Два мгновения (Гарин-Михайловский)/ДО
| Два мгновенія |
| Источникъ: Гаринъ-Михайловскій Н. Г. Собраніе сочиненій. Томъ V. Разсказы. — СПб.: «Трудъ», 1908. — С. 258. |
Зашелъ разговоръ о томъ: страшно или нѣтъ умирать?
Человѣкъ среднихъ лѣтъ, съ энергичнымъ нервнымъ лицомъ, умными глазами, заговорилъ:
— Какъ когда. Вотъ какъ въ промежуткѣ всего нѣсколькихъ дней, въ тѣхъ же почти внѣшнихъ условіяхъ, я видѣлъ два раза подрядъ смерть въ глаза. Я съ своей партіей жилъ тогда въ Батумѣ. Собственно не въ Батумѣ, а въ окрестностяхъ его, — дѣлалъ развѣдки. Недѣлю всю мы проводили на работахъ, а въ воскресенье ѣздили въ Батумъ на отдыхъ. Я первый годъ былъ тогда женатъ только и, вы понимаете, какое для меня было удовольствіе въ этихъ поѣздкахъ. Мы проводили въ городѣ все воскресенье, ночевали, и на другой день возвращались на работы. Былъ мартъ. Весна уже начиналась. Травка зеленѣла, листья деревьевъ, какъ нѣжная паутина, едва сквозили на фонѣ безоблачнаго неба… Солнце, изумрудное море… Тамъ вдали кремовыя горы съ вѣчнымъ снѣгомъ… Чудное утро, лошади поданы, чтобы ѣхать въ городъ, потому что было это какъ разъ въ воскресенье. Если вы бывали въ Батумѣ, то, можетъ быть, помните, что берегъ его описываетъ большой полукругъ: тамъ въ глубинѣ Батумъ, почти напротивъ скалистые, дикіе берега Цихидзирскихъ горъ. И, такимъ образомъ, кратчайшая дорога отъ этихъ Цихидзирь, гдѣ мы и работали, было море, — верстъ семь всего, а берегомъ верстъ пятнадцать. Подъѣхалъ грекъ на лодкѣ и предложилъ подъ парусомъ доѣхать въ четверть часа. Мы согласились, отправили лошадей и поѣхали. Море, воздухъ, солнце — праздникъ въ природѣ, праздникъ отдыха въ насъ, — мы были въ рѣдкомъ настроеніи, когда вся жизнь кажется такой же, чудной и прекрасной, какъ этотъ волшебный уголокъ земли. И вдругъ шквалъ. Что такое шквалъ? Черное море — очень капризное море. Весной и осенью явленіе тамъ обычное этотъ шквалъ. Неожиданная буря, вихрь, какая-то сѣрая стѣна съ стремительной быстротой несется и впереди этой стѣны тишь и гладь, а за ней море уже мгновенно закипаетъ, бурлитъ, свистъ бури и въ сѣрой кипящей мглѣ такъ часто гибнутъ такія лодки, какъ наша.
Блѣдный лодочникъ успѣлъ только крикнуть:
— Ложись!
Сперва разсмѣялись всѣ, но на лицѣ лодочника прочли что-то такое страшное, что мгновенно всѣ, кромѣ меня, легли на дно лодки. Почему я не легъ — я не знаю. Какая-то глупая гордость! Шквалъ налетѣлъ. Что-то страшное заварилось мгновенно кругомъ: откуда взялись волны, куда исчезло солнце, — что это клокочетъ, кипитъ и бросаетъ нашу лодку. Нѣтъ, нѣтъ, спасенья быть не можетъ въ этомъ адѣ. Какой-то ужасъ, дикій ужасъ сковываетъ и сознанье въ то же время работаетъ съ непередаваемой ясностью. Шагъ за шагомъ съ неумолимой послѣдовательностью приближается это неотвратимое мгновеніе. Вотъ изъ-подъ лодки точно выросла страшная сѣдая зелено-прозрачная волна, заглянула въ лодку и тяжело обвалилась. Головы смоченныхъ лежащихъ тамъ внизу быстро поднимаются, мгновеніе тому назадъ они еще смѣялись, на ихъ лицахъ отвратительный ужасъ смерти. Еще волна и глаза судорожно ищутъ, гдѣ въ той или вотъ этой, что вдругъ раскрывается и куда летитъ бѣшено лодка, безднѣ, конецъ всему. Неизбѣжный конецъ и мысль о женѣ, уже случайная, равнодушно оставляетъ уже мертвую душу: думай не думай, все равно конецъ всему и отъ всего живого міра мы уже отрѣзанные ломти и некому даже передать будетъ этихъ послѣднихъ мгновеній. Словомъ я струсилъ такъ постыдно, какъ никогда не могъ и предположить. А этотъ ужасъ сознанія страха и безсиліе совладать съ нимъ? О, какъ это ужасно, когда человѣкъ познаетъ вдругъ предѣлъ своихъ силъ, своего я, когда онъ уже можетъ самъ на себя посмотрѣть вдругъ съ сожалѣніемъ, сознаніемъ слабости сверху внизъ… Насъ выбросило на берегъ… Какая-то животная радость охватила насъ: мы, мокрые до послѣдней нитки, съ слѣдами, можетъ быть, еще этого ужаса на лицахъ танцовали, какъ дикари, на берегу: поднимали наши ноги, энергично быстро поднимали и скалили зубы другъ другу.
Шквалъ пронесся, опять мирное солнце, песчаный берегъ, дорога, идутъ два турка, несутъ молодыхъ козлятъ. Молодые козлята, травка весны, радость жизни, приливъ этой жизни… Я помню, купилъ этихъ двухъ козлятъ и пѣшкомъ восемь верстъ, все время счастливый, несъ ихъ — этотъ залогъ весны, возвращенной жизни.
Даже униженіе было источникомъ радости: что же, я такой же, какъ всѣ, а думалъ, что выше ихъ. Милые мои, всѣ вы друзья и я меньше васъ, но я живъ, я счастливъ.
Да, это былъ хорошій день съ ужаснымъ мгновеніемъ, и такого дня я не переживалъ, можетъ быть, но мгновеніе было лучшее, и я его пережилъ всего черезъ нѣсколько дней.
Опять тѣ же Цихидзири, то же небо, море, солнце… Мы завтракаемъ. А тамъ по морю плыветъ плотъ и четыре турка на немъ. Десятникъ Вдовиченко, хохолъ, молодой, говоритъ:
— Ишь, подлецы, а если шквалъ?
Рабочій, по фамиліи Копейка, саженнаго роста, тоже хохолъ, лѣниво жуетъ свой хлѣбъ и разсказываетъ, не спѣша, какъ подъ Акъ Паланкой ихъ кавалерія прыгала съ такой же кручи, какъ эта, прямо въ рѣку. Я смотрю съ нашихъ высотъ туда, гдѣ безпокойно ласкается къ берегу море, голова невольно кружится, и я тяжело переживаю и это ощущеніе необходимости летѣть туда внизъ и сознаніе, что мои нервы не выносятъ никакихъ кручъ. Я поборяю, конечно, себя, но что это мнѣ стоитъ всегда?
И вдругъ шквалъ и уже раздирающій душу крикъ четырехъ турокъ на плоту. Какая-то лодка тамъ внизу спѣшитъ пристать къ берегу: пристала и выгружаетъ мѣшки съ мукой. А плотъ уже разбитъ и четыре турка, каждый обхвативъ два бревна, ныряютъ тамъ среди разорваннаго плота, цѣлаго лѣса поднимающихся и опускающихся бревенъ. И на насъ, сидящихъ на берегу, налетѣлъ уже шквалъ, какъ ножемъ, рѣзкимъ вѣтромъ срѣзалъ наши шляпы, завтракъ, свистъ бури, грохотъ моря и, заглушая все, нечеловѣческій крикъ о помощи оттуда изъ кипящаго котла. Я уже ничего не сознаю. Чей-то голосъ:
— Нельзя, вы — отецъ семейства!
Но этотъ ревъ бури, вопли тѣхъ?!
— Не сюда, не сюда, — убьетесь!!
Развѣ я могу убиться? Ноги мои, нервы мои — сталь и я стремглавъ несусь внизъ по кручамъ, куда заглянуть было страшно за мгновеніе. Я уже внизу, за мной сыплется щебень, камень, за мной летятъ другіе. Мы уже въ лодкѣ и отплываемъ. Вотъ Вдовиченко, Копейка. Лодка плыветъ, поворотъ, мы каждое мгновеніе вотъ-вотъ опрокинемся… Что жъ опрокинемся… И мнѣ весело, и я беззаботно напѣваю какую-то веселую пѣсенку. Я вижу, что мое веселье льетъ огонь въ жилы этихъ… Я-то, я-то знаю, чего хочу, но это Вдовиченко и Копейка и на веслахъ сидящіе, безвѣстные работники, васъ какая сила двигаетъ? Э, въ вашихъ глазахъ я вижу Бога, вы избранники Его и честь быть съ вами, честь сознавать себя равнымъ вамъ, безвѣстнымъ героямъ… честь, великая честь быть равнымъ тамъ, гдѣ человѣкъ равенъ Божеству…
Бревна, бревна! Вверхъ и внизъ, — держи лодки, — разобьетъ? Ха-ха! Мимо!..
Какой-то турокъ съ перепугу топоръ свой суетъ, когда каждое мгновеніе дорого. Вдовиченко съ азартомъ бросаетъ топоръ въ воду — уже за волосы тащитъ ошеломленнаго въ лодку. Они уже всѣ тутъ и мы мчимся назадъ…
Разсказчикъ смолкъ, вздохнулъ всей грудью:
— О, если бы въ такое мгновеніе умереть!