ДЕСЯТЫЙ БОЙ БЫКОВЪ (LA DECIMA CORRIDA DE TOROS) ВЪ МАДРИТѢ, ВЪ 1845 ГОДУ.[править]
Съ-тѣхъ-поръ, какъ я воротился изъ Испаніи, не прошло, кажется, ни одного дня, чтобъ меня не спросили: «Какъ вамъ нравится королева? Какъ вамъ нравится бой быковъ?» Изъ этого я заключилъ, что изъ всѣхъ достопримѣчательностей полуострова любопытство Парижанъ болѣе всего возбуждаетъ… бой быковъ, и на опытѣ убѣдился, что живые разсказы гг. Мериме и Теофила Готье и неменѣе вѣрные новѣйшіе разсказы изъ Пампелуны не только не истощили интереса, но еще болѣе возбудили его. На этомъ основаніи и по той причинѣ, что этотъ предметъ мнѣ самому нравится, я вамъ разскажу, если позволите, трагедію, которой, нѣсколько мѣсяцевъ назадъ, я былъ свидѣтелемъ въ Мадритѣ и которая тронула и поразила меня болѣе всѣхъ драмъ Шекспира.
Позвольте мнѣ сперва сдѣлать краткое вступленіе. До описанія настоящаго состоянія тавромахіи въ Испаніи, мнѣ кажется необходимымъ разсказать ея происхожденіе и постепенныя измѣненія, сдѣлавшія изъ опасной забавы настоящее искусство (el arte de torcar), — искусство, имѣющее, подобно хореографіи или фехтованію, свои законы, правила, постановленія. Можетъ-быть, разсказъ мой получитъ болѣе интереса, если я скажу, что большую часть моего вступленія извлекаю изъ сочиненія, написаннаго знаменитымъ Францискомъ Монтесомъ, о литературномъ талантѣ котораго никто еще не говорилъ[1].
По мнѣнію перваго матадора нашего столѣтія, происхожденіе этихъ боевъ можно отнести ко времени владычества Римлянъ и даже далѣе. Любимѣйшее зрѣлище Римлянъ былъ, какъ извѣстно, бой людей съ дикими животными, и величественныя толедскія и меридскія развалины амфитеатровъ свидѣтельствуютъ, что нигдѣ въ цѣломъ мірѣ не были великолѣпнѣе празднуемы эти варварскія и жестокія (crucles y barbaros) торжества, какъ въ Испаніи.
Впрочемъ, достовѣрно, что быки никогда не появлялись въ циркахъ: бойцы имѣли дѣло только со львами и тиграми. Впрочемъ, вступленіе въ книгѣ Монтеса чрезвычайно-напыщенно и натянуто, за то техническая часть ея проста и удобопонятна.
Оставимъ допотопныя времена и даже эпоху владычества Римлянъ, и обратимся лучше къ самой Испаніи, къ Сиду. Преданіе гласитъ, что знаменитый Рюи или Родриго-Діазъ дель-Виваръ, прозванный Сидомъ, первый дрался съ быками. Многіе знатные дворяне послѣдовали примѣру страннаго героя, и вскорѣ эти побоища, служившія долго препровожденіемъ времени для однихъ дворянъ, сдѣлались непремѣнною принадлежностью всѣхъ народныхъ празднествъ. Барды воспѣвали подвиги бойцовъ, и библіофилы дорого бы заплатили за маленькую поэму, написанную въ 1124 году на знаменитый бой быковъ, бывшій по случаю бракосочетанія Альфонса III съ Беренгуэлой ла-Чика, дочерью графа барселонскаго.
Въ началѣ XIV столѣтія, подобныя врѣдища появились и въ Италіи, но тотчасъ же были запрещены, потомучто быки почти всегда оставались побѣдителями. Въ 1332 году, девятнадцать римскихъ вельможъ погибли въ циркѣ, не говоря уже о простомъ народѣ, о числѣ котораго лѣтописцы не считаютъ нужнымъ упоминать.
Въ Испаніи же, возраставшая страсть поддерживала бои съ быками. Въ царствованіе Іоанна II, ими замѣнились турниры, и, вмѣсто того, чтобъ набѣгать другъ на друга съ копьями въ рукахъ, испанскіе рыцари старались доказать свое мужество, выходя на арену въ шелковомъ придворномъ костюмѣ и, за одну улыбку возлюбленной, нападали на свирѣпыхъ животныхъ. Этотъ обычай сохранился до XVI вѣка, потому-что Фернандъ Кортесъ, будучи юношей (около 1500 года), присутствовалъ на одномъ изъ боевъ и видѣлъ, какъ грозный, разъяренный быкъ, поочередно побѣждалъ своихъ противниковъ, но вдругъ одна изъ бывшихъ тутъ дамъ, имѣвшая, вѣроятно, права на сердце будущаго побѣдителя Мехики, бросила свой букетъ къ ногамъ бѣшенаго животнаго. Погибель была почти неизбѣжна; не смотря на то, Кортесъ, по знаку красавицы, перескочилъ черезъ барьеръ, поднялъ букетъ подъ рогами быка, воротился на свое мѣсто и бросилъ цвѣты въ лицо красавицѣ, изъявивъ такимъ образомъ повиновеніе и мужество какъ рыцарь, и негодованіе какъ любовникъ. Это, кажется, повтореніе всемірнаго анекдота, только приноровленнаго къ испанскимъ нравамъ.
Изабелла-Католичка первая положила преграду этимъ кровавымъ увеселеніямъ. Она не любила быковъ какъ говорятъ въ Испаніи. Съ ужасомъ присутствовала она на одномъ изъ побоищъ и изъявила намѣреніе запретить ихъ. Эта угроза ввергла въ печаль все юное дворянство; всячески умоляли королеву отмѣнить строгій приговоръ: она оставалась непреклонною. Наконецъ, ей обѣщали надѣвать на рога быковъ кожаныя подушки. Благодаря этой выдумкѣ, Испанія сохранила свое любимое зрѣлище; потомъ, королева или забыла объ этомъ условіи, или привыкла къ побоищамъ, и они опять получили прежній интересъ, то-есть, сдѣлались смертельными, кровопролитными.
Карлъ-Пятый возвелъ тавромахію на прежнюю степень величія. Онъ самъ былъ типомъ, идеаломъ настоящаго aficionado. Онъ не только поощрялъ споимъ присутствіемъ, совѣтами, рукоплесканіями мужественныхъ бойцовъ, но самъ часто выступалъ на арену, и, владѣтель имперіи, въ которой солнце никогда не заходило, гордился заслуженною славою мужественнаго, искуснаго тореро. Это не было прихотью молодости, потому-что и подъ старость онъ сохранилъ привязанность къ бою съ быками.
Исторія повѣствуетъ, что Карлъ-Пятый, по случаю рожденія своего сына, Филиппа II (ему-самому было тогда 27 лѣтъ отъ роду), убилъ, на Вальядолидской-Площади, красиваго, сильнаго быка. По примѣру Карла-Пятаго, многіе изъ знатнѣйшихъ грандовъ стяжали славу отличныхъ бойцовъ.
Угрюмому Филиппу II болѣе нравились уединеніе и тишина мрачнаго Эскуріала, нежели народныя увеселенія; онъ и не думалъ о мадритскомъ циркѣ; но Филиппъ III приказалъ перестроить его, а Филиппъ IV самъ выступалъ на его арену.
Въ несчастное царствованіе Филиппа IV, были напечатаны первыя правила тавромахіи. Судя по этимъ правиламъ, прежніе бои нисколько не походили на нынѣшніе. Впрочемъ, уже при Филиппѣ IV правила были жестоки. Всадникъ, опрокинутый быкомъ, долженъ былъ продолжать борьбу одинъ, безъ всякой посторонней помощи; если жь онъ выходилъ изъ цирка, не убивъ быка, то навсегда лишался добраго имени. Только въ случаѣ преломленія копья онъ имѣлъ право взяться за мечъ.
Послѣ сарагосской битвы, въ XVII вѣкѣ, бывшей въ присутствіи дона-Хуана-Австрійскаго, дѣла приняли другой оборотъ. Филиппъ V до того возненавидѣлъ эти кровавыя побоища, что церковь, изъ угожденія ему, запретила ихъ, отказавъ въ христіанскомъ погребеніи ихъ жертвамъ, и дворяне, пораженные торжественной анаѳемой, поневолѣ должны были отказаться отъ любимаго увеселенія. Но народъ унорствовалъ, и бои сохранились, не смотря на гнѣвъ церкви и короля.
Дворянство, отказавшись отъ своихъ правъ, предоставило ихъ другому классу людей, которые изъ тавромахіи создали себѣ исключительное занятіе и возвели ее на степень настоящаго искусства. Вскорѣ явился Франциско Ромеро-де-Ронда, первый ставшій съ быкомъ лицомь-къ-лицу и поразившій его однимъ уларомъ, ловко нанесеннымъ. Съ-тѣхъ-поръ, страсть къ побоищамъ развилась съ такою силою, что, вопреки всѣмъ запрещеніямъ, сдѣлалась національною.
Въ-послѣдствіи, Фердинандъ VII подтвердилъ и узаконилъ эту страсть, основавъ въ Севильи школу тавромахіи.
Вотъ краткая исторія побоищъ съ быками.
Чтобъ дать вамъ понятіе о нынѣшнемъ ихъ состояніи, я намѣренъ описать вамъ замѣчательнѣйшую корриду, десятую по счету въ 1845 году.
Въ маѣ мѣсяцѣ прошлаго года, я отправился изъ Парижа въ Мадридъ. Это прогулка. Ровно пять дней спустя по выѣздѣ изъ Парижа, я уже прогуливался по Пуэрта-дель-Соль. Мадридъ, по моему мнѣнію, довольно-скучный городъ, прозаически-лежащій посрединѣ поля, засѣяннаго пшеницей, и неотѣненный въ окрестности ни однимъ деревцомъ; молчаливыя улицы его не имѣютъ въ себѣ ничего характеристическаго; по нимъ разъѣзжаютъ уродливые экипажи, какихъ не встрѣтите и въ провинціальномъ городѣ; прохожіе похожи на прохожихъ всѣхъ европейскихъ столицъ; женщины носятъ не шляпки, а черныя мантильи, такъ-что безпрестанно кажется, будто онѣ идутъ въ маскарадъ. Домы выкрашены нѣжно-розовыми, сантиментально-зелеными или желто-абрикосовыми цвѣтами, и со всѣхъ сторонъ слышится непріятный крикъ перепёлокъ въ клѣткахъ, сплетенныхъ изъ тростника и висящихъ надъ дверьми домовъ.
Я пріѣхалъ въ Мадридъ въ пятницу, — день злополучный; дождь шелъ проливной, и сѣрыя тучи долго скрывали отъ меня синее южное небо. Я освѣдомился, когда бываютъ бои. По понедѣльникамъ, — отвѣчали мнѣ: — въ пять часовъ вечера, если погода позволяетъ, si el tiempo Іо permitе; и я ужасно боялся, чтобъ погода не отложила на долго зрѣлища, котораго я ожидалъ съ невыразимымъ нетерпѣніемъ и любопытствомъ.
По счастію, погода поправилась. Въ назначенный день, солнце ярко свѣтило на чистомъ, прозрачномъ небѣ, и я съ утра отправился за билетомъ. Никакой бенефисъ лучшаго изъ парижскихъ актёровъ не привлекалъ такую многочисленную толпу къ кассѣ, какая осаждала уже despacho. Съ неимовѣрнымъ трудомъ добился я билета на palco и аффиши. Билетъ за первое мѣсто стоилъ мнѣ 14 реаловъ, то-есть около 3 франковъ съ половиною. Мнѣ досталось мѣсто на солнечной сторонѣ, но я объ этомъ не безпокоился; билетъ мнѣ нуженъ былъ только для входа, потомучто меня ожидали въ прекрасной ложѣ мадридскіе пріятели, нетерпѣливо желавшіе увидѣть, какое дѣйствіе произведетъ на меня первый ударъ рогами свирѣпаго животнаго.
На аффишѣ, по словамъ моего слуги, Альвареза, было объявлено весьма-печальное извѣстіе: ни Хуанъ-Леонъ, ни Гилльенъ не убивали въ это представленіе. Они были въ отсутствіи, и изъ восьми объявленныхъ быковъ, четыре должны были пасть подъ ударами одного Редондо, прозваннаго el Chiclanero, а другіе четыре подъ ударами второстепенныхъ бойцовъ (sobresalientes). Слѣдовательно, по мнѣнію любителей, не на что было и смотрѣть. Однако, они ошиблись: это былъ самый блистательный бой, и ни въ Мадридѣ, ни въ Андалузіи я не видалъ подобнаго.
Циркъ, la Plaza de Toros, находится близь Прадо, за старой заставой, находяінеися почти въ центрѣ города. Начиная съ полудня, множество corricoli, въ родѣ неаполитанскихъ, и огромные омнибусы, запряженные 12—14 мулами въ побрякушкахъ, подъ шерстяными попонами, покрываютъ площадь Puerta del Sol. Извощики громко зазываютъ прохожихъ, а прохожіе отвѣчаютъ еще болѣе громкими ругательствами. Въ четыре часа, я сѣлъ въ одинъ изъ легкихъ экипажей и съ страшною быстротою, посреди огромнаго стеченія народа, помчался къ Алькальскимъ-Воротамъ.
По понедѣльникамъ, Мадридъ, городъ обыкновенно печальный и молчаливый, внезапно пробуждается, наряжается въ праздничное платье и толпится въ длинной аллеѣ, обсаженной маленькими деревьями и ведущей къ красивѣйшимъ воротамъ его. Маленькіе, пестрые экипажи, мулы, обвѣшанные колокольчиками, красивые андалузскіе кони съ гривой, сплетенной въ косички, всадники въ красивыхъ шляпахъ, курткахъ, вышитыхъ золотомъ, панталонахъ въ-обтяжку, со штиблетами, красиво обрисовывающими ногу, таинственныя сеньйоры въ мантильяхъ темнаго цвѣта, съ сверкающими взорами, красивыя коляски нѣ которыхъ англійскихъ денди, крикъ, шумъ, пыль, и по всему этому золотые отливы солнечнаго свѣта образуютъ, для вновь-прибывшаго и уже впередъсмущеннаго предстоящимъ ему страннымъ зрѣлищемъ иностранца, самую характеристическую картину столицы Испаніи.
Выѣхавъ за ворота, я увидѣлъ высокую наружную стѣну цирка; кругбмъ стояло множество экипажей, а передъ главнымъ входомъ поставленъ въ два ряда кавалерійскій отрядъ. Зрители поспѣшно входятъ въ циркъ, но безъ шума, безъ давки, безъ суматохи. Мужчины уступаютъ дорогу дамамъ со всею испанскою вѣжливостью.
Внутренность цирка весьма-обширна; онъ имѣетъ круглую форму и открытъ, какъ Колизей. Часть синяго неба служить ему плафономъ, а солнце, великолѣпнѣйшая люстра, бросаетъ огненные лучи свои на двѣнадцать тысячъ зрителей, расположенныхъ по ступенямъ. Арена окружена массивной деревянной стѣной, въ шесть футовъ вышиною и выкрашенной темнокрасной краской. За оградой оставленъ довольно-широкій проходъ, огражденный и съ другой стороны, и замѣняющій кулисы въ этомъ громадномъ театрѣ. За этимъ проходомъ начинаются ступени, а надъ ними ложи, абонированныя, большею частію, на годъ, комфортебльно-меблированныя и убранныя.
Когда я вошелъ, циркъ былъ уже почти полонъ, и толпа весело шумѣла въ ожиданіи кроваваго зрѣлища. Между ложами и ступенями раздавался бѣглый огонь шутокъ, остротъ, и летали апельсинныя корки. Острыя и колкія насмѣшки сыпались со всѣхъ сторонъ, и маньйолы (гризетки) задѣвали всякаго.
Арена была пуста; только три или четыре тощія клячонки развозили бочки съ водой, для поливанія песка. Ровно въ пять часовъ раздалась громкая фанфара; клячонки исчезли, и отрядъ конныхъ-егерей въ красивыхъ голубыхъ мундирахъ, подъ начальствомъ полицейскаго коммисара, одѣтаго въ мундиръ префекта, шагомъ объѣхалъ вокругъ арены. Потомъ, послѣ второй фанфары, растворилась другая дверь, и явились бойцы. Выходъ ихъ прекрасенъ. Впереди идутъ три пикадора. На нихъ костюмъ, напоминающій костюмъ модниковъ времени Лудовика XIII. На головѣ сѣрая войлочная шляпа съ широкими, прямыми полями; бархатная куртка, обшитая золотомъ, чрезвычайно живописна; подъ желтыми, лайковыми штанами въ натяжку; на правой ногѣ стальной набедренникъ, защищающій ногу отъ ударовъ рогами. Пики ихъ — не оружіе, а служатъ только для раздраженія животнаго. Пикадоры бываютъ иногда убиваемы; но они сами никогда не убиваютъ. За ними идутъ пѣшкомъ матадоры или эспады (шпаги), то-есть убиватели, въ сопровожденіи двухъ десятковъ чулосовъ и бандерильеровъ, одѣтыхъ одинаково съ ними и составляющихъ такъ-называемый кадриль. Названіе это очень-вѣрно придумано, ибо, судя по костюму ихъ, можно скорѣе предположить, что они собрались для танцевъ, нежели для страшнаго боя. Они всѣ красивые молодые люди, въ красивѣйшихъ костюмахъ-Фигаро. Куртка и панталоны атласные, розоваго, голубаго, желтаго или свѣтло-зеленаго цвѣта, обшитые золотомъ или серебромъ, шелковые чулки, башмаки съ розетками, красивая сѣтка, и надъ нею маленькая черная шапочка, надѣтая на-бекрень, составляютъ прелестный костюмъ, стоющій отъ двухъ до пяти тысячь франковъ. Они совершенно безоружны; черезъ лѣвую руку перекинутъ у нихъ легкій синій, красный или желтый плащъ, также обшитый золотомъ.
Когда три пикадора, утвердившись на средневѣковыхъ сѣдлахъ, стали въ двадцати шагахъ другъ отъ друга вдоль барьера, когда чулосы разсѣялись по аренѣ, — всѣ зрители внезапно умолкли… Тогда конный альгвазилъ, въ шляпѣ съ перьями и въ костюмѣ криспеновъ Мольера, выѣхалъ впередъ, поклонился президенту боя и попросилъ у него ключа отъ ториля. Ключъ былъ ему брошенъ; онъ передалъ его сторожу и, пришпоривъ лошадь, ускакалъ во весь галопъ, при страшномъ гиканьи и шиканьи зрителей, желавшихъ испугать коня въ той надеждѣ, что быкъ успѣетъ напасть на альгвазила, что доставило бы имъ невыразимое удовольствіе. И точно, дверь была немедленно отворена, и величественный быкъ выскочилъ на арену. Это было огромное, почти совершенно черное животное; въ каждомъ движеніи его проявлялась могучая сила и изумительная легкость. Добѣжавъ до середины цирка, быкъ внезапно остановился, посмотрѣлъ на зрителей, сталъ рыть копытомъ землю и посреди всеобщаго молчанія страшно заревѣлъ. Пять или шесть чулосовъ начали вертѣться около него, помахивая своими капа (шелковыми плащами). Быкъ отступилъ, потомъ съ такою быстротою пустился вслѣдъ за однимъ изъ чулосовъ, что я считалъ послѣдняго погибшимъ; но добѣжавъ до барьера, онъ съ такою ловкостью вскочилъ на него, что быкъ ударилъ рогами въ доску и пробилъ ее насквозь.
Второй чулосъ, также преслѣдуемый, спасся такимъ же образомъ; но въ этотъ разъ быкъ не ударилъ рогами въ досчатую стѣну, а со всего разбѣга перескочилъ черезъ барьеръ. Это обстоятельство можетъ дать понятіе о проворствѣ и силѣ боевыхъ быковъ, потому-что, я уже сказалъ, барьеръ былъ около шести футовъ вышины. никакая лошадь не сдѣлаетъ такого скачка. Подобные случаи бываютъ довольно-часто, но весьма-рѣдко сопряжены съ несчастіями. Перескочивъ черезъ барьеръ, быкъ попалъ въ проходъ, о которомъ я уже упоминалъ; люди же, находившіеся въ проходѣ, немедленно перескочили въ арену и открыли маленькія ворота, въ которыя быкъ, преслѣдуемый со всѣхъ сторонъ, воротился на арену. Тогда только онъ замѣтилъ пикадоровъ.
При видѣ перваго всадника, неподвижно ожидавшаго его съ копьемъ въ рукахъ, онъ остановился, разбѣжался и рогомъ ударилъ лошадь въ самую грудь; потомъ, съ непостижимою силою приподнялъ несчастное животное и отбросилъ его, вмѣстѣ со всадникомъ, въ сторону… Признаюсь, холодная дрожь пробѣжала по всѣмъ міомамъ моимъ. Я очень-хорошо зналъ, что пришелъ смотрѣть настоящій бой, а не театральное представленіе; но впечатлѣніе, произведенное на меня страшной, дѣйствительной драмой, разыгрывавшейся предъ моими глазами, было выше всего, что только я могъ себѣ вообразить. Пріятели мои курили и улыбаясь смотрѣли на меня; мнѣ стало досадно, и я, пересиливъ себя, спокойно приставилъ лорнетъ къ глазу.
Всадникъ совершенно исчезъ полъ лошадью; я думалъ, что онъ раздавленъ, но ошибся, пикадоръ иначе и не долженъ падать. Лошадь служитъ ему щитомъ, потому-что разъяренный быкъ поскакалъ еще разъ на него и рогами распоролъ лошади животъ, такъ-что всѣ внутренности какъ-бы вылились на песокъ…
Чулосы набѣжали на быка и отвратили вниманіе его, между-тѣмъ, какъ пикадоръ высвобождался изъ-подъ убитаго коня. Но свирѣпое животное замѣтило уже втораго всадника, и, не обращая вниманія на красивыхъ, проворныхъ танцоровъ, подобно пчеламъ кружившихся вокругъ него, бросился къ пикадору. Недобѣжавъ до него четырехъ шаговъ, онъ остановился, какъ-бы выбирая мѣсто: всадникъ этотъ былъ Хуанъ Гальярдо, храбрѣйшій изъ всѣхъ испанскихъ пикадоровъ. Не ожидая нападенія быка, онъ самъ бросился къ нему на встрѣчу. Конь отступилъ, чтобъ лучше скакнуть; всадникъ опустилъ пику…
Наступила минута боязненнаго ожиданія.
Чуднымъ, неустрашимымъ движеніемъ, Гальярдо кольнулъ своего противника въ самыя ноздри; быкъ бросился на него съ яростію. Гальярдо воткнулъ пику въ лѣвое плечо чудовища, которое однимъ движеніемъ разломало ее пополамъ; потомъ, воткнувъ одинъ рогъ въ бокъ лошади, животное отбросило ее вмѣстѣ съ всадникомъ на шесть шаговъ и, перескочивъ черезъ нихъ, побѣжало къ третьему пикадору, лошадь котораго, секунду спустя, лежала уже мертвая на аренѣ.
— Bueno loro! bueno loro! (Добрый быкъ! добрый быкъ!) ревѣла толпа.
Гальярдо упалъ передо мною. Не смотря на угрожавшую ему опасность, онъ не измѣнился даже въ лицѣ и, не высвободившись еще изъ-подъ лошади, рукою благодарилъ рукоолескавшую ему публику. У этихъ людей должна быть желѣзная натура. Всякій разъ на грудь ихъ тяжело падаетъ умирающая лошадь, и голова ихъ иногда съ силою ударяется о барьеръ. Слабѣйшее изъ этихъ паденій, говорятъ Испанцы, убьетъ всякаго не-Испанца, да и послѣдніе не всегда остаются живы. Пикадоры почти всегда умираютъ отъ какого-нибудь несчастнаго паденія. Вообще, съ каждой корриды уносятъ одного или двухъ пикадоровъ въ больницу.
Толпа не даромъ называла быка добрыми, потому-что все это были однѣ шуточки: намъ предстояли гораздо-болѣе трагическія сцены. Гальярдо вскочилъ взбѣшенный неудачею; рука его была такъ тверда, что онъ привыкъ останавливать быковъ, вонзивъ имъ въ плечо пику. Къ величайшему моему изумленію, встала и лошадь его. Изъ широкой раны ея висѣли внутренности, такъ-что страшно было смотрѣть. Дрожа всѣми членами, она, повидимому, съ трудомъ держалась на ногахъ. Пощупавъ ухо коня, Гальярдо вскочилъ на него. Иногда лошадямъ обрѣзываютъ вывѣсившіяся кишки, затыкаютъ рану паклей, а потомъ зашиваютъ ее. Но лошадь Гальярдо, бѣдное животное съ однимъ ухомъ, была избавлена отъ этой операціи. Медленнымъ галопомъ поскакала она къ своему врагу, неподвижно ожидавшему ее посреди цирка. Во всякомъ другомъ случаѣ, поступокъ Гальярдо былъ бы подвигомъ рѣдкой неустрашимости; но съ такимъ опаснымъ соперникомъ это было просто безуміе.
Пикадоръ не долженъ отдаляться отъ барьера болѣе, какъ на шесть или восемь шаговъ; иначе, будучи опрокинутъ, онъ, безъ всякаго средства къ защитѣ, находится во власти быка; пика, какъ я уже сказалъ, не есть оборонительное оружіе, а набедренникъ препятствуетъ пикадору бѣжать.
Гальярдо понадѣялся на силу своей руки, но не разсчиталъ, сколько минутъ коню его оставалось жить. Несчастное животное издыхало; ноги его запутывались въ висѣвшихъ кишкахъ и, дойдя до быка, спокойно ожидавшаго его, оно внезапно повалилось. Безоружный пикадоръ упалъ между конемъ и врагомъ своимъ. Быкъ бросился на него… Гальярдо плотно прилегъ къ землѣ, быкъ промахнулся, и рога его вонзились въ сѣдло умерщвленнаго коня. Быкъ вдругъ остановился, перевернулся и опять бросился на Гальярдо, который погибъ бы неминуемо, еслибъ къ нему не подоспѣлъ на помощь матадоръ.
То былъ Редондо, прозванный Чикланеромъ.
Между простертымъ пикадоромъ и свирѣпымъ животнымъ, то-есть межлу жизнію и смертію послѣдняго, оставалась одна секунда разстоянія, когда Чикланеро схватилъ быка за хвостъ Чудовище съ бѣшенствомъ оглянулось. Невозможно описать скачковъ его; Чикланеро то взлеталъ на воздухъ, то кружился вмѣстѣ съ быкомъ, но не выпускалъ хвоста его. Между-тѣмъ, Гальярдо, прихрамывая, добрался до барьера.
Увидѣвъ это, Чикланеро опустилъ хвостъ и быкъ отмстилъ за себя, распоровъ брюхо двумъ запаснымъ лошадямъ пикадоровъ. Пять труповъ лежало уже на аренѣ; это показалось достаточно зрителямъ, и со всѣхъ сторонъ раздались восклицанія:
— Бандерильи бандерильи!!
По знаку президента, согласившагося на это требованіе, самые проворные изъ чулосовъ вооружились каждый двумя стрѣлами, украшенными бумажными цвѣтными лентами. Быку наскучило убивать лошадей и опрокидывать всадниковъ, остававшихся, однакожь, невредимыми, и онъ съ остервеіѣпіемъ пустился преслѣдовать бандерильеровъ, уклонявшихся отъ него съ граціозною ловкостью. Нѣкоторые изъ нихъ бѣжали на встрѣчу быку… погибель ихъ казалась неизбѣжною, какъ вдругъ однимъ скачкомъ они перепрыивали черезъ животное.
Чикланеро сдѣлалъ еще болѣе. Будучи преслѣдуемъ съ страшною быстротою и не видя средствъ спастись, онъ вдругъ обернулся и пристально взглянулъ на быка, который остановился какъ-бы прикованный къ мѣсту… Потомъ Чикланеро спокойно снялъ шапочку и преважно поклонился быку при громѣ неистовыхъ рукоплесканій.
Ставить бандерильи не легко. Надобно поджидать быка, и когда онъ наклонитъ голову, чтобъ боднуть, должно отскочить въ сторону и воткнуть въ загылокъ хорошенькую стрѣлку, остріе которой едва протыкаетъ шкуру, но, покачиваясь при движеніяхъ животнаго, страшнымъ образомъ раздражаетъ его. Когда удастся воткнуть около трехъ паръ бандерильей въ шкуру быка, ярость его доходитъ до крайности, и тогда со всѣхъ сторонъ раздаются крики:
— Убить его! убить!
Президентъ машетъ платкомъ, и раздается фанфара.
Чикланеро (урожденецъ Чикланы), спасшій такимъ неожиданнымъ образомъ жизнь Гальярдо, подошелъ къ ложѣ президента. Чикланеро, племянникъ и лучшій ученикъ Монтеса, стройный, красивый молодой человѣкъ, лѣтъ двадцати-пяти. На немъ былъ красивый зеленый атласный костюмъ, весь обшитый серебромъ, розовые шелковые чулки, кружевной воротничокъ и такія же манжетки. Въ одной рукѣ у него была обнаженная шпага, а въ другой маленькое багровое покрывало (la muleta). Подошедъ къ ложѣ президента, матадоръ, именемъ свободы, короля, королевы или конституціи, проситъ позволенія убить быка. Получивъ позволеніе, онъ взбрасываетъ въ воздухъ свою шапочку (montera) и вмѣшивается въ толпу бандерильеровъ, продолжающихъ бѣсить животное. Увидѣвъ покрывало багроваго, ненавистнаго ему цвѣта, быкъ обыкновенно бросается на матадора. Тогда чулосы удаляются и начинается поединокъ.
Для зрителя-новичка это самая ужасная минута. Въ тотъ день, о которомъ я разсказываю, страшились даже самые закоренѣлые зрители по причинамъ, которыя я сейчасъ изъясню.
Тавромахія основана на глупости быка и, преимущественно, на расположеніи его органовъ зрѣнія. Такъ-какъ у быка глаза находятся въ бокахъ, по обѣимъ сторонамъ головы, то онъ хорошо видитъ предметы, находящіеся направо и налѣво, и даже впереди, если только предметъ находится въ такомъ разстояніи, что лучи зрѣнія могутъ сойдтись и соединиться на немъ; но быкъ не можетъ ясно разсмотрѣть предметъ, находящійся прямо передъ нимъ на близкомъ разстояніи. Выходя на встрѣчу быку и подставляя ему въ трехъ шагахъ красное покрывало, эспада легко можетъ обмануть быка, заставляя его бросаться на покрывало, а самъ отскакивая въ сторону. Въ правой рукѣ у эспада шпага, а въ лѣвой мулета или покрывало. Ловкимъ скачкбмъ становится онъ прямо противъ быка, и идетъ впередъ, подставляя мулету. Раздувъ ноздри, быкъ бросается на него и, ударивъ рогами въ покрывало, пробѣгаетъ мимо человѣка, подъ рукою его, такъ близко, что часто рогами выхватываетъ у него изъ кармана платокъ. Послѣдняя штука очень нравится публикѣ. Взбѣшенный своей неудачей быкъ возвращается, и матадоръ уклоняется такимъ же образомъ. Въ третій разъ, бывающій обыкновенно послѣднимъ, быкъ, болѣе хладнокровный, слѣдовательно, болѣе опасный, останавливается опустивъ голову и, изъ-подлобья смотря на своего противника, какъ-будто обдумываетъ нападеніе. Тогда и матадоръ смѣло становится передъ быкомъ, выставивъ одну ногу впередъ и опустивъ шпагу. Съ нѣмою яростію смотрятъ противники другъ на друга… Эта минута заставляетъ сердце сильно биться и занимаетъ духъ у зрителя.
Вдругъ быкъ бросается, человѣкъ отскакиваетъ… по лезвею шпаги пробѣгаетъ молнія свѣта, и оно исчезаетъ по самый эфесъ въ затылкѣ животнаго, падающаго на колѣни или поднимающагося на дыбы съ страшнымъ ревомъ.
Такимъ образомъ поступаетъ эспада съ быкомъ прямымъ (ciaro) и мужественнымъ; но не всѣ быки таковы, и искусство матадора состоитъ въ томъ, чтобъ сейчасъ разгадать своего противника. Съ животнымъ лукавымъ, соединяющимъ въ себѣ хитрость съ силою, не бросающимся на непріятеля, но отступающимъ и выжидающимъ удобный случай и, въ особенности, съ животнымъ трусливымъ, бѣгущимъ отъ меча, гораздо-болѣе опасности.
Быкъ, находившійся передъ нашими глазами, былъ одинъ изъ страшнѣйшихъ быковъ ганадеріи (завода) дона-Пинто-Лопеза. Лишь-только Чиклаперо показалъ ему красное покрывало, какъ быкъ устремился на него-самого. Проворный матадоръ успѣлъ отскочить въ сторону, но боязливый ропотъ пробѣжалъ по толпѣ. Быкъ опять остановился, а Чикланеро наблюдалъ за нимъ съ видомъ человѣка, понимающаго опасность.
Второй разъ подставилъ онъ ему мулету; къ довершенію несчастія, въ эту самую минуту поднялся легкій вѣтерокъ, поднявшій покрывало и до крайности увеличившій опасность положенія матадора. Быкъ, упершись передними ногами въ землю и покачивая окровавленными рогами, ожидалъ своего противника. Ожидающія животныя, обыкновенно, самыя опасныя, потомучто матадоръ не можетъ ждать, чтобъ они наткнулись на его шпагу, а самъ долженъ нападать на нихъ. А какимъ образомъ направить ударъ, когда быкъ мотаетъ головой и однимъ движеніемъ можетъ распороть рогами руку матадора?..
Наступила грозная тишина. Зрители были неподвижны. Чтобъ скорѣе кончить, Чикланеро сталъ подходить со шпагой въ рукѣ къ чудовищу, продолжавшему мотать головой и не трогавшемуся съ мѣста.
— Берегись! берегись! кричали зрители со ступеней.
— Быкъ убьетъ Чикланеро! говорили въ ложахъ.
И вдругъ вся толпа, въ одинъ голосъ, запѣла молитву по усопшихъ…
Эта минута была невыразимо-ужасна.
Матадоръ, блѣдный какъ смерть, неподвижный какъ статуя, около минуты смотрѣлъ на быка, какъ-бы выбирая мѣсто, гдѣ поразить его… и вдругъ бросился впередъ!.. Но ожидаемое случилось: шпага проскользнула по шкурѣ животнаго, рука матадора была ранена, и онъ самъ, обезоруженный, попался между рогами быка, съ яростію поднявшаго голову.
Чикланеро взлетѣлъ на воздухъ, нѣсколько разъ перевернулся въ немъ какъ мячикъ и безъ чувствъ упалъ на спину.
— Умеръ! умеръ! закричали въ одинъ голосъ двѣнадцать тысячъ зрителей, поднявшись съ своихъ мѣстъ.
Чулосы набѣжали и отстранили быка.
Чикланеро былъ еще живъ: онъ всталъ при шумныхъ рукоплесканіяхъ толпы. Первою заботою его было осмотрѣть свою рану; но счастію, онъ былъ только оконтуженъ. Въ одно мгновеніе поднялъ онъ свою шпагу, осмотрѣлъ, цѣло ли остріе ея, и побѣжалъ къ быку. Бой продолжался недолго. Матадоръ былъ блѣденъ отъ гнѣва и взбѣшенъ болѣе животнаго. Съ невыразимою дерзостью сталъ онъ передъ быкомъ… Мнѣ показалось въ эту минуту, что честь всего рода человѣческаго зависѣла отъ торжества Чикланеро, и сердце мое сильно билось отъ восторга при видѣ этого молодого, красиваго, храбраго и граціознаго человѣка!.. Какъ-бы узнавъ своего врага, быкъ страшно заревѣлъ и бросился на него съ яростію. Матадоръ, выставивъ ногу впередъ, не тронулся; напоръ животнаго не заставилъ его даже покачнуться. Кровь хлынула изъ ноздрей быка; онъ упалъ на переднія колѣни, а въ затылкѣ его торчалъ только небольшой, окровавленный эфесъ шпаги. Самымъ ловкимъ ударомъ считается тотъ, отъ котораго не проливается ни одна капля крови; но при настоящихъ обстоятельствахъ, и ударъ Чикланеро былъ признанъ чудеснымъ.
Ничто не можетъ дать понятія о громѣ рукоплесканій, раздавшихся со всѣхъ сторонъ. Они сопровождались бѣшеными криками, неистовымъ топаньемъ; платки взлетѣли на воздухъ; шляпы, сигары, сигарочницы посыпались на арену, которую Чикланеро обходилъ, граціозно улыбаясь и кланяясь публикѣ. Онъ бросилъ назадъ шляпы зрителей, поднялъ сигары, перескочилъ черезъ барьеръ и, какъ ни въ чемъ не бывалъ, принялся курить съ пріятелями въ проходѣ. А между-тѣмъ, нѣсколько минутъ спустя, онъ опять долженъ былъ выступать на арену, и второй бой былъ гораздо-страшнѣе перваго.
Между-тѣмъ, быкъ всталъ и, спотыкаясь, ступилъ нѣсколько шаговъ, какъ-будто отьискивая мѣсто, гдѣ бы умереть. По странному инстинкту, пробуждающемуся почти во всѣхъ быкахъ смертельно-раненныхъ, онъ добрался до одной изъ убитыхъ лошадей, обошелъ вокругъ трупа, повалился на него и издохъ на своей жертвѣ. Въ то же самое время, четыре мула, странно убранные побрякушками, флагами и попонами, въ галопъ выбѣжали на середину арены и въ нѣсколько секундъ утащили быка и пятерыхъ лошадей, трупы которыхъ были привязаны къ нимъ ремнями; за ними шелъ человѣкъ и отрубями засыпалъ лужи крови. Циркъ былъ въ одно мгновеніе вычищенъ, и, минуту спустя, въ немъ появился новый быкъ.
Замѣчательно, что быки одной породы и одного завода имѣютъ почти всѣ одинъ нравъ. Восемь животныхъ, поставленныхъ дономъ Пинто-Лопезомъ для боя, были одинаково-страшны, и опасность была тѣмъ значительнѣе, что Чикланеро долженъ былъ убить только четырехъ, прочіе же четыре были предоставлены второстепеннымъ бойцамъ (sobresalientes). Должность подставныхъ актёровъ вездѣ и всегда довольно-непріятна; но если неопытный актёръ, кромѣ свистковъ публики, подвергается еще смертельной опасности, то страхъ сообщается и зрителямъ. Этотъ страхъ, но моему мнѣнію, не лишенъ, однакожь, прелести; неопытность матадора-новичка удвоиваетъ волненіе, то-есть, интересъ зрѣлища. Передъ хладнокровіемъ Монтеза или увѣренностью Чикланеро исчезаетъ всякій страхъ, всякое опасеніе; всѣ напередъ знаютъ, чѣмъ кончится бой; между-тѣмъ, какъ нетвердость, нерѣшительность подставнаго бойца внушаютъ невыразимую боязнь — слѣдствіе неизвѣстности.
Первымъ подвигомъ второго быка было опрокинуть пикадора такъ сильно, что его вынесли съ переломленными ребрами; другой пикадоръ заступилъ его мѣсто. Этотъ подставной боецъ, не очень-храбрый и ловкій, не хотѣлъ удаляться отъ барьера и, не смотря на шиканье, насмѣшки и апельсины, которыми кидали въ него зрители, не рѣшался ступить впередъ три положенные шага. По закону, альгвазилъ подошелъ къ нему, наложилъ на него штрафъ и велѣлъ выѣзжать впередъ. Несчастный робко подвинулъ лошадь на встрѣчу быку. Едва онъ тронулся съ мѣста, какъ животное напало на него. Вмѣсто того, чтобъ кольнуть его въ плечо, пикадоръ вонзилъ ему копье въ животъ. Въ то же мгновеніе со всѣхъ сторонъ поднялись зрители и стали кричать:
— А la carcel! а la сагсеі! (Въ тюрьму! въ тюрьму!)
Шумъ еще болѣе увеличился, когда быкъ, вмѣсто того, чтобъ боднуть лошадь, подхватилъ рогами ногу всадника и сбросилъ его съ сѣдла.
— Bravo, toro! bravo!.. Браво, быкъ! браво! Въ тюрьму пикадора! кричала толпа.
Быкъ распоролъ бѣдняку ляжку, и только больница спасла его отъ тюрьмы. Испанская публика безжалостна къ бойцамъ, преступающивіь законы тавромахіи. Она защищаетъ права быка и сожалѣетъ о немъ, когда его поражаютъ не по правиламъ.
Быкъ опрокинулъ пять или шесть лошадей и былъ раздраженъ бандерильями. Всѣ знатоки рѣшили, что онъ такъ же хитеръ, какъ его предшественникъ, когда по знаку, данному фанфарой, собресаліэнте матадора выступилъ впередъ Хоть я былъ новичокъ въ этомъ дѣлѣ, но по первымъ движеніямъ подставнаго матадора угадалъ, что онъ не быль мастеръ своего дѣла; невыразимая боязнь овладѣла мною, когда я замѣтилъ, что онъ нѣсколько разъ отиралъ рукою крупныя капли пота, выступавшаго на лбу его.
Чикланеро стоялъ возлѣ него и ободрялъ его. Совѣты его были тщетны. Страшный, но естественный, понятный инстинктъ увлекалъ къ барьеру неопытнаго матадора; барьеръ казался ему убѣжищемъ, между-тѣмъ, какъ онъ только увеличивалъ опасность, преграждая дорогу къ бѣгству. При первомъ нападеніи, быкъ чуть не сшибъ съ ногъ своего неискуснаго противника; при второмъ, онъ опрокинулъ его, вернулся и однимъ рогомъ проткнулъ ляжку несчастному и какъ-бы пригвоздилъ ногу его къ барьеру…
Это было ужасное зрѣлище, и я какъ теперь вижу блѣдное лицо несчастнаго, прижатаго рогами быка къ стѣнѣ, выкрашенной красной краской… Не медля ни минуты, Чикланеро бросился на быка, схватилъ его за лѣвый рогъ, заставилъ опустить жертву и на себя обратилъ его ярость; потомъ съ живостью поднялъ мулету и шпагу и, двѣ секунды спустя, собресаліэнте былъ отомщенъ. Несчастнаго унесли. Ни одна капля крови не вытекла изъ его раны. Рога быка, говорятъ, такъ горячи, что прижигаютъ рану, отъ чего она и бываетъ такъ опасна.
Кровь застыла въ жилахъ моихъ, когда уносили несчастнаго, и я внутренно спрашивалъ себя, не грѣшно ли, не безчеловѣчно ли поощрять своимъ присутствіемъ и вниманіемъ подобныя зрѣлища… Къ величайшему моему удивленію, никто изъ сосѣдей не раздѣлялъ моего ужаса. Сколько опасность Чикланеро взволновала толпу, столько же толпа, была равнодушна къ несчастію подставнаго матадора.
— Зачѣмъ онъ берется не за свое дѣло? говорили около меня: — по дѣломъ ему! Пусть онъ сдѣлался бы портнымъ или сапожникомъ, если не имѣетъ ни мужества, ни ловкости!…
Въ двухъ шагахъ отъ меня сидѣла молодая женщина, съ черными, огненными глазами, блѣдная, какъ прелестный осенній вечеръ, смотрѣвшая болѣе на зрителей, чѣмъ на зрѣлище.
— Que tontito! (какой дурачокъ!)сказала она, закрывъ платкомъ ротикъ, чтобъ скрыть хорошенькій зѣвокъ.
Чикланеро съ такимъ искусствомъ убилъ четырехъ слѣдующихъ быковъ, что зрители провозгласили его вторымъ тореро Испаніи. Съ-тѣхъ-поръ, слава его постепенно возрастала, и я знаю многихъ любителей, предпочитающихъ его даже великому Монтесу. Въ нѣкоторомъ отношеніи, это справедливо, потому-что хоть Чикланеро не имѣетъ опытности Монтеса, но онъ гораздо-моложе, сильнѣе и граціознѣе его. Рѣдкій ударъ ему не удается; шпага его вонзается въ шею быка съ шипѣніемъ, подобно раскаленному желѣзу, опускаемому въ воду, между-тѣмъ, какъ рука Монтеса уже слабѣетъ. Сверхъ-того, послѣдній съ нѣкотораго времени пристрастился къ вину, а это — гибель для матадора. Хорошій эспада долженъ пить одну воду и упражняться каждый день, для сохраненія гибкости членовъ. Однакожь, надобно сказать, что Чикланеро обвиняютъ въ другой слабости. Всѣ говорятъ о его любовныхъ похожденіяхъ, и по этому случаю разсказываютъ, что недавно онъ выбросилъ изъ окна одного поэта, своего соперника. Впрочемъ, тореросы всегда были въ модѣ въ Испаніи, и въ прошломъ столѣтіи ими не гнушались даже знатнѣйшія придворныя дамы.
Тореросы образовываютъ особый классъ, чрезвычайно-гордящійся общимъ уваженіемъ, заслуженнымъ мужествомъ; съ ними пріятельски обходятся молодые люди знатнѣйшихъ фамилій, берущіе у нихъ уроки тавромахіи. На Пиренейскомъ-Полуостровѣ это искусство замѣняетъ нѣкоторымъ образомъ гимнастику; но за уроки платятъ сигарами и обѣдами. Красавецъ, герцогъ д’Осуда, преждевременная смерть котораго возбудила общее сожалѣніе, былъ искусный матадоръ.
Тореросы заработываютъ и тратятъ много денегъ. Монтесъ, человѣкъ бережливый, накопилъ-себѣ состояніе, доставляющее ему болѣе тридцати тысячь ливровъ ежегоднаго дохода. Въ Прадо тореросы прогуливаются на красивыхъ лошадяхъ. Въ оперѣ у нихъ абонированныя мѣста, и тамъ ихъ можно узнать по андалузскому костюму, преимущественно же, по маленькой косичкѣ, которую они непремѣнно должны отращивать для прикрѣпленія сѣтки или кошелька въ дни боевъ. Они безъ церемоніи разговариваютъ съ блистательною молодёжью первыхъ рядовъ. Наконецъ, чтобъ дать еще лучшее понятіе объ уваженіи, которымъ они пользуются, должно прибавить, что когда, нѣсколько лѣтъ назадъ, Монтесъ былъ раненъ въ аранхуэзкомъ циркѣ, король каждый день посылалъ одного изъ своихъ каммергеровъ узнавать о его здоровьѣ. Слѣдовательно, не должно удивляться тому, что за брильянтовую булавку, подаренную герцогомъ немурскимъ Монтесу, послѣдній послалъ ему въ подарокъ великолѣпный матадорскій костюмъ.
Бой, описанный мною, былъ первый, который мнѣ случилось видѣть. Онъ до крайности взволновалъ меня и, признаться ли? мнѣ хотѣлось видѣть подобное же зрѣлище завтра, послѣ завтра, каждый день!.. А между-тѣмъ, въ характерѣ моемъ нѣтъ ничего кровожаднаго: мнѣ противно смотрѣть, когда собаки дерутся, мнѣ жаль, когда рѣжутъ цыпленка; но здѣсь опасность воспламеняетъ, увлекаетъ воображеніе. Я вполнѣ понялъ страсть Испанцевъ къ подобному зрѣлищу.
Пятигодовалый быкъ стоитъ отъ 800 до 1,000 франковъ. Я знаю одного испанскаго гранда, получающаго съ своего завода ежегодный доходъ въ 400,000 реаловъ (около 30,000 рублей серебромъ). Если быкъ необыкновенной силы и рѣдкаго мужества окажетъ чудеса неустрашимости въ циркѣ, то весь народъ требуетъ ему помилованія; президентъ иногда даруетъ милость, и тогда быкъ спокойно возвращается на родныя пастбища, гдѣ, живя въ изобиліи, заботится только объ улучшеніи и размноженіи бычьей породы полуострова, безспорно, лучшей въ цѣлой Европѣ. Въ прошломъ году, такимъ-образомъ вышелъ тріумфально изъ Севильи помилованный быкъ. Мнѣ разсказывали еще, что недавно, въ Мадридѣ, публика требовала помилованія быка за то только, что, перескочивъ за барьеръ, онъ ранилъ въ проходѣ городоваго сержанта.
— Viva el loro! viva el loro! закричалъ народъ.
Президентъ очень обидѣлся и разсердился.
Тогда вся публика запѣла хоромъ съ одной стороны амфитеатра вопросъ:
— Quien es el présidente? (Кто президентъ)?
А съ другой отвѣчали также хоромъ:
— Un’perro (собака), или un’burro (оселъ)!
Испанская публика, награждающая храбрыхъ быковъ, требуетъ наказанія трусливымъ. животное, недерзающее броситься на копье пикадора, признается недостойнымъ меча матадора. На него выпускаютъ собакъ, которыя цѣпляются ему за уши, между-тѣмъ, какъ одинъ изъ низшихъ тореросовъ бьетъ его сзади. Иногда ему подкашиваютъ ноги въ колѣняхъ.
Тогда зрѣлище становится отвратительнымъ. Когда быкъ слишкомъ-хладнокровенъ, тогда къ бандерильямъ прикрѣпляютъ хлопушки, заставляющія его дѣлать страшные скачки.
Странно, что зрѣлище, въ которомъ, большею частію, повторяются одни и тѣ же случаи, никогда не бываетъ однообразнымъ. Напротивъ, каждый разъ восторгъ усиливается. Драма эта полна интереса, потому-что она всегда дѣйствительна.
Однажды, когда Монтесъ имѣлъ дѣло съ опаснымъ быкомъ, одинъ извѣстный въ Гренадѣ комическій актёръ закричалъ ему:
— Монтесъ, ты блѣднѣешь!
— Правда, отвѣчалъ тореро, — только не такъ, какъ ты! Ты показываешь публикѣ обманъ, а я дѣйствительность!…
Сказавъ, что въ корридахъ повторяются одни и тѣ же случаи, я ошибся; вотъ случай, разсказанный мнѣ очевидцами.
Нѣсколько лѣтъ тому, жители Севильи съ изумленіемъ прочитали на аффишкѣ слѣдующую приписку:
«Послѣ боя третьяго быка съ пикадорами и бандерильерами, на арену выйдетъ молодой пастухъ, ухаживавшій прежде за быкомъ. Онъ подойдетъ къ нему, приласкаетъ его, вынетъ всѣ воткнутыя въ шкуру его бандерильи и потомъ ляжетъ между его рогами.»
Такое объявленіе привлекло на бой несметное число зрителей. Явился третій быкъ: это было славное животное грознаго вида: въ четыре скачка четыре лошади были имъ убиты. Послѣ стычки съ бандерильерами, въ противность обычаю, всѣ пидкадоры исчезали и быкъ съ ревомъ продолжалъ бѣгать по аренѣ, стараясь освободиться отъ стрѣлъ. Вдругъ послышался продолжительный свистъ. Быкъ остановился. Вторичный свистъ заставилъ его подбѣжать къ барьеру. Въ то же время, молодой человѣкъ въ крестьянскомъ костюмѣ соскочилъ въ арену и сталъ звагь быка по имени. "Москито! Москито! "
Узнавъ своего хозяина, быкъ немедленно присмирѣлъ и сталъ ласкаться къ нему. Пастухъ далъ ему полизать руку, а другою сталъ чесать ему за ухомъ, что, по видимому, очень нравилось бѣдному животному; послѣ того началъ осторожно вынимать стрѣлы, заставилъ быка стать на колѣни и легъ между его рогами. Признательный быкъ не шевелился и какъ-бы съ удовольствіемъ прислушивался къ пѣсенкѣ, которую напѣвалъ пастухъ. Тогда восторгъ публики, дотолѣ молчаливой, разразился громкими рукоплесканіями; раздались неистовые крики.
Услышавъ этотъ шумъ, сопровождавшій всѣ страданія его, быкъ вдругъ пробудился, поспѣшно вскочилъ и страшно заревѣлъ. Пастухъ обратился въ бѣгство, но было уже поздно. Бѣшеное животное, какъ-бы въ отмщеніе за измѣну, подхватило его на рога, взбросило къ верху, опять поймало на рога, проткнуло его насквозь и съ невыразимою яростью стало топтать ногами и разорвало бѣднаго пастуха въ клочки, не смотря на всѣ усилія чулосовъ… Этимъ кончилось зрѣлище, и публика разошлась молча и печально…
Въ заключеніе, я долженъ сказать, что, но странному контрасту, эти кровавыя зрѣлища имѣютъ благотворительную цѣль. Они составляютъ доходъ больницъ, которыя уступаютъ ихъ на годъ спекуляторамъ за 60,000 франковъ. Ежегодно бываютъ двадцать-восемь корридъ[2]; сборъ съ каждой простирается до 16,000 франковъ. Но расходы чрезвычайно-велики; надобно каждый разъ купить отъ шести до восьми быковъ, отъ пятнадцати до двадцати лошадей; дорого стоитъ со держаніе цирка; конюхи, скотники, плотники, сѣдельники и пр.; за барьеромъ всегда ждетъ хирургъ, а въ часовнѣ священникъ. Сверхъ-того, надобно платить и дѣйствующимъ лицамъ въ страшной драмѣ: Монтесъ получаетъ за каждый бой 1,500 франковъ; Чикланеро 1000; каждый пикадоръ унцію (около 80 франковъ); каждый бандерильеръ пол-унціи, а чулосъ четверть унціи.
Кому надоѣли наши водянистыя или напыщенныя трагедіи, драмы и актёры на ходуляхъ, совѣтуемъ тому ѣхать въ Мадридъ: бои быковъ бываютъ по понедѣльникамъ.