Перейти к содержанию

Жена Пентефрия (Леонтьев-Щеглов)/ДО

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Жена Пентефрия
авторъ Иван Леонтьевич Леонтьев-Щеглов
Опубл.: 1899. Источникъ: az.lib.ru • Картинка исчезнувшего быта.

ПУШКИНСКІЙ СБОРНИКЪ
(въ память столѣтія дня рожденія поэта)
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ТИПОГРАФІЯ А. С. СУВОРИНА. ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. 13

И. Л. ЩЕГЛОВЪ.

[править]

ЖЕНА ПЕНТЕФРІЯ.

[править]
КАРТИНКА ИСЧЕЗНУВШАГО БЫТА.
ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

Павелъ Петровичъ Ненюковъ, полковникъ, командиръ батареи.

Аврора Ивановна, его жена.

Фима Пышненко (Серафима), дочь капитана Пытненко, сослуживца Ненюкова.

Прапорщикъ Сидоровъ.

Фельдфебель.

Митрофанъ, вѣстовой Ненюкова.

Мѣсто дѣйствія — уѣздное захолустье.
Гостиная у Ненюковыхъ. Убрана небогато, но съ претензіей. На столѣ самоваръ и чайный приборъ. Митрофанъ хлопочетъ около самовара. Изъ двери налѣво выходитъ Ненюкова — томная, сильно напудренная дама.
Ненюкова и Митрофанъ; потомъ Ненюковъ и фельдфебель.
НЕНЮКОВА [Митрофану].

Митрофанъ, вы говорили барину, что самоваръ поданъ?

МИТРОФАНЪ.

Докладывалъ, ваше вскблагородіе, — только они съ фельдфебелемъ заняты.

НЕНЮКОВА.

Это несносно! [Подходитъ къ двери направо и нѣжно кличетъ]. Пуля!.. Пулечка!.. [Рѣзко]. Павелъ Петровичъ!! [Изъ дверей направо выходитъ Ненюковъ, за нимъ слѣдуетъ рослый фельдфебель. Ненюковъ — небольшой. юркій человѣкъ, съ жидкими общипанными бакенбардами и маленькими суетливыми глазками; говоритъ крикливымъ дискантомъ и немилосердно жестикулируетъ]. Чай давно простылъ. Зовешь, зовешь, никакъ не дозовешься…

НЕНЮКОВЪ.

Ахъ, матушка, некогда мнѣ чаи разводить! У меня въ головѣ разныя втулки да трубки, всякія накладки да подкладки, — когда мнѣ тутъ думать о чаѣ!

НЕНЮКОВА.

Пуля, подумай: двѣнадцатый часъ! Вѣдь скоро обѣдъ…

НЕНЮКОВЪ.

Ну, и не буду пить… ну, и чортъ съ нимъ — велика важность! [Фельдфебелю]. Ты говоришь. Шилохвостый опять сопитъ?

ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ [флегматично].

Сопитъ, ваше в-діе.

НЕНЮКОВЪ.

Что-жъ ты мнѣ раньше ничего не сказалъ? Что же вы, бестіи, молчите, а? Лошадь околѣваетъ, и никому нѣтъ дѣла-съ. Что это за безпечный народъ — просто съ ума сойти!

ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ.

Коновалъ говоритъ, ваше в-діе, что ничего.

НЕНЮКОВЪ.

А ты и повѣрилъ? Коновалъ — дуракъ, коновалъ ничего не понимаетъ. Чтобы тебѣ услужить командиру — самому присмотрѣть. Такъ нѣтъ-съ, никто не хочетъ помочь командиру: пропадай командиръ, провались командиръ — никому нѣтъ дѣла-съі!

НЕНЮКОВА [у чайнаго стола].

Пулечка, успокойся!

НЕНЮКОВЪ.

Успокойся!.. Вотъ какъ женщины разсуждаютъ: у меня въ батареѣ лошади дохнутъ, а она совѣтуетъ успокоиться!.. Нѣтъ, матушка, я буду во все горло орать, когда меня по карману бьютъ!! [Фельдфебелю]. Скажи ты, Кирилюкъ, этому канальѣ коновалу, что, если Шилохвостый завтра не будетъ здоровъ, такъ я ему всю морду разобью!

ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ.

Такъ точно ваше в-діе! [Повертывается, чтобъ уходить].

НЕНЮКОВЪ.

Да не забудь напомнить этому подлецу Модыркѣ, чтобъ онъ чаще орудіе смазывалъ. Я ему, мошеннику, нашивки спорю, если замѣчу хоть одну царапину въ каналѣ! Ступай. [Фельдфебель идетъ къ двери; Ненюковъ опять оборачивается]. Стой, Кирилюкъ! Скажи на милость, что дѣлаетъ со мной этотъ скотъ Паномаренко? Чему онъ учитъ новобранцевъ? Болванъ на болванѣ. Что не спросишь: «Не могу знать, ваше высокородіе!» — У меня ври, а чтобы этого «не могу знать» — не было!

ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ.

Слушаю-съ… [Уходитъ. Ненюковъ садится за столъ и на-скоро прихлебываетъ чай].

НЕНЮКОВА.

Зачѣмъ, Пуля, ты всегда употребляешь такія тривіальныя выраженія?

НЕНЮКОВЪ.

Съ этимъ народомъ, шерочка, иначе нельзя. Попробуй-ка поговорить съ солдатомъ человѣческимъ языкомъ — такъ онъ тебя и уважать перестанетъ. Вотъ тебѣ примѣръ — батарея Биркина. Онъ все миндальничалъ со своими солдатами: «любезный, да милый, да голубчикъ». Анъ вотъ «голубчики» и подкатили его на прошлогоднемъ смотру. А моя батарея, что ни смотръ, — первый сортъ!

НЕНЮКОВА.

Если ты убѣжденъ, что твоя батарея примѣрная, зачѣмъ же ты всегда такъ суетишься!

НЕНЮКОВЪ.

Должность моя, шеръ, такая собачья — нельзя мнѣ не суетиться: и въ конюшнѣ присмотри, и въ кухню загляни, и въ канцеляріи торчи, и на ученьѣ скачи, — словомъ, чортъ меня разорви! А тутъ, на какого-то дьявола, мнѣ еще новаго офицера всучили. Безъ того хлопотъ полонъ ротъ.

НЕНЮКОВА.

Какого офицера? Ты мнѣ ничего не говорилъ.

НЕНЮКОВЪ.

А шутъ его знаетъ — какого-то свѣжеиспеченаго прапорщика. Извольте еще возиться съ этимъ сокровищемъ — покорно благодарю! И фамилія-то такая пустая — Сидоровъ. Навѣрно пентюхъ.

НЕНЮКОВА.

Вотъ это мило. Что же ты мнѣ, Пуля, раньше ничего не сказалъ?

НЕНЮКОВЪ.

Такъ и есть мнѣ время думать о всякой мелочи.

НЕНЮКОВА.

Когда же онъ пріѣдетъ?

НЕНЮКОВЪ.

А я почемъ знаю! Хоть бы вѣкъ не пріѣзжалъ — не заплачу.

НЕНЮКОВА.

Ахъ, какой же ты, Пуля, — развѣ можно такъ! Молодого офицера надо обласкать, приголубить, чтобъ онъ сразу почувствовалъ себя свободно.

НЕНЮКОВЪ.

Ну, ужъ, обласкать — это ваше, бабье дѣло, а мое дѣло, — его распечь, чтобъ онъ зналъ службу, чтобъ онъ у меня былъ «чикъ-офицеръ!» [Входитъ Митрофанъ].

МИТРОФАНЪ.

Его благородіе, прапорщикъ Сидоровъ.

НЕНЮКОВА [взволнованно].

Ну, вотъ… ну, вотъ, это такъ всегда! Никогда не предупредишь — и вдругъ кто нибудь къ намъ съ визитомъ, а я въ неглиже… [Митрофанъ беретъ самоваръ и уходить].

НЕНЮКОВЪ.

Вотъ еще нашла съ кѣмъ церемониться!

НЕНЮКОВА.

Ахъ, Пуля, ты не имѣешь никакого понятія о гранжанрѣ. Развѣ это возможно — молодой человѣкъ изъ Петербурга, а я вдругъ являюсь въ такомъ свѣтѣ! [Идетъ налѣво].

НЕНЮКОВЪ.

Только ты, шерочка, пожалуйста поскорѣе, а то мнѣ пора въ канцелярію.

НЕНЮКОВА.

Ахъ, Боже мой, я сейчасъ, сейчасъ! [Уходитъ и выглядываетъ въ дверь. Входитъ прапорщикъ Сидоровъ. Онъ въ полной парадной формѣ, въ дѣвай рукѣ кепи съ султаномъ и перчатка; Сидоровъ — девятнадцати лѣтній юноша, съ наивнымъ взглядомъ и мѣшковатой поступью].

Ненюковъ, Сидоровъ, потомъ Ненюкова.
НЕНЮКОВЪ [ходитъ, не замѣчая Сидорова].

Вотъ еще нелегкая принесла сокровище… очень нужно!.. Терпѣть не могу этихъ фендриковъ — навѣрно будетъ клянчить впередъ жалованье! [Оборачивается я видитъ Сидорова; тотъ робко къ нему подходитъ].

СИДОРОВЪ.

Господинъ полковникъ, честь имѣю явиться…

НЕНЮКОВЪ [напуская на себя свирѣпость]

А, явиться?.. Вы являетесь!.. Интересно знать, къ кому вы являетесь?!

СИДОРОВЪ [озадаченный].

Командиру первой ба-батареи…

НЕНЮКОВЪ [перебивая].

Нѣтъ-съ, не командиру батареи, а чортъ знаетъ кому, — командиру такъ не являются! На что вы похожи? Гдѣ у васъ галстукъ? Какъ вы держите кепи?.. Что у васъ за волосы? Развѣ это волосы! Отчего они у васъ такъ нахально торчатъ??

СИДОРОВЪ.

Отъ природы, господинъ полковникъ.

НЕНЮКОВЪ.

Нѣтъ-съ, не отъ природы, а оттого, что вы, господинъ прапорщикъ — невѣжа. Лѣзете въ нелѣпомъ видѣ прямо въ гостиную. Вы забываете, что здѣсь не трактиръ, а квартира вашего командира!

СИДОРОВЪ [вспыхнувъ].

Господинъ полковникъ, позвольте вамъ замѣтить…

НЕНЮКОВЪ.

Нѣтъ-съ, ужъ позвольте мнѣ вамъ замѣтить, разъ вы сунулись въ мою батарею… [Ищетъ, къ чему бы придраться]. Гдѣ у васъ, позвольте спросить… того… она… гдѣ она?.. [Сидоровъ осматривается]. Гдѣ пуговица?.. Гдѣ у васъ вторая пуговица?!

СИДОРОВЪ [поспѣшно застегивается].

Отстегнулась, господинъ полковникъ…

НЕНЮКОВЪ.

Нѣтъ-съ, не отстегнулась, а потому, что вы неряха… потому что, являясь къ своему начальству, вы даже не потрудились почиститься. [Сидоровъ смахиваетъ перчаткой пылинку съ сапога]. Думали, командиръ-фюфяй, командиръ спуститъ — анъ, нѣтъ, командиръ не спуститъ, не на таковскаго напали!!

СИДОРОВЪ.

Виноватъ, господинъ полковникъ!

НЕНЮКОВЪ.

Я васъ еще не такъ проберу! У меня вѣдь строго, у меня всѣ офицеры ходятъ по ниточкѣ… Моя батарея первая въ бригадѣ! Если вы не желаете служить какъ слѣдуетъ — убирайтесь въ другую батарею… Мнѣ лодырей не надо! [Въ дверяхъ налѣво появляется Ненюкова; она въ шелковомъ платьѣ, съ вырѣзомъ на груди].

НЕНЮКОВА [укоризненно мужу].

Пуля! Пуля! [Привѣтливо киваетъ Сидорову].

СИДОРОВЪ
[неловко поклонившись Ненюковой, повертывается къ ней спиной и обращается къ Ненюкову].

Виноватъ, господинъ полковникъ!

НЕНЮКОВЪ.

Да что вы повторяете, какъ попугай: «виноватъ, виноватъ» — а сами продолжаете держать себя какъ медвѣдь! Жена ему кланяется, руку протягиваетъ, а онъ и ухомъ не ведетъ, точно ему наплевать. Да что вы о себѣ воображаете… чтобы, Наполеонъ, что ли? Вы недопеченый прапорщикъ — больше ничего!..

СИДОРОВЪ [обидѣвшись].

Господинъ полковникъ, это слишкомъ!

НЕНЮКОВЪ.

Что-съ, что-съ? Слишкомъ?? Извольте сейчасъ подъ арестъ!.. Грубіянъ! Мальчишка!!.

НЕНЮКОВА.

Пулечка!

НЕНЮКОВЪ.

И слушать не хочу — подъ арестъ!!

СИДОРОВЪ.

Но, полковникъ…

НЕНЮКОВЪ [внѣ себя].

Не извольте разсуждать и пожалуйте ваше оружіе! [Сидоровъ отстегиваетъ саблю и протягиваетъ ее Ненюкову]. Не мнѣ — женѣ!!. [Отходить къ окну и нервно щиплетъ бороду].

НЕНЮКОВА [сильно].

Павелъ Петровичъ!! [Сидоровъ тревожно оглядывается, не зная куда ему дѣть саблю].

НЕНЮКОВЪ [сдержанно].

Вѣдь это же, чортъ знаетъ что такое… вѣдь это изъ рукъ вонъ, что за невѣжество! Сдѣлай милость, Аврора, образуй ты этого бурмазея, а я зайду пока, въ канцелярію… [Заглядывая въ окно]. Вотъ-съ, гуляетъ козелъ — и никому нѣтъ дѣла-съ! Развѣ мѣсто козлу у орудія? То-есть, куда ни посмотри — всюду безпорядокъ! И здѣсь распеки, и тамъ догляди, и тутъ не упусти… Экая, прости Господи, каторжная жизнь!! [Уходить].

Ненюкова и Сидоровъ.
НЕНЮКОВА [ласково Сидорову, который стоитъ растерянно посреди комнаты].

Что же вы стоите, садитесь! [Садится на кушетку и приглашаетъ его помѣститься рядомъ. Сидоровъ не двигается]. Ну, что же?.. Ахъ, васъ стѣсняетъ эта несчастная сабля!.. Давайте ее сюда!.. [Беретъ у Сидорова саблю и ставитъ ее возлѣ, въ уголъ]. А сами садитесь вотъ здѣсь…

СИДОРОВЪ [сѣвъ на кончикъ кушетки].

Покорнѣйше благодарю.

НЕНЮКОВА [про себя].

Бѣдный мальчикъ, онъ чуть не плачетъ! [Ему]. Скажите мнѣ съ полною откровенностью — мой мужъ васъ очень напугалъ?

СИДОРОВЪ.

Да-съ, они ужасно строги…

НЕНЮКОВА.

Кто, Пуля строгъ? [Смѣется]. Совсѣмъ нѣтъ… Ото потому, что онъ съ утра расходился. На тощакъ онъ всегда у меня шумитъ, а послѣ обѣда это самый смирный человѣкъ! [Сидоровъ поднимаетъ на нее удивленно глаза]. Вы не вѣрите? Да вотъ приходите сегодня къ намъ запросто обѣдать и увидите, что онъ совсѣмъ не такъ страшенъ.

СИДОРОВЪ.

А какъ же-съ — «подъ арестъ»?

НЕНЮКОВА.

Ахъ, какой же вы, право — и вы повѣрили? Вѣдь это онъ такъ сказалъ, чтобъ показать, что онъ начальникъ. Онъ самъ не знаетъ, что говоритъ, когда разойдется. Онъ у меня ужасный кипятокъ!

СИДОРОВЪ [наивно].

Вы не шутите?

НЕНЮКОВА [про себя].

Онъ прелестенъ. [Ему]. Неужели же я стану обманывать офицера моей батареи! [Сидоровъ краснѣетъ и мнетъ кепи]. Положите вашу кепи, что за церемоніи… А перчатка зачѣмъ? Снимите сейчасъ. И шарфъ тоже можете снять — я вижу онъ васъ безпокоитъ… Будьте какъ дома. Вотъ такъ. Теперь вы чувствуете себя свободно, да?

СИДОРОВЪ [натянуто улыбаясь].

Да-съ/

НЕНЮКОВА.

Вотъ, видите. Ну-съ, придвигайтесь ко мнѣ ближе я давайте болтать… Вы къ намъ прямо изъ Петербурга?

СИДОРОВЪ.

Такъ точно-съ.

НЕНЮКОВА.

У васъ тамъ родные?

СИДОРОВЪ.

Никакъ нѣтъ-съ.

НЕНЮКОВА.

Что же васъ заставило выйти именно въ нашу бригаду?

СИДОРОВЪ.

Климатъ-съ. [Молчаніе. Ненюкова, прищурившись, разсматриваетъ Сидорова, тотъ потупляетъ глаза].

НЕНЮКОВА.

Жаль мнѣ васъ разочаровывать, молодой человѣкъ, но я должна васъ предупредить, что у насъ здѣсь убійственная тоска!

СИДОРОВЪ.

Я люблю природу-съ…

НЕНЮКОВА.

Ахъ, я сама ее обожаю, но для полнаго счастья этого мало… слишкомъ мало!.. Я это знаю по опыту… Впрочемъ, вы еще довольно удачно попали. Наша батарея все-таки стоитъ въ городѣ и вы будете не лишены нѣкотораго bon ton. Зато, другія батареи — это ужасъ! Вы не можете представить себѣ, что это такое: расположены въ глуши, въ казачьихъ станицахъ… командиры не устраиваютъ ни журъ-фиксовъ, ничего, чтобы поддерживало свѣтскія привычки — офицеры пьютъ водку, играютъ въ штосъ… и доходятъ до «мезальянса» съ простыми казачками. Орёръ!.. У насъ во всякомъ случаѣ, вы найдете свой маленькій кружокъ, гдѣ довольно мило проводятъ время: поютъ, танцуютъ, иногда устраиваются спектакли. Разумѣется, не то, что въ Петербургѣ — смѣшно и сравнивать!

СИДОРОВЪ.

Зимою тамъ очень оживлено-съ…

НЕНЮКОВА.

Воображаю. У насъ совсѣмъ мизерный кружокъ, а тамъ, вѣдь, это все en grand… Вотъ паша судьба, женщинъ: воспитываютъ насъ въ пансіонѣ, развиваютъ въ насъ аристократическіе вкусы, потомъ выдадутъ замужъ — и вдругъ, вмѣсто великосвѣтскаго salon, очутишься въ какой нибудь «артиллерійской слободкѣ!..» Поневолѣ начинаешь скучать, опускаешься… и отцвѣтаешь раньте Времени… [Слегка опрокидывается на кушетку и полузакрываетъ глаза].

СИДОРОВЪ [покраснѣвъ и уставившись глазами на спинку кушетки].

Какой у васъ… веселенькій ситецъ!..

НЕНЮКОВА.

Вы находите? Это намъ обивалъ добрѣйшій Эдуардъ Карлычъ.

СИДОРОВЪ [не поднимая головы].

Штабсъ-капитанъ Гофманъ?

НЕНЮКОВА.

Да, Гофманъ. Ахъ, онъ ужасный искусникъ! Онъ не только обиваетъ мебель, но еще занимается настройкой фортепіанъ, и настраиваетъ удивительно. И вся гостиная стоила мнѣ, ужъ не помню, какой-то пустякъ. Эдуардъ Карлычъ, по знакомству, дѣлаетъ всегда очень дешево, — ну, а мнѣ онъ сдѣлалъ почти задаромъ… [жеманно]. Онъ былъ прежде въ меня немножко влюбленъ. [Молчаніе. Сидоровъ сосредоточенно любуется ситцемъ]. А вы?.. Вы никогда не были влюблены?

СИДОРОВЪ.

Не удавалось. [Тихонько отодвигается].

НЕНЮКОВА [шутливо-покровительственнымъ тономъ матери-командирши].

Какъ же это можно?.. Вы непремѣнно должны влюбиться! Иначе вы потеряете «по службѣ»…

СИДОРОВЪ [полушопотомъ].

Я не понимаю-съ…

НЕНЮКОВА [въ томъ же тонѣ].

Тутъ и понимать нечего. Разъ вы понравились командиршѣ, разъ она находитъ васъ симпатичнымъ, — всѣ шансы успѣха по службѣ на вашей сторонѣ. Не удалось вамъ ей почему нибудь поправиться, не сумѣли вы ей чѣмъ ни будь угодить — ивамъ не будетъ оказано ни малѣйшаго снисхожденія. Помните: любовь — это лучшій «протэжэ» по службѣ… А вы этого не знали? Ахъ, какой же вы еще неопытный мальчикъ 1

СИДОРОВЪ [въ замѣшательствѣ, поднимаясь съ кушетки].

Виноватъ-съ, мнѣ пора…

НЕНЮКОВА [про себя].

Бѣдняжка, что я съ нимъ сдѣлала! [Вставая и отдавая ему саблю]. Ну-съ, возьмите вашу саблю — вашъ арестъ кончился. Вѣдь наказаніе вовсе не такъ страшно, какъ вы предполагали?..

СИДОРОВЪ [принужденно].

Помилуйте-съ, совсѣмъ напротивъ! [Пристегиваетъ саблю и надѣваетъ шарфъ].

НЕНЮКОВА.

Такъ не забудьте же, вы у насъ обѣдаете. Мы обѣдаемъ въ два. Пожалуйста, только не женируйтесь: — приходите въ кителѣ и безъ оружія…

СИДОРОВЪ [офиціальнымъ тономъ].

Весьма благодаренъ за ваше вниманіе.

НЕНЮКОВА [оправляя лифъ].

Что за благодарность, — это моя прямая обязанность… кормить своихъ офицеровъ! Вѣдь вы у меня въ батареѣ, а не у кого другого. И наконецъ, вы такой милый, скромный мальчикъ, что я далеко не прочь съ вами чаще позировать… Конечно, вы немножко бука, но это пройдетъ современемъ… Это отъ незнанія жизни… Вѣдь вы мнѣ позволите васъ немножко пошлифовать, да? Ну, И прекрасно. Я вами непремѣнно займусь! [Сидоровъ раскланивается]. Да, не забудьте: когда придете къ обѣду и будете со мной здороваться, поцѣловать мнѣ руку… Пуля очень строго за этимъ смотритъ. [Сидоровъ дѣлаетъ невольное движеніе въ сторону Ненюковой]. Ахъ, вы и теперь хотите? И теперь можно!.. [Протягиваетъ ему руку; Сидоровъ, неловко приложившись, поспѣшно уходитъ].

Ненюкова одно, потомъ Фима Пышненко.
НЕНЮКОВА [глядя вслѣдъ Сидорову].

Вотъ уже десятый прапорщикъ, которому я разбиваю сердце!. [Ходитъ]. Нѣтъ, мое положеніе батарейной командирши положительно имѣетъ свой авантажъ: развѣ это не прелесть — обучать жизни свѣжаго, хорошенькаго прапорщика; заставлять его трепетать, волноваться… подслушать первый лепетъ юнаго сердца — и сорвать самый нѣжный цвѣтъ любви?.. Ахъ, какая прелесть!.. [Пауза]. Но этотъ, мой десятый, онъ совсѣмъ не похожъ на другихъ… Всѣ эти Гофманы, Калмыковы, всѣ они были гораздо смѣлѣе въ свое время. А этотъ Сидоровъ — премилый… Онъ совсѣмъ Іосифъ! [Задумчиво останавливается передъ зеркаломъ. Входить Митрофанъ].

МИТРОФАНЪ.

Ея высокоблагородіе Серафима Михайловна!

НЕНЮКОВА.

Проси! [Входитъ Фима Пышненко; Ненюкова идетъ къ ней навстрѣчу] Здравствуйте, моя золотая! Здравствуйте, моя красота! [Цѣлуются]. Ну, садитесь, садитесь, и говорите, какъ вамъ не совѣстно было совсѣмъ забыть меня? [Садятся].

ФИМА.

Простите, дорогая Аврора Ивановна, право все какъ-то некогда было!

НЕНЮКОВА.

Вамъ некогда? Вздоръ, вздоръ… И вѣрить не хочу. Какія у васъ могутъ быть такія важныя дѣла? Кокетничать съ Гофманомъ, вѣдь больше ничего!

ФИМА [задѣтая за живое].

Отчего вы меня такъ всегда преслѣдуете Гофманомъ? Что-жъ тутъ дурного, что я не мѣняю моихъ симпатій, какъ другія!

НЕНЮНОВА [принужденно].

Вѣдь Я шучу, моя прелесть, шучу! [Цѣлуются].

ФИMA.

Ахъ, чуть было не забыла вамъ сказать! Подъѣзжая къ вашему дому, я встрѣтила на дорогѣ молоденькаго-премолоденькаго прапорщика… должно быть изъ вновь произведенныхъ. И мнѣ показалось, какъ будто онъ отъ васъ шелъ?..

НЕНЮКОВА [небрежно].

Да. это новый офицеръ, назначенный въ нашу батарею.

ФИМА.

А! То-то я смотрю на васъ — вы такая сегодня parée!..

НЕНЮКОВА [уязвленная].

Я, моя милая, всегда съ утра одѣваюсь прилично, и вы никогда не застанете меня, какъ нѣкоторыхъ — въ грязной манишкѣ и заношенной блузѣ!..

ФИМА [покраснѣвъ].

Что это вы, голубушка, какъ будто на меня разсердились? Вѣдь это я такъ сказала, въ видѣ шутки!

НЕНЮКОВА.

Чтобъ я разсердилась на васъ, моя радость, вотъ мило! [Опять цѣлуются].

ФИМА.

А вѣдь я къ вамъ, собственно затѣмъ, чтобъ сообщить одну новость!

НЕНЮКОВА.

Что вы! Говорите, говорите, — я сгораю отъ нетерпѣнія!

ФИМА [таинственно].

Сегодня въ канцеляріи, у генеральши, что-то произошло съ адъютантомъ!

НЕНЮКОВА.

Не можетъ быть! Что именно — не знаете?

ФИМА.

Вотъ видите, онъ затерялъ какую-то бумагу. Казначей. я какъ вы знаете, уѣхалъ въ отпускъ и канцелярія теперь на рукахъ monsieur Стронскаго — а онъ такой поэтъ, никогда не помнитъ ничего — а генеральша, вы знаете, ужасная формалистка, ни одной бумаги не пропуститъ. Ну, вотъ, у нихъ, говорятъ, и вышло довольно бурное столкновеніе!

НЕНЮКОВА.

Вы думаете, что столкновеніе можетъ имѣть серьезныя послѣдствія для Стронскаго?

ФИМА.

Нѣтъ, серьезнымъ это ничѣмъ не кончится. [Значительно]. Вы знаете: милые бранятся, только тѣшатся!

НЕНЮКОВА [тревожно].

Вы что этимъ хотите сказать, моя безцѣнная?

ФИМА [колко].

Ничего особеннаго… Я только повторяю то, что говорятъ всѣ!

НЕНЮКОВА.

А что же говорятъ эти всѣ?

ФИМА.

Говорятъ, будто генеральша неравнодушна къ своему адъютанту!

НЕНЮКОВА.

Что же тутъ удивительнаго: онъ такъ аристократиченъ.

ФИМА.

Да, но злые языки утверждаютъ, что онъ отвѣчаетъ ей.

НЕНЮКОВА.

Не вѣрьте злымъ языкамъ, моя милая. Я могу вамъ ручаться за Стронскаго, что онъ не возьметъ на себя никакихъ иныхъ обязанностей, кромѣ канцелярскихъ!

ФИМА.

Почему же вы такъ увѣрены въ немъ?

НЕНЮКОВА [смѣшавшись].

Ахъ, Боже мой, потому что онъ былъ въ моей батареѣ… а я же должна знать своихъ офицеровъ! Наконецъ, онъ такъ любитъ все изящное, а генеральша, извините за выраженіе, скорѣй похожа на бомбардира, чѣмъ на свѣтскую даму… Нѣтъ, это все немыслимо, что вы мнѣ говорите! [Входитъ Митрофанъ].

МИТРОФАНЪ [зычно].

Пишша готова, ваше вскблагородіе! Прикажете накрывать? [Фима вскакиваетъ съ кушетки].

НЕНЮКОВА.

Куда вы, куда вы, моя драгоцѣнная?

ФИМА.

Душенька, мнѣ пора…

НЕНЮКОВА.

Ну, вотъ пустяки, — совсѣмъ не пора! Это все виноватъ этотъ дуракъ… [Митрофану]. Убирайтесь прочь! Никогда не смѣйте входить, когда васъ не спрашиваютъ! [Митрофанъ исчезаетъ].

ФИМА.

Нѣтъ, голубушка, въ самомъ дѣлѣ пора. Я вѣдь къ вамъ всего на минутку заѣхала. Папа сейчасъ съ ученья придетъ…

НЕНЮКОВА.

Ахъ, pardon, совсѣмъ забыла спросить про Михаила Семеновича. Что онъ, здоровъ?

ФИМА.

Merci, слава Богу. По обыкновенію, цѣлый день въ казармѣ. Вы знаете, служба — его слабость!

НЕНЮКОВА.

О, это рѣдкій офицеръ! Я ему такъ благодарна. Безъ него Пуля просто бы пропалъ… Жаль, жаль, что вы уже уходите, а все этотъ противный Митрофанъ виноватъ. Онъ такой мужланъ, мнѣ столько съ нимъ хлопотъ…

ФИМА.

Ахъ, это всегда, пока они не привыкнутъ! У насъ теперь та же самая исторія. Однако, прощайте моя дорогая! Совсѣмъ засидѣлась… [Цѣлуются].

НЕНЮКОВА.

До свиданья, моя родная! Не забывайте меня! [Фима уходитъ].

Ненюкова одна, потомъ Ненюковъ.
НЕНЮКОВА.

Противная дѣвчонка! Явилась нарочно, чтобъ меня разстроить… [Ходитъ]. Неужели это правда, что Нарциссъ измѣняетъ мнѣ? Право, не знаешь чему вѣрить: злымъ языкамъ или легкомыслію мужчинъ?!. Впрочемъ, я давно замѣчаю, что, съ назначеніемъ его на должность адъютанта, онъ какъ будто перемѣнился… Даже мнѣ показалось, что онъ сталъ чуть-чуть зазнаваться… Конечно, повышеніе по службѣ могло немножко вскружить ему голову, но я не хочу вѣрить, чтобъ онъ рѣшился на liaison съ Брусничной… [Останавливается]. Ну, а если?.. [Рѣшительно]. Ну, тогда я возьму себѣ Сидорова, а онъ пусть бѣсится… Да, сама судьба посылаетъ мнѣ въ утѣшеніе этого милаго мальчика! [Входитъ Ненюковъ].

НЕНЮКОВЪ.

Ну, что, теръ, взбутетенила, какъ слѣдуетъ, господина свѣжепросольнаго прапорщика?

НЕНЮКОВА.

Пуля, что за выраженіе: «взбутетенила!» Напротивъ, я была съ нимъ очень любезна и даже пригласила его къ обѣду, потому что онъ прекрасный молодой человѣкъ.

НЕНЮКОВЪ.

Прекраснаго я въ немъ ничего не замѣтилъ и, по моему, совсѣмъ лишнее было приглашать его обѣдать!

НЕНЮКОВА.

Напротивъ, непремѣнно надо было пригласить, чтобъ хоть нѣсколько его ободрить. Ты, Пуля, своимъ крикомъ такъ его напугалъ, что я думала, что онъ упадетъ въ обморокъ.

ПЕНЮКОВЪ [довольный].

Хе, хе, хе, небось пробрало? Ничего, ничего, на будущее время будетъ умнѣе. Будетъ знать, что командиръ у него бѣдовый, что съ командиромъ не шути!..

НЕНЮКОВА.

Только пожалуйста, Пуля, будь съ нимъ за обѣдомъ повѣжливѣе! А то онъ все-таки петербургскій человѣкъ… я не знаю, что о насъ можетъ подумать! [Входитъ Митрофанъ].

МИТРОФАНЪ.

Его благородіе, прапорщикъ Сидоровъ!

НЕНЮКОВА.

Проси… проси!.. [Охорашивается передъ зеркаломъ].

НЕНЮКОВЪ.

Митрофанъ, обѣдъ готовъ?

МИТРОФАНЪ.

Такъ точно, ваше высокоблагородіе.

НЕНЮКОВЪ.

Что-жъ ты, чортова перечница, не накрываешь? Экій шаловый народъ — все имъ надо пальцемъ ткнуть, а такъ никому нѣтъ дѣла.

НЕНЮКОВА.

Павелъ Петровичъ, что это такое? Изъ-за всякихъ пустяковъ… [Митрофану]. Да, да, накрывайте скорѣй! Да не забудьте, Митрофанъ, три прибора… и тарелки берите не съ нижней полки — тѣ съ изъяномъ, а сверху, фарфоровыя, что въ Таганрогѣ куплены… И потомъ, новую бутылку вина откупорите… И, смотрите, не забудьте чистыя салфетки вынуть, а то вы иногда Богъ знаетъ что такое подадите… И, пожалуйста, поскорѣй!!. [Митрофанъ уходитъ].

НЕНЮКОВЪ.

Что это у тебя, шерочка, за страсть баловать всякую мелюзгу? Скажите, какіе вдругъ онёры: и вино, и фарфоръ, и декольте, и не знаю еще что!..

НЕНЮКОВА.

Ахъ, пожалуйста, не мѣшайся! Тебѣ сказано разъ навсегда, что ты ничего не понимаешь въ свѣтскихъ тонкостяхъ! [Входитъ Сидоровъ; за нимъ слѣдуетъ Митрофанъ съ столовымъ приборомъ].

Ненюковъ, Ненюкова и Сидоровъ.
[Сидоровъ переодѣлся въ китель и держится нѣсколько развязнѣе. Войдя, по знаку Ненюковой, онъ прикладывается къ ея рукѣ, и затѣмъ, щелкнувъ шпорами, раскланивается съ Ненюковымъ].
НЕНЮКОВЪ [постепенно увлекаясь].

Вотъ такъ-съ, къ ручкѣ — вотъ это я понимаю… Вотъ это офицеръ! У меня уважать Аврору, она у меня рѣдкій человѣкъ! Погодите, она еще не такъ васъ навостритъ… Вы думаете: вы одни? А Стронскій? а Калмыковъ? а Гофманъ? Всѣ были такіе же педопечепые… а теперь, первые кавалеры въ бригадѣ! А кто ихъ выправилъ? — Аврора. Она у меня душа батареи! Я такъ и разсуждаю: кто любитъ жену — значитъ любитъ батарею… Кто не любитъ — не любитъ батареи… не любитъ артиллеріи!!.

НЕНЮКОВА.

Пуля, ты всегда утрируешь. [Хлопочетъ около стола].

НЕНЮКОВЪ.

Нисколько не утрирую. Ужъ что правда, то правда. Что касается манеръ, салонной посадки — это мое почтеніе! Эдакихъ грандъ-дамъ во всей дивизій одна-двѣ, да и обчелся!.. [Вдругъ, серьезно]. Чортъ, изъ памяти вонъ: а вы являлись генеральшѣ?

СИДОРОВЪ.

Такъ точно-съ. Ея превосходительству имѣлъ честь представиться, а его превосходительство не удалось видѣть.

НЕНЮКОВЪ.

Эхъ, вы юноша, юноша! Порядковъ еще вы нашихъ не знаете. Его превосходительство у насъ на второмъ планѣ, а главный нашъ командиръ — генеральша. Бой-баба она у насъ! [Митрофанъ снова исчезаетъ].

НЕНЮКОВА.

Пуля, что же ты не предложишь monsieur Сидорову что нибудь закусить? Сейчасъ супъ подадутъ…

НЕНЮКОВЪ.

Ну-съ… какъ васъ, позвольте, по-батюшкѣ?

СИДОРОВЪ.

Сергѣй Ѳедорычъ.

ПЕНЮКОВЪ.

Ну-съ, Сергѣи Ѳедорычъ, милости просимъ откушать хлѣба-соли… Прикладывайтесь безъ церемоніи!.. [Наливаетъ себѣ и пьетъ]. А вѣдь, хе, хе, хе, изрядную взбучку прописалъ тогда, а? [Сидоровъ улыбается]. Ничего, ничего, — привыкать надо… [Хлопаетъ его по плечу и опять пьетъ]. Такъ вы, выходитъ, намѣревались генералу явиться, а не генеральшѣ?.. Ахъ, вы, простота! Нашъ генералъ вѣдь того, на другомъ положеніи… Какъ это про него Стронскій отмочилъ:

«Нашъ бригадный командиръ

Продалъ бабѣ свой мундиръ».

Остроумно, чортъ возьми! Вотъ, батюшка — Стронскій: поэтъ, талантъ. А откуда вышелъ? Изъ моей батареи. У меня, батюшка, всѣ офицеры чудесники. Напримѣръ, Калмыковъ, Яковъ Васильевичъ, — тотъ у насъ и трагедіи разыгрываетъ, и романсы распѣваетъ, а ужъ какой наѣздникъ — ф-фа, черкеса за поясъ заткнетъ!.. А штабсъ-капитанъ Гофманъ? И настройщикъ, и обойщикъ, и одинъ чортъ знаетъ, чего онъ не мастеритъ! А нашъ почтеннѣйшій Михаилъ Семеновичъ? Наизусть всѣ уставы произошелъ. Эдакаго службиста, государь мой, въ артиллеріи, днемъ съ огнемъ поискать! Да что и говорить: у меня въ батареѣ, что ни офицеръ — укоръ Европѣ!! [Митрофанъ вноситъ миску борща. Всѣ садятся за столъ. Ненюковъ посреди. Ненюкова vis-à-vis съ Сидоровымъ. Разливая борщъ, Ненюкова бросаетъ на прапорщика губительные взоры].