Евгений Петрович Карнович[править]
Замечательные и загадочные личности XVIII и XIX столетий[править]
Герцогиня Кингстонъ[править]
I[править]
Въ 1738 году при дворѣ принцессы уэльской, матери будущаго короля великобританскаго, Георга II, явилась осемнадцатилѣтняя фрейлина миссъ Елизавета Чэдлей, дочь полковника англійской службы, родомъ изъ графства Девонширскаго. Одинъ изъ предковъ ея, храбрый морякъ, участвовалъ въ сраженіи англійскаго флота съ Непобѣдимою Армадою короля испанскаго Филиппа II. Своею плѣнительною наружностью, а также острымъ и игривымъ умомъ, она тотчасъ же привлекла къ себѣ толпу самыхъ восторженныхъ и страстныхъ поклонниковъ. Молва гласила, что во всемъ Соединенномъ королевствѣ не было ни одной дѣвицы, ни одной женщины, которая могла бы не только поспорить, но и равняться красотою съ плѣнительною Елизаветою Чэдлей. Крестьяне той мѣстности, въ которой росла миссъ Елизавета, называли ее волшебницей, разсказывая, что красота ея обаятельна до такой степени, что не только домашнія животныя, но и дикіе звѣри безъ зова приближаются и ласкаются къ ней. Въ числѣ поклонниковъ этой необыкновенной красавицы, во время пребыванія ея въ Лондонѣ, явился молодой герцогъ Гамильтонъ. Неопытная дѣвушка скоро попала въ сѣти, разставленныя ей ловкимъ волокитою, и предалась ему со всѣмъ пыломъ первой любви. Герцогъ воспользовался этимъ и затѣмъ — какъ нерѣдко водится — не смотря на свои прежнія увѣренія, обѣщанія и клятвы жениться на ней, обманулъ ее, уклонившись отъ брака съ обольщенной имъ дѣвушкою подъ разными вымышленными имъ предлогами. Впрочемъ, сама миссъ Елизавета, въ краткой своей біографіи, передаетъ исторію первой своей любви нѣсколько иначе: ей сообщили, что Гамильтонъ влюбился въ другую. Сообщеніе это, быть можетъ, было вымышлено врагами жениха, но молва объ его невѣрности до того сильно подѣйствовала на молодую дѣвушку, что она въ письмѣ своемъ къ герцогу отказалась отъ брака съ нимъ, но тѣмъ не менѣе она во всю жизнь не могла забыть предмета своей первой сердечной страсти.
Жестоко разочарованная въ первой своей любви, миссъ Елизавета, въ 1744 году, обвѣнчалась съ влюбившимся въ нее капитаномъ Гервеемъ, братомъ графа Бристоля. Такъ какъ бракъ этотъ былъ совершонъ противъ воли родителей Гервея и миссъ Елизавета не хотѣла потерять званіе фрейлины при дворѣ принцессы уэльской, то молодая чета сохранила бракъ въ непроницаемой тайнѣ. Связь же Елизаветы съ герцогомъ Гамильтономъ не была никому извѣстна, а потому самые богатые и знатные женихи Англіи продолжали по прежнему искать руки красавицы и всѣ удивлялись, почему молоденькая миссъ, не имѣвшая никакого наслѣдственнаго состоянія, отказывалась такъ упорно отъ самыхъ блестящихъ предстоявшихъ ей замужествъ. Тайные супруги жили, однако, между собою не слишкомъ ладно. У нихъ начались, съ перваго же дня супружества, размолвки, а потомъ ссоры, вскорѣ обратившіяся въ непримиримую вражду. Миссисъ Елизавета сочла за лучшее разлучиться съ мужемъ и чтобы скрыться, какъ отъ него, такъ и отъ наскучившаго ей лондонскаго общества, отправилась путешествовать по Европѣ. Во время этого непродолжительнаго, впрочемъ, путешествія, она побывала въ Берлинѣ и Дрезденѣ. Въ столицѣ Пруссіи король Фридрихъ Великій, а въ столицѣ Саксоніи курфирстъ и король польскій Августъ III, въ особенности же его жена, оказали миссисъ Гарвей или миссъ Чэдлей чрезвычайное вниманіе. Фридрихъ Великій до такой степени былъ увлеченъ ею, что въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ велъ съ нею постоянную переписку. Недостатокъ денежныхъ средствъ принудилъ ее отказаться отъ дальнѣйшаго путешествія по Европѣ и она вскорѣ возвратилась въ Англію, но оказалось, что здѣсь ей невозможно было оставаться. Разгнѣванный противъ нея мужъ не только что сталъ дурно обращаться съ нею, но и грозилъ ей, что онъ о тайномъ ихъ бракѣ объявитъ принцессѣ уэльской, подъ покровительствомъ которой состояла Елизавета, считавшаяся по прежнему, какъ незамужняя, въ числѣ фрейлинъ принцессы. При этой угрозѣ капитанъ встрѣтилъ однако въ своей молодой супругѣ ловкую и смѣлую противницу.
Узнавъ, что пасторъ, который вѣнчалъ ее съ Гервеемъ, уже умеръ и что церковныя книги того прихода, гдѣ она вѣнчалась, находились въ рукахъ его преемника, человѣка довѣрчиваго и безпечнаго, миссъ Елизавета отправилась къ нему и попросила у него позволенія сдѣлать въ этихъ книгахъ какую-то пустую справку. Не подозрѣвая въ такой просьбѣ ничего злонамѣреннаго, пасторъ охотно разрѣшилъ миссъ Елизаветѣ просмотрѣть церковныя книги и въ то время, когда пріятельница ея занимала болтливаго пастора интереснымъ для него разговоромъ, сама она вырвала тайкомъ изъ книги ту страницу, на которой былъ запитанъ актъ объ ея бракѣ. Возвратившись домой, она преспокойно объявила мужу, что никакихъ слѣдовъ ихъ брака не существуетъ, что она считаетъ теперь себя совершенно свободною, что онъ, если желаетъ, можетъ заявить объ ихъ бракѣ и принцессѣ, и вообще кому угодно, но что онъ никакими доказательствами не подтвердитъ своего заявленія. Къ этому она добавила, что при такихъ условіяхъ онъ, вѣроятно, согласится отказаться отъ тяжести лежавшихъ на немъ брачныхъ узъ. Гервей, не желавшій дать свободы Елизаветѣ только изъ ненависти къ ней, послѣ нѣкотораго колебанія принялъ эту сдѣлку, тѣмъ болѣе, что въ эту пору самъ влюбился въ другую, и такимъ образомъ молодая женщина получила право жить гдѣ и какъ ей вздумается.
Спустя нѣкоторое время послѣ того, мистеръ Гервей, по смерти своего старшаго брата, наслѣдовалъ титулъ графа Бристоля, а вмѣстѣ съ тѣмъ получилъ и весьма значительное родовое состояніе. Вскорѣ онъ такъ опасно захворалъ, что не было никакой надежды на его выздоровленіе, и тогда миссъ Елизавета Чэдлей задумала сдѣлаться формально графинею Бристоль и получить при этомъ вдовью долю изъ имѣнія умирающаго. Съ этою цѣлью она начала то въ томъ, то въ другомъ случаѣ заявлять о своемъ тайномъ бракѣ съ капитаномъ Гервеемъ, теперешнимъ графомъ Бристолемъ, и разсказывать, что у нея отъ этого брака есть сынъ. Однако, графъ Бристоль, вопреки всѣмъ предсказаніямъ и опасеніямъ медиковъ, сталъ поправляться и вскорѣ совершенно выздоровѣлъ. Онъ узналъ о слухахъ, распускаемыхъ его женою и теперь, въ свою очередь, хотѣлъ начать процессъ, чтобъ доказать, что тайнаго брака между нимъ и миссъ Елизаветой никогда не существовало. Дѣло, впрочемъ, приняло иной оборотъ.
Еще въ ту пору, когда миссисъ Елизавета не истребила акта о своемъ бракѣ съ Гервеемъ, она плѣнила собою стараго богача герцога Кингстона, и когда продѣлка ея съ больнымъ графомъ Бристолемъ не удалась, то она успѣла убѣдить этого старика жениться на ней. Супруги жили, повидимому, весьма ладно, т. е., въ томъ смыслѣ, что старый, добродушный герцогъ былъ въ полной власти у своей бойкой супруги. Онъ умеръ въ 1773 году и по смерти его оказалось завѣщаніе, по которому все его громадное состояніе, неподлежавшее безусловному наслѣдованію по родству, должно было перейти безраздѣльно къ его вдовѣ. Недовольные такимъ посмертнымъ распоряженіемъ герцога родственники его завели съ герцогинею разомъ два процесса — уголовный и гражданскій, обвиняя леди Кингстонъ въ двоебрачіи и оспаривая дѣйствительность духовнаго завѣщанія въ ея пользу. Противники ея находили, что завѣщаніе герцога не могло быть примѣнено къ ней, какъ къ вдовѣ завѣщателя, потому что она, какъ вступившая съ нимъ въ бракъ при жизни перваго мужа, графа Бристоля, не можетъ быть признана законною женою герцога Кингстона. Оказалось, однако, что завѣщаніе стараго богача было составлено очень ловко: онъ отказывалъ свое состояніе не графинѣ Бристоль, не герцогинѣ Кингстонъ, а просто миссъ Елизаветѣ Чэдлей, тождественность которой съ лицомъ, имѣвшимъ право получить послѣ него наслѣдство, никакъ невозможно было оспаривать. Какъ бы то ни было, но уголовный процесъ грозилъ герцогинѣ страшною опасностью: судъ могъ выкопать изъ-подъ спуда старинный англійскій, не отмѣненный еще въ ту пору, законъ, въ силу котораго ей за двоебрачіе грозила смертная казнь. Въ самомъ же снисходительномъ случаѣ, ей, какъ двумужницѣ, слѣдовало наложить чрезъ палача публично клеймо на лѣвой рукѣ, выжегши его раскаленнымъ желѣзомъ, и приговорить ее къ продолжительному тюремному заключенію. Избавиться отъ такого приговора было слишкомъ трудно, такъ какъ совершеніе брака ея съ Гервеемъ было доказано ея служанкою, которая была одною изъ присутствовавшихъ при бракѣ свидѣтельницъ. Противникамъ герцогини удалось выиграть затѣянный ими уголовный процессъ, такъ какъ миссъ Елизавета Чэдлей была признана законною женою капитана Гервея, носившаго потомъ титулъ графа Бристоль, а потому второй ея бракъ, съ герцогомъ Кингстономъ, какъ заключенный при жизни перваго мужа, былъ объявленъ недѣйствительнымъ, при чемъ, однако, въ виду разныхъ уменьшающихъ вину обстоятельствъ, она была освобождена отъ всякаго наказанія и только, по приговору суда, была лишена неправильно присвоеннаго ею себѣ титула герцогини Кингстонъ.
По поводу суда надъ герцогиней Кингстонъ, въ «С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ», отъ 23-го апрѣля 1776 года, сообщалось изъ Лондона слѣдующее: «Вчера кончился судъ надъ герцогинею Кингстонъ. Она говорила въ защищеніе себя рѣчь, продолжавшуюся цѣлый часъ и по окончаніи оной была поражена обморокомъ. Послѣ того судьи разсуждали, слѣдуетъ ли избавить ее отъ наложенія клейма, такъ какъ отъ такого наказанія освобождены духовные и благородные. Напослѣдокъ, — разсказываютъ „С.-Петербургскія Вѣдомости“, — удостоена она сего преимущества, однакожъ съ тою оговоркою, что ежели она впредь то же самое преступленіе сдѣлаетъ, то право сіе не послужитъ ей въ защиту. Послѣ того лордъ-канцлеръ объявилъ ей, что ей не будетъ учинено никакого тѣлеснаго наказанія, но что, какъ онъ думаетъ, изобличеніе собственной совѣсти замѣнитъ жестокость того наказанія, и что она отнынѣ будетъ называться графинею Бристольскою. Въ заключеніе лордъ-канцлеръ переломилъ свой бѣлый жезлъ въ знакъ уничтоженія брачнаго союза между миссъ Елизаветою Чэдлей и герцогомъ Кингстономъ». Неизвѣстно, впрочемъ, почему та часть судебнаго приговора, которая гласила о лишеніи Елизаветы герцогскаго титула и фамиліи Кингстонъ, не была приведена въ исполненіе, такъ какъ Елизавета всюду, а между прочимъ и въ Россіи, продолжала пользоваться во всѣхъ оффиціальныхъ актахъ титуломъ герцогини Кингстонъ, безъ всякаго возраженія со стороны англійскаго правительства. Сама она такой благопріятный для нея исходъ дѣла объясняетъ неяснымъ изложеніемъ постановленнаго о ней приговора. Несмотря на неблагопріятный исходъ уголовнаго процесса, въ силу завѣщанія покойнаго герцога, все его громадное состояніе было признано безспорно собственностію Елизаветы, и она, сдѣлавшись одною изъ богатѣйшихъ женщинъ въ цѣлой Европѣ, не замедлила показать свое богатство въ Петербургѣ.
Около той поры повсюду уже гремѣла слава императрицы Екатерины II: объ ней начали говорить въ Европѣ какъ о великой государынѣ и о необыкновенной женщинѣ. Герцогиня Кингстонъ увлеклась этой молвою и задумала не только обратить 'на себя вниманіе прославляемой русской царицы, но если возможно, то и пріобрѣсти ея особое расположеніе. Герцогиня Кингстонъ, обезславленная въ Англіи уголовнымъ процессомъ, при которомъ раскрылось въ печальномъ свѣтѣ все ея прошлое, надѣялась, что ласковый пріемъ, встрѣченный ею при дворѣ императрицы Екатерины, возстановитъ въ общественномъ мнѣніи англичанъ ея репутацію, и она повела дѣло такъ, чтобъ прежде поѣздки въ Петербургъ заручиться вниманіемъ Екатерины.
Въ числѣ разныхъ рѣдкихъ и драгоцѣнныхъ предметовъ, доставшихся герцогинѣ по завѣщанію втораго ея мужа, было множество картинъ, писанныхъ знаменитѣйшими европейскими художниками, и герцогиня черезъ русскаго посланника въ Лондонѣ изъявила желаніе передать эти картины, какъ дань своего глубочайшаго и безпредѣльнаго уваженія, въ собственность императрицы, съ тѣмъ, чтобъ выборъ изъ этихъ картинъ былъ произведенъ по непосредственному личному усмотрѣнію Екатерины. По поводу этого, велась продолжительная дипломатическая переписка между русскимъ посломъ въ Лондонѣ и канцлеромъ императрицы. По всей вѣроятности, недобрая молва о герцогинѣ дѣлала разрѣшеніе вопроса о такомъ съ ея стороны подаркѣ чрезвычайно щекотливымъ. Между тѣмъ, герцогиня вступила въ переписку съ нѣкоторыми лицами, имѣвшими вліяніе при дворѣ императрицы, прося ихъ оказать ей содѣйствіе для исполненія ея намѣреній. Картинная галлерея герцогини Кингстонъ пользовалась громкою извѣстностію не только въ Англіи, но и во всей Европѣ, а императрицѣ очень хотѣлось имѣть въ своемъ дворцѣ замѣчательныя произведенія живописи, потому она и рѣшилась принять предложеніе, сдѣланное ей герцогиней въ такой почтительной формѣ.
Получивъ изъ Петербурга увѣдомленіе о согласіи императрицы, герцогиня Кингстонъ отправила изъ Англіи въ Россію корабль, нагруженный картинами, выбранными изъ галлереи ея покойнаго мужа. Неизвѣстно, какія именно изъ нихъ отобрала для себя императрица Екатерина и гдѣ онѣ нынѣ находятся, но надобно полагать, что государыня осталась весьма довольна присланнымъ ей изъ-за моря подаркомъ, такъ какъ она за него благодарила герцогиню, черезъ своего посланника въ Лондонѣ, въ самыхъ благосклонныхъ и лестныхъ выраженіяхъ. Послѣ этого, леди Кингстонъ могла уже съ достаточною увѣренностію разсчитывать на радушный пріемъ со стороны императрицы, и вотъ она стала готовиться къ поѣздкѣ въ Петербургъ и собственно для этого заказала великолѣпную яхту.
Въ то время, когда герцогиня собиралась отправиться въ Балтійское море, Англія вступила въ вооруженную борьбу съ отложившимися отъ нея сѣверо-американскими колоніями. Леди Кингстонъ опасалась, что вслѣдствіе этого и въ европейскихъ моряхъ можетъ возгорѣться война и что жертвою этой войны можетъ сдѣлаться ея яхта, если будетъ захвачена сѣверо-американскими крейсерами, появленія которыхъ со дня на день ожидали у береговъ Англіи. Въ виду этого, герцогиня обратилась къ французскому морскому министру съ просьбою о позволеніи поднять на ея яхтѣ французскій коммерческій флагъ, какъ нейтральный. Позволеніе это ей было дано безъ всякихъ затрудненій и, благодаря хорошей погодѣ и легкому попутному вѣтру, плаваніе герцогини Кингстонъ кончилось благополучно и яхта ея остановилась на Невѣ, не въ дальнемъ разстояніи отъ Зимняго дворца.
II.[править]
Появленіе леди Кингстонъ возбудило въ Петербургѣ громкій говоръ и общее вниманіе. Всѣ «знатныя обоего пола» персоны спѣшили, по приглашенію герцогини, осматривать ея яхту, отличавшуюся необыкновенною роскошью и изяществомъ отдѣлки, а также и всевозможными удобствами и приспособленіями для морскихъ путешествій. Толпы любопытнаго народа собирались на набережной Невы, чтобъ хотя издали поглазѣть на прибывшую изъ-за моря яхту, о которой въ городѣ ходила молва, какъ о какомъ-то невиданномъ еще здѣсь чудѣ. Герцогиня, принимая на яхтѣ посѣтителей и посѣтительницъ, дѣлавшихъ или отдававшихъ ей визиты, разсказывала каждому и каждой изъ нихъ, что она рѣшилась предпринять такое дальнее и небезопасное путешествіе, сопряженное съ громадными издержками, единственно для того, чтобы хоть разъ въ жизни взглянуть на великую монархиню, славою которой наполнена вся вселенная. Такія рѣчи герцогини доходили до Екатерины и славолюбивой государынѣ были пріятны восторженные о ней отзывы богатой и знатной иностранки, пользовавшейся дружбою Фридриха Великаго и не имѣвшей, невидимому, никакой надобности заискивать для себя расположенія со стороны русской государыни и императорскаго двора. Предрасположенная этимъ въ пользу леди Кингстонъ Екатерина принимала знаменитую путешественницу чрезвычайно привѣтливо. Русскіе вельможи и разныя барыни усердно слѣдовали въ этомъ случаѣ примѣру, поданному имъ свыше. Всѣ они, наперерывъ другъ передъ другомъ, желали представиться герцогинѣ и старались обратить на себя ея особенное вниманіе. Они безпрестанно, приглашали ее къ себѣ въ гости, устроивая въ честь ея блестящіе праздники. На эти почтительныя и любезныя приглашенія герцогиня отвѣчала тѣмъ, что, въ свою очередь, давала на яхтѣ обѣды и балы. Обходясь со всѣми съ чрезвычайной любезностью, леди Кингстонъ заискивала между тѣмъ расположеніе тѣхъ изъ вельможъ, которые имѣли въ ту пору особенное значеніе при дворѣ и пользовались въ обществѣ большимъ вліяніемъ, и вскорѣ герцогиня сдѣлалась самою желанною и самою видною гостьею тогдашняго высшаго круга въ Петербургѣ. Въ торжественныхъ случаяхъ и на дворцовыхъ выходахъ она являлась съ осыпанною драгоцѣнными камнями герцогскою короною на головѣ, слѣдуя въ этомъ случаѣ существовавшему тогда и до нынѣ существующему среди англійскихъ дамъ обычаю — надѣвать, вмѣсто модныхъ головныхъ уборовъ, геральдическія короны, соотвѣтствующія титуламъ ихъ мужей. Въ Петербургѣ считали герцогиню Кингстонъ владѣтельною особою; говорили, что сна близкая родственница королевскому дому и пускали въ ходъ баснословные разсказы объ ея несмѣтныхъ богатствахъ и безцѣнныхъ сокровищахъ, а въ оффиціальныхъ русскихъ актахъ давали ей титулъ не только свѣтлости, но и высочества. Императрица приказала отвести для леди Кингстонъ одинъ изъ самыхъ лучшихъ домовъ въ Петербургѣ, а когда сильная буря повредила стоявшую на якорѣ, на Невѣ, яхту герцогини, то императрица простерла свою любезность къ гостьѣ до того, что распорядилась, безъ вѣдома ея, произвести исправленіе яхты на казенный счетъ. Вообще герцогинѣ жилось въ Петербургѣ отлично, гдѣ она, по словамъ русской поговорки, каталась какъ сыръ въ маслѣ: всѣ угождали ей, всѣ разсыпались передъ ней въ учтивости и любезностяхъ и ей недоставало только сердечныхъ побѣдъ; но пора такихъ побѣдъ для нея миновала: ей въ эту пору шелъ уже пятьдесятъ седьмой годъ; тѣмъ не менѣе всѣ находили, что герцогиня была красивая для своихъ лѣтъ дама и чрезвычайно представительная персона.
Надобно предполагать, что леди Кингстонъ, — не пользовавшейся, не смотря на громадныя богатства и громкій герцогскій, правда, отнятый у ней по суду, титулъ, — никакимъ значеніемъ среди слишкомъ щепетильнаго аристократическаго общества въ Англіи, чрезвычайно польстила та встрѣча, какая была оказана ей въ Петербургѣ, гдѣ обращали постоянное на нее вниманіе и выражали ей уваженіе и государыня, и дворъ, и все общество, и гдѣ даже народъ, при встрѣчѣ съ нею на улицахъ, снималъ шапки передъ нею, какъ передъ владѣтельной особой. Прельщаемая всѣмъ этимъ и въ то же время сильно оскорбленная пренебреженіемъ, какое ей — вслѣдствіе полученныхъ изъ Лондона инструкцій — оказывалъ англійскій посолъ, находившійся въ Петербургѣ, леди Кингстонъ стала подумывать о томъ, чтобы разстаться съ своей непривѣтливой родиной и поселиться на всю жизнь въ гостепріимной Россіи. Въ особенности ей желательно было получить званіе статсъ-дамы при императрицѣ Екатеринѣ, такъ какъ званіе это, даваемое государынею съ большою разборчивостію, должно было возвысить ее въ общественномъ мнѣніи и если не окончательно уничтожить, то все же, по крайней мѣрѣ, хоть нѣсколько ослабить ту оскорбительную молву, которая на счетъ ея была распространена въ Англіи по поводу ея уголовнаго процесса. Сама герцогиня писала о себѣ, что она, — имя которой гремѣло по всей Европѣ, — сдѣлалась жертвою клеветы и ложныхъ слуховъ.
Когда герцогиня заявила болѣе близкимъ къ ней лицамъ о своемъ желаніи сдѣлаться статсъ-дамой русскаго двора, то лица эти замѣтили, что ей, какъ иностранкѣ, прежде чѣмъ пустить въ ходъ подобную просьбу, необходимо пріобрѣсти недвиживое имѣніе въ Россіи. При своихъ громадныхъ денежныхъ средствахъ, она не затруднилась нисколько сдѣлать подобное пріобрѣтеніе и, черезъ нѣсколько недѣль, купила на свое имя въ Эстляндіи у барона Фитингофа имѣніе, за которое заплатила семьдесятъ четыре тысячи тогдашнихъ серебряныхъ рублей. Имѣніе это, по родовой ея фамиліи Чэдлей, было названо Чэдлейскими или Чудлейскими мызами. Сдѣлавшись такимъ образомъ владѣлицею, судя по цѣнѣ, довольно значительнаго имѣнія въ Россіи, леди Кингстонъ начала разными путями стараться о томъ, чтобы на плечѣ ея явился осыпанный брилліантами портретъ императрицы, какъ знакъ высокаго придворнаго званія, которое ей такъ хотѣлось получить. Не смотря, однако, на то расположеніе, какое постоянно оказывала государыня своей гостьѣ, Екатерина, по своимъ личнымъ соображеніямъ, отклонила домогательства герцогини подъ тѣмъ благовиднымъ и нисколько не оскорбительнымъ для леди Кингстонъ предлогомъ, что, по принятымъ ею правиламъ, званіе статсъ-дамы не предоставляется никогда иностранкамъ не смотря на особенную благосклонность и уваженіе государыни къ ихъ знатности и персональнымъ достоинствамъ.
Разочарованная въ своихъ суетныхъ ожиданіяхъ, леди Кингстонъ приняла отказъ императрицы съ крайнимъ огор-ченіемъ. Въ добавокъ къ этой неудачѣ, оказалось, что купленное ею имѣніе въ дѣйствительности далеко не стоило той суммы, какая была за него заплачена, и что изъ него трудно было сдѣлать какое либо хозяйственное употребленіе, такъ какъ въ немъ можно было только рубить лѣсъ, да ловить рыбу. Тогда одинъ прожектеръ предложилъ герцогинѣ устроить въ Чудлейскихъ мызахъ винный заводъ, увѣривъ ее, что она съ этого завода будетъ получать огромные доходы, въ которыхъ, надобно сказать кстати, при богатствѣ, оставленномъ ей покойнымъ герцогомъ, она вовсе не нуждалась. Тѣмъ не менѣе, ей полюбилась эта мысль и она приняла сдѣланное ей предложеніе, и вотъ графиня-герцогиня, пэресса Великобританіи по обоимъ мужьямъ, блестящая и чествуемая всѣми гостья императрицы, желавшая занять при дворѣ ея такое высокое положеніе, обратилась вдругъ ни съ того, ни съ сего — въ содержательницу виннаго завода! Поручивъ это новое промышленное заведеніе надзору и управленію какого-то англійскаго плотника, служившаго на ея яхтѣ, герцогиня, — хотя разставшаяся съ императрицею самымъ дружественнымъ образомъ, но въ душѣ недовольная испытанною ею неудачею — отправилась на своей яхтѣ изъ Петербурга во Францію и высадилась въ приморскомъ городѣ Калэ.
Жители этого города встрѣтили леди Кингстонъ съ необыкновенною торжественностью. Толпа народа поджидала на берегу пролива появленіе ея яхты; при выходѣ ея на пристань, молодыя дѣвушки, разодѣтыя по праздничному, поднесли ей цвѣты, и она, при радостныхъ крикахъ населенія, вступила въ приготовленный для нея отель, гдѣ ее ожидали представителя города и роскошный завтракъ. Такая общественная демонстрація, по случаю пріѣзда леди Кингстонъ въ Калэ, объясняется тѣмъ, что агенты ея пустили слухъ, будто бы герцогиня намѣрена навсегда поселиться въ этомъ городѣ и употребить свои громадныя средства въ пользу его жителей, учреждая на свой счетъ воспитательныя, учебныя и разныя благотворительныя заведенія. На слѣдующій день къ ней начали являться съ визитами знаменитые горожане, поздравляя ее съ благополучнымъ прибытіемъ въ ихъ городъ и благодаря герцогиню за оказанную ему ею честь. Умалчивая, конечно. о своемъ водочномъ заводѣ, такъ нежданно-негаданно устроенномъ въ Россіи, герцогиня передъ явившимися къ ней посѣтителями пускалась въ пространные разсказы о своемъ пребываніи въ Петербургѣ, восхищалась имъ и съ восторгомъ передавала о той привѣтливой и почетной встрѣчѣ, какая была оказана ей и со стороны императрицы Екатерины, и со стороны всѣхъ русскихъ вельможъ и ихъ семействъ, и о томъ вниманіи, какое выказывалъ ей даже простой народъ. Въ этихъ разсказахъ упоминалось и объ обширныхъ пріобрѣтенныхъ герцогинею въ Россіи помѣстьяхъ или владѣніяхъ, обитатели которыхъ сдѣлались ея вѣрноподданными и, являясь передъ нею, не смѣли иначе приблизиться къ пей, какъ поклонившись нѣсколько разъ въ землю и поцѣловавъ раболѣпно край ея одежды. Она хвалилась необыкновеннымъ расположеніемъ къ ней императрицы, съ которой — по словамъ герцогини — она свела самую тѣсную дружбу и которая считала скучно проведеннымъ день, если она не была вмѣстѣ съ леди Кингстонъ. Герцогиня разсказывала и о блистательномъ празднествѣ, устроенномъ ею въ честь императрицы. На этомъ празднествѣ, затмившемъ все, что до того времени было видано въ Петербургѣ, находилось одной только прислуги сто сорокъ человѣкъ. Жители и жительницы Калэ слушали всѣ эти разсказы развѣсивъ уши, а англичане, которые пріѣзжали въ этотъ городъ и бывали у герцогини, возвращаясь въ Англію, не только повторяли разсказы, слышанные ими отъ леди Кингстонъ, но еще и добавляли ихъ своими собственными прикрасами, такъ что вскорѣ во всей Англіи заговорили о той необыкновенной благосклонности, какую удалось англійской леди пріобрѣсти у славной и могущественной русской государыни.
III.[править]
Не смотря на почетъ, оказанный герцогинѣ жителями Калэ, однообразная тамъ жизнь скоро прискучила леди, которая, впрочемъ, до нѣкоторой степени, оправдала ожиданія мѣстнаго населенія своими человѣколюбивыми пожертвованіями на общественную пользу и разнаго рода благодѣяніями, оказанными ею частнымъ лицамъ. Хотя постоянство не было принадлежностью характера герцогини, которая обыкновенно говорила, что она опротивѣла бы самой себѣ, если бы болѣе часу оставалась въ одномъ и томъ же расположеніи духа, но, тѣмъ не менѣе, мысль о сближеніи съ императрицею Екатериною и о появленіи при ея дворѣ въ блестящемъ положеніи не покидала леди Кингстонъ, не смотря даже на однажды уже испытанную неудачу. Ей думалось также, что ея владѣнія, не приносившія никакого ей пока дохода ни сами по себѣ, ни отъ находившагося въ нихъ водочнаго завода, заслуживаютъ того, чтобы еще разъ лично осмотрѣть ихъ и узнать на мѣстѣ о причинѣ ихъ неудовлетворительнаго состоянія. При разсмотрѣніи отчетовъ, присланныхъ герцогинѣ отъ управляющаго ея эстляндскимъ имѣніемъ, ей пришло въ голову, что имѣніе это будетъ совершенно въ иномъ положеніи, если ввести тамъ систему сельскаго хозяйства, усвоенную въ Англіи, что тогда имѣніе это сдѣлается образцовымъ во всей Россіи, а владѣтельница его пріобрѣтетъ себѣ громкую и почетную извѣстность. Кромѣ этого эстляндскаго имѣнія, у герцогини были уже въ ту пору великолѣпный домъ въ Петербургѣ и значительные участки земли подъ столицей. И честолюбивыя стремленія, и хозяйственныя соображенія побудили герцогиню снова предпринять, въ 1782 году, путешествіе въ Россію, но на этотъ разъ она поѣхала туда сухимъ путемъ, а не моремъ, въ сопровожденіи многочисленной свиты.
Герцогиня отправилась въ Петербургъ черезъ Германію и Австрію, съ тѣмъ, чтобы, проѣхавъ черезъ Эстляндію и осмотрѣвъ тамъ свои помѣстья, провести нѣкоторое время въ полюбившемся ей Петербургѣ. Къ этому времени она успѣла свести близкое знакомство съ княземъ Потемкинымъ и надѣялась на его предстательство у императрицы въ ея пользу.
Послѣ побывки герцогини при блестящемъ дворѣ Екатерины, дворы тогдашнихъ нѣмецкихъ мелкихъ владѣтелей казались ей уже такими ничтожными, что на нихъ не стоило обращать никакого вниманія, хотя тамъ путешествующую съ богатой обстановкой англійскую герцогиню готовы были встрѣтить съ особымъ почетомъ. Она быстро миновала Германію и пріѣхала въ Вѣну, гдѣ ее поразила роскошь тамошнихъ вельможъ-богачей и гдѣ она была принята императоромъ Іосифомъ II не особенно благосклонно. Изъ Вѣны герцогиня написала письмо къ одному изъ сильнѣйшихъ въ ту пору литовско-польскихъ магнатовъ, князю Карлу Радзивиллу, извѣщая его, что она намѣрена побывать у него въ гостяхъ. Князь Карлъ Радзивиллъ жилъ не въ ладахъ съ королемъ польскимъ, Станиславомъ Понятовскимъ, а слѣдовательно, и съ императрицею Екатериною, покровительствовавшею посаженному ею на польскій престолъ Понятовскому. Съ Радзивилломъ герцогиня познакомилась въ Римѣ въ то время, когда онъ, изгнанный изъ отечества, готовился выставить противъ Екатерины извѣстную самозванку княжну Елисавету Тараканову, выдавая ее за дочь императрицы Елисаветы Петровны отъ тайнаго брака съ графомъ Алексѣемъ Григорьевичемъ Разумовскимъ. Изъ свѣдѣній, сохранившихся о герцогинѣ Кингстонъ, нельзя, впрочемъ, заключить, чтобы она участвовала въ козняхъ Радзивилла.
Герцогиня была также очень близка и съ другого личностію, подготовлявшею смуты въ Россіи, съ однимъ изъ весьма извѣстныхъ въ прошломъ столѣтіи авантюристовъ — Стефаномъ Зановичемъ, который странствовалъ по Европѣ подъ разными именами, а въ 1773 году пытался въ Черногоріи выдать себя за покойнаго императора Петра III. Не успѣвъ въ своемъ дерзкомъ намѣреніи, Зановичъ выбрался изъ Черногоріи и жилъ въ Польшѣ, принявъ фамилію Бартъ, которую съ графскимъ титуломъ носила и герцогиня Кингстонъ по купленному ею въ курфиршествѣ баварскомъ имѣнію Проживая въ Польшѣ, Зановичъ сблизился съ тамошними магнатами въ особенности съ княземъ Карломъ Радзивилломъ, съ которымъ онъ также познакомился въ Римѣ предъ появленіемъ Таракановой и, по всей вѣроятности, былъ въ этомъ случаѣ дѣятельнымъ пособникомъ Радзивилла, какъ уже самъ пускавшійся въ самозванство. При первомъ знакомствѣ съ герцогиней, Зановичъ, явившійся къ ней въ богатомъ албанскомъ костюмѣ, разшитомъ золотомъ и украшенномъ брилліантами, выдалъ себя ей за потомка древнихъ владѣтельныхъ князей Албаніи. Она была увлечена его смѣлымъ умомъ и чрезвычайною находчивостію, дѣлала ему драгоцѣнные подарки. По словамъ самой леди Кингстонъ, Зановичъ былъ «лучшимъ изъ всѣхъ Божіихъ созданій» и до того плѣнилъ герцогиню, что заставилъ ее забыть Гамильтона. Встрѣчается извѣстіе, что она хотѣла выйти за него замужъ. Изъ сохранившихся объ этомъ Стефанѣ Зановичѣ біографическихъ извѣстій трудно сказать не былъ ли онъ изъ числа тѣхъ братьевъ графовъ Зановичей, которые, поселившись въ Шкловѣ, у извѣстнаго любимца Екатерины и игрока Зорича, были признаны виновными въ поддѣлкѣ ассигнацій, и послѣ нѣсколькихъ лѣтъ заключенія въ Шлиссельбургской крѣпости, были посажены на корабль въ Архангельскѣ и отправлены оттуда за границу.
Зановичъ, о которомъ идетъ рѣчь, родился въ 17 52 году въ Албаніи, близь ея границъ съ Черногоріей. Отецъ его, Антоній Зановичъ, переселился въ 1760 году въ Венецію, гдѣ нажилъ большое состояніе, торгуя туфлями восточной выдѣлки. Въ Венеціи выросли его сыновья, получившіе въ послѣдствіи хорошее образованіе въ Падуанскомъ университетѣ. Въ 1770 году Стефанъ Зановичъ и братъ его Премиславъ отправились путешествовать по Италіи и, встрѣтивъ во время этого путешествія какого-то молодаго богача англинанина, обыграли его шулерскимъ образомъ на 90,000 фунтовъ стерлинговъ. Родители проигравшагося юноши не захотѣли платить Зановичамъ такой громадный карточный долгъ. По жалобѣ ихъ возникло уголовное дѣло, кончившееся тѣмъ, что братья Зановичи, какъ игроки-мошенники, были высланы изъ великаго герцогства Тосканскаго съ запрещеніемъ появляться туда когда либо. Послѣ этого Зановичи, гоняясь за счастьемъ на игорныхъ столахъ, странствовали, въ 1770 и 1771 годахъ, по Франціи, Англіи и Италіи, а въ 1773 году братья разстались, такъ какъ старшій изъ нихъ, Стефанъ, отправился въ Черногорію и тамъ, какъ мы уже сказали, пытался выдать себя за императора Петра III. Въ 17 7 6 году онъ странствовалъ по Германіи подъ именемъ Беллини, Балбидсона, Чарновича и графа Кастріота-Албанскаго. Въ это время, неизвѣстно для какихъ именно цѣлей, онъ получалъ весьма значительныя суммы отъ польскихъ конфедератовъ, старавшихся побудить Турцію къ новой войнѣ съ Россіею. Въ 1783 году Стефанъ Зановичъ появился въ Амстердамѣ подъ именемъ Царабладаса, но тамъ за долги былъ посаженъ въ тюрьму; поляки выкупили его изъ тюремнаго заключенія и тогда онъ, подъ именемъ князя Зановича-Албанскаго, началъ принимать дѣятельное участіе въ возстаніи Голландіи противъ императора Іосифа II. Инсургенты щедро снабжали его деньгами, а онъ обѣщалъ имъ подбить черногорцевъ къ нападенію на австрійскія владѣнія. Вскорѣ, однако, надъ нимъ разразилась бѣда: по заявленію турецкаго посланника изъ Вѣны въ Амстердамъ, онъ былъ заподозрѣнъ въ самозванствѣ и посаженъ въ тюрьму; его обвиняли въ мошенничествѣ и обманахъ и ему готовилась слишкомъ печальная будущность, когда, 25 мая 1785 года, онъ былъ найденъ въ тюрьмѣ мертвымъ на своей койкѣ: оказалось, что онъ какимъ-то острымъ орудіемъ перерѣзалъ себѣ жилу на лѣвой рукѣ. По разсказу герцогини Кингстонъ, Зановичъ умеръ принявъ ядъ, находившійся у него въ перстнѣ. Передъ смертью онъ написалъ герцогинѣ письмо, въ которомъ сознавался, что онъ жилъ подъ чужими именами, и что онъ былъ вовсе не то лицо, за котораго его принимали. Къ чести голландскаго правительства надобно сказать, что это письмо не было распечатано, но во всей неприкосновенности было доставлено по адресу. Какъ самоубійца, Зановичъ былъ преданъ позорному погребенію безъ совершенія надъ его тѣломъ похоронныхъ христіанскихъ обрядовъ. Такія свѣдѣнія о Стефанѣ Зановичѣ сообщаетъ авторъ книжки подъ заглавіемъ «Histoire de la vie et des aventures de la duchesse de Kingston». По всей однако вѣроятности, онъ смѣшиваетъ Стефана Зановича съ другимъ самозванцемъ, Степаномъ Малымъ, родомъ изъ Крайны, который въ 1769 году господствовалъ въ Черногоріи. Подъ видомъ лекаря онъ, пройдя всю Черную Гору, провозгласилъ себя въ Майнѣ всенародно императоромъ Петромъ III, низверженнымъ съ престола. Черногорцы повѣрили ему, признали его своимъ правителемъ и, не смотря на его деспотизмъ, не выдали его ни русскимъ, ни туркамъ, съ которыми вели изъ-за него кровопролитную войну. Степанъ Малый управлялъ Черногорію четыре года и въ семидесятыхъ годахъ былъ убитъ своимъ слугою, родомъ грекомъ, подкупленнымъ турками. Въ это время онъ не имѣлъ уже никакой власти въ Черногоріи и былъ совершенно слѣпъ, но тѣмъ не менѣе турки страшились его. Очевидно, что этотъ Степанъ и по времени рожденія, а также и по времени и обстоятельствамъ смерти, не могъ быть Стефаномъ Зановичемъ, но легко можетъ статься, что этотъ послѣдній явился въ Черногоріи, подражая примѣру Степана Малаго, и что самозванство его тамъ не имѣло никакого успѣха.
Вообще относительно Зановичей въ біографіи герцогини Кингстонъ представляется значительная путаница. Авторъ этой біографіи заимствовалъ свои свѣдѣнія, вѣроятно, изъ сочиненія Бартольда: «Die geschichtlichen Persönlichkeiten in Jacob Casanova’s Memoiren». Бартольдъ разсказываетъ, что Стефанъ и Предиславъ Зановичи, родомъ далматинцы, въ 1776 году явились въ Потсдамѣ и успѣли втереться въ общество принца прусскаго, гдѣ Стефанъ выдавалъ себя за албанскаго государя. Очевидно, однако, что этотъ Стефанъ Зановичъ, умершій въ 1785 году, не могъ быть тѣмъ Зановичемъ, который гостилъ въ Шкловѣ у Зорича и потомъ до 1788 года жилъ въ Шлиссельбургской крѣпости. Обратимся къ Кингстонъ.
Получивъ письмо герцогини, Радзивиллъ поспѣшилъ отвѣтить на него самымъ любезнымъ приглашеніемъ и приготовилъ къ ея пріѣзду такія великолѣпныя празднества, которыя должны были затмить чуть-ли не всѣ прежніе пиры, даваемые княземъ, сорившимъ въ подобныхъ случаяхъ деньги безъ всякаго счета. Мѣстомъ свиданія съ леди Кингстонъ князь назначилъ одну принадлежавшую ему деревеньку, называвшуюся Бергъ и лежавшую по большой дорогѣ, не въ дальнемъ разстояніи отъ Риги, черезъ которую должна была проѣзжать герцогиня, направляя свой путь въ Петербургъ. Въ этой деревенькѣ, по распоряженію Радзивилла, былъ наскоро выстроенъ великолѣпный домъ для пріема герцогини, и когда она пріѣхала туда, то явившійся къ ней одинъ изъ шляхтичей, состоявшихъ на службѣ во дворѣ Радзивилла, доложилъ ей, что наияснѣйшій князь желаетъ встрѣтить свою знаменитую гостью безъ всякаго церемоніала, какъ старый и искренно преданный ей другъ, а потому онъ представится ей запросто, пораньше на слѣдующее утро. Дѣйствительно, на другой день, только что разсвѣло, какъ показался въ Бергѣ Радзивиллъ. Поѣздъ его состоялъ изъ сорока различныхъ экипажей, въ каждый изъ нихъ была запряжена шестерня превосходныхъ коней. Въ этихъ экипажахъ сидѣли дамы и дѣвицы, заранѣе приглашенныя Радзивилломъ на предстоящее празднество и собравшіяся наканунѣ въ назначенное мѣсто. За длинной вереницей экипажей слѣдовало шестьсотъ лошадей; на однѣхъ изъ нихъ ѣхали конюхи, пикинеры, ловчіе, стремянные, доѣзжачіе и шляхтичи, служившіе у Радзивилла, а другихъ лошадей они держали въ поводу, а на сворахъ было при нихъ до тысячи гончихъ псовъ. Самъ Радзивиллъ былъ на кровномъ арабскомъ скакунѣ, въ сбруѣ съ золотой отдѣлкой и украшенной драгоцѣнными камнями. Князя окружали со всѣхъ сторонъ его надворные казаки и гусары.
Представившись герцогинѣ, Радзивиллъ пригласилъ ее проѣхаться, въ сопровожденіи всего поѣзда, въ особо приготовленной парадной каретѣ, за нѣсколько миль отъ деревни Бергъ, въ то мѣсто, гдѣ среди лѣса, на нарочно расчищенной обширной полянѣ, было построено, въ нѣсколько дней, нѣчто въ родѣ небольшаго, чистенькаго городка, посреди котораго находился назначенный для герцогини особый домикъ со всѣми удобствами панскаго жилья. Княжескій поѣздъ прибылъ на эту поляну подъ вечеръ, почему празднество началось великолѣпнымъ фейерверкомъ, послѣ котораго, на близь лежащемъ озерѣ, происходило примѣрное сраженіе двухъ кораблей. По окончаніи фейерверка и морской битвы, князь повелъ герцогиню по городку, домики котораго оказались ярко освѣщенными лавками, наполненными самымъ дорогимъ и разнообразнымъ товаромъ. Радзивиллъ предложилъ герцогинѣ выбирать все, что ей понравится, и такимъ способомъ преподнесъ ей множество цѣнныхъ подарковъ. Послѣ того, гостья, хозяинъ и сопровождавшее ихъ многочисленное общество отправились въ обширное помѣщеніе, занятое княземъ, гдѣ онъ, среди самой роскошной обстановки, открылъ балъ съ герцогинею, какъ съ царицею праздника. Лишь только, по окончаніи танцевъ, всѣ гости оставили бальную залу, ее охватило яркое пламя, такъ какъ наружныя стѣны этой постройки смазаны были легковоспламеняющимся составомъ, и гости Радзивилла, при такомъ неожиданномъ освѣщеніи, оставили мѣсто увеселенія, чтобы ѣхать въ замокъ Радзивилла, гдѣ ихъ ожидали роскошный ужинъ и удобный ночлегъ. На одно это празднество, какъ передаетъ герцогиня, Радзивиллъ истратилъ до 50,000 фунтовъ стерлинговъ.
Герцогиня провела въ гостяхъ у Радзивилла двѣ недѣли, въ продолженіе которыхъ она посѣтила и знаменитый родовой его замокъ, находившійся въ мѣстечкѣ Несвижѣ. Не вдалекѣ отъ этого мѣстечка, окруженнаго тогда густыми дебрями, Радзивиллъ для потѣхи герцогини устроилъ охоту на кабановъ. Охота происходила ночью, при свѣтѣ факеловъ; на нее, по приглашенію Радзивилла, съѣхались всѣ сосѣдніе паны съ ихъ семействами, и каждый изъ нихъ имѣлъ при себѣ множество слугъ, и вся эта ватага кормилась сытно и вкусно въ теченіе нѣсколькихъ дней на счетъ тароватаго магната. По ночамъ, во время проѣзда герцогини по владѣніямъ Радзивилла, которыя, съ малыми перерывами тянулись чрезъ всю Литву, дороги были освѣщаемы пылавшими кострами и смоляными бочками, а около ея кареты ѣхали провожатые съ зажженными факелами. Во всѣхъ мѣстечкахъ, принадлежавшихъ князю, мѣстныя власти являлись привѣтствовать герцогиню, о приближеніи которой возвѣщали жителямъ пушечные выстрѣлы. Въ свою очередь, и мелкая шляхта, раболѣпствовавшая передъ Радзивилломъ, въ угоду могущественному магнату, приготовляла его гостьѣ если и не такія пышныя, то все же чрезвычайно радушныя встрѣчи.
Сама Кингстонъ, разсказывая въ своей краткой біографіи, помѣщенной въ «Запискахъ» баронессы Оберкирхъ, о томъ пріемѣ, какой ей сдѣлалъ Радзивиллъ, прибавляетъ, что онъ, страстно влюбленный въ нее со времени знакомства въ Римѣ, просилъ ея руки, но она отказалась вступить съ нимъ въ бракъ, не желая оставаться въ дикой странѣ, среди сарматовъ, которыя одѣваются въ звѣриныя шкуры.
IV.[править]
Изъ этой дикой страны леди Кингстонъ, разставшись дружески съ Радзивилломъ, отправилась въ Петербургъ, гдѣ нѣсколько лѣтъ тому назадъ встрѣтили ее съ такимъ почетомъ и гдѣ теперь ожидало ее горькое разочарованіе. Прежній чрезвычайно-благосклонный пріемъ, оказанный герцогинѣ со стороны императрицы Екатерины, замѣнился теперь вѣжливою и сдержанною холодностью. Русскіе вельможи не чествовали уже ее какъ въ первый пріѣздъ, а народъ не зазѣвывался уже на герцогиню, пріѣхавшую не на великолѣпной яхтѣ, а въ обыкновенномъ дорожномъ экипажѣ. ЬНа этотъ разъ Петербургъ показался герцогинѣ совсѣмъ не тѣмъ городомъ, какимъ онъ показался ей въ 17 76 году. Она была теперь въ немъ совершенно незамѣтною личностью; отношенія ея къ двору ограничились сухимъ оффиціальнымъ представленіемъ, и императрица не приглашала ее въ свой избранный кругъ, а петербургская знать не устроивала въ честь ея никакихъ праздниковъ. При такой неблагопріятной обстановкѣ, герцогинѣ вскорѣ пришлось убѣдиться, что ей нечего было ожидать и искать въ Петербургѣ, и что получить желаемое ею званіе статсъ-дамы рѣшительно нѣтъ никакой возможности. Въ добавокъ къ тому, всѣ ея надежды — составлявшія, впрочемъ, собственно капризъ, а не потребность, — надежды на полученіе ею громадныхъ доходовъ съ купленныхъ ею въ Эстляндіи Чэдлейскихъ мызъ, оказались несбыточными. Водочный заводъ не только не приносилъ своей знатной владѣлицѣ никакихъ прибылей, но, напротивъ, казна, за разныя открытыя упущенія на заводѣ, а также за неточное соблюденіе тамъ узаконеній и правилъ по винокуренной п питейной части, наложила на герцогиню штрафы и денежныя начеты, такъ что тотчасъ по пріѣздѣ ея въ Петербургъ, къ ней явился полицейскій офицеръ, представившій ей, на основаніи указа казенной палаты, о платежѣ причитающихся съ нея разнаго рода взысканій. Независимо отъ этого, занятіе по водочной части сильно уронило въ общественномъ мнѣніи столицы прежнюю знаменитую петербургскую гостью: на нее уже не смотрѣли теперь какъ на знатную иностранную путешественницу, сорящую деньгами, но скорѣе какъ на заѣзжую промышленницу, желавшую поразжиться посредствомъ надуванія казны и на счетъ испивающаго люда. Обаяніе, окружавшее герцогиню въ первый пріѣздъ, совершенно исчезло и прежнія розказни объ ея несмѣтныхъ богатствахъ замѣнялись теперь болтовней, которая могла бы легко подорвать финансовый кредитъ герцогини, если бы только она нуждалась въ немъ. Вслѣдствіе этого, вторая поѣздка леди Кингстонъ въ Россію обошлась безъ всякаго шума и по своимъ результатамъ была для нея гораздо непріятнѣе, чѣмъ первая, послѣ которой герцогиня всетаки увозила съ собою хотя нѣкоторыя воспоминанія, льстившія ея ненасытному самолюбію. Побывъ нѣсколько дней въ Петербургѣ и не заставъ здѣсь Потемкина, на покровительство котораго она надѣялась, герцогиня вернулась въ Калэ на нанятомъ французскомъ коммерческомъ суднѣ, не представлявшемъ той роскоши и тѣхъ удобствъ, какими отличалась ея собственная яхта.
По возвращеніи во Францію, герцогиня Кингстонъ, какъ сама она говорила, окончательно избрала мѣстомъ постояннаго своего пребыванія городъ Калэ, жители котораго — по словамъ ея біографа — не переставали пользоваться ея необыкновенною къ нимъ щедростью. Въ 1786 году она задумала было поѣхать въ Англію, и въ кингстонгоузскомъ замкѣ начались уже приготовленія къ пріѣзду его владѣтельницы; но узнавъ, что англійскія газеты снова въ непріязненномъ тонѣ заговорили о ней, и что на счетъ ея стали появляться въ Лондонѣ самые оскорбительные, до-нельзя грязные пасквили и памфлеты, она отказалась отъ своего намѣренія посѣтить Англію и рѣшилась навсегда остаться во Франціи, переселившись на житье въ Парижъ. Тамъ она наняла на всю жизнь въ улицѣ Кокронь великолѣпную гостинницу, называвшуюся «Parlement d’Angleterre», а въ недальномъ разстояніи отъ Фонтенебло купила замокъ Сентъ-Ассизъ, заплативъ за него 1,400,000 ливровъ. Въ этомъ роскошномъ замкѣ она, послѣ его покупки, прожила одну только недѣлю. Она умерла въ Сентъ-Ассизѣ скоропостижно, отъ разрыва сердца, 28-го августа 1788 года, на шестьдесятъ девятомъ году отъ рожденія.
Баронесса Оберкирхъ, видѣвшая герцогиню за нѣсколько дней до ея смерти, писала о леди Кингстонъ слѣдующее: «она дѣйствительно женщина необыкновенная; она поверхностно знала чрезвычайно много, такъ какъ проводила время съ людьми умными, образованными, бывшими въ ту пору знаменитостями во всей Европѣ. Хотя она только слегка могла касаться того или другаго ученаго или вообще важнаго вопроса, но говорила превосходно и картинно». При большомъ знакомствѣ съ практическою жизнью, она имѣла слишкомъ пылкое воображеніе и была горда и упряма. Не смотря на глубокую старость, леди Кингстонъ, по словамъ баронессы Оберкирхъ, сохраняла еще слѣды поразительной красоты; походка ея была такая же, какая была у королевы Маріи Антуанеты, а королева, по словамъ г-жи Лебренъ, отличалась такою величественною походкою, какой во всей Европѣ не имѣла ни одна женщина. Впрочемъ, баронеса Оберкирхъ идетъ въ своихъ похвалахъ еще далѣе, говоря, что старуха-герцогиня «выступала какъ богиня» и что никто не умѣлъ поклониться и такъ величественно, и такъ граціозно, какъ леди Кингстонъ.
Послѣ смерти герцогини, осталось въ Парижѣ разнаго рода имущества на милліонъ четыреста фунтовъ стерлинговъ; къ этому нужно прибавить помѣстье, купленное въ Россіи, и богато-отдѣланный въ Петербургѣ домъ, а также и лежавшіе въ разныхъ банкахъ капиталы. Въ общей же сложности, все ея состояніе простиралось, по самой умѣренной оцѣнкѣ, до трехъ милліоновъ фунтовъ стерлинговъ, хотя она и тратила доставшееся ей отъ мужа наслѣдство безъ всякаго разсчета, бросая пригоршнями деньги куда ни попало.
Однажды она показала баронесѣ Оберкирхъ свои драгоцѣнности, и баронесса, хотя порядкомъ уже присмотрѣвшаяся къ такимъ вещамъ, была поражена необыкновенною рѣдкостію и стоимостью драгоцѣнныхъ камней. Дорогихъ вещей было у герцогини Кингстонъ такое множество, что каждую изъ нихъ надо было занумеровать и записать въ особый инвентарь, представлявшій объемистую книгу.
Замѣчательно, что, не смотря на неудачи, испытанныя въ обѣихъ поѣздкахъ въ Петербургъ, герцогиня Кингстонъ чувствовала къ нему какое-то особое влеченіе, которое и высказано ею въ ея завѣщаніи. Въ немъ леди Елизавета говоритъ, что въ случаѣ, если она умретъ по близости Петербурга, то чтобы ее непремѣнно похоронили въ этомъ городѣ, такъ какъ она желаетъ, чтобы прахъ ея покоился въ томъ мѣстѣ, куда при жизни постоянно стремилось ея сердце. Нѣкоторую часть своего состоянія она предоставила тѣмъ лицамъ, съ которыми познакомилась въ бытность свою въ Россіи, и между прочимъ, завѣщала императрицѣ Екатеринѣ драгоцѣнный головной уборъ изъ брилліантовъ, жемчугу и разныхъ самоцвѣтныхъ камней.
Завѣщаніе герцогини Елизаветы Кингстонъ вызвало въ Россіи продолжительный и запутанный процессъ, заслуживающій вниманія какъ по его ходу, такъ и по предметамъ спора. Завязалось въ судебныхъ и административныхъ мѣстахъ и «вотчинное» и «тяжебное» дѣло, наполнившее собою нѣсколько толстыхъ фоліантовъ. Приказные того времени судили и рядили надъ завѣщаніемъ покойной герцогини, называя ее въ оффиціальныхъ актахъ «Кингстоновой», и даже еще проще — «Кингстоншей». Дѣло это велось очень долго, и, по всей вѣроятности, оно тянулось бы еще долѣе, если бы на него не обратилъ вниманія императоръ Павелъ, чрезвычайно не любившій ни медленности, ни проволочекъ, и быстро разрѣшавшій своею верховною властью такіе юридическіе вопросы, которые, по ихъ сложности, требовали постепеннаго производства и разносторонняго обсужденія.
Только что смерть герцогини и содержаніе ея завѣщанія сдѣлались извѣстны въ Россіи, какъ коллежскій совѣтникъ баронъ Фридрихъ фонъ-Розенъ, служившій въ ту пору совѣтникомъ эстляндскаго губернскаго правленія, предъявилъ свои права на полученіе «Чудлейскихъ мызъ» въ силу упомянутаго завѣщанія. Права барона оказались чрезвычайно шаткими. Въ исковомъ своемъ прошеніи онъ объяснялъ, что герцогиня Кингстонъ, рожденная Елизавета «Чудленгъ», составленною ею во Франціи, 8-го октября 1786 года, духовною отказала состоящія въ ревельскомъ намѣстничествѣ Чудлейскія мызы со всѣмъ къ онымъ принадлежащимъ, — съ тѣмъ, чтобы аптекарю ея выдать 30,000 рублей, а нѣкоторыхъ ея людей отпустить на волю — одной особѣ и ея наслѣдникамъ, однако не упомянула имя оной, но оставила на сіе бѣлое мѣсто". Этою неупомянутою въ завѣщаніи герцогини особою и считалъ себя баронъ Фридрихъ фонъ-Розенъ. Разумѣется, что въ подтвержденіе этого слѣдовало представить доказательства и доводы и, съ своей стороны, баронъ нисколько не затруднился этимъ. То обстоятельство, что герцогиня Кингстонъ подъ «бѣлымъ мѣстомъ» разумѣла его, барона Розена, а не какую либо другую особу, онъ принялся объяснять тѣмъ, что умершая герцогиня «за оказанное имъ, Розеномъ, ей почтеніе, любовь и заслуги и дабы наградить расходы употребленные для нея на поѣздки, уже въ 1783 году помянутыя Чудлейскія мызы со всѣмъ, что въ оныхъ по кончинѣ ея найдется, при свидѣтеляхъ ему и его фамиліи подарила, такъ, чтобы ихъ, по смерти ея, ему во владѣніе получить».
Тѣмъ временемъ, пока принялись въ низшей судебной инстанціи разматривать правильность претензіи, предъявленной барономъ Розеномъ къ наслѣдству, оставшемуся въ Россіи послѣ герцогини Кингстонъ, изъ Лондона, чрезъ посредство тамошняго русскаго посланника графа Воронцова, была прислана выписка изъ духовнаго завѣщанія герцогини, засвидѣтельствованная архіепископомъ кэнтерберійскимъ. Изъ этой выписки оказывалось, что исполнителемъ посмертной воли герцогини былъ назначенъ кавалеръ Пэнъ, который, пріѣхавъ въ Петербургъ, передалъ, съ разрѣшенія императрицы, свое полномочіе полковнику Гарновскому, вступившему, вслѣдствіе этого, во всѣ права и обязанности душеприкащика по наслѣдству, оставшемуся въ Россіи послѣ «Кингстонши». Домогаться этого наслѣдства явился въ Петербургъ графъ Беме`, оказавшійся соперникомъ барону Розену по Чудлейскимъ мызамъ, но такъ какъ онъ въ завѣщаніи вовсе упомянутъ не былъ, то и былъ устраненъ русскими судебными мѣстами отъ всякаго участія въ этомъ дѣлѣ.
Полковникъ Гарновскій, начавшій вѣдать наслѣдство, оставшееся послѣ герцогини Кингстонъ, былъ, безъ сомнѣнія, одинъ изъ самыхъ ловкихъ русскихъ дѣльцовъ прошлаго столѣтія. Онъ чрезъ правителя канцеляріи князя Потемкина, извѣстнаго Василія Степановича Попова, состоялъ въ числѣ весьма близкихъ людей къ князю Потемкину и, во время отсутствія Потемкина изъ Петербурга, увѣдомлялъ его подробно обо всемъ, что дѣлалось и говорилось при дворѣ и въ домахъ знатныхъ лицъ. Свои письма или донесенія Гарновскій посылалъ на имя Попова и писалъ ихъ въ родѣ поденныхъ записокъ, которыя представляютъ много интереснаго. Записки эти были напечатаны въ «Русской Старинѣ» изд. 1876 г. и изъ нихъ, между прочимъ, видно какою расторопностью отличался полковникъ, успѣвавшій втереться всюду. Что же касается его отношеній къ герцогинѣ, то онъ сблизился съ нею, провожая ее изъ Петербурга во Францію при возвращеніи ея туда изъ первой поѣздки въ Петербургъ. Въ біографіи герцогини, записанной баронессою Оберкирхъ, упоминается, что леди Кингстонъ всѣ свои дѣла въ Россіи поручила надзору и попеченію господина Гарновскаго, а изъ писемъ ея къ нему должно заключить, что она считала его самымъ преданнымъ ей въ Россіи человѣкомъ. Въ августѣ 1787 года герцогиня поручила своему камердинеру Джону Лилли, бывшему въ то время въ Петербургѣ, переговорить съ Гарновскимъ по всѣмъ ея дѣламъ, а самому Гарновскому, между прочимъ, писала: «если нужда потребуетъ, то вы откроетесь и князю Потемкину, ибо я не хочу, чтобы отъ него что-либо было скрыто. Увѣрьте его, — писала далѣе герцогиня, — что я очень сожалѣю, что не увижусь съ нимъ до зимняго пути». Въ другомъ письмѣ, отъ 24-го октября того же года, герцогиня писала Гарновскому, что она «считаетъ себя чрезвычайно несчастливою, такъ какъ отъ всего свѣта обижена», и просила его посовѣтовать ей, что дѣлать съ Чудлейскими мызами. Наконецъ, въ послѣднемъ ея письмѣ къ Гарновскому, написанномъ не задолго до смерти герцогини, она просила Гарновскаго извѣстить ее объ ея «другѣ» князѣ Потемкинѣ, выражая сожалѣніе, что во время своего послѣдняго пріѣзда въ Петербургъ, она не застала тамъ князя, а между тѣмъ хотѣла просить черезъ него о чемъ-то императрицу. Въ заключеніе, она поручила Гарновскому передать Потемкину, что у него, Потемкина, во всемъ свѣтѣ нѣтъ лучшей пріятельницы какъ она, герцогиня. Переписка же Гарновскаго съ леди Кингстонъ не дошла до насъ, даже въ самомъ небольшомъ отрывкѣ.
Лишь только умерла герцогиня, какъ секретарь ея, бывавшій съ нею въ Петербургѣ, поспѣшилъ увѣдомить письмомъ Гарновскаго, что ему, «добродѣтельному» (vertueux) Гарновскому, живущему въ С.-Петербургѣ и состоящему при канцеляріи князя Потемкина, въ уваженіе его почтительной привязанности и тѣхъ постоянныхъ и тяжелыхъ заботъ, какія онъ оказывалъ въ отношеніи герцогини во время ея поѣздки изъ Петербурга во Францію, куда онъ былъ посланъ съ нею по волѣ ея императорскаго величества, — герцогиня отказала пятьдесятъ тысячъ рублей, которые слѣдуетъ ему получить въ теченіе года со дня кончины герцогини. Въ письмѣ этомъ сообщалось также и о томъ, что герцогиня завѣщала императрицѣ великолѣпный головной уборъ и всѣ свои картины, находившіяся въ Петербургѣ, съ тѣмъ, впрочемъ, условіемъ: если государыня пожелаетъ принять ихъ, то она приметъ на себя уплату 150,000 рублей тѣмъ лицамъ, которыя будутъ назначены въ Англіи исполнителями духовнаго завѣщанія герцогини.
Нѣкоторыя изъ этихъ картинъ были, однако, предметомъ спора между герцогинею и графомъ Чернышевымъ. При первой поѣздкѣ въ Россію, герцогиня, освѣдомившись о томъ вліяніи, какое имѣлъ при дворѣ графъ Иванъ Григорьевичъ Чернышевъ, предложила ему письменно въ подарокъ нѣсколько картинъ, выбранныхъ ею самою. Когда же, по пріѣздѣ ея въ Петербургъ, ей представился Чернышевъ, то онъ, благодаря герцогиню за сдѣланный ему подарокъ, замѣтилъ, что присланныя ему картины стоятъ по крайней мѣрѣ 10,000 фунтовъ стерлинговъ, такъ какъ между ними были произведенія Рафаэля и Клодта Лоррена. Услышавъ это, герцогиня, не имѣвшая никакого понятія въ живописи, пожалѣла, что такой слишкомъ цѣнный подарокъ достался въ руки Чернышева, и захотѣла возвратить эти двѣ картины подъ предлогомъ, что онѣ были самыя любимыя картины ея покойнаго мужа, и потому начала при другихъ, бывшихъ у нея въ это время гостяхъ, благодарить графа за позволеніе оставить эти картины въ его домѣ до тѣхъ поръ, пока не будетъ отдѣланъ собственный ея домъ, купленный въ Петербургѣ. Хитрость эта, однако, не удалась: Чернышевъ не возвратилъ картинъ, говоря, что онѣ подарены ему герцогинею въ полную собственность, а герцогиня, отрекаясь отъ того, что она сдѣлала графу такой подарокъ, громко говорила о безчестномъ присвоеніи имъ этихъ картинъ и даже въ своемъ завѣщаніи привела длинный разсказъ о томъ, какимъ недобросовѣстнымъ путемъ Чернышевъ завладѣлъ картинами, которыя были отданы ему только на сохраненіе.
Чернышевъ въ этомъ случаѣ былъ не совсѣмъ правъ, это слѣдуетъ заключить изъ замѣтки, находящейся въ «Дневникѣ» Храповицкаго. Подъ 8-мъ января 1790 года Храповицкій пишетъ: «Читали мнѣ (т. е. читала императрица Екатерина) изъ духовной Кингстонши ея возраженіе на присвоеніе картинъ графомъ Чернышевымъ. Онъ вчера заговорилъ, будто онѣ подарены ему, а я ему сказала: qu'à sa place à la première demande je les aurais jetés par la fenêtre. Замѣтили каковъ онъ».
Императрица приказала признать завѣщаніе герцогини Кингстонъ дѣйствительнымъ въ Россіи. Тогда Гарновскій обратился къ государынѣ съ просьбой, въ которой объяснялъ, что хотя герцогиня и завѣщала ему пятьдесятъ тысячъ рублей, но что онъ не надѣется получить эту сумму, такъ какъ за границею наслѣдники, завладѣвъ всѣмъ имѣніемъ леди Кингстонъ, начали оспоривать правильность ея завѣщанія, а все недвижимое ея имущество, находившееся во Франціи, было расхищено тотчасъ же послѣ ея смерти. Въ виду этого, Гарновскій просилъ государыню, чтобы, въ замѣнъ назначенныхъ ему по духовной герцогинею денегъ, были ему отданы ея домъ, находившійся въ Петербургѣ у Измайловскаго моста, и участокъ земли, лежавшій у Краснаго-кабачка, а также пожалованная императрицею герцогинѣ земля по рѣкѣ Невѣ, въ Шлиссельбургскомъ уѣздѣ, близъ такъ называемыхъ Островковъ.
При покровительствѣ Потемкина, Гарновскому не трудно было получить благопріятную для него резолюцію по этой просьбѣ. Домъ герцогини Кингстонъ и упомянутыя земли достались ему. Надобно полагать, что домъ этотъ былъ отдѣланъ чрезвычайно роскошно. Такъ въ «Описаніи» извѣстнаго праздника, даннаго въ 1790 году Потемкинымъ въ Таврическомъ дворцѣ, между прочимъ, замѣчено, что въ главной залѣ этого дворца на каждой изъ эстрадъ стояло по вазѣ изъ бѣлаго каррарскаго мрамора съ отличною рѣзьбою, а подножіе ихъ было изъ сѣраго мрамора, «поелику — говорится далѣе въ „Описаніи“ — вазы сіи имѣли чрезвычайный размѣръ по пространству мѣста, въ которомъ находились, то можно судить о величинѣ оныхъ и драгоцѣнности» и затѣмъ добавлено, что князь Потемкинъ купилъ ихъ изъ оставшагося имущества герцогини Кингстонъ.
Вступивъ въ права душеприкащика, Гарновскій началъ распоряжаться въ Чудлейскихъ мызахъ самовольно, какъ полный безотчетный хозяинъ; онъ вывозилъ оттуда къ себѣ въ Петербургъ и цѣнные предметы, и разный домашній скарбъ. Между тѣмъ баронъ Розенъ, считая себя владѣльцемъ этихъ мызъ, тщетно во всѣхъ судебныхъ инстанціяхъ старался доказать свои права на полученіе означеннаго имѣнія, ссылаясь на то, что оно было подарено ему герцогинею при свидѣтеляхъ, а именно: въ присутствіи ея капельмейстера, чеха Цигалы, и ея «подружки» или компаніонки де-Мюнье, искавшей, впрочемъ, и въ свою очередь съ имѣнія герцогини и не заплаченнаго ей за нѣсколько лѣтъ жалованья, и не выданныхъ ей по обѣщанію «знатныхъ» подарковъ и доводя, на основаніи этого, сумму своего иска до 12,000 рублей. Судебныя мѣста, въ виду сбивчивости свидѣтельскихъ показаній Цигалы и де-Мюнье, подкрѣпляя свои рѣшетя шведскими, и датскими, и русскими законами, а также и уставами благороднаго эстляндскаго рыцарства, отказывали барону Розену въ его искѣ. Въ апелляціонныхъ своихъ жалобахъ онъ указывалъ на то, что рѣшеніе состоялось не въ его пользу только вслѣдстніе «развратнаго» толкованія словъ и въ доказательство особаго къ нему расположенія герцогини ссылался, между прочимъ, на то, что она однажды поручила ему «купить пару волторнъ». Какъ ни хлопоталъ баронъ, но очевидно было, что при такой слабости юридическихъ доказательствъ дѣла ему не выиграть и, дѣйствительно, онъ умеръ, не дождавшись развязки начатаго имъ процесса и передавъ свою тяжбу съ Гарновскимъ въ наслѣдіе двумъ своимъ дочерямъ.
VI.[править]
Распоряжаясь полновластно въ Чудлейскихъ мызахъ, Гарновскій, вопреки завѣщанію герцогини, не отпускалъ на волю четырехъ ея рабовъ (esclaves), которымъ она, послѣ своей смерти, предоставила свободу; не уплачивалъ никому денегъ, слѣдовавшихъ по завѣщанію, и не приводилъ въ исполненіе той статьи духовной, въ силу коей 1/10 часть всѣхъ доходовъ герцогини съ принадлежащихъ ей въ Россіи владѣній была назначена «той особѣ или тѣмъ особамъ, которой или которымъ ея императорскому величеству благоугодно будетъ разрѣшить принять эти деньги для собственнаго ихъ употребленія». Имѣя повсюду покровителей и благопріятелей, нажитыхъ во время Потемкина, Гарновскій не хотѣлъ никого и ничего знать. Онъ слылъ въ ту пору однимъ изъ самыхъ первыхъ петербургскихъ богачей. Управляя домашними дѣлами князя Таврическаго, а также принадлежавшимъ тогда князю, а нынѣ казнѣ, стекляннымъ заводомъ, находящимся подъ Петербургомъ, за Александро-Невскимъ монастыремъ, Гарновскій дѣйствительно нажилъ большія деньги и, между прочимъ, задумалъ употребить часть ихъ на постройку у Измайловскаго моста громаднаго каменнаго дома, носящаго и понынѣ имя перваго своего владѣльца. Сосѣдомъ при постройкѣ, затѣянной Гарновскимъ, оказался знаменитый Гавріилъ Романовичъ Державинъ, излившій свой гнѣвъ на Гарновскаго въ одномъ изъ своихъ стихотвореній, озаглавленномъ «Второму сосѣду», такъ какъ Державинъ въ своихъ стихотворныхъ произведеніяхъ «первымъ сосѣдомъ» считалъ М. С. Голикова, съ которымъ онъ жилъ прежде рядомъ на Сѣнной площади. Сосѣдомъ же Гарновскаго Державинъ сдѣлался тогда, когда онъ, Державинъ, купилъ у Измайловскаго моста домъ, принадлежащій нынѣ римско-католической духовной коллегіи, и стоявшій рядомъ со строившимся домомъ Гарновскаго. Обращаясь къ строителю этого дома, Державинъ писалъ:
Почто же мой второй сосѣдъ
Столь зданьемъ пышнымъ, столь отличнымъ
Мнѣ солнца застѣняя свѣтъ,
Дворомъ межуешь безграничнымъ
Ты дому моему заборъ?
Ужель полей, прудовъ и рѣчекъ
Тьмы скупленныхъ тобой мѣстечекъ
Твой не насытятъ взоръ?
Гарновскій задумалъ выстроить домъ въ такихъ громадныхъ размѣрахъ, до которыхъ въ ту пору не доходили еще частныя постройки въ Петербургѣ, гдѣ его домъ, по своей величинѣ и вышинѣ, долженъ былъ быть самымъ обширнымъ зданіемъ послѣ Зимняго дворца. Великолѣпное это зданіе должно было примыкать къ дому Державина «эрмитажемъ», въ которомъ предполагалось устроить садъ и фонтаны. Гарновскій строилъ свой домъ, разсчитывая на то, что его купитъ императрица для кого нибудь изъ великихъ князей или княженъ, и надѣялся, что онъ при этомъ, благодаря содѣйствію князя Потемкина, перехватитъ порядочный кушъ. Державинъ, однако, пророчилъ ему не доброе, говоря:
Богъ вѣсть, что рокъ готовитъ намъ?
Быть можетъ, что сіи чертоги,
«Назначенны тобой царямъ»,
Жестоки времена и строги
Во стойла конски" обратятъ!
За счастіе поруки нѣту,
И чтобъ твой Фебъ свѣтилъ вѣкъ свѣту —
Не бейся объ закладъ!
Предсказаніе Державина на счетъ Феба, свѣтившаго Гарновскому, и подъ которымъ онъ подразумѣвалъ Потемкина, вскорѣ сбылось. Могущественный покровитель предпріимчиваго полковника умеръ прежде, чѣмъ этотъ послѣдній успѣлъ подвести подъ крышу свой громадный домъ. Гарновскій, насколько могъ, воспользовался смертью своего покровителя. Такъ какъ онъ, Гарновскій, завѣдывалъ Таврическимъ дворцомъ, принадлежавшимъ тогда Потемкину, то, узнавъ о смерти его владѣльца, онъ тотчасъ принялся вывозить оттуда въ свой домъ картины, статуи, мраморъ и разные строительные матеріалы. По поводу этого Державинъ писалъ:
Къ чему ты съ рвеньемъ столь безмѣрнымъ
Свой строишь постоялый дворъ,
И, ахъ, сокровища Тавриды
На баркахъ свозишь въ пирамиды
Средь полицейскихъ ссоръ?
Этой послѣдней строфою Державинъ намекалъ на слѣдующее обстоятельство: когда Гарновскій принялся по своему опустошать Таврическій дворецъ, то одинъ изъ наслѣдниковъ князя Потемкина, генералъ-прокуроръ Самойловъ, остановилъ черезъ полицію своевольныя распоряженія Гарновскаго. Затѣмъ, все кончилось для Гарновскаго вполнѣ благополучно и онъ до конца царствованія Екатерины IІ спокойно владѣлъ своимъ домомъ и также спокойно распоряжался Чудлейскими мызами герцогини Кингстонъ.
Когда, 6-го ноября 1796 года, вступилъ на престолъ императоръ Павелъ Петровичъ, то онъ пожелалъ водворить повсюду правосудіе и нелицепріятіе; но онъ уже слишкомъ увлекался этимъ благимъ желаніемъ и безпрестанно впадалъ въ ошибки, ставя выше законовъ свои личныя вспышки. Онъ, между прочимъ, приказалъ, чтобы генералъ-прокуроръ Самойловъ представилъ ему списокъ всѣхъ дѣлъ, нерѣшенныхъ въ сенатѣ. Въ этотъ роковой для Гарновскаго списокъ попало и дѣло о наслѣдствѣ послѣ герцогини Кингстонъ. Безъ всякаго сомнѣнія, это дѣло, отмѣченное фамиліею герцогини Кингстонъ, само по себѣ должно было бы привлечь вниманіе государя, но вѣроятно также и то, что Самойловъ, помня разграбленіе Таврическаго дворца Гарновскимъ, воспользовался этимъ дѣломъ, чтобы порядкомъ проучить зазнававшагося Гарновскаго. Освѣдомившись у генералъ-прокурора о сущности упомянутаго дѣла, государь узналъ, что окончаніе его замедляется неблаговиднымъ образомъ дѣйствій душеприкащика герцогини, полковника Гарновскаго. Императору Павлу Петровичу, сильно недолюбливавшему князя Потемкина, было, разумѣется, извѣстно, что Гарновскій находился въ числѣ людей самыхъ близкихъ къ покойному князю и что онъ былъ его креатурою. Этого обстоятельства, помимо даже вопроса о правосудіи въ отношеніи наслѣдниковъ герцогини Кингстонъ, было вполнѣ достаточно, чтобы вызвать со стороны впечатлительнаго и вспыльчиваго Павла Петровича самыя крутыя мѣры противъ Гарновскаго. Не входя въ разборъ вопроса о томъ, на какомъ основаніи Гарновскій распоряжался имѣніемъ герцогини Кингстонъ, императоръ тотчасъ же подписалъ указъ о немедленномъ отобраніи отъ Гарновскаго Чуддейскихъ мызъ. «Все имѣніе ея, — сказано было въ этомъ указѣ, — оставить на казенномъ секвестрѣ и дѣла, до онаго касающіяся, гдѣ оныя подъ разсмотрѣніемъ состоятъ, скорѣе привести къ концу».
Прежде, однако, чѣмъ, по общему ходу тогдашняго слишкомъ медленнаго дѣлопроизводства, могъ быть полученъ на мѣстѣ этотъ высочайшій указъ, поступила непосредственно къ императору жалоба отъ графа Стенбока на Гарновскаго, какъ на душеприкащика герцогини Кингстонъ, уклоняющагося отъ добросовѣстнаго и точнаго исполненія ея посмертной воли. Надобно сказать, что въ числѣ лицъ, которымъ были назначены по духовной леди Кингстонъ денежныя выдачи, находился и проживавшій въ Чудлейскихъ мызахъ аптекарь Мейеръ. Герцогиня, какъ замѣчено было выше, назначила выдать ему 30,000 руб., но Гарновскій, подъ тѣмъ предлогомъ, что аптекарь названъ былъ въ завѣщаніи не Мейеромъ, а Майеромъ, на-отрѣзъ отказался выплатить завѣщанную ему сумму, утверждая, что между Мейеромъ и Майеромъ существуетъ большая разница и что, поэтому, явившійся за полученіемъ наслѣдства аптекарь Мейеръ вовсе не есть тотъ аптекарь Майеръ, которому оно должно быть выдано. Напрасно, подавая просьбу за просьбой, добивался почтенный фармацевтъ ускользавшаго, вслѣдствіе неточности одной только буквы, изъ его рукъ весьма значительнаго куша. Гарновскій настаивалъ на своемъ отказѣ и Мейеръ, выбившись, наконецъ изъ силъ, передалъ свою претензію къ Гарновскому отставному полковнику графу Билиму Стенбоку.
Стенбокъ, какъ видно, былъ человѣкъ неробкаго десятка и онъ, не думая долго, написалъ прямо императору, на французскомъ языкѣ, трогательное письмо, выставивъ въ самомъ неблаговидномъ свѣтѣ поступки Гарновскаго, который, по словамъ Стенбока, пользуясь своими обширными связями въ Петербургѣ и имѣя повсюду множество покровителей, безнаказанно притѣсняетъ и обижаетъ бѣдныхъ людей. Разумѣется, что въ этой жалобѣ, какъ и во всѣхъ подобныхъ случаяхъ, все упованіе просителя возлагалось единственно на правосудіе государя. Въ заключеніи своемъ Стенбокъ просилъ, чтобы его величество приказалъ взять Чудлейскія мызы въ казенный секвестръ, дабы онъ, Стенбокъ, могъ быть удовлетворенъ, хотя бы и въ разные сроки, изъ доходовъ, получаемыхъ нынѣ душеприкащикомъ герцогини Кингстонъ, полковникомъ Гарновскимъ.
Не принявъ въ соображеніе, могъ ли данный генералъ-прокурору указъ о взятіи имѣнія герцогини Кингстонъ, по краткости времени, дойти до тѣхъ мѣстъ и лицъ, на которыхъ лежала обязанность окончательно исполнить его, — императоръ Павелъ Петровичъ, въ припадкѣ страшнаго гнѣва за неисполненіе его повелѣнія, написалъ, 16-го іюня 1797 года, собственноручно тогдашнему генералъ-прокурору, князю Александру Борисовичу Куракину, слѣдующее: «повелѣваемъ вамъ дать отвѣтъ, почему указъ нашъ объ отобраніи отъ полковника Гарновскаго имѣнія покойной герцогини Кингстонъ не исполненъ и, отыскавъ виновныхъ таковаго неисполненія, отдать непремѣнно подъ судъ, каковому подвергнуть и самого Гарновскаго». Тщетно Гарновскій заявлялъ князю Куракину, что онъ, Гарновскій, дѣйствовалъ въ отношеніи этого имѣнія вполнѣ законно, какъ душеприкащикъ, утвержденный указомъ въ Бозѣ почивающей императрицы Екатерины II Алексѣевны; что онъ, сообразно съ доходами, получаемыми имъ съ этого имѣнія, удовлетворяетъ всѣ претензіи, открывающіяся по оставшему послѣ герцогини наслѣдству. Въ подтвержденіе этого онъ представилъ князю Куракину даже какіе-то счеты, изъ которыхъ оказывалось, что онъ, въ силу исполняемаго имъ завѣщанія, выплатилъ уже одинъ разъ 159,000, а другой разъ 146,000 рублей. Къ этому Гарновскій добавилъ, что если онъ не удовлетворяетъ домогательствъ барона Розена и претензіи аптекаря Мейера, перешедшей нынѣ къ графу Стенбоку, то онъ поступаетъ совершенно правильно, повинуясь законамъ, такъ какъ въ пользу этихъ лицъ донынѣ не состоялось никакого судебнаго рѣшенія, безъ котораго онъ не считаетъ себя въ правѣ распоряжаться имуществомъ покойной герцогини въ пользу тѣхъ лицъ, которыя несомнѣннымъ образомъ не доказали своихъ притязаній.
Однако прежде чѣмъ князь Куракинъ успѣлъ представить государю докладъ и объясненія по этому дѣлу, онъ получилъ отъ тогдашняго с. — петербургскаго генералъ-губернатора, графа Буксгевдена, письмо, въ которомъ отъ лица графа излагалось: «въ сходственность послѣдовавшаго мнѣ всевысочайшаго ловелѣнія его императорскаго величества: — исключеннаго изъ службы Гарновскаго прикажите посадить подъ караулъ въ первой караульной и потомъ отошлите къ генералъ-прокурору для отдачи подъ судъ — оный посаженъ и отъ здѣшняго коменданта барона Аракчеева къ вашему сіятельству присланъ быть имѣетъ». На третій день послѣ подписи этого письма, Аракчеевъ прислалъ подъ военнымъ конвоемъ къ Куракину взятаго подъ караулъ Гарновскаго, для котораго и началась теперь самая бѣдственная пора.
Свѣдѣнія о распоряженіяхъ императора Павла Петровича въ отношеніи Гарновскаго заимствованы нами изъ подлиннаго дѣла «объ имѣніи герцогини Кингстонъ и объ отдачѣ подъ судъ полковника Гарновскаго»; они не сходятся нѣсколько съ тѣми свѣдѣніями, которыя сообщаетъ академикъ Я. К. Гротъ въ примѣчаніяхъ къ «Сочиненіямъ» Державина (т. I, стр. 440). Тамъ сказано: «Гарновскій, какъ повѣренный Потемкина, переводилъ во время турецкой войны огромныя суммы, не давая никому отчета; онъ подвергся подозрѣнію въ незаконномъ ихъ употребленіи и, по восшествіи на престомъ Павла, никогда неблаговолившаго къ Потемкину, былъ посаженъ въ крѣпость». Безъ всякаго сомнѣнія — какъ мы это уже и замѣтили — нерасположеніе Павла къ Потемкину отозвалось бѣдственно на кліентѣ князя, Гарновскомъ, но ни изъ дѣла объ отдачѣ его подъ судъ, ни изъ бумагъ, относящихся къ его аресту, вовсе не видно, чтобы при этомъ возникалъ вопросъ о деньгахъ, переходившихъ къ Потемкину чрезъ Гарновскаго. Прямою и, можно даже сказать, единственною причиною гибели Гарновскаго была принесенная императору графомъ Стенбокомъ жалоба на Гарновскаго, какъ на недобросовѣстнаго душеприкащика герцогини Кингстонъ.
Дѣло Гарновскаго, производившееся въ сенатѣ по имѣнію герцогини, значится оконченнымъ 14-го апрѣля 1798 года, причемъ относительно его не состоялось никакого обвинительнаго приговора, и онъ, только въ силу высочайшаго указа, лишился права быть душеприкащикомъ покойной герцогини, такъ какъ въ право это вступила казна, и намъ неизвѣстно, какъ при ея представительствѣ разрѣшились претензіи барона Розена и аптекаря Мейера.
Что же касается Гарновскаго, то онъ, по окончаніи въ сенатѣ этого дѣла, былъ выпущенъ изъ крѣпости, но очутился въ самомъ бѣдственномъ положеніи, такъ какъ всѣ дѣла его были разстроены въ конецъ и самъ онъ находился подъ надзоромъ «Тайной Экспедиціи» [П. С. 3. т. XXVI № 19,784: указъ императора Александра. 13-го марта 1801 года, о прощеніи лидъ, содержавшихся по дѣламъ производствъ Тайной Экспедиціи]. Державинъ былъ для него зловѣщимъ, но правдивымъ пророкомъ: дѣйствительно, «жестокія и строгія времена» обратили построенные. имъ, Гарновскимъ, чертоги, предназначавшіяся царямъ, въ «конскія стойла», такъ какъ домъ Гарновскаго, по разнымъ на него начетамъ, былъ отобранъ въ казенное вѣдомство и обращенъ въ казармы конногвардейскаго полка. Самъ же Гарновскій, за неплатежъ частныхъ долговъ, попалъ въ городскую тюрьму, гдѣ и оставался до вступленія на престолъ императора Александра Павловича. Онъ потерялъ все свое громадное состояніе до послѣдней копѣйки и хотя послѣ испытанныхъ имъ передрягъ и пускался въ разныя спекуляціи, преимущественно по коммисаріатской части, но уже не могъ поправиться и кончилъ жизнь въ крайней бѣдности. Годъ смерти его въ точности неизвѣстенъ, но, на основаніи нѣкоторыхъ данныхъ, надобно полагать, что неудавшійся душеприкащикъ герцогини Кингстонъ умеръ въ 1810 году.
Первое издание: Замечательные и загадочные личности XVIII и XIX столетий / [Соч.] Е. П. Карновича. — Санкт-Петербург: А. С. Суворин, 1884. — 520 с., 13 л. портр.; 24 см.