Горе остячки Косъ.[править]
I.[править]
Великая рѣка плакала. Ея воды катились мутныя. Надъ ней плакало, хмурое небо, кропя землю холоднымъ мелкимъ дождемъ. Плакали взмокшія песчаныя отмели, тощія елочки на берегу… Такъ и должно было быть — вѣдь онъ умеръ.
Косъ вышла изъ своей, берестой крытой, юрты и остановилась. Она не знала, что дѣлать, куда идти, и зачѣмъ она вышла. Въ юртѣ было все же тепло — а здѣсь холодно, сыро, неприглядно. Но здѣсь было лучше, чѣмъ тамъ, гдѣ начался обрядъ надъ ея умершимъ мужемъ. Все вокругъ плакало, все страдало — ей казалось — съ ней вмѣстѣ.
Она не вѣрила, не могла повѣрить, что Инкъ умеръ. Его ѣла злая болѣзнь уже много дней, она жгла его огнемъ, трясла ознобомъ. Его душа потомъ все говорила съ кѣмъ-то быстро, быстро — и когда Косъ присаживалась къ нему и окликала его — онъ не отвѣчалъ ей. Заходили родные; качали головой. Кто-то съѣздилъ за кэтцыеномъ[1]. Онъ пріѣхалъ, поилъ Инка настоемъ березовой губы (трута) и челюсти щуки, жилу прорѣзалъ, кровь пускалъ ему. Все повторялъ: «трудно, трудно.» Но Косъ не вѣрила никому. Вѣрила только своему сердцу. Оно же говорило, что Инкъ не можетъ уйти отъ нея, оставить ее одну.
Все плакало вокругъ нея: небо и рѣка, отмели и елки. Они плакали — но того тяжелаго горя, которое давило ей грудь, они не знали.
Косъ вошла снова въ юрту. На Инка уже надѣли нѣсколько рубахъ. Будь они богаче — надѣли бы и малицу[2]. Путь его душѣ предстоитъ далекій. Тѣло его обмотали красными шерстинками. Обрядивъ, положили. Около него поставили кушанья — пусть ѣстъ пьетъ, подкрѣпится въ дорогу. Поставили тавлинку съ табакомъ.
Въ юрту входили и выходили. Кто приходилъ, бралъ себѣ изъ тавлинки покойника щепотку табаку, нюхалъ его и сыпалъ немного отъ своего табака въ его тавлинку. Это было пріятно покойнику. Онъ лежалъ неподвижный, чуждый живымъ; но онъ все же былъ живъ — и былъ тутъ. Онъ могъ, какъ и прежде, пить, ѣсть, наслаждаться. Онъ видѣлъ и закрытыми глазами кто изъ близкихъ былъ къ нему внимателенъ и почтителенъ, и онъ сумѣетъ вознаградить его.
Косъ смотрѣла строгими, непонимающими глазами. Еще наканунѣ Инкъ метался и не узнавалъ, ея но онъ былъ все таки ближе къ ней. Теперь онъ былъ удивительно далекъ. Но какъ это могло быть? какъ онъ могъ ее оставить?
Покойника снаряжали въ дорогу. Отбирали все, что нужно положить ему въ могилу. Ножъ, огниво, тавлинку… котелъ… не забыли ли чего? Въ ней проснулось сознаніе. Вотъ еще это и еще вонъ то. Пригодится, понадобится. Вотъ это онъ любилъ — кому же знать, какъ не ей?
Берите, берите — не забудьте. Все его — хозяйское. Все добыто имъ — его и ея трудомъ — но она не жалѣетъ. Все, все можетъ она ему дать сама. Себя лишь не можетъ. Ждать надо; если онъ захочетъ, возьметъ ее. Неужто не захочетъ?
Стали и ее обряжать. Кто-то изъ женщинъ расплелъ ей волосы, надѣли на нее кручинный платъ[3]. Все стало готово. Разрѣзали красную шерсть на покойникѣ, роздали роднымъ. Они повязали себя ею по щиколкамъ ногъ.
Пора было выносить тѣло.
Взяли его, понесли. Женщины заголосили. Смотрѣли на жену. Почему не воетъ? Заглядывали на нее съ недоумѣніемъ, съ жалостью. «Лучше бы, кабы убивалась», говорили. Она шла со всѣми. У нея была одна мысль: «Возьми, возьми меня съ собой! Неужели не возьмешь»?
Вотъ мелкій и тощій лѣсокъ. Подъ ногами мелкая, жидкая травка. Идутъ все вдоль берега. Говорили — далеко. Она и не замѣтила. Совсѣмъ будто близко.
Пришли, наконецъ. Опустили тѣло въ яму. Заработали люди. Носили сломанныя березки, вываренную бересту. Выросла надъ могилой юрточка. Въ нее склали вещи — это все его теперь, покойника: никто не тронетъ. Весло ему положили, нарты[4].
Совершили обрядъ. Вернулись. Надо теперь подумать, какъ бы не вернулся мертвецъ. Они — безпокойные, тревожатъ живыхъ. Подъ порогъ положить надо ножъ, чтобы не пришелъ. Такъ въ каждой юртѣ и сдѣлали.
Чего они боятся его? Къ ней пусть бы пришелъ Хоть бы только пожелалъ прійти!
У нея въ юртѣ было тихо — странно такъ послѣ всего того, что было. Постель его стояла неубранная. Бѣлье его лежало, сложенное подъ подушкой. Женщины вытащили бѣлье и подушку, говорятъ ей:
— Поплачь надъ ними. Легче будетъ.
Свекровь подвела ее къ постели:
— Лягъ. Возьми къ себѣ подушку. Это — какъ онъ самъ. Отъ него тутъ часть осталась. Поплачешь — отойдетъ отъ сердца. Охъ, и я такъ послѣ своего хозяина убивалась.
Косъ отошла.
— Не надо. Ночью туда пойду, къ нему. Тамъ онъ самъ лежитъ.
Свекровь сказала:
— Ладно. Что-жъ? Обычай таковъ. Пойди. Пять ночей надо женѣ на могилѣ мужа посидѣть. Возьметъ тебя — значитъ, ты ему тамъ нужна. Не возьметъ — значитъ, тебѣ жить.
Косъ подумала:
— Неужели не возьметъ? Чѣмъ прогнѣвала я тебя, господинъ мой?
II.[править]
Ночь пришла. Она стала собираться. Женщины говорили:
— Пусть идетъ.
Многія вздыхали, глядя на нее.
Прежде ни за что не пошла бы одна туда, гдѣ покойники. За версту, за двѣ кругомъ бы обошла. Теперь не жутко. Идетъ къ нему — и не боится.
Стоитъ новая берестяная юрточка, желтая, свѣтлая. Хорошо домъ построили. Она сѣла возлѣ. Вотъ она пришла. Она готова — пусть беретъ ее, если только захочетъ. Всегда онъ былъ ласковъ до нея, жалѣлъ ее на работѣ, худого слова не сказалъ. Неужто уже разлюбилъ?
Мѣсяцъ выплылъ на той сторонѣ рѣки, красный, огромный. Низкій берегъ точно озарился. Тундряной ягель засеребрился. Рѣка все течетъ, течетъ безпрерывно туда, гдѣ великаны льдинъ воюютъ со студенымъ моремъ. Тихо, тихо; только рѣка говоритъ, все одно и то же, все одно и то же; кто разберетъ? Бѣлый туманъ сталъ подниматься. Скоро закроетъ рѣку. Говорятъ люди, — жутко одному человѣку въ лѣсу. Нѣтъ вовсе не жутко.
Сердце болитъ, болитъ — нѣтъ мочи. Точно камень на него наложили, черный, горючій — и не сдвинуть его. Вдругъ — всколыхнулось въ груди. Слова поднялись со дна души, къ губамъ подступаютъ.
— Священная, водою обильная, Обь-рѣка, что ты скажешь? Видишь мое горе? Съѣдаетъ меня. Звѣрь такъ не грызетъ тенета силка, какъ горе рветъ мое сердце. Чистая, по пескамъ текущая, Обь-рѣка, видишь, какая мнѣ пришла обида. Былъ Инкъ — и нѣтъ его. Пошелъ далеко странствовать — меня не взялъ. Плоха я стала, что-ль? Онъ идетъ — устанетъ — некому поклажу нести ему. Я тутъ, а онъ тамъ. Какъ ѣдешь? Каково странствуешь? Въ лодкѣ ли ѣдешь — грести, небось, устанешь. На нартахъ ли ѣдешь теперь? Хозяинъ мой, господинъ мой, слышишь ли меня. Но что молчишь? Не откликнешься?
Упала головой на землю, руками ягель мнетъ, разгребаетъ. Шуршитъ оленями излюбленный ягель, приминается. Все тихо — только рѣка течетъ.
— Обь, рѣка священная, мало ли тебѣ жертвовали? Мало ли почитали тебя? Обскій старикъ[5], къ тебѣ ѣздили. У тебя хорошаго улова просили. Въ урманъ[6] когда ходили — менку[7] развѣ не принесли даровъ? На святыхъ дивныхъ мѣстахъ развѣ траву рвали? Въ рощахъ святыхъ, изъ семи деревъ состоящихъ, лѣсъ развѣ рубили? Лоскутьевъ и мѣховъ къ священнымъ деревьямъ развѣ не вѣшали? Лиственной корой боговъ не курили? Лозы[8], кому изъ васъ мало жертвовали? кого обидѣли? Скажите, кого забыли? Васъ у себя держали, жиромъ мазали, бисеромъ ваше платье украшали. По семи и семью семи поклоновъ вамъ клали. Развѣ стрѣляли мы когда священную птицу, лебедя?[9] развѣ его трогали? Охъ дайте, дайте мнѣ отвѣтъ, что такое мы съ Инкомъ сдѣлали, въ чемъ погрѣшили?
Зарыдала, наконецъ, обхвативъ руками столбикъ могильной юрточки. — Ѣдешь ты теперь, безъ меня, странствуешь. Безъ меня станешь жить. Старики говорятъ — въ той странѣ не худо жить: лѣса звѣремъ не обнищали, рѣки рыбой не оскудѣли. Голодать не голодаемъ, заботами не кручинимся. Ясака никто не требуетъ. Да какъ поживешь безъ меня? Неужто не соскучился?
Зарыдала еще пуще, головой объ землю забилась. Казалось ей, будто россомаха злая когтями ей грудь разрываетъ. Спирало ей горло — ни дышать, ни вздохнуть. Какъ въ капканъ злому горю попавшись, лежала.
III.[править]
Утромъ вернулась къ себѣ, шатаясь. На нее всѣ смотрѣли. Она молчала, какъ тупая.
На рѣку спускали лодки. Сырокъ уже прошелъ изъ моря; поднимался осетръ. Къ неводамъ привязывали тяжелые камни — по самому дну рѣки, вѣдь, идетъ осетръ. Вотъ язя, нельму, стерлядь вмѣстѣ ловили, а осетра и муксуна не дождался Инкъ[10].
У берега народъ суетился, работалъ. Въ обласки[11] впрыгивали, такъ что плескалась вода. Рыбу спускали, въ сквозные боченки, чтобъ не уснула. Кто сѣти налаживалъ выѣзжать. Ее позвали. Она пошла. Кому то помогала. Все слышала, все понимала — а какъ будто не слышала, не понимала.
Она очутилась въ своей юртѣ. Вспомнила вдругъ зимнюю избу съ чуваломъ[12]. Тепло въ ней. Вспомнила печку снаружи, въ которой хлѣбы пекла. Пора какъ будто обѣдать. Кто то принесъ рыбу. Огонь вздула на очагѣ, котелокъ повѣсила. Душа ѣды не принимаетъ.
До вечера помаялась. Тутъ заспѣшила.
— Что? спрашиваютъ.
— Туда, туда иду.
— Ну, пусть идетъ, говорятъ.
Привыкла уже, тянетъ туда. Тамъ никто не мѣшаетъ, не говорятъ, не шумятъ. Одна рѣка течетъ, говоритъ.
Стала вспоминать. Мысли вьются — будто бѣлый туманъ клубится, подступитъ волнами, опять отступитъ, опять пододвинется.
— Охъ, жить развѣ худо было, что такъ рано собрался? Вѣдь жили. Работали? ну такъ что жъ? Нашу ли лодку волны не качали, дождемъ насъ ли не мочило, вѣтромъ — вьюгой насъ ли не пробирало? Вмѣстѣ были — все радость. На обласкѣ выѣзжали, сырка и муксуна сѣтями ловили. Штукъ до ста въ одинъ разъ попадало. Помнишь? Ледъ идетъ уже — мы все на рѣкѣ. Лѣтомъ половимъ рыбу, въ озерко ближнее спустимъ до зимы. Потомъ вылавливаемъ, замораживаемъ. Русскіе пріѣдутъ, тароватые купцы русскіе… Продаемъ. Что жъ? Обижали, крѣпко обижали. Уѣдутъ — кипитъ обида вонъ тутъ. Ничего не подѣлаешь… Голодали тоже. Худые сдѣлаемся. Кору ѣли. Развѣ сладко? Чтожъ? Все говоримъ другъ другу. Ничего. Пройдетъ мѣсяцъ толстаго наста[13], пойдетъ рыба въ рѣки, будемъ сыты. Теперь — что скажешь? Чѣмъ утѣшишься?…
— Помнишь, въ урманъ ходили орѣхи бить. Хорошо. Изъ всѣхъ юртъ народъ въ одинъ день пойдетъ. Кто больше наберетъ? Кедры стоятъ высокіе, шумятъ. На каждой вѣткѣ по шишкѣ! Застучатъ колотушки по всему лѣсу. Шишки валятся — только подбирай. Которыя не падаютъ, то полѣзешь за ними, палкою сбивать. Охъ, высоко прямое дерево кедровое. Стою внизу, ничего не скажу — а боюсь: не сорвался бы, не упалъ, не расшибся бы. Станемъ потомъ разбивать шишки, просѣвать ихъ, сушить на огнѣ. Орѣхъ сладкій. И бѣлка любитъ его, и человѣкъ, и русскій купецъ…
— Красную ягоду брусники собирали, по болотамъ клюкву. Въ мой кузовъ, узорами разукрашенный, мало ли я собирала? Развѣ не хвалилъ, что проворная что работница?…
— А мѣсяцъ гусинаго, утинаго отлета пройдетъ, пройдетъ мѣсяцъ замерзанія небольшихъ рѣчекъ[14] — мы уже на зимовьѣ съ тобой. Надѣнешь ты лыжи, на бѣлку пойдемъ съ лукомъ, со стрѣлами. Лукъ у тебя хорошій — верхъ изъ березоваго дерева, низъ — изъ сосноваго. На стрѣлахъ — перья филина. Ой, берегись, бѣлка, по деревьямъ бѣгающій звѣрь, идетъ на тебя, даромъ не спускающій стрѣлы, охотникъ. Не уйти тебѣ отъ него, съ. вѣтки на вѣтку перескакивая. Сохатый, крупный звѣрь, зналъ ли ты моего охотника? Комаръ, оводъ погонятъ тебя лѣтомъ въ воду рѣки, а онъ на лодкѣ, подъ хворостомъ лежа, выслѣживаетъ тебя. Бьетъ тебя кремневымъ ружьемъ. Домой мясо принесетъ. Ѣсть рыбу то все наскучитъ. А на лыжахъ по насту скользя, развѣ не гонялся за тобой, быстроногій олень? Развѣ не гонялся по нѣскольку дней съ собаками?
Сидитъ Косъ, смотритъ передъ собой. Внизу широко Обь течетъ; волны при мѣсячномъ свѣтѣ переливаются. Тумана нынче нѣтъ. Небо свѣтлое, свѣтлое — мѣсячное. Берестяная юрточка новая блеститъ. Холодно. То и дѣло тряхнетъ ознобомъ. Точно пб высокому тальнику вѣтеръ порывомъ пройдетъ, затреплетъ верхушками, всѣ листочки затрепещутъ.
До разсвѣта далеко. Ничего. Тѣлу холодно — а на сердцѣ тепло отъ воспоминаній.
IV.[править]
Вотъ взглянула — Инкъ тутъ недалече. Сидитъ на землѣ, на нее глядитъ. Нѣтъ никого, глаза никого не видятъ — видитъ душа. Онъ — Инкъ. Его малица теплая, его мѣховыя рукавицы. На нее привѣтно смотритъ, ласково ухмыляется.
Сидитъ Косъ, не двинется. Къ нему подойти? подойти не къ кому — никого нѣтъ; а видитъ. Мѣсяцъ ярко свѣтитъ — и онъ тутъ, близко. Шелохнуться боится Косъ: вдругъ уйдетъ, вдругъ не будетъ видѣть.
Сердце бьется, бьется. Радость его взяла; какъ клешнями щемитъ та радость. Духъ съ трудомъ переводитъ. Губы улыбаются. Глаза въ одну точку смотрятъ, гдѣ мѣсяцъ на иглахъ елокъ играетъ.
— Пришелъ таки? Пришелъ?
— Пришелъ, что жъ?
Ни слова, ни звука не слыхать. А Косъ слышитъ — ясно, каждое слово. Инкъ говоритъ. Никто бы ничего ухомъ не услыхалъ. Душа ея слышитъ.
— Что-жъ? Что-жъ говори! Соскучился? Ужель? Съ дороги вернулся?
Говорить легко, легко. Душа слова находитъ, душа слушаетъ. Каждое слово Инка радостью въ нее входитъ.
Говоритъ Инкъ:
— Помнишь, какъ сватовъ заслали къ твоему отцу? Какъ пришли, палку высокую съ привязаннымъ краснымъ платкомъ несли? Какъ сидѣла ты за пологому слушала? Давно съ тобой сговорились. Помнишь?
Улыбается Косъ.
— Помню, помню.
— Ломался отецъ твой — калымъ[15] какой запросилъ! Не въ мочь мнѣ. Ужъ сваты ходили, ходили взадъ и впередъ. Сколько дурной воды[16] выпили. Сердце мое разобидѣлось — хотѣлъ уводомъ взять тебя. Совсѣмъ рѣшился. На обласкѣ увезъ бы тебя — поди, догоняй, коли я въ веслахъ сяду.
— Помню…
— Сошлись, наконецъ, и ладно. Часть внесъ. Бери ее, говорятъ. Остальное по частямъ отдамъ. Свадьбу играли. Помнишь, какъ въ лодку, богато изукрашенную) тебя сажали, къ весламъ колокольцы, бубенцы громко звенящіе привязали. Дружки гребутъ, а весла позваниваютъ.
— Помню, помню.
Слышитъ Косъ:
— Вотъ какъ любилъ тебя. Что своя душа — твоя. Помнишь, лѣтомъ на рѣкѣ занемогла. Затрясло тебя. Съ себя малицу снялъ, прикрылъ тебя. На дождѣ мокъ, иззябъ — тебѣ бы тепло было.
Качаетъ головою Косъ.
— Да.
— За звѣремъ на лыжахъ бѣгаю — о своей юртѣ помню. Завоетъ вьюга, я подъ снѣгомъ схоронюсь. Въ снѣгу лежу — о тебѣ думаю. У святого огонька нашего, думаю, сидитъ теперь, въ котлѣ помѣшиваетъ, обо мнѣ, поди, вспоминаетъ.
— Вѣрно, вѣрно.
— Много дѣвушекъ съ свѣтлыми глазами, съ заплетенными косицами вокругъ было, много женщинъ съ разумными рѣчами знавалъ — лучше тебя для меня не было.
— Почему же теперь не берешь меня? Развѣ не та? Развѣ хуже стала?
Затрепетала, руки впередъ протянула. Всей душой подалась къ нему.
Говоритъ Инкъ:
— Возьму.
V[править]
Въ юртѣ огонь жарко горитъ. Поѣли всѣ — на рѣку пошли. У огня хорошо. Сѣла Косъ ближе къ огню, все подкладываетъ въ него щепочку ли, хворостинку. Вверхъ поднимутся языки пламенные — она къ нимъ руки протянетъ — хорошо; опустятся языки, прилягутъ къ землѣ — станетъ холодно,
Не ѣстъ, не пьетъ Косъ — душа ни къ чему не лежитъ. Смотритъ вокругъ — все словно въ ледяное окно мутно видитъ. Тѣло и руки ломитъ.
— Посижу, думаетъ, у огня погрѣюсь. Ночью опять туда пойду.
Мысли мутятся. Все равно, какъ по крупнымъ волнамъ дождевая рябь пойдетъ — точно мелкая, мелкая сѣточка по крупной сдѣлается. Въ обласокъ она что ли сѣла? — словно волны ее подкидываютъ, вверхъ и внизъ качаютъ… Волны свѣтлы, словно солнышко въ нихъ играетъ… Пестритъ, рябитъ въ глазахъ. Словно бисеръ… Свѣтлый, крупный бисеръ — слезы это ея, что ли? Нѣтъ, то она узоръ вышиваетъ — сама его придумывала, все лебеди да глухари… Къ чему она узоръ шить вздумала? Другая работа стоитъ. Крапиву надо рвать, на морозѣ сушить, ломать крапиву надо, нитки изъ нея сучить, ткать холстъ надо[17]. Рубаху новую себѣ сшить, расшить ее узорами — шерсть на шитье накрасить. Охъ, руки жжетъ крапива — крапива не сохнетъ, нитки не сучатся. Охъ, марены — краснаго корня на краску никакъ не найдетъ; перьевъ отъ лука нѣтъ подъ рукой[18]. А ей спѣшить надо. Инкъ хочетъ взять ее — а у нея рубашка новая не сшита, бисерная повязка не готова. Туда идти — нарядиться надо.
Заторопилась куда то. Женщины ее подъ руки взяли. Не примѣтила, когда они вошли.
Стали ее укладывать. Малицей мѣховой покрыли. Кажется, въ самый огонь бы легла — такъ холодно.
Голова горитъ. Глаза закрыла. Круги въ глазахъ — красные, синіе. Говорятъ въ юртѣ. Не говорятъ — а по головѣ ея стучатъ словами — или по водѣ веслами что ли плескаютъ?… На очагѣ огонь трещитъ, то березки ломаютъ, юрточку надъ ея могилой строятъ… Вода въ котлѣ пузырится. Не уху то варятъ — бересту вывариваютъ эту юрточку крыть.
Трудно, трудно дышать — на грудь словно что легло. Точно кусокъ снѣга обвалился съ крутого берега, подъ собой придавилъ. Ничего, что трудно — потомъ легко будетъ. За нимъ по тому пути устремлюсь, на лыжахъ ему въ слѣдъ быстро добѣгу. Пусть нарты положатъ мнѣ. На нартахъ скоро догоню…
Женщины въ лицо ей заглядывали, спрашивали другъ друга:
— Что? занемогла? крѣпко недужится?
Говоритъ свекровь:
— Оставьте ее. Значитъ, беретъ къ себѣ. Значитъ такъ надо. Пусть идетъ къ хозяину.
- ↑ Кэтцыенъ — шаманъ, знахарь, колдунъ.
- ↑ Малица — длинная теплая зимняя одежда, мѣхомъ наружу. Къ малицѣ иногда пришиваются мѣховая же шапка и рукавицы.
- ↑ Платокъ съ черной каймой, его остячки носятъ въ знакъ траура. По прошествіи года кайму отпарываютъ и зарываютъ на могилѣ.
- ↑ Нарты — сани.
- ↑ Подъ этимъ именемъ остяки почитали, очевидно, духъ р. Оби. По ихъ вѣрованію, обскій старикъ гналъ морскую рыбу въ рѣку Обь, и отъ него зависѣлъ обильный уловъ ея. Идолъ Обскаго старика стоялъ на мѣстѣ сліянія Иртыша съ Обью. Онъ былъ сожженъ просвѣтителемъ инородцевъ, Филофеемъ, въ 1713 г., но мѣсто осталось священнымъ въ глазахъ народа.
- ↑ Урманъ — лѣсъ, тайга.
- ↑ Менкъ — духъ, хозяинъ лѣса.
- ↑ Лозы — духи. Остяки дѣлаютъ ихъ идолы, которымъ оказываютъ всяческіе знаки почитанія.
- ↑ Лебедь издавна считалась священной птицей у остяковъ, стрѣлять которую признавалось за грѣхъ.
- ↑ Большая часть рыбы, которую ловятъ въ Оби называется подъемной, такъ какъ она въ опредѣленное время года поднимается изъ Обской губы въ Обь. Ходъ рыбы называется «подъемомъ». Такіе подъемы происходятъ нѣсколько разъ въ годъ. Первый подъемъ — въ маѣ; второй — въ іюлѣ, другіе бываютъ въ другіе мѣсяцы. Различныя породы рыбъ поднимаются не въ одно время изъ моря и идутъ не съ одинаковой скоростью. Сначала входитъ въ рѣку осетръ, стерлядь, потомъ муксунъ, нельма, сырокъ, язь и налимъ. Но язь, нельма и стерлядь обгоняютъ остальныхъ, такъ что ловъ ихъ уже прекращается, какъ поспѣетъ къ лѣту осетръ.
- ↑ Обласокъ — легкая, изъ дерева выдолбленная лодка.
- ↑ Чувалъ — родъ камина. Имъ отапливается зимнее жилище остяка.
- ↑ Такъ называютъ остяки конецъ апрѣля.
- ↑ Соотвѣтствуютъ приблизительно нашимъ августу — сентябрю.
- ↑ Калымъ — то, что ясеняхъ платитъ отцу невѣсты; калымы уговариваются передъ свадьбой.
- ↑ Дурной водой остяки называютъ водку.
- ↑ Остяки ткутъ холстъ изъ волоконъ крапивы, для чего продѣлываютъ надъ крапивой тѣ дѣйствія, о которыхъ вспоминаетъ Косъ.
- ↑ Корнемъ подмаренника красятъ остячки треть въ красный, цвѣтъ; перьями лука — въ зеленовато-желтый.