1880[править]
Къ высокопоставленному лицу явилась депутація отъ какой-то дальней столичной окраины благодарить за разрѣшеніе чего-то. Всѣ помѣстились въ пріемной залѣ и ждали выхода лица. Тутъ былъ купецъ въ мундирѣ и съ двумя медалями на шеѣ, отставной военный въ мундирѣ безъ погоновъ и въ орденахъ — очень древній старикъ, мѣщанинъ въ новомъ синемъ кафтанѣ, застегнутомъ на всѣ крючьки и съ простроченной елкой на груди, пожилой фрачникъ изъ ходатаевъ по дѣламъ, купецъ въ длиннополомъ сюртукѣ и чиновникъ въ вицъ-мундирѣ, выбрившій себѣ ради торжественнаго случая подбородокъ, губы и щеки до болячекъ. Всѣ сидѣли и разговаривали шопотомъ. Бойчѣе всѣхъ держалъ себя ходатай по дѣламъ, котораго товарищи звали «адвокатомъ».
— Псой Калистратычъ, ты не пяться къ двери, когда онъ выйдетъ, а прямо слѣдуй за нами. Подойдемъ мы, подходи и ты сзади насъ, — говорилъ мѣщанину адвокатъ.
— Да ужъ буду стараться, какъ слѣдоваетъ. Господи! который разъ все одно и тоже говорите! — отвѣчалъ мѣщанинъ. — Неужто мы не люди?
— Нѣтъ, я къ тому, что человѣкъ-то ты дикій. Знаете что, господа: высморкаемтесь мы теперь всѣ, чтобъ говорить свободнѣе, а то спроситъ о чемъ нибудь, начнешь отвѣчать, и вдругъ сморкаться захочется, такъ неловко, предложилъ адвокатъ.
— Что-жъ, высморкаться завсегда можно, — отвѣчалъ мундирный купецъ и досталъ платокъ.
Полѣзли и остальные въ карманы за платками
— Только ужъ пожалуста не всѣ сразу сморкайтесь, а по одиночкѣ, остановилъ адвокатъ. — А ежели хоромъ, то вѣдь это на военный оркестръ будетъ похоже. Не хорошо. Арсеній Игнатьичъ, вы какъ всѣхъ старше, то и начинайте первый, — обратился онъ къ военному.
— Я никогда не сморкаюсь. Развѣ разъ въ недѣлю, — отвѣчалъ тотъ. — У меня носъ чистый.
— А я такъ сморкнусь. При табакѣ нельзя безъ этого. Я раза три въ часъ, — сказалъ адвокатъ и проигралъ носомъ фіоритуру съ помощью платка. — Псой Калистратычъ, не забудь и ты, а то у тебя всегда носъ залегши и ты такъ сопишь непріятно.
Мѣщанинъ всталъ съ мѣста и началъ выходить изъ залы.
— Куда-жъ ты? — спросилъ его мундирный купецъ.
— А на лѣстницу. Платка-то я съ собой не захватилъ, такъ думаю тамъ… А здѣсь неловко.
— Какая-же ты депутація, коли безъ платка! Ну, ступай!
— Теперь, господа, вопросъ вотъ въ чемъ, — опять началъ адвокатъ. — Надѣвать мнѣ бѣлыя перчатки или не надѣвать? У меня есть! чищенныя, правда, но есть.
— Я думаю, что лучше безъ перчатокъ, отозвался военный! — А то что-жъ это: вы будете въ перчаткахъ, а мы безъ перчатокъ. Я вотъ себѣ перчатокъ съ шестьдесятъ втораго года не покупалъ.
— Арсеній Игнатьевичъ, вы какъ военный человѣкъ, должны это знать. Въ какой рукѣ мнѣ лучше трехъ-уголку держать: въ лѣвой при шпагѣ или въ правой? — спрашивалъ мундирный купецъ.
— По гражданскому положенію, кажется, въ правой.
— Но какъ-же я тогда буду разговаривать? Правая рука должна дѣйствовать при разсужденіи свободно.
— Вамъ и не нужно, Иванъ Евстигнѣичъ, разговаривать. Вѣдь мы порѣшили, что говорить буду я одинъ, перебилъ его адвокатъ.
— Зачѣмъ-же мы тогда сморкались?
— А это на всякій случай, ежели онъ спроситъ, сколько у васъ дѣтей, какихъ лѣтъ, гдѣ учатся. Тогда отвѣчайте.
— Но какъ-же я безъ дѣйствія правой руки покажу какого роста мои дѣти? Лѣвой, такъ я не лѣвша.
— До этого дѣло не дойдетъ. Ульянъ Калинычъ, да ты, Бога ради, не спи. Вѣдь здѣсь не дома.
Купецъ въ длинномъ сюртукѣ дѣйствительно, сидя на стулѣ, клевалъ носомъ.
— Да что-жъ подѣлаешь, коли сморило, но только я не сплю, — отвѣчалъ тотъ, позѣвывая.
— Не робѣете? — спросилъ отставной военный мундирнаго купца.
— Ну, вотъ! Это ужъ я шестому генералу представляюсь. Мнѣ не въ первой. Да вѣдь они ничего… Они не только всегда смирные при пріемѣ, но даже ласковые. Только смотрятъ всегда такъ пронзительно, словно хотятъ узнать что у тебя внутри. А вы?
— Еще бы мнѣ-то робѣть! Я, батюшка, самому свѣтлѣйшему представлялся и даже въ Зимнемъ дворцѣ въ Егорьевъ день обѣдалъ. Что-же это Псой Калистратычъ пропалъ? Ушелъ на лѣстницу и пропалъ.
— Дѣйствительно, господа, надо сходить за нимъ и позвать его, — отозвался до сихъ поръ молчавшій чиновникъ. — А то вѣдь онъ, пожалуй, сейчасъ тамъ дружбу съ сторожами да съ курьерами заведетъ. Начнетъ съ ними курить изъ одной папироски и уронитъ достоинство депутаціи. Ульянъ Калинычъ, сходи за нимъ и приведи его, обратился онъ къ купцу въ длинномъ сюртукѣ. — Только смотри, самъ-то не пропади.
Купецъ двинулся.
— Нашли ужъ кого послать! упрекнулъ адвокатъ. — Мелочнаго лавочника! Этотъ сейчасъ начнетъ ундеровъ про войну распрашивать. У него въ лавочкѣ это самое любезное дѣло.
— А вотъ ежели черезъ минуту не вернутся, такъ я ихъ обоихъ за шиворотъ притащу, — отвѣчалъ военный.
— Это тоже уронъ депутаціи будетъ, — проговорилъ мундирный купецъ. — Что тогда сторожа подумаютъ! Что это у васъ лицо-то? спросилъ онъ чиновника. — Даже кровь сочится.
— А это я думалъ почище побриться. Сначала въ цирюльнѣ выбрился, а потомъ усумнился, что нечисто, и началъ дома собственноручно бриться, да и перерѣзался. Руки дрожатъ. Какъ хотите, а вѣдь онъ все-таки по нашему вѣдомству значитъ мнѣ служащему человѣку начальникъ.
— Знаете что? Отъ васъ водкой пахнетъ. Вы-бы закусили чѣмъ нибудь.
— Ой!? А я всего одну маленькую.
— Тутъ не одной пахнетъ.
— Ну, двѣ. Да вѣдь какія рюмки-то! Наперстки. И не пилъ-бы, но для храбрости. Какъ хотите, вѣдь вотъ ужъ самъ въ чинѣ коллежскаго ассессора, имѣю Станислава, а не могу видѣть полнаго генерала безъ трепета. Чѣмъ бы заѣсть.
— Дайте сторожу двугривенный и пусть онъ вамъ за мятными каплями сбѣгаетъ.
— Такъ я пойду и пошлю. Не лучше-ли жаренаго?
— Тогда сторожъ прямо догадается, что вы винный запахъ будете заѣдать. А мятныя капли — ну, развѣ не могъ у васъ животъ заболѣть съ перепугу?
— Идите, идите, да присылайте тѣхъ двухъ мерзавцевъ, — сказалъ адвокатъ. — А то вдругъ выдетъ онъ и вся депутація разбѣжалась. Господи! Ужъ не послали-ли они тамъ за пивомъ.
— А что вы думаете? отъ нихъ, при ихъ сѣромъ не невежествѣ, станется. Вѣдь они совсѣмъ безъ цивилизаціи, — сказалъ мундирный купецъ и поправилъ медали на шеѣ.
Мѣщанинъ въ кафтанѣ со сборами и купецъ въ длиннополомъ сюртукѣ явились.
— Гдѣ-же вы пропадали? И не стыдно это вамъ! — упрекнулъ ихъ адвокатъ.
— Дѣло такое было, — отвѣчали они ему и шепнули что-то на ухо.
— Ну, то-то. А ужъ я думалъ, что вы за водкой тамъ посылали.
— Оборони Богъ! Что намъ водка? Мы послѣ депутаціи лучше вдвое выпьемъ.
— Да вотъ что, господа: Бога ради вы не суйтесь разговаривать. А то вѣдь вы сейчасъ такое словоизверженіе: «вы наши, а мы ваши». Что тутъ хорошаго въ этихъ словахъ? Одно невѣжество.
— А я ужъ скажу послѣ васъ, заявилъ военный. — У меня десятокъ такихъ чувствительныхъ словъ придумано, что и вамъ даже ими носъ утру.
— Вы можете. Вы все таки интеллигентный человѣкъ европейской культуры.
Дверь кабинета распахнулись. Оттуда выскочилъ чиновникъ съ портфелемъ.
— Идетъ! Идетъ! послышалось со всѣхъ сторонъ. — Но гдѣ же нашъ Иванъ Ивановичъ?
— Я, господа, теперь еще разъ сморкнусь, — сказалъ мундирный купецъ.
— Сходите за Иваномъ Ивановичемъ-то! Или вотъ онъ. Не надо!
— Я бумагой зажевать винный запахъ, отвѣчалъ чиновникъ.
— Держите ротъ закрывши и дышите однимъ носомъ, тогда ничего не будетъ! Самъ идетъ!
Въ дверяхъ показалась особа.