СЕРДЦЕ ЗАУССУРИЙСКОГО КРАЯ
На реке Кузнецова мы распрощались с солоном. Он возвратился к себе на реку Тахобе, а мы пошли дальше на север. Хей Ба-тоу было приказано следовать вдоль берега моря и дожидаться нас в устье реки Холонку.
После Кумуху в последовательном порядке идет опять ряд мелких горных речек с удэхейскими названиями: Сюен (по-русски — Сваин, на картах — река Бабкова), потом Омосо, Илянту и Яктыга. В истоках Омосо имеется гора (5173 фута) с голой вершиной, которая поэтому и названа «Голой». Другая гора «Высокая» (2961 фут) находится недалеко от моря, между реками Омосо и Илянту. Участок берега моря от реки Кумуху к северу до мыса Сосунова занят выходами гранитов, гнейсов и сиенитов.
Река Сваин около моря образует небольшое озерцо, названное староверами «Утиным». Местность около него сильно заболочена.
От выпавшего снега не оставалось и следа, несмотря на то, что температура все время стояла довольно низкая. На земле нигде не видно было следов оттепели, а между тем снег куда-то исчез. Это происходит от чрезвычайной сухости зимних северо-западных ветров, которые поглощают всю влагу и делают климат Зауссурийского края в это время года похожим на континентальный.
Здешняя растительность такая же чахлая, как и везде на побережье моря. Заметным становится преобладание хвойных пород; на сцену все больше и больше выступает лиственница, а дубняки отходят на задний план.
После реки Сваин будет еще несколько горных ручьев: Юкса, Геу, Суня (Сунерл), Сигбали, Бален и Бизису. Последний по-русски называется «Каменной речкой».
Тропа, которая до сего времени вела нас вдоль берега моря, кончилась около реки Кумуху. От мыса Олимпиады до реки Самарги, на протяжении 150 верст по прямой линии и 230 верст в действительности, берег горист и совершенно пустынен. Наподобие густой корковой щетки, хвойный замшистый лес одевает все горы и доходит вплотную до берега моря. Эта часть пути считается очень трудной. Сюда избегают заходить даже инородцы. Расстояние, которое по морю на лодке можно проехать в полдня, пешком по берегу едва ли удастся пройти в четверо суток.
За день мы прошли немного и стали биваком около реки Бабкова. Здесь можно видеть хорошо выраженные береговые террасы. Они высотою около пяти саженей. Река в них промыла узкое ложе, похожее на каньон. По широкому, заболоченному плато кое-где растут белая береза, лиственница и поросль дуба.
Лодка Хей Ба-тоу могла останавливаться только в устьях таких рек, которые не имели бара[изд. 1] и где была хоть небольшая заводь. Река Бабкова достоинствами этими не отличалась, и потому Хей Ба-тоу прошел ее мимо, с намерением остановиться около мыса Сосунова.
С утра погода была удивительно тихая. Весь день в воздухе стояла сухая мгла, которая после полудня начала быстро сгущаться. Солнце из белого стало желтым, потом оранжевым и наконец красным; в таком виде оно и скрылось за горизонтом. Я заметил, что сумерки были короткие: как-то скоро спустилась ночная тьма. Море совершенно успокоилось, нигде не было слышно ни единого всплеска. Казалось, будто оно погрузилось в сон. Часов в 10 вечера взошла луна. Она была очень больших размеров, имела странный вид и даже в полночь не утратила того красного цвета, который свойствен ей во время низкого стояния над горизонтом. Утесы на берегу моря, лес в горах и одиноко стоящие кусты и деревья казались как бы другими, не такими, как всегда. В полночь мгла сгустилась до того, что ее можно было видеть в непосредственной от себя близости, и это не был дым, потому что гарью не пахло. Вместе с тем воздух приобрел удивительную звукопроницаемость: обыкновенный голос на дальнем расстоянии слышался, как громкий и крикливый; шорох мыши в траве казался таким шумом, что невольно заставлял вздрагивать и оборачиваться. Казалось, будто мы перенеслись в другой мир, освещенный не луною, а каким-то неведомым тусклым светилом. Вслед за тем воздух наполнился какими-то звуками, похожими на раскаты грома, глухие взрывы или отдаленную пушечную пальбу залпами. Звуки эти неслись откуда-то со стороны моря. Может быть, единственный раз в жизни мы слышали подземный грохот[изд. 2]. Явление это навеяло на всех людей страх; Дерсу говорил, что во всю свою жизнь он никогда ничего подобного не слышал.
Я счел необходимым адресоваться к инструментам: барометр показывал 759, температура воздуха −3° С, анемометр — полный штиль. Это интересное явление продолжалось до рассвета. Когда мгла исчезла, снова подул холодный северо-западный ветер.
От реки Бабкова берег делает небольшой изгиб. Чтобы сократить путь, мы поднялись по одному из притоков реки Каменной, перевалили через горный кряж, который здесь достигает высоты 1460 футов, и вышли на реку Холонку, невдалеке от ее устья, где застали Хей Ба-тоу с лодкой.
За штиль ночью ветер, казалось, хотел наверстать потерянное, дул теперь особенно сильно: анемометр показывал 215.
Остальную часть дня я употребил на осмотр нижней долины Холонку. Здесь мы опять видим лагуну длиною в пять верст и шириною с версту. Она отделена от моря двухъярусным валом. Около устья Холонку непомерно широка и глубока: это наиболее глубокое место бывшей лагуны. Длина обоих валов около 250 саженей; один вал сложен из крупных окатанных валунов, обросших лишайниками, что доказывает, что камни эти давно уже находятся в состоянии покоя. Вал, ближайший к морю, меньше размерами и, видимо, только недавно наметан морским прибоем. Ныне на месте лагуны образовалось мшистое болото, поросшее голубикой (Vaccinium uliginosum. L.), багульником (Ledum palustre. L.) и морошкой (Rubus chamaemorus. L.).
С юга нижняя часть долины реки Холонку окаймлена горами высотою от 750 футов (гора Веселая) до 1652 футов (гора Круглая). Горы эти вблизи моря совершенно голые. С северной стороны долины идут невысокие холмы, поросшие хвойным лесом.
Утром я сделал следующие распоряжение: Хей Ба-тоу с лодкой должен был перейти на реку Натоху и там опять ждать нас, а мы пойдем вверх по реке Холонку до Сихотэ-Алиня и затем по реке Нахтоху спустимся обратно к морю.
Я распорядился, чтобы с вечера люди забрали все, что им надо, так как завтра Хей Ба-тоу должен был уйти на рассвете.
На другой день, 3-го ноября, я проснулся раньше других, оделся и вышел из палатки.
Картина, которую я увидел, была необычайно красива: на востоке пылала заря. Освещенное лучами восходящего солнца, море лежало неподвижно, словно расплавленный металл. От реки подымался легкий туман. Испуганная моими шагами стая уток с шумом снялась с воды и с криками полетела куда-то в сторону за болото.
Когда солнце поднялось над горизонтом, я увидел далеко в море парус Хей Ба-тоу.
Я согрел чай и разбудил своих спутников.
Закусив поплотнее, мы собрали свои котомки и тоже отправились в путь по намеченному маршруту.
Река Холонку (по-удэхейски — Халланку) называется на картах рекой Светлой. Длиною она около 80 верст, течет в широтном направлении и начало имеет в горах Сихотэ-Алиня. Если идти вверх по реке, то в нижней половине ее, в последовательном порядке, будут встречаться следующие притоки: с правой стороны — Хунды и Дя. Первая немного больше второй. Кета подымается только до реки Дя, но главная масса ее сворачивает на Хунды. С левой стороны Холонку принимает в себя только один приток — Тальмакси, по которому можно выйти на реку Пия, впадающую в море на 18 верст выше мыса Плитняк. В долине реки Холонку раньше были хорошие леса, но теперь они все уничтожены пожарами. Лес сохранился одинокими островками только в верхнем течении.
В этот день мы вышли сравнительно поздно, потому и прошли немного. С первых же шагов Дерсу определил, что река Холонку — нежилая, что инородцы заглядывают сюда редко и что года два назад здесь соболевали корейцы.
Чем дальше мы продвигались на север по берегу моря, тем чаще попадались лиственницы (Larix daurica. Turcz.), береза Эрмана (Betula Ermani. Cham.) и аянская ель (Picea Ajanensis. Fisch.). Такие древесные породы, как тополь (Populus suaveolens. Fisch.), вяз (Ulmus campestris. L.) и липа (Tilia amurensis. Kom.), стали реже, а пробковое дерево и орех исчезли совсем. Зато особое распространение приобретали тальники (Salix viminalis. L. et Salix acutifolia. Willd.) и ольха (Alnus hirsuta. Turcz.). Мелколистная торфяниковая береза (Betula fruticosa. Pali.) имела вид дерева. Леспедеца (Lespedeza bicolor. Turcz.) стала уступать свое место таволожнику (Sorbaria sorbifolia. А. Вг.) с мохнатыми листьями. На каменистых склонах с правой стороны реки, недалеко от моря, растут: оригинальный крыжовник (Ribes horridum. Rupr.), у которого густо покрыты колючками не только стебель, но даже ягоды и листья, и особый вид можжевельника (Juniperus Sp.), стелющийся по земле длинными петлями, усаженными мелкими игольчатыми листочками.
С каждым днем становилось все холоднее и холоднее. Средняя суточная температура понизилась до −6.3° С, и дни заметно сократились. На ночь для защиты от ветра нужно было забираться в самую чащу леса. Для того, чтобы заготовить дрова, приходилось рано становиться на бивак. Поэтому за день удалось пройти мало, и на маршрут, который летом можно было сделать в сутки, теперь приходилось тратить времени вдвое больше.
Утром 4-го ноября мы все проснулись от холода. Термометр показывал — 11° С при сильном ветре.
Погревшись у огня, мы напились горячего чаю и тронулись в путь.
Все время, начиная от самого моря, по сторонам в горах, тянулись сплошные гари.
Впереди и слева от нас высилась «Плоская» гора высотою в 1324 фута, которую местные жители называют «Кямо». С горного хребта, в состав которого она входит, берут начало три притока Холонку: реки Пуйму, Сололи и Дагды. Это единственное место в бассейне Холонку, где еще встречаются изюбри и кабаны. Подъем на лодке возможен только до реки Сололи. Около устья реки Пуйму мы нашли развалившуюся корейскую зверовую фанзу и около нее старую дощатую лодку. Это показало, что наблюдения Дерсу были правильны.
Выбрав место для ночевки, я приказал Захарову и Аринину ставить палатку, а сам с Дерсу пошел на охоту. Здесь по обоим берегам реки кое-где узкой полосой еще сохранился живой лес, состоящий из осины, ольхи, кедра, тальника, березы, клена и лиственницы. Мы шли и тихонько разговаривали, он — впереди, а я — несколько сзади. Вдруг Дерсу сделал мне знак, чтобы я остановился. Я думал сначала, что он прислушивается, но скоро увидел другое: он подымался на носки, наклонялся в стороны и усиленно нюхал воздух.
— Пахнет, — сказал он шепотом, — люди есть.
— Какие люди?
— Кабаны, — отвечал гольд. — Моя запах найди есть.
Как я ни нюхал воздух, но никакого запаха не ощущал. Дерсу осторожно двинулся вправо и вперед. Он часто останавливался и принюхивался. Так прошли мы шагов полтораста. Вдруг что-то шарахнулось в сторону. Это была дикая свинья и с ней полугодовалый поросенок. Еще несколько кабанов бросилось врассыпную. Я выстрелил и уложил поросенка.
На обратном пути я спросил Дерсу, почему он не стрелял в диких свиней? Гольд ответил, что не видел их, а только слышал шум в чаще, когда они побежали. Дерсу был недоволен: он ругался вслух и плевался, потом вдруг снял шапку и стал бить себя кулаком по голове. Я засмеялся и сказал, что он лучше видит носом, чем глазами. Тогда я не знал, что это маленькое происшествие было повесткой к трагическим событиям, разыгравшимся впоследствии.
Поросенок весил около полутора пудов и был как нельзя более кстати. Вечером мы лакомились свежей дичью, все были веселы, шутили и смеялись. Один Дерсу был не в духе. Он все хмыкал и вслух спрашивал себя, как это он не видел кабанов?..
После ужина стрелки разделились на смены и стали сушить мясо на огне, а я занялся путевым дневником.
5-го ноября, утром, был опять мороз (−14° С); барометр стоял высоко (757). Небо было чистое; взошедшее солнце давало много света, но мало тепла. Холод всех подбадривал, всем придавал энергии. Раза два нам пришлось переходить с одного берега реки на другой. В этих местах Холонку шириною около 3-х саженей; русло ее загромождено валежником.
Сегодня мы прошли еще три притока, впадающих в реку с левой стороны: Монинги 1-ю, Монинги 2-ю и Тигдамугу. Они также берут начало с горы Кямо. По долинам рек Монинги держатся лоси; свежие следы этих животных попадались часто, но так как мы были вполне обеспечены продовольствием, то не задерживались здесь и прошли мимо. От реки Тигдамугу до реки Олосу (верхний левый приток Холонку) один день ходу. По самой реке Холонку и по Олосу можно в один день дойти до водораздела. Эта часть Сихотэ-Алиня с восточной стороны голая, а с западной покрыта хвойным лесом.
Шли мы теперь без проводника, по приметам, которые нам сообщил солон. Горы и речки так походили друг на друга, что можно было легко ошибиться и пойти не по той дороге. Это больше всего меня беспокоило. Дерсу, наоборот, относился ко всему равнодушно. Он так привык к лесу, что другой обстановки, видимо, не мог себе представить. Для него было совершенно безразлично, где ночевать — тут или в ином месте!..
Согласно указаний, данных солоном, после реки Тигдамугу мы отсчитали второй безымянный ключик и около него стали биваком. По этому ключику нам следовало идти к перевалу на реку Нахтоху.
Ночью я плохо спал. Почему-то все время меня беспокоила одна и та же мысль: правильно ли мы идем? А вдруг мы пошли не по тому ключику и заблудились! Я долго ворочался с боку на бок, наконец поднялся и подошел к огню. У костра сидя спал Дерсу. Около него лежали две собаки. Одна из них что-то видела во сне и тихонько лаяла. Дерсу тоже о чем-то бредил. Услышав мои шаги, он спросонья громко спросил: «Какой люди ходи?» — и снова погрузился в сон.
Над землей, погруженной в ночную тьму, раскинулся темный небесный свод с миллионами звезд, переливавшихся цветами радуги. Широкой полосой от края до края протянулся Млечный Путь. По ту сторону реки стеной стоял молчаливый лес. Кругом было тихо, очень тихо… С полчаса посидел я у огня. Беспокойство мое исчезло. Я пошел в палатку, завернулся в одеяло, уснул, а утром проснулся лишь тогда, когда все уже собирались в дорогу. Солнце только что поднялось из-за горизонта и посылало лучи свои к вершинам гор.
Сразу с бивака начался подъем. С первого же перевала мы увидели долину реки Пия; за ней высился другой горный хребет с гольцами, потом — третий, покрытый снегом. За ними, вероятно, должна быть река Нахтоху.
По пути нам встречалось много мелких речек, — должно быть, притоки реки Пия. Плохо, когда идешь без проводника: все равно как слепой.
К вечеру мы дошли до какой-то реки, а на другой день к двум часам пополудни достигли третьего перевала.
Подъем на него продолжительный, но не крутой. Внизу у подножья хребта растет смешанный лес, который по мере приближения к гребню становится жидким и сорным. Лиственные породы скоро уступили место хвойным, и на смену кустарнику и травяному подлесью явились мхи и багульник.
Чем выше мы поднимались, тем больше было снегу. Увидя вверху просвет, я обрадовался, думая, что вершина недалеко, но радость оказалась преждевременной: это были кедровые стланцы. Хорошо, что они не занимали большого пространства. Пробравшись сквозь них, мы вступили на гольцы, лишенные всякой растительности. Я посмотрел на барометр — стрелка показывала 2473 фута.
Отсюда, сверху, открывался великолепный вид во все стороны. На северо-западе виднелся низкий и болотистый перевал с реки Нахтоху на Бикин. В другую сторону, насколько хватал глаз, тянулись какие-то другие горы. Словно гигантские волны с белыми гребнями, они шли куда-то на север и пропадали в туманной мгле. На северо-востоке виднелась Нахтоху, а вдали на юге — синее море.
Холодный, пронзительный ветер не позволял нам долго любоваться красивой картиной и принуждал к спуску в долину. С каждым шагом снегу становилось все меньше и меньше. Теперь мы шли по мерзлому мху. Он хрустел под ногами и оставался примятым к земле.
Я шел впереди, а Дерсу сзади. Вдруг он бегом обогнал меня и стал внимательно смотреть на землю. Тут только я заметил человеческие следы; они направлялись в ту же сторону, куда шли и мы.
— Кто здесь шел? — спросил я гольда.
— Маленькая нога; такой у русских нету, у китайцев нету, у корейцев тоже нету, — отвечал он и затем прибавил: — Это унта[1], носок кверху. Люди совсем недавно ходи. Моя думай, наша скоро его догоняй.
Другие признаки, совершенно незаметные для нас, открыли ему, что этот человек был удэхеец, что он занимался соболеванием, имел в руках палку, топор, сетку для ловли соболей и, судя по походке, был молодой человек. Из того, что он шел напрямик, по лесу, игнорируя заросли и придерживаясь открытых мест, Дерсу заключил, что удэхеец возвращался с охоты и, вероятно, направлялся к своему биваку. Посоветовавшись, мы решили идти по его следам, тем более что они шли в желательном для нас направлении.
Лес кончился, и опять потянулась сплошная гарь. Так прошли мы с час. Вдруг Дерсу остановился и сказал, что пахнет дымом. Действительно, минут через десять мы спустились к речке и тут увидели инородческий балаган и около него костер.
Когда мы были от балагана шагах в ста, из него выскочил человек с ружьем в руках. Это был удэхеец Янсели, с реки Нахтоху. Он только что пришел с охоты и готовил себе обед. Котомка его лежала на земле, и к ней были прислонены палка, ружье и топор.
Меня заинтересовало, как Дерсу узнал, что у Янсели должна быть сетка на соболя? Он ответил, что по дороге видел срезанный рябиновый прутик и рядом с ним сломанное кольцо от сетки, брошенное на землю. Ясно, что прутик понадобился для нового кольца. И Дерсу обратился к удэхейцу с вопросом, есть ли у него соболиная сетка? Последний молча развязал котомку и подал то, что у него спросили. Действительно, в сетке одно из средних колец было новое.
От Янсели мы узнали, что находимся на реке Дагды, текущей в Нахтоху. Не без труда удалось нам уговорить его быть нашим проводником. Главной приманкой для него послужили не деньги, а берданочные патроны, которые я обещал ему дать на берегу моря.
По дороге я стал расспрашивать его о тех местах, которые мы проходили.
Примечания автора
- ↑ Инородческая обувь.
Примечания издательства
- ↑ Бар — мель при впадении реки в море. (См. словарь из издания «В дебрях Уссурийского края» 1928 года.) — Примечание редактора Викитеки.
- ↑ Данная фраза дописана В. К. Арсеньевым при правке. — Примечание издательства «Альманах „Рубеж“», 2007.