ПАМЯТИ ѲЕДОРА МИХАЙЛОВИЧА ДОСТОЕВСКАГО.[править]
Еще нѣсколько словъ о Ѳ. М. Достоевскомъ.[править]
Сиротѣетъ наша литература, съ каждымъ днемъ рѣдѣетъ славная семья писателей сороковыхъ годовъ. Едва успѣли похоронить Писемскаго, какъ новая утрата опечалила Россію: двадцать восьмаго января, въ девятомъ часу вечера, скончался въ Петербургѣ Ѳедоръ Михайловичъ Достоевскій.
Газеты переполнены описаніями того единодушнаго взрыва скорби, которымъ отозвались не только Петербургъ и Москва, но и вся Россія на вѣсть о кончинѣ любимаго писателя. Люди всѣхъ возрастовъ, всѣхъ сословій и состояній, сверстники покойнаго и молодежь, великіе міра сего и бѣдняки-студенты, женщины и дѣти, учащіе и учащіеся, литераторы и купцы — всѣ спѣшатъ къ свѣжей могилѣ общаго любимаго учителя и, кто чѣмъ можетъ, выражаютъ свою признательность и уваженіе памяти усопшаго.
Провинція не отстаетъ отъ столицъ. Шлются сочувственныя телеграммы вдовѣ покойнаго, здѣсь учреждаются стипендіи имени Достоевскаго, тамъ въ его память открываются школы, тамъ жертвуютъ на сооруженіе ему памятника. И все это дѣлается искренне, не по заказу, не изъ принципа. Россія доказала, что умѣла цѣнить покойнаго и любила его такъ, какъ заслужилъ онъ своей многострадальной и любвеобильною жизнью.
Въ рудникахъ Сибири, въ близкомъ общеніи съ злодѣями, съ преступниками, научился онъ прислушиваться въ тайнымъ воплямъ страждущихъ. Тамъ научился онъ любить человѣка, — не того сытаго и самодовольнаго человѣка, которому легко живется, а того униженнаго и оскорбленнаго, презираемаго и ненавидимаго, который нуждается въ словѣ утѣшенія и оправданія. Тамъ же узналъ онъ и народъ русскій и увѣровалъ въ его силу и правду. Вѣра народа стала его вѣрой, идеалъ народа — его идеаломъ.
Какъ ни различны сферы, изъ которыхъ черпалъ Достоевскій матеріалъ для своихъ романовъ, какъ ни разнообразны типы, въ нихъ выведенные, но идея, вдохновлявшая автора, вездѣ одна, вездѣ — защита попранныхъ правъ человѣка, вездѣ — оправданіе согрѣшившихъ и прощеніе падшимъ. Достоевскій понялъ чуткимъ сердцемъ своимъ, что нѣтъ на свѣтѣ ни злодѣевъ, ни изверговъ, а есть только несчастные и больные, изуродованные и исковерканные. Безъ отвращенія, не брезгая, раскапываетъ онъ грязную кучу пороковъ и страстей, терпѣливо ищетъ онъ въ грязи этой заглохшей искры божественнаго огня, — искры малой, но способной вспыхнуть яркимъ пламенемъ и сразу поднять носителя своего на недосягаемую высоту. Онъ вѣритъ, что нѣтъ человѣка окончательно погибшаго, утратившаго безвозвратно образъ и подобіе Божіе, — онъ вѣритъ въ душу человѣка и въ другихъ поддерживаетъ эту вѣру. Припомните Раскольникова, Ставрогина, Дмитрія Карамазова. — «Не презирай, не казни, не суди» — вотъ тема, которую онъ разработывалъ неустанно и въ романахъ, и въ Дневникѣ, и въ жизни. Безпощадно, какъ врачъ, убѣжденный въ пользѣ своихъ операцій, анатомируетъ онъ самые темный углы сердца человѣческаго, самыя сокровенныя движенія души. Но рядомъ съ неумолимою правдой онъ даетъ и милосердый судъ.
Это знакомъ съ произведеніями Достоевскаго (а кто же не знакомъ съ ними?), тому нечего говорить о глубинѣ и могучей правдѣ его анализа, о его званіи человѣческаго сердца. Кому не случалось, прочтя романъ его, покраснѣть за свои собственныя мысли и чувства, какъ бы подслушанныя геніальнымъ психологомъ, — такія мысли и чувства, въ которыхъ человѣкъ самому себѣ стыдится признаться, — и кто не почувствовалъ готовности подать руку и сказать слово примиренія тому, кого наканунѣ онъ забросалъ бы камнями?
Таково вліяніе этого человѣчнаго писателя, этого душевнаго человѣка. Открыто и гордо несъ онъ свое знамя въ избранной цѣли. Никогда, ни ради чего, не отступилъ онъ ни на шагъ отъ своихъ убѣжденій и завѣтныхъ вѣрованій, во всю жизнь свою не сказалъ онъ фальшиваго слова, отъ того-то и могуча такъ его вдохновенная рѣчь.
Москвичи не забыли своего недавняго знакомства съ Достоевскимъ. Они помнятъ этого невысокаго, смиреннаго человѣка, который слабымъ, едва слышнымъ изъ первыхъ рядовъ голосомъ читалъ сцену изъ «Бориса Годунова», — и помнятъ они его же на другой день, когда онъ вдругъ какъ будто выросъ на цѣлую голову, когда глаза его загорѣлись и могучее слово его проникло до самыхъ дальнихъ угловъ огромной залы. Это такъ вѣритъ въ то, что говоритъ, тому и другіе вѣрятъ.
Нѣкоторыми органами печати былъ поднятъ вопросъ, что именно оплакиваетъ Россія въ лицѣ Достоевскаго: скорбитъ ли она объ утратѣ любимаго писателя, жалѣетъ ли душевнаго человѣка, или чтитъ память великаго мыслителя. Когда рѣчь идетъ о Достоевскомъ, такой вопросъ врядъ ли возможенъ. Вся жизнь этого человѣка, во всѣхъ своихъ проявленіяхъ, была цѣльнымъ, горячимъ порывомъ бъ одной ясно-опредѣленной цѣли. Развѣ въ романахъ его не читаете того же, что находите въ его Дневникѣ, и развѣ вся жизнь его не была въ постоянной гармоніи съ тѣми взглядами и вѣрованіями, которые онъ такъ горячо проповѣдывалъ? Если такъ, то можно ли задавать вопросъ, что именно чтутъ въ Достоевскомъ?… Чтутъ не поэта только, не моралиста, не мыслителя, — чтутъ всего Достоевскаго, такого, какъ онъ есть, во всѣхъ проявленіяхъ его мысли и духа, кроткаго и любящаго, единаго и цѣльнаго, какъ тотъ идеалъ, къ которому онъ стремился всю свою жизнь.
Можно было различно относиться къ художественной дѣятельности Достоевскаго, можно было не соглашаться съ это мнѣніями, не сочувствовать его убѣжденіямъ и идеаламъ, не раздѣлять его вѣры; но могъ ли кто не преклониться передъ силой этой вѣры, передъ смѣлостью ея исповѣданія, — могъ ли кто не отозваться добрымъ чувствомъ на горячій призывъ этой любвеобильной, всепрощающей души?
Отдѣльныя мысли, выхваченныя изъ міросозерцанія Достоевскаго, всегда имѣли противниковъ и возражателей, но самъ онъ не имѣлъ враговъ. Его любила вся Россія.