Грѣшная[править]
Уже чувствовалась сырость и въ паркѣ потемнѣло. Вася былъ безъ фуражки, въ форменной гимназической блузѣ, а Любочка укуталась въ сѣрый пушистый платокъ. Въ десяти шагахъ казалось, что на лавочкѣ сидитъ одинъ человѣкъ, а не два. Давно слѣдовало идти домой пить чай, но Васѣ не хотѣлось двигаться, не хотѣлось даже вынуть изъ кармана часы.
Онъ почти все время молчалъ. Говорила одна Любочка и слушать ее было ужасно пріятно. Минуты на полторы она вдругъ умолкала и тогда становилось такъ тихо, что долеталъ шумъ финскаго залива. Море, вполголоса напѣвало грустный, красивый мотивъ.
Вася не могъ понять, что его держитъ возлѣ Любочки. Ему всегда нравились только очень серьезныя барышни, много читающія, идейныя, а она не окончила даже гимназіи, — потому что плохо училась, — не имѣла никакого понятія о соціализмѣ и вдобавокъ каждую субботу и воскресенье ходила по церквямъ.
Вася вспомнилъ, какъ сегодня въ полдень Любочка лежала на пескѣ возлѣ моря, закинувъ руки подъ голову и положила ногу на ногу такъ, что даже виденъ былъ кусочекъ кружева на ея панталонахъ. Вспомнилъ, ужаснулся и подумалъ: «не можетъ быть, все таки, чтобы меня поработила ея чувственность, меня, человѣка мыслящаго, могущаго отдать себѣ отчетъ въ каждомъ своемъ физіологическомъ ощущеніи. Не можетъ быть… Тутъ что-то другое»… Любочка угадала его мысли и опять заговорила тихо и печально:
— Спасибо, спасибо, милый Вася, за то, что вы сидите со мной. Я вѣдь цѣлый день одна-одиношенька… Вотъ съ мая мѣсяца живу, здѣсь, на дачѣ съ мамой и съ бабушкой и все время съ ними разговариваю, а мнѣ кажется, будто у меня, съ утра и до вечера, ротъ завязанъ платкомъ… Нельзя съ ними говорить по душѣ, а съ вами можно… Единственная подруга — батюшкина дочка и та меня терпѣть не можетъ, — не знаю за что. Право… Вы на слѣдующій годъ уже будете студентомъ… Вы умный. Вы все о революціи думаете, думаете какъ бы сдѣлать такъ, чтобы люди въ Россіи меньше страдали. А я не знаю даже откуда и почему эта революція явилась?.. Да… Кромѣ того, вы святой… Я знаю, вы никогда ни одной барышни не обидѣли, а я — грѣшная, ужасъ какая грѣшная!
«Къ чему она все это говоритъ?» подумалъ Вася и спросилъ:
— Чѣмъ же вы грѣшная?
— Да такъ… Ужъ повѣрьте, что если есть тотъ свѣтъ, такъ мнѣ тамъ достанется больше всѣхъ…
Вася улыбнулся, вынулъ папиросу и зажегъ спичку.
Оранжевый, маленькій огонекъ освѣтилъ его блѣдное лицо, коротко остриженные волосы, сухіе губы и опущенныя рѣсницы. Зрачки темныхъ глазъ Любочки заблестѣли, разширились и пугливо смотрѣли на пламя, пока оно не потухло.
— Ну такъ чѣмъ же вы грѣшная? опять спросилъ, Вася и съ удовольствіемъ затянулся папироской.
— Вотъ вы думаете, будто я такъ себѣ, зря, болтаю… А вы знаете, что я дѣлала въ этомъ году, во время Пасхальной заутрени?..
— Нѣ-ѣ-тъ. Ну что?
— Видите, мама какъ разъ простудилась, а у бабушки нога разболѣлась и пришлось мнѣ идти въ церковь одной. Хотѣлось, какъ бы отъ дома поближе и поинтереснѣе. Пошла къ Исаакію. Не надѣла даже ни корсета, ни бѣлаго платья, а просто розовую шелковую кофточку, а сверху легенькую шевіотовую и шляпу свою всегдашнюю фетровую… На улицахъ свѣтло, тепло и сыро, мокрые камни блестятъ… Весь городъ дрожитъ отъ колоколовъ… Ну, пришла и начала протискиваться впередъ. Здѣсь тоже свѣтло. Всѣ до одного паникадила сіяютъ. Головы двигаются. Я люблю народъ, люблю смотрѣть на незнакомыя лица и угадывать, кто о чемъ думаетъ…
Любочка вздохнула и заговорила безпокойнѣе:
— «Тискалась, тискалась, никакъ не могу пробраться къ пѣвчимъ. Пришлось остановиться посреди церкви. Перекрестилась, поправила шляпу, осмотрѣлась. Справа отъ меня стоитъ штатскій, молодой, русая бородка, очень красивый. Немножко на васъ похожъ, хоть вы и безъ бороды Право-же похожъ… Держитъ въ рукахъ зеленую свѣчу и двѣ вербочки, — такъ полагается, — зеленый цвѣтъ выражаетъ надежду. Эту свѣчу нужно держать, пока не заноютъ „Христосъ Воскресе“… У другихъ не то что зеленыхъ, а и никакихъ свѣчей въ рукахъ не было, и у меня не было… Очень меня заинтересовалъ этотъ господинчикъ. Въ толпѣ стать на колѣни трудно, а онъ становится и все молится, ужасъ какъ молится, — должно быть проситъ Бога о чемъ-то очень важномъ. И такъ всю заутреню. У меня уже ноги заболѣли, хочется домой въ постельку и, въ то же время, интересно смотрѣть на сосѣда. Достояли мы такъ почти до самаго конца и обѣдню. Входятъ, выходятъ, а народу все не уменьшается. Наконецъ, вижу собирается уходить и этотъ молодой человѣкъ. Я нарочно пустила его за собой. Два шага впередъ, а одинъ назадъ… Оглянусь, посмотрю на его лицо, вспомню, какъ онъ молился и мнѣ вдругъ станетъ удивительно: какъ это имъ — такимъ молодымъ, — такъ владѣетъ Богъ!… Потомъ мнѣ пришла въ голову страшная мысль, что и я такая сильная, какъ Богъ… Сейчасъ испытаю — думаю. Нарочно держу на колонну и сдѣлала видъ, какъ будто меня очень уже придавили. Потомъ повернула назадъ и пошла прямо на этого господина. Прижали меня къ нему близко, близко, даже груди моей больно стало. Уже моя щека его бороды касается. Волнуюсь… Онъ сначала поблѣднѣлъ, а потомъ покраснѣлъ и со страхомъ смотритъ мнѣ въ глаза. Поднялъ кверху руку со свѣчей и съ вербочками, и все это у него трясется… Съ ума я тогда сошла… Нѣтъ, думаю: сдавайся, небесный господинъ, мнѣ, земной! И не отступаю… Чувствую, какой онъ весь горячій, дышетъ тяжело и ротъ раскрываетъ, какъ птица въ жару. Наконецъ, выронилъ онъ свою свѣчу зеленую и вербочки и вижу я, что и подымать ихъ не собирается. Уже губы у него пересохли… Вдругъ мнѣ жалко его стало и чего-то страшно, ужасъ какъ страшно, — даже горло сдавило, — вотъ какъ во снѣ бываетъ. Отвернулась я отъ него, заработала локтями и наконецъ выбралась на улицу. Здѣсь какъ въ раю. Солнце взошло. Въ Александровскомъ скверѣ воробьи чирикаютъ. Свѣжо, — точно въ море окунулась.. Пришла домой, похристосовалась, мигомъ раздѣлась, перемѣнила сорочку и въ чистенькую постель… А заснуть не могу… Думаю: я вотъ и не умная, а такая же сильная какъ и Богъ, всю волю у незнакомаго человѣка забрала. Это потому, что я, хоть и ничтожнѣйшая, но часть Бога… Не проститъ онъ мнѣ этого никогда!…»
Любочка замолчала и вздохнула.
— Вамъ проститъ, сказалъ Вася.
— Почему?
— Потому что вамъ противна всякая неправда и всякая неискреность. Однако, пора домой…
Любочка взяла его подъ руку и они медленно пошли черезъ уже совсѣмъ темный паркъ. Иногда спотыкались о корни деревьевъ и смѣялись, но уже не разговаривали, пока впереди не замелькали огни дачъ.
— Чѣмъ это здѣсь на опушкѣ такъ пахнетъ? спросила Любочка.
— Верескомъ, онъ ночью всегда душистѣе. Посмотрите, какъ много звѣздъ, а въ іюлѣ въ это время было еще совсѣмъ свѣтло. Уже осень…
Вася замолчалъ и сталъ думать о городѣ, о сходкахъ, о томъ, какъ онъ будетъ спорить съ самой умной въ ихъ кружкѣ барышней, Лелей Дружининой. Все это было впереди.
А сейчасъ онъ только чувствовалъ локтемъ теплую грудь Любочки и слышалъ, какъ сильно бьется ея сердце — точно у дикаго звѣрька, котораго взяли въ руки… И не хотѣлось отъ нея уходить, до слезъ не хотѣлось….