ея словно уничтожилась.

И вдругъ сонъ перемѣнился — съ внезапностью, свойственной снамъ.

Яона, огонь и чары, сковавшія ее, исчезли, какъ въ туманѣ. Тамъ, гдѣ во мракѣ и пламени стоялъ Яона, струился теперь тихій свѣтъ, и въ немъ, передъ нею — стоялъ учитель. Взоръ его былъ необыкновенно нѣженъ, руки были подняты, какъ бы отстраняя какое-то видѣніе, и она все еще думала, что это сонъ, когда онъ вдругъ закрылъ лицо руками и отошелъ.

Тогда она увидѣла, что уже разсвѣло, и поняла, что онъ разбудилъ ее своимъ приходомъ. Онъ стоялъ надъ нею — и видѣлъ ее разметавшейся и обнаженной во снѣ. И ушелъ отъ нея.

Марія не сознавала, что шевельнулось въ ней въ эту минуту. Вскочивъ съ постели, она бросилась за нимъ и хотѣла схватить его. Схватить крѣпко-крѣпко, прижаться къ его груди, чтобы укрыться отъ глазъ Яоны и равнодушія стариковъ.

Но она не догнала его, а, когда подбѣжала къ двери, его лодка уже отплывала отъ берета. Стоя одной ногой на кормѣ, а другой упираясь въ землю, онъ оттолкнулъ лодку отъ затѣнявшаго берегъ лѣса — въ багряный свѣтъ, лившійся съ востока и мерцавшій на водѣ. Потомъ взялся за весла и уплылъ отъ нея — одинъ — какъ уплылъ когда-то другой, котораго она позвала на берегъ, чтобы утолить его тоску.

Къ вечеру того дня разыгралась буря.

Марія выѣхала одна въ своей лодкѣ осмотрѣть сѣти у восточной стороны острова. Некому было поѣхать съ ней. Кейра ушелъ въ лѣсъ, а у остальныхъ все валилось изъ рукъ. Они была необыкновенно молчаливы и подавлены и думали, что это оттого, что учитель покинулъ ихъ, но, вѣроятно, ихъ угнетала просто надвигавшаяся буря. Туде сидѣлъ у постели маленькаго Алита, который страшно ослабѣлъ съ субботы, — отъ радости по случаю чуда, какъ они думали. Яону Марія не видѣла. Лодки его тоже не было у берега, когда она отъѣзжала.

Клоки рваныхъ тучъ, несущіеся по небу, и темно-сѣрая, переходившая въ черную у берега гладь озера предвѣщали непогоду, но Марія не думала о ней. Взоръ ея, скользившій по озеру и вдоль берега, слѣдилъ не за признаками готовившейся бури, а искалъ лодки, подплывавшей къ острову.

На зарѣ онъ уѣхалъ, и они ждали его. Не одна она, но и Іиско, и работники тоже. Она видѣла это но ихъ глазамъ и по ихъ бездѣйствію.

Марія подумала о постоянныхъ угрозахъ Іиско, что она будетъ несчастлива за то, что не слушаетъ съ благоговѣніемъ его рѣчей о пришествіи учителя. Какъ она не хочетъ быть близкой къ Господу въ его священный день, такъ и Господь покинетъ ее когда-нибудь въ одиночествѣ.

Тогда Марія не обращала, вниманія на слова Іиско, но теперь они вспомнились ей, и она затрепетала.

Господь — вѣдь это же онъ — учитель — принесшій ее, какъ ребенка, изъ лѣсу.

Каждый разъ, въ теченіе дня, когда взоръ ея скользилъ по направленію къ лѣсу, она останавливалась, съежившись, съ закрытыми глазами, чтобы снова почувствовать себя въ лѣсу, во мракѣ. Она не видѣла передъ собой учителя, какъ утромъ, когда онъ стоялъ надъ нею въ ясномъ, тихомъ свѣтѣ, послѣ ужасовъ ночи, но чувствовала его. Едва она закрывала глаза, ее обступалъ лѣсъ. Она ощущала запахъ хвойныхъ деревьевъ и объятіе двухъ сильныхъ рукъ и понимала — и тогда, и еще больше теперь, находясь одна въ лодкѣ — что ей хочется узнать что-то о немъ. Она должна узнать то, чего не хотѣла слушать. Насколько раньше она не вѣрила, что Іиско и другіе могутъ что-нибудь разсказать о немъ, и насколько мало она въ то время придавала значенія ихъ рѣчамъ о Господѣ, который долженъ притти къ нимъ, настолько теперь она была убѣждена, что они знаютъ то, чего не дано знать ей. И все-таки чувствовала, что ни Іиско, ни его избранники не знаютъ всего, что ей нужно. Она достаточно часто слышала раньше слова Іиско, чтобы составить себѣ представленіе о его пророчествахъ. Когда онъ говорилъ о Господѣ и Учителѣ, то всегда выходило такъ, какъ будто къ нимъ придетъ водопадъ, или вѣтеръ, или скала, оторвавшаяся отъ берега. Въ словахъ Іиско она никакъ не могла увидѣть учителя, какъ обыкновенно видѣла человѣка, о которомъ говорили. Изъ разговоровъ Іиско и другихъ она никогда не могла себѣ представить, какіе у него волосы, какая обувь, и сильнѣе ли онъ другихъ людей. Она не знала, мужчина ли онъ, и даже — человѣкъ ли онъ.

Теперь — увидѣвъ его — она это знала. Но то, что сдѣлалось ей яснымъ, казалось безконечно малымъ, а то, чего она не знала — безконечно манящимъ и важнымъ.

Всѣ другіе люди — Іиско, и старики, и рыбаки, жившіе вокругъ озера, показались ей вдругъ такими ничтожными то сравненію съ учителемъ. У нея не было съ ними ничего общаго, и она не представляла себѣ, можетъ ли она имѣть что-либо общее съ человѣкомъ, настолько выше остальныхъ. Можетъ ли между ними быть что-нибудь такое, о чемъ она думала бы съ радостью, я чего не знали бы другіе. Только, когда учитель поднялъ ее въ лѣсу, разгоряченный отъ бѣга и отъ ея близости, она почувствовала, что это возможно. Новыя ощущенія нахлынули на нее такъ неожиданно, а она совсѣмъ не привыкла думать. Но знала, что когда бѣжала отъ него но мракѣ, то гналъ ее не одинъ страхъ. Ей хотѣлось, чтобы онъ догналъ и схватилъ ее. Хотѣлось, чтобы онъ несъ ее по лѣсу, какъ маленькаго ребенка.. И это случилось. Истомленная долгой, мучительной ночью, она хотѣла видѣть его передъ собой, какъ утромъ, въ ясномъ, тихомъ свѣтѣ, и рѣшила удержать его сама — силой, если понадобится — и привлечь его къ себѣ.

И вотъ онъ ушелъ — можетъ быть, какъ говорилъ Іиско, молиться — и оставилъ ее одну.

Она не понимала, что значить молиться. Здѣшніе люди всѣ молились, какъ молятся дѣти, когда хотятъ получить какую-нибудь чужую вещь. Молились о томъ, что проповѣдывалъ Іиско — о наградѣ, когда ничего не дѣлали, и объ избавленіи отъ наказанія за свои предполагаемыя прегрѣшенія. Іиско и ей приказывалъ молиться. Но она не знала, какой ей просить награды, и ни въ чемъ не согрѣшила. И еще ребенкомъ убѣдилась, что, сколько бы она ни просила, ничто не давалось ей добровольно, отъ сердца.

Наоборотъ, она привыкла къ тому, что если она не брала чего-нибудь самовольно, своими собственными руками, то оно никогда не доставалось ей. Будь то рыба, которую ей хотѣлось съѣсть, или оленья шкура на подстилку для спанья. Иногда она не брала, и тогда оставалась и безъ рыбы, и безъ подстилки. И потому не вѣрила, что можетъ получить что-нибудь, если попроситъ.

И только теперь въ ней проснулось сомнѣніе — можетъ быть, другіе, молившіеся постоянно, обладаютъ за это тѣмъ, чего она невидитъ. Можетъ быть, это и есть именно знаніе объ учителѣ, къ которому она такъ страстно стремится теперь?

Много субботъ собирались они на холмѣ и привозили своихъ дѣтей, которыхъ любили. Ее никто не бралъ съ собою, и потому она по привычкѣ не ходила на собранія. Тогда это не огорчало ее, но теперь ей показалось, что она стоитъ точно внѣ этихъ людей, и припомнила, какъ одна женщина, разсердившись, сказала разъ, что она — чужая среди нихъ.

Когда она ждала учителя — а ждала она его, можетъ быть, больше всѣхъ — то думала она не о наградѣ и не о наказаніи, пугавшемъ ее теперь только потому, что она была одна — нѣтъ, ожиданіе ея было лишь обороной противъ одиночества — утѣшеніемъ въ горькомъ сознаніи, что она чужая окружавшимъ ее людямъ.

Въ ночь, когда она стояла передъ нимъ на берегу и вдругъ поняла, что ждала именно его, когда увидѣла, что онъ такъ непохожъ на другихъ, когда вдругъ очутилась совсѣмъ рядомъ съ нимъ и почувствовала, что онъ смотритъ только на нее; вся горечь и тоска ея воскресли съ новой силой — горечь и презрѣніе къ собравшимся на холмѣ старикамъ. Ей не нужно было ихъ видѣть. Она чувствовала, что они тамъ. Сидятъ на холмѣ, дрожа отъ тревожнаго волненія и старческой немощи.

Они всѣ отталкивали ее. Теперь она гордо стояла передъ ними.

Учитель, пришедшій на ихъ берегъ, смотрѣлъ не на нихъ, а на нее одну. Его здѣсь ждали только двое — она и всѣ другіе — и онъ пришелъ къ ней.

Въ этомъ она уже не сомнѣвалась, и, отъъѣзжая отъ берега и взглядомъ ища его лодку, она ни разу не подумала, чтобы учитель могъ вернуться къ другимъ. Если Іиско говорилъ правду, что онъ уѣхалъ въ отдаленіе помолиться — если такъ сказано въ Писаніи, въ которомъ Іиско читаетъ о томъ, что должно случиться — то, все равно, учитель уѣхалъ только для того, чтобы вернуться снова только къ ней. Можетъ быть, потому онъ и не хотѣлъ остаться на зарѣ, когда она побѣжала за нимъ. Все время она видѣла его передъ собой такимъ, какимъ онъ былъ, когда несъ ее по лѣсу. Стоило ей закрыть глаза и онъ являлся передъ нею. Онъ стоялъ у ея кровати въ ясномъ, тихомъ свѣтѣ, и она чувствовала крѣпкое объятіе это рукъ.

Подъѣхавъ къ мелкому мѣсту у восточнаго края острова, гдѣ были закинуты сѣти, Марія замѣтила, что поднимается вѣтеръ. Самого вѣтра еще не было, и лѣсъ на берегу стоялъ неподвижно. Но вода уже зыбилась мѣстами и пестрѣла свѣтомъ и тѣнями, словно какая то огромная рука играла подъ поверхностью. Длинныя, мелкія волны вставали тамъ, гдѣ озеро еще минуту назадъ было ровно и блѣдно, и вдругъ — внезапно — съ запада дохнулъ вѣтеръ.

Онъ надвигался не быстро, но Марія знала, что онъ можетъ усилиться. Сложивъ весла, она приподняла за прутъ ближайшую сѣть. Рыбы въ ней было мало, всего нѣсколько штукъ мелкихъ сиговъ, и, замѣтивъ, что вѣтеръ превращается въ бурю, она поспѣшно побросала сѣти одну за другой въ лодку. Когда она убирала послѣднюю, озеро уже покрылось бѣлыми гребешками, и вода заливала лодку. А у мыса ужъ шумѣлъ сильный прибой. Надо было держаться тамъ, гдѣ глубже. Вдругъ, на востокъ отъ отмели, она увидѣла темныя очертанія лодки, вынырнувшей изъ волнъ и сумрака.

Она сейчасъ же, подумала, что это возвращается учитель. Должно быть, увидѣлъ въ бурю ея лодку и спѣшитъ на помощь. Она заключила это по сильнымъ взмахамъ его веселъ. Лодка такъ быстро мелькала на высокихъ гребняхъ волнъ.

Ей показалось, что грести стало гораздо легче. Она не подумала, что безсознательно перестала бороться съ волнами и только покачивалась на нихъ, ожидая учители.

Что онъ ѣдетъ къ ней — это она знала по быстрому ходу лодки и по своему собственному волненію. Она вся дрожала и едва могла держать весла. Но это ничего не значить. Если даже буря поборетъ ее, то противъ учителя она, все равно, безсильна. Такъ говорилъ Іиско по Писанію. Онъ — владыка всего, что можетъ случиться.

Лодка подошла такъ близко, что Марія слышала за вѣтромъ всплески веселъ. Вдругъ человѣкъ обернулся, чтобы провѣрить направленіе. И только тутъ Марія увидѣла, что это не учитель. Да и лодка была не это, хотя до сихъ поръ она такъ твердо была увѣрена въ этомъ, что даже не замѣтила разницы.

Это былъ Перрокесъ Яона — калѣка. — Длинными своими руками онъ гналъ по озеру лодку такъ, что вода бурлила за кормой.

Вся радость Маріи погасла, когда ожиданіе ея оказалось обманутымъ. Буря, оставлявшая ее до сихъ поръ равнодушной, теперь устрашала ее и дѣлала безсильной противъ этого человѣка. Сначала она сидѣла, какъ парализованная, опустивъ весла и не зная, куда ей направиться, по потомъ, съ тою же силой, какъ въ дѣтствѣ, еще охватилъ страхъ, заставлявшій ее въ безуміи бѣжать по берегу.

Противъ волнъ грести не стоило. Она все равно съ ними не справится, и Яона сейчасъ же нагонитъ ее. А если плыть по волнамъ, то берега не будетъ до утра, если буря не утихнетъ раньше.

Когда Яона снова обернулся, она повернула лодку и стала грести по вѣтру.

Онъ тоже повернулъ свою лодку. Поставивъ одно весло противъ волнъ, а другое по волнамъ, онъ измѣнилъ положеніе руля и находился уже на разстояніи нѣсколькихъ саженъ отъ ея лодки. Отблескъ закатившагося солнца, кроваво-краснаго отъ бури, озарялъ его крѣпко сжатыя губы и спокойно смотрѣвшіе глаза.

Много лѣтъ ждалъ онъ и желалъ эту женщину.

Инкерисъ Іиско иногда разсказывалъ о томъ, какъ она соблазняла и искушала его нечистымъ духомъ, жившимъ въ ней. Іиско думалъ, должно быть, что она искушала его одного. Яона усмѣхнулся. онъ зналъ, что Марія искушала и его тоже.

Теперь, когда онъ былъ увѣренъ, что она не уйдетъ отъ него, что она въ его власти, въ немъ проснулось все, о чемъ онъ думалъ днями и ночами. Душа это до краевъ была полна горечи и злобы противъ Іиско и всѣхъ остальныхъ, не считавшихся съ нимъ — калѣкой.

Іиско таинственно разсказывалъ, что въ движеніяхъ Маріи и во всей ея необузданности, когда она убѣгала, былъ такой соблазнъ, что ему всегда хотѣлось броситься за нею. Яона отлично понималъ Іиско. Ему тоже хотѣлось погнаться за бѣжавшей по берегу Маріей, только у него не было ногъ. И еще Іиско разсказывалъ, что побуждалъ его къ этому нечистый духъ, живущій въ Маріи. При этихъ словахъ Яона всегда смѣялся. И не только надъ духомъ, въ котораго вѣрили эти глупцы, но и надъ самимъ Іиско. Должно быть, въ немъ самомъ, бѣднягѣ, жилъ нечистый духъ, что онъ имѣлъ эту женщину и не бралъ ее, и довѣрялся ему, Яонѣ, думая, что если у человѣка нѣтъ ногъ, такъ онъ уже и мертвъ.

Они не считались съ нимъ на землѣ и позабыли, что надо считаться съ нимъ, когда онъ въ лодкѣ. Одинъ разъ онъ находился близко къ Маріи и чуть-чуть не взялъ ее. Но въ тотъ разъ они были слишкомъ близко и къ землѣ. И потомъ помѣшалъ Кейра. Яона мелькомъ подумалъ, что было бы недурно, еслибъ медвѣдь когда-нибудь поосновательнѣе занялся головой Кейры.

Теперь вѣтеръ дуетъ отъ земли. Теперь она можетъ кричать, сколько угодно. Онъ сейчасъ на водѣ. Онъ уже не калѣка и можетъ потягаться и съ ней, и съ другими.

Яона обернулся и посмотрѣлъ въ ту сторону. Лодка Маріи какъ разъ поднялась на волнѣ, и онъ видѣлъ ее словно на вершинѣ. Она гребла хорошо. Разстояніе между ними опять увеличилось. Но вѣдь ему некуда спѣшить. Онъ принялъ прежнее положеніе и задумался.

Еще когда она была совсѣмъ дѣвочкой, онъ невольно замѣтилъ ее, оттого что она всегда убѣгала отъ него. Когда она стала подрастать, это привлекало его, сначала онъ самъ не понималъ, почему. Это постоянное бѣгство захватывало и его. Онъ былъ пастухомъ, гонялся по лѣсамъ за звѣрями и зналъ, какъ заманчива убѣгающая добыча. И о Маріи онъ думалъ, какъ о животномъ, которое не имѣетъ большой цѣны, если не старается убѣжать. Именно ея бѣгство и возбудило его желаніе.

Она бѣгала отъ него и впослѣдствіи, уже взрослой, когда въ немъ проснулось влеченіе къ ней. Но тогда она была умнѣе и убѣгала недалеко. Она знала, что ей незачѣмъ такъ далеко убѣгать отъ человѣка, который можетъ только ползать, и просто отходила настолько, чтобы онъ не могъ дотянуться до нея. И онъ не смѣлъ прикоснуться къ ней и при другихъ. Но всегда въ душѣ радовался, что не смѣетъ прикоснуться къ ней и никто изъ тѣхъ глупцовъ, которые могли бы догнать ее. Иногда кто-нибудь изъ молодыхъ парней, пріѣзжавшихъ по субботамъ, взглядывалъ на нее — Яона зналъ, что таилось въ его взглядѣ — конечно, то же желаніе, что и у него — и ненавидѣлъ этого парня.

И вотъ пришелъ учитель.

Яона почти забылъ и Марію, и бурю, задумавшись объ учителѣ.

Онъ вѣрилъ въ Слово, возвѣщаемое Іиско. Когда-то онъ былъ на равнинѣ и слышалъ, какъ другіе люди говорили о Богѣ то же, что говорилъ Іиско. Въ то время у него явилось желаніе непремѣнно вернуться туда и послушать еще. Такія удивительныя вещи разсказывали тамошніе люди. Но на него обрушилось несчастье, онъ сталъ калѣкой. И никогда ему не уйти туда. Онъ мотъ бы уѣхать съ оленеводами — одинъ разъ, лѣтомъ, въ безумной тоскѣ, онъ совсѣмъ ужъ рѣшилъ было отправиться за пороги, по рѣкѣ, но изъ этого ничего не вышло, и тогда онъ присталъ къ Іиско. Можетъ быть, Іиско и говорилъ правду, что ихъ озеро — то самое, на которое долженъ притти учитель. Всѣ остальные вѣрили въ это, и долгіе годы тщетнаго ожиданія укрѣпили ихъ вѣру. И когда распространился слухъ, что явился неизвѣстный человѣкъ — непринадлежавшій къ ихъ племени и не выходившій на беретъ къ людямъ — когда, этотъ человѣкъ въ субботу утромъ пришелъ, по водѣ — какъ предсказывалъ Іиско — то Яона, вмѣстѣ съ другими, повѣрилъ, что онъ и есть долго-жданный учитель.

Онъ не похожъ на нихъ — лодка его не такая, какъ у нихъ — и онъ не принадлежитъ къ ихъ племени, хотя и говоритъ на ихъ языкѣ. Онъ поднялъ Алита своей невидимой силой — Яона видѣлъ это собственными глазами и повѣрилъ. Онъ изгналъ также нечистаго духа изъ Маріи. Но тутъ Яона не повѣрилъ, и, главнымъ образомъ, потому, что это возбудило въ немъ страшную ненависть, затемнившую все остальное.

Ясна никогда не создавалъ себѣ, подобно другимъ, образа учителя, о которомъ говорилъ Іиско. Ему было довольно того, что это ждали другіе. Кѣмъ бы онъ ни былъ для остальныхъ — для Яоны онъ былъ просто человѣкъ, надѣленный необыкновенной силой — и когда онъ вышелъ изъ лѣсу, неся на рукахъ Марію, Яона почувствовалъ, что вся эта сила какъ бы обращена противъ наго, и испыталъ ту же злобу, только еще гораздо сильнѣе, какую по временамъ испытывалъ противъ молодыхъ пріѣзжихъ парней.

Учитель молодъ, какъ они. У него есть ноги, онъ можетъ ходить и можетъ носитъ на рукахъ, что захочетъ. Онъ высокаго роста и, должно быть, обладаетъ невидимой силой. Яона же прикованъ къ землѣ и къ своей лодкѣ — прикованъ своимъ маленькимъ искалѣченнымъ тѣломъ. Но именно этотъ маленькій ростъ и дѣлалъ такой отромной его ненависть.

Она выросла въ немъ въ одну ночь и все продолжала расти. Она питалась его искалѣченнымъ тѣломъ, какъ раньше оно же питало его ожиданія.

Всѣ остальные, окружавшіе Іиско, пришли къ нему, какъ и Яона, гонимые своими болѣзнями и несчастьями, которыя были слишкомъ тяжелы, чтобы они могли справиться съ ними одни. Никто въ Нуоньясѣ не могъ помочь имъ — и потому они собрались въ ожиданіи великаго спасителя, предсказываемаго Іиско. Можетъ быть, онъ поможетъ имъ.

Яона не ждалъ помощи. И ужъ, во всякомъ случаѣ, не сейчасъ, въ лодкѣ, гдѣ онъ сильнѣе всѣхъ, пожалуй, сильнѣе самого учителя.

Теперь эта сила доставляла ему страстное наслажденіе. У него ея больше, чѣмъ нужно, и спѣшить некуда. Онъ зналъ, что отъ Маріи его отдѣляютъ всего нѣсколько саженъ, но не торопился нагнать ее.

Много лѣтъ ждалъ онъ эту женщину. И вотъ теперь она здѣсь, передъ нимъ. Берега уже не видно. Ей некуда убѣжать отъ него — до самаго завтрашняго утра.

Буря ревѣла вокругъ нихъ, и сумерки сгущались все больше и больше. Красный отблескъ неба еще лежалъ на ихъ лицахъ и на клочьяхъ тучъ, несшихся надъ ними.

Марія почти ничего не сознавала. Она никогда не бывала такъ долго на озерѣ въ бурю и боялась, что волны захлестнутъ ее. Лодка виднѣлась лишь слабой черной тѣнью на свѣтломъ краю горизонта. Каждую секунду ей приходилось слѣдить за волнами, грозно вздымавшимися изъ подъ лодки. Освѣщены были только ихъ бѣлые гребни, и провалы между ними казались бездонными во мракѣ.

Весла ея работали безостановочно, совсѣмъ иначе, чѣмъ весла Яоны, спокойно и мѣрно оставлявшія бокъ одной волны, чтобы наискось, безъ единаго всплеска, врѣзаться въ слѣдующую. Марія чувствовала, что не выдержитъ долго, и это заставляло ее грести черезчуръ быстро. Весла ея, правда, большею частью разсѣкали волну, но случалось, что одно врѣзывалось только въ гребень ея, и тогда волна круто поворачивала лодку. Такъ она повернулась и въ ту минуту, когда правое весло выскользнуло изъ уключины. Марія попробовала выправить лодку, но соскользнувшее весло врѣзалось въ каждую волну, и пока она билась съ нимъ, Яона двумя взмахами веселъ настигъ ея лодку. Протянувъ свою длинную руку, онъ схватился за корму — а въ Нуоньясѣ говорили, что если Яона взялся за какую-нибудь лодку, то она пойдетъ за нимъ, хотя бы отъ нея осталась только половина.

Крѣпко взявшись за корму и другой рукой, онъ перекинулся въ лодку Маріи. Онъ не смотрѣлъ на волны, кипѣвшія вокругъ, не смотрѣлъ на бурю — что ему было до нихъ? Онъ уже не боялся бури. И даже не взглянулъ на свою лодку. Пусть ее плыветъ, куда хочетъ, хотъ къ рѣкѣ.

Марія выпустила весла. Руки ея совсѣмъ обезсилѣли. Одни только пальцы шевелились, словно ища, за что ухватиться. Такъ она сидѣла, неподвижно, слѣдя глазами за человѣкомъ, приближавшимся къ ней — неотвратимо, медленными, увѣренными движеніями, упираясь обѣими руками въ борта лодки.

Лодка повернула къ западу. Послѣдній отсвѣтъ дня упалъ на лицо Яоны, и Марія увидѣла его такимъ, какимъ онъ являлся ей въ дѣтствѣ и въ сновидѣніяхъ.

За нимъ не видно было ничего. Тѣло его тоже терялось въ пустотѣ пространства. Она видѣла только его лицо и одну руку. Она была протянута, какъ звѣриная лапа. Его никогда не стриженые волосы висѣли длинными, грубыми космами, и въ томъ мѣстѣ, гдѣ онъ раздѣлилъ ихъ рукой, чтобы видѣть, горѣлъ устремленный на нее глазъ.

Подъ конецъ — когда онъ придвинулся къ ней совсѣмъ близко — Марія не видѣла и этого. Лодка сильно накренилась, и она подумала о бурѣ, грозившей имъ обоимъ. Они были совсѣмъ одни во мракѣ, и она могла искать защиты только у него. Онъ не можетъ подойти къ ней ближе — чего же она боится? Она перестала смотрѣть на него, и, закрывъ глаза, увидѣла совсѣмъ другого.

Все было сномъ. Какъ въ прошлую ночь Яона пришелъ къ ней и внезапно исчезъ, такъ и этотъ сонъ разсѣялся, и передъ ней стоялъ тотъ, кого она желала — учитель, котораго она ждала въ бурю.

Она могла удержать его, какъ ей хотѣлось сегодня утромъ, на зарѣ. И вдругъ она почувствовала крѣпкое объятіе его рукъ.

Бросаемые волнами, они уносились во мракъ и небытіе.

XI.

Маленькій Алитъ умеръ.

Онъ умеръ въ ту ночь, когда разразилась буря, а учителя не было. Маріи и Яоны тогда тоже не было. Они уѣхали закидывать сѣти, и оставшіеся на островѣ догадались, что имъ пришлось пристать къ ближайшему берегу. Вѣдь бури на озерѣ наступали всегда такъ внезапно.

Іиско и работники ждали цѣлый вечеръ, Въ тревогѣ выходили они изъ избы и бродили но берегу, указывали одинъ другому на западъ и на багровыя тучи, грозившія штормомъ, и всѣ таили про себя одну мысль — не пріѣдетъ ли учитель. Они ждали его, какъ въ прошлую ночь. Но онъ не пріѣхалъ, а вмѣсто него разразилась буря. Тогда они перестали ждать. Правда, Іиско говорилъ, что по Писанію, учитель можетъ утишать бури, но въ этомъ усумнились всѣ. Хотя бы онъ могъ ходить то водѣ, хотя бы вѣтеръ велъ за нимъ лодку, и хотя бы онъ исцѣлялъ больныхъ и изгонялъ нечистыхъ духовъ, все же никто, даже Іиско, въ глубинѣ души не вѣрилъ, чтобы онъ могъ справиться съ бурей. Буря сильнѣе всего на свѣтѣ. Противъ нея безсиленъ всякій человѣкъ. А хотя Іиско и проповѣдывалъ, что учитель — Сынъ Божій и надѣленъ невидимой силой совершать чудеса и пришелъ властвовать надъ ними — все же никто ни на секунду не думалъ и не вѣрилъ, что онъ не человѣкъ.

Поэтому они не разсчитывали, что онъ вернется въ эту ночь, а нѣкоторые подумали, не ушелъ ли онъ отъ нихъ навсегда.

Они собрались возлѣ постели Алита. Онъ лежалъ неподвижно съ ночи субботы, и возлѣ него оставался только Туде, его другъ. Долго послѣ того, какъ остальные, истомленные старостью и дневнымъ ожиданіемъ, одинъ за другимъ погрузились въ сонъ, Туде бодрствовалъ.

Когда буря жестоко потрясала стѣны избы, или Туде казалось, что съ берега доносится какой-нибудь звукъ, онъ вставалъ, пробирался между тѣлами спящихъ и подходилъ къ отверстію, пробитому въ стѣнѣ, выходившей на озеро, для свѣта и для того, чтобы видѣть подъѣзжавшихъ. Откинувъ закрывавшую его шкуру, онъ выглядывалъ въ бурную ночь, словно все-таки ожидая кого-то, но потомъ сейчасъ же возвращался къ постели Алита и тихонько гладилъ его руку. При этомъ онъ неподвижно смотрѣлъ въ огонь, и во взглядѣ его сосредоточивалось все отчаяніе, котораго не могло выразить его окаменѣвшее лицо.

Подъ утро онъ задремалъ, держа въ рукѣ руку Алита и склонившись къ его изголовью, и проснулся только, когда на зарѣ чья то рука дотронулась до ено плеча.

Шкура, прикрывавшая отверстіе въ стѣнѣ, была откинута. День врывался въ него широкимъ солнечнымъ лучомъ, и, освѣщенный имъ, возлѣ постели Алита стоялъ учитель.

Въ первую минуту Туде сидѣлъ, не шевелясь. Онъ видѣлъ только учителя и такъ былъ пораженъ его присутствіемъ, что вспомнилъ про Алита только, когда шевельнулъ усталой рукой и почувствовалъ, что руки Алита уже похолодѣли. Тогда онъ взглянулъ на бѣлое лицо Алита, застывшее въ вѣчной кротости, и понялъ, что Алитъ ушелъ отъ него навсегда. Онъ ушелъ также и отъ другихъ — отъ стариковъ, дѣлившихъ съ нимъ бремя староста — но никого не оставилъ онъ такимъ одинокимъ, какъ Туде, который никому не могъ выразись своего одиночества.

Никто не будетъ понимать Туде такъ, какъ понималъ его Алитъ. Они всегда были вмѣстѣ и не отходили другъ отъ друга. Если Алитъ хотѣлъ сказать что-нибудь, онъ не говорилъ этого вслухъ, потому что его улыбки было достаточно, чтобы Туде понялъ, и хотя Туде слышалъ не хуже другихъ, Алитъ чувствовалъ, что онъ страдаетъ всякій разъ, какъ вспомнитъ, что языкъ его нѣмъ, и что онъ жаждетъ подѣлиться съ кѣмъ-нибудь своимъ безмолвіемъ. Онъ не могъ вѣдь отвѣтить даже и улыбкой. Но кроткая улыбка Алита больше всего отражалась въ его глазахъ, а глазами могъ отвѣчать и Туде.

Когда Туде не могъ отвѣтить другимъ — за него отвѣчалъ Алить. Если кто-нибудь спрашивалъ ихъ, Алитъ смотрѣлъ на Туде, а Туде на него, и тогда спрашивавшій могъ сейчасъ же прочитать отвѣтъ по улыбкѣ Алита.

И вотъ теперь улыбка Алита стала такой же каменной и неподвижной, какъ лицо Туде. Если бы онъ не спалъ, то, можетъ быть, Алитъ былъ бы еще съ нимъ. Почемъ знать?

Слова учителя:

— Ты спалъ? —

поразили его въ самое сердце, и онъ потихоньку вышелъ зажечь на крайнемъ мысѣ Большого Острова бѣлый дымокъ, призывавшій всѣхъ жителей Нуоньяса собраться, чтобы проводитъ усопшаго на островъ мертвыхъ.

Вуоле Звѣриная Шкура остался у постели Алита.

Онъ пріѣхалъ съ того берега на зарѣ, когда буря¹ утихла. Когда онъ вошелъ въ дверь, всѣ спали, и удивленныя слова его:

— Ты спалъ? —

были обращены къ первому, пошевелившемуся при его входѣ.

Глаза его съ изумленіемъ были устремлены на мертваго Алита. Это былъ тотъ человѣкъ, что лежалъ и стоналъ возлѣ камня на холмѣ, гдѣ собрались люди этой страны въ день его прихода сюда. Онъ поднялъ этого человѣка, потому что стоны его взволновали его сильнѣе, чѣмъ собственное удивленіе и радость.

И вотъ онъ лежитъ неподвижно, тихо, точь-въ-точь, какъ лежалъ другой человѣкъ на берегу фьорда, у взморья — онъ ясно видѣлъ его передъ собой.

То былъ человѣкъ, котораго однажды вечеромъ море взяло жъ себѣ, а на утро отдало обратно. Онъ лежалъ такъ же, какъ и этотъ, неподвижно, съ застывшими чертами и широко-открытыми глазами. Поморскій священникъ стоялъ надъ тѣмъ человѣкомъ и говорилъ, что онъ умеръ, что онъ ушелъ въ иную страну и больше не вернется. И его положили въ землю.

Въ тотъ же день, на проводы Алита пріѣхали всѣ, замѣтившіе дымъ. Рыбаки съ ближайшихъ мѣстъ побережья и нѣсколько пастуховъ. Къ утру пріѣхали и нѣкоторые съ восточнаго края озера. Они могли быть оповѣщены только ночью, когда стемнѣло, и на вершинѣ острова развели сигнальный костеръ.

Въ сумеркахъ пріѣхалъ и Яона; Марія сидѣла на кормѣ въ его лодкѣ, а ея лодка тащилась за ними на-буксирѣ. Они молча высадились на берегъ, дивясь и костру, и самимъ себѣ. Люди на берегу сейчасъ же сообразили, что ихъ захватила буря, что Марія выбилась изъ силъ, и потому Яона, найдя ее, взялъ ея лодку на буксиръ.

Къ утру всѣ собрались-на берегу. Адата положили на старыя салазки, сохранявшіяся у него съ того времени, какъ онъ былъ пастухомъ, а Кейра сходилъ въ лѣсъ и нарѣзалъ большихъ кусковъ самой бѣдой бересты, какую могъ найти, чтобы прикрыть ею Алита. Потомъ всѣ тронулись въ путь — лодка за лодкой.

Первой шла лодка покойника, съ Панной на веслахъ и учителемъ и Іиско на кормѣ. Склонившись надъ салазками, сидѣлъ Туде. Остальные замѣтили, что теперь были неподвижны и это глаза, и что онъ сталъ еще безмолвнѣе. Но не понимали, что это оттого, что уже не было Алита, говорившаго за него.

Другіе всѣ тоже были безмолвны. Ихъ угнетала близость смерти. Іиско думалъ объ учителѣ, который пробылъ среди нихъ три дня, не изъявивъ своіей воли. Но, можетъ быть, онъ поступалъ такъ, потому что, какъ сказано въ Писаніи, время его еще не пришло.

На разстояніи полудня пути отъ Большого Острова къ западу воды Нуоньянса сжимаются между двумя утесами-близнецами, и въ прорывѣ между ними вздымается островъ мертвыхъ.

Собственно, тамъ два острова, но люди думаютъ попреимуществу объ одномъ.

Одинъ представляетъ широкую песчаную косу, тянущуюся къ югу и къ востоку, съ полоской кривыхъ сосенъ и старой-престарой пристанью для лодокъ, образовавшейся естественнымъ образомъ оттого, что иногда, въ осеннюю пору, захваченные бурей рыбаки были вынуждены приставать къ этому берегу. Въ другое время здѣсь никто не высаживается, и никто не ходить на островъ мертвыхъ иначе, какъ провожая мертвеца. И трудно здѣсь проѣхать, не задѣвъ за одинъ изъ береговъ, потому что возлѣ этихъ острововъ самый сильный прибой на всемъ озерѣ Нуоньясъ.

Другой островъ — островъ мертвыхъ — совсѣмъ безлѣсный. Макушка его увѣнчана тяжелыми каменными глыбами, и въ расщелинахъ между ними пробивается скудная, блѣдная трава. Онъ лежитъ западнѣе. Льдины и волны снесли песокъ съ его береговъ и обточили его крутые склоны.

Здѣсь не видно ни одного живого существа, кромѣ большихъ черныхъ птицъ — по народному повѣрью, птицъ смерти — неподвижно сидящихъ на скалахъ съ распростертыми противъ вѣтра крыльями. Иногда онѣ взлетаютъ и кружатся, вытянувъ шеи и только тяжело взмахивая крылами, или ныряютъ въ глубокой водѣ. Никто никогда не видѣлъ ихъ гнѣздъ и не встрѣчалъ ихъ птенцовъ. Дальше къ востоку, гдѣ пролетаютъ всѣ перелетныя птицы съ равнины или на равнину, ихъ тоже никто не видѣлъ. Онѣ появляются обыкновенно ранней весной и исчезаютъ съ осеннимъ листопадомъ. И люди думаютъ, что онѣ нырнули на дно, чтобы вновь появиться на утесахъ, когда вскроется ледъ. Но лопарь съ бухты, закидывающій сѣти на западѣ, возлѣ устья рѣки, почти у того мѣста, гдѣ живетъ изгнанный Китокъ, разсказывалъ, что однажды поздней осенью подъ вечеръ видѣлъ, какъ онѣ всѣ протянулись на западъ, а на слѣдующій день, когда онъ возвращался домой, на островѣ уже не было видно ни одной.

Въ тихую погоду можно различить черныхъ птицъ съ лодки задолго до того, какъ покажется самый берегъ. Тогда онѣ точно отражаются надъ нимъ и представляются гораздо больше, чѣмъ онѣ есть на самомъ дѣлѣ. Съ Большого Острова ихъ не видно. Если смотрѣть оттуда, то въ сумеркахъ, когда озеро блѣднѣетъ и блекнетъ, островъ мертвыхъ кажется сплошнымъ темно-лазурнымъ камнемъ, въ волненіи же онъ исчезаетъ, словно проваливается въ бездну. Тогда видны только верхушки сосенъ на сосѣднемъ островѣ. Но въ ранніе часы утра, если вода тихая, и солнце на востокѣ незакрыто облаками, островъ мертвыхъ встаетъ въ золотомъ сіяніи — какъ страна грезъ.

Утро было тихое, и они достигли острова задолго до полудня. Лодки пристали полукругомъ къ прибрежнымъ камнямъ, и покойника вынесли на берегъ.

Провожавшіе шли слѣдомъ, боязливо останавливаясь на каждомъ шагу. Одинъ Вуоле не проявлялъ никакой робости. День былъ такой теплый, а камни такіе бѣлые, точь-въ-точь, какъ камни на взморьѣ, и онъ опять вспомнилъ человѣка, лежавшаго мертвымъ на томъ берегу. Здѣсь тоже лежатъ мертвый человѣкъ, но его почему-то отвезли на островъ.

На восточной сторонѣ, гдѣ берегъ всего выше, они отвалили тяжелые камни, и въ пространствѣ между ними обнаружился край другихъ салазокъ. Мертваго Алита опустили въ углубленіе и накрыли берестой, принесенной Кейрой. Потомъ опять привалили камни такъ, чтобы ничего не было видно, и вернулись къ своимъ лодкамъ. И тутъ замѣтили, что Туде такъ и остался на берегу, въ слѣпомъ отчаяніи повалившись на колѣни. Только тогда они поняли, что Туде остался одинъ. И не рѣшились зовомъ нарушить его молчаніе.

Только Риме — безпамятный лопарь съ рѣки — уже забылъ, зачѣмъ они сюда пріѣзжали. Онъ быстро подошелъ, схватилъ Туде за поясъ и снесъ его въ лодку.

XII.

Въ слѣдующіе дни Марія одна знала, гдѣ находится учитель.

Къ вечеру онъ тихонько подплывалъ вдоль берега съ запада, и, задолго до того, какъ вставало солнце, уплывалъ опять.

Старики на берегу то и дѣло вопросительно поглядывали на Іиско. Вѣдь отъ руководилъ ими всѣ эти годы. Они вѣрили, что онъ избранъ для этого, и всегда ждали его словъ. Теперь онъ больше не говорилъ съ ними. Одни думали, что ею угнетаетъ, вѣроятно, скорбь объ Алитѣ, и въ то же время недоумѣвали, почему учитель допустилъ Алита уйти послѣ того, какъ совершилъ надъ нимъ чудо. Другіе думали, что Іиско, можетъ быть, ждетъ словъ учителя, а третьи до такой степени были полны его прежними проповѣдями, что не замѣчали его молчанія. Но никто изъ нихъ не понималъ, что то, что Іиско предсказывалъ въ теченіе тридцати лѣтъ, уже исполнилось, и что ему нечего больше предсказывать имъ.

Самъ Іиско тоже не зналъ, куда ушелъ учитель, и не смѣлъ спрашивать.

Съ тѣхъ поръ, какъ появилось ученіе Іиско, никто не осмѣливался рѣшиться на что-нибудь. Они узнали, въ чемъ заключается зло, и научились бояться зла. Они привыкли ждать суда и наказанія. И всѣ люди здѣсь таились и боялись другъ друга.

Одинъ не смѣлъ убить другого изъ страха быть самому убитымъ когда-нибудь. Если кто-нибудь кралъ, то зналъ, что въ свою очередь будетъ обокраденъ, и потому никто не кралъ ничего, за исключеніемъ птицъ въ силкахъ и рыбы въ сѣтяхъ. Но это считалось кражей только наполовину. И если кто-нибудь думалъ дурно о другомъ, то ждалъ того-же и отъ сосѣда, и потому никто не смѣлъ обнаруживать свои мысли.

Такъ было и съ Іиско.

Онъ боялся, что учитель — потому что все же онъ былъ учитель, въ возвѣщенный часъ пришедшій по водѣ — прочтетъ сомнѣніе въ его вопросѣ и осудитъ его. Съ самаго того дня, когда рѣшимость говорить измѣнила ему — когда пришелъ учитель, и люди уже не видѣли его, предсказавшаго это пришествіе — съ самаго того дня силы его сломились, и увѣренность его исчезла. Раньше онъ никогда не думалъ о томъ, что случится, когда учитель появится среди нихъ, и въ этомъ сказывалось его сомнѣніе — въ самомъ себѣ и въ своей собственной проповѣди. Въ глубинѣ души онъ никогда не вѣрилъ въ дѣйствительное пришествіе учителя.

Онъ только повиновался вдохновенію.

Священникъ на равнинѣ, въ старину преподававшій ему Слово Божіе, велѣлъ ему итти въ міръ и проповѣдывать пришествіе Господа. И Іиско нашелъ слова о проповѣдникѣ:

— Я — гласъ вопіющаго въ пустынѣ. Уготовайте пути Господу.

И пошелъ собирать учениковъ.

Сначала онъ говорилъ только по вдохновенію, но потомъ, когда народъ сталъ притекать къ нему, онъ говорилъ уже ради собственнаго возвеличенія, и собирать всѣхъ вокругъ себя превратилось для него въ вопросъ честолюбія.

Такъ было и вначалѣ, когда онъ возвѣстилъ, что по Писанію Они избраны итти по путямъ Господнимъ. Самъ онъ зналъ о путяхъ Господнихъ лишь то, что запомнилъ изъ проповѣдей священника съ равнины, но, разбирая по складамъ въ своей потрепанной библіи, какъ училъ его священникъ, нашелъ — слово въ слово — все то, о чемъ мечталъ и думалъ. Тогда сила его возрасла. Онъ сейчасъ же позабылъ священника и его ученіе и напалъ проповѣдывать то божество, которое создалъ себѣ самъ изъ Писанія. То, что вначалѣ онъ проповѣдывалъ немногимъ, теперь стало казаться ему слишкомъ малымъ для многихъ. И онъ обѣщалъ имъ, что учитель придетъ. Обѣщалъ, что учитель будетъ жить среди нихъ и совершать чудеса, и что придетъ онъ скоро. Это превратилось въ цѣль, которая все расла по мѣрѣ того, какъ онъ шелъ къ ней, и чѣмъ она казалась ему ближе. И вдругъ, сразу, когда онъ достигъ ея, когда онъ миновалъ ее, и учитель стоялъ среди нихъ, власть надъ покатившимся камнемъ, который онъ же самъ сдвинулъ съ мѣста, ускользнула отъ него. Все, созданное имъ въ мысляхъ, предстало передъ нимъ, какъ непостижимая дѣйствительность, и онъ былъ не въ силахъ объять ее. Она переросла его, и онъ сталъ опять прежнимъ Инкерисомъ Іиско, умѣвшимъ только управлять лодкой и забрасывать сѣти. Теперь же, когда взоры всѣхъ преслѣдовали его вопросомъ, онъ даже не зналъ, гдѣ находится учитель.

Однажды утромъ Марія тихонько пробралась по берегу, чтобы посмотрѣть, куда направляется лодка Вуоле, и нашла его у западнаго мыса, гдѣ Большой Островъ вздымается изъ воды крутыми склонами, обточенными волнами и льдомъ.

Пробираясь по лѣсу, она сначала могла слѣдить за лодкой, но потомъ Вуоле сталъ грести быстрѣе, а лѣсъ былъ слишкомъ частъ, на берегу же ей не хотѣлось показываться. Она потеряла его изъ виду, но все-таки побѣжала къ прогалинѣ въ лѣсу. На краю острова она остановилась у самой опушки, чтобы посмотрѣть, куда дѣвалась лодка. Передъ ней разстилалось прозрачное озеро, но лодки не было видно. Она долго стояла, пораженная ея исчезновеніемъ, потомъ шагнула немного впередъ, чтобы получше всмотрѣться, и вдругъ — прямо передъ ней оказалась вытащенная на берегъ лодка, а, обернувшись, она увидѣла и самого учителя. Онъ сидѣлъ на вершинѣ холма, упираясь локтями въ колѣни и положивъ подбородокъ на раскрытыя ладони.

Съ того дня, какъ увезли умершаго Алита, Вуоле постоянно пріѣзжалъ на западный край Большого Острова. Онъ и такъ не рѣшался покинуть эти мѣста, а то, что онъ перечувствовалъ, возвращаясь съ острова мертвыхъ, заставляло его, какъ только день склонялся къ вечеру, потихоньку уѣзжать сюда, чтобы видѣть передъ собой эти острова.

Можетъ быть, тамъ есть еще одна дорога? Постоянная неутолимая тоска подсказывала ему, что тамъ Алитъ нашелъ, можетъ быть, входъ въ ту самую страну, о которой говорилъ поморскій священникъ. И это возбудило сомнѣнія въ Вуоле. Можетъ быть, то, чего онъ искалъ — не здѣсь? онъ только приблизился къ нему. Онъ все еще на пути, и дорогой его задержали..

Но онъ думалъ объ этомъ не все время, а только тогда, когда невольно вспоминалъ о человѣкѣ, ушедшемъ до него — о человѣкѣ съ взморья, ушедшемъ за дикими птицами.

Онъ долженъ встрѣтить этого человѣка на пути. Онъ сразу узнаетъ его и спроситъ о многомъ. Но, можетъ быть, онъ еще очень далеко впереди. Вуоле казалось, что онъ пришелъ къ мѣсту, гдѣ раздѣляется много дорогъ, и онъ думалъ, что дорога, по которой ушелъ Алитъ, настоящая.

Вѣдь тамъ тоже есть дикія птицы. Онъ видѣлъ, какъ онѣ летали надъ островомъ, и когда лодки отплывали на нѣкоторое разстояніе отъ берега птицы снова, одна за другой, рѣя въ воздухѣ, возвращались съ запада и падали на-утесы.

Когда Вуоле въ первый разъ подплывалъ въ своей лодкѣ съ запада отъ устья рѣки, то Большой Островъ и открытая водная равнина, тянувшаяся къ юго-востоку, были его цѣлью. Озеро казалось ему гораздо больше фьорда на взморьѣ, потому что материкъ на востокѣ былъ очень низокъ, а слабо озаренный разсвѣтомъ Большой Островъ, съ своими обнаженными вершинами и извилистымъ лѣснымъ берегомъ, вставалъ изъ тумана, какъ призрачное видѣніе.

Тогда онъ не замѣтилъ острова мертвыхъ. Онъ казался такимъ маленькимъ во мракѣ. Когда онъ проѣзжалъ мимо него, была вѣдь почти ночь. Но въ то утро, когда увозили умершаго Алита, и теперь, когда онъ видѣлъ его съ Большого Острова такъ одиноко вздымающимся изъ воды, такъ отличнаго по формѣ и окраскѣ отъ всего остального берега, освѣщенный солнцемъ и его собственнымъ воображеніемъ, имъ становился больше всего, что онъ видѣлъ передъ собою на западѣ, и неотразимо манилъ его къ себѣ. Можетъ быть, потому, что онъ пробылъ на немъ такъ недолго.

Большой Островъ — его онъ достигъ, и его онъ больше не видѣлъ. Онъ былъ слишкомъ близокъ, слишкомъ затемненъ собственной тѣнью, чтобы привлекать его къ себѣ.

Садясь въ сумеркахъ въ лодку, чтобы осмотрѣть или забросить сѣть, Вуоле сразу же начиналъ колебаться, не уѣхать ли ему опять на западъ, и рѣшеніе его вернуться къ остальнымъ всегда сопровождалось чувствомъ лишенія.

Это же чувство лишенія лежало и въ его тихомъ ожиданіи въ тѣ дни, когда онъ просто ѣхалъ вдоль Большого Острова, выходилъ на берегъ у мыса и цѣлый день проводилъ тамъ одинъ, съ заманчивымъ островомъ передъ глазами, питаясь парой сушеныхъ рыбокъ. Онъ могъ бы сейчасъ же поѣхать туда, какъ, когда-то уѣхалъ съ взморья. Но что то удерживало его здѣсь. Онъ не зналъ, что удерживаетъ его Марія — но она это знала.

Желаніе, которое она таила въ себѣ, надъ которымъ недоумѣвала и съ которымъ искала, возрастало въ ней, и она сама росла вмѣстѣ съ нимъ. То, что раньше она хотѣла знать — то, что, по ея мнѣнію, оніа должна была знать о немъ — теперь ей было достаточно знать о себѣ самой, и каждая ея мысль, и каждый поступокъ превращались въ ударъ весла по волнамъ, вздымаемымъ ея страстью.

Она поняла, что должна брать своими руками не только хлѣбъ и рыбу, необходимые ей для жизни. Не одну оленью шкуру отбирать силой и тащить на свою постель, чтобы не зябнуть. И она узнала, что нѣтъ бури такой силыной, чтобы воля, направляемая страстью, не осилила ее.

Какъ раньше утромъ, она безсознательно вскочила со своей постели, чтобы схватить человѣка, стоявшаго надъ нею и видѣвшаго ее разметавшейся и обнаженной во снѣ, такъ теперь она слѣдила за нимъ съ сознательнымъ желаніемъ. Хотя никто изъ другихъ не спрашивалъ, куда она идетъ, она убѣждала себя, ради нихъ, что она только хочетъ посмотрѣть, куда поѣхалъ учитель, но сама сознавала, что подъ этимъ крылось ея собственное желаніе. Желаніе взять и удержать то, что она считала своимъ.

Каждый изъ остальныхъ думалъ, что учитель пришелъ только ради него, и такъ же думала Марія, только еще сильнѣе прочихъ, потому что она чувствовала и знала, что она значитъ для него больше, чѣмъ кто-либо изъ нихъ. Но въ то время, какъ для другихъ онъ былъ судьей и помощникомъ, сыномъ Божіимъ, предвозвѣщеннымъ Іиско, для нея онъ былъ только человѣкомъ, возбуждавшимъ ея желаніе.

Его чудеса — что онъ исцѣлялъ больныхъ и ходилъ по водѣ — возвеличивали его въ глазахъ, но, по сравненію со страстью, которую она питала къ нему, все остальное становилось такимъ незначительнымъ и легко позабывалось. Тамъ, гдѣ другіе, какъ люди, склонялись передъ его божественностью, она въ душѣ своей стояла передъ нимъ, не склоняя головы, и когда они съ трепетомъ, говорили о его чудесахъ, она только радовалась тому, что сила, лежавшая въ никъ, принадлежитъ ей.

Самовнушеніе ея, заставившее дѣйствительнаго Яону въ бурю отступить передъ вызваннымъ воображеніемъ обликомъ учителя, выросло въ ней въ крѣпкую вѣру. То, чего она еще только искала руками и чувствами, когда онъ обнялъ ее въ лѣсу, теперь могло сдѣлаться осязательнымъ — только бы онъ подошелъ къ ней поближе.

Другіе мужчины — пріѣзжіе парни и Яона — всегда слѣдили за ней глазами, и хотя она не знала, зачѣмъ, все же чувствовала, что взгляды ихъ какъ бы касаются чего то въ ней. То, что заключалось въ нихъ — и смущало ее, заставляя кровь горячей волной приливать къ ея сердцу — теперь уже не было сокрыто отъ нея теперь она это видѣла и не боялась видѣть. Все, что другіе переносили на нее своими жадными глазами, связанное и замкнутое ея робостью, только ждало освободителя, и онъ — учитель и великій помощникъ для другихъ — именно для нея являлся освободителемъ.

Человѣкъ на утесѣ былъ съ нею одинъ. Не только на островѣ, но и во всемъ Нуовъясѣ и во всемъ вѣдомомъ ей мірѣ.

Другіе люди на островѣ и на озерѣ не существовали для нея! Если бы въ какой-нибудь день, проснувшись, она не нашла ихъ, или если бы буря поглотила ихъ всѣхъ во время рыбной ловли, она не почувствовала бы никакой утраты. Просто лѣсъ и горы и вся земля сомкнулись бы плотнѣе вокругъ нихъ, оставшихся вдвоемъ.

Всѣ ея поступки были направлены къ одной цѣли. Она не знала никакого иного пути, кромѣ того, по которому недавно прокралась за нимъ по лѣсу, и не знала иныхъ средствъ, кромѣ тѣхъ, какимъ научили ее нужда и насиліе.

Марія прошла настолько далеко, что ясно видѣла передъ собой Вуоле. Она подвигалась, шагъ за шагомъ, поднимаясь все выше, чтобы узнать, что удерживаетъ его тамъ, и на что онъ смотритъ. Лѣсъ уже не скрывалъ ее, но она была еще настолько далеко, что онъ не могъ слышать ея приближенія. Онъ сидѣлъ попрежнему неподвижно, подпирая голову руками и устремивъ взглядъ на западъ. Марія тоже взглянула на. озеро. Тамъ не видно было ни лодки, ни звѣря, и она не могла понять, за чѣмъ слѣдитъ его взоръ. Но хотѣла узнать и подошла ближе. Тогда онъ быстро вскочилъ и обернулся къ ней.

Онъ не слышалъ, какъ она подходила, она была слишкомъ далеко, и башмаки у нея были мягкіе. Онъ только почуялъ ее вмѣстѣ съ слабымъ вѣтеркомъ, какъ чуялъ близость песцовой норы или направленіе, въ которомъ прошелъ лось.

Марія мгновенно повернулась и побѣжала по опушкѣ — сама не зная, куда.

Онъ догадался, то она слѣдила за нимъ, и ее охватилъ стыдъ, особенно сильный потому, что обычно онъ былъ ей совершенно незнакомъ.

Вуоле былъ тоже увлеченъ ея бѣгствомъ, но всего на нѣсколько шаговъ. Потомъ онъ остановился, схватившись рукой за лобъ, и видѣлъ, какъ она въ послѣдній разъ промелькнула между деревьями на островѣ. Что это была она — женщина, за которой онъ гнался по лѣсу въ ту ночь — это онъ зналъ. Онъ почуялъ это по вѣтру прежде, чѣмъ увидѣлъ ее. Но что ей нужно здѣсь, и зачѣмъ она опять побѣжала прочь — онъ не понималъ.

Его тянуло побѣжать за ней. Онъ разыскалъ бы ея слѣды, какъ разыскивалъ слѣды лося. И раскрытыя руки его уже приготовились схватить. Но фигура человѣка, крикнувшаго ему ночью, встала передъ нимъ, какъ живая. И страхъ, что онъ поступилъ дурно и провинился. А потомъ — онъ мгновенно обернулся съ свѣтлой улыбкой — островъ на западѣ такъ соблазнительно поднимался изъ воды. Онъ не спросилъ себя, зачѣмъ онъ посмотрѣлъ, вслѣдъ женщинѣ, потомъ на островъ, и потомъ опять вслѣдъ женщинѣ.

А если бы и спросилъ, то не сумѣлъ бы отвѣтить. Онъ чувствовалъ только, что его влечетъ къ этому острову. Вѣдь потому то онъ и забрался на этотъ утесъ. Теперь что то влекло его побѣжать за женщиной, и онъ стоялъ въ нерѣшительности долго спустя послѣ того, — какъ она исчезла. Потомъ торопливо пошелъ между деревьями, гдѣ видѣлъ ее, разставивъ руки и расширенными ноздрями ловя вѣтеръ.

Сначала онъ опредѣлялъ направленіе по слуху. Потомъ замѣчалъ задѣтую, еще качавшуюся вѣтку, или только что упавшій въ безвѣтріи листокъ. Онъ чувствовалъ также — едва уловимо, но все-таки чувствовалъ — гдѣ она только что прошла. Но этого было мало. Онъ слишкомъ волновался, бѣжалъ черезчуръ быстро и потерялъ направленіе. Тогда желаніе его погасло, и онъ тихонько пошелъ къ своей лодкѣ и къ своему острову на западѣ. Но когда онъ взглянулъ на островъ, онъ уже не показался ему такимъ привлекательнымъ. Солнце ушло отъ него, и внутренняя буйная сила заставила его смотрѣть не на островъ, а на опушку лѣса.

Вдругъ женщина опять выйдетъ оттуда, какъ она вышла передъ тѣмъ?

Черезъ день послѣ этого подулъ восточный вѣтеръ, и лодка Маріи тихонько проплывала вдоль берега мимо утеса, гдѣ сидѣлъ Вуоле.

Онъ зналъ, что съ озера его плохо видно — мѣшалъ выступъ, утеса и кусты можжевельника — и продолжалъ сидѣть, замѣтивъ лодку. Только спустился пониже, чтобы его совсѣмъ нельзя было видѣть.

Ему не приходило въ голову, что Марія знаетъ, что онъ здѣсь, или что она пріѣхала ради него. Она не смотрѣла на утесъ, на которомъ онъ сидѣлъ. Весла ея тихо бороздили воду, и она сидѣла, повернувшись къ берегу и къ утесу, когда онъ впервые замѣтилъ ее. Вуоле не подумалъ, что она ищетъ кого-нибудь. Подумалъ только, что если лодка, пойдетъ дальше, то попадетъ на отмель, тянувшуюся на порядочное разстояніе отъ берега, и врѣжется въ песокъ. И она дѣйствительно врѣзалась въ песокъ — ни только раньше ее нагнала другая лодка, — яликъ Яоны, внезапно вынырнувшій изъ за берега съ востока и прямо направлявшійся сюда, вспѣнивая носомъ воду.

Разстояніе, которое Марія прошла такъ медленно, онъ проплылъ въ одно мгновеніе тремя взмахами весла. Онъ потерялъ шапку, и длинные волосы его разъѣхались по вѣтру. Онъ былъ разгоряченъ и озлобленъ. Разгоряченъ, потому что женщина, ѣхавшая впереди него, сдѣлала ему знакъ, когда отчаливала отъ берега — знакъ, заставившій его вспомнить бурю — и золъ до безумія на весло, которое Іиско подсунулъ ему въ лодку вмѣсто его собственнаго — умышленно, какъ думалъ Яона.

Весло это сломалось, когда онъ отъѣхалъ на нѣсколько десятковъ саженъ. Ему пришлось кое-какъ добраться до берега и ползти между береговыми камнями за своимъ хорошимъ весломъ. Онъ не видѣлъ тогда Іиско, и некогда ему было искалъ его, но, гребя изо всѣхъ силъ, онъ думалъ объ этомъ, а въ Нуоньясѣ было извѣстно, что у Яоны мстительный нравъ.

Когда, онъ былъ уже на полпути, Вуоле спокойно смотрѣлъ на него, дивясь только тому, что онъ гребетъ такъ сильно. Но потомъ замѣтилъ, что онъ направляется къ отмели и къ засѣвшей на ней лодкѣ женщины. Онъ затрепеталъ отъ сознанія, что это касается чѣмъ то и его.

Онъ уже не думалъ скрываться, а поднялся, чтобы лучше видѣть.

Лодка Яоны была уже совсѣмъ близко, и когда Вуоле увидѣлъ широкіе взмахи веселъ, съ каждой секундой приближавшіе его къ женщинѣ, его охватило страшное волненіе. Онъ не думалъ о своихъ ощущеніяхъ и ничего не соображалъ. Онъ никогда не видѣлъ, чтобы какой-нибудь мужчина гнался за женщиной, и не подозрѣвалъ, что мужчина можетъ возненавидѣть другого мужчину изъ-за женщины. Но понималъ, что Яона, подплывавшій къ ней — онъ узналъ его по лодкѣ — его смертельный врагъ, и глаза это, слѣдившіе за взмахами веселъ, еще раздѣлявшими ихъ, говорили ему, что камнемъ, или выдернутымъ деревомъ, или голой рукой — онъ долженъ убитъ этого человѣка.

Сила, таившаяся въ взмахахъ веселъ Яоны, больше всего озлобляла Вуоле. Руки его сжались въ кулаки и поднимались въ тактъ съ взмахами веселъ Яоны.

На женщину онъ не смотрѣлъ. Онъ забылъ о ней изъ-за этого человѣка и вспомнилъ только тогда, когда лодки столкнулись другъ съ другомъ.

И тутъ онъ тоже не подумалъ о ней. Только ея дикій крикъ заставилъ его на минуту обнять взглядомъ ихъ обоихъ.

Яона притянулъ къ себѣ ея лодку. Онъ уже наклонился надъ кормой. Длинной, вытянутой рукой и крѣпко сжатой кистью онъ держалъ примкнутыми другъ къ другу борта обѣихъ лодокъ. Другую руку онъ вытянулъ, чтобы схватить женщину и притянуть ее къ себѣ.

До этой минуты Марія сидѣла неподвижно. Когда лодка Яоны показалась изъ-за мыса, она смотрѣла то на нее, то на человѣка, стоявшаго на вершинѣ утеса, но когда лодка подошла ближе, и Вуоле въ волненіи всталъ, она видѣла только его. Она почти забыла, зачѣмъ плыла по вѣтру, и почему не оттолкнулась, когда лодка ея сѣла на мель. Только, когда лодка Яоны нагнала ее, и его длинная рука протянулась къ ней, она очнулась и закричала отъ непритворнаго испуга.

Въ ту ночь, когда онъ въ бурю поймалъ ея лодку, она выбилась изъ силъ отъ усталости. Тогда вокругъ нихъ стоялъ мракъ, и буря грозила имъ обоимъ. Теперь былъ ясный день, и на озерѣ — ни волны. Теперь она видѣла его старость и изувѣченное тѣло, отвратительное отъ злобы и страсти. Это былъ совсѣмъ не тотъ человѣкъ, что взялъ ее въ бурю, и не тотъ калѣка, котораго она только что поманила на берегу. Сейчасъ онъ былъ страшнѣе всѣхъ ея дѣтскихъ страховъ. Онъ снова напоминалъ чудовище изъ Писанія — предсказанное Іиско — звѣря, которому имя Антихристъ, врагъ учителя.

Увѣренности, охватившей ее, когда она была съ нимъ одна и усталая, въ бурю, теперь въ ней не было. Учитель, котораго она ждала тогда и котораго утратила въ другомъ; стоялъ теперь отчетливо отдѣленный отъ него. Взоръ ея искалъ его, и она знала, что и онъ видитъ ее. Опять ей грозила буря, но теперь онъ мотъ притти къ ней на помощь, какъ она ждала его въ ту бурную ночь.

И онъ поспѣшилъ на помощь.

Онъ стоялъ, какъ скованный, пока она не крикнула. Но тутъ въ немъ точно развязалось что-то, до тѣхъ поръ связывавшее его сознаніе, и онъ почувствовалъ, что онъ силенъ, и что гнѣвъ даетъ ему право проявить свою силу.

Въ два прыжка онъ сбѣжалъ съ горы и уже стоялъ въ водѣ. Онъ не видѣлъ ничего, лежавшаго между лодками и берегомъ. Глубоко тамъ или мелко, и можно ли достать въ этомъ мѣстѣ дно — объ этомъ онъ не думалъ. Въ ту минуту, какъ его охватилъ гнѣвъ, сила его уже перенеслась къ тѣмъ двоимъ въ лодкѣ, и самъ онъ послѣдовалъ за ней.

Отъ берега до лодокъ было шаговъ пятьдесятъ, и врядъ ли кто-нибудь отважился бы пройти ихъ безъ лодки. Но Вуоле бѣжалъ такъ, что вода кипѣла вокругъ него, и прежде, чѣмъ тѣ двое сообразили, что онъ сбѣжалъ съ утеса, онъ уже стоялъ, наклонившись надъ бортомъ лодки Маріи.

Она сейчасъ же подумала, что онъ пришелъ по водѣ — ради нея, — и на душѣ у нея стало такъ тепло, совсѣмъ иначе, чѣмъ она чувствовала до сихъ поръ. Яона же, не знавшій, что учитель находится поблизости, и не замѣтившій его до того, какъ имъ сбѣжалъ съ утеса, увидѣлъ только, что къ нему идетъ самый ненавистный ему въ мірѣ человѣкъ. Какъ и откуда отъ появился, Яона не зналъ. Съ земли ли, со дна-ли озера — было для него безразлично. Это былъ человѣкъ, догнавшій женщину въ лѣсу — принесшій ее на рукахъ къ костру. Онъ зналъ этого человѣка — вотъ онъ шагнулъ въ лодку, съ обнаженной головой. Яона ненавидѣлъ его такъ, какъ можетъ ненавидѣть только калѣка. И, поднявъ весло, размахнулся имъ.

Въ слѣдующую секунду у него уже не было весла. А только исцарапанныя руки и расщепленный обломокъ весла. Протянувъ руку, Вуоле ударилъ наотмашь, а потомъ Яона, схваченный за горло и брошенный въ свою лодку съ такой силой, что она сошла съ мели и поплыла прочь, едва успѣлъ въ промелькнувшее мгновеніе подумать, что въ этотъ день ломаются не одни весла Іиско.

У него оставалось одно весло, двѣ исцарапанныхъ руки, и не было ногъ. Пока Вуоле и Марія могли видѣть его, онъ лежалъ неподвижно, и лодку медленно относило теченіемъ.

XIII.

Двое, оставшихся въ лодкѣ Маріи, вдругъ почувствовали, что они совершенно одни, и присутствіе одного давало другому ощущеніе, что онъ находится на невѣдомой дорогѣ.

Они были одни сами съ собой и другъ съ другомъ и смотрѣли на лодку Яоны только для того, чтобы не смотрѣть другъ на друга.

Когда они были на островѣ, съ ними находились старики. Они окружали ихъ, и внутреннее чувство, рвавшееся у каждаго изъ нихъ изъ души, искало и находило много связующихъ звеньевъ. Когда они были въ лѣсу, когда онъ гнался за нею, вокругъ нихъ стояли деревья и тьма. Тогда была ночь, и они не могли видѣть.

Теперь былъ день, и они стояли на озерѣ — не замѣчая близкаго берега и взоры ихъ могли быть направлены только другъ на друга. Они еще слѣдили за удалявшимся Яоной, но онъ исчезалъ все больше, и они чувствовали, что внутренняя связь между ними становится все крѣпче, до мѣрѣ того, какъ увеличивается разстояніе между ними и тѣмъ человѣкомъ.

Въ лѣсу они бѣжали отъ собственнаго возбужденія, и горячность одного встрѣчалась съ горячностью другого. Здѣсь пылъ мужчины разрѣшился гнѣвомъ, а ея — обратился въ тревогу. Но и гнѣвъ и тревога отступали вмѣстѣ съ сраженнымъ человѣкомъ въ лодкѣ, и оставалась только крѣпкая связь. Связь эта держала ихъ соединенными неразрывно, но не влекла ихъ другъ къ другу.

Какъ для нея онъ былъ единственнымъ во всемъ вѣдомомъ ей мірѣ, такъ и для него она была совсѣмъ инымъ существомъ, чѣмъ всѣ прочіе люди. Остальные были такъ безразличны имъ обоимъ — такъ незначительны и такъ далеки отъ нихъ. Близость къ тѣмъ многимъ не казалось имъ нужной — до тѣхъ поръ, нова они не замѣтили ихъ отсутствія.

Только тогда они почувствовали, что стоятъ не твердо. Что чувство, бродившее въ нихъ и тянувшее ихъ прочь отъ другихъ, не созрѣло. Что они утратили поддержку, о которой не знали и отъ которой были недостаточно сильны освободиться. И не понимали, что именно близость стихъ многихъ, связь, заключавшаяся въ присутствіи другихъ людей, взгляды и мысли, унаслѣдованные отъ нихъ, боролись съ ихъ собственнымъ желаніемъ, возбуждали ихъ и вмѣстѣ съ тѣмъ сдерживали. Они не понимали, что въ ихъ ненависти и отвращеніи — въ ихъ равнодушіи и презрѣніи къ другимъ — въ ихъ желаніи и въ ихъ боязни другъ друга — таилась, именно незавершенная борьба. Борьба между ихъ человѣческой слабостью, отступающей передъ другими и ищущей поддержки въ другихъ — и ихъ внутреннимъ живымъ стремленіемъ, говорящимъ имъ, что два человѣка, соединившись, могутъ вполнѣ удовлетворить другъ друга.

И потому они были одни.

Въ Маріи желаніе было сильнѣе, но ея собственный поступокъ уже исчезъ изъ ея представленія, и она не могла сообразить, того, что случилось. Она думала о томъ, что будетъ, и ждала, ждала съ страстнымъ нетерпѣніемъ.

Она поманила съ лодки Яону безъ всякаго дурного умысла. Просто она почувствовала, что должна поманить его. Почувствовала, что ей нѣтъ другого исхода, и даже не вполнѣ сознавала, что это исходъ. Она не думала, что Яона, бывшій сильнѣе всѣхъ на озерѣ и не убоявшійся бури, можетъ быть брошенъ, какъ щенокъ, въ лодку съ такой силой, что останется недвижимъ, можетъ быть, сильно ушибленный. Хотя она и не питала къ нему ни малѣйшей жалости, она все-таки поманила его не съ намѣреніемъ, чтобы такъ случилось. Она просто послѣдовала страсти и побужденію поманить его за собой, такъ, чтобы онъ видѣлъ, а больше объ этомъ не думала. Но когда лодка ея врѣзалась въ песокъ, и онъ сталъ приближаться къ ней со всей властностью, всегда крывшейся въ сильныхъ взмахахъ его веселъ, въ ней проснулось желаніе защищаться, показать ему, что буря бываетъ не каждый день, и что покорилъ ее не онъ самъ, а усталость.

Ненависть къ нему — калѣкѣ — вспыхнула въ ней съ небывалой силой, и она была достаточно сильна, чтобы защищаться. Но присутствіе другого сдѣлало ее безсильной. Побужденіе, лежавшеевъ ея желаніи защищаться, перестало дѣйствовать, потому что въ защитѣ уже не было необходимости, и она крикнула.

Когда весло Яоны поднялось и упало, оба были, возлѣ нея, и хотя она желала только одного, она все же съ вожделѣніемъ смотрѣла и на другого — можетъ быть, онъ окажется сильнѣе — можетъ быть, онъ сразитъ учителя. И въ сомнѣніи ея заключалось, какъ слабая возможность, право Яоны.

Что невидимая сила учителя можетъ противостоять силѣ Яоны, она не вѣрила. Въ глубинѣ души она все-таки довѣряла больше силѣ рукъ. И принадлежала бы тому изъ нихъ, который побѣдилъ бы другого. Не только изъ преклоненія передъ силой. А потому, что тотъ, кого она желала, оказался слишкомъ слабымъ, и въ ту же секунду другой сталъ бы желаннымъ.

И вотъ палъ Яона.

Когда Вуоле схватилъ его за горло и швырнулъ въ лодку, Марія всѣмъ существомъ впивалась въ это движенія. Она была испугана и взволнована, но чувства эти были смѣшаны съ наслажденіемъ, и глаза ея жадно слѣдили за рукой Вуоле, схватившей врага. Ея собственныя руки шевелились при этомъ, словно тоже хватая что то, и навсегда у нея осталось ощущеніе, что мужчина, схваченный такимъ образомъ, — о женщинахъ она не думала., — долженъ быть безпомощенъ.

Наслажденіе, съ какимъ она смотрѣла на крѣпко сжатое горло Яоны, не было радостью по поводу того, что онъ страдаетъ. Ненависть, которую она питала къ нему за насиліе и за его безобразіе, не такъ крѣпко коренилась въ ней, и къ тому же теперь, когда онъ такъ несомнѣнно палъ въ борьбѣ, онъ представлялся ей такимъ незначительнымъ и безразличнымъ. Наслажденіе заключалось въ томъ, что сила, смявшая Яону, могла въ слѣдующую минуту смять и ее. И ей хотѣлось, чтобы ее схватили — пусть даже такъ крѣпко, какъ Яону.

Человѣкъ, стоявшій возлѣ нея — учитель — былъ такъ великъ по сравненію съ нею! Великъ силой своихъ рукъ и паденіемъ другого.

Ея собственное умѣніе брать вдругъ показалось ей такимъ ничтожнымъ послѣ его поступка. Изъ человѣка, котораго она только желала, онъ сдѣлался, именно-теперь, когда она была одна съ нимъ, тѣмъ долго-жданнымъ учителемъ, котораго ждали и другіе, но въ котораго она до этой минуты не вѣрила.

Она хотѣла ринуться впередъ и обнять это, какъ въ то утро, тогда онъ стоялъ у ея постели, но теперь у нея не хватало смѣлости. Не было всѣхъ другихъ, такихъ же ничтожныхъ передъ нимъ, какъ она сама. И потому, когда лодка Яоны была уже совсѣмъ далеко, и она обернулась къ стоявшему рядомъ человѣку, она не нашла иныхъ словъ и иныхъ мыслей, кромѣ тѣхъ, которыми молили и думали всѣ остальные, и надъ которыми она смѣялась. Она такъ была переполнена ими, что послѣ ея вынужденнаго молчанія, они рѣкой полились съ ея устъ. Она бросилась къ ногамъ учителя, обхватила ихъ руками и зарыдала.

— Помоги мнѣ, помоги, — вѣдь ты учитель и можешь помочь.

Вуоле съ изумленіемъ взглянулъ на нее.

Первый разъ въ жизни его обнимали — насколько онъ помнилъ. Ощущеніе этого объятія пронизало его дрожью — словно предчувствіемъ чего то чудеснаго, невѣдомаго, и рыданія женщины вызвали къ это глазамъ горячую волну — слезъ и душевной боли.

— Помочь — онъ не понималъ этого слова.

Правда, онъ помогалъ вытаскивать на берегъ лодки, спасалъ людей на морѣ и отгонялъ волковъ, пытавшихся сорвать лыжи съ упавшаго, но это былъ единственный извѣстный ему видъ помощи.

Женщина эта не подвергалась никакой опасности. Лодка ея стояла все равно, что на берегу, она не могла утонуть, и на нее не нападалъ ни волкъ, и никто, кого онъ могъ бы прогнать ударомъ, какъ того человѣка въ лодкѣ, — Вуоле бросилъ злобный взглядъ по направленію къ западу.

Что человѣкъ можетъ помогать другому и не при внѣшней опасности, было ему неизвѣстно, и для помощи, просимой Маріей, у него не было словъ.

Онъ не могъ уяснить себѣ, что влекло его къ этой женщинѣ. Его тянула какая то внутренняя сила, не знавшая преградъ.

Вѣдь онъ бѣжалъ за нею по лѣсу. Догналъ ее и почувствовалъ себя ослѣпленнымъ и связаннымъ, самъ не зная, чѣмъ и почему. Когда они встрѣчались взглядами, ихъ окружали другіе. И, невѣдомо для него, ихъ присутствіе — то, что они тоже смотрѣли на нее — придавало смѣлости и ему.

Теперь онъ не рѣшался взглянуть на нее. Всѣ его премія ощущенія и мысли о ней заслонились теперь чувствамъ застѣнчивости и смущенія.

Онъ прожилъ одиноко добрую половину своей жизни хотя когда-то его и окружали люди. Онъ встрѣчался и съ женщинами — на взморьѣ и въ другихъ мѣстахъ. И часто чувствовалъ, что эти люди — не таковы, какъ онъ, что они думаютъ иначе, чѣмъ онъ, и онъ для нихъ чужой. Онъ чувствовалъ, что стоитъ внѣ круга ихъ пониманія. Но никогда онъ не сознавалъ себя такъ безпомощно одинокимъ, какъ сейчасъ, когда эта женщина молила его о помощи.

Все представилось ему вдругъ такимъ чуждымъ и невнятнымъ.

Чувства, привлекшія его въ лодку Маріи — его гнѣвъ противъ Яоны — промелькнули передъ нимъ, окутанныя сомнѣніемъ и мракомъ, и островъ, манившій его съ утеса послѣдовать за другими — снова сдѣлался свѣтлой цѣлью его стремленій.

Въ немъ боролись два чувства: влеченіе взять женщину и тоскующее желаніе всей его странной жизни и души — желаніе итти все дальше, по пути въ страну, гдѣ поморскій священникъ обѣщалъ ему счастье.

И онъ не понималъ, что то, чего онъ такъ жаждалъ — чего постоянно искало его внутреннее око, и о чемъ говорилъ поморскій священникъ, такъ близко отъ него. Что путь, которымъ онъ шелъ давно, уже кончился, и ему нечего больше искать. А цѣль, сіявшая сквозь туманъ его чувствъ — женщина, рыдающая у его ногъ.

Вмѣсто этого его охватилъ вдругъ непреодолимый страхъ и желаніе бѣжать — къ тому острову.

Онъ вырвался изъ объятій Маріи, выскочилъ изъ лодки и побѣжалъ по мелкой водѣ къ берету. Тамъ, онъ простоялъ съ минуту, словно не зная, куда ему направиться, впередъ или назадъ, но потомъ столкнулъ свою лодку на воду, сдвинулъ въ сторону сѣти, мѣшавшія грести, и поплылъ прочь.

Въ эту минуту для него существовали въ мірѣ только двѣ вещи.

Съ одной стороны — островъ, къ которому онъ плылъ. Съ другой стороны — женщина, отъ которой онъ бѣжалъ.

И онъ не зналъ, что бѣжитъ, въ сущности, только отъ себя — и что бѣгущій отъ себя бѣжитъ напрасно.

XIV.

Давая Яонѣ въ лодку ненадежное весло, Іиско дѣйствовалъ подъ вліяніемъ не одного только минутнаго побужденія, а подъ вліяніемъ злобы, выроставшей въ немъ всегда, когда онъ видѣлъ Марію съ другими мужчинами.

Іиско былъ во многомъ хитрѣе другихъ, а страсть, кипѣвшая въ немъ самомъ, помогала ему догадываться о томъ, что не приходило въ голову никому.

Когда учитель подошелъ къ огню, неся Марію, онъ видѣлъ это двоякаго рода глазами, и точно также у него зародились двоякаго рода мысли въ тотъ вечеръ послѣ бури и смерти Алита, когда Яона присталъ къ берегу, везя въ своей лодкѣ Марію.

И въ самой Маріи было теперь что-то, возбуждавшее его еще больше, чѣмъ раньше, но искуситель, соблазнявшій его на грѣхъ противъ Слова и устрашавшій его въ періодъ собственнаго возвеличенія, былъ уже не такъ близко. Іиско былъ на-сторожѣ и видѣлъ, какъ Марія поманила Яону — видѣлъ утромъ, какъ учитель тоже потихоньку поплылъ въ лодкѣ въ томъ же направленіи — и, давъ Яонѣ весло, онъ исчезъ, какъ будто, за избой, на самомъ же дѣлѣ отправился кружнымъ путемъ черезъ лѣсъ выслѣдить, что такое происходитъ.

Долго шелъ онъ вдоль острова. Отсюда трудно было что-нибудь видѣть. Берегъ извивался ровными изгибами.

Гдѣ бы онъ ни стоялъ, всегда онъ оказывался на мысѣ и видѣлъ лишь небольшое пространство передъ собою. Разъ онъ взобрался на вершину острова, но, не увидѣвъ ничего и оттуда, рѣшилъ сойти внизъ и поѣхать на лодкѣ.

Но вдругъ раздался крикъ — онъ узналъ голосъ Маріи — и побѣжалъ на крикъ. Временами онъ останавливался послушать, не крикнутъ ли еще, но все смолкло, и онъ долго плуталъ по лѣсу, пока не вышелъ на мысъ и увидѣлъ обѣ лодки.

Онъ запыхался отъ бѣга, а теперь, кромѣ того, взволновался, увидѣвъ Марію, — Іиско вдругъ почувствовалъ, что она его жена, — лежащую ничкомъ въ лодкѣ у ногъ учителя. Онъ остановился на опушкѣ, дрожа отъ сдерживаемой страсти.

Какъ у Яоны сомнѣнія въ учителѣ и ненависть къ нему возникли и укрѣплялись отъ присутствія Маріи, такъ возникло и у Іиско первое зерно ненависти, и сомнѣніе, въ которомъ онъ едва рѣшался признаться самому себѣ, укрѣпилось.

Подавленная ненависть уже зародилась въ это сознаніи, когда народъ забылъ его ради учителя. Какъ проповѣдникъ, предрекавшій пришествіе учителя, онъ не могъ признаться въ ней, но, когда послѣ долгихъ лѣтъ господства онъ снова оказался прежнимъ Инкерисомъ Іиско, умѣвшимъ только управлять лодкой и забрасывать сѣть, то и въ немъ сказался человѣкъ, и онъ почувствовалъ, что Марія — его жена.

Другіе мужчины — онъ думалъ преимущественно объ учителѣ и Яонѣ — не имѣютъ на нее никакихъ правъ, хотя бы и понимали, что онъ самъ не пользуется своимъ правомъ, — не смѣетъ имъ воспользоваться. А Іиско по отношенію къ женщинѣ признавалъ только одно право — силу.

Яону онъ боялся изъ-за это длинныхъ рукъ, хотя у него и не было ногъ. Учителя онъ боялся за его невидимую силу и за то, что онъ учитель. Но все же въ глубинѣ души полагался на то, что его собственная хитрость дастъ ему перевѣсъ надъ ними обоими, а значитъ, и большее право.

Ему не приходило въ голову броситься къ лодкѣ и свалить Вуоле, какъ тотъ повалилъ Яону. Іиско рѣшилъ лучше выждать время. Можетъ быть, настанетъ день, когда онъ будетъ въ лодкѣ, а учитель на берегу.

Злоба это къ этому человѣку росла отъ его волненія и затемняла всю его вѣру. И въ душѣ его опять промелькнули сомнѣнія, являвшіяся у него относительно Маріи и нечистаго духа, находившаго на нее.

Хочетъ-ли искуситель привести его къ отпаденію отъ всей его вѣры, или же онъ просто соблазняетъ его взять эту женщину?

Тогдашнія его мысли и переживанія слились воедино.

Онъ не понималъ только, почему тѣ двое такъ неподвижны. И не говорятъ ни слова.

Увидѣвъ вдругъ, что Вуоле вырвался и побѣжалъ къ берегу. Іиско подумалъ, что учитель замѣтилъ его, и испугался. Потому что въ невидимую силу его — о которой говорилось въ Писаніи — онъ вѣрилъ твердо.

Проснувшееся сомнѣніе Іиско касалось не права учителя взять себѣ женщину. Никто изъ нихъ никогда не думалъ, что учитель не долженъ обладать женщиной, какъ къ тому стремились всѣ другіе мужчины. Вѣдь онъ обладалъ, наравнѣ съ ними, лодкой и сѣтями, и былъ вынужденъ трудомъ добывать себѣ пропитаніе.

Іиско сейчасъ же подумалъ, что учитель увидѣлъ его внутреннимъ окомъ, и, повернувшись, побѣжалъ въ лѣсъ, гонимый сознаніемъ собственной вины.

Но Вуоле не замѣтилъ его. Онъ просто подошелъ къ своей лодкѣ и поѣхалъ на западъ, словно ослѣпленное животное, тянущееся къ сильному свѣту, и Іиско, скоро убѣдившійся, что никто не гонится за нимъ по лѣсу, обернулся и прислушался.

Онъ услышалъ всплески веселъ.

Страсть и желаніе узнать, что тамъ происходитъ, оказались сильнѣе страха. Внутреннее око учителя представилось ему теперь не такимъ грознымъ и проницательнымъ, какъ за минуту назадъ. Онъ вѣдь не пошелъ за нимъ въ лѣсъ. Іиско тихонько прокрался обратно къ мысу.

Уже съ опушки онъ увидѣлъ Вуоле, отплывавшаго отъ берега, и въ ту не минуту замѣтилъ нѣсколько южнѣе и лодку Яоны, уносимую вдаль.

Отъ изумленія онъ совсѣмъ забылъ взглянуть на Марію, неподвижно лежавшую на днѣ лодки. Онъ видѣлъ только тѣхъ двоихъ на озерѣ и недоумѣвалъ, не уѣхали-ли они изъ-за женщины. Лодку Яоны онъ узналъ сейчасъ же. А вдругъ и учитель вытащилъ свою — Іиско не видѣлъ ея и не понималъ, откуда она взялась — и тоже уѣхалъ слѣдомъ за Яоной.

Іиско такъ былъ пораженъ этимъ, что пробрался дальше впередъ по мысу и долго слѣдилъ глазами за лодками.

Только онъ увидѣлъ, что онѣ идутъ въ разныхъ направленіяхъ. Лодка Яоны шла по вѣтру, а учитель направлялся больше къ сѣверу и западу.

Іиско старался догадаться, что такое произошло, но не могъ.

Ему было только ясно, что тѣ двое уѣхали, и — онъ быстро обернулся къ мѣсту, гдѣ стояла лодка Маріи — женщина осталась одна съ нимъ.

Долгіе годы жилъ онъ съ нею одинъ — не постоянно, но все же долгія, темныя зимы — и иногда обнималъ ее въ лѣсу, когда на нее находилъ духъ. Но никогда раньше не думалъ онъ. съ такой страстью, что находится наединѣ съ нею, и не считалъ этого одиночества неожиданнымъ даромъ.

Марія попрежнему лежала съежившись и неподвижно, и лодка, ставшая легче послѣ того, какъ Воуле выскочилъ изъ нея, тихонько скользя по волнамъ, подошла ближе къ берегу.

Вытянувшись на ципочкахъ, Іноко осторожно прокрался на вершину утеса, чтобы лучше видѣть лодку, и движенія его были полны словно какой-то алчности. Взглядъ его былъ прикованъ къ лежащей женщинѣ, а въ душѣ проснулось злобное подозрѣніе по отношенію къ тѣмъ двумъ мужчинамъ — почему она лежитъ такъ неподвижно.

Онъ видѣлъ, что лодка стоитъ на мелкомъ мѣстѣ, и онъ легко можетъ дойти до нея, но все-таки долго простоялъ на утесѣ. И въ нерѣшительности смотрѣлъ то на Марію, то на удалявшіяся лодки.

Мужество его, упавшее, утраченное имъ въ ту субботу, когда передъ нимъ предсталъ учитель, не возвращалось къ нему.

Когда-то онъ не зналъ страха.

Тогда онъ былъ Инкерисомъ Іиско, разсердившимся на своего отца.

Потомъ онъ позналъ вѣру въ Бога и страхъ вѣрующаго. Онъ научился бояться суда и дурныхъ дѣяній, чего не зналъ раньше.

Но, утративъ силу вѣры, къ которой привело его самовозвеличеніе, онъ снова, сдѣлался прежнимъ Инкерисомъ Іиско, умѣвшимъ только управлять лодкой и забрасывать сѣть, и тогда ему не осталось ничего, кромѣ страха.

Боязнь, вмѣстѣ съ его ученіемъ о судѣ, охватившая и другихъ, пала теперь карой на него самого.

Онъ не смѣлъ отважиться ни на что.

Страсть кипѣла въ немъ и тянула къ женщинѣ, лежащей, въ лодкѣ, но онъ все-таки стоялъ въ страхѣ и нерѣшительности.

А вдругъ учитель взглянетъ сюда, вернется и поразить его своей невидимой силой? Почему — онъ не отдавалъ себѣ отчета. Онъ чувствовалъ только, что если онъ подойдетъ къ женщинѣ, лежавшей въ лодкѣ, то долженъ опасаться чего-то отъ учителя.

А вдругъ Яона вовсе не въ своей лодкѣ — Іиско не видѣлъ его — а притаился гдѣ-нибудь на берегу, какъ онъ обыкновенно прячется тамъ, гдѣ никто не ожидаетъ его, и вдругъ обнаружить, свое присутствіе язвительнымъ смѣхомъ или высунетъ свое искаженное лицо.

Іиско покосился на лодки и поплелся тихонько вдоль опушки поискать, не подсматриваетъ ли и не подслушиваетъ ли за нимъ кто-нибудь. Можетъ быть, тотъ безымянный человѣкъ, что видитъ его собственными глазами грѣшную мысль въ его собственной душѣ.

Тревожно обыскалъ онъ всѣ кусты и заглянулъ за каждый камень. И въ то же время взглядъ его постоянно обращался къ лодкѣ Маріи, словно онъ хотѣлъ притянуть ее къ себѣ. Потомъ, проискавъ долго и не найдя никого, онъ вдругъ побѣжалъ отъ опушки къ ближайшему отъ лодки мѣсту на берегу. На минуту онъ остановился тамъ, вытянувъ голову и глазами обшаривая озеро, и вдругъ нагнулся, подтянулъ ремни у башмаковъ, чтобы не промочить ногъ, и пошелъ къ женщинѣ.

У лодки онъ опять невольно остановился, наполовину отъ страха, наполовину отъ удивленія.

Марія лежала, какъ мертвая, закрывъ голову сложенными на крестъ руками и съ разметавшимися волосами.

Онъ сейчасъ же подумалъ, что она умерла — можетъ быть, убита.

Подозрѣніе, проснувшееся въ немъ по отношенію къ обоимъ мужчинамъ, вновь возникло въ немъ, и онъ сейчасъ же видѣлъ въ ихъ дѣйствіяхъ насиліе, лежавшее въ его собственномъ намѣреніи.

Онъ не зналъ, какъ она попала на эту отмель.

Спрашивалъ себя, зачѣмъ учитель стоялъ въ ея лодкѣ, и почему онъ убѣжалъ такъ поспѣшно. Можетъ быть, вовсе не отъ гнѣва — можетъ быть, онъ даже и не замѣтилъ его, Іиско. Можетъ быть, онъ убѣжалъ, какъ бѣжитъ всякій человѣкъ, боящійся, что его захватятъ на мѣстѣ преступленія.

Іиско сейчасъ же почувствовалъ себя сильнѣе при этой мысли и осмѣлился приступить къ суду надъ учителемъ.

Марія, конечно, не по доброй волѣ лежала у ногъ учителя. Она была брошена силой. Можетъ быть, ее схватили противъ ея воли и бросили въ лодку.

Склоняясь надъ нею, чтобы убѣдиться, хотя онъ былъ уже почти убѣжденъ, что она мертва — онъ не испытывалъ ни жалости, ни отчаянія, что она была задушена или убита — такая молодая. И вдобавокъ его собственная жена.

Была ли она опозорена, — въ томъ смыслѣ, въ какомъ Іиско представлялъ себѣ позоръ — страдала ли она, терзалась ли страхомъ — въ этомъ онъ не старался разобраться. Какое ему до этого дѣло?

Если онъ испытывалъ злобу къ мужчинѣ, взявшему ее, то только потому, что этотъ мужчина отнялъ ее именно у него.

Дрожащая отъ страсти рука его ощупывала ея лицо только затѣмъ, чтобы почувствовать, жива ли она — для того, чтобы отдать ему свою жизнь; тепла ли она — для того, чтобы отдать ему свою теплоту.

А если она умерла — ему было бы это безразлично за нее и за другихъ — лишь бы она не была мертва для него и для его страсти.

Но Марія не умерла.

Іиско замѣтилъ это, когда его рука коснулась ея лица. Она пошевельнулась, всхлипнула и тихо вздрогнула. Онъ сейчасъ же вспомнилъ нечистаго духа, находившаго на нее раньше. Какъ и почему онъ былъ нечистъ — онъ не понималъ. Онъ никогда не слышалъ и не читалъ ни о какомъ духѣ, кромѣ какъ о нечистомъ.

Дѣйствительно ли учитель изгналъ этого духа? Гложущее сомнѣніе Іиско во всемъ искало опоры. Онъ вѣдь не зналъ — не вѣрилъ больше — и страхъ его былъ силенъ. Но страсть была еще сильнѣе.

Онъ снова взглянулъ на озеро. Корма лодки Яоны временами поднималась надъ волной, и Іиско удивлялся, почему это — ужъ не пуста ли она? Лодка учителя была уже далеко и едва виднѣлась на западномъ краю озера.

Почему они уѣхали — представляло большой вопросъ для Іиско, но теперь онъ не могъ сосредоточить на немъ своихъ мыслей: Ему было достаточно, что они уѣхали, и что съ каждымъ взмахомъ весла онъ оставался все больше одинъ съ женщиной — съ своей женой. Внезапная рѣшимость проснулась въ немъ. Схвативъ лодку за корму, онъ повелъ ее къ берету.

Марія лежала попрежнему неподвижно, когда онъ съ усиліемъ попытался поднять ее. Онъ почувствовалъ, что ему перехватило дыханіе. У него уже не было прежней силы. Два раза онъ принимался поднимать ее — она лежала, словно, дѣйствительно, умерла — но, наконецъ, ему удалось крѣпко ухватить ее и, спотыкаясь и пошатываясь, шагъ за шагомъ онъ вынесъ ее на опушку. Окончательно выбившись изъ силъ, онъ медленно опустилъ ее на землю.

Какая она стала тяжелая за послѣдніе годъ или два. Іиско не пришло въ голову, что онъ самъ сталъ слабѣе. Навѣрное, женщина стала тяжелѣе.

Но онъ все-таки еще могъ нести ее. Язвительная усмѣшка скользнула по лицу Іиско, когда онъ подумалъ объ Яонѣ, на котораго онъ злился изъ-за Маріи. У Яоны есть руки — сильныя руки. Но ногъ у него, бѣдняги, нѣтъ. И онъ не можетъ нести женщину такъ, какъ можетъ онъ, Іиско.

Страхъ, угнетавшій его на берегу и возлѣ лодки, теперь былъ уже не такъ силенъ. Люди были далеко, вокругъ него вѣрнымъ охранителемъ стоялъ лѣсъ, и у него было достаточно силы, чтобы пронести женщину отъ берега до опушки.

Сила эта была опорой его страсти, а страсть — источникомъ его силы, и гордость, проникавшая его при мысли объ этомъ, заставила его позабыть свой стражъ.

Онъ нагнулся, чтобы снова поднять Марію. Она лежала, не шевелясь, закрывъ лицо руками, и Іиско вдругъ подумалъ, что, можетъ быть, она и въ самомъ дѣлѣ все равно, что умерла — впала въ сонъ, отъ котораго не можетъ проснуться. Но она проснулась въ ту же минуту, какъ только онъ попробовалъ обнять ее. Рѣзко откинулась въ сторону и взмахнула обѣими руками, и при этомъ стиснутымъ кулакомъ ударила Іиско въ лицо такъ, что онъ въ ужасѣ отшатнулся назадъ. Потомъ она мгновенно вскочила — словно, дѣйствительно, только что проснулась — и, не взглянувъ на Іиско, побѣжала между деревьями.

Онъ бросился за нею.

Бѣгать онъ еще могъ, пожалуй, не тише Маріи. По крайней мѣрѣ, онъ былъ увѣренъ, что догонитъ ее, потому что раньше, убѣгая въ лѣсъ, она всегда останавливалась внезапно у какого-нибудь дерева — Іиско такъ хорошо помнилъ это — и тогда онъ всетда настигалъ ее.

Вся необузданность, охватывавшая ее тогда — соблазнъ, таившійся въ ея движеніяхъ — живо воскресли въ немъ и теперь. То, передъ чѣмъ онъ тогда старался зажмуриться, онъ видѣлъ теперь открытыми глазами, и страсть охватила его съ непреодолимой силой.

Онъ бѣжалъ такъ, что каждую секунду рисковалъ упасть. Не смотрѣлъ подъ ноги и замѣчалъ на своемъ пути деревья только, когда натыкался на нихъ. Онъ видѣлъ лишь распущенные и развѣвающіеся волосы женщины, и ноги, съ возбуждающей быстротой мелькавшія изъ-подъ короткой юбки.

Пробѣгая по лѣсной лужайкѣ, онъ увидѣлъ ее всю цѣликомъ и ускорилъ бѣгъ до того, что едва не задохнулся, лишь бы догналъ ее сейчасъ же. И утолить всю страсть, владѣвшую имъ и искушавшую его много лѣтъ.

Онъ вспомнилъ, какъ стоялъ возлѣ Маріи, когда духъ нашелъ на нее. Тогда-то у него явилось желаніе побѣжать за ней, вырвать у нея ножъ и взять ее силой.

Все это такъ ярко представлялось ему теперь. Прежнее искушеніе и соблазнъ снова предстали передъ нимъ.

Тогда онъ не посмѣлъ — онъ самъ не понималъ, почему. Напрасно потерянное время!

Теперь онъ смѣлъ. Теперь онъ могъ подбѣжать, вырвать у нея ножъ — онъ все еще нѣсколько боялся ея ножа — и взять ее силой.

Лишь бы только догнать ее. Но она все отдалялась отъ него, и хотя онъ долженъ былъ бы знать каждый шагъ на Большомъ Островѣ, онъ все-таки не рѣшался побѣжать ей наперерѣзъ.

И вдругъ онъ потерялъ ее изъ виду на косогорѣ, ведущемъ къ вершинѣ острова.

Ему показалось, что она мелькнула на холмѣ, и, услышавъ тамъ шорохъ, онъ побѣжалъ въ гору. Но Маріи тамъ не оказалось. А вмѣсто нея стоялъ Кейра, складывавшій сигнальный костеръ для кануна субботы, и Іиско растерянно остановился возлѣ него.

По пытливому взгляду Кейры онъ понялъ, что и его, и Марію было видно сверху. Правда, Кейра ничего не оказалъ. Для этого онъ былъ слишкомъ одинокъ противъ лопаря съ Большого Острова — вождя. Хоть и много было у него мыслей объ Іиско и объ женщинѣ, но не было для нихъ словъ.

Но изъ взгляда его Іиско понялъ, что Кейра видѣлъ, какъ Марія исчезла, и какъ Іиско бѣжалъ за нею, и его охватило уничтожающее чувство стыда — того стыда, который набожные люда: испытываютъ передъ другими за свои вожделѣнія.

XV.

Туэмми — дурачокъ — плакалъ отъ страха и оттого, что непонималъ, что говорятъ другіе.

Они собрались на берету вокругъ лодки Туде, а Туэмми уныло стоялъ неподалеку.

Онъ не понималъ, чего имъ нужно отъ Туде, и почему они говорятъ такъ необычно — наперерывъ — но, когда Туде отошелъ отъ другихъ и направился къ лодкѣ, неся свою мѣховую подстилку для спанья, онъ понялъ, что Туде хочетъ уѣхать отъ нихъ и страхъ его сейчасъ же разрѣшился слезами.

Никогда ни одинъ изъ нихъ не уѣзжалъ отъ остальныхъ, кромѣ Алита, котораго они сами увезли, и Панны, утонувшаго въ проруби. Не того Панны, лопаря съ сѣвернаго берега, а другого, съ такимъ же именемъ, уѣхавшаго отъ нихъ за два года до прихода учителя.

Туэмми не понималъ, куда и зачѣмъ Туде хочетъ уѣхать, да и никто изъ остальныхъ въ точности не зналъ этого. Мысль эта пришла Туде совершенно неожиданно, какъ вдохновеніе.

Они въ тревогѣ ходили но берегу — съ самаго полудня, какъ-только солнце начало клониться къ закату.

Іиско не было съ ними, Яоны тоже, а Марію они не видали съ утра. Риме, правда, видѣлъ, какъ она отъѣзжала въ томъ же направленіи, въ какомъ уѣхалъ учитель, и какъ Яона поѣхалъ за ней, но объ уже забылъ объ этомъ и все время ходилъ, не понимая, куда дѣвались ихъ лодки.

Остальные тоже недоумѣвали — молча и уныло.

Брался-ли кто-нибудь за работу, другой сейчасъ же подходилъ и становился съ нимъ рядомъ и смотрѣлъ на него. И тотъ бросалъ работу, и оба взглядывали на озеро — и другъ на друга — и опять на озеро, въ общемъ невысказываемомъ недоумѣніи.

Былъ канунъ субботы. Днемъ струился бѣлый дымокъ, а къ ночи зажгутъ сигнальный костеръ. Собирать придется немногихъ. Зима могла наступить со дня на день, уже и теперь ледъ тонкой полоской лежалъ у береговъ. Пастухи давно ушли на востокъ къ равнинѣ, а молодежь, холостые рыбаки, послѣдовали за ними, нанявшись на работы.

Во всѣхъ жило предчувствіе обманутой надежды. Молчаливые и чуткіе другъ къ другу, они отлично знали по настроенію каждаго, что всѣ они думаютъ одно и то же — что теперь, именно теперь, когда учитель пришелъ къ нимъ, они болѣе, чѣмъ когда-либо, ждутъ его. Они только не рѣшались говорить объ этомъ, и не заговорили бы, если бы нѣмой Туде своимъ поступкомъ не нарушилъ ихъ безмолвія.

Въ сумеркахъ онъ вышелъ изъ избы, неся подъ мышкой все свое имущество, и сложилъ его въ лодку.

Его сейчасъ же окружили. Сначала Риме — искавшій въ необъяснимомъ поступкѣ Туде отвѣта на свое недоумѣніе, куда дѣвались остальныя лодки. За нимъ Кейра, только что вернувшійся изъ лѣсу, и Пьеттаръ, и слѣпой Антарисъ, по взволнованному дыханію другихъ понявшій, что происходитъ что-то необычное.

Первымъ заговорилъ Кейра, — спросившій, куда отправляется Туде, и зачѣмъ онъ отнесъ свою подстилку въ лодку.

Всѣ знали, что Кейра не можетъ получить словеснаго отвѣта отъ безмолвнаго языка Туде, и потому ждали отвѣта отъ его тихаго, горестнаго взора. По его взгляду и изъ движеній его рукъ нѣкоторые поняли, что онъ хочетъ уѣхать на западъ — уѣхать отъ нихъ. Но Риме, забывшій все остальное и искавшій только отвѣта на свое недоумѣніе, подумалъ, что Туде движеніемъ руки указалъ направленіе, въ которомъ уѣхали лодки.

Онъ сейчасъ же высказалъ свое мнѣніе вслухъ — они уѣхали за учителемъ — Іиско нѣтъ, Яона и женщина, должно быть, съ нимъ — завтра суббота, а никто не знаетъ, гдѣ учитель. Теперь Туде хочетъ поѣхать за ними — не сказавшись — какъ уѣхали тѣ. Туде нельзя спрашивать, потому что онъ не можетъ отвѣтить. Но Іиско можно спросить. Надо найти Іиско.

Риме былъ взволнованъ, и Туэмми заплакалъ еще сильнѣе, услышавъ столько непонятныхъ словъ.

Но Пьеттаръ понялъ и прервалъ Риме.

— Іиско незачѣмъ спрашивать, надо спросить самого учителя, онъ все знаетъ.

Вмѣшался Антарисъ.

— Вѣдь учителя здѣсь нѣтъ.

— Онъ придетъ, — возразилъ Пьеттаръ, — къ субботѣ онъ придеть непремѣнно, вѣдь онъ видѣлъ бѣлый дымъ и долженъ знать, что народъ соберется ради него. А Іиско не ближе, чѣмъ учитель, разъ они оба уѣхали вмѣстѣ. Его спросить не легче.

Кейра стоялъ и дивился. Они говорили объ Іиско, какъ будто отъ уѣхалъ. А между тѣмъ, Кейра совсѣмъ недавно видѣлъ его въ лѣсу. Но онъ понялъ слова Пьеттара. Они должны пойти къ учителю и спросить его.

Слова Пьеттара облегчили путы, связывавшія ихъ чувства, и они сразу согласились съ нимъ. Онъ высказалъ то, что все время наполняло ихъ безмолвной тревогой. Страхъ передъ грядущимъ судомъ, предсказаннымъ когда-то Іиско по Писанію.

Они должны пойти къ учителю и спросить его.объ его волѣ, молить у него милости и пощады, какъ училъ ихъ молиться Іиско. И онъ произнесетъ тогда страшившій ихъ приговоръ.

Всѣ сразу согласились, что надо найти учителя и попроситъ его управлять ими. Молчаніе ихъ внезапно нарушилось, и каждый, преисполнившись дружелюбія, не находилъ достаточно словъ, чтобы выразить свою радость другимъ. Радость того, что его понимаютъ, и что съ нимъ согласны.

Они показывали другъ другу сѣти, принадлежащія учителю, рулевое весло, оставленное или позабытое имъ на томъ мѣстѣ, гдѣ обыкновенно стояла его лодка, и въ волненіи позабыли Туде, все еще тихо сидѣвшаго въ своей лодкѣ, и Туэмми-дурачка, стоявшаго рядомъ.

Ни одинъ не могъ слѣдить за рѣчью другого.

Туэмми видѣлъ по ихъ лицамъ, что тревога ихъ исчезла, и слезы это прекратились отъ радости, что онъ что-то понялъ. Но Туде, не могшій отвѣтить такъ, какъ хотѣлъ бы, и предоставленный самому себѣ, среди другихъ, все еще былъ въ томъ настроеніи, въ какомъ сошелъ къ лодкѣ.

Планъ его созрѣлъ за тѣ дни, что онъ былъ одинъ — послѣ смерти Алита.

За эти дни онъ понялъ, что не можетъ жить безъ Алита. Онъ не зналъ, что ему дѣлать, и не могъ никого спросить. Когда же, въ этотъ вечеръ, остальные бродили съ мѣста на мѣсто, пытаясь заговорить съ кѣмъ-нибудь о своемъ страхѣ, одиночество стало ему невыносимо тягостно. Всѣ другіе могли говорить между собою и могли сказать, что хотѣли. Туде былъ одинокъ — и вдругъ передъ нимъ блеснулъ выходъ. Онъ долженъ поѣхать и разыскать Алита.

Въ глубинѣ души онъ не мотъ повѣрить, что Алитъ ушелъ навсегда. Онъ долженъ быть тамъ — подъ землей, куда его положили. А въ старину вѣдь разсказывали, будто люди уходятъ, чтобы жить богаче и счастливѣе — подъ землей.

Все, что Туде передумалъ въ своемъ одиночествѣ, казалось особенно яснымъ и несомнѣннымъ оттого, что онъ ни съ кѣмъ не могъ подѣлиться своими мыслями. И вскорѣ онъ былъ уже твердо убѣжденъ, что Алитъ продолжаетъ жить — другой жизнью, въ другомъ мѣстѣ.

Онъ ничето не запомнилъ изъ проповѣдей Іиско о будущей жизни. Она рисовалась ему только по разсказамъ стариковъ, слышаннымъ въ дѣтствѣ. И онъ вѣрилъ, что нѣкоторые люди могутъ вызывать ушедшихъ съ земли. Могутъ, силой своего желанія, заставлять ихъ говорить и уводить за собой земныхъ людей въ иное царство, гдѣ они живутъ богаче и счастливѣе. И, взявъ свою подстилку и сѣвъ въ лодку, онъ былъ уже на пути — искать Алита.

Изъ словъ другихъ онъ понималъ, что они хотятъ найти учителя и спросить его о томъ, что тревожило ихъ, но въ эту минуту, имѣя за собой твердое рѣшеніе, а впереди островъ мертвыхъ съ могилой Алита, онъ чувствовалъ, что ихъ учитель и все ихъ страстное томленіе не имѣютъ для него никакого значенія. И когда изъ лѣсу вышелъ Іиско, и остальные поспѣшили къ нему съ однимъ и тѣмъ же вопросомъ, Туде уперся весломъ въ землю и отплылъ отъ берега.

Въ лодкѣ у нето было немного сушеной рыбы, подстилка для спанья и пара сѣтей, которыя онъ будетъ забрасывать, неизвѣстно гдѣ. На берегу у него ничего не оставалось, и ему не о чемъ было жалѣть.

Правда, онъ оставилъ лодку — у него ихъ было двѣ. Правда, онъ покидалъ людей, жившихъ съ нимъ бокъ-о-бокъ много лѣтъ и не знавшихъ его. И, несомнѣнно, онъ отрекался отъ Іиско и его ученія, задумавъ отыскать Алита.

Но все это было для него такъ незначительно и малоцѣнно, по сравненію съ тѣмъ, что онъ утратилъ, лишившись Алита.

XVI.

Оставшіеся на берегу не сразу замѣтили, что Туде уѣхалъ. Въ эту минуту ихъ занималъ только одинъ вопросъ, и, когда они подошли къ Іиско, Пьеттаръ заговорилъ.

Онъ сказалъ, что они искали учителя — хотѣли найти его, но не знаютъ, гдѣ онъ. Они рѣшили пойти къ нему — всѣ вмѣстѣ. Каждый по одиночкѣ не смѣлъ обратиться къ нему съ вопросомъ. А они хотѣли спросить его объ его волѣ и о судѣ, о которомъ онъ возвѣщалъ имъ черезъ Іиско. Они хотѣли молить его, чтобы онъ пощадилъ ихъ и согласился бы господствовать надъ ними.

Іиско прервалъ рѣчь Пьеттара.

— Развѣ никто изъ васъ не видѣлъ, куда уѣхалъ учитель, и развѣ онъ не здѣсь?

— Нѣтъ — мы знаемъ только, что его лодки нѣтъ, — лодокъ Маріи и Яоны тоже не видать — и мы не знали… мы думали, что ты тоже поѣхалъ съ ними.

Іиско бросилъ взглядъ на Кейру.

Знаетъ ли онъ что-нибудь? Понялъ ли отъ, зачѣмъ Іиско бѣжалъ на гору, и не разсказалъ ли онъ другимъ?

Но отвѣтный взглядъ Кейры былъ равнодушенъ. Если даже онъ и видѣлъ ихъ на горѣ и понялъ, что Іиско преслѣдовалъ женщину, то онъ счелъ бы неумѣстнымъ напоминать объ этомъ сейчасъ.

Іиско прочиталъ это во взглядѣ Кейры и усмѣхнулся про себя.

Слабы они всѣ — по крайней мѣрѣ, тѣ, что стояли передъ нимъ. Слабы своимъ невѣжествомъ и тѣмъ, что ни у одного изъ нихъ не было достаточно воли, чтобы дѣйствовать самостоятельно.

Такими, какъ сейчасъ, онъ видѣлъ ихъ много лѣтъ. Они жались другъ къ другу, словно боясь темноты, словно пришли къ нему встать защиты и совѣта. И они, дѣйствительно, искали совѣта. Теперь, когда учитель находился среди нихъ, и они будто совсѣмъ позабыли о немъ Іиско ради учителя, они опять пришли къ нему, какъ въ старину, просить совѣта.

Безпомощность учениковъ и собственныя сомнѣнія заставили Іиско позабыть свою нерѣшительность, а ненависть, которую женщина возбудила въ немъ къ тому человѣку — учителю — шевельнулась въ немъ внезапнымъ желаніемъ показать имъ — слабымъ, что онъ все-таки сильнѣе всѣхъ.

Онъ окинулъ ихъ взглядомъ, словно пересчитывая, сколько ихъ собралось тутъ, и они сейчасъ же трепетно склонили сердца и головы передъ властью его мыслей и взгляда, всегда поражавшей ихъ въ немъ — ихъ вождѣ. Но ни одинъ изъ нихъ не подумалъ что они предавали его ища и желая найти возвѣщеннаго имъ учителя.

Одинъ Іиско понималъ это. Слова Пьеттара жгли его — они хотятъ найти учителя, они всѣ согласились просить его господствовать надъ ними.

Навѣрное никогда раньше они не думали и не говорили объ учителѣ или о томъ, что проповѣдывалъ Іиско, не посовѣтовавшись сначала съ нимъ самимъ. Правда, теперь они тоже пришли къ нему, но не за тѣмъ, чтобы сообщить о томъ, что они обдумали сообща, а только за тѣмъ, чтобы узнать, гдѣ находится учитель.

Этотъ вопросъ много дней угнеталъ ихъ, какъ тяжкое бремя. Теперь онъ вырвался наружу, и вотъ — они хотятъ покинуть его, чтобы просить учителя господствовать надъ ними.

Слова Библіи вдругъ ясно вспомнились Іиско.

Давнымъ-давно — онъ уже не помнилъ, сколько лѣтъ назадъ — читалъ онъ эти слова и удивлялся имъ. Онъ разбиралъ ихъ по складамъ. еще и еще, не понимая ихъ значенія. Онъ искалъ въ нихъ, какъ и во всемъ, только обѣщанія для народа — мысли, могущей укрѣпить его собственное величіе. И не находилъ отвѣта. Въ Библіи, положимъ, было много и другихъ словъ, значенія которыхъ онъ тщетно доискивался. Но теперь вдругъ все стало ему ясно. Слова были написаны для той минуты, которую онъ переживалъ сейчасъ.

— Вы ищете учителя. Кто велѣлъ вамъ искать его? Вы не знаете, гдѣ онъ, и думаете, что онъ ушелъ отъ васъ. Конечно, онъ ушелъ отъ васъ изъ-за вашихъ глупыхъ мыслей и изъ-за вашего грѣшнаго желанія просить его господствовать надъ вами. Не вамъ помышлять объ этомъ, и, прочитавъ ваши мысли и зная, что вы хотите привести ихъ въ исполненіе, онъ ушелъ, какъ сказано въ Писаніи, что онъ долженъ уйти.

— Узнавъ, что они хотятъ провозгласить его царемъ, онъ снова удалился — совсѣмъ одинъ.

Ученики безмолвно смотрѣли на него. Они не знали Писанія, и проповѣди Іиско были для нихъ само Писаніе — непогрѣшимое и неоспоримое.

Такъ, значитъ, — думали они про себя, — учитель ушелъ отъ нихъ оттого, что они хотѣли попросить его господствовать надъ ними. Они не отдавали себѣ отчета, учитель ли видѣлъ ихъ мысли, или же Іиско узналъ о нихъ. Но словъ Іиско было достаточно. Они поразили ихъ, какъ приговоръ, противъ котораго никто не смѣлъ возвысить голосъ, и все ихъ единодушіе разсѣялось, какъ дымъ.

Туэмми опять заплакалъ.

По внезапному молчанію, наступившему вслѣдъ за словами Іиско, Антарисъ понялъ, что разочарованіе, испытываемое имъ, охватило и остальныхъ.

Кейра смотрѣлъ въ глаза Пьеттару и ждалъ, окажетъ ли онъ что-нибудь еще.

Но Риме, успѣвшій уже забытъ все прочее изъ-за недоумѣнія объ исчезнувшихъ лодкахъ, обернулся къ озеру и замѣтилъ, что теперь исчезъ и Туде, а съ нимъ и его лодка.

Онъ поспѣшно побѣжалъ къ берету. Туде не было видно. Онъ еще разъ внимательно пересчиталъ лодки. Лодки Туде не было. Тогда онъ подумалъ, что Туде, можетъ быть, завернулъ за сосѣдній мысъ на западѣ — онъ зналъ, что тѣ лодки уѣхали въ этомъ направленіи — и побѣжалъ по берегу, чтобы посмотрѣть съ мыса. Оттуда, вдалекѣ, онъ увидѣлъ лодку. Должно быть, это Туде.

Риме не могъ сообразитъ, чего онъ лишился съ исчезновеніемъ Туде и другихъ лодокъ, но чувствовалъ, что долженъ поѣхать за ними, чтобы получить отвѣтъ. Не только на то, куда они поѣхали, хотя въ ту минуту это желаніе поглощало все остальное, — но и на тотъ вопросъ, котораго онъ не могъ высказать одинъ и на который еще менѣе того могъ отвѣтить. Вопросъ этотъ — гдѣ находится учитель. и какъ имъ попросить его господствовать надъ ними — еще недавно объединялъ ихъ всѣхъ, но слова, выражавшія его, уже вылетѣли изъ памяти Риме.

Нѣкоторое время онъ простоялъ на мысѣ, и лодка Туде постепенно исчезала съ его глазъ.

Риме не слышалъ голосокъ людей, только что оставленныхъ имъ на берегу. Впрочемъ, онъ и не думалъ о нихъ, а стоялъ изъ потребности побыть одному, подойти, котя бы на крошечный кусочекъ ближе остальныхъ, къ тому мѣсту, куда направились лодки.

Когда совсѣмъ стемнѣло, рѣшеніе его сложилось. Твердыми шагами онъ возвратился къ избѣ. Тамъ было совсѣмъ тихо. Онъ увидѣлъ только Кейру, раздувавшаго огонь въ очагѣ, и почувствовалъ въ темнотѣ, что у стѣны, ближе къ двери, сидитъ еще кто-то.

Онъ подошелъ къ своей постели. Тамъ у него лежала старая медвѣжья шкура, — на которой онъ спалъ. У остальныхъ были только оленьи шкуры, и потому эта медвѣжья шкура составляла гордость Риме. Куда оы онъ ни поѣхалъ, онъ нл за что не разстался бы съ ней. Сунувъ за пазуху иглу для сѣтей и пару ножей, онъ вскинулъ на спину медвѣжью шкуру и пошелъ.

Никто не сказалъ ему ни слова. Можетъ быть, его даже и не видали. Самъ онъ тоже ничего не сказалъ, сейчасъ же позабывъ, что въ избѣ есть еще кто-то, помимо него.

За дверью лежалъ его топоръ. Онъ взялъ его въ свободную руку, потомъ сѣлъ въ лодку и оттолкнулся отъ берега.

Въ послѣднюю минуту, уже отъѣхавъ нѣсколько отъ берега, онъ вспомнилъ, что голоденъ. Онъ не ѣлъ съ утра и, увидѣвъ подъ собой воду, сейчасъ же почувствовалъ голодъ.

Почти на краю берета стояли два боченка съ соленой рыбой. Риме вернулся, взялъ одинъ и снесъ его въ лодку. Вѣдь это былъ его боченокъ. По дорогѣ онъ прихватилъ нѣсколько штукъ сушеной рыбы съ сушилки. Не потому вовсе, что собирался уѣхать и хотѣлъ запасти пищи на завтра. У него вѣдь были сѣти въ лодкѣ, и онъ могъ забросить ихъ, гдѣ угодно. Онъ взялъ рыбу только потому, что его внезапный голодъ представился ему страшно сильнымъ, а ему некогда было утолить его на сушѣ. Надо было сначала отъѣхать немножко подальше, чтобы знать, что онъ на пути за остальными.

Туэмми стоялъ впотьмахъ у двери въ избу, когда мимо него прошелъ Риме. Онъ все еще плакалъ. Всѣ опять стали такъ молчаливы, и онъ понималъ ихъ меньше, чѣмъ когда-либо. Кромѣ то-то, все въ этотъ день шло какъ то вверхъ дномъ. Марія не сварила на ужинъ ухи. А безъ нея никто не подумалъ этого сдѣлать. Одинъ Туэмми, — не понимавшій общей тревоги, мучился голодомъ.

Тихонько и крадучись, онъ вошелъ въ избу. Кейра сидѣлъ на корточкахъ передъ очагомъ, но Туэмми не увидѣлъ котелка. Въ ту минуту, когда въ избу вошелъ Риме, онъ выскользнулъ изъ избы и подождалъ, пока Риме не вышелъ обратно.

Тутъ ему бросилась въ глаза медвѣжья шкура и топоръ, и онъ тихонько и молча поплелся за Риме посмотрѣть, не пошелъ ли онъ за рыбой для ухи.

Одну минуту онъ подумалъ было, что да — Риме бралъ рыбу съ сушилки. Туэмми обрадовался и хотѣлъ подбѣжать помочь. Но вдругъ Риме сѣлъ въ лодку и отчалилъ отъ берега. Тогда Туэмми впалъ въ уныніе. Потокъ слезъ, прекратившійся было отъ минутной радости при видѣ Риме, берущаго рыбу, — снова полился изъ ею глазъ, и онъ безпомощно опустился на прибрежный камень и заплакалъ, закрывъ лицо руками.

XVII.

Пьеттаръ все думалъ объ отвѣтѣ Іиско.

Когда Іиско умолкъ, а Риме побѣжалъ къ берегу, всѣ вспомнили, что время идетъ къ ночи, и направились къ избѣ, каждый думая, что остальные лягутъ спать.

Пьеттаръ одинъ изъ всѣхъ могъ говорить съ Іиско. И только онъ одинъ могъ думать объ его отвѣтѣ.

Замѣтивъ, что Туде уѣхалъ, онъ сейчасъ же подумалъ то, что Риме только ощутилъ, и почувствовалъ: что Туде, должно быть, поѣхалъ къ учителю. Можетъ быть, Туде хочетъ сдѣлать то, въ чемъ они всѣ сговорились недавно — попросить учителя господствовать надъ ними. Онъ только не могъ разсказать имъ о своемъ намѣреніи, и потому уѣхалъ, не сказавъ ни слова.

Пьеттаръ думалъ обо всемъ долго — основательно и осторожно. Онъ одинъ здѣсь былъ старъ только отъ бремени лѣтъ, а не отъ недуговъ и испытаній.

Если Іиско сказалъ имъ правду, и учитель уѣхалъ отъ нихъ оттого, что своей невидимой силой проникъ въ ихъ намѣреніе просить его господствовать надъ ними, то Пьеттаръ все же не видѣлъ причины, почему имъ не разыскать его. Именно потому, что онъ уѣхалъ отъ нихъ, они должны поѣхать къ нему. Правда, Пьеттаръ еще не зналъ, гдѣ искать его, но это его не смущало. Если Туде уѣхалъ къ нему, и — почемъ знать? — можетъ быть, до него и Яона, то навѣрное, найдутъ и всѣ другіе. Озеро Нуоньясъ не такъ велико, чтобы на немъ можно было не найти кого-нибудь. И оно было настолько отрѣзано отъ всего прочаго міра, что никто здѣсь не повѣрилъ бы, чтобы человѣкъ, добывающій себѣ пропитаніе изъ воды, покинулъ его добровольно и отправился бы въ другое мѣсто.

Пастухи, правда, уѣзжали, но ихъ никто не принималъ въ расчетъ: ни Пьеттаръ, ни остальные. Для нихъ учитель былъ не пастухъ.

Когда Риме пришелъ и опять ушелъ, Пьеттаръ тихо сидѣлъ, погруженный въ свои мысли, и не подозрѣвалъ, что кто-нибудь, кромѣ него, рѣшится одинъ искать учителя. Самъ онъ рѣшалъ не за себя одного. Безъ Антариса онъ, все равно, не предпринялъ бы ничего.

Многіе думали, что Пьеттаръ водитъ Антариса изъ жалости, и всѣ дивились этому. Жалость была не въ обычаѣ у здѣшнихъ людей.

Пожалуй, еще въ неминуемой нуждѣ — когда рыбакъ одинъ не мотъ вытянуть сѣть въ бурю, или сильный олень отбивался отъ недавно поймавшаго его пастуха, какой-нибудь простодушный человѣ къ подплывалъ въ лодкѣ или подбѣгалъ помочь. Но, разумѣется, не изъ жалости и вовсе не съ мыслью въ свою очередь получить помощь. А просто по привычкѣ, созданной бѣдностью — чтобы не пропадало никакое земное добро. Сѣти и олени въ ихъ жадныхъ глазахъ были слишкомъ цѣнны, чтобы пропадать безъ всякой пользы.

Если кто-нибудь страдалъ отъ голода, потому что ловъ былъ неудачный, или у пастуха въ суровую зиму погибали олени — имъ рѣдко помогали изъ жалости. А если кто и помогалъ, то, ужъ во всякомъ случаѣ, не богатый.

Если кто попадалъ въ прорубь — чаще всего это случалось съ рыбаками — то онъ могъ тщетно взывать о помощи къ стоящимъ на. берегу.

И если человѣкъ, пораженный недугомъ, нуждался въ опорѣ и поддержкѣ, то для всѣхъ было большимъ удивленіемъ, когда кто-нибудь изъ жалости протягивалъ ему руку.

Поэтому всѣ здѣшніе жители, и даже Іиско и другіе старики, удивлялись на Пьеттара — зачѣмъ онъ водитъ слѣпого. И самъ Антарисъ — если бы думалъ объ этомъ — дивился бы не меньше ихъ.

Но Пьеттаръ отлично зналъ, зачѣмъ онъ это дѣлаетъ. У него была причина, и очень уважительная.

Онъ боялся всего, что двигалось и существовало, и постоянно думалъ, что ему грозитъ какая-то опасность. Онъ боялся не людей, а другого, того, о чемъ разсказывали люди, когда онъ былъ ребенкомъ, — всѣхъ существъ, живущихъ въ горахъ, въ лѣсу и въ водѣ, и постоянно угрожающихъ человѣку съ той стороны, въ которую не направлены его глаза.

Правда, Іиско въ ученіи своемъ проповѣдывалъ, что общаться съ такими существами и приносить имъ жертвы, какъ было въ старину — большой грѣхъ противъ воли Господней, — но все же это не заставило никого усумниться въ ихъ существованіи. Многіе боялись ихъ — и еще больше, чѣмъ прежде, потому что каждый былъ убѣжденъ, что тайные духи разгнѣвались за то, что ихъ покинули и перестали приносить имъ жертвы. Нѣкоторые еще продолжали дѣлать это — тайкомъ — хотя все же приняли ученіе Іиско. Пьеттаръ боялся ихъ больше всѣхъ остальныхъ. Онъ съ радостью приносилъ бы имъ жертвы, но не смѣлъ. Близость Господа грозно тяготѣла надъ Большимъ островомъ. И все-таки Пьеттаръ былъ убѣжденъ, что тайныя силы обитаютъ на немъ.

Онъ не рѣшался ходить одинъ. Ему постоянно казалось, что кто-то преслѣдуетъ его. На озерѣ онъ постоянно оглядывался и тревожно всмачривался въ водную гладь. Вдругъ кто-нибудь выглянетъ изъ глубины. Въ лѣсу онъ то и дѣло озирался по сторонамъ. Вдругъ кто-нибудь крадется за нимъ. Если ему нужно было пройти мимо утеса, онъ всегда выбиралъ обходный путь, а въ сумерки онъ былъ уже совершенно увѣренъ, что невидимыя существа, грозятъ ему отовсюду.

Онъ могъ бы пристать къ кому-нибудь еще, помимо Антариса., но остальнымъ онъ не довѣрялъ. Они видѣли не больше его. Относительно Антариса же Пьеттаръ убѣдился, что онъ обладаетъ внутреннимъ зрѣніемъ. Онъ чувствовалъ это, находясь съ Антарисомъ, и успокоивался.

Слѣпецъ — всѣ знали, что глаза его слѣпы — всегда раньше другихъ замѣчалъ, что чужой человѣкъ подходитъ оттуда, гдѣ ничей глазъ его не видѣлъ. Если они были въ лѣсу, и кто-нибудь подходилъ къ нимъ, то Антарисъ сейчасъ же какъ-то узнавалъ это и говорилъ совершенно просто — какъ будто и всѣ они могли знать не хуже его — что вотъ идетъ такой-то, и называлъ человѣка по имени. Прождавъ довольно долго и не видя и не слыша ничего, они вдругъ замѣчали, что изъ-за деревьевъ выходитъ именно этотъ человѣкъ. А въ темнотѣ, когда они не видѣли другъ друга и не могли различить во мракѣ протянутой передъ собой руки. Антарисъ прекрасно зналъ, гдѣ кто сидитъ.

Всѣ, замѣтившіе эту способность у Антариса, удивлялись ей, и Пьеттаръ присталъ къ нему изъ страха.

Если Антарисъ видѣлъ земныхъ существъ, которыхъ не замѣчали другіе, то, — думалъ Пьеттаръ, — внутреннее око его можетъ. вѣроятно, видѣть и невидимыхъ. И, во всякомъ случаѣ, онъ увидитъ ихъ скорѣе, чѣмъ кто-нибудь другой.

Но при этомъ была у него и еще одна мысль — хотя и несовмѣстимая съ первой.

Если появится какая-нибудь опасность, — думалъ онъ. — если то. чего онъ постоянно боится, подступитъ въ то время, когда онъ будетъ съ Антарисомъ, то Антарисъ вѣдь все-таки слѣпецъ. А слѣпца, можно выдвинутъ вмѣсто себя, въ случаѣ опасности, а самому убѣжать.

Теперь, задумавъ ѣхать искать учителя, онъ рѣшилъ непремѣнно взять съ собой и Антариса. Не только изъ-за. одного страха, а и потому, что проницательность слѣпого могла, подсказать ему, гдѣ находится учитель.

Антарисъ какъ разъ вошелъ въ избу, когда уходилъ Риме. Іиско не было, и они думали, что онъ пошелъ зажечь сигнальный костеръ. Въ избѣ находились только Пьеттаръ и Кейра. Оба молчали, но Антарисъ зналъ, гдѣ сидитъ каждый изъ нихъ. Онъ подошелъ къ Пьеттару, сѣлъ рядомъ съ нимъ, и черезъ минуту тихонько сказалъ, что — вотъ, и Риме уѣхалъ.

Пьеттаръ вздрогнулъ и шопотомъ спросилъ:

— Почемъ ты знаешь, что онъ уѣхалъ? Вѣдь онъ только что былъ здѣсь? И — куда же онъ поѣхалъ?

— По ударамъ веселъ слышно, что какъ будто бы на сѣверъ, а по тяжелому дыханью я думаю, что это Риме, который только что прошелъ съ какой-то тяжелой ношей.

Оба помолчали. Потомъ Антарисъ прибавилъ.

— А Туэмми опять плачетъ на дворѣ.

Пьеттаръ хотѣлъ было сейчасъ же подбѣжать къ двери. Если Туэмми день-деньской все плачетъ на берегу, то навѣрное что-нибудь случилось, а Пьеттаръ такъ возбудилъ себя своими мыслями, что во всемъ видѣлъ необычныя событія и ужасы. Но онъ не посмѣлъ выйти въ темноту. Нѣкоторое время онъ сидѣлъ молча. Потомъ слова вдругъ сами собой сорвались съ его губъ — онъ не могъ удержать ихъ.

— Послушай, Антарисъ — не поѣхать ли и намъ?

Антарисъ вопросительно повернулъ ухо къ Пьеттару, какъ зрячій спрашиваетъ глазами, и Пьеттаръ продолжалъ:

— Яона уѣхалъ, Туде уѣхалъ, а теперь и Риме — а Марія уѣхала раньше всѣхъ. Можетъ, они всѣ поѣхали — искать учителя — мы вѣдь хотѣли найти его и попросить властвовать надъ, нами. Можетъ, мы и правда должны разыскивать его, а они уже опередили насъ.

Пьеттаръ вдругъ подумалъ, что если учитель уѣхалъ, то тайныя силы стали теперь къ нему ближе, и желаніе его найти учителя и умолить его превратилось сейчасъ же въ стремленіе бѣжать отъ опасности, особенно грозившей, по его мнѣнію, ему. Что невидимыя силы могутъ грозить и другимъ — объ этомъ онъ никогда не думалъ.

Положимъ, Кейра сидитъ передъ очагомъ, раздувая почти угасшій огонь, а Туэмми на берегу, и самъ Іиско остался на островѣ, но это не успокоивало Пьеттара. Онъ думалъ только о тѣхъ, что опередили его.

Не спрашивая больше Антариса, сидѣвшаго съ открытымъ ртомъ, не понимая, куда же Пьеттаръ хочетъ поѣхать, Пьеттаръ пошелъ къ своей постели. Уѣзжая, каждый чувствовалъ, что пускается въ большой путь и долженъ забрать съ собой свое имущество. У Пьеттара было много добра, и, пройдя мимо Кейры, все еще усердно раздувавшаго огонь, онъ отправился въ уголъ, гдѣ стояла его постель. Вынувъ ящикъ, нѣсколько кожаныхъ мѣшковъ и мотокъ бечевы для сѣтей, онъ обстоятельно, но неувѣренно въ темнотѣ, связалъ все вмѣстѣ.

Объ Антарисѣ онъ въ это время совсѣмъ не думалъ. Если ему надо взять какія-нибудь вещи — такъ это его дѣло. Пьеттаръ былъ занять только своимъ добромъ и увязывалъ его до тѣхъ поръ пока не образовался порядочный узелъ, тогда онъ поплелся обратно мимо Кейры, неся въ рукахъ ящикъ, а на спинѣ узелъ, и, только подойдя къ двери, шопотомъ позвалъ Антариса.

Слѣпецъ сейчасъ же всталъ и пошелъ за нимъ. Услышавъ ихъ шаги у двери, Кейра обернулся, приподнялся на колѣни и прислушался. Что такое съ ними, — никто не несетъ рыбы для ухи? Но тутъ ему опять пришлось разворошить золу, чтобы оживить маленькій огонекъ.

На дворѣ было еще темнѣе, чѣмъ въ избѣ, гдѣ отблескъ тлѣющихъ углей давалъ все-таки нѣкоторый намекъ на свѣтъ, но Антарисъ, къ изумленію Пьеттара, прекрасно зналъ, что онъ несетъ съ собою, и спросилъ, зачѣмъ?

Пьеттаръ, въ страхѣ уже прижавшійся къ слѣпому, отвѣтилъ, что они вѣдь уѣзжаютъ, — сейчасъ поѣдутъ за другими, искать учителя.

Антарисъ остановился. Потомъ тихонько и робко сказалъ, что ужъ скоро зима, и ночи очень холодныя — они иззябнутъ — и, можетъ, не скоро доѣдутъ. И, словно видя то, что раньше захватилъ съ собой Туде, онъ прибавилъ, что и ему тоже нужно взять съ собой зимнюю одежду.

Лишенный зрѣнія, онъ былъ особенно чувствителенъ къ теплу и холоду. То, что они должны поѣхать за учителемъ — найти его и умолить — не удивляло его и не встрѣчало въ немъ противодѣйствія. Вѣдь они согласились всѣ поступить такъ до того, какъ Іиско сообщилъ имъ свой отвѣть, и надъ этимъ онъ не задумывался. Конечно, онъ тоже могъ поѣхать съ другими. Онъ такъ любилъ слушать все. Но зимнюю одежду ему необходимо захватитъ. Это необходимая вещь, которую нельзя позабыть безнаказанно, и для него она была важнѣе самой поѣздки.

Онъ повторилъ свои слова Пьеттару, и тотъ, желавшій только поскорѣе уѣхать, сейчасъ же согласился съ нимъ.

Они сложили на земь узелъ Пьеттара и вмѣстѣ вернулись въ избу.

Огонь у Кейры какъ разъ разгорѣлся и потрескивалъ въ очагѣ.

Одежда Антариса висѣла на перекладинахъ подъ потолкомъ. Онъ снялъ оттуда пару вытертыхъ мѣховыхъ халатовъ и подстилокъ для спанья, а Кейра, окончательно не понимавшій, что такое съ Антарисомъ, все еще сидѣлъ на колѣняхъ передъ огнемъ, раскрывъ ротъ и устремивъ глаза на него и Пьеттара.

Кейра схватился за голову, и сейчасъ же у него мелькнула мысль, никогда не покидавшая его — навѣрное, они собрались на медвѣжью охоту, разъ забираютъ съ собой столько теплаго платья. Въ тѣхъ мѣстахъ люди, отправляясь на медвѣдя, одѣвались поплотнѣе, чтобы защитить свое тѣло отъ медвѣжьихъ когтей.

Но Антарисъ, не могшій видѣть Кейру, не обращалъ на него вниманія.

Онъ только связалъ свои халаты и подстилки въ узелъ, досталъ изъ-подъ изголовья самыя цѣнныя свои вещи и послѣдовалъ за Пьеттаромъ. Впрочемъ, на самомъ дѣлѣ, скорѣе Пьеттаръ слѣдовалъ за нимъ. Когда они вышли въ темноту, Антарисъ пошелъ — ночью онъ разбиралъ дорогу еще лучше, чѣмъ днемъ и

Пьеттаръ крѣпко уцѣпился за него, боясь отстать и еще больше боясь темноты.

Спустившись на берегъ, они услышали всхлипыванія Туэмми. Антарисъ остановился. Но Пьеттаръ, подумавшій, что онъ хочетъ изъ жалости подойти къ дурачку, толкнулъ его, шепнувъ, что имъ надо спѣшить, и что никто не долженъ знать объ ихъ отъѣздѣ. Они положили свои узлы въ лодку и отплыли отъ острова. Пьеттаръ, сидѣвшій на веслахъ, смотрѣлъ на свѣтъ, мерцавшій изъ избы, а Антарисъ долго прислушивался къ рыданіямъ Туэмми.

XVIII.

Когда они вышли, Кейра всталъ и, побуждаемый любопытствомъ, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по направленію къ двери. Но внезапная догадка объ ихъ намѣреніи не покидала его, и онъ не рѣшился побѣжать за ними. Онъ не рѣшился даже окликнуть ихъ и спросить, что они задумали и куда отправляются темной ночью съ подстилками для спанья — и съ зимними халатами, которые они тоже зачѣмъ-то захватили съ собой. Онъ тихо стоялъ — одинъ съ своей страшной мыслью о медвѣдѣ — съ застывшей гримасой изуродованнаго рта. прикрывая рукой свой ободранный черепъ.

Огонь разгорался сильнѣе и ярко освѣщалъ внутренность избы.

Тогда Кейра увидѣлъ, что много подстилокъ исчезло. Постель Риме была пуста, постели Пьеттара и Антариса тоже, и Кейра сейчасъ же вспомнилъ Туде, снесшаго свою подстилку въ лодку, и какъ онъ спросилъ его, куда онъ собрался ѣхать.

Намѣреніе, возникшее у него вмѣстѣ съ остальными, исчезло послѣ суроваго отвѣта Іиско, и къ тѣхъ поръ онъ больше всего думалъ объ огнѣ. Онъ былъ нужнѣе многаго другого. Но теперь, замѣтивъ, что всѣ постели пусты. Кейра вдругъ понялъ, что они уѣхали. Всѣ они повиновались своей первой мысли: уѣхать — искать учителя.

Кейра не видѣлъ, что нѣкоторыя подстилки все же остались, постели Маріи. Іиско и Туэмми не были пусты. Онъ даже не взглянулъ на короткую постель безногаго Яоны въ углу у печки.

Ему представилось, что всѣ уѣхали, и онъ остался одинъ. Никого нѣтъ. Онъ прислушался, но услыхалъ только трескъ огня.

Страхъ, пронизавшій его при мысли о предполагаемомъ намѣреніи Пьеттара и Антариса, обратился совсѣмъ на иное. Онъ уже не думалъ о томъ, чтобы что-нибудь могло угрожать уѣхавшимъ. Вмѣсто этого онъ подумалъ, что онъ самъ подвергается опасности — при этомъ онъ, конечно, подумалъ о медвѣдѣ — и отблескъ огня и тѣни, танцевавшія вокругъ него, въ безмолвіи рисовали ему самыя страшныя картины, какія онъ могъ себѣ представитъ. Ему вдругъ показалось страшно темно въ избѣ — надо подбросить еще дровъ въ печь. У двери лежала цѣлая вязанка. Онъ принесъ ее и побросалъ всѣ полѣнья въ огонь. Но ему все еще казалось недостаточно свѣтло — и недостаточно тепло. Онъ дрожалъ отъ страха и искалъ, что бы еще сжечь. Онъ зналъ, что за дверью лежать дрова, заготовленныя на ночь — цѣлая куча. Подкравшись къ двери, онъ выглянулъ наружу. Отблескъ огня освѣщалъ маленькое пространство, но за нимъ тьма стояла черной стѣной. Запереть бы входъ — но онъ не рѣшался сходить за дверью. Входъ въ избу затворялся не обыкновенной дверью на петляхъ, а просто пригнанными и сколоченными досками, которыя приставлялись зимой и на ночь къ входу, на день же эту дверь, относили на порядочное разстояніе отъ избы. На ней чистили рыбу для солки. Хорошо бы все-таки принести ее. Кейра шагнулъ изъ избы, чтобы достать хоть охапку дровъ, посейчасъ же отступилъ, испугавшись темноты. Пойти развѣ съ головешкой? Она будетъ свѣтить и можетъ отпугнуть то, чего онъ боялся — и что, въ образѣ медвѣдя, заключало въ себѣ всѣ мыслимые для него страхи. Правда, огонь можетъ въ то же время выдать его притаившейся опасности, но Кейра все-таки подошелъ къ очагу, вынулъ головню и вышелъ съ нею изъ избы.

Дрова лежали возлѣ двери. Чтобы взять охапку, ему пришлось положить головню на землю. Тогда она стала гаснуть, и ему показалось, что она совсѣмъ не свѣтитъ. Онъ побоялся оставитъ ее здѣсь, а схватилъ и поспѣшно побѣжалъ къ избѣ. Остановившись у порога, онъ бросилъ головню подальше отъ избы. Она упала съ трескомъ. Кейра съ минуту стоялъ, напрягая слухъ. Но ничего не было слышно. Тогда онъ вдругъ подбѣжалъ къ очагу и сталъ хватать горящія дрова, полѣно за полѣномъ, и разбрасывать ихъ изъ избы во всѣ стороны. Стало совсѣмъ свѣтло. И онъ рѣшилъ, что теперь можно сходить за дверью. Но сначала надо принести дровъ. При свѣтѣ огня онъ спокойно вышелъ изъ избы и принесъ нѣсколько охапокъ. Потомъ отправился за дверью. Она лежала почти у самаго берега. Кейра захватилъ нѣсколько большихъ головешекъ и пошелъ, бросая ихъ одну за другою передъ собою. Бросивъ послѣднюю, онъ увидѣлъ дверь. До нея было еще нѣсколько шаговъ — почти въ полной тьмѣ, но Кейра осмѣлѣлъ отъ вида огня и оттого, что до сихъ поръ съ нимъ ничего не случилось, и пошелъ.

На двери лежала цѣлая куча рыбы. Должно быть, она лежала уже дня два. Всѣ были слишкомъ взволнованны, чтобы заниматься своими дѣлами, и рыба ужъ начала пахнуть. Кейра столкнулъ ее ногой и вскинулъ дверь на плечо. Въ ту же секунду она вывалилась у него изъ рукъ и упала, а онъ побѣжалъ, какъ безумный — прямо въ темноту.

Кто то стоялъ надъ нимъ — въ ту минуту, какъ выскользнула дверь, онъ былъ убѣжденъ, что опасность, которой онъ боялся, уже настигла его.

Онъ почувствовалъ это въ краткое мгновеніе, когда стоялъ неподвижно, держа поднятую дверь. Сначала онъ услышалъ какой-то звукъ въ темнотѣ за освѣщеннымъ пространствомъ. Стонъ или рыданіе. Словно пыхтѣнье медвѣдя — представилось ему. И прежде, чѣмъ дверь соскользнула съ его плеча, онъ услышалъ тяжелые нащупывающіе шаги и увидѣлъ что-то, движущееся какъ разъ въ томъ мѣстѣ, гдѣ отблескъ огня замыкался тьмой.

Что это такое: дѣйствительно ли медвѣдь, или что иное — онъ не успѣлъ даже подумать. Ему было достаточно, что оно есть, и что оно близко.

Онъ забылъ, въ какой сторонѣ находится изба. Не различалъ съ перепугу, гдѣ огонь, и гдѣ мракъ. Въ глазахъ его, куда бы онъ ни повернулся, стоялъ огонь, въ памяти — кровь, и когда онъ побѣжалъ въ сторону, куда его толкнула въ своемъ паденіи дверь, у него было только одно ощущеніе — что онъ долженъ бѣжать.

То, отъ чего онъ бѣжалъ, гналось за нимъ. Онъ не смѣлъ обернуться и взглянуть — въ пору было только сторониться отъ камней, которые онъ могъ различить, только почти ужъ наткнувшись на нихъ — но слышалъ, какъ тяжелые шаги ускорились, когда онъ побѣжалъ. И они все приближались. Ихъ сопровождалъ пыхтящій звукъ, напоминавшій ему о величайшемъ ужасѣ его жизни.

На опушкѣ ближняго лѣса Кейра наткнулся на дерево. Онъ не ушибся, но это измѣнило направленіе его бѣга, и въ темнотѣ онъ услышалъ, какъ шаги преслѣдователя прошуршали мимо. Потомъ они сразу смолкли, и Кейра подумалъ, что медвѣдь, должно быть, остановился и сейчасъ повернетъ къ нему.

Онъ вдругъ увидѣлъ, что убѣжалъ на большое разстояніе отъ освѣщеннаго мѣста, и изба съ свѣтившимъ изъ нея огнемъ показалась ему такой надежной и спокойной. Ужасъ почти парализовалъ его, но онъ собралъ послѣднія силы, чтобы все-таки вернуться туда. Сердце билось отъ страха, а отъ быстраго бѣга кололо въ бокъ, но онъ все же побѣжалъ къ свѣту, спасая свою жалкую жизнь.

Подбѣжавъ къ избѣ, онъ опять услышалъ за собой шаги — такіе же твердые, тяжелые. Онъ подумалъ, что они остановятся у границы огня, но они подошли къ нему совсѣмъ вплотную, и когда онъ упалъ, споткнувшись на порогѣ, что-то потянуло его за полу халата.

Онъ въ ужасѣ закрылъ глаза и замеръ на мѣстѣ. Должно быть, пришелъ его конецъ. Шаги и пыхтѣнье раздавались совсѣмъ рядомъ съ нимъ. Онъ поднялъ руки, прикрывая свой черепъ, и вдругъ — услышалъ голосъ Туэмми.

— Они уѣхали.

Тогда Кейра вскочилъ и схватился обѣими руками за голову.

Передъ нимъ стоялъ Туэмми. Значить, за нимъ гнался Туэмми. Должно быть, онъ бѣжалъ тоже отъ медвѣдя — отъ той же опасности, что угрожала Кейрѣ.

Туэмми пыхтѣлъ, тяжело отдуваясь, но въ то же время громко всхлипывалъ, и слезы двумя быстрыми ручейками стекали по его щекамъ.

Кейра почувствовалъ себя такимъ сильнымъ и большимъ по сравненію съ маленькимъ дурачкомъ. Онъ могъ даже защитить его. Но когда, еще полумертвый отъ страха, онъ обнялъ Туэмми, онъ думалъ все же больше о томъ, что теперь онъ уже не одинокъ.

Опасность, конечно, еще грозила — онъ боязливо глянулъ въ дверь, каждую минуту ожидая увидѣть за порогомъ медвѣдя — но теперь съ нимъ было существо, къ которому онъ могъ прижаться — человѣкъ изъ плоти и крови, какъ онъ самъ — человѣкъ, прислушивающійся и боящійся вмѣстѣ съ нимъ.

Пламя ярко пылало въ очагѣ, двое покинутыхъ сидѣли молча, обнявшись.

Туэмми, въ слезахъ сидѣвшій на берегу и слышавшій, какъ уѣхали Пьеттаръ и Антарисъ, всталъ какъ разъ въ ту минуту, когда Кейра началъ выбрасывать изъ избы горящія полѣнья. Онъ видѣлъ, какъ Кейра подошелъ къ двери и поднялъ ее. Туэмми направился къ нему. Но вдругъ Кейра бросилъ дверь и побѣжалъ прочь. И Туэмми, не понявшій, почему онъ побѣжалъ, сообразилъ все же, что, должно быть, есть какая-нибудь опасность, и устремился за Кейрой.

Испугъ Кейры заразилъ и его. Къ тому же онъ не понималъ, зачѣмъ снаружи разложено столько огней.

Одинъ разъ сгорѣла юрта, въ которой находился и онъ, и событіе это ярко рисовалось въ его памяти всякій разъ, какъ онъ видѣлъ разсыпанные горящіе угли. Онъ пугался и сейчасъ же думалъ о не счастьи — насколько могъ думать, конечно.

Сначала, когда онъ только что погнался за Кейрой, страхъ былъ не такъ великъ. Онъ не зналъ, что ему грозить. Видѣлъ только, что Кейра бѣжитъ, и бѣжалъ за нимъ. Но пока они бѣжали, страхъ, отъ котораго бѣжалъ Кейра, заразилъ и Туэмми, и онъ почувствовалъ несказанный ужасъ, который всегда испытываетъ человѣкъ, въ моментъ опасности бѣгущій позади всѣхъ.

Покинутый на берегу, онъ дрожалъ отъ озноба, но теперь этотъ ознобъ смѣнился ощущеніемъ леденящаго холода, и каждый сообщалъ другому свой страхъ, и ни одинъ не зналъ, что дѣлать.

Ни одинъ не смѣлъ выйти за дверь. Ни одинъ не смѣлъ принести дровъ, или отступить на шагъ дальше отъ огня, чѣмъ другой, или взглянуть на тьму, стоявшую у порога — на ужасъ, могущій выглянуть оттуда.

Оружія у нихъ не было, а если бы и было, они не посмѣли бы прикоснуться къ нему.

Они искали защиты только у огня.

И вдругъ огонь началъ гаснуть. Вначалѣ они этого не замѣтили. Ужасъ слишкомъ крѣпко держалъ ихъ въ своихъ когтяхъ. Но когда трескъ смолкъ, они сразу увидѣли новую опасность.

Глаза ихъ искали другъ друга — и чего-нибудь, что можно было бы сжечь.

Оба принуждали себя пойти къ двери — за дровами. Но не могли сдѣлать и шага, и каждый думалъ, что — можетъ быть, пойдетъ другой. Но другой тоже не шелъ.

Тогда Кейра увидѣлъ два полѣна, служившихъ изголовьемъ Антарису. Они были теперь непокрыты, такъ какъ Антарисъ унесъ подстилку.

Устремивъ испуганный взглядъ на дверь, онъ подкрался къ постели Антариса и швырнулъ полѣнья въ огонь. Онъ вспыхнулъ ярче, и оба успокоились на время. Но понимали, что этого хватитъ не надолго. Обыскавъ всѣ постели, они нашли еще съ десятокъ полѣньевъ. Пока они горѣли — страшно быстро, казалось имъ — они стояли передъ огнемъ съ пылающими лицами и ноющими отъ холода спинами. Усталость одолѣвала ихъ, но они не могли сидѣть отъ тревоги и чувствовали, что должны держаться какъ можно ближе къ огню.

Но сталъ гаснуть и этотъ огонь.

Они искали повсюду между кожами и сѣтями, но не находили ничего, что можно было бы сжечь.

У стѣны стояли два весла. Они принадлежали Риме.

Кейра долго смотрѣлъ на нихъ, вертѣлъ въ рукахъ, потомъ отошелъ.

Туэмми тоже, всхлипывая, поглядывалъ на весла.

Вдругъ Кейра подошелъ опять, взялъ одно весло и сунулъ его въ огонь.

Туэмми слѣдятъ за его движеніями и пересталъ плакать.

Когда весло сгорѣло до половины, въ очагѣ не оставалось уже ничего, кромѣ жалкой второй половинки. Остальныя дрова превратились въ уголь. Кейра бросилъ въ очагъ другое весло.

Такъ прошла половина ночи.

Они хватали все, что можно было сжечь — даже больше, чѣмъ можно, думали они всякій разъ, находя что-нибудь новое.

То, чего за минуту они не рѣшались взять, годилось въ слѣдующую. Въ огонь попали пара лыжъ, стулъ Іиско — у него одного былъ стулъ — палка, валявшаяся на полу.

Когда Кейра бросилъ въ огонь послѣднее, хворостину, которой онъ мѣшалъ въ очагѣ, они долго стояли молча. Они не догадались, что можно сжечь оставшіяся шкуры, и стояли, безпомощно ожидая наступленія темноты.

И вотъ трескъ снова смолкъ. Пламя становилось все тусклѣе, и отблескъ его уже не игралъ на стѣнахъ. Угли покрылись пепломъ, и головешки разсыпались и повалились. Они тоже повалились, обнявшись, въ уголъ, у очага. И тьма обступила ихъ. Тьма долгихъ сѣверныхъ ночей, сковывающая робкихъ людей несказаннымъ ужасомъ.

Сначала она ступила въ дверь и остановилась, въ сторонѣ отъ отблеска очага, какъ тѣнь — предвѣстіе того, что ожидало ихъ обоихъ снаружи. Потомъ шагнула дальше. Она пробиралась по половицамъ, бросая тѣни тамъ, гдѣ недавно игралъ огонь. На стѣны и на потолокъ — подъ балками.

Они не смѣли взглянуть наверхъ — оттуда могло упасть на нихъ что-нибудь. Заползали только въ уголъ, какъ можно глубже, и одинъ дрожалъ страхомъ другого.

Тьма становилась все плотнѣе. Гримаса Кейры становилась все неподвижнѣе, а слезы Туэмми все обильнѣе.

И такъ они сидѣли, словно окаменѣвъ, въ ожиданіи разсвѣта.

Когда первая полоска занимавшейся зари пробилась сквозь дымоходъ, Туэмми прервалъ молчаніе.

— Они уѣхали, — шепнулъ онъ.

И оба сразу почувствовали, что настаетъ день, и что имъ тоже надо ѣхать.

Почему — отъ страха ли, отъ медвѣдя ли, сторожившаго Кейру, отъ голода ли, терзавшаго Туэмми, или же для того, чтобы найти учителя — объ этомъ они не думали. Они просто должны были уѣхать.

Собравъ, что нашли изъ своего имущества, они захватили съ собой рыбы и отправились на берегъ.

Ласка, на разсвѣтѣ выползавшая изъ-подъ полу красть рыбу, не увидѣла въ этотъ день въ избѣ ни одного человѣка и не нашла рыбы.

XIX.

Панна глухой лопарь съ сѣвернаго берега — приготовился къ субботѣ.

Было уже почти утро, а ему предстояло проѣхать порядочное разстояніе до острова. Сѣти его были развѣшаны, рыба послѣдняго улова посолена, и, отъѣзжая отъ своей юрты, онъ думалъ о чудесахъ прошедшей субботы.

О томъ, какъ онъ тогда пріѣхалъ и запоздалъ — что онъ слышалъ отъ Яоны, и какъ потомъ явился самъ учитель — шествуя по іводѣ.

Лопаръ съ сѣвернаго берега любилъ бесѣдовать съ собой мысленно и жестами. Другіе люди могли бесѣдовать и не только съ самими собой — для него же это было недоступно. Глухота лишала его возможности слышать отвѣты другихъ, а его самого дѣлала одинокимъ. Потому то онъ и жилъ отшельникомъ, въ сторонѣ отъ людей.

Картина появленія учителя четко рисовалась въ его памяти. Стоя въ лодкѣ и отталкиваясь весломъ отъ своего берега, онъ чувствовалъ себя такимъ великимъ и превознесеннымъ въ своемъ одиночествѣ — вѣдь онъ видѣлъ самъ, какъ пришелъ учитель — и шевелилъ протянутой рукой, словно готовясь полетѣть — словно позабывъ, что у него подъ ногами дно лодки, и воображая, что онъ тоже можетъ ходить по водѣ.

Всю недѣлю онъ мысленно готовился къ этой субботѣ. Случившіяся въ прошлый разъ чудеса то и дѣло заставляли его выпускать изъ рукъ работу и задумываться.

Многихъ словъ изъ проповѣдей Іиско онъ не слыхалъ изъ-за своей глухоты, и потому самъ дополнялъ образовавшіеся пробѣлы.

То, что случилось тамъ, на островѣ, только начало. Въ душѣ онъ ждалъ новыхъ чудесъ, — не зналъ только, какихъ — и, подъѣзжая къ острову, въ свѣтѣ разгорающагося дня, то и дѣло оглядывался, не увидитъ ли онъ опять человѣка, идущаго по водѣ, гдѣ-нибудь возлѣ берега.

Но онъ никого не увидѣлъ, а, повернувъ къ тому мѣсту, гдѣ обыкновенно стояли другія лодки, выронилъ отъ изумленія весло. Собственно, онъ только разжалъ руку, но это не проходить даромъ, и весло выскользнуло изъ уключины. Онъ не замѣтилъ этого. Еслибъ онъ обладалъ слухомъ, онъ бы прислушался. Но онъ могъ ждать помощи только отъ своихъ глазъ и, вставая посмотрѣть, хорошенько протеръ ихъ кулаками.

— Ну да! Тутъ нѣтъ никакихъ лодокъ!

— Нѣтъ, — вотъ, четыре. Но вѣдь это же не лодки — по сравненію съ тѣмъ, сколько ихъ бывало всегда. По меньшей мѣрѣ, двадцать. Правда, пастухи ужъ ушли на востокъ съ своими оленями, и онъ очень рано выѣхалъ, чтобы поспѣть раньше другихъ, жившихъ на материкѣ, но здѣшнія лодки должны бы быть на мѣстѣ. Да и на озерѣ пора бы ужъ показаться кое-кому изъ ѣдущихъ съ материка.

Лопарь съ сѣвернаго берега обернулся и зорко всмотрѣлся въ пелену воды. Въ сѣрой утренней мглѣ онъ сразу разглядѣлъ ослѣпительно бѣлую, короткую полоску. Это килевыя волны, встающія позади прошедшей лодки.

Полоска виднѣлась вдалекѣ, въ западномъ направленіи, но, вглядѣвшись попристальнѣе, Панна разсмотрѣлъ и самую лодку. Въ ней ѣдутъ двое. Но они ѣдутъ на западъ. Онъ удивился — куда же они поѣхали? Но тутъ же сообразилъ, что, должно быть, что-нибудь случилось. Ночью не было видно сигнальнаго огня, который Іиско всегда зажигалъ на вершинѣ горы, когда по вырѣзываемымъ на своей палкѣ ежедневнымъ отмѣткамъ узнавалъ, что завтрашній день будетъ суббота.

Ужъ не случилось ли что-нибудь — лопарь съ сѣвернаго берега не могъ себѣ представить, что бы это могло быть — помѣшавшее Іиско зажечь огонь? Можетъ быть, они перестали зажигать огонь съ тѣхъ поръ, какъ пришелъ учитель? Но бѣлый дымокъ то вѣдь былъ!

Панну охватила безотчетная тревога. Несмотря на глухоту, ему показалось, что на островѣ стоитъ мертвая тишина. Не видно было ни одного человѣка, изъ избы не вился дымъ — а вѣдь ночи стали холодныя — и все было такъ неподвижно. Панна собрался съ духомъ. Надо выйти на берегъ, и посмотрѣть. Тутъ онъ хватился потеряннаго весла. Кое-какъ дѣйствуя другимъ, онъ догналъ его, потомъ подъѣхалъ къ берегу. Но тутъ снова остановился. Ему было жутко. Чутье говорило ему, что здѣсь что-то неладно. Онъ сейчасъ же почувствовалъ себя одинокимъ здѣсь — совсѣмъ по другому, чѣмъ бывалъ въ долгіе дни и ночи въ своей юртѣ на сѣверномъ берегу. Онъ оглянулся на лодку, замѣченную вдалекѣ. Она какъ будто повернула съ востока къ берегу и наискось скользила мимо острова. Панна вдругъ взмахнулъ веслами и поплылъ за той лодкой.

Она отошла, къ южному берегу, и когда онъ настигъ ее настолько, что съ нея услыхали бы его окликъ, солнце стояло уже высоко въ небѣ.

Панна поднялъ весла и обернулся, чтобы крикнуть и посмотрѣть, кто это. Незнакомыхъ людей въ Нуоньясѣ не было.

Другая лодка уже остановилась, и Паннѣ незачѣмъ было кричать. Вмѣсто этого онъ всмотрѣлся въ сидящихъ въ лодкѣ. Это были Кейра и Туэмми, и Панна сейчасъ же задался вопросомъ—что они могутъ дѣлать въ эту пору дня на озерѣ.

Сѣтей тамъ у нихъ не могло быть, тамъ очень глубоко здѣшніе рыбаки забрасывали сѣти только на мелкомъ мѣстѣ. И, какъ бы тамъ ни было, зачѣмъ они ѣдутъ на западъ? На секунду ему вспомнился Алитъ, котораго они отвезли на западъ въ прошлую субботу. Можетъ быть, опять, кто-нибудь умеръ? Но тутъ онъ снова привсталъ въ лодкѣ и забылъ несообразность своей послѣдней мысли.

Спросить Паннѣ не пришло въ голову. Онъ такъ рѣдко слышалъ отвѣты. Но зато видѣлъ онъ отлично. Когда жители Большого Острова тянули неводъ, Панна лучше всѣхъ по движенію струй опредѣлялъ, какая рыба запуталась въ сѣти.

Онъ вопросительно устремилъ широко раскрытые глаза на лодку и на лежавшія въ ней вещи. Куда же это они собрались?

Потомъ взглянулъ на Кейру — и, не понявъ ничего по его липу, посмотрѣлъ на Туэмми.

Прочесть отвѣтъ по тлазамъ дурачка онъ не могъ, но губы его шевелились, какъ у лепечущаго въ испугѣ ребенка, и по губамъ Панна прочиталъ то, что Туэмми шепталъ все время:

— Они уѣхали… они уѣхали…

Онъ глядѣлъ на Панну, словно считая себя въ чемъ то провинившимся, и слова эти безъ перерыва сходили шопотомъ съ его губъ.

Лопарь съ сѣвернаго берега переводилъ взглядъ съ одного на другого.

— Кто же уѣхалъ?

Онъ сейчасъ же подумалъ объ учителѣ — просто потому, что онъ пришелъ въ прошлую субботу, и вдругъ крикнулъ прямо въ ухо Туэмми такъ, что въ тишинѣ откликнулось на берегу, и бѣдный дурачекъ въ ужасѣ привскочилъ на скамейкѣ:

— Куда уѣхалъ учитель?

Но при этомъ въ головѣ его стоялъ образъ не человѣка, уѣхавшаго въ лодкѣ, а человѣка, могущаго въ любую минуту уйти куда угодно по водѣ.

Туэмми пересталъ шептать, онѣмѣвъ отъ испуга. А Кейра всталъ, словно только сейчасъ сообразивъ, чего хочетъ лопарь съ сѣвернаго берега, и протянулъ впередъ руку. Сначала онъ показалъ на островъ. Потомъ повернулся въ полъоборота, показалъ куда-то, потомъ опять на островъ, и въ заключеніе покачалъ головой.

Тогда Панна понялъ, что учитель могъ уѣхать куда угодно, и что эти двое ничего не знаютъ.

Ухватившись рукой за бортъ ихъ лодки, онъ подтянулъ ее къ себѣ и перешелъ къ носу, гдѣ стоялъ Кейра. Потомъ крикнулъ.

— Куда вы ѣдете?

И Кейра, знавшій, что Панна иногда слышитъ вблизи, наклонился и крикнулъ въ отвѣтъ:

— Искать.

Тогда Панна всталъ посмотрѣть.

Онъ понялъ мысль Кейры и былъ готовъ искать вмѣстѣ съ ними. Онъ понялъ, что учителя уже нѣтъ на островѣ, и, все еще видя передъ глазами случившіяся въ прошлую субботу чудеса, зорко оглядывался но сторонамъ, ожидая, какъ и тогда, когда подъѣзжалъ къ Большому Острову, не увидитъ ли онъ все-таки гдѣ-нибудь учителя, идущаго по водѣ.

Тѣ двое гребли все утро наугадъ. На зарѣ; поднялся туманъ. Сперва они плыли прямо, къ южному берегу только для тою, чтобы быть какъ можно дальше отъ острова, но потомъ, подъѣхавъ къ нему, Кейра вспомнилъ своего медвѣдя, и они опять выплыли на середину озера. Возлѣ берега было слишкомъ опасно.

Никто изъ нихъ не зналъ, куда ѣхать, — потому что Туэмми, хотя и слышалъ, куда поѣхали другіе, не въ состояніи былъ сообразить направленіе.

Вдругъ лопарь съ сѣвернаго берега показалъ на западъ.

Они не увидѣли тамъ лодки, да и не ожидали увидѣть. Панна указывалъ на островъ мертвыхъ, но не на самую скалистую шхеру, а на островокъ съ соснами.

Кейра и Панна оба стояли неподвижно отъ изумленія, и Туэмми тоже привсталъ съ своей скамейки.

Они не видѣли этого раньше — островъ все время былъ окутанъ утреннимъ туманомъ — но какъ только дошедшее сюда солнце освѣтило его, Панна увидѣлъ.

Надъ островкомъ поднимался столбъ дыма — а Панна навѣрное зналъ, что съ тѣхъ поръ, какъ помнили себя жители Нуоньяса, никто не видѣлъ дыма на островѣ мертвыхъ.

Сперва всѣмъ стало жутко, и представилось, что міръ сейчасъ разрушится — извѣстный имъ міръ — воды Нуоньяса и окружныя горы. О томъ, что случилось съ ними, когда явился учитель — о его чудесахъ — о томъ, какъ онъ шелъ по водѣ — у нихъ было время подумать. Это была возможность, предсказанная проповѣдями Іиско. Но развести огонь на островѣ мертвыхъ — въ тихій день, когда никто не могъ быть заброшенъ туда бурей — это была невозможность. Это было событіе, столъ страшное для нихъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ настолько огромное и еще настолько отдаленное, что они еще не могли испугаться. Притомъ же у нихъ сразу возникъ вопросъ, не имѣетъ ли этотъ дымъ отношенія къ непонятному исчезновенію учителя. Нуоньясъ не такое большое мѣсто, чтобы два событія, происшедшія на немъ, могли не соприкасаться другъ съ другомъ.

Безмолвную нерѣшительность нарушилъ Панна. Онъ долженъ былъ удостовѣриться. Если не видно лодокъ, то навѣрное это имѣетъ какую-нибудь связь съ дымомъ — рѣшилъ онъ. Передъ глазами его громоздились картины, которымъ онъ не видѣлъ ни начала, ни конца. Необходимо было взглянуть на нихъ поближе. И, взявшись за весла, онъ сталъ грести къ западу.

Кейра съ минуту посмотрѣлъ на дымъ, потомъ на Панну, и опять на дымъ. Потомъ тоже взялся за весла и поплылъ за Панной.

XX.

Покаравъ нѣкогда Туде и отнявъ у его лица и языка силу выраженія. Господь взамѣнъ далъ глазамъ его способность видѣть во мракѣ. Поэтому Туде ѣхалъ ночью, не боясь сбиться съ пути.

Въ ущельѣ, гдѣ утесы-близнецы сжимаютъ воды Нуоньяса вокругъ острова мертвыхъ, онъ замѣтилъ по силѣ теченія, насколько далеко онъ отъѣхалъ.

Острововъ онъ не могъ сразу увидѣть — они были слишкомъ далеко — но по привычкѣ поискалъ глазами, въ какомъ они лежатъ направленіи. И, кромѣ того, сообразовался съ теченіемъ.

Можетъ быть, день уже началъ брезжить, когда онъ подплывалъ къ шхерѣ. По крайней мѣрѣ, она предстала передъ нимъ, какъ тѣнь, и вскорѣ онъ услышалъ тихое журчаніе воды вокругъ прибрежныхъ камней.

Онъ пересталъ грести и прислушался. Только изрѣдка глубоко погружалъ весла въ воду, чтобы удержать лодку противъ теченія.

Мысль объ Алитѣ и увѣренность найти его были въ немъ такъ сильны, что онъ ждалъ отвѣта на свои надежды, едва завидѣвъ мѣсто, гдѣ покоился усопшій. Лежитъ ли онъ еще тамъ? Почемъ знать?

Не слыша ничего, онъ подплылъ ближе. И вдругъ — какъ разъ въ ту минуту, когда онъ снова пересталъ грести, чтобы осмотрѣться — передъ нимъ встала живая тѣнь. Тѣнь, представлявшая не очертанія шхеры, а контуру человѣка, стоящаго на каменной глыбѣ.

Туде сейчасъ же подумалъ объ Алитѣ и преисполнился радостнымъ предчувствіемъ того, что нашелъ, что искалъ. И ему стало опять больно, что онъ не можетъ говорить — не можетъ сейчасъ же окликнуть Алита, если это былъ онъ, сказать ему, что это онъ, Туде, что онъ пріѣхалъ за нимъ. Тихими, сильными взмахами веселъ онъ подвигалъ впередъ лодку, все время вертясь на скамейкѣ, чтобы узнать, замѣтилъ ли его Алить. Теперь онъ былъ уже убѣжденъ, что это Алитъ. Кто же еще могъ стоять такъ — на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ онъ оставилъ Алита? Туде уже не думалъ о томъ, куда уходятъ мертвецы, и о томъ, какъ люди въ старину искали ихъ. Объ былъ совершенно увѣренъ. И страхъ остальныхъ передъ островомъ мертвыхъ — ихъ предубѣжденіе и боязнь высаживаться на этотъ берегъ, не угнетали его, — тамъ, гдѣ былъ Алитъ, совершенно безопасно могъ находиться и онъ.

Лодка подошла къ берету. Туде ухватился за выступъ камня и втащилъ лодку между двухъ большихъ камней, чтобы ее не снесло прибоемъ. Потомъ, тихо ступая мягкими башмаками, сталъ подниматься къ вершинѣ.

Человѣкъ наверху стоялъ неподвижно. Молніей пронизала Туде мысль — не стоитъ ли такъ неподвижно человѣкъ, уже переставшій жить на землѣ, и подойдя ближе, онъ видѣлъ яснѣе, и вдругъ остановился, дѣйствительно ли это Алитъ?

Надежда была въ немъ такъ крѣпка, что внутреннее зрѣніе пересилило зрѣніе его глазъ.

Теперь онъ увидѣлъ — съ глазъ его словно упала пелена — что человѣкъ этотъ много выше Алита, и что передъ нимъ — стоитъ самъ учитель.

Отъ изумленія онъ издалъ звукъ — не языкомъ, а откуда то изнутри, звукъ тревоги и удивленія — и тогда человѣкъ обернулся и взглянулъ на него.

Это былъ Вуоле Звѣриная Шкура.

Днемъ онъ пріѣхалъ сюда, а теперь, ночью, взобрался на вершину, ища дорогу, которой ушелъ мертвецъ.

Сначала онъ присталъ къ другому острову. Отлично сознавая, что привлекаетъ его только скалистая шхера, онъ не рѣшился пристать прямо къ ней. А вытащилъ свою лодку на песчаную отмель у другого острова — тихонько, словно боясь вспугнуть кого-то — и осторожно прокрался, хотя и не отъ кого было прятаться — къ обнаженному утесу, ближайшему къ шхерѣ. Утесъ переходилъ въ длинную пологую косу, какъ будто островъ былъ затонувшимъ гигантскимъ звѣремъ, у котораго изъ воды выдавался только загривокъ съ спиннымъ хребтомъ, расходившимся на два отрога.

Солнце уже сѣло, и озеро лежало тихо и неподвижно. На шхерѣ тоже царило безмолвіе. надъ ней не слышно было шелеста вѣтерка, а черныя птицы — по народному повѣрью, птицы смерти — уже улетѣли на зиму. Только у прибрежныхъ камней тихонько журчала вода, и съ шумомъ бились еще не улегшіяся съ прошлой бури волны.

Долго стоялъ онъ на мысѣ — въ колебаніи и не зная, зачѣмъ онъ собственно сюда пріѣхалъ. Вѣдь это же дорога, которой ушелъ мертвецъ — больше онъ не мотъ вспомнитъ ничего.

Шхера, манившая его своимъ яркимъ солнцемъ, уединенностью и прелестью невѣдомаго, была отъ него теперь такъ близко. Его отдѣляло отъ него всего нѣсколько десятковъ саженъ, и, вглядѣвшись въ песчаную отмель, онъ подумалъ, что, вѣроятно, можно перейти туда вбродъ. Но не хотѣлъ итти сейчасъ. Ему гораздо важнѣе было смотрѣть туда, слѣдить — какъ будто онъ ожидалъ увидѣть что-то, что обратится въ бѣгство, если онъ подойдетъ ближе. Но онъ не увидѣлъ ничего.

Скалы и каменныя глыбы неровной грядой окаймляли вершину, и гряда эта не прерывалась тѣмъ живымъ, что создало и обѣщало ему ему внутреннее зрѣніе. Того, что онъ хотѣлъ увидѣть, на что надѣялся — какой-нибудь признакъ дороги, или голосъ, или хотя бы одну изъ дикихъ птицъ — не видно и не слышно было нигдѣ. И слова охватило его разочарованіе обманутаго ожиданія.

Все казалось ему такимъ громаднымъ и заманчивымъ издали — и такимъ неузнаваемымъ и горестно ничтожнымъ, когда онъ подходилъ ближе. Но, можетъ быть, онъ подошелъ еще недостаточно близко?

Въ это время стали спускаться сумерки — съ неизбѣжно слѣдующей за ними ночью. А съ ними пришелъ и холодъ, и Вуоле почувствовалъ, что онъ голоденъ.

Когда онъ думалъ о голодѣ въ послѣдній разъ? Онъ пошелъ къ лодкѣ поискать, не найдется ли тамъ чего-нибудь поѣсть.

Взглянувъ на безплодный и пустынный островъ своими голодными глазами, онъ увидѣлъ его совсѣмъ инымъ, чѣмъ когда съ томленіемъ смотрѣлъ на него съ Большого Острова, и вдругъ передъ нимъ явилась совершенно другая картина — женщина съ котелкомъ, до краевъ полнымъ рыбы — и онъ не зналъ хорошенько, взманила ли эта картина только его желаніе поѣсть рыбы.

Въ лодкѣ онъ нашелъ нѣсколько рыбокъ и, утоливъ ими голодъ, остался въ лодкѣ. Взоръ его все время былъ устремленъ на шхеру, и онъ прислушивался. Не услышитъ ли все-таки чего-нибудь? Не появится ли человѣкъ, котораго привезли сюда съ Большого Острова?

Крутомъ становилось все темнѣе, и онъ уже не видѣлъ шхеры. Тогда онъ осторожно спустилъ лодку на воду и поплылъ.

Тихонько, осторожно взмахивая веслами и прислушиваясь въ промежуткахъ между взмахами, онъ подплылъ къ шхерѣ и медленно, шагъ за шагомъ, поднялся на крутую вершину.

Жители Большого Острова разсказывали ему, что много людей въ Нуоньясѣ ушли на этотъ островъ и исчезли. Вуоле осматривалъ груды, камней, словно ожидая увидѣть дверь, въ которую прошли мертвецы. Онъ не рѣшался пройти по островку, какъ бы все еще боясь напугать кого-то. Долго стоялъ онъ, напряженно прислушиваясь, но, наконецъ, усталость одолѣла его, и онъ опустился на камень. Онъ все еще продолжалъ прислушиваться съ тѣмъ же напряженнымъ ожиданіемъ — не встанетъ ли передъ нимъ человѣкъ — и странныя картины, словно во снѣ, проходили передъ его глазами. Потомъ онъ опустилъ голову ниже и увидѣлъ настоящій сонъ.

Онъ шелъ по дорогѣ, по которой шелъ уже давно.

Дорога эта лежала передъ нимъ — далеко-далеко, впереди — ровная, широкая и озарённая страннымъ свѣтомъ. Она вела все вверхъ — поднималась на высокую гору и тамъ переходила въ еле замѣтную полоску и терялась въ свѣтѣ, струившемся передъ нимъ. Свѣтъ этотъ манилъ и почти ослѣплялъ его, но всегда освѣщалъ ту часть дороги, до которой онъ еще не дошелъ. По временамъ, когда онъ ускорялъ шаги, чтобы подойти къ нему поближе и погрѣться въ его теплыхъ лучахъ, свѣтъ какъ будто приближался, но въ ту же минуту снова отступалъ отъ него, играя на горизонтѣ, какъ сѣверное сіяніе. И когда свѣтъ отступалъ, Вуоле чувствовалъ, что ему холодно. Свѣтъ, къ которому онъ стремился, который заставлялъ его смотрѣть вверхъ и искать вдали, превращался тогда въ зимнее солнце, безсильное и негрѣющее. Онъ все еще ослѣплялъ его, но манилъ уже не такъ неотразимо. И вдругъ онъ почувствовалъ холодъ и острый голодъ, и непреодолимая сила заставила его обернуться назадъ.

Передъ глазами его, отъ того мѣста, гдѣ онъ стоялъ, — въ безконечную глубь и даль, тоже разстилалась дорога. Это была дорога, по которой онъ пришелъ — никакой другой не было, но теперь она. казалась совсѣмъ иной, чѣмъ раньше, — когда онъ видѣлъ ее передъ собою. Она была уже не ровна и не широка. Она вилась между скалъ и болотъ, и онъ видѣлъ на ней камни, какъ человѣкъ, путешествующій въ горахъ, только сверху видитъ сразу всѣ камни, которые ему съ трудомъ приходилось обходить по одному. Она была не прямая, какъ раньше, а вилась и изгибалась, какъ рѣка на равнинѣ. И свѣтъ не озарялъ ее. Какъ будто мѣстность эта лежала слишкомъ далеко въ глубинѣ. На этой дорогѣ было такъ темно и холодно! Во снѣ она представлялась Вуоле такою же, какимъ однажды онъ видѣлъ фьордъ у взморья, съ извивавшейся по краю берега дорогой, когда солнце скрылось за горами, и Вуоле стоялъ одинъ на краю обрыва.

И теперь тоже позади него все было погружено въ сумракъ и холодъ. Все — за исключеніемъ холма, находившагося отъ него совсѣмъ близко. Онъ прошелъ мимо и не обратилъ на него вниманія, потому что заманчивый свѣтъ вдали ослѣплялъ его.

Только сейчасъ увидѣлъ онъ этотъ холмъ. Онъ стоялъ такъ одиноко среди той мѣстности, гдѣ проходилъ Вуоле. Онъ возвышался надо всѣмъ остальнымъ, и потому волшебный свѣтъ еще озарялъ его. Онъ былъ такъ близко отъ Вуоле и не отступалъ передъ нимъ. Это была единственная вершина, куда онъ могъ дойти — глѣ мракъ и холодъ должны были уступить теплу и свѣту.

Но погналъ его туда все-таки голодъ. Какой это былъ голодъ — онъ не сознавалъ во снѣ, но быстро побѣжалъ, чтобы поскорѣе утолить его. И вдругъ, когда онъ подбѣжалъ къ тому мѣсту, передъ нимъ очутилась женщина съ котелкомъ, до краевъ полнымъ рыбы.

Когда онъ увидѣлъ ее, голодъ его превратился въ страстное влеченіе къ ней, и онъ побѣжалъ во снѣ, какъ никогда не бѣгалъ на яву. Но, подбѣжавъ и уже протянувъ руку, чтобы схватить се, онъ споткнулся на камень и упалъ — въ какой то бездонный мракъ.

Въ этомъ мракѣ онъ очутился мгновенно. Повернувшись на камнѣ, на которомъ уснулъ, онъ протянулъ руку, упалъ — и проснулся.

Въ безпокойствѣ онъ вскочилъ и прислушался. Сначала, потому что сразу не могъ сообразить, гдѣ находится, а потомъ, чтобы узнать, не поднялся ли все-таки кто-нибудь — не возсталъ ли какой-нибудь мертвецъ, чтобы разбудить его.

По мерцанію на водѣ онъ понялъ, что скоро наступить день, но глаза его, сомкнувшіеся передъ волшебнымъ свѣтомъ его сновидѣнія, были еще такъ ослѣплены имъ, что онъ не могъ сразу приспособиться къ темнотѣ.

Онъ стоялъ неподвижно, ожидая только знака, И дождался его. Во тьмѣ передъ нимъ всталъ человѣкъ и заговорилъ съ нимъ, и, заслышавъ звукъ его голоса, Вуоле обернулся и взглянулъ въ глаза человѣку.

Онъ не понялъ ничего изъ того, что говорилъ этотъ человѣкъ, да и не надѣялся понять. Онъ даже не думалъ объ этомъ.

Звукъ, исходящій изнутри этого человѣка, не мотъ принадлежать живому. Вуоле сейчасъ же понялъ это. А взглянувъ въ бѣлое его лицо — юно одно свѣтилось въ темнотѣ — онъ замѣтилъ, что и въ немъ не было жизни.

Это былъ мертвый человѣкъ, возставшій, чтобы разбудить его.

Вуоле совсѣмъ забылъ свой сонъ и свой голодъ. Только ночной холодъ потрясалъ, ознобомъ его тѣло.

Стоя среди камней, съ мерцавшей за нимъ водою, человѣкъ этотъ опять напомнилъ Вуоле того, что лежалъ на берегу на взморьѣ. Но онъ зналъ этого человѣка. Онъ видѣлъ его лицо. Теперь онъ вспомнилъ его — это былъ одинъ изъ жителей Большого Острова, тотъ, что ушелъ до него — по той же дорогѣ, что и онъ, къ тѣмъ, кого другіе люди зовутъ мертвецами.

Онъ не могъ представитъ себѣ, дѣйствительно ли этотъ человѣкъ возсталъ ради него, или же онъ только искалъ ту же дорогу — какъ ушелъ искать ее когда-то другой со взморья — но вдругъ невольно наклонился къ бѣлому лицу и спросилъ:

— Чего ты ищешь?

И Туде — это былъ онъ — не могшій отвѣтить словами, бросился на землю среди камней и обнялъ ноги учителя.

Тогда Вуоле пересталъ понимать — можетъ ли это быть мертвецъ? Онъ стоялъ неподвижно, въ недоумѣніи глядя на распростертаго у его ногъ человѣка.

Между тѣмъ, забрезжилъ разсвѣтъ, утренній туманъ поплылъ надъ шхерой, и въ холодной мглѣ его оба человѣка забыли другъ о другѣ.

То, что дала имъ ночь, съ грезами и чудесами, исчезло съ приходомъ дня, и они были лишь людьми, вмѣстѣ страдающими онъ холода и голода. И они пошли вмѣстѣ.

XXI.

Отъѣзжая отъ берега, Риме зналъ, въ какомъ направленіи ушла лодка Туде, и былъ увѣренъ, что остальныя лодки отправились тѣмъ же путемъ.

Лишившись памяти, Риме не потерялъ способность находить дорогу. Стоило ему разъ проѣхать гдѣ-нибудь при дневномъ свѣтѣ, онъ находилъ этотъ путь и въ самую темную ночь.

Онъ рѣшилъ уѣхать, имущество его лежало въ лодкѣ, и потому онъ гребъ упорно, не спѣша, съ спокойной увѣренностью, что рано или поздно доѣдетъ.

Куда онъ пріѣдетъ — на это онъ не могъ отвѣтить. Ему было достаточно того, что онъ пріѣдетъ туда, гдѣ находятся другія лодки.

И онъ подумалъ, что пріѣхалъ, когда подъ утро проплывалъ мимо островка, выдававшагося изъ пелены тумана верхушками своихъ сосенъ. Надъ соснами вился дымокъ. Должно быть, тамъ люди. И Риме былъ увѣренъ, что люди знакомые. Другихъ въ Нуоньясѣ не было. Онъ зналъ всѣхъ, съ кѣмъ встрѣчался — хотя и не могъ вспомнить ни ихъ именъ, ни гдѣ они живутъ.

Увидѣвъ дымъ, онъ всталъ, чтобы вглядѣться получше. Туманъ лежалъ высоко надъ водой, но Риме все-таки разглядѣлъ, что находится возлѣ острова мертвыхъ.

Съ минуту онъ стоялъ, оцѣпенѣвъ отъ удивленія. Что же могло тамъ горѣть? Впечатлѣніе отъ огня и желаніе найти другихъ были такъ сильны въ немъ, что уничтожили слабое воспоминаніе о томъ, что онъ никогда не слышалъ, чтобы кто-нибудь разводилъ здѣсь огонь.

Нимало не встревоженный безсознательной внутренней борьбой, онъ снова взялся за весла и поплылъ по направленію къ дыму. Ему хотѣлось узнать, что тамъ такое. При этомъ онъ не подумалъ объ уровнѣ воды, а осенью съ каждымъ днемъ повсюду мелѣло, и лодка его скоро врѣзалась въ песчаную отмель.

Риме не умѣлъ браниться и не умѣлъ взывать къ Богу, какъ другіе люди; но когда сердился, слова заклинаній сами собой срывались съ его устъ.

Онъ всталъ и уперся въ дно весломъ. Но лодка врѣзалась въ мель на полномъ ходу, и онъ не могъ сдвинуть ее. Онъ бросился къ другому концу лодки, чтобы сойти съ мели, но и это не помогло. Тогда онъ вылѣзъ изъ лодки. Лодка сейчасъ же поднялась, но тутъ онъ подумалъ, что все равно уже онъ промокъ, и пошелъ вбродъ къ берегу. Онъ вышелъ къ мысу, и туманъ былъ еще настолько густъ, что онъ не могъ различить ничего, кромѣ сосенъ и дыма. Однако, пройдя нѣкоторое разстояніе и завернувъ за уголъ острова, объ увидѣлъ двѣ лодки, лежавшія рядомъ на берегу, и сейчасъ же рѣшилъ, что нашелъ тѣхъ, кого искалъ.

Онъ видѣлъ только двѣ лодки и подумалъ, что въ нихъ пріѣхало, должно быть, нѣсколько человѣкъ, но, пройдя еще нѣсколько шаговъ, онъ увидѣлъ только двоихъ, сидящихъ у огня.

Едва онъ увидѣлъ людей и огонь, какъ его охватила всегдашняя забота—съ нимъ всегда бывало такъ — и, вѣрный своей привычкѣ, онъ использовалъ короткое разстояніе, которое ему надо было, пройти, на то, чтобы собрать хворостъ, попадавшійся на пути.

Потомъ онъ направился къ сидящимъ у огня, подойдя ближе, увидѣлъ, что это учитель и Туде, — и сѣлъ рядомъ съ ними, не говоря ни слова, словно сидѣлъ съ ними все время и только отходилъ ненадолго собрать дровъ.

Они пекли на угляхъ сушеную рыбу. Досталъ ее, конечно, не Туде — онъ все еще былъ охваченъ недоумѣніемъ и страхомъ отъ того; что учитель развелъ костеръ на этомъ островѣ, — но когда рыба очутилась передъ нимъ, и онъ почувствовалъ ея запахъ, въ немъ громко заговорилъ голодъ. Когда же учитель взялъ рыбу и сталъ ѣсть, Туде сначала долго вопросительно смотрѣлъ на него, но, не получивъ отвѣта, тоже взялъ рыбу. И никто изъ нихъ не удивился, что Риме, подошедшій въ эту минуту, взялъ третью.

XXII.

Передъ восходомъ солнца трое сидѣвшихъ у огня людей замѣтили лодку, идущую вдоль берега съ юга, она направлялась прямо къ нимъ, и хотя они съ волненіемъ и слѣдили за ней глазами, ни одинъ не сказалъ ни слова.

Туде молчалъ, потому что не могъ говорить. Вуоле — потому что былъ такъ поглощенъ своими мыслями и ожиданіемъ, что ему нечего было сказать. А Риме, съ трудомъ припоминавшій, что съ Туде, котораго онъ зналъ давно, не стоить говорить, не могъ представить себѣ, чтобы другой, сидящій съ нимъ, могъ отвѣтить.

Но вотъ Туде замѣтилъ, что это знакомая лодка. Взглядъ еще издалека сказалъ ему, что ровные взмахи веселъ — они были такъ вѣрны, что ему даже больно было слѣдить за ними — могли принадлежать только человѣку, лишенному зрѣнія — Антарису — потому что все его осязаніе переходило въ греблю. Туде поднялся отъ огня, чтобы разсмотрѣть получше. Лодка подошла ближе, и онъ увидѣлъ, что у человѣка, сидящаго на кормѣ, бѣлые волосы. Сначала онъ подумалъ, что это самъ Іиско, но потомъ, сообразилъ, что въ лодкѣ ѣдетъ и Антарисъ. Кто же могъ ѣхать съ слѣпцомъ, кромѣ Пьеттара — человѣка, не знающаго недуговъ — котораго Господь испытывалъ лишь преклоннымъ возрастомъ?

Когда лодка причалила къ берегу, Вуоле тоже всталъ. Голодъ его былъ утоленъ, и надежда снова проснулась въ немъ — можетъ быть, эти люди ѣдутъ сюда показать ему дорогу?

Одинъ Риме не всталъ. Онъ ѣхалъ всю ночь, чтобы найти лодки. Двѣ онъ нашелъ, и, увидѣвъ третью, онъ вполнѣ удовлетворился. Въ немъ уже не было удивленія, не дававшаго уснуть его мыслямъ, и онъ не былъ брошенъ одинъ. Онъ утолилъ свой голодъ, огонь согрѣлъ его. И онъ сейчасъ же позабылъ все. Прислонился къ камню и мгновенно заснулъ.

А Пьеттаръ уже вышелъ на берегъ и, словно ища у учителя защиты отъ тайныхъ силъ ночи и своихъ страховъ, — спѣша изо всѣхъ силъ, подошелъ къ нему и бросился къ его ногамъ.

Антарисъ шелъ слѣдомъ за нимъ и, услышавъ, что Пьеттаръ бросился на землю, тоже упалъ рядомъ съ нимъ и схватилъ его за руку. Ему учитель представлялся величественнѣе, чѣмъ остальнымъ, потому что онъ не видѣлъ его своими внѣшними глазами. Онъ только слышалъ то, что другіе съ восторгомъ и трепетомъ разсказывали о чудесахъ учителя, и такъ какъ его воспоминанія о наружности людей изъ того времени, когда глаза его еще были открыты, не давали ему образа, котораго жаждала его душа, то онъ создалъ себѣ изъ камней, унаслѣдованныхъ отъ предковъ, образъ учителя, отвѣчавшій это чувствамъ.

Учитель этотъ вполнѣ соотвѣтствовалъ разсказамъ, которые онъ слышалъ. Онъ былъ высокъ и силенъ. Онъ умѣлъ забрасывать сѣть и грести, какъ и всѣ — только лучше. И онъ совершалъ замѣчательныя чудеса, которыхъ не могли совершать другіе люди — при этомъ Антарисъ съ эгоистической надеждой думалъ о своихъ глазахъ. Іиско разсказывалъ, что учитель въ свое время исцѣлилъ слѣпого. И такъ онъ складывалъ все великое и чудесное, что могъ придумать, и въ окружавшей его тьмѣ образъ учителя выросъ въ свѣтозарную фигуру, которую онъ все время видѣлъ передъ собой.

Для другихъ людей учитель могъ уйти, какъ, приходитъ и уходитъ всякій человѣкъ. Только для Антариса онъ присутствовалъ всегда и всюду иногда въ нѣкоторомъ отдаленіи, когда онъ слухомъ не воспринималъ его близости, но все же передъ внутреннимъ окомъ его онъ рисовался совершенно отчетливо — иногда подавляюще близко, какъ сейчасъ, когда онъ лежалъ на берегу у его ногъ.

Но все-таки — Антарисъ никогда не представлялъ его себѣ иначе, какъ человѣкомъ.

Пьеттаръ лепеталъ у ногъ учителя:

— Учитель, мы хотѣли просить тебя — помочь намъ. Мы хотѣли найти тебя — чтобы ты властвовалъ надъ нами — чтобы ты, — такъ говорилъ намъ Іиско, — вспомнилъ насъ, когда придешь въ твою страну…

Трепетъ, будто трепетъ надежды, охватилъ Вуоле при словахъ Пьеттара.

Еще когда онъ увидѣлъ лодку, и потомъ, когда старикъ, всѣмъ существомъ своимъ, выражая радость, что нашелъ его, спѣшилъ къ нему по берегу, надежда его окрѣпла, а теперь, когда слова Пьеттара проникли въ его сознаніе, онъ почуствовалъ, что этотъ человѣкъ принесъ отвѣтъ на мучившій его вопросъ о дорогѣ.

Но то, что Пьеттаръ упалъ къ его ногамъ, удивило его. Правда, онъ не зналъ, что это означало, но отчасти память подсказывала ему, что точно такъ же упала къ его ногамъ однажды женщина въ лодкѣ — и человѣкъ, пришедшій ночью, тоже — отчасти же онъ чувствовалъ, что оба человѣка, лежавшіе сейчасъ передъ нимъ, пришли сюда для его возвеличенія.

Слова, произнесенныя Пьеттаромъ, звучали въ его ушахъ и замирали, но онъ не думалъ отвѣчать на нихъ, потому что для него они уже заключали въ себѣ отвѣть — какъ всякое слово является отвѣтомъ для человѣка, всегда носящаго въ себѣ безмолвный вопросъ.

Человѣкъ этотъ молилъ о помощи — о томъ же молила и женщина.

Вуоле снова взглянулъ на него, чтобы узнать, какой же помощи ищетъ онъ. Вѣдь ему не грозила никакая бѣда. Чего же ему нужно?

Когда ты придешь въ твою страну, — сказалъ онъ. Можетъ быть, и онъ ищетъ страну — ту страну, о которой говорилъ поморскій священникъ — его собственную страну — куда направлялся онъ самъ?

Можетъ быть, этотъ человѣкъ возсталъ, чтобы показать ему путь? Иначе почему бы онъ заговорилъ о странѣ?

Вуоле поднялъ голову и устремилъ взглядъ вдаль. Солнце разсѣяло туманъ надъ островомъ, и занималось тихое утро. Покрытое рябью озеро уходило къ западу, словно широкая дорога, и чѣмъ выше вздымались на горизонтѣ горы, тѣмъ ярче освѣщало ихъ восходящее солнце.

И недавній сонъ вдругъ вспомнился Вуоле.

Передъ нимъ лежала такая же дорога — ровная и широкая, какъ водная гладь — съ сверкающими вдали высокими вершинами. Онъ видѣлъ ихъ такъ ясно и порывисто обернулся, чтобы взглянуть на уже пройденный путь — на холмъ, манившій его тепломъ и женщиной.

Теперь, когда у нотъ его лежали двое стариковъ, онъ узналъ женщину, явившуюся ему во снѣ. Это она упала къ его ногамъ въ лодкѣ и молила о помощи.

Какъ, проснувшись, мы лишь постепенно припоминаемъ видѣніи, посѣтившія насъ во снѣ, такъ и передъ Вуоле образы его сновидѣній вырисовывались все отчетливѣе. Онъ видѣлъ передъ собой широкую дорогу и понималъ, что никогда не достигнетъ до ея далекаго свѣта. И, какъ во снѣ женщина стояла одна надо всѣмъ, мимо чего онъ прошелъ, такъ и теперь онъ снова увидѣлъ передъ собой женщину, молившую его о помощи въ лодкѣ, когда онъ ударилъ напавшаго на нее человѣка.

За что онъ ударилъ его — Вуоле теперь не зналъ. Ему было достаточно, что тогда онъ зналъ, что долженъ ударить его. Онъ припомнилъ случившееся въ тотъ день не изъ-за этого человѣка, а потому, что женщина, лежавшая передъ нимъ тогда въ лодкѣ, была та самая, что звала его во снѣ. И она молила о помощи, такъ же, какъ этотъ старикъ. Только сейчасъ онъ понялъ, что въ мольбѣ ея было отчаяніе. Что-то такое, что взволновало его именно сейчасъ, когда онъ припомнилъ ея образъ, видѣнный во снѣ. И теперь онъ почувствовалъ, безотчетно, что ея горе въ ту минуту, имѣло что-то общее съ его тоской. Можетъ быть, это чувство явилось у него оттого, что во снѣ она стояла такъ высоко надъ всѣмъ — въ тепломъ свѣтѣ, къ которому рвалась его душа.

Высадившись вначалѣ на островѣ мертвыхъ, и уже въ то время, какъ отъ ѣхалъ, туда днемъ, онъ былъ весь погруженъ въ свои думы о пути, котораго искалъ. Онъ былъ тогда такъ поглощенъ своей мыслью найти ушедшаго человѣка — получить какое-нибудь знаменіе о пути въ иную страну.

И вотъ человѣкъ возсталъ, — человѣкъ, котораго онъ сначала принялъ за мертвеца, потому что лицо его было мертво. А къ утру къ огню его явился еще одинъ, а теперь и эти двое.

Онъ все еще думалъ, что они возстали ради него, и когда старикъ заговорилъ о странѣ, отъ рѣшилъ, что, должно бытъ, это и есть настоящая страна, — но то, что принесли ему съ собой эти люди, не внушало ему желанія итти дальше съ ними.

Вѣдь они пріѣхали оттуда, откуда онъ самъ только что ушелъ. Съ удивленіемъ признавался онъ себѣ, что онъ ихъ знаетъ — и, глядя поверхъ нихъ, онъ уже не думалъ, что они покажутъ ему путь, а удивлялся лишь тому, что среди нихъ не видитъ женщины, всегда бывшей съ ними.

При этой мысли ноздри это расширились, словно онъ припоминалъ, какъ однажды она вышла изъ лѣсу, и словно онъ надѣялся опять почуять ее. Онъ быстро обернулся къ рѣдкому лѣску на островкѣ. Но не увидѣлъ женщины, а вмѣсто нея увидѣлъ еще одну подплывавшую лодку.

И подумалъ вслухъ:

— Вотъѣдетъ еще одинъ…

Люди вокругъ него встали. Туде и Пьеттаръ — посмотрѣть, Антарисъ — послушать то, что другіе видѣли. Одинъ Риме продолжалъ спать сномъ забвенія.

Лодка, которую они замѣтили, была еще очень далеко — она маячила надъ озеромъ совсѣмъ далеко на востокѣ — и прошло много времени прежде, — чѣмъ они увидѣли, что это не одна, а двѣ лодки. Каждый былъ погруженъ въ свои мысли. Всѣ молчали. Но Пьеттаръ, успѣвшій уже нѣсколько успокоиться, вдругъ вспомнилъ объ огнѣ.

Они развели огонь здѣсь — на островѣ мертвыхъ.

Онъ, переводилъ глаза съ одного на другого, и у него захватывало духъ при одной этой мысли.

Подъѣзжая съ Антарисомъ, онъ видѣлъ здѣсь огонь. Увидѣвъ его, онъ сейчасъ же сказалъ себѣ, что имъ надо искать здѣсь, ло ему, никогда не смѣвшему отважиться ни на что, казалось настолько невѣроятнымъ, чтобы кто-нибудь осмѣлился развести огонь на островѣ мертвыхъ, что эта мысль даже не возникла въ его представленіи.

И только теперь онъ вдругъ подумалъ объ этомъ и почувствовалъ, что земля горитъ подъ его ногами.

Насколько зналъ онъ, и насколько знали тѣ, что разсказывали ему въ дѣтствѣ, никто не разводилъ никогда огня въ томъ мѣстѣ, гдѣ лежали мертвые.

Почему этого не дѣлали, почему не смѣли этого дѣлать — Пьеттаръ не зналъ. Это знали тѣ, что жили раньше, раньше тѣхъ, о комъ разсказывали, — думалъ онъ. Это былъ унаслѣдованный законъ — древній запретъ, который никому, конечно, не приходило въ голову нарушать.

Съ ужасомъ смотрѣлъ Пьеттаръ на огонь. Остальные смотрѣли на лодки. Вдругъ онъ нагнулся и одинъ, за другимъ растаскалъ горящіе сучья. Отложилъ ихъ въ сторону и засыпалъ пескомъ. Лучше всего было бы бросить ихъ въ озеро, но на это онъ не рѣшился. Онъ не зналъ воли учителя и, кромѣ того, побоялся тихаго озера — а вдругъ озеро разгнѣвается? Вдругъ оно хлынетъ сразу, чтобы погаситъ огонь, и снесетъ ихъ всѣхъ.

До того, что думаютъ другіе, ему не было никакого дѣла. Онъ былъ старъ — старше всѣхъ — и никто не зналъ, сколько ему лѣтъ. Конечно, онъ боялся учителя и суда, о которомъ проповѣдывалъ Іиско въ своемъ ученіи. Но все это онъ узналъ, когда былъ уже въ преклонныхъ годахъ, и новое ученіе служило только утѣшеніемъ въ одинокой его старости. Оно никогда не могло вытѣснить вѣры, заложенной въ немъ съ дѣтства, и праведность и святость обычаевъ, которыхъ держались его предки, не могла сравняться ни съ чѣмъ изъ того, чему училъ Іиско.

Онъ боялся суда и гнѣва учителя. Но страхъ этотъ былъ ничто передъ ужасомъ, охватившимъ его теперь, когда онъ вдругъ понялъ, что они — должно быть, это учитель — развели костеръ, зажгли огонь, для тепла и для приготовленія простой, житейской пищи, по близости отъ мѣста упокоенія усопшихъ. А вѣра его въ учителя — совершавшаго чудеса, предсказанныя Іиско — была ни такъ слѣпа, чтобы не поколебаться, какъ только учитель оскорбилъ его святыню.

Но пока, гася огонь, Пьеттаръ руководствовался только тревогой и желаніемъ загладить проступокъ.

Туде сейчасъ же понялъ намѣреніе Пьеттара. Онъ наклонился и тоже отбросилъ уголекъ — тихонько и осторожно, словно оба не хотѣли, чтобы учитель понялъ, что они дѣлаютъ.

Въ душѣ Туде переживалъ то же, что и Пьеттаръ, но онъ былъ такъ поглощенъ своимъ страстнымъ желаніемъ найти Алита, что когда учитель зажегъ огонь, онъ не видѣлъ огня, а видѣлъ только учителя. Но теперь онъ увидѣлъ, что огонь горитъ на островѣ мертвыхъ, и понялъ, почему Пьеттаръ погасилъ его. Ужасъ охватилъ и его и мгновенно пересилилъ все остальное. И Антарисъ, внутреннимъ чутьемъ вдругъ понявшій, что остальные встревожены и заняты чѣмъ то важнымъ, невольно нарушилъ молчаніе и спросилъ — не развели ли они огонь.

Онъ еще въ лодкѣ почуялъ дымъ и слышалъ, какъ Пьеттаръ сказалъ, что видитъ учителя у костра, и сталъ правитъ туда, но только въ связи со страхомъ остальныхъ передъ внутреннимъ окомъ его предстала картина огня, горящаго на островѣ мертвыхъ. Онъ не могъ помочь имъ — его руки не выносили жара. Онъ только стоялъ въ бездѣйствіи, дрожа всѣмъ тѣломъ, а Вуоле, услышавъ его вопросъ, отвелъ глаза отъ приближавшихся лодокъ и повернулся въ его сторону.

И сразу его охватило изумленіе — что такое они дѣлаютъ съ огнемъ? — но отчасти онъ уже не чувствовалъ въ эту минуту холода, отчасти же туманъ, окутавшій его умъ, мѣшалъ ему опредѣленно думать о другихъ. Но Риме, промокшій во время перехода вбродъ, во снѣ почувствовалъ, что ноги его коченѣютъ, и проснулся.

Съ минуту онъ смотрѣлъ, окаменѣвъ отъ холода и удивленія, на то мѣсто, гдѣ недавно такъ жарко горѣлъ огонь. Теперь тамъ лежало только нѣсколько угольковъ, теплившихся слабымъ, угасающимъ пламенемъ. И съ такимъ же изумленіемъ онъ перевелъ глаза на людей, сидѣвшихъ, склонясь, надъ дымившими затушенными сучьями.

— Они потушили огонь!

Зачѣмъ они это сдѣлали — память не подсказывала ему объясненія, и у него не было терпѣнія поискать его. Онъ забылъ даже, гдѣ находится. Ему было достаточно, что потушили огонь, возлѣ котораго онъ грѣлся во онѣ. И онъ не находилъ для этого поступка никакой причины. Смѣяться надъ спящими было у нихъ не въ обычаѣ. Риме поспѣшно и злобно вскочилъ. Опрокинулъ Туде — Пьеттаръ успѣлъ отбѣжать — и, бормоча всѣ заклинанія и наговоры, какіе зналъ, тщательно собралъ имъ же самимъ принесенный хворостъ — и когда угасавшее пламя снова запылало надъ разогрѣтыми вѣтками, съ улыбкой взглянулъ на учителя. Теперь опять все было, какъ надо. Риме снова примостился къ своему камню — и сейчасъ же заснулъ.

Остальные молча стояли вокругъ. Антарисъ не понималъ, что случилось, и прислушивался къ Пьеттару. Но тотъ отбѣжалъ далеко къ берегу и не смѣлъ подойти. Поступокъ Риме былъ для него звеномъ въ цѣпи его размышленій, и онъ старался понять. Почемъ знать, что они тутъ затѣваютъ? Они развели огонь на священномъ мѣстѣ и силой стараются поддержать этотъ огонь. Пьеттаръ считалъ, что умъ его яснѣе, чѣмъ у другихъ учениковъ, и когда кто-нибудь изъ нихъ затѣвалъ что-либо, по его мнѣнію неправильное, онъ сейчасъ же думалъ, что этотъ человѣкъ потерялъ разсудокъ, или же — можетъ быть, согласно ученію Іиско — на него нашелъ нечистый духъ.

Въ эту минуту онъ не могъ отличить ученія Іиско отъ того, чему научился въ дѣтствѣ.

Нечистый духъ, по словамъ Іиско, возставалъ противъ Господа, но для Пьеттара всякій человѣкъ, грѣшившій противъ вѣры, усвоенной имъ въ дѣтствѣ, былъ одержимъ или побуждаемъ нечистымъ духомъ, о которомъ разсказывалъ Іиско.

Одобряетъ-ли учитель поступокъ Риме — онъ вѣдь не сказалъ ни слова противъ — и можетъ ли онъ самъ поддаваться искушенію, этого Пьеттаръ еще не могъ созвалъ.

Онъ вѣрилъ, что они нарушили миръ священнаго мѣста, и это въ данную минуту было для него важнѣе всякой другой вѣры. Но онъ не находилъ опоры для какого-нибудь дѣйствія и не могъ ни на что рѣшиться. Только подошелъ на нѣсколько шаговъ ближе къ остальнымъ. Страхъ заставлялъ его всегда держаться поближе къ людямъ.

Съ этой минуты страхъ охватилъ ихъ всѣхъ. Туде и Антарисъ раздѣляли ужасъ Пьеттара. Вуоле тревожился потому, что не понималъ ихъ, но все же чувствовалъ, что они настроены противъ него. А Риме — тотъ тоже боялся за себя. Тяжелый сонъ крѣпко оковалъ его. Но онъ постоянно просыпался. Тревожно вскакивалъ и подозрительно озирался.

А вдругъ они погасили огонь, и всѣ уѣхали отъ него?

Каждый разъ, замѣчая, что огонь гаснетъ, онъ злобно смотрѣлъ, на остальныхъ и отходилъ собрать хворосту для костра. Потомъ опять засыпалъ до тѣхъ поръ, пока снова не просыпался отъ подозрѣнія и отъ холода, леденившаго его промокшія ноги.

Пьеттаръ, слѣдившій за ено дѣйствіями, рѣшилъ тогда, что нечистый духъ, о которомъ онъ сейчасъ же догадался, всякій разъ будитъ Риме и заставляетъ его поддерживать огонь. Остальные, раздѣлявшіе его ужасъ, чувствовали и вѣрили съ нимъ за одно. Только Вуоле, никогда не видѣвшій близкаго изъ-за того, что искалъ вдали, всѣ свои надежды устремилъ на медленно приближавшіяся лодки.

XXIII.

Днемъ вѣтеръ рѣзко подулъ съ запада и все усиливался по мѣрѣ того, какъ солнце поднималось выше. Къ полудню на озерѣ уже заходили сердитыя волны, и короткій день смѣнился сумерками еще раньше, чѣмъ двѣ лодки, борясь съ волнами и теченіемъ, добрались до островка.

Впереди ѣхалъ Панна. Онъ былъ сильнѣе и выносливѣе обоихъ другихъ вмѣстѣ, и воля его была упорнѣе.

Подъѣхавъ къ берегу, онъ оглядѣлся, ища мѣста, гдѣ бы присталъ. Тутъ онъ могъ пересчитать лодки и разсмотрѣть людей, сидѣвшихъ у костра подъ деревьями. Въ душѣ онъ подивился, что они могучъ здѣсь дѣлать, но, вѣрный своей привычкѣ, не далъ себѣ задуматься надъ этимъ, пока не вытащилъ лодку на берегъ.. Потомъ онъ пошелъ по берегу, а за нимъ двинулись Кейра и Туэмми. Они слѣпо слѣдовали за лопаремъ съ сѣвернаго берега.

У костра никто не шевельнулся имъ навстрѣчу. Всѣ были такъ поглощены своей треногой и угнетены бурной погодой и ощущеніемъ ничтожества жалкаго кусочка земли, на которомъ, находились, не зная сами хорошенько, зачѣмъ.

По мѣрѣ того, какъ протекалъ день, они испытывали все большее разочаровшіе отъ своей бездѣятельности. У каждаго изъ нихъ при отъѣздѣ была надежда. И хотя тѣ, что искали учителя, — и нашли его, они все же не нашли всего того, что искали. Они нашли не того учителя, какого ожидали.

На Большомъ Островѣ онъ стоялъ въ ореолѣ проповѣдей Іиско и на фонѣ чудесъ, которыя они всѣ видѣли.

Здѣсь не было Іиско — нѣсколько разъ въ теченіе дня Пьеттаръ вспоминалъ Іиско и недоумѣвалъ, гдѣ же онъ, — а видъ огня — то, что учитель не почиталъ стариннаго обычая — угнеталъ ихъ и дѣлалъ его такимъ далекимъ и чуждымъ.

Они сидѣли кружкомъ, не смѣя сказать ни слова, и вдругъ появился Панна.

Всѣ знали, что онъ глухъ — всѣ, кромѣ Вуоле. Но если-бы даже онъ и обладалъ слухомъ, никто не подумалъ бы заговорить съ нимъ.

Усталый и согнувшись отъ долгой гребли — когда воды Нуоньяса разыграются въ бурю, то грести втрое труднѣе, чѣмъ въ тихую погоду — подходилъ къ нимъ, лопарь съ сѣвернаго берега,

Глава всѣхъ были устремлены на него, и всѣ — полдня слѣдившіе взглядомъ за его тяжелымъ путемъ — вмѣстѣ съ нимъ ощущали усталость.

Панна переводилъ глаза съ одного на другого, по дольше всѣхъ смотрѣлъ на учителя. Онъ отлично узналъ его и видѣлъ его передъ собою еще такимъ, какимъ онъ былъ, когда поднимался на вершину Большого Острова, и какимъ онъ потомъ, въ будни, за работой, носилъ въ душѣ его образъ, Учитель, жившій въ его представленіи, былъ не совсѣмъ тотъ, котораго создали себѣ другіе, видя его изо дня въ день.

Для нихъ, благодаря общей нуждѣ, онъ уже превратился въ человѣка, который ѣлъ рыбу, какъ они, гребъ въ лодкѣ, какъ они, и, какъ они же, жался къ огню, чтобы согрѣться.

Для лопаря же съ сѣвернаго берега, не видѣвшаго его со дня чуда, онъ былъ человѣкомъ — потому что человѣкомъ онъ былъ и для него — въ присутствіи котораго постоянно совершаются чудеса. Онъ былъ носителемъ незримой силы, которая, по его желанію, превращала воду въ твердую почву подъ его стопами, и каждый день, въ то время, какъ другіе видѣли его согбеннымъ за обычнымъ будничнымъ трудомъ, лопарь съ сѣвернаго берега видѣлъ его передъ собой такимъ же, какъ въ утро той субботы, когда онъ показался имъ всѣмъ такимъ нечеловѣчески большимъ.

Теперь, увидѣвъ его съежившимся среди другихъ, онъ сразу остолбенѣлъ отъ изумленія. Если Панна плохо слышалъ, то тѣмъ лучше онъ видѣлъ, но не хотѣлъ вѣрить сладимъ глазамъ.

Неужели этотъ человѣкъ, дѣйствительно, учитель — тотъ самый нечеловѣчески-большой человѣкъ, появившійся въ утро субботы среди нихъ? Онъ узнавалъ его лицо и всѣхъ, собравшихся вокругъ него — Панна съ недоумѣніемъ оглянулся — гдѣ же Іиско? и все-таки онъ спрашивалъ себя — учитель ли это, и не могъ отвѣтить.

Развѣ святой человѣкъ — котораго ждали тридцать лѣтъ, и который пришелъ властвовать надъ ними — можетъ нарушать святость острова мертвыхъ?

Лопарь съ сѣвернаго берега не боялся, какъ другіе. Не боялся ни темноты, ни дикихъ звѣрей, ни тайныхъ силъ.

Увидѣвъ утромъ дымъ, вившійся надъ островомъ мертвыхъ, онъ тоже не испугался. Но только потому, что не мотъ повѣрить своимъ глазамъ. Это было слишкомъ огромно и необыкновенно, чтобы можно было тутъ мѣрить обычной мѣркой, и, если бы кто-нибудь въ эту минуту спросилъ его, онъ не могъ бы назвать никакой большей невѣроятности, чѣмъ этотъ огонь. Теперь, когда онъ стоялъ передъ дѣйствительностью, стоялъ самъ на заповѣдной почвѣ, могъ вдыхать дымъ и обжечь руку на пламени, огонь этотъ превосходилъ границы его пониманія. И тутъ — въ первый разъ на его памяти — на него напалъ страхъ.

Еще когда, онъ былъ на озерѣ въ лодкѣ, и даже когда онъ приставалъ къ берегу и выходилъ изъ лодки, все было ему слишкомъ непонятно. Можетъ быть, его давила усталость отъ борьбы съ суровой непогодой. Только стоя совсѣмъ у костра, онъ повѣрилъ своими, глазамъ. И насколько невѣроятнымъ казался ему самый огонь, настолько же было для него несомнѣнно, что зажечь его могъ только учитель. Всѣ другіе были слишкомъ ничтожны для такого поступка.

Всѣ они, достигшіе глубокой старости, знали, что среди нихъ когда-то жили люди, созданные для большаго, чѣмъ прочіе. Люди, надѣленные тайной силой. Теперь никто не зналъ въ Нуоньясѣ такого человѣка. Учитель, конечно, былъ для нихъ инымъ, но все же, думая о немъ, они невольно думали и о тѣхъ людяхъ. И, главнымъ образомъ, изъ-за этой скрытой силы.

Лопарь съ сѣвернаго берега зналъ, что никто изъ тѣхъ людей не могъ бы — для него это представлялось совершенно невозможнымъ — зажечь огонь на островѣ мертвыхъ. Онъ былъ увѣренъ, что буря затушила бы тогда этотъ огонь, или дерево не посмѣло бы горѣть, или кремень не посмѣлъ бы дать искру. И теперь, увидѣвъ невозможное осуществившимся, онъ, въ страхѣ своемъ, впалъ въ сомнѣніе.

Нарушилъ ли учитель святость мѣста. — онъ не смѣлъ подумать о томъ, что это можетъ повлечь за собой — или же онъ съ незримой силой своею былъ такъ могущественъ во всемъ, что этотъ огонь — то, что онъ посмѣлъ зажечь его — лишь новое чудо? Но, какъ бы то ни было, это не уменьшало страха Панны. Страха передъ невообразимымъ наказаніемъ и передъ чудесами учителя. Всѣ вопросы, волновавшіе его, замолкли передъ дѣйствительностью, и сомнѣніе и боязнь, сковывавшія и другихъ, заставили и его молча опуститься въ кружокъ сидящихъ у огня.

Кейра ничего не думалъ объ огнѣ. Для него онъ былъ необходимостью, особенно теперь, когда день клонился къ концу. Онъ все еще думалъ о медвѣдѣ и объ опасностяхъ, отъ которыхъ бѣжалъ, а вмѣстѣ съ нимъ припоминалъ ихъ и Тузили и плакалъ объ ужасахъ ночи, когда они сидѣли безъ огня. Но страхъ остальныхъ заражалъ и ихъ, и они тѣснымъ кружкомъ жались къ костру.

Сумерки въ этотъ день были короткія, и тьма наступила быстро.

Вмѣстѣ съ ней ихъ всѣхъ сморила усталость. Не только троихъ, пріѣхавшихъ послѣдними и боровшихся съ бурей, но и тѣхъ, что ѣхали всю прошлую ночь и не спали.

Они привезли съ собой подстилки для спанья и могли бы разостлать ихъ, гдѣ угодно, но не смѣли. Только Риме сбѣгалъ на минуту на берегъ, вытащилъ на песокъ лодку и принесъ свою медвѣжью шкуру, видъ которой всегда ужасалъ Кейру напоминаніемъ о пережитой опасности. Разостлавъ ее возлѣ костра, онъ сейчасъ же погрузился въ сонъ. Вуоле, тоже разбитый отъ усталости, придвинулся къ нему поближе, склонился головой на краешекъ шкуры, и остальные подумали, что онъ тоже заснулъ.

Но онъ впалъ только въ легкое забытье. Усталые глаза его слѣдили за пламенемъ, и оно сейчасъ же улетало отъ него вдаль. Тамъ оно сіяло, какъ тотъ удивительный свѣтъ, тепла котораго онъ искалъ. И когда пламя слабѣло, то и свѣтъ этотъ становился холоднымъ, какъ было въ его сновидѣньи въ прошлую ночь. Тогда онъ чувствовалъ и голодъ, и холодъ, когда же глаза его сомкнулись, и свѣтъ исчезъ, снова передъ нимъ выступила женщина, къ которой онъ бѣжалъ, мучимый голодомъ. Опять она стояла передъ нимъ съ котелкомъ, до краевъ полнымъ рыбой. Во снѣ онъ протянулъ руку къ ней, и сидѣвшіе вокругъ люди съ ужасомъ смотрѣли на эту руку — что такое онъ хочетъ схватить? Но тугъ усталость одолѣла его и онъ тихо заснулъ, уже не чувствуя голода.

Никто изъ сидящихъ не смѣлъ подбросить вѣтки въ огонь. Риме, согрѣвшійся подъ медвѣжьей шкурой, не просыпался.

Вѣтеръ, нѣсколько было утихшій передъ вечеромъ, къ ночи снова разыгрался въ бурю, и волны перекатывались черезъ островокъ. Людямъ казалось, что земля колеблется подъ ними, и что они плывутъ ночью въ утломъ суденышкѣ по разбушевавшемуся морю, готовому каждую минуту поглотить ихъ. Одинъ смотрѣлъ на другого, какъ бы моля о помощи, но никто не рѣшался заговорить. Въ отчаяніи они тупо устремляли глаза на огонь и прислушивались къ урагану, не грозитъ ли имъ еще что-нибудь, и не поразитъ ли ихъ кара за этотъ огонь. Но они не слышали и не видѣли ничего, пока Туде вдругъ не всталъ со стономъ ужаса, который для нихъ былъ страшнѣе всякихъ словъ.

Онъ стоялъ, словно окаменѣлый, вытянувъ голову и поднявъ руки. Ужасъ, горѣвшій въ его глазахъ, дѣлалъ это застывшее лицо еще болѣе неподвижнымъ, и когда остальные посмотрѣли въ направленіи его взгляда, они увидѣли звѣря — чудовище, вынырнувшее изъ волнъ и ползшее къ нимъ по берегу.

Сначала они не знали, что дѣлать, гдѣ искать спасенія. Вскочили, толкаясь и тѣснясь, и жались къ костру, чтобы быть какъ можно ближе къ огню. Потому что теперь могли искать защиты только у него.

Панна, никогда доселѣ не знавшій страха, оцѣпенѣлъ отъ безумнаго ужаса. Вотъ, вотъ оно — наказаніе огнемъ.

Пьеттаръ; убѣжденный, что всѣ его дурныя предчувствія сбылись, забился за слѣпца, стараясь выдвинуть его впередъ и заслониться отъ неминуемой опасности.

Туэмми плакалъ, какъ всегда, думая, что онъ одинъ не понимаетъ.

Только Риме и учитель спали.

Но Кейра, всегда думавшій о медвѣдѣ и вспомнившій прошлую ночь, расхрабрился и привычными руками разворошилъ костеръ, такъ что онъ вспыхнулъ яркимъ полымемъ.

Пламя взвилось на вѣтру и ярко освѣтило все вокругъ, и тогда всѣ съ удивленіемъ увидѣли, что къ нимъ ползетъ Перрокесъ Яона — калѣка.

XXIV.

Полдня и цѣлую ночь плылъ Яона прежде, чѣмъ, изнемогая отъ голода, холода и удара, нанесеннаго ему Вуоле, присталъ къ берегу, неподалеку отъ того мѣста, гдѣ жилъ лопарь съ бухты. Въ этотъ день и въ эту ночь у него было время продумать свою ненависть, и первымъ его словомъ, когда вышедшій изъ юрты лопарь съ бухты увидѣлъ его, былъ вопросъ, не найдется ли у него дерева для крѣпкаго весла. Потому что теперь, больше чѣмъ когда-либо, ему нужно было весло, которое бы не сломалось.

Лопарь съ бухты до смерти перепугался, увидѣвъ Яону, позвалъ жену, и вмѣстѣ они старались вывѣдать у Яоны, что случилось. Они думали, что сегодня суббота, все время ждали этого дня, чтобы опять поѣхать на Большой островъ и увидѣть учителя. Но рѣшили, что въ нетерпѣніи своемъ, должно быть, ошиблись. Какъ они ни глядѣли, сигнальнаго костра въ эту ночь они не увидѣли — бѣлаго дыма отъ нихъ было не видать — и теперь, когда передъ ними очутился Яона, они не знали, что сдѣлать, лишь бы поскорѣе узнать, что же такое случилось.

Но Яону и вообще-то спрашивать было напрасно — а на этотъ разъ въ особенности. Чего онъ не разсказывалъ въ хорошемъ настроеніи, то никогда, и въ гнѣвѣ не срывалось съ его плотно-сомкнутыхъ губъ. Теперь же его, кромѣ того, угнеталъ стыдъ — за то, что его побили. Но, вѣдь, и онъ тоже можетъ дать сдачи — лишь бы было крѣпкое весло. Онъ не слышалъ ихъ вопросовъ, а выбралъ крѣпкое дерево и забралъ его къ себѣ въ лодку. Ножъ у него былъ, и хорошій, а топоръ онъ взялъ у лопаря съ бухты. Къ полудню весло его было готово.

Въ это время жена лопаря съ бухты вдругъ замѣтила дымокъ на востокѣ. У нея было очень острое зрѣніе. Она вскрикнула, и мужъ посмотрѣлъ въ направленіи ея протянутой руки.

Въ ущельи, гдѣ воды Нуоньяса, если смотрѣть съ бухты, замыкаются горизонтомъ, они могли различить сосны на островѣ мертвыхъ, и надъ ними вился дымъ.

Лопарь съ бухты посмотрѣлъ на дымъ, потомъ на жену. Но на этотъ разъ у нея не явилось желанія поѣхать туда. Если древніе обычаи крѣпко соблюдались жителями Большого острова, ежедневно находившимися подъ вліяніемъ ученія Іиско, то еще крѣпче держались они въ бухтѣ, и никакая земная сила не заставила бы жену лопаря съ бухты выѣхать на озеро, пока она видѣла этотъ дымъ. А чего не смѣла сдѣлать она, того никогда не смѣлъ сдѣлать и ея мужъ.

Но Яона, не признававшій ничьихъ страховъ, сейчасъ же рѣшилъ, что этотъ дымъ — преступленіе, злодѣйство, и подумалъ о дерзкомъ, ударившемъ его.

Онъ взглянулъ на свои израненныя руки. Грести то все-таки можно — и ударить тоже. Но не такъ незначительны были его ссадины, чтобы онъ могъ о нихъ позабыть. Каждый взмахъ весла будетъ напоминать о нихъ. Яона не зналъ, гдѣ находился тотъ человѣкъ — учитель, какъ его называли — когда онъ напалъ на него въ лодкѣ. Но теперь онъ это зналъ. Держа въ вытянутой рукѣ новое весло, онъ крикнулъ въ ухо лопарю съ бухты:

— Тамъ учитель!

И при этомъ въ голосѣ его звучала такая ненависть, что страхъ до мозга костей пронизалъ лопаря съ бухты.

Потомъ Яона уперся весломъ въ дно и отъѣхалъ отъ берега, а лопарь съ бухты стоялъ на мѣстѣ, и въ ушахъ его все еще звенѣлъ страшный крикъ, а испугъ леденилъ душу.

— Неужели учитель тамъ? — И развелъ огонь — на островѣ мертвыхъ? А Яона поѣхалъ, точно совсѣмъ взбѣсился отъ злости. Царь небесный — навѣрное случилось что-нибудь страшное!

Въ этотъ день жена не могла вытянуть изъ лопаря съ бухты ни единаго слова. Онъ словно оцѣпенѣлъ. И только ждалъ, что съ минуты-на-минуту какое-нибудь несчастье обрушится на бухту, и прикидывалъ въ умѣ, каково оно будетъ.

Не добившись отъ мужа ни слова, жена лопаря съ бухты почувствовала, что ей не справиться одной съ необыкновеннымъ событіемъ, и рѣшила подѣлиться имъ съ кѣмъ-нибудь другимъ.

Сначала она не могла придумать, съ кѣмъ — всѣ пастухи ушли на зимовку, — но потомъ вспомнила про Китока — изгнаннаго нищаго лопаря. То-то онъ подивится, когда она ему разскажетъ. Если онъ не годенъ ни на что другое, то страхъ ея онъ все-таки пойметъ. И она побѣжала вверхъ по берегу рѣки.

А Яона тѣмъ временемъ плылъ по озеру, подгоняемый бурей.

Теперь онъ опять могъ думать о своей ненависти. Исцарапанныя руки горѣли отъ гребли, а огонь на островѣ жегъ ему душу. Онъ такъ ярко мерцалъ, когда смерклось, и тьма раскинула свои черныя крылья.

Подъѣхавъ ближе, онъ увидѣлъ кружокъ людей, сидящихъ у костра. На секунду его пронизалъ холодъ — ужъ не возстали ли мертвецы, какъ предсказывалъ Іиско? Но тутъ онъ узналъ ихъ лица. Конечіно, и тотъ человѣкъ здѣсь — ихъ учитель. Ненависть снова горячей волной поднялась въ немъ, и онъ жаднымъ взглядомъ искалъ того человѣка.

Завернувъ за мысъ, гдѣ прибой былъ слабѣе, онъ вытащилъ лодку на берегъ. И вдругъ явился передъ ними.

Одна рука его была протянута на землѣ, какъ звѣриная лапа. Его никогда не стриженые волосы висѣли длинными, грубыми космами, и въ томъ мѣстѣ, гдѣ онъ раздѣлилъ ихъ рукой, чтобы видѣть, горѣлъ устремленный на нихъ глазъ.

Съ коварнымъ вопросомъ переводилъ онъ взглядъ съ одного на другого.

Кейра бросилъ горящій сукъ, и Яона увидѣлъ, что у всѣхъ какія-то перепуганныя лица. Что такое съ ними?

Можетъ быть, его здѣсь нѣтъ — этого ненавистнаго ему человѣка?

Онъ подползъ немного ближе — горя ненавистью и желаніемъ узнать и боясь въ то же время, что, пожалуй, отошелъ слишкомъ далеко отъ своей лодки. Не то, чтобы его мучилъ такой же страхъ, какъ другихъ, но просто онъ нехорошо чувствовалъ себя на землѣ, когда бывалъ золъ.

Дымъ и огонь застилали глаза, и онъ плохо видѣлъ снизу, но все же разсмотрѣлъ, что по ту сторону костра лежатъ одинъ или двое, и хрипло спросилъ — кто это.

Только Пьеттаръ сразу понялъ его. Онъ выползъ изъ-за спины слѣпого, поднявъ руку въ знакъ молчанія и осторожности. Потомъ прошепталъ:

— Учитель спитъ… и…

Онъ бросилъ робкій взглядъ на костеръ:

— Риме развелъ огонь — онъ одержимъ нечистымъ духомъ.

Нѣкоторые обернулись взглянуть на лицо Риме. Никакого духа не было видно, но, послѣ словъ Пьеттара, они все-таки увидѣли его. Туде тоже увидѣлъ, хотя и не могъ понять, какъ это Пьеттаръ говоритъ, что костеръ развелъ Риме. Онъ издалъ звукъ, предупреждая, что хочетъ говорить рукой, и показалъ — сначала на огонь — потомъ на учителя.

Тогда всѣ поняли и перевели глаза съ Риме на спящаго Вуоле — нѣтъ-ли возлѣ него нечистаго духа, о которомъ говорилъ Пьеттаръ. Яона же, въ душѣ смѣявшійся надъ ихъ страхомъ и сообразившій, что насталъ его часъ, вскарабкался на камень возлѣ костра, съ котораго могъ видѣть, и заговорилъ:

— Развѣ они всѣ сошли съ ума, что сидятъ вокругъ огня на островѣ мертвыхъ? Неужто они такъ слѣпо вѣрятъ въ этого человѣка и такъ во всемъ полагаются на него, что повиновались ему даже тогда, когда онъ вздумалъ нарушить покой мертвыхъ — ушедшихъ искать иной обители подъ землей?

Всѣ съ испугомъ смотрѣли на Яону, а тѣ, что стояли ближе къ учителю, отошли на нѣсколько шаговъ, опасаясь нечистаго духа.

И, какъ однажды Іиско всталъ передъ ними и заговорилъ, чтобы привести ихъ всѣхъ къ вѣрѣ въ учителя, такъ теперь передъ ними стоялъ Яона, побуждая ихъ къ отреченію. И, насколько мало они въ тотъ разъ понимали, куда ихъ въ дѣйствительности ведетъ Іиско, настолько же мало они и теперь видѣли путь, указываемый Яоной. Они видѣли только направленіе. Онъ хочетъ прогнать ихъ отсюда. И Яона имѣлъ ту опору въ ихъ душахъ, которой не имѣлъ Іиско — страхъ передъ языческой святыней, почитаемой съ дѣтства.

Сами они не сознавали этого, но Яона былъ въ этомъ увѣренъ, а ненависть еще усиливала его увѣренность. Никогда онъ не былъ ближе къ вѣрѣ и представленіямъ ихъ дѣтства, чѣмъ теперь.

Кто развелъ здѣсь огонь, и что они этимъ нарушили — нимало его не интересовало. Если бы это сдѣлалъ кто-нибудь другой — если бы всѣ жители Большого острова вмѣстѣ нарушили святость этого мѣста, онъ, конечно, отнесся бы къ этому съ неодобреніемъ, но безъ гнѣва. Гнѣвъ свой онъ берегъ для защиты собственнаго права, а не чужого.

Но теперь тутъ былъ человѣкъ, котораго онъ искалъ и ненавидѣлъ. Они совершили преступленіе противъ своей святыни и страшились своего поступка. Въ хорошую минуту попалъ онъ! Словно нарочно созданную для того, чтобы напугать ихъ всѣхъ до смерти этимъ огнемъ. Возбудить въ нихъ ненависть и свалить вину на ихъ учителя. Потому что для Яоны онъ былъ уже не учитель, а просто ненавистный человѣкъ.

Если Яонѣ недоставало убѣжденности, то недостатокъ этотъ съ избыткомъ покрывался его ненавистью.

Хотя всѣ они узнали его, имъ показалось, что онъ предсталъ передъ ними, какъ мститель — пришедшій покарать ихъ за огонь. Какъ видѣніе, рисовался онъ на каменной глыбѣ, освѣщенный огнемъ и окутанный тьмою — и всѣ они подумали о судѣ, предсказанномъ Іиско.

Отъ ненависти, обуревавшей его, росла и его дерзость, и онъ сталъ грозить имъ даже за то, что они осмѣлились пріѣхать сюда.

— Развѣ они не знаютъ, что все царящее и живущее въ водѣ и подъ землею каждую минуту можетъ ринуться на нихъ? Неужто они думаютъ, что буря поднялась спроста?

Онъ поднялъ руку къ небу. Ему показалось чудомъ, что буря бушуетъ при чистомъ небѣ.

— Видали ли они когда-нибудь, чтобы буря поднималась такъ, какъ сегодня, безъ единой тучки-предвѣстницы — да еще въ такую пору года? О чемъ они думаютъ, сидя здѣсь, у запретнаго огня — на островѣ мертвыхъ?

Яона вдругъ вспомнилъ, что сегодня суббота, и, не подумавъ о несообразности своихъ словъ, поддался только своему желанію грозить:

— Развѣ они не знаютъ, что сегодня суббота?

Подумавъ о субботѣ, онъ вспомнилъ объ Іиско, и, прервавъ свои угрозы, спросилъ — гдѣ же лопарь съ Большого острова. И тутъ же ему, стало ясно, что, если Іиско заговоритъ противъ него, ему не справиться съ своей злобой — кстати, въ памяти его всплыло и подмѣненное весло. Онъ ненавидѣлъ и Іиско — изъ-за женщины. Гдѣ же онъ?

Пьеттаръ, заползшій за спину слѣпого, при грозныхъ словахъ Яоны, снова выползъ и отвѣтилъ:

— Іиско не былъ здѣсь — они уѣхали искать учителя и нашли его возлѣ огня. — А огонь зажегъ навѣрное Риме, — прибавилъ онъ, злобно покосившись на Туде.

Потомъ сейчасъ же опять заползъ за слѣпого. Яона, недовольный тѣмъ, что виноватымъ оказывается Риме, сдѣлалъ движеніе, явно выражавшее его намѣреніе, и Пьеттаръ вдругъ сообразилъ, что здѣсь ему некуда убѣжать отъ длинныхъ рукъ Яоны.

Между тѣмъ Панна, плохо слышавшій и только теперь понявшій смыслъ словъ Яоны, поспѣшно отошелъ отъ костра и всталъ рядомъ съ Яоной. Въ сущности, просто для того, чтобы лучше слушать — Яона говорилъ громко, но буря заглушала его голосъ — остальные же подумали, что Панна раздѣляетъ мысли Яоны, и ихъ охватило великое сомнѣніе.

Никогда и никто въ ихъ средѣ не пытался подчинить себѣ цѣлую кучу людей словами. Если когда кто и подчинялся другому, то всегда это случалось съ отдѣльными людьми, и подчиненіе вынуждалось насиліемъ или хитростью. Правда, Іиско заставилъ ихъ принять свое ученіе, но это случилось постепенно и носило отпечатокъ блатожелательности. Слова Яоны были совсѣмъ иными, чѣмъ слова лопаря съ Большого острова. Видя его сейчасъ, стоящаго на каменной глыбѣ, они чувствовали, что слова его звучатъ насиліемъ. Это насиліе словами было незнакомо имъ — и, можетъ быть, именно потому и дѣйствовало на нихъ такъ властно. Оно находило отзвукъ въ ихъ душахъ и подчиняло.

Теперь, — когда нашелся человѣкъ, осмѣлившійся высказать угнетавшій ихъ страхъ передъ наказаніемъ, они сразу были готовы послѣдовать за нимъ и осудить вмѣстѣ съ нимъ, если осудить онъ.

Всякій хотѣлъ быть лучше другого. Всякій самъ былъ невиновенъ и старался найти вину въ любомъ изъ остальныхъ. Если бы сейчасъ наступила расплата и кара, то каждый мгновенно принесъ бы въ жертву остальныхъ, лишь бы спастись самому.

И они стали спорить.

Первымъ началъ Пьеттаръ. Онъ сказалъ, что огонь зажегъ, конечно, Риме. Или — онъ опять злобно покосился на Туде, сердясь за его недавнее вмѣшательство — можетъ быть, это сдѣлалъ Туде? Корда Пьеттаръ и слѣпецъ пріѣхали за островъ, здѣсь былъ только Туде съ учителемъ и Риме.

Туде прервалъ его возмущеннымъ взглядомъ и, бросивъ пригоршню песку, показалъ, что онъ помогалъ затушить огонь.

Пьеттаръ понялъ его.

— И тогда Риме набросился на насъ и опять зажегъ огонь — а, можетъ быть, Риме и съ самаго начала зажегъ его, — прибавилъ онъ ядовито.

Панна, разобравшій лишь нѣсколько словъ, вставилъ безъ всякой связи:

— Когда я подошелъ къ костру, возлѣ него сидѣло уже пять человѣкъ.

А Туэмми, (въ первый разъ понявшій, о чемъ говорятъ, — отвѣтилъ:

— Меня не было съ этими пятью.

Кейра тоже повялъ — его тоже не было въ числѣ этихъ пятерыхъ, и, разбрасывая сучья, онъ хотѣлъ только потушить костеръ.

Тогда Туде, нѣсколько успокоившійся послѣ словъ Пьетгара и сохранившій остатки правдивости изъ временъ своего языческаго дѣтства, движеніемъ руки снова подтвердилъ свое заявленіе о томъ, что — огонь зажегъ учитель.

Этого и ждалъ Яона. Онъ снова заговорилъ, а другіе умолкли. Но по одному, по-двое они отступали отъ костра. Пьеттаръ потащилъ за собой Антариса и все время слѣдилъ за тѣмъ, чтобы слѣпой стоялъ между нимъ и проклятымъ огнемъ. Шагъ за шагомъ они отходили, дальше отъ учителя — ближе къ Яонѣ. Они еще колебались и искали опоры другъ въ другѣ. А Яона старался укрѣпить ихъ потокомъ грозныхъ словъ.

— Уйти должны они — бѣжать отъ проступка, который можетъ навлечь на нихъ только бѣду. Проклятіе можетъ обрушиться каждую минуту. Чего они ждутъ? Развѣ они не слышатъ бурю, разыгравшуюся въ зимній безоблачный день?

Вдругъ у Яоны мелькнула мысль: Китокъ — изгнанный обманщикъ! Можетъ быть, и этотъ тоже обманулъ ихъ. Ненависть Яоны была сильнѣе его вѣры въ слова Іиско. Конечно, и этотъ такой же, какъ Китокъ. А если и не такой — все равно, его необходимо прогнать.

Яона раззадоривалъ самъ себя. Откинувъ со лба длинныя космы, онъ взглянулъ на стоящихъ обоими глазами. Потомъ взмахнулъ одной рукой и заговорилъ:

— Можетъ быть, они помнятъ другую бурю? Ту бурю, когда пріѣхалъ Китокъ? Помнятъ ли они Китока, котораго сами такъ справедливо изгнали? Кто же, по-ихнему, этотъ человѣкъ? Учитель, обѣщанный имъ Іиско? Да, должно быть, такъ. Можетъ быть, Іиско за одно ужъ обѣщалъ имъ, что онъ осквернитъ священное мѣсто огнемъ? Думаютъ ли они, что онъ поступилъ правильно? Какъ они полагаютъ, почему разыгралась буря? Помнятъ ли они бурю Китожа, которая обнажила лѣса и выкинула лодки на беретъ? Развѣ они не понимаютъ, что въ такой внезапной бурѣ кроется злая бѣда? Она налетаетъ, какъ наказаніе. Подземныя существа вздымаютъ воду, чтобы она хлынула и поглотила огонь. Развѣ они не слышатъ, какъ бушуетъ озеро? Вода поглотитъ ихъ, — и тѣхъ, что зажгли огонь — и тѣхъ, что сидятъ возлѣ него. Если они возьмутъ свои лодки и уѣдутъ, то, можетъ бытъ, они еще спасутся. Если же они этого не сдѣлаютъ — онъ уѣдетъ одинъ. Онъ хотѣлъ только предостеречь ихъ. А потомъ они могутъ оставаться и ждать наказанія, если хотятъ.

Антарисъ вдругъ прервалъ его:

— Но, вѣдь, учитель и Риме спятъ.

Тогда Яона разозлился еще больше и крикнулъ такъ, что остальные съ испугомъ оглянулись, не проснулся ли кто-нибудь изъ спящихъ за костромъ.

— Учитель — онъ вашъ учитель! — такъ разбудите его и возьмите его съ собою, чтобы буря погналась за вами и погубила васъ. Онъ вѣдь учитель, а Іиско говорилъ, что онъ словомъ своимъ можетъ утишать бури.

Яона язвительно расхохотался.

— Вы думаете, что онъ можетъ распоряжаться погодой? Вы думаете, что человѣкъ можетъ приказывать бурѣ? Тогда позовите его. Позовите его, пусть онъ проснется и спасетъ васъ отъ наказанія. Разбудите его, пусть онъ встанетъ и словомъ своимъ укротитъ бурю.

Когда Яона взывалъ къ нимъ и указывалъ на спящихъ за костромъ, они всѣ уже стояли вокругъ него и слѣдили за его словами и за его протянутой рукой. Никто не отвѣчалъ. Они думали только о бурѣ, о наказаніи и о томъ, какъ имъ отъ него избавиться.

Яона съ минуту смотрѣлъ на низъ, задыхаясь отъ волненія.

Неужели же — онъ побѣдилъ ихъ — неужели же они съ нимъ?

Успѣхъ придалъ ему еще больше смѣлости. Онъ издѣвался надъ ними и кричалъ все громче.

— Такъ идите же — идите къ своимъ лодкамъ и бѣгите отъ бури, пока еще можете бѣжать, или же — пусть тотъ, кто посмѣетъ — сейчасъ же подойдетъ и разбудитъ учителя. Онъ, вѣдь, лежитъ у огня, который самъ же зажегъ. Подойдите къ нему и позовите его, пока буря еще не разыгралась во всю. Разбудите его, пусть онъ встанетъ и укротитъ бурю.

Но не нашлось никого, кто бы осмѣлился подойти къ Вуоле и разбудить его.

Вмѣсто этого они отступили еще дальше назадъ — подавленные страхомъ — ища свои лодки и близости другъ друга.

Только Яона все еще стоялъ, вскарабкавшись на высокій камень, словно охраняя обоихъ спящихъ, пока остальные бѣжали. Онъ былъ взволнованъ рѣчью и своею ненавистью, искаженное лицо его горѣло отъ успѣха и отблеска послѣднихъ гаснувшихъ углей.

Вдругъ онъ соскользнулъ съ камня, вытянулся на рукахъ и покосился назадъ въ тьму — не видитъ ли его кто-нибудь изъ ушедшихъ. Всѣ уже были на берегу. Сквозь шумъ бури онъ слышалъ, какъ сталкивались ихъ весла, когда лодки спускали на воду. Но возлѣ себя онъ не видѣлъ и не слышалъ никого. Никого не осталось, кромѣ человѣка у костра — ихъ учителя.

Риме Яона не считалъ. Однимъ соннымъ дуракомъ больше. Его онъ однимъ словомъ и однимъ взглядомъ можешь прогнать на озеро, если онъ проснется.

Но тотъ человѣкъ — его искали глаза Яоны. Теперь онъ въ его власти — сонный. Онъ былъ съ нимъ одинъ-на-одинъ и ненавидѣлъ его такъ страстно — изъ-за женщины, которую ждалъ много лѣтъ.

Гдѣ-то она теперь?

Яону поразило, что въ злобѣ своей онъ сталъ такъ забывчивъ и даже не спросилъ — гдѣ же женщина?

Прошло уже двои сутокъ съ тѣхъ поръ, какъ онъ видѣлъ ее въ послѣдній разъ, — когда его, какъ щенка, выбросили изъ ея лодки. А тотъ человѣкъ оставался съ нею одинъ въ лодкѣ. Сегодня онъ былъ здѣсь — съ тѣми. Яона вспомнилъ, какъ и онъ находился разъ съ этой женщиной наединѣ въ лодкѣ, и невольно подивился — почему же нѣтъ здѣсь и женщины. Можетъ бытъ, ея уже нѣтъ въ живыхъ?

Тихонько поползъ онъ къ костру. Онъ погасъ. Осталась только кучка тлѣющихъ, развалившихся головешекъ, изрѣдка вспыхивавшихъ слабымъ пламенемъ отъ вѣтра и на мгновеніе освѣщавшихъ лицо спящаго Вуоле.

Яона приближался, ползкомъ, шагъ за шагомъ. Исцарапанныя руки его горѣли, задѣвая за песокъ, въ зубахъ онъ держалъ ножъ. Но хотя у него и былъ ножъ — хотя онъ одинъ не спалъ, и хотя ненависть кипѣла въ его душѣ — онъ все же не могъ подавить страха передъ гнѣвомъ того человѣка.

Вдругъ онъ проснется, когда другіе уже уѣдутъ. Вдругъ онъ знаетъ больше другихъ — Іиско говорилъ, вѣдь, что онъ всевѣдущъ. Вдругъ его тайная сила откроетъ ему то, что они задумали противъ него. Яона не зналъ, чего ему тогда ждать, но сейчасъ же рѣшилъ, что и тотъ проникнутъ такими же преступными намѣреніями, какъ онъ самъ.

Онъ то и дѣло останавливался, чтобы приподняться и посмотрѣть, не открыты ли у того человѣка глаза. И только убѣдившись, что этого нѣтъ, отваживался ползти дальше. Какъ ни силенъ онъ былъ въ своей ненависти, какъ ни сознавалъ, что онъ одинъ осмѣлился возстать противъ всѣхъ, все же ему теперь недоставало близости другихъ людей — и невольно онъ думалъ, что чѣмъ ближе подползалъ къ костру, тѣмъ дальше ему оставалось до лодки.

Но онъ долженъ былъ во что бы то ни стало подойти ближе. Руки гнали его, и онъ крѣпко закусилъ рукоятку ножа. Онъ долженъ былъ взглянуть въ глаза тому человѣку и — еще крѣпче зажалъ въ зубахъ ножъ.

Наконецъ, онъ стоялъ уже совсѣмъ надъ нимъ. Вуоле лежалъ, вытянувшись на спинѣ, и спадъ, глубоко и ровно дыша, сномъ усталаго человѣка, — какъ спятъ послѣ долгихъ и тщетныхъ поисковъ.

Глаза Яоны жадно шарили вокругъ въ слабомъ отсвѣтѣ тлѣющаго костра.

Онъ только что побѣдилъ всѣхъ остальныхъ — сейчасъ и этотъ въ его власти. Онъ долго смотрѣлъ на Вуоле съ оттѣнкомъ добродушнаго удовольствія, какое испытываетъ хищный звѣрь, стоя надъ добычей, уже не могущей уйти. Взглядомъ онъ искалъ на рваномъ мѣховомъ халатѣ этого человѣка мѣста, гдѣ мѣхъ всего тоньше, — гдѣ ножъ скорѣе всего вонзится въ его тѣло. Лѣвой рукой онъ крѣпко уперся въ землю и поднялъ правую, зажавъ въ ней ножъ. Но, или одна рука не могла сдержать его, или онъ слишкомъ волновался — но онъ поскользнулся и откачнулся въ сторону, чтобы сохранить равновѣсіе. При этомъ ножъ выскользнулъ у него изъ рукъ и упалъ на полу халата спящаго, а Вуоле, почувствовавъ во снѣ прикосновеніе, открылъ глаза и взглянулъ на Яону.

Если бы Вуоле внезапно всталъ — если бы Яону схватила невидимая рука, или если бы озеро хлынуло со всѣми ужасами, которыми онъ недавно грозилъ другимъ, Яона едва ли испугался бы больше, чѣмъ сейчасъ этого взгляда. Онъ снова пробудилъ всѣ сомнѣнія, заглушенныя раньше его ненавистью.

Можетъ-быть, все-таки, Іиско говорилъ правду — и этотъ человѣкъ, дѣйствительно, обладаетъ тайной силой и внутреннимъ зрѣніемъ. Можетъ быть, онъ знаетъ все, и можетъ быть, онъ только ждалъ, пока другіе уѣдутъ, а Яона подойдетъ къ нему поближе, чтобы сразу встать и убить его.

Вся сила, которую Яонѣ придала ненависть, исчезла въ ту секунду, какъ онъ понялъ, что онъ здѣсь одинъ, и подумалъ, что человѣкъ, котораго онъ хотѣлъ убить, открылъ его намѣреніе. Морозъ побѣжалъ по его спинѣ, и онъ долго не могъ сдвинуться съ мѣста, а только стоялъ, словно вросши въ землю, и смотрѣлъ на ножъ, который ни за что на свѣтѣ не рѣшился бы снова взять въ руку. Ему казалось, что ножъ вырвался у него самъ — какъ будто обладалъ жизнью и волей. И онъ думалъ, что учитель все время чувствуетъ, что ножъ лежитъ возлѣ — встанетъ, — схватитъ ножъ — и… Яонѣ незачѣмъ было думать дальше. Онъ видѣлъ все совершенно ясно, какъ на картинѣ — все, что случится тогда.

Прошло много времени — цѣлая вѣчность, казалось Яонѣ, — прежде, чѣмъ неизмѣнная тишина вокругъ снова придала ему мужества взглянуть на лицо спящаго. Онъ не замѣчалъ воя бури. Тишина состояла, въ томъ, что учитель еще не всталъ. А для Яоны въ минуту ужаса онъ все еще былъ учителемъ, какъ горячо ни отрицалъ онъ это за минуту раньше.

Вуоле опять закрылъ глаза, и взглядъ Яоны остановился на его лицѣ, съ ужасомъ ожидая, не откроетъ ли онъ ихъ сейчасъ опять, чтобы взглянуть и — встать. Яона жалѣлъ, что не ушелъ давнымъ-давно къ своей лодкѣ — пожалуй, лучше было бы и совсѣмъ сюда не ѣздить. Безсознательный взглядъ этого человѣка въ одно мгновеніе опрокинулъ всю ту власть, которую онъ пріобрѣлъ въ своихъ глазахъ, прогнавъ остальныхъ. Онъ только никакъ не могъ сразу уйти отсюда. Злая сила, созрѣвшая въ немъ и вложившая въ его руку ножъ, все еще боролась со страхомъ, и руки его не хотѣли повиноваться и не держали его. Обыкновенно, онъ отлично передвигался на одной рукѣ и обрубкахъ ногъ — теперь же едва могъ справляться, пользуясь обѣими руками. Но онъ все-таки сталъ отползать — вначалѣ медленно и пятясь назадъ, такъ какъ все еще боялся, что учитель каждую минуту можетъ услышать его движеніе и проснется. А вдругъ онъ уже давнымъ-давно проснулся и только медлить встать, чтобы хорошенько поиздѣваться надъ нимъ — Яоной? Но, отойдя на нѣкоторое разстояніе, онъ снова осмѣлѣлъ. Можетъ быть, вовсе ужъ не такъ страшно. А что, если все-таки загасить огонь и поднятъ ножъ, или… Внезапнаго храпа Риме было достаточно, чтобы навести Яону на иныя мысли. Все-таки, здѣсь не совсѣмъ безопасно. Безопаснѣе всего въ лодкѣ — бури онъ, вѣдь, никогда не боялся. Всѣ остальные уѣхали, и Яона вспомнилъ о лодкахъ Риме и Вуоле.

Опустившись къ берегу, онъ увидѣлъ только одну лодку, кромѣ своей. Онъ подползъ ближе посмотрѣть, чья она. Это была лодка Вуоле.

Злая мысль вдругъ мелькнула у Яоны. Что, если спустить эту лодку на воду?

До костра теперь было далеко. Опасность грозила уже не такъ неминуемо, и потому Яона снова осмѣлился дать волю своей ненависти. Онъ подползъ къ носу лодки, подставилъ одно плечо и толкнулъ лодку — тихонько и какъ можно осторожнѣе, чтобы наверху ничего не услыхали. Онъ промокъ на отмели, по которой ему пришлось ползти, пока лодка не встала на воду, но это ему было ни по чемъ. Послѣдняя мысль вытѣснила у него всѣ предыдущія. Человѣкъ наверху остался теперь безъ лодки. Какъ только она отойдетъ отъ острова, буря позаботится ужъ, чтобы людямъ на восточномъ краю озера было чему подивиться черезъ два дня, если непогода продержится.

Что у Риме тоже могла быть лодка — ему не пришло въ голову. Всѣ остальныя лодки стояли въ одномъ мѣстѣ, и разъ изъ нихъ осталась только одна, то, ясное дѣло, лопарь съ рѣки пріѣхалъ въ одной изъ тѣхъ лодокъ. А что человѣкъ, съ которымъ онъ пріѣхалъ, совершилъ дурной поступокъ, бросивъ его здѣсь, — это была ужъ тонкость, совершенно недоступная Яонѣ.

Онъ снова вылѣзъ на берегъ и поползъ вдоль воды, думая только о томъ, чтобы поскорѣе добраться до своей лодки. И все время посматривалъ на тѣхъ двоихъ наверху. Огня уже не было видно. Лишь нѣсколько угольковъ порой вспыхивали отъ порывовъ вѣтра. Но Яона все-таки слѣдилъ тревожнымъ взглядомъ, не встанетъ ли тотъ человѣкъ и не придетъ ли сейчасъ — пока еще не поздно. Потому что, когда Яона сѣлъ въ свою лодку и съ послѣднимъ напряженіемъ нѣсколько разъ взмахнулъ веслами, — тогда было ужъ слишкомъ поздно, — тогда страхъ его прошелъ такъ нее быстро, какъ и пришелъ. Тогда онъ всталъ во весь свой ростъ, вытянувшись, насколько могъ, на скамейкѣ, и крикнулъ громовымъ голосомъ, со всей ненавистью, которую только что подавлялъ въ себѣ:

— Коли ты учитель — проснись!

Онъ остановился на секунду въ ожиданіи. Угли еще тлѣли наверху, и онъ увидѣлъ бы, если бы кто-нибудь всталъ. Но онъ не увидѣлъ никого, и лодку его стало относить съ тихаго мѣста подъ берегомъ. Онъ вдругъ почувствовалъ себя въ полной безопасности на волнахъ. Ненависть охватила его съ дикой силой. Ему хотѣлось насмѣяться надъ этимъ человѣкомъ — оставшимся безъ лодки. Онъ, вѣдь, можетъ уйти по водѣ — какъ пришелъ утромъ въ ту субботу. Яона не совсѣмъ вѣрилъ этому. Онъ недостаточно ясно видѣлъ. Онъ былъ слишкомъ малъ ростомъ и не мотъ видѣть, какъ другіе. Тогда онъ довѣрился ихъ зрѣнію и настроенію минуты. Теперь онъ ненавидѣлъ слишкомъ сильно и слишкомъ вѣрилъ въ себя, сидя опять въ своей лодкѣ; онъ даже думалъ, что если бы тотъ человѣкъ вдругъ пошелъ по водѣ — если бы онъ погнался за нимъ, плывущимъ въ лодкѣ — то, пожалуй, опасность была бы не такъ ужъ и велика. Какъ бы онъ ни шелъ, Яона всегда обгонитъ его на веслахъ. А кромѣ того — человѣкъ, стоящій на водѣ, долженъ быть безсиленъ въ борьбѣ съ человѣкомъ, сидящимъ въ лодкѣ — а у него теперь къ тому же такое весло, которое ужъ, навѣрное, не сломается.

Яона уже повернулъ лодку и плылъ впередъ кормой подъ самымъ берегомъ, гдѣ догоралъ костеръ. Онъ издалъ протяжный язвительный возгласъ, и, когда въ эту минуту за костромъ шевельнулся человѣкъ — крикнулъ:

— Проснись же — если ты учитель, то встань и укроти бурю — пока она не погубила тебя — за огонь — ты!

Яона язвительно захохоталъ.

— Ты, вѣдь, можешь ходить по водѣ — такъ встань и прикажи озеру утихнуть и…

Онъ вдругъ смолкъ и такъ всадилъ весла въ воду, что лодка сразу метнулась съ мѣста. Человѣкъ, шевельнувшійся за костромъ, всталъ и быстро побѣжалъ къ берегу.

Сильна была ненависть Яоны, но, когда дѣйствительность обнаружилась передъ нимъ въ рѣшительномъ поступкѣ, котораго онъ боялся раньше, то храбрости его не хватило. Онъ думалъ, что учитель всталъ, чтобы схватить его. Если онъ догонитъ его, онъ опять схватитъ его и швырнетъ — какъ тогда, при женщинѣ.

Ясна не медлилъ — и ужъ больше не смѣялся. Онъ старался, какъ можно скорѣе, отъѣхать съ мелкаго мѣста, — изъ-подъ острова, гдѣ высокія волны налетали на мысъ и били въ лодку съ обоихъ бортовъ. Отплывъ, онъ могъ соразмѣрять взмахи веселъ съ ударами волнъ и сталъ быстро удаляться.

XXV.

На самомъ же дѣлѣ, когда Яона отплывалъ отъ берега, всталъ не учитель, а Риме. Когда костеръ погасъ, онъ озябъ и повернулся полусонный, какъ вдругъ до него донесся крикъ. Въ одну секунду онъ проснулся совсѣмъ и сталъ соображать — что такое случилось.

Тутъ онъ вдругъ вспомнилъ о лодкахъ, которыя искалъ, о людяхъ возлѣ костра и сразу понялъ все. Схватился за голову и уставился, глазами въ потухающіе угли.

Они потушили огонь, и всѣ уѣхали отъ него!

Риме бросилъ быстрый взглядъ на спящаго рядомъ съ нимъ человѣка. Только одинъ — это мало. Онъ поискалъ остальныхъ. Куда же они дѣвались? Пальцы его шевелились, точно ища, за что ухватиться, и онъ перевелъ глаза отъ костра въ тьму. Но не увидѣлъ никого изъ тѣхъ, что недавно были здѣсь. А между тѣмъ ему казалось, что онъ спалъ всего нѣсколько минутъ.

Вдругъ до него долетѣли слова Яоны:

— «Проснись!» — услышалъ онъ. Остальное отнесъ вѣтеръ. Потомъ опять:

— «Пойди по водѣ!»

Смысла онъ не понялъ, да и не старался понять. Но онъ узналъ голосъ, и этотъ голосъ какъ будто звалъ и предупреждалъ.

Значить, остался все-таки одинъ изъ уѣхавшихъ — одна знакомая лодка. Риме уже не смотрѣлъ на спящаго. А думалъ только о томъ, чтобы догнать остальныхъ, уѣхавшихъ отъ него, и кинулся бѣжать, какъ безумный.

Лишь пробѣжавъ нѣсколько шаговъ по водѣ, онъ остановился. Онъ бѣжалъ наугадъ. Ослѣпленный отблескомъ тлѣющаго костра, онъ ничего не видѣлъ во мракѣ. Теперь онъ слышалъ только плескъ удалявшихся веселъ. И даже его слышалъ очень недолго. Онъ замеръ въ бурѣ, и Риме остался на берегу, покинутый и брошенный всѣми.

Мысль о томъ, что они уѣхали, наполняла его до того, что онъ не сразу вспомнилъ о своей лодкѣ. Но потомъ онъ вдругъ вспомнилъ, что и у него тоже должна же быть лодка. Въ возбужденіи онъ забылъ, гдѣ она находится. Онъ повернулся въ одну сторону, потомъ въ другую, взглядомъ ища по берегу, хотя и зналъ, что впотьмахъ все равно ничего не увидитъ. Потомъ побѣжалъ прямо. Онъ вдругъ сообразилъ, что находится на островѣ.

Въ заливчикѣ возлѣ ближайшаго мыса онъ нашелъ лодку, въ томъ мѣстѣ, куда втащилъ ее, и сейчасъ же пришелъ въ себя. Если память его и сохраняла еще что-либо, то только то, что касалось его имущества. Обхвативъ рукой корму, онъ потащилъ лодку, такъ что песокъ скрипѣлъ подъ нею.

Днемъ волны заливали лодку. Она стояла плохо до тѣхъ поръ, пока онъ случайно не вспомнилъ, что надо втащить ее повыше. Скамейка была мокрая, и Риме поискалъ своей медвѣжьей шкуры, чтобы подложить ее на сидѣнье, но не нашелъ и сейчасъ же догадался. Она осталась на берегу — возлѣ костра,

Двумя взмахами веселъ онъ подплылъ къ берегу и побѣжалъ за шкурой.

Костеръ свѣтилъ еще настолько, что онъ могъ разсмотрѣть человѣка, верхней частью тѣла лежащаго на медвѣжьей шкурѣ. Но въ эту минуту Риме некогда было думать ни о чемъ иномъ, кромѣ того, что онъ долженъ какъ можно скорѣе уѣхать. Схватившись рукой за край шкуры, онъ потащилъ ее такъ, что спящій окатился съ нея черезъ костеръ на песокъ,

О томъ, что этотъ человѣкъ вскочилъ съ удивленнымъ и испуганнымъ крикомъ, Риме не особенно раздумывалъ. Онъ совершенно позабылъ, кто этотъ человѣкъ, и, прежде чѣмъ тотъ сообразилъ, что такое происходитъ, Риме уже сидѣлъ въ своей лодкѣ и плылъ за другими — уѣхавшими.

Они всѣ далеко обогнали его, но останавливались, поджидая другъ друга, а Риме безъ устали гребъ всю ночь. Къ утру онъ нагналъ ихъ возлѣ Большого острова. Буря утихла такъ же быстро, какъ поднялась, но мертвая зыбь еще колыхала лодки.

Риме окликнулъ ихъ издалека., и Яона, давно уже догнавшій остальныхъ, вздрогнулъ отъ страха. Онъ узналъ голосъ Риме, но въ слабомъ утреннемъ свѣтѣ трудно было разсмотрѣть; когда же лодка взлетѣла на гребень высокой волны, и онъ увидѣлъ у кормы спину высокаго человѣка, то не могъ рѣшить, Риме ли это, или кто-нибудь другой. Онъ трепеталъ передъ тѣмъ, что должно случиться, если это учитель, но тутъ лодка подошла ближе, и онъ увидѣлъ, что лопарь съ рѣки ѣдетъ одинъ.

Спросить его — Яонѣ не пришло въ голову. Онъ могъ получить отвѣть, котораго не желалъ услышать при другихъ.

Они молча подъѣхали къ берегу, и каждый былъ полонъ мыслями объ опасности, отъ которой, наконецъ-то, избавился.

На берегу они не увидѣли ни души. Они переглянулись, съ удивленіемъ, думая объ отсутствующихъ — объ Іиско и Маріи. Нѣкоторымъ хотѣлось крикнуть, чтобы дать знать о своемъ прибытіи, но или случившееся ночью, или тишина на островѣ угнетали ихъ — и они говорили вполголоса, а то и совсѣмъ молчали. И такъ подошли къ избѣ.

Кейра не хотѣлъ войти сразу. Онъ помнилъ прошлую ночь и сослался на то, что ему нужно принести дровъ.

Туэмми тоже остановился, удержанный тѣмъ же воспоминаніемъ, что и Кейра — остальные же нерѣшительно вошли. За ними вползъ и Яона.

Они не увидѣли никого. Въ очагѣ не горѣлъ огонь, и стѣны простыли. Всѣ спрашивали себя — гдѣ же Іиско? Но никто не рѣшался выговорить этого вслухъ. Въ избѣ царилъ разгромъ. Пьеттаръ искалъ полѣнья, лежавшія у него въ изголовья, а Риме напрасно шарилъ по стѣнамъ, не понимая, куда дѣвались его весла. И никто не могъ найти словъ, чтобы выразить свое недоумѣніе, пока въ дверяхъ не появился неожиданно Кейра.

Дровъ при немъ не было. Руки его безпомощно висѣли вдоль тѣла, и на лицѣ выражался смертельный ужасъ. Лица остальныхъ сейчасъ же отразили его ужасъ, и лопарь съ сѣвернаго берега, не знавшій, говорилось ли объ этомъ раньше, спросилъ — въ чемъ дѣло?

Кейра не сразу могъ отвѣтить. Онъ едва переводилъ духъ отъ испуга и быстраго бѣга. Жилы на обнаженномъ черепѣ его надулись. Шрамъ на щекѣ былъ краснѣе, а гримаса губъ неподвижнѣе, чѣмъ обычно. Онъ долго глоталъ воздухъ, потомъ дрожащими губами вымолвилъ:

— Іиско — Іиско!

И, какъ безумный, бросился бѣжать отъ двери.

Всѣ устремились за нимъ. Лопарь съ сѣвернаго берега, посадивъ къ себѣ на плечи Яону, побѣжалъ послѣднимъ.

XXVI.

Въ субботу ночью, когда остальные уѣхали, Іиско тихонько отправился искать Марію, которая не возвращалась.

Всѣ жители Большого острова были такъ взволнованы и поглощены своей заботой объ учителѣ и общимъ своимъ стремленіемъ найти его, что не обращали вниманія на Іиско, а онъ, въ свою очередь, такъ былъ раздраженъ своей страстью и влеченіемъ къ женщинѣ, что ему не было дѣла до ихъ заботъ. Отвѣчая на ихъ вопросъ и обсуждая ихъ намѣреніе, онъ слѣдовалъ, главнымъ образомъ, желанію отстранитъ ихъ — избавиться отъ нихъ хоть, на нѣкоторое время. Онъ не могъ тогда понять, что они серьезно задумали уѣхать. Страсть, охватившая его, не давала ему покоя, и, увидѣвъ, что Кейра не думаетъ и не спрашиваетъ, зачѣмъ онъ гнался по горѣ за женщиной, онъ опять почувствовалъ въ себѣ прежнюю увѣренность, что другіе ничего не знаютъ — и отправился искать жену.

Въ сущности, онъ не удивлялся, что она не возвращается. Онъ гораздо больше удивился бы, если бы она пришла. Потому что теперь, когда онъ жадными глазами смотрѣлъ на нее — свою собственную жену, которой никогда не обладалъ — происшедшее событіе представлялось ему такимъ важнымъ, что оно должно было имѣть необычайныя послѣдствія.

Трусливый въ душѣ, онъ считалъ себя храбрецомъ. Онъ осмѣлился схватить женщину, тамъ на берегу. Опять и опять онъ повторялъ себѣ, какъ онъ вынесъ ее изъ лодки — какъ спасъ ее отъ другого мужчины, который уѣхалъ. То, что женщина вдругъ ударила его по лицу и убѣжала, когда онъ хотѣлъ взять ее, конечно, было больше похоже на пораженіе, но онъ увѣрялъ себя, что это побѣда. Его самоувѣренность росла при этомъ, и онъ таращилъ глаза. Ноздри его раздувались, а губы плотно сжимались. И, потихоньку плетясь и озираясь по сторонамъ, онъ шевелилъ руками и всѣмъ тѣломъ, словно желая доказать самому себѣ, какой онъ обладаетъ удивительной силой.

Уже стемнѣло, и Іиско поднялся на открытый косогоръ, прислушиваясь, не идетъ ли она. Но слышалъ только шаги людей возлѣ избы.

Онъ подумалъ, что женщина, можетъ быть, вовсе не придетъ сюда. Вдругъ у него мелькнула мысль, что ея лодка осталась у западнаго мыса. Тамъ ли она еще? Можетъ быть, Марія ушла туда? Вѣдь, никогда нельзя знать, что ей придетъ въ голову.

Ревность къ другому мужчинѣ, стоявшему рядомъ съ ней въ лодкѣ, охватила Іиско. Остатокъ разсудка говорилъ ему, что мужчина этотъ, вѣдь, уѣхалъ отъ Маріи противъ ея желанія, и сама собой напрашивалась мысль, что, можетъ быть, она пробралась потихоньку — да, впрочемъ, ей незачѣмъ и пробираться — она могла побѣжать сейчасъ же, какъ только онъ потерялъ ее изъ виду — обратно къ своей лодкѣ. И, можетъ быть, лодки тамъ уже и нѣтъ. Она взяла ее и — уѣхала за тѣмъ мужниной.

Какъ только мысль эта шевельнулась у Іиско, онъ повѣрилъ въ нее, какъ въ дѣйствительность. Онъ не мотъ стоять на мѣстѣ отъ безпокойства. Время тянулось такъ убійственно медленно. Женщина навѣрное не придетъ, и онъ ждетъ напрасно. Онъ быстро рѣшился. Надо сейчасъ же пойти на западный мысъ, взять лодку, или, по крайней мѣрѣ, узнать, тамъ она или нѣтъ.

Какъ и большинство здѣшнихъ людей, Іиско боялся темноты — всего, что могло грозить ему впотьмахъ — но въ эту ночь въ душѣ его не было мѣста для подобныхъ страховъ. Онъ былъ преисполненъ какой-то доселѣ невѣдомой силой и, вмѣсто того, чтобы бояться чернаго лѣса, обступавшаго его, думалъ, что все вокругъ должно бояться его, Іиско.

Въ обычное время у него всегда было наготовѣ какое-нибудь робкое слово или молитва, если онъ въ темнотѣ спотыкался или наталкивался на что-либо. Но теперь онъ злился на деревья, попадавшіяся ему на пути, и припоминалъ и сейчасъ же пускалъ въ ходъ всѣ ругательства, которыя давнымъ-давно слышалъ на равнинѣ, и которыхъ, потомъ, въ величіи своемъ, избѣгалъ, капъ недостойныхъ.

И онъ невольно ежеминутно останавливался, чтобы прислушаться. Не для того, чтобы, какъ раньше, убѣдиться, не грозитъ ли ему что-нибудь, а только для того, чтобы провѣрить, дѣйствительно ли онъ слышитъ — это казалось ему каждую минуту — шаги женщины, за которой гнался. Но всякій разъ онъ ошибался. Идя, онъ. при малѣйшемъ шорохѣ вблизи, сейчасъ же думалъ — вотъ она, здѣсь — идетъ къ нему навстрѣчу, — но, какъ только онъ останавливался, его обволакивала мертвая тишина. Лишь изрѣдка прошуршитъ въ сухой листвѣ бѣлка, а этотъ звукъ онъ хорошо зналъ. Онъ былъ такой мѣрный — быстрый и отрывистый.

Подойдя къ берегу, онъ увидѣлъ, что ошибся въ направленіи. Лодка, вѣроятно, стояла гораздо западнѣе.

Іиско часто замѣчалъ за послѣдніе годы, что разучился находить дорогу по слѣдамъ съ тѣхъ поръ, какъ пересталъ самъ добывать себѣ пропитаніе, предоставивъ работать на себя другимъ. Теперь это его раздосадовало, а досада еще усилила его возбужденіе. Онъ побѣжалъ вдоль берега. Хотя была уже ночь, здѣсь онъ все-таки подвигался быстрѣе, чѣмъ наверху, въ лѣсу, главнымъ образомъ, потому, что здѣсь, онъ зналъ, на дорогѣ не попадется капкановъ.

Вдругъ онъ вздрогнулъ и остановился. Теперь онъ дѣйствительно слышалъ впереди звукъ. Онъ открылъ ротъ, чтобы громкое дыханіе не мѣшало ему слушать.

Звукъ походилъ на плескъ воды, но не отъ взмаха веселъ, — а нигдѣ по-близости не было ручья, который впадалъ бы въ озеро.

Іиско стоялъ долго — такъ, по крайней мѣрѣ, казалось ему въ волненіи — и неподвижно, слухомъ стараясь опредѣлить этотъ звукъ. Несмотря на неожиданную храбрость и силу, звукъ этотъ все-таки пробудилъ въ немъ осторожность, бывшую его главнымъ свойствомъ.

А вдругъ тутъ есть кто-нибудь — кто спроситъ его, зачѣмъ онъ здѣсь. Учитель, вѣдь, былъ здѣсь днемъ. Можетъ быть, онъ опять вернулся? Храбрость Іиско нѣсколько уменьшилась, но любопытство и страсть все же заставили его подойти ближе.

Только пройдя нѣкоторое разстояніе, онъ мотъ по слуху разрѣшить загадку. Онъ услышалъ звукъ человѣческаго голоса — глубокій вздохъ — и сейчасъ же узналъ Марію.

Она пришла сюда послѣ того, какъ онъ гнался за нею передъ закатомъ, тихонько и сама не зная, куда ей пойти. Нападеніе Іиско явилось для нея совершенной неожиданностью. Она была еще такъ полна своимъ страстнымъ влеченіемъ къ другому, что не сразу поняла, и, кромѣ того, Іиско жилъ возлѣ нея столько лѣтъ, что она уже почти перестала бояться его. Вся сила, которой онъ обладалъ въ ея глазахъ, до сихъ поръ выражалась въ его проповѣдяхъ и въ суровомъ осужденіи ея самой.

Когда онъ обнялъ ее, она ударила его, предполагая, что это Яона, а когда бѣжала отъ него по лѣсу, онъ тоже казался ей совсѣмъ постороннимъ. Она бѣжала изъ потребности бѣжать, не думая, отъ кого собственно бѣжитъ, и только, внезапно остановившись и замѣтивъ, что онъ отсталъ, задалась вопросомъ — зачѣмъ онъ хотѣлъ догнать ее.

Догадаться ей было бы не трудно, но когда Яона гнался за нею въ лодкѣ, все было совсѣмъ по другому, и она не сразу могла сообразить, что Іиско — ея мужъ, жившій бокъ-о-бокъ съ ней почти что съ тѣхъ поръ, какъ она себя помнила — вдругъ захотѣлъ взять ее силой.

Но она все-таки не рѣшалась пойти въ избу, хотя была и недалеко отъ нея, и вдругъ вспомнила про свою лодку. Надо вернуться къ ней. А дорога къ мысу привлекала ее еще и по другой причинѣ. Она не замѣтила, въ какую сторону уѣхалъ учитель. Она лежала въ лодкѣ, словно разбитая параличемъ. Что онъ уѣхалъ, она поняла по всплеску веселъ, но теперь подумала, что, можетъ быть, онъ опять тамъ. Во всякомъ случаѣ, она должна пойти туда, а о томъ, что Іиско преслѣдовалъ ее, она въ эту минуту совсѣмъ забыла. Для нея это было такъ незначительно, по сравненію съ ея влеченіемъ къ учителю!

Когда Іиско подошелъ, Марія стояла возлѣ своей лодки и пыталась спустить ее на воду. Іиско въ горячности оттащилъ ее слишкомъ далеко на берегъ. Втаскивать ее было легко, но теперь, когда Марія захотѣла спустить лодку на воду, оказалось, что она задѣваетъ за что-то дномъ — въ темнотѣ она не видѣла, за что — и она не могла сдвинуть ее съ мѣста, Она пыталась повернуть ее на бокъ, подсунула подъ киль весло, но лодка была слишкомъ тяжела, а она слишкомъ утомилась отъ бѣга и отъ труднаго дня. Она не умѣла по-мужски подпереть корму плечомъ, а стояла прямо и только приподнимала и опускала конецъ лодки.

Подходя, Іиско слышалъ плескъ воды подъ лодкой и прерывистое дыханіе Маріи.

Крадучись, шагъ за шагомъ — подходилъ онъ къ ней.

Теперь вокругъ нихъ стояла ночь, и онъ опять былъ одинъ съ своей женой. Никого другого здѣсь не могло быть. Онъ подумалъ — нѣтъ ли учителя — но взбудораженная кровь и напряженное желаніе сказали ему, что навѣрное они одни. И вотъ — прежде, чѣмъ Марія успѣла замѣтить его и увернуться — онъ схватилъ ее сзади и обнялъ.

Марія не вскрикнула. Въ этотъ день она находилась слишкомъ близко къ другимъ мужчинамъ и видѣла иного рода насиліе, чтобы удивиться тому, что ее такъ схватили. Она только наклонилась и взялась за корму лодки, какъ стояла, когда пыталась сдвинуть ее. Но теперь она встала такъ, чтобы удержаться — чтобы противодѣйствіемъ утомить мужа, а потомъ воспользоваться случаемъ и вывернуться — убѣжать или ударить — она не знала сама, но подумала и о томъ, и о другомъ.

Борьба была тяжелая.

Прежде, когда Іиско работалъ, у него было достаточно силы въ рукахъ, но теперь онъ отвыкъ, а брать женщинъ никогда и непривыкалъ. Съ годами онъ утратилъ выносливость. Легкія его не выдерживали быстраго и рѣзкаго напряженія, а, кромѣ того, онъ задыхался и отъ страсти. Марія извивалась въ его рукахъ, какъ угорь, и, ощущая на себѣ движенія ея тѣла, онъ озвѣрѣлъ окончательно. Онъ понялъ, что она сильнѣе и каждую минуту можетъ вырваться отъ него. Онъ мотъ бы, конечно, опрокинуть ее навзничь, или самъ броситься на землю и повалить ее за собою. Но на это онъ не рѣшался. Берегъ былъ каменистый, и онъ могъ ушибиться при паденіи. И еще, онъ могъ бы ударить ее кулакомъ по затылку, разъ она не хочетъ подчиниться добровольно. Онъ подумалъ объ этомъ и даже хотѣлъ сдѣлать такъ, но — протекшіе годы пріучили его къ миролюбію, и онъ не посмѣлъ. Вмѣсто этого онъ началъ говорить и что-то бормотать. Говорилъ суровыя слова и шепталъ ласковыя. Грозилъ и молилъ. Призывалъ бога для награды и дьявола для наказанія. И все время старался, изо всѣхъ силъ, только удержать ее, чтобы она не вырвалась. Но не помогло ничто. Марія была ловчѣе и вывернулась отъ него. Онъ никогда не догналъ бы ее, еслибъ, убѣгая, она не попала ногой въ расщелину между камнями. Она только чуть-чуть споткнулась, но нога подвернулась, и, вмѣсто того, чтобы побѣжать, она, прихрамывая, заковыляла прочь. Іиско не могъ видѣть ее въ темнотѣ, но почувствовалъ ея порывистое движеніе, когда она выскользнула изъ его рукъ, а острая боль заставила ее вскрикнуть. Съ минуту онъ стоялъ неподвижно — испуганный крикомъ — но потомъ услышалъ неровные шаги Маріи и ея тяжелое дыханіе, и сейчасъ же догадался, въ чемъ дѣло.

Она ушиблась.

Онъ прошелъ нѣсколько шаговъ слѣдомъ за ней. Но не рѣшался сразу схватить ее. Не потому, чтобы жалѣлъ ее. Объ этомъ онъ и не думалъ. Просто, несчастная случайность подѣйствовала на него такъ, что онъ уже не смѣлъ. И такъ бывало всегда, когда возлѣ него случалось какое-нибудь несчастье. Онъ сейчасъ же терялъ мужество и самообладаніе при одной мысли, что оно могло произойти съ нимъ самимъ. Но онъ колебался очень недолго. Волна желанія, упавшая было въ немъ, властно поднялась снова. А мгновенный холодъ, охватившій его вмѣстѣ съ испугомъ, только помогъ ему образумиться. Страсть его была такъ же сильна, но онъ думалъ спокойнѣе. И когда Марія, надѣясь, что, можетъ быть, ей удастся ускользнуть въ темнотѣ, ковыляя, побѣжала по лѣсу, Іиско погнался за нею по пятамъ — не для того, чтобы сейчасъ же поймать ее — ей, вѣдь, все равно не уйти, а только для того, чтобы не потерять ее изъ виду. Не отставать отъ нея до тѣхъ поръ, пока она не выбьется окончательно изъ силъ. Тогда ему же будетъ легче съ ней справиться.

Гдѣ они бродили въ ту ночь — не знали ни тотъ, ни другая. Да и какое имъ было дѣло до мѣстности, окружавшей ихъ? Никакого. Они были словно одни на всей землѣ.

Ночь была поразительно тихая, безъ луны и безъ звѣздъ. Тьма была такъ плотна, что когда они выходили на прогалину, фигура Маріи рисовалась лишь слабой тѣнью. Въ самомъ лѣсу Іиско не видѣлъ передъ собою протянутой руки и долженъ былъ все время напрягать слухъ, чтобы не потерять слѣда женщины.

Она то и дѣло старалась обмануть его. Вдругъ останавливалась за деревомъ, думая, что онъ ошибется и пройдетъ мимо. Но онъ былъ слишкомъ остороженъ, а она все еще никакъ не могла отдышаться отъ борьбы съ нимъ и отъ постояннаго усилія итти дальше. Онъ останавливался только, чтобы прислушаться, пока не улавливалъ звука ея дыханія, и тогда въ два шага подходилъ къ ней.

Марія не понимала, почему Іиско не бралъ ее тогда. Когда она, ковыляя, пошла прочь отъ лодки, она подумала, что Іиско, должно быть, такъ усталъ, что не можетъ итти быстрѣе ея, и въ возбужденіи своемъ не могла себѣ представить, что на самомъ дѣлѣ она сама идетъ такъ медленно. Но когда онъ останавливался совсѣмъ рядомъ съ ней, не прибѣгая къ силѣ, она стала бояться еще больше, чѣмъ когда онъ въ первый разъ набросился на нее.

Тогда она едва успѣвала обороняться отъ него, и вся ея сила уходила на эту оборону. Теперь у нея было время подумать. И мысли разожгли въ ней страхъ. Что-то въ ея душѣ говорило, что когда мужчина, только что пытавшійся принудить ее силой, мирно стоитъ возлѣ нея, то въ этомъ должна быть опасность. Въ бездѣйствіи его таилось словно выжиданіе, и она не могла себѣ представить, чѣмъ оно разрѣшится. Чувствовала только, что оно грозитъ опасностью, отъ которой она должна бѣжать.

Нѣкоторое время она пробовала бѣжать изо всѣхъ силъ, не щадя ушибленной ноги, но чуть не упала и принуждена была остановиться, вскрикнувъ отъ боли. Тогда Іиско сейчасъ же очутился рядомъ съ ней, и она поняла, что онъ подстерегаетъ ее. Не хочетъ взять ее сейчасъ.

Она подумала, о мужчинѣ, стоявшемъ неподвижно передъ нею въ тотъ день — объ учителѣ, уѣхавшемъ отъ нея. И снова вспомнила другого мужчину, тоже уѣхавшаго отъ нея когда то, давно. А послѣ него опять подумала объ Іиско. Она не могла видѣть его впотьмахъ, но слѣдила за нимъ и слухомъ, и всѣмъ своимъ существомъ. Можетъ быть, и онъ тоже уйдетъ отъ нея?

Происходившее сейчасъ было такъ непохоже на то, что случалось съ ней раньше. У нея не было никакого влеченія къ этому старину. Наоборотъ. Вся ея душа возставала противъ него, и также возставало противъ него и ея тѣло. Но разъ ужъ онъ преслѣдовалъ ее и хотѣлъ взять, то теперь она испытывала словно невѣдомое дотолѣ оскорбленіе отъ того, что сейчасъ, когда она въ его власти, онъ не хочетъ этого сдѣлать.

Она ненавидѣла его за то, что онъ хотѣлъ взять ее, и защищалась. Она возненавидѣла бы его, и если бы онъ отказался взять ее. Но противъ его бездѣйствія она была безсильна защищаться, и, кромѣ того, ей мѣшалъ страхъ передъ невѣдомымъ, таившимся въ этомъ бездѣйствіи. Она уныло повернулась и пошла, спотыкаясь, по лѣсу, ища ближайшей тропинки къ избѣ. О лодкѣ она ужъ не думала. Она слишкомъ устала за день. Слишкомъ устала, чтобы питать злобу къ человѣку, переставшему мучить ее.

За нею, въ нѣсколькихъ шагахъ, шелъ Іиско.

Страхъ передъ силой Маріи боролся въ немъ съ влеченіемъ къ ней. Но въ то же время злоба ея возбуждала его. Это было то же самое возбужденіе, какое онъ испытывалъ въ ея близости, когда духъ гналъ ее, и она представлялась ему заманчивой тайной, которую искуситель поставилъ на его пути. Теперь онъ вошелъ въ сдѣлку съ искусителемъ. Онъ все еще боролся съ своей постоянной трусостью. Но когда они подошли ближе къ избѣ, страсть побѣдила. Изъ дымохода выбивался огонь, и Іиско сказалъ себѣ, что, если онъ не возьметъ ее сейчасъ, то потомъ будетъ рсъ поздно. Если они сейчасъ войдутъ въ избу, то пройдетъ, можетъ быть, много времени, пока онъ снова очутится наединѣ съ женщиной, а если они подойдутъ еще немного ближе, она можетъ крикнуть, и ее услышать изъ избы.

На этотъ разъ Марія услышала быстрые шаги и, обернувшись, столкнулась съ Іиско. Оба упали отъ толчка, и Іиско, однимъ плечомъ ударившійся о камень, отъ боли почувствовалъ легкое раскаяніе.

Марія же испытывала только дикую злобу. Боль въ ногѣ и въ сердцѣ доводила ее до безумія. Теперь она ненавидѣла этого человѣка, даже не подыскивая никакой причины для этой ненависти. Можетъ быть, за то, что онъ хотѣлъ взять ее. Можетъ бытъ, за то, что онъ не могъ. Она не замѣтила, что онъ ушибся, что страсть его погасла отъ боли, и онъ отбросилъ всякую мысль о насиліи, какъ только почувствовалъ боль. Жадными руками она впилась въ единственное, за что могла ухватиться — въ его горло.

Іиско защищался. Онъ забылъ, что на немъ лежитъ женщина, къ которой онъ только что испытывалъ страстное влеченіе, и что онъ хотѣлъ взять ее силой. Онъ сознавалъ теперь только то, что ему самому грозитъ опасность, и страсть давно уже была за предѣлами его сознанія. Обхвативъ Марію руками, онъ пытался приподнять ее съ себя. Онъ вертѣлся, стараясь принять такое положеніе, чтобы она не прикрывала всего это тѣла и не стѣсняла его движеній. Но у него не хватало силы. Она была такая тяжелая. Онъ вспомнилъ тотъ разъ, когда духъ гналъ ее по лѣсу, и какъ потомъ онъ принесъ ее домой. Теперь она стала тяжелѣе. Онъ не мотъ приподнять ее и въ отчаяніи, думая, что, можетъ быть, она, дѣйствительно, замыслила противъ него дурное, хотѣлъ позвать на помощь.

Онъ крикнулъ только разъ, потомъ горло его сжала крѣпкая рука, и онъ тутъ же подумалъ, что крикъ его былъ напрасенъ. Онъ, вѣдь, самъ нарочно не допустилъ женщину подойти ближе, чтобы крика ея не было слышно. Онъ хотѣлъ просить у нея милостыни и пощады. Вѣдь, онъ же молился, когда грѣшилъ. На рука ея сжимала его горло, и ему казалось, что съ каждой минутой она сжимается все крѣпче. Въ смертельномъ страхѣ онъ вспомнилъ о ножѣ. Іиско носилъ ножъ, какъ оружіе, хотя изъ трусости никогда не рѣшился бы примѣнить его. Но теперь грозила бѣда, и онъ вспомнилъ, что ножъ при немъ. Правой рукой онъ схватилъ Марію за руку, стараясь разжать сомкнутые, какъ тиски, пальцы. А лѣвой ощупалъ ножъ, онъ легко вынимался изъ ноженъ, и Марія не замѣтила, какъ Іиско его вытащилъ. Она думала только, что онъ все еще хочетъ побороть ее силой, и защищалась.

Іиско былъ немного лѣвша, и это помогло ему. Быстро дернувшись въ сторону, онъ немного выскользнулъ изъ-подъ Маріи. Вся лѣвая рука его освободилась. Приподнявшись съ послѣднимъ усиліемъ, онъ, по самую рукоятку, всадилъ ножъ въ спину женщины.

Потомъ вытащилъ ножъ, бросилъ его и обѣими руками сталъ стараться освободить свое горло.

Марія вздрогнула отъ удара, но не вскрикнула, и Іиско, съ смѣшаннымъ страхомъ и удовлетвореніемъ подумалъ, что убилъ ее. Онъ старался приподнятъ ее и надѣялся, что судорожные крѣпкіе тиски, сжимавшіе его горло, разомкнутся. Но они не размыкались. Наоборотъ, становились все крѣпче, и Іиско вдругъ охватилъ безумный страхъ.

Неужели же онъ не убилъ ее? Неужели она еще жива? Она такъ странно затихла. Онъ даже не слышалъ ея дыханія. Но тиски вокругъ горла, казалось, сжимались все сильнѣе. Онъ почти задыхался. Онъ глотнулъ, моргнулъ и почувствовалъ, что у него темнѣетъ въ глазахъ.

Какъ пламень ужаса, озарила его тьму мысль:

Духъ, нечистый духъ — навѣрное, это онъ держитъ его! Сколько разъ Іиско боялся: его и думалъ, что если онъ прогонитъ эту женщину, то нечистый духъ можетъ оставить ее и вселиться въ него самого.

И вотъ онъ убилъ ее. Господи Боже — у него выступилъ холодный потъ при этой мысли — конечно, духъ покинулъ тѣло женщины, ища другой обители. И поселился въ ближайшей.

Іиско чувствовалъ въ эту минуту, что жестоко наказанъ, и сознавалъ, что наказанъ справедливо. Онъ согрѣшилъ. Онъ нарушилъ не только законъ Господень, который самъ создалъ по Писанію и носилъ въ себѣ для суда надъ другими, но нарушилъ и законъ о чужомъ правѣ, написанный въ унаслѣдованной отъ предковъ душѣ его, задолго до того, какъ появилось Писаніе.

У него было достаточно силы, чтобы убить женщину, — думалъ онъ, — но не было силы убить мстителя, жившаго въ ней — нечистаго духа, Онъ хотѣлъ совсѣмъ погасить ея жизнь, но ножъ не повиновался его лѣвой рукѣ. Мягкая масса, въ которую онъ погрузился, состояла, главнымъ образомъ, изъ завернувшейся при паденіи мѣховой кофты Маріи, а на тѣлѣ ножъ оставилъ лишь небольшой порѣзъ отъ лопатки до подмышки.

Но она почувствовала этотъ порѣзъ. Она не успѣла даже вскрикнуть, а когда поняла, что этотъ человѣкъ рѣзалъ ее — хотѣлъ зарѣзать до смерти — тогда ей тоже было некотда кричать. Тогда она почувствовала острую боль и "ъгорячую кровь, тонкой струйкой бѣжавшую изъ ея бока подъ грудь, и весь остатокъ своихъ силъ сосредоточила въ рукахъ, сжимавшихъ его горло.

И борьба между ними стала еще ожесточеннѣе. Теперь она сознательно старалась задушить его — за ударъ ножомъ и за то, что — какъ она думала. — онъ все еще надѣется осилить ее. А онъ съ отчаяніемъ боролся изъ послѣднихъ силъ съ нечистымъ духомъ, имъ же самимъ вызваннымъ, и съ двумя сильными женскими руками.

Для него дѣло шло объ одной жизни. Для нея — о двухъ.

Потому что — она ненавидѣла его, это правда. Она презирала его за то, что онъ былъ такимъ, а не инымъ, и вызывалъ въ ней отвращеніе запахомъ старческаго тлѣнія, котораго юное тѣло не могло выносить въ его присутствіи. И все же это было не все. Этого было мало. Была еще другая — болѣе глубокая сила, заставлявшая ее крѣпко сжимать горло этого человѣка долго послѣ того, какъ оно окоченѣло въ послѣдней тщетной попыткѣ вздохнуть. Это была потребность убить плохого мужа, слишкомъ слабаго, чтобы побѣдить ее, покорить однимъ мановеніемъ руки — и потому не могшаго дать ей радости материнства.

Яона — взявшій ее одинъ разъ въ лодкѣ — былъ калѣка, безногій. Онъ тоже былъ ей противенъ. Онъ представлялся ей столько же звѣремъ, сколько и человѣкомъ. Но онъ имѣлъ силу взять ее — и въ этой силѣ заключалось его право.

Іиско не имѣлъ силы, а потому не имѣлъ и права, и когда Марія замѣтила, что жизнь отлетѣла отъ него, и наклонилась, чтобы въ темнотѣ взглянуть въ его лицо, ни въ душѣ ея, ни въ глазахъ, не было ни малѣйшаго раскаянія. Взоръ ея искалъ его лица съ тихимъ, почти безсознательнымъ недоумѣніемъ передъ смертью — съ какимъ животное обнюхиваетъ павшаго врага, не понимая, почему онъ больше не движется.

Въ эту минуту Кейра какъ разъ началъ разбрасывать изъ избы горящія полѣнья, въ защиту отъ всѣхъ грозящихъ изъ тьмы опасностей.

Марія замѣтила свѣтъ и оглянулась. Что такое они дѣлаютъ? Она встала, чтобы лучше видѣть, и на минуту забыла мертваго мужа. Теперь, когда онъ пересталъ жить и угрожать ей, онъ уже не имѣлъ для нея никакого значенія. Мысли ея были заняты страннымъ огнемъ. Только рѣшивъ пойти въ избу и посмотрѣть, что тамъ дѣлается, она вспомнила объ Іиско. Она подумала, что нужно сдѣлать такъ, чтобы другіе не догадались, что это она убила его. Пока она одна знала это, она не видѣла въ этомъ ничего дурного, но чувствовала, что другіе осудятъ и будутъ бранить ее. Они спросятъ про кровь, промочившую ея платье. Она вспомнила рану на спинѣ. Рана возбудила ея злобу, а злоба заставила забыть о ранѣ. Но теперь она снова почувствовала ее и испугалась. Она слышала, что люди умираютъ отъ раны ножомъ, даже и не настолько глубокой, чтобы убить сразу, и вдругъ въ одиночествѣ своемъ испугалась смерти. Она, вѣдь, не знала, насколько глубока рана. Только чувствовала, что кофта ея промокла отъ крови, и испугалась, — вдругъ жизнь истечетъ изъ нея вмѣстѣ съ кровью такъ, что она этого и не замѣтитъ. Она не могла видѣть раны на плечѣ. Снявъ кофту, она могла бы осмотрѣть рану въ боку, но все равно, не рѣшилась бы развести огонь. Она не знала, что дѣлать, и послѣ волненія и раздраженья послѣднихъ минутъ, на нее напала апатія. Никогда она не чувствовала себя такой безпомощной. Энергія, въ послѣдніе дни возбуждавшая ее, оказалась совершенно безцѣльной, и она снова была одна. Теперь это было ей больнѣе, чѣмъ когда-либо. И, опустившись на колѣни на тропинкѣ, рядомъ съ мертвымъ Іиско, она заплакала, вздрагивая всѣмъ тѣломъ.

Котда она поднялась, заря уже занялась на востокѣ, и блѣдное утро заглядывало въ лѣсъ.

Марія взглянула на Іиско. Тѣло его еще было окутано сумракомъ, сливавшимся съ его темнымъ платьемъ, но лицо было блѣдно, какъ утро. Широко раскрытые глаза смотрѣли въ вѣчность, о которой онъ такъ часто говорилъ, и одна рука раскинулась поперекъ тропинки, съ растопыренными въ предсмертной борьбѣ пальцами, окровавленная отъ прикосновенія къ платью Маріи.

На краткое мгновеніе глаза ихъ встрѣтились — глаза мертваго мужчины и живой женщины. Потомъ женщина повернулась и пошла — тихо и безъ душевнаго волненія — какъ уходитъ звѣрь отъ трупа убитаго въ необходимой оборонѣ врата.

Уже совсѣмъ разсвѣло, когда Марія вышла на край полянки возлѣ избы. Она остановилась въ нерѣшительности. Отчасти она все еще дивилась огню, который ночью видѣла съ тропинки, отчасти же не хотѣла войти сразу. Она должна была раньше убѣдиться, что всѣ спять. Если бы хоть одинъ вышелъ наружу и замѣтилъ ее, то она была увѣрена, что онъ сейчасъ же разбудить остальныхъ, — чтобы спросить ее. Онъ, вѣдь, увидитъ, что имъ есть о чемъ спросить ее, а — они не должны спрашивать.

У нея явилась мысль. Она должна уѣхать — сейчасъ же. Непремѣнно. Если она останется, то люди проснутся и — да, конечно! — они спросятъ ее. Поэтому она возьметъ лодку и покинетъ ихъ навсегда. Вѣдь, она же все равно чужая имъ. Она чувствовала это всю жизнь, а теперь сильнѣе, чѣмъ когда-либо. Она поѣдетъ вдоль берега материка, пока не найдетъ пастуховъ. Они уже ушли на зиму, но отошли навѣрно не болѣе, какъ на нѣсколько дневныхъ переходовъ къ востоку. И они всегда задерживаются у равнины, чтобы разобрать своихъ оленей. Правда, и имъ она тоже чужая, но она была увѣрена, что они не станутъ долго разспрашивать ее. Имъ всегда бываютъ нужны люди стеречь оленей, а, кромѣ того, больше ей не къ кому пойти.

Крадучись, подошла она къ двери избы. Растерянно посмотрѣла на обуглившіяся полѣнья, разбросанныя по полянкѣ, и — вдругъ остановилась въ удивленьи.

Гдѣ же лодки? Ихъ оставалось очень немного, а на озерѣ никого не видно. Она было подумала, что ночь была темная, и вспомнила объ огнѣ. Можетъ быть, они поѣхали лучить рыбу, теперь какъ разъ сиги метали икру. Но сейчасъ же сообразила, что это невозможно. Остроги, по обыкновенію, лежали на крышѣ, куда ихъ клали, чтобы онѣ не зазубрились и не покривились. Гдѣ же лодки?

Марія поспѣшно отступила, услышавъ въ избѣ звукъ голоса. Это былъ голосъ Туэмми. Онъ такъ отчетливо прозвучалъ въ тихомъ утреннемъ воздухѣ:

— Они уѣхали.

И сейчасъ же вслѣдъ за этимъ изъ избы вышли дурачокъ и Кейра, неся свое имущество.

Марія успѣла спрятаться за стѣной избы и глазами слѣдила за ихъ дѣйствіями. Они спустили на воду лодку и поплыли, а она долго стояла, размышляя о словахъ Туэмми — объ ихъ поспѣшномъ отъѣздѣ и не понимая, почему никто больше не выходить изъ избы. Неужто они всѣ уѣхали?

Когда лодка скрылась въ утреннемъ туманѣ, Марія, не слыша никакого движенія въ избѣ, тихонько подошла и заглянула въ дверь. Никого не было, и ей показалось, что въ избѣ какъ-то необыкновенно пусто. Она не находила отвѣта на всѣ вопросы, возникавшіе въ ея взволнованной душѣ, но отсутствіе людей, съ которыми она такъ долго жила, было для нея только лишнимъ побужденіемъ поскорѣе уѣхать. Ей казалось, что они точно отреклись отъ нея. Она собрала немногія своя вещи — нѣсколько костяныхъ иглъ и нитокъ изъ сухожилій, да серебряную подвѣску, когда-то подаренную ей однимъ пастухомъ. Пастухъ этотъ ласково поглядывалъ на нее одну осень, и, можетъ, поглядывалъ бы и дольше, еслибъ случайно не сломалась у него лыжа въ метель во время зимняго перехода. Его нашли долго спустя, съ сломанной лыжей. Она подумала о немъ теперь, держа въ рукѣ серебряную подвѣску, и на секунду попыталась вызвать передъ собой его образъ. Но не находила его. Онъ превращался въ совсѣмъ другого. Въ того, который обнималъ ее въ лѣсу — который одной рукой выбросилъ сильнаго Яону изъ лодки — и потомъ уѣхалъ отъ нея. Она тоже должна уѣхать — прежде чѣмъ кто-нибудь вернется и спроситъ ее.

И она пошла по лѣсу, къ мысу, и спустила свою лодку. Спустивъ ее на воду, она увидѣла другую лодку на озерѣ. Это ѣхалъ лопарь съ сѣвернаго берега. Она не хотѣла, чтобы онъ видѣлъ ее, втянула свою лодку на берегъ и подождала, пока онъ завернулъ къ южному берегу, куда уѣхали остальные. Она не стала раздумывать о томъ, что ему тамъ надо. Она уже не помнила, что сегодня суббота. Для нея никогда не бывало праздниковъ. Взявшись за весла, она стала грести прочь отъ острова, и люди на восточномъ берегу, подъ вечеръ видѣвшіе ея лодку, съ удивленіемъ спрашивали другъ друга, кто же это ѣдетъ въ пустынную бухту, мимо которой проходилъ путь пастуховъ, но гдѣ никто не жилъ?

А на тропинкѣ, ведущей отъ избы къ лѣсу, стояли жители Большого острова — блѣдные и безмолвные, онѣмѣвшіе предъ лицомъ смерти. Учителя своего они лишились — покинули его на голодную смерть на островѣ мертвыхъ. Сейчасъ, при свѣтѣ дня, это казалось имъ такимъ непостижимымъ, что они не рѣшались заговорить объ этомъ.

А теперь и Іиско лежитъ передъ ними, безжизненный, съ окровавленными руками. Каждый спрашивалъ себя, дѣйствительно ли онъ умеръ, какъ умираютъ другіе люди, чтобы больше не проснуться. Они все еще не вѣрили — никто изъ нихъ никогда не думалъ, что Іиско можетъ умереть.

Они смотрѣли на него, словно ища чего-то — словно были увѣрены, что онъ долженъ былъ оставить имъ что-нибудь — кромѣ своего мертваго тѣла — за что они могли бы держаться, когда его не будетъ — что утѣшило бы ихъ, когда смерть предстанетъ передъ ними въ своей наготѣ. Но не находили ничего. Ни одинъ изъ нихъ не помнилъ заклинаній, и ни одинъ не умѣлъ молиться.

Только Риме — безпамятный лопарь съ рѣки — нагнулся и осѣнилъ мертвеца языческимъ знаменіемъ.

XXVII.

Въ ту ночь, когда Яона заставилъ учениковъ отречься отъ учителя, Вуоле Звѣриная Шкура метался по острову, какъ безумный.

Когда Риме выдернулъ изъ-подъ него медвѣжью шкуру и исчезъ, онъ вскочилъ и вскрикнулъ. Но не побѣжалъ за нимъ. А остался стоять, словно окаменѣлый — ослѣпленный тьмой и неизвѣстностью. Сначала онъ не могъ сообразить, дѣйствительность ли это. Можетъ быть, это просто дурной сонъ. Угли разсыпались и погасли, когда онъ перекатился черезъ костеръ, и онъ не сразу вспомнилъ, что здѣсь горѣлъ огонь. За бурей онъ не слышалъ шаговъ Риме, и внезапность, съ какой все произошло, поразила его такъ, что онъ не зналъ, гдѣ находится и откуда попалъ сюда.

Долго стоялъ онъ такъ — тихо и словно покинутый своей памятью. Но вотъ туманъ въ душѣ его сталъ постепенно рѣдѣть, и первое, что онъ увидѣлъ, былъ образъ изъ царства его грезъ — женщина, стоявшая передъ нимъ во снѣ. Какъ спросонья Человѣкъ простираетъ руки, чтобы удержатъ то, что онъ видитъ еще сквозь полусонъ, такъ и Вуоле стоялъ, съ недоумѣніемъ смотря въ собственную душу, пока образъ вдругъ не отступилъ передъ дѣйствительностью. Онъ вспомнилъ о своей лодкѣ. Онъ пріѣхалъ сюда въ лодкѣ. Сейчасъ же онъ отправился искать ее впотьмахъ. По шуму волнъ, вздымавшихся отъ бури, онъ и во тьмѣ могъ держаться края берега. Нѣсколько разъ обѣжалъ онъ островъ, пока не началъ понимать, что здѣсь нѣтъ никакой лодки. Но все еще не вѣрилъ и продолжалъ бродить, ища впотьмахъ, пока не наступилъ разсвѣтъ. Тогда онъ еще нѣсколько разъ прошелъ тревожно по берегу и только тутъ вполнѣ убѣдился, что лодки нѣтъ — что онъ брошенъ на островѣ, и ему грозитъ голодная смерть. И уже не помнилъ, кто бросилъ его здѣсь.

Правда, онъ смутно припоминалъ жителей Большого острова. Лица ихъ стояли передъ его глазами. Но они были такъ далеко отъ него. И впереди нихъ стояла женщина — всегда она стояла впереди всего остального.

По мѣрѣ того, какъ день шелъ своею чередою, и Вуоле началъ испытывать голодъ — лютый голодъ потерпѣвшаго кораблекрушеніе — образъ ея рисовался передъ нимъ все ярче и отчетливѣе, и по временамъ онъ невольно оборачивался, словно надѣясь увидѣть ее гдѣ-нибудь. Но не понималъ, что влечетъ его къ ней не голодъ, а другое. Потому что передъ голодомъ все остальное было — ничто.

Трое сутокъ оставался онъ на островѣ, одинъ съ своимъ голодомъ. Ночью онъ потерялъ огниво, у него не было шкуры, чтобы укрыться отъ холода, а зима была близка, и ледъ каждое утро на нѣсколько саженъ сковывалъ воду у берега.

На четвертый день, когда солнце стояло на полднѣ, на западѣ показалась лодка.

Вуоле видѣлъ ее, какъ во снѣ. Онъ не всталъ и даже почти не удивился. Какъ будто онъ уже пересталъ вѣрить, что на свѣтѣ существуютъ лодки и другіе люди.

Только когда лодка завернула къ берегу, гдѣ онъ сидѣлъ, скорчившись подъ развѣсистой сосной, онъ вскочилъ въ испугѣ, словно подумавъ, что пріѣхавшій человѣкъ хочетъ погубить его. Въ лодкѣ пріѣхалъ мужчина, и, когда онъ обернулся, ища старую пристань, Вуоле пытливо устремилъ взглядъ на его лицо. Человѣкъ этотъ былъ не съ Большого острова. Вуоле не зналъ его.

Это былъ Китокъ, изгнанный нищій лопарь, узнавшій отъ жены лопаря съ бухты, что учитель находится на островѣ.

Китокъ прибылъ съ равнины и когда то слыхалъ о христіанскомъ ученіи. Три дня думалъ онъ о разсказѣ женщины. Можетъ быть, это тотъ учитель, о которомъ разсказывали люди на равнинѣ? Человѣкъ, который помогалъ бѣднымъ и угнетеннымъ и давалъ хлѣбъ и рыбу неимущимъ. На разсвѣтѣ четвертаго дня Китокъ оставилъ дѣтямъ пищи на двое сутокъ и рѣшительно переправился черезъ пороги.

Если это человѣкъ, помогавшій обездоленнымъ — то лопарь съ бухты и его жена могутъ говорить, что угодно. Онъ разыщетъ его — и, втаскивая на берегъ лодку и отъ волненія забывъ прибрать весла, Китокъ уже вѣрилъ, что нашелъ этого человѣка.

Вѣдь, ростомъ онъ больше другихъ, и въ глазахъ его свѣтится одна доброта.

Въ двухъ шагахъ отъ Вуоле Китокъ вдругъ остановился, и радостная улыбка разлилась по его лицу. Онъ узналъ его. Это былъ человѣкъ, ловившій рыбу въ рѣкѣ. Тотъ самый, что приплылъ изъ-за пороговъ — гдѣ не могъ проплыть никто. Конечно, это учитель, предчувствіе не обмануло его. Пройдя раздѣлявшіе ихъ два шага, онъ упалъ къ ногамъ Вуоле.

— Господинъ — помоги мнѣ, неимущему.

Вуоле съ изумленіемъ посмотрѣлъ на него.

Вотъ опять человѣкъ, просящій о помощи. Онъ напомнилъ ему друтихъ. Но взглядъ его не остановился на Китокѣ. Для этого голодъ его былъ черезчуръ силенъ. Онъ видѣлъ-только, что у человѣка нѣтъ въ рукахъ рыбы, и глаза его уже устремились на лодку. Но и тамъ тоже не было видно рыбы. Онъ увидѣлъ только рваную сѣть и сейчасъ же сказалъ:

— Надо забросить сѣть.

Китокъ вопросительно взглянулъ на него, но сразу понялъ. Учитель хочетъ помочь ему тутъ же, немедленно. Онъ всталъ и съ готовностью побѣжалъ къ лодкѣ. Отъ пороговъ до острова было далеко, онъ оставилъ все, что было въ домѣ, дѣтямъ, и самъ проголодался. Душа его расширялась отъ радостной увѣренности. Учитель хочетъ помочь ему. Но, поднявъ сѣть, онъ опомнился и стоялъ, поглядывая то на нее, то на учителя. Потомъ смущенно, какъ бѣднякъ, вынужденный показывать свое имущество богачу, проговорилъ:

— Она совсѣмъ рваная.

И совсѣмъ позабылъ при этомъ, что у того нѣтъ ни лодки, ни сѣти, и одѣтъ онъ въ лохмотья.

Но Вуоле уже сидѣлъ въ лодкѣ и усердно отталкивался отъ берега, и Кигокъ схватилъ край сѣти, готовясь забросить ее.

За отмелью дно было нѣсколько темнѣе, чѣмъ въ другихъ мѣстахъ. Здѣсь было отличное мѣсто для метанія икры, и въ первыя заморозки сиги приходили сюда метать икру. А съ незапамятныхъ временъ никто изъ жившихъ на озерѣ Нуоньясъ не осмѣливался ловить рыбу возлѣ острова мертвыхъ.

Вода въ этотъ день была, какъ зеркало, и они хорошо видѣли дно. Вуоле гребъ тихо и опытнымъ взглядомъ всматривался въ воду, перегнувшись черезъ бортъ лодки. Вдругъ онъ пересталъ грести и наклонился совсѣмъ къ водѣ, чтобы игра свѣта на поверхности не мѣшала видѣть. Сначала ему еще мѣшало движеніе лодки, и онъ не рѣшался повѣрить своимъ глазамъ. Но вотъ лодка остановилась, и въ ту же минуту онъ всталъ, съ загорѣвшимися глазами, и протянулъ жадную руку къ Китоку. Рука дрожала, и голосъ тоже.

— Дай мнѣ сѣсть и возьми весла — только тихонько.

Китокъ, стоявшій въ напряженномъ ожиданіи, отложилъ сѣть и пробрался мимо Вуоле, неслышно, какъ ласка. Потомъ забралъ въ пригоршню воды, смочилъ уключины и поднялъ весла въ знакъ того, что онъ готовъ. Онъ не совсѣмъ понималъ, что хочетъ сдѣлать этотъ человѣкъ, но вѣрилъ въ него.

Вуоле совсѣмъ пригнулся къ водѣ, желая убѣдиться — вѣрно ли онъ видѣлъ — не ушли ли они. Но онъ не ошибся. На темномъ днѣ выдѣлялась свѣтлая, подвижная масса. По временамъ она сверкала въ медленномъ движеніи, и онъ видѣлъ безчисленныя прижавшіяся другъ къ другу спинки — то была огромная стая сиговъ, метавшихъ икру въ этомъ мѣстѣ, гдѣ, навѣрное, споконъ вѣковъ никто не тревожилъ ихъ.

Онъ снова всталъ и сдѣлалъ Китоку знакъ рукой. Два тихихъ взмаха веселъ отвели лодку впередъ, Вуоле покружилъ концомъ сѣти надъ головой, и въ ту секунду, какъ первое грузило, брошенное его привычной рукой, дугой сверкнуло надъ поверхностью и погрузилось въ воду, Китокъ заработалъ веслами.

Подъ килемъ слышалось шуршанье, и лодка шла, словно живая. Вуоле выпустилъ послѣднюю часть сѣти и наступилъ ногой на веревку. Потомъ взялъ рулевое весло и, описавъ крутъ, направилъ лодку къ берегу, и когда дно ея врѣзалось въ песокъ, бросилъ весло въ центръ круга.

Высоко взлетѣли брызги, и рыбы кинулись стаей по дну, спасаясь отъ опасности. Но Вуоле уже стоялъ по поясъ въ водѣ, держа въ рукѣ одинъ конецъ сѣти, а Китокъ быстро подплылъ къ другому.

Китокъ пришелъ сюда со стороны, никогда не слыхалъ, что никто не ловилъ рыбу возлѣ острова, и никогда раньше не случалось ему забрасывать сѣть на какомъ-нибудь заповѣдномъ мѣстѣ

Радость сіяла на его лицѣ. Такъ, значитъ, это и въ самомъ дѣлѣ, человѣкъ, помогающій бѣднякамъ и обездоленнымъ.

Потомъ они подтянули сѣть къ камню на берегу. Вся сѣть сверкала и шевелилась, когда они вытягивали ее. Поплавки ныряли и всплывали безпрестанно. И множество рыбы, не помѣщавшейся въ сѣти и съ перепугу не попадавшей въ разорванныя мѣста, разсыпалось по песку.

Когда они вытянули всю сѣть, Китокъ пробѣжалъ вдоль нея и бросился къ ногамъ учителя. У него не было словъ, и почти не было никакихъ мыслей. Онъ только былъ твердо убѣжденъ, что долженъ упасть къ ногамъ этого человѣка, какъ предки его падали къ ногамъ тѣхъ, кого они боялись, или кому поклонялись. И бормоталъ и заикался отъ радости, благодаря за своихъ бѣдныхъ дѣтей. Вѣдь, рыба была его — по крайней мѣрѣ, половина лодки. Но Вуоле не понялъ ею. Онъ досталъ ножъ и кололъ рыбу. Въ зубахъ его уже была половина сырой рыбы, и въ нетерпѣніи онъ оттолкнулъ Китока, давая ему понять, что теперь надо работать.

Они выбрали рыбу изъ сѣти и до половины наполнили ею лодку.

Но Вуоле все еще былъ недоволенъ. Въ немъ точно проснулась жажда грабежа — потребность изголодавшагося человѣка насладиться неожиданнымъ изобиліемъ пищи — и онъ взялъ острогу и свѣтецъ для факела, лежавшіе въ лодкѣ Китока. У Китока было огниво. Вуоле вырѣзалъ смолистый сучекъ изъ засохшей сосны, вставилъ его въ свѣтецъ, отточилъ острогу объ шероховатый камень, и когда стемнѣло, и рыба снова устремилась къ отмели метать икру, они выѣхали на ловъ.

Передъ этимъ они развели на берегу костеръ, испекли на угляхъ рыбу и поѣли досыта, и Вуоле, поискавшій было котелка, чтобы сварить уху, сейчасъ же вспомнилъ образъ женщины, съ котелкомъ, до краевъ полнымъ рыбой.

Всю ночь ловили они рыбу возлѣ отмели. Китокъ сидѣлъ на веслахъ, а Вуоле работалъ острогой, и рыба грудой накоплялась въ лодкѣ. Подъ утро Китокъ дотронулся до его руки:

— Господинъ — лодка ужъ полна.

Тогда они прекратили ловъ и, словно по безмолвному соглашенію, поплыли къ западу, гдѣ находилось жилье Китока. Вуоле спалъ на кормѣ, а лицо Китока выражало тревогу, не поднимется ли вдругъ вѣтеръ, и радость по поводу неожиданно свалившагося богатства.

Жена лопаря съ бухты скоро открыла, что у Китока живетъ чужой человѣкъ. Она увидѣла его однажды, когда они выѣхали ловить рыбу за порогами, но до этого мѣста было слишкомъ далеко, и она не могла узнать, кто этотъ человѣкъ. Только спустя нѣсколько дней, изъ любопытства пробравшись къ жилью Китока, она увидѣла, что это учитель. Она хорошо запомнила его въ потъ разъ, когда видѣла его на Большомъ островѣ, и еще раньше, когда онъ проѣзжалъ мимо нихъ, и они еще не знали, что онъ — человѣкъ, предсказанный Іиско. Если она встревожилась въ тотъ день, когда къ нимъ пріѣхалъ Яона, то теперь встревожилась еще гораздо больше. У нея была совѣсть, и эта совѣсть мучила ее днемъ и ночью. Поговорить и посовѣтоваться ей было не съ кѣмъ — мужа она не считала, у него, не было своего мнѣнія — а за эти дни всталъ ледъ, и она не рѣшалась отправиться на озеро. Могло, вѣдь, случиться, что она такъ и не пристанетъ къ берегу. А чего не смѣла сдѣлать она, о томъ лопарь съ бухты не смѣлъ и подумать. Поэтому они ничего не знали о случившемся, и, увидѣвъ, что Китокъ и тотъ человѣкъ ловятъ рыбу за порогами, гдѣ вода еще не замерзла, въ тихомъ испугѣ стояли за своей кладовой и смотрѣли на нихъ.

Китокъ иногда видѣлъ ихъ, но не рѣшался сказать объ этомъ. Онъ зналъ, что они злобятся на него, и боялся, что они лишатъ его помощи этого человѣка — пришедшаго спасти его отъ гнета нищеты — учителя, въ любомъ мѣстѣ на озерѣ вылавливающаго полную лодку рыбы.

Вуоле не видѣлъ ни лопаря съ бухты, ни его жены. Отъ пороговъ онъ видѣлъ, правда, что на берегу бухты есть жилье, но въ головѣ его никогда не умѣщаюсь болѣе одного представленія, а теперь работа цѣликомъ захватила его. До этого онъ голодалъ — теперь онъ ловилъ рыбу. Онъ почти не видѣлъ Китока. Съ разсвѣта до сумерекъ плавалъ онъ по рѣкѣ. Сѣти Китока съ каждымъ днемъ становились крѣпче, сушилка его наполнялась рыбой, а исхудалыя дѣти его полнѣли и здоровѣли.

Словно страхъ голодной смерти, отъ которой онъ только что спасся, охватилъ Вуоле — и онъ, какъ бѣлка, испытавшая жестокій голодъ, постоянно стремился собрать все большій запасъ корма. Словно онъ чувствовалъ приближеніе зимы съ ея нуждой — словно ему казалось, что онъ долженъ собрать запасъ не для себя одного.

О Китокѣ и его дѣтяхъ онъ не особенно думалъ. Было нѣчто другое, согрѣвавшее его душу при мысли о голодѣ — образъ женщины, стоявшей передъ нимъ во снѣ и хотѣвшей утолить то, что онъ считалъ голодомъ.

Съ каждымъ днемъ она все свѣтлѣе и отчетливѣе рисовалась передъ его внутреннимъ окомъ. Онъ былъ такъ очарованъ этимъ постояннымъ видѣніемъ, что не находилъ для него словъ, и по временамъ оно придвигалось къ нему такъ близко и такъ манило его — среди изобильнаго осенняго лова — что онъ готовъ былъ бросить сѣть и острогу и уѣхать искать ее, какъ однажды уѣхалъ съ взморья, гонимый тоской своей необыкновенной жизни и души. Если онъ находился тогда на рѣкѣ, онъ вдругъ переставалъ грести и смотрѣлъ на мчавшуюся воду, какъ будто она была союзникомъ, который отведетъ его къ ней. И тогда случалось — и даже много разъ — что онъ приходилъ въ, себя только у самыхъ пороговъ и долженъ былъ браться за рулевое весло и объѣзжать каждый камень, гдѣ его ждала вѣрная смерть. Лодка Китока была не такъ хороша для плаванія по порогамъ, какъ его. Борьба съ теченіемъ была такъ трудна, и переходъ къ ней такъ внезапенъ, что онъ забывалъ свое намѣреніе уѣхать, и, потомъ, миновавъ пороги и отложивъ рулевое весло, разсѣянно смотрѣлъ поверхъ замерзшаго озера и бѣлой пелены берега, недоумѣвая, чего ему тамъ было нужно. И вдругъ опять вспоминалъ о работѣ — о работѣ и голодѣ — и Китокъ, видя изъ юрты, какъ онъ снова отплывалъ вверхъ по рѣкѣ, сбиваясь въ направленіи и гребя кое-какъ — тоже недоумѣвалъ, что такое съ учителемъ.

Китокъ часто думалъ о томъ, что не понимаетъ этого человѣка. Но находилъ, что, должно быть, такъ нужно. Бѣдный и униженный навѣрное никогда не можетъ понять человѣка, помогающаго ему безкорыстно. И часто, когда Вуоле уѣзжалъ на рѣку, Китокъ думалъ — не пришелъ ли часъ, когда онъ навсегда уѣдетъ отъ него. Онъ не могъ себѣ представить, чтобы чужой человѣкъ, къ которомъ онъ не рѣшался даже подойти, останется у него долго, и еще припоминалъ, какъ сказку, что одинъ старикъ на равнинѣ разсказывалъ ему когда-то объ учителѣ, который лишь короткое время пробылъ съ людьми.

И Вуоле прожилъ у него недолго.

Правда, здѣсь не было никого, кто такъ пробудилъ бы въ немъ безпокойную страсть къ бродяжничеству, какъ безсознательно пробудилъ ее поморскій священникъ, но образъ женщины, какъ сигнальный костеръ, пылалъ въ его душѣ, онъ чувствовалъ, что она утолитъ весь его голодъ, и она манила его теперь гораздо сильнѣе, чѣмъ когда-то страна, куда ушелъ за дикими птицами человѣкъ съ взморья. Она постоянно стояла передъ нимъ въ отдаленіи, озаренная волшебнымъ теплымъ сіяніемъ, окружавшимъ фигуру ея во снѣ, и однажды, когда рѣка лежала, скованная льдомъ, когда первый снѣгъ нѣсколько окрѣпъ, и вѣтеръ дулъ съ востока, онъ взялъ у Китока пару лыжъ и ушелъ. А Китокъ стоялъ и смотрѣлъ ему вслѣдъ. Онъ не сказалъ ни слова, только показалъ, что ему нужны лыжи. Конечно, Китокъ никогда больше не увидитъ его. Но онъ не испытывалъ никакой досады. Онъ думалъ, что такъ должно быть. Онъ получилъ помощь въ своей нуждѣ, и человѣкъ этотъ навѣрное ушелъ помогать другимъ. Китокъ только спрашивалъ себя съ тихимъ недоумѣніемъ, можетъ ли найтись на свѣтѣ еще такой же бѣднякъ, какимъ былъ онъ.

По льдистому зеркалу Нуоньяса бѣжалъ человѣкъ, подгоняемый вѣтромъ. Въ кожаномъ мѣшкѣ у него была рыба, а въ памяти — берегъ Большого острова. Тамъ когда-то стояла передъ нимъ женщина. Стоитъ-ли она тамъ и теперь?

Когда онъ повернулъ наискось отъ берега, вѣтеръ сталъ крѣпчать, и онъ почувствовалъ, что лыжи у него отличныя. Онѣ такъ неслышно скользили по снѣжному насту, такія были ровныя, словно родныя сестры.

Приближаясь къ острову мертвыхъ, онъ вспомнилъ, что видѣлъ его раньше, даже былъ здѣсь — но мѣстность, стала совсѣмъ неузнаваема отъ снѣга, покрывшаго все, за исключеніемъ сосенъ на островѣ. Одинъ только Большой островъ ясно помнилъ Вуоле. Среди дня онъ вырисовался изъ снѣжной мглы, и Вуоле увидѣлъ его, въ свѣтѣ краткаго полуденнаго солнца, какъ видѣлъ уже раньше, когда однажды утромъ проѣхалъ мимо него съ запада въ лодкѣ. Женщина точно подошла къ нему ближе.

Все, что касалось ея, онъ видѣлъ передъ собою ясно — остального же для него не существовало. Подойдя на такое разстояніе, съ котораго можно было видѣть мѣсто лодочныхъ стоянокъ и избу, онъ сейчасъ же сталъ смотрѣть, не стоитъ ли она тамъ, гдѣ онъ видѣлъ ее однажды въ сумеркахъ. По берегу шелъ человѣкъ. Потомъ онъ увидѣлъ еще нѣсколькихъ. Они бѣжали къ нему.

Онъ узналъ ихъ еще издали — это здѣшніе люди — не отчасти естественно, имъ было находиться тамъ, гдѣ онъ видѣлъ ихъ раньше, отчасти же умъ его былъ занятъ теперь только однимъ человѣкомъ — однимъ желаніемъ — женщиной. И все же онъ не зналъ — не могъ бы отвѣтить самому себѣ — чего онъ хочетъ отъ этой женщины — кромѣ того, чтобы найти ее.

Жители Большого острова стояли кучкой на берегу, когда подошелъ Вуоле — въ трепетѣ и недоумѣніи.

Они собирались такъ каждый день и каждую ночь съ тѣхъ поръ, какъ нашли Іиско. Съ тѣхъ поръ, какъ положили его въ его лодку, занесенную теперь снѣгомъ и накрытую толстыми бревнами отъ россомахъ, ворующихъ мертвыя тѣла.

Когда-то Іиско собиралъ ихъ своимъ присутствіемъ, — своими обѣщаніями и угрозами. Теперь онъ собиралъ ихъ своимъ отсутствіемъ. Теперь они забыли всѣ обѣщанія. Остались только угрозы. Сокрушеніе, которое они носили въ себѣ, и страхъ неизвѣстно передъ чѣмъ. Они не знали, чего бояться, но пугали другъ друга всѣмъ, что говорилъ имъ Іиско о судѣ и наказаніи. И въ страхѣ своемъ они испытывали угрызенія — муки совѣсти — за то, что покинули учителя. Близость его уже не привлекала ихъ. Они еще слишкомъ живо помнили, что онъ нарушилъ миръ священнаго мѣста. А только испытывали безмѣрный страхъ оттого, что не знали, гдѣ онъ находится. И не могли представить себѣ, можетъ ли онъ умереть, какъ всякій другой человѣкъ, или же исчезнетъ внезапно, какъ невидимое существо.

Только Пьеттаръ, увидѣвшій, что онъ идетъ съ запада, вспомнилъ слова изъ проповѣдей Іиско и крикнулъ другимъ:

— Онъ воскресъ.

Всѣ сейчасъ же сбѣжались и собрались въ кучку на берегу. Они сразу увидѣли его, и такъ крѣпко вкоренился онъ въ ихъ памяти, что они поняли слова Пьеттара.

Конечно, онъ воскресъ.

Какъ однажды, когда онъ пришелъ утромъ по водѣ, они забыли Іиско отъ удивленія передъ случившимся, такъ и теперь они видѣли только учителя. Человѣкъ, покинутый ими, шелъ къ. нимъ.

Идетъ-ли онъ судить — и наказать ихъ?

Когда онъ подошелъ ближе, они всѣ опустились на колѣни — одинъ за другимъ — тѣсно прижавшись другъ къ другу. Даже въ часъ суда они вѣрили, что единеніе поможетъ имъ.

Но Яона, не сошедшій внизъ — онъ не смѣлъ и не вѣрилъ, какъ они — только приподнялся на порогѣ избы, зажавъ въ рукѣ обнаженный ножъ.

Въ душѣ его непрерывно звучалъ только одинъ вопросъ: — Какъ ушелъ этотъ человѣкъ съ острова?

Мысль его обратилась къ женщинѣ. Люди съ восточнаго берега разсказывали, что она живетъ у пастуховъ. Ея здѣсь уже нѣтъ. Но Яона чувствовалъ, что все-таки страстно ненавидитъ этого человѣка — именно изъ-за женщины.

Поэтому первыя слова Вуоле поразили его, какъ ударъ:

— Гдѣ женщина?

Вуоле остановился передъ собравшимися на берегу. Взглядъ его искалъ не ихъ. Онъ смотрѣлъ на то мѣсто, гдѣ однажды встрѣтилъ женщину, когда она шла къ озеру. Теперь ея тамъ не было, и онъ нигдѣ не видѣлъ ея. О томъ, что люди на берегу стоятъ передъ нимъ на колѣняхъ, онъ не думалъ. Въ душѣ своей онъ видѣлъ только женщину и спросилъ о ней.

Пьеттаръ подползъ и приподнялся отвѣтить ему. Онъ догадался, что учитель ищетъ женщину — и готовъ былъ помочь ему — лишь-бы самому спастись этимъ отъ. суда.

— Учитель — люди на востокѣ говорятъ, что она живетъ у пастуховъ. Они стоятъ въ нѣсколькихъ дняхъ пути къ востоку отъ озера, на сѣверной равнинѣ.

Онъ умолкъ, ожидая, что учитель скажетъ что-нибудь, но онъ уже переставилъ лыжи и побѣжалъ прочь. Должно быть, онъ просто былъ хорошимъ бѣгуномъ, но они подумали, что его унесъ отъ нихъ вѣтеръ. Онъ показался имъ такимъ воздушнымъ и быстрымъ, и въ то время, какъ они все еще стояли на колѣняхъ, не зная, что дѣлать, онъ все больше скрывался вдали — въ снѣжной мглѣ и умирающемъ свѣтѣ дня.

Тогда они совсѣмъ растерялись. Они чувствовали, что, и собравшись вмѣстѣ, все-таки одиноки. Они искали какого-нибудь прибѣжища, чего-нибудь, что объединило бы ихъ и защитило отъ этого тягостнаго одиночества. Какой-нибудь вѣры — чето-нибудь, за что ухватиться — хотя-бы то былъ камень. Но у нихъ не было ничего.

Отъ ученія Іиско у нихъ ничего не осталось — кромѣ угрозъ, страха наказанія и его мертваго тѣла, которое они положили въ землю, осѣнивъ языческимъ знаменіемъ. А, ища въ душѣ своей прежней языческой вѣры, находили только обломки, которыхъ никто не умѣлъ связать во-едино.

XXIX.

На равнинѣ къ востоку отъ Нуоньяса, отставшій пастухъ нашелъ спустя нѣсколько дней слѣды отъ лыжъ на разстояніи четырехъ дневныхъ переходовъ, безъ всякихъ признаковъ привала и костра. Пастухъ бѣжалъ тѣмъ же путемъ и имѣлъ достаточно времени на размышленія. вѣдь, человѣкъ, бѣжавшій этимъ слѣдомъ, прямымъ, какъ стрѣлка среди бѣлаго поля — не гналъ передъ собою оленей. И пастухъ очень удивлялся, почему этотъ человѣкъ ни разу не отдохнулъ. Почему онъ ни разу не сошелъ съ своего слѣда и не развелъ огня, чтобы поѣсть и сколько-нибудь отогрѣть свои окоченѣвшіе члены, когда по ночамъ морозъ былъ такъ силенъ, что сокъ замерзалъ въ деревьяхъ.

А человѣкъ, проложившій этотъ слѣдъ, бѣжалъ уже пятый цепь. Это былъ Вуоле Звѣриная Шкура.

Но вотъ слѣды его начали путаться. Позднимъ зимнимъ утромъ онъ нашелъ проталинку отъ ночного костра и множество слѣдовъ, людскихъ и оленьихъ. Это была стоянка пастуховъ, у которыхъ жила Марія. Онъ зналъ это. Въ тѣхъ мѣстахъ не было другихъ людей. Онъ напалъ бы на этотъ слѣдъ раньше, если бъ не держался все время слишкомъ къ югу. Онъ сталъ разсматривать слѣды. Вокругъ огнища виднѣлись слѣды трехъ женщинъ. Ему не нужно было долго разсматривать ихъ, чтобы узнать, что двѣ изъ нихъ уже стары. Шаги были короткіе и широко-разставленные. Но у третьяго слѣда шаги были прямѣе, уже и глубже.

День еще не наступилъ. Было еще недостаточно свѣтло, но ему некогда было ждать, когда посвѣтлѣетъ. Онъ развелъ огонь — на утро пятаго дня, чтобы при свѣтѣ головешки найти мѣсто, гдѣ молодая женщина встала на лыжи. Лыжныхъ слѣдовъ нельзя отличить другъ отъ друга, а онъ уже обошелъ вокругъ огнища и увидѣлъ, что слѣды раздѣляются. Онъ понялъ, слѣды раздѣлялись потому, что женщины пошли собирать разбѣжавшихся оленей.

Послѣ долгихъ поисковъ, онъ нашелъ нужный слѣдъ. Онъ хорошенько изучилъ его — по манерѣ упираться палками и по отпечатку ободка, когда лыжа сразу врѣзалась въ снѣжную пелену. Этотъ отпечатокъ онъ долженъ найти при каждомъ подъемѣ. И онъ долженъ прослѣдить по этимъ примѣтамъ, соединятся ли опять слѣды.

Погрѣвъ немного у огня руки — пищи у него уже не оставалось — онъ отправился дальше. Когда полуденное солнце на краткое время встало изъ-за снѣжной мглы на югѣ, онъ прибѣжалъ къ широкой болотистой низинѣ и вдалекѣ увидѣлъ человѣка.

Ускорить бѣга онъ не могъ. Онъ и такъ уже быстро бѣжалъ цѣлыхъ четверо сутокъ и ничего не ѣлъ за послѣднія двое. Но и не убавилъ хода, подвигаясь длинными, привычными шагами по безбрежному бѣлому болоту, а солнце, медленно скользившее по горизонту, красными лучами озаряло его далекую цѣль.

Это была женщина, которую онъ искалъ. Онъ это зналъ. Она утолитъ его голодъ. Теперь, когда онъ видѣлъ ее вдали, она преобразилась въ его глазахъ, и ему казалось, что она снова, стоитъ передъ нимъ, какъ тогда, на берегу, съ котелкомъ, до краевъ полнымъ рыбой. И съ этимъ видѣніемъ передъ глазами онъ бѣжалъ, пока день не прошелъ до половины; тогда женщина вдругъ обернулась и замѣтила, что въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ нея бѣжитъ мужчина. Она сейчасъ же узнала это. Это тотъ, кого она желала и ждала. Она не знала, гдѣ онъ, но все-таки все время вѣрила, что онъ когда-нибудь придетъ. И вотъ теперь онъ идетъ — взять ее. Она сошла съ лыжъ и стала ждать его.

Подбѣжавъ, онъ тоже сошелъ съ лыжъ и всталъ передъ нею — задыхаясь отъ волненія и отъ быстраго бѣга. И ей показалось, что онъ колеблется. Она вспомнила тотъ день, когда онъ стоялъ передъ нею и потомъ ушелъ отъ нея. Такъ же ушелъ и другой человѣкъ, когда она хотѣла утолить его тоску. Жгучее сомнѣніе охватило ее, и она рѣзко спросила:

— Чего тебѣ нужно отъ меня?

И человѣкъ, бѣжавшій четыре дня и четыре ночи и ничего не ѣвшій двое сутокъ, отвѣтилъ:

— Я голоденъ.

Тогда она оскорбилась до глубины души. Онъ думаетъ только о своемъ голодѣ и не хочетъ взять ее. Она раскрыла свой мѣшокъ и дала ему — кусокъ хлѣба. Онъ взялъ его и сталъ ѣсть, какъ изголодавшійся звѣрь.

Только доѣвъ, онъ взглянулъ на нее. И словно только тутъ онъ замѣтилъ женщину — что-то проснулось и смягчилось въ немъ — какъ будто онъ нашелъ волшебный свѣтъ, но которому всю жизнь тосковала его душа. Можетъ быть, это былъ лишь отблескъ солнца, но лицо его свѣтилось, когда онъ обнялъ женщину.

И она, понявъ, что онъ уже не колеблется, покорно отдалась ему.

Перев. К. Жихаревой.