Еврейский погром в Николаеве (Дорошевич)/ДО
| Еврейскій погромъ въ Николаевѣ : 1899 г. |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ II. Безвременье. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1905. — С. 38. |
Южные города на Пасхѣ живутъ всегда немножко на вулканѣ. Передъ праздниками расклеиваются объявленія, въ которыхъ запрещаются скопища народа. По улицамъ ходятъ патрули. Чтобы «меньшая братія» чувствовала себя въ эти дни подовольнѣе жизнью, устраиваются розговѣны для «босяковъ». Въ пожертвованіяхъ на эти розговѣны принимаютъ очень большое участіе евреи. Это, такъ сказать, страхованіе отъ погромовъ.
Въ этомъ году страховка не помогла.
Въ Николаевѣ, — 100 тысячъ жителей, изъ нихъ 30 тысячъ евреевъ, — вспыхнулъ погромъ.
Эта грозная болѣзнь обладаетъ страшной заразительностью.
— Въ Николаевѣ погромъ! — Это пронеслось, какъ раскаты грома надъ югомъ.
— Николаевъ! Николаевъ! Николаевъ! — только и говорятъ въ Одессѣ, Херсонѣ, окрестныхъ городахъ.
По рукамъ ходитъ нумеръ «Южанина», гдѣ на первой страницѣ жирнымъ шрифтомъ отпечатано:
«Приказъ и. д. николаевскаго военнаго губернатора. Апрѣля 21-го дня 1899 г. № 2173.
Въ виду появленія въ городѣ Николаевѣ уличныхъ безпорядковъ и насилій надъ имуществомъ гражданъ, объявляю для всеобщаго свѣдѣнія:
1) Сборища народа на улицахъ, тротуарахъ и площадяхъ воспрещаются.
2) Ворота и двери на улицу должны быть заперты и открываемы лишь въ случаяхъ крайней необходимости.
3) Магазины, лавки и погреба, въ которыхъ продаются вино и водка, а также трактиры со спиртными напитками должны быть заперты, и
4) Виновные въ неисполненіи вышеозначеннаго будутъ подвергнуты мною отвѣтственности на основаніи положенія объ усиленной охранѣ».
Николаевъ, за послѣднее время быстро-растущій, шумный, оживленный городъ, неузнаваемъ.
Пріѣзжаю, — гостиницы переполнены.
— Пріѣзжими?
— Нѣтъ, мѣстными жителями. Еврейскія семьи, нагруженныя узлами, переселяются въ гостиницы «до среды». Такъ и платятъ впередъ, какую угодно цѣну, до среды Ѳоминой недѣли. Въ подметныхъ письмахъ говорится, что 25, 26 и 27 апрѣля погромъ будетъ возобновленъ.
Всѣ банки заперты.
У отдѣленія государственнаго банка караулъ съ ружьями.
Около привознаго рынка сталъ бивуакомъ казачій патруль.
Около думы — казаки.
На городскомъ рынкѣ ружья въ козлахъ. Стоитъ пѣхотный караулъ.
На Соборной улицѣ, — «Невскомъ проспектѣ» Николаева, — большинство магазиновъ закрыто. Въ тѣхъ, которые открыты, желѣзныя шторы надъ дверьми и окнами подняты наполовину: словно вотъ-вотъ готовы закрыться при первой тревогѣ.
Мало прохожихъ.
Словно въ городѣ чума!
Вѣетъ печалью, уныніемъ, паникой.
Ужасомъ вѣетъ отъ оконъ, повсюду закрытыхъ ставнями, отъ образовъ, выставленныхъ въ окнахъ, отъ маленькихъ образовъ, словно умоляющихъ о пощадѣ.
Вотъ большой, новый, красивый, трехъэтажный домъ, которыхъ теперь много растетъ въ быстро богатѣющемъ Николаевѣ. Его фасадъ напоминаетъ иконостасъ. Въ каждомъ окнѣ, на воротахъ — образа.
Всѣ ставни закрыты. Тишина. Домъ точно замеръ. Только ярко горятъ на солнцѣ золотыя ризы иконъ.
Этотъ огромный домъ словно въ ужасѣ осѣняетъ себя крестнымъ знаменіемъ.
Такія картины на каждомъ шагу.
На городскомъ базарѣ, охраняемомъ солдатами, изъ десяти лавокъ открыта развѣ одна. На каждомъ шагу развороченныя желѣзныя шторы, — слѣды погрома. Надъ дверьми открытыхъ лавочекъ образа. Онѣ рѣшаются торговать только подъ охраной иконъ. Какое странное впечатлѣніе производитъ крошечная лавчонка готовой обуви съ повѣшенной надъ нею Неопалимой Купиной, охраняющей это маленькое, жалкое достояніе.
Вотъ лавка готоваго платья. На вывѣскѣ на двухъ черныхъ фигурахъ, изображающихъ «фрачника» и франтовитаго «сюртучника», большими буквами мѣломъ написано:
— Христосъ воскресе!
На дверяхъ, на вывѣскахъ всѣхъ запертыхъ русскихъ лавокъ мѣломъ поставлены кресты. Иконы зачастую и въ еврейскихъ домахъ. Кресты и на запертыхъ еврейскихъ лавкахъ.
Вотъ какой-то крупный бакалейщикъ поставилъ на всѣхъ вывѣскахъ своей запертой лавки крупные кресты. Бѣдняга, видимо, растерялся и забылъ, что на вывѣскѣ еще крупнѣе написано:
«Ааронъ Израилевичъ».
Или что-то въ этомъ родѣ.
Вѣтеръ носитъ надъ городомъ пухъ, словно цвѣтутъ тополи.
Цѣлыя улицы, гдѣ сплошь перебиты окна. Разбитыя маленькія лавчонки, съ заколоченными обломками досокъ дверьми и окнами. Свороченныя и лежащія на боку будки, гдѣ торговали сельтерской водой. Полуразобранные штабели камня, заготовленнаго для мостовой. Мѣстами разобранные тротуары.
Кварталы, въ которыхъ происходилъ погромъ, словно подъ снѣгомъ. Мѣстами на нѣсколько вершковъ летитъ пухъ. «Снѣгъ» этотъ сверкаетъ на солнцѣ; тротуары покрыты осколками стеколъ.
Какъ будто какой-то ураганъ пронесся надъ городомъ. И надъ всей этой картиной разрушенія — уныніе, ужасъ, ожиданіе новаго погрома.
«Morituri»[1] — евреи робко выходятъ на улицу узнать, что новаго, обмѣниваются вѣстями, отъ которыхъ морозъ пробѣгаетъ по кожѣ.
— Въ Доброе отправлены двѣ роты солдатъ.
— И въ Березниковатомъ тоже!
— И въ Новомъ Бугѣ.
«Доброе» — земледѣльческая еврейская колонія, въ четырехъ станціяхъ отъ Николаева, туда, дѣйствительно, отправили солдатъ.
Березниковатое и Новый Бугъ — богатыя мѣстечки, гдѣ тоже, говорятъ, начались погромы.
— А что будетъ у насъ?
— Полиція велитъ запираться. Совѣтуютъ на три дня запасаться провизіей.
И всѣ эти вѣсти съ быстротой молніи разносятся по городу. И 30 тысячъ человѣкъ съ ужасомъ ждутъ, что ихъ вотъ-вотъ пустятъ нищими.
И воспоминанія о пережитыхъ бѣдствіяхъ, сплетаясь съ ожиданіями грядущихъ, создаютъ ужасную, мучительную атмосферу паники.
Безпорядки въ Николаевѣ продолжались три дня, — изъ нихъ первый день былъ днемъ озорства, второй — днемъ безобразій и третій — днемъ грабежа. Это обычный порядокъ еврейскихъ погромовъ, которые начинаются всегда съ озорства, переходятъ въ разрушеніе имущества и заканчиваются обязательно грабежомъ.
На второй день Пасхи, 19 апрѣля, подъ вечеръ, часа въ четыре, на захолустной Глазенаповской улицѣ отдѣльныя группы, человѣкъ по пяти, начали сворачивать будки, гдѣ торгуютъ сельтерской водой.
Какъ и во всѣхъ южныхъ городахъ, въ Николаевѣ такія будки на каждомъ перекресткѣ. Торгуютъ въ нихъ почти исключительно евреи.
Это было простое озорничество. Человѣкъ пять рабочихъ, совершенно трезвыхъ, «принимались» за будку, срывали крышу, разбивали посуду, сифоны, съ гиканьемъ, улюлюканьемъ, смѣхомъ сворачивали будку и шли дальше.
Такъ длилось до вечера.
Въ это же время на Сѣнной площади обычная большая толпа гуляла около балагановъ. Мальчишки начали привязываться къ проходившимъ евреямъ. Въ двоихъ начали кидать камнями, разбили имъ лица.
Тѣмъ кончились происшествія этого дня. Никто не былъ арестованъ. Въ центральныхъ частяхъ города даже не знали о томъ, что происходило на Глазенаповской улицѣ.
Городъ спокойно заснулъ, и въ уличныхъ безобразіяхъ никто не увидалъ начинающагося погрома.
Ночь прошла спокойно.
Раннимъ утромъ 20 апрѣля на Сѣнной площади начала собираться толпа. Къ десяти часамъ собралось около 5000 человѣкъ.
Въ Николаевѣ до 7000 заводскихъ рабочихъ. Ихъ было очень мало въ толпѣ. Немного было и мѣстныхъ «слобожанъ», жителей слободки, отчаяннаго народа, большихъ пьяницъ и озорниковъ. Большинство состояло изъ пришлаго люда, крестьянъ Орловской губерніи, каменщиковъ, мостовщиковъ, плотниковъ, землекоповъ. За послѣднее время Николаевъ привлекаетъ массу пришлаго чернорабочаго элемента.
Они живутъ артелями, — такъ артелями и явились на площадь. Во всѣхъ безпорядкахъ эти орловцы шли «въ первую голову».
Толпа была совершенно трезвая. Подгулявшихъ и «празднично настроенныхъ» было очень мало.
На площади появилась полиція и 150 казаковъ. Но, конечно, они были безсильны противъ пятитысячной толпы.
Въ десять часовъ пріѣзжалъ военный губернаторъ и обращался къ толпѣ съ увѣщаніемъ. Толпа не расходилась, но и не буянила. Она толкалась на площади.
Такъ длилось до 12 часовъ, когда небольшая партія парней принялась громить еврейскую лавку готоваго платья на углу Сѣнной площади.
Толпа заволновалась.
Кинувшіеся къ мѣсту погрома полицейскіе и казаки, были встрѣчены градомъ камней.
— Полицейскій, такой-сякой, не подступайся! Убьемъ! — кричали въ толпѣ.
Вмѣстѣ съ тѣмъ, крики, хохотъ, улюлюканье, все сильнѣе и сильнѣе раздавались на площади, — и около часа пополудни толпа, раздѣлившись на двѣ части, ринулась — одна часть по направленію къ Католической и Херсонской улицамъ, другая бросилась по Песчаной.
Трудно понять, почему избраны были именно эти кварталы, — вовсе не богатые, скорѣе бѣдные. Но, очевидно, въ тотъ день еще не имѣлось въ виду заняться спеціально грабежомъ.
Какъ на зло, Николаевъ теперь дѣлаетъ новыя мостовыя. И около Сѣнной и по всѣмъ улицамъ сложены огромные «штабели» камня. Толпа моментально была вооружена.
Бѣжали отдѣльными группами, человѣкъ по пятидесяти, мальчишки впереди.
Проходя теперь по этимъ разгромленнымъ улицамъ, поражаешься тѣмъ тщательнымъ выборомъ, который дѣлался между русскими и еврейскими домами.
Мнѣ говорили, что дома были заранѣе помѣчены коноводами. На воротахъ многихъ домовъ, дѣйствительно, написаны какія-то цифры мѣломъ. На однихъ ноль, на другихъ единица, на третьихъ двойка.
Значатъ ли примѣтки что-нибудь, или нѣтъ, но только толпа тщательно выбирала еврейскіе дома.
Въ окна одного изъ русскихъ домовъ полетѣли камни. Хозяйка дома выбѣжала къ толпѣ:
— Что вы дѣлаете? Мы русскіе, православные!
— Такъ чего жъ вы заставляетесь ставнями?!
И градъ камней моментально прекратился.
Домовладѣлецъ-еврей Корсунскій, на углу Херсонской и Малой Морской, имѣющій огромный, новый трехъ-этажный домъ, встрѣтилъ нахлынувшую гурьбу, человѣкъ въ пятьдесятъ, у воротъ поклонами. Онъ пригласилъ буяновъ къ себѣ въ квартиру, приказалъ подать въ столовую все, что было въ домѣ съѣстного;
— Угощайтесь!
И предложилъ 25 рублей на чай:
— Только не трогайте моего дома!
Буяны выпили, съѣли все, что было поставлено, взяли 25 рублей и сдержали слово: въ домѣ не разбито ни одного стекла.
Вообще погромъ не носилъ особенно злобнаго характера. Это было скорѣе озорство, «баловство» расходившейся толпы.
Тутъ было больше издѣвательства, чѣмъ злобы.
Громили нищенскія мелочныя лавочки и лавочки бѣдныхъ ремесленниковъ.
Бѣжали отъ лавочки къ лавочкѣ и мимоходомъ колотили стекла. Въ толпѣ, очевидно, были коноводы.
Раздавался свистъ.
— Ребята, стой, лавочка!
Мальчишки пусками каменьями въ стекла. Взрослые выламывали рамы, двери, и все, что было въ лавочкѣ, — табакъ, спички, пуговицы, свертки чая — летѣло въ окна «на шарапъ».
Стойки, мебель ломали, били посуду, распарывали перины, подушки и бѣжали дальше, кидая камни въ окна, пока не останавливала новая команда:
— Ребята, стой, лавочка!
Попрятавшихся евреевъ никто не искалъ. Обычныхъ при прежнихъ погромахъ случаевъ истязаній, тяжкихъ побоевъ, насилій надъ женщинами не было.
Встрѣчавшихся на пути евреевъ хватали и били. Но это не были жестокіе побои озвѣрѣвшей черни. Это было скорѣе издѣвательство надъ беззащитнымъ. Надававъ пощечинъ, толпа съ руганью отпускала побитаго. Въ этомъ больше глумленія, чѣмъ желанія причинить тяжелый вредъ.
За весь день былъ только одинъ случай ограбленія на улицѣ. Одну проходившую по улицѣ еврейку встрѣчная толпа заставила снять 6 колецъ.
Только въ одномъ мѣстѣ я видѣлъ слѣды жестокой, неукротимой злобы.
Это — въ домѣ крупнаго городского подрядчика еврея Либина. Либинъ — крупнѣйшій въ городѣ, почти милліонеръ, подрядчикъ по мостовой части.
Въ толпѣ, громившей его домъ, было много мостовщиковъ, рабочихъ его конкурентовъ.
У Либина была обстановка, стоившая тысячъ двадцать. Не осталось щепки на щепкѣ.
Его домъ представляетъ страшную картину разрушенія.
Всѣ комнаты завалены обломками дерева и осколками посуды. Въ одной изъ комнатъ валяется остовъ рояля, съ разбитой крышкой, съ оборваными струнами. Не мало нужно трудовъ, чтобъ такъ искромсать несчастный инструментъ! Разоряли дочиста. Обрывали даже грошевыя, тростниковыя шторы на окнахъ.
Когда вы идетё по полу, — чувствуете, какъ половицы пляшутъ подъ ногами. Поднимали полы, отдирали доски, ища, не спряталъ ли гдѣ Либинъ деньги. Разбили все даже въ подвалѣ подъ домомъ.
Большую несгораемую кассу вытащили во дворъ, колотили большими камнями, желѣзными ножками отъ кроватей — и ничего не могли подѣлать.
Быть-можетъ, видъ этой неподдающейся кассы и озлобилъ такъ толпу. Толпа искала Либина, допрашивала у его рабочихъ:
— Гдѣ хозяинъ?
Рыла и шарила вездѣ. Но, къ счастью, не нашла спрятавшихся въ сараѣ несчастнаго подрядчика съ семьей.
Это, кажется, единственный случай истинно-злобнаго погрома. Во всѣхъ остальныхъ толпу, видимо, просто развлекали звонъ стеколъ и летящій по воздуху пухъ.
Это безобразіе продолжалось до четырехъ часовъ, когда толпа разошлась небольшими группами по разнымъ сторонамъ, на ходу продолжая бить стекла.
Такъ перебили стекла въ обѣихъ еврейскихъ синагогахъ, еврейской дешевой столовой, опрокинули много будокъ съ сельтерской водой.
Второй день погрома кончился. Пострадало 79 еврейскихъ помѣщеній. Убытка, — не считая убытковъ г. Либина, — заявлено на 25 тысячъ.
Николаевъ охватила паника. Въ окнахъ появились иконы, пасхи, ночью многіе нарочно открыли ставни и зажгли лампады, чтобы толпа въ случаѣ ночного погрома видѣла, что здѣсь живутъ христіане. Иконы, какъ я говорилъ, появились и во многихъ еврейскихъ домахъ. Николаевъ не спалъ.
Но ночь снова прошла какъ нельзя болѣе спокойно.
Утро 21 апрѣля застаетъ Николаевъ на военномъ положеніи.
Въ районѣ Сѣнной площади и новаго базара съ каменными лавками разъѣзжаютъ патрули.
Часовъ съ семи утра въ рабочихъ кварталахъ около Сѣнной начинается движеніе. По угламъ улицъ сходятся большія группы. Толпа собирается и на Сѣнной. Появились бабы, — вѣрный признакъ, что предстоитъ грабежъ.
Толпа собирается именно для грабежа. На всѣхъ почти задержанныхъ въ этотъ день найдено по нѣскольку надѣтыхъ одна на другую рубахъ. По три, по пяти, даже по восьми.
— Зачѣмъ это?
— Всѣ такъ ношу!.. Для здоровья! — объясняютъ одни.
— На случай казаковъ. Ежели нагайками разгонять будутъ, чтобъ не такъ больно было! — болѣе чистосердечно сознаются другіе.
Это одинъ изъ обычныхъ пріемовъ при погромахъ.
Въ половинѣ десятаго эта толпа съ криками: «идемъ бить лавки!» — устремляется на базаръ.
Съ половины десятаго до полудня длится разгромъ базара.
Бьютъ почти исключительно еврейскія лавки, торгующія, по большей части, готовымъ платьемъ, но мимоходомъ разбиваютъ и сапожную лавку одного изъ старѣйшихъ русскихъ торговцевъ Николаева.
Лавки заперты. Желѣзныя шторы спущены. Толпа разбиваетъ камнями, влѣзаетъ въ лавки, наскоро тутъ же переодѣвается.
Многіе изъ пойманныхъ имѣли курьезный видъ.
На одномъ, напримѣръ, было надѣто, одинъ на другой, шесть пиджаковъ, пять панталонъ. «Слоеный джентльменъ» едва могъ ходить, не въ состояніи былъ согнуть руки.
Одного «босяка», рабочаго изъ порта, поймали съ поличнымъ потому, что онъ не только не могъ бѣжать, — не могъ итти. Въ участкѣ онъ молилъ, чтобъ прежде всего съ него сняли обувь. Ноги у него совсѣмъ посинѣли. Пришлось разрѣзать обувь, чтобъ ее снять. Оказалось, что злосчастный человѣкъ грабилъ лавку обуви и надѣлъ женскіе полусапожки!
Ловили изумительно толстыхъ бабъ, у которыхъ изъ-подъ накинутыхъ новешенькихъ ротондъ вынимали по штукѣ фая, сукна, миткаля, по шести фуражекъ, по пяти съ половиной паръ разрозненныхъ ботинокъ, — все это вмѣстѣ!
Толпа не подпускала полиціи. Камни летѣли градомъ.
— Приставъ, не подходи! — кричали въ толпѣ.
Между тѣмъ подошли войска. Они окружили базаръ. Казаки съ двухъ сторонъ въѣхали на базаръ, — толпа бросилась вразсыпную.
Отдѣльныя группы были окружены и задержаны.
Разбѣжавшаяся толпа устремилась въ слободку, — тамъ громили мелкія еврейскія лавочки и разбивали стекла.
Такъ кончился третій день погрома.
Вѣсть о Николаевскомъ погромѣ разнеслась по ближайшимъ посадамъ.
И вотъ 22 апрѣля утромъ на привозномъ рынкѣ появилось необыкновенное количество телѣгъ.
Это были «посадскіе люди» изъ Калиновки, изъ Гороховки, изъ Богоявленска, жители котораго считаются отчаянными головорѣзами и готовы на грабежъ во всякое время дня и ночи, изъ Водопоя, знаменитаго своими конокрадами.
Они понаѣхали въ городъ въ телѣгахъ, нагруженныхъ заготовленными «для всякаго добра» пустыми мѣшками, — на каждой телѣгѣ парней по шести, по восьми.
Если бъ не успѣли предупредить, — образовалась бы толпа тысячъ въ пятнадцать. Но какая толпа!
Къ счастью, пріѣздъ «посадскихъ людей» былъ грандіозенъ до курьеза.
— Передъ пасхой такого базара не было!
Прискакали казаки и «посадскихъ людей» съ ихъ телѣгами и заготовленными мѣшками, выпроводили изъ города.
«Посадскіе люди» сорвали злость на еврейскомъ кладбищѣ, мимо котораго они ѣхали: разбили домъ сторожа и исковеркали много памятниковъ.
И живымъ, какъ видите, досталось и мертвымъ.
Въ итогѣ, не считая застоя въ дѣлахъ, эти три дня стоили Николаеву, вѣроятно, около 300 тысячъ. Дорогъ былъ третій день грабежа.
Въ двухъ тюрьмахъ Николаева, — городской и морской, — содержится около 400 арестованныхъ.
Около двадцати человѣкъ получили тяжелыя раны камнями.
Убитъ единичнымъ, неизвѣстно пока кѣмъ сдѣланнымъ, выстрѣломъ одинъ. Достовѣрно только, что стрѣлялъ не еврей. Убитый кидалъ камнями и кричалъ;
— Бей живѣе!
Онъ оказался… евреемъ!.. Извѣстный въ городѣ воръ, думавшій, очевидно, «попользоваться» при грабежѣ единовѣрцевъ.
Участки Николаева переполнены «поличнымъ», — вещами, найденными у грабителей.
Чего тутъ нѣтъ! И измазанныя въ грязи, изорванныя штуки шелковой матеріи, и пачки махорки по пяти копеекъ, и дѣтскія соломенныя шляпы, и лисьи салопы, и грошевые ледянцы, и даже коробки шведскихъ спичекъ.
Подводя итоги безпорядкамъ, слѣдуетъ еще разъ отмѣтить этотъ фактъ: толпа все время была трезвая. Винныхъ лавокъ не разбивали.
На одной изъ слободскихъ улицъ перепуганный сидѣлецъ казенной винной лавки хотѣлъ было запереть лавку, но буяны его остановили:
— Стой. Не надо!
И заставили продавать имъ водку, расплачиваясь совершенно аккуратно.
Хотя, вообще, пили мало. Въ одной, напримѣръ, изъ винныхъ лавокъ около Сѣнной въ одинъ и тотъ же день Пасхи торговали: въ прошломъ году на 600 рублей, въ этомъ около 150-ти. То же замѣчалось въ другихъ лавкахъ.
Толпа была безобразна, но не пьяна.
Примѣчанія[править]
- ↑ лат. Morituri — идущіе на смерть.