Дикое счастье (Мамин-Сибиряк)/XXVI/ДО
Зотушка все это время велъ самый странный образъ жизни и точно не хотѣлъ ничего знать, что дѣлается въ батюшкиномъ домѣ. Онъ совсѣмъ не ходилъ въ горницы, чтобы не встрѣчаться съ "ратникомъ", и какъ будто избѣгалъ Нюши, которую всегда очень любилъ. Правда, Зотушка очень рѣдко появлялся въ своемъ флигелькѣ и все пропадалъ гдѣ-то, хотя его не видали больше ни у Савиныхъ ни у Колобовыхъ. О печальной жизни Нюши Зотушка, конечно, зналъ давно, хотя объ этомъ и не говорилъ никому. Ни одна душа не видала, какъ "источникъ" по ночамъ молился и плакалъ о своей голубкѣ. Все время онъ соображалъ о томъ, какъ ему освободить Нюшу отъ "ратника", и не могъ ничего придумать. Голова Зотушки была устроена совершенно особенно: его мысль вѣчно пробиралась какими-то закоулками и задворками и все-таки проходила къ своей цѣли.
Разъ, перебирая всѣ обстоятельства мудренаго дѣла, Зотушка весь просіялъ и даже заплакалъ отъ радости: рѣшеніе было найдено, и Нюша спасена. Онъ долго молился своему образку, прежде чѣмъ итти на подвигъ, потомъ пріодѣлся, намазалъ обильно свою голову деревяннымъ масломъ и со своимъ смиреннымъ просвѣтленнымъ видомъ отправился прямо въ горницы
— А, Зотей Евстратычъ, что тебя долго не видать? — спрашивалъ Павелъ Митричъ. — Загордился, совсѣмъ не хочешь насъ знать…
— Какая гордость, Павелъ Митричъ, Господь съ вами. Такъ, дѣлишки разныя были…
— Да какія у тебя дѣла могутъ быть, блаженная голова? Живешь, какъ комаръ — какія у тебя дѣла…
— И у него своя забота есть, Павелъ Митричъ…
Косяковъ чувствовалъ, что старикъ пришелъ недаромъ, потому что онъ все неспроста дѣлалъ, что-нибудь да держитъ онъ на умѣ и ужъ навѣрное знаетъ, куда старуха прячетъ свои деньги. Косяковъ даже удивился, какъ онъ раньше объ этомъ не подумалъ: подпоить божьяго человѣка, онъ все и разболтаетъ… Эта мысль очень понравилась Косякову, и онъ рѣшилъ привести ее въ исполненіе…
— Ты не бѣгалъ бы отъ меня, такъ дѣло-то лучше бы было, — говорилъ Косяковъ, ласково поглядывая на старика своими вострыми глазами. — Приходи покалякать когда, поболтать, да и муху можно раздавить…
Зотушка блаженно улыбнулся и, осторожно оглядѣвшись кругомъ, проговорилъ вполголоса:
— Старухи я боюсь, Павелъ Митричъ… Вѣдь она меня сживетъ со свѣту, если узнаетъ, что я съ вами-то заодно.
— Такъ бы прямо и сказалъ… А ты не бойся: Павелъ Косяковъ никого на свѣтѣ не боится. Да что тутъ толковать: хочешь, сейчасъ муху давнемъ?
— Ужъ это на что лучше, Навелъ Митричъ.
Зотушка прищелкнулъ языкомъ и хитро подмигнулъ глазомъ въ сторону бабушкиныхъ горницъ, — дескать, теперь мнѣ плевать на нее, ежели Косяковъ никого на свѣтѣ не боится. Явилась водка, явилась закуска, и первая "муха" была раздавлена самымъ развеселымъ образомъ, такъ что захмелѣвшій Зотушка даже спѣлъ свой стихъ о старцѣ. Татьяна Власьевна просто диву далась, когда узнала, что Зотушка пируетъ съ "ратникомъ": не такой былъ человѣкъ Зотушка, чтобы кривить душой — ужъ какъ, кажется, онъ падокъ до водки, а никогда ни одной рюмки не приметъ отъ того, кто ему пришелся не по нраву… А тутъ, накося, даже пѣсню запѣлъ… Нюша сначала даже испугалась, когда услышала Зотушкинъ стихъ. И теперь гдѣ же поетъ Зотушка — въ горницахъ, гдѣ его слушаетъ "ратникъ"!.. А Зотушка все пѣлъ и пѣлъ, улыбался блаженной улыбкой и даже закрывалъ глаза, какъ воробей, котораго послѣ холодной морозной ночи пригрѣло солнышкомъ.
— А вѣдь ты славный старикъ, — хвалилъ Косяковъ, хлопая Зотушку своей десницей по плечу. — И пѣсни отлично ноешь…
— Ужъ какъ кому поглянется, Павелъ Митричъ.
— Такъ старуха-то крѣпко тебя обижаетъ?
— Голодомъ сморила… Да и такъ, ежели разобрать: какъ пила пилитъ.
— Да ты выпей еще, а потомъ побесѣдуемъ…
Зотушка не отказался отъ новой "мухи" и притворился совсѣмъ захмелѣвшимъ.
— А я… пришелъ къ тебѣ… не тово… недаромъ, — признавался Зотушка коснѣвшимъ языкомъ. — Ужъ больно меня… старуха-то доѣхала… Стра-асть доѣхала!.. Хоть вотъ сейчасъ ложись… и помирай! Вотъ я и пришелъ къ тебѣ… дѣльце маленькое есть…
— Я вѣдь тоже съ тобой давно хочу поговорить, Зотей Евстратычъ, и, кажется, мы столкуемся… Не насчетъ ли капиталовъ Гордея Евстратыча?
— Оно самое… оно… только я старухи до смерти боюсь…
— Вотъ что, пойдемъ лучше къ тебѣ въ флигелекъ, побесѣдуемъ тамъ.
— Лладно-о!..
Косяковъ подъ руку довелъ пьянаго Зотушку до его флигеля и даже помогъ ему сѣсть на стулъ.
— Охъ, боюсь старухи, — представлялся Зотушка, раскачиваясь на стулѣ.
— А есть у старухи деньги?
Зотушка оглянулся боязливо по сторонамъ и прошепталъ:
— Есть…
— Зотей Евстратычъ, послушай меня: скажи, куда прячетъ старуха деньги, тогда одна половина моя, другая твоя… А то все равно намъ обоимъ ничего не достанется!
— Обманешь ты меня?
— Я?.. Хочешь, сейчасъ образъ со стѣны сниму?
— Хорошо… я тебѣ укажу мѣсто… только чтобы водкой меня поить до отвалу.
— Ну, гдѣ?.. — задыхавшимся шопотомъ спрашивалъ Косяковъ.
— А ты не больно торопись… Не запрегъ, чего нукаешь?.. Сейчасъ я тебѣ ничего не скажу, а черезъ три дня все какъ на ладонкѣ объясню…
Какъ "ратникъ" ни умолялъ Зотушку, тотъ не сдался ни на какія просьбы и настоялъ на своемъ.
Три дня пролетѣли быстро. Зотушка куда-то исчезалъ, но потомъ явился на третій день. Косяковъ все это время переживалъ съ самымъ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ, а когда вечеромъ увидалъ затеплившійся во флигелькѣ Зотушки огонекъ — вздохнулъ свободнѣе; онъ сейчасъ же побѣжалъ къ нему, а тотъ сидѣлъ на лавкѣ блѣдный и изможденный, точно онъ перенесъ какую болѣзнь въ три дня.
— Что это съ тобой? — освѣдомился Косяковъ.
— Ничего… пировалъ, — коротко отвѣтилъ Зотушка, ощупывая свою голову.
— Экъ тебя взяло… Нашелъ время, нечего сказать.
— А ты думаешь, мнѣ легко чужія-то деньги воровать?.. А?.. Можетъ, у меня сердце все издрожалось со страху… Страсть боюсь старухи…
— Ну, сказывай, гдѣ деньги-то…
Косяковъ давно наблюдалъ за Татьяной Власьевной, куда она прячетъ деньги, но все было безполезно. Но и Зотушкѣ стоило немалыхъ усилій открыть секрета Татьяны Власьевны. Онъ провелъ до десятка безсонныхъ ночей, прежде чѣмъ укараулилъ старуху, когда она ходила провѣдать свой завѣтный узелокъ. Татьяна Власьевна прятала деньги въ пяти мѣстахъ — на сараѣ въ сѣнѣ, въ передбанникѣ, въ конюшнѣ, въ дровахъ и наконецъ въ ларѣ съ овсомъ. Послѣднее мѣсто и дало возможность рѣшить всю задачу съ "ратникомъ". Теперь Зотушка сидѣлъ на лавкѣ, смотрѣлъ на Косякова воспаленными слезившимися глазами и все что-то шепталъ про себя.
— Да скажешь, что ли, дьяволъ!.. — приступилъ къ нему Косяковъ, блѣднѣя.
— Ладно… скажу… только мнѣ половину… а то не скажу.
— Сказалъ, что отдамъ… Фу, чортъ! Чего еще жилы-то тянешь…
— Надо замокъ ломать… снасть-то припасъ?
Косяковъ порылся въ карманѣ и досталъ оттуда плотничье долото.
— Какой угодно замокъ отворотимъ этимъ ключомъ, — проговорилъ онъ, показывая свою снасть.
— Хорошо… Ступай во дворъ, тамъ стоитъ ларь съ овсомъ…
— Знаю…
— Ну, въ этомъ ларѣ, въ овсѣ, и ищи узелокъ… въ правомъ углу… Только вотъ что: мнѣ твоихъ денегъ не надо, а ты мнѣ отдай камешекъ, который лежитъ тутъ же съ деньгами… только и всего…
Косяковъ уже шагалъ по двору. Ночь была свѣтлая, и Косяковъ боязливо оглядывался въ сторону дома, точно боялся какой засады. Вотъ и знакомый старый ларь. Снявъ осторожно замокъ и накладку, Косяковъ еще разъ оглянулся кругомъ и по поясъ опустился въ глубокій ларь, гдѣ долго шарилъ руками въ овсѣ, прежде чѣмъ ущупалъ завѣтный узелокъ. Доставъ узелокъ изъ ларя, Косяковъ вернулся съ нимъ въ Зотушкинъ флигелекъ, провѣрилъ тамъ деньги и передалъ Зотушкѣ ту самую жилку, которую когда-то привезъ Михалка изъ Полдневской отъ Маркушки.
— Теперь, Павелъ Митричъ, уходи отъ грѣха, — проговорилъ Зотушка, пряча кусокъ кварцу за пазуху. — Съ деньгами тебѣ вездѣ дорога, а если вздумаешь назадъ оборотиться — обоихъ насъ въ каторгу зашлютъ…
Косяковъ навсегда скрылся изъ Бѣлоглинскаго завода, а Зотушка истолкъ въ ступѣ Маркушкину жилку и той же ночью всыпалъ ее въ церковную кружку.