М. В. Крестовская[править]
1896[править]
ДѢТИ.
(Разсказъ).[править]
Былъ теплый іюльскій вечеръ. На дачѣ у Олениныхъ собрались сосѣди «повинтить», и на открытой террасѣ, выходившей ступеньками въ садъ, съ одной стороны поставили маленькій зеленый столикъ съ двумя свѣчами для «винтеровъ», а на другой ея сторонѣ усѣлись за чайнымъ столомъ дамы. Но чай пришлось пить только двумъ старшихмъ дамамъ — самой Олениной и ея пріятельницѣ, Раисѣ Павловнѣ Савельевой, мужъ которой тоже винтилъ за маленькимъ столикомъ; молодежь же разсыпалась по берегу озера гулять.
Вечеръ былъ такъ тихъ и тепелъ, что пламя свѣчей, прикрытыхъ стеклянными колпачками, почти не колыхалось; только маленькія ночныя бабочки и мошки кружились вокругъ него и, обжигаясь, падали на бѣлую скатерть, безпомощно трепеща своими обожженными крылышками. Свѣтъ съ балкона упадалъ ровными, косыми полосами въ садъ и освѣщалъ темную, точно заснувшую, зелень кустовъ его причудливыми кружевными пятнами. Но тамъ дальше, за рѣшеткой сада, казалось, была полная темнота, лишь изрѣдка раздавались оттуда то тамъ, то тутъ звонкіе голоса молодежи, да порой легкимъ порывомъ вѣтерка доносились съ другого берега звуки отдаленной музыки.
Дамы за чайнымъ столомъ сидѣли съ работой въ рукахъ и разговаривали тѣми пониженными, оживленными голосами, которыми женщины говорятъ другъ съ другомъ объ особенно интересующихъ ихъ предметахъ. А предметъ былъ очень интересный. Рая, старшая дочь Раисы Павловны, выходила замужъ за молодого офицера генеральнаго штаба, и пріятельницы разговаривали о женихѣ, невѣстѣ, приданомъ и о тѣхъ различныхъ планахъ и соображеніяхъ по этому поводу, которые всегда даже вчужѣ слегка волнуютъ и интересуютъ женщинъ.
Раиса Павловна была очень довольна этою партіей: женихъ былъ человѣкъ умный, способный, и хотя не имѣлъ состоянія, но зато прекрасно шелъ по служебной дорогѣ и подавалъ блестящія надежды.
У Раисы Павловны вообще была маленькая страсть всѣхъ женить и выдавать замужъ, и потому она была очень рада, что дочери ея достигли, наконецъ, того прекраснаго возраста, въ которомъ она могла дать полную волю своимъ заботамъ о нихъ въ этомъ отношеніи. Но у Елены Николаевны дѣти были еще маленькія, — старшей изъ нихъ шелъ всего десятый годъ и ей некого было пока выдавать замужъ, но она вполнѣ сочувствовала своей пріятельницѣ. Правда, у нея была еще молоденькая сестра Зина, круглая сирота, которая съ дѣтства жила у нея; но Раиса Николаевна считала ее еще такой дѣвочкой, для которой даже смѣшно думать о подобныхъ вещахъ.
— C’est le premier pas qui coûte! — сказала съ улыбкой Раиса Павловна. — Главное починъ трудно сдѣлать, а теперь я живо и Вѣру выдамъ. А потомъ и Алешу женю! — прибавила она вдругъ, лукаво поглядывая на Раису Николаевну, но Раиса Николаевна только разсмѣялась на это. Алешѣ было всего еще 20 лѣтъ, онъ всего второй годъ какъ надѣлъ синій воротникъ, а Раисѣ Павловнѣ ужъ не терпится женить заодно и его.
— Ничего, смѣйтесь, смѣйтесь, — лукаво сказала Раиса Павловна, понимая чему смѣется ея пріятельница, но ничуть не смущаясь, — а я ему ужъ и невѣсту подъискала! Прелесть какая парочка будетъ! Я чѣмъ больше гляжу на нихъ, тѣмъ больше убѣждаюсь, что они положительно созданы другъ для друга.
— Кто же это? — съ подтрунивающимъ сомнѣніемъ спросила Елена Николаевна, никакъ не ожидая, на кого палъ выборъ ея пріятельницы.
— А ваша Зина! — подсказала Раиса Павловна съ торжествомъ, любуясь эффектомъ своихъ словъ.
— Господи! — воскликнула, смѣясь, Елена Николаевна, — да вѣдь это же дѣти!
— Ничего, — сказала Раиса Павловна, — они подростутъ! Я вѣдь и не говорю, чтобы ихъ сейчасъ женить; можно года два, три подождать, но зато вы только подумайте, какая это прелестная пара будетъ!
— Хороша пара, въ которой жена всего на какихъ-нибудь два-три года моложе мужа! — сказала уже серьезно Раиса Николаевна.
— Ну такъ что жъ такое! ровно ничего не значитъ, — воскликнула, не унывая, Раиса Павловна, — Вотъ еслибы Зинѣ было не шестнадцать, а двадцать шесть, а Алешѣ двадцать пять — ну тогда это дѣйствительно не подходило бы, потому что жена чрезъ какихъ-нибудь десять, двѣнадцать лѣтъ начнетъ стариться, а мужъ будетъ еще совсѣмъ молодымъ человѣкомъ. Это дѣйствительно и опасно, и непріятно. Ну, а если мы ихъ поженимъ въ то время, когда Зинѣ будетъ восемнадцать, а Алешѣ двадцать два, то это какъ разъ во-время будетъ. По крайней мѣрѣ они вмѣстѣ будутъ молоды, вмѣстѣ начнутъ стариться и двѣ жизни вполнѣ сольются въ одну. И при томъ у нихъ въ запасѣ у каждаго лѣтъ по двадцати этой молодости будетъ! Нѣтъ, по моему, это самое правильное женить молодежь пораньше, и вы увидите, какъ они отлично жить будутъ! — воскликнула Раиса Павловна, заранѣе уже представляя себѣ ихъ будущее счастье и заранѣе радуясь и умиляясь имъ. Алеша былъ ей только племянникъ, пріѣхавшій жить къ нимъ лишь на время прохожденія курса въ университетѣ, но онъ былъ ея любимцемъ, отданный къ тому же на ея попеченія, и потому ей хотѣлось устроить его особенно хорошо и счастливо. Но болѣе скептическая Елена Николаевна не умѣла такъ сразу заразиться ея мечтами и, не придавая имъ никакого серьезнаго значенія, только посмѣивалась и покачивала головой на быстрыя фантазіи своей подруги.
А между тѣмъ молодежь, не подозрѣвая, что ихъ судьбы старшія рѣшаютъ на балконѣ, разсыпалась группами по всему полукруглому берегу озера. Молодой нѣмецъ Штегель, одинъ изъ сосѣдей Олениныхъ, придумалъ ловить раковъ на свѣтъ фонаря, и всѣмъ ужасно понравилась эта затѣя. Сейчасъ же достали сѣтокъ, палокъ и фонарей и, раздѣлившись небольшими компаніями, отправились на поиски. Съ тихимъ говоромъ и смѣхомъ, отъ котораго не могли удержаться, но который старались заглушать, чтобы не вспугивать раковъ, они осторожно переходили съ одного мѣста на другое, тщательно освѣщая своими качающимися на длинныхъ палкахъ фонариками каждый камешекъ и травку въ водѣ, и ихъ движущіеся огоньки яркими мелькающими звѣздочками перебѣгали по всему берегу.
Маленькая Маня, старшая дочка Олениныхъ, тоже выпросилась у матери «съ большими» и теперь своимъ шумнымъ восторгомъ и нетерпѣніемъ только распугивала всѣхъ раковъ, мѣшая то той, то другой компаніи, которыя гнали ее отъ себя.
— Вотъ, вотъ!.. — радостно прошепталъ вдругъ Алеша, увидѣвшій двухъ огромныхъ раковъ, притаившихся подъ большимъ сѣрымъ камнемъ, покрытымъ склизкою зеленою тиной.
Онъ ловилъ вдвоемъ съ Зиной, съ которой нарочно незамѣтно постарался отстать отъ другихъ, чтобъ остаться вдвоемъ.
Раиса Павловна инстинктомъ женщины угадала въ любимомъ племянникѣ зарождающуюся любовь къ этой дѣвочкѣ, присутствіе которой, такъ близко отъ него, въ этомъ прелестномъ таинственномъ уголкѣ, наполняло Алешу теперь восторгомъ и счастіемъ.
— Гдѣ, гдѣ, — спросила Зина взволнованно и тоже шопотомъ, — ахъ, вижу, вижу! Ахъ, Алеша, миленькій, ловите ихъ, ловите скорѣй… а то они убѣгутъ!
И стоя на колѣняхъ, вся поддавшись впередъ, она тревожно наклонялась къ водѣ, слѣдя за тѣмъ, какъ онъ ихъ поймаетъ; но прежде чѣмъ она успѣла увидѣть это, Алеша ловкимъ, быстрымъ, движеніемъ опустилъ внизъ сѣтку, точно черпая ею воду, и въ ту же секунду вытащивъ ее обратно, съ радостнымъ чувствомъ побѣдителя протянулъ ее Зинѣ.
— Уже! — вскрикнула она тихо, все еще почему-то боясь говорить громко, — покажите, Алеша, покажите! Ахъ, да, да, какіе большіе, огромные! Смотрите, смотрите, какъ они копошатся…
Они стояли все такъ же на колѣняхъ, въ какомъ-нибудь аршинѣ другъ отъ друга, и свѣтъ фонаря упадалъ теперь прямо на свѣжее улыбающееся личико Зины, наклонившееся къ самой сѣткѣ, и на свѣтлое платье ея, которое среди темныхъ кустарниковъ казалось совсѣмъ бѣлымъ.
Алеша смотрѣлъ, но не раковъ, а на самоё Зину, на ея милое ему личико, мелькавшее передъ нимъ такъ близко, что онъ чувствовалъ даже ея дыханіе, и пряди тонкихъ вьющихся волосъ ея слегка задѣвали и щекотали его по лицу.
И ему страшно захотѣлось прильнуть къ этой головкѣ и поцѣловать ее прямо въ свѣжія, розовыя губки, а потомъ въ глаза и въ пушистыя щечки, и въ лобъ, и въ шейку, но онъ не только боялся сдѣлать это на самомъ дѣлѣ, но ужасался даже и той дерзости своей, съ которой дѣлалъ это мысленно. Чтобы не искушаться, онъ старался не глядѣть на Зину и даже слегка отодвигался отъ нея, — но черезъ секунду снова противъ воли опять глядѣлъ на нее и на ея бѣленькую шейку, и въ то время, какъ она съ дѣтскимъ восторгомъ любовалась пойманными раками, онъ восхищался ею.
— Прелесть какіе!.. — говорила она, разсматривая копошившихся въ сѣткѣ раковъ съ такимъ любопытствомъ, какъ будто раньше никогда не видала ихъ. — Прелесть… Алеша, миленькій, дайте мнѣ ихъ въ руки! Ахъ, какіе они холодные, попробуйте!
И взявъ одного изъ нихъ своими пухленькими пальчиками поперекъ туловища, она зачѣмъ-то приложила его сначала къ своей щекѣ, а потомъ къ Алешиной, точно осязательнѣе заставляя его убѣдиться въ томъ, какіе они были холодные.
— А вы любите раковъ? — спросилъ у нея Алеша, думая про себя съ замираніемъ сердца любитъ-ли она не раковъ, а его.
— Ужасно люблю! — воскликнула Зина, — знаете я сначала все боялась ихъ почему-то, а теперь ужасно люблю; теперь я даже серединку въ нихъ ѣмъ, — а прежде не ѣла, противно было… А вы любите? — спросила она, но въ влюбленныхъ глазахъ Алеши она прочла вдругъ такую любовь только не къ ракамъ, о которыхъ спрашивала его, а къ самой себѣ, что сердце ея забилось какъ-то испуганно и вмѣстѣ съ тѣмъ радостно, и, вся ярко вспыхнувъ, она поспѣшно отвернулась отъ него.
— Ужасно люблю…-- сказалъ Алеша взволнованнымъ шепотомъ. — Ужасно! — повторилъ онъ тихо.
— Ну, поищите опять! — сказала она, точно сердясь и не глядя на него, и взявъ у него изъ рукъ фонарикъ, сама нагнулась надъ водой, освѣщая ее полоской свѣта, отъ которой на днѣ озера обозначились всѣ камушки и песокъ. Зина чувствовала, хотя и не видѣла Алеши, который стоялъ сзади нея, что онъ смотритъ не на воду, а на нее, и думаетъ не о ракахъ, а о ней, и не только глядитъ и думаетъ о ней, но и восхищается ею… потому что… потому что, что влюбленъ въ нее… И ей вдругъ стало такъ радостно и страшно чего-то въ то же время! А кругомъ было такъ темно и никого кромѣ нихъ не было, и она знала, что теперь, если онъ захочетъ, онъ все можетъ сказать и сдѣлать и даже… даже поцѣловать ее! И хотя ей ужасно хотѣлось посмотрѣть, какое у Алеши сейчасъ лицо, но она боялась пошевельнуться, боялась оглянуться, боялась даже поправить свою спустившуюся къ водѣ косу, и съ какимъ-то сладкимъ и жуткимъ чувствомъ пугала самоё себя и этой темнотой, и тѣмъ, что они совсѣмъ одни и что Алеша сейчасъ поцѣлуетъ ее…
— Ну, что-же вы не ловите? — спросила она нарочно какъ можно громче и равнодушнѣе, нарочно только для того, чтобы увѣрить и его, и себя, что она ничего подобнаго не думаетъ и ни капельки его не боится.
Но Алеша вдругъ ближе придвинулся къ ней и сказалъ какимъ-то страннымъ, дрожащимъ, не своимъ голосомъ:
— Зина…
— Ищите, ищите, — заговорила Зина испуганно и, точно спасаясь отъ чего-то, еще ниже наклонилась къ водѣ, хотя не видѣла въ ней больше ни камней, ни раковъ, ничего.
— Зина, — повторилъ Алеша, еще ближе придвигаясь къ ней, — а меня… вы… не любите?..
«Вотъ, вотъ оно!» подумала Зина съ ужасомъ и восторгомъ вмѣстѣ.
И понявъ, что именно теперь-то онъ и поцѣлуетъ ее, она хотѣла отодвинуться отъ него, но сердце ея такъ билось, что она не чувствовала и не видѣла, куда двигается, и машинально направляя куда-то свѣтъ фонаря, отодвигалась все ближе къ водѣ, со страхомъ и смущеніемъ ожидая чего-то ужаснаго, но и прекраснаго въ то же время.
— Зина, — повторилъ Алеша тихо, но настойчиво, — а меня вы любите?
— Ищите, ищите…-- сказала Зина, не понимая сама, что говоритъ ему.
Но Алеша вдругъ придвинулся къ ней совсѣмъ близко и, обнявъ ее, поцѣловалъ неожиданно для самого себя, именно какъ мечталъ о томъ, въ самыя губы, восхищаясь блаженствомъ этого поцѣлуя и въ то же время невольно ужасаясь своей дерзости.
Но дерзость была уже сдѣлана, и къ его собственному удивленію, чувствуя, что исправить ее уже нечѣмъ, онъ продолжалъ молча, съ восторгомъ цѣловать ея испуганное личико и слабо отбивавшіяся отъ него ручки.
Она старалась увернуться отъ поцѣлуевъ и испуганнымъ, умоляющимъ шепотомъ безсвязно шептала что-то о томъ, чтобъ онъ выпустилъ ее и что ихъ увидятъ, и что это стыдно и гадко съ его стороны и что она будетъ теперь всегда ненавидѣть его… Но Алеша не слушалъ и не пускалъ ее; наконецъ, она рѣзкимъ движеніемъ насильно освободилась отъ него и быстро вскочила съ колѣнъ.
— Господи! — сказала она, оправляясь и чуть не плача. — Ну, какъ не стыдно?.. Ловили себѣ раковъ… и вдругъ… такія глупости!
— Отчего же глупости? — сказалъ Алеша обидчиво и все еще не придя въ себя отъ своихъ поцѣлуевъ. — Почему же глупости?..
— Ну, что? нашли? — раздался вдругъ голосъ молодого Штегеля гдѣ-то совсѣмъ недалеко отъ нихъ.
Штегель ловилъ раковъ вмѣстѣ со своею сестрой, хорошенькою бѣлокурою нѣмочкой, и младшею дочерью Раисы Павловны, и ихъ фонарики замелькали вдругъ въ темнотѣ воздуха, всего въ нѣсколько аршинахъ отъ Зины и Алеши.
— Вотъ видите! — прошептала Зина съ ужасомъ.
— Они не видѣли! — сказалъ Алеша храбро для вида, чтобы ободрить Зину, но тоже пугаясь въ душѣ, и крикнулъ вслухъ громкимъ, радостнымъ голосомъ, въ которомъ невольно звучали счастье и любовь: — нашли!
— Много?
— Много!
— Сколько?
— Сколько? — спросилъ тихо со смѣхомъ Алеша, заглядывая въ свою сѣтку, гдѣ копошились всего два рака.
— Два! — сказала Зина съ отчаяніемъ, пугаясь, что теперь всѣ, пожалуй, догадаются, что они не раковъ ловили, а цѣловались.
— А у насъ семь! — закричала съ торжествомъ Вѣра, не дожидаясь ихъ отвѣта.
— Мы пойдемъ на дачу Ремзиныхъ, — сказалъ Штегель, считавшійся большимъ мастеромъ въ этомъ дѣлѣ и знавшій такія мѣстечки, гдѣ раковъ водилось особенно много. — Приходите и вы туда же!
— Хорошо, придемъ! — крикнулъ Алеша. — Уходите только, — добавилъ онъ тихо смѣясь.
И снова взявъ Зинины ручки, хотѣлъ поцѣловать ихъ, но она быстро вырвала ихъ отъ него и отодвинулась.
— Нѣтъ! нѣтъ! — сказала она сердитымъ голоскомъ, и съ обиженнымъ видомъ стала поправлять свои волосы, которые онъ растрепалъ своими поцѣлуями.
Но Алеша уже чувствовалъ, что Зина тоже любитъ его, хотя и не призналась ему въ этомъ, и радость его не смущалась даже отъ ея сердитаго, обиженнаго вида.
— Вотъ что мы надѣлали! — сказала она ему съ упрекомъ.
— Что же мы надѣлали? — спросилъ онъ серьезно и нѣжно обнимая ее. — Вѣдь мы же любимъ другъ друга?
— Да, но зачѣмъ же цѣловаться-то! Нѣтъ, это очень дурно, очень, теперь меня все время совѣсть будетъ мучить! — сказала она сквозь слезы.
Ея милое личико было смущено и растерянно, и Алеша понялъ, что она, чистая сердцемъ, дѣйствительно мучится этими поцѣлуями, которые кажутся ей чуть-ли не вѣчнымъ позоромъ для нея.
Но ему, которому и самому они казались еще какіе нибудь полчаса тому назадъ немыслимою дерзостью, посягать на которую онъ даже и мысленно почти не рѣшался, теперь уже не представлялись больше ни святотатствомъ, ни дерзостью. Онъ вдругъ какъ бы выросъ послѣ нихъ и передъ ней, и предъ самимъ собой, и представлялся себѣ уже не мальчикомъ, какимъ всѣ и самъ онъ привыкли считать его, а мужественнымъ, сильнымъ мужчиной, какъ бы вдругъ созрѣвшимъ и переродившимся; любовь къ Зинѣ съ удвоенной силой и нѣжностью наполняла его, но онъ чувствовалъ себя теперь уже не робкимъ, застѣнчивымъ обожателемъ ея, а вѣрнымъ покровителемъ и защитникомъ ея, готовымъ сражаться изъ-за нея хоть съ цѣлымъ свѣтомъ, но уже неспособнымъ болѣе краснѣть и смущаться передъ ней, какъ было то еще часъ тому назадъ…
Они вышли на дорожку, по песку которой, въ темнотѣ, слышались чьи-то легкіе шаги, и женскій тихій голосъ, проходя мимо нихъ, сказалъ кому-то другому:
— Какой сегодня вечеръ хорошій и эти огоньки въ зелени какіе славные!..
Алеша слегка посторонился, давая пройти этимъ двумъ фигурамъ, мужской и женской; но Зина въ ту минуту, когда Алеша, поровнявшись, нечаянно повернулъ свой фонарикъ и ярко освѣтилъ ихъ, вдругъ чего-то испугалась и поспѣшно отбросилась назадъ.
— Что, что? — спросилъ ее тревожно Алеша, думая, что съ ней что-нибудь случилось.
— Нѣтъ, нѣтъ, ничего…-- сказала она тихо какимъ-то виноватымъ голосомъ. — Я испугалась, что насъ увидятъ…
— Ну такъ что же, еслибы и увидѣли? — спросилъ онъ спокойно, желая показать ей этимъ, что имъ нечего бояться, потому что они ничего дурного не сдѣлали.
Но Зина вздохнула и покачала головой.
— Ахъ, Алеша, — сказала она сконфуженно, — это все оттого, что у насъ совѣсть не чиста.
— Глупости, — сказалъ Алеша, крѣпко сжимая ея руку точно въ ободреніе, но чувствуя въ душѣ, что Зина отчасти права.
Конечно, имъ лучше было не цѣловаться… Но развѣ возможно было удержаться, когда Зина была такъ прелестна и такъ близко отъ него!
— А вы слышали, Алеша, про что они говорили? — спросила Зина уже повеселѣвшимъ опять голосомъ, и вдругъ остановилась и повернулась къ прямо нему своимъ улыбающимся личикомъ.
— Про огоньки что-то?
— Нѣтъ, они сказали: «какой сегодня вечеръ хорошій!» И это правда, Алеша, вѣдь правда?
— Правда! — отвѣтилъ онъ, радостно вглядываясь въ ея милое, повернутое къ нему личико, по которому скользилъ невѣрными, колеблющимися тѣнями свѣтъ отъ его фонаря.
Они остановились у изгороди какой-то темной, тонувшей въ зелени, дачи и молча, счастливыми, улыбающимися глазами, смотрѣли другъ на друга.
— Знаете, — сказала Зина таинственнымъ шепотомъ, — они вѣрно тоже влюблены другъ въ друга!
— Кто? — спросилъ Алеша съ недоумѣніемъ, не понимая, про кого Зина говоритъ и кто еще кромѣ ихъ можетъ быть влюбленнымъ въ кого-нибудь.
Но Зинѣ казалось, что весь міръ дышитъ вмѣстѣ съ ними этой любовью и всѣ влюблены въ кого-нибудь.
— Да вотъ эти, что прошли!.. — сказала она, удивляясь, какъ это Алеша не понимаетъ ее.
Они говорили шепотомъ, потому что все вокругъ нихъ было такъ тихо, что имъ казалось, что въ цѣломъ мірѣ остались только они вдвоемъ.
Голосовъ Штегеля и остальной компаніи нигдѣ не слышалось. Большіе клумбы цвѣтовъ въ саду той дачи, подлѣ которой они стояли, точно обрадованныя тишиной и безлюдьемъ ночи, пахли сильнымъ, прянымъ ароматомъ. Какая-то большая бабочка, привлеченная свѣтлымъ платьемъ Зины, пролетѣла совсѣмъ близко возлѣ нея и задѣла ее по лицу своимъ пушистымъ, мягкимъ крылышкомъ… Зина невольно вздрогнула и отодвинулась.
— Нѣтъ, ничего…-- сказалъ Алеша, улыбаясь ей. — Это бабочка…-- О чемъ вы думаете? — спросилъ онъ, тихонько беря ее за руку и вглядываясь въ ея глаза, глядѣвшіе куда-то вдаль съ задумчивою, мечтательною улыбкой.
— Какъ цвѣты пахнутъ!.. — сказала Зина съ той же мечтательною улыбкой. — Это левкои… Я думала… я думала, какъ хорошо стоять здѣсь вотъ такъ вмѣстѣ и думать… Я не знаю о чемъ думать… Такъ обо всемъ сразу, только все объ хорошемъ… все такое хорошее… правда?.. Ну, побѣжимъ, а то насъ хватятся!
И она вдругъ чему-то радостно засмѣялась, и, схватившись за руки, они побѣжали по дорожкѣ къ своей дачѣ, съ которой уже доносились голоса.
Но у калитки они на мгновеніе остановились.
— Только мы никому не скажемъ! — сказала Зина быстрымъ, слегка запыхавшись отъ бѣга, шепотомъ. — Пускай никто не знаетъ! Хорошо?
— Хорошо! — отвѣчалъ Алеша тоже шепотомъ.
И еще разъ крѣпко сжавъ другъ другу руки, они вбѣжали на балконъ радостные, влюбленные и счастливые и своей любовью, и своей тайной.
Когда они вбѣжали на балконъ, старшая Савельева со своимъ женихомъ и маленькою Маней уже воротились, поймавъ пять раковъ, но Штегеля съ компаніей еще не было.
Зинѣ казалось, что на лицѣ ея написаны и любовь, и поцѣлуи, и всѣ сейчасъ же это замѣтятъ; но на лицѣ ея былъ только сіяющій восторгъ, который часто бывалъ на немъ, и никто ничего не замѣтилъ.
— Ну, — спросила ихъ Раиса Павловна, — сколько же вы наловили?
Тогда они опять вспомнили, что поймали всего два рака, и оба снова немножко смутились, а Зина даже испугалась. — Но Алеша засмѣялся, стараясь подъ развязностью скрыть свое смущеніе.
— Ну, намъ не повезло! — воскликнулъ онъ храбро. — Всего два рака!
— Да, немного, — сказала Раиса Павловна, разсматривая раковъ: — но зато какіе крупные!
— Вы тамъ вѣрно больше любезничали, чѣмъ раковъ ловили, — сказалъ, посмѣиваясь, его дядя, Илья Егорычъ, считавшій ихъ еще за такихъ дѣтей, что ему и въ голову не приходило, чтобы это и дѣйствительно могло быть такъ.
«Господи! — подумала Зина съ ужасомъ: — какъ это онъ видѣлъ отсюда!»
Маленькая Маня, забывъ о снѣ, въ восторгѣ бѣгала, блестя на всѣхъ своими, разгорѣвшимися отъ удовольствія, темными, дѣтски-прелестными глазами. Она тоже поймала рака, и даже не сѣткой, а просто рукой, и теперь носилась съ нимъ по всему дому, какъ съ трофеемъ, показывая его не только матери и гостямъ, но и нянькѣ, и людямъ на кухнѣ, и даже садовнику Ивану. Она была лишь въ затрудненіи, кому дать его съѣсть: матери, отцу или самой себѣ. И это волновало и безпокоило ее: она боялась, что обдѣленная сторона огорчится и обидится на нее.
— Нѣтъ, мама, — рѣшила она, наконецъ, свои сомнѣнія, — ты скушаешь шейку, папа серединку, а я лапочки! Такъ будетъ совсѣмъ хорошо!
— Нѣтъ, не совсѣмъ, — сказалъ, поддразнивая свою любимицу, Илья Егорычъ, — потому что такъ я обижусь!
Но Елена Николаевна успокоила ее, сказавъ, что лучше всего будетъ, если она положитъ своего рака на ночь въ кувшинъ съ водой, а завтра позабавится имъ вмѣстѣ съ младшей сестренкой, давно уже спавшей и не принимавшей участія въ этомъ удовольствіи.
И съ нѣжной заботой въ своихъ прекрасныхъ, лучистыхъ, такъ похожихъ на Манины, глазахъ, Елена Николаевна перекрестила дочь и крѣпко поцѣловавъ ее нѣсколько разъ, отослала спать.
Наконецъ явились и Штегель съ младшими Савельевыми. Ихъ ловъ былъ удачнѣе всѣхъ, они поймали ровно пятнадцать штукъ, и ихъ раками всѣ почему-то очень заинтересовались, и даже самъ старикъ Штегель, до сихъ поръ совсѣмъ углубленный въ винтъ и не обращавшій ни на что, кромѣ своихъ картъ, вниманія, снисходительно похвалилъ, сказавъ, что «ихъ раки — добрые раки».
Ужинъ, состоявшій, по-дачному, изъ холодныхъ цыплятъ, ростбифа и ягодъ, накрыли тутъ же на балконѣ, гдѣ всѣмъ нравилось больше, чѣмъ въ душныхъ комнатахъ.
Мужчины покончили, наконецъ, съ своимъ винтомъ и вышли въ садъ немножко пройтись и покурить, и вспыхивавшіе огоньки ихъ сигаръ и папиросъ мелькали въ темнотѣ блестящими точками, освѣщавшими на мгновеніе ихъ лица.
— Чудный вечеръ! — сказалъ Аркадій Петровичъ Оленинъ, съ наслажденіемъ, послѣ долгаго сидѣнья, потягиваясь и всей грудью вбирая въ себя теплый, мягкій воздухъ.
— Только не собралась бы гроза! — замѣтила боявшаяся грома Раиса Павловна, тревожно вглядываясь въ дальнія зарницы, прорѣзывавшія время отъ времени темный горизонтъ.
На серединѣ озера кто-то пѣлъ, сидя въ лодкѣ, прекраснымъ, казавшимся на просторѣ воды замѣчательно свѣжимъ и чистымъ, голосомъ, и вѣтромъ его то доносило совсѣмъ близко къ берегу, то снова подхватывало и относило, заглушая, куда-то вдаль…
Всѣ подошли къ рѣшеткѣ сада и молча слушали, невольно о чемъ-то задумавшись и примолкнувъ…
Зина стояла рядомъ съ Вѣрой, младшей Савельевой, и обнявъ ее, глядѣла вдаль, откуда доносилась пѣсня, и въ юной душѣ ея было такъ радостно и сладко, и жутко въ то же время, что ей хотѣлось и плакать, и смѣяться вмѣстѣ.
«Еслибы они знали! — думала она съ торжествомъ и страхомъ: — еслибы они только знали, что мы съ Алешей влюблены другъ въ друга, и что я его невѣста, и что мы… что мы даже цѣловались! Что бы они сказали?!» И она представляла, улыбаясь, про себя, въ какое изумленіе пришли бы всѣ, еслибы они съ Алешей вдругъ взяли бы и разсказали бы сейчасъ все… Но кто-то подошелъ къ ней и тихо взялъ въ темнотѣ ея опущенную руку; она не видѣла лица того, кто это сдѣлалъ и даже не обернулась къ нему, но сразу узнала руку Алеши и радостно и крѣпко пожала ее въ отвѣтъ…
Послѣ ужина, прошедшаго шумно и весело, потому что всѣ были какъ-то особенно оживлены, разошлись, наконецъ, по домамъ, но долго еще прощались и разговаривали у калитки сада.
Наконецъ всѣ ушли — и все затихло…
Алеша тоже пришелъ къ себѣ, но спать онъ не могъ. Онъ даже не пробовалъ и раздѣваться, зная, что не заснетъ. Онъ не могъ ни думать, ни говорить теперь ни о чемъ, кромѣ Зины. Душа его была такъ полна какимъ-то новымъ прекраснымъ, облагораживающимъ, какъ ему казалось, все его существо, чувствомъ, что ему жаль было лечь спать и разстаться съ нимъ для сна.
Ему хотѣлось знать, что дѣлаетъ Зина. Неужели она спитъ! Онъ не вѣрилъ, не хотѣлъ вѣрить этому; ему казалось, что и она тоже, какъ онъ, объята теперь этимъ прекраснымъ чувствомъ, отъ котораго и жизнь, и ночь казались такъ хороши, что спать было просто грѣшно. Ему страстно хотѣлось видѣть ее, но это, конечно, было невозможно, и онъ рѣшился взглянуть хоть только на одно ея окно. Но для этого надо было перелѣзть изъ ихъ сада въ садъ Олениныхъ, потому что окно Зины приходилось съ другой стороны, и не раздумывая, хорошо ли это, прилично ли, благоразумно ли, онъ спустился изъ своей комнаты внизъ по лѣстницѣ и вышелъ въ садъ.
Все было тихо; огоньки вездѣ уже погасли, и только луна мягкимъ серебристымъ свѣтомъ обливала камыши и озеро.
Алеша осторожно, стараясь не производить шороха, перелѣзъ, оглядываясь кругомъ. Сердце его стучало отъ какого-то жуткаго, но пріятнаго чувства: отъ волненія онъ почти не узнавалъ знакомаго садика и только смутно чувствовалъ, что дѣлаетъ кажется что-то глупое и даже дурное… Но все-таки тихонько, на цыпочкахъ, онъ обошелъ цвѣтникъ передъ балкономъ Олениныхъ и осторожно пробрался, на другую сторону сада, куда выходило Зинино окно.
Окно было растворено, но штора на немъ была спущена и чуть-чуть колыхалась отъ легкаго вѣтерка. Какой-то слабый свѣтъ, должно-быть лампады или ночника, освѣщалъ комнату изнутри, и Алеша растроганно и влюбленно смотрѣлъ на это окно, которое въ таинственной тишинѣ ночи казалось ему заколдованнымъ окномъ какого-то очарованнаго замка, гдѣ спала его спящая красавица — Зина. Сказка сливалась съ жизнью, и жизнь въ эту минуту казалась хороша какъ сказка…
Но вдругъ штора, тихо заколыхавшись, откинулась въ сторону…
Алеша быстро отскочилъ и, спрятавшись за толстое дерево, съ замираніемъ сердца слѣдилъ, какъ на бѣломъ фонѣ этой шторы обрисовалась чья-то темная головка…
«Это Зина!» воскликнулъ онъ себѣ радостно, и забывъ, что теперь уже второй часъ ночи и что онъ, какъ воръ, забрался въ чужой садъ, не вытерпѣлъ и тихо окликнулъ ее:
— Зина… это вы?..
Штора быстро упала и абрисъ темной головки на ней дрогнулъ и исчезъ… Но черезъ минуту, когда Алеша уже отчаялся снова увидѣть ее, штора опять тихонько откинулась, и чей-то робкій шепотъ, въ которомъ Алеша сейчасъ же узналъ свою Зину, осторожно позвалъ его:
— Это вы, Алеша?..
— Я, Зина… Вы не спите?
— Нѣтъ, я не могу заснуть… Зачѣмъ вы тутъ? Уходите пожалуйста… Ну, вдругъ кто-нибудь увидитъ.
— Нѣтъ, Зина, не увидятъ: всѣ спятъ.
— Ну, все равно, уходите ради Бога… Зачѣмъ вы пришли?
Голосъ Зины былъ и испуганными умоляющій, и радостный въ то же время.
Но Алеша и самъ не зналъ теперь, зачѣмъ онъ пришелъ. Онъ пришелъ, чтобы увидѣть Зину или хоть ея окно по крайней мѣрѣ, и всѣ желанія его исполнились вдругъ такъ чудесно, что ему жаль было уходить именно теперь, когда всѣ они исполнились; ему хотѣлось поговорить о чемъ-нибудь съ Зиной, хотя разговаривать въ такое время и при такихъ условіяхъ, въ сущности, было не о чемъ и даже по настоящему вовсе нельзя.
— Нѣтъ, я только хотѣлъ сказать вамъ одну вещь, — сказалъ онъ, придумывая первое объясненіе, какое пришло ему въ голову, и хотя, сказавъ его, онъ сейчасъ же почувствовалъ, какъ оно глупо и нелѣпо, но Зина не замѣтила этого и заинтересовалась имъ.
— Что, что такое? — спросила она и тревожно, и радостно, чувствуя, что онъ можетъ сказать ей только одно хорошее, и чувствуя также, что теперь ему вовсе бы не слѣдовало ничего говорить ей ни хорошаго, ни дурного.
— Нѣтъ, такъ, — сказалъ Алеша, не умѣя ничего придумать, — пустяки… Я уйду лучше…
Но Зина, заинтересовавшись, уже не пускала его, забывъ даже свой страхъ.
— Нѣтъ, скажите, что вы хотѣли сказать?
— Нѣтъ, я лучше завтра…
— Да нѣтъ, ужъ все равно, теперь, пришли, такъ скажите!
Алеша началъ ей что-то говорить тихимъ шепотомъ, боясь кого-нибудь разбудить, но Зина не понимала его такъ далеко, хотя прислушивалась съ напряженіемъ.
— Нѣтъ! — воскликнула она наконецъ съ разочарованіемъ: — я ничего не понимаю! Знаете что: влѣзьте лучше на это дерево, тогда вы какъ разъ противъ моего окна будете!
Алеша взглянулъ на дерево, взглядомъ измѣряя его, и не задумываясь опять ни на одну минуту, слѣдуетъ ли это дѣлать или нѣтъ, обхватилъ его своими цѣпкими, ловкими руками, и безшумно поднявшись на середину его, выбралъ удобный сукъ и усѣлся на немъ какъ разъ такъ, что Зина приходилась прямо противъ него всего въ какихъ-нибудь трехъ, четырехъ аршинахъ.
— Ну, вотъ отлично! — беззвучно смѣясь, сказалъ онъ, восхищаясь и ихъ затѣей, и тѣмъ, что очутился вдругъ такъ близко возлѣ Зины.
— Ну, что вы хотѣли мнѣ сказать? — тихонько, со счастливой, плутовской улыбкой смотря на него, спросила она.
— Что я васъ люблю.
— Только-то! — воскликнула Зина, притворяясь разочарованной на видъ, но сознавая въ душѣ, что болѣе важнаго и интереснаго онъ ничего не могъ бы сказать ей.
Но Алеша заговорилъ вдругъ серьезнымъ тономъ:
— Нѣтъ, вотъ что: что вы мнѣ такое сказали про Вѣру и Штегеля?
— Ахъ, да, да… развѣ вы ничего не замѣтили?
— Нѣтъ, ничего…
— Знаете, они тоже влюблены другъ въ друга! только не говорите никому ради Бога, — зашептала она тревожно, пугаясь, что выдала тайну подруги, которую даже Алешѣ не должна была бы выдавать.
— Вотъ что! — сказалъ Алеша съ удивленіемъ, не понимая въ эту минуту, какъ можно быть влюбленнымъ въ кого нибудь кромѣ Зины.
— Она объ этомъ никогда мнѣ не говорила, — сказала Зина серьезно, — но я все-таки же знаю, что она страшно влюблена въ него. Знаете, это сейчасъ видно, когда кто кого любитъ…
— А у меня вотъ вы этого не видѣли! — сказалъ Алеша, чувствовавшій во всѣхъ словахъ Зины какую-то особенную, чарующую прелесть, незамѣтную, быть можетъ, для другихъ, но неотразимую для него.
— Вотъ еще! Конечно, видѣла! — воскликнула Зина съ лукавою улыбкой и торжествомъ.
— Да по чему же? — удивился Алеша.
Ему все время казалось, что онъ такъ искусно скрывалъ свою любовь и отъ нея, и отъ всѣхъ другихъ, что никто не могъ бы догадаться о ней, и слова ея искренно удивили его.
— Я не знаю почему, — начала Зина задумчиво, — такъ, по всему… Знаете! — воскликнула она вдругъ радостно: — я сразу это почувствовала, помните, тогда на балѣ, когда Илья Егорычъ подвелъ васъ ко мнѣ и сказалъ мнѣ, что вы его любимый племянникъ, я взглянула на васъ — и сейчасъ почувствовала…
— Что? что вы почувствовали?
— Что вы влюбитесь въ меня, а я въ васъ, и что вы будете моимъ мужемъ.
— Зина, прелесть! — воскликнулъ Алеша въ восторгѣ, и отъ того, что они влюблены другъ въ друга и она сама только что призналась въ этомъ, и отъ того, что онъ будетъ ея мужемъ. — Дорогая моя… но дайте мнѣ вашу ручку.
Она засмѣялась тихимъ смѣхомъ, и немного труся, что бы кто-нибудь не увидѣлъ ихъ, вытянулась изъ окна и радостно протянула къ нему руки.
Они оба всѣми силами тянулись, чтобы достать одинъ до другого, и не могли: не хватало всего какихъ-нибудь пяти-шести вершковъ.
— Чортъ знаетъ что такое! — разсердился наконецъ Алеша. — Ну, чтобы этому глупому дереву вырости на полъ-аршина ближе къ окну.
— Знаете, Алеша, — сказала Зина со смѣхомъ, — мы съ вами теперь совсѣмъ какъ Ромео и Джульетта! Право, я видѣла разъ картину: она стоитъ на балконѣ и протягиваетъ къ нему руки… Только онъ не сидѣлъ на деревѣ!
Но вдругъ гдѣ-то, точно совсѣмъ близко, хлопнула калитка, Алеша вздрогнулъ, а Зина проворно отскочила въ глубь комнаты. Нѣсколько секундъ они оба тревожно прислушивались, но все опять стало тихо, и они успокоились.
— Никого, — сказалъ Алеша тихо, — это гдѣ-то далеко…
— Идите лучше, Алеша, я боюсь…
— Да, я пойду, — отвѣтилъ онъ; но уходить отъ Зины было такъ жаль.
— А знаете, — сказалъ онъ нарочно, чтобы хоть на нѣсколько лишнихъ секундъ продлить удовольствіе, — вѣдь я вамъ совсѣмъ не то сказалъ что хотѣлъ!
— Ну, вотъ-вотъ, я такъ и знала; что же, что?
— Да вы смѣяться будете!
— Нѣтъ, Алеша, правда, нѣтъ!
— Ну, смотрите, же!.. Вѣдь я нашихъ раковъ не отдалъ на кухню, я ихъ себѣ оставилъ… Знаете, мнѣ какъ-то жаль было думать, что ихъ сварятъ, когда, быть-можетъ, только благодаря имъ, все это такъ хорошо случилось!
— Ахъ, Алеша, вы это очень, очень хорошо сдѣлали! — сказала Зина съ одобреніемъ: — мнѣ самой было бы ужасно жаль, еслибы ихъ сварили! Знаете что: пустимъ ихъ завтра опять въ воду, пускай ихъ гуляютъ! Пойдемъ вмѣстѣ и выпустимъ!
— Отлично, непремѣнно пойдемъ!
— И знаете, Алеша, вдругъ они тоже влюбленные!
Но они оба засмѣялись этой мысли, которая одной Зинѣ могла придти въ голову.
— Кто же ихъ знаетъ, что у раковъ на умѣ! — сказала Зина, смѣясь и точно оправдываясь въ своей фантазіи.
— Конечно!
— Ну, идите, Алеша, идите, уже поздно, до свиданья, до завтра!..
— Иду, иду, — говорилъ онъ, спускаясь уже внизъ по дереву.
— Ну, вотъ и ушелъ! — сказалъ онъ, спрыгнувъ на землю и закидывая голову кверху, чтобы еще разъ взглянуть на Зину, которая, перегнувшись черезъ окно, съ улыбкой смотрѣла на него.
— Прощайте, мой Ромео! — сказала она тихо, кивая ему на прощанье своей хорошенькой головкой.
— Прощайте, моя Джульетта! Нѣтъ, что это за Джульетта! Богъ ее знаетъ, какая она была, — вы лучше Джульетты! Прощайте, моя Зина! Какое у васъ хорошенькое имя!
— И у васъ тоже хорошенькое, Алеша… Алеша…-- нѣжно повторила она нѣсколько разъ, точно любуясь звукомъ его имени. — Я васъ буду очень любить, Алеша! — воскликнула вдругъ Зина такъ громко, что сама испугалась, и быстро кивнувъ еще разъ головкой, безшумно захлопнула окно и спустила заколыхавшуюся опять штору…
Алеша постоялъ еще нѣсколько секундъ молча, съ блаженной улыбкой смотря на окно, въ которомъ она скрылась, и наконецъ тихонько пошелъ къ калиткѣ и, отворивъ ее, вышелъ прямо на озеро.
Луна все такъ же обливала его своимъ мягкимъ свѣтомъ, и теплый, смѣшанный съ запахомъ цвѣтовъ, едва замѣтный вѣтерокъ рябилъ спокойную гладь воды и шелестилъ въ прибрежныхъ камышахъ.
— О, Зина, Зина! — воскликнулъ Алеша съ восторгомъ; въ душѣ его пѣло такое счастье и кругомъ все было такъ прекрасно — и эта ночь, и эти звѣзды, и шелестившій тростникъ, и Зина и бѣленькая штора на ея окнѣ, и лунная рябь на озерѣ… И такъ хорошо, такъ чудно хорошо было жить на этой прекрасной землѣ, надъ которой сіяютъ такія чудныя звѣзды и гдѣ царствуетъ любовь…