Глава X. Род в Риме и в Греции
У римских юристов и у греческих писателей мы находим следы одного древнего учреждения, имевшего, по-видимому, большую силу и значение в первые времена греческих и италийских обществ, которое затем, ослабевая постепенно, оставило лишь едва заметные следы в последнюю эпоху их исторической жизни. Мы говорим здесь о том, что латины называли gens (род), а греки γένος.
Много спорили о природе и строении gens’а. Быть может, будет не лишним объяснить сначала, в чем состояла тут трудность задачи. Gens, как мы увидим ниже, представлял из себя нечто целое, и устройство его было вполне аристократическим; благодаря его внутренней организации римские патриции и афинские эвпатриды сохраняли так долго свои особые привилегии. Но как только народная партия взяла перевес, она не замедлила обрушиться всеми силами на это старинное учреждение. Если бы она оказалась в силах уничтожить его совершенно, то у нас не осталось бы о нем, по всей вероятности, ни малейшего воспоминания. Но учреждение это оказалось удивительно живуче; сверх того, слишком глубоко укоренилось оно в нравах, — вот почему и не удалось заставить его совершенно исчезнуть. Удовольствовались тем, что видоизменили его, отняли у него все, что составляло его сущность, и жить продолжали лишь внешние формы, которые не стесняли ни в чем новый порядок вещей. Так в Риме плебеи вздумали образовать gentes (роды) в подражание патрициям; в Афинах устроили попытку уничтожить γένη (роды), слить их между собой и создать по их образцу демы. Нам предстоит еще объяснить эти явления, когда будем говорить о революциях. Пока же только заметим, что те глубокие изменения, какие демократия внесла в строй gens’а, были такого рода, что легко могли бы ввести в заблуждение всякого, кто захотел бы познакомиться с его первоначальным устройством. В сущности все дошедшие до нас о нем сведения относятся к той эпохе, когда gens был уже изменен, и показывают нам лишь то, что осталось от него и продолжало существовать после совершившихся переворотов.
Представим себе, что через двадцать веков все сведения о средних веках погибли бы, не осталось бы ни одного исторического документа о том, что предшествовало революции 1789 г., и пусть бы историк тех времен захотел представить себе предшествовавшие ей учреждения. Единственным свидетельством, которое было бы у него в руках, являлось бы для него дворянство девятнадцатого века, т. е. нечто совершенно отличное от того, чем было дворянство феодальное. Но историк этот понял бы, что в промежутке должен был совершиться крупный переворот, и заключил бы с полным правом, что и это учреждение, как и все другие, должно было видоизмениться. То дворянство, которое предстало бы перед ним в письменных памятниках, было бы для него не более, как тень или очень неясное изображение другого дворянства, несравненно более могущественного. Затем, изучая внимательно незначительные остатки древних памятников, некоторые уцелевшие в языке выражения, кое-какие термины, проскользнувшие в законе, смутные воспоминания, бесплодные сожаления, — он, быть может, угадал бы кое-что из феодального режима и ему удалось бы составить себе понятие о средневековых учреждениях, не очень далекое от истины. Трудность была бы бесспорно большая. Не менее велика она и для современного историка, желающего изучать древний gens, так как у него нет в руках иных сведений, кроме тех, которые относятся к эпохе, когда gens был не более как тень самого себя.
Мы начнем с разбора всего того, что сообщают нам древние писатели о gens’е, т. е. с разбора того, что еще оставалось от него в эпоху, когда он был уже сильно видоизменен. Затем с помощью этих остатков мы постараемся восстановить себе истинный строй древнего gens’а.
1. Что сообщают нам древние писатели о роде (gens)
Если мы заглянем в римскую историю времен пунических войн, то встретим трех лиц: Клавдия Пульхера, Клавдия Нерона и Клавдия Центона. Все три принадлежали к одному и тому же роду (gens) Клавдиев.
Демосфен в одной из своих судебных речей приводит семерых свидетелей, удостоверяющих, что все они происходят из одного и того же рода — γένος, — именно, из рода Бритидов. Замечательно в этом примере то, что эти семь человек, упомянутые все, как члены одного и того же рода, γένος, были записаны в шести различных демах; это показывает, что γένος не соответствовал демам и не был, подобно им, простым административным делением.
Итак, первый достоверно известный факт есть тот, что и в Риме, и в Афинах существовали gentes (роды). Можно было бы привести соответствующие примеры также и относительно других городов Греции и Италии и отсюда заключить, что учреждение это было, судя по всем видимостям, широко распространенным, всеобщим у древних народов. Каждый gens имел свой особый культ. В Греции узнавали членов одного и того же рода «потому, что они приносили общие жертвы с очень давних времен». Плутарх упоминает место для жертвоприношений рода Ликомедов, а Эсхин говорит об алтаре рода Бутадов.
В Риме тоже каждый gens должен был исполнять свои религиозные обряды; день, место и весь ритуал — все это было установлено его особой, ему принадлежащей религией. Капитолий осажден галлами; один из Фабиев выходит из него, пробирается через ряды врагов, облаченный в священные одежды и со священными предметами в руках: он идет принести жертву на алтарь своего рода (gens), находящийся на Квиринале. Во время второй пунической войны другой Фабий, тот, которого называли щитом Рима, отражает наступление Ганнибала; без сомнения, его присутствие при войске чрезвычайно важно для всей республики; тем не менее он оставляет войско под начальством неосторожного Минуция: настал день жертвоприношения его рода (gens), и он должен спешить в Рим исполнить священный обряд.
Культ должен был длиться из поколения в поколение; оставить после себя сыновей для его продолжения — является долгом. Личный враг Цицерона, Клавдий, покинул свой gens (род), чтобы войти в плебейскую семью; Цицерон говорит ему: «Зачем подвергаешь ты опасности религию рода Клавдиев угаснуть по твоей вине?»
Боги рода (Dii gentiles) покровительствуют только своему роду и только от него желают себе поклонения. Ни один посторонний человек не может быть допущен к участию в религиозных церемониях. Существует верование, что если чужой человек участвует в жертве или даже только присутствует при жертвоприношении, то боги рода будут тем оскорблены, а все члены рода совершат таким поступком великое нечестие.
Подобно тому, как у всякого рода (gens) был свой культ и свои религиозные празднества, у него была также и общая могила. В одной из речей Демосфена мы читаем: «Человек этот, потеряв своих детей, похоронил их в могиле отцов своих, в могиле общей для всех членов его рода». Далее в той же речи он указывает, что в этой могиле не может быть погребен ни один посторонний. В другой своей речи тот же оратор говорит о могиле, где род Буселидов погребает своих членов и совершает ежегодно могильные жертвоприношения: «это место погребения есть довольно обширное поле, окруженное оградой по древнему обычаю».
То же самое было и у римлян. Веллей говорит о могиле рода Квинтилиев, а Светоний сообщает нам, что могила рода Клавдиев находилась на склоне Капитолийского холма.
Древнее римское право считает членов одного рода правоспособными наследниками друг после друга. Двенадцать Таблиц гласят, что в случае отсутствия сына и агната gentilis (член того рода) является естественным наследником. В этом законодательстве gentilis ближе когната, т. е. более близок, чем родственник по женской линии.
Члены одного рода (gens) весьма тесно связаны друг с другом. Соединенные в совершении одних и тех же священных обрядов, они взаимно помогают друг другу и во всех случаях жизни. Весь род отвечает за долги одного из своих членов; он выкупает пленного; платит штраф за обвиненного. Если один из его членов вступает в общественную должность, все члены делают складчину, чтобы платить расходы, которые влечет за собой исполнение всякой должности.
Обвиняемый является на суд в сопровождении всех членов рода; это является знаком солидарности, круговой поруки, какую устанавливает закон между отдельным человеком и тем целым, часть которого он составляет. Вести тяжбу с кем-нибудь из своего рода или даже свидетельствовать против него в суде противно религии. Один из Клавдиев, личность влиятельная, был личным врагом Аппия Клавдия децемвира; когда же этот последний был привлечен к суду и ему угрожала смерть, то Клавдий явился защищать его; он умолял народ за него, предупредив, однако, что делает это «по долгу, а не по личной привязанности».
Если один член рода не мог привлекать другого к суду государства, гражданской общины, то он мог искать зато правосудия внутри самого рода. Действительно, у каждого рода был свой глава, который являлся одновременно судьей, священником и военачальником. Известно, что когда сабинская семья Клавдиев переселилась в Рим, то три тысячи человек, составлявших ее, были подчинены одному начальнику. Позже, когда Фабии одни предприняли войну против вейентинцев, мы видим, что этот род имеет своего главу, который говорит от его имени перед сенатом, который предводительствует им на войне.
В Греции тоже каждый род имел своего начальника; в этом удостоверяют нас древние надписи; из них мы видим также, что подобный начальник носил обычно звание архонта. Наконец, и в Риме, и в Греции одинаково род имел свои собрания; он выносил на них свои постановления, которым обязаны были повиноваться все члены, с которыми должно было считаться даже государство.
Такова общая картина обычаев и законов, которые мы находим в силе в ту эпоху, когда род был уже ослаблен и почти искажен. Перед нами остатки древнего учреждения.
2. Разбор некоторых мнений о том, что такое римский gens
Несколько объяснений было предложено по этому вопросу, служащему уже давно предметом спора между учеными. Одни говорили, что gens (род) есть не что иное, как сходство имен; по мнению других, gens есть лишь выражение тех отношений, которые существуют между семьей, пользующейся патронатом, и семьями клиентов. В каждом из этих мнений содержится часть истины, но ни одно не отвечает на весь тот ряд фактов, законов и обычаев, которые мы перечислили.
По другой теории слово gens означает нечто вроде искусственного родства; gens — это политическое сообщество нескольких семей, чуждых по происхождению друг другу, но между которыми государство, за отсутствием кровной связи, установило фиктивное родство по договору.
Но здесь сразу является возражение. Если gens есть лишь искусственный союз, то как объяснить, что члены его имеют право наследовать один после другого? Почему gentilis предпочитается когнату? Выше мы рассматривали закон о наследовании и говорили о том, какую тесную и необходимую связь установила религия между правом наследования и родством по мужской линии. Возможно ли предположить, чтобы древний закон уклонился от названного принципа до такой степени, чтобы предоставить право наследования gentiles, если последние были друг для друга чужими людьми?
Самым существенным и вполне доказанным признаком рода является то, что он, подобно семье, имеет свой собственный культ. Если же мы захотим узнать, какому богу поклоняется каждый род, то увидим, что это всегда обоготворяемый предок, и алтарь, на котором род приносит ему свои жертвы, есть могила этого предка. В Афинах Эвмолпиды поклоняются Эвмолпу, родоначальнику этого рода; Фиталиды молятся герою Фиталу; Бутады чтут Бута; Буселиды Бусела; Лакиады — Лакия; Аминандриды — Кекропса. В Риме Клавдии происходят от Клауза; Цецилии почитают главой своего племени героя Цекула; Кальпурнии поклоняются Кальпусу; Юлии — Юлу и Клелии — Клелу.
Правда, позволительно думать, что многие из этих родословных были изобретены позже, но нужно также признать, что для подобного подлога не было бы побудительной причины, если бы среди подлинных родов не существовало постоянного обычая признавать общего предка и воздавать ему поклонение. Ложь всегда стремится подражать истине.
К тому же совершить подобный подлог было совсем не так легло, как это может нам казаться.
Культ вовсе не был пустой формальностью для вида. Одним из самых строжайших постановлений религии было то, что почитать и поклоняться, как предку, можно только тому, от кого человек действительно происходит; совершать же подобный культ по отношению постороннего было большим нечестием. Если род чтил общего предка, то он действительно верил, что происходит от него. Создать поддельную могилу, фиктивные годичные торжества и могильные приношения — это значило бы внести ложь в то, что было наиболее священного, значило бы издеваться над религией. Подобные выдумки возможны были во времена Цезаря, когда древняя религия потеряла уже свое влияние; но если мы перенесемся в те времена, когда эти верования были в полной силе, то совершенно невозможно представить себе несколько семей, соединенных для общего обмана, которые сказали бы: «сделаем вид, будто у нас есть один общий предок, воздвигнем ему могилу, будем приносить могильные жертвы, и наши потомки будут поклоняться ему во все времена». Подобная мысль не могла явиться там, где она была бы отвергнута, как греховная.
При решении трудных задач, представляемых нам часто историей, полезно бывает обращаться к языку и здесь, в его выражениях, искать тех разъяснений, которые язык может дать. Смысл учреждения объясняется иногда словом, которым обозначается это учреждение. Так слово gens значит совершенно то же, что и слово genus; их значение до такой степени тождественно, что их можно употреблять одно вместо другого и говорить безразлично — gens Fabia и genus Fabium, — оба соответствуют глаголу gignere (рождать) и существительному genitor (родитель), совершенно так же, как γένος соответствует γέννᾶν и γονεύς.
Все эти слова заключают в себе понятие происхождения. Греки обозначали членов γένος словом ὁμογἀλακτες, которое значит — вскормленный тем же молоком.
Теперь сравним со всеми этими словами другие слова, которые мы привыкли переводить словом семья: латинское familia и греческое οἴκος. Ни то, ни другое не содержит в себе понятия рождения или родства. Истинное значение слова familia — есть собственность; оно означает поле, дом, деньги, рабов; вот почему Двенадцать Таблиц, говоря о наследниках, выражаются: familiam nancitor — пусть возьмет наследие. Что же касается слова οἴκος, то тут ясно, что оно не представляет уму никакого иного понятия, кроме собственности или жилища. Тем не менее эти слова мы переводим обыкновенно словом семья. Возможно ли допустить, чтобы выражения, истинный смысл которых означает жилище или собственность, могли часто употребляться для обозначения семьи, в то время как другие слова, означающие по самому своему внутреннему смыслу происхождение, рождение, отцовство, — не обозначали никогда ничего иного, как лишь искусственный союз? Это безусловно не соответствовало бы ясности и точности древних языков. Вне всякого сомнения, что греки и римляне придавали слову gens и γένος — смысл общего происхождения. Идея эта могла изгладиться из памяти, когда произошли изменения в самом роде, но слово это осталось, как свидетельство о ней.
Объяснение, которое представляет gens как искусственный союз, имеет против себя: 1) древнее законодательство, дающее родичам (gentiles) право наследования; 2) религиозные верования, допускающие общность культа лишь там, где есть общность происхождения; 3) выражения, существующие в языке и удостоверяющие общность происхождения членов рода. Другая ошибка этой теории в том, что она предполагает, будто человеческое общество могло начаться с договора и искусственного построения, чего историческая наука отнюдь не может признать за истину.
3. Gens — это семья, сохранившая свою первоначальную организацию и свое единство
Все указывает нам, что род был связан общностью происхождения. Обратимся снова к языку: имена родов, как в Греции, так и в Риме, имеют всегда те обычные формы, какие существовали для имен отчеств. Клавдий обозначает — сын Клауса и Будат — сын Бута.
Те, кто думает видеть в роде искусственный союз, исходят из ошибочного положения: они предполагают, что род заключал в себе всегда несколько семей с различными именами, и любят приводить в пример род Корнелиев, который, действительно, заключал в себе Сципионов, Лентулов, Коссов и Сулл. Но это было далеко не всегда. Род Марциев состоял, по-видимому, всегда из одной линии; точно также мы видим долгое время только одну линию и в роде Лукрециев и в роде Квинтилиев. Трудно было бы точно указать, из каких семей образовался род Фабиев, так как все известные в истории Фабии совершенно ясно принадлежат к одной и той же ветви; все они носили сначала прозвание Вибуланов, затем они заменили его прозванием Амбуетов и позже именем Максима и de Dorso. Известно, что в Риме существовал обычай, чтобы каждый патриций имел по три имени. Так, например, назывался Публий Корнелий Сципион. Не бесполезно будет узнать, какое из этих трех имен считалось настоящим. Публий — это только praenomen — имя, которое ставилось вначале; Сципион было agnomen — добавочное имя. Настоящее же имя — nomen — было Корнелий; имя это было в то же время именем всего рода. Если бы у нас были только эти сведения о древнем роде, нам было бы достаточно их, чтобы сказать утвердительно: Корнелии существовали раньше Сципионов и отвергнуть высказываемое часто мнение, будто семья Сципионов соединилась с другими семьями, чтобы образовать род Корнелиев.
И мы действительно видим из истории, что род Корнелиев был долгое время нераздельным, и все его члены равно носили прозвище (cognomen) Maluginensis и Cossus. Только во времена диктатуры Камилла одна из его ветвей приняла прозвище Сципиона; немного позже другая ветвь приняла прозвище Руфа, которое она впоследствии заменила именем Суллы. Лентулы появляются лишь в эпоху самнитских войн. Цетеги — лишь во вторую пуническую войну. То же самое и относительно рода Клавдиев. Клавдии остаются долгое время соединенными в одну единственную семью, и все они носят прозвища Сабинов или Регильских, указывающие на их происхождение. И в продолжение семи поколений мы не видим ни одной ветви, которая бы отделилась от этой многочисленной семьи, и только в восьмом поколении, т. е. во времена первой пунической войны, отделяются три ветви и принимают каждая особое прозвище, которые становятся их наследственными именами: Клавдии, Пульхеры; род их продолжается в течение двух веков: Клавдии Центоны, их род скоро угасает, и Клавдии Нероны, род которых продолжается до времен империи.
Из всего сказанного видно, что род не был союзом семей, он был — сама семья; он мог заключать в себе безразлично одну линию или же многочисленные ветви, тем не менее род оставался всегда одной семьей.
Легко отдать себе, впрочем, отчет в строении и природе древнего рода, если обратиться снова к тем древним учреждениям и верованиям, которые мы разбирали выше. Тогда станет понятным, что род вытекает совершенно естественно из домашней религии и частного права древних веков. Что, в самом деле, предписывала древняя религия? Она предписывала, чтобы предок, т. е. человек, который был первым погребен в могиле, почитался вечно как божество, чтобы его потомки, собираясь каждый год близ того священного места, где он покоился, совершали могильное приношение ему. Вечно возженный очаг, вечно чтимая могила — вот тот центр, вокруг которого протекает жизнь всех поколений; вот та сила, которая группирует и связывает вместе все отрасли семьи, как бы они ни были многочисленны. А что говорит нам частное право первобытных веков? Рассматривая, что представляла из себя древняя семейная власть, мы видим, что сыновья не отделяются от отца. Изучая законы перехода отцовского наследства, мы установили, что, благодаря принципу нераздельности владения, младшие братья не отделялись от старшего. Очаг, могила, отцовское имущество — все это было вначале неделимо. Как следствие этого — была неделима и семья. Время не разделяло ее на отдельных членов, эта неделимая семья, развивавшаяся на протяжении веков и передававшая из века в век свой культ и свое имя, и представляла в действительности древний род. Род — это была семья, но семья, сохранившая ту связь, которую предписывает ей религия, и достигшая всего того развития, какое допускало для нее древнее частное право.
Признав эту истину, мы ясно поймем все, что древние писатели говорят о роде — gens. Тесная солидарность, которую мы только что видели между всеми ее членами, не будет нас более удивлять: они родственники по рождению. Обряды, которые они совершают сообща, — не фикция, культ этот перешел к ним по наследству. Они все — члены одной семьи, а потому у них и общее место погребения. На том же самом основании закон Двенадцати Таблиц объявляет их наследниками друг после друга. Так как у них у всех было вначале неделимое родовое наследие, то стало обычаем, даже необходимостью, чтобы весь род отвечал за долги своего отдельного члена, платил бы выкуп за пленного и штраф за приговоренного к нему судом. Все эти правила возникли сами собой в то время, когда род сохранял еще свое единство, и не могли исчезнуть совершенно и тогда, когда он разбился на отдельные ветви. От древнего священного единства семьи надолго остались следы в ежегодных жертвоприношениях, на которые собирались отовсюду ее рассеянные члены; в законе за ними признавалось право взаимного наследования, а обычаи повелевали им помогать друг другу.
Было вполне естественно, чтобы члены одного и того же рода носили одно и то же имя; так оно и было в действительности. Обычай носить отеческое имя идет из глубокой древности и находится в очевидной связи с древней религией. Единство рождения и культа обозначалось единством имени. Каждый род передавал из поколения в поколение имя предка и продолжал его с тою же заботливостью, как и его культ. То, что римляне называли nomen, было собственно тем именем предка, которое должны были носить все потомки, все члены рода. Наступало время, когда каждая ветвь становилась в известном отношении самостоятельной и, чтобы обозначить свою личную обособленность, принимала прозвище — cognomen. А так как каждый человек должен различаться еще своим особым наименованием, то у всякого было еще личное имя — agnomen, как Гай или Квинт. Но настоящим именем оставалось имя рода, оно носилось официально; оно было священным; оно, восходя к первому известному родоначальнику-предку, должно было существовать так же долго, как семья и как ее боги. Так же точно было и в Греции; римляне и эллины похожи в этом отношении друг на друга. Каждый грек, по меньшей мере, если он принадлежал к древней и правильно сложившейся семье, носил три имени, как и римский патриций. Одно из этих имен было его собственное, другое было имя его отца, а так как оба эти имени обыкновенно чередовались между собой, то оба они вместе равнялись наследственному cognomen, которое обозначало в Риме ветвь рода, наконец, третье было именем целого рода. Так, говорилось, Мильтиад сын Кимонов Лакиад и в следующем поколении — Кимон сын Мильтиадов Лакиад, Κίμων Μιλτιάδου Λακιάδης. Лакиады составляли γένος, как Корнелии — gens. То же было и относительно Бутадов, Фиталидов, Бритидов, Аминандридов, которые все составляли отдельные роды. Заметим, что Пиндар не воздает никогда хвалы своим героям, не упомянув при этом имени их γένος (рода). Имя это оканчивалось у греков обыкновенно на ιδης с или αδης и имело, таким образом, форму прилагательного, точно так же как и у римлян имя рода оканчивалось неизменно на ius. Тем не менее оно было настоящим именем; в обыденной речи человека можно было назвать его личным именем, но на официальном языке, на языке политики или религии нужно было придать человеку его полное наименование, в особенности же не забыть имя рода (γένος). Достойно внимания, что история имени у древних шла совершенно иным порядком, чем в христианских обществах. В средние века до двенадцатого века истинным именем было имя, данное при крещении, или имя личное, собственное. Имена же отеческие появились много позже, как и прозвища и имена земель.
Совершенно обратное было у древних. Если присмотреться, то эта разница коренится в разнице двух религий. Для древней домашней религии семья была настоящим цельным телом, истинным живым существом, индивид же являлся лишь его неотделимым членом; таким образом, отеческое имя было первое по времени и главное по значению. Новая религия, наоборот, признавала за индивидом его собственную, ему принадлежащую жизнь, полную свободу, личную независимость и не противилась его обособленности от семьи: поэтому и имя, даваемое при крещении, было надолго первым и единственным именем.
4. Расширение семьи; рабство и клиентела
Все, что мы знаем о семье, ее домашней религии, созданных ею богах, законах, которые она установила, праве старшинства, на котором она основала свое единство, о ее развитии из века в век до образования рода, ее правосудии, ее священнослужении, ее внутреннем управлении, — все это невольно переносит нашу мысль к тем древним векам, когда семья была еще независима от всякой высшей власти и когда не существовало еще государства.
Взгляните на домашнюю религию, на богов, которые принадлежали одной только семье исключительно и простирали свою покровительственную силу лишь до ограды дома; на культ, который был тайным; на религию, которая не желала распространения; на древние понятия о нравственности, которые предписывали обособленность семьи, и вам станет совершенно ясным, что такого рода верования могли возникнуть лишь в эпоху, когда большие общества еще не сложились. Если религиозное чувство могло удовлетворяться столь узким пониманием божества, то причина здесь та, что сообщество людей было в те времена соответственно так же узко. Время, когда человек веровал только в домашних богов, было временем, когда существовала только семья. Правда, что верования эти могли существовать потом очень долго, даже в те времена, когда сложилось уже государство и нации. Человек нелегко освобождается от понятий, которые однажды овладели им. Его верования могли существовать все-таки даже и тогда, когда они стояли уже в противоречии с социальным строем. Что может быть в самом деле более противоречивого, как жить в гражданском обществе и иметь каждой семье своих отдельных, особых богов? Но ясно, что подобное противоречие существовало не всегда и что в ту эпоху, когда эти верования сложились в умах людей и сделались достаточно могущественными, чтобы создать религию, — они вполне отвечали тому социальному строю, среди которого жили люди. Следовательно, единственный социальный строй, соответствующий этим верованиям, — тот, когда семья живет независимо и обособленно.
Арийская раса жила, по-видимому, долго в таком состоянии. Гимны Веды свидетельствуют об этом относительно той ветви, от которой произошли индусы. Древние верования и частное право доказывают то же самое относительно тех ветвей арийской расы, от которых произошли греки и римляне.
Если сравнить политические учреждения восточных арийцев с учреждениями арийцев западных, то между ними нельзя найти почти никакого сходства. Если же, напротив, сравнить домашние учреждения этих различных народов, то мы увидим, что семья была построена на одинаковых началах как в Греции, так и в Индии; и эти начала, как мы доказали выше, были настолько своеобразны по характеру, что приписать их сходство действию случая решительно невозможно. Наконец, не только упомянутые учреждения представляют аналогии, но и слова, обозначающие их, часто те же самые на различных языках, на которых говорила эта раса от берегов Ганга и до Тибра. Отсюда можно вывести двойное заключение: во-первых, что возникновение домашних учреждений этой расы предшествует той эпохе, когда произошло разделение ее различных ветвей, во-вторых, что возникновение учреждений политических произошло, напротив, после этого разделения. Первые были установлены еще в те времена, когда раса жила в своей древней колыбели в центральной Азии; вторые образовались мало-помалу в различных странах, куда приходили племена на пути своего переселения.
Можно, следовательно, предвидеть тот долгий период времени, в течение которого люди не знали иной формы общежития, кроме семьи. В те времена создалась домашняя религия, которая не могла бы родиться в обществе, построенном на иных началах, и которая должна была являться долгое время даже препятствием на пути социального развития. В те же времена создалось и древнее частное право, которое позже оказалось в противоречии с интересами несколько более расширившегося общества, но которое гармонировало прекраснейшим образом с тем общественным строем, среди которого оно родилось.
Станем же мысленно среди тех древних поколений, воспоминание о которых не могло совершенно исчезнуть и которые завещали последующим поколениям свои верования и законы. У каждой семьи есть своя религия, свои боги, свое священнослужение. Религиозная обособленность является для нее законом; культ ее тайный; и семьи, даже по смерти, даже в той загробной жизни, которая за ними следует, не смешиваются между собой; каждая из них продолжает жить особо в своей могиле, откуда строго исключается всякий посторонний. У каждой семьи есть также своя собственность, т. е. своя часть земли, которая неразрывно соединена с ней религией; ее боги-Термы сторожат ограду этой земли, ее маны пекутся о ней. Обособленность и разобщенность этих владений настолько обязательна, что два владения не могут соприкасаться друг с другом, и между ними должна быть оставлена нейтральная полоса земли, и полоса эта неприкосновенна. Наконец, у каждой семьи есть свой глава, подобно царю у народа. У нее есть свои законы, они, без сомнения, не писанные, но религиозные верования начертали их в сердце каждого человека. У нее есть свой внутренний суд, над которым нет другого высшего, куда можно было бы апеллировать. Все, что человеку безусловно необходимо для его физической и духовной жизни, — все это имеется в семье. Ему ничего не нужно извне: семья есть организованное государство, общество самодовлеющее.
Но семья древних веков не представляла собою тех скромных размеров, как семья современная. В больших обществах семья распадается и уменьшается, но при отсутствии всякого другого общества она распространяется, развивается, разрастается, не разделяясь. Несколько младших линий группируются вокруг одной старшей, вокруг одного очага, вокруг общей могилы.
В состав этой древней семьи входил еще один элемент. Взаимная нужда, которую чувствует богатый в бедном и бедный в богатом, создала прислугу. Но в таком патриархальном быту слуга и раб — одно и то же. Ведь, в самом деле, вполне понятно, что принцип свободной службы, по желанию, службы, которая может прекратиться по воле служащего, несовместим с общественным строем, в котором семья живет обособленно. Домашняя религия к тому же не разрешает принимать в семью постороннего. Поэтому должно быть какое-нибудь средство, в силу которого слуга стал бы членом и составною частью семьи. Это достигается особым обрядом вроде посвящения вновь прибывшего в домашний культ.
Любопытный обычай существовал долгое время в афинских домах; он показывает нам, каким образом раб входил в семью. Раба подводили к очагу; его ставили перед лицом домашнего бога, возливали ему на голову воду очищения и затем вместе с семьей он вкушал хлеб и плоды. Это обозначало, без сомнения, что вновь пришедший, чужой еще накануне, станет с этого времени членом семьи и будет иметь ее религию. Поэтому раб присутствовал при молитвах и участвовал в празднествах. Очаг покровительствовал ему; религия богов Ларов принадлежала ему так же, как его господину. Вот почему и раба надлежало хоронить на месте общего погребения семьи.
Но тем самым, что слуга приобретал культ и право молиться, он терял свою свободу. Религия была удерживающей его цепью; он был связан с семьей на всю свою жизнь и даже после смерти навеки.
Господин мог поднять его из низкого состояния и обращаться с ним, как с человеком свободным, но слуга вследствие этого не покидал семью. Так как он был связан с нею культом, то и не мог оставить ее, не совершив нечестивого поступка. Под именем отпущенника или клиента он продолжал признавать власть главы или патрона и не переставал нести известные обязанности в отношении его. Он вступал в брак только с разрешения патрона, и дети, рождавшиеся у него, продолжали повиноваться этому патрону.
Таким образом в недрах одной большой семьи складывалось известное количество маленьких подчиненных семей. Римляне приписывают установление клиентелы Ромулу, как будто подобное учреждение могло быть делом одного человека. Клиентела много древнее Ромула; кроме того она существовала повсюду и в Греции точно так же, как и в Италии. Не гражданская община основала и установила это учреждение, — наоборот, она, как мы увидим далее, мало-помалу сокращала его и разрушала. Клиентела есть установление домашнего права, она существовала в семье раньше, чем образовались государства.
Не следует судить о клиентах древних времен по тем клиентам, каких мы видим во времена Горация. Ясно, что клиент был долгое время слугой, прикрепленным к своему господину; но у него было нечто, дававшее ему достоинство, именно: он принимал участие в культе и был приобщен к религии семьи. У него был тот же очаг, те же праздники, те же sacra, как и у его патрона. В Риме, в знак этой религиозной общности, он носил имя семьи. Он считался как бы ее членом по усыновлению. Отсюда тесная связь и взаимные обязанности между патроном и клиентом. Послушаем, что говорит древний римский закон: «Если патрон сделал зло своему клиенту, то пусть он будет проклят, sacer esto, смертью да умрет». Патрон должен помогать клиенту всеми зависящими от него средствами, всеми силами, какие у него в распоряжении; своей молитвой, как жрец, своим копьем, как воин, своими законами, как судья. Позже, когда клиент призывался на суд государства, патрон должен был его защищать; он должен был открыть ему даже таинственные формулы закона, которые помогли бы клиенту выиграть его дело. На суде можно свидетельствовать против когната, но нельзя свидетельствовать против клиента, и обязанности по отношению клиента ставились всегда выше обязанностей по отношению когната. Почему же? Да потому, что когнат, связанный только по женской линии, не родственник и не может участвовать в семейной религии; клиент же, напротив, имеет с ней общность культа, и потому, несмотря на свое более низкое и подчиненное положение, он настоящий родственник, так как родство это состоит, по выражению Платона, в поклонении одним и тем же домашним богам.
Связь клиента с патроном есть связь священная, установленная религией, связь, которую ничто не может разрушить. Став однажды клиентом семьи, нельзя более от нее отделиться. Клиентела тех первобытных времен не есть добровольное и временное отношение между двумя людьми, она наследственна и переходит по долгу от отца к сыну.
Из всего сказанного видно, что семья древнейших времен со своей старшей линией, младшими линиями, слугами и клиентами могла составлять довольно многочисленную группу людей. Семья благодаря своей религии, которая поддерживала ее единство, благодаря частному праву, которое создало ее неделимость, благодаря законам клиентства, которые удерживали ее слуг, образовала с течением времени обширное общество, имевшее своего наследственного главу. Из неограниченного количества подобных обществ состояла, по-видимому, в течение длинного ряда веков арийская раса. Тысячи подобных маленьких человеческих групп жили обособленно, мало имея сношений друг с другом, совершенно чуждые одна другой, без всякой религиозной или политической связи между собой, имея каждая свое земельное владение, свое внутреннее управление, своих богов.