Детвора (Аверченко)/ДО

Дѣтвора
авторъ Аркадий Тимофеевич Аверченко

Изъ сборника «О маленькихъ — для большихъ. Разсказы о дѣтяхъ». Опубл.: 1916. Источникъ: Аркадій Аверченко. О маленькихъ — для большихъ. Разсказы о дѣтяхъ. — Изданіе журнала НОВЫЙ САТИРИКОНЪ, Петроградъ, Невскій 88, 1916. — az.lib.ru

Существуетъ такая рубрика шутокъ и остротъ, которая занимаетъ очень видное мѣсто на страницахъ юмористическихъ журналовъ, — рубрика, безъ которой не обходится ни одинъ самый маленькій юмористическій отдѣлъ въ газетѣ.

Рубрика эта — «наши дѣти».

Соль остротъ «наши дѣти» всегда въ томъ, что вотъ, дескать, какія ужасныя пошли нынче дѣти, какъ міръ измѣнился и какъ ребята постепенно дѣлаются совершенно невыносимыми, ставя своихъ родителей и знакомыхъ въ ужасное положеніе.

Обыкновенно, остроты «наши дѣти» фабрикуются по одному и тому же методу:

— Бабушка, ты видѣла Лысую гору?

— Нѣтъ, милый.

— А какъ же папа говорилъ вчера, ты сущая вѣдьма?

Или:

— Володя, поцѣлуй маму, — говоритъ папа. — Поблагодари ее за обѣдъ.

— А почему, — говоритъ Володя, — вчера дядя Гриша цѣловалъ въ будуарѣ маму передъ обѣдомъ?

Или совсѣмъ просто:

— Дядя, ты лысый дуракъ?

— Что ты, Лизочка!

— Ну, да, мама. Ты сама же вчера сказала папѣ, что дядя — лысый дуракъ.

Бываютъ сюжеты настолько затасканные, что они уже перестаютъ быть затасканными, перестаютъ быть «дурнымъ тономъ литературы». Таковъ сюжетъ «наши дѣти».

Поэтому, я и хочу разсказать сейчасъ исторію о «нашихъ дѣтяхъ».

Отъ праздничныхъ расходовъ, отъ покупокъ разныхъ гусей, сапогъ, сардинъ, новаго самовара, икры и браслетки для жены — у чиновника Плѣшихина осталось немного денегъ.

Онъ остановился у витрины игрушечнаго магазина и, разглядывая игрушки, подумалъ:

«Куплю-ка я что-нибудь особенное своему Ванькѣ. Этакое что-нибудь съ заводомъ и пружиной!»

Зашелъ въ магазинъ.

— Дайте что-нибудь этакое для мальчишки восьми-девяти лѣтъ?

Когда ему показали нѣсколько игрушекъ, онъ пришелъ въ восторгъ отъ искусно сдѣланнаго жокея на собакѣ: собака перебирала ногами, а жокей качался взадъ и впередъ и натягивалъ возжи, какъ живой. Долго смотрѣлъ на него Плѣшихинъ, смѣялся, удивлялся и просилъ завести снова и снова.

Возвращаясь, ногъ подъ собой не чувствовалъ отъ радости, что напалъ на такую прекрасную вещь.

Дома, раздѣвшись и проходя мимо дѣтской, услышалъ голоса. Пріостановился…

— О чемъ тамъ они совѣщаются? Мечтаютъ, навѣрное, ангелочки, о сюрпризахъ, гадаютъ, какіе кому достанутся подарки… Обуреваемы любопытствомъ — будетъ ли елка… О, золотое дѣтство!

Разговаривали трое: Ванька, Вова и Лидочка.

— Я все-таки, — говорилъ Ванька, — стою за то, чтобы ихъ не огорчать. Елку хотятъ устроить? Пусть! Картонажами ее увѣшать хотятъ — пусть забавляются. Но я думаю, что съ нашей стороны требуется все-таки самая простая деликатность: мы должны сдѣлать видъ, что намъ это нравится, что намъ весело, что мы въ восторгѣ. Ну… можно даже попрыгать вокругъ елки и съѣсть пару леденцовъ.

— А по-моему, просто, — сказалъ прямолинейный Вова, — нужно выразить настоящее отношеніе къ этой пошлѣйшей елкѣ и ко всему тому, что отдаетъ сюсюканьемъ и благоглупостями нашихъ родителей. Къ чему это? Разъ это тоска…

— Милый мой! Ты забываешь о традиціи. Тебѣ-то легко сказать, а отецъ, можетъ быть, изъ-за этого цѣлую ночь спать не будетъ, онъ съ дѣтства привыкъ къ этому, безъ этого ему Рождество не въ Рождество. Зачѣмъ же безъ толку огорчать старика…

— И смѣшно, и противно, — усмѣхнулся Вова, — какъ это они нынче устраивали елку: заперлись въ гостиной, клеютъ какіе-то картонажи, фонарики. Зачѣмъ? Что такое! Когда я, нарочно, спросилъ, что тамъ дѣлается, тетя Нина отвѣтила: «Тамъ мамѣ шьютъ новое платье!…» Секретъ полишинеля!… Всѣ засмѣялись.

— Братцы! — умоляюще сказалъ добросердечный Ванька. — Во всякомъ случаѣ, ради Бога, не показывайте вида. Вы смотрите-ка, какъ я себя буду вести — безъ неумѣренныхъ восторговъ, безъ переигрыванія, но просто сдѣлаю видъ, что я умиленъ, что у меня блестятъ глазки и сердце бьется отъ восторга. Сдѣлайте это и вы: порадуемъ стариковъ.

Плѣшихинъ открылъ дверь и вошелъ въ дѣтскую сдѣлавъ видъ, что онъ ничего не слышалъ.

— Здравствуйте, дѣтки! Ваня, погляди-ка, какой я тебѣ подарочекъ принесъ! Съ ума сойти можно!

Онъ развернулъ бумагу и пустилъ въ ходъ жокея верхомъ на собакѣ.

— Очень мило! — сказалъ Ваня, захлопавъ въ ладоши. — Какъ живой! Спасибо, папочка.

— Тебѣ это нравится?

— Конечно! Почему же бы этой игрушкѣ мнѣ не нравиться? Сработана на диво, въ замыслѣ и механикѣ много остроумія, выдумки. Очень, очень мило.

— Ваничка!!..

— Что такое?

— Милый мой! Ну, я тебя люблю — ну, будь же и ты со мной откровененъ… Скажи мнѣ, какъ ты находишь эту игрушку и почему у тебя такой странный тонъ?

Ванька смущенно опустилъ голову.

— Видишь ли, папа…. Если ты позволишь мнѣ быть откровеннымъ, я долженъ сказать тебѣ: ты совершенно не знаешь психологіи ребенка, его вкусовъ и влеченій (о, конечно, я не о себѣ говорю и не о Вовѣ — о присутствующихъ не говорятъ). По моему, ребенку нужна игрушка примитивная, какой нибудь обрубокъ или тряпочная кукла, безъ носа и безъ глазъ, потому что ребенокъ большой фантазеръ и любитъ имѣть работу для своей фантазіи, надѣляя куклу всѣми качествами, которыя ему придутъ въ голову; а тамъ, гдѣ за него все уже представлено мастеромъ, договорено механикомъ — тамъ уму его и фантазіи работать не надъ чѣмъ. Взрослые все время упускаютъ это изъ вида и, даря дѣтямъ игрушки, восхищаются ими больше сами, потому что фантазія ихъ суше, изощреннѣе и можетъ питаться только чѣмъ-то, доходящимъ до полной иллюзіи природы, мастерской поддѣлки подъ эту природу.

Понуривъ голову, молча, слушалъ сына чиновникъ Плѣшихинъ.

— Такъ… Та-акъ! И елка, значитъ, какъ ты говорилъ давеча, тоже традиція, которая нужнѣе взрослымъ, чѣмъ ребятамъ?

— Ахъ, ты слышалъ?… Ну, что же дѣлать!… Во всякомъ случаѣ, мы настолько деликатны, что ни за что не дали бы вамъ почувствовать той пошлой фальши и того вашего смѣшного положенія, которыя для посторонняго ума такъ замѣтны…

Чиновникъ Плѣшихинъ прошелся по комнатѣ раза три, задумавшись. Потомъ круто повернулся къ сыну и сказалъ:

— Раздѣвайся! Сейчасъ сѣчь тебя буду.

На губахъ Ваньки промелькнула страдальческая гримаса.

— Пожалуйста… На твоей сторонѣ сила — я знаю! И я понимаю, что то, что ты хочешь сдѣлать — нужнѣе и важнѣе не для меня, а, главнымъ образомъ, для тебя. Не буду, конечно, говорить о дикости, о некультурности и скудости такого аргумента при спорѣ, какъ сѣченіе, драка… Это общее мѣсто. И если хочешь — я даже тебя понимаю и оправдываю… Ты усталъ, заработался, измотался, истратился, у тебя настроеніе подавленное, сердитое, скверное… Нужно на комъ-нибудь сорвать злость — на мнѣ, или на другомъ — все равно! Ну, что жъ, — разъ мнѣ выпало на долю стать объектомъ твоего дурного настроенія — я покоряюсь и, добавлю, даже не сержусь. «Понять, — сказалъ философъ, — значитъ, простить».

Старикъ Плѣшихинъ неожиданно вскочилъ со стула, махнулъ рукой, снялъ пиджакъ, жилетъ и легъ на коверъ.

— Что съ тобой, папа? Что ты дѣлаешь?

— Сѣки ты меня, что ужъ тамъ! — сказалъ чиновникъ Плѣшихинъ и тихо заплакалъ.

Во имя правды, во имя логики, во имя любви къ дѣтямъ авторъ принужденъ заявить, что все разсказанное — ни болѣе ни менѣе, какъ сонное видѣніе чиновника Плѣшихина…

Заснулъ чиновникъ — и пригрезилось.

И, однако, сердце сжимается, когда подумаешь, что дѣти нашихъ дѣтей, шагая въ уровень съ вѣкомъ, уже будутъ такими, должны быть такими — какъ умные дѣтишки отсталаго чиновника…

Пошли, Господь, всѣмъ намъ смерть за пять минутъ до этого.