Сочиненія И. С. Аксакова. Славянофильство и западничество (1860—1886)
Статьи изъ «Дня», «Москвы», «Москвича» и «Руси». Томъ второй. Изданіе второе
С.-Петербургъ. Типографія А. С. Суворина. Эртелевъ пер., д. 13. 1891
Двѣ годовщины.
[править]Двѣ годовщины справила на этой недѣлѣ Россія: одна (1 марта)-- годовщина скорби и позора. И какъ искренно, всеобще было выраженіе скорби! Какъ живо воскресали въ памяти всѣ ужасающія подробности злодѣянія, осквернившаго нашу землю, — ту самую, что съ древнѣйшихъ временъ слыветъ въ народѣ «Святою Русью»!.. Въ этомъ мрачномъ окруженіи адскаго дѣла злобы, какъ лучезаренъ выдѣляется кроткій ликъ Мученика-Царя въ неугасимомъ сіяніи его благотвореній, во всемъ обаяніи его человѣчности, во всей славѣ его прекраснаго освободительнаго царствованія. Съ какою любовью и умиленіемъ лелѣетъ въ себѣ народное сердце этотъ царственный образъ! Мученическая кончина Царя-Освободителя только освятила его память въ благодарной душѣ Русскаго народа, освятила вмѣстѣ съ тѣмъ, вообще, въ народномъ сознаніи значеніе царскаго подвига на землѣ, еще живѣе и крѣпче упрочила союзъ народа съ самодержавною властью… Кстати: было бы вполнѣ желательно увѣковѣчить эти дорогія каждому Русскому сердцу слова: 19 февраля (день освобожденія Русскихъ и Польскихъ крестьянъ, Болгарскаго народа, многихъ иныхъ освободительныхъ дѣлъ) внесеніемъ этого числа на вѣчныя времена въ роспись всенародныхъ праздниковъ и установленіемъ въ этотъ день общественнаго молитвеннаго служенія объ упокоеніи души раба Божія и царя Россіи Александра II… Мы не принадлежимъ, впрочемъ, къ числу лицъ, которыя, оплакивая теперь покойнаго Императора, или вѣрнѣе — оплакивая вмѣстѣ съ его кончиной утрату какихъ-то своихъ собственныхъ фантастическихъ надеждъ, — желали бы, чтобы самыя обстоятельства кончины были скорѣе преданы забвенію, такъ какъ напоминаніе о нихъ, нарушая съ одной стороны въ народѣ «мирное, благоговѣйно-грустное настроеніе», единственно будто бы приличное сему дню, — съ другой стороны задерживаетъ будто бы правительство въ его движеніи «по пути прогресса»… Мы полагаемъ напротивъ, что забивать ихъ не слѣдуетъ — преступно было бы забывать, преступно предъ Русскою совѣстью и честью. Да и не таковъ нашъ народъ, чтобы могъ легкомысленно отнестись въ великому всероссійскому бѣдствію, грѣху и позору, и расквитаться съ испытаннымъ имъ горемъ и обидой — одною молчалинскою, рекомендуемою ему, умѣренностью и акуратностью чувствъ. Нашъ народъ не Молчалинъ, но и не Сленъ да огонь". Чѣмъ сильнѣе его ощущенія, тѣмъ глубже уходятъ они ему въ душу. Это былъ свидѣтелемъ объявленія въ Москвѣ манифеста о «волѣ», тотъ помнитъ, что масляничный день обратился словно въ строгій великопостный… Не воспламеняясь какъ порохъ, подобно французу, не шумя, не буйствуя — только шума и буйства ради, нашъ серьезный, умный народъ и теперь хоронитъ въ глуби души своей чувства и думы, вызванныя въ немъ кровавымъ событіемъ 1 марта. Онъ молчитъ много, но много всматривается, много слышитъ, и слагаетъ всѣ эти свои наблюденія и чужіе «глаголы» въ сердцѣ своемъ… Чѣмъ старательнѣе попытки замять, искоренить память о совершившемся злодѣяніи, — попытки, обыкновенно объясняемыя благовиднымъ желаніемъ не возбуждать въ народѣ опаснаго раздраженія, — тѣмъ сильнѣе оно возбуждается, тѣмъ опаснѣе послѣдствія подобныхъ неразумныхъ и неосторожныхъ попытокъ, тѣмъ невыгоднѣе для такъ называемой «интеллигенціи» слагающіяся о ней представленія въ народѣ. Но не о народѣ рѣчь. Онъ-то помнитъ, — мы-то не должны забывать, должны, напротивъ, держать постоянно въ памяти весь ужасъ 1 марта. Не для того, конечно, нужна эта живость воспоминанія, чтобы питать въ васъ и въ носителяхъ власти безплодный гнѣвъ и пугливое недовѣріе, а для того именно, чтобы не терять изъ виду роковой бездны, раскрывшейся предъ нашими ногами въ тотъ страшный часъ, — чтобъ успѣшнѣе могли мы всѣ выбраться на иной, спасительный, плодотворный путь. День 1 марта — день покаянный, дарующій намъ видѣть ваши безмѣрно тяжкія всеобщія прегрѣшенія, призывающій насъ въ сокрушенію о духовной слѣпотѣ, порчѣ, беззаконіяхъ нашихъ, поставившихъ Россію на край гибели, — къ сокрушенію, во и въ обновленію. Мы должны непрестанно казниться въ своемъ сознаніи для того, чтобы обрѣсти въ себѣ творческую, возрождающую духовную мощь… Иначе горше будетъ.
Пусть власть имѣющіе принимаютъ, по своему усмотрѣнію, внѣшнія мѣры, предупреждающія возможность (странно, стыдно, совѣстно вымолвить) новыхъ звѣрскихъ злодѣяній. Полиція полиціей, а общество наше, ваша «интеллигенція» не хуже, если не успѣшнѣе полиціи, въ состояніи предупредить, по крайней мѣрѣ, размноженіе зла. Развѣ возможно допустить, чтобъ дружное, общее искреннее негодованіе со стороны всѣхъ, кто мыслитъ и чувствуетъ честно, было невластно образумить, отрезвить, хоть бы только смутить большую часть злоумышленниковъ и преступниковъ, по крайней мѣрѣ молодыхъ, вышедшихъ изъ нашей же общественной, болѣе или менѣе образованной среды? Не поддерживается ли ихъ лютое упорство и наглая настойчивость, не пополняется ли ихъ постоянно убывающій контингентъ постоянно новыми приверженцами именно потому, что они не чувствуютъ на себѣ клейма общественнаго искренняго отверженія, или хоть тяжести единодушнаго всеобщаго суда, что они, напротивъ, увѣрены. если не въ одобреніи, если не въ прямой симпатіи, то въ очень снисходительномъ къ нимъ отношеніи очень многихъ, — тѣхъ въ особенности, которыхъ они почитаютъ, да которые и сами себя выдаютъ за «передовыхъ» и болѣе всѣхъ трубятъ о «прогрессѣ», «гуманности», «культурѣ» и тому подобныхъ хорошихъ вещахъ? Не расположены ли еще многіе у насъ величать ихъ, если не мучениками, то «самоотверженными фанатиками идеи» (какъ будто фанатизмъ злой идеи, братоубійства, разрушенія, напримѣръ, не есть у же самъ по себѣ нравственное паденіе человѣка!)? Не слишкомъ ли ужъ склонны у насъ, даже въ литературѣ, рядить ихъ въ нѣкоторый, своего рода геройскій ореолъ? Нельзя, къ прискорбію, не признать, что тотъ умственный и нравственный сумбуръ, который господствуеть въ означенной части нашего общества и который находитъ себѣ выраженіе даже въ печати, не способенъ оказать никакого спасительнаго противодѣйствія преуспѣянію пагубныхъ теорій, ни тѣмъ менѣе практической энергіи зла. Напротивъ, онъ-то и питаетъ въ нашей молодежи ту дурь самомнѣнія, ту страшную безумную гордость, благодаря которой недоучившіеся школьники присвоиваютъ себѣ — воровски, разбойнически — право не только народнаго, но Божьяго суда, и нагло жалуютъ себя въ верховные рѣшители участи великаго стомилліоннаго Русскаго народа!
Въ самомъ дѣлѣ, какъ не корениться всякой злой дури, какъ не разводиться злымъ дуракамъ въ этой мглѣ, въ этомъ хаосѣ понятій, котораго проявленіе встрѣчается въ нашемъ обществѣ и въ литературѣ чуть ли ни на каждомъ шагу? Тутъ и «гуманность», и «стремленіе къ свободѣ», и «демократизмъ» и «прогрессъ», и «цивилизація», и «культура», тутъ выкрикивается и «послѣднее слово науки», — а между тѣмъ эта «гуманность» нисколько не гнушается (по крайней мѣрѣ открыто, безъ обинявовъ) прямымъ своимъ отрицаніемъ — безчеловѣчіемъ (ибо ничего нѣтъ безчеловѣчнѣе подвиговъ нашей соціально-революціонной партіи), но чуть ли еще не оправдываетъ ихъ! «Стремленіе въ свободѣ» вовсе и не расположено возмущаться самымъ вопіющимъ посягательствомъ на свободу, самою ужасною формою деспотизма — терроризмомъ, а даже какъ будто мирится съ нимъ! «Демократизмъ» вяжется самымъ сердечнымъ образомъ съ презрѣніемъ ко всему, что народу дорого и свято, съ наругательствомъ надъ волею и вѣрою народными, — влеченіе въ «прогрессу», въ «цивилизаціи», къ «культурѣ», которое, казалось, должно бы чувствительнѣе всего оскорбиться наигрубѣйшими проявленіями варварства въ дѣяніяхъ пресловутыхъ «фанатиковъ идеи», оказывается какъ бы вовсе и не оскорбленнымъ, а благоговѣніе въ послѣднему слову науки" чуть не дружится съ послѣднимъ словомъ дикости и невѣжества! Мало того: умудряются какъ-то приплетать сюда, къ этому кипящему вареву всяческаго отрицанія, безумія и крови, еще и «христіанскую любовь», и во имя ея даже и не гнушаться зломъ!!… Будьте по своимъ убѣжденіямъ хоть конституціоналистами, хоть республиканцами, чѣмъ угодно, но есть начало, которое для.всѣхъ должно быть одно и обще-обязательно: это начало нравственное, начало высшей правды, смиряющее и обуздывающее буйство личнаго эгоизма. Безъ него немыслимо человѣческое общество, и кто этого начала не признаетъ, тотъ обществу врагъ и въ немъ терпимъ быть не можетъ, хотя бы онъ и числилъ себя въ привилегированномъ рангѣ «политическаго» попирателя всякаго нравственнаго закона. А между тѣмъ это-то начало нравственное съ нѣкотораго времени довольно дѣятельно расшатывается въ нашей общественной средѣ; различіе между добромъ и зломъ мало-по-малу изглаживается… Многіе ли у насъ въ печати отваживаются выразить искреннее свое негодованіе именно по отношенію въ дѣяніямъ и проповѣди политическаго нигилизма? Не чаще ли видимъ мы образцы самаго печальнаго малодушія? не легіонъ ли имя тѣмъ трусамъ, которые — страха ради прослыть нелибералами — боятся громко, во всеуслышаніе высказать свое внутреннее отвращеніе въ подвигамъ и ученію нашихъ революціонеровъ? Не хватаетъ мужества назвать мерзость мерзостью тамъ, гдѣ для честнаго человѣка и недоумѣнія быть не можетъ. А вѣдь только этого и нужно; только честности, немножко честности, да немножко мужества!… Вмѣсто этого, въ беллетристикѣ нашей сплошь да рядомъ — одновременно съ изображеніемъ Русскаго крестьянина въ самомъ отвратительномъ видѣ — выставляется «интеллигентъ», влекущійся въ ремеслу насильника народной исторической воли, народной свободы и вѣры — въ ремеслу террориста, — выставляется не какъ образецъ печальнаго заблужденія, достойный, пожалуй, искренняго соболѣзнованія, а въ сочувственномъ свѣтѣ, чуть ли не какъ лучшій specimen человѣческаго рода, достойный подражанія… Начинаютъ ли разсуждать печатно о современномъ положеніи дѣлъ, — эти господа деликатно обходятъ щекотливый предметъ, т. е. неперестающую угнетать насъ опасность кровавыхъ позоровъ, не промолвятъ ни словечка въ смыслѣ добраго, правдиваго назиданія вашей молодежи, боясь попасть у нея въ «ретрограды», а истощаются въ дешевомъ негодованіи… на неудобство или неловкость нѣкоторыхъ мѣръ охраненія (когда бы правильнѣе было бы понегодовать прежде всего именно на самый поводъ, вынуждающій, къ стыду нашему, принимать мѣры охраненія!), или же предаются болѣе или менѣе глубокомысленнымъ нападкамъ на урядниковъ, на классическую школу, особенно на «недостатокъ дѣятельности» для земскихъ, по большей части совсѣмъ добровольно бездѣйствующихъ дѣятелей! Вмѣсто того, чтобъ пораздумать, нѣтъ ли въ современномъ «безотрадномъ положеніи» доли и нашей собственной вины, лучше винить во всемъ «начальство»: это и напряженія мысли никакого не требуетъ, теперь почти и безопасно, да и «либерально»!…
Начальство виновато — это внѣ спора, но не менѣе виноваты мы сами, мы — какъ общество, какъ «интеллигенція». Не скажутъ же въ оправданіе свое наши «либералы»: «если мы такъ скудоумны, сѣемъ лишь сумбуръ понятій и сбиваемъ съ толку молодежь, то виновато все же начальство». Не споримъ, что исторически, поднимаясь выше, чуть не до реформы Петра, начальство виновато и въ нихъ, но такое оправданіе едва ли для нихъ удобно. Начальство нашихъ временъ не отрицаетъ своихъ винъ, во безъ нашего содѣйствія оправиться не можетъ; а для того, чтобъ содѣйствіе ваше было плодотворно, необходимо сознаніе своей общественной вины въ самомъ обществѣ нашемъ. Никакія усилія власти, напримѣръ, не въ состояніи дать болѣе здороваго направленія учащейся молодежи и тѣмъ оградить ее отъ печальной безвременной гибели, если сами педагоги наши не возьмутся за это дѣло; если вмѣсто пустопорожняго либеральничанья, безплоднаго отрицанія и постепеннаго вытравливанія идеи обязательной, абсолютной нравственной правды (какъ это практикуется нѣкоторыми), они не воспитаютъ въ молодыхъ душахъ уваженія къ своей землѣ, въ своему народу, къ его исторіи, не дадутъ имъ положительныхъ высшихъ нравственныхъ идеаловъ, безъ которыхъ нельзя и быть доблестнымъ, полезнымъ слугой своего народа и государства.
Пора бросить «либеральное» отрицаніе, которое, продовольствуясь одними либеральными терминами, уже даже не ищетъ конкретной истины, не углубляется въ разумъ и суть вещей. Оно устарѣло, износило все прежнее свое содержаніе, и теперь, вслѣдствіе внутренней пустоты, только злобствуеть безъ смысла и цѣли. Много, конечно, всяческаго худа и безобразія въ Россіи, въ ея государственномъ и общественномъ строѣ, но только подъ знаменемъ положительныхъ нравственныхъ началъ, только неуклонно и мужественно держась пути чести и совѣсти, не страшась ничьего осужденія (тѣмъ менѣе фельетонныхъ крикуновъ), не заискивая ничьего благоволенія (тѣмъ менѣе «публики»), только отрѣшась отъ рабства отвлеченнымъ доктринамъ, какъ люди свободные, уважающіе права Русской земли на національную самобытность, на свободу органическаго народнаго развитія, — безъ озлобленія и глумленія, а въ духѣ искренняго доброжелательства, можемъ мы съ успѣхомъ оказать помощь нашему правительству въ его борьбѣ съ вѣковой нашей неправдой, въ которой мы всѣ равно виноваты.
Другая годовщина, которую справила Россія на этой недѣлѣ — день восшествія на престолъ Государя Александра II. Царствованію Его наступило лѣто второе. Тяжкое наслѣдіе принялъ нашъ новый, молодой Царь. Мы думаемъ, что прошлое славное, благодѣтельное царствованіе дало все, что оно въ состояніи было дать, и не могло дать именно того, что стало Россіи на потребу. Оно раскрѣпостило и народъ, и общество — всѣ стихіи жизни, на закрѣпощеніи которыхъ соорудился въ теченіе двухъ вѣковъ нашъ государственный строй. Оно подкопало его своими освободительными преобразованіями, во оно не въ силахъ было даровать Россіи то полное, всецѣлое обновленіе, которое не достигается путемъ частныхъ реформъ. Преобразовательному сознанію не доставало той общей идеи-матери, такъ сказать, въ которой одной заключается сия жизненная s творческая. Оттого, при концѣ царствованія, всѣ раскрѣпощенные элементы предстали въ своей совокупности грознымъ противорѣчіемъ съ старымъ, не отставленнымъ еще строемъ. Оба противника очутились лицомъ къ лицу, мѣря свои силы, и не было у правительства ключа къ разрѣшенію роковаго противорѣчія… Повидимому (таково было убѣжденіе едва ли не большей части общества) Россіи не было другаго исхода, какъ двигаться далѣе въ томъ направленіи, въ которое двинулъ ее Петръ, и отъ полицейскаго типа государства, перенесеннаго Петромъ съ Запада, слѣдуя тѣмъ же западнымъ путемъ развитія, перейти логически въ современнымъ формамъ Европейскаго государственнаго строя: однимъ словомъ, окончательно и безповоротно усвоить себѣ всѣ основы к самый духъ западно-Европейскаго политическаго бытія, во всѣхъ смыслахъ и отношеніяхъ. Казалось, все клонилось именно въ такому исходу, въ такому рѣшенію грознаго для Россіи вопроса: быть или не быть ей самою собой; «либеральная» публика уже ликовала, Русскій народъ недоумѣвалъ…
Новое царствованіе (и благо ему!) уже успѣло въ теченіе года намѣтить отчасти то направленіе, въ которомъ будетъ развиваться его дѣятельность. Это направленіе — народное, — а народность — это именно та идея-матерь, безъ которой и внѣ которой все, что бы ни созидалось въ странѣ, созидалось бы на пескѣ. Но народность не есть дѣло вкуса, не во внѣшности только, даже не въ патріотизмѣ лишь заключается; оно есть цѣлое органическое начало жизни, объемлющее собою всѣ ея отправленія, государственныя и бытовыя. Народность — есть то же самое, что въ отдѣльномъ человѣкѣ личность, но вмѣщающая въ себѣ болѣе широкое духовное содержаніе, большее богатство творчества и непосредственныхъ силъ, — живущая въ вѣкахъ и въ пространствѣ, во множествѣ единицъ, составляющихъ одинъ общій цѣльный духовный организмъ. Это та непосредственная самобытность, которая нисколько не враждуетъ ни съ просвѣщеніемъ, ни съ знаніемъ общечеловѣческимъ, но безъ которой не мыслимо плодотворное усвоеніе никакого просвѣщенія и никакого знанія. Именно отреченіемъ отъ своей народности въ высшихъ своихъ общественныхъ, правящихъ классахъ Россія и дошла до той несостоятельности своего административнаго устройства, которой едва ли помогутъ искреннѣйшія усилія и благонамѣренное труженичество ея современныхъ государственныхъ людей… Царь съ его единоличною властью — явленіе безусловно народное, выработанное вѣками нашей исторической жизни, отвѣчающее всему политическому міросозерцанію Русскаго народа, соблюденное имъ въ неприкосновенности цѣною величайшихъ жертвъ. Какимъ искушеніямъ ни подвергался нашъ народъ, въ какой формѣ, ни представлялось ему верховное управленіе, — въ формѣ подчасъ совершенно противорѣчившей народнымъ понятіямъ, — онъ остался вѣренъ своему идеалу, и въ историческомъ учрежденіи самодержавной власти видѣлъ для себя надежный залогъ возвращенія на самобытный путь народнаго историческаго прогресса. Вотъ почему всякая, напримѣръ, западно-Европейская конституція равнялась бы для Росу сіи окончательному отреченію отъ своей исторіи и народнаго міросозерцанія. Но только одна царская власть и представляется этимъ историческимъ залогомъ; остальной строй, созданный петербургскимъ періодомъ, если не весь, то въ значительной мѣрѣ, является болѣе или менѣе диссонансомъ въ Русской жизни, — временною необходимостью, которой пора уже прошла.
Для Россіи наступила рѣшительная минута. Ей предстоитъ или полное обновленіе, такъ-сказать новое крещеніе, «баня пакибытія» въ народно-историческомъ духѣ, или же… Лучше не договаривать. Дверь для спасительнаго исхода открыта настежь: требуется лишь дерзновенный починъ. Объ этомъ починѣ и молитъ Бога Россія, молитъ страстно и пламенно: это знаютъ и понимаютъ всѣ имѣющіе очи видѣть и уши слышать, всѣ, въ комъ не заглохло Русское чувство. Было бы, однако же, напрасно думать, что выходъ и обновленіе достигнутся одною усиленною кабинетною дѣятельностью чиновниковъ или хоть бы сановниковъ подлежащихъ вѣдомствъ, да непрерывнымъ рядомъ дробныхъ подѣлокъ, поправокъ, даже частныхъ реформъ. Нельзя сказать, чтобъ раздающіяся отовсюду сѣтованія на «неопредѣленность положенія», на «неизвѣстность программы и пути, по которому правительство намѣрено вести Россію», были ужъ вовсе лишены всякой основательности, какъ бы ошибочны они ни были въ своихъ подробностяхъ. Потребность цѣлостнаго обновленія чувствуется всѣми инстинктивно, хотя бы это обновленіе представлялось каждому въ своей, часто невѣрной формулѣ. Внутреннее чувство подсказываетъ всѣмъ, что въ судьбѣ Россіи наступаетъ переломъ, и это чувство не можетъ не производить нѣкоторой, даже безотчетной тревоги. Наконецъ, не слѣдуетъ забывать, что событіе 1-го марта, ужасъ и позоръ этого событія нарушили нормальный строй нашей ежедневной жизни, привели всю страну въ нервное состояніе, съ которымъ нельзя раздѣлаться простымъ возобновленіемъ прерваннаго ежедневнаго будничнаго строя, но которое требуетъ соотвѣтственнаго чрезнычайности удручающихъ впечатлѣній — проявленія зиждительной силы и подъемлющей духъ энергіи въ носителяхъ власти… Въ напряженномъ ожиданіи устремляются кверху тревожные взоры всей Россіи. Можно, пожалуй, осуждать такое напряженное ожиданіе, но упразднить его однимъ осужденіемъ нельзя, и приходится съ нимъ считаться. Упраздниться оно можетъ только такимъ проявленіемъ твердой верховной воли, которое представляло бы надежное ручательство въ коренномъ измѣненіи нашего административнаго механизма. Безусловно вѣруя въ благія намѣренія своего Царя, Россія недовѣряетъ и имѣетъ полное основаніе недовѣрять своему административному строю, несостоятельность котораго стала въ наше время лучезарно-явною, но который тѣмъ не менѣе заслоняетъ собою отъ страны лицо ея верховнаго повелителя… Мы съ своей стороны твердо убѣждены, что безъ перенесенія резиденціи нашего верховнаго правительства съ окраины Россіи (гдѣ, повторяемъ, русская жизнь не слышится, не чувствуется, а только рапортуется) въ Москву или куда бы то ни было внутрь Имперіи — не выйдти Россіи изъ бюрократическихъ сѣтей, не высвободиться изъ-подъ давленія чиновной опричиины, не стряхнуть съ себя постыдный гнетъ страха предъ потаенными кознями политическихъ изувѣровъ, не придать своей внѣшней и внутренней политикѣ здороваго національнаго направленія, не разсѣять роковыхъ, но неизбѣжныхъ пока недоразумѣній между администраціей и страною, не обновить союза Царя съ землею богатствомъ единомыслія и тѣснѣйшихъ нравственныхъ узъ, — союза, предъ которымъ, какъ воскъ отъ лица огня, растаютъ всѣ политическіе замыслы и мечтанія, несогласныя съ волею и любовью народа, — не оживить Россію прибыткомъ духа, того животворящаго духа, безъ котораго никнетъ, скудѣетъ ея бытіе, и одно вѣяніе котораго способно удесятерить ея внутреннюю мощь, возвратить ей вѣру въ свое признаніе въ человѣчествѣ и радость жизни!..
«Такова наша мысль и сказка» — заключимъ мы выраженіемъ нашихъ предковъ, которымъ закончили они письменное мнѣніе, поданное ими первому Государю изъ дома Романовыхъ на знаменитомъ земскомъ соборѣ, созванномъ по вопросу объ удержаніи Азова и о войнѣ съ Турками.