Джулия (Безант)/ДО

Джулия
авторъ Уолтер Безант, пер. Анна Николаевна Энгельгардт

Оригинал: англ. Julia, опубл.: 1884. — Источникъ: "Вѣстникъ Европы", № 9, 1884. az.lib.ru

ДЖУЛІЯ

ПОВѢСТЬ Вальтера Безанта. Съ англійскаго.

I.

— Джулія, вотъ «Family Treasure». Смотри, не забудь про «Family Treasure». Брошюровка стоитъ три фунта, четыре шиллинга и восемь пенсовъ. А по счету слѣдуетъ получить за три мѣсяца.

— Три фунта, четыре шиллинга, восемь пенсовъ, — повторила Джулія машинально, подводя итогъ и отписывая карандашомъ общую сумму. — Онъ говорилъ, что заплатитъ сегодня утромъ.

— Смотри же, постарайся, чтобъ онъ непремѣнно заплатилъ. Treasure — ловкій малый. Создатель! міръ кишмя-кишитъ ловкими людьми. Намъ всѣмъ, хочешь-не хочешь, а приходится изворачиваться, потому что мы бѣдны. И зачѣмъ только существуютъ бѣдняки!

Говорившій былъ старикъ лѣтъ семидесяти или болѣе, возсѣдавшій на высокомъ табуретѣ, — костлявый старикъ съ короткими бѣлыми волосами подъ гребенку и сморщеннымъ, какъ печеное яблоко лицомъ. У него былъ четырехъ-угольный подбородокъ и онъ говорилъ съ тѣмъ рѣзкимъ нетерпѣніемъ въ голосѣ, которое изобличаетъ властолюбивыхъ людей. И дѣйствительно, онъ былъ настойчивый человѣкъ и борецъ за всякія права; одинъ изъ тѣхъ людей, которые способны драться. Бойцы и драчуны бываютъ неоцѣненны, когда умѣютъ примѣнять свои способности какъ слѣдуетъ. Но зачастую они дерутся зря и сражаются за неправое дѣло. Этотъ человѣкъ былъ такъ настойчивъ, что, конечно, могъ бы разбогатѣть и составить карьеру. Но онъ не сдѣлалъ карьеры и не разбогатѣлъ; полагаю, потому, что не попалъ на настоящую дорогу. Его лавка находилась на Сити Родъ и была восьми футовъ ширины и пятнадцать футовъ длины, въ ней былъ небольшой каминъ на одномъ концѣ и несгараемый шкапъ на другомъ; кромѣ того, тамъ находилась высокая конторка и табуретъ, а возлѣ камина стоялъ еще буфетъ. Это была пріемная м-ра Брадберри и вмѣстѣ съ тѣмъ его лавка, а надъ нею помѣщалась его спальня, такъ какъ онъ не стыдился жить тамъ же, гдѣ и работалъ, да, по правдѣ сказать, и не могъ бы жить въ другомъ мѣстѣ. Каждаго, входящаго въ его помѣщеніе обдавалъ какой-то кислый запахъ, казавшійся все непріятнѣе и непріятнѣе посѣтителю, чѣмъ долѣе онъ тамъ оставался; запахъ, который могъ искоренить цѣлую армію или обратить ее въ бѣгство; запахъ, къ которому никто изъ постороннихъ не могъ привыкнуть, но для привычныхъ людей онъ напоминалъ клейстеръ и папку, что, въ свою очередь, намекало на переплетное искусство. И дѣйствительно, это была переплетная мастерская, одна изъ самыхъ смиренныхъ и немудреныхъ представителей этаго искусства, у котораго рабочій персоналъ немногочисленъ, а работа отличается больше дешевизной, нежели артистической отдѣлкой.

И, дѣйствительно, м-ръ Брадберри былъ совершенно незнакомъ съ исторіей и величіемъ своего ремесла, никогда не слыхалъ про Гролье де-Сервье, не имѣлъ никакого понятія о гербахъ, девизахъ и геометрическихъ узорахъ и довольствовался тѣмъ, что переплетая всякую книгу, попадавшую ему въ руки, въ папку въ девять пенсовъ, въ коленкоръ съ кожанымъ корешкомъ одинъ шиллингъ и шесть пенсовъ, и въ кожу съ золотымъ обрезомъ за три шиллинга и шесть пенсовъ. А всѣ мечты его желанія сводились къ тому, чтобы имѣть достаточно работы для своихъ немногочисленныхъ рабочихъ и аккуратно расплачиваясь съ ними.

— А этого ни одинъ человѣкъ не въ состояніи сдѣлать, Джулія, — говаривалъ онъ, — если ему самому не платятъ. — Потому ты хорошенько шпыняй ихъ. Ты слишкомъ мягка. Скажи имъ, что я ихъ всѣхъ упрячу въ долговую тюрьму.

— Все тутъ? — перебила его Джулія, не обращая ни малейшаго вниманія на послѣднее яростное замѣчаніе, аккуратно повторявшееся каждую субботу, когда она ходила собирать деньги съ должниковъ своего хозяина.

— Да, все.

Старикъ слѣзъ съ табурета, и тогда оказалось, что это совсѣмъ маленькій старичекъ, и удивительно было, какъ это онъ умѣлъ импонировать людямъ своей персоной.

— Я сообщилъ тебѣ все, что слѣдуетъ, но увѣренъ, что ты принесешь только четверть того, что слѣдуетъ, и цѣлый куль извиненій. Имъ нечѣмъ заплатить и они станутъ врать напропалую. Бѣдняковъ совсѣмъ не должно было бы быть на свѣтѣ. Я обанкручусь и открою лавочку, вотъ увидишь. Уѣду въ Новую Зеландію. Ты поѣдешь со мной, если хочешь, а бабушка отправится въ богадельню. Такъ-то, Джулія. Ну, теперь все въ порядкѣ. Чего-жъ ты ждешь?

Слова были рѣзки, но манеры мягки. Джулія кивнула головой и собиралась спрятать карандашъ и отписную тетрадку. Но вдругъ лицо ея поблѣднѣло, а голова закружилась, въ глазахъ потемнѣло и Джулія упала бы, еслибъ старикъ не поддержалъ ее и не посадилъ на свое кресло. Съ ней былъ легкій обморокъ и она тотчасъ же пришла въ себя. Она сидѣла блѣдная и ошеломленная.

— Что съ тобой, дѣвушка? — закричалъ старикъ. — Лучше тебѣ?

— О, да, — отвѣчала она, озираясь кругомъ. — Это пустяки. Мнѣ что-то нездоровится. Быть можетъ, въ комнатѣ слишкомъ жарко.

— Пустяки! — повторилъ онъ сердито. — Жарко въ комнатѣ! Не лги, дѣвушка! Твой, каналья, дѣдушка, опять видно напился вчера вечеромъ и сегодня утромъ нѣтъ денегъ въ домѣ и не на что позавтракать.

Джулія опустила глаза. Этихъ словъ нельзя было опровергнуть. Дѣйствительно, склонность ея дѣда пропивать и проматывать фамильные доходы была такъ извѣстна, какъ еслибъ онъ былъ Людовикъ Четырнадцатый.

— А вчера тебѣ не чѣмъ было поужинать, вернувшись изъ театра?

Старикъ ударилъ кулакомъ по столу.

— Безъ ужина, да безъ завтрака, вотъ и немудрено, что ты проводишь мое драгоцѣнное время въ обморокахъ.

Джулія не отвѣчала, но виновато повѣсила голову.

— Посмѣй только встать у меня съ кресла, пока я не вернусь.

М-ръ Брадберри схватилъ свою шляпу и исчезъ. Вскорѣ онъ вернулся, въ сопровожденіи мальчика, съ подносомъ въ рукахъ, на которомъ дымилась чашка горячаго какао и лежалъ кусокъ хлѣба съ кускомъ сливочнаго масла.

— Ты должна все это съѣсть, до послѣдней крошки, прежде чѣмъ уйти, — съ устрашающей суровостью приказывалъ старикъ. — Слышишь, Джулія; и не воображай, что я заплачу за это изъ своего кармана. Ни одного мѣднаго гроша. Я вычту изъ твоего жалованья. Каждый грошъ. И если ты не образумишься, то я буду кормить тебя бараниной, каждое утро, въ счетъ твоего жалованья. Честное слово, я это сдѣлаю. Такъ и скажи бабушкѣ.

Онъ остановился, потому что задохся. Иначе насказалъ бы еще съ три короба.

Джулія не отвѣчала. Когда вы страшно голодны, голодны до обморока, и ничего не ѣли со вчерашней утренней чашки чая съ ломтикомъ хлѣба съ масломъ, вы не заставите себя двоекратно просить выпить чашку какао и съѣсть кусокъ хлѣба. Поэтому она терпѣливо выпила какао, который могъ бы быть и покрѣпче, но все же былъ горячъ и сладокъ, и скоро справилась съ кускомъ хлѣба и масломъ, которое было очень вкусно, хотя и было приготовлено изъ одного только говяжьяго жира. Но голодный желудокъ не разбираетъ и оно сошло за настоящее сливочное масло.

— Еслибы твоихъ дѣдушку съ бабушкой Богъ прибралъ или бы ты согласилась помѣстить ихъ въ богадельню, — продолжалъ м-ръ Брадберри болѣе мягкимъ тономъ, — я бы удвоилъ твое жалованье, Джулія, честное слово. Ты стоишь по моему дороже восемнадцати шиллинговъ въ недѣлю, гораздо дороже. Я очень, очень доволенъ тобой, Джулія. Ты умѣешь лучше убѣждать кредиторовъ своими разговорами, нежели любой судебный приставъ. Я вѣдь давеча только пошутилъ. И все же я ни копѣйки не прибавлю тебѣ жалованья, слышишь. Я еще урѣжу его. Такъ и скажи своему старому негодяю, дѣду. Гдѣ твой разсудокъ? Къ чему ты это дѣлаешь? Зачѣмъ ты не сама распоряжаешься своими деньгами? Ладно же: я буду вычитать у тебя по пяти шиллинговъ въ недѣлю и ты будешь ежедневно на нихъ получать на завтракъ чашку какао, а на обѣдъ баранину. Ступай и скажи имъ это. Да.

Джулія ничего не отвѣчала. Но такъ какъ какао и хлѣбъ очень подкрѣпили ея силы и освѣжили голову, она встала и проговоривъ: — благодарствуйте! — отправилась въ путь съ записной книжкой и карандашомъ въ рукахъ.

II.

Дѣвушка была одѣта въ простое, но неотрепанное платье: черную юбку и черную кофточку; на ея шляпѣ красовалось красное перо, а на рукахъ были надѣты шведскія перчатки, когда-то сѣрыя, а теперь бурыя и даже черныя на пальцахъ. Еслибы вы встрѣтили Джулію на улицѣ, то, вѣроятно, прошли бы мимо, не обративъ на нее вниманія. Она показалась бы вамъ совсѣмъ незначительною дѣвушкой: такихъ, какъ она, попадаются сотни и тысячи на лондонскихъ улицахъ. И со всѣмъ тѣмъ, наблюдательные люди, которымъ доводилось сидѣть напротивъ нея въ омнибусахъ или въ вагонахъ конно-желѣзной дороги, вскорѣ замѣчали, что въ этой дѣвушкѣ есть нѣчто особенное. Напримѣръ, у нея были большіе, ясные глаза, темно-синяго цвѣта, немедленно обращавшіе на себя вниманіе каждаго, кто самъ былъ не безъ глазъ. Такіе глаза какъ будто поглощаютъ свѣтъ извнѣ и удерживаютъ его; они всегда кажутся полными чувства и мысли, слишкомъ глубокихъ для человѣческаго языка. Волосы у нея были темные и прекрасные; носъ, быть можетъ, немного коротокъ, а ротъ черезъ-чуръ великъ, но вѣдь нельзя же ждать отъ рабочей дѣвушки безукоризненной наружности, и ея лицо было во всякомъ случаѣ многообѣщавшее. Она была средняго роста и слишкомъ худа; слегка горбилась и съ плоской грудью. Когда приходится сидѣть противъ такой дѣвушки въ вагонѣ третьяго класса, то невольно начинаешь соображать — если только не читаешь газету и не созданъ изъ камня или дерева — какъ бы она перемѣнилась, еслибы ее взять и перемѣстить въ такое мѣсто, гдѣ бы она могла дышать чистымъ воздухомъ и быть въ обществѣ людей, которые бы заронили высокія мысли въ ея голову, не давали бы ей работать черезъ силу, а предоставляли бы дѣлать только то, что ей нравится, хорошо кормили бы ее, мило одѣвали, окружили бы добрыми подругами, симпатіей, довѣріемъ и любовью. Безъ сомнѣнія, тогда плечи ея закруглились бы, а спина перестала горбиться, плоская грудь пополнѣла бы и пріобрѣла женственную красоту, складки исчезли бы со лба, щеки округлились бы и зарумянились, а лицо озарилось бы радостной улыбкой, какъ это и предназначено самой природой. Есть одна превосходная школа, къ которой принадлежатъ, между прочемъ, всѣ истинно хорошія женщины: онѣ считаютъ, что всѣ знакомые имъ люди обладаютъ такой же чистой и прекрасной душой, какъ та, которая была для нихъ предназначена природой, и сообразно этому относятся къ нимъ и довѣряютъ имъ. Очень часто он бываютъ жестоко обмануты, но это имъ все-равно. Этимъ добрымъ людямъ бываетъ поэтому особенно пріятно, когда имъ удается открыть въ чьемъ-нибудь лицѣ настоящія, свойственныя имъ отъ природы черты, но которыя искажены бѣдной и скудной жизнью. Никто, кому еще не доводилось этимъ заниматься не можетъ себѣ представить, какимъ интереснымъ дѣлается человѣкъ, когда вы откроете, какое чудное лицо предназначено ему природою. До извѣстнаго возраста очень легко различить истинныя черты всякаго лица и не трудно возстановить ихъ.

Что касается Джуліи, то не трудно было разобрать, какимъ должно было бы быть ея лицо, потому что въ девятнадцать лѣтъ почти невозможно испортить оригиналъ. Кромѣ того, сама Джулія ничего еще не сдѣлала такого въ жизни, что могло бы обезобразить дѣвушку, помимо того, насколько это можетъ сдѣлать невѣжество, тяжелая работа и отсутствіе всякихъ удовольствій. Все это, безъ сомнѣнія, способствуетъ обезображенію, какъ каждый можетъ въ томъ убѣдиться въ субботу вечеромъ на лондонскихъ улицахъ. Она, напримѣръ, не разгуливала по этимъ улицамъ, сцѣпившись за руки съ тремя или четырьмя другими дѣвушками, громко разговаривая и хохоча во все горло при малѣйшемъ поводѣ, какъ это дѣлаютъ другія. Она не «водила компаніи» ни съ какимъ мужчиной, ни съ хорошимъ, ни съ дурнымъ. Она аккуратно каждый вечеръ возвращалась домой послѣ работы и такъ же пунктуально уходила на работу по утрамъ. Она жила съ дѣдушкой и бабушкой, нанимавшими двѣ комнаты въ нижнемъ этажѣ дома на Брауншвейгской площади, неподалеку отъ театра, посѣщавшагося преимущественно простонародьемъ. Старикъ всю жизнь работалъ въ типографіи одного издателя на Патерностеръ-Роу и все еще служилъ тамъ за небольшое жалованье, хотя уже и находился въ преклонныхъ лѣтахъ. Старуха служила многіе годы горничной въ театрѣ «Royal Grecian» и восторгалась драмой, главнымъ образомъ по части дамскихъ костюмовъ. Старики, кромѣ того, были большіе любители ощущеній, доставляемыхъ обильнымъ употребленіемъ крѣпкихъ напитковъ. Они покупали ихъ, какъ и свое платье, пищу, и какъ нанимали квартиру, главнымъ образомъ на жалованье Джуліи.

Дѣвушка была, говоря истинную правду, уличной дѣвушкой, сиротой, брошенной на произволъ судьбы. О своей матери она знала только то, что ея бабушкѣ пріятно было ей сообщать, а именно: что она умерла съ обручальнымъ кольцомъ на пальцѣ. Что касается отца, то такъ какъ ей было запрещено о немъ разспрашивать, то и мы хорошо сдѣлаемъ, если воздержимся отъ вопросовъ на его счетъ. Быть можетъ, онъ бросилъ жену, что часто случается у нѣкоторыхъ другихъ; быть можетъ, съ нимъ случилось что-либо «неладное», что тоже часто бываетъ. Какъ бы то ни было, онъ ни копѣйки не давалъ на содержаніе дочери и ей издавна внушалось, что она всѣмъ обязана бабушкѣ и должна заплатить впослѣдствіи за всѣ издержки, причиняемыя ея воспитаніемъ.

Въ народной школѣ ее выучили читать, писать и считать; улица была ареной ея дѣтскихъ игръ, а рай, о которомъ она смутно слыхала, представлялся ей какимъ-то отдаленнымъ мѣстомъ, дорога куда ей незнакома и гдѣ не будетъ старой бабушки, чтобы бить и пилить ее, а будетъ вдоволь пироговъ съ мясомъ и вареньемъ. Товарками ея были, само собою разумѣется, такія же уличныя дѣвочки, какъ и она сама, и величайшимъ удовольствіемъ для нихъ всѣхъ было плясать на улицѣ подъ звуки шарманки. Что же касается религіи, нравственности, принциповъ и правилъ для жизни и поведенія, то Джулія, подобно всѣмъ другимъ, должна была вырабатывать ихъ сама для себя. Принимая во вниманіе ея происхожденіе и воспитаніе, я могу объяснить ея любовь къ спокойствію, приличію и добропорядочности только тѣмъ предположеніемъ, что она естественно научилась любить все противоположное тому, что нравилось ея бабушкѣ. Если это покажется недостаточнымъ для объясненія этого факта, то припомнимъ избитую истину, что нѣкоторыя дѣвушки, будутъ ли онѣ принцессы или уличныя дѣти, родятся съ природной и инстинктивной любовью къ добропорядочности и всему, что съ этимъ связано. Богъ создалъ мужчинъ сильными, а женщинъ чистыми, сказалъ который-то изъ отцовъ церкви, по всей вѣроятности, св. Августинъ, которому принадлежать почти всѣ истинно-гуманныя изреченія. Фанатики, чтобы найти предлогъ для своего пустосвятства, перевернули это правило.

Джулію считали чрезвычайно счастливой дѣвушкой и она зарабатывала столько денегъ, что другія дѣвушки только охали и ахали отъ зависти. Фамильныя связи и личный интересъ, какъ это и всегда бываетъ, доставили ей это благополучіе. Бабушка спозаранку, когда она была еще крошкой, брала ее съ собой въ театръ, гдѣ она появлялась на сценѣ въ тѣхъ мелодрамахъ, гдѣ фигурировалъ ребенокъ, мальчикъ или дѣвочка. На Рождествѣ много дѣтей набирается для пантомимъ, и Джулія всегда участвовала въ нихъ. Когда она выросла, она стала играть роли деревенскихъ дѣвушекъ, участвовала въ числѣ фигурантовъ, изображавшихъ толпу, или же въ какой-нибудь процессіи, зачастую несла шлейфъ принцессы. Словомъ, ее ставили туда, гдѣ надо было пополнить пробѣлъ или образовать группу. Такъ какъ она была красивѣе остальныхъ фигурантокъ и лучше сложена, то ее вскорѣ начали ставить впереди съ приказаніемъ глядѣть въ партеръ своими большими глазами и кротко улыбаться. Она дѣлала это, и сводила сьума всѣхъ приказчиковъ и привлекала всѣ сердца за пятнадцать шиллинговъ въ недѣлю. И при всемъ томъ, если Джулія и пыталась когда-нибудь понять то, что творится вокругъ нея, — въ чемъ я сильно сомнѣваюсь, — то развѣ только, чтобы задать вопросъ: къ чему это люди ходятъ въ театръ? Всѣ театральные эффекты она знала и презирала и находила, что ходить въ театръ стоитъ развѣ только затѣмъ, чтобы посмотрѣть на костюмы героини.

Это было ея вечернее занятіе. Днемъ же она вела всѣ счеты у переплетчика. И тутъ мы можемъ оцѣнить всю важность фамильныхъ связей. Ея дѣдушка нашелъ, что хорошо было бы обучить ее переплетному мастерству и помѣстилъ ее къ м-ру Брадберри. Она могла бы со временемъ научиться порядочно складывать листы и даже сшивать тетради, но, къ счастью для нея, ея хозяинъ открылъ въ ней замѣчательныя способности къ счетоводству. У Джуліи было много соображенія и она быстро складывала. Поэтому она была возведена въ званіе бухгалтера, отдѣлена отъ остальныхъ дѣвушекъ и переведена изъ мастерской въ лавку. Она получала изъ театральной кассы пятнадцать шиллинговъ въ недѣлю, а м-ръ Брадберри платилъ ей восемнадцать, такъ что счастливая дѣвушка получала тридцать-три шиллинга въ недѣлю, на которые, съ придачею тѣхъ десяти, что ея дѣдушка отрабатывалъ въ своей типографіи, старики жили отлично и пользовались всѣми благами цивилизаціи, включая сюда и джинъ.

Врядъ ли можно сказать, чтобы Джулія была счастлива въ тѣ дни, потому что счастіе есть дѣятельное состояніе духа и не можетъ существовать безъ опредѣленной пищи въ формѣ какого-нибудь воспоминанія или ожиданія. Но съ другой стороны она конечно не была несчастна, такъ какъ для несчастія тоже нужно воспоминаніе или опасеніе. Еслибы, подобно Робинзону Крузе, ей пришлось взвѣшивать этотъ вопросъ, то она должна была бы сказать, что съ одной стороны она въ самомъ дѣлѣ получаетъ большое содержаніе, но что съ другой стороны бабушка отбираетъ у нея всѣ деньги, что съ одной стороны у ней есть постоянная работа, но съ другой стороны ей приходится слишкомъ много работать. Что съ одной стороны у ней нѣтъ ни друзей, ни развлеченій, но что съ другой ей извѣстенъ характеръ нѣкоторыхъ изъ нихъ и онъ нисколько не привлекателенъ. Что съ одной стороны она молода, но съ другой молодые люди должны имѣть хоть одинъ часокъ въ день для отдыха и для того, чтобы пользоваться своей молодостью. Человѣческая душа, говорятъ фразёры, способна къ безконечному счастію. Будемъ по крайней мѣрѣ понимать это такъ, что человѣческая душа способна наслаждаться, когда умѣетъ желать. Джулія ничего не желала, потому что ничего не знала. Она была слишкомъ молода, чтобы особенно тяготиться работой. Она любила счетоводство, потому что ея хозяинъ былъ съ нею добръ. Она ходила въ театръ, не спрашивая себя о томъ: нравится ей это или нѣтъ, потому что она это дѣлала съ тѣхъ поръ какъ себя помнила. А о чемъ она думала день деньской — это я не знаю и рѣшительно не понимаю, въ виду того, что она не водилась съ другими дѣвушками, которыя болтаютъ и слѣдовательно думаютъ съ утра до вечера. Она находилась при дѣлѣ съ девяти часовъ утра до двѣнадцати ночи; никогда ничего не читала и ни съ кѣмъ не разговаривала, исключая м-ра Брадберри, который приходилъ и уходилъ изъ лавки и ворчалъ на свои долги и на трудныя времена. Но она привыкла къ нему и кромѣ того онъ былъ по своему добръ съ нею.

По воскресеньямъ иныя дѣвушки ходятъ гулять, другія въ церковь, третьи имѣютъ поклонниковъ, съ которыми проводятъ время. Джулія уже привыкла проводить воскресное утро въ лавкѣ, утверждая, что ей необходимо сводить счеты съ м-ромъ Брадберри, но въ сущности затѣмъ, чтобы ему было съ кѣмъ разсуждать о беззаконіи бѣдности. Джулія торжественно слушала, но не понимала ни слова. Затѣмъ въ воскресенье днемъ, когда старики дремали, она приводила въ порядокъ свой гардеробъ. Не даромъ же у дѣвушки была бабушка, служившая горничной въ театрѣ. Многія изъ сверстницъ Джуліи не умѣютъ держать иголки въ рукахъ, а потому ходятъ всегда оборванныя. Джулія умѣла шить, поэтому хотя она одѣвалась просто, но не неряшливо. Воскресные вечера бывали для нея самыми пріятными въ недѣлѣ, потому что она сидѣла въ креслѣ и ничего не дѣлала. Старики уходили въ свою спальню въ девять часовъ вечера, и она могла лечь спать тремя часами раньше обычнаго времени, и шумъ шаговъ на улицахъ, пѣсни гулякъ и стукъ омнибусовъ служили ей колыбельной пѣсней.

Если ей и желательна была какая-нибудь перемѣна въ ея судьбѣ, то полагаю только въ томъ отношеніи, чтобы бабушка ея поменьше бранилась, а сама она могла бы отдѣлаться отъ несноснаго кашля, который привязывался въ ней обыкновенно въ началѣ зимы и не прекращался до половины лѣта.

Но ей было только девятнадцать лѣтъ, а потому такъ ни иначе монотонное существованіе это должно было измѣниться. Сколько есть вещей, которыхъ молодежь начинаетъ желать, какъ только узнаетъ о нихъ. А рано или поздно, она узнаетъ о нихъ и кромѣ того молодежи прилично и свойственно всегда желать. Природа ненавидитъ такое состояніе духа, когда человѣкъ ничего не желаетъ. Въ сущности это есть нравственная пустота.

III.

Такъ проходили дни, одинъ какъ и другой, съ тою только разницею, что иногда бывало теплѣе, а иногда холоднѣе; иногда небо было покрыто тучами, а иногда сіяло солнце. Но ничто не отличало одинъ день отъ другого. Но такъ какъ гдѣ жизнь, тамъ и движеніе, и ничто не стоитъ на мѣстѣ, то дѣвушка начинала убѣждаться, что старики пьютъ гораздо больше того, чѣмъ это имъ полезно, и что съ каждой недѣлей они напиваются сильнѣе и сильнѣе и что несправедливо съ ихъ стороны отбирать отъ нея всѣ деньги для того, чтобы покупать на нихъ джинъ, хотя бы бабушка и воспитала ее. Быть можетъ, она находила также, что она лучше проводитъ время у переплетчика, нежели дома, и что ея ворчливый хозяинъ болѣе пріятный собесѣдникъ, нежели ея дѣдушка. Но ей не приходило въ голову желать какой-нибудь перемѣны или думать, что ея жизнь могла бы течь иначе, нежели жизнь катоновскаго идеальнаго раба, который всегда спитъ, когда не работаетъ, и всегда работаетъ, когда не спитъ.

Но вотъ наступила перемѣна, какъ это всегда бываетъ въ земной юдоли. Для римскаго невольника она наступала, когда онъ заболѣвалъ и его выносили, по приказанію его благодарнаго господина, на вольный воздухъ, умирать. Перемѣна въ жизни Джуліи на первый взглядъ, казалось, обѣщала болѣе пріятный ходъ вещей.

Дѣло было въ послѣднихъ числахъ мая. На театрѣ шла мелодрама, въ которой ея услуги не требовались послѣ четвертаго акта и пятнадцатой картины, когда долженствовала произойти свадьба добраго молодого мельника и добродѣтельной молочницы, послѣ неслыханныхъ затрудненій, и когда какъ-разъ у дверей церкви она прерывается прибытіемъ злого лорда, вырывающаго жениха изъ объятій невѣсты среди криковъ сельскихъ дѣвушекъ, вздымающихъ къ небу руки. Джулія была одной изъ сельскихъ дѣвушекъ, и въ то время какъ она поднимала, руки въ условной позѣ, долженствовавшей изображать ужасъ, она обратила по обыкновенію свои большіе глаза въ партеръ и кротко улыбнулась ряду взволнованныхъ и оживленныхъ лицъ. Когда занавѣсь упалъ, она освободилась и поспѣшила въ уборную, чтобы переодѣться.

Было половина десятаго, вечерній воздухъ показался ой прохладнымъ послѣ душной атмосферы театра; Джулія вышла изъ театра и прошла черезъ садъ, гдѣ играла музыка и народъ плясалъ на площадкѣ.

Въ настоящее время нѣтъ ни одного уголка въ обширномъ городѣ съ четырьмя милліонами жителей, гдѣ бы простой народъ могъ поплясать — подумайте объ этомъ! — но два года тому назадъ все еще существовалъ жалкій садъ «City Road Ranelagh», съ его галереей, фонарями, площадкой и оркестромъ музыки. Джулія остановилась и поглядѣла на танцующихъ; но они не привлекали ее. Когда простоишь цѣлый вечеръ на сценѣ возлѣ турецкаго барабана, то музыка не имѣетъ никакой прелести; что касается танцевъ, то она хотѣла-было научиться этому искусству въ театрѣ, но отъ этой затѣи у ней остаюсь только воспоминаніе о необыкновенно сердитомъ нравѣ танцмейстера. Не могла также привлекать ее и внѣшность компаніи, состоявшей большею частію изъ буйныхъ приказчиковъ разныхъ мелочныхъ лавокъ и рабочихъ дѣвушекъ. Мужчины держались большею частію вмѣстѣ и хохотали между собой, а дѣвушки тоже, чтобы показать свою независимость, держались другъ дружки и тоже смѣялись промежъ себя. Многія дѣвушки плясали другъ съ другомъ. По временамъ одинъ изъ мужчинъ отдѣлялся отъ другихъ, подходилъ къ группѣ дѣвушекъ и манилъ которую-нибудь пальцемъ, говоря: — сюда, и когда дѣвушка подходила къ нему, они плясали. Какъ бы то ни было, они веселились на свой ладъ; теперь имъ нельзя больше веселиться и они сходятся въ революціонные клубы и желаютъ націонализировать землю — какъ будто бы это сдѣлаетъ ихъ счастливѣе. Когда они затѣять подѣлить денежные капиталы, такъ-же какъ и землю, тогда, быть можетъ, почтенные миддльсекскіе магнаты, владѣющіе большими капиталами, хотя обладаютъ малымъ количествомъ земли, пожалѣютъ о томъ, что не поощряли любви къ невиннымъ развлеченіямъ, пока было еще не поздно.

Какъ бы то ни было, Джулія не танцовала, и не знала никого изъ компаніи, а потому прошла мимо нихъ и вышла на большую аллею. Здѣсь она съ минуту остановилась въ нерѣшительности. Она устала и ей хотѣлось спать, но сегодня была суббота, и старики, она это знала, еще не были «готовы» и тому, чтобы лечь въ постель. Поэтому она перешла черезъ аллею на южную болѣе спокойную сторону и сказала себѣ, чтл такъ какъ вечеръ такъ хорошъ, и луна свѣтитъ такъ ярко, и она погуляетъ съ полчаса.

Когда она выходила изъ сада, за ней пошелъ слѣдомъ какой-то молодой человѣкъ; когда она повернула на западъ направилась къ Ислингтону, онъ послѣдовалъ за ней, держась въ нѣкоторомъ разстояніи позади нея. Она слишкомъ привыкла слышать за собой топотъ ногъ, чтобы обратить на это вниманіе. Мягкій весенній воздухъ и яркій лунный свѣтъ пріятно ласкали ее послѣ театра, грохота публики и шума музыки. Отчего подумалось ей, люди такъ любятъ шумъ? И зачѣмъ это они всѣ ревутъ и апплодируютъ, когда героиню бросаетъ въ рѣку злодѣй, а ея вѣрный любовникъ спасаетъ ее? Какіе дураки! вѣдь должны же они знать, что все это не взаправду.

Три раза молодой человѣкъ, провожавшій дѣвушку, нагонялъ ее, какъ бы собираясь съ ней заговорить, и три раза храбрость измѣняла ему, такъ какъ онъ былъ застѣнчивый молодой человѣкъ. При четвертой попыткѣ, онъ пришелъ въ отчаяніе и, положивъ руку на плечо дѣвушкѣ, съ вѣжливостью, свойственной народнымъ кавалерамъ, проговорилъ торопливымъ и хриплымъ шопотомъ:

— Позвольте сказать вамъ пару словъ?

— Оставьте меня въ покоѣ, — отвѣчала она, — озираясь кругомъ, чтобы видѣть, нѣтъ-ли вблизи помощи. — Я не разговариваю съ незнакомыми.

— Одну минутку, — продолжалъ онъ, — одну только минутку! Пожалуйста, не прогоняйте меня. Я ничего дурного не замышляю. Я не хочу васъ обидѣть.

Она смягчилась.

— Я хочу только сказать вамъ, — тутъ онъ перевелъ съ трудомъ духъ, — что бывалъ въ вашемъ театрѣ каждый вечеръ въ послѣднія три недѣли, главнымъ образомъ затѣмъ, чтобы видѣть васъ на сценѣ, и каждый разъ провожалъ васъ послѣ того домой.

— Зачѣмъ же вы провожали меня домой? — спросила она, дивясь, что этому человѣку отъ нея нужно.

Ее и прежде, случалось, провожали, но не каждый же день въ продолженіе двухъ недѣль. Съ ней также, случалось, и заговаривали, но никогда такъ вѣжливо.

— Затѣмъ, что я васъ люблю, — отвѣчалъ онъ. — О! я видалъ много дѣвушекъ на сценѣ, но ни одной такой хорошенькой, какъ вы, и ни у одной не было такихъ прелестныхъ глазъ.

Джулія знала, что у нея красивые глава, и радовалась этому, потому что благодаря имъ она занимала мѣсто въ первомъ ряду фигурантокъ и ей платили дороже. Ея глаза стоили денегъ.

— Что же касается того, чтобы обидѣть васъ, — продолжалъ молодой человѣкъ, сжимая кулаки, — то желалъ бы я видѣть человѣка, который бы посмѣлъ это сдѣлать при мнѣ. Слушайте, скажите мнѣ, какъ васъ зовутъ?

— Меня зовутъ Джулія.

— Джулія! ахъ! — опять онъ глубоко перевелъ духъ, какъ будто находя, что имя такое же хорошенькое, какъ и сама дѣвушка. — Джулія! Мнѣ слѣдовало догадаться. Хотите погулять со мной завтра?

Она колебалась. Впервые въ жизни ей было сдѣлано такое предложеніе.

— Развѣ я опоздалъ? — спросилъ онъ. — Но я ни разу не видѣлъ васъ съ кѣмъ-нибудь другимъ. Вы развѣ уже водите съ кѣмъ-нибудь компанію?

— Нѣтъ, — отвѣчала она. — Не въ томъ дѣло. Я еще ни съ кѣмъ не водила компаніи.

— Развѣ вы думаете, что я непорядочный человѣкъ? Я — приказчикъ въ книжной лавочкѣ на Гагерстоновской соединительной вѣтви и продаю книги и газеты. Мнѣ платятъ жалованья тридцать шиллинговъ въ недѣлю. Приходите взглянуть сами. Я ничего не хочу отъ васъ скрывать. Приходите въ понедѣльникъ. Если вы согласитесь водить со мной компанію, то я вамъ все разскажу про себя.

— Я не могу придти въ понедѣльникъ, — отвѣчала она, тронутая этимъ знакомъ довѣрія съ его стороны. — Я занята дѣломъ у м-ра Брадберри, переплетчика, служу у него бухгалтеромъ. А по вечерамъ бываю въ театрѣ.

— Ну, такъ приходите завтра!

Онъ взялъ ее за руку. Она слегка дрожала и глядѣла на него съ сомнѣніемъ. Онъ былъ очень красивый молодой человѣкъ, бѣлокурый и краснощекій, высокаго роста и одѣтъ по модѣ, насколько это дозволялъ ему карманъ. Онъ глидѣлъ на нее съ такимъ выраженіемъ въ глазахъ, которое для нея совсѣмъ ново, но отъ котораго сердце ея странно забилось.

— Приходите сюда въ три часа, — продолжалъ онъ. — Я всегда хожу поутру въ церковь съ матушкой, которая очень строга на этотъ счетъ. Мы пойдемъ… мы пойдемъ…

Онъ раздумывалъ, какую бы программу начертать, чтобъ она была и привлекательна и не очень дорога.

— Мы поѣдемъ по конкѣ въ Гэмстедъ и напьемся тамъ чаю, а затѣмъ погуляемъ. Если погода будетъ хорошая, то прогулка можетъ быть очень пріятна. Вамъ нравится Гэмстедъ?

— Я никогда тамъ не была. Я нигдѣ не бываю. У меня совсѣмъ нѣтъ друзей, кромѣ бабушки и дѣдушки и м-ра Брадберри.

Глаза ея наполнились слезами, отчасти потому, что она впервые теперь сообразила, какая она одинокая и сиротливая дѣвушка, отчасти же потому, что ее растрогала мысль, что вотъ нашелся же наконецъ человѣкъ, который пожелалъ познакомиться съ нею.

— Развѣ у васъ нѣтъ пріятельницъ въ театрѣ между дѣвушками?

Она покачала головой.

— Вы слишкомъ для нихъ хороши, — замѣтилъ онъ. — Само собой разумѣется, что вы не можете дружиться съ ними. Большинство изъ нихъ ужасная дрянь. А у переплетчика вы тоже не сошлись ни съ кѣмъ изъ дѣвушекъ?

— Нѣтъ. Я прихожу въ особые часы и никого изъ нихъ не вижу. У меня было много подругъ, когда я ходила въ школу, но теперь я не знаю, гдѣ онѣ всѣ находятся. Дѣвушки, какъ мы, разбредутся по бѣлому свѣту, и теперь я совсѣмъ одна.

— А у васъ нѣтъ отца съ матерью?

— Нѣтъ; они умерли, и мнѣ не велѣно про нихъ разспрашивать. Ахъ! вотъ вы такой порядочный молодой человѣкъ… и… понравится ли это вашей матушкѣ?

Она хотѣла сказать, понравится ли его матери, что такой красивый и хорошо одѣтый молодой человѣкъ будетъ водить компанію съ такой смиренной дѣвушкой, какъ она. Онъ же подумалъ, что она хочетъ сказать, что его матери, пожалуй, не понравится, что она служитъ въ театрѣ.

— Матушка ничего не будетъ имѣть противъ бухгалтерства. Послушайте, Джулія, будемъ друзьями. Меня зовутъ Джемсъ Аторстонъ. Зовите меня Джимомъ, а я буду васъ звать Джуліей. Обѣщаете придти завтра? Дайте мнѣ вашу руку.

И онъ не только взялъ ее за руку, но и поцѣловалъ въ лобъ.

— О! Джулія! еслибы вы знали, какъ я васъ люблю! Я влюбился въ васъ въ первый же разъ, какъ увидѣлъ на сценѣ! О! Джулія, какъ мы будемъ счастливы!

И вотъ какимъ образомъ началось счастіе Джуліи: оно пришло тихо и незамѣтно, какъ всѣ великія и хорошія вещи. Когда ея поклонникъ разстался съ ней, проводивъ ее до дверей ея дома, она пришла къ себѣ вся проникнутая сознаніемъ, что ее цѣловали, что ей жали руки, называли ее хорошенькой и что молодой человѣкъ — милый молодой человѣкъ — красивый и хорошо одѣтый молодой человѣкъ, которымъ можно было гордиться, сказалъ ей, что любитъ ее. До сихъ поръ никто еще въ жизни не цѣловалъ ее, никто и никогда еще не ласкалъ ее, не говорилъ ей ни одного слова любви или нѣжности. Дѣвушки высшихъ классовъ! вы принимаете равнодушно любовь и заботы, расточаемыя вамъ тѣми, кто васъ любить; вы принимаете это какъ должное. Оно такъ и есть: я этого не отрицаю; но подумайте, каково вамъ было бы, еслибы вы были ихъ лишены!

Бабушка, безъ сомнѣнія, замѣтила бы перемѣну въ дѣвушкѣ, когда та вернулась домой: блескъ въ глазахъ, румянецъ на щекахъ, бодрость и оживленіе въ походкѣ и вообще въ манерѣ себя держать, потому что ея бабушка была изъ подозрительныхъ и постоянно опасалась какъ разъ того самаго, что теперь случилось, то-есть: поклонника и свадьбы. Она боялась лишиться своей Джуліи, а съ тѣмъ вмѣстѣ и доходовъ. Но въ настоящую минуту она находилась въ состояніи невмѣняемости. Она сидѣла, выпрямившись на стулѣ, съ безсмысленной улыбкой на губахъ; еще нѣсколько минутъ, еще одна капля джина съ водой и ее можно будетъ уложить спать. Дѣдушка тоже могъ бы обратить вниманіе на необычный видъ своей внучки, но тоже былъ пьянъ. Онъ держалъ потухшую трубку въ рукѣ и, проливая слезы состраданія и умиленія, пѣлъ: «Отецъ, отецъ! о, приди, спаси свое дитя!» Такимъ обратомъ никто изъ нихъ не обратилъ рѣшительно никакого вниманія на дѣвушку, которая въ первый разъ въ жизни со стыдомъ поглядѣла на своихъ опекуновъ, потому что… потому что: какое мнѣніе получитъ о ней Джимъ, если увидитъ ихъ въ такомъ видѣ? Она и прежде часто видѣла ихъ въ такомъ видѣ съ чувствомъ отвращенія и безпомощной горечи, но сегодня она стыдилась ихъ. Она тутъ же рѣшила, что не допустить, чтобы Джимъ провелъ вечеръ съ дѣвушкой.

Какъ бы то ни было, а Джулія, уложивъ стариковъ спать, осталась одна. Она легла на кровать, старомодной формы, имѣвшей видъ шкапа, но ей не хотѣлось спать. Она набросила платокъ на голову и сѣла у открытаго окна, глядя въ лунное небо и раздумывая о томъ, что случилось.

Такъ она просидѣла, оперевшись подбородкомъ на руку далеко за полночь, пока всѣ торопливо шагавшіе пѣшеходы и улицѣ не разошлись по домамъ спать, а Брауншвейгская площадь, никогда не отличавшаяся шумомъ, совершенно затихла. Но она не замѣчала ни шума, ни тишины! Ея голова была полна красивымъ молодымъ человѣкомъ и его словами! Неразумная голова! Онъ назвалъ ее хорошенькой; онъ сказалъ, что любитъ ее. Онъ желалъ водить съ нею компанію; онъ провожалъ ее двѣ недѣли сряду; онъ назвалъ ее хорошенькой; онъ каждый вечеръ ходилъ въ театръ въ продолженіе трехъ недѣль; ея сказалъ, что любитъ ее; онъ жалъ ей руку; онъ навѣрное такъ же добръ, какъ и красивъ, потому что сразу сообщилъ ей, и онъ такой и гдѣ работаетъ; онъ сказалъ, что любитъ ее… и такъ далѣе, до безконечности.

Наконецъ со вздохомъ, она закрыла окно и захлопнула ставни и легла спать. Простодушная Джулія! такъ взволнована отъ того только, что какой-то молодой человѣкъ въ нее влюбился!

IV.

И вотъ началась мирная и прелестная идиллія, хотя пастухъ былъ всего только приказчикъ книжнаго магазина, а нимфа — театральная статистка. Съ одной стороны юноша съ живымъ воображеніемъ, прочитавшій большинство тѣхъ книгъ, которыя продавалъ, я которому мерещился цѣлый міръ чудныхъ мыслей въ большихъ и блестящихъ глазахъ, плѣнившихъ его сердце. Это убѣжденіе внушало ему безграничное уваженіе къ своей милой. Что за дѣло до общественнаго положенія дѣвушки, если она съумѣла внушить такое убѣжденіе своему поклоннику? Съ другой стороны дѣвушка, находившая, что ея поклонникъ хорошо воспитанный, красивый и благородный человѣкъ. Она всегда считала себя такой ничтожной, что эта чудная вещь, его любовь, внушала ей удивленіе и страхъ. Какъ могъ онъ полюбить такую простенькую дѣвушку, какъ она? Какимъ образомъ приковать ей его любовь къ себѣ, такъ, чтобы онъ больше не заглядывался на другихъ женщинъ?

Разумѣется новое положеніе, въ какомъ она очутилась, прежде всего инстинктивно заставило ее хлопотать о томъ, чтобы быть какъ можно красивѣй. Поэтому при всякой возможности она прибавляла какую-нибудь бездѣлицу къ своимъ незатѣйливымъ нарядамъ. А такъ какъ счастіе всегда выражается во внѣшности, то она стала прямѣе держаться и развязнѣе ходить. Кашель прошелъ, щеки покруглѣли, грудь пополнѣла; она съ каждымъ днемъ хорошѣла. Глаза ея улыбались предмету ея мечтаній, но эта же улыбка озаряла и весь остальной свѣтъ.

— Джулія, — говорила ей бабушка, съ уныніемъ, такъ какъ очень скоро пронюхала, какимъ образомъ дѣвушка проводила воскресные дни. — Джулія, помни, что бываютъ всякіе молодые люди. Иные изъ нихъ стремятся обижать дѣвушекъ. Берегись. Мнѣ сдается, что я кое-что о немъ слышала… но оставимъ это. Будь осторожна, дѣвушка… Водить компанію, — дѣвушкѣ не сдобровать отъ этого, помни это. Другое дѣло — выдти замужъ. Дѣвушкѣ не годится откладывать свадьбу. Будь осторожна и слушайся бабушки. И вотъ что, Джулія, никогда не давай ему денегъ!

Джулія смѣялась. Ея Джимъ будетъ ее обижать! онъ самъ тратитъ всѣ свои деньги на нее. Но она сдѣлала одну вещь, отъ которой старуха пришла въ ужасъ: она осмѣлилась удержать всѣ свои деньги и отдала изъ нихъ бабушкѣ только столько, сколько нужно было на квартиру и на столъ. Что-жъ это такое? откуда взять денегъ на выпивку? Старики сидѣли и глядѣли другъ на друга и съ уныніемъ обсуждали этотъ вопросъ. Старуха пошла въ театръ и попросила, чтобы жалованье внучки выдавалось ей на руки. Тамъ надъ ней только посмѣялись. Она отправилась съ такой же просьбой къ м-ру Брадберри, но вернулась, повѣся носъ и оскорбленная въ своихъ чувствахъ.

Джулія же, хотя и ходила по прежнему въ воскресенье утромъ къ м-ру Брадберри, но не вела больше съ нимъ счетовъ. Она приносила съ собой работу и шила себѣ наряды въ то время какъ онъ курилъ трубку и разсуждалъ о негодности существующихъ учрежденій. Джулія слушала, но ничего не слышала, такъ какъ сердце ея было далеко. Кромѣ того, она ничего не знала о существующихъ учрежденіяхъ, а потому какое ей было дѣло до того, что они дурны?

— Ты не слушаешь того, что я тебѣ говорю, Джулія, — ворчалъ онъ. — Вотъ такъ всегда бываетъ съ дѣвушкой. Стоить только ей влюбиться и она непремѣнно испортится. ли о чемъ другомъ она больше думать не въ состояніи.

Иногда, — но не часто, потому что мать не любила, чтобы онъ поздно возвращался домой, — Джимъ шелъ встрѣтить ее, когда она выходила изъ театра и провожалъ ее домой. Но обыкновенно они сходились по воскресеньямъ, когда она надѣвала свое самое нарядное платье и они шли гулять. Все послѣ-обѣда и вечеръ воскреснаго дня они проводили вмѣстѣ. Лѣто стояло довольно хорошее; рѣдко выпадали дождливыя воскресенья и они могли ѣздить по окрестностямъ. Какъ и всѣ лондонскіе юноши, Джемсъ зналъ наперечетъ всѣ загородныя увеселительныя мѣста: въ Реджентъ-паркѣ днемъ играетъ музыка по воскресеньямъ; другой оркестръ играетъ въ прекраснѣйшемъ павильонѣ въ Батерси-паркѣ, гдѣ можно напиться чаю, и такъ далѣе.

Для Джуліи лѣто проходило, точно сонъ; она не заглядывала въ прошлое и не задумывалась о будущемъ; она жила настоящимъ; всю недѣлю, сидѣла ли она наклонившись надъ своими приходо-расходными книгами, вдыхая запахъ клейстера, или же находилась въ душномъ театрѣ, она мысленно переживала свои воскресные дни, припоминала то, что ей говорилъ ея Джемсъ, думала о тѣхъ вещахъ, которыя онъ ей подарилъ, и о томъ, какъ онъ глядѣлъ, когда поцѣловалъ ее при встрѣчѣ на улицѣ; гадала о томъ, что они будутъ дѣлать въ будущее воскресенье. Во время этихъ прогулокъ она узнала такія вещи, о которыхъ прежде и не подозрѣвала: лѣса, поля, полевые цвѣты, пѣніе чернаго дрозда. Всѣ эти чудеса были такъ же новы для нея, какъ и мысли, вычитанныя ея Джимомъ изъ книгъ и газетъ его лавки и сообщаемыя имъ своей внимательной слушательницѣ. Ея умъ обогатился новыми идеями и представленіями; у ней явились новыя надежды; она на все стала смотрѣть совсѣмъ иначе. Она уже не чувствовала прежняго довольства своей судьбой. Она точно вновь на свѣтъ родилась и родилась съ новыми и странными стремленіями и требованіями.

Что касается Джемса, то ни на одну минуту онъ не переставалъ быть самымъ пламеннымъ влюбленнымъ; онъ окружая ее такимъ вниманіемъ, какъ еслибы онъ былъ настоящій джентльменъ, а она настоящая молодая леди. Онъ находилъ, что ничто не могло быть слишкомъ хорошо для нея; онъ никогда не былъ съ нею раздражителенъ или не въ духѣ; верхомъ счастія для него, какъ и для его возлюбленной, было гулять подъ руку за городомъ, по лѣснымъ тропинкамъ и вдоль полевыхъ изгородей. Онъ не пилъ вина и не курилъ; онъ говорилъ о книгахъ и о томъ, что онъ въ нихъ прочиталъ, о газетахъ и о томъ, что дѣлается на бѣломъ свѣтѣ, такъ что Джулія устыдилась своего невѣжества и купила учебникъ и географическую карту; иногда онъ приносилъ книгу въ карманѣ и читалъ ей, сидя въ тѣни подъ деревомъ. Онъ былъ въ сущности юношей съ сильно развитымъ воображеніемъ, и, при образованіи, изъ него могъ бы выйти поэтъ. При этомъ у него были очень простые вкусы, и чашка чаю и бутербродъ, съѣденный въ обществѣ Джуліи, казались ему привлекательнѣе альдерменскихъ пировъ безъ нея. Что же касается вкусовъ Джуліи, то у ней ихъ совсѣмъ не было; она думала, какъ Джемсъ, любила то, что онъ любилъ, жила его умомъ и считала его такимъ же умнымъ, какъ и красивымъ, и такимъ же разсудительнымъ, какъ и ласковымъ.

По большей части она молча шла рядомъ съ нимъ, въ то время какъ юноша, исполненный великодушныхъ и дикихъ идей, соціалистъ и республиканецъ, и радикалъ, вѣрившій въ человѣка и любившій все, что привлекаетъ пламенную юность, открывалъ ей душу, чувствуя себя вполнѣ вознагражденнымъ, когда она, поднимая на него свои прекрасные глаза, говорила: — О, Джемсъ, еслибы всѣ могли говорить, какъ ты!

Изъ всего, что онъ сообщалъ ей, у нея слагалась новая и чудесная вѣра, что положеніе вещей можетъ быть измѣнено къ лучшему и созданъ лучшій міръ, гдѣ всѣ мужчины будутъ такъ честны и смѣлы, какъ ея Джемсъ, а всѣ женщины такъ же хороши, какъ она, по мнѣнію Джемса.

И каждый вечеръ въ воскресенье, когда они разставалась на Брауншвейгской площади, гдѣ онъ обнималъ ее и цѣловалъ въ губы и въ щеки, она, возвращая ему поцѣлуи, шептала: — О! Джемсъ! какъ ты добръ ко мнѣ!

— Провалиться мнѣ! — говаривалъ м-ръ Брадберри, — я совсѣмъ не узнаю тебя Джулія! — должно быть, это его вліяніе! Право, ты стала вдвое толще противъ прежняго! У тебя и щеки закруглились и ты поешь за работой, и стала рѣзвушкой! Кто бы повѣрилъ, что ты можешь быть рѣзвушкой, Джулія? И право, мнѣ кажется, что твой кашель совсѣмъ прошелъ. А твоя бабушка говорила мнѣ, что ты наконецъ взялась за умъ и не позволяешь себя грабить въ конецъ, а отдаешь только половину своего жалованья. Приходила сюда ревѣть и просила меня отдавать твое жалованье ей на руки, — говорила, что ты неблагодарная внучка. Не безпокойся, Джулія. Я сказалъ ей, что если она содержала тебя въ продолженіе десяти лѣтъ, то ты содержала ее тоже въ продолженіе десяти лѣтъ, и что если она не урезонится, то я уведу тебя далеко, далеко, и много ли она отъ того выиграетъ, желалъ бы я знать?

Это была правда. Джулія, съ укрѣпленіемъ своихъ силъ и здоровья, стала смѣлѣе и рѣшилась, какъ выше сказано, оспаривать у бабушки право отнимать у ней всѣ деньги. Она начала даже, увлекшись низкимъ и мизернымъ разсчетомъ, откладывать деньги въ почтовый банкъ. Мало того: она пригрозила старикамъ совсѣмъ уйти отъ нихъ, если они не перестанутъ пилить ее упреками.

Эта угроза, вмѣстѣ съ предположеніемъ о возможности, чтобы Джулія вышла замужъ, ужасно встревожила ихъ. Они сидѣли каждый вечеръ за джиномъ, который теперь имъ приходилось пить умѣренно, и обсуждали этотъ вопросъ съ различныхъ сторонъ. Не могли ли они идти за невѣстой въ родѣ какъ бы приданаго, такъ чтобы ея мужъ призналъ ихъ право жить на его счетъ? Или же, если это было невозможно, то чтобы имъ назначено было еженедѣльное содержаніе, въ родѣ того, какое внучка имъ давала теперь? или же нельзя ли, — что было бы лучше всего, — устроить такъ чтобы свадьба разстроилась?

— И что только онъ нашелъ въ ней? — говорила бабушка. — Такъ-себѣ, сухопарая дѣвчонка, и ничего больше. А про нее и говорить нечего, стоитъ только произнести его имя, и она сейчасъ же встанетъ на дыбы.

— Что же ты намѣрена теперь дѣлать? — спрашивалъ мужъ, дозволявшій женѣ свободно замышлять всякія козни и не находившій въ этомъ ничего предосудительнаго.

— Увижу, — отвѣчала она. — Но, что я этого такъ не оставлю, въ этомъ ты можешь быть увѣренъ. Она воображаетъ, что можетъ послать ко всѣмъ чертямъ бабушку, которая ее выростила! — какъ бы не такъ! Будь увѣренъ, что я что-нибудь придумаю. Неблагодарная тварь!

— Вѣрно! вѣрно! — бормоталъ старикъ, глядя на пустую бутылку отъ джина.

Старушка не была такъ привлекательна, какъ старикъ; бѣлые волосы послѣдняго и гладко выбритое лицо придавали ему чрезвычайно благообразный видъ. У старухи же волосы повыпали и чепецъ не могъ вполнѣ скрыть опустошеній, произведенныхъ временемъ; облысѣвшая и состарѣвшаяся Венера не можетъ быть хороша безъ помощи искусства, а у старухи не было средствъ завести себѣ парикъ. Кромѣ того у нея были хитрые глазки, которые постоянно бѣгали и какъ будто что-то замышляли, а губы вѣчно двигались, точно помогали глазамъ. Почему она казалась такой хитрой — не можетъ быть разумно объяснено никакой теоріей, потому что жизнь ея, проведенная въ томъ, чтобы одѣвать и раздѣвать актрисъ въ театрѣ, была не изъ такихъ, которыя способствуютъ развитію въ человѣкѣ хитрости.

Она рѣшила что-нибудь предпринять. Но что же именно?

Сначала она подумывала-было сказать что-нибудь такое молодому человѣку, что бы охладило его страсть. Но она понимала, что его очень трудно сдѣлать, и кромѣ того это, конечно, приведетъ къ разрыву съ Джуліей и навлечетъ головомойку со стороны м-ра Брадберри, котораго старуха побаивалась.

Затѣмъ она могла насказать чего-нибудь такого самой Джуліи, и уже пыталась сдѣлать это.

Наконецъ, она могла натравить родственниковъ молодого человѣка. Но она не знала, кто они такіе, и гдѣ живутъ.

Весь остатокъ недѣли ломала она надъ этимъ голову, но ничего не говорила до воскресенья утромъ, когда предложила внучкѣ помочь ей въ работѣ.

— Ты вѣдь знаешь, милочка, — заявила она съ порывомъ необычайной нѣжности, — что, когда у меня глаза не болятъ, я могу такъ же хорошо шить, какъ и бывало. Дай-ка мнѣ иголку и нитки; ты шей свое, а я свое. Не безпокойся о дѣдушкѣ. Пусть себѣ лежитъ въ постели, если ему это нравится. Ахъ! милочка, если все дѣло въ твоемъ счастіи, то я вѣдь не прочь. Да! да! совсѣмъ не прочь, если только онъ стоитъ тебя! Я съ радостью уступлю тебя ему. Вѣдь онъ приказчикомъ въ книжной лавкѣ, не правда ли?

Джулія кивнула головой.

— Скажите, вѣдь дѣдушка-то твой тоже всегда былъ на этой линіи. Тутъ видѣнъ какъ бы перстъ провидѣнія! А кто его родители, Джулія? Тоже книгопродавцы?

Она подняла на свѣтъ платье и критически оглядывала его, точно была поглощена этимъ занятіемъ и ей въ сущности не било никакого дѣла до родителей Джима.

Джулія, захваченная, такимъ образомъ, врасплохъ, разсказала, не подозрѣвая ничего худого, все, что знала.

— И мать его, — заключила она, — очень строгая и религіозная женщина; принадлежитъ къ обществу трезвости и не одобряетъ театра, не знаю почему. Поэтому, когда мы повѣнчаемся, я буду жить съ м-ромъ Брадберри, который обѣщаетъ удвоить мнѣ жалованье и я оставлю театръ. А до тѣхъ поръ она ничего не должна знать про театръ.

— Онъ удвоить тебѣ жалованье, говоришь ты? Ахъ! я всегда говорила, что ты служишь ему за безцѣнокъ. А гдѣ живетъ мать молодого джентльмена?

— Она содержитъ мелочную лавочку на Госвелъ-Родѣ, — отвѣчала Джулія.

— Она содержитъ лавочку на Госвелъ-Родѣ, — медленно повторила бабушка, — и она религіозная, строгая женщина, стоитъ за трезвость и не любитъ театра. Ого!

Когда часъ или для спустя, Джулія пошла на свиданіе съ женихомъ, старуха, надѣнь шляпку и накинувъ на плечи шаль, отправилась кратчайшимъ путемъ на Госвелъ-Родъ. Медленно проходя по улицѣ, она читала вывѣски на домахъ, пока не увидѣла имени «Атерстонъ». Ставни были закрыты, по случаю воскресенья, но лавочка была, очевидно, незначительная и неважная. Пока она стояла и разглядывала вывѣску, дверь отворилась и на порогѣ показалась женщина. На ней былъ надѣтъ вдовій чепецъ, а въ рукахъ она держала библію. Ей было лѣтъ сорокъ-пять и лицо ея сморщилось отъ заботы; то была не дюжинная забота о деньгахъ, такъ какъ лавочка и небольшой капиталъ, оставленный ей мужемъ, дозволяли ей безбѣдное существованіе. Забота ея была другого рода: она непрерывно трепетала за спасеніе души своего сына. Этого рода тревога въ былые дни, когда пуританство было сильнѣе распространено, чѣмъ теперь, отравляла жизнь многихъ тысячъ матерей, проводившихъ все свое время въ молитвахъ, увѣщаніяхъ и опасеніяхъ. Она принадлежала къ той строгой и логичной сектѣ, которая самымъ положительнымъ образомъ знала, кто будетъ спасенъ и кто нѣтъ. Разумѣется тѣ, которые не соблюдаютъ субботы, ходятъ въ театры, поздно ложатся спать и не посѣщаютъ церкви по крайней мѣрѣ разъ въ недѣлю, не могутъ войти въ царствіе небесное. Поэтому какую надежду могла она питать на то, чтобы сынъ ей былъ спасенъ?

— Вы — миссисъ Атерстонъ, сударыня? — смѣло подошла и заговорила съ ней старуха.

— Да. Чѣмъ могу служить вамъ?

— Я проходила мимо, сударыня, — продолжала старуха съ любезнѣйшей улыбкой, — и подумала, загляну ужъ кстати къ лэди, о которой слышала такъ много хорошаго и съ которой скоро мнѣ придется породниться.

— Я не понимаю, что вы хотите сказать, — замѣтила миссисъ Атерстонъ. — Мнѣ кажется, вы ошибаетесь.

— О! нѣтъ, нѣтъ, сударыня, — возразила посѣтительница. — Я вѣдь бабушка Джуліи.

— Кто такая Джулія?

— Какъ?

И старуха прикинулась крайне изумленной.

— Какъ? вы не знаете даже имени молодой леди, на которой вашъ сынъ собирается жениться?

— Мой сынъ… собирается жениться?

Лицо бѣдной матери выдало ея изумленіе.

— На комъ онъ собирается жениться? я ничего не знаю. Войдите пожалуйста и разскажите мнѣ, въ чемъ дѣло.

Она провела ее въ пріемную, помѣщавшуюся сзади лавочки. Бабушка сѣла и раввавала ленты у своей шляпки, что въ нѣкоторыхъ кружкахъ означаетъ дружеское расположеніе и намѣреніе поговорятъ по душѣ.

— Объясните пожалуйста, — спросила миссисъ Атерстонъ дрожащими губами: — что такое вы знаете про моего сына?

— Онъ женится на моей внучкѣ, Джуліи. Господи! да неужели же вы ничего объ этомъ не знаете?

— И кто же… извините пожалуйста, не мнѣ нужно вѣдь это знать… мой сынъ не хорошо со мной поступаетъ… Кто же вы сами?

— О! — отвѣчала бабушка, — мы люди почтенные, увѣряю васъ, и хотя не держимъ собственной лавочки, но могли бы не хуже другихъ. Мой мужъ всю жизнь служилъ на Патерностеръ-Роу и до сихъ поръ тамъ, хотя уже старикъ и не имѣетъ прежней силы. Я же была горничной въ греческомъ театрѣ, пока не нажила ревматизма въ пальцахъ и теперь не могу больше работать. Мы всегда были самыми приличными людьми.

— А… а вашъ сынъ? вы говорили, что она ваша внучка.

— У меня былъ только одинъ ребенокъ, да и то дочка. Джулія, ея дитя, а моя дочка умерла съ обручальнымъ кольцомъ на пальцѣ. Что же касается отца Джуліи, то я никогда не спрашивала и не знала, кто онъ такой, да оно и лучше.

Миссисъ Атерстонъ выслушивала всѣ эти объясненія съ удрученнымъ сердцемъ. Но ей нужно было задать еще одинъ вопросъ.

— А чѣмъ же занимается ваша внучка?

— Она служитъ въ театрѣ, м-мъ, какъ ея бабушка и мать служили раньше ея, — отвѣчала экс-субретка, взглянувъ на слушательницу своими хитрыми глазками. — Она поступила на сцену еще крошкой, какъ скоро научилась ходить. Не для разговора и представленья, потому что у бѣдной дѣвочки слабая грудь и слабый голосъ, а для того, чтобы стоять впереди въ хорошенькомъ платьѣ и быть въ толпѣ или въ процессіи или въ хорѣ деревенскихъ дѣвушекъ и притомъ самой красивой изъ нихъ. О! вы будете гордиться ею, м-мъ, когда увидите на сценѣ, право! Вашъ сынъ увидѣлъ ее въ театрѣ, влюбился въ нее, какъ и многіе другіе джентльмены, которые незнаютъ, что вся красота эта отъ размалевки, такъ что ужъ лучше б имъ влюбиться въ горничную. Послѣ того онъ…

— Благодарю васъ, — перебила миссисъ Атерстонъ, — вы достаточно разсказали мнѣ. Сынъ сообщитъ мнѣ остальное.

— Милости просимъ къ намъ, м-мъ, — отвѣчала старуха, вставая. — Если вы пожелаете пойти въ театръ завтра вечеромъ, то я проведу васъ за кулисы или въ партеръ, куда вамъ угодно. Быть можетъ, вы пожелаете поглядѣть на Джулію изъ партера, это заставитъ васъ скорѣе полюбить ее, м-мъ, думается мнѣ.

— Я никогда не ходила въ театръ.

— Ну чтожъ такое, никогда не поздно начать. А теперь, когда мы такъ поладили съ вами, то и дальше будемъ ладить и будемъ часто видаться другъ съ другомъ. Я какъ-нибудь вечеромъ приведу своего старика съ его трубкой и мы разопьемъ рюмочку другую чего-нибудь тепленькаго. Увидите, какой онъ чудесный собесѣдникъ.

— Въ моемъ домѣ ничего не пьютъ, кромѣ воды, а табака никогда не допускается.

Послѣ этого старуха ушла, разсыпаясь въ дружескихъ завѣреніяхъ. Всю дорогу домой она качала головой, жевала губы, подмигивала глазомъ и ухмылялась, такъ что случись на ту по какой-нибудь антикварій на улицѣ, онъ навѣрное принялъ бы ее за колдунью, схватилъ бы ее и бросилъ въ бассейнъ Сити-Родъ, чтобы видѣть, пойдетъ она во дну или поплыветъ. Но улицѣ никого не было и она благополучно вернулась домой и, сидя на досугѣ, съ величайшимъ удовольствіемъ размышляла о славныхъ дѣлахъ, надѣланныхъ ею поутру, и о заваренной ею кашѣ, которая съ успѣхомъ могла загубить вѣкъ двумъ человѣкамъ.

— Она воображаетъ, что можетъ бросить свою старую бабушку и выдти замужъ, а насъ спустить въ богадѣльню. По смотримъ!

Этотъ вопросъ она задавала себѣ сто разъ, будучи въ томъ расположеніи духа, которое до сихъ поръ еще не получило никакого названія — когда паціентъ, совершивъ какой-нибудь безумный или безобразный поступокъ, ощущаетъ въ сердцѣ радость, потираетъ руки, хотя и не безъ нѣкоторой тревожной оглядки, и объявляетъ, что доволенъ тѣмъ, что сдѣлалъ, и что повторилъ бы это, и жалѣетъ, что давно уже такъ не поступилъ, и что вотъ онъ имъ всѣмъ покажетъ себя.

Этотъ день показался Джуліи счастливѣйшимъ въ ея жизни. Послѣ девятнадцати лѣтъ страданій, четыре мѣсяца счастія. Чтожъ! огромная печаль забывается, когда достанется на долю маленькая радость. Однако, когда она пройдетъ окончательно и невозвратно, то нѣтъ худшей муки, какъ вспоминать прошлое счастіе. Это было сказано раньше, я знаю, и много разъ цитировалось. Но это не вполнѣ вѣрно. Человѣкъ можетъ безъ отчаянія вспоминать о томъ, какъ былъ молодъ; онъ можетъ съ чувствомъ тихой грусти вспоминать былые, счастливые дни, когда любилъ, и пѣлъ, и танцовалъ, ссорился съ любимымъ предметомъ, безумно надѣялся, вѣрилъ и любилъ; но лишиться такого счастія, какъ Джулія, потерять его внезапно, ужасно, насильственно, видѣть, какъ его растоптали ногами или вырвали изъ рукъ — это, повѣрьте мнѣ, приведетъ къ тому, что во всю свою остальную жизнь, будетъ ли она коротка или длинна, человѣкъ станетъ только мучиться и терзаться.

---

Дѣло было въ началѣ октября; стоялъ самый чудный осенній день, какой только когда-либо выпадалъ на долю Англіи; влюбленные отправились вмѣстѣ въ Горнси и блуждали по полямъ и лугамъ. Эта окрестность одна изъ самыхъ тихихъ; мало народу гуляетъ тамъ даже въ воскресные дни. Солнце ярко сіяло и лучи его сквозили сквозь деревья красными и золотистыми пятнами. Поспѣли и лѣсныя ягоды, которыхъ Джулія до того и не пробовала никогда. Вотъ, наконецъ, они усѣлись на траву и стали бесѣдовать, держа другъ друга за руку и открывая другъ другу всю свою душу.

Первая заговорила Джулія, хотя слѣдовало бы, наоборотъ, заговорить ея жениху, такъ какъ иниціатива въ этихъ дѣлахъ должна принадлежать мужчинѣ. Она удивлялась со слезами на глазахъ, что въ такое короткое время такая большая перемѣна произошла въ ея жизни и какъ это она могла прожить такъ долго на свѣтѣ и такъ малому научиться? Но теперь она всѣмъ обязана своему милому… и «о! Джимъ, м-ръ Брадберри говоритъ, что удвоитъ мое жалованье, если я поселюсь съ нимъ. И тогда мнѣ можно будетъ оставить театръ и твоей матери нечего будетъ меня стыдиться. Ты знаешь, милый, что хотя ты и влюбился въ меня, когда я была на сценѣ, но я не особенно ею дорожу. Мнѣ кажется, что это потому, что я слишкомъ хорошо знаю, какъ это все тамъ дѣлается… всѣ эти театральныя штуки и фокусы. Я съ радостью оставлю театръ».

— Если ты будешь рада, Джулія, — отвѣчалъ онъ, — то и я буду радъ. Я еще не говорилъ объ этомъ съ матушкой, но поговорю сегодня вечеромъ. Я нарочно вернусь домой пораньше, и если она дастъ свое согласіе, то мы скоро и повѣнчаемся. Гдѣ мы поселимся?

— Еслибы можно было поселиться гдѣ-нибудь поближе къ полямъ, — сказала она, — но вѣдь работа не позволитъ этого. Джимъ, поселимся въ Гокстонѣ или въ Клеркенвелѣ. Развѣ тебя не поражаетъ городской воздухъ послѣ деревенскаго, когда мы возвращаемся съ прогулки?

И вотъ какимъ образомъ они строили свои незамысловатые воздушные замки и мечтали, какъ они сдѣлаютъ то-то я то-то, какъ они будутъ счастливы, какъ ни въ чемъ не будутъ знать неудачи, никогда не будутъ ссориться, никогда не обнищаютъ, никогда не состарѣются, а будутъ себѣ жить да поживать, да добро наживать. Затѣмъ наша глупенькая чета нѣжно поцѣловалась и опять побрела вдоль цвѣтущихъ изгородей.

Они рано разстались, въ половинѣ восьмого, такъ какъ Джимъ собирался переговорить съ матерью. Когда они поцѣловались на прощанье на углу Брауншвейгской площади, то въ воздухѣ пахло грозой, громъ гремѣлъ, молнія сверкала и падали крупныя капли дождя. Но ничто не предвѣщало грядущей бѣды и никакого предчувствія о ней въ нихъ не просыпалось. Джулія не знала, что значатъ предчувствія и разныя предвѣщанія: лондонская дѣвушка наименѣе суевѣрна изъ всѣхъ женщинъ въ мірѣ. Однако, и въ Лондонѣ женщина можетъ получить кое-какія предостереженія.

Они разстались въ этотъ свой послѣдній счастливый вечеръ не нѣжнѣе обыкновеннаго. Джимъ поцѣловалъ ее, когда она стояла на порогѣ двери, нѣжно и страстно, а она, возвращая ему поцѣлуй, прошептала, какъ обыкновенно: — «О! Джимъ, какъ ты добръ ко мнѣ!»

V.

Когда старуха ушла, миссисъ Атерстонъ продолжала сидѣть въ своей пріемной, позабывъ о церкви, куда было собралась идти. Сердце въ ней окаменѣло, губы были стиснуты, глаза неподвижно застыли въ одномъ и томъ же выраженіи, щеки блѣдны. Дверь ея лавочки оставалась открытой, но она не замѣчала этого; дѣти заглядывали въ нее и кричали: «ухъ!» и бѣжали прочь, но она ничего не слыхала. Ея сынъ собирался жениться на актрисѣ. Да! Израильтянка-мать, у которой сынъ хотѣлъ бы жениться на медіанитской дѣвушкѣ, была бы не болѣе огорчена и оскорблена, чѣмъ эта бѣдная мать, видя, что ея сынъ попался въ сѣти театральной кокетки. Если былъ пунктъ, въ который она непоколебимо вѣрила, такъ это то, что театръ — домъ сатаны.

И подумать, что сынъ обманывалъ ее, ни слова не сказалъ ей про эту женщину! Въ послѣднее время она особенно безпокоилась на его счетъ. Онъ иногда поздно возвращался домой, то воскресеньямъ не оставался съ ней, а куда-то уходилъ послѣ обѣда. Онъ не хотѣлъ больше подчиняться ей: вести строгую жизнь сектантовъ съ чаепитіями, молитвословіями, благочестивыми митингами, лекціями и выставками. А теперь вдругъ ей сообщаютъ, что онъ открыто выступалъ на путь порока. Въ такомъ свѣтѣ представлялось ей полученное извѣстіе и она ни минуты не сомнѣвалась, что Джулія — Далила, околдовавшая ея бѣднаго мальчика. Онъ собирался на ней жениться, — на дѣвушкѣ, у которой отецъ былъ Богъ-вѣсть кто, а бабушка — старая театральная прислужница, страстно приверженная къ водкѣ. Вотъ къ чему привела его любовь къ свободѣ! Онъ — потерянный человѣкъ. Ея молитвы остались втунѣ. Онъ слѣпо идетъ зь погибели.

Она принялась машинально переворачивать страницы библіи. Ей, какъ нарочно, попадались на глава гремящіе проклятіями псалмы, обличенія пророковъ и угрозы кары, постигающей грѣшниковъ, то-есть, разумѣется, тѣхъ людей, которые ходятъ въ театръ; указанія на внезапную погибель злыхъ, то-есть, актеровъ и актрисъ; во всемъ она видѣла связь съ тѣмъ безумнымъ и превратнымъ путемъ, на который, по ея мнѣнію, выступилъ ея сынъ.

Когда стемнѣло, она зажгла газъ и продолжала читать и думать.

Въ девять часовъ Джимъ вернулся домой. Онъ повѣсилъ на гвоздь шляпу и вошелъ въ комнату съ обычной развязностью. Сегодня вечеромъ онъ чувствовалъ себя вполнѣ счастливымъ: онъ собирался все разсказать матери и нарочно пришелъ пораньше, чтобы успѣть обо всемъ переговорить. Въ послѣднее время онъ, конечно, немного забросилъ мать, но теперь Джулія вознаградитъ ее за все. Она собиралась оставить театръ; нечего, значатъ, и упоминать о немъ. Онъ скажетъ матери, что Джулія бухгалтеромъ у переплетчика — самое почтенное занятіе.

— Ну, матушка, — весело заговорилъ онъ, — я пораньше вернулся сегодня, потому что мнѣ надо серьезно переговоры съ вами. Мнѣ слѣдовало раньше сообщить вамъ объ этомъ; и ужъ вы не сердитесь на меня. Матушка, я собираюсь составить ваше счастіе.

Онъ оперся локтями на столъ и глядѣлъ въ лицо матери такими довѣрчивыми главами и съ такой откровенной улыбкой, что сердце ея смягчилось. Но воспоминаніе о дѣвушкѣ-актрисѣ и старухѣ-пьяницѣ снова ожесточило ее.

— Продолжай, Джемсъ, — строго сказала она.

— Да, матушка, я готовлюсь осчастливить васъ, подаривъ невѣсткой. Не какой-нибудь вертушкой, но солидной, спокойной дѣвушкой, которая будетъ аккуратно посѣщать церковь, когда попадетъ въ ваши руки.

Солидная, спокойная дѣвушка! Какая безсовѣстная ложь! Вдова представляла себѣ молодую особу, закатывающую глаза, громко смѣющуюся и съ бахрамой волосъ на лбу. Вотъ въ какомъ видѣ представлялась ей невѣстка, которую ея сынъ собирался представить ей.

— Продолжай, — ледянымъ голосомъ замѣтила она.

— Я познакомился съ нею, матушка, четыре мѣсяца тому назадъ. Мнѣ бы слѣдовало тогда же сказать вамъ объ этомъ, но я не зналъ, насколько это окажется серьезно, а также и то: достойная ли она дѣвушка. Матушка, — онъ совсѣмъ въ ту минуту позабылъ про театръ, — еслибы вы перебрали всѣхъ дѣвушекъ въ Лондонѣ, то не нашли бы другой, которая бы вамъ больше понравилась. Право такъ. Вы постараетесь полюбить ее, матушка, не правда-ли? Вы не будете мучиться нада тѣмъ, принадлежитъ-ли она къ баптистамъ или къ первобытнымъ методистамъ, или надъ тѣмъ: будетъ она спасена или нѣтъ, и все такое, не правда ли, матушка?

— Продолжай.

— Вотъ все, что я хотѣлъ сказать о ней. Въ будущее воскресенье она придетъ, чтобы…-- онъ запнулся, потому что не былъ увѣренъ, согласится-ли на это Джулія, — чтобы идти въ церковь вмѣстѣ съ нами.

— И это все?

— Все, что до нея касается, — весело объявилъ Джимъ: — но, милая матушка, у меня опять недочетъ въ кассѣ. Завтра, какъ вамъ извѣстно, день ревизіи, а у меня опять не хватаетъ трехъ фунтовъ. Я знаю, что это уже въ пятый разъ, но увѣряю васъ, что я тутъ не при чемъ. Я подозрѣваю, что кто-нибудь воруетъ деньги. Три фунта — большая сумма, я знаю. Но вѣдь у васъ много моихъ собственныхъ денегъ, у васъ ихъ нѣсколько сотъ фунтовъ. И я долженъ получить эти деньги завтра до двѣнадцати часовъ. Слышите, долженъ.

— Потише, потише, Джемсъ. Долженъ — слово не совсѣмъ походящее.

Деньги принадлежали молодому человѣку и онъ былъ уже совершеннолѣтній, но мать не выпускала денегъ изъ своихъ рукъ, потому что разстаться съ ними значило бы потерять свою власть надъ нимъ, а онъ не зналъ, что по закону имѣетъ право взять ихъ, когда ему будетъ угодно. Потерять надъ нимъ власть! И вѣдь это значило лишиться всякой возможности спасти его душу!

— Потише, Джемсъ. Прежде, нежели я выдамъ тебѣ деньги, хочу съ тобой объясниться. Какъ ты растратилъ три фунта? и не соблюдалъ дня субботняго и проводилъ время въ дурномъ обществѣ?

— Нѣтъ, я не тратился даже на загородныя прогулки по воскресеньямъ въ хорошемъ обществѣ. Я просто немного запутался въ счетахъ. Пожалуйста, матушка, не будемъ начинать разговора о субботнемъ днѣ. Я всегда путаюсь въ своихъ счетахъ, и это знаете.

— Съ кѣмъ ты ѣздилъ за городъ. Съ Джуліей?

Щеки Джемса вспыхнули, а глаза засверкали.

Въ воздухѣ пахло грозой.

— Такъ ее зовутъ Джулія? И ты говоришь, она служитъ…

— Она служитъ бухгалтеромъ у переплетчика въ Сити-Родъ.

— Джемсъ, — спокойно произнесла мать, — ты лжешь.

Юноша вскочилъ съ мѣста и стукнулъ кулакомъ по столу.

— Я не лгу. Она служитъ бухгалтеромъ у Брадберри, переплетчика.

— Ты лжешь, Джемсъ. Она — раскрашенная тварь и играетъ въ греческомъ театрѣ; я все знаю. Ты лжешь, Джемсъ, и попалъ въ адъ, гдѣ черти мучатъ грѣшниковъ. Она — размалеванная театральная потаскушка. Ты лжешь.

Она говорила спокойно, безъ всякихъ внѣшнихъ признаковъ ярости.

— Она весь день ведетъ книги, а но вечерамъ служитъ въ театрѣ, бѣдная Джулія!

Мать молчала.

— Въ сущности, — закричалъ юноша, — я не обязанъ справляться у васъ на счетъ жены. Если она понравится вамъ, тѣмъ лучше. Если же нѣтъ, тѣмъ хуже ли васъ. Въ свѣтѣ нѣтъ дувшей дѣвушки, чѣмъ Джулія.

— Ты разстанешься съ ней.

— Ни за что. Никто не заставить меня это сдѣлалъ.

— Ты говоришь, что тебѣ нужны деньги завтра утромъ. а ихъ тебѣ не дамъ, если ты не послушаешься меня.

— Я не откажусь отъ нея.

Щеки его побѣлѣли и онъ весь дрожалъ.

— Матушка! знаете ли вы, что говорите. Наша фирма никогда не прощаетъ недочетовъ въ кастѣ. Она по принципу преслѣдуетъ судомъ каждаго неисправнаго приказчака. Знаете и, что вы говорите?

— Откажись отъ нея! откажись отъ своей актрисы!

— Дайте мнѣ деньги. Они — моя. Отецъ мнѣ ихъ оставилъ.

— Не затѣмъ, чтобы тратить на актрисъ. Откажись отъ нея.

— Ни за что.

— Ну такъ не получишь и денегъ.

Онъ глядѣлъ на нее, во всѣ глаза помертвѣвъ. Неужели она знала, какой смыслъ имѣютъ ея слова?

Онъ объяснилъ ей ихъ значеніе самымъ категорическимъ образомъ.

— Откажись отъ нея, — сказала она.

Онъ медленно всталъ и взялся за шляпу.

— Матушка, попомните, что вы сдѣлали это и никто другой. Я не укралъ этихъ денегъ. Я только запутался въ счетахъ. Это со всякимъ можетъ случиться. Я былъ такъ счастливъ, что не считалъ. Вы причиной всему. Вы будете помнить это во всю свою жизнь. Что до меня касается, если вы не дадите мнѣ этихъ денегъ, то я клянусь, что вы меня больше не увидите, что бы ни случилось. Что же касается вашей религіи, то если люди, поступающіе такъ, какъ вы съ своими сыновьями, принимаются въ царствіе небесное, то я не желаю туда попасть. Повторите это еще радъ, такъ, чтобы мнѣ было противно вспоминать про васъ. Повторите это, чтобы, когда я попаду въ бѣду, я никогда не забывалъ, что вы это сдѣлали и никто другой.

— Откажись отъ нея, — сказала она, глядя ему прямо въ лицо жесткимъ и рѣшительнымъ взглядомъ. — Богохульникъ, откажись отъ нея.

Онъ колебался съ минуту, надѣлъ шляпу. И опять снялъ ее и оглядѣлъ комнату. Въ ней онъ выросъ, въ ней игралъ на колѣняхъ у матери. Онъ разставался съ ней навсегда и впереди его ждалъ вѣчный и неизбѣжный позеръ.

— Матушка! — вскричалъ онъ еще разъ, протягивая къ ней руки.

— Откажись отъ раскрашенной женщины, — повторила она сурово.

Онъ надѣлъ шляпу и ушелъ.

Всю эту ночь онъ проходилъ взадъ и впередъ по улицѣ подъ окнами Джуліи. Онъ зналъ, что она спитъ за этимъ окномъ. Еслибы она не спала, она могла бы выставить голову въ окно переговорить съ своимъ милымъ. Но она спала — прогулка утомила ее — и во снѣ ей снились полевые цвѣты и лѣсъ съ позолоченными солнцемъ листьями. Она спала крѣпко и ей силясь счастливые сны.

Ее не могъ даже разбудить звукъ хорошо знакомыхъ шаговъ. Въ пять часовъ утра Джимъ почувствовалъ себя нехорошо и пошелъ позавтракать въ кофейню. Послѣ того безцѣльно блуждалъ до тѣхъ поръ, пока не пришло время открывать лавочку. И тамъ онъ стоялъ встревоженный, растерянный, съ посоловѣвшими глазами въ ожиданіи рѣшенія своей участи.

А въ пріемной его родного дома сидѣла его мать и время отъ времени говорила себѣ пересохшими губами: «я старалась спасти его душу!» Она не въ силахъ была подняться со стула и просидѣла на немъ всю ночь, дожидаясь, что ея мальчикъ вернется въ ней съ повинной головой. До сихъ поръ онъ всегда былъ почтительнымъ сыномъ. И кромѣ того, ему нужны деньги. Онъ навѣрное вернется. Онъ не можетъ обойтись безъ этихъ денегъ. Но заря занялась на небѣ и первые ея лучи проникли сквозь ставни въ маленькую комнату, а сынъ не вернулся къ ней.

VI.

Въ понедѣльникъ послѣ полудня Джулія сидѣла за высокой конторкой въ маленькой, грязной комнаткѣ, согнувшись надъ своими приходо-расходными книгами. Изъ мастерской доносились обычные дѣловые звуки, регулярный шумъ паровой машины, стукъ молотковъ, вмѣстѣ съ привычнымъ запахомъ прокисшаго клейстера. Ея мысли были такъ пріятны, что время отъ времени она пріостанавливалась среди работы и погружалась въ сладкую грезу. Всего какихъ-нибудь четыре мѣсяца тому назадъ, она даже не впала, что значитъ счастіе и существуетъ ли оно даже на свѣтѣ, подобно тому какъ для лошади, запряженной въ омнибусѣ, непонятна привольная жизнь ея дикихъ собратій. А теперь она была счастлива въ продолженіе цѣлаго лѣта, хотя трудъ ея былъ такъ же тяжелъ, а дѣдушка такъ же несносенъ, и театръ такъ же шуменъ и душенъ. Цѣлое счастливое лѣто!

По истинѣ говоря, если смотрѣть на вещи съ точки зрѣнія прошлаго столѣтія, когда счастіе считалось исключительнымъ достояніемъ поземельнаго дворянства и въ нѣкоторомъ родѣ узурпаціей со стороны высшаго класса купцовъ, — она должна была бы удовольствоваться этимъ, видя, что и «привилегированнымъ» людямъ рѣдко когда выпадаетъ на долю болѣе чѣмъ четыре мѣсяца счастія во всю долгую жизнь. И однако она не была довольна. Счастіе такая вещь, которая никогда не удовлетворяетъ. Неблагоразумные люди претендуютъ даже — представьте! на такое счастіе, которое бы длилось лѣтъ семьдесятъ подъ радъ, и ворчать, и жалуются если вмѣсто того имъ выпадаетъ на долю полвѣка или около того печали и разочарованія. Какія претензіи могла заявлять Джулія въ своей скромной долѣ и принимая во вниманіе ея происхожденіе? Сегодня, какъ бы то ни было, она была вполнѣ счастлива и чувствовала себя вмѣстѣ съ тѣмъ физически окрѣпшей, благодаря своимъ воскреснымъ прогулкамъ, свѣжему воздуху и наплыву пріятныхъ мыслей. Она тихонько напѣвала, выводя свои цифры, какую-то мелодію безъ начала и конца. Въ сущности она не любила музыки, потому что ей постоянно приходилось стоять какъ разъ передъ оркестромъ, а когда вы каждый вечеръ простаиваете нѣсколько часовъ въ двухъ шагахъ отъ турецкаго барабана, тромбоновъ и французскихъ рожковъ, то необходимо должны получить превратное понятіе о музыкѣ.

Вошелъ м-ръ Брадберри послѣ своего ежедневнаго обхода по кліентамъ. Онъ тоже былъ въ хорошемъ расположеніи духа, потому что собралъ много денегъ.

— Джулія, — сказалъ онъ, — чѣмъ скорѣе ты разстанешься съ своей бабушкой и съ театромъ и выйдешь замужъ за своего молодца, тѣмъ лучше, замѣть себѣ это. Я видѣлъ вчера старуху разгуливающей по Госвелъ-Роду, возлѣ лавочки его матери, и надѣюсь, что она ничего худого не натворила. Не воображай, что я прибавлю тебѣ жалованья для ея удовольствія.

Джулія улыбнулась и продолжала считать.

— Что касается твоего суженаго, моя милая, то онъ молодецъ на видъ, и васъ будетъ славная парочка. Я давно слѣжу за нимъ и онъ мнѣ пришелся по сердцу. Славный малый, хотя немного и безпечный. Держи его построже, когда вы поженитесь. Но все-таки онъ славный человѣкъ. И любятъ тебя Джулія, а это много значить. Какого онъ мнѣнія на счетъ старухи?

— Онъ никогда ея не видѣлъ. Я ничего ему про нее не говорила. Но я совсѣмъ не желаю, чтобы онъ давалъ ей деньги на пьянство.

— Видѣла я ты его мать?

— Нѣтъ еще. Джимъ хотѣлъ переговорить съ нею вчера вечеромъ.

— Я знаю ее, — продолжалъ Брадберри. — Когда я услышалъ, гдѣ она живетъ и кто она такая, я пошелъ поглядѣть на нее. Она содержитъ мелочную лавочку и принадлежитъ къ сектѣ баптистовъ. Она изъ тѣхъ людей, которые всю жизнь терзаются размышленіями о спасеніи души. Будь съ ней почтительна, Джулія, но не позволяй ей вмѣшиваться въ ваши семейныя дѣла. Такимъ людямъ всего лучше сидѣть въ церкви и молиться о тѣхъ, кто туда не ходитъ.

Въ эту минуту какъ разъ дверь отворилась и вошла женщина во вдовьемъ чепцѣ съ крепомъ. Ея блѣдное лицо выражало сильнѣйшую ярость.

— Вотъ она сама! — вскричалъ м-ръ Брадберри. — Это мать Джима!

Джулія поспѣшно нашла имъ-за конторки и стала возлѣ старика переплетчика, какъ бы ища его покровительства, такъ какъ эта женщина — мать Джима — глядѣла на нее съ невыразимымъ бѣшенствомъ. Выраженіе ея глазъ привело дѣвушку въ ужасъ. Что такое съ нею?

— Это та самая тварь? — закричала она наконецъ, указывая дрожащимъ пальцемъ на Джулію и обращаясь къ м-ру Брадберри.

— Если вы разумѣете Джулію и невѣсту вашего сына, то это она сама, — отвѣчалъ онъ. — Что же касается слова тварь, то если вы затѣмъ сюда пришли, чтобы…

— О!

Она на секунду остановилась и затѣмъ… затѣмъ ярость ея излилась въ потокѣ бѣшеныхъ словъ, и съ краснорѣчіемъ безумной женщины она принялась упрекать, обвинять въ самыхъ обидныхъ и оскорбительныхъ выраженіяхъ, какія только можетъ придумать женщина, обезумѣвшая отъ стыда и злости.

Джулія схватила старика за руку, но ни слова не говорила.

— Мужайся, Джулія, мужайся. Дай ей выболтаться. Мужайся, моя милая, и не вступай съ ней въ перебранку. Браниться легко. Но лучше держать языкъ за зубами. Это мать Джима, моя милая. Пожалѣй бѣднаго Джима. Онъ не виноватъ. Не отвѣчай ей. Что касается васъ, сударыня, то чѣмъ скорѣе вы кончите, тѣмъ лучше, потому что вы въ порядочномъ домѣ, гдѣ такихъ вещей не годится говорить про порядочную дѣвушку. Еслибы дѣвушка была не Джулія, а молодой человѣкъ не вашъ сынъ, я давно бы свернулъ вамъ шею. Не плачь, Джулія.

— О! — вопила м-съ Атерстонъ, задыхаясь и прижимая руку къ сердцу. — О! вздумать только, что я дожила до того, что мой сынъ навѣки обезчещенъ изъ-за раскрашенной…

— Потише, потише, м-мъ. Въ чемъ вы видите безчестіе? Эта дѣвушка — золото и вашъ сынъ недостоинъ такой жены. Въ чемъ же безчестіе? Перестаньте, довольно браниться. Въ чемъ вы видите безчестіе?

— Въ чемъ безчестіе? когда она играетъ въ короткой юбкѣ въ греческомъ театрѣ? Въ чемъ безчестіе? когда черезъ нее мой сынъ попалъ въ тюрьму и его доброе имя… О! слава Боту, что его отецъ умеръ… его доброе имя…

— Въ тюрьму? — закричала Джулія, — Джимъ въ тюрьмѣ? что онъ сдѣлалъ?

— Укралъ деньги, чтобы промотать ихъ на тебя. О!..

И слова полились самыя оскорбительныя слова.

— Джимъ не способенъ украсть деньги! — вскричала Джулія.

— Укралъ… изъ-за тебя. Посаженъ въ тюрьму… изъ-за тебя. Обезчещенъ на всю жизнь… изъ-за тебя. О! я старалась какъ могла спасти его отъ дурныхъ женщинъ. Я предостерегала его. «Дурныя женщины ведутъ на путь погибели, дурныя женщины приводятъ въ адъ». Изъ-за тебя… да! изъ-за тебя онъ отказался покориться мнѣ и получить тѣ деньги, какія ему были нужны.

— Какъ велика сумма? — спросилъ м-ръ Брадберри.

— Онъ задолжалъ три фунта. Я предлагала ему заплатить ихъ, если онъ покорится мнѣ и откажется отъ дурной женщины.

— Вы предлагали ихъ ему? Негодная женщина!

И старикъ стукнулъ кулакомъ по столу.

— Вы довели сына до тюрьмы своимъ проклятымъ упрямствомъ и невѣжествомъ. Убирайтесь… вонъ.

Мужчина не долженъ заносить руку на женщину, иначе какъ затѣмъ, чтобы приласкать ее, но м-ръ Брадберри буквально набросился на миссисъ Атерстонъ и вышвырнулъ ее на улицу, между тѣмъ какъ она продолжала ругать бѣдную Джулію. Она постояла у дверей, дожидаясь, чтобы Джулія вышла на улицу. Затѣмъ повернулась и ушла домой.

Да! книги провѣрили, кассу осмотрѣли, и у Джима оказался недочетъ въ три фунта.

Правила его фирмы были тѣ же, что и не всѣхъ лондонскихъ торговыхъ домахъ: каждый приказчикъ, допустившій недочеты въ своихъ книгахъ, преслѣдуется какъ за растрату. Правила эти всѣмъ извѣстны, каждый служащій знаетъ, что исключенія не допускаются ни въ какомъ случаѣ, и прощенія никогда не бываетъ. Употреблять на собственныя нужды деньги фермы — равнозначуще растратѣ. Четыре уже рада передъ тѣмъ, въ книгахъ Джима, передъ провѣркой счетовъ оказывался недочетъ въ одинъ или два фунта. И всякій разъ мать заблаговременно снабжала его деньгами. Теперь у него не хватало трехъ фунтовъ и мать отказалась дать ему денегъ.

На него напала слѣпота, которая иногда проявляется у людей передъ гибелью: еслибы онъ обратился къ м-ру Брадберри, то могъ бы занять денегъ у него. Сама Джулія отложила порядочную сумму, послѣ того, какъ отказалась отдавать всѣ деньги бабушкѣ. Но ему ничего не шло въ голову, кромѣ незаслуженныхъ упрековъ матери и ея отказа помочь ему. Такимъ образомъ, онъ ничего не предпринялъ и былъ отведенъ ревизоромъ въ центральную контору. Быть можетъ — я не увѣренъ въ этомъ — но можетъ быть, вопреки правиламъ, онъ могъ бы еще спасти себя, пославъ за м-ромъ Брадберри, но онъ этого не сдѣлалъ. Онъ не извинялся, не пытался защищать себя. Онъ дозволилъ обвинять себя въ томъ, что сознательно и намѣренно укралъ всю сумму заразъ, и не объяснилъ, что допустилъ, вслѣдствіе небрежнаго веденія счетовъ, накопиться недоимкѣ день за днемъ и по пенсамъ дойти до такой крупной суммы.

Послѣ того, онъ былъ переданъ полисмену, который отвелъ его въ Клеркенвель, гдѣ его подвергли допросу. Онъ ничего не отвѣчалъ, и его посадили подъ арестъ.

— Успокойся, Джулія! — утѣшалъ ее м-ръ Брадберри. — Это ничтожная сумма, три фунта! Да я дамъ ихъ ему взаймы и подожди меня здѣсь, пока я не привезу его съ собой сюда.

Увы! какъ мало понималъ онъ процедуру уголовнаго суда. Джемсъ сидѣлъ уже въ тюрьмѣ. Въ главной конторѣ отказались взять деньги. Дѣло принимало дурной оборотъ, говорили ему; Джемсъ былъ молодъ и повышенъ въ должности и обманулъ довѣріе своихъ хозяевъ. Мать его уже приходила къ нимъ. Эту женщину очень жаль, но они должны, по чувству справедливости, вести дѣло дальше. Кромѣ того, изъ показаній матери явствуетъ, что ея сынъ попалъ въ дурную компанію. Для пользы своихъ служащихъ, они не должны доказывать снисходительности къ человѣку, водившему дурную компанію.

— Это ложь, — закричалъ м-ръ Брадберри съ яростью: — мать этого юноши — полоумная женщина. Она ничего не смыслитъ. Онъ никогда не водилъ дурной компаніи.

Тогда они объявили ему, что не желаютъ терпѣть въ своей конторѣ присутствія грубыхъ людей, и вывели его вонъ. Онъ вернулся печальный и пристыженный, повѣся носъ.

— Джулія, — говорилъ онъ, стараясь пріободрять ее, — успокойся. Я пойду завтра и самъ объясню въ судѣ, какъ было дѣло.

VII.

Джулія пошла въ полицейскій судъ вмѣстѣ съ м-ромъ Брадберри и сѣла на задней скамейкѣ въ галереѣ, отведенной для публики. Старикъ всю дорогу не переставалъ убѣждалъ ее и томъ, что Джемса навѣрное оправдаютъ. Что такое, въ самою дѣлѣ, три фунта? Ошибка въ сложеніи и только. Сама Джулія иногда ошибалась въ счетѣ. Что касается возмѣщенія недостающихъ денегъ, то онъ готовъ это сдѣлать самъ. Помилуйте, и цѣломъ Лондонѣ нѣтъ честнѣе человѣка, чѣмъ Джемсъ. Пусть только Джулія успокоится и все будетъ хорошо. Онъ говорилъ такъ поспѣшно и съ такой настойчивостью, что болѣе опытная особа, чѣмъ Джулія, замѣтила бы его тревогу. На дворѣ суда стояли на мостовой группы людей, друзья подсудимыхъ. Лица мѣняются съ каждымъ днемъ, но группы, кажется, остаются все тѣ же; много женщинъ, нѣкоторыя съ грудными младенцами на рукахъ. Онѣ страстно обсуждаютъ дѣло съ своей собственной точки зрѣнія. Время отъ времени одна которая-нибудь отдѣляется отъ остальныхъ и бѣжитъ въ залу суда, гдѣ даетъ съ дикими, трагическими жестами, торопливое и страстное показаніе или же присаживается въ галереѣ и скрежещетъ зубами, потому что ей не позволяютъ ругать судей.

Галерея — небольшой четырехъ-угольный ящикъ, гдѣ всего четыре скамейки и на нихъ могутъ размѣститься человѣкъ тридцать, не болѣе. Сидѣвшіе на скамейкахъ очень были похожи на тѣхъ, которые стояли на дворѣ, но Джулія не обращала на нихъ вниманія. Люди, живущіе въ простонародныхъ кварталахъ Лондона, не обращаютъ большого вниманія на наружность другихъ людей, даже если у этихъ послѣднихъ голова повязана окровавленными платками, глаза подбиты, а лица носятъ слѣдя всякаго рода необузданныхъ страстей. Она пришла сюда не затѣмъ, чтобы глядѣть на всѣхъ этихъ людей, но затѣмъ, чтобы видѣть судей и своего жениха, попавшаго въ бѣду. Джимъ укралъ деньга? Джимъ воръ? Какая нелѣпость!

Напротивъ галереи былъ узкій корридоръ, въ которомъ стоялъ очень высокій полисменъ, а какъ радъ подлѣ находилась скамья подсудимыхъ, походившая на фамильную церковную ложу: затѣмъ шло открытое пространство со столомъ и стульями для чиновниковъ и адвокатовъ, и наконецъ конторка съ красной дранировкой и кресло судьи.

Когда этотъ страшный человѣкъ, которому дана власть засаживать людей въ тюрьму, лишать ихъ добраго имени и навлекать стыдъ и безчестіе на цѣлую семью, сѣлъ на свое мѣсто, тогда началось разбирательство дѣлъ. Сначала судились пьяницы и производившіе уличные безпорядки, мужчины и женщины, чьи лица Джуліи были какъ бы знакомы, потому что — странное дѣло — если вы долго живете въ Лондонѣ и много гуляете по улицамъ, вы какъ будто привыкаете ко всѣмъ встрѣчающимся вамъ лицамъ. Нѣкоторые изъ нихъ были стары и сѣды: Джулія подумала про своего дѣдушку; нѣкоторыя изъ женщинъ были стары, другія молоды и среднихъ лѣтъ. Но она видала такихъ женщинъ и раньше. Былъ въ числѣ другихъ молодой джентльменъ, назвавшій себя Уильямомъ Смитомъ и медицинскимъ студентомъ; съ него потребовали штрафъ, и одинъ изъ его пріятелей, находившійся въ судѣ, заплатилъ за него штрафъ, и они оба ушли, причемъ медицинскій студентъ имѣлъ пристыженный видъ и вѣроятно позавидовалъ тѣмъ, у кого хмѣль бываетъ веселый и выражается смѣхомъ и дружеской болтовней, потому что такіе никогда не попадаютъ въ тюрьму, а любовно притыкаются полисменами къ стѣнѣ или же отводятся домой. Бѣда для джентльмена, если онъ сердитъ во хмѣлю.

Когда всѣ эти дѣла были разобраны, дошла очередь до болѣе тяжкихъ проступковъ. Прежде всего судился человѣкъ, укравшій пару сапогъ. Это былъ жалкій человѣкъ, бывшій, повидимому, когда-то и почтеннымъ, и красивымъ. Его дѣло было отложено до дальнѣйшихъ справокъ. Послѣ него пришла очередь малаго съ бульдожьей мордой, который сбилъ съ ногъ кулакомъ старика и отнялъ у него два пенса. Его дѣло тоже отложили, чтобы возстановить всю его предъидущую исторію, и надо думать, исторію довольно некрасиваго свойства.

Затѣмъ, увы! дошла очередь до Джемса Атерстона.

Дѣвушка на задней судейской скамейкѣ съ трудомъ перевела духъ и вся задрожала, когда ея милый появился на позорной скамьѣ. Щеки его были красны; онъ казался разсерженнымъ и крѣпко стиснулъ зубы. Обѣими руками ухватился on за рѣшетку и глядѣлъ прямо передъ собой. Но онъ ничего не видѣлъ, потому что душа его полна была жгучей ярости. Родная мать привела его на эту скамью; родная мать оклеветала его невѣсту. Все это сдѣлала родная мать.

Дѣло было изложено въ короткихъ словахъ, и Джиму предоставлено было слово въ защиту себя. Онъ покачалъ головой и пробормоталъ что-то сквозь зубы, что судомъ было принято за: «не виновенъ». Затѣмъ всталъ истецъ и объявилъ, что ему поручено фирмою, на службѣ которой находился подсудимый, вести дѣло о растратѣ. Другой повѣренный объявилъ, что ему поручено защищать подсудимаго, и что хотя онъ не можетъ отрицать обнаруженнаго дефицита, но что долженъ указать на то, что поведеніе подсудимаго было безукоризненно до тѣхъ поръ, пока онъ не попалъ въ руки интриганки и что поэтому онъ проситъ судью снисходительно отнестись къ подсудимому.

При словѣ «интриганка», Джулія крѣпко сжала руки, но не шевельнулась.

Тогда главный свидѣтель показалъ про дефицитъ въ кассѣ, но заявилъ, что книги велись правильно и не было попыти подчиститъ цифры, и что подсудимый и самъ не отрицалъ дефицита. Спрошенный свидѣтелемъ, отчего онъ не пополнилъ суммы, онъ отвѣчалъ, что мать отказала ему въ деньгахъ.

Тогда судья замѣтилъ, что, вѣроятно, мать не въ состоянія была внести такой суммы.

— Нѣтъ, — возразилъ свидѣтель, — его мать состоятельная женщина; у ней есть лавочка я небольшой капиталъ. Но она отказалась помочь ему.

— Это очень странно, — замѣтилъ судья.

— Она пришла къ хозяевамъ, — пояснилъ свидѣтель, — когда уже было слишкомъ поздно и предлагала внести деньги, говоря, что дала бы ихъ сыну раньше, но что онъ отказался прекратятъ свой дурной образъ жизни и дурное знакомство.

Послѣ того полисменъ, отводившій Джемса въ тюрьму, далъ свое показаніе.

Наконецъ адвокатъ, защищавшій подсудимаго, позвалъ его матъ, и миссисъ Атерстонъ появилась на свидѣтельской скамьѣ.

Она была блѣдна, губы ея были крѣпко сжаты, а въ глазахъ выражалась непреклонность. Она не взглянула на сына, который съ своей стороны съ какимъ-то недоумѣніемъ уставилъ на нее глаза. Чѣмъ заслужилъ онъ, что родная мать навлекла на него такую бѣду?

Она сказала, то сыну ея двадцать-одинъ годъ и то онъ всегда былъ добрымъ сыномъ и хорошаго поведенія человѣкомъ, хотя и слабъ въ вѣрѣ. И только съ прошлой весны началъ поздно возвращаться домой и проводить воскресные дни въ кутежахъ въ безпутной компаніи. Что она только что передъ тѣмъ узнала, то онъ свелъ знакомство съ дурной женщиной — тутъ м-ръ Брадберри зарычалъ, но Джулія, казалось, не слышала, — танцовщицей или актрисой въ греческомъ театрѣ, одной изъ тѣхъ женщинъ, — прибавила она, — которыя должныя идти въ адъ. Чтобы достать деньги на эти кутежи, онъ тратилъ все свое жалованье и растратилъ деньги своихъ хозяевъ.

Судья спросилъ у нея: отказала ли она ему въ этихъ деньгахъ?

Она отвѣчала, то предлагала ему денегъ съ тѣмъ только условіемъ, чтобы онъ отказался отъ этой дѣвушки, но онъ такъ былъ очарованъ ею, то не послушалъ матери.

— Вы знали, — спросилъ судья, — то если онъ не покроетъ дефицита въ своихъ книгахъ, то будетъ отданъ подъ судъ.

— Я это знала, — отвѣчала она. — Стыдъ и позоръ — мой удѣлъ во всю остальную жизнь; но я лучше соглашусь тысячу разъ на то, чтобы онъ сидѣлъ въ тюрьмѣ, нежели губилъ свою душу въ компаніи потерянныхъ женщинъ. Въ тюрьмѣ онъ будетъ, надѣюсь, читать библію и не можетъ нарушать дня субботняго.

М-ръ Брадберри, скрежеща зубами, взглянулъ на Джулію. Она слушала, опустивъ голову и сложивъ руки, но не шевелилась. Никакія бранныя слова не могли больше оскорбить ее.

— У меня нѣтъ другихъ свидѣтелей, — сэръ, — объявилъ адвокатъ подсудимаго.

Тогда м-ръ Брадберри всталъ и попросилъ позволенія сдѣлать съ своей стороны показаніе. Онъ отправился на скамью свидѣтелей и принесъ присягу. Затѣмъ сказалъ, что знаетъ обояхъ и подсудимаго, и дѣвушку, его невѣсту, что она нѣсколько лѣтъ какъ служитъ у него…

Но тутъ судья перебилъ его, говоря, что желаетъ оказать снисхожденіе молодому человѣку на основаніи его прежняго хорошаго поведенія и то о молодой особѣ, замѣшанной въ дѣлѣ, лучше не говорить. Онъ сдѣлалъ это въ сущности по добротѣ своего сердца и потому, что смутное впечатлѣніе о дурной компаніи и неопредѣленный призракъ Далилы выгоднѣе для подсудимаго, нежели точное описаніе его оргіи и кутежей. Если намъ скажутъ въ общихъ словахъ, то лѣнивый подмастерье попалъ на худую дорогу, то мы отнесемся къ нему далеко не съ такимъ презрѣніемъ какъ тогда, когда Гогаргъ изобразилъ намъ его поведеніе своимъ безпощаднымъ карандашомъ.

Поэтому судья попросилъ м-ра Брадберри удалиться, и спросилъ подсудимаго, что онъ можетъ сказать въ свою защиту. Джимъ покачалъ головой. Ему нечего было сказать. Если бы онъ открылъ ротъ, то только для того, чтобы излить свою горечь и негодованіе на мать, которая погубила его. Родная мать сдѣлала это. Отъ этого языкъ прилипъ къ его гортани и онъ ничего не сказалъ, а только покачалъ головой.

Затѣмъ судья сказалъ, что дѣло это очень печальное; молодой человѣкъ, тщательно и религіозно воспитанный, сбился съ пути отъ соблазна — Лондонъ полонъ такими соблазнами — онъ желалъ бы, чтобы этотъ случай послужилъ урокомъ для всѣхъ молодыхъ людей въ Лондонѣ и они убѣдились, какое зло влечетъ за собой дурная компанія и общество балетныхъ и иныхъ актрисъ. Послѣ этого онъ приговорилъ подсудимаго къ четырехъ-мѣсячному тюремному заключенію, и дѣло было окончено. Джима взяли и увели изъ залы. Перешли къ слѣдующему дѣлу
адвокатъ подсудимаго заговорилъ съ повѣреннымъ противной стороны и оба засмѣялись: Джуліи показалось удивительнымъ, что они могутъ смѣяться. Она видѣла также, какъ миссисъ Атерстонъ со стиснутыми губами торопливо вышла изъ залы суда

— Пойдемъ, Джулія, — сказалъ м-ръ Брадберри, — мы не принесли никакой пользы: пора домой.

Они вернулись вмѣстѣ въ переплетную, было два часа пополудни. М-ръ Брадберри послалъ за обѣдомъ, но Джулія отказалась отъ ѣды и сидѣла молча. Затѣмъ сняла шляпу и кофточку, взлѣзла на свой высокій табуретъ, открыла кинги и просидѣла за ними до шести часовъ.

М-ръ Брадберри ушелъ послѣ обѣда и оставилъ ее одну. Въ пять часовъ онъ вернулся.

— Джулія, — сказалъ онъ, — это твоя бабушка ходила къ матери Джима и разсказала ей, что ты служишь въ театрѣ. Она сдѣлала это нарочно, чтобы помѣшать твоей свадьбѣ, потому что боялась, что ей придется идти въ богадѣльню.

Джулія поглядѣла на него своими печальными глазами, и ни слова не сказала.

Вечеромъ она пошла въ театръ по обыкновенію и съиграла свою роль. То-есть, надѣла красивое бѣлое съ розовымъ платье, болѣе короткое, чѣмъ принято носить въ обществѣ, съ передникомъ обшитымъ розовыми лентами, съ розовыми бантами на плечахъ, и хорошенькую соломенную шляпу съ розовыми лентами; она была въ толпѣ молодыхъ поселянокъ, и когда героиню увлекалъ злодѣй, она повернула глаза къ партеру и улыбнулась цѣлому ряду молодыхъ людей, у которыхъ сердце сильнѣе забилось отъ одной только мысли, какъ счастливъ былъ бы тотъ, кто могъ бы назвать своей это прелестное созданіе.

Когда она могла уйти изъ театра, былъ уже двѣнадцатый часъ. Сцена уже опустѣла и оркестръ ушелъ.

Она остановилась и поглядѣла на сцену. И тутъ впервые въ жизни, внезапно, ей стало вполнѣ ясно то, что думалъ судья, что думала мать Джима и адвокатъ, и всѣ рѣшительно. Ну, да! конечно, въ этомъ грубомъ увеселительномъ мѣстѣ, въ этомъ простонародномъ театрѣ было много такихъ, какъ ее называла мать Джима. И всѣ думали о ней точно такъ же, за исключеніемъ м-ра Брадберри. Она, а не кто другой, привела бѣднаго малаго въ тюрьму. Всѣ это говорили.

Она должна была бы понять это раньше, но она не понимала. Она никогда не могла постичь, почему всѣ они такъ на нее глазѣли. Если вы ежедневно всю свою жизнь, съ девяти и до девятнадцати-лѣтняго возраста, видите одну и ту же сцену, вы больше не обращаете на нее вниманіе; смыслъ ея ускользаетъ отъ васъ. Но вотъ внезапно театръ и бабушка — то-есть цѣлыхъ полжизни — стали для нея невозможны: она не можетъ больше появляться на сценѣ; отнынѣ она не въ силахъ переступать черезъ порогъ греческаго театра.

Она увидѣла въ дверяхъ въ толпѣ другихъ знакомую ей дѣвушку изъ мастерской м-ра Брадберри, которая, подобно тысячамъ другихъ лондонскихъ дѣвушекъ — жила сама по себѣ и на полной своей волѣ.

— Эмилія, — сказала она ей, — я не вернусь больше домой. Позволь мнѣ переночевать сегодня у тебя.

— Что ты говоришь Джулія? — закричала та, неужели же ты…

— Я не вернусь больше къ бабушкѣ. — Позволь мнѣ переночевать сегодня у тебя.

VIII.

Джулія оставила театръ и не вернулась къ бабушкѣ. Она наняла себѣ комнатку и продолжала вести книги м-ра Брадберри и собирать деньги съ его должниковъ. Это занимало у нея весь день. По вечерамъ она сидѣла у себя въ комнатѣ и думала. Она не привыкла читать, знакомыхъ у нея не было и она не нуждалась въ развлеченіяхъ. Она сидѣла размышляя и припоминая. Иногда она оставалась въ переплетной старика, который курилъ трубку и разсуждалъ о беззаконіи допускать людей быть бѣдными. Джулія слушала, но ничего не говорила. Но все же это было для нея нѣкотораго рода развлеченіемъ. Она стала очень молчалива; въ сущности вернулась къ тому, чѣмъ была въ прежнее время; опять стала пассивной молчаливой дѣвушкой, добросовѣстно выполнявшей возложенныя на нее обязанности. Она никогда не ворчала и не жаловалась и ей повидимому и въ голову не приходило, что у нея есть какія-нибудь права или основанія ждать чего-либо отъ судьбы. Походка ея утратила прежнюю развязность; щеки снова поблѣднѣли, плечи сгорбились; грудь похудѣла. Когда она шла, то глядѣла въ землю; всѣ наряды, которыми она украшала себя, когда ходила гулять съ Джимомъ, были спрятаны и больше не появлялись на свѣтъ Божій.

И совсѣмъ тѣмъ она не въ силахъ была вполнѣ вернуться къ прежней, монотонной жизни. Провести воскресенье на старый ладъ ей казалось нестерпимымъ. Поэтому въ хорошую погоду она уходила за городъ и одна бродила по тѣмъ мѣстамъ и дорогамъ, по которымъ гуляла съ Джимомъ. Поля были теперь мокры я сиротливы, изгороди лишены всякой зелени, овраги, по которымъ она собирала полевые цвѣты, были полны палыхъ темныхъ листьевъ. Она гуляла по мокрымъ тропинкамъ и снова переживала счастливые дни, которые она проводила здѣсь съ своимъ милымъ; или же сидѣла на какомъ-нибудь пнѣ, въ глухомъ уголку, куда никто кромѣ нея не заглядывалъ, и вспоминала о лѣтнихъ солнечныхъ, чудныхъ дняхъ, пока не наступали сумерки и короткій эвиній день не смѣнялся ночью. Тогда она вспомнила, что Джимъ сидитъ въ тюрьмѣ и что она та самая дурная женщина, которая его привела туда, и медленно возвращалась домой въ свою одинокую келью. Печальная и нездоровая жизнь! Вѣчно къ воспоминанію прошлыхъ радостей примѣшивался упрекъ, что она виновата во всей этой бѣдѣ. Ея милый сидитъ въ тюрьмѣ, облеченный въ арестантское платье. Бѣдный Джимъ! Бѣдный Джимъ! Онъ попалъ въ худую компанію. Она была этой худой компаніей; она была дурной женщиной, отъ которой предостерегалъ другихъ судья; она свела его съ пути добродѣтели на путь порока. Они говорятъ, это потому, что она актриса. Еслибы не это, никто бы этого не говорилъ. А она была актрисой съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ научилась ходить, и никогда не знала, что она дурная. Какъ все это странно!

Я разъ читалъ исторію объ одной маленькой дѣвочкѣ, которой приходилось впервые идти на исповѣдь. Она желала очистить свою душу отъ всѣхъ грѣховъ и почерпнула изъ книги (заботливо составленной католической церковью) всѣ грѣхи, какіе только бываютъ на свѣтѣ, и всѣ ихъ присвоила себѣ, — такъ что, когда она стала на колѣни передъ патеромъ, то вывела его изъ того сонливаго состоянія, въ какомъ выслушиваютъ эти почтенные люди своихъ духовныхъ дѣтей, самой удивительной и неожиданной исповѣдью. Она начинала съ убійства, грабежа, святотатства и шла, развиваясь далѣе, въ ужасающихъ размѣрахъ. Никогда еще и ни одинъ патеръ не былъ такъ удивленъ.

Еслибы Джулія встрѣтила патера и этотъ послѣдній приказалъ ей стать на колѣни и исповѣдываться во грѣхахъ, она сказала бы:

Я — раскрашенная дрянь; я — потерянная женщина; я свела молодого человѣка съ праваго пути, и привела его къ грѣху и погибели; я — дурная компанія; мои стопы ведутъ къ воротамъ ада; моя порочность должна служить примѣромъ и предостереженіемъ для всѣхъ молодыхъ людей. — И на дальнѣйшіе разспросы какъ и что было, она прибавила бы, что погибель вызвана ничѣмъ инымъ какъ прогулками съ нимъ по полямъ, на виду у всѣхъ, и питьемъ чая въ общественныхъ садахъ, на глазахъ толпы гуляющихъ. Я бы желалъ, чтобы Джулія встрѣтила этого патера.

Въ дождливые воскресные дни, Джулія ходила въ церковь, но робко, какъ будто бы ей тамъ было не мѣсто. Музыка и пѣніе нравились ей, служба казалась своего рода представленіемъ, смыслъ котораго ускользалъ отъ нея. Раза два она ходила на митинги «Арміи Спасенія», гдѣ игра на цимбалахъ, на трубахъ и возгласы ораторовъ напоминали ей мелодраму. Когда всѣ собравшіеся тамъ люди начинали пѣть и она видѣла, какъ религіозный экстазъ сообщался отъ одной скамейки къ другой и мужчины и женщины громко рыдали и кричали: слава! — сердце ея тоже трогалось и она проливала слезы, которыя можно было принять за слезы убѣжденія. Но когда ее увѣщевали выдти впередъ и сѣсть на скамью покаянія и повергнуть свои грѣхи къ подножію Распятія, она снова черствѣла душой, потому что не знала за собой грѣха, хотя и имѣла несчастіе быть актрисой.

Въ началѣ декабря, быть можетъ, вслѣдствіе ея одинокихъ загородныхъ прогулокъ суровою зимою, старинный кашель вернулся въ ней и сталъ раздирать ей грудь. Въ январѣ онъ усилился, не давая ей покоя ни днемъ, ни ночью, такъ что щеки ея провалились, а также и грудь, а плечи совсѣмъ сгорбились.

Тогда м-ръ Брадберри перевелъ ее къ себѣ на квартиру и уступилъ ей свою собственную спальню, и не пускалъ ее на улицу, иначе какъ днемъ, и только тогда, когда не было холоднаго вѣтра. Его обращеніе съ дѣвушкой стало мягкое и нѣжное; онъ придумывалъ для нея такія кушанья, которыя могли бы возбудить въ ней аппетитъ; привелъ къ ней доктора и заставлялъ ее принимать лекарство и старался изо всѣхъ силъ разсѣять мракъ и отчаяніе, царившія въ душѣ бѣдняжки. Онъ убѣждалъ ее, что Джима скоро выпустятъ на свободу и что его слѣдуетъ принять съ открытыми объятіями, потому что онъ ничего худого не сдѣлалъ, былъ только безпеченъ, а это еще не Богъ вѣсть какое преступленіе; и что сама она ровно ни въ чемъ не виновата, такъ какъ изъ всѣхъ невинныхъ дѣвушекъ въ мірѣ, она — самая невинная. Но его слова никакого другого дѣйствія не производили какъ только то, что она начинала плакать, а когда онъ говорилъ о томъ, что ея милаго выпустятъ на свободу, то она содрогалась, потому что думала, что онъ навѣрное позабылъ ее, какъ его мать на то надѣялась. А можетъ быть, онъ также убѣдился, что она дурная женщина и теперь стыдится ея. Когда дѣвушка наслушается столькихъ грубыхъ и жестокихъ словъ, обращенныхъ къ ней, то ласковыя слова заставляютъ ее плакать.

Въ послѣднее воскресенье февраля мѣсяца — Джимъ долженъ былъ быть выпущенъ въ первый понедѣльникъ марта мѣсяца — м-ръ Брадберри встрѣтилъ на Сити-Родъ дѣдушку и бабушку Джуліи, гулявшихъ подъ ручку. Ихъ отпустили на цѣлый день изъ богадельни, такъ какъ теперь они облеклись въ красивый и изящный мундиръ дома призрѣнія св. Луки. Нельзя было бы встрѣтить болѣе почтенную и добродѣтельную на видъ чету, какъ эти два старичка. Прохожіе могли подумать, что они пожертвовали все свое имущество на добрыя дѣла, и этимъ объясняется ихъ почетная бѣдность, — такимъ сѣдымъ патріархомъ смотрѣлъ старикъ и такой кроткой старушкой казалась его жена.

М-ръ Брадберри остановилъ ихъ и прорычалъ:

— Что касается Джуліи…

— О! какая неблагодарная и дрянная дѣвчонка! — перебила бабушка. — О! бросить своихъ престарѣлыхъ…

— Что касается Джуліи, — продолжалъ онъ, не обративъ вниманія на перерывъ, — то я думаю, что она умираетъ. Я нашелъ нужнымъ объявить вамъ это, потому что не намѣренъ дозволить вамъ безпокоить ее въ послѣдніе дни, какіе ей осталось еще прожить, бѣдняжкѣ! У ней нѣтъ для васъ больше денегъ. Но вотъ что я вамъ скажу. Я знаю, что вы привыкли напиваться хоть разъ въ недѣлю на ея деньги. Хорошо, Джулія побалуетъ васъ въ послѣдній разъ. Вотъ, берите и напейтесь себѣ съ Богомъ. Это будетъ въ послѣдній разъ.

И онъ протянулъ имъ два или три шиллинга, которыя старуха съ жадностью схватила, и затѣмъ чета удалилась, а м-ръ Брадберри поглядѣлъ имъ вслѣдъ, засунувъ руки въ карманы:

— Бѣдная дѣвочка! — пробормоталъ онъ, — ей рѣшительно не повезло въ жизни. Охъ! и зачѣмъ это только существуютъ бѣдняки на свѣтѣ!

Въ восемь часовъ утра въ одинъ прекрасный понедѣльникъ Джимъ былъ освобожденъ. Мнѣ говорили, что выходить изъ тюрьмы кажется еще тяжелѣй, нежели входить въ нее, для такого рода подсудимыхъ, какъ этотъ молодой человѣкъ. Когда онъ вышелъ въ проклятыя ворота и очутился на улицѣ, снова свободнымъ человѣкомъ, его щеки вспыхнули отъ стыда, котораго онъ почти не чувствовалъ въ тюрьмѣ, сердце его упало, а въ глазахъ потемнѣло. Въ эту минуту кто-то тронулъ его за рукавъ, онъ пришелъ въ себя и обернулся.

То была его мать. Джимъ застоналъ и отскочилъ отъ нея съ выраженіемъ ужаса во взглядѣ.

— Это вы? — закричалъ онъ, отталкивая ее съ такимъ жестомъ, какого онъ не забудетъ до конца жизни. — Вы рѣшаетесь показываться мнѣ на глаза послѣ того какъ привели меня сюда и навѣки обезчестили. Вы пришли полюбоваться на мой позоръ?

— Я пришла узнать, раскаялся ли ты?

— Раскаялся, какъ бы не такъ!

— Этотъ человѣкъ, какъ бишь-его, Брадберри, приходилъ ко мнѣ вчера вечеромъ, — холодно продолжала она. — Онъ сказалъ мнѣ что эту женщину, твою бывшую подругу, небо покарало за ея беззаконія. Чаша ея переполнилась и она умираетъ. Онъ обвинялъ меня въ томъ, что я причиною ея смерти, но это вздоръ. Кромѣ того, единственнаго раза, когда я высказала ей правду въ глаза, я ея больше не видѣла. Ступай къ ней и постарайтесь вмѣстѣ покаяться.

Онъ не дослушалъ и убѣжалъ. Я думаю, что онъ больше никогда не увидится съ своей матерью.

Его не оттолкнуло исхудалое, измученное лицо Джуліи, ея слабость и поблекшая красота, — какъ только она, съ тоской, повернула глаза къ двери, въ которую онъ входилъ, прежняя любовь нахлынула на него — въ сущности она никогда и не умирала въ немъ — съ такой жгучей нѣжностью и горькимъ раскаяніемъ, какихъ онъ вовсе не испытывалъ въ тюрьмѣ. Онъ бросился на колѣни передъ ней и схватилъ ея руки

— О! Джулія, Джулія! — закричалъ онъ, — прости меня. Я причиной всѣхъ твоихъ страданій. Но я сдѣлалъ это нечаянно, право, нечаянно. Я думалъ, что мои счеты вѣрны. Право, я думалъ, а мать не захотѣла отдать мнѣ моихъ собственныхъ денегъ. О! Джулія!

И онъ такъ горько зарыдалъ, что растрогалъ ее до глубины души.

— Нѣтъ, Джимъ, — сказала она, рыдая вмѣстѣ съ нимъ, — не плачь. Виновата я одна. Всѣ говорятъ, что я виновата. И судья это говорилъ. Прости меня и оставь меня. Ты не долженъ больше водить дурную компанію. Но я тоже нечаянно пропала. Я не знала, что я дурная женщина. Я слишкомъ любила тебя, чтобы желать тебѣ худого. Джимъ, не думай, что я сдѣлала это нарочно. О! Джимъ, ты былъ добръ ко мнѣ!

Онъ божился, цѣлуя ее и рыдая, что никогда больше не оставитъ ее. Кашель ея пройдетъ и она опять поправится. Но она покачала головой.

— Нѣтъ, Джимъ, я умираю. Докторъ говоритъ, что я очень скоро умру. Онъ сказалъ это м-ру Брадберри. Ахъ! Джимъ, не было минуты, когда бы я не была мысленно съ тобой въ тюрьмѣ. Даже по ночамъ мнѣ казалось, что я сижу около тебя и слышу, какъ бьется твое бѣдное сердце. Бѣдный Джимъ! не огорчайся такъ изъ-за меня. На свѣтѣ много дѣвушекъ лучше меня — не актрисъ, — такихъ дѣвушекъ, которыя понравятся твоей матери. Не печалься обо мнѣ. М-ръ Брадберри говоритъ, что умирать не больно. И быть можетъ, говоритъ онъ, — онъ самъ хорошенько не знаетъ, — но можетъ быть на томъ свѣтѣ будутъ цвѣты и живыя изгороди, какъ на Мусвеллъ-Гиллѣ.

— Да, — отвѣчалъ Джимъ, — да, Джулія, тамъ навѣрное много цвѣтовъ.

— Побудь со мною, Джимъ! О! я такъ рада, что ты опять со мною! Побудь со мной, Джимъ. Ты не уйдешь, скажи. О! Джимъ, какъ ты добръ ко мнѣ!

А. Э.