Женихи (Дорошевич)/ДО
| Женихи : Одесская трагедія |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ VI. Юмористическіе разсказы. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1907. — С. 255. |
Я шелъ по опушкѣ Хаджибейскаго парка. Какъ вдругъ изъ куста вылетѣлъ молодой человѣкъ.
Я даже вздрогнулъ:
— Бѣшеный!
Безъ шляпы. Костюмъ въ клочьяхъ. Зрачки глазъ расширены отъ ужаса. Мокрые волосы прилипли ко лбу.
И прямо мнѣ въ ноги:
— Ради Бога!.. За мной гонятся!.. Я кинусь въ эти кусты, — не выдавайте меня!.. Они!!!
И молодой человѣкъ ринулся въ кусты.
Что такое? Что случилось? Что человѣкъ надѣлалъ?
Убилъ кого-нибудь? Зарѣзалъ?
Можетъ-быть, просто укралъ, — нынче у молодыхъ людей это въ модѣ.
По парку шелъ трескъ.
Вправо отъ меня слышался легкій трескъ, словно летѣла какая-нибудь легконогая серна.
Полѣвѣе слышался трескъ посолиднѣе, словно прыгала тигрица.
И, наконецъ, прямо кусты трещали такъ, словно валилъ медвѣдь.
Трескъ слышался все ближе и ближе. Послышалось тяжелое, прерывистое дыханіе, какое-то сопѣніе…
Можетъ-быть, и на самомъ дѣлѣ медвѣдь?..
Я оглянулся на всякій случай, — близко ли дерево?
— У-лю-лю! — раздался отчаянный вопль; кусты раздвинулись, — и я остолбенѣлъ.
Изъ кустовъ показался Иванъ Ивановичъ, милѣйшій Иванъ Ивановичъ, добрѣйшій Иванъ Ивановичъ, почтенный отецъ семейства, — но въ какомъ видѣ!
Лицо налилось кровью, въ глазахъ ярость, волосы дыбомъ, и прямо ко мнѣ.
— Подлеца видѣлъ?
— Какого подлеца?
— Подлецъ тутъ пробѣжалъ. Не видалъ?
— Да почему же, Иванъ Ивановичъ, отличить человѣка, подлецъ онъ или нѣтъ? Нынче это трудно…
— Не видалъ, значитъ? Ну, да все равно. Онъ отъ меня не уйдетъ, не уйдетъ, негодяй!
Иванъ Ивановичъ погрозилъ кулакомъ:
— Благословлю!.. Благословлю анаѳему!..
И онъ такъ кричалъ «благословлю», словно хотѣлъ оторвать голову:
— Благословлю!.. Не убѣжишь! Нѣтъ, ты только вообрази, какова шельма: изъ-подъ благословенія вырвался… Ну, да, братъ, ладно! Отъ меня не уйдешь! У меня это все правильно устроено: облава! Я, братъ, охотникъ. На медвѣдей ходилъ! У меня сторожа подкуплены. Куда ни побѣги, — на сторожа наткнешься. Весь паркъ оцѣпленъ. А по кустамъ жена и дѣти пущены. Сынишка Петька на велосипедѣ рыщетъ. Дочь бѣгаетъ, жена. Какъ только увидятъ, сейчасъ на меня гнать начнутъ и «у-лю-лю!» кричать. Хорошо бы гончими его, ракалію, потравить. Ну, да за неимѣніемъ гончихъ своимъ семействомъ обойдемся. Женѣ прямо сказано: увидишь, мертвой хваткой за шею бери и вали. А отбиваться начнетъ, — за ноги кусай, чтобъ бѣгать не могъ. А я тѣмъ временемъ подойду и благословлю.
— Да что съ тобой, Иванъ Ивановичъ? Отъ жары это у тебя, что ли? Съ чего это ты такимъ неподходящимъ дѣломъ вздумалъ заняться! Анаѳемъ благословлять?!
— А что жъ съ ними дѣлать, какъ не благословлять? Благословлю, — и кончено. Нѣтъ, ты себѣ представить не можешь, до чего подлый нынче молодой человѣкъ пошелъ! Ты ему всякое удовольствіе, угощаешь, окрошку для него дѣлаешь, а онъ въ благодарность хоть бы на твоей дочери женился. Хоть бы изъ вѣжливости! Окрошку ѣстъ, и даже по двѣ тарелки, а какъ до свадьбы дошло, — «не расположенъ», говоритъ. Къ одной окрошкѣ расположеніе и чувствуетъ. Ты только представь себѣ. Пріѣзжаетъ на лиманъ молодой человѣкъ. Ну, я, натурально, сейчасъ черезъ кухарку узналъ. У меня вѣдь всѣ чужія кухарки на жалованьѣ. Какъ гдѣ показался молодой человѣкъ, сейчасъ обязана бѣжать и извѣщать. А ужъ я прихожу и знакомлюсь.
— Какъ, къ незнакомому приходишь?
— А мнѣ плевать, что онъ незнакомый. Познакомлюсь! Прихожу — вижу, молодой человѣкъ. «Ногой, — говоритъ, — страдаю». Мы въ немъ участіе приняли, дочь даже за него замужъ выдать хотѣли. А онъ, на-ко! Черезъ перила!
— Какъ такъ? Черезъ перила?!
— Очень просто. Сидимъ это мы передъ обѣдомъ на террасѣ. Жена окрошку приготовляетъ. Она какую-то особенную дѣлаетъ, горчицы въ нее много кладетъ, — словомъ, отъ этой окрошки человѣкъ въ нѣкоторомъ родѣ чувствъ лишается: самъ не понимаетъ, что говоритъ, что дѣлаетъ. Я поодаль сижу, чтобъ молодымъ людямъ не мѣшать. А Олечка съ нимъ, съ анаѳемой, около перилъ объ окрошкѣ говоритъ. «Вы, — спрашиваетъ, — Семенъ Ивановичъ, окрошку любите?» — «Люблю, — говоритъ, — особенно съ раковыми шейками! Раковыя шейки — это восторгъ, что такое! Что можетъ быть лучше шейки?» Кажется, объясненіе прямое? Чего жъ еще ждать? Я къ нимъ: «Я, говорю, васъ, Семенъ Ивановичъ, понялъ! Берите Олечку, цѣлуйте ея шейку, сколько вамъ угодно»… И только что хотѣлъ благословить, а онъ, подлецъ, ногу черезъ перила — и въ кусты. Мы и погнали!
Въ эту минуту гдѣ-то вдали послышался отчаянный вопль:
— Иванъ Ивановичъ! Сюда! Держу!.,
— Жена вцѣпилась!
И Иванъ Ивановичъ шарахнулся въ кусты.
— Держи!.. За ноги кусай!.. Я сейчасъ!.. За ноги… За ноги…
Голосъ Ивана Ивановича слышался все ближе и ближе къ тому мѣсту, откуда раздавались вопли.
— Скорѣе! — вопилъ женскій голосъ. — Рвется!
— За ноги кусай, за ноги!.. Олечка, Петька! У-лю-лю! Къ матери на помощь! — раздавался голосъ Ивана Ивановича. Вотъ онъ, вотъ я!..
Но въ эту минуту раздался страшный, отчаянный крикъ — и все смолкло.
Я стоялъ ни живъ ни мертвъ. Что за драма разыгралась въ чащѣ? Убили?
Снова затрещали кусты — и на дорогу вывалился Иванъ Ивановичъ.
Именно, вывалился, а не вышелъ. Истомленный, измученный:
— Вырвался!.. И вѣдь какъ, подлецъ, ухитрился. Жена ему въ икры зубами вцѣпилась. Сынъ его два раза велосипедомъ переѣхалъ. Дочь за волосы держала. Думалъ: «благословлю». Нѣтъ! Увидалъ меня, анаѳема, словно каленымъ желѣзомъ кто его прижегъ. Вѣдь раздавленный, а какъ кинулся! У дочери въ рукахъ даже волосъ клокъ остался. А все Петька, каналья, виноватъ! Не умѣетъ съ женихами обращаться. Развѣ по жениху на велосипедѣ нужно уѣдить? Сѣлъ бы ему на голову, — и все тутъ. Вотъ какъ съ женихомъ нужно!
Иванъ Ивановичъ присѣлъ на скамейку.
— Не повѣришь, братъ, какъ трудно нынче жениха отыскать!
— Да, можетъ, насчетъ жениховъ вы очень разборчивы?
— Мы?! Да нынче, братъ, лакеевъ съ большей разборчивостью берутъ, чѣмъ жениховъ. Это прежде было: чтобъ женихъ не курилъ, въ карты не игралъ. А нынче просто; одно отъ него, отъ идола, только и требуется: женись! И того не хочетъ!
— Что жъ это они?
— А вотъ поди, спроси у нихъ, у идоловъ. Вотъ какіе они нынче молодые люди пошли! Никакъ не благословишь… Да я тебѣ вотъ что еще скажу…
Но Ивану Ивановичу не удалось договорить.
Къ намъ летѣла горничная:
— Баринъ! Баринъ! Домой скорѣе бѣгите! Къ вамъ кухарка съ сосѣдской дачи пришла!
Иванъ Ивановичъ вскочилъ какъ встрепанный.
— Прощай, братъ, некогда… Новый появился… Благословлять побѣгу! Можетъ-быть, и удастся…
Мы встрѣтились съ Иваномъ Ивановичемъ недѣли черезъ двѣ на бульварѣ.
Онъ шелъ, понуривъ голову, изнемогая отъ жары.
— Иванъ Ивановичъ! Что это тебя въ такую жару въ городъ принесло?
— По дѣламъ былъ. Въ управѣ, потомъ въ справочную контору…
— Ужели жениха чрезъ контору искалъ?
— Его самаго. У меня, братъ, хитрая механика теперь подстроена. Съ членомъ управы съ однимъ познакомился. Обѣщался для меня въ управѣ мѣсто столоначальника попридержать. Ты знаешь, это выгодно. Такъ вотъ по справочнымъ конторамъ и хожу: нѣтъ ли какого-нибудь молодого человѣка безъ опредѣленныхъ занятій? Я ему мѣсто въ управѣ, а онъ въ благодарность чтобы на дочери женился. И ему хорошо, и мнѣ выгодно: управскій столоначальникъ — это, братъ, по нынѣшнимъ временамъ женихъ — слава Тебѣ, Господи! Конечно, это не скотобойщикъ, но все-таки…
— Ну, и что жъ?
— И на это не идутъ. Мѣсто, — говоритъ, — возьму съ удовольствіемъ, а къ женитьбѣ расположенья. не чувствую! По газетнымъ объявленіямъ ходилъ. Какой-то молодой человѣкъ 100 рублей предлагаетъ, чтобъ мѣсто ему доставить. «Вотъ вамъ, говорю, и безъ ста рублей и жена и мѣсто. И сто цѣлковыхъ цѣлы останутся и жену еще получите!» Да онъ, дуракъ, оказывается, ужъ женатъ. Дѣтей семеро. Конечно, жену можно бы и отравить, у меня порошокъ такой есть, а дѣтей по пріютамъ…
— Иванъ Ивановичъ!!!
— Да что ты мнѣ «Иванъ Ивановичъ!» «Иванъ Ивановичъ!» Я сорокъ пять лѣтъ Иванъ Ивановичъ! Была бы у тебя дочь на возрастѣ, — посмотрѣлъ бы я, что бы ты запѣлъ,
Зашли тутъ же на бульварѣ позавтракать.
Иванъ Ивановичъ рыбу съѣлъ, но надъ котлетой задумался.
— Ты что жъ, Иванъ Ивановичъ, не ѣшь?
— Постой, — мнѣ въ голову одна мысль пришла.
— Что еще?
— А знаешь ли, мнѣ этотъ лакедронъ очень нравится!
— Кто такой?
— Лакей, что намъ подаетъ! Приличный такой, почтительный! Въ Одессѣ немного и молодыхъ людей такихъ найдешь. Очень-очень приличенъ!
— Иванъ Ивановичъ, да неужели же ты…
— Что жъ тутъ такого необыкновеннаго? Что лакей? Такъ что жъ, небольшое приданое дамъ, — сами ресторанъ откроемъ, жена по кулинарной части, окрошку будетъ дѣлать, я по винной кое-что смыслю. Право, сейчасъ ему предложеніе сдѣлаю!
Но подошелъ кто-то изъ знакомыхъ, и Ивану Ивановичу помѣшали.
— Въ другой разъ, — рѣшилъ онъ, — а теперь къ себѣ на лиманъ поѣду. Да что ты къ намъ никогда не заѣдешь? Заѣхалъ бы, окрошки поѣлъ. Ты хоть и женатый человѣкъ, а все-таки заѣзжай, поѣшь!
Я собрался къ Ивану Ивановичу какъ-то на недѣлѣ.
Подъѣзжаю, — слышу вопли.
«Батюшки, думаю, должно-быть, Иванъ Ивановичъ кого-нибудь благословляетъ».
Хотѣлъ было повернуть назадъ, какъ вдругъ съ дачи вылетаетъ въ растерзанномъ видѣ жена Ивана Ивановича.
— Спасите! — кричитъ. — Извергъ меня уродовать хочетъ!
— Какъ такъ уродовать?
— А вотъ спросите у него, онъ на дачѣ съ хирургическими инструментами возится.
Вхожу.
— Иванъ Ивановичъ, что ты тутъ за звѣрства. дѣлаешь?
— Никакихъ, — говоритъ, — звѣрствъ; просто хотѣлъ. женѣ на носу оспу привить.
— Это еще зачѣмъ? У нея не привита развѣ?
— Привита, и даже два раза, — этой зимой еще прививала. А я хотѣлъ на носу — для спокойствія.
— Иванъ Ивановичъ, опомнись, выкупайся, воды выпей, что ли…
— Да что ты меня за сумасшедшаго принимаешь, что ли? Я, братъ, знаю, что дѣлаю! Это я для жениховъ.
— Для какихъ жениховъ?
— Для Олечкиныхъ. Отыщешь для Олечки жениха, а онъ за мамашей ухаживаетъ. Вѣдь нынче молодежь какая! А будетъ носъ въ оспѣ, — небось, не станетъ ухаживать. Вотъ я и хотѣлъ…
— Иванъ Ивановичъ!
— Да что ты ко мнѣ присталъ: «Иванъ Ивановичъ!» Ты вотъ меня поздравь лучше! Подлеца поймалъ.
— Какого подлеца?
— А вотъ, за которымъ тогда по парку гонялся. Не миновалъ моихъ рукъ. — Благословлю!
— Какъ же это тебѣ удалось?
— А очень просто. Объявилъ всѣмъ сторожамъ, будто онъ у меня пятьсотъ рублей укралъ, и сто рублей награды обѣщалъ тому, кто приведетъ.
— Иванъ Ивановичъ, да вѣдь это клевета!
— Ужъ это тамъ что бы то ни было! А только поймали и привели.
— Да вѣдь за это подъ судъ можно!
— Вотъ, вотъ! И онъ меня изъ погреба судомъ пугаетъ.
— Какъ изъ погреба?
— Въ погребъ я его посадилъ. Заперъ и ключъ у себя держу. Кормлю селедкой, а пить не даю. Пока итти подъ благословеніе не согласится.
— Да вѣдь это истязаніе!
— Я и самъ знаю, что истязаніе! А онъ согласись жениться, — вотъ и истязаніе кончится. Надо же ихъ, наконецъ, заставлять жениться.
— Охъ, Иванъ Ивановичъ, попадешь ты на каторгу!
— Не попаду, — согласится, Я на своемъ поставлю: благословлю. Долго не продержится. Онъ и теперь ужъ — въ чемъ душа держится! Хочешь, пойдемъ, посмотримъ!
Смотрѣть я не пошелъ, но расчеты Ивана Ивановича сбылись.
Черезъ два дня я получилъ пригласительный билетъ:
«Иванъ Ивановичъ и Матрена Карповна Фунтиковы имѣютъ честь покорнѣйше просить васъ пожаловать на благословеніе ихъ дочери Ольги съ коллежскимъ регистраторомъ Семеномъ Ивановичемъ Скриповымъ, имѣющее быть въ субботу, 20 іюля, во дворѣ дачи Фунтиковыхъ».
Я отправился.
Зрѣлище, которое мнѣ представилось, было поистинѣ изумительно.
Посреди двора два дворника держали за руки и за ноги распростертаго на землѣ «жениха», а Иванъ Ивановичъ стоялъ надъ нимъ, плакалъ отъ умиленія и говорилъ:
— Дѣти мои, благословляю васъ, будьте счастливы!
Въ тотъ же вечеръ я встрѣтилъ Ивана Ивановича въ Грандъ-Отелѣ.
Онъ былъ выпивши:
— Дочку замужъ выдаю! Жениха нашелъ!
И даже хвастаетъ:
— А ужъ какъ ее любитъ!!!