Герцль, Теодор (евр. имя Вениамин Зев, отсюда употреблявшийся им псевдоним Benjamin Seff) — писатель и творец политического сионизма, род. 2 мая 1860 г. в Будапеште в зажиточной купеческой семье, окончил в Вене юридический факультет в 1884 г., умер от разрыва сердца 3 июля 1904 г. в Эдлахе, похоронен в Вене. Недолгую, но оставившую глубокие следы в новейшей истории еврейства жизнь Г. можно разделить на два периода: в первом периоде (до начала 1896 года) Герцль является талантливым и блестящим писателем с тонко развитым художественным вкусом, легким и игривым causeur’oм, цель которого — развлекать читателя и уносить его в мир грез и фантазий. Во втором периоде, обнимающем последние 8—9 лет жизни Герцля, мы имеем дело с человеком, мозг которого неустанно работает в одном и том же направлении, а мысль бьется над разрешением одной и той же проблемы. Результаты этой резкой перемены в жизни Г. не замедлили сказаться на нем. Из жизнерадостного и цветущего, хотя и тогда уже не без одухотворенной меланхолии во взоре, Г. за несколько лет превратился в серьезного, почти сурового человека, на лице которого даже в моменты высшего блаженства, какие выпадают лишь на долю творцов великих движений, были заметны следы глубокой скорби, отражавшей в себе горе и страдания еврейского народа. Однако прежде чем превратить Judennoth в свое почти личное горе, Г. должен был совершить внутренний перелом, который даром не дается даже таким сильным натурам, какой был Г. Отдельные фазисы этого перелома не удалось проследить и до сих пор; быть может, с опубликованием мемуаров, хранящихся в рукописном виде в сионистских архивах Вены и Лондона, до известной степени будет дана возможность понять недостающие промежуточные звенья в развитии Г. и пролить некоторый свет на этот неразрешенный вопрос. Однако полной картины эволюции и тогда, вероятно, невозможно будет восстановить, ибо крепкая, словно из стали вылитая, духовная организация Герцля не поддавалась отдельным надрывам, не знала черных дней колебания и не испытывала терзаний неизвестности. Вихрь антисемитизма не ломал отдельных ветвей этого дуба, не гнул его верхушек; осенние дни непогоды 80-х и 90-х годов прошлого столетия не подтачивали его корней, не высасывали из него его свежих соков — дуб сломался внезапно, не предчувствуя своего падения и не извещая ο нем друзей и родных. В редакции газеты «Neue Freie Presse» Герцль мог жить лишь жизнью ассимилированного еврея, своеобразного либерала, видевшего в немецкой культуре последнее слово мудрости и готового во имя этой культуры угнетать остальные народности разноплеменной Габсбургской монархии. Стремления так называемых второстепенных народностей к самоопределению, к национальной жизни Г. считал движением реакционным, на борьбу с которым его звал долг немецкого либерала. Антисемитизм, являющийся естественным продолжением такого либерализма, быть может, несколько смущал его, но голос этого смущения Г. умел заглушать «презрением к политике», презрением тем более высокомерным, что к началу 90-х годов он уже успел завоевать значительную популярность в качестве драматурга, некоторые пьесы которого ставились даже в императорском Burgtheater в Вене. В Париже, где с 1891 г. Г. жил в качестве корреспондента «Neue Freie Presse», он на первых же порах сталкивается с панамской аферой, и его презрение к политике с внешней стороны все более и более усиливается. Однако время от времени его презрительно-ироническое отношение к политике сменяется нотками истинного пессимизма, и читатель его фельетонов в недоумении: имеет ли он дело с бульварным парижским фельетонистом, умеющим лишь pincer sans rire, или c человеком, серьезно чувствующим зло современной политической жизни и ищущим нового политического пути. Между тем в Австрии волна антисемитизма поднимается все выше и выше, а во Франции в связи с делом Дрейфуса возникает сильное юдофобское движение. Если в Австрии, где национальные распри достигли апогея, антисемитизм понятен и для него легко может быть найдено естественное объяснение, то что сказать об антисемитизме страны, кичащейся своей культурой, давшей евреям полные права еще в 18 веке, однородной по составу своего населения и не могущей потерять свое национальное лицо? И, словно молния, Г. озарила новая мысль: антисемитизм не есть случайное явление, встречающееся лишь в данной обстановке и при данных условиях; нет, он — постоянное зло, он — вечный спутник Вечного жида, для него нет выхода, кроме исхода. «Judenstaat» — единственно возможное решение еврейского вопроса. Judenstaat несложен, как несложна внезапная мысль, озарившая Г.; но именно эта несложность могла сделать книгу Г. лозунгом для широкого народного движения. Однако историческая заслуга Г. заключается не в Judenstaat, не в лозунге, пущенном им в народные массы, а в той поистине изумительной работе, которую он совершил за последние 8 лет своей жизни в интересах осуществления изложенного им в «Judenstaat» идеала. — «Парижский фельетонист», не умевший ни читать, ни писать по-еврейски, не интересовавшийся еврейским горем, не знавший еврейской истории, чуждый всему еврейскому, в роли всеспасителя Израиля естественно должен был вызвать всеобщее недоумение и даже смех, но в хоре общих насмешек громче всего раздавался голос тех, которые, зная по-еврейски не больше самого Г., боялись, как бы публичное выступление ассимилированного еврея в качестве национального не дало антисемитам повода утверждать, что под маской каждого ассимилированного еврея живет настоящий еврей, любящий Палестину, мечтающий о ее возрождении и не могущий слиться с коренным населением. Для них «Judenstaat» был прежде всего и главным образом оправданием антисемитизма, а отдельные мысли Γ. ο последнем бередили те раны, которые до тех пор скрывались от посторонних взоров и молча переносились ассимилированными евреями. И на каждом шагу начались для Г. препятствия; но гордый, самоуверенный, увлеченный своими идеями, мало считающийся с мнением других, он шел, не озираясь по сторонам, прямо к цели, и каждое новое препятствие лишь закаляло его и без того железную волю и направляло его все дальше и дальше. Он сбрасывает с себя все прошлое, порывает с самыми близкими людьми и отныне общается лишь с еврейским народом. Со страниц созданной им газеты Die Welt Γ. говорит подчас словно отец с сыном — со своим народом; в Базеле, на конгрессе, его народ должен точно — и, конечно, не без его указаний — формулировать свои желания, чаяния и надежды. Он, столь недавно так легкомысленно презиравший политику, теперь создает политическое движение par excellence, opгaнизует политические группы, вносит в них партийный дух и дисциплину, строит кадры будущей громадной армии и превращает конгрессы в истинный парламент еврейского народа. Перед собранным им в Базеле 29 авг. 1897 г. народом предстал вождь, который не знал своего народа и которого пока сам народ еще не знал. И made speech, который в этот момент должен был произнести Г., решал судьбу не только говорившего, но и всего созданного им движения. Герцль не был оратором в обыкновенном смысле этого слова: у него не было ни ораторского пафоса, ни экспрессии, ни ораторских жестов; но он обладал нечто большим, нежели ораторским искусством: он умел — и это умение носило у него совершенно естественный характер — заставлять своих слушателей верить, что он понапрасну не произносит ни одного слова, что он не договаривает того, что знает, и что в каждой его фразе скрывается глубокий смысл. Величественная, красивая фигура Герцля, его необыкновенно серьезная деловитость, дышащая искренностью и убежденностью речь не могли не произвести на евреев, очутившихся впервые в роли парламентских деятелей, сильнейшего впечатления, и недавний самозваный вождь еврейского народа во время первой же своей речи единогласно и с энтузиазмом был провозглашен действительным руководителем, лидером и вождем сионистского движения. Под бурные аплодисменты (временами переходившие в настоящую овацию) отчеканивая каждое слово, Г. произносил действительно достойные вождя великого движения слова: «Сегодня мы здесь на гостеприимной почве свободного города Базеля. Где будем мы через год? Где бы мы ни были, наш конгресс будет серьезен и величественен на благо несчастным, никому не в обиду, евреям в честь». На первом же конгрессе Г. сумел обнаружить блестящие способности в качестве руководителя прений и председателя собрания; тут же сказались и его удивительное искусство находить примиряющие формулы при столкновениях различных течений в сионизме, а также изумительная настойчивость в проведении своих желаний, каковы бы ни были возражения его слушателей. Г. не только был исполнителем постановлений конгресса, но и вдохновителем, подчас даже их творцом, — и вся дальнейшая его деятельность настолько тесно сплетается с политическим сионизмом, что нет возможности отделить один от другого. Гордый своим успехом, окруженный со стороны сионистов всеобщей любовью, доходившей до обожания, Г. начинает вести более наступательную политику по отношению к противникам сионизма; он знает, в чем заключается счастье еврейского народа, ему известны пути, ведущие к этому счастью, и он найдет необходимые средства к его осуществлению. Тот, кто критикует его цель, не одобряет его тактики либо порицает отдельные его шаги, тот враг не только сионизма, но и еврейского народа, и Г. предостерегает своих врагов, что в случае неудачи сионизма ist für Mauschels Brust der zweite Pfeil des Zionismus bestimmt. Он не переносит критики, и Ахад-Гаам и Носинг, Тритч и Усышкин если не подчинятся воле Г., будут им объявлены врагами еврейского народа; Герцль презирает иешиботников, примитивным способом желающих разрешить сложную проблему евр. жизни, и не находит слов для тех, которые без денег хотят сделать то, чего и с деньгами не мог сделать барон Гирш. Обеспеченное публичным правом убежище для евреев в Палестине — такова конечная цель сионизма, и так как Палестина принадлежит султану, то согласие на подобное убежище должно быть получено прежде всего от турецкого султана, и Г. начинает дипломатические переговоры с Абдул-Гамидом. Зная, насколько велико в Константинополе влияние отдельных великих держав, Г. завязывает сношения с монархами некоторых государств, встречается с императором Вильгельмом II в Иерусалиме, знакомит с сионизмом в Гааге Леона Буржуа, ездит в Петербург и т. д., и т. д. Дипломатическим переговорам Г. придавал особенно большое значение и на первых порах был ими даже целиком поглощен; однако по мере того, как он все больше и больше проникался духом еврейской народной жизни, знакомился со всеми сторонами еврейского быта и стал жить действительною жизнью народа, Г. заметно расширял и углублял свой идеал и наряду с дипломатической работой занимался также национально-культурной деятельностью. Герцль рос и развивался вместе с вызванным им в жизнь политическим сионизмом, он создавал все новые и новые органы для достижения своей цели и убеждался, насколько сложна и трудна проблема еврейской жизни, поставленная не in abstracto, а в реальной действительности. К тому же прибавлялись затруднения и с внешней стороны: дипломатические переговоры подвигались не только медленно, но и безрезультатно; на Палестину не было почти надежды, и Г. стал думать ο Вад эль-Арише (см.) или ο какой-либо другой области Синайского полуострова; последний, однако, оказался неудобным для широкой колонизации, и английское правительство готово было предоставить Г. для колонизации Уганду. При таком положении дел открылся в Базеле в 1903 г. VI сионистский конгресс — последний конгресс, которым руководил Г. С тяжелым сердцем, полуразбитый крушением надежды на близкое осуществление своего палест.-сионистского идеала, удрученный кишиневским погромом Г. предстал перед конгрессом, волновавшимся слухами об «измене» вождя Базельской программе (см.) и горевшим от нетерпения узнать, в чем заключается «мера необходимости, экстраординарная мера». Многие из нас, начал Г. свою речь, полагали, что хуже уже не может стать. Стало хуже. Как наводнение, залило евреев горе. Живущие внизу залиты потоком. Если обитатели вершин отрицают эти факты, то мало хорошего можно сказать об их дальновидности или об их добросердечности". Если горе еврейского народа так велико, если его положение настолько беспросветно, то может ли кто взять на себя смелость от имени еврейского народа отказаться от меры, «которая, конечно, не Сион», но которая, тем не менее, в состоянии дать хоть некоторое облегчение безысходному горю еврейского народа. «Британское предложение не может быть Сионом; оно — лишь попытка оказать помощь путем колонизации, попытка — прошу заметить — имеющая под собою национальную и государственно-правовую подкладку». И хотя Г. предоставил конгрессу решение вопроса ο посылке экспедиции в Уганду, не высказываясь сам категорически по существу самого дела ни в ту, ни в другую сторону, однако ни для кого не могло быть тайной, что все его симпатии на стороне этой «временной станции», от которой дорога ведет прямо в Сион. Сильная оппозиция, оказанная проекту об Уганде, убедила Герцля, как тесно связан сионизм с Сионом и что ничто не может заменить для евреев последнего, и Г. дрогнул: горькое сознание, что его сердце не бьется в унисон с сердцами старейших сионистов, тревожные предчувствия страшного будущего, мрачные воспоминания ο последних дипломатических переговорах — и густая тень отчаяния и безысходности покрыла красивое лицо вождя сионистов. «Своеобразным путем пришлось убедиться, что на сионистов можно положиться; правильным окажется изречение: on ne s’appuie que sur ce qui résiste». Упрек в обходном пути… «Ho если бы возможно было двигаться к цели по линии, намеченной в воздухе, то не было бы нужды в руководителе: ведь все знают, где лежит Сион»… «Когда в одну из тяжелых минут, в которых не было недостатка, я думал, что все надежды потеряны на долгое время, тогда у меня явилась мысль предложить крупную меру необходимоcти и сказать вам, сердца которых я успел узнать, слово утешения, а себя связать обетом — я хотел сказать: да отсохнет рука моя, ο Иерусалим, если я забуду тебя»… Мрачные предчувствия Герцля оправдались: предложение английского правительства внесло в партию раскол, устранить который не оказался в силах и сам Герцль, несмотря на несомненный авторитет, которым он пользовался во всех группах политического сионизма. Мало того, вместе с расколом в партии стало падать влияние Г., и последний год его жизни был омрачен несколькими неудачами. — Произведения Г. могут быть разделены на две категории: на сионистские и на несионистские; ο первых см. подробности в статье Сионизм; из вторых отметим: Neues von der Venus, 1887; Buch der Narrheit (собр. фельетонов), 1888; Der Flüchtling· (ком.), 1889; Muttersöhnchen (ком.), 1889; Causa Hirschkorn (ком.), 1890; Seine Hoheit (КОМ.), 1890; Was wird man sagen (kоm.), 1890; Die Dame in Schwarz (ком. в сотрудничестве с Витманом), 1890; Die Wilddiebe, 1891; Peinzen aus Genieland, 1891; Die Glosse, 1895; Das Palais-Bourbon (картинки из жизни французского парламента), 1895; Unser Käthchen (ком.), 1899; Philosophische Erzählungen, 1900. Сюжет драмы Das neue Getto (1898; имеется русский перевод) заимствован из евр. быта, и самое произведение занимает как бы среднее место между сионистскими и несионистскими работами Г.; роман-утопия Altneuland (русский перевод «Страна возрождения», 1902) уже всецело примыкает к первой категории произведений Г. С. Лозинский.6.