1905.
[править]ДЯДЮШКА ИЗЪ АМЕРИКИ.
[править]…Какъ радовались всѣ его родные, когда онъ возвратился въ Россію на «Русланѣ» изъ долговременнаго кругосвѣтнаго плаванія! Но больше всѣхъ радовался онъ самъ своему возвращенію на родину, потому что, «чортъ возьми, въ гостяхъ хорошо, а дома лучше того». Тамъ приходилось переносить бури и тревоги, исполнять обязанности службы, чиниться чуть не въ каждомъ портѣ, почти перестраивать расшатавшееся судно въ Японіи, безучастно смотрѣть на чужую жизнь и пить со скуки; здѣсь можно было отдыхать, разсказывать тысячи случаевъ изъ своихъ воспоминаній и, главное, наслаждаться ласками многочисленной родни, сжимавшей въ теплыхъ объятіяхъ «милаго дядю изъ Америки», какъ назвала его въ шутку одна изъ его племянницъ. Всѣ были въ восторгѣ, всѣ не уставали слушать его, когда онъ явился впервые въ Петербургъ, и болѣе всѣхъ восторгался онъ самъ: когда онъ ѣхалъ обратно въ Кронштадтъ послѣ визитовъ къ роднымъ, онъ былъ до того счастливъ, до того веселъ, что, пошатываясь и улыбаясь, пѣлъ себѣ подъ носъ: «И дымъ отечества намъ сладокъ и пріятенъ», — напѣвая въ сотый разъ эту строчку, онъ все старался припомнить окончаніе этого «романса», никакъ не догадываясь, что это строка изъ «Горя отъ ума», а не изъ романса.
— Ну, ужъ и выдумалъ, что мнѣ привезти, — пренебрежительнымъ тономъ говорила одна изъ его племянницъ, послѣ его отъѣзда. — Шарфъ изъ японскаго крепона! Безобразіе какое! Не могъ привезти кружевную косынку изъ Парижа!
— Ахъ, да у него же совсѣмъ нѣтъ вкуса, — замѣтила другая племянница. — Ну, ты посмотри, что это за вѣеръ онъ подарилъ мнѣ. Какія-то уродливыя китайскія фигурки, небывалые звѣри, кривыя деревья, точно на чайныхъ ящикахъ, и все такъ мелко вырѣзано. Кто же носитъ такіе вѣера? Не могъ выбрать какого-нибудь бѣлаго атласнаго, съ блестками, съ пухомъ на концахъ, чтобы годился для бала…
— Съ чего это дядюшка выдумалъ, что я играю въ шахматы? — разсуждалъ молодой его племянникъ. — Привезъ какіе-то шахматы изъ Китая. Они мнѣ вовсе не нужны. Ну, ружье бы привезъ, что ли, тамъ, или охотничій костюмъ, а то шахматы!
— Это ему, братъ, съ пьяныхъ глазъ померещилось, что ты не охоту, а шахматы любишь, — замѣтилъ ему другой племянникъ.
— Развѣ только… А онъ точно, должно-быть, любитъ клюнуть, — сказалъ первый изъ племянниковъ.
— Да ужъ, братъ, одинъ носъ достаточно свидѣтельствуетъ о слабости сего джентльмена къ горячительнымъ напиткамъ, — рѣшилъ второй.
— Да, измѣнился братъ, очень измѣнился, — вздыхала сестра пріѣзжаго. — Огрубѣлъ какъ-то, что-то солдатское въ манерахъ появилось и эти постоянныя «чортъ возьми» просто съ ума могутъ свести!
— Извѣстно, другъ мой, къ чему пріучаетъ холостая жизнь, вѣчное скитанье на кораблѣ, постоянный разгулъ съ товарищами, — замѣтилъ ея солидный мужъ.
— Ты когда-нибудь замѣть ему, Жакъ, чтобы онъ немного сдерживался при дѣвицахъ: онъ сегодня вѣдь такіе анекдоты разсказывалъ, что я готова была убѣжать изъ комнаты…
— Ты еще не все слышала, а что онъ намъ, мужчинамъ, разсказывалъ!
— То-есть кому это вамъ, мужчинамъ?
— Мнѣ и сыновьямъ…
— Какъ и Жоржъ, и Сержъ были тутъ? Ахъ, да онъ ихъ совсѣмъ испортитъ. Онъ, должно-быть, совсѣмъ опустился въ нравственномъ отношеніи… И то сказать, три года такой жизни много значатъ…
Но почтенная семья, замѣтивъ всѣ эти недостатки пріѣзжаго, замѣтила въ немъ одинъ еще болѣе крупный недостатокъ: дядюшка изъ Америки былъ очень простоватъ и довѣрчивъ; его было легко обмануть и подкупить въ свою пользу малѣйшей лаской; онъ не умѣлъ отличить, кто ближе ему по кровной связи и по искреннему чувству. Вслѣдствіе этого недостатка, дядюшка изъ Америки посѣтилъ и одарилъ не только семью своей родной сестры, но также посѣтилъ и одарилъ и семью своего покойнаго двоюроднаго брата, семью, недостойную никакой любви, семью, вѣчно нуждавшуюся, а потому алчную до денегъ, семью, не имѣвшую, наконецъ, никакихъ правъ на щедрости дядюшки изъ Америки, такъ какъ покуда у него существовали болѣе близкіе родные, то-есть семья его родной сестры. Послѣдняя семья, на другой же день послѣ визита дядюшки изъ Америки, откомандировала одного изъ своихъ членовъ въ «недостойную семью», чтобы посмотрѣть, что привезъ этой семьѣ «дядюшка изъ Америки». Къ величайшему ужасу командированнаго оказалось, что члены недостойной семьи тоже получили и шарфъ изъ японскаго крепона, и китайскій вѣеръ, и шахматы изъ слоновой кости, однимъ словомъ, все то, что получила и семья родной сестры пріѣзжаго, — но хуже всего было то, что недостойная семья собиралась «на-дняхъ» посѣтить дядю въ Кронштадтѣ. Это сообщеніе произвело въ семьѣ родной сестры неописанный переполохъ, и взрывъ негодованія на недостойную семью дошелъ до послѣднихъ предѣловъ, когда командированный въ эту семью членъ передалъ въ своемъ кружкѣ слѣдующую, слышанную имъ въ недостойной семьѣ, фразу:
— Ужъ кто же можетъ быть ближе изъ насъ Ивану Сергѣевичу, — вѣдь онъ и жилъ съ нашимъ покойнымъ отцомъ, и Аня его единственная крестная дочь… а крестная-то дочь, какъ говорится въ законѣ, ближе родной…
— И въ какомъ это такомъ законѣ онѣ нашли это? Желала бы я знать! Это любопытно! — волновалась родная сестра пріѣзжаго.
— Ахъ, maman, чего же вы хотите отъ нихъ, — они совсѣмъ необразованные! — съ пренебреженіемъ замѣтила старшая племянница пріѣзжаго, сердившаяся, что дядя не привезъ ей кружевной косынки изъ Парижа.
— Но надо будетъ и намъ съѣздить, надо его какъ-нибудь предупредить на ихъ счетъ, а то они его совсѣмъ обойдутъ, — тревожилась родная сестра пріѣзжаго.
— Не съѣздить ли мнѣ одному? — спросилъ ее мужъ.
— Ахъ, нѣтъ, нѣтъ, онъ можетъ подумать, что мы отдаляемся отъ него… Ахъ, какъ это непріятно… Я вовсе не хотѣла везти къ нему дѣтей… Нѣтъ, да мы должны… я, наконецъ, родная сестра… я вовсе не желаю, чтобы кто-нибудь вторгался въ наши семейныя отношенія… какая-нибудь бывшая… Ахъ, да нѣтъ, это надо ему разъяснить… открыть глаза…
Родная сестра пріѣзжаго теряла голову…
— Охъ, жохи какіе, Жоржку своего командировала высмотрѣть, что намъ Иванъ Сергѣевичъ привезъ, — говорили между тѣмъ въ недостойной семьѣ. — Теперь лопнутъ отъ зависти, да ничего, на здоровье! Надо вотъ только съѣздить къ нему, къ голубчику нашему, а то еще наплетутъ на насъ чего-нибудь.
— Да, поѣдемте завтра, — предложила младшая дочь недо стойной семьи.
— Что-жъ, завтра, такъ завтра, — рѣшила мать. — Вотъ-то взбѣсится сестрица родная, узнавъ, что мы, чужіе-то, раньше ея вздумали навѣстить его, нашего благодѣтеля!
Вся недостойная семья радовалась при мысли о бѣшенствѣ родной сестры пріѣзжаго…
…Они встрѣтились у него всѣ: и члены достойной семьи, и члены недостойной семьи, и стоило посмотрѣть, что за турниръ произошелъ здѣсь. Сначала всѣ эти люди перецѣловались между собою и дядюшкой изъ Америки; потомъ, когда хозяинъ побѣжалъ распоряжаться по хозяйству, чтобы угостить своихъ дорогихъ гостей, между гостями произошла ѣдкая пикировка, чуть-чуть не дошедшая до крупной брани и слезъ; далѣе, когда хозяинъ снова вернулся въ общество своихъ гостей, гости набросились на него съ такими ласками, улыбками, заискиваніями, какъ будто онѣ хотѣли разорвать его на части и унести эти частицы, какъ святыню, себѣ на память. Дядюшка изъ Америки растрогался, расчувствовался и, уже пропуская пятую рюмку вина за закуской, говорилъ о томъ, что ему предлагаютъ видный и выгодный постъ въ Петербургѣ, и что онъ хочетъ «бросить, наконецъ, навсегда якорь».
— Ахъ, Жанъ, какъ я буду рада, если мы опять будемъ жить вмѣстѣ, какъ мы жили въ дѣтствѣ, — восторженно произнесла его родная сестра. — Довольно тебѣ странствовать и толкаться Богъ знаетъ гдѣ…
— Я думаю, Сергѣю Ивановичу самое лучшее обзавестись своей собственной семьей, — замѣтила мать недостойной семьи.
— Ну, онъ въ такихъ лѣтахъ, что ему не легко сдѣлать приличную партію, — замѣтила родная сестра хозяина. — Тоже не радость на какой-нибудь отжившей вдовѣ жениться…
— Я думаю, за Ивана Сергѣевича не только какая-нибудь отжившая вдова пойдетъ, а любая молоденькая барышня, — возразила мать недостойной семьи.
— Да, съ цѣлью приставить ему рога! — ядовито прошипѣла родная сестра хозяина.
— Ну, есть и не такія дѣвушки, — еще болѣе ядовито проговорила мать недостойной семьи. — Вѣдь это тамъ — въ клубахъ, да въ собраніяхъ вертушки разныя воспитуются, а Иванъ Сергѣевичъ, слава Богу, не бѣдный человѣкъ и можетъ жениться на дѣвушкѣ бѣдной, выросшей въ скромной семьѣ.
— Да ужъ я, конечно, на деньгахъ не женился бы, — согласился хозяинъ. — Мнѣ нужна жена, а не деньги. Деньги и безъ жены найдутся…
Родная сестра хозяина была возмущена: она ясно видѣла, что недостойная женщина хочетъ продать свою дочь.
— Боже мой, они совсѣмъ опутаютъ брата! — восклицала она, возвращаясь домой со своимъ семействомъ. — Впрочемъ, кажется, онъ крестилъ дѣвочекъ, онъ не можетъ ни на которой изъ нихъ жениться…
— Нѣтъ, maman, онъ крестилъ только Аню, а Катя можетъ выйти за него замужъ, — замѣтилъ старшій сынъ. — Ну, и хорошая же парочка будетъ, не разъ поплачетъ дядя…
— Она, кажется, вѣтреница? — спросила мать.
Ея сыновья переглянулись между собою и лукаво улыбнулись.
— Нѣтъ, эту свадьбу надо будетъ разстроить, надо будетъ открыть глаза брату, — вздохнула родная сестра пріѣзжаго.
— Это, maman, очень не трудно сдѣлать, но дядя можетъ разсердиться на насъ, — замѣтилъ ея старшій сынъ.
— Боже мой, неужели она не оставила въ покоѣ даже васъ? — съ ужасомъ спросила мать.
Оба брата улыбнулись.
По пріѣздѣ домой, мать призвала къ себѣ одного изъ сыновей.
— Жоржъ, я должна серьезно поговорить съ тобой, — сказала она. — Изъ нашего послѣдняго разговора я съ горечью убѣдилась, что эта дѣвчонка вступила съ тобой въ какія-то грязныя отношенія. Ты еще совсѣмъ мальчикъ…
— Мнѣ, maman, двадцать первый годъ, — замѣтилъ сынъ.
— Ты еще совсѣмъ мальчикъ, — сказала мать: — и я желала бы, чтобы Жоржъ остался какъ можно дольше мальчикомъ.. Но, конечно, если дѣвушка вѣшается сама на шею юношѣ, то онъ легко можетъ пасть. Я хотѣла бы знать, какія отношенія существуютъ между вами…
— Но, maman…
— Мнѣ нужно это для моего спокойствія…
— Если ты требуешь, — сказалъ сынъ: — я, пожалуй, разскажу, но мнѣ, право, неловко…
— Я мать, и ты можешь мнѣ говорить все, какъ скалъ бы на исповѣди священнику…
— Это, maman, были просто шалости. Мы съ Сержемъ ухаживали за ней…
— Какъ, она увлекала обоихъ… двухъ братьевъ! — воскликнула мать, всплеснувъ руками.
— Но я же тебѣ говорю, что это были шалости, — сказалъ сынъ. — Свиданья въ саду, поцѣлуи, мы ее…
— Письма, письма есть ли? — прервала его мать.
— Есть, — отвѣтилъ сынъ.
— Ты передашь ихъ мнѣ!
— Но, maman…
— Ты передашь ихъ мнѣ! Ахъ, Богъ мой, что это за падшее созданье! И на такой-то дѣвушкѣ хотятъ женить поглупѣвшаго старика! Я надѣюсь, Жоржъ, что ты поймешь, надъ какой пропастью ты стоялъ, и остепенишься…
Сынъ поцѣловалъ руку матери и вышелъ.
— Что? на допросѣ былъ? — спросилъ его братъ.
— Да, разсказалъ про наши ухаживанья за Катей…
— Ну-у! для чего?
— Да оно, знаешь, лучше. Maman разстроитъ эту свадьбу, а намъ будетъ опять возможно играть съ дѣвчонкой въ любовь.
— Играть въ любовь! Если бы она вышла за дядю, тогда можно бы и подальше завести игру.
— Ну, братъ, дядюшка и намъ нуженъ; его сердить и выпускать изъ рукъ не слѣдуетъ. Старикашка-то, кажется, простъ, да мать говоритъ, что у него и деньга порядочная скоплена.
— Ну да, а жди, когда умретъ…
— Да онъ, братъ, на суши быстро скапутится. Онъ пьетъ изрядно и, кажется, насчетъ женскаго пола спеціалистъ.
— А ты видѣлъ, какія я у него японскія картины подцѣпилъ? И какъ сдѣланы: фигуры нарисованы, а одежда настоящая изъ шелку сдѣлана, превосходно…
— Только ужъ игры воображенія тутъ много, всѣ эти изображенія чистая фантазія, въ натурѣ это невозможно.
— Ну да, у насъ невозможно, а въ Японіи — чортъ ихъ знаетъ, что тамъ творится.
Въ этотъ же вечеръ въ недостойной семьѣ шли толки другого, рода. Мать недостойной семьи рѣшала съ дѣтьми, какъ они будутъ жить, когда Катя выйдетъ замужъ за Ивана Сергѣевича — всѣ вмѣстѣ, или на два дома? Самый вопросъ о женитьбѣ Ивана Сергѣевича на Катѣ не подлежалъ уже никакому сомнѣнію.
— Но какъ же я съ нимъ, мама, жить буду? Онъ старый! — замѣтила Катя.
— Ну, мать моя, со старымъ, да съ богатымъ не штука прожить, а вотъ посмотрѣла бы я, какъ бы ты съ молодымъ-то, да съ голымъ прожила, — замѣтила мать. — А ты лучше подумай, какъ бы его изъ рукъ не выпустить, да привлечь къ себѣ.
— Удивительно! И не такихъ заставляли по себѣ вздыхать! — проговорила дочь.
Въ первый же слѣдующій пріѣздъ въ Петербургъ Иванъ Сергѣевичъ заѣхалъ снова въ недостойную семью и заночевалъ здѣсь. Онъ чувствовалъ себя въ этой семьѣ гораздо лучше, чѣмъ въ семьѣ родной сестры, такъ какъ здѣсь люди жили попросту, сейчасъ закуску ему на столъ ставили, просили сюртукъ разстегнуть и вообще были и сами на распашку, и другихъ не стѣсняли. Вечеромъ Катя играла на фортепіано и пѣла: «Ты скоро меня позабудешь». Иванъ Сергѣевичъ млѣлъ отъ восторга и совсѣмъ растерялся, когда Катя шепнула ему:
— Ахъ, если бы вы никогда отъ насъ не уѣзжали!
Когда нужно было идти спать, она сказала ему, что она сама постлала ему постель и что она всю ночь не будетъ спать, мечтая о немъ. Братья Кати далеко за полночь бесѣдовали съ Иваномъ Сергѣевичемъ о разныхъ фривольныхъ предметахъ и замѣтили, между прочимъ, что Катя — огонь-дѣвчонка. Иванъ Сергѣевичъ совсѣмъ растаялъ, и на слѣдующій день, встрѣтившись съ Катей, съ чувствомъ сжалъ ея руку, а Катя неожиданно прижалась къ нему и прошептала:
— Какой вы хорошій!
Все шло отлично, «своимъ путемъ», какъ выражалась мать недостойной семьи.
Иванъ Сергѣевичъ сталъ все чаще и чаще пріѣзжать изъ Кронштадта прямо въ квартиру недостойной семьи, даже и не заглядывая къ родной сестрѣ, не потому, что онъ ея не любилъ, а потому, что недостойная семья не выпускала его отъ себя. И то сказать, какъ ему было вырваться куда-нибудь изъ этого дома: то шли тутъ закуски и толки съ молодыми людьми, то Катя играла на фортепіано и пѣла: «Не уѣзжай, голубчикъ мой!» Въ одинъ прекрасный день Иванъ Сергѣевичъ рѣшился… Онъ, можетъ-быть, и не рѣшился бы, но случай такой вышелъ: наканунѣ у него произошла такая сцена съ Катей…
— Господи, точно мичманъ какой увлекся! — бормоталъ Иванъ Сергѣевичъ, вспоминая эту сцену. — Впрочемъ, что же, я никакой подлости не сдѣлалъ; все равно, когда сдѣлается моею женою, такъ и не то будетъ. Пошалилъ немного, а что за дѣвушка, что за дѣвушка! И вѣдь нужно же ей было вчера явиться такой сиреной! Надо будетъ объясниться.
Ну, и объяснился, получилъ согласіе, возликовалъ. На радостяхъ онъ поѣхалъ къ родной сестрѣ: надо же ее извѣстить о предстоящей свадьбѣ.
— Жанъ, бѣдный Жанъ, что ты хочешь дѣлать, въ какую исторію ты попалъ! — воскликнула родная сестра дядюшки изъ Америки.
— Что такое? Я тебя не понимаю? — взволновался онъ.
— Ахъ, если бы я могла это предвидѣть!.. Да нѣтъ, развѣ можно было предвидѣть такую мерзость… это просто гнусно и низко… Ахъ, бѣдный, бѣдный Жанъ!..
Сестра даже отерла слезы на глазахъ.
— Да разскажи ты мнѣ, чортъ возьми, что случилось? — топнулъ ногою братъ.
— Да вѣдь она жила… фи! даже говорить скверно!.. она жила съ моими мальчиками, она и ихъ увлекла! — воскликнула сестра. — Я случайно нашла ея письма къ нимъ… свиданія тамъ у нихъ… и все такое…
Дядюшка изъ Америки заходилъ быстрыми шагами по комнатѣ, ероша свои волосы.
— Чортъ возьми!.. Что же это значитъ?.. Ты разскажи толкомъ! — бормоталъ онъ, топнувъ ногою. — Дурака нашли, пентюха, одурачить хотѣли… Ну, разсказывай!..
— Нѣтъ, нѣтъ, я не могу… — замахала рукой сестра. — Вотъ тутъ у меня письма ея… Да нѣтъ, пусть лучше мальчики сами разскажутъ тебѣ… Они, кажется, у себя… Только ты не говори, бѣдный мой Жанъ, что ты женишься, чтобы не выставлять себя въ смѣшномъ свѣтѣ, а такъ разговорись о ней, выспроси… Они проболтаются…
Иванъ Сергѣевичъ отправился къ «мальчикамъ» и навелъ рѣчь на Катю.
— Да, славныя тѣлеса, — сказалъ Сержъ.
Иванъ Сергѣевичъ краснѣлъ на старости лѣтъ, слушая разсказы своихъ племянниковъ о своей невѣстѣ. Онъ далеко не такъ хорошо, не такъ подробно зналъ ея достоинства и прелести, какъ они. Его сцена съ нею блѣднѣла передъ ихъ сценами съ нею.
— Да, чортъ возьми, жениться вы на ней оба хотѣли, что ли? — крикнулъ, наконецъ, дядя.
Племянники расхохотались.
— Развѣ на такихъ женятся, дядя!
Иванъ Сергѣевичъ подумалъ, что вѣдь и дѣйствительно на такихъ не женятся. До какъ же это его одурачила она? Какъ же она смѣла его обманывать? Хорошъ бы онъ былъ, женившись на ней. Еще хорошо, что племянники ничего не знаютъ, а то на смѣхъ подняли бы.
— А что, дядя, вамъ она не разставляла своихъ сѣтей? — спросилъ вдругъ племянникъ Жоржъ.
— Еще бы… еще бы… — проговорилъ дядя въ сильномъ смущеніи.
— Ну, да вѣдь вы старый воробей, васъ на мякинѣ не обманешь…
— Еще бы… еще бы… — пробормоталъ дядя.
— Охъ, грѣховодникъ, вѣрно, тоже ужъ поиграли съ барышней! — похлопалъ дядю по колѣнкѣ племянникъ Сергѣй.
Дядюшка изъ Америки какъ-то глуповато подмигнулъ вмѣсто отвѣта.
— Ахъ, милый Жанъ, это вѣдь цѣлый комплотъ, заговоръ, — утѣшала вечеромъ брата родная сестра. — Тамъ они всѣ, вѣрно, въ заговорѣ, и мать, и дѣти. Знаютъ, какъ ты добръ и довѣрчивъ, ну, и рѣшились сдѣлать тебя жертвой гнусной интриги. Можетъ-быть, она, эта дѣвчонка, даже въ такомъ положеніи, что ей нужно выйти замужъ. Я, право, не знаю, какъ ты отдѣлаешься отъ нихъ; они, конечно, станутъ играть роль невинныхъ…
— Ну да, невинные! Сергѣй вонъ мнѣ разсказывалъ, что онъ… — загорячился дядюшка изъ Америки.
— Да я знаю, знаю, — перебила его сестра, боясь подробностей. — Вѣдь у меня же вонъ на столѣ лежатъ ея письма… Но я только о томъ говорю, что они станутъ притворяться и плакать передъ тобою, объясняя, что дѣвушка просто увлеклась Сержемъ…
— Да вѣдь и Егоръ разсказывалъ, что онъ тоже съ нею… — перебилъ сестру дядюшка изъ Америки.
— Ну да, ну да, — поспѣшила прервать его сестра: — я все знаю, все, но они-то станутъ вывертываться… Безъ борьбы они тебя не выпустятъ изъ рукъ.
— Да что я, малолѣтокъ, что ли? — крикнулъ братъ. — Плевать я на нихъ хотѣлъ. Забылъ я у нихъ что-нибудь, что ли?
Иванъ Сергѣевичъ негодовалъ, сестра его утѣшала. Она говорила про распущенность недостойной семьи, про то, что сыновья тамъ уже попиваютъ, хотя они и мальчишки, что обѣ дочери завлекаютъ разныхъ неопытныхъ людей, распѣвая имъ романсы, что мать семейства старается оставлять дочерей наединѣ съ мужчинами, что завлекаемыхъ мужчинъ стараются споить виномъ, что подъ вліяніемъ винныхъ паровъ, нѣжныхъ романсовъ, сальныхъ намековъ, мужчины попадаются въ сѣти этихъ сиренъ. Иванъ Сергѣевичъ сознавалъ, что сестра права, что въ недостойной семьѣ дѣлается все именно такъ, какъ описываетъ она.
— Конечно, ихъ цѣль ясна, — закончила сестра. — Они хотѣли тебя женить на Катѣ, чтобы скрыть ея грѣхи и прибрать къ рукамъ твое состояніе… Они, вѣроятно, разсчитывали, что ты проживешь не долго… И то сказать, молодая жена легко можетъ уморить мужа твоихъ лѣтъ, а имъ, конечно, только и нужна была твоя смерть… У меня сердце обливается кровью, какъ я подумаю, что они хотѣли съ тобою сдѣлать, Жанъ!..
Потомъ сестра начала объяснять брату, какъ должна быть устроена порядочная семья, какъ хорошо жить въ порядочной семьѣ, какъ благотворно вліяетъ на человѣка аккуратная и уютная жизнь въ благородной семьѣ. Иванъ Сергѣевичъ понялъ, что благородная семья — это семья его сестры, и снова растаялъ отъ благодушнаго настроенія, когда одна изъ племянницъ звонко и горячо поцѣловала его во время вечерняго чая и спросила:
— Дядя, вы любите пѣніе?
— Люблю! — отвѣтилъ дядя.
— Такъ что же вы не велите мнѣ спѣть?
Дядя даже растерялся отъ этого милаго вопроса.
— Она у меня въ институтѣ первою кончила классы пѣнія, — пояснила мать.
— Вы, дядя, не стѣсняйтесь со мною и говорите, что вамъ нравится и что не нравится, — сказала племянница тономъ наивной дѣвочки.
Она сѣла за фортепіано и запѣла.
«И чего я искалъ тамъ? — въ умиленіи думалъ Иванъ Сергѣевичъ. — У чужихъ людей любви и правды искалъ!»
Иванъ Сергѣевичъ бросилъ якорь, какъ онъ выражался самъ, или, говоря проще, взялъ мѣсто въ Петербургѣ и поселился у своей сестры. Съ этого времени для него началась блаженная жизнь стараго холостяка, пригрѣтаго семьею добрыхъ родственниковъ.
Правда, онъ помѣстился въ домѣ своей сестры въ одной изъ самыхъ неудобныхъ комнатъ, но это случилось по его доброй волѣ и противъ всякаго желанія его родныхъ. Сестра предлагала ему взять комнату «мальчиковъ», говоря, что они могутъ спать кое-какъ и въ залѣ, что они могутъ какъ-нибудь приготовлять свои лекціи въ какомъ-нибудь свободномъ углу, что они могутъ, ради дяди, кое-какъ перебиться, пока не кончатъ курса въ университетѣ, что они могутъ и должны поступиться своими удобствами для своего единственнаго родного дяди. Но Иванъ Сергѣевичъ не хотѣлъ принимать этихъ жертвъ. Онъ настоялъ на томъ, чтобы его помѣстили въ надворной комнатѣ.
— Жанъ, Жанъ, я не знаю, какъ благодарить тебя за твою доброту, — говорила со слезами на глазахъ его родная сестра. — Но ради Бога, скажи откровенно, если тебѣ покажется неудобнымъ жить въ этой комнатѣ. Ты знаешь, что вся наша квартира къ твоимъ услугамъ. Если бы тебѣ понадобилась моя спальня — я и ее уступлю тебѣ, только бы ты былъ покоенъ. Слава Богу, ты у насъ одинъ…
Иванъ Сергѣевичъ былъ растроганъ. Впрочемъ, его теперь трогало до слезъ все.
— Дядя, душечка, милый, возьми ложу на бенефисъ Петрова, — говорила ему младшая племянница и обнимала его, душила его въ своихъ объятіяхъ.
Онъ былъ въ восторгѣ: его еще никогда не цѣловала такъ горячо ни одна порядочная дѣвушка, потому что цѣловать такъ горячо мужчину порядочная дѣвушка можетъ только въ томъ случаѣ, если этотъ мужчина приходится ей близкимъ родственникомъ и притомъ не молодымъ, а пожилымъ родственникомъ.
— Мама, мы поѣдемъ въ благородное собраніе на балъ? — спрашивала его старшая племянница у своей матери.
— Ахъ, нѣтъ, у отца нѣтъ денегъ, — отвѣчала мать. — Надо отказаться отъ этого бала.
— Но мнѣ такъ хотѣлось бы, — вздыхала дочь.
— Мало ли чего намъ хочется! Надо сообразоваться со средствами, — замѣчала мать. — Я понимаю, что молоденькимъ дѣвушкамъ тяжело сидѣть дома, но нужно пріучаться къ лишеніямъ. Вашъ отецъ не такъ богатъ, чтобы баловать васъ.
— Ну, что за глупости, отчего и не поѣхать, — замѣтилъ Иванъ Сергѣевичъ. — Пустяковъ стоятъ всѣ эти тамъ платья бальныя, карета… Я дамъ дѣвочкамъ денегъ…
— Не надо, не надо, Жанъ! — возражала его сестра. — Зачѣмъ ихъ баловать? Онѣ, конечно, рады пользоваться добротой дяди, но надо же и стыдъ знать. Было бы странно обирать тебя для ихъ прихотей…
— Э, полно! — возражалъ Иванъ Сергѣевичъ. — Стоитъ считать гроши! Есть деньги — ну и пусть веселятся дѣвочки!
— Нѣтъ, нѣтъ, я тебѣ этого не позволю сдѣлать! — настаивала сестра: — и не говори.
Но Иванъ Сергѣевичъ уже таинственно подмигивалъ «дѣвочкамъ». Черезъ полчаса онѣ шептались съ нимъ въ его комнатѣ насчетъ стоимости бальныхъ платьевъ.
— Дядя, какія бы намъ платья сдѣлать? — говорили онѣ.
— Я думаю, бѣлыя, съ этакими, знаешь, вырѣзками вотъ здѣсь, — пояснилъ Иванъ Сергѣевичъ, проводя рукой около шеи одной изъ племянницъ. — А то тоже хорошо черныя прозрачныя, какъ они тамъ по-вашему называются, чтобъ тугъ знаешь, безъ подкладки было и просвѣчивало, — говорилъ Иванъ Сергѣевичъ, опять проводя рукой по плечамъ и груди племянницы.
— Да, да, черныя, это чудесно! Я съ бѣлыми камеліями сдѣлаю, а Женя съ пунцовыми, — восторженно восклицала старшая сестра.
— Дядя, а ты поѣдешь съ нами? — спрашивала младшая сестра.
— Отчего же не поѣхать, поѣду, — соглашался Иванъ Сергѣевичъ.
— Душонокъ, душонокъ! — сжимала его въ объятіяхъ одна изъ племянницъ. — Вотъ-то maman удивится, когда намъ принесутъ платья! Только ты не проговорись, голубчикъ!
Иванъ Сергѣевичъ былъ въ восторгѣ и хранилъ тайну отъ сестры, шушукаясь съ племянницами и наслаждаясь ихъ поцѣлуями, волновавшими его кровь.
— Что не просидѣли еще стульевъ надъ лекціями? — смѣялся Иванъ Сергѣевичъ, заходя къ племянникамъ.
— Да и рады бы, дядя, не сидѣть, да нельзя выйти, — вздыхалъ одинъ изъ племянниковъ.
— А что? — опрашивалъ Иванъ Сергѣевичъ.
— Министерство финансовъ пусто! — смѣялся другой племянникъ. — Будь деньги, ужъ были бы мы сегодня у Берга. Тамъ бенефисъ Макса, и Камилла будетъ играть сцену изъ Прекрасной Елены… Ты, дядя, видѣлъ ее, Камиллу-то?.. Вотъ сложеніе-то!.. Въ Прекрасной Еленѣ она вѣдь выходитъ чуть не въ костюмѣ Евы… Ужъ если бы деньги были…
— Ну, ну, молчите, мальчишки! — грозилъ Иванъ Сергѣевичъ пальцемъ племянникамъ. — Никому ни гу-гу!.. Берите ложу и поѣдемъ!..
— А потомъ… дядя, на пикникъ свезешь? — плутовато улыбался младшій племянникъ.
— Охъ, ты, вѣтрогонъ! — грозилъ ему дядя пальцемъ.
Онъ платилъ за ложу у Берга, и за ужинъ на пикникѣ, и за… ну, за все платилъ, за что платятъ молодые люди, возвращаясь домой въ шесть часовъ утра. И какія же головомойки доставались ему отъ сестры и за то, что онъ балуетъ «дѣвочекъ», и за то, что онъ потакаетъ «мальчикамъ». Но именно въ этихъ-то головомойкахъ и была особенная прелесть для Ивана Сергѣевича: онъ смущался и волновался, слушая ихъ, потомъ шопотомъ передавалъ о нихъ «дѣвочкамъ» и «мальчикамъ», затѣмъ придумывалъ съ племянницами и племянниками, какъ бы половчѣе на слѣдующій разъ провести мать, наконецъ, приходилъ въ совершенно блаженное настроеніе, когда его душили въ объятіяхъ эти молодыя, нѣжныя, любящія созданія. Эти молодыя, нѣжныя, любящія созданія не разлучались съ нимъ никогда; какъ вѣрные рабы, окружали его вездѣ и всюду; они замѣнили для него всѣхъ его друзей, товарищей и знакомыхъ; они не подпускали никого къ нему даже и тогда, когда внезапная болѣзнь уложила его въ постель, и съ мужественною выносливостью чередовались у его кровати. Старый холостякъ былъ счастливъ вполнѣ и сознавалъ, что у него есть своя семья, что онъ не умретъ на чужихъ рукахъ, что его глаза закроютъ любящіе родные.
— Нѣтъ, не можетъ быть, врутъ карты, — говорила однажды вечеромъ его племянница, гадая въ гостиной.
— А что? — полюбопытствовала мать.
— Да вотъ все выходитъ, что будто выздоровѣетъ, — сказала дочь.
— Ну, глупости! Не можетъ же этого быть, — проговорила мать. — Докторъ Горвицъ вчера еще сказалъ, что нѣтъ никакой надежды.
— По духовной, мама, намъ сейчасъ все отдадутъ или еще судиться надо будетъ? — спросила другая дочь.
— Ахъ, какая ты глупенькая, — замѣтила мать. — О чемъ же тутъ судиться, когда все намъ законнымъ образомъ отказано…
— Но, вѣдь у него есть еще какой-то племянникъ, вашего и его брата сынъ, — сказала дочь.
— Ему же ничего не отказано по духовной, а дядя могъ распоряжаться своимъ состояніемъ, какъ ему угодно. У него все благопріобрѣтенное, — пояснила мать.
— Я, мама, еще разъ загадаю, — сказала дочь, тасуя карты. — Это будетъ въ третій разъ — самый вѣрный. Что выйдетъ, то и будетъ…