Н. А. Лейкинъ.[править]
Мученики охоты.[править]
1880.[править]
ГРЕБЕЦЪ.[править]
Обѣденное время. На балконѣ одной изъ данъ Крестовскаго острова стучатъ ложками о тарелки. Довольно многочисленное семейство обѣдаетъ. Вотъ мать; около нея двое ребятишекъ, изъ которыхъ одинъ помѣщается на высокомъ дѣтскомъ стулѣ. Далѣе пожилая чопорная гувернантка съ подведенными тушью глазами. Рядомъ съ гувернанткой, то и дѣло шипящей фразу «tenez-vous droit», сидитъ хорошенькая дѣвочка лѣтъ девяти въ локончикахъ и малороссіскомъ костюмѣ. Тутъ-же бабушка въ бѣломъ чепцѣ — сухая и бодрая старуха добродушнаго вида. Все семейство питается, кромѣ отца — очень осанистаго человѣка съ просѣдью въ бородѣ и на вискахъ. Онъ ходитъ около балкона, куритъ, усиленно затягиваясь папироской, и то и дѣло поглядываетъ на карманные часы.
— Шесть часовъ, говоритъ онъ. — Въ семь нашъ рулевой назначилъ начало репетиціи гонки. Полтора часа будемъ сгребаться. Элизъ, какъ ты думаешь, пора мнѣ одѣваться въ костюмъ гребца? обращается онъ къ женѣ.
— То-есть какъ это одѣваться? По моему не одѣваться, а скорѣе раздѣваться, отвѣтила жена. — Развѣ можно назвать вашу шерстяную фуфайку безъ воротника и рукавовъ костюмомъ? И пунцовая жокейская фуражка тоже не костюмъ. Впрочемъ, древніе и виноградный листъ считали за одежду; какая-то каскадная французская пѣвица появлялась передъ публикой костюмированная только однимъ поясомъ поверхъ трико.
— Полно, полно! Ну, какъ возможно сравнивать нашъ костюмъ съ винограднымъ листомъ и поясомъ француженки! Мы, гребцы, все-таки въ парусинныхъ брюкахъ.
— Еще-бы ты безъ брюкъ-то былъ! Ну, что-жъ, снимите и брюки. Это совсѣмъ будетъ прилично для чиновника, который на отличномъ счету у начальства и въ сентябрѣ ѣдетъ на постъ вице-губернатора!
— Но при чемъ-же тутъ служба, мой другъ? Спортъ спортомъ, а служба. службой. Вѣдь не къ начальству-же я буду являться въ костюмѣ гребца.
— А это ничего не значитъ, что когда вы надѣваете вашу дурацкую фуфайку и красный колпакъ, то вся наша прислуга хохочетъ на васъ вмѣсто того, чтобы уважать васъ?
— Противъ невѣжества нѣтъ лѣкарства! Невѣжественный глупецъ и надъ святымъ чувствомъ подчасъ смѣется, пожалъ плечами мужъ. — Такъ что-жъ, одѣваться мнѣ?
— Какъ хотите; это до меня не касается.
— Но зачѣмъ-же, мой другъ, сердиться? Въ Англіи не только-что кандидаты на вице-губернаторскій постъ, но даже лорды-дипломаты…
— Подите вы съ вашими лордами! Я знаю только одно, что когда вы вчера шли по улицѣ въ вашей непозволительной фуфайкѣ и съ весломъ на плечѣ, сзади васъ бѣжали мальчишки и кричали: «акробатъ, акробатъ!» Боже мой! И это уже цѣлую недѣлю, каждый день!
Мужъ не возражалъ. Онъ поднялся изъ сада на балконъ, завистливыми глазами взглянулъ на столъ и проговорилъ:
— Лососину ѣдите? Ахъ, съ какимъ-бы удовольствіемъ я съѣлъ теперь кусочекъ!
— Да полноте вамъ! Скушайте, Михаилъ Васильевичъ, сказала ему старушка.
— Нельзя, Софья Петровна. Я отяжелѣю, и тогда какая-же будетъ гонка? Ну, что за радость, ежели мы завтра останемся за флагомъ, вмѣсто того, чтобы взять призъ? Вѣдь у насъ рулевымъ самъ Власъ Дементьичъ. Онъ ни разу еще не осрамился. А тутъ вдругъ я наѣмся и все пропало! Онъ ужъ старый воробей въ рѣчномъ плаваніи и предписалъ намъ ни капли вина не пить и ничего не ѣсть, кромѣ куска кровянаго бифштекса. И чай, чай, чай безъ конца! — чтобы выгнать изъ себя весь потъ и ужъ во время гребли не потѣть. Сегодня я выпилъ четырнадцать стакановъ чаю. Ахъ, Боже мой! У васъ и бѣлые грибы въ сметанѣ. Эхъ! Все мои любимыя блюда. Ну, да ужъ удержусь теперь, а завтра, послѣ гонки, и лососины, и грибовъ, и лафиту, однимъ словомъ: всего до отвалу! Но вѣрите, до чего мнѣ ѣсть хочется!
— Да бросьте вы это! Ну, что вамъ Власъ Дементьичъ?.. Кушайте.
— Ахъ, нѣтъ, нѣтъ! Мы поклялись ему исполнять всѣ его предписанія.
— Оставьте, маменька, не уговаривайте его. Онъ упрямъ какъ быкъ. Да кромѣ того, сумашедшихъ чѣмъ больше уговариваютъ, тѣмъ хуже, а онъ совсѣмъ помѣшался на гичкахъ, остановила старушку жена.
Къ балкону подошла нарядная мамка съ ребенкомъ.
— Да что у васъ, сударь, животъ схватило, что-ли, что вы ничего не кушаете? спросила она.
— Молчи, дура! Не твое дѣло! огрызнулся на нее хозяинъ и сказалъ сидящимъ за столомъ: — Однако, пора! Я пойду одѣваться! Михѣй, помоги мнѣ одѣться! обратился онъ къ лакею.
Черезъ четверть часа отецъ семейства вышелъ въ костюмѣ гребца. Сановитый лакей слѣдовалъ за нимъ сзади и еле сдерживалъ смѣхъ. Жена скорчила гримасу и произнесла: «вотъ мерзость-то!»
— Маменька, спустите драпри на балконѣ, прибавила она. — Вѣдь онъ насъ конфузитъ въ эдакомъ видѣ. Смотрите, вонъ у калитки народъ останавливается и пальцами указываетъ
— Мама, а мама! Папа Петрушку будетъ показывать? спросилъ маленькій мальчикъ. — А гдѣ-же у него ширмы и куклы?
— Нѣтъ, душечка, твой папа вотъ тутъ по улицѣ колесомъ будетъ кататься, отвѣтила мать.
Всѣ засмѣялись. Даже чопорная гувернантка и та фыркнула.
— Прекрасно, прекрасно! Чѣмъ-бы мамашѣ наставлять дѣтей, а она вонъ что! замѣтилъ мужъ.
— Сначала нужно перестать быть шутомъ гороховымъ, а потомъ…
— Marie, Marie, devant les gens…
— Что devant les gens! Вы ужъ и такъ передъ всей прислугой осрамились.
— Тсъ! Ну, довольно!
— Дуракъ! какъ вы мнѣ смѣете шикать? вскрикнула жена и вскочила изъ-за стола.
Мужъ вышелъ въ садъ. Мамка, какъ увидала его, такъ и разразилась хохотомъ.
— Ахъ, баринъ, да какіе вы смѣшные! У насъ въ городѣ вотъ точь въ точь такой фокусникъ на дворъ приходилъ и на носу дугу лошадиную держалъ. — Тоже и въ балаганѣ на масляной…
— Молчать! Какъ ты смѣешь, деревенщина! Да знаешь, что я тебя въ бараній рогъ! крикнулъ отецъ семейства на мамку, кинулся на нее съ сжатыми кулаками и остановился, какъ вкопанный, ибо съ балкона раздался возгласъ:
— Полоумный! Что вы? Вѣдь у ней можетъ съ испугу молоко броситься въ голову!
У калитки стояла толпа и смотрѣла на барина. Въ полосатой фуфайкѣ безъ рукавовъ, въ красной шапкѣ и въ золотыхъ очкахъ онъ дѣйствительно былъ забавенъ и походилъ на клоуна. Когда онъ ринулся на мамку и тотчасъ-же остановился, стоявшая у калитки баба-торговка произнесла:
— Изъ новыхъ видно акробатъ-то? И ломаться не умѣетъ. Хотѣлъ перекувырнуться и боится…
— Эй, почтенный! Тиролецъ! Какъ тебя? А ты пѣтухомъ попой! крикнулъ разнощикъ съ сигами копчеными и тотчасъ-же прибавилъ. — Когда я по-зимѣ, братцы, былъ въ циркѣ, такъ вотъ такіе лѣшіе на колокольчикахъ играли и пѣтухомъ пѣли. Умора, да и только!
Все это доходило до ушей жены закостюмированнаго отца семейства. Она молчала и крупныя капли слезъ катились по ея щекамъ.
— Прочь отсюда отъ калитки! заревѣлъ на народъ отецъ семейства и вырвалъ палку изъ георгинъ.
— Ха-ха-ха! раздалось за калиткой. — А ну-ко задѣнь насъ, тронь, такъ мы тебѣ ребра-то пересчитаемъ, даромъ что ты акробатъ и чорту кумъ!
— Михѣй! Зови дворника! гони ихъ вонъ!
— Ахъ, какое униженіе! ломала руки барыня — Маша, успокойся! упрашивала ее старушка.
— Братцы, еще черти идутъ! Новые черти! послышалось на улицѣ и толпа разступилась.
Въ калитку сада вошли еще пять гребцовъ въ такихъ-же костюмахъ какъ и хозяинъ. Сзади ихъ шелъ рулевой въ фуражкѣ съ большимъ козыремъ и въ сюртукѣ съ золотыми пуговицами.
— А мы за вами. Пора сгребаться! Нѣтъ-ли у васъ холоднаго чаю? говорили они.
— Господа, у меня жена больна. Я готовъ. Идемте, ѣдемте, отвѣчалъ хозяинъ, заминая чай.
Гребцы и рулевой вышли изъ калитки и направились по серединѣ дороги. Толпа зрителей слѣдовала сзади.
— На другой дворъ отправились…. Здѣсь видно не подали мѣдяковъ-то, говорилъ народъ. — Жадные нонѣ господа стали насчетъ фокусниковъ-то. Вотъ этотъ въ сертукѣ-то, надо полагать, у нихъ шарманщикъ…-- указывали они на рулевого.
— А гдѣ-же у него инструментъ?
— Да можетъ въ кабакѣ оставилъ. Народъ тоже пьющій!
— А что, ребята, не прожертвовать ли намъ имъ гривенникъ? Они живымъ-бы манеромъ кувырканіе намъ сварганили.
— Не стоитъ! Зайдутъ къ тароватому на дворъ, такъ и задарма все представленіе увидимъ.
А гребцы шли, слушали все это, перешептывались и улыбались.