Дочь бедного чиновника (Неизвестные)/ДО

Дочь бедного чиновника
авторъ неизвѣстенъ

Опубл.: 1858. Источникъ: az.lib.ru • Петербургская повесть.

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

ДОЧЬ БѢДНАГО ЧИНОВНИКА

ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПОВѢСТЬ (Княгинѣ Татіанѣ Александровнѣ Юсуповой).

Въ кабинетѣ, не отличавшемся изяществомъ отдѣлки, но довольно чистенькомъ, облокотившись на письменный столъ, на которомъ въ безпорядкѣ была разбросана бумага и нѣсколько книгъ, сидѣлъ молодой человѣкъ лѣтъ 28-ми. Онъ безпрестанно бралъ то одну книгу, то другую и, прочитавъ нѣсколько строкъ, бросалъ ее въ сторону. На смугломъ правильномъ лицѣ его и карихъ глазахъ замѣтно было выраженіе досады и тоски. Тоска его была тѣмъ мучительнѣе, что онъ не свыкся съ нею: лицо его не имѣло характера возмужалости и той оконченности, которая дается людямъ, привыкнувшимъ къ серьозной мысли, къ мысли надъ вопросами жизни. Петру Ивановичу Подоконникову всегда жилось хорошо и легко. Многіе считали его умнымъ человѣкомъ съ самыми разнообразными знаніями, не смотря на то, что ни въ одномъ учебномъ заведеніи онъ не кончилъ курса, что достоинства его заключались въ умѣньи прекрасно танцовать, кстати сказать словечко и, какъ говорится, пустить пыль въ глаза. Бываетъ, что умъ, разнообразныя знанія, быстрота соображенія и другія достоинства ровно ни къ чему не ведутъ; бываетъ и то, что они приносятъ съ собою несчастіе отъ безучастія окружающихъ или, еще хуже, отъ ядовитыхъ насмѣшекъ надъ самыми лучшими ихъ убѣжденіями и вѣрованіями, — вѣрованіями, которыя для нихъ составляютъ все. Истинное достоинство скромно. Между тѣмъ, почти всякій думаетъ только о себѣ, каждому много своего дѣла: кому же прійдетъ въ голову изучать человѣка, для него посторонняго, изучать его достоинства и недостатки. Если знакомый вашъ, будь онъ взяточникъ, человѣкъ безъ сердца и характера, не отступаетъ ни на шагъ отъ условныхъ приличій, не отказывается отъ партіи въ преферансъ, не проситъ ни у кого въ займы, ничѣмъ не надоѣдаетъ, вы имъ довольны и какія бы ни были его нравственныя качества, никому до нихъ нѣтъ дѣла. Напротивъ, умный и достойный человѣкъ, если, даже въ самой незначительной вещи, отступаетъ отъ условнаго приличія, тогда общественное мнѣніе противъ него возстановляется, каждый поступокъ его истолковывается въ дурную сторону. Къ тому жь будь этотъ человѣкъ бѣднякъ, ему еще хуже, и онъ можетъ сдѣлаться жертвою общественнаго мнѣнія, во многихъ случаяхъ неумолимаго.

Петръ Ивановичъ понималъ требованія общества и ни на шагъ не отступалъ отъ условныхъ приличій: всегда одѣвался изящно, необыкновенно былъ внимателенъ къ дамамъ, которыя считали его образцомъ изящества, прекрасно говорилъ о чувствахъ, при случаѣ повторялъ имена извѣстнѣйшихъ писателей и, судя но его словамъ, имѣлъ понятіе о европейской литературѣ. Нѣкоторые одарены самыми счастливыми качествами для общества, они на многое способны, и ни на что въ особенности, они, не имѣя ни о чемъ, хотя сколько нибудь достаточныхъ знаній, обо всемъ говорятъ, — о греческой литературѣ, о цивилизаціи древняго и новаго міра, они умѣютъ такъ ловко изворачиваться, что въ невѣжествѣ ихъ трудно уличить, и пользуются совсѣмъ не заслуженною репутаціею. Петръ Ивановичъ имѣлъ всѣ эти качества и прожилъ бы весь свой вѣкъ такъ, какъ началъ, еслибъ не встрѣтилось на жизненномъ пути его обстоятельства, угрожающаго измѣнить ходъ дѣлъ и поставить его въ непріязненныя отношенія къ обществу. Онъ влюбился въ дочь бѣднаго чиновника. Любовь эта можетъ сдѣлаться извѣстною въ обществѣ, компрометировать его и послужить поводомъ къ охлажденію отношеній съ тѣми лицами, которыхъ знакомствомъ онъ дорожилъ.

У Подоконникова было независимое состояніе. Многія почтенныя дамы имѣли на него виды, и каждая изъ нихъ прочила его въ мужья одной изъ своихъ дочерей. Нѣкоторыя изъ партій для Подоконникова были выгодны, и дѣло оставалось только за тѣмъ, какой именно изъ многихъ невѣстъ сдѣлать предложеніе. Самъ не замѣчая того, онъ старался оттягивать дѣло: ему жаль было проститься съ своею свободою, т. е. съ частью того времени, которое онъ проводилъ дома. Какъ Подоконниковъ въ обществѣ былъ изященъ и во всемъ пурреистъ, такъ дома не любилъ ничѣмъ стѣсняться и съ наслажденіемъ отдавался лѣни.

Подоконниковъ состоялъ въ какой-то канцеляріи на службѣ, но очень рѣдко въ нее заглядывалъ, и то на нѣсколько минутъ. Онъ былъ друженъ съ начальникомъ канцеляріи, пользовался благосклонностью его жены и дочери. Какъ же начальнику не быть къ нему снисходительнымъ? — Вѣдь онъ можетъ жениться на Анетѣ, единственной его дочери

Конечно, Петръ Петровичъ Булочкинъ (имя и фамилія начальника канцеляріи) не считалъ Подоконникова дѣльнымъ человѣкомъ. Но онъ такъ милъ въ обществѣ, такъ умѣетъ занимать дамъ, такъ хорошо разсказываетъ анекдоты, что ему рѣшительно нѣтъ никакой надобности быть дѣльнымъ человѣкомъ.

Подоконникову иногда приходила въ голову мысль сдѣлать родителямъ Анеты предложеніе. Отъ этого останавливала его только другая выгоднѣйшая партія: онъ былъ хорошо принятъ у madame Савиной. Хотя Савина не могла дать за дочерью такого приданаго, какъ Булочкины, за то имѣла знатную родню, пользовавшуюся большимъ вліяніемъ, которая для Подоконникова могла многое сдѣлать, облегчить ему путь подняться высоко и сдѣлать блестящую каррьеру.

Все Подоконникову улыбалось, все сулило ему если несчастье, то общественное значеніе.

Не смотря на блестящую перспективу, иногда ему бывало нестерпимо скучно. Какъ будто онъ чего-то ждалъ, на что-то лучшее надѣялся и не зналъ, куда дѣваться отъ своего счастья. Такія минуты онъ называлъ хандрою и считалъ самымъ лучшимъ, для излѣченія себя отъ болѣзни, ѣхать путешествовать. Онъ дѣлалъ много предположеній, только не одному изъ нихъ не суждено было осуществиться.

Одному изъ бѣдныхъ чиновниковъ, который жилъ своими трудами, Петръ Иванычъ сдѣлалъ какое-то одолженіе, о которомъ на другой же день забылъ. Тамуровь (фамилія чиновника) не забылъ этого и въ именины своей дочери просилъ его на вечеръ. Подоконниковъ согласился и далъ слово заѣхать. Молодой человѣкъ сдержалъ свое обѣщаніе именно потому, что вечеръ у Тамурова, по его разсчету, долженъ кончиться рано, именно въ то время, когда къ Булочкину начнутъ только съѣзжаться гости….

Тамуровъ обрадовался пріѣзду Подоконинкова и готовъ былъ разцаловать его. Пріѣздъ изящнаго молодаго человѣка сначала произвелъ въ гостяхъ нѣкоторое волненіе; однако Подоконниковъ съ перваго раза съумѣлъ поставить себя въ уровень съ окружающими, и порядокъ возстановился: мущины принялись за прерванную было игру въ карты, а дамы — за разговоръ.

Тамуровъ представилъ Подоконникова своей дочери.

Подоконниковъ развязно поклонился, сказалъ нѣсколько блестящихъ фразъ, пожалъ руку и пристально взглянулъ на молодую дѣвушку. Глаза его съ наслажденіемъ остановились на дочери Тамурова. Дуня была средняго роста, прекрасно сложена. Выраженіе голубыхъ ея глазокъ, изящное очертаніе рта, — все говорило о добротѣ души и нѣжности характера. Полноту гармоніи ея умнаго и милаго лица дополняла простая, непритязательная прическа. Талія ея не была воздушна и не заставляла опасаться, что каждое неосторожное движеніе можетъ ее сломить. Напротивъ, она была полна жизни и при взглядѣ на нее невольно возникало много мыслей…. Своею наружностью Дуня напоминала о идеалѣ женщины, рожденной для счастія и любви. Голову ея украшала вѣточка простыхъ цвѣтовъ. Въ молодой дѣвушкѣ не было и тѣни кокетства. Отсутствіе желанія нравиться дѣлало ее еще милѣе. Подоконниковъ любовался ея таліею, шейкою и голубыми едва замѣтными жилками, круглымъ, необыкновенно нѣжнымъ подбородкомъ, граціозными очертаніями рукъ….

« — Вотъ цвѣточикъ», думалъ онъ, — «которому суждено завянуть въ грязи!»

Между тѣмъ Тамуровъ говорилъ ему о томъ, какое счастье доставляетъ его посѣщеніе, какъ онъ доволенъ, что именно въ тотъ день, когда милая Дуня его именинница, онъ удостоился такой чести и что этотъ день онъ будетъ считать однимъ изъ лучшихъ дней своей жизни. Тамуровъ много говорилъ: но Подоконниковъ ничего не слышалъ. Всѣ мысли его были заняты одною Дунею, кромѣ ея, ни о чемъ онъ не думалъ, на душѣ его было легко. Передъ нимъ представлялась иная жизнь, жизнь внѣ шума и блеска, тихая, покойная, полная семейнаго счастья. Въ жизни человѣка бываютъ такія минуты, въ которыя онъ готовъ отказаться отъ всего, чѣмъ онъ прежде жилъ, что прежде для него все составляло. Еще утромъ скажи кто нибудь Подоконникову «я влюбленъ и для любви готовъ отказаться отъ всего», онъ ничего не отвѣтилъ бы, а только зло улыбнулся. Однако, взглядъ на Дуню сдѣлалъ съ нимъ то, чего не могли бы сдѣлать десятки педантовъ проповѣдниковъ, толкующихъ о чувствахъ, вліяніи ихъ на нравственную сторону человѣка, происхожденіи любви, — всеанализирующихъ, все разсматривающихъ, какъ химикъ минералы, чтобъ узнать изъ какихъ частицъ они составлены.

Тамуровъ все продолжалъ говорить. Наконецъ, невнимательность Подоконникова нѣсколько оскорбила его, къ томужь не о чемъ было больше говорить и онъ замолчалъ.

— Благодарю, благодарю, проговорилъ скороговоркою Подоконниковъ, какъ бы очнувшись отъ пробужденія, пожимая Тамурову руку.

Тамуровъ остался доволенъ и отошелъ отъ Подоконникова, оставивъ его съ Дунею вдвоемъ. Осмотрѣвшись, Подоконниковъ увидѣлъ, что гости занимаются разговоромъ и что онъ, хотя на нѣсколько минутъ пересталъ быть предметомъ исключительнаго вниманія.

— Повѣрьте, я очень радъ, что очутился въ добромъ и миломъ семейномъ кругу, началъ Подоконниковъ. Послѣ суеты и шуму, нѣтъ ничего лучше, какъ нравственный и физическій отдыхъ.

Дуня не много наклонила голову и стала разсѣянно смотрѣть на рукава платья.

— Я считаю нравственнымъ отдыхомъ бесѣду съ умной и хорошенькой женщиной, продолжалъ Подоконниковъ, садясь въ кресла, рядомъ съ Дуней.

На щекахъ Дуни заигралъ румянецъ.

— Это ужь слишкомъ, подумалъ Подоконниковъ. — Вѣдь такія женщины не привыкли….

— Послушайте, слова мои не пустая фраза, продолжалъ Подоконниковъ. — Я говорю то, что думаю… Не знаю почему, въ настоящую минуту мнѣ такъ легко, такъ хорошо, что я готовъ пробыть тысячелѣтія въ такомъ положеніи.

— Извините, я не совсѣмъ васъ понимаю, замѣтила Дуня, улыбаясь.

— Ощущенія души неуловимы, и нѣтъ никакой возможности отдать въ нихъ отчетъ, проговорилъ Подоконниковъ, нѣсколько смѣшавшись.

— Это не новость!.. Впрочемъ, если хотите, такъ. — Бываетъ время, когда рѣшительно теряешься въ догадкахъ, отчего такъ или иначе между тѣмъ, непремѣнно должна быть причина!.. Помню, когда я была дитятею, учитель цѣлыя двѣ недѣли заставлялъ меня писать: нѣтъ дѣйствія безъ причины…

— Отъ чего происходятъ причины? спросилъ Подоконниковъ, принужденно улыбаясь.

— Вопросъ этотъ устарѣлъ.

— Отъ чего жь иногда не повторить устарѣлаго?

— Причины происходятъ отъ столкновенія различныхъ обстоятельствъ, убѣжденій, одно другому противоположныхъ, отъ столкновеній личныхъ интересовъ…

— Ваши слова, извините меня, не совсѣмъ опредѣляютъ предметъ…

— Вашъ вопросъ такого рода, что въ нѣсколькихъ словахъ нельзя достаточно его уяснить.

Подоконниковъ не возобновлялъ разговора, сбившагося на общія мѣста, и задумчиво сталъ смотрѣть на окружающихъ его. Всѣ лица дышали невозмутимымъ спокойствіемъ и повременамъ слышался непринужденный хохотъ. Собравшееся здѣсь маленькое общество не отличалось притязательностію и довольствовалось малымъ. Непринужденности, какъ нельзя больше, способствовали короткія отношенія одного къ другому. Почти всѣ гости Тамурова, кромѣ Подоконникова, были такіе же труженики, какъ онъ: незнакомые съ особеннымъ счастьемъ и сталкивающіеся не одинъ разъ съ неумолимою нуждою, каждымъ часомъ наслажденія или даже покоя отъ ежедневныхъ заботъ они умѣли дорожить и извлекали изъ него все, что только онъ могъ дать. Чѣмъ меньше выпадаетъ на долю бѣдняка наслажденій, тѣмъ больше онъ цѣнитъ ихъ. — Подоконниковъ невольно позавидовалъ довольству лицъ, окружающихъ его, и удивлялся, какъ можно, при бѣдной обстановкѣ, быть хоть сколько нибудь счастливымъ. Видно, онъ не зналъ поговорки, что солнце для всѣхъ одинаково свѣтитъ.

Больше всего приводила его въ недоумѣніе личность Дуни, — какъ, при такой обстановкѣ, могъ сложиться и распуститься этотъ роскошный цвѣтокъ, эта женщина, женщина, не уступающая нисколько другимъ, воспитаннымъ при самыхъ благопріятныхъ обстоятельствахъ… Подоконниковъ хотя еще не имѣлъ времени узнать нравственныхъ качествъ молодой дѣвушки, но внутренній его инстинктъ много говорилъ въ пользу Дуни. Каждый изъ насъ, въ теченіе жизни, одинъ разъ, или нѣсколько, испытываетъ вліяніе силы духовнаго міра: иной, безъ видимой причины, съ первой встрѣчи, привлекаетъ насъ къ себѣ, а другой — кажется и уменъ и добръ, а все что-то сердце къ нему не лежитъ.

— Многое открыто и объяснено, между тѣмъ, и теперь мы не имѣемъ возможности объяснить себѣ иногда даже самый незначительный предметъ…

Въ голосѣ Подоконникова замѣтна была досада.

— И многое осталось еще необъясненнымъ, договорила Дуня. — Богъ знаетъ, продолжала она задумчиво: — будетъ ли человѣкъ счастливѣй, когда тайны природы сдѣлаются для него ясными. Но я думаю, что первобытный человѣкъ, несмотря на ограниченность своихъ знаній, не былъ такъ несчастливъ, какъ многіе изъ современныхъ. Онъ и понятія не имѣлъ о тяжкомъ душевномъ недугѣ, которымъ теперь не одинъ страдаетъ и который дѣлаетъ не милымъ самое лучшее время нашей жизни… Вы сказали, что вамъ легко и хорошо, — зачѣмъ доискиваться причины? — Развѣ не довольно вамъ того, что вы счастливы?

Дуня одушевилась: въ каждомъ звукѣ ея голоса слышалось глубокое чувство, что какъ нельзя больше подтверждало выраженіе ея глазъ…

Все казалось Подоконникову непонятнымъ, все способствовало къ тому, чтобъ отуманить его голову: бѣдная обстановка, старичекъ съ трясущеюся головою, надоѣдающій однообразными разговорами, милая дѣвушка, дѣвушка, которую онъ видитъ въ первый разъ и которая, въ самое короткое время, привлекла его необъяснимой симпатіей. Нѣтъ, это не дѣйствительность, прекрасный сонъ, о которомъ, послѣ пробужденія, мы часто жалѣемъ. Дуня замолчала, но ея голосъ, казалось Подоконникову, еще не умолкалъ.

— Мы слишкомъ засерьезничали, проговорила Дуня, силясь улыбнуться и придавая своему голосу гонъ беззаботности. — Весело ли вамъ у насъ?…

Непонявъ неистинности тона беззаботности, Подоконниковъ пришелъ въ недоумѣніе. — Онъ находился въ такомъ настроеніи духа, что всякое противорѣчіе своимъ мыслямъ, на которыя навелъ его разговоръ Дуни, считалъ онъ оскорбительнымъ.

— «Вездѣ и во всемъ видна женщина», подумалъ онъ съ досадою, и не замѣдлилъ досказать свою мысль.

" — Нельзя не удивляться вашей способности съ удивительною легкостью переходить отъ самаго серьёзнаго къ самому…

Лицо Дуни покрылось грустью.

— Вы не поняли меня, проговорила она, печально улыбаясь. — Мнѣ показалось, что слова мои нагнали на васъ тоску.

— Напротивъ, напротивъ, быстро перебилъ ее Подоконниковъ: — я удивлялся вашему свѣтлому взгляду и, вдругъ, совершенно неожиданно, вы уничтожили самую лучшую мою иллюзію для меня казалось непонятнымъ…

— Я знаю, что вы хотите сказать.

— Что вы думаете?

— Вы думаете, что бѣдняки ни на что не способны?

Подоконниковъ пришелъ въ смущеніе.

— Знаете ли, что бѣдность, какъ нельзя больше, развиваетъ нравственныя стороны характера, заставляетъ многому сочувствовать, во многомъ принимать горячее участіе и о многомъ передумать? — Какъ видите, все естественно и не чему удивляться …

Дуня пришла тоже въ смущеніе и, казалось, жалѣла, зачѣмъ, безъ видимой надобности, высказала молодому человѣку свои мысли.

— Будемъ говорить о чемъ нибудь другомъ, начала Дуня.

— Вамъ не…. не…. пробормоталъ Подоконниковъ съ непривычною ему робостью.

Онъ досадовалъ, что никогда почти не измѣнявшій ему языкъ не нашелся сказать что нибудь умнѣе.

— Нѣтъ, нѣтъ, я не то хотѣлъ сказать, началъ Подоконниковъ, нѣсколько оправившись: — я думалъ, что взглядъ на жизнь, подобный вашему, можетъ образоваться только отъ продолжительныхъ страданій.

Дуня поспѣшно встала и ушла въ другую комнату.

— «Видно, у нее есть что нибудь на душѣ», думалъ Подоконниковъ, въ высшей степени заинтересованный молодой дѣвушкой.

Онъ желалъ покороче познакомиться съ ней, заслужить ея довѣренность и дружбу. Теперь же вызывать ее на откровенность онъ не имѣлъ никакого права.

Съ удовольствіемъ Подоконниковъ думалъ о дружбѣ съ молодой дѣвушкой. Рисовавшаяся въ его воображеніи жизнь дѣйствительно имѣла много прекраснаго, и всякаго, у кого только есть сердце, могла увлечь своею поэзіею. Правда, Подоконниковъ былъ скептикъ относительно женщинъ, не вѣрилъ въ любовь, готовую на всѣ пожертвованія, и допускалъ возможнымъ осуществленіе ея въ однихъ только романахъ. Вообще, чего человѣкъ не прочувствовалъ, чего не испыталъ, въ то ему плохо вѣрится и истина тогда только сдѣлается ему доступною, когда онъ приблизится къ ней, когда почувствуетъ ея вліяніе.

Прошло около получаса, а Дуня все еще не возвращалась. Подоконникову безъ нее становилось скучно, онъ хотѣлъ уѣхать, но желаніе говорить съ Дуней, еще разъ увидѣть ее, удерживало молодаго человѣка.

Наконецъ Дуня возвратилась въ гостиную, подошла къ молодому человѣку въ синихъ очкахъ и стала съ нимъ разговаривать. Подоконниковъ ревновалъ Дуню, дѣлалъ предположенія, какія могутъ быть между ними отношенія?

Нельзя было допустить той мысли, чтобъ Дуня разсердилась на него и чтобъ къ этому существовалъ хотя какой нибудь поводъ съ его стороны. Развѣ она кокетничаетъ? — Нѣтъ, Дуня нисколько не похожа на кокетку, на женщину безъ сердца. Всѣ движенія ея просты и безъискуственны…. Подоконниковъ терялся въ догадкахъ и внимательно слѣдилъ за Дуней и молодымъ человѣкомъ.

Къ ревности присоединилось еще оскорбленное самолюбіе. Неужели Дуня предпочитаетъ бесѣду безъизвѣстнаго молодаго человѣка съ нимъ, Петромъ Иванычемъ Подоконниковымъ!

Только тогда Подоконниковъ нѣсколько успокоился, когда Дуня подошла къ нему.

— Вы совсѣмъ забыли меня! проговорилъ Подоконниковъ съ упрекомъ.

— Почему вы такъ думаете!

И Дуня въ недоумѣніи посмотрѣла на Подоконникова.

Молодой человѣкъ не понялъ недоумѣнія Дуни и подумалъ, что она недовольна его замѣчаніемъ.

— Кажется, вы на меня сердитесь?… Пожалуйста не сердитесь!… Я не привыкъ, чтобъ кто нибудь на меня сердился, а въ особенности вы!…

— Ей-Богу, ничего не понимаю! Скажите, за что жъ мнѣ на васъ сердиться?

— Мнѣ…. можетъ быть, я ошибаюсь….

— Странный вы человѣкъ, проговорила Дуня, садясь на прежнее мѣсто.

— Скажите, кто это, съ кѣмъ вы говорили?

— Василій Петровичъ Кристаловъ. Не хотите-ли съ нимъ познакомиться?

— Ммм…. Онъ родственникъ вашъ?

— Нѣтъ, не родственникъ. А что такое?

— Ничего. Я такъ спросилъ….

На губахъ Подоконникова мелькнула едва замѣтная улыбка.

Дуня недовѣрчиво на него посмотрѣла…. На вопросы Подоконникова она стала отвѣчать уклончиво и нѣсколько холодно. Молодой человѣкъ досадовалъ и едва удерживался, чтобъ не сказать ей колкости.

Подоконниковъ не долго оставался у Тамуровыхъ. Тамуровъ и Дуня проводили его до подъѣзда. Старичокъ опять благодарилъ его за посѣщеніе, жалѣлъ, что онъ рано уѣзжаетъ…. Дуня молчала и только посматривала на Подоконникова. По выраженію ея лица нельзя было узнать, понравился-ли ей Подоконниковъ или не понравился?

— Я увѣренъ, что мы останемся друзьями, сказалъ Дунѣ Подоконниковъ, цѣлуя ея руку.

— Не знаю, проговорила Дуня, улыбаясь и слегка пожимая плечами.

— "Непонятная дѣвушка, " думалъ Подоконниковъ, садясь въ экипажъ.

— Дурочка, тебѣ оказываютъ вниманіе, а ты то дичишься, то подсмѣиваешь…

— Что жь такое?

— То, что Петра Иваныча этимъ ты можешь обидѣть, и онъ никогда не покажетъ къ намъ глазъ.

— Нѣтъ…. онъ, кажется…. добрый человѣкъ, не разсердится….

— Да, Дунюшка, такихъ людей мало….

— Не знаю, сначала онъ показался мнѣ какимъ-то страннымъ…. Много о себѣ думаетъ…

— А, душечка, ты еще мало понимаешь!… Ты ему понравилась…

— Ну, этого я не знаю…. да и не желаю.

— Отъ чего?

— Понравиться богатому человѣку, несчастье для бѣдной дѣвушки.

— Ахъ ты, дурочка, дурочка!… Не у всѣхъ только дурное на умѣ… Я знаю, онъ не такой человѣкъ онъ можетъ много для насъ сдѣлать…

Дуня ничего не отвѣчала и ушла въ комнату.

Весь вечерь Тамуровъ что-то обдумывалъ, пожималъ плечами, посматривалъ въ потолокъ, вздыхалъ, какъ будто чего-то искалъ и не находилъ.

Между тѣмъ, холодная ноябрьская ночь нѣсколько освѣжила Подоконникова. Былъ порывистый вѣтеръ и мѣсяцъ какъ то угрюмо выглядывалъ изъ-за тучъ, слабо освѣщая крыши домовъ. Улица, по которой онъ ѣхалъ, была пустынна, фонари горѣли только на нѣкоторыхъ перекресткахъ, проходящіе, какъ тѣни, мелькали у стѣнъ домовъ и изрѣдка слышался голосъ будочника: — «Кто идетъ!» — Улица, и безъ того не привлекательная, пугала его своей пустынностью. Еще только было двѣнадцать часовъ, по въ окнахъ не было огня и обитатели Охты покоились уже сномъ. Подъѣзжая къ центру города, онъ вспомнилъ, что у Булочкина вечеръ и что онъ далъ слово Анетѣ танцовать съ нею пятую кадриль. Надѣясь еще успѣть, онъ приказалъ кучеру скорѣй ѣхать къ Булочкину.

Подоконниковъ опоздалъ. Когда онъ вошелъ въ залу, уже кончилась шестая кадриль. Анета встрѣтила его холодно. Булочкинъ тоже какъ-то странно на него посмотрѣлъ. Извинившись передъ хозяиномъ и дочерью, сконфуженный, онъ отошелъ въ сторону и сталъ смотрѣть на танцующихъ…. Онъ мысленно сравнивалъ этихъ кружащихся женщинъ съ Дунею и находилъ между нею и этими роскошно-одѣтыми женщинами, едва не половину своей жизни убивающими на туалетъ, неизмѣримую разницу. Первая была хороша, какъ любимая мечта, а послѣднія теперь казались ему холодными, не способными ни къ какому истинному чувству и походили на восковыхъ разряженныхъ куколъ, безъ всякаго выраженія, которыхъ заѣзжій нѣмецъ показываетъ за деньги. Такое состояніе духа продолжалось не долго и впечатлѣніе, произведенное на него Дунею, стало нѣсколько ослабѣвать: онъ поддался обаянію знакомой для него сферы, помирился съ Анетою и началъ танцовать…. Съ Анетою Подоконниковъ былъ совсѣмъ инымъ человѣкомъ, чѣмъ съ Дунею: онъ острилъ, разсказывалъ Анетѣ о какой-то дамѣ, которая на балу у общаго ихъ знакомаго Мушанова была нелѣпо одѣта, и пр., и пр. Анета хохотала и нѣкоторыя мѣста разсказа заставляла его повторять.

— Скажите, гдѣ это вы были, что опоздали къ намъ?…

— Заѣзжалъ къ Тамурову…. Дочь именинница…. просилъ такъ убѣдительно, что нельзя было отказаться….

— Кто это Тамуровъ? спросила Анета, прищуривая глаза.

— Ммм…. бѣдный чиновникъ.

— Охота вамъ съ кѣмъ попало связываться.

— Онъ очень порядочный человѣкъ.

— А дочь?

— Прехорошенькая.

— А, теперь понимаю!…

Анета насмѣшливо посмотрѣла на молодаго человѣка и погрозила пальцемъ.

— Послушайте, началъ было Подоконниковъ.

— Пожалуйста не изворачивайтесь, перебила Анета: — я васъ знаю…. вы опасный человѣкъ!…. зачѣмъ же вы уѣхали отъ Там…. какъ фамилія?

— Тамуровы.

— Зачѣмъ вы уѣхали отъ Тамуровыхъ?

Подоконниковъ не отвѣчалъ на вопросъ Анеты и досадовалъ на себя, зачѣмъ проговорился.

— Что жь вы не отвѣчаете?… Сознайтесь, что влюблены въ нее?…

— Да я сегодня только въ первый разъ ее видѣлъ!…

— Едва ли. Вѣдь вамъ нельзя вѣрить…. Что жь, это очень хорошо…. Я думаю, дочь Тамурова идеалъ совершенства, умна, образована…

Послѣднія слова Анета произнесла тономъ ироніи, въ которыхъ слышалось презрѣніе.

— Да, вы не ошибаетесь, она очень умна! отвѣчалъ колко Подоконниковъ.

Слова эти задѣли Анету, какъ говорится, за живое. Она начала преслѣдовать Подоконникова насмѣшками. Кончилось тѣмъ, что они разсорились. Какъ ни старался Подоконниковъ помириться съ Анетою однако ему не удалось этого сдѣлать. Она была къ нему неумолима и тотчасъ же разсказала своимъ пріятельницамъ о посѣщеніи Подоконниковымъ какого то Тамурова, съ приличными комментаріями и дополненіями, которыя какъ ни были неправдоподобны, однако послужили поводомъ къ злымъ шуткамъ на счетъ Подоконникова. Подоконниковъ спохватился, что сдѣлалъ большую глупость, сказавъ Анетѣ о дочери Тамурова. Прошедшаго нельзя было воротить и потому онъ постарался все обратить въ шутку, началъ смѣяться надъ Тамуровымъ, передразнивать его манеры. Кое-какъ ему удалось отклонить насмѣшки. Одна только Анета не совсѣмъ вѣрила и не хотѣла простить ему невѣжливости за то, что онъ опоздалъ къ шестой кадрили, а самое важное оскорбленіе — похвалилъ дочь Тамурова.

Анета у всѣхъ разспрашивала о Тамуровыхъ, и всѣ отвѣчали, что не знаютъ никакихъ Тамуровыхъ.

— Удивительно, гдѣ только находите вы этихъ Тамуровыхъ, проговорила она, не оставляя преслѣдовать Подоконникова насмѣшками.

— Вы думаете трудно ихъ находить?… Неугодно ли, я васъ познакомлю съ семействомъ Тамуровыхъ, отвѣчалъ Подоконниковъ, стараясь поддѣлаться подъ ея тонъ.

— Благодарю!…

— Серьёзно, это личность замѣчательная. Вы еще не знаете моей страсти наблюдать. Это очень занимательно и доставляетъ много развлеченія.

— Не хотите ли вы сдѣлаться литераторомъ?

— Можетъ быть.

— А, вотъ оно что!… мысль прекрасная. Только пожалуйста не увлекайтесь грязными личностями. Вы напишите лучше что нибудь идеальное.

— Непремѣнно, непремѣнно…

— Образцомъ идеальнаго характера женщины можетъ служить дочь этого, какъ его?…

Скажемъ нѣсколько словъ объ Анетѣ. Она была немного выше средняго роста, черты лица имѣла красивыя и нѣжныя. Природа щедро одарила ее граціею. Она была бы очень хороша, еслибъ не вредила ей насмѣшливость и желаніе повелѣвать, — это многихъ отъ нея отталкивало. Между тѣмъ, молодая дѣвушка, по природѣ, не была зла. Ложному направленію характера много способствовали наставленія отца, который набилъ ей голову значительностью общественнаго положенія фамиліи Булочкиныхъ. Наставленія отца принесли обильные плоды, тѣмъ болѣе, что въ натурѣ Анеты было много эгоизма. Для нея ничего не значило обидѣть бѣдняка или сдѣлать кому нибудь непріятность. Правда, Анета не была злопамятна и на другой же день забывала о томъ, что сдѣлала. Это можетъ служить ей и оправданіемъ и обвиненіемъ. Злой человѣкъ дѣлаетъ непріятности, потому что находитъ въ томъ удовольствіе, или по убѣжденію въ необходимости ихъ для личной своей пользы; Анета же дѣлала непріятности безразлично, руководствуясь минутными побужденіями сердца или иногда для того, чтобъ произвести эффектъ. Случалось, ей приходило въ голову острое словцо, она тотчасъ же пускала его въ ходъ и наслаждалась произведеннымъ впечатлѣніемъ, не мало не думая о томъ, что сдѣлала другимъ непріятность или коснулась чьей нибудь репутаціи.

Насмѣшки Анеты наконецъ сдѣлалась невыносимыми. Подоконниковъ поспѣшилъ уѣхать домой…. Только дома замѣтилъ онъ, что на немъ чорный галстухъ. Онъ еще сильнѣе досадовалъ на себя, тѣмъ больше, что Булочкинъ просилъ его, чтобъ онъ былъ въ бѣломъ галстухѣ. Быть въ чорномъ галстухѣ, когда всѣ гости въ бѣлыхъ, онъ считалъ важнымъ нарушеніемъ приличія…. Для него сдѣлалось яснымъ, почему Булочкинъ сухо съ нимъ обошелся.

Подоконниковъ обвинялъ себя, зачѣмъ поѣхалъ къ Тамурову.

На другой день утромъ, съ котораго начинается нашъ разсказъ, онъ никакъ не могъ освободиться отъ впечатлѣній прошедшаго вечера. Онъ думалъ о Дунѣ, о томъ, зачѣмъ судьба столкнула его съ такого дѣвушкою, которая не ровна ему по общественному положенію?

Подоконниковъ находился въ раздражительномъ состояніи, всякая малость сердила его, — и мебель была не на мѣстѣ, и погода дурная, и воздухъ нехорошъ..

Было уже двѣнадцать часовъ утра. Подоконникову ни зачто не хотѣлось приняться. Непонятная тоска овладѣла имъ. Чѣмъ больше онъ думалъ, тѣмъ больше убѣждался, что лучше ничего не можетъ сдѣлать, какъ прервать сношенія съ Тамуровыми. Но Дуня такъ хороша, что невозможно отказаться отъ удовольствія, хоть изрѣдка, ее видѣть! Къ чему поведутъ отношенія его съ Дунею или, лучше сказать, дружба, — рѣшить онъ затруднялся. Невозможно же ему, Подоконникову, жениться на бѣдной дѣвушкѣ, не имѣющей никакого общественнаго значенія. Тогда, по необходимости, онъ долженъ отказаться отъ идеи сдѣлать хорошую карьеру. Что тогда скажетъ Булочкинъ и другіе? Подоконникову сдѣлалось еще грустнѣе. Онъ постоянно былъ счастливъ, и вдругъ, на дорогѣ стояла дѣвушка, которая, кромѣ любви, ничего не можетъ ему дать. Онъ такъ увѣренъ былъ въ своихъ физическихъ и нравственныхъ качествахъ, что нисколько не сомнѣвался въ завоеваніи сердца дѣвушки. Размышленія его были прерваны приходомъ Тамурова. Въ передней никого не было и потому онъ вошелъ въ кабинетъ безъ доклада.

— Извините меня, старика, что помѣшалъ вамъ, проговорилъ Тамуровъ, низко кланяясь.

— Ничего, проговорилъ сухо Подоконниковъ, и молча указалъ ему на стулъ.

— Вотъ я, батюшка, Петръ Иванычъ, всталъ сегодня и думаю, пойду, молъ, поблагодарю Петра Иваныча, за сдѣланную честь!… Вы подумать не можете, какъ обрадовали меня, старика, своимъ пріѣздомъ!… И Дунюшка тоже говоритъ: «Поклонитесь отъ меня Петру Иванычу!» — Она у меня, благодѣтель мой, единственная дочь, утѣшеніе въ старости. Одно крушить меня: Дунюшка молода, неопытна, не пристроена еще…. Ну, на кого я ее, мою голубушку, оставлю? Кто ее пристроитъ? Какъ подумаешь обо всемъ этомъ, такъ вотъ сердце и переворачивается! Ужь какъ она любитъ меня, вы и подумать не можете!… Иногда, знаете, какое нибудь горе, прійдешь домой невеселый. «Папенька, голубчикъ, что съ вами, скажите?» Вѣдь до тѣхъ поръ не отстанетъ, покуда всего не выпытаетъ! Тяжко жить на свѣтѣ бѣднымъ людямъ, добавилъ Тамуровъ, вздыхая.

И голова его сильно затряслась. Въ волненіи, онъ провелъ рукою по волосамъ.

— Родственники объ ней будутъ заботиться и пристроятъ ее, сказалъ Подоконниковъ, желая утѣшить старика.

— У меня никого нѣтъ батюшка, Петръ Иванычъ, тоскливо проговорилъ Тамуровъ.

Подоконникову жаль стало Тамурова. Онъ представилъ себѣ положеніе молодой дѣвушки безъ родныхъ, безъ всякой подпоры…. Положеніе Дуни могло быть ужасно. Не будь Дуня такъ хороша, нельзя навѣрное полагать, чтобъ Подоконниковъ принялъ въ ней большое участіе.

Какъ только замѣтилъ Тамуровъ, что Подоконниковъ принимаетъ участіе въ судьбѣ его дочери, сталъ просить, чтобъ онъ принялъ ее подъ свое покровительство.

— Благодѣтель мой, утѣшьте старика, дайте слово, что вы будете ея покровителемъ…. Тогда я умру спокойно.

— Не знаю, право….

Подоконниковъ растерялся.

— Будьте ей вторымъ отцомъ, заставьте за себя вѣчно Бога молить.

— Все, что только могу, я готовъ для васъ сдѣлать…. Но право…. затрудняюсь, чѣмъ я могу быть полезенъ вашей дочери?…

— Вы будете защитникомъ ея, вторымъ отцомъ…. тогда никто не посмѣетъ обижать мою Дунюшку!

Подоконниковъ не имѣлъ духу отказать Тамурову въ его просьбѣ…. Къ тому жь, быть опекуномъ хорошенькой дѣвушки и пользоваться ея уваженіемъ…. можетъ быть…. льстило его самолюбію. Онъ далъ слово…. Тамуровъ пришелъ въ восторгъ и не зналъ, какъ выразить свою благодарность.

— Дай Богъ вамъ счастья…. я зналъ, что вы добрый человѣкъ и не презрите сироту. Какая она у меня разумница. Ни одной минуты не пробудетъ безъ дѣла: то хозяйничаетъ, то работаетъ, то книжки читаетъ.

— Что же она читаетъ?

— Разныя исторіи. Вѣдь я, батюшка, хорошо ее воспиталъ. Она училась въ пансіонѣ и мадамъ ею не нахвалилась. И музыку, и танцы, и вышиванья разныя, — все это она хорошо знаетъ. Богу угодно было наказать меня: жена умерла, по разнымъ обстоятельствамъ потерялъ я маленькое свое состояніе, и вдругъ очутился, какъ ракъ на мели.

— Это ужасно! проговорилъ съ участіемъ Подоконниковъ.

— Не мало я батюшка горевалъ. Ну, будь я одинъ, бѣда еще не велика, — одна голова не бѣдна, — а то вотъ дочь!… Благодаря Бога, особенной нужды я не имѣю; но знаете, старъ, надо думать о Дунюшкѣ.

— Правда, правда!

— Какъ теперь она обрадуется!… Вы ей съ перваго раза понравились. «Должно быть», говоритъ, «Петръ Иванычъ добрый человѣкъ: онъ такой добрый, такой ласковый!»

— Она это сказала? быстро спросилъ Подоконниковъ, выпрямляясь и во всѣ глаза смотря на Тамурова.

— Да, батюшка, слово въ слово.

У Подоконникова забилось сердце. Онъ забылъ о Булочкинѣ, объ Анетѣ, о предположеніи своемъ прервать сношенія съ Тамуровыми и думалъ только объ одной Дунѣ. Онъ никакъ не могъ понять ея характера и эта-то неизвѣстность еще болѣе привлекала его къ молодой дѣвушкѣ.

По уходѣ Тамурова, онъ опять раздумался и досадовалъ, зачѣмъ далъ ему слово быть покровителемъ его дочери…. Когда у двадцати-лѣтней дѣвушки опекунъ двадцати восьми лѣтъ, плохо вѣрится, чтобъ дѣло было просто…. Онъ зналъ, что въ обществѣ дѣло не обойдется безъ толковъ, которые могутъ повредить ему въ свѣтѣ, и онъ не будетъ имѣть возможности сдѣлать выгодную партію. Вообще, данное имъ Тамурову слово стѣсняло его и, такъ сказать, связывало его и по рукамъ и по ногамъ. Какъ ни нравилась ему Дуня, однако, онъ не могъ рѣшиться изъ-за нее переносить насмѣшки, не могъ на ней жениться, изъ опасенія подвергнуться осужденію свѣта, мнѣніе котораго онъ считалъ для себя закономъ. Будущность не представляла ему ничего утѣшительнаго. Одинъ выходъ оставался (такъ онъ думалъ), отказаться отъ даннаго Тамурову слова. Какъ ни тяжко было Подоконникову, какъ ни оскорбительно было для его личности, однако онъ далъ себѣ слово всѣ силы употребить, чтобъ избавиться отъ опекунства, откровенно объяснить имъ свое положеніе, свои отношенія и обязанности къ обществу, которыя дѣлаютъ невозможнымъ выполненіе слова, даннаго въ минуту увлеченія. Подоконниковъ не зналъ на что рѣшиться, когда ему представилось, что онъ потеряетъ уваженіе молодой дѣвушки, что Дуня не только не будетъ уважать его, но даже — презирать!… Послѣ продолжительной борьбы, наконецъ, голова взяла верхъ надъ сердцемъ и онъ пошелъ пѣшкомъ къ Тамурову. Ему не хотѣлось, чтобъ люди знали объ отношеніяхъ его къ Тамуровымъ и, впослѣдствіи, сплетничали. Дорога была не ближняя, и, отъ непривычки много ходить, онъ усталъ. Съ ослабленіемъ физическихъ силъ, онъ терялъ рѣшимость, хотѣлъ было воротиться, отложить объясненіе съ Тамуровымъ; но уже было поздно: онъ подошелъ къ квартирѣ Тамурова. Возвратиться домой ни съ чѣмъ, значитъ, бѣжать съ поля сраженія. Нерѣшительно онъ позвонилъ въ колокольчикъ. Чрезъ минуту отворила ему дверь худощавая старуха, неопрятно одѣтая. Обоняніе его непріятно поразилъ запахъ отъ кадочекъ и боченковъ, которые онъ долженъ былъ обходить.

— Баринъ дома?

— Нѣтъ, отвѣчала кухарка, подозрительно на него посматривая.

Подоконниковъ обрадовался. Это давало ему случай отдалить объясненія.

— Хорошо!.. Скажи, что къ нему заходилъ Петръ Ивановичъ.

— Слушаю-съ.

— Ему, молъ, нужно переговорить объ одномъ дѣлѣ, и просилъ, чтобы вы пришли къ нему.

— Барышня дома. Подождите, я спрошу, не знаетъ ли она, когда прійдетъ баринъ!

— Не нужно, — все равно…

Но кухарка, не дожидаясь отвѣта Подоконникова, скрылась.

— "Развѣ уйти? — Но что подумаетъ Дуня?

И Подоконниковъ остался.

— Барышня васъ проситъ! раздался голосъ кухарки, которая, полуотворивъ дверь, высунула голову и пытливо осматривала Подоконникова съ головы до ногъ.

Подоконниковъ вошелъ въ комнату. Не смотря на видимую бѣдность, все было чисто, и маленькая комнатка, съ своею милою обитательницею, какъ-то весело смотрѣла.

Дуня привѣтливо встрѣтила молодаго человѣка и граціозно подала ему обѣ руки, которыя онъ слегка пожалъ и засмотрѣлся на Дуню. Она была въ простомъ бѣломъ ситцевомъ платьицѣ съ фіолетовыми крапинками. Въ этомъ нарядѣ она показалась Подоконникову еще лучше, чѣмъ вчера. Онъ забылъ, зачѣмъ пришелъ, и только тогда вспомнилъ, когда Дуня сказала, что отецъ ея еще съ утра ушелъ изъ дому и еще не возвращался.

— Жаль, а я хотѣлъ съ нимъ переговорить…

Дуня съ любопытствомъ посмотрѣла на Подоконникова.

— Я думаю, папенька скоро придетъ… садитесь!..

Подоконниковъ сѣлъ поодаль отъ Дуни… Какъ школьникъ, незнающій своего урока, въ волненіи, онъ поворачивала полукругомъ шляпу и не зналъ, съ чего начать разговоръ. Онъ чувствовалъ странность и неловкость своего положенія. Казалось, какъ-будто что нибудь онъ потерялъ.

Дуня была покойна, не жеманилась, не опускала глазъ, не конфузилась, и снова принялась за работу, прерванную было приходомъ Подоконникова.

— Не скучно вамъ однимъ? спросилъ Подоконниковъ не твердымъ голосомъ.

— Нисколько, отвѣчала Дуня, продолжая вышивать. — Я привыкла къ одиночеству.

— Все же, сначала, я думаю, было вамъ скучно?

— Не безъ того. Но что дѣлать, надо же было привыкать!

— И вы говорите такъ хладнокровно! проговорилъ съ жаромъ Подоконниковъ.

— Васъ это удивляетъ?

— Помилуйте, самое лучшее время проходитъ безплодно, безъ радости, безъ… Развѣ такую жизнь можно назвать жизнью? Это не жизнь, а прозябаніе!..

Дуня ничего не отвѣчала, только еще ниже наклонила голову къ работѣ, такъ что не стало видно ея глазъ.

Подоконниковъ замѣтилъ, что слеза едва замѣтною струйкою покатилась по ея щекѣ.

— Простите, если я для васъ сказалъ оскорбительное слово?..

— Вы безжалостны! проговорила Дуня взволнованнымъ голосомъ.

— Боже мой, какъ я глупъ!.. Пожалуйста не думайте, чтобъ я хотѣлъ оскорбить васъ. Ей-Богу, я и самъ не знаю, какъ участіе мое къ вамъ и къ вашему положенію, совершенно внѣ моей воли, выражается въ оскорбительныхъ для васъ формахъ!..

— Вы не знаете, что у бѣдняковъ есть такія струны, до которыхъ нельзя прикасаться!

— Забудьте все… мы будемь друзьями. Не правда ли!

И Подоконниковъ бросилъ умоляющій взглядъ на Дуню. Онъ съ нетерпѣніемъ и боязнью ждалъ отвѣта Дуни, какъ будто отъ него зависѣло счастье его жизни.

— Хорошо!.. Но скажите, что вамъ въ моей дружбѣ?

— Вашъ вопросъ приводитъ меня въ затрудненіе… Какъ онъ, повидимому, ни простъ. Бываютъ такія потребности души, которыя самый опытный психологъ затруднится объяснить.

— Это, просто капризъ.

— Положимъ, капризъ. Но если исполненіе его доставляетъ намъ удовольствіе и дѣлаетъ полнѣе наше существованіе, отъ чегожь не удовлетворить этой потребности, которую вы называете капризомъ?.. Жизнь наша такъ коротка, что надо пользоваться каждою минутою счастья, не упускать того, что намъ даетъ случай или, если хотите, судьба. Я у васъ не прошу невозможнаго, но прошу только вашей дружбы. Неужели и въ ней вы мнѣ откажете?.. Это будетъ безжалостно!

Каждый звукъ голоса Подоконникова былъ проникнутъ чувствомъ. Видно было, что онъ говорилъ отъ души.

Дуня, оставивъ работу, внимательно смотрѣла на Подоконникова… Она подала ему руку. Подоконниковъ крѣпко ее пожалъ и поцаловаль. Онъ былъ счастливъ, и въ эту минуту забылъ о существованіи Булочкиныхъ, Спиридоновыхъ и другихъ почтенныхъ людей, отъ которыхъ вѣяло приличіемъ и холодомъ. Онъ съ наслажденіемъ отдался овладѣвшему имъ чувству, — какъ скряга въ «Скупомъ рыцарѣ» смотрѣлъ на золото, такъ онъ смотрѣлъ на Дуню. Онъ любовался маленькою ручкою Дуни, нѣжною, какъ атласъ, любовался прозрачными очертаніями ея ногтей и былъ въ восторженномъ состояніи. Въ жизни многихъ людей бываютъ такія минуты, когда они становятся истинными поэтами, способными понимать всю гармонію внутренняго движенія души, оцѣнить каждый проблескъ чувства и постигнуть всю великость значенія любви, которая дана человѣку, чтобъ освѣтить его бѣдное существованіе. Способность понимать и сильно чувствовать не есть еще способность — ощущенія души умѣть передавать въ одушевленномъ словѣ, сдѣлать ихъ совершенно понятными для другихъ… и потому Дуня отчасти догадалась о происходившемъ въ душѣ Подоконникова только но лицу, въ выраженіи котораго было столько счастья, что Дуня незамѣтнымъ образомъ отдалась обаянію перваго впечатленія и поняла, что поступками Подоконникова руководить не капризъ, а другое, болѣе нѣжное чувство, чувство самой искренней дружбы. Другой мысли она не допускала и восторженное состояніе молодаго человѣка приписывала энтузіазму молодости, которая въ словѣ дружба видитъ не пустую фразу, но хотя инстинктивно, понимаетъ все великое ея значеніе.

— Пожатіе милой вашей ручки есть лучшій отвѣтъ на мою просьбу, весело проговорилъ Подоконниковъ. И такъ, съ этого дня мы друзья! Не правда ли?

— Друзья, едва слышно повторила Дуня.

Неожиданность привела Дуню въ смущеніе. Она уже нисколько не сердилась на Подоконникова и забыла о маленькихъ огорченіяхъ, сдѣланныхъ ей молодымъ человѣкомъ…. Она не была избалована выраженіями преданности, хотя не истинной, и вполнѣ умѣла оцѣнить предложеніе Подоконникова. Разговоръ ихъ сдѣлался инымъ. Каждый высказывалъ то, что у него было на душѣ. Дуня говорила о своемъ воспитаніи и дѣтствѣ. Переходъ изъ дѣтства къ другому возрасту совершился при самыхъ неблагопріятныхъ обстоятельствахъ, о которыхъ читатель отчасти знаетъ изъ словъ Тамурова. И этотъ роскошный цвѣтокъ, пока достигъ окончательнаго своего развитія, испыталъ много непогодъ и бурь, которыя пріучили его терпѣливо переносить всю невыгоду своего положенія.

— Въ послѣдній годъ пребыванія моего въ пансіонѣ, говорила Дуня, — я стала замѣчать, что отецъ и мать постоянно задумчивы и грустны… Это меня печалило. По инстинкту я догадывалась, что непремѣнно съ ними случилось какое нибудь несчастіе. Какъ-то въ воскресенье, возвратившись изъ пансіона домой, я застала мать въ слезахъ. Когда она увидѣла меня, обняла и громко зарыдала. Я тоже заплакала… сердце говорило мнѣ, что вѣрно случилось какое нибудь несчастье… Отъ матери я узнала, что отецъ проигралъ какой-то процессъ, который лишилъ насъ всего состоянія и что мы не можемъ такъ жить, какъ прежде… Не стану входить въ подробности, скажу только одно, что, вскорѣ послѣ этого несчастья, мать заболѣла и… Я вышла изъ пансіона…. первые дни были ужасны. О жизни я имѣла самыя идеальныя понятія и, вдругъ, лицомъ къ лицу стала съ самою грустною дѣйствительностью…. Мебель стала исчезать…. Мы наняли квартиру меньше и хуже. Отецъ по цѣлымъ днямъ не бывалъ дома, все хлопоталъ. Прежніе его знакомые, которые не одинъ разъ говорили отцу, когда онъ еще имѣлъ состояніе, что для него все сдѣлаютъ, отъ него отворачивались и, какъ будто, не узнавали!… Никому не было дѣла до нашего несчастья!…

Голосъ Дуни задрожалъ, и она замолчала, отдавшись воспоминаніямъ. Казалось, она съ какимъ-то грустнымъ наслажденіемъ припоминала ихъ. Чрезъ нѣсколько минутъ, она немного успокоилась и продолжала разсказъ:

— Вы представить себѣ не можете, какое ужасное положеніе — бѣдность для человѣка, который привыкъ жить хоть сколько нибудь порядочно!… Какъ оскорбительно безучастіе къ положенію бѣдняка!… Въ нѣсколько мѣсяцевъ отецъ мой страшно измѣнился… онъ посѣдѣлъ, исхудалъ и сдѣлался самъ на себя не похожимъ. Онъ былъ угрюмъ, молчаливъ и раздражителенъ. Всякая малость выводила его изъ себя…. Каждый день, только по утрамъ и поздно вечеромъ, я его видала и цѣлый день сидѣла одинехонька въ маленькой, душной комнаткѣ. Не знаю, какъ я не сдѣлалась больна отъ тоски и недостатка воздуха…. Какъ-то отецъ пришелъ домой веселѣе обыкновеннаго… онъ сказалъ, что ему дали мѣсто и что мы больше не будемъ жить такъ бѣдно. И дѣйствительно, чрезъ нѣсколько времени наше положеніе улучшилось: — наняли эту квартиру и живемъ въ ней третій годъ….

Во время разсказа Дуни, Подоконникова волновали самыя разнообразныя чувства. Ему жаль было молодой дѣвушки…. Подоконниковъ зналъ только одну сторону жизни веселой и беззаботной, а о жизни бѣдняковъ и сопряженныхъ съ нею тяжкихъ страданіяхъ онъ не имѣлъ яснаго понятія…. Не всѣмъ дана одна дорога, не всѣмъ весело живется! Правда, въ жизни Подоконникова бывали минуты тоски и душевныхъ страданій; но они, въ сравненіи съ тоскою и страданіями Дуни, казались такъ ничтожны, такъ пошлы, что Подоконникову стало совѣстно, зачѣмъ онъ прежде придавалъ имъ важное значеніе. Онъ думалъ о положеніи Дуни, о томъ, что она не имѣетъ никакихъ ручательствъ на лучшее будущее.

— Кажется, своимъ разсказомъ, я нагнала на васъ тоску? замѣтила Дуня.

— О… благодарю васъ за откровенность и принимаю ее, какъ самое лучшее доказательство дружбы…. Меня вашъ разсказъ заинтересовалъ и тронулъ…. Это ужасно!… какъ только возможна подобная жизнь!…

— Человѣкъ ко всему привыкаетъ, задумчиво проговорила Дуня.

— Если хотите, это правда. Но каково привыкать!

— Что дѣлать!

Молодые люди замолчали и больше не возобновляли объ этомъ предметѣ разговора. Чего боялся Подоконниковъ, то совершилось. Онъ такъ далеко зашелъ, что отступить было невозможно…. Молодой человѣкъ доволенъ быль настоящимъ и, какъ нельзя больше, обрадовался новой дружбѣ. Въ дружбѣ молодой простая ли это дружба? — онъ не давалъ себѣ отчета…. Когда ни одно грустное чувство и сомнѣніе не нарушаетъ полноты счастья, тогда мы безотчетно отдаемся овладѣвшему нами чувству. Счастливъ тотъ человѣкъ, въ которомъ анализъ не убиваетъ лучшихъ чувствъ, чувствъ благороднаго энтузіазма и дружбы. Эти чувства такъ нѣжны, что неосторожное прикосновеніе къ нимъ, легкая тѣнь сомнѣнія — все въ состояніи нарушить ихъ гармонію.

Дуня была въ иномъ настроеніи духа: обсуживая поступки Подоконникова и отыскивая причину ихъ, она остановилась на мысли, что, быть можетъ, Подоконниковъ имѣетъ на нее не совсѣмъ честные виды…. Несчастіе сдѣлало ее недовѣрчивою, и потому молодую дѣвушку нельзя строго обвинять за то, что прежде всего пришла ей въ голову подобная мысль. Она со страхомъ посмотрѣла на Подоконникова.

— Послушайте, не знаю почему, но я сомнѣваюсь въ искренности вашей дружбы.

Слова Дуни какъ будто ужалили Подоконникова. Онъ быстро приподнялъ голову и во всѣ глаза посмотрѣлъ на молодую дѣвушку.

— Благодарю васъ! проговорилъ онъ обидчиво, приподымаясь со стула.

Дуня удержала его на мѣстѣ.

— Простите, простите!… Мнѣ столько пришлось перенести испытаній, что я сдѣлалась Ѳомою невѣрнымъ. Почти на каждомъ шагу я видѣла, что человѣческими поступками руководятъ разсчеты. Кромѣ того, по состоянію, вы принадлежите къ другой сферѣ общества — скажите, для чего вамъ дружба бѣдной дѣвушки и къ чему она поведетъ?

— Въ словахъ вашихъ отчасти есть правда, проговорилъ Подоконниковъ, горько улыбаясь. Но, Боже мой, какой у васъ взглядъ!…. Что же съ этимъ дѣлать, когда я никого еще не встрѣчалъ, съ кѣмъ бы могъ подружиться?… Я увидѣлъ васъ и какая-то непонятная симпатія заставила меня искать вашей дружбы…. Не знаю, къ чему поведутъ ваши сомнѣнія?…. Вѣдь я у васъ просилъ одного только, просилъ дружбы, — вы дали мнѣ ее и потомъ хотите отнять!…

Послѣднія слова сказаны были тономъ упрека. Дуня не нашлась, что сказать: она чувствовала справедливость его, и молодой дѣвушкѣ жаль стало, что оскорбила Подоконникова.

Долго сидѣли они молча. Положеніе ихъ было не совсѣмъ выгодно. Подоконниковъ подошелъ къ окошку и сталъ барабанить по стеклу пальцами.

Начало смеркаться. Когда онъ пришелъ къ Тамуровымъ, погода была ясная; теперь же валилъ снѣгъ хлопьями и совершенно засыпалъ дорогу. По временамъ дулъ порывистый вѣтеръ, который подымалъ снѣгъ столбомъ и обдавалъ съ ногъ до головы проходящихъ.

Дурная погода, какъ нельзя больше, согласовалась съ грустнымъ настроеніемъ его мыслей. Онъ тоскливо смотрѣлъ во всѣ стороны. Вездѣ безотрадно; не на чемъ остановиться взору! Вниманіе его привлекла маленькая старушка, въ рубищахъ, дрожащая отъ холода. Она едва передвигала ноги и при порывахъ вѣтра шаталась изъ стороны въ сторону.

— «Вотъ она, горькая дѣйствительность!» подумалъ Подоконниковъ.

— Вы все еще на меня сердитесь? раздался голосъ Дуни.

Вслѣдъ за тѣмъ онъ почувствовалъ прикосновеніе руки Дуни къ его правому плечу.

— Возможно ли на васъ сердиться! воскликнулъ онъ и горячо поцаловалъ руку молодой дѣвушки. Вы такъ хороши, такъ милы, что это было бы преступленіемъ!

— Мы друзья, не правда ли? къ чему жъ комплименты?

— Боже мой, развѣ нельзя сказать другъ другу правды?

Тамуровъ, приходомъ своимъ помѣшалъ продолженію разговора.

— Дунюшка, а Дунюшка, сказалъ онъ, не замѣчая Подоконникова, — ну, теперь я покоенъ. Петръ Иванычъ далъ мнѣ слово, что если я умру, онъ будетъ твоимъ защитникомъ и покровителемъ. Вотъ человѣкъ!

Вдругъ Тамуровъ замолчалъ, замѣтивъ Подоконникова. Сначала было онъ не узналъ его, потомъ вскрикнулъ отъ радости и бросился пожать ему руку…. Подоконниковъ не долго оставался у Тамуровыхъ….

Поступокъ отца озадачилъ Дуню и заставилъ ее призадуматься. Онъ нисколько не былъ согласенъ съ мыслями молодой дѣвушки. Какъ бы предчувствуя это, Тамуровъ ни слова не сказалъ ей о своемъ предположеніи. Изъ боязни, что Дуня помѣшаетъ его намѣренію и тѣмъ разстроитъ планы, онъ рѣшился скорѣе кончить дѣло, которое считалъ единственнымъ средствомъ для обезпеченія судьбы своей дочери.

Тамуровъ любилъ и уважалъ Подоконникова, и всѣ свои надежды на немъ основывалъ. Со времени перемѣны къ худшему своихъ обстоятельствъ онъ мало встрѣчалъ привѣта и сочувствія къ своему несчастному положенію…. Въ самое трудное время, Подоконниковъ сдѣлалъ Тамурову одолженіе, заключавшееся только въ томъ, чтобъ замолвить за него словечко, и это словечко, какъ нельзя больше, было кстати…. Бѣднякъ съумѣлъ оцѣнить участіе Подоконникова, и горячо его полюбилъ. Пріѣздъ молодаго человѣка на дунины именины и привѣтливость еще болѣе возвысили его въ глазахъ Тамурова и подали ему мысль просить Подоконникова принять подъ свое покровительство Дуню. Онъ чувствовалъ, что силы его слабѣли, между тѣмъ, не было никого изъ близкихъ, кто принялъ бы участіе въ его дочери, и потому за пришедшую въ голову мысль, какъ говорится, онъ уцѣпился обѣими руками. Въ Подоконниковѣ онъ былъ увѣренъ и никакая дурная мысль не могла прійти ему въ голову. Тамуровъ считалъ невозможнымъ, что Подоконниковъ во зло употребитъ сдѣланное ему довѣріе…. Поступками его руководила одна только любовь къ дочери; другихъ же видовъ онъ не имѣлъ. Также не предполагалъ, чтобы кто нибудь могъ сдѣлать невыгодное заключеніе о его поступкѣ.

Дуня смотрѣла на это иными глазами… Впрочемъ, послѣдній разговоръ ея съ молодымъ человѣкомъ много говорилъ въ его пользу..

Подоконниковъ не зналъ, что съ нимъ дѣлается и не могъ отдать себѣ отчета въ мысляхъ, которыхъ руководителемъ было сердце, а не голова. Новость положенія нравилась ему; только одно нарушало полноту счастья: это возникнувшее сомнѣніе въ томъ, полюбитъ ли его Дуня? Онъ убѣдился, что Дуня не такая дѣвушка, чтобъ ее можно было озадачить нѣсколькими блестящими фразами, не имѣющими внутренняго смысла. Послѣдній разговоръ съ нею, много ослабилъ въ немъ самоувѣренность, и молодой человѣкъ, хотя не ясно, но все-таки сознавалъ нравственное превосходство ея надъ собою. Нравственное превосходство Дуни нисколько не оскорбляло его самолюбія: онъ оставался доволенъ встрѣчею съ такою дѣвушкою, которая своею личностью въ состояніи озарить новымъ свѣтомъ его существованіе, и стыдился мелочности своего самолюбія, еще утромъ подсказывавшаго ему прервать сношенія съ Тамуровыми и которое едва не лишило его возможности извѣдать неизвѣданное. Онъ находился въ переходномъ состояніи: въ два дня трудно отрѣшиться отъ того, что составляло его жизнь, его стремленія, и не зналъ онъ, какъ отношенія свои къ Дунѣ согласить съ требованіями общества, устранить всякіе толки, могущіе, хотя въ чемъ нибудь ему повредить.. Идя по Невскому проспекту, онъ такъ занятъ былъ своими мыслями, что не замѣчалъ проходившихъ мимо него знакомыхъ, которые, не получая отвѣта на свои привѣтствія, отчасти оскорблялись его невнимательностью.

Послѣ втораго посѣщенія Тамуровыхъ, Подоконниковъ сталъ рѣже показываться въ обществѣ, сдѣлался не такъ внимателенъ къ дамамъ, не такъ услужливъ, и только думалъ о томъ, чтобъ почаще бывать у Тамуровыхъ, видѣть Дуню, говорить съ нею. Перемѣна въ Подоконниковѣ возбудила толки и вскорѣ сдѣлалась извѣстною его дружба съ Дунею. Никто не хотѣлъ вѣрить въ безукоризненность ихъ отношеній; думали, что онъ попался въ сѣти искательницы приключеній, которая, для своихъ выгодъ, увлекла его разными уловками. Одни жалѣли объ немъ, другіе обвиняли, какъ онъ допустилъ овладѣть собою женщинѣ, до того, чтобъ изъ за нея жертвовать приличіемъ. Вообще, мнѣніе общества для Подоконникова было невыгодно. Онъ ничего не замѣчалъ и продолжалъ посѣщать Тамуровыхъ. Съ Дуней онъ сдѣлался очень друженъ, былъ счастливъ дружбою и не думалъ о иныхъ отношеніяхъ. Незамѣтнымъ для него образомъ, онъ весь отдался вліянію Дуни. Слѣдствіемъ этого было то, что онъ на многое сталъ смотрѣть серьёзнѣй и взглядъ его постепенно вырабатывался. Дружба съ Дуней произвела на него благодѣтельнее вліяніе, и по немногу изглаживала страсть къ фразамъ и желанію рисоваться.

Каждый разъ Дуня встрѣчала Подоконникова не безъ удовольствія и не тяготилась его посѣщеніями. Она видѣла въ немъ человѣка, который принимаетъ въ ней участіе и желаетъ ей добра. Случалось иногда, что нѣкоторыя выходки Подоконникова и желаніе блеснуть, заставляли ее улыбаться; однакожь, она смотрѣла на нихъ сквозь пальцы и была кълзимъ снисходительна. Молодая дѣвушка знала, что соединеніе всѣхъ совершенствъ рѣдко встрѣчается и считала важнымъ достоинствомъ человѣка, если у него доброе сердце.

Какъ ни была безукоризненна дружба молодыхъ людей, но ей стали придавать значеніе, оскорбительное для чести молодой дѣвушки. Слухи эти дошли до ея отца и глубоко опечалили его. Онъ сталъ наблюдать за молодыми людьми… Грусть Тамурова не могла укрыться отъ дочери: она не на шутку встревожилась, удвоила внимательность и предупредительность, употребляла всѣ средства, чтобъ выпытать причину горя отца, довести его до того, чтобъ онъ высказался, и, потомъ, силою дочеринской любви облегчить его печаль. Тамуровъ не могъ болѣе крѣпиться и разсказалъ дочери о слышанномъ имъ. Эта неожиданность поразила молодую дѣвушку: нѣсколько минутъ она не могла ни говорить, ни плакать… Тамуровъ началъ раскаиваться, зачѣмъ проговорился дочери и зачѣмъ не объяснился прежде съ Подоконниковымъ? Тамуровъ былъ одинъ, какъ говорится, безъ роду и племени, у него только одна дочь — всѣ его радости, утѣшенія и любовь. Онъ видѣлъ страданія молодой дѣвушки и эти страданія отзывались въ его сердцѣ. Не зная, чѣмъ облегчить горе Дуни, онъ обнялъ ее и заплакалъ. Услышавъ рыданіи старика, Дуня вышла изъ состоянія неподвижности и громко зарыдала. Идеалъ дружбы разлетѣлся, какъ дымъ, и она получила самое пошлое значеніе. Дуня долго не могла хоть сколько нибудь успокоиться… Она имѣла только одно, это доброе имя. И доброе имя хотятъ у нея отнять! Тамуровъ думалъ было идти къ Подоконникову. Понимая тягость объясненія для своего отца и молодаго человѣка, Дуня уговорила его оставить свое намѣреніе и написала Подоконникову письмо. Въ этомъ письмѣ выразилось душевное ея состояніе.

«Нѣтъ ничего грустнѣе, какъ просить друга, чтобъ онъ забылъ о томъ, что онъ другъ… Къ такому поступку вынуждаетъ меня необходимость: нашимъ отношеніямъ придали обидный смыслъ, въ высшей степени оскорбительный для моего имени, опечалили бѣднаго моего отца. Онъ и безъ того испыталъ много горя, которое, быть можетъ, на десятки лѣтъ убавило его жизнь и разстроило его здоровье. Какъ же, послѣ этого, намъ видѣться, не давая сплетнямъ пищи и не усиливая горя моего отца, для счастія котораго я готова на всѣ пожертвованія?»

«Досадно и непріятно видѣть, что люди не вѣрятъ въ возможность дружбы, и самыя безукоризненныя отношенія клеймятъ позорнымъ образомъ. Но обвинять ихъ нельзя. На свѣтѣ, рядомъ съ добромъ, встрѣчается столько пошлости и коварства, что человѣкъ иногда невольно перестаетъ вѣрить въ добро. Очень естественно, что я ошибаюсь. Мнѣ пріятно увѣриться въ своей ошибкѣ и думать иначе. Теперь же я вамъ пишу то, что диктуетъ мнѣ сердце».

«Вы, думаю, не забыли еще, что дружбу вашу сначала я приняла недовѣрчиво, какъ будто чего-то боялась. Васъ обидѣла эта недовѣрчивость. Тогда ни вамъ, ни мнѣ не могло прійти въ голову, что недовѣрчивость моя происходила отъ неяснаго предчувствія, что наши отношенія, кромѣ непріятностей и горя, ничего не принесутъ.»

«Не одинъ разъ я отъ васъ слышала, что вы любите меня, какъ сестру, какъ брата, и я принимала эти близкія сердцу имена съ благодарностью, потому что чистоты нашихъ отношеній ничто не нарушало, и поступками нашими руководили добрыя намѣренія.»

«Знаю, на первый разъ вамъ трудно будетъ отказаться отъ того, къ чему вы привыкли, и что доставляло вамъ удовольствіе. Но во имя дружбы, мы должны покориться этой горькой необходимости. Для васъ будетъ лучше всего, если вы забудете о бѣдной дѣвушкѣ».

«Разстанемся же друзьями! Вѣрьте, что воспоминаніе о тѣхъ дняхъ, которые мы проводили вдвоемъ, не изгладятся изъ памяти любящей васъ, какъ друга, и уважающей, какъ отца, А.Т.»

Когда Дуня написала это письмо и отправила его на почту, какъ будто гора свалилась съ ея плечь… Лучше разомъ кончить дѣло, чѣмъ откладывать на неопредѣленное время…

— «Ужь, въ самомъ дѣлѣ, не влюбленъ ли онъ въ меня?» спрашивала сама себя Дуня.

Прежде она не анализировала своихъ отношеній съ молодымъ человѣкомъ и не придавала имъ особеннаго значенія. Теперь вкралось въ душу ея сомнѣніе, не имѣетъ ли онъ къ ней другаго, болѣе нѣжнаго чувства, которое прикрывалъ маскою дружбы? Какъ ни была Дуня не самолюбива, однако предположеніе свое сочла вѣроятнымъ. Открытіе это еще болѣе навело ее на печальныя мысли. Она не считала себя способною отвѣчать Подоконникову тѣмъ же, а разъигрывать передъ нимъ комедію казалось ей святотатствомъ. Кромѣ того, по общественному положенію и разности состояній, было много препятствій… Ей пришла въ голову мысль о неполнотѣ, о несовершенствѣ человѣческаго счастья и о скупости природы, которая почти никогда не даетъ человѣку всего и непремѣнно чѣмъ нибудь одѣляетъ, съ тою только разницею, что одному даетъ мало, а другому еще меньше…. Она старалась утѣшить себя мыслью, что, имѣя все, человѣкъ бы не зналъ цѣны блаженству и оно потеряло бы свой истинный смыслъ и значеніе. Когда сердце сжимаетъ тоска и на глазахъ слезы, никакая, до невозможности великая, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, избитая истина не утѣшитъ. Въ минуты страданія, сердце проситъ не одной идеи, но чего нибудь болѣе существеннаго и способнаго измѣнить къ лучшему его положеніе. Хотя Дуня больше принадлежала землѣ и была убѣждена, что, если у бѣдняка нѣтъ хлѣба, никакая плодотворная идея, какъ бы она ни была велика, но насытитъ его, или, если отчаянно больному только исчисляютъ цѣлительныя средства, безъ разумнаго примѣненія ихъ къ дѣлу, они нисколько не облегчатъ его болѣзни, и наконецъ, если человѣку суждено страдать, никакая плодотворная мысль, проникнутая участіемъ и желаніемъ добра, не въ состояніи совершенно избавить его отъ мукъ, — нужно дѣло, — повторяемъ, Дуня хотя знала все это очень хорошо, однако хотѣла, во чтобы то ни стало, примириться съ дѣйствительностью…. Желаніе успокоить себя и забыть о непріятности своего положенія осталось безполезнымъ.

По наблюденію, Дуня знала, что люди больше снисходительны къ сильнымъ, чѣмъ къ слабымъ. Ничего хорошаго нельзя было ожидать даже въ такомъ случаѣ, когда Подоконниковъ страстно въ нее влюбленъ. Онъ былъ человѣкъ увлеченія, и молодая дѣвушка не считала его способнымъ къ серьёзной любви, не считала его способнымъ для любимой женщины пожертвовать обществомъ и всѣмъ, что прежде составляло его жизнь.

Несмотря на все это, ей жаль было прекращенія прежнихъ отношеній къ молодому человѣку. Она привыкла къ нему, — посѣщенія Подоконникова нѣсколько разнообразили ея невеселую жизнь и доставляли ей удовольствіе.

Бѣдняки не привыкли къ изъявленіямъ дружбы: они дорожатъ ею и считаютъ ее чѣмъ-то священнымъ. Бѣдняка жизнь однообразна и на его долю выпало немного наслажденій. Въ минуты горя ему остается одно только утѣшеніе, — это дружба.

Тамуровъ не весело смотрѣлъ на свою дочь. Онъ совсѣмъ растерялся и не зналъ, какъ ее утѣшить. У него самого сердце изныло отъ страданій и горе преждевременно состарило его. Жизнь его какъ-то странно прошла: сначала и ему какъ будто улыбалось счастье, потомъ, когда онъ надѣялся на лучшее, надѣялся видѣть свою дочь счастливою и жить ея счастьемъ, все измѣнилось: онъ потерялъ жену, потерялъ состояніе, и на старости лѣтъ пришлось работать изъ-за куска хлѣба. Только было нѣсколько поустроился съ своими дѣлами, судьба, неумолимая судьба, опять начала преслѣдовать его, преслѣдовать доброе имя его дочери…. Онъ не могъ придумать, зачѣмъ другимъ нужна репутація бѣдной дѣвушки?…

Дуня имѣла много доброты, прямоты характера, однимъ словомъ, имѣла всѣ качества, служащія украшеніемъ женщины. Всѣ эти достоинства, однакожь, не улучшили ея положенія и не сдѣлали ее счастливою. Или она принадлежитъ къ тѣмъ исключительно несчастнымъ созданіямъ, которыхъ судьба упорно преслѣдуетъ, и, такъ сказать, не даетъ имъ свободно дохнуть.

Неужели этой богатой натурѣ суждено сломиться подъ гнетомъ страданій, и, какъ цвѣтку, завянуть отъ непогодъ!

Почти въ то же самое время у Подоконникова разъигрывалась драма. Мы гдѣ-то сказали, что Булочкинъ былъ расположенъ къ Подоконникову, имѣлъ на него виды. Онъ горячо принялъ къ сердцу слухи о связи молодаго человѣка съ какой-то дѣвушкой. Связь эта мѣшала осуществленію его предположеній. Булочкинъ, во чтобы-то ни стало, рѣшился прервать сношенія молодыхъ людей. Обдумавъ, какъ дѣйствовать, Булочкинъ отправился къ Подоконникову. Молодой человѣкъ не слишкомъ радъ былъ визиту своего начальника. Онъ было собирался идти къ Дунѣ, которую видѣть, говорить съ нею, составляло потребность его души… Сначала Булочкинъ разспрашивалъ его о здоровьѣ и удивлялся, отчего онъ сталъ отставать отъ общества, потомъ приступилъ къ дѣлу.

— Объ васъ ходятъ странные слухи; говорятъ, что вы познакомились съ какой-то женщиной сомнительной честности, проводите у нея дни и ночи….

— Кто это вамъ говорилъ? спросилъ горячо Подоконниковъ.

Слова Булочкина бросили его въ жаръ.

— Всѣ говорятъ…. Не съ однимъ я спорилъ и доказывалъ о невозможности такой связи. Разумѣется, не мудрено, что, для развлеченія, вы нашли себѣ женщину…. Но предпочитать ея общество образованному обществу, къ которому принадлежите, это не сообразно ни съ какой логикой! — Мнѣ не хочется вѣрить….

И Булочкинъ серьёзно посмотрѣлъ на Подоконникова. Каждое его слово достигало своей цѣли и, какъ говорится, бросало его то въ жаръ, то въ холодъ. Отдавшись совершенно чувству дружбы, онъ почти ни о чемъ больше не думалъ, онъ былъ счастливъ. Нужно же было возникнуть глупымъ толкамъ и нарушить полноту его счастья! Разсориться съ обществомъ невозможно, разстаться съ Дуней — тоже невозможно! Что же дѣлать? На что рѣшиться? Подоконниковъ не хотѣлъ оставить Дуню и не хотѣлъ разсориться съ обществомъ. Какъ одну, такъ и другое онъ любилъ, поэтому, если ему отказаться отъ Дуни, онъ будетъ несчастливъ, отъ общества — почти то же самое. Онъ находился въ самомъ критическомъ положеніи, и изъ идеальнаго міра перешелъ къ дѣйствительности. Какъ идеальный міръ былъ хорошъ, такъ дѣйствительность казалась непривлекательною.

— Вы не огорчайтесь толками общества и постарайтесь съ нимъ помириться, продолжалъ Булочкинъ, внимательно наблюдая за движеніями молодаго человѣка: — ну, скажите, какое значеніе можетъ имѣть какая нибудь дѣвочка передъ цѣлымъ обществомъ? Неужели вы пожертвуете для нея своимъ значеніемъ и рѣшитесь опуститься въ грязь?… Вы еще такъ молоды и такъ много можете ожидать отъ будущаго….

Наставительный тонъ Булочкина оскорбилъ Подоконникова.

— Ей-Богу, ничего не понимаю! прервалъ Подоконниковъ, стараясь удержаться, чтобъ не наговорить Булочкину непріятностей: — о какой женщинѣ вы говорите? Я никакой женщины не знаю и знать не хочу. Рѣдко же я посѣщаю общество оттого, что теперь имѣю нѣкоторыя домашнія дѣла. Вольно же ему выдумывать сплетни и дѣлать меня предметомъ глупой сказки!….

Противъ воли Подоконникова и не смотря на желаніе смягчить тонъ объясненія, слова его были рѣзки и жолчны.

Булочкинъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на молодаго человѣка. Онъ не думалъ, чтобъ Подоконниковъ, всегда приличный, былъ способенъ на рѣзкую выходку.

— Вы, кажется, забываете, что общество умѣетъ мстить за оскорбленія, началъ онъ важнымъ тономъ: — къ чему эта жолчность и недовѣрчивость? Я говорю съ вами не какъ обвинитель, а какъ другъ, который видитъ, что вы впали въ ощибку! Скажите, чего можно ожидать отъ связи съ какой нибудь Тамуровой (послѣднее слово онъ произнесъ презрительно)?

— Къ чему это презрѣніе къ дѣвушкѣ, которой не знаете, и которая, повѣрьте, нисколько не глупѣе и не хуже многихъ свѣтскихъ женщинъ?

Булочкинъ съ испугомъ посмотрѣлъ на Подоконникова.

— Какія идеи! воскликнулъ онъ: — нѣтъ, васъ совсѣмъ опутали, опутали!… Удивительное дѣло!… Вотъ что такое значитъ молодость, неопытность!… Вы думаете, она васъ любитъ?… Состояніе ваше она любитъ, а не васъ!… Вѣдь я больше васъ живу на свѣтѣ и больше знаю женщинъ…. вѣрьте моей опытности.

— Боже мой, чѣмъ она, бѣдняжечка, заслужила такое презрѣніе! проговорилъ тоскливо Подоконниковъ. Потомъ, увлекаясь, продолжалъ: — вѣдь это не обыкновенная женщина, это ангелъ кротости!.. Что она такое сдѣлала и какое вамъ до нея дѣло? — Если хотите, обижайте меня; но зачѣмъ же обижать бѣдную дѣвушку, зачѣмъ такъ дурно думать объ ней и ставить ее на ряду съ тѣми женщинами, съ которыми она не имѣетъ ничего общаго?..

— Такъ, такъ, повторилъ Булочкинъ: — это всегда такъ бываетъ, когда человѣка опутаютъ съ головы до ногъ!.. Ну, Богъ съ вами, что хотите, то и дѣлайте! Обь одномъ только прошу васъ… вы знаете, у меня дочь… это… неловко…

— Понимаю, что вы хотите сказать! отвѣчалъ молодой человѣкъ, горько улыбаясь. — Успокойтесь, моя нога не будетъ въ вашемъ домѣ.

Булочкинъ нѣсколько смѣшался.

— Я не стану нарушать вашего семейнаго счастья, и предоставляю говорить обо мнѣ, что вамъ вздумается!..

— Послушайте, молодой человѣкъ, вы забываетесь!

— Простите меня! Ваше обидное мнѣніе о Тамуровой такъ взволновало меня, что я и самъ не знаю, что говорю!..

И Подоконниковъ въ изнеможеніи бросился на диванъ, закрывъ лицо руками. Тоска охватила его сердце, и онъ не могъ больше говорить.

Булочкинъ молча поклонился и вышелъ.

Оставшись одинъ, Подоконниковъ не зналъ что дѣлать… не говорить Дунѣ… могло быть еще хуже: если она узнаетъ отъ другихъ, тогда дружбѣ конецъ… Онъ еще не зналъ истиннаго горя, невыгоду своего положенія преувеличивалъ и считалъ себя несчастнѣйшимъ человѣкомъ. Вѣрованія въ будущее стали разлетаться, какъ дымъ, оставалась одна Дуня, — и та, пожалуй, оставитъ его… Сомнѣніе не долго продолжалось: онъ такъ увѣренъ былъ въ благородствѣ характера Дуни, что допускать подобную мысль, считалъ оскорбленіемъ для молодой дѣвушки.

Вскорѣ принесли ему письмо съ городской почты. По надписи на пакетѣ, онъ тотчасъ узналъ, что письмо отъ Дуни и сердце его заныло. Долго онъ не рѣшался распечатывать письмо. Наконецъ, желаніе узнать, въ чемъ дѣло, превозмогло, — дрожащею рукою онъ сорвалъ печать. Грустное начало письма поразило его. Едва онъ имѣлъ силы дочитать его и, какъ дитя, заплакалъ. Слезы омочили бумагу. Положивъ письмо въ бумажникъ, онъ поспѣшно одѣлся и ушелъ.

Подоконниковъ взялъ перваго попавшагося ему извощика и поѣхалъ къ Тамуровымъ. Сердце въ немъ билось, голова горѣла. Онъ ни о чемъ больше не думалъ, какъ о Дунѣ, которая для него составляла все и которую, быть можетъ, онъ потеряетъ. Оставалось только одно средство, жениться на ней и тѣмъ уничтожить невыгодные для нея слухи. Подоконниковъ засталъ Дуню въ слезахъ. Видѣть любимую женщину въ горѣ и знать, что мы, хотя невольно, причиною этого горя, чего нибудь стоитъ. Подоконниковъ сталъ было утѣшать молодую дѣвушку, но твердость духа его оставила, — онъ сдѣлался не только не способнымъ утѣшать, даже самъ нуждался въ утѣшеніяхъ. По характеру и по натурѣ, онъ былъ слабъ, никогда не испытывалъ сильныхъ потрясеній, — бывали случаи, когда и незначительныя мелочи непріятно дѣйствовали на его нервную натуру.

— Вы читали мое письмо? спросила Дуня разстроеннымъ голосомъ.

— Не упоминайте мнѣ объ этомъ несчастномъ письмѣ, печально и тихо проговорилъ Подоконниковъ. — Я пріѣхалъ объясниться съ вами. Вы уже знаете, что изъ нашей дружбы сдѣлали глупѣйшую сказку, слѣдовательно, объ этомъ нечего говорить…

Подоконниковъ замолчалъ, собираясь съ мыслями.

— Я къ вамъ такъ привыкъ, началъ онъ, послѣ непродолжительнаго молчанія: — что безъ васъ мнѣ будетъ скучно. Никогда не видѣть васъ, не говорить съ вами, да это просто мученье… Послушайте, Дуня, будьте моею женою, тогда всѣ эти толки поневолѣ прекратятся.

— Благодарю васъ за честь, проговорила Дуня сквозь слезы, пожимая Подоконникову руку: — но это невозможно.

— Почему жь?

— Теперь, въ минуту увлеченія, вы готовы на все рѣшиться!.. Но когда увлеченіе пройдетъ, что тогда будетъ?.. На меня всѣ будутъ смотрѣть, какъ на интриганку!.. Нѣтъ, никогда я не соглашусь быть вашей женой!.. Какъ ни непріятно настоящее наше положеніе, но оно можетъ быть еще хуже.

Подоконниковъ не ожидалъ встрѣтить такого сопротивленія.

— Но если отъ вашего согласія зависитъ счастіе всей моей жизни, неужели и тогда, но какому-то странному предубѣжденію, вы откажетесь принять мое предложеніе?.. Неужели вамъ никогда не приходитъ на мысль, что у васъ никого нѣтъ, кромѣ отца, который уже старъ и слабъ и съ которымъ вы не можете прожить всю свою жизнь?.. Что тогда будетъ, когда вы останетесь одни, безъ денегъ и безъ знакомыхъ, которые бы пріютили васъ? Выбудете несчастны, я тоже несчастливъ!.. Вѣдь я васъ люблю и вы для меня составляете все!.. Вы говорите, что любовь моя есть увлеченіе…. Но развѣ увлеченіе бываетъ продолжительно?.. Моя привязанность къ вамъ не увлеченіе, а любовь, которая съ каждымъ днемъ усиливается. Даже, еслибъ она была только слѣдствіемъ одной привычки, и тогда бы трудно отъ нее отказаться! Развѣ можно вдругъ оторвать отъ сердца то, что составляло все мое счастье, все блаженство, развѣ можно это сдѣлать безъ внутренней сердечной боли?..

Отъ страданія Подоконниковъ нѣсколько поблѣднѣлъ. Теперь, въ минуту увлеченія, онъ былъ хорошъ и увлекателенъ. По мѣрѣ того, какъ онъ одушевлялся, Дуня все болѣе приходила въ смущеніе.

— Я съ вами согласна. Но не лучше ли будетъ, если вы на нѣсколько времени уѣдете изъ Петербурга… Это освѣжитъ вашу голову и чувства и дастъ вамъ возможность обдумать свое намѣреніе… Теперь же вы неспособны хорошенько взвѣсить и обдумать то, что вы хотите сдѣлать, и не въ состояніи окинуть яснымъ взглядомъ свое предположеніе.

— Боже мой, что вы за женщина! Неужели у васъ нѣтъ сердца и вы не способны къ истинной любви?.. Къ чему эти сомнѣнія и куда онѣ поведутъ?.. Развѣ не говорили вы, что счастье скоротечно и не нужно упускать тѣхъ минутъ, когда оно намъ дается? — Когда есть возможность быть счастливымъ, зачѣмъ откладывать пользоваться тѣмъ, что намъ дается?.. Нѣтъ, истинная любовь не руководствуется такими разсчетами!..

— Вы ошибаетесь, печально проговорила Дуня.

— Докажите-жь?

— Я люблю васъ, какъ друга, и желаю вамъ счастья… Вотъ почему я прошу васъ обдумать свое намѣреніе. Развѣ лучше, если впослѣдствіи вы будете раскаяваться?.. Вы молоды, богаты, хороши и можете составить себѣ прекрасную партію, прекрасную по внутреннимъ достоинствамъ и общественному положенію. Но что вамъ можетъ дать бѣдная дѣвушка?..

Чѣмъ сильнѣе было сопротивленіе Дуни, тѣмъ тверже становилась рѣшимость Подоконникова. Онъ далъ себѣ слово кончить вопросъ: «Быть или не быть?» Дуня не ожидала отъ Подоконникова такого упорнаго домогательства и не знала, на что рѣшиться? Дуня забыла о недостаткахъ Подоконникова и видѣла въ немъ любящаго человѣка, который для нея готовъ на все и который предпочитаетъ ее многимъ женщинамъ.

— Такъ вотъ почему вы не соглашались! проговорилъ Подоконниковъ, взявъ Дуню за руку.

Лучь радости блеснулъ на его глазахъ.

— Послушайте, Дуня, мнѣ нужно сердце, сердце, а не состояніе! Вѣдь вы же сами сказали, что я богатъ: увеличеніе состоянія не сдѣлаетъ меня счастливѣе… Скажите, любите-ли вы меи я?

— Послѣ, послѣ…

— Отъ чего жь не теперь?.. Дуня, вѣдь грѣшно вамъ меня мучить!..

Голосъ Подоконникова былъ умоляющь, и Дуня не знала, на что рѣшиться, не знала, въ силахъ ли будетъ отплатить ему за любовь. Выйти же замужъ потому только, что Подоконниковъ богатъ, молодая дѣвушка считала святотатствомъ.

— Я съ вами буду откровенна. Наши отношенія кратковременны…. очень вѣроятно, что мы оба дружбу принимаемъ за любовь. Не правда ли?

— Что вы хотите этимъ сказать? боязливо спросилъ Подоконниковъ.

— Не лучше ли сдѣлать маленькое испытаніе?

— Вы не вѣрите моей любви?

— Вы не совсѣмъ понимаете меня.

— Объяснитесь?

— Мы не должны три дня видѣться…. вы обдумаете, дѣйствительно ли любите меня и не принимаете ли увлеченіе за любовь… чтобъ послѣ не раскаяться въ необдуманномъ поступкѣ..

— Раскаиваться, — возможно ли это?

— Развѣ мало есть примѣровъ?

— Положимъ — такъ!… Но я уже говорилъ вамъ, что привязанность моя не увлеченіе…

— Во имя дружбы исполните мою просьбу.

— Три дня не видѣться, — да это цѣлая вѣчность!

— Какъ же вѣрить въ вашу любовь, когда вы и маленькаго пожертвованія не хотите сдѣлать? проговорила Дуня, улыбаясь сквозь слезы.

Но эти слезы не были слезы несчастья.

Подоконниковъ вздохнулъ и болѣе не возражалъ Молодые люди призадумались надъ странностью своего положенія. Дуня не ожидала подобной развязки. Она не считала Подоконникова способнымъ на такой поступокъ, она думала, что молодой человѣкъ напишетъ ей дружеское письмо, въ которомъ пожелаетъ ей счастья, изъявитъ готовность во всякое время быть ей полезнымъ, и пр., и пр., тѣмъ дѣло и кончится. Она пріятно обманулась въ своихъ ожиданіяхъ и Подоконниковъ исполински выросъ въ ея глазахъ. Любовь сдѣлала его другимъ человѣкомъ. Онъ не рисовался, а говорилъ только то, что диктовало ему сердце. Сравнивая недостатки его съ достоинствами, молодая дѣвушка увидѣла значительный перевѣсъ на сторонѣ послѣднихъ и почувствовала, что для Подоконникова въ ея сердцѣ есть уголокъ. Конечно, любовь ея была не бурная, но тихая и покойная. Она такъ же любила его, какъ бы любила брата. Чувство свое она считала священнымъ и ни одна непріятная мечта не нарушала его полноты.

— О чемъ вы думаете? спросилъ нѣжно Подоконниковъ, присматриваясь къ ея томнымъ глазкамъ.

— Черезъ три дня узнаете.

— Послушайте, я думаю, лучше всего будетъ, если мы обвѣнчаемся въ деревнѣ, началъ было молодой человѣкъ.

Дуня приложила палецъ къ губамъ.

Подоконниковъ засмѣялся.

Какъ прежде Подоконниковъ мечталъ о значеніи въ обществѣ, такъ теперь сталъ думать объ устройствѣ своей домашней жизни. Въ головѣ его начали бродить предположенія. По полученіи окончательнаго согласія Дуни, онъ полагалъ тотчасъ же уѣхать въ деревню, обвѣнчаться тамъ и прожить одинъ годъ, а если понравится, и два. Между тѣмъ, утихнутъ толки, тогда, смотря по обстоятельствамъ, можно опять поселиться въ одной изъ столицъ. Деревенская жизнь нисколько не пугала его. Жить съ любимой женщиной въ тиши, которую никто ненарушитъ нескромнымъ любопытствомъ и надоѣдчивостью, манила его къ себѣ и обѣщала много удовольствія. Мечты далеко его унесли и отдалили отъ дѣйствительности. Осуществятся ли предположенія Подоконникова, читатель увидитъ впослѣдствіи.

Булочкинъ очень недоволенъ былъ послѣдствіями объясненія своего съ Подоконниковымъ. Молодой человѣкъ окончательно разстроилъ его предположенія. Силою начальнической власти ничего нельзя было сдѣлать съ Подоконниковымъ, потому что онъ, если замѣтитъ, что къ нему придираются, тотчасъ же оставить его канцелярію и перейдетъ въ другое мѣсто на службу. Тогда на него нельзя будетъ имѣть никакого вліянія. А между тѣмъ, у него состояніе прекрасное и лучшаго мужа Анетѣ не нужно. Булочкинъ захотѣлъ узнать, какова собою эта дѣвушка, дѣвушка, которая разстроиваетъ его планы и насколько она хороша. «Вѣдь не даромъ же Подоконниковъ изъ любви къ ней готовъ пожертвовать своей каррьерой и обществомъ!» Булочкинъ не терялъ надежды разсорить молодыхъ людей и потомъ принять мѣры женить Подоконникова на своей дочери.

Булочкинъ такъ привыкъ къ интригамъ, что безъ нихъ едва возможна была для него жизнь. Еще съ малолѣтства въ немъ замѣтна была страсть къ интригамъ. Вмѣстѣ съ лѣтами эта страсть увеличивалась и, когда онъ поступилъ на службу, блистательно развернулась. Булочкинъ былъ сынъ какого-то бѣднаго подъячаго и кончилъ курсъ наукъ въ уѣздномъ училищѣ. При такомъ образованіи, кажется, нельзя далеко уйти; но Булочкинъ сдѣлалъ почти невозможное. Разными путями сначала онъ поддѣлался къ столоначальнику, сплетничалъ, унижался… Столоначальникъ полюбилъ его и, какъ только представился случай, нѣсколько подвинулъ впередъ. Булочкинъ отплатилъ столоначальнику тѣмъ, что вооружилъ противъ него секретаря и довелъ бѣдняка до того, что тотъ долженъ былъ оставить службу. Конечно, Булочкинъ занялъ мѣсто столоначальника. Такимъ образомъ, дѣло дошло до секретаря и начальника канцеляріи. Онъ всѣхъ умѣлъ сталкивать. Достигнувъ своей цѣли, Булочкинъ пожалъ лавры, нажилъ хорошее состояніе, но успокоиться не могъ: интриговалъ подчиненныхъ, ссорилъ одного съ другимъ, чтобъ каждый о своемъ товарищѣ высказывалъ все дурное, какая у кого жена, какія отношенія ихъ другъ къ другу и т. д. Единственная его цѣль была, — держать всѣхъ въ рукахъ. Если же интриги противъ котораго нибудь изъ подчиненныхъ не удавались, онъ интриговалъ съ домашними. Изъ всѣхъ подчиненныхъ больше правился ему Подоконниковъ. Иначе не могло быть: ко всѣмъ богатымъ людямъ Булочкинъ питалъ глубочайшее почтеніе, по одному ужь состоянію онъ уважалъ Подоконникова. Къ увеличенію расположенія и снисходительности къ молодому человѣку еще много способствовала мысль женить его на своей дочери. Все шло какъ нельзя лучше. Анета умѣла руководствоваться родительскими совѣтами и уже была надежда, что Подоконниковъ преклонится передъ нею. Вдругъ съ нимъ произошла перемѣна, онъ сталъ рѣдко показываться въ обществѣ. Вскорѣ сдѣлалось извѣстнымъ, что молодой человѣкъ влюбленъ въ какую-то Тамурову. Булочкинъ не на шутку встревожился и сталъ разузнавать объ этой связи. Неопредѣленныя и противорѣчащія одно другому извѣстія были достаточны, чтобъ возбудить его опасенія. Размолвка съ Подоконниковымъ еще сильнѣе подстрекнула его узнать покороче Дуню и наказать ее за то, какъ она осмѣлилась стать между Подоконниковымъ и его дочерью! Онъ не долго затруднялся пріисканіемъ къ тому средствъ. Въ затруднительныхъ случаяхъ онъ не любилъ ни съ кѣмъ совѣтоваться и, какъ онъ выражался, напрасно терять время, а самъ обдумывалъ планъ и дѣйствовалъ стремительно, какъ искусный полководецъ, разсчитывая на внезапность. Узнавъ, гдѣ служитъ Тамуровъ, онъ отыскалъ какое-то дѣло къ его начальнику. Между разговоромъ съ нимъ, съ самой невыгодной стороны отозвался о Тамуровѣ и въ искаженномъ видѣ передалъ ему объ отношеніяхъ дочери Тамурова къ Подоконникову. Булочкинъ пользовался репутаціею честнаго человѣка и потому слова его не могли не имѣть вѣса. Начальникъ приказалъ наблюдать за Тамуровымь. Это было именно въ то время, когда тотъ былъ разстроенъ дошедшими до него слухами, и не такъ, какъ прежде занимался дѣлами. Все способствовало къ тому, чтобъ еще болѣе увеличить горе бѣдняка, и положеніе его сдѣлать окончательно невыносимымъ.

На другой день послѣ послѣдняго разговора Дуни съ Подоконниковымъ, о которомъ Тамуровъ ничего не зналъ, онъ замѣтилъ, что на поклонъ его начальникъ не только не отвѣчалъ, но даже отворотился. Само собою разумѣется, это опечалило старика, тѣмъ больше, что начальникъ всегда былъ къ нему ласковъ. Не зная, чему приписать внезапную перемѣну, печальный, онъ возвратился домой, сердце говорило ему, что это не даромъ и предчувствовало что-то недоброе. Въ короткое время старикъ испыталъ много потрясеній и голова его начала еще больше трястися. Нравственно и физически онъ изнемогалъ. Дуня замѣтила горе своего отца и не знала, чѣмъ облегчить его. Она думала, что всему виною непріятные слухи. Тамуровъ часто посматривалъ на дочь и слезы навертывались на его глазахъ. За обѣдомъ онъ почти ничего не ѣлъ, все думалъ о холодности начальника и тосковалъ.

Вечеромъ онъ получилъ отъ начальника письмо и далъ его дочери читать. Дуня не вѣрила своимъ глазамъ: отцу ея предлагали, или лучше сказать, приказывали выйти въ отставку.

— Дунюшка, что жь ты не читаешь?

Молодая дѣвушка не могла больше удержаться отъ слезъ. Она заплакала.

— Что съ тобою?

Тамуровъ взялъ у нея письмо; какъ только прочиталъ нѣсколько словъ, тоже заплакалъ. Утѣшенія дочери были безсильны. Вскорѣ Тамуровъ сталъ жаловаться на головную боль и слегъ въ постель. Никогда Тамуровы не находились еще въ такомъ критическомъ положеніи, которое довершила болѣзнь старика. Какъ ни привыкла Дуня къ несчасгіямъ, однако послѣдняго не могла переносить. Опасеніе за доброе имя, за жизнь отца, потеря имъ мѣста, — все устроилось такъ неожиданно и такъ безвыходно, что невозможно было найти въ будущемъ ничего утѣшительнаго. Правда, была надежда на Подоконинкова; но захочетъ ли молодой человѣкъ идти противъ общественнаго мнѣнія, когда хорошенько обсудитъ свое положеніе?

Булочкинъ радъ былъ хорошему началу. Для скорѣйшаго окончанія дѣла, онъ хотѣлъ поговорить съ Дуней.

Булочкинъ засталъ Тамурова въ постели. У изголовья сидѣла Дуня и внимательно наблюдала за тревожнымъ сномъ отца. Онъ тяжело дышалъ, бредилъ, безпрерывно метался изъ стороны въ сторону. Тамуровъ былъ такъ худъ и лицо его такъ безжизненно, что трудно рѣшить, въ чемъ только у него держалась душа.

Печальная семейная картина нѣсколько подѣйствовала на Булочкина и въ немъ отчасти пробудилось сознаніе, что въ болѣзни старика онъ виноватъ.

— Что вамъ угодно? спросила Дуня у Булочкина.

Молодая дѣвушка очень понравилась Булочкину. Сѣрые глаза его съ наслажденіемъ впились въ роскошный станъ дѣвушки и нѣжныя ея щечки. Чѣмъ больше молодая дѣвушка нравилась Булочкину, тѣмъ тверже дѣлалась рѣшимость перессорить между собою Дуню съ Подоконниковымъ. Булочкинъ такъ погрязъ въ интригахъ, что не вѣрилъ въ истинность любви, — онъ думалъ, что связь молодой дѣвушки съ Подоконниковымъ есть денежное дѣло, сдѣлка. Возможность другихъ отношеній для него не существовала, и онъ не способенъ былъ ни къ какому нѣжному чувству. Дуня не пробудила отъ усыпленія его сердца, а возбудила въ немъ одну только чувственность.

— Ммм… мнѣ нужно поговорить съ вами.

Дуня съ недоумѣніемъ посмотрѣла на Булочкина. Она въ первый разъ его видѣла и не могла отгадать, какую можетъ имѣть въ ней надобность совершенно незнакомый ей человѣкъ? Между тѣмъ Булочкинъ не сводилъ глазъ съ молодой дѣвушки. Дунѣ сдѣлалось неловко.

— Это вашъ отецъ? спросилъ Булочкинъ, указывая глазами на Тамурова.

Дуня утвердительно кивнула головой и пошла къ полуотворенной двери. Булочкинъ послѣдовалъ за нею. Они вошли въ маленькую комнатку, очень бѣдно меблированную. Все украшеніе ея составляли: у окна чистенькая ситцевая занавѣска, которая была опущена, маленькій диванчикъ, рабочій столикъ и три стула. Надъ диваномъ висѣлъ портретъ ея матери, поразительно похожій на Дуню. Такое же полное мысли выраженіе лица, добрая улыбка и много-говорящіе глаза. Портретъ этотъ можно бы принять за Дунинъ, еслибъ онъ не былъ нѣсколько старообразнѣй. Окинувъ презрительнымъ взглядомъ бѣдную обстановку, Булочкинъ усѣлся на диванѣ.

— Вы знакомы съ Подоконниковымъ? спросилъ онъ рѣзко, желая озадачить бѣдную дѣвушку.

Та нѣсколько смѣшалась.

— Чтожь вы не отвѣчаете?

Наглость Булочкина оскорбила Дуню.

— Знакома, отвѣчала она гордо.

— Это-то мнѣ и нужно знать!… Давно ли?

— Вы, кажется, допрашиваете меня?спросила Дуня, вспыхнувъ.

— Ну, хоть бы и допрашивалъ?… проговорилъ насмѣшливо Булочкинъ, осматривая молодую дѣвушку съ головы до ногъ.

— По какому праву?

— По праву родственника, отвѣчалъ Булочкинъ, нахмуривъ брови.

— Какое бы ваше право не было, но я никому не позволю… прошу васъ оставить меня въ покоѣ…

Твердость молодой дѣвушки заставила Булочкина перемѣнить тонъ.

— Вы извините меня за маленькую рѣзкость. Это ужь моя привычка.

— Странно!… Если вы привыкли браниться, изъ этого еще не слѣдуетъ, чтобъ всѣ переносили вашу брань и не оскорблялись ею. Къ тому жь, я никакъ не могу понять, чего вы отъ меня хотите?

Дуня говорила тихо. Въ тонѣ ея замѣтна была холодность и насмѣшливость.

— Вы, кажется, на меня разсердились? Ей-Богу, я говорю съ добрымъ намѣреніемъ и хочу дать вамъ совѣтъ.

— Благодарю! Въ вашихъ совѣтахъ я не нуждаюсь.

— Такъ знайте же, что Подоконникову ни слова нельзя вѣрить: онъ васъ надуетъ, ей-Богу, надуетъ!

— Ни слова не понимаю!…

— Я знаю его: онъ говорилъ, что любитъ васъ; — не вѣрьте ему, — онъ ни васъ, ни другую не любитъ, а такъ только, понимаете… Онъ непремѣнно броситъ васъ, и тогда вы, душечка моя, не будете знать, куда преклонить голову.

И Булочкинъ язвительно засмѣялся.

— Развѣ можно безнаказанно оскорблять бѣдную дѣвушку? проговорила Дуня, сквозь слезы, съ негодованіемъ.

— Послушайте, къ чему всѣ эти увертки?… Вѣдь я знаю, что вы любите Подоконникова!… Если хотите быть счастливы, оставьте его и, повѣрьте, не будете въ убыткѣ… А не то берегитесь!…

Дуню еще никто такъ не оскорблялъ. У нее захватило сердце отъ горя; но хоть бы слезинка выступила изъ глазъ! Казалось, она потеряла способность плакать.

Булочкинъ торжествовалъ.

— Да, или нѣтъ!

Въ эту минуту онъ показался молодой дѣвушкѣ такъ отвратительнымъ, что она не могла на него смотрѣть.

— Понимаю, понимаю… онъ принимаетъ меня… онъ не знаетъ, что за оскорбленіе рано или поздно отдастъ отчетъ…

Дунѣ казалось, что это не дѣйствительность, а самый тяжкій сонъ.

— Послушайте, вѣдь вамъ дѣло говорятъ!

— Говорить съ вами, значитъ, унижать себя…

Дуня указала Булочкину дверь.

Онъ нѣсколько присмирѣлъ.

— Послушайте, будьте моею любовницею, я вамъ вдвое больше дамъ жалованья, чѣмъ Подоконниковъ, — отцу вашему дамъ хорошее мѣсто, и вы заживете припѣваючи.

Дуня заплакала.

— Ну, что толку въ молокососѣ! какъ только найдетъ другую женщину, которая больше ему понравится, онъ сейчасъ васъ броситъ… такъ-то!…

Булочкинъ подошелъ къ Дунѣ и взялъ было ее за руку. Она съ отвращеніемъ отдернула ее и вскрикнула.

— Не сердитесь же… вѣдь я для васъ все сдѣлаю… скажите только слово…

— Дунюшка, а Дунюшка, съ кѣмъ ты, душечка, разговариваешь?

Булочкинъ быстро обернулся. Въ дверяхъ стоялъ Тамуровъ, блѣдный какъ смерть. Голова его покачивалась изъ стороны въ сторону.

— Это вы, Петръ Иванычъ?… Послушайте… говорятъ, что вы ходите не съпроста… простите меня старика… я знаю, вы добрый человѣкъ… ппп…

Далѣе Тамуровъ не могъ говорить, зашатался… Дуня поспѣшно подбѣжала къ нему, а старикъ тихо опустился на ея руки. Молодая дѣвушка едва довела его до постели… она сѣла у его изголовья. Дуня не обращала вниманія на Булочкина, всѣ ея мысли, вся заботливость, сосредоточились на больномъ отцѣ.

Булочкинъ думалъ, что слова Дуни, слова ея отца — одна только комедія, искусно и умно разъигрываемая.

«Какъ ни умна эта дѣвушка», думалъ онъ: «но я перехитрю ее и она непремѣнно будетъ моя».

— А, вы еще здѣсь! проговорила Дуня сурово, вспомнивъ, что Булочкинъ еще не ушелъ: — пожалуйста убирайтесь!

— Прощайте, прощайте моя непреклонная красавица.

Булочкинъ ласково поклонился ей и ушелъ.

Вслѣдъ за нимъ вышла Дуня и приказала кухаркѣ, чтобъ она никогда его не пускала.

Булочкинъ въ высшей степени заинтересовался Дунею, желалъ какими бы то ни было путями овладѣть молодой дѣвушкой, и удовлетворить своей животной потребности. Бѣдность Тамурова и потеря имъ мѣста подавали ему большую надежду на исполненіе своего желанія. Выйдя за ворота, Булочкинъ, какъ опытный стратегикъ, началъ осматривать мѣсто и замѣтилъ, что рядомъ съ квартирой Тамуровыхъ, въ томъ же самомъ домѣ, отдается внаймы комната съ мебелью и отопленіемъ, какъ говорилъ приклеенный на окнѣ ярлыкъ. Булочкинъ обрадовался и быстрыми шагами пошелъ домой. Онъ пошелъ за Косичкинымъ, столоначальникомъ своей канцеляріи, который, по разнымъ обстоятельствамъ, былъ ему преданъ и всегда въ точности исполнялъ его приказанія. Онъ былъ нѣмъ, какъ рыба, и отъ него ничего нельзя было добиться, кромѣ словъ: да-съ, нѣтъ-съ, слушаю-съ и г. п.

Косичкинъ постоянно ходилъ въ коричневомъ пальто и черномъ ваточномъ картузѣ съ маленькими ушками. Никто положительно не зналъ, почему именно, во всѣ времена года, онъ носитъ этотъ картузъ. Зимою, естественное дѣло, а лѣтомъ зачѣмъ? — Этого вѣрно рѣшить не могъ даже сторожъ канцеляріи, который во время оно ходилъ подъ турку и отличался проницательностью. Впрочемъ, онъ предполагалъ, что Косичкинъ носитъ такой картузъ для того, чтобъ уши его (т. е. картуза) предохраняли столоначальническія уши отъ холоду, жару и сырости. Справедливо ли предположеніе сторожа, предоставляемъ судить другимъ, а мы будемъ продолжать разсказъ.

Косичкинъ на цыпочкахъ вошелъ въ кабинетъ своего начальника, съ подобострастіемъ поклонился и сталъ въ почтительномъ отдаленіи.

— Здравствуй, Косичкинъ.

Косичкинъ сдѣлалъ гримасу. Вѣроятно, онъ хотѣлъ улыбнуться.

— Въ N переулкѣ, въ домѣ мѣщанки Косоножкиной, завтра утромъ пораньше найми квартиру и переѣзжай туда.

— Слушаю-съ!

— Какъ только переѣдешь, пришли рапортъ о своей болѣзни.

— Слушаю-съ!

— Вѣдь ты боленъ?

— Да-съ!

— Что у тебя болитъ?

Косичкинъ поднялъ кверху брови и пожалъ плечами. Булочкинъ засмѣялся.

— У тебя болитъ грудь?

— Да-съ!

— Ну, хорошо, у тебя болитъ грудь!… Я думаю, тебѣ вредно выходить на воздухъ?

— Вредпо-съ!

— Ты не выходи изъ комнаты, и чтобъ не было скучно, подслушивай, что говорятъ сосѣди.

— Слушаю-съ!

— Не пропускай ни одного слова, все записывай и представляй ко мнѣ.

— Слушаю-съ!

— Объ этомъ, кромѣ насъ двоихъ, никто не долженъ знать.

— Слушаю-съ!

— Деньги у тебя есть?

— Нѣтъ-съ!

— Ты вчера получилъ жалованье: гдѣжь ты дѣвалъ деньги?

Вмѣсто отвѣта Косичкинъ развелъ руками.

— Врешь, братецъ! Вѣдь я знаю, что у тебя есть ящичекъ, куда ты складываешь деньги?

Косичкинъ сдѣлалъ плачевную гримасу.

— Нѣтъ-съ!… гдѣ намъ-съ!…

— Ну, сознайся, никому не скажу?

Косичкинъ вздохнулъ.

— Нѣтъ-съ, мы люди-съ, ммм…

И Косичкинъ закашлялся.

— Вотъ тебѣ десять рублей. Довольно?

Косичкинъ пожалъ плечами.

— На лекарства нужно-съ.

— Вотъ еще пять рублей.

— А доктору-съ?

— Пошелъ вонъ!

— Слушаю-съ!

Косичкинъ поклонился и на цыпочкахъ вышелъ. Во все время разговора лицо его было серьёзно, и, по выраженію его, небыло возможности подмѣтить хотя какое нибудь душевное ощущеніе.

— Нечего сказать, дѣльный человѣкъ, сказалъ про себя Булочкинъ и пошелъ къ женѣ.

Въ это время сказалъ Косичкинъ, тоже про себя:

— Экая анаѳема, мало далъ!

Между Булочкинымъ и Косичкинымъ было много сходства. Въ обоихъ сильно была развита страсть къ наживѣ и оба умѣли пользоваться обстоятельствами, съ тою только разницею, что одному приходилось брать большими кушами, а другому маленькими. Впрочемъ, въ послѣднемъ обстоятельствѣ нельзя было упрекнуть Косичкина за недостатокъ смѣтливости и умѣнья. Булочкинъ по себѣ судилъ о своемъ столоначальникѣ; онъ зналъ по опыту, какъ опасно давать ходъ дѣльнымъ людямъ и держалъ его въ ежовыхъ рукахъ.

До поры, до времени, Косичкинъ былъ вѣренъ своему начальнику, лучше всѣхъ исполнялъ самыя трудныя его порученія. Конечно, онъ выжидалъ только случая пожать лавры своихъ трудовъ.

Понятно, между такими людьми не могло быть симпатіи, и каждый руководствовался своими выгодами.

Не имѣй Булочкинъ надобности въ Косичкинѣ, онъ стеръ бы его съ лица земли. Отъ Косичкина, въ свою очередь, нельзя было лучшаго ожидать.

Обратимся къ разсказу.

У жены Булочкина были гости. Онъ воспользовался случаемъ поговорить о добродѣтели, о своей честности и выразить ненависть къ пороку. Въ эту минуту, въ минуту одушевленія, онъ очень похожъ былъ на честнаго человѣка. Булочкинъ во всю свою жизнь разъигрывалъ комедію, и не оставлялъ своей роли, даже при женѣ. Только поступки его противорѣчили словамъ; но о нихъ знали одни тѣ, которымъ пришлось испытать силу вліянія добродѣтельнаго человѣка, которые ни словами, ни дѣломъ не могли ничего ему сдѣлать и поколебать его репутацію. Не у насъ однихъ, но и вездѣ такихъ людей много. Эта язва общества, по большей части, блаженствуетъ и наслаждается всѣми благами міра сего. Случается иногда, что они ошибаются, падаютъ, потомъ опять подымаются, опять падаютъ. Они много выигрываютъ тѣмъ, что, въ высшей степени обладая житейскимъ тактомъ, не пренебрегаютъ никакими средствами…. Конечно, и для нихъ приходитъ часъ разсчетовъ и расплаты за все, что они сдѣлали….

Три дня испытанія, назначенные Дунею, показались Подоконникову вѣчностью. Онъ желалъ скорѣе узнать окончательный отвѣтъ Дуни, и считалъ время не часами, а минутами. Подоконниковъ сталъ замѣчать, что съ нимъ происходитъ перемѣна и жалѣлъ о двадцати восьми годахъ, которые прошли безплодно, а между тѣмъ, въ этотъ промежутокъ времени сколько можно пережить, сколько можно быть счастливымъ! Самое лучшее время, время первыхъ дней молодости прошло такъ, что изъ него не осталось ни одного свѣтлаго воспоминанія, которое въ минуту грусти можетъ служить утѣшеніемъ. И то радовало его, что еще не совсѣмъ потеряно время, не потеряна возможность насладиться счастіемъ и извѣдать еще неизвѣданное…. Молодой человѣкъ, какъ ни любилъ Дуню, но чтобъ доказать ей силу своей привязанности, твердо выдержалъ назначенное ею испытаніе и со страхомъ ожидалъ его послѣдствій…. Сколько въ будущемъ онъ видѣлъ счастья и какъ оно казалось ему увлекательнымъ! Быть любимымъ такой женщиной, какъ Дуня, да это чего нибудь да стоитъ!… Это такое блаженство, какого ему и во снѣ не снилось! Иногда онъ сомнѣвался въ возможности полнаго счастья, сомнѣвался въ любви Дуни; по такія минуты были непродолжительны и онъ съ большею силою начиналъ вѣрить въ свое будущее.

На четвертый день, послѣ безъ сна проведенной ночи, онъ всталъ рано, и чтобъ скорѣе прошло время, не одинъ разъ начиналъ читать; но, спустя двѣ минуты, бросалъ книгу и сердился, отчего время идетъ такъ медленно. Въ восемь часовъ онъ одѣлся и вышелъ на улицу. Почти никого не было, только кое-гдѣ мелькали дворники, которые чистили улицы Петербурга, да крестьянки съ молокомъ. Начинало разсвѣтать, морозило порядочно, въ воздухѣ была тишина. Подоконниковъ, въ мѣховомъ пальто, не чувствовалъ никакого холода. Зимнее утро освѣжило его и на душѣ сдѣлалось покойнѣй. Онъ пошелъ на Невскій проспектъ, прошелся по немъ раза два и, когда ударило девять часовъ, отправился къ Тамуровымъ. Подоконниковъ засталъ ихъ за чаемъ. Старику сдѣлалось немного легче; онъ начиналъ уже прохаживаться безъ помощи дочери. Дуня была печальна и когда увидѣла Подоконникова, вспыхнула; Тамуровъ смѣшался: неожиданно ранній визитъ Подоконникова сконфузилъ его; онъ растерялся и не отвѣчалъ на поклонъ молодаго человѣка.

— Добраго утра, сказалъ Подоконниковъ, цалуя Дунѣ руку: — я пришелъ къ вамъ за отвѣтомъ, проговорилъ онъ тихо.

— Да какъ же это, какъ это? твердилъ Тамуровъ.

— Вы удивляетесь моему приходу. Неправда ли?

Тамуровъ что-то пробормоталъ. Между тѣмъ Дуня налила Подоконникову стаканъ чаю.

— Одумались ли вы? спросила Дуня у Подоконникова.

— Одумался — глупо упускать счастье, которое намъ дается! А вы убѣдились ли въ истинѣ своихъ чувствъ?

Тамуровъ смотрѣлъ во всѣ глаза. Ему казалось, что все это мечта. Подоконниковъ какъ-то странно говоритъ, цалуетъ руку его дочери, та въ замѣшательствѣ и чему-то рада.

— Скажите, что такое?… Ей-Богу я ничего не понимаю! проговорилъ онъ плаксиво.

Молодые люди ничего не слышали, не видѣли, и отъ полноты чувствъ они не могли говорить; только по лицамъ ихъ можно было судить о происходившемъ въ нихъ.

— Чтожь вы не отвѣчаете? спросилъ дрожащимъ голосомъ Подоконниковъ.

Дуня сквозь слезы улыбнулась. Улыбка ея была такъ свѣтла, выражала столько чувства и такъ краснорѣчиво говорила, что лучшаго доказательства любви не нужно было, — онъ бросился къ молодой дѣвушкѣ и началъ цаловать ей руки.

— Скажите же, что такое? повторилъ Тамуровъ, выходя изъ терпѣнія.

— Петръ Иванычъ меня любитъ и…

Слова дочери поразили Тамурова.

— И ты, ты смѣешь говорить это мнѣ, твоему отцу….

Тамуровъ задрожалъ отъ волненія и закрылъ лицо руками.

Молодые люди бросились къ нему.

— Развѣ вы не желаете нашего счастья?

— Не даромъ же прошла молва…. Петръ Иванычъ, зачѣмъ вы у меня отняли дочь?… Вѣдь она у меня одна!… Что вы со мной дѣлаете?

— Послушайте, послушайте….

— И слушать не хочу!… Вы забыли всякій стыдъ….

— Посмотрите, ваша дочь плачетъ.

— Дунюшка, Дунюшка! зачѣмъ ты полюбила Петра Иваныча и оставляешь старика-отца?

— Какъ оставляетъ? Вѣдь вы съ нами будете жить….

— Съ вами жить!… Да я лучше лягу въ могилу, чѣмъ видѣть стыдъ дочери!

— Какой же стыдъ быть моею женою?

— Развѣ вы на ней женитесь?

— Да за кого же вы меня принимаете?

— Простите меня старика, я не разобралъ въ чемъ дѣло. Какъ же это случилось?

— Очень просто. Я полюбилъ вашу дочь, она меня тоже полюбила, — вотъ и все!

Тамурову плохо вѣрилось и онъ пытливо посматривалъ то на дочь, то на Подоконникова.

— Нѣтъ, это невозможное дѣло!

— Вы все еще не вѣрите?

— Что заговорятъ въ городѣ?

— Боже мой, что же такое!… Невозможно же жертвовать счастьемъ для пустыхъ толковъ! Я написалъ старостѣ въ деревню, чтобъ онъ приготовилъ домъ, за священникомъ не будетъ остановки…. немного поживемъ въ деревнѣ, потомъ переѣдемъ въ Москву….

— Точно ли вы любите мою дочь?… Петръ Иванычъ, вѣдь она вамъ не пара. Вы богаты, а она бѣдна, не знаетъ вашего общества…. Ей будетъ жутко между чужими людьми… они никогда не простятъ ей, зачѣмъ она вышла изъ своего состоянія, будутъ презрительно съ нею обходиться и называть ее интриганкой…

— Послушайте, развѣ я позволю обходиться съ ней презрительно?…

— Кто бы могъ подумать!… Ну, видно, такова ея судьба, проговорилъ Тамуровъ, махнувъ рукою: — Петръ Иванычъ, пожалуйста любите мою дочь, сдѣлайте ее счастливою и порадуйте меня на старости лѣтъ.

— Неужели вы и Дуня сомнѣваетесь во мнѣ и не вѣрите моей любви?…

Дуня зажала ему рукою ротъ. Подоконниковъ поспѣшно схватилъ руку ея и осыпалъ поцалуями.

Тамуровъ съ радостью смотрѣлъ на молодыхъ людей и считалъ Дуню вполнѣ достойною счастья, которое ей посылало Провидѣніе. «Надо же ей узнать счастье. Вѣдь она, бѣдняжечка, столько страдала и столько испытала несчастья, что нужно удивляться ея твердости къ перенесенію невзгодъ.» Старикъ не зналъ, что дѣлать отъ радости, особенно, когда ему пришло въ голову, что онъ будетъ няньчить внуковъ, они ему будутъ протягивать ручонки и лепетать: «дѣдушка, дѣдушка!»

Они предположили на другой день выѣхать изъ Петербурга.

Черезъ два часа Булочкинъ все зналъ. Онъ не ожидалъ, чтобъ дѣло вдругъ приняло такой оборотъ. Откладывать дальше не было никакой возможности. Онъ написалъ Дунѣ письмо.

"Я знаю, вы презираете меня, считаете дурнымъ человѣкомъ и мое предложеніе возмутило вашу чистую душу. Но на самомъ дѣлѣ я не таковъ, какимъ показался вамъ и посѣщеніе мое имѣло противоположную цѣль. Постараюсь, по возможности, объяснить это. Подоконниковъ разсказывалъ своимъ пріятелямъ, что въ захолустьѣ нашелъ бѣдную дѣвушку, которая очень понравилась ему и для которой онъ не пожалѣетъ нѣсколькихъ тысячъ, если она согласится на его предложеніе. Слухи объ этомъ дошли до меня. Зная характеръ своего родственника и то, что, для удовлетворенія своему тщеславію, онъ ничего не пожалѣетъ, я опасался несчастныхъ послѣдствій: чѣмъ путь будетъ труднѣе, тѣмъ послѣ Подоконниковъ сдѣлается неумолимѣе и женщину, которая стоила ему много хлопотъ, съ звѣрскимъ наслажденіемъ опозоритъ и предастъ общему посмѣянію; — повторяю, зная все это, я захотѣлъ узнать истину, т. е., сознательно ли вы отдаетесь такому человѣку? Скажу вамъ откровенно, съ перваго раза я былъ не совсѣмъ выгоднаго объ васъ мнѣнія и рѣшился сдѣлать испытаніе. Какъ ни жестоко было испытаніе, но вы показали столько благородства, такую возвышенность души, что мнѣ стало васъ жаль. Однако, вы извините меня за недовѣрчивость, — кто много видѣлъ и испыталъ, тотъ всегда отчасти дѣлается скептикомъ, — я все еще не вполнѣ вѣрилъ вашимъ словамъ и съ большею настойчивостью продолжалъ испытаніе. Другая дѣвушка, съ менѣе чистой душой, особенно въ такомъ положеніи, какъ вы, сдалась бы на подобное предложеніе; но вы отвергнули его съ благороднымъ негодованіемъ. Вашъ поступокъ несказанно обрадовалъ меня. Да, я радъ былъ, что встрѣтилъ такую благородную личность и рѣшился, во что бы то ни стало, охранить ваше доброе имя. Теперь представился мнѣ къ этому случай. Часъ тому назадъ Подоконниковъ разсказывалъ въ кондитерской, что онъ уговорилъ васъ ѣхать къ нему въ деревню и что онъ обманулъ васъ обѣщаніемъ на васъ жениться. Онъ смѣялся надъ_вами и говорилъ: «Глупенькая, она въ самомъ дѣлѣ думаетъ, что я на ней женюсь!» Я былъ въ другой комнатѣ и слышалъ все отъ слова до слова.

«Вамъ остается одно средство, какъ ни тяжко оно, не поддаваться увѣреніямъ Подоконникова и постараться забыть его. Вы еще молоды и непремѣнно можете быть счастливы. Вотъ пока что я сдѣлалъ для обезпеченія вашей будущности. Для вашего отца я нашелъ хорошее мѣсто, которое вамъ обоимъ дастъ возможность жить въ маленькомъ довольствѣ. — Вѣрьте, что достоинства никогда не останутся безъ награды, и вы, рано или поздно, но узнаете счастье.

Прощайте, да благословитъ васъ Богъ!»

Написавъ это письмо, Булочкинъ остался имъ доволенъ и тотчасъ же отправилъ его. Онъ не сомнѣвался въ неудачѣ и обдумывалъ, какими путями будетъ достигать своей цѣли, чтобъ женить Подоконникова на Анетѣ и потомъ…. Прежде всего онъ считалъ необходимымъ, чтобъ Тамуровы были отъ него въ зависимости, потомъ опутать ихъ такъ, чтобы Дуня не могла никакимъ образомъ увернуться изъ его рукъ.

Письмо Булочкина произвело ожидаемое дѣйствіе и навело на молодую дѣвушку страшную тоску, тоску обманутой любви. Все было такъ правдоподобно, что невозможно было не вѣрить. Первое, что бросилось Дунѣ въ глаза, — это всегдашнее желаніе Подоконникова блеснуть общими мѣстами, порисоваться, и что только тогда онъ оставилъ передъ нею свою привычку, когда увидѣлъ, что она не производитъ ожидаемаго дѣйствія и непріятна Дунѣ. Еще одно вѣрованіе въ добро уничтожено, еще одна надежда, которая составляла Дунино счастье, ее оставила! Быть обманываемой такъ безжалостно и впослѣдствіи узнать, что всѣ выраженія привязанности молодаго человѣка были одною только комедіею, — это она находила заслуживающимъ глубокаго презрѣнія и не знала, на что рѣшиться. Тамуровъ не меньше дочери былъ огорченъ и, какъ могъ, утѣшалъ ее.

— Не тоскуй Дунюшка, онъ не стоитъ того, чтобъ объ немъ плакать…. Надо благодарить Бога, что во время узнали, какой онъ человѣкъ. Господи, истинно, чужая душа потемки!… Кажется, такой добрый, такой сострадательный!… Я тоже какъ его любилъ и даже почиталъ!… Послушай Дуня, а Дуня?

— Что такое?

— Я пойду къ нему и скажу, стыдно, молъ, Петръ Ивановичъ, такъ съ бѣдными людьми поступать! Зачѣмъ вы, молъ, хотите погубить мою Дуню? — Тогда онъ покается….

— Оставьте, папенька. Вѣдь вы больны, — только еще больше разтревожите себя…. Лучше я напишу письмо.

— Хорошо-ли это будетъ?

— Хорошо!

— Только не пиши лишняго. Пожалуй, чтобъ не случилось чего нибудь…

— Ничего не случится.

— Видно, онъ и у начальства устроилъ, что мнѣ велѣли подать отставку Люди хотятъ сдѣлать зло, а Богъ съ милостью…. Вотъ послалъ добраго человѣка, который обѣщаетъ дать мнѣ мѣстечко.

— Что то плохо мнѣ вѣрится въ доброту…. Можетъ быть, и онъ дѣлаетъ для какихъ нибудь видовъ?…

Дуня погрузилась въ задумчивость. Еще нѣсколько минутъ назадъ, все такъ казалось хорошо, столько сулило добра, — и что же осталось отъ всѣхъ надеждъ? Одно горе!

— "Боже мой, думала Дуня, — «какъ счастье обманчиво!»

Какъ ни казался ей презрительнымъ поступокъ Подоконникова, однако, она не могла его ненавидѣть и, по свойственной ей добротѣ, жалѣла, зачѣмъ люди, вмѣсто осуществленія великой идеи добра, для котораго каждый изъ насъ призванъ, отклоняются отъ назначеннаго имъ пути и такъ низко падаютъ!

Между тѣмъ, Подоконниковъ, ничего не зная, ничего не вѣдая, дѣлалъ приготовленія къ отъѣзду. Онъ уже получилъ на нѣсколько мѣсяцовъ отпускъ и представлялъ себѣ, какъ Булочкинъ будетъ злиться, когда узнаетъ, что въ предположеніяхъ своихъ, выдать за него свою дочь, обманулся. Интрига Булочкина и злая насмѣшливость Анеты, которая, какъ въ колоколъ звонила, осмѣивала его привязанность къ бѣдной дѣвушкѣ, надоѣли, и онъ рѣшился, какъ можно скорѣй, однимъ ударомъ прекратить всѣ сплетни. Уладивъ все, онъ хотѣлъ было отправиться къ Тамуровымъ; по принесенное съ почты письмо его удержало. По надписи онъ узналъ почеркъ Дуни. Онъ обрадовался и поспѣшилъ распечатать его. Прочитавъ нѣсколько строкъ, онъ поблѣднѣлъ. Въ самую ту минуту, когда на душѣ было легко, когда ни одно сомнѣніе не тревожило его, онъ получилъ неожиданный ударъ, и ударъ былъ такъ жестокъ, что онъ никакъ не могъ отъ него опомниться.

Дуня писала ему:

«Я вѣрила въ чистоту вашей любви, была ею счастлива и въ будущемъ на многое надѣялось. Отдавая вамъ свое сердце, я не думала о вашемъ значеніи, о вашемъ богатствѣ, а думала только объ васъ однихъ, думала о томъ, чтобъ отплатить вамъ за вашу привязанность и силою любви заставить васъ узнать истинное счастье. Все это, къ несчастью, оказалось несбыточною мечтою. Я увѣрилась, что вы не только не любите меня, но даже смѣетесь надъ моею любовью, и всѣми вашими поступками руководили здѣсь только побужденія, недостойныя благороднаго человѣка…. Развѣ я мало страдала, зачѣмъ вамъ нужно мое несчастье, за чѣмъ вы съ такою настойчивостью хлопочете о томъ, чтобъ лишить бѣдную дѣвушку всего, что только у нея есть, чтобъ опозорить ее и потомъ безжалостно бросить? — Отъ васъ этого я никогда не ожидала, считала васъ неспособнымъ ни на какой дурной поступокъ. — Вы много причинили мнѣ зла; но Богъ съ вами, рано или поздно, вы раскаетесь въ дурномъ своемъ поступкѣ, сознаете всю низость его, я не ненавижу васъ, а жалѣю, что вы такъ низко упали и все святое топчете въ грязь. Вы больше меня не увидите».

Подоконниковъ не одинъ разъ перечитывалъ письмо и никакъ не могъ отгадать, кто оклеветалъ его въ глазахъ Дуни. Судя по тому письма молодой дѣвушки, онъ видѣлъ, что она противъ него сильно предубѣждена…. Возможность потерять счастье тогда, когда оно было такъ отъ него близко, когда онъ нисколько не сомнѣвался въ возможности его, поразила молодаго человѣка. Онъ сталъ было писать Дунѣ письмо; но все, что онъ ни начиналъ писать, слабо выражало его мысли, его душевное состояніе. Одно оставалось ему, объясниться съ Дунею и разъ на всегда прекратить недоумѣніе.

Онъ поспѣшилъ къ Тамуровымъ. Его не приняли.

Подоконникову сдѣлалось невыносимо грустно.

NB. Дальнѣйшая судьба лицъ, дѣйствующихъ въ этомъ разсказѣ, и окончательное развитіе ихъ характеровъ будетъ предметомъ другой повѣсти.

ИВ. ЯКОВЛЕВЪ.

"Современникъ", № 7, 1858