Ботаника в еврейской литературе — Сведения ο предметах растительного царства, встречаемые в литературе древних евреев и дающие представления ο флоре Палестины в древности, довольно значительны. Земледелие, садоводство и народная медицина естественно вели к знакомству с растительным миром и наиболее замечательными явлениями из жизни растений, а вполне понятное стремление к установлению номенклатуры создало наивные классификации объектов растительного мира. Язык Библии довольно богат терминами для обозначения растений — נטעים, צמחים — и разных частей их, причем большинство последних имеют многочисленные синонимы с различными детальными оттенками, что указывает на богатство еврейского языка относительно всего того, что касается земледелия, составлявшего единственный источник существования народа в древности. Так, напр., для корня имеются названия: שדש, עיקד: для ветвей: שתיל, םנםן, םלםל, צמדת, ענף, םעיף, םדעף, זמודה, יונק, נצד, שלוח, שדיג, נד, פאדה; для цветов: ציץ, פדת, נצה נץ, םמדד и т. д. Некоторые из этих обозначений употреблялись земледельцами и садовниками, как технические термины, другие встречаются только в поэзии, как метафоры. — Библейская классификация растений, с которых начинается жизнь на земле, имеется там, где говорится о миросотворении: «И сказал Бог: да произрастит земля траву — דשא, — злак — עשנ, — производящий семя, и плодовое дерево — עץ פדי, — производящее плод, семя которого в нем на земле; и стало так» (Быт., I, 11). Некоторые полагают, что термин דשא охватывает, кроме трав, и тайнобрачные растения в противоположность слову עשנ, хотя Библия нигде в другом месте не упоминает тайнобрачных (Кейль, к Бытию, l. c.). Это столь же натянутое толкование, как и разграничение между понятиями «плодоносные деревья» и «плодовые деревья», предполагаемое некоторыми еврейскими экзегетами, согласно которым лесные деревья с «шипами и чертополохом» были сотворены только после грехопадения человека, когда земля была проклята Богом. В мишнаитском словоупотреблении עץ получило значение «дерево» — дрова, אילן же обозначает растущее дерево. Язык затем выработал особые названия для некоторых групп растений, как, напр., для зерновых злаков — דגן נד; и только когда началось изучение Торы, в побиблейское время, оказалась необходимость установить однородность целых групп растений, хотя метод классификации не был особенно удачным. Маймонид также занимался систематикой (L. Löw, Graphische Requisiten, I, 93) и заимствовал из талмудических источников следующую классификацию: "растения делятся на: 1) деревья — אילנות — и 2) זדעים — овощи; первые состоят из: а) плодовых деревьев, אילני מאנל, и b) неплодоносных — אילני םדק. К овощам относятся: а) хлебные зерна, תנואה, — и b) «мелкие зерна» — קטנית — все съедобные семена, как, напр.: бобовые растения, бобы, горох, чечевица, рис, сезам, мак у Маймонида פדגים, c) огородные растения — זדעוני גנה — (Кил., II, 2; Тос., I, 74); сюда относятся семена несъедобные, но которые приносят годные в пищу плоды, напр.: лук, чеснок, порей, мускатный орех, репа. Некоторые из этих растений произрастают на полях в больших количествах и носят название семянных видов, מיני זדעים, как, напр., лен и горчица. Другие, произрастающие только в маленьких грядках, напр. репа, редька, свекла, лук, кориандр, сельдерей, латук, назывались ידקות, «зелень» (Маймонид, «Иад», Кил., I, 8). Классификация Маймонида применялась позднее другими авторами, напр., автором «Кафтор ва-Перах» (изд. Берлин, LVI, 119b) и Калебом Афендополо в «Аддерет Элиагу» (приложение, 14а). Афендополо прибавил к этому отдел «плоды земли» (напр. огурцы, арбузы, клещевина и те медицинские растения, которые не употреблялись в пищу). По отношению к обрядовым благословениям существовала только одна классификация, именно: 1) плоды деревьев и 2) плоды земли; в дополнение к ним грибы и трюфели образовали особую группу, так как, согласно поверьям евреев, они питались не соками, а воздухом (Маймонид, Jad ha-Chasakah, Бер., VIII и ритуальные кодексы). Как курьез, может быть упомянут факт, что несколько позднее Азулай насчитывает пятьдесят пять сортов «плодов земли» на том основании, что в соответствующей еврейской благодарственной молитве говорится: האדמה («земли»), а сумма числовых значений букв этого слова равна 55 («Birkei Josef. Schijure Berachah Orach Chajim», 203). С точки зрения ценности продуктов земледелия отличали те из них, которые служат для поддержания жизни — как, напр., вино, масло, мука, плоды, — от остальных, менее важных, вроде семян полевого тмина и пряных кореньев (ср. Бер., 29а). Особые категории составляли те семь растений, которыми славилась Палестина (см. Бераха), а также те, которые употреблялись для воскурения в храме, как лекарства в медицине и для приготовления красящих веществ (םממנים). Кроме растений Палестины и Египта, Библия упоминает только пряные коренья и вкусовые вещества, привозимые из Южной Азии и прилегающих к ней островов. Они проникали частью сухим, частью морским путем к пограничным с евреями народностям и употреблялись ими при жертвоприношениях (Gildemeister и Hoffmann, Die aetherischen Oele, стр. 4 и сл., Берлин, 1899).
Все царство растений в совокупности называется в Мишне צמחי אדמה (Сифре, Числ., 84; изд. Фридмана, стр. 230; Сифре, Второз., 11, стр. 676); молодой рассадник или виноградник носит название плантации — נטיעה (Шеб., I, 8; Тосеф., I, 61); נטע значит «сажать» (Тосеф., Бер., VI, 541; Тосеф., Б. Б., VII, 408; Иер. Мег., II, 70б); נטיעות [נ] קצץ значит «срубать плантации» (Нед. III, 5, Тосеф., II, 277; Б. К., VIII, 6; Тосеф., III, 349; Тосеф., Санг., IV, 423; в переносном смысле: Тосеф., Хаг., II, 234). Термину נטיעה, «насаждение», противопоставляется слово נתישה, «корчевание» (Мех. Бешалах 10). Что касается различных частей растения, то язык Мишны настолько богат синонимами для них, что воспроизвести их здесь невозможно. Некоторые из этих названий служат для обозначения специальных продуктов, как, например, יחוד — ветвь фигового дерева, גדפית — ветвь оливкового дерева и смоковницы, זמודיה — виноградная лоза (Береш. р., XXXI, 14). Все части растения перечислены также Зогаром, упоминающим ο семи его частях — корне, коре, сердцевине, ветке, листе, цвете, плоде — с целью провести параллель с семью различными способами толкования Библии (III, 202а). Богатая флора и плодородие Палестины высоко превозносились Талмудом и Библией, так же, как и светской литературой. «Растительность Палестины всегда была наиболее богатой; плоды ее были прекрасны и весьма легко разводились» (Сифре, Дебарим, 37, изд. Фридмана,76б). Легенда рассказывает об особенно чудесных урожаях, бывших в эпоху царицы Саломеи: пшеничные зерна вырастали размером в почки, ячмень достигал величины маслины, а горошины — величины золотого динария; образцы их все были сохранены для позднейших поколений, чтобы показать «дурные последствия греха» (Сифра, издание Вейса, 110d и параллельные места). — Общее число названий для растений, встречающихся в Библии (100), не соответствует крайне богатой флоре Палестины. Но это не покажется удивительным, если принять во внимание, что законодательная часть Библии очень богата названиями животных лишь потому, что они приводятся там в связи с ограничениями относительно пищи, растения же таким ограничениям не подвергаются. Они упоминаются только случайно, в поэтических и пророческих сочинениях. Мишнаитская литература обогащает библейский список названий растений приблизительно 180 чисто еврейскими словами, так что можно придти к заключению, что значительная часть еврейской ботанической номенклатуры действительно сохранилась. Галаха часто имела повод упоминать растения. Установление обрядовых благословений для различных сортов растительной пищи и при вкушении в первый раз плодов сезона (שהחײנו); аграрное законодательство ο праве бедных иметь долю в урожае; правила ο десятине (Маасер) и ο доле священнослужителей (Терума); постановления относительно смешения разнородных растений (Килаим); правила ο субботнем годе (Шебиит); закон, запрещающий пользоваться плодами в продолжение первых трех лет роста дерева (Арла); установления ο специальных сортах зернового хлеба, который должен употребляться для приготовления опресноков; ο приправе к жаркому от пасхального агнца (Марор); ο составных частях праздничного букета в праздник Кущей (Этрог, Лулаб и т. д.); ο кровле для покрытия кущи (Сехах); употребление ботанических терминов в обетах; материал, на котором должны писаться разводные грамоты (папирус); жертвоприношения из растительного мира; составные части ладана (Кеторет); сорта иссопа, которые должны употребляться при очищении золой рыжей телицы; законы ο ритуальной нечистоте по отношению к растениям, — все это еще далеко не исчерпывает те случаи, где растения играют какую-нибудь роль в Галахе. Обычай и привычка требовали употребления определенной растительной пищи в известные дни и создавали новые отношения к растительному миру, так что жизнь постоянно ставила новые галахо-ботанические вопросы, на которые должна была отозваться позднейшая раввинская литература. Обычай вырывания травы после похорон, который, как полагают, является символом воскресения («Шибболе га-Лекет» 373а); вопрос ο жевании мастики в Пасху; ο бобах, которые можно было мыть мылом; об овсе для откармливания гусей; ο кормлении шелковичных червей листьями тутового дерева в субботу, — представляют собой только некоторые темы из позднейшей казуистической литературы, где, кроме этого, можно встретить указания на новые растительные продукты, как, напр., на сахарный тростник, лимон, кофе, чай, шоколад, кукурузную муку, бадиджаны, картофель, табак, камфору и пряные коренья.
Большинство своих культурных растений Европа получила с Востока. Некоторые названия растений, так же как и бальзамов, совершили позднее обратный Путь на Восток, и последний, в свою очередь, обязан грекам и римлянам многими новыми терминами. Превосходная культура греков, торговля с римлянами и знакомство с их роскошным образом жизни заставили евреев усвоить названия многих растений задолго до того, как последние сами стали известны в Палестине. При посредстве греков на Востоке появились покрытые стручками «зерна» — стручковые овощи; слова θερμός, λόβια, φάσιλος, πίσον получили гражданство среди евреев и других семитов, в то время как многие лучшие сорта плодов становились известными под теми названиями, которые давали им римские потребители, как, напр.: «слива Дамаска», Δαμασκινά, два сорта фиников νικόλαος, καρυωτός, известный сорт смокв, носивший название φιβάλεως, прекрасные питательные маслины κολυμβάς и пр. Названия персика — περσικά, — пигвы — μελίμηλα — и сорта груш, известного под именем Crustuminum pirum, и др. говорят ο влиянии греков на плодоводство и фруктовую торговлю Палестины. Капуста обыкновенная, савойская капуста и горчица — λαψάνη — появились из Европы; репа, морковь — γογγυλίδια, — пастернак, порей — κεφαλωτόν, — петрушка, артишок и сахаристая дыня были известны под греческими названиями. Ясень — μελία, три сорта которого ныне встречаются в Палестине, носит греческое название. Даже для туземного кедра сохранилось греческое название κέδρος; туземное буковое дерево также обозначалось греческим словом πύξινον.
Мишнаитская и талмудическая литературы изобилуют статьями, в которых указывается, где разные растения преимущественно культивировались. Но это вопрос скорее агрикультуры, чем ботаники. Р. Симон бен-Гамлиил, во всяком случае, обнаруживает точные познания ο специальных свойствах растений, когда говорит: «для гор характерен ясень, для оврагов — финиковая пальма, для ручьев («вади») — камыши, для низменностей («шефела») — дикая смоковница» (Тосеф., Шеб., VII; Иер., IX, 38а; Пес., 53а; «Кафтор ва-Перах», стр. 107a; Vogelstein, Landwirtschaft in Palästina, I, 7; Каплан, «Эрец Кедумим», стр. 34). В других местах Р. Симон бен-Гамлиил также обнаруживает интерес к вопросам ботаники (Френкель, «Дарке га-Мишна», стр. 184). Истолкование библейского צדי в смысле смолы, получаемой из выделяющих бальзам деревьев — «кетоф», исходит от него же. Он устанавливает промежуток между тем временем, когда смоковница покрывается листьями, и временем созревания ее плодов (Тосеф., Шеб., XIV, 67; Иер., Шеб., 35а); он подробно описывает какой-то сорт лука (Тосеф., Ma’ac., III, 85; Иер., ib., 52a), разрешает приносить в жертву в храм, в качестве первых плодов, только плоды пальм Иерихона (Тосеф., Бикк., I, 100) и утверждает, что в природе нет ничего четырехугольного, в противоположность чему указывается ему, что мята, как и все губоцветные, имеет четырехгранный стебель (Löw, Aramäische Pflanzennamen, стр. 260). Он упоминает также (Тосефта, Тебул Иом, I, 684) особый сорт бобов (nigella), порей и александрийский лист (שנונית). Р. Иоханан бен-Нури, современник р. Акибы, называет при других обстоятельствах неизвестный, низкого качества, по всей вероятности, дикий злак קדמית, «куррам», или «куррейм», до сих пор встречающийся в Палестине; отсюда вероятно предположение, что это не что иное как Hordeum bulbosum (Linn.). Согласно P. Иоханану, это קדמית образует тесто, которое подлежит законам «Халла» и может быть заквашено, с чем, впрочем, не соглашаются другие законоучители, причем каждый утверждает, что его мнение основано на опыте (Тосеф., Хал., II, 97; Иер., ib., II, 57а; Тосеф., Пес., I, 157; ib., Иер., 29а). Рис он также пытался, хотя и неуспешно, классифицировать, как зерновой хлеб, и это различие во взглядах заставляет заключить, что индийский рис, — который не был известен Библии и появился только после Александра Великого, — натурализовался в Палестине незадолго до этого времени (Пес., 35а, 114b; Бер. 37а). Шафранные пироги (חלות חדיע), обычно употреблявшиеся, как лакомство, перед едой, тот же р. Иоханан не хотел классифицировать как обычную пищу, и поэтому они не могли быть куплены в Иерусалиме на деньги, вырученные от продажи второй десятины (см. Десятины), каковое право было сохранено лишь за общеупотребительной пищей (Toc., Маас. Шени, I, 13).
Представление ο красоте природы не было чуждо ученым эпохи Мишны. Но они учили, что, при виде прекрасного творения природы, еврей должен восхвалять не самое создание, а его Создателя. Созерцая прекрасные деревья, он должен славить Бога, который дает им существовать в мире (Toc., Бер. VII, 15). Р. Иегуда бен-Изекиил из Пумбедиты изложил эту мысль в следующей форме: «Тот, кто прогуливается в Нисане и видит цветущие деревья, пусть произносит следующее благословение: Благословен будь тот, кто не лишил этого мира ничего прекрасного и создал полезные существа и красивые деревья, чтобы услаждать взор людей» (Бер., 43б). Библейская идея, что, подобно тому, как человек славит Бога за чудесное его создание, так и само создание восхваляет Творца (Пс. 19, 2 и далее), нашла выражение и в агадической литературе; так, месяц Шебат хвастает тем, что в нем «деревья вырастают выше, раскрывают свои уста и вместе со своими листьями прославляют живого Бога» (Тарг. Иер. Исх., XII, 31). Эта же поэтическая мысль нашла полное выражение в «Перек Шира», где она применяется к отдельным явлениям и произведениям природы. В агаде как Тора, так и Израиль сравниваются с растениями: так, Тора уподобляется смокве, винограду, льну и пшенице, тогда как Израиль (ср. Шемот p. XXXVI, 1) приравнивается ко всем благороднейшим деревьям (к виноградной лозе, смоковнице, ореховому дереву, мирту, маслине, яблоне, пальме, кедру, но и к иве). И как вся Песнь Песней, так и отдельные растения, упоминаемые в ней (луговой шафран и лилии), служат символами Бога и Израиля. Значение, которое приписывается разным растениям (лимону, смокве, ячменю, гранатовому яблоку, тыкве, маслине, пальме, финику, камышу и винограду) при истолковании сновидений в Бер., 56—57, основывается на библейских стихах или на игре слов. Собрание их в соннике «Pithron Chalomoth» Соломона Алмоли основывается частью на изречениях Талмуда, частью на чужеземных народных поверьях и на его собственном измышлении. Так, напр., утверждается, что шпинат в сновидении обозначает счастье, богатство и почет, имбирь — почет и славу и т. д. (ср. Берах., 57а). Метафоры и сравнения из мира растений беспрерывно встречаются в талмудической литературе, и многие из них употребляются в том же смысле, в самых разнообразных литературах. У человека — как у микрокосма — волосы представляют собой лес, в то время как кости соответствуют деревьям (Аб. р. Нат., XXXI); שעד обозначает и «волосы», и «листья» (Пеа, II, 3). Употребление слов עקד — корень — и ענף — ветвь — для обозначения основного закона и выведенных из него предписаний встречается впервые у гаона Шериры (Neubauer, Chronique Samaritaine, I, 19); уже мишнаитское словоупотребление противопоставляет עיקד — в смысле сути дела — слову טפל — явлению второстепенного характера. «Человек — это обращенное дерево, а дерево — это обращенный человек», — говорит Аристотель (De part, an., IV, 10) и за ним все писатели средних веков — евреи, магометане и христиане. Этот афоризм несколько напоминает библейское выражение ני האדם עץ השדה (Второз., 20, 19).
Штейншнейдер первый стал изучать еврейскую ботаническую типологию. Он установил, что горчичные зерна (גדגדי חדדל) служили для обозначения наиболее маленьких предметов в противоположность самым огромным, как небесный свод (נדוד העליון, Zunz-Jubelschrift, 107) или океан (Monatsschrift, 1879, стр. 354, прим). Сравнения с кедрами и тростником и примеры, где, последний олицетворяет понятие слабости, также встречаются. Выражения вроде «душа — это дерево, а мудрость — ее плод; мудрость — дерево, а подвиги — ее плоды; разум без нравственности соответствует дереву без плодов» (Габироль) и сходные поговорки заимствованы у арабов. Агадические картины из растительного мира являются, главным образом, символами, заимствованными из Библии, напр., кедр и тростник, кедр и иссоп и пр. Дерево, как эмблема человеческой жизни, является любимой метафорой Библии и часто употребляется также в позднейшей литературе (L. Löw, Gesammelte Schriften, I, 67). Честный человек сравнивается в Библии с пальмой и деревьями вообще. Справедливый человек уподобляется дереву на чистом месте с ветвью, нависающей над нечистым пространством; порочный человек — наоборот (Аб. р. Нат., XXXIX, 119). «Растение» (צמח) служит библейским названием Мессии; спасение — это возрождение всей зелени (Шир га-Ширим р. о II, 2; Тарг., Иер. к Ис., 6, 13); растение, восходящее из семени, представляет символ воскресения (Bemidb. r., ХVIII): ведь обнаженным семя вверяется земле, но она возвращает его человеку облаченным в плод (Санг., 90б; Когел. р., V; Пирке р. Эл., XXXIII). Из басен можно упомянуть следующие: «Деревья и железо» (Береш. р., V, ср. Sachs, Stimmen vom Jordan und Euphrat, II, III) и «Адриан и старик, сажающий деревья» (Lev. г. ХХV, 5).
Начала научной ботаники, сохранившиеся в еврейской литературе средних веков, являются, главным образом, отголосками учения Аристотеля со сведениями, заимствованными по временам у Теофраста; все они подверглись влиянию арабов и в особенности, непосредственно или косвенным путем, влиянию Аверроэса (относительно влияния Диоскорида см. Steinschneider, Hebraische Uebers., стр. 239, 650). Кто знаком с отрывками Аристотелевской ботаники, имеющимися у Мейера (Gesch. der Botanik, I, 94), только в исключительных случаях найдет что-нибудь новое в еврейских ботанических трактатах. Вопросы о соотношении между животными и растениями, о жизни растения, его душе, его собственной теплоте, о его питании и размножении занимали всех средневековых ученых, и на них давались ответы в духе Аристотеля. Действительно, в общей ботанике, арабы не очень далеко ушли от Аристотеля и, главным образом, тратили много энергии на разбор синонимов. В этом отношении евреи следовали арабскому образцу. Но литература о синонимах относится скорее к еврейской фармакологии, чем к области ботаники. В 1197 г. было переведено анонимным писателем из Оранжа «De Plantis» Псевдо-Галена на еврейский язык (Steinschneider, Hebr. Uebers., 142, 972). Книга Псевдо-Аристотеля «De Plantis», которую, согласно Мейеру, написал Николай Дамасский, была также переведена на еврейский язык (Steinschneider, ib., 141). В 1314 году Калонимос бен-Калонимос перевел книгу о растениях, заключающую в себе, несомненно, весь текст Псевдо-Аристотеля и комментарии Аверроэса с толкованиями к ним, принадлежащими, по всей вероятности, Леви бен-Герсону (Steinschneider, ib., стр. 142, стр. 83). Книга по ботанике Мацера Флорида (около 1161 г.) была также переведена на еврейский язык (ib., 809). Статья о ботанике в энциклопедии «Шаар га-Шамаим», составленная Гершоном бен-Соломоном из Арля (Gross, в Monatsschrift, XXVIII, 126), заимствована, вероятно, из комментария Аверроэса к книги Псевдо-Аристотеля. Она трактует о душе растения, обсуждает его питание, рост и оплодотворение, а затем рассматривает влияние солнечной теплоты, местоположения и климата; напр.: пряные коренья — перец, благовонная ирь и имбирь — произрастают исключительно во «втором» климате, то есть там, где жарко и сухо, а сахарный тростник — в «четвертом» умеренном климате; только виноград выдерживает «пятый» климат, потому что холод этого пояса не может одержать верх над природной теплотой этого растения. В Англии, в «седьмом» климате, не может расти даже виноград. Не везде также произрастают одни и те же травы, но каждая из них имеет особую область распространения. Тому же Гершону принадлежат краткое описание бальзамового дерева («Шаар га-Шамаим», 20б) и подсолнечника (solsega) и утверждение, что тыква растет при лунном свете, что росту огурцов можно содействовать, если трубить в шофар во время посадки овощей (Дуран, «Маген Абот», 36а). Гершон также говорит, что из одного и того же дерева получается корица (кора), мускатный цвет и мускатный орех (плод); а о гвоздике он говорит, что она представляет собой почки гвоздичного дерева! Только два действительно интересных ботанических замечания имеются у Гершона: во-первых, что бессемянные плодовые деревья и виноград можно культивировать, подобно тому, как «в нашем городе» (Арле) существует дерево под названием שדנײם («sorbier»), плод которого не имеет семян, во-вторых, что «недалеко от нас растет дерево, плод которого величиной в половину боба, и он тверд как камень, когда созреет, так что его нельзя размягчить даже посредством варки. Этот плод, по-видимому, отмечает переход из растительного царства в царство минералов, как кораллы, грибы и трюфели». Произведение оканчивается описанием различных запахов растений и их смесей. — Симон бен-Цемах Дуран (1444) написал исчерпывающей трактат о соотношениях между растениями и животными («Маген Абот», 35а, Ливорно). Вопреки поэтическим мотафоразам Священного Писания о веселье, ликовании или печали растений, они не могут чувствовать, обладая, согласно Аристотелю, только самопитающей силой. Различия в растениях обусловливаются различным комбинированием четырех элементов: теплоты и холода, влажности и сухости. В дополнение к басне о птицах, растущих на деревьях, Дуран рассказывает, что в Индии женщина растет на дереве, и когда она созревает, она с громким криком падает на землю и умирает. Дуран также сравнивает части растения с органами тела животных, подразделяет растения на деревья, кустарники, злаки и травы, на дикие и культурные деревья, на плодовые и лесные, рассуждает об их различной долговечности, о поле (искусственном оплодотворении пальм и смоковниц, иногда однако совершаемом ветром), о значении растений в качестве питательных веществ, лекарств, ядов, благовоний, о разных растительных соках и об их разнообразном вкусе. Специально еврейским замечанием является только то, что согласно еврейским ученым, всего есть 1.290 видов растений, так как каждый злак имеет свою особую звезду, а всего существует 1.290 звезд, а не 1.022, как утверждают астрономы (Абрабанель о Быт. 15, 5). В комментарии к «Сефер Иецира» число разновидностей растений определяется в 2.100 соответственно сумме числовых значений букв слова אדץ: א = 1.000, ד = 200, ץ = 900. Утверждение Маймонида («Морэ Небухим», II, 10), что «нет злака на земле, который не имел бы созвездия (Мазал) на небе, которое управляет им, питает его, взывая к нему: расти!», исходит от р. Симона бен-Паззи (см. Береш. р., X, 6); в Мидраше Конен, נונ, ангел заменяет созвездие (Jellinek, Б. Н., II, 27); Хвольсон (Ssabier, II, 467) также приводит изречение: «Всякое растение имеет своего демона». Эти взгляды отразились в утверждениях, что число растительных разновидностей равняется числу звезд. Закону Моисея, по которому запрещается одновременно сеять смесь двух родов растений — «Килаим» — Нахманид (к Лев., 19, 19) пытается дать рациональное объяснение в том смысле, что смешение ведет к их вырождению. Но, вместе с тем, он приводит данный закон в связь с упомянутым уже выше изречением р. Симона, что «нет на земле былинки, которой не соответствовали бы созвездие или ангел на небе»; следовательно, при смешении растений между собой произойдет и в небесных сферах пертурбация. Эту мистическую идею, которая проводится и в Зогаре, Азулаи толкует следующим образом: «Все в мире зависит от предметов высших категорий: даже маленькая былинка имеет отношение к вещам более высокой ступени. И связь ее с ее ангелом, и связь этого ангела с его собственной сефирой, и связь этой сефиры с бесконечностью (Эн Соф) иллюстрируют этот факт. Вот почему тот, кто вкушает что-нибудь без благодарственной молитвы, легкомысленно порывает конечную связь с Божеством» («Мидбар Кедемот», буква נ, № 20). Идея эта проникла и в нееврейские круги. Так, Парацельс говорит: «Всякая звезда на небе является духовным растением, которому на земле соответствуете какой-нибудь злак, и своей притягательной силой звезда влечет вверх соответствующий ему злак на земле, так что каждый злак это — земная звезда, подобно тому как звезда является одухотворенным злаком» (Friedrich, Die Symbolik und Mythologie der Natur, стр. 193, Würzburg, 1859; Meyer, Geschichte der Botanik, IV, 430). Один оксфордский манускрипт упоминает злаки, соответствующие отдельным планетам (Steinschneider в «Monatsschrift», стр. 42, 364).
Идея Аристотеля о растительной душе (הצומהת גפש) доминирует почти во всей еврейской философии. Она встречается у Исаака бен-Соломона Израэли (середина десятого столетия; Steinschneider, Hebr. Uebers, стр. 388), в «Книге определений» (Steinschneider, Zunz-Jubelschrift, 137) и у Габироля (S. Horowitz, Die Psychplogie ibn-Gabiroles, 115, Breslau, 1900). Последний в своем аллегорическом толковании говорит: «Адам означает разум или человеческую душу, Ева — жизнь или животную душу, змей — страсть или растительную душу, самую низкую ступень в одушевленной природе». То, что потомство Евы раздавливает голову змея, тогда как последний поражает пятку первого, служит иллюстрацией тесной и неразрушимой связи между физическим миром и психическим. Змей, олицетворяющий растительную душу, добывает себе пропитание из праха (Kaufmann, Studien über Salomon ibn-Gabirol, стр. 70, Будапешт, 1899). Учение Авраама ибн-Дауда о растительной и животной душе кратко изложено Розином (Die Ethik des Maimonides, стр. 48, прим., Breslau, 1876) и исчерпывающим образом рассматривается Гутманом (Monatsschrift, XXVII, 164). «У растений так же, как и у спящих, — говорит ибн-Дауд, — имеется душа» (Emunah rama, 15). «Кораллы являются переходной формой между растениями и животными» (там же стр. 31). Ибн-Эзра также говорит о душе растения, как питающем начале для роста и размножения (Rosin, в «Monatsschrift», XLII, 448). Ибн-Эзра приложил много старания к обработке вышеупомянутой аллегории Габироля. Маймонид характеризует питательную функцию души как соответствующую растительной душе, но не упоминает последней в начале «Восьми глав» (Scherer, Das psychologysche System des Maimuni, 10; Rosin, Die Ethik des Maimonides, 47). Бахья бен-Ашер цитирует слова Моисея де Леона: «Душа разумная, но не животная душа бессмертна, растительная же душа еще дальше от бессмертия. Последняя является самой низкой; поэтому Св. Писание говорит о растениях, что земля произвела их, в то время как о животных сообщается, что Бог сотворил их» (Комментарий к Быт., 1, 12; Арама, «Акедат Ицхак» III, 1, 29б). Сравнивая человека с деревьями, караим Аарон бен-Иосиф говорит: «Все это относится к растительной душе» (Мибхар, 18а). Иешуа бен-Иегуда, иерусалимский караим (середина одиннадцатого века), заявляет: «Раббаниты говорят, что если бы не было написано в Священном Писании: «И сказал Бог: Вот, Я дал вам всякий злак, приносящий семя, для пищи», — евреям нельзя было бы употреблять в пищу злаки и растения». Иешуа, однако, считает это мнение неосновательным, так как «растения не чувствуют боли» (Schreiner, Studien über Jeschua b. Jehuda). P. Иегуда Галеви об этом замечает: «Так как минералы произошли исключительно через смешение, они не нуждаются в дарованной Богом форме, необходимой растениям и животным, которым предназначена душа. Чем прекраснее сделана смесь, тем благороднее ее форма, обнаруживающая все больше и больше божественной мудрости, пока она не становится растением, которое уже обладает известной степенью чувства и понимания. Тогда оно проникает в землю и, питаясь удобренной землей и сладкой водой и избегая противоположного им, оно растет и продолжает жить и после того, как воспроизвело свой род и дало семя. Это семя посвящает себя подобной же деятельности, в согласии с той чудесной интуитивной мудростью, которую философы называют самой природой, подразумевая под этим те силы, которые заботятся о сохранении видов, так как тело, составленное из различных элементов, не может бесконечно сохраняться в своей индивидуальности. Ничто, обладающее только способностью к росту, питанию и воспроизведению, не может двигаться. Согласно философам, эти способности направляются природой, но, в действительности, приписываются ли они природе или душе, силе или ангелу, все эти последовательные ступени направляются Богом. Если смесь еще более усовершенствована и способна воспринять божественную мудрость, она в состоянии достигнуть и более высокой формы. Это значит, что она будет в состоянии добывать себе пищу издалека, другими словами, она будет обладать органами и передвигаться согласно ее собственной воле. Она будет управлять своими членами в большей степени, чем это способны делать растения, которые не могут защищаться от беды или отыскивать себе что-нибудь полезное, и которыми играет ветер. Форма, дарованная животному в дополнение к растительной жизни, соответствует его животной душе» (Кузари, V, 10). О необходимости познаний по ботанике Иегуда Галеви говорит: «Когда умирал член Синедриона, всякий равный ему по возрасту мог наследовать ему, потому что знания были обычны в народе». Это было необходимо, так как каждый нуждался в знаниях из области всех наук для полного соблюдения закона. Знание естественных наук, напр., необходимо в области земледельческой, чтобы отделять растения одно от другого, так, чтобы каждое могло сохраняться в своем первоначальном виде и чтобы один вид не смешивался с другим. Для этого нужно было знать качество и степень распространения корней под землей, а также и то, что остается на ближайший год и что нет, чтобы знать, какое пространство и на какой промежуток времени должно быть оставлено от одной жатвы до другой (относительно седьмицы). Тобия Коген из Метца в своем медицинском произведении «Маасе Тобия», напечатанном в 1697 году, касается также лекарств и в одном из приложений рассматривает сорок растений в качестве питательных и лекарственных веществ, тогда как в другом он дает толковый словарь простых лекарственных средств, написанный на разных языках. — Научная бесплодность периода, протекшего между смертью Мендельсона и появлением Рапопорта, сказывается также в главе о ботанике, написанной Барухом Линдау для его энциклопедии «Решит Лиммудим» (Берлин, 1788). Он на сорока страницах излагает ботанику и, благодаря своему недостаточному знакомству с еврейской наукой, делает ошибки в еврейской номенклатуре растений. Пинхас Илия бен-Меир из Вильны, автор «Sepher Habrith», был более знаком с состоянием еврейской науки в средние века. Он производит свою философию природы от Хаима Виталя и описывает три силы растительной души, а именно: ту, которая питает, ту, которая споспешествует росту, и ту, которая содействует размножению. Он знает положение новейшей ботаники, что все растения произрастают из семени, хотя последнее в иных случаях имеет микроскопические размеры. Он также упоминает, что растения имеют мужские и женские органы размножения, которые иногда соединены в одном и том же индивиде, иногда разделены между двумя, и что в последнем случае ветер переносит пыльцу на женский орган, хотя пчелы также, собирая пыльцу на своих лапках, содействуют оплодотворению цветов, которые они затем посещают. [По ст. I. Löw, в J. E., III, 332—381.
3.