Выше, на стр. 91—102, напечатанъ очеркъ жизни гр. Дмитріева-Мамонова, соч. П. Г. Кичеева. Въ дополненіе помѣщаемъ письмо графа къ И. И. Дмитріеву съ приложеніемъ копіи его же письма къ князю Д. В. Голицыну. (То и другое сохранилосъ въ бумагахъ И. И. Дмитріева и сообщено намъ профессоромъ Ѳ. М. Дмитріевымъ). Въ этихъ письмахъ уже явственно обнаруживается умственное разстройство несчастнаго графа. Позднѣйшее состояніе его и образъ жизни описаны въ приводимой ниже статьѣ врача Малиновскаго, на которую указалъ намъ П. Г. Кичеевъ.
Тяжкая участь графа Мамонова, особенно поразительная по тому обилію вещественныхъ и умственныхъ даровъ, коими былъ онъ надѣленъ, а также загадочная обстановка его жизни и все еще не разъясненныя причины его умопомѣшательства подаютъ поводъ ко многимъ разсказамъ и толкамъ словоохотливой Москвы. Почти полвѣка принадлежалъ онъ къ числу диковинокъ и пестрыхъ явленій своеобразной Московской жизни и остается доселѣ предметомъ изученія психіатрическаго. Конечно не для празднаго любопытства и издѣвательства надъ злосчастною его памятью приводятся здѣсь нижеслѣдующія показанія. П. Б.
I. Письмо графа Дмитріева-Мамонова къ И. И. Дмитріеву.[править]
Причиняемыя мнѣ издавна безпокойства и обиды принудили меня жаловаться здѣшнему военному генералъ-губернатору.
Онъ имѣлъ дерзость написать ко мнѣ, что возьметъ меня подъ опеку. Его-письмо (1), содержащее эту глупую угрозу, и мой отвѣтъ при семъ въ спискахъ вашему высокопревосходительству посылаю.
Въ томъ и другомъ письмѣ идетъ дѣло о политическомъ правилѣ, особливо касающемся до выгодъ и до правъ Россійскихъ дворянъ, и скажу болѣе, и до личной ихъ безопасности въ домахъ ихъ и деревняхъ; правда, что эта переписка касается и до личной моей чести, которую силился оскорбить князь Дмитрій Володиміровичъ, по недовѣдомымъ мнѣ причинамъ и въ такое время, когда я требовалъ его защиты и защиты ввѣренной ему полиціи но законамъ. Отвѣтъ мой его сіятельству, въ копіи при семъ къ вашему высокопревосходительству посылаемый, можетъ служить новымъ свидѣтельствомъ любви моей къ Отечеству, готовности моей говорить правду и не менѣе большую готовность наказывать дерзость и необузданность по мѣрѣ малыхъ моихъ силъ. Съ отличнымъ почтеніемъ и совершенною преданностію имѣю честь быть, милостивый государь, вашего высокопревосходительства покорный слуга графъ Дмитріевъ-Мамоновъ.
Февраля 28 ч. 1825 года, въ Москвѣ.
Гр. Дмитріевъ-Мамоновъ обратился съ этимъ письмомъ къ И. И. Дмитріеву, какъ къ своему давнему покровителю и благопріятелю вѣроятно по той причинѣ, что Иванъ Ивановичъ. будучи министромъ юстиціи и обративъ вниманіе на замѣчательныя способности графа Мамонова, опредѣлилъ его въ 1810 году оберъ-прокуроромъ въ Московскій Сенатъ. (См. письма Карамзина къ Дмитріеву, Спб. 1866, стр. 126).
(1) Письма этого къ сожалѣнію у насъ нѣтъ, мы слышали, что между гр. Мамоновымъ и кн. Д. В. Голицынымъ были личныя неудовольствія еще въ 1813 году, въ чужихъ краяхъ вслѣдствіе непомѣрной заносчивости графа. П. Б.
2. Письмо графа Мамонова къ князю Д. В. Голицыну.[править]
„Милостивый Государь князь Дмитрій Владиміровичъ!
На письмо вашего сіятельства отъ 23-го, сейчасъ мною полученное, долженъ я вамъ сказать, милостивый государь, что вы надо мною опеки учредитъ не можете и не смѣете, ибо я не малолѣтній и не съумасшедшій, что крѣпостныхъ людей, которые у меня въ домѣ, я не престану наказывать тѣлесно, когда по усмотрѣнію моему окажутся они того достойными: ибо право наказывать крѣпостныхъ людей палками неразрывно сопряжено съ политическимъ и частнымъ домостроительствомъ Россійскаго государства, что это право передано намъ отъ предковъ нашихъ. Я исповѣдую и это политическое правился что правительство не можетъ насъ лишить сего права безъ общаго и нарочитаго нашего согласія; къ тому же какъ и кому мнѣ жаловаться, когда полицейскіе маіоры и поручики отказываются придти ко мнѣ въ домъ выслушивать моя жалобы? Но жаловаться мнѣ, совершеннолѣтнему, урожденному дворянину, урожденному помѣщику и проч…. полицейскому офицеру и на кого, на крѣпостнаго человѣка, на раба? Какая подлость! И какъ повѣрю я, чтобы таковая подлость входила въ составъ благонамѣреній правительства?
Ваше сіятельство до начертанія письма вашего отъ 23-го февраля, которымъ вы грозите учредить надо мною опеку, ваше сіятельство, говорю я, должны: бы были размыслить и о достоинствѣ имени лица, къ которому вы дерзнули обратить ваши угрозы, о степени уваженія, коимъ оно нѣкогда пользовалось въ отечествѣ. Ваше сіятельство, какъ гражданинъ совершеннолѣтній, должны знать, что вамъ не дано грозить совершеннолѣтнему гражданину и вельможѣ Имперіи и какъ бы вы смѣли писать это мнѣ, къ человѣку, который предшествуетъ вамъ по всему на свѣтѣ, кромѣ по табели о рангахъ (1)!
Что же касается до мѣщанина Никанора Аѳонасъева, бывшаго у меня въ должности казначея, о которомъ вы пишете, что я намѣренъ былъ бить его палками, то я скажу вамъ, милостивый государь, что я подобныхъ ему мѣщанъ, особливо тѣхъѵкоторые были нѣкогда крѣпостными людьми князей Волконскаго и Голицыныхъ (2), никогда иначе и не наказываю какъ палками и плетьми и сажаніемъ въ колодки и кандалы, въ страхъ и въ обузданіе тѣмъ уличеннымъ наглецамъ, на которыхъ я вамъ жалуюсь. Да и онъ Никаноровъ былъ не однократно наказанъ палками, и наконецъ по моему приказанію фухтелями изъ рукъ того самаго частнаго пристава Захарова, о докладной запискѣ котораго вы ко мнѣ пишете.
Домоправителя у меня теперь нѣтъ; домоправитель мой молодой, отставной канцелярскій служитель, споспѣшествовалъ тѣмъ безпорядкамъ, которые кажутся вамъ невѣроятными, и я, по совершеніи надъ нимъ тѣлеснаго наказанія, согналъ его со двора.
Я, милостивый государь, въ отставкѣ и оставилъ военную службу Императора во избѣжаніе грубостей подобныхъ тѣмъ, каковыми преисполнено письмо ваше ко мнѣ, — письмо невѣроятное, которое я потщусь содѣлать извѣстнымъ публикѣ. Всемилостивѣйшимъ увольненіемъ меня отъ службы возвратилось мнѣ столь вожделѣнное и рожденіемъ присвоенное каждому дворянину право мстить за личныя обиды. Ваше сіятельство, по приведеніи въ забвеніе, что вы князь Голицынъ и генералъ отъ кавалеріи, при особѣ Его Величества находящійся, и приведя на память, что вы Русской дворянинъ, гражданинъ и солдатъ, должны будете признаться, что письмо ваше отъ 23 февраля грубо и дерзко. Я не хочу призывать на помощь и адресуюсь къ вамъ лично, пребывая (увѣренъ) что и правительство не одобритъ той дерзости, которою вы возымѣли грозить мнѣ.
Знайте, милостивый государь, что я писалъ не къ генералу отъ кавалеріи и къ вамъ писалъ не генералъ-маіоръ, а всегда готовый встрѣтить васъ шпагою и пистолетомъ. Милостивый государь, вашего сіятельства покорный слуга. На подлинномъ подписано графъ Дмитріевъ-Мамоновъ“.
Февраля 23 ч. 1825 г.
Его сіятельству князю Дмитрію Владиміровичу Голицыну въ собственныя руки.
На копіи собственноручно написано: „Съ подлиннымъ вѣрно. Графъ Дмитріевъ-Мамоновъ“.
(1) Подчеркнутыя слова приписаны графомъ Мамоновымъ собственноручно.
(2) Въ этихъ словахъ слышна родословная гордость: дѣйствительно, Дмитріевы-Мамоновы, происходя отъ Мономаха, родовитѣе князей Волконскихъ и Голицыныхъ.
3. О болѣзни графа Мамонова.[править]
(Военно-медицинскій журналъ, издаваемый медицинскимъ департаментомъ военнаго министерства. Часть L. № 2. Спб. 1848 г. въ статьѣ: „О помѣшательствѣ“, П. Малиновскаго, состоящаго при военномъ медицинскомъ департаментѣ, бывшаго старшимъ ординаторомъ отдѣленія умалишенныхъ при Обуховской больницѣ, стр. 118).
Наблюденіе 15. Случай помѣшательства отъ самолюбія и славолюбія.
Гр. М***, вмѣстѣ съ знатностію происхожденія, богатствомъ и красотою, соединялъ въ себѣ обширный, гордый умъ, таланты и безмѣрное самолюбіе. Въ самой ранней молодости, счастіе баловало его: въ 19 лѣтъ отъ роду, онъ занималъ уже одну изъ значительнѣйшихъ должностей въ Сенатѣ; но этого было не достаточно для самолюбія молодаго гр. М***, — онъ стремился дальше. Насталъ тяжкой и славной для Россіи 1812 годъ. Гр. М***, имѣющій громадное состояніе, собралъ на свой счетъ казачій полкъ и былъ назначенъ шефомъ этого полка, на 21 году отъ роду, онъ былъ произведенъ въ генералъ-маіоры, но здѣсь счастіе измѣнило ему, — полкъ его былъ раскассированъ. Это обстоятельство дало сильный толчекъ самолюбію гордаго гр. М***, привыкшаго къ безпрекословному повиновенію окружающихъ, привыкшаго удовлетворять всѣмъ своимъ прихотямъ и капризамъ; теперь онъ считалъ себя оскорбленнымъ, характеръ его сдѣлался угрюмымъ и строптивымъ. Спустя нѣсколько времени, онъ отправился въ чужіе краи, и, тогда уже. начали въ немъ обнаруживаться признаки помѣшательства. Въ чужихъ краяхъ, онъ велъ странный образъ жизни, сталъ вѣрить въ магію и сдѣлался мистикомъ. Возвратившись назадъ, въ Россію, гр. М*** поселился въ своемъ истинно-прекрасномъ и богатомъ имѣніи, не далеко отъ Москвы. Живя тутъ, онъ нѣсколько лѣтъ прятался отъ людей, отростилъ себѣ бороду и волосы; кушанье и платье ему приносили и оставляли въ пустой комнатѣ. Днемъ онъ занимался составленіемъ чертежей и плановъ для того, чтобы воздвигнуть каменныя укрѣпленія въ своемъ имѣніи, а ночью, когда всѣ спали, гр. М*** выходилъ и подробно осматривалъ мѣстоположеніе, и тамъ, гдѣ нужно было строить стѣны и башни, втыкалъ въ землю, заранѣе приготовленныя, короткія колья. Для поясненія, онъ каждое утро оставлялъ планъ или чертежъ въ комнатѣ сосѣдней съ тою, гдѣ жилъ самъ, каждое утро приходилъ подрядчикъ, и гр. М*** изъ другой комнаты, черезъ стѣну, разсказывалъ ему, какъ должно строить эти укрѣпленія. Ночью же опять ходилъ самъ осматривать работы. Укрѣпленія подвигались впередъ, башни и стѣны росли — и имѣніе гр. М***, почти съ трехъ сторонъ окруженное рѣками съ остальной, свободной, было-бы обнесено довольно высокой и толстой каменной стѣною, съ башнями, если-бы гр-у М*** не помѣшали кончить его предположенія… Онъ былъ перевезенъ въ Москву и отданъ въ руки врачей… Съ тѣхъ поръ много прошло времени, помѣшательство гр. М*** застарѣло. Въ 1842 году, когда я былъ приглашенъ къ нему (спустя десятки лѣтъ, по развитіи его болѣзни), главная идея его бреда было тоже самолюбіе, которое довело его до этого плачевнаго состоянія: онъ считалъ себя Папой и Римскимъ императоромъ, и безпрестанно писалъ приказанія воображаемымъ исполнителямъ своей власти. Теперь гр. М*** около 56 лѣтъ, онъ высокъ ростомъ, плечистъ, нѣсколько тученъ, лицо выражаетъ одичалость и сознаніе собственнаго достоинства, движенія то важны, то порывисты, аппетитъ довольно хорошъ, геморой. Сонъ гр. М*** безпорядочный, очень часто онъ не спитъ цѣлыя ночи, и за то спитъ большую часть дня, почти всегда не одѣтъ (кромѣ рубашки и брюкъ, которые онъ носитъ), брѣется безъ зеркала, и на головѣ носитъ черный шелковый колнакъ. Разговоры гр. М*** сохраняютъ печать его обширнаго ума, но къ нимъ всегда примѣшивается бредъ и, кромѣ того, какъ во время разговоровъ, такъ и тогда, когда бываетъ одинъ, гр. М*** произноситъ невнятно слова, между которыми часто слышится привычное его восклицаніе: „этакіе они, Боже мой!“ Дыханіе этого больнаго имѣетъ запахъ, но онъ уничтожаетъ его, куря почти безпрестанно крѣпкій канастеръ. Ему часто кажется, будто развиваются странные запахи, и онъ тотчасъ же кричитъ, чтобъ курили. Его удовольствіе состоитъ въ томъ, чтобъ быть окружену маленькими дѣтьми, которыя къ нему сбѣгаются изъ дворни: (самъ гр. М*** не былъ женатъ и не любитъ женщинъ). Около десятка разныхъ собакъ, безпріютныхъ или потерявшихъ своихъ хозяевъ, стадо голубей и безчисленное множество воробьевъ получаютъ отъ гр. М*** ежедневную пищу. Каждый день, послѣ обѣда, въ то время, когда совершается пищевареніе, больной приходитъ въ сильное раздраженіе: его тревожатъ мнимо-ощущенія, онъ бранится съ своими невидимыми врагами, и движенія его дѣлаются порывисты».