Сочиненія И. С. Аксакова. Томъ третій.
Польскій вопросъ и Западно-Русское дѣло. Еврейскій Вопросъ. 1860—1886
Статьи изъ «Дня», «Москвы», «Москвича» и «Руси»
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1886.
Еще о значеніи вѣроисповѣданій въ Западномъ краѣ.
[править]«Виленскій Вѣстникъ» сѣтуетъ на насъ между прочимъ за то, что мы вступили съ нимъ въ полемику, не дождавшись, пока онъ выскажется подробно; судили объ его образѣ мыслей только по одной статьѣ, и даже изъ этой статьи вывели то, чего не было въ ней говорено. Поставляя на видъ эту неделикатность, редакція вообще изъявляетъ желаніе, чтобы мы, какъ выражается она, «прекратили игру въ теоріи и поглубже всмотрѣлись въ жизнь» (№ 13).
Дѣйствительно, уже въ 9 No «Вѣстника» редакція соглашалась, что обрусѣніе Поляковъ и Евреевъ, при сохраненіи вѣроисповѣдныхъ съ нами различій, не можетъ быть названо полнымъ, и. что, какъ пояснила она въ № 13, уничтоженіемъ, напримѣръ, полунѣмецкаго еврейскаго жаргона можно удовлетвориться только на первый разъ. Тѣмъ охотнѣе заявляемъ объ этомъ взглядѣ редакціи, чѣмъ пріятнѣе въ немъ удостовѣриться. Но это не мѣшаетъ намъ настаивать, что первые два NoNo газеты давали полное основаніе судить о ея взглядѣ такъ, какъ мы судили, и давали полное право вступить съ нею въ полемику. Развѣ въ передовой статьѣ 2 No не обращалась она съ такою рѣчью къ мѣстнымъ дворянамъ: «вы, господа, русскіе дворяне и конечно желаете обрусѣнія полнѣйшаго, въ предѣлахъ, разумѣется, ограниченныхъ одною вѣрою»? Развѣ не вполнѣ женѣ смыслъ этой оговорки о предѣлахъ ограниченныхъ вѣрой? Развѣ не выходитъ отсюда прямо то, что мы вывели, и чего, по увѣренію газеты, не имѣли права выводить, — именно, что вѣроисповѣдное различіе, по ея мнѣнію, не мѣшаетъ даже полнѣйшему обрусѣнію?
Какъ бы то ни было, съ удовольствіемъ беремъ мы назадъ свое обвиненіе. Оговорка о предѣлахъ ограниченныхъ вѣрою была случайною обмолвкой, и болѣе упоминать о ней нѣтъ нужды. Гораздо важнѣе отвѣтить на другой вопросъ: стоило ли спѣшить полемикой, когда разногласіе являлось чисто теоретическое? Насильственныхъ обращеній не предполагается; добровольному переходу въ православіе никто не мѣшаетъ: а затѣмъ, не все ли равно для дѣла — вноситъ ли кто въ своихъ понятіяхъ вѣроисповѣданіе въ кругъ народныхъ началъ или нѣтъ?
Въ самомъ дѣлѣ, не все ли равно? Пойдемъ и дальше. Говорятъ, русскій языкъ есть свидѣтельство русской народности. Это правда; но стоитъ ли протестовать, когда бы сталъ кто успокоивать Поляковъ, что для обрусѣнія не требуется даже знанія русскаго языка? Если нужно, введутъ русскій языкъ административными мѣрами; а затѣмъ для дѣла все равно — такъ или иначе рѣшается этотъ вопросъ въ теоріи, тѣмъ болѣе, когда самая дѣйствительность говоритъ надвое. Генералы Двѣнадцатаго года несомнѣнно одушевлены были самымъ совершеннымъ русскимъ патріотизмомъ, и однако многіе изъ нихъ, даже русскіе по происхожденію, не говорили, а нѣкоторые почти не знали по-русски. О разныхъ народныхъ обычаяхъ еще менѣе можетъ быть рѣчи: пейсики Еврея или чамарка Поляка — что въ этомъ бѣды? При пейсикахъ и въ чамаркѣ можно быть Русскимъ въ душѣ, любить Россію, радоваться ея радостями и печалиться ея печалями. Почему же не обратиться съ покровительственною рѣчью и къ пейсикамъ, и къ чамаркѣ? А затѣмъ, почему не отнестись сочувственно даже въ исконнымъ Русскимъ, которые надѣнутъ чамарку, заговорятъ по-польски, станутъ ходить въ костелы, слушать тамошнія проповѣди и, пожалуй, даже восхищаться ими?
Все это повидимому такъ, но желали бы мы спросить: что же затѣмъ отъ насъ останется? Какое право будемъ мы имѣть на названіе Русскихъ не по происхожденію только и подданству, а вмѣстѣ я по народности? И въ чемъ останется у насъ та духовная упругость, которая есть единственное условіе къ покоренію соприкасающейся съ нами чужой народности? Въ томъ ли, что мы сами пока не говоримъ по-польски, не надѣваемъ чамарки, не отращиваемъ пейсиковъ? Но отъ признанія извѣстныхъ началъ до осуществленія ихъ въ жизни одинъ только шагъ, и недавніе наши опыты, не индѣ какъ въ томъ же Западномъ краѣ, дали этому краснорѣчивое доказательство. Нѣтъ, въ томъ-то вся и бѣда наша — въ нашей легкой податливости, въ готовности во всемъ уступить, все въ другомъ признать и ничего своего не держаться крѣпко — ни въ бытѣ, ни въ сознаніи; въ этомъ и заключается корень всего нашего безсилія и всѣхъ польскихъ среди насъ успѣховъ. Отрицаніе тѣхъ или другихъ народныхъ началъ въ сознаніи, повидимому чисто теоретическое, имѣетъ здѣсь такую же практическую важность, какъ и отреченіе отъ нихъ въ самой жизни; само по себѣ оно уже есть фактъ духовной шаткости, и въ этомъ смыслѣ есть уже ободреніе чуждыхъ притязаній и ослабленіе нашихъ собственныхъ, условіе чужаго успѣха и нашего ущерба. Оно сохраняетъ это свое значеніе, будетъ или не будетъ сопровождаемо правительственными мѣрами въ такомъ или въ другомъ смыслѣ: оно тѣмъ важнѣе, когда ими не сопровождается, и именно потому, что по существу дѣла оно не должно ими сопровождаться, а должно дѣйствовать исключительно своею силою и въ нее одну вѣрить.
И такъ, вопросъ только въ томъ: дѣйствительно ли я латинство и еврейство въ Западномъ краѣ суть явленія сколько религіозныя, столько же и политическія? Надѣемся, это нами доказано. Но еслибы и не было доказано, достаточно было бы спросить, признается ли то и другое исповѣданіе за народное начало самимъ мѣстнымъ населеніемъ: а въ въ этомъ не позволительно даже сомнѣваться. А когда такъ, принимать мѣстной газетѣ равнодушный тонъ о вѣроисповѣдныхъ различіяхъ, въ виду совершающейся борьбы народностей, по меньшей мѣрѣ неосторожно. Выраженіемъ же такого равнодушія еще прямо начинать свои разсужденія о народномъ вопросѣ — это даже легкомысленно. Позволительно ли было не протестовать противъ этого и нужно ли было дожидаться еще дальнѣйшихъ объясненій? Не заслуживала ли протеста уже эта самая поспѣшность уступки, уже то самое, что только отъ послѣдующихъ объясненій приходилось выжидать ободрительнаго и поощрительнаго слова въ пользу начала, по мѣстнымъ условіямъ признаваемаго самымъ виднымъ знаменіемъ нашей народности?
Не забудемъ и того, что признаніе народности въ предѣлахъ болѣе или менѣе тѣсныхъ не останется безъ практическихъ послѣдствій даже въ томъ особенномъ смыслѣ, въ какомъ нѣкоторыми, повидимому, исключительно понимается практицизмъ. Успѣшная борьба съ чужою народностью можетъ быть совершаема только силами общественными и должна быть вполнѣ имъ предоставлена. Таково основное положеніе. Но для успѣха борьбы необходимо, чтобы силы эти имѣли достаточный просторъ, не были связаны искусственно, и чтобы мѣрами административными и законодательными не было оказываемо покровительства чужой народности въ ущербъ своей. А въ этомъ смыслѣ далеко не одинаковы могутъ быть послѣдствія, смотря по тому, какъ широко или тѣсно будетъ понимаема народность. Освобожденіемъ крестьянъ отъ крѣпостной зависимости правительство поставило западно-русское населеніе въ возможность противостоять польскому вліянію; указомъ 10 декабря сдѣлало еще болѣе: съ исполненіемъ этого указа, численность русскаго населенія должна будетъ увеличиться, увеличится съ этимъ его матеріальная сила, а вмѣстѣ возрастетъ и сила нравственная, вслѣдствіе притока людей вооруженныхъ образованіемъ, а чрезъ это самое откроется возможность не только противостоять польскому вліянію, но въ свою очередь воздѣйствовать на него духовно. Этимъ однако еще не все будетъ сдѣлано и не все достигнуто; для успѣшной борьбы недостаточно внѣшней подмоги пришлыхъ классовъ, притомъ сравнительно малочисленныхъ; необходимъ собственный подъемъ кореннаго русскаго населенія, и духовный и матеріальный; бѣдность и безграмотность — силы не сильныя. А если такъ, одни ли и тѣ же послѣдствія произойдутъ, признаемъ ли мы еврейство и латинство силами безразличными къ русской народности, или признаемъ ихъ силами по существу намъ враждебными? Нужно ли будетъ особенно безпокоиться объ экономическомъ преобладаніи Евреевъ, когда согласимся на первое? Ихъ преобладаніе не будетъ тогда выходить изъ предѣла явленій довольно обыкновенныхъ. Не нужно ли будетъ, съ другой стороны, особенно позаботиться тогда о положительномъ содѣйствіи къ распространенію просвѣщенія вообще и къ укрѣпленію вѣроисповѣднаго сознанія въ частности не только въ православныхъ, но и въ Евреяхъ съ католиками? Такая заботливость не выходила бы изъ предѣловъ попеченія самаго законнаго. Но совсѣмъ иной смыслъ для народнаго дѣла получатъ и это равнодушіе къ еврейскому преобладанію и это попеченіе о безразличномъ распространеніи религіознаго просвѣщенія, когда признаемъ, что еврейское и латинское исповѣданія чужды намъ не только въ религіозномъ, но и въ политическомъ смыслѣ. Наконецъ, что бы ни говорила редакція «Виленскаго Вѣстника», почему же не перетолковать и самый указъ 10 декабря? Какая нужда, въ самомъ дѣлѣ, ограничивать право землевладѣнія вѣроисповѣданіями, когда бы они были совершенно безразличны къ народности? Ни редакція «Виленскаго Вѣстника», ни ея корреспондентъ на это намъ не отвѣчаютъ, и указываютъ только, что указъ 10 декабря имѣетъ не вѣроисповѣдное, а государственное, соціальное и экономическое значеніе. Еще бы! Въ томъ-то и дѣло, что онъ имѣетъ и государственное, и соціальное, и экономическое значеніе, но что въ то же время вѣроисповѣданіе* признается въ немъ, — и справедливо, — единственнымъ условіемъ, подъ которымъ возможно осуществленіе предполагаемыхъ и государственныхъ, и соціальныхъ, и экономическихъ цѣлей.
Надѣемся, послѣ этихъ объясненій «Виленскій Вѣстникъ» пойметъ причину поспѣшности нашихъ обличеній; а его неизвѣстный корреспондентъ изъ Гродна пойметъ и ту непонятную для себя элементарную истину, что прислушиваться къ толкованіямъ народности, вылетающимъ изъ чужаго лагеря, и не внимать толкованію, какое дается ей самимъ русскимъ населеніемъ, значитъ уже ронять народное дѣло, и притомъ не потому, чтобъ успѣхъ этого дѣла нуждался въ принудительныхъ мѣрахъ, а именно по тому самому, что для успѣховъ народности вовсе въ этихъ мѣрахъ нѣтъ нужды.