Глава X. Попытки образования аристократии богатства; установление демократии; четвертый переворот
Государственный строй, который сменил собою господство религиозной аристократии, не был в самом начале демократическим. В Афинах и в Риме мы видим, например, что совершившийся переворот не является делом самых низших классов. Были, правда, некоторые города, где эти классы восставали, но они не могли основать ничего прочного; примером тому служит долгий период неустройства, в который повергнуты были Сиракузы, Милет, Самос. Новый строй установился прочно только там, где при самом его возникновении уже существовали высшие классы, могущие взять в свои руки на некоторое время власть и нравственное влияние, ускользнувшие от эвпатридов и патрициев.
Какова же могла быть эта новая аристократия? Наследственная религия была устранена, и не было другого основания для общественного различия, кроме богатства. Поэтому от богатства потребовалось установление сословных различий, — люди не дошли еще до того понятия, что равенство должно быть полным и безусловным.
Так Солон полагал, что нельзя иначе заставить забыть различия, основанные на наследственной религии, как установив новое деление, основанное на богатстве. Он разделил все население на четыре класса и дал им неравные права; требовалось быть богатым, чтобы достигнуть высших должностей, требовалось принадлежать к одному из средних классов, чтобы иметь доступ в сенат или к судебным должностям.
То же самое было и в Риме. Мы видели, что Сервию Туллию удалось уменьшить власть патрициев, только основав новую соперничающую аристократию. Он основал двенадцать центурий всадников, избрав их среди наиболее богатых плебеев. Это было началом сословия всадников, которое стало с тех пор римским богатым сословием. Плебеи, не имевшие установленного имущественного ценза, были разделены на пять классов, сообразно размерам своего состояния. Пролетарии находились вне всех классов. Они не имели политических прав и если и появлялись в центуриальных комициях, то достоверно, по крайней мере, что они не подавали там голосов. Республиканский строй сохранил различия, установленные царем, и плебеи не выказывали вначале никакого желания установить равенство между своими членами.
То, что мы видим так ясно в Риме и в Афинах, встречается также почти и во всех других гражданских общинах. В Кумах, например, политические права сперва даны были только тем, кто, владея лошадьми, составлял нечто вроде всадников; потом тем, кто следовал за ними по размерам своего имущества; дарование политических прав этим последним увеличило число граждан всего на тысячу. В Региуме все управление находилось долго в руках тысячи наиболее богатых членов гражданской общины. В Туриях требовался очень высокий ценз, чтобы войти в состав политического целого. Мы ясно видим из произведений Феогнида, что в Мегаре после падения благородных властвовало богатство. В Фивах желавшие пользоваться правами граждан не могли быть ни ремесленниками, ни купцами.
Таким образом, политические права, которые в предшествующую эпоху были нераздельны с происхождением, стали на некоторое время нераздельны с богатством. Такая имущественная аристократия образовалась во всех гражданских общинах не вследствие какого бы то ни было расчета, но по самой природе человеческого духа, который по выходе из строя глубокого неравенства не мог сразу перейти к понятию о полном равенстве.
Надо заметить еще и следующее, что эта аристократия основывала свое первенство не на одном только богатстве; всюду она стремилась стать военным классом. Берясь управлять гражданскими общинами, она брала в то же время на себя обязанность и защищать их. Она оставляла за собою лучший род оружия и наибольшую долю опасностей в битве, желая тем подражать классу благородных, который она собою заменила. Во всех гражданских общинах наиболее богатые составляли конницу, достаточные классы образовывали гоплитов или легионеров; бедные были исключены из военной службы, самое большее, что их употребляли как застрельщиков или как пелтастов, или же гребцами во флоте. Военная организация соответствовала с величайшей точностью политической организации гражданской общины. Опасности были пропорциональны привилегиям, и материальная сила находилась в тех же руках, что и богатство.
Таким образом, почти во всех гражданских общинах, история которых нам известна, был период времени, в течение которого богатый или, по крайней мере, достаточный класс держал в своих руках управление. Этот политический строй имел свои хорошие стороны, как может их иметь всякий строй, когда он находится в согласии с нравами и верованиями эпохи.
Жреческая аристократия предыдущей эпохи оказала, без сомнения, большие услуги, потому что она-то и установила впервые законы и основала правильное управление. Она дала возможность человеческому обществу жить в течение многих поколений с достоинством и спокойно. Имущественная аристократия имела за собою другие заслуги: она дала обществу и человеческому сознанию новый импульс; труд создал ее во всех ее видах, и она уважала его и способствовала его развитию. Созданный ею новый государственный строй давал более политического значения тому, кто был более трудолюбив, более деятелен, более ловок; строй этот благоприятствовал развитию промышленности и торговли; он содействовал также и умственному развитию, умственному прогрессу, потому что приобретение богатства, которое наживалось или терялось обыкновенно сообразно способностям каждого, делало образование первою потребностью, а духовные способности — наиболее могущественным двигателем в человеческих делах. Поэтому неудивительно, что при господстве этого строя Греция и Рим расширили границы своей духовной культуры и двинули вперед свою цивилизацию.
Но богатый класс не сохранил так же долго в своих руках власти, как сохраняла ее древняя наследственная аристократия. Их права на господство не были одинаково ценны. Богатый класс не имел в себе того священного характера, каким были облечены древние эвпатриды: он не господствовал в силу верований и волею богов; в нем не было ничего влияющего на совесть и принуждающего человека подчиниться. Человек преклоняется только перед тем, что он считает за право или что, по его понятиям, является значительно выше его самого. Он мог долго покоряться верховной религиозной власти эвпатридов, которые произносили молитвы и владели богами; но богатство не производило на него того же впечатления. Перед богатством наиболее обычным чувством является зависть, но не уважение. Политическое неравенство, как результат в различии имущественного положения, начало очень скоро казаться несправедливостью, и люди стали стараться уничтожить его.
Сверх того начавшийся ряд переворотов не мог уже прекратиться. Старые начала были разрушены, и не оставалось более ни традиций, ни определенных правил. Было общее чувство непрочности всего существующего, вследствие чего никакое государственное устройство не могло долго держаться. Новая аристократия подверглась нападению так же, как в свое время старая; бедные хотели быть гражданами и употребляли все усилия, чтобы проникнуть в свою очередь в состав политического целого.
Невозможно входить во все подробности этой новой борьбы; история гражданских общин, по мере того как она удаляется от своего начала, становится все более и более разнообразной. Гражданские общины проходят через этот ряд переворотов, но перевороты эти являются в чрезвычайно разнообразных формах. Однако, одно замечание, по крайней мере, можно сделать, именно: в городах, где главным элементом богатства являлась земельная собственность, богатый класс дольше пользовался уважением и властью, и наоборот, в тех гражданских общинах, где, как, например, в Афинах, богатых земельных владений было мало, где обогащались главным образом промышленностью и торговлей, там непрочность имущественного положения возбудила очень рано алчные желания и надежды низших классов, и аристократия скоро подверглась нападению.
В Риме богатый класс сопротивлялся гораздо лучше, чем в Греции; мы укажем дальше на причины этого. Но читая греческую историю, замечаем с некоторым удивлением, насколько новая аристократия защищается слабо. Она не могла, подобно эвпатридам, противопоставить своим противникам великий и могущественный аргумент священной традиции и благочестия; она не могла призвать к себе на помощь предков и богов; у нее не было точки опоры в ее собственных верованиях; у нее не было веры в законность своих привилегий.
У нее была, правда, в руках военная сила, но и это преимущество в конце концов исчезло у нее. Конституции, созданные государствами, существовали бы, без сомнения, дольше, если бы каждое государство могло жить совершенно обособленно или, по крайней мере, в состоянии вечного мира. Но война расстраивает государственный порядок и ускоряет перемены. Среди же гражданских общин Греции и Италии господствовали почти беспрерывные войны. Военная служба ложилась главной своей тяжестью на богатый класс, потому что он именно занимал главное место в битвах; часто он возвращался из похода, потерпев громадные потери, обессилев и не будучи вследствие этого в состоянии сопротивляться народной партии. В Таренте, например, когда высший класс потерял большую часть своих членов в войне против япигов, демократия тотчас же овладела гражданской общиной. То же самое случилось и в Аргосе тридцать лет раньше: вследствие несчастной войны со спартанцами количество настоящих граждан стало так мало, что пришлось дать права гражданства множеству периэков. Чтобы не впасть в подобную крайность, Спарта и относилась так бережно к жизни истинных спартанцев. Что касается Рима, то его постоянные войны объясняют значительную часть его переворотов. Войны разрушили сначала его патрицианское сословие: из трехсот семей, которые эта каста насчитывала при царях, осталась едва третья часть после завоевания Самниума; затем война скосила первых плебеев, тех богатых и храбрых плебеев, которые наполняли пять классов и составляли легионы.
Одним из последствий войны было то, что гражданские общины почти всегда принуждены были давать оружие низшим классам. Вот почему в Афинах и во всех приморских городах необходимость во флоте и морские сражения дали низшему классу то значение, в котором ему отказывал государственный строй. Теты, возвысившись до звания гребцов, матросов и даже воинов и держа в своих руках спасение отечества, почувствовали, что они нужны, и сделались смелы. Таково было начало афинской демократии. Спарта боялась войны: можно видеть у Фукидида, с какой медленностью и неохотой выступает она в поход. Помимо воли она была втянута в пелопонесскую войну и сколько она делала усилий, чтобы от нее избавиться! Дело в том, что Спарта принуждена была вооружить своих ὑπομεὶονες, своих неодамодов, мотаков, лаконцев и даже илотов; она знала очень хорошо, что всякая война, давая оружие в руки угнетаемым классам, подвергала ее опасности переворота и что ей придется по возвращении войска или подпасть под власть своих же илотов, или найти средство перебить их без шума. Плебеи клеветали на римский сенат, упрекая его в том, что он ищет все новых войн. Сенат слишком хорошо понимал обстоятельства, он знал, что эти войны стоят ему уступок и потерь на форуме. Но он не мог их избежать, так как Рим был окружен врагами.
Таким образом, является вне всякого сомнения тот факт, что войны мало-помалу уничтожили расстояние, которое имущественная аристократия установила между собою и низшими классами; а в силу этого государственный строй оказался в скором времени в полном несоответствии с социальным строем и его пришлось изменить. Кроме того надо признать, что всякие привилегии находились обязательно в противоречии с тем принципом, который управлял тогда людьми. Принцип общественной пользы по самому существу своему не мог допускать и удерживать долго неравенство: он неизбежно вел общества к демократическому строю.
Это настолько верно, что пришлось повсюду, раньше или позже, дать всем свободным людям политические права. Как только римские плебеи захотели устроить собственные комиции, они должны были допустить туда и пролетариев и не могли уже более провести деление на классы. В большей части гражданских общин установились, таким образом, истинно народные собрания и всеобщая подача голосов.
А в то время право голоса имело несравненно большее значение, чем оно может иметь теперь, в современных государствах. В силу этого права последний из граждан принимал участие во всех делах: назначал должностных лиц, создавал законы, судил, решал вопросы войны и мира, вырабатывал союзные договоры; значит, достаточно было только расширения круга лиц, имеющих право голоса, чтобы управление сделалось истинно-демократическим.
Следует сделать еще последнее замечание: быть может удалось бы избегнуть воцарения демократии, если бы можно было основать то, что Фукидид называет ὀλιγαρχὶα ἰσόνομος, т. е. управление для немногих и свобода для всех. Но греки не имели ясного представления о свободе; права личности у них никогда не были обеспечены. Мы знаем от Фукидида, которого нельзя заподозрить в слишком большом пристрастии к демократическому строю, что во время владычества олигархии народ подвергался многим притеснениям, произволу, неправильным осуждениям, жестоким наказаниям. Мы читаем у этого историка, что «потребовался демократический строй государства для того, чтобы бедным дать защиту, а на богатых наложить узду».
Греки никогда не умели примирить гражданского равенства с политическим неравенством. Для того, чтобы бедный не терпел ущерба в своих личных интересах, им представлялось необходимым для него иметь право голоса, быть судьею в судах и иметь доступ к государственным должностям. Если мы припомним кроме того, что у греков государство представляло собой абсолютную власть, и никакое личное право не могло противостоять этой власти, то мы поймем всю громадность того значения, какое имело для каждого человека, даже для самого незаметного, обладание политическими правами, т. е. возможность составлять часть правительства, принимать участие в управлении. Верховный коллектив был столь всемогущ, что человек мог представлять из себя что-нибудь, лишь будучи частью этого суверенного целого. Политических прав добивались не для того, чтобы обладать истинной свободой, но чтобы получить по крайней мере то, что могло ее заменить.