Мольер. Полное собрание сочинений в одном томе. / Пер. с фр. — М.: «Издательство АЛЬФА-КНИГА», 2009. (Полное собрание в одном томе).
Перевод П. Гнедича
Cтранное дело: печатают авторов против их желанья! Я не знаю ничего более противозаконного, и я готов простить какую угодно наглость, но только не это.
Я совсем не хочу прикидываться скромным автором и уничижать мою комедию из гордости. Я бы оскорбил, и для себя совершенно некстати, весь Париж, если бы предъявил к нему обвинение в том, что он аплодировал пошлой пьесе: публика есть лучший судья произведений подобного рода, и было бы дерзостью с моей стороны ее обличать в этом; и если бы даже я был самого плохого мнения о моих «Жеманницах» до того, как они прошли на сцене, то, во всяком случае, теперь я должен думать, что они чего-нибудь да стоят: ведь недаром же одновременно такому множеству людей они так понравились! Но так как большая часть достоинств, найденных в пьесе, зависела от сценического исполнения и от достоинства дикции, то для меня было бы весьма важно, чтобы пьеса не была лишена этих украшений, да и вообще я полагал, что ее сценический успех был совершенно достаточен, чтобы считать себя удовлетворенным. Я сказал себе: пусть ее видят только при блеске свечей, чтобы кто-нибудь не вспомнил про известную пословицу, и потому я не хочу, чтобы она прыгнула из Бурбонского театра в Пале-Рояль. Но я не мог этого избегнуть и имел несчастие увидеть похищенный список моей пьесы в руках книгопродавцев с разрешением к печати, добытым с помощью обмана. И как я ни вопиял: «О времена! О нравы!» — но пришлось выбирать одно из двух: или быть напечатанным, или судиться, — а последнее зло еще ужаснее первого. Пришлось подчиниться судьбе и согласиться на то, что могли бы проделать и без моего согласия. Боже мой, сколько затруднений, чтобы издать книгу, в особенности когда автор первый раз имеет дело с типографией! Кабы еще мне дали время, я бы мог думать и принять те предосторожности, которые господа авторы — а теперь мои собратья — имеют обыкновение предпринимать в подобных случаях. Не говоря уже о важном сановнике, которого я, помимо его желания, взял бы покровителем моего труда, умаслив его цветистым посвящением, — я бы постарался сделать красивое и ученейшее предисловие; у меня есть много книг, которые помогут мне сказать много умных вещей о трагедии и комедии, об их языке, происхождении, значении и т. д. Я бы обратился к моим друзьям, которые, чтобы рекомендовать мою пьесу, не отказали бы мне ни во французских, ни в латинских стихах. У меня даже есть один, что воспел бы мне хвалу по-гречески, а кому не известно, что похвала, написанная по-гречески во главе издания, может сделать чудеса. Но меня издали, не дав мне времени опомниться; я даже не мог сказать двух слов, чтобы объяснить мои намерения касательно сюжета самой комедии. Я бы хотел указать, что она нигде не переходит границ честной и приличной сатиры; что прекрасные намерения, извращенные подражателями -обезьянами, заслуживают быть осмеянными; что жалкое подражание совершенным образцам во все времена было предметом для комедии, и как настоящие ученые и действительно храбрые люди не усматривали обиды в лице докторов и капитанов, выводимых на сцене, как судьи, принцы и короли не обижались, смотря на Тривелена или другого артиста, смешно игравшего судью, принца или короля, — точно так же наши жеманницы напрасно обиделись бы, увидя себя в смешном и плохо скопированном виде.
Но, в конце концов — как я уже сказал, — мне не дали передохнуть и monsieur Де-Люино хочет меня сейчас же отдать в брошюровку. В добрый час, значит, такова воля Господня!
Лагранж |
} отвергнутые женихи.
Дюкроази |
Горжибюс — буржуа.
Мадлон — его дочь |
} жеманницы.
Като — его племянница |
Маротта — их служанка.
Альманзор — их мальчик-слуга.
Маркиз де Маскариль — лакей Лагранжа.
В иконт де Жодле — лакей Дюкроази.
Два носильщика.
Соседки (Люсиль, Селимена и др.).
Соседи.
Музыканты.
Дюкроази. Seigneur La Grande.
Лагранж. Что?
Дюкроази. Нам надо поговорить серьезно.
Лагранж. Я слушаю. Дюкроази. Что вы скажете о нашем визите? Довольны вы им?
Лагранж. А как по-вашему, мы можем им быть довольны?
Дюкроази. Сказать по правде, не совсем.
Лагранж. Что меня касается, я совершенно скандализирован. Это просто неслыханно, чтобы две глупые провинциалки так ломались и третировали свысока таких людей, как мы! Едва-едва они решились предложить нам сесть! Я никогда не видел, чтобы можно было так часто между собою шептаться, зевать, протирать глаза и все время спрашивать: «А который час?» Кроме «да» и «нет», мы от них не дождались никакого ответа на все наши вопросы! Сознайтесь, если бы мы были самыми ничтожными людьми, — нельзя было хуже с нами обращаться?
Дюкроази. Ну вы придаете слишком много значения… Лагранж. Конечно, придаю, и настолько, что хочу проучить их за дерзость. Я хорошо понимаю причину их презрения к нам. Дух жеманства заразил не только Париж, но охватил всю провинцию, и эти глупые девчонки полезли за всеми. Они представляют смесь жеманства с кокетством. Я знаю, чего им нужно, чтобы удостоиться благосклонного приема; положитесь на меня, мы с ними сыграем комедию, — они поймут, насколько они глупы, и научатся лучше различать людей.
Дюкроази. Что вы хотите?
Лагранж. Есть у меня лакей по имени Маскариль, он приводит многих щ восторг своим остроумием: ведь теперь нет ничего легче, как быть остроумным. Этот балбес забрал себе в голову, что у него манеры светского человека. Ов любит блеснуть изяществом обращения и декламацией, а остальных лакеев презирает, называя их скотами.
Дюкроази. Так что же вы намерены делать?
Лагранж. Что я намерен делать? Надо… Во-первых, надо уйти отсюда.
Горжибюс. Ну видели вы мою племянницу и дочку? Как идут дела? Что вышло из вашего разговора?
Лагранж. Об этом вы можете лучше узнать от них, чем от нас. Все, что мы можем вам сказать: мы очень вам благодарны за оказанную нам любезност! и имеем честь быть вашими покорнейшими слугами.
Дюкроази. Имеем честь быть вашими покорнейшими слугами.
Горжибюс (один). Ге-ге! Кажется, они уходят отсюда не совсем довольными. Откуда же это неудовольствие? Надо будет разузнать. Эй!
Mapотта. Вам чего, сударь?
Горжибюс. Где ваши барышни?
Маротта. У себя в уборной.
Горжибюс. Что они там делают?
Маротта. Губную помаду.
Горжибюс. Ну они уже довольно попомадились. Пусть сойдут сюда.
Горжибюс (один). Эти вертихвостки своей помадой пустят меня по миру! Я только и вижу везде яичные белки, девичье молоко и бездну какой-то дряни, о которой не имею понятия, зачем она. За то время, что мы здесь, они извели на себя свиного сала по крайней мере с дюжины свиней; четыре лакея могли бы каждый день кормиться теми бараньими ножками, что они изводят на себя.
Горжибюс. Неужто необходимо изводить столько добра для смазывания свое ей морды! Скажите, пожалуйста, что вы сделали с этими господами? Отчего они ушли отсюда не в духе? Ведь я же приказывал вам, чтоб вы приняли их как женихов?
Мадлон. Как же иначе, отец, мы могли отнестись к странному поведению этих лиц?
Като. Ах, дядя! Разве может умная девушка иначе относиться к подобным особам?
Горжибюс. А что же в них дурного?
Мадлон. А их приемы? Они прямо начали говорить о браке…
Горжибюс. А по-вашему, с чего же надобно начинать? С незаконного сожительства? Да вы хвалить их должны за это, как я хвалю. Чего же вам еще лучше? Уж коли они предлагают законный брак, так это только доказывает честность их намерений.
Мадлон. Ах, папа, какое мещанское рассуждение! Мне просто стыдно вас слушать! Вам непременно надо научиться хорошему тону.
Горжибюс. Мне поздно учиться вашим тонам и музыке! Я только говорю, что брак — дело священное и каждый порядочный человек именно с этого должен начинать.
Мадлон. Боже, если бы все думали, как вы, до чего коротки были бы все романы. Вот славно было бы, если б Кир сразу женился на Мандане или Ароне тотчас обвенчался с Клелией.
Горжибюс. Это еще что такое?
Мадлон. Ах, отец, вот вам и кузина скажет то же, что и я: брак не может быть заключен иначе как после многих перипетий. Надо, чтобы возлюбленный, если он хочет нравиться, умел выказывать высокие чувства, — быть нежным, мягким и страстным. Его искания должны быть облечены в известные формы: особа, в которую ему суждено влюбиться, должна впервые встретиться с ним в церкви, на прогулке или на каком-нибудь народном празднике; либо его приведут к ней, по воле рока, отец или друг дома, и он расстанется с ней полный грез и меланхолии. Он должен скрывать некоторое время страсть от предмета своей любви и в то же время делать постоянные визиты, во время которых он непременно должен говорить о вопросах чувства, упражняя в этом направлении умы присутствующих. Когда наступит день признанья (что непременно должно произойти где-нибудь в аллее сада, в стороне от остального общества), это признание должно вызвать внезапный гнев, который скажется вспыхнувшим на лице румянцем и который потребует, чтобы возлюбленный на время удалился. Затем мало-помалу он должен изыскать средства умилостивить нас, приучить нас понемногу к излияниям страсти и вырвать от нас признание, причинявшее ему столько мук. После этого начинаются всевозможные приключения: соперники сопротивляются взаимной страсти; родители ставят всевозможные препятствия; появляется ревность, основанная на лживых свидетельству. — потом жалобы, отчаяние, бегство, ну и все, что за ним следует. Вот как поступают в порядочном обществе, вот правила, которых нельзя обойти при серьезном ухаживании. Но сразу, ни с того ни с сего начать говорить о брачном союзе, доказывать свою любовь подписанием свадебного контракта — это начинать роман с конца. Повторяю, отец, нет большого мещанства, как такие приемы! Мне делается дурно при одной мысли, что это может коснуться меня.
Горжибюс. Что это за чертовский язык? Это называется высоким стилем?
Като. В самом деле, дядя, моя кузина совершенно права; возможно ли принимать людей, которые не имеют никакого понятия о светском обращении? Я готова побиться об заклад, что они никогда не видали «Карту нежности»[1] и что любовные записочки, ухаживания, нежные послания и хорошенькие стишки для них совершенно неведомые страны. Разве вы не видите, как они это выражают всей своей персоной, что у них совсем не та внешность, которая сразу даст понятие о человеке из хорошего общества? Явиться к нам в дом с целью понравиться в одноцветных чулках, в шляпе без перьев, в незавитом парике и в несчастном платье без лент, — боже, да какой же это влюбленный! Какая скромность в костюме и какая сухость в речах! Это просто возмутительно! Кроме того, я заметила, что их кружева не от первых торговых домов и что на целых четверть аршина уже, чем следует, их нижние принадлежности.
Горжибюс. Кажется, они обе с ума спятили, и я ничего не понимаю из и" трескотни! Слушай, Като, и ты, Мадлон…
Мадлон. Ради бога, отец, не произносите этих неподходящих к нам имен я зовите нас иначе.
Горжибюс. Как «неподходящих имен»? Да ведь они даны вам при крещении?3
Мадлон. Боже, как вы вульгарны! Меня часто поражает мысль, каким об* разом вы могли родить такую умную дочь, как я? Ну разве можно в высоком стиле встретить имена Като или Мадлон? Согласитесь сами, этого достаточно; чтобы уронить во мнении света самый лучший роман. т.
Като. Это правда, дядя: всякое деликатное ухо страдает от таких слов; имя Поликсены, которое выбрала моя кузина, и Аминты, что я взяла для себя, более грациозны, и вы должны с этим согласиться.
Горжибюс. Слушайте, вот вам мое последнее слово. Я не желаю, чтоб" у вас были другие имена, кроме тех, что вы получили от своих крестных. Что же касается этих господ, о которых у нас идет разговор, то я хорошо знаю их семьи их состояние и потому положительно требую, чтобы вы были готовы выйти за них замуж. Мне надоело нянчиться с вами: присматривать за двумя такими девками — это слишком тяжелое бремя для человека моих лет.
Като. Что меня касается, дядя, я вам скажу одно: я нахожу, что замужество — это нечто оскорбительное. Как возможно допустить мысль — спать с совершенно раздетым мужчиной!
Мадлон. Дайте нам немножко оглядеться в высшем свете Парижа, — ведь мы только что приехали. Позвольте нам самим устроить наш роман и не торопите нас скорым решением.
Горжибюс (в сторону). Сомнения нет, обе готовы! (Громко.) Еще раз говорю вам, не желаю я слушать вашей болтовни. Я хочу быть полным хозяином, и, чтобы покончить с этими пререканьями, вы должны или немедленно выйти замуж, или, ей-богу, я вас запру в монастырь. Готов вам в этом поклясться!
Mapотта. Сударыня, вас желают видеть.
Мадлон. Кто?
Маскариль. Виконт де Жодле?
Маротта. Вот-вот, они, сударь.
Като. Вы с ним знакомы?
Маскариль. Это мой лучший друг.
Мадлон. Просите их скорее.
Маскариль. Мы это время с ним не виделись, и я в восторге от счастливой случайности.
Като. Вот и он.
Маскариль. А, виконт!
Жодле (обнимая его). А, маркиз!
Маскариль. Как я счастлив тебя встретить!
Жодле. Как я рад тебя видеть!
Маскариль. Еще раз поцелуемся…
Мадлон (Като). Милочка, мы начинаем приобретать известность. Наконец и высший свет нашел к нам дорогу.
Маскариль. Mesdames, позвольте вам представить этого дворянина. Клянусь, он достоин знакомства с вами.
Жодле. Справедливость требует отдать вам должное, и ваши достоинства предъявляют свои права!
Мадлон. Вы доводите свою учтивость до последних пределов лести.
Като. Сегодняшний день должен быть отмечен в нашем календаре днем величайшего счастья.
Мадлон (Альманзору). Ну что же, мальчик, вам надо постоянно повторять одно и то же, — разве вы не видите, что нужно прибавить еще кресло?
Маскариль. Не изумляйтесь виду виконта. Он только что перенес болезнь, и она сообщила его лицу некоторую бледность.
Жодле. Это последствия бессонных ночей при дворе и усталости на войне.
Маскариль. Знаете ли, mesdames, что в лице виконта вы видите одного из храбрейших людей нашего века? Это храбрец в полном смысле слова.
Жодле. Вы мне ни в чем не уступите, маркиз, и мы знаем, на что вы способны.
Маскариль. Это правда, мы с вами оба бывали в переделках.
Жодле. Да, нам иногда бывало жарконько!
Маскариль (смотря на Като и Мадлон). Да, но не настолько жарко, как здесь. Хе, хе, хе!
Жодле. Мы познакомились в армии. Когда мы в первый раз встретились, он командовал кавалерийским полком на галерах острова Мальты.
Маскариль. Правда. Но вы занимали этот пост до меня, — и я помню, что, когда я был совсем молодым офицером, вы уже командовали двумя тысячами всадников.
Жодле. Война — прекрасная вещь; но при дворе, черт возьми, плохо вознаграждают военные заслуги таких людей, как мы.
Маскариль. Вот потому-то я и хочу покончить с военной службой.
Като. Я просто обожаю военных!
Мадлон. Я тоже; но требую, чтобы храбрость сочеталась с умом.
Маскариль. Помнишь ли, виконт, тот полулюнет, который мы отбили у врага при осаде Арраса?
Жодле. Что ты хочешь сказать твоим «полулюнетом»? Это был целый люнетище.
Маскариль. Пожалуй, ты прав.
Жодле. Я его отлично помню, черт возьми! Я был ранен в ногу ударом фанаты, и следы ее у меня до сих пор. Пощупайте немного пожалуйста, — чувствуете, какой был удар?
Като (пощупав его ногу). Да, рубец огромный!
Маскариль. Одолжите мне вашу ручку и пощупайте вот здесь — сзади головы. Чувствуете?
Мадлон. Да, тут что-то такое.
Маскариль. Это рана от мушкета, которая мною получена во время победней кампании.
Жодле (раскрывая грудь). А вот еще рана навылет, приобретенная мною при атаке Гравелина.
Маскариль (взявшись за пуговицу своих панталон). Теперь я вам хочу показать ужасающую рану…
Мадлон. О, не трудитесь, мы верим вам на слово.
Маскариль. Это почетные следы, по которым можно судить, с кем имеешь дело.
Като. Мы в вас нисколько не сомневаемся.
Маскариль. Виконт, твоя карета здесь?
Жодле. А что?
Маскариль. Мы могли бы прокатиться с дамами за город и предложить им пообедать с нами.
Maдлон. Мы сегодня не выходим из дома.
Маскариль. Тогда пригласим скрипок и потанцуем.
Жодле. Честное слово, великолепная идея!
Maдлон. С этим мы согласны, но надо бы еще кого-нибудь пригласить.
Маскариль. Эй, Шампань, Пикар, Бургиньон, Каскаре, Баск, Лавердюр, Лоррен, Провансаль, Лавиолет! О, черт бы побрал всех этих лакеев! Я не думаю, что есть другой вельможа во Франции, которому бы служили хуже, чем мне: эти канальи оставляют меня всегда одного.
Мадлон. Альманзор, скажите слугам господина маркиза, чтобы они позвали музыкантов; а вы пригласите кавалеров и дам, что живут по соседству с нами: пусть они пополнят пустоту нашего бала.
Маскариль. Виконт, что ты скажешь об этих глазках?
Жодле. А тебе, маркиз, как они кажутся?
Маскариль. Я скажу, что наша свобода с трудом может выпутаться из этой беды, — по крайней мере я ощущаю нервное потрясение и мое сердце висит на волоске.
Мадлон. Как все, что он говорит, естественно. Он выставляет каждую вещь в самом благоприятном свете.
Като. Это правда, он безумно расточает свой гений.
Маскариль. А для того чтобы вы мне еще больше поверили, я сейчас сочиню экспромпт. (Задумывается.)
Като. О, заклинаю вас всеми мольбами моего сердца — дайте нам услышать что-нибудь сочиненное только для нас.
Жодле. Я бы тоже хотел сделать что-нибудь такое, но чувствую, что моя поэтическая жилка немного ослабла от сильных кровопусканий, которые я делал на этих днях.
Маскариль. Что за чертовщина! У меня всегда отлично выходит первый стих, и никак не могу сочинить остальные. Право, вы меня слишком торопите. Я лучше сочиню вам этот экспромпт, когда у меня будет свободное время, и вы найдете его чудеснейшим созданием.
Жодле. Он умен как дьявол!
Maдлон. Он изящен и тонок в обращении.
Маскариль. Виконт, скажи, пожалуйста, давно ли ты видел графиню?
Жодле. Ах, я уже более трех недель не был у нее с визитом.
Маскариль. Нет, вообрази, сегодня утром является ко мне герцог и зовет меня ехать с ним охотиться на оленей…
Мадлон. А вот и наши друзья.
Мадлон. Дорогие мои, простите нас, ради бога. Этим господам пришла фантазия вдохнуть жизнь в наши ноги, и мы послали за вами, чтобы вы наполнили собою пустоту нашего собрания.
Люсиль. Вы нас очень обязали этим.
Маскариль. Сегодняшний бал устроен на скорую руку; но вот на днях мы устроим, так тот уж будет настоящий бал. Где же скрипки, пришли?
Альманзор. Да, сударь, они здесь.
Като. Итак, милочки, становитесь на место.
Маскариль (танцуя один, как бы для прелюдии). Ла, ла, ла, ла, ла, ла, ла, ла!
Мадлон. Ах, какое у него сложение!
Като. И как восхитительно танцует!
Маскариль. Мой ум закружился так же, как и мои ноги. В такт, музыканты, в такт! О, какие неучи! С ними нет никакой возможности танцевать. Черт бы вас побрал! Неужели вы не можете соблюдать такт? Ла, ла, ла, ла, ла, ла, ла, ла! Смелее! О деревенские скрипицы!
Жодле (танцуя вслед за ним). О, не торопитесь так. Я только что перенес болезнь…
Лагранж (с палкой в руке). А, негодяи, что вы здесь делаете? Мы вас ищем целых три часа…
Маскариль (почувствовав удары). Ай, ай, ай! Вы меня не предупредили, что и палка будет в ходу.
Жодле. Ай, ай, ай!
Лагранж. Вы стоите этого, мошенники, за то, что хотите корчить господ.
Дюкроази. Это научит вас знать свое место.
Мадлон. Что все это значит?
Жодле. Это не более как пари.
Като. И вы позволяете себя так бить?
Маскариль. Боже мой, я сделал вид, что ничего не замечаю, потому что я очень вспыльчив и это могло меня взорвать.
Мадлон. Допустить такое оскорбление в нашем присутствии!
Маскариль. Это ничего не значит: будем продолжать. Мы старые знакомые, а между друзьями не принято ссориться из-за пустяков.
Лагранж. Даю вам слово, негодяи, что вы более над нами не будете смеяться. Эй, входите!
Мадлон. Что за смелость беспокоить нас подобным образом в нашем собственном доме?
Дюкроази. Мы не можем допустить, сударыня, чтобы наших лакеев принимали лучше, чем нас, чтобы они за наш счет объяснялись с вами в любви и задавали бал!
Мадлон. Ваши лакеи?
Лагранж. Да, наши лакеи! И с вашей стороны нехорошо относительно нас до такой степени их портить.
Мадлон. О небо, какая наглость!
Лагранж. Но они ничего не выиграют, воспользовавшись нашим платьем, чтобы понравиться вам. И если вы хотите их любить, так любите, черт возьми, за их собственные достоинства. Живо содрать с них все это!
Жодле. Прощай наше щегольство!
Маскариль. Таков конец маркиза и виконта!
Дюкроази. А, канальи, вы имеете смелость идти по нашим следам! Поищите-ка чего-нибудь другого, чем вы можете понравиться вашим красавицам.
Лагранж. Это уж чересчур! занять наше место, да еще в нашем собственном платье!
Маскариль. О судьба, как ты вероломна!
Дюкроази. Живо все, все с них снимайте!
Лагранж. Унесите эти наряды, торопитесь. Теперь, сударыни, вы можете продолжать с ними любовные разговоры, но они останутся в этом виде. Мы предоставляем вам полную свободу действий и удостоверяем, что оба не будем ревновать вас ни одной минуты.
Като. Ах, какой стыд!
Мадлон. Я с ума сойду от досады!
Один из скрипачей (Маскарилю). Что ж это такое? Кто же нам заплатит?
Маскариль. Обратитесь к господину виконту.
Скрипач (Жодле). От кого же мы получим деньги?
Жодле. Обратитесь к господину маркизу.
Горжибюс. А, шельмы! Хорошо вы вляпались, как я вижу! О хорошеньких делах я узнал от кавалеров и дам, которые отсюда сейчас вышли.
Мадлон. Ах, отец, нам нанесли кровную обиду!
Горжибюс. Да, это кровная обида, но это следствие вашего высокомерия, скверные девчонки. Они оскорбились приемом, что вы им оказали, а я, несчастный, должен за это испить всю чашу…
Мадлон. О, клянусь, мы будем отомщены, или я умру от огорчения. А вы, бездельники, еще осмеливаетесь оставаться здесь после вашего нахальства.
Маскариль. Третировать таким образом маркиза… Да, так всегда бывает на свете: малейшее несчастье, и те, кто нас прежде ласкали, начинают презирать. Пойдем, товарищ, пойдем искать счастья в другом месте. Я вижу, что здесь ценят только пустую внешность и не признают голой истины.
Скрипач. Сударь, может быть, хоть вместо них удовлетворите нас за то, что мы здесь играли?
Горжибюс (бьет их). Да-да!.. Я вас удовлетворю и вот какой монетой рассчитаюсь… А вы, — несчастные! я не знаю, что меня удерживает, чтобы расплатиться с вами так же! Мы теперь будем басней и посмешищем для всех, вот чего вы достигли вашим сумасбродством. С глаз долой, мерзкие, и не попадайтесь мне больше! (Один.) А вас, причину всех их глупостей, дурацких причуд, вредные забавы бездельников: романы, стишки, песни, сонеты и куплеты, — черт бы вас всех побрал!
- ↑ «La Carte de Tandre» — аллегорическая карта, служившая руководством для влюбленных. На севере ее, за морем, находились «terres inconnues» — те «неведомые страны», о которых Като упоминает дальше. — Примеч. пер.