Сочиненія И. С. Аксакова
Томъ седьмой. Общеевропейская политика. Статьи разнаго содержанія
Изъ «Дня», «Москвы», «Руси» и другихъ изданій, и нѣкоторыя небывшія въ печати. 1860—1886
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова, (бывшая М. Н. Лаврова и Ко) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1887.
Германскому могуществу мы должны противопоставать наше могущество, германскому единству — наше единство.[править]
Пруссія переживаетъ дѣйствительно «возвышенное мгновеніе» своей исторіи, какъ выразился верховный вождь новозданнаго Сѣверогерманскаго Союза — прусскій король. Радостнымъ торжествомъ дышетъ вся рѣчь престарѣлаго короля, переданная намъ по телеграфу и напечатанная въ 36 No нашей газеты. Король былъ правъ, возглашая, что «съ этимъ мгновеніемъ сопряжены великія надежды» — для Германіи, разумѣется, и могъ по праву, горделиво озираясь, сказать, что окруженъ собраніемъ, «какого уже въ теченіи вѣковъ не видалъ около себя ни одинъ германскій государь».
Итакъ, политическое Sehnsucht Нѣмцевъ къ «единству» не было одною только нѣмецкою политическою сантиментальностью; раздробленность Германіи, — еще недавно возбуждавшая такое обиліе насмѣшекъ, особенно со стороны нѣкоторыхъ — уродившихся крупными и сильными, — обращается въ такую плотную массу, въ такую значительную политическую величину, что насмѣшки невольно уступаютъ мѣсто — даже выраженіямъ страха. Русскимъ туристамъ уже не придется больше изощрить свое остроуміе въ неистощимыхъ шуткахъ надъ зелеными, желтыми, розовыми мундирами нѣмецкихъ армій и надъ полчищами нѣмецкихъ князьковъ — численностью въ два съ половиною солдата. Теперь, въ Сѣверной Германіи по крайней мѣрѣ, всѣ военныя мелкія силы сливаются въ одну грозную военную силу съ типомъ прусскаго солдата, уже снискавшимъ себѣ нѣкоторое право на уваженіе. Все это совершилось на нашихъ глазахъ, на дняхъ, съ такою изумительною быстротой, что объяснить эту быстроту одними успѣхами прусскаго оружія, какъ бы велики они ни были, невозможно. Эта самая быстрота свидѣтельствуетъ, что историческая идея единства уже вполнѣ назрѣла и ждала только твердой воли и дерзкой руки для своего воплощенія въ фактѣ; что общественное сознаніе въ Германіи было давно приготовлено и ожидало только наступленія завѣтной минуты; что сопротивленіе, встрѣченное Пруссіей, было не со стороны народовъ, а только со стороны правительствъ и династическаго эгоизма; что единство, наконецъ, было для Германіи не прихотью прусскаго властолюбія, не отвлеченно и по теоріи нѣмецкими учеными предпоставленною нормой, а существенною, историческою, столько же сознательною, сколько и инстинктивною потребностью. Само-собою разумѣется, что безъ преобладанія Пруссіи политическое единство Германіи никогда бы и не осуществилось; Пруссія одна представляла то объединяющее политическое начало, которое могло сплотить во едино всѣ эти мелкія народныя и государственныя индивидуальности Германіи, все это безконечное множество личныхъ племенныхъ и династическихъ интересовъ. Старый Германскій Союзъ не былъ цѣльною органическою силой, а только механическою совокупностью разныхъ государствъ, совокупностью — повторимъ это слово — народныхъ и государственныхъ эгоизмовъ, съ установленіемъ между ними какого-то механическаго равновѣсія и съ сохраненіемъ въ то же время во всей силѣ элемента индивидуальности, со всѣмъ ея себялюбіемъ.
Вообще, германское политическое единство, такъ какъ оно теперь совершается и задумано Пруссіей, представляетъ ту особенность, то отличіе отъ прочихъ крупныхъ политическихъ единицъ, что оно не можетъ перейти въ такую централизацію, гдѣ бы жизни центра приносилась въ жертву жизнь окружности, жизнь мѣстная. Прусская централизація будетъ простираться, конечно, на внѣшнюю и политическую сторону германскаго бытія, но не въ силахъ сломить или поглотить мѣстную жизнь, взрощенную вѣками и развившуюся до полноты сознанія. Въ предѣлахъ новаго Германскаго Союза, представляющаго уже не союзъ государствъ, какъ прежде, а единое, союзное государство, подъ предводительствомъ Пруссіи, — духовная, умственная и промышленная, самостоятельная и самодѣятельная жизнь (и какая богатая жизнь!) будетъ кипѣть, попрежнему, на всѣхъ пунктахъ и оконечностяхъ. Нѣмцы, переживъ долгій періодъ индивидуальнаго развитія, доведя эту индивидуальность и въ частной и въ политической жизни до крайняго ея предѣла — до нелѣпости, ad absurdum, совершаютъ теперь поворотное движете и идутъ къ общности и единству, отсѣкая отъ себя (добровольно или недобровольно, это все равно) всю такъ-сказать остроугольность непомѣрно-развившейся индивидуальности и выступая изъ предѣловъ узкой, личной односторонности. Чѣмъ искреннѣе примутся за это германскія политическія дроби, тѣмъ лурше для нихъ; чѣмъ охотнѣе пожертвуютъ онѣ личнымъ эгоизмомъ идеѣ общаго и общему интересу, тѣмъ плодотворнѣе будетъ для нихъ новая норма политическаго бытія. Другими словами: мѣстная жизнь Нѣмцевъ монетъ развиваться шире и всестороннѣе, если будетъ совершенно изъятъ изъ нея элементъ политическій. Для Нассау, Гессена, Рейсса и т. п. политическая форма самостоятельнаго существованія была, конечно, помѣхой и въ матеріальномъ и въ нравственномъ отношеніи. Въ матеріальномъ она истощала средства страны, не давая ей взамѣнъ никакой дѣйствительной силы. Въ нравственномъ отношеніи она невольно съуживала существованіе узкостью горизонта, мелочностью размѣровъ и интересовъ, и необходимо вытекавшею оттуда «претенціозностью», т. е. притязаніемъ имѣть политическое значеніе, наравнѣ съ сильными, и возводить на степень государственныхъ явленій каждое происшествіе своего закоулка. Политическій элементъ вообще, по самой натурѣ своей, слишкомъ тяжеловѣсенъ и такъ-сказать нравственно и матеріально крупенъ для быта миніатюрныхъ политическихъ организмовъ: онъ или совершенно поглощаетъ собою всѣ отправленія жизни, задутая ея развитіе, или же, не имѣя ровно никакого значенія, служитъ только праздною помѣхой силамъ жизни, внѣ его развившейся, въ немъ не нуждающейся и постоянно переступающей свои политическіе предѣлы. Это замѣчаніе не худо принять къ свѣдѣнію тѣмъ изъ нашихъ славянскихъ братій, которые болѣе или менѣе заражены недугомъ политической похоти. — Отнынѣ германская жизнь должна пойти болѣе широкимъ русломъ и освободиться отъ той мелочности, узкости, односторонности, которыя составляли характеристическія черты германскаго быта.
Какъ ни мало имѣемъ мы поводовъ радоваться усиленію прусскаго могущества, мы однакожъ не можемъ не сознать, что остановить это усиленіе было не въ нашей власти. Стремленія Германіи къ единству были слишкомъ серьезны и вызывались историческою необходимостью. Да къ тому же мы, по чувству справедливости, не можемъ ни осуждать Германію за эти стремленія, ни осуждать Пруссію за то, что она поняла и исполнила свое призваніе. Если сосѣдство могучей Пруссіи грозитъ намъ опасностью, то точно также и сосѣдство могучей Россіи грозитъ опасностью Пруссіи. Ея могуществу мы должны противопоставить свое могущество, германскому единству — свое единство. Рядомъ съ ея призваніемъ — собрать во едино разрозненныя части Германскаго міра, мы можемъ и обязаны выступить съ своимъ при званіемъ — объединенія міра Славянскаго…
Императоръ Французовъ, — въ тронной рѣчи, недавно имъ произнесенной при открытіи засѣданій законодательнаго корпуса, — напомнилъ, по поводу событій, совершившихся въ Германіи, вѣщее слово Наполеона, обращенное къ міру съ острова Св. Елены. «Одною изъ моихъ величавыхъ идей, — говоритъ онъ, — было собрать во едино однородныя географическія населенія, разрозненныя и разорванныя историческими переворотами и политикой. Это соединеніе произойдетъ рано или поздно по самой силѣ вещей; толчокъ данъ, и скоро для Европы будетъ невозможно никакое другое равновѣсіе, кромѣ основаннаго на соединеніи великихъ народовъ».
Совершилось и закрѣпляется италіанское единство; совершилось или близится къ совершенію единство Германіи. Наполеонъ III мечтаетъ объ объединеніи латинской расы въ Испаніи и Франціи и о(конфедераціи латинскихъ націй… Не находится ли въ этихъ словахъ и въ этихъ дѣяніяхъ самой Западной Европы полнаго признанія права и Славянскихъ племенъ — стремиться къ единству и искать себѣ могучаго средоточія? Но этимъ стремленіямъ не увѣнчаться успѣхами, и правамъ этимъ не быть признанными, если сами Славянскіе народы не отрекутся въ то же время отъ мелочныхъ эгоистическихъ побужденій, отъ личныхъ политическихъ вожделѣній и не возвысятся до сознанія высшаго блага единства; если сама Россія, наконецъ, не пойметъ своего призванія. Не чрезъ поглощеніе Славянъ Россіей, но чрезъ объединеніе Славянъ силою объединяющаго начала, представляемаго Россіею, и только Россіею, возможно возрожденіе Славянскаго міра…