Глава XII. Гражданин и чужеземец
Гражданин узнавался по тому обстоятельству, что он принимал участие в культе гражданской общины, и от этого участия он получал все свои гражданские и политические права. Тот, кто отрекался от культа, — отрекался и от прав.
Выше мы говорили о тех общественных обедах, которые являлись главным обрядом национального культа. В Спарте тот, кто не участвовал в них, хотя бы не по своей вине, переставал считаться в числе граждан. Каждая гражданская община требовала, чтобы все ее члены принимали участие в празднествах своего культа. В Риме обязательно было присутствовать при священной церемонии очищения, чтобы сохранить за собою политические права гражданина. Человек, не присутствовавший при этих обрядах, т. е. не принимавший участия в общественной молитве и жертвоприношении, не считался более гражданином вплоть до следующего дня очищения.
Если мы пожелаем охарактеризовать гражданина античного времени по его наиболее существенным признакам, то мы должны будем сказать, что это человек, владеющий религией гражданской общины, чтущий тех же богов, что и она; человек, за которого архонт или притан приносят ежедневные жертвы; человек, имеющий право приближаться к алтарю, входить в священный круг, где происходят народные собрания; присутствовать на священных празднествах, принимать участие в шествиях, присоединяться к пению священных гимнов, участвовать в священной трапезе, получать свою долю жертвенного мяса. Это человек, поклявшийся также, в тот день, когда он был включен в список граждан, исполнять обряды священного культа богов и бороться за них. Обратите внимание на термины языка: быть принятым в число граждан выражалось по-гречески μετεῖναι τῶν ἱερῶν — принимать участие в священных делах.
Чужеземец есть, наоборот, человек, не имеющий доступа к культу, человек, которому боги гражданской общины не оказывают своего покровительства и который не имеет даже права призывать их, потому что национальные боги желают принимать и молитвы, и приношения только от граждан; они отвергают чужеземцев; чужеземцу запрещается вход в их храм, и присутствие его при религиозных обрядах есть святотатство. Свидетельство об этом древнем чувстве отвращения к чужим сохранилось для нас в одном из главных обрядов римского культа: когда верховный жрец приносил жертву на открытом воздухе, то покрывало должно было окутывать его голову, потому что перед священным огнем, среди религиозного священнодействия национальным богам лицо чужеземца не должно попадаться на глаза верховному жрецу; этим были бы нарушены ауспиции.
Священный предмет, попадавший на минуту в руки чужеземца, моментально бывал осквернен, и только лишь искупительные обряды могли возвратить ему его священные свойства. Если неприятель овладевал городом, и затем граждане брали его обратно, то первым делом необходимо было очистить все храмы, погасить и зажечь снова все очаги; прикосновение чужеземца оскверняло их.
Таким образом, религия установила между гражданином и чужеземцем глубокое и неизгладимое различие. Та же самая религия, пока была сильна ее власть над людьми, запрещала давать чужеземцу право гражданства. Во времена Геродота оно не было никому дано за исключением одного прорицателя, и то для этого понадобилось определенное повеление оракула. Афиняне давали его иногда, но с какими предосторожностями! Требовалось прежде всего, чтобы собравшийся народ согласился на принятие чужеземца; но это одно не имело еще пока никакого значения: требовалось, чтобы девять дней спустя новое народное собрание высказалось вторично в том же смысле при тайной подаче голосов, и чтобы благоприятных голосов было при этом по крайней мере шесть тысяч. Цифра эта покажется громадной, если подумать, что на афинские народные собрания редко сходилось такое количество граждан. Наконец, еще первый попавшийся человек среди афинян мог противопоставить нечто вроде veto, выступить перед судом против этого решения, как противного древним законам, и добиться его отмены. Не было ни одного общественного акта, который законодатель обставлял бы такими трудностями и предосторожностями, как акт, дававший чужеземцу права гражданства. Много меньше формальностей требовалось при объявлении войны или при создании нового закона. Почему же ставилось столько препятствий чужеземцу, желавшему стать гражданином? Тут безусловно не могло быть боязни, что его голос нарушит равновесие в народных собраниях. Демосфен объясняет нам настоящие мотивы, истинную мысль афинян: «Необходимо думать о богах и соблюдать чистоту жертвоприношений». Исключить чужеземца, это значит «блюсти священные обряды». Принять чужеземца в среду граждан, это значить «дать ему часть в религии и в жертвоприношениях». И вот народ не чувствовал себя достаточно в праве совершить подобный акт; его тревожили религиозные опасения, так как он знал, что национальные боги отвергают чужих, и что поэтому, быть может, даже самые жертвоприношения будут осквернены присутствием вновь принятого члена общины. Дарование прав гражданства чужеземцу было истинным нарушением основных принципов национального культа; вот почему гражданская община в начале своего существования была так скупа относительно этого дара. Нужно ли добавлять еще, что человек, принятый с таким трудом в число граждан, не мог быть ни архонтом, ни жрецом. Гражданская община разрешала ему присутствовать при совершении культа, но являться самому руководителем — это было бы уж слишком.
Нельзя было сделаться афинским гражданином, будучи уже гражданином другого города; была полная религиозная невозможность быть одновременно гражданином двух общин, как невозможно было, — мы это видели раньше, — быть членом двух семейств. Нельзя было исповедывать зараз две религии.
Участие в культе вело за собой и обладание известными правами. Вследствие того, что гражданин имел право присутствовать при жертвоприношении, которым начиналось народное собрание, он имел право и подавать свой голос на этом собрании.
Вследствие того, что он имел право совершать жертвоприношения от лица гражданской общины, он мог бы также быть пританом или архонтом. Обладая религией гражданской общины, он мог призывать ее богов и совершать все обряды, необходимые при судопроизводстве.
Чужеземец, наоборот, не принадлежа совершенно к религиозной общине, не имел и никаких прав. Если он входил в священный круг, очерченный жрецом для народного собрания, то наказывался за это смертью. Закон гражданской общины не существовал для него; если он совершал преступление, то с ним поступали как и с рабом и наказывали без суда; гражданская община совершенно не обязана была оказывать ему правосудие. Когда же наконец, почувствовалась необходимость оказывать правосудие и чужеземцам, то для этого пришлось учредить специальное судилище. В Риме был особый претор для суда над иностранцами (praetor peregrinus). А в Афинах судьею иностранцев был полемарх, т. е. то самое должностное лицо, на обязанности которого лежали заботы о войне и о всех сношениях с неприятелем.
Ни в Риме, ни в Афинах чужеземец не мог быть земельным собственником. Он не мог вступать в брак; по крайней мере брак его считался незаконным; дети, родившиеся от союза гражданина с иностранкой, считались незаконными. Чужеземец не мог заключать договора с гражданином; по крайней мере закон не признавал действительным такой договор. Чужеземец не имел права в начале заниматься торговлей. Римский закон запрещал ему наследовать гражданину, и даже гражданин не имел права наследовать после чужеземца. Строгость этого принципа простиралась так далеко, что если отец получал право римского гражданства без того, чтобы его получал также и сын, родившийся раньше этого времени, то сын становился посторонним по отношению к своему отцу и не мог уже ему наследовать. Различие между гражданином и чужеземцем было сильнее, чем естественные родственные узы между отцом и сыном.
С первого взгляда может показаться, что люди поставили себе долгом установить целую систему притеснений по отношению к иностранцам. Ничего подобного. И в Афинах, и в Риме их принимали, наоборот, весьма радушно и покровительствовали им или ради коммерческой выгоды, или из расчетов политических. Но ни расположение к иностранцам, ни выгода не могли, тем не менее, уничтожить древних законов, установленных религией. Эта религия не позволяла чужеземцу делаться земельным собственником, потому что он не мог быть участником в священной земле гражданской общины. Она не позволяла ни чужеземцу наследовать гражданину, ни наоборот, потому что всякая передача имущества вела за собою и передачу культа, а исполнение гражданином чужого культа было совершенно так же невозможно, как и исполнение чужеземцем культа гражданской общины.
Иностранца можно было принимать, заботиться о нем, даже почитать, если он был богат или заслуживал почтения, но нельзя было допускать его к участию в религии или в праве. С рабом поступали в некоторых отношениях лучше, чем с ним: раб — член семьи, культ которой он разделял, был присоединен через посредство своего господина к гражданской общине, и боги ее ему покровительствовали; поэтому римский закон говорит, что могила раба священна, но могила чужеземца священною не была.
Для того, чтобы иностранец мог иметь какое-нибудь значение в глазах закона, чтобы он мог заниматься торговлей, заключать договоры, безопасно владеть своим имуществом, чтобы правосудие гражданской общины могло дать ему действительную защиту, — он должен был сделаться клиентом гражданина. И в Риме, и в Афинах требовалось, чтобы каждый иностранец избрал себе патрона. Поступая в ряды клиентов и становясь в зависимость от гражданина, иностранец вступал посредством этого в связь с гражданской общиной, начинал тогда пользоваться некоторыми преимуществами гражданского права и приобретал себе покровительство законов.
Древние гражданские общины наказывают большую часть проступков, совершенных против себя, тем, что отнимают право гражданства. Это наказание называлось ἀτιμία. Человек, наказанный таким образом, не мог более занимать общественной должности, не мог ни участвовать в отправлении правосудия, ни говорить в народных собраниях. В то же время он был устранен от участия в религии; приговор гласил: «что он не смеет более входить ни в одно из святилищ гражданской общины, что он не имеет более права надевать венок на голову в те дни, когда все граждане украшают себя венками, и что он не имеет права вступать в священный круг, очерченный на площади очистительной водой и кровью жертвенных животных». Боги гражданской общины для него более не существовали. В то же время он терял все гражданские права; он не мог являться более перед судом даже в качестве свидетеля; если он был оскорблен, он не смел жаловаться: «его можно было безнаказанно ударить»; законы гражданской общины не защищали его. Для него не существовало больше ни купли, ни продажи, ни какого бы то ни было договора. Он становился чужеземцем в родном городе; у него все было отнято сразу: права политические, права религиозные, права гражданские; вся совокупность этих прав содержалась в звании гражданина и терялась вместе с потерей этого звания.