1897
[править]ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
[править]I.
[править]Беззвѣздной темной ночью одинокій путникъ шелъ по большой дорогѣ изъ Маршьена въ Монсу. Эти два города отстоятъ не болѣе какъ на десять километровъ другъ отъ друга, если идти прямо черезъ свекловичныя поля. Темнота была такъ велика, что путникъ не могъ даже различать почву подъ своими ногами, и только по свободно разгуливающему ледяному мартовскому вѣтру можно было догадываться, что дорога идетъ по гладкой, совершенно открытой мѣстности. Ни одного дерева не росло по сторонамъ этой дороги, и она, прямая и правильная, казалась какой-то безконечной плотиной среди окружавшаго мрака.
Путникъ вышелъ изъ Маршьена около двухъ часовъ утра. Плохо защищенный отъ холода своей изношенной курткой изъ бумажной матеріи и плисовыми панталонами, онъ шелъ быстрыми шагами. Небольшой узелокъ, обернутый сверху клѣтчатымъ платкомъ, очень стѣснялъ его, и онъ безпрестанно перекладывалъ его съ одного локтя на другой, чтобы можно было поглубже засунуть въ карманы панталонъ руки, окоченѣвшія отъ вѣтра. Въ головѣ этого безпріютнаго и натерпѣвшагося человѣка была только одна мысль, что, можетъ быть, къ утру сдѣлается теплѣе. Вздрагивая отъ холода, онъ шелъ по этой дорогѣ уже около часу, какъ вдругъ налѣво, километрахъ въ двухъ отъ Монсу, показался красноватый огонь. Какъ будто висѣли въ воздухѣ три жаровни съ раскаленными углями. Сначала путникъ пріостановился, объятый страхомъ, но затѣмъ не могъ устоять противъ печальной необходимости отогрѣть хоть на минуту замерзавшія руки.
Дорога спустилась въ ложбину, и видѣніе исчезло. Направо отъ путника тянулся досчатый заборъ, за которымъ шло полотно желѣзной дороги; влѣво разстилалась слегка покатая мѣстность, поросшая травой, и виднѣлись неясныя очертанія какихъ-то стѣнъ, словно тамъ была цѣлая деревня, съ правильно расположенными низенькими домиками. Путникъ прошелъ еще шаговъ двѣсти. Вдругъ на поворотѣ дороги онъ снова увидѣлъ огни, уже совсѣмъ передъ собою, и все-таки не могъ понять, какъ это они горятъ такъ высоко въ небѣ, точно три дымящіяся лупы. Вскорѣ другая картина отвлекла его вниманіе отъ неба и заставила обратиться къ землѣ. Онъ увидѣлъ темную, громадную массу всевозможныхъ построекъ, надъ которыми возвышался силуэтъ заводской трубы. Кое-гдѣ въ закопченныхъ окнахъ виднѣлся свѣтъ; пять-шесть фонарей, висѣвшихъ снаружи, слабо освѣщали ряды почернѣвшихъ бревенъ, казавшихся какими-то гигантскими подмостками. Эта фантастическая картина была окутана дымомъ, и среди ночной тишины слышалось только могучее дыханіе невидимаго паровика.
Путникъ понялъ, что передъ нимъ находятся копи, и устыдился своего недавняго страха. Что пользы идти туда? Навѣрное, тамъ не найдется для него работы. Вмѣсто того, чтобы направиться къ виднѣвшимся зданіямъ, онъ рѣшился, наконецъ, взобраться на насыпь, на которой горѣлъ въ трехъ чугунныхъ жаровняхъ каменный уголь, освѣщая и въ то же время согрѣвая работавшихъ тамъ людей. Этимъ рабочимъ, вывозившимъ ненужную землю, приходилось работать поздно. Путникъ слышалъ теперь шумъ телѣжекъ, двигавшихся по рельсамъ, и могъ различить около огней силуэты рабочихъ, сваливавшихъ землю.
— Здравствуйте! — сказалъ онъ, подходя къ человѣку, стоявшему у одной изъ жаровенъ.
Это былъ старикъ возчикъ. Онъ стоялъ, повернувшись спиной къ огню. На немъ была надѣта вязаная фіолетоваго цвѣта фуфайка, а голову прикрывала шапка изъ шкурки кролика. Большая, желтоватой масти лошадь, не шевелясь, точно каменная, терпѣливо ожидала, пока опорожнятъ всѣ шесть привезенныхъ ею телѣжекъ. Рыжеватый, сухопарый рабочій, занимавшійся разгрузкой ихъ, неторопливо и сонно дѣлалъ свое дѣло, налегая рукою на рычагъ. Вѣтеръ еще болѣе усилился и, словно косою, рѣзалъ своимъ ледянымъ и правильнымъ дыханіемъ.
— Здравствуйте, — отвѣчалъ старикъ.
Наступило молчаніе. Путникъ чувствовалъ, что на него смотрятъ подозрительно, и поспѣшилъ объяснить, кто онъ такой.
— Меня зовутъ Этьенъ Лантье, я по машинной части, — сказалъ онъ. — Нѣтъ ли у васъ работы?
Огонь ярко освѣщалъ его. Это былъ красивый, темноволосый молодой человѣкъ, лѣтъ двадцати или двадцати одного года, крѣпкій на видъ, несмотря на то, что не отличался массивностью сложенія, а скорѣе былъ тонокъ и худощавъ.
Возчикъ видимо успокоился я отвѣчалъ, покачавъ головой:
— Работы по машинной части?.. Нѣтъ, нѣтъ! Вчера еще приходили двое. Ничего нѣтъ.
Налетѣвшій порывъ вѣтра прервалъ разговоръ. Затѣмъ Этьенъ спросилъ, указывая на темную массу строеній:
— Это копи? Да?
Старикъ не могъ тотчасъ отвѣчать на вопросъ: его задушилъ страшный приступъ кашля. Наконецъ онъ откашлялся и плюнулъ на красноватую отъ пламени землю, на которой немедленно образовалось черное пятно.
— Да; копь Ворё… Вотъ тутъ близко жилье…
Онъ протянулъ руку по направленію къ селенію. Тамъ виднѣлись тѣ самые низенькіе домики, которые неясно выступали изъ темноты, когда Этьенъ подходилъ къ копямъ. Телѣжки были опорожнены и старикъ двинулся впередъ, медленно ступая своими сведенными ревматизмомъ ногами; лошадь тоже тронулась, съ напряженіемъ идя между рельсами; налетѣвшій порывъ вѣтра взъерошилъ ея шерсть.
Теперь въ Ворё уже не было ничего фантастическаго. Этьенъ, позабывши отогрѣть около огня свои окоченѣвшія руки, смотрѣлъ вокругъ себя и мало-по-малу различалъ отдѣльныя части копей: пропитанный смолою сарай, въ которомъ производилась сортировка угля сквозь рѣшето, высокую постройку надъ шахтой; обширное помѣщеніе, занятое подъемною машиною; четыреугольную башенку, гдѣ помѣщалась помпа, выкачивающая воду изъ шахты. Эти копи, съ ихъ кирпичными строеніями, сбившимися въ кучу на днѣ глубокой ложбины, и съ высокой трубой, возвышавшейся, какъ грозный рогъ, представлялись Этьену страшнымъ чудовищемъ, притаившимся тутъ, чтобы броситься на міръ и пожрать его. Не сводя глазъ съ копей, онъ въ то же время размышлялъ о своемъ собственномъ положеніи безпріютнаго бродяги, напрасно отыскивающаго вотъ уже въ теченіе восьми дней хоть какой-нибудь работы. Онъ вспомнилъ о своей жизни въ мастерской желѣзной дороги, вспомнилъ о пощечинѣ, данной имъ начальнику, о томъ, какъ его прогнали изъ Лилля, какъ гнали отовсюду. Въ субботу онъ былъ въ Маршьенѣ, гдѣ, говорили, есть работа, ходилъ на механическіе заводы, и нигдѣ, ничего: ни на заводахъ, ни въ Сонневиллѣ. Онъ провелъ воскресенье на лѣсномъ дворѣ, спрятавшись между бревнами, но сторожъ выгналъ его оттуда въ два часа ночи. Нѣтъ болѣе ни гроша, нѣтъ даже крошки хлѣба… Онъ бродить теперь наугадъ по дорогамъ, не зная даже, куда укрыться отъ пронизывающаго насквозь вѣтра, и не можетъ себѣ представить, что съ нимъ будетъ дальше… Да, это дѣйствительно были каменноугольныя копи. Кое-гдѣ мерцавшіе фонари освѣщали плиты угля; черезъ дверь, распахнувшуюся съ шумомъ, онъ увидѣлъ пышущія пламенемъ печи. До него доносилось пыхтѣніе работающей помпы, медленное и могучее, точно дыханіе задыхающагося чудовища.
Рабочій, разгружавшій передъ тѣмъ телѣжки, сидѣлъ теперь согнувшись и даже ни разу не взглянулъ на Этьена. Молодой человѣкъ поднялъ свой узелокъ, упавшій на землю, и собирался уже снова тронуться въ путь, какъ вдругъ вблизи его раздался кашель возчика. Старикъ медленно выходилъ изъ темноты, а за нимъ слѣдовала лошадь, опять тащившая шесть телѣжекъ, снова нагруженныхъ.
— Въ Монсу есть фабрики? — спросилъ молодой человѣкъ.
Старикъ сплюнулъ чѣмъ-то чернымъ на землю и отвѣчалъ среди завыванія вѣтра:
— О, въ фабрикахъ тамъ нѣтъ недостатка! Надо было это видѣть года три-четыре тому назадъ! Все кругомъ пыхтѣло; недоставало рабочихъ рукъ, и никогда столько не зарабатывали, какъ въ то время… И вотъ, понемногу, начали подтягивать брюхо. Жалость смотрѣть, что творится во всей странѣ: рабочихъ распускаютъ, мастерскія закрываются одна за другой… Можетъ быть, императоръ въ этомъ и не виноватъ, но зачѣмъ онъ воюетъ въ Америкѣ? Я не говорю уже о томъ, что скотъ мретъ отъ холеры, какъ и народъ.
Разговаривающіе перебрасывались между собой короткими отрывочными жалобами. Этьенъ разсказывалъ о своихъ безполезныхъ поискахъ въ теченіе цѣлой недѣли. Стало быть, надо умирать съ голода?.. Скоро всѣ дороги запрудятся нищими.
— Да, — говорилъ старикъ, — это нехорошо кончится; Богъ не допуститъ, чтобы столько христіанъ было выброшено на улицу.
— Мяса не каждый день и понюхаешь.
— Хоть бы хлѣба-то хватало.
— Правда. Хоть бы только хлѣба хватало.
Ихъ голоса терялись въ меланхолическомъ завываніи вѣтра.
— Вотъ Монсу тамъ, — громко заговорилъ старикъ, поворачиваясь на югъ.
Онъ протянулъ руку и указывалъ пальцемъ на невидимые заводы и фабрики, по мѣрѣ того, какъ называлъ ихъ. Тамъ, въ Монсу, сахарный заводъ Фовеля еще въ ходу, но заводъ Готона уже сократилъ свои работы. Трезвонятъ какъ слѣдуетъ только канатная фабрика Блёза, работающая канаты для копей, да Дютильёль съ своей хлѣбной вывозной торговлей. Затѣмъ онъ размахнулъ рукой по сѣверу, обнимая жестомъ добрую половину горизонта: мастерскія Сонневилля не получили и двухъ третей своихъ обычныхъ заказовъ; изъ трехъ доменныхъ печей на желѣзныхъ заводахъ въ Маршьенѣ работаютъ только двѣ; наконецъ, стеклянному заводу Гажбуа грозитъ забастовка рабочихъ, такъ какъ поговариваютъ объ уменьшеніи заработной платы.
— Я знаю, знаю, — повторялъ молодой человѣкъ. — Я вездѣ побывалъ.
— Мы еще кое-какъ тянемся, — прибавилъ старикъ, — хотя угля стало добываться меньше. Посмотрите прямо передъ вами на Викторію: тамъ горятъ только двѣ батареи коксовыхъ печей.
Онъ харкнулъ, перепрягъ въ пустыя телѣжки свою дремлющую лошадь и пошелъ вслѣдъ за нею.
Теперь Этьенъ могъ созерцать цѣлую область. Ночь стояла все такая же темная, но рука старика какъ будто бы наполнила окрестность страшными картинами людского горя, которыя молодой человѣкъ чувствовалъ въ эту минуту и вокругъ себя, и повсюду въ безпредѣльномъ пространствѣ. Не стоны ли голодныхъ разносилъ по пустыннымъ полямъ этотъ мартовскій вѣтеръ? Онъ дулъ съ бѣшенствомъ, точно будто суля смерть всякому труду, предсказывая страшную нищету, которая унесетъ со свѣта много, много людей. Съ блуждающими глазами, Этьенъ старался проникнуть въ ночной мракъ, сгорая желаніемъ и въ то же время страшась увидѣть то, что могло представиться его взорамъ. Но все сливалось и тонуло въ темнотѣ ночи, и видно было вдалекѣ только пламя доменныхъ и коксовыхъ печей. Тамъ батареи цѣлой сотни трубъ, неправильно разбросанныхъ, представляли линію красныхъ огней, а нѣсколько лѣвѣе поднимались къ небу, точно гигантскіе факелы, двѣ башни, увѣнчанныя голубоватымъ пламенемъ. Это зрѣлище производило грустное впечатлѣніе пожара. На грозномъ небѣ не сіяло иныхъ звѣздъ, кромѣ ночныхъ огней этой страны угля и желѣза.
— Вы не изъ Бельгіи ли? — раздался позади Этьена голосъ возчика, возвратившагося съ новой кладью.
На этотъ разъ онъ привезъ только три телѣжки: въ подъемномъ ящикѣ сломалась гайка и остановила всю работу на добрую четверть часа. Внизу водворилось глубокое молчаніе; не слышно стало глухого грохота телѣжекъ. До слуха долетали только отдаленные удары молота по листу желѣза.
— Нѣтъ, я съ юга, — отвѣчалъ молодой человѣкъ.
Рабочій, опорожнявшій телѣжки, выгрузилъ ихъ и присѣлъ на землю, очень довольный случившейся поломкой. Онъ все также угрюмо молчалъ и только глядѣлъ своими большими потухшими глазами на возчика, какъ будто утомленный его болтовней. Въ самомъ дѣлѣ, старикъ никогда не проявлялъ такой болтливости. Можно было предположить, что или незнакомый молодой человѣкъ очень понравился ему, или имъ просто овладѣло то страстное желаніе поболтать, которое иногда заставляетъ стараго человѣка разсуждать вслухъ съ самимъ собой.
— А я изъ Монсу и зовутъ меня Боньморъ, — сказалъ онъ.
— Это прозвище? — спросилъ удивленный Этьенъ.
Старикъ самодовольно усмѣхнулся и, указывая на Ворё, проговорилъ:
— Да, да… Меня три раза вытаскивали оттуда чуть не по кусочкамъ: въ первый разъ вытащили съ обгорѣлой шкурой, во второй — набитымъ землей по самую глотку, а въ третій — наглотавшимся столько воды, что брюхо у меня раздулось, какъ у лягушки… Когда товарищи увидѣли, что я вовсе не хочу умирать, тогда они, для смѣху, и прозвали меня «Боньморъ».
Его хорошее настроеніе духа удвоилось, и онъ даже засмѣялся. Смѣхъ этотъ походилъ на скрипъ плохо смазаннаго блока и перешелъ въ страшный приступъ кашля. Свѣтъ отъ жаровни падалъ теперь прямо на него и освѣщалъ его большую голову, покрытую совсѣмъ бѣлыми, рѣдкими волосами, и плоское, мертвенно-блѣдное лицо, испещренное синеватыми пятнами. Онъ былъ маленькаго роста, съ огромной шеей, вывороченными наружу икрами и пятками, длинными руками, квадратныя кисти которыхъ доставали до его колѣнъ. Какъ его неподвижно стоявшая лошадь, повидимому, вовсе не ощущала холода и казалась каменной, такъ и онъ не обращалъ ни малѣйшаго вниманія на ледяной вѣтеръ, свиставшій ему въ уши. Откашлявшись, онъ плюнулъ, и на землѣ опять осталось черное пятно.
Этьенъ смотрѣлъ то на старика, то на черное пятно на землѣ.
— Вы давно работаете въ копяхъ? — спросилъ онъ.
Боньморъ широко развелъ руками.
— Давно ли? О, да! — воскликнулъ онъ. — Мнѣ еще не было восьми лѣтъ, когда я въ первый разъ спустился подъ землю, именно здѣсь, въ Ворё; а теперь мнѣ пятьдесятъ восемь. Посчитайте-ка, сколько выходитъ? Я исполнялъ тамъ всевозможныя работы. Покуда былъ малъ, я находился при снарядѣ, который передвигаетъ тамъ, подъ землей, нагруженныя телѣжки въ одну сторону, а пустыя — въ другую. Потомъ, когда сталъ въ силахъ таскать телѣжку, я сдѣлался откатчикомъ. А затѣмъ, цѣлыхъ восемнадцать лѣтъ, былъ забойщикомъ. Послѣ того, по милости моихъ проклятыхъ ногъ, меня поставили на земляныя работы, и я засыпалъ и чинилъ подземныя галереи до тѣхъ поръ, пока докторъ не велѣлъ совсѣмъ вывести меня изъ подъ земли. Онъ сказалъ, что иначе я останусь тамъ навсегда. Вотъ уже пятъ лѣтъ, какъ я справляю должность возчика… Гм… Недурно: поработать на копяхъ пятьдесятъ лѣтъ и изъ этихъ пятидесяти, сорокъ пять пробыть подъ землей!
Куски раскаленнаго угля, выпадавшіе по временамъ изъ жаровни на землю, набрасывали на блѣдное лицо старика кровавую тѣнь.
— Они совѣтуютъ мнѣ отдохнуть, — продолжалъ онъ, — а я не хочу; я не такой дуракъ, какимъ они меня считаютъ… Я еще отлично проработаю два года, то есть, до шестидесяти лѣтъ, и тогда мнѣ дадутъ пенсію въ сто восемьдесятъ франковъ. Если же я распрощаюсь съ ними сегодня, то они мнѣ назначатъ только сто пятьдесятъ. Вѣдь они хитрые, черти! Къ тому же, я еще здоровъ и крѣпокъ… Вотъ только мои ноги… Это, видите ли, вода забралась подъ кожу; она частенько поливала меня, когда я былъ забойщикомъ. Бываютъ дни, когда я безъ крику не могу пошевелить лапой.
Онъ снова раскашлялся.
— Съ тѣхъ поръ вы и кашляете? — спросилъ Этьенъ.
Старикъ отрицательно помоталъ головой, затѣмъ, откашлявшись, отвѣчалъ:
— Нѣтъ, нѣтъ; это я простудился въ прошломъ мѣсяцѣ. Прежде я никогда не зналъ кашля, а теперь никакъ не могу отвязаться отъ него. И что всего забавнѣе, я харкаю, харкаю…
Ему опять понадобилось прочистить гордо, и онъ выплюнулъ что-то черное.
— Это кровь? — рѣшился, наконецъ, спросить Этьенъ.
Боньморъ медленно обтеръ ротъ рукою.
— Это уголь… Во мнѣ его столько, что хватитъ на топливо до конца моихъ дней, а между тѣмъ, вѣдь уже пять лѣтъ, какъ нога моя не была тамъ, подъ землей. Нужно думать, что онъ лежалъ внутри меня въ магазинѣ, а я объ этомъ и не догадывался. Какъ видно, онъ долго сохраняется!
Наступило молчаніе. Правильные удары молота раздавались вдалекѣ; вѣтеръ жалобно свистѣлъ, точно будто стоны голодныхъ и измученныхъ людей неслись изъ ночной темноты. Стоя передъ колеблющимся пламенемъ жаровни, старикъ весь предался воспоминаніямъ прошлаго и продолжалъ говорить, слегка понизивъ голосъ. Да, это вѣрно, что онъ и его семья работаютъ на копяхъ не со вчерашняго дня! Ихъ родъ служитъ компаніи копей въ Монсу съ самаго ихъ основанія, а это было очень давно: сто шесть лѣтъ тому назадъ. Его прадѣдъ, Гильомъ Магё, пятнадцатилѣтнимъ мальчишкой, открылъ богатыя залежи каменнаго угля въ Рекильярѣ. Это были первыя копи компаніи, теперь уже заброшенныя, и находились около сахарнаго завода Фовеля. Вся страна знала, что честь открытія принадлежала дѣду, и даже копи назывались его именемъ. Боньморъ не зналъ его и только слышалъ по разсказамъ, что это былъ человѣкъ крупнаго тѣлосложенія, очень, очень сильный, и умеръ въ старости, шестидесяти лѣтъ. Затѣмъ слѣдовалъ отецъ Боньмора, Николай Магё, прозванный «краснымъ». На сороковомъ году онъ погибъ здѣсь, въ Ворё, на этихъ самыхъ копяхъ, которыя тогда только-что начинали разработывать. Случился страшный обвалъ, и Николай Магё такъ и оставилъ подъ землей и свои кости, и свое мясо. Двое дядей старика и три брата погибли здѣсь же, только уже позднѣе. Онъ самъ, Винцентъ Магё, вышелъ изъ подъ земли почти цѣлымъ, если только не считать ноги, которыя плохо служатъ, и слыветъ поэтому большимъ хитрецомъ. Что же дѣлать, въ концѣ концовъ? Нужно работать. Это занятіе переходитъ отъ отца къ сыну, точно такъ же, какъ переходило бы какое-нибудь другое ремесло. Его сынъ, Туссэнъ Магё, его внукъ и, наконецъ, вся его семья, которая живетъ тамъ, напротивъ — всѣ работаютъ въ копяхъ. Сто шесть лѣтъ возиться около каменнаго угля, подростки послѣ стариковъ, и все у одного хозяина! Гм!.. Немногіе буржуа могутъ такъ подробно разсказать свою родословную!
— Хорошо, если бы было всегда что ѣсть! — снова пробормоталъ Этьенъ.
— Я тоже говорю: жить можно, пока есть хлѣбъ.
Боньморъ замолчалъ и смотрѣлъ на виднѣвшіеся вдали домики, въ которыхъ начали мелькать, одинъ за другимъ, огоньки. На колокольнѣ Монсу пробило четыре часа; холодъ становился ощутительнѣе.
— А она богата, ваша компанія? — спросилъ Этьенъ.
Старикъ приподнялъ плечи и затѣмъ опустилъ ихъ съ такимъ жестомъ, какъ будто они подломились подъ тяжестью экю.
— О, да, о, да!.. Можетъ быть, не такъ богата, какъ ея сосѣдка, компанія въ Анзенѣ, но все-таки милліоны и милліоны… даже и не сосчитаешь… Девятнадцать копей, изъ которыхъ тринадцать разработываются: Ворё, Викторія, Кручина, Сенъ-Тома, Магдалина, Фётрм-Кантель и еще другія. Шесть разработаны или провѣтриваются, какъ Рекильярскія… Десять тысячъ рабочихъ; участки въ шестидесяти семи общинахъ; пять тысячъ тоннъ ежедневной добычи угля; желѣзная дорога, соединяющая всѣ копи… А сколько мастерскихъ, фабрикъ!.. О, да, да, есть деньжонки!
Раздался грохотъ телѣжекъ по подмосткамъ, и лошадь возчика тотчасъ зашевелила ушами. Подъемный ящикъ починили; рабочіе снова принялись за свою прерванную работу. Перепрягая лошадь, чтобы спустить съ насыпи пустыя телѣжки, старикъ ласково разговаривалъ съ животнымъ:
— Не надо привыкать къ болтовнѣ, дрянная лѣнтяйка! — говорилъ онъ. — Что, если бы господинъ Геннебо зналъ, чѣмъ ты занимаешься вмѣсто того, чтобы работать!..
Этьенъ задумчиво смотрѣлъ въ окутанное мракомъ пространство.
— Стало быть, эти копи принадлежать господину Геннебо? — спросилъ онъ.
— Нѣтъ, — отвѣчалъ старикъ, — господинъ Геннебо только главный директоръ и точно такъ же получаетъ плату, какъ и мы.
— Кому же, наконецъ, все это принадлежитъ? — снова спросилъ Этьенъ, проводя рукою по воздуху.
Боньморъ едва не задохнулся отъ жестокаго приступа кашля, наконецъ, откашлявшись и обтеревъ съ губъ черную пѣну, онъ проговорилъ:
— Гм!.. Кому это все принадлежитъ?.. Этого мы не знаемъ. Людямъ, надо полагать…
Онъ указалъ рукою на какое-то отдаленное и невидимое мѣсто, населенное этими «людьми», на которыхъ семья Магё работала болѣе столѣтія. Въ голосѣ старика слышался какой-то религіозный страхъ, какъ будто бы онъ говорилъ о неприступной скиніи, скрывающей никогда никѣмъ невидѣнное божество, которому Магё отдавали свое мясо.
— По крайней мѣрѣ, хоть бы можно было досыта наѣдаться хлѣбомъ! — машинально произнесъ еще разъ Этьенъ, погруженный въ раздумье о своемъ положеніи.
— Конечно, если бы хлѣба было всегда вволю, то чего лучше!
Лошадь тронулась съ мѣста; возчикъ тоже скрылся въ темнотѣ, медленно переступая своими больными ногами. Рабочій, остававшійся около мѣста, гдѣ сваливалась земля, даже не пошевелился и продолжалъ сидѣть, скорчившись, уткнувъ подбородокъ между колѣнями и смотря въ пространство своими большими потухшими глазами.
Этьенъ держалъ свой узелокъ въ рукахъ, но все еще медлилъ снова тронуться въ путь. Онъ чувствовалъ, какъ налетавшіе порывы вѣтра оледеняли его спину, между тѣмъ какъ груди было страшно жарко отъ огня жаровни. Можетъ быть, ему все-таки слѣдуетъ поискать мѣста на копяхъ: старикъ могъ и не знать — есть или нѣтъ мѣста; къ тому же, онъ теперь рѣшился взяться за какую угодно работу. Куда идти и что съ нимъ будетъ въ этой, отощавшей отъ пріостановки работъ, сторонѣ? Придется умереть подъ заборомъ, какъ какая-нибудь бездомная собака… Впрочемъ, онъ все еще нѣсколько колебался, — на него навѣвали какой-то страхъ эти копи, окутанныя ночной темнотой. Вѣтеръ, казалось, все усиливался, точно будто онъ дулъ изъ какого-то постоянно расширявшагося пространства. Ни признака разсвѣта не показывалось на мертвомъ небѣ; только доменныя и коксовыя печи попрежнему пылали, распространяя вокругъ себя красноватый свѣтъ и нимало не освѣщая отдаленныхъ окрестностей. Копи, засѣвшія на днѣ лощины и похожія на притаившееся злое чудовище, начинали еще сильнѣе гудѣть и тяжелѣе и медленнѣе дышать, какъ будто съ трудомъ переваривая массу пожраннаго человѣческаго мяса.
II.
[править]Селеніе «Двухсотъ-сорока» спало подъ покровомъ темной ночи, среди хлѣбныхъ и свекловичныхъ полей. Съ трудомъ можно было различить четыре громадные корпуса, сплоченные изъ маленькихъ домиковъ, плотно прижатыхъ другъ къ другу. Правильные и однообразные, эти корпуса походили по своей архитектурѣ на казармы или госпитали и отдѣлялись одинъ отъ другого группами деревьевъ, разбитыми на математически равные участки. Тишина нарушалась въ этой пустынной равнинѣ только гуломъ вѣтра, свободно разгуливавшаго между обнаженными отъ зелени рѣшетчатыми заборами.
Тишина царила въ шестнадцатомъ нумерѣ второго корпуса, гдѣ жила семья Магё. Густой мракъ окутывалъ единственную комнату перваго этажа, въ которой можно было только угадывать присутствіе спящихъ людей. Они спали съ открытыми ртами, тяжелымъ сномъ рабочихъ, измученныхъ усталостью. Несмотря на холодную погоду, воздухъ въ комнатѣ былъ тепелъ и удушливъ, какъ всегда бываетъ въ помѣщеніяхъ, даже хорошо содержимыхъ, но наполненныхъ народомъ.
Пробило четыре на часахъ съ кукушкой, помѣщавшихся въ комнатѣ нижняго этажа, но никто изъ спавшихъ даже и не пошевелился; отовсюду неслись тоненькія дѣтскія всхрапыванія, аккомпанируемыя болѣе звучнымъ храпомъ двухъ человѣкъ, очевидно, взрослыхъ. Первою проснулась Катерина. Подавленная усталостью, она, по привычкѣ, сосчитала четыре удара часовъ, дошедшіе до ея слуха черезъ подъ комнаты, но не могла разомъ освободиться отъ сна. Затѣмъ, спустивъ ноги съ постели, она ощупала спички и зажгла свѣчу, все еще продолжая сидѣть на краю постели. Ея отяжелѣвшая голова невольно запрокидывалась назадъ, повинуясь непреодолимому желанію снова упасть на подушку.
Теперь огонь свѣчи освѣтилъ квадратную, въ два окна, комнату, въ которой находились три кровати. Кромѣ того, въ ней стояли: шкапъ, столъ и два древніе, орѣховаго дерева, стула, рѣзко выдѣлявшіеся своимъ темнымъ цвѣтомъ на свѣтложелтыхъ стѣнахъ комнаты. Болѣе не было никакой мебели. На гвоздяхъ висѣло разное носильное платье; на полу стоялъ кувшинъ, а подлѣ него — красная чашка, служившая умывальнымъ тазомъ. Кровать налѣво занималъ старшій сынъ, Захарій, двадцати одного года, вмѣстѣ съ своимъ братомъ Жанлиномъ, которому скоро должно было исполниться одиннадцать лѣтъ. На кровати направо спали, обнявшись, двое младшихъ дѣтей: шестилѣтняя Ленора и четырехлѣтій Генрихъ. На третьей кровати помѣщалась Катерина съ сестрой Альзирой, такой худенькой, несмотря на свой девятилѣтній возрастъ, что дѣвушка и не чувствовала бы ея присутствія на постели, если бы только этотъ маленькій уродецъ не толкалъ ее по временамъ своимъ горбомъ. Растворенная стеклянная дверь вела въ узенькій корридоръ, изъ котораго шла лѣстница въ нижній этажъ. Въ этомъ корридорѣ стояла четвертая кровать, занимаемая отцомъ и матерью, а подлѣ нихъ пріютилась колыбель послѣдняго ребенка, трехмѣсячной Эстеллы.
Наконецъ, Катерина кое-какъ освободилась отъ одолѣвшаго ее сна. Она потягивалась и запускала руки въ свои рыжіе волосы, перепутавшіеся у нея на лбу и на затылкѣ. Дѣвушка смотрѣла совсѣмъ ребенкомъ, хотя ей было уже шестнадцать лѣтъ. Узкая рубашка оставляла открытыми только ея синеватыя ноги, точно татуированныя углемъ, и молочной бѣлизны тоненькія руки. Цвѣтъ лица Катерины былъ синевато-блѣдный: онъ успѣлъ уже испортиться отъ умыванія грубымъ чернымъ мыломъ. Она зѣвнула въ послѣдній разъ. Ротъ ея, съ превосходными зубами и безкровными деснами, былъ немного великъ; сѣрые, слезящіеся отъ борьбы со сномъ, глаза смотрѣли не весело и устало; во всей ея полу-обнаженной фигурѣ сказывалось тоже утомленіе.
Изъ узенькаго корридора послышалось глухое бормотанье Магё.
— Чортъ возьми! Пора вставать! Это ты, Катерина, зажгла огонь?
— Я, отецъ… Внизу пробило четыре.
— Торопись же, лѣнтяйка! Если бы вчера поменьше плясала, такъ и разбудила бы насъ пораньше. Вотъ настоящая-то лѣнивица!..
Магё продолжалъ ворчать, но сонъ снова овладѣлъ имъ, и его воркотня сдѣлалась сначала отрывистой и невнятной, а затѣмъ перешла въ храпѣніе.
Дѣвушка ходила по комнатѣ босикомъ и въ одной рубашкѣ. Проходя мимо постели Генриха и Леноры, она поправила сбившееся на полъ одѣяло; ребятишки, спавшіе крѣпкимъ дѣтскимъ сномъ, даже и не пошевелились. Проснувшаяся Альзира молча заняла мѣсто старшей сестры и лежала теперь съ открытыми глазами.
— Захарій, пора вставать Жанлинъ, вставай же! — твердила Катерина, остановившись передъ кроватью братьевъ, продолжавшихъ лежать, уткнувъ носы въ подушку.
Она потрясла за плечо старшаго брата, по тотъ отвѣчалъ ей руганью. Тогда она сочла за лучшее стащить съ нихъ одѣяло. Они отбивались отъ нея, болтая голыми ногами; это показалось ей такъ смѣшно, что она расхохоталась.
— Это глупо; оставь меня въ покоѣ, — сердился Захарій, вскакивая и садясь на постель. — Терпѣть не могу такихъ шутокъ!.. Господи, нужно вставать!..
Онъ былъ худъ и неуклюжъ, съ длиннымъ лицомъ, на которомъ едва пробивалась рѣденькая бородка. Волосы у него были желтоватые, а цвѣтъ лица такой же блѣдный и болѣзненный, какъ и у прочихъ членовъ семьи Магё. Рубашка поднялась у него выше живота, и онъ спустилъ ее, но не изъ чувства стыдливости, а просто потому, что ему стало холодно.
— Внизу уже пробило четыре, — твердила Катерина. — Ну, скорѣе, отецъ сердится!,
Жанлинъ, свернувшись въ клубокъ, закрылъ глаза, проговоривъ:
— Убирайся!.. Я сплю!
Она снова засмѣялась своимъ добрымъ смѣхомъ. Мальчикъ былъ очень малъ ростомъ и худъ; одни только суставы его рукъ и ногъ, распухшіе отъ золотухи, казались огромными. Катерина схватила его въ охапку, но онъ барахтался и колотилъ ногами. Его блѣдная обезьянья мордочка, съ головой, покрытой курчавыми волосами, съ широкими ушами и зелеными глазами, еще болѣе поблѣднѣла отъ безсильной злобы. Не говоря ни слова, онъ укусилъ сестру за правую грудь.
— Злой чертенокъ! — прошептала она, опуская его на полъ и едва сдерживая готовый вырваться крикъ боли.
Альзира не спала и лежала закутанная одѣяломъ до подбородка. Она слѣдила своими умными глазами за движеніями сестры и братьевъ, которые стали, наконецъ, одѣваться. Скоро новая ссора завязалась около умывальнаго таза: братья нашли, что сестра очень долго моется, и принялись отталкивать ее отъ таза. Рубашки дерущихся разлетались во всѣ стороны, но это ихъ нисколько не стѣсняло, и они мылись вмѣстѣ, ничуть не стыдясь, съ полной непринужденностью молодыхъ собакъ, выросшихъ вмѣстѣ. Катерина была готова первая. Она надѣла свои панталоны углекопа, натянула на себя полотняную куртку и подобрала сзади волосы подъ маленькій голубой чепчикъ. Въ этомъ костюмѣ, покуда еще опрятномъ, такъ какъ сегодня былъ первый рабочій день недѣли, она совершенно походила на мальчика, и только легкое раскачиваніе бедрами изобличало ея полъ.
— Старикъ скажетъ спасибо, когда придетъ домой и найдетъ постель холодную, — съ ехидствомъ замѣтилъ Захарій. — Я скажу ему, что это ты сбросила одѣяло на полъ.
Онъ говорилъ о своемъ дѣдѣ, старомъ Боньморѣ, который работалъ по ночамъ, а на день возвращался домой. Для него всегда находилась теплая постель, такъ какъ на ней непремѣнно кто-нибудь да храпѣлъ.
Катерина молча подняла одѣяло и прикрыла имъ постель. За стѣной комнаты, въ сосѣднемъ домѣ, послышался шумъ. Стѣны этихъ кирпичныхъ домиковъ, выстроенныхъ компаніей экономическимъ способомъ, были настолько тонки, что сквозь нихъ проходилъ малѣйшій звукъ. Люди жили, такимъ образомъ, бокъ о бокъ, и ни одна мелочь домашней жизни не оставалась тайною даже для подростковъ. Лѣстница сосѣдняго дома заскрипѣла подъ чьими-то тяжелыми шагами; затѣмъ послышалось паденіе какого-то мягкаго тѣла, сопровождаемое тихимъ вздохомъ удовольствія.
— Отлично! — проговорила Катерина. Левакъ ушелъ, а Бутелу занялъ его мѣсто на постели.
Жанлинъ смѣялся; даже въ глазахъ Альзиры мелькнулъ смѣхъ. Они каждое утро подсмѣивались надъ своими сосѣдями. За стѣною жилъ забойщикъ и держалъ у себя жильца, рабочаго при земляныхъ работахъ. Такимъ образомъ, у жены забойщика было два мужа: одинъ — на ночь, а другой — на день.
— Филомена кашляетъ, — снова проговорила Катерина, прислушавшись.
Она говорила о старшей дочери Левака, девятнадцатилѣтней дѣвушкѣ, любовницѣ Захарія, отъ котораго у ней было уже двое дѣтей. Филомена страдала грудью и поэтому не могла работать въ подземныхъ галереяхъ, а была просѣвальщицей.
— Да, Филомена… ей наплевать; она спитъ! — отвѣчалъ Захарій. — Какое свинство спать до шести часовъ!
Онъ началъ натягивать панталоны, но вдругъ что-то вспомнилъ, подошелъ къ окну и растворилъ его. Селеніе просыпалось; сквозь щели занавѣсокъ замелькали одинъ за однимъ огоньки. Магё опять заспорили: Захарій высунулся въ окно, чтобы подкараулить, не выйдетъ ли отъ Пьерронъ, живущихъ напротивъ, надсмотрщикъ Дансаэртъ, котораго подозрѣвали въ связи съ женой Пьеррона. Катерина утверждала, что сосѣдъ дежурилъ вчера днемъ при подъемной машинѣ и, слѣдовательно, провелъ ночь дома, такъ что Дансаэртъ ни въ какомъ случаѣ не могъ придти къ его женѣ. Холодный вѣтеръ порывами врывался въ окно, брать и сестра горячились, отстаивая достовѣрность своихъ свѣдѣній, какъ вдругъ раздался громкій плачъ. Это расплакалась Эстеллла въ своей колыбели, обезпокоенная холодомъ.
Магё-отецъ тоже проснулся и разворчался. Что такое сдѣлалось съ его костями? Что это онъ не можетъ подняться, точно никуда негодный человѣкъ! Онъ ругался такъ громко, что братъ и сестра разомъ прекратили свой споръ. Захарій и Жанлинъ медленно оканчивали свой туалетъ; Альзира молча лежала съ открытыми глазами, а Ленора и Генрихъ не проснулись даже и отъ этого крика и тихо дышали короткимъ дѣтскимъ дыханіемъ.
— Катерина, подай мнѣ свѣчу! — закричалъ Магё.
Она застегнула свою куртку и отнесла свѣчу въ узенькій корридоръ, оставивъ братьевъ разыскивать разныя принадлежности ихъ костюмовъ при слабомъ свѣтѣ, выходящемъ изъ двери. Магё проворно соскочилъ съ постели, а Катерина, въ толстыхъ шерстянныхъ чулкахъ, ощупью спустилась съ лѣстницы, зажгла въ кухнѣ другую свѣчу и занялась приготовленіемъ кофе. Башмаки всѣхъ членовъ семейства Магё стояли подъ буфетомъ.
— Замолчишь ли ты, гадина! — вскричалъ отецъ, выведенный изъ терпѣнія неумолкавшимъ крикомъ Эстеллы.
Маленькій ростомъ, какъ и старикъ Боньморъ, Магё вообще былъ очень похожъ на отца: такое же плоское, блѣдное лицо, такая же большая голова съ желтоватыми, коротко остриженными волосами. Онъ замахалъ надъ колыбелью своими большими жилистыми руками, но испуганная Эстелла раскричалась еще больше.
— Оставь ее; ты вѣдь знаешь, что она не замолчитъ, — проговорила мать, потягиваясь посрединѣ постели.
Она тоже проснулась и тоже разворчалась: какъ это глупо никогда не проспать всей ночи спокойно. Точно они не могли уйти безъ шума, потихоньку! Она лежала, завернувшись по самый подбородокъ. Ея продолговатое съ крупными чертами лицо еще не совсѣмъ утратило свою красоту, все-таки сильно пострадавшую отъ вѣчной нужды и рожденія семерыхъ дѣтей. Поднявъ глаза къ потолку, она говорила медленнымъ голосомъ, между тѣмъ какъ ея мужъ торопливо одѣвался. Эстелла продолжала кричать, но они не обращали на нее вниманія.
— Знаешь ли ты, что у меня нѣтъ ни копѣйки, а сегодня только еще понедѣльникъ: до получки остается шесть дней… Такъ нельзя жить. Всѣ вы заработываете девять франковъ, а насъ десять человѣкъ!.. Какъ же ты хочешь, чтобы доставало на всѣхъ?
— Ну, да, девять франковъ, ворчливо отвѣчалъ Магё. — Я и Захарій получаемъ по три: итого шесть… Катерина и старикъ — по два: это составитъ четыре… Четыре и шесть — десять… Да Жанлинъ — одинъ франкъ: итого одиннадцать.
— Одиннадцать!.. А ты забываешь воскресенья и другіе прогульные дни… Я тебѣ говорю, что никогда не приходится болѣе девяти франковъ.
Онъ молча отыскивалъ на полу свой кожаный поясъ.
— Грѣшно жаловаться, — заговорилъ онъ, наконецъ, — я еще здоровъ и крѣпокъ. Мнѣ сорокъ два года, а въ эти лѣта немногіе люди остаются забойщиками.
— Все это правда, старина, да намъ отъ этого не легче… By, скажи, что я теперь буду дѣлать? У тебя ничего не осталось денегъ?
— Два су.
— Оставь ихъ себѣ на кружку пива… Господи, что же я, въ самомъ дѣлѣ, буду дѣлать? Вѣдь этимъ шести днямъ конца не будетъ. Мы должны шестьдесятъ франковъ Мэгра, и онъ третьяго дня выгналъ меня. Конечно, это не помѣшаетъ мнѣ пойти къ нему опять сегодня, но что если онъ опять выгонитъ?..
Она продолжала говорить, лежа неподвижно на постели и закрывая по временамъ глаза отъ слабаго свѣта свѣчи. Буфетъ пустъ; младшія дѣти просятъ хлѣба съ масломъ; кофе весь вышелъ, а отъ воды дѣлаются колики; голодный желудокъ приходится постоянно обманывать пустымъ супомъ съ капустой и оттого дни тянутся необыкновенно долго. Она была принуждена возвышать мало-по-малу голосъ, такъ какъ криви Эстеллы заглушали ея слова. Магё какъ будто только сейчасъ услышалъ плачъ ребенка и, внѣ себя, выхватилъ малютку изъ колыбели и бросилъ ее къ матери на постель.
— Возьми, а не то я ее задушу! — пробормоталъ онъ съ бѣшенствомъ. — Чортъ знаетъ что такое! У этой все есть; эта тварь сосетъ, а между тѣмъ жалуется громче всѣхъ!
Эстелла, въ самомъ дѣлѣ, принялась сосать. Она сразу успокоилась на теплой постели, прикрытая одѣяломъ, и теперь слышалось только тихое чмоканье ея губъ.
— Кажется, буржуа изъ Піолены говорили, чтобы ты пришла къ нимъ? — спросилъ послѣ короткаго молчанія отецъ.
Мать сжала губы съ выраженіемъ сомнѣнія.
— Да; я съ ними встрѣтилась. Они раздаютъ одежду дѣтямъ бѣдняковъ. Пожалуй, я сведу къ нимъ сегодня утромъ Ленору и Генриха. Еслибы эти буржуа дали мнѣ только сто су!
Опять наступило молчаніе. Магё окончилъ свой туалетъ, постоялъ съ минуту неподвижно, и затѣмъ проговорилъ своимъ глухимъ голосомъ:
— Какъ же быть? Такъ все и идетъ! Постарайся сварить хоть супъ… Разговорами ничего не поможешь; лучше идти на работу.
— Правда, — отвѣчала жена. — Погаси свѣчу; мнѣ нѣтъ надобности видѣть, какого цвѣта мои мысли.
Онъ задулъ свѣчу. Захарій и Жанлинъ уже спускались съ лѣстницы; отецъ послѣдовалъ за ними, и деревянныя ступеньки затрещали подъ ихъ ногами, обутыми въ шерстяные чулки. Въ корридорѣ и въ комнатѣ воцарился мракъ. Маленькія дѣти спали, даже Альзира сомкнула вѣки. Одна мать лежала теперь съ открытыми глазами, да маленькая Эстелла мурлыкала, какъ котенокъ, высасывая молоко изъ отвислой груди истощенной женщины.
Спустившись въ нижній этажъ, Катерина преже всего занялась чугуннымъ очагомъ, съ рѣшеткой посрединѣ и съ двумя шкапами по бокамъ. Въ немъ постоянно тлѣлъ каменный уголь. Компанія отпускала на каждую семью восемь гектолитровъ плохого угля, брошеннаго въ подземныхъ галереяхъ во время его добыванія. Онъ очень трудно разгорался, и молодая дѣдушка никогда не гасила его на ночь, а только прикрывала уже перегорѣлыми кусками. Утромъ она его снова разгребала и насыпала сверху немного свѣжаго, тщательно выбраннаго угля. Разведя такимъ образомъ огонь, она поставила на рѣшетку котелокъ съ водой и присѣла на полу около буфета.
Комната была довольно большая, во весь нижній этажъ, окрашенная зеленоватой краской, цвѣта незрѣлаго яблока. Содержалась она съ чисто фламандской опрятностью: каменный полъ былъ тщательно вымытъ и посыпанъ бѣлымъ пескомъ. Кромѣ буфета изъ крытаго лакомъ сосноваго дерева, въ ней были такіе же стулья и столъ. На пустыхъ, свѣтлыхъ стѣнахъ комнаты рѣзко выдѣлялись наклеенные на нихъ ярко раскрашенные портреты императора и императрицы, подаренные компаніей, и изображенія солдатъ и святыхъ, размалеванныя золотомъ. Больше въ ней не было никакихъ украшеній, кромѣ розовой бумажной коробки, стоявшей на буфетѣ, и часовъ съ кукушкой, громко тикавшихъ подъ потолкомъ. Около двери, выходящей на лѣстницу, была еще другая, ведущая въ погребъ. Несмотря, однако, на чистоту, въ запертой съ вечера комнатѣ стоялъ запахъ варенаго лука и, смѣшиваясь съ ѣдкимъ запахомъ угля, отравлялъ нагрѣтый воздухъ.
Усѣвшись передъ раствореннымъ буфетомъ, Катерина задумалась. Изъ провизіи оставалось немного хлѣба, достаточное количество бѣлаго сыра, но масла — такъ мало, что его можно было слизнуть за-разъ языкомъ. Изо всего этого слѣдовало сдѣлать четыре тартинки. Наконецъ, она взяла хлѣбъ, изрѣзала его на ломти, положила на одинъ ломоть сыру, другой — намазала масломъ и сложила ихъ вмѣстѣ. Эти двойныя тартинки рабочіе брали съ собой по утрамъ на копи. Скоро всѣ четыре тартинки лежали рядомъ на столѣ, приготовленныя съ строгой справедливостью: самая большая была для отца, самая маленькая для Жанлина. Хотя Катерина казалась погруженной въ свои хозяйственныя соображенія, но она не забывала и разсказанной ей братомъ исторіи о женѣ Пьеррона и надсмотрщикѣ Дѣвушка пріотворила наружную дверь и заглянула на улицу. Вѣтеръ дулъ попрежнему; безчисленные огоньки перебѣгали по длиннымъ фасадамъ низенькихъ домиковъ, изъ которыхъ доносился глухой шумъ пробуждающагося люда. Двери отворялись, и темная вереница рабочихъ исчезала вдали. Не глупа ли она, что подсматриваетъ, рискуя простудиться, тогда какъ нагрузчикъ подъемныхъ ящиковъ спитъ себѣ преспокойно дома, въ ожиданіи шести часовъ, когда ему надо будетъ снова отправляться къ мѣсту своихъ занятій? Но она все-таки не затворяла двери и не сводила глазъ съ противоположнаго дома, находящагося по другую сторону садиковъ. Наконецъ, дверь итересующаго ее дома растворилась и любопытство дѣвушки удвоилось. Но это вышелъ не Дансаэртъ, а младшая изъ Пьерронъ, Лидія, отправлявшаяся на работу въ копяхъ.
Свистящій шумъ пара заставилъ Катерину оглянуться. Она захлопнула дверь и побѣжала къ очагу: вода закипѣла и, расплескиваясь черезъ край, заливала огонь. Кофе больше не было, и Катерина довольствовалась тѣмъ, что вновь переварила вчерашнюю кофейную гущу и подсластила ее сахарнымъ пескомъ. Въ это самое время въ комнату вошли братья и отецъ.
— Да, — воскликнулъ Захарій, уткнувъ носъ въ свою кружку. — Отъ этого напитка не заболитъ голова.
Магё съ покорностью пожалъ плечами.
— Все-таки это горячо и притомъ вкусно.
Жанлинъ подобралъ со стола крошки хлѣба и ссыпалъ ихъ въ свою кружку. Окончивъ свой кофе, Катерина разлила оставшуюся въ кофейникѣ жидкость въ бутылки изъ бѣлой жести. Всѣ четверо пили стоя, наскоро, еле освѣщенные коптившей свѣчкой.
— Ну, кончили ли мы, наконецъ? — воскликнулъ Магё. — Подумаешь, что мы живемъ процентами съ капитала!
Дверь наверхъ оставалась растворенной и оттуда послышался голосъ жены Магё:
— Возьмите съ собой весь хлѣбъ: у меня осталось немного вермишели для дѣтей.
— Да, да, — отвѣчала Катерина.
Она прикрыла огонь и поставила въ уголкѣ рѣшетки остатки супа для дѣда, который найдетъ его горячимъ, возвратившись домой въ шесть часовъ. Каждый изъ членовъ семьи Магё вытащилъ изъ подъ буфета свои башмаки, перекинулъ черезъ плечо бичевку съ привязанной къ ней бутылкой съ кофе, и положилъ тартинку за спину, между рубашкой и курткой. Задувъ свѣчу и заперевъ на ключъ дверь, они вышли на улицу; мужчины — впереди, дѣвушка — сзади. Домъ снова погрузился въ темноту.
— Ну, вотъ! Мы, значить, пойдемъ вмѣстѣ, — проговорилъ человѣкъ, вышедшій изъ сосѣдняго дома.
Это былъ Левакъ съ своимъ сыномъ Веберомъ, двѣнадцатилѣтнимъ мальчикомъ, большимъ пріятелемъ Жанлина. Удивленная Катерина, съ едва сдерживаемымъ смѣхомъ, нагнулась къ уху Захарія. Какъ, Бутелу даже не дождался, пока мужъ уйдетъ изъ дома?
Огней въ селеніи становилось все меньше и меньше. Наконецъ, хлопнула послѣдняя дверь и все снова погрузилось въ сонъ; маленькія дѣти и женщины остались досыпать на своихъ постеляхъ, гдѣ имъ было теперь просторнѣе. Отъ заснувшаго селенія до копей, попрежнему глухо гудѣвшихъ, тянулась вереница людей, обдуваемыхъ со всѣхъ сторонъ порывами вѣтра. Это шли на работу углекопы, сложивъ на груди руки и пошевеливая плечами. Отъ тартинокъ, лежавшихъ у нихъ за спинами, всѣ они казались горбатыми. Рабочіе дрожали отъ холода въ своихъ тонкихъ холщевыхъ одеждахъ, но все-таки не прибавляли шагу и шли медленно, точно стадо по дорогѣ, топоча ногами.
III.
[править]Этьенъ рѣшился, наконецъ, зайти въ Ворё. Онъ спрашивалъ попадавшихся навстрѣчу людей, нѣтъ ли для него какой-нибудь работы на копяхъ, но они покачивали головами и совѣтовали ему обратиться къ надсмотрщику. Этьенъ бродилъ между разными, плохо освѣщенными строеніями, съ черными дырами вмѣсто дверей, ведущими въ различные этажи и отдѣленія копей. Поднявшись по темной полуразвалившейся лѣстницѣ, онъ перешелъ черезъ шаткій мостикъ и очутился въ сараѣ, въ которомъ днемъ просѣвался уголь. Но теперь тамъ было такъ темно, что молодой человѣкъ шелъ, протянувъ впередъ руки, изъ боязни на что-нибудь наткнуться. Вдругъ передъ нимъ заблестѣли два громадныхъ желтыхъ глаза: оказалось, что онъ забрелъ въ шахтовую башню, куда доставлялся изъ подъ земли добытый уголь.
Толстый надсмотрщикъ, папа Ришомъ, съ лицомъ, точно перерѣзаннымъ сѣдоватыми усами, что ему придавало видъ жандарма, какъ разъ проходилъ въ это время въ пріемное отдѣленіе.
— Не нужно ли здѣсь человѣка на какую-угодно работу? — снова спросилъ Этьенъ.
Ришомъ хотѣлъ было отвѣчать отрицательно, но вдругъ передумалъ и, проходя дальше, проговорилъ:
— Подождите главнаго надсмотрщика, г-на Дансаэрта.
Весь свѣтъ четырехъ фонарей съ рефлекторами сосредоточивался надъ самымъ спускомъ въ шахту и ярко освѣщалъ желѣзныя перила, рычаги и деревянные проводники, между которыми скользили два подъемные ящика. Остальная часть громаднаго помѣщенія оставалась въ полумракѣ и казалась населенною какими-то исполинскими, летающими по воздуху, тѣнями. Въ конторѣ пріемщика чуть мерцала жалкая лампочка, казалось, готовая погаснуть, и только въ самой глубинѣ зданія ярко свѣтилась комната, въ которой хранились лампы, приготовленныя для углекоповъ. Началась доставка угля на земную поверхность, и чугунныя плиты, выстилавшія полъ шахтовой башни, стонали подъ тяжестью непрерывно катящихся телѣжекъ съ углемъ. Длинныя, выгнутыя спины рабочихъ, откатывавшихъ дальше телѣжки, мелькали среди черныхъ движущихся и грохотавшихъ предметовъ.
Съ минуту Этьенъ стоялъ неподвижно, оглушенный и ослѣпленный; онъ оледенѣлъ отъ врывавшагося отовсюду холоднаго вѣтра. Увидѣвъ блестѣвшую своею сталью и мѣдью паровую машину, онъ, наконецъ, пододвинулся поближе къ ней. Она находилась въ другомъ отдѣленіи, нѣсколько повыше, въ двадцати пяти метрахъ отъ спуска въ шахту, и плотно стояла на кирпичномъ фундаментѣ, работая во всю свою силу, — силу четырехсотъ лошадей. Громадный, обильно смазанный масломъ, рычагъ ея двигался взадъ, и впередъ такъ плавно, что въ стѣнахъ не чувствовалось ни малѣйшаго сотрясенія. Машинистъ, стоя на своемъ мѣстѣ, прислушивался къ сигнальнымъ звонкамъ и не сводилъ глазъ съ индикатора, гдѣ шахта, со всѣми ея этажами, изображалась въ видѣ желобка, по которому двигались вверхъ и внизъ шнурки съ привязаннымъ на концахъ грузомъ и давали точное понятіе о положеніи въ каждый данный моментъ ящиковъ въ шахтѣ. Лишь только машина пускалась въ ходъ, немедленно начинали дѣйствовать два громадныхъ барабана, по пяти метровъ въ діаметрѣ. Они навивали на себя и развивали проволочные канаты, скользившіе вверхъ и внизъ съ такой быстротой, что казались чѣмъ то вродѣ летавшей сѣрой пыли.
— Берегись! — кричали трое рабочихъ, тащившихъ огромную лѣстницу.
Этьена чуть-чуть не раздавили. Мало-по-малу его глаза привыкли къ темнотѣ и онъ ясно видѣлъ теперь, какъ вверху башни скользили по воздуху канаты, болѣе чѣмъ въ тридцать метровъ длины, какъ эти стальныя ленты ложились на шкивы и затѣмъ, зацѣпивъ подъемные ящики, спускали ихъ на дно шахты. Казалось, что летали птицы, но только летали безъ малѣйшаго шума. Эти страшно тяжелые канаты, поднимавшіе до двѣнадцати тысячъ килограммовъ, скользили внизъ и вверхъ съ поразительной быстротой, достигавшей двухъ метровъ въ секунду.
— Берегись! — снова раздался крикъ рабочихъ, тащившихъ лѣстницу въ другую сторону, чтобы осмотрѣть, исправенъ ли лѣвый шкивъ.
Этьенъ медленно возвратился въ пріемное отдѣленіе, ошеломленный этимъ страшнымъ движеніемъ гигантскихъ канатовъ, совершавшимся надъ его головой. Дрожа отъ холода и оглушенный грохотомъ телѣжекъ, онъ остановился посмотрѣть, какъ появлялись и исчезали подъемные ящики. Около спуска въ шахту находился сигнальный аппаратъ, тяжелый молотокъ, приводимый въ движеніе съ помощью рычага. Отъ него была проведена внизъ веревка, и когда за нее дергали, молотокъ падалъ на металлическую доску; одинъ ударъ означалъ, что слѣдуетъ остановить машину, два удара значило — спускать, три — поднимать. Эти удары, сопровождаемые громкимъ звономъ металла, раздавались неумолчно и господствовали надъ всѣми остальными звуками; рабочій, наблюдавшій надъ тѣмъ, какъ поднимались и спускались ящики, отдавалъ въ рупоръ различныя приказанія машинисту и еще болѣе увеличивалъ шумъ, носившійся въ воздухѣ. Этьенъ стоялъ и смотрѣлъ, ровно ничего не понимая въ этой сложной работѣ; подъемные ящики показывались среди этого хаоса на земную поверхность и снова исчезали, разгружались и опять наполнялись.
Онъ видѣлъ только одно, что шахта глотала по двадцати-тридцати человѣкъ за-разъ, и глотала такъ свободно, какъ будто и не чувствовала, какъ они проходили въ ея пасть. Съ четырехъ часовъ начали спускать внизъ рабочихъ. Они появлялись изъ барака босые, съ лампами въ рукахъ, и стояли маленькими кучками, поджидая, пока соберется столько народа, чтобы можно было занять весь подъемный ящикъ. Безшумно, однимъ прыжкомъ хищнаго ночного звѣря, появлялся снизу, изъ мрака шахты, этотъ ящикъ, желѣзный, четырехъ-ярусный, съ двумя наполненными углемъ телѣжками въ каждомъ ярусѣ, и плотно садился на желѣзныя задвижки. Рабочіе принимали нагруженныя телѣжки и замѣняли ихъ пустыми или заранѣе наполненными деревянными брусьями и досками. Въ каждую пустую телѣжку помѣщалось пятеро рабочихъ и такимъ образомъ, если не было никакого другого груза, могло спуститься внизъ разомъ сорокъ человѣкъ. Рабочій кричалъ въ рупоръ приказаніе машинисту; сигнальный аппаратъ давалъ четыре звонка, «звонилъ къ мясу», предупреждая находившихся внизу о томъ, что идетъ этотъ грузъ человѣческаго мяса, и, слегка вздрогнувъ, ящикъ безшумно опускался внизъ, точно камнемъ падалъ, не оставляя никакого слѣда, кромѣ металлическаго звука развертывавшагося каната.
— Это глубоко? — спросилъ Этьенъ полусоннаго углекопа, остановившагося подлѣ него, въ ожиданіи очереди.
— Пятьсотъ пятьдесятъ четыре метра, — отвѣчалъ тотъ. — Но тамъ вѣдь четыре этажа; первый всего только въ трехстахъ-двадцати метрахъ.
Оба замолчали, глядя на вновь показавшійся изъ глубины ящикъ.
— А если это оборвется? — снова спросилъ Эгьенъ.
— А, если это оборвется…
Углекопъ докончилъ фразу жестомъ. Пришла его очередь спускаться: ящикъ такъ же легко, какъ и прежде, вылетѣлъ наверхъ. Углекопъ сѣлъ въ него вмѣстѣ съ товарищами, и ящикъ исчезъ. Затѣмъ, минуты черезъ четыре, онъ снова появился и опять поглотилъ новый живой грузъ. Уже съ полчаса шахта пожирала такимъ образомъ людей, глотая ихъ то скорѣе, то медленнѣе, смотря по тому, до котораго этажа спускались рабочіе, но глотала безъ отдыха и все не могла наполнить свои громадныя внутренности, способныя переварить цѣлую страну. Рабочіе все прибывали и прибывали; ночной мракъ все еще не разсѣивался; подъемный ящикъ все такъ же безшумно появлялся и исчезалъ, глотая людей съ неослабѣвавшей прожорливостью.
Наконецъ, Этьеномъ овладѣло то же тягостное ощущеніе, какое онъ испыталъ уже, стоя около жаровни на насыпи. Чего ждать? И другой надсмотрщикъ точно также откажетъ ему, какъ и первый… Какой-то безотчетный страхъ овладѣлъ имъ, и онъ торопливо вышелъ изъ пріемнаго отдѣленія и шелъ, не останавливаясь до тѣхъ поръ, пока не очутился передъ зданіемъ, въ которомъ помѣщались паровые котлы. Въ растворенную настежь дверь виднѣлось семь котловъ съ двумя топками. Окруженный бѣловатымъ паромъ, кочегаръ подкидывалъ топливо въ одну изъ печей, до того пышущую огнемъ, что жаръ чувствовался даже за порогомъ зданія. Обрадовавшись теплу, молодой человѣкъ хотѣлъ подойти поближе, какъ вдругъ столкнулся съ новой партіей рабочихъ, шедшихъ къ шахтѣ. Это были Магё и Леванъ. Когда Этьенъ увидѣлъ Катерину, походившую въ своемъ костюмѣ на добродушнаго, тихаго мальчика, имъ вдругъ овладѣло какое-то почти суевѣрное стремленіе еще разъ попытать счастья.
— Не знаете ли, товарищъ, нѣтъ ли здѣсь хоть какой-нибудь работы?
Она взглянула на него, удивленная, немного испуганная этимъ голосомъ, раздавшимся изъ темноты. Шедшій сзади отецъ отвѣчалъ за нее, пріостановившись на минуту подлѣ Этьена: «Нѣтъ, здѣсь нѣтъ никакой работы». Бѣдняга-рабочій, бродившій по пустыннымъ дорогамъ, заинтересовалъ Магё. Двинувшись дальше, онъ проговорилъ, обращаясь къ своимъ спутникамъ:
— Да, съ каждымъ можетъ это случиться… Не надо жаловаться, пока есть работа.
Партія прошла къ бараку и вошла въ просторную комнату, скорѣе сарай, съ грубо оштукатуренными стѣнами, вдоль которыхъ стояли шкапчики, запертые висячини замками. Середину этого сарая занимала громадная раскаленная до-красна желѣзная печь безъ дверецъ, до того набитая углемъ, что куски его, растрескиваясь, вываливались на земляной полъ. Комната была безъ оконъ и освѣщалась только пламенемъ печи, красноватые отблески котораго пробѣгали по длинному ряду грязноватыхъ шкапчиковъ и доходили до потолка, покрытаго черной пылью.
Войдя въ баракъ, Магё услышалъ громкій хохотъ, стоявшій на нагрѣтомъ воздухѣ. Около тридцати рабочихъ окружали печь, повернувшись въ ней спинами, и съ самымъ блаженнымъ видомъ поджаривались передъ огнемъ. Собираясь спуститься подъ землю, они обыкновенно заходили сюда и запасались такимъ образомъ тепломъ, чтобы затѣмъ легче было переносить сырость подземныхъ галерей. Въ это утро въ баракѣ было веселѣе обыкновеннаго, такъ какъ собравшееся общество подтруднивало надъ откатчицей Мукъ, простодушной, весемнадцатилѣтней дѣвушкой, у которой до такой степени были развиты бедра и грудь, что ни панталоны, ни куртка не выдерживали и лопались или разлѣзались по швамъ. Она жила въ Рекильярѣ со старикомъ отцомъ, занимавшимъ должность конюха, и братомъ, тоже работавшимъ въ копяхъ. Но такъ какъ работа у нихъ начиналась не въ одни и тѣ же часы, то Мукъ отправлялась изъ Рекильяра обыкновенно одна и, проходя лѣтомъ среди полей, засѣянныхъ хлѣбомъ, или пробираясь зимой позади стѣнъ какихъ-нибудь зданій, она никогда не отказывала себѣ въ удовольствіи полюбезничать съ однимъ изъ своихъ поклонниковъ, которыхъ мѣняла каждую недѣлю. Мукъ была общимъ достояніемъ рабочихъ на копяхъ, и дѣло обходилось по-товарищески, безъ всякихъ непріятныхъ столкновеній. Какъ-то разъ ее упрекнули гвоздаремъ изъ Маршьена, но дѣвушка вышла изъ себя отъ гнѣва и кричала, что она не потеряла еще уваженія къ самой себѣ и отдастъ руку на отсѣченіе, если кто-нибудь можетъ сказать, что видѣлъ ее не съ углекопомъ, а съ какимъ-нибудь совсѣмъ постороннимъ человѣкомъ.
— Такъ у тебя теперь уже не долговязый Шаваль? — подшучивалъ одинъ изъ рабочихъ. — Ты предпочла ему этого карлика? Да вѣдь ему надо подставлять лѣстницу, чтобы поцѣловать тебя!.. Я видѣлъ васъ вмѣстѣ около Рекильяра, и онъ, дѣйствительно, стоялъ на камнѣ.
— Ну, такъ что же? — отвѣчала весело дѣвушка. — Тебѣ-то какое дѣло?.. Вѣдь тебя никто не звалъ на помощь!
Эти грубыя шутки вызывали у рабочихъ взрывы смѣха, отъ котораго приподнимались кверху ихъ поджарившіяся отъ огня плечи. Мукъ тоже хохотала, переходя съ одного мѣста на другое въ своемъ неприличномъ костюмѣ, обтягивавшемъ ея до уродства развитыя формы.
Впрочемъ, веселое настроеніе быстро прошло: Мукъ объявила вошедшему Магё, что длинная Флоранса больше не придетъ. Ее нашли вчера мертвою на постели. Одни говорятъ, что у нея разорвалось сердце, а другіе увѣряютъ, будто она за-разъ выпила цѣлый литръ можжевеловой водки. Магё пришелъ въ отчаяніе. Вотъ еще бѣда: онъ лишился одной изъ своихъ откатчицъ и некѣмъ замѣнить ее немедленно! Магё работалъ не въ одиночку, а вчетверомъ: онъ, Захарій, Левакъ и Шаваль образовали маленькую артель, и всѣ вмѣстѣ выламывали уголь въ одной изъ подземныхъ галерей. Если только одна Катерина будетъ нагружать и откатывать телѣжки, то работа положительно остановится. Вдругъ Магё вскричалъ:
— Постойте! Сейчасъ только человѣкъ просилъ работы!
Какъ разъ въ это время мимо барака проходилъ Дансаэртъ. Магё объяснилъ ему, въ чемъ дѣло, и просилъ позволенія нанять человѣка, при чемъ упиралъ главнымъ образомъ на то, что компанія стремится замѣнить постепенно откатчицъ мужчинами, какъ это уже заведено въ Анзенѣ. Сначала надсмотрщикъ улыбнулся, такъ какъ проектъ изгнанія женщинъ изъ подземныхъ галерей сильно не нравился углекопамъ, заботившимся о мѣстахъ для своихъ дочерей, и мало обращавшимъ вниманія на вопросы нравственности и гигіены. Наконецъ, послѣ короткаго колебанія, Дансаэртъ далъ свое согласіе, оставивъ за собой право взять его назадъ, если это не понравится господину Негрелю, инженеру.
— Ну, да! — вскричалъ Захарій. — Если этотъ человѣкъ ушелъ отсюда, такъ онъ теперь ужь далеко.
— Нѣтъ, я видѣла, что онъ остановился около паровыхъ котловъ, — сказала Катерина.
— Бѣги же скорѣе, лѣнтяйка! — крикнулъ Магё.
Молодая дѣвушка бросилась бѣгомъ, между тѣмъ какъ волна углекоповъ хлынула къ спуску въ шахту, предоставляя мѣста у раскаленной печи вновь прибывшей партіи. Жанлинъ, не дожидаясь отца, отправился за своей лампой, вмѣстѣ съ глуповатымъ и толстымъ Беберомъ и худенькой двѣнадцатилѣтней Лидіей. Мукъ спускалась впереди ихъ по темной лѣстницѣ и слышно было, какъ она бранилась, называя ихъ скверными мальчишками и грозясь надавать имъ пощечинъ, если только они тронутъ ее.
Этьенъ дѣйствительно разговаривалъ съ кочегаромъ, подкидывавшимъ уголь въ одну изъ печей. Молодой человѣкъ вздрагивалъ при одной мысли, что придется снова очутиться посреди мрака и холода. Однако, онъ уже собирался идти, какъ вдругъ чья-то рука легла на его плечо.
— Пойдемте, — проговорила Катерина, — для васъ кое-что нашлось.
Сначала онъ ничего не понялъ, но затѣмъ безумно обрадовался и крѣпко сжалъ руки молодой дѣвушки.
— Спасибо, товарищъ… Ахъ, вы въ самомъ дѣлѣ очень добрый чертенокъ!
Она смѣялась, смотря на него при красноватомъ свѣтѣ топившихся печей, ярко освѣщавшихъ ихъ обоихъ. Дѣвушку забавляло, что Этьенъ принимаетъ ее за мужчину и не видитъ ея косъ, спрятанныхъ подъ чепчикомъ. Онъ тоже хохоталъ отъ радости, и они съ минуту простояли лицомъ къ лицу, смѣясь и смотря другъ на друга.
Оставшись въ баракѣ, Магё присѣлъ около своего шкапчика и снялъ съ ногъ башмаки и толстые шерстяные чулки. Когда появился Этьенъ, дѣло было покончено нѣсколькими словами: плата тридцать су въ день, работа утомительная, но онъ скоро ей научится. Углекопъ посовѣтовалъ молодому человѣку не снимать башмаковъ и ссудилъ ему старую кожаную шляпу, чтобы предохранить голову отъ ушибовъ. Семья Магё считала эту предосторожность совсѣмъ излишней для себя лично. Затѣмъ были вынуты инструменты, хранившіеся въ шкапчикъ, и лопата умершей Флорансы. Потомъ Магё спряталъ всѣ башмаки и чулки, а также узелокъ Этьена, и заперъ шкапъ опять на замокъ. Покончивъ со сборами, онъ вдругъ заторопился.
— Куда провалился этотъ одеръ Шаваль? Опять возится на кучѣ камней съ какой-нибудь дѣвчонкой!.. Мы и такъ опоздали сегодня на полчаса.
Захарій и Левакъ спокойно поджаривали около печки свои плечи. Наконецъ Магё-сынъ проговорилъ:
— Ты это Шаваля дожидаешься? Онъ пришелъ раньше насъ и сейчасъ же спустился внизъ.
— Какъ, ты зналъ это и молчишь!.. Ну, живо, живо! Давно пора!
Катерина, отогрѣвавшая около печи свои иззябшія руки, должна была послѣдовать за партіей; Этьенъ пропустилъ ее и пошелъ вслѣдъ за нею. Снова онъ очутился въ лабиринтѣ лѣстницъ и темныхъ корридоровъ, по которымъ глухо раздавались шаги босоногихъ рабочихъ, точно всѣ шедшіе были обуты въ какую-то мягкую поношенную обувъ. Вдругъ передъ нимъ заблестѣла безчисленными огнями, вся въ стекольчатыхъ рамахъ, комната, наполненная стойками, на которыхъ въ нѣсколько ярусовъ стояли правильными рядами лампы системы Дэви. Онѣ еще съ вечера были осмотрѣны, вычищены, и теперь горѣли, точно свѣчи вокругъ катафалка. Каждый рабочій бралъ черезъ форточку свою лампу, на которой стоялъ его нумеръ, осматривалъ ее и запиралъ, между тѣмъ какъ сидѣвшій за столомъ отмѣтчикъ записывалъ въ книгу время отправленія. Потребовалось вмѣшательство Магё, чтобы добыть лампу для его новаго откатчика. Потомъ рабочіе проходили передъ провѣрщикомъ, который провѣрялъ, всѣ ли лампы заперты, какъ слѣдуетъ.
— Да! Здѣсь не жарко! — прошептала, вздрагивая, Катерина.
Этьенъ только молча качнулъ головой. Онъ снова очутился въ пріемномъ отдѣленіи около самаго спуска въ шахту; вѣтеръ такъ и ходилъ по этому громадному помѣщенію. Конечно, молодой человѣкъ считалъ себя очень твердымъ и храбрымъ, однако же, какое-то непріятное волненіе сдавило его грудь, когда вокругъ него снова загрохотали телѣжки съ углемъ, раздались сигнальные удары молотка, послышался дикій крикъ въ рупоръ. Канаты, свертываясь и развертываясь, скользили по воздуху, ящики поднимались и опускались все такъ же безшумно, не уставая уносить людей, которыхъ точно проглатывала разверзтая пасть шахты. Теперь наступила его очередь, и онъ стоялъ молча, охваченный нервнымъ холодомъ. Захарій и Левакъ видимо подсмѣивались надъ нимъ, имъ не нравилось, что Магё взялъ въ артель этого никому неизвѣстнаго человѣка. Въ особенности Левакъ считалъ себя оскорбленнымъ, такъ какъ Магё рѣшилъ дѣло, не посовѣтовавшись съ нимъ. Поэтому Катерина очень обрадовалась, когда ея отецъ заговорилъ съ Этьеномъ, объясняя ему разныя сложныя приспособленія.
— Посмотрите, вотъ это парашютъ, — говорилъ онъ, показывая на верхъ ящика. — Видите желѣзные зубья… Если канатъ лопнетъ, зубья врѣжутся въ деревянные проводники. Этотъ снарядъ дѣйствуетъ только не всегда… Сама шахта раздѣлена сверху до низу деревянными перегородками на три отдѣленія: по двумъ — движутся ящики, а третье, налѣво, занято лѣстницами…
Онъ вдругъ остановился и заворчалъ, не осмѣливаясь, однако, слишкомъ возвышать голосъ:
— Что же это они тамъ возятся! Развѣ можно такъ долго морозитъ людей!
Надсмотрщикъ Ришомъ, тоже спускавшійся внизъ, съ незапертой, какъ у другихъ рабочихъ, лампой, прикрѣпленной къ его кожаной шапкѣ, услышалъ воркотню Магё. Этотъ Ришомъ, несмотря на свое повышеніе, продолжалъ оставаться добрымъ товарищемъ для углекоповъ.
— Тише, берегись ушей! — отечески прошепталъ онъ. — Нужно же дать время справиться со всѣми этими маневрами… Ну, вотъ и готово! Садись съ своими людьми.
Дѣйствительно, ящикъ, окованный желѣзомъ и закрытый съ боковъ проволочной сѣткой, уже сидѣлъ въ ожиданіи груза на своихъ крѣпкихъ задвижкахъ. Магё, Захарій, Левакъ и Катерина спустились въ одну изъ телѣжекъ. Такъ какъ въ ней должны были помѣститься пятеро, то Этьенъ послѣдовалъ за ними, но хорошія мѣста были уже заняты, и онъ кое-какъ приткнулся около молодой дѣвушки, локоть которой уперся ему прямо въ животъ. Лампа страшно стѣсняла его. Ему совѣтовали зацѣпить ее за петлю куртки, но онъ не разслышалъ этого совѣта и продолжалъ неловко держать ее въ рукѣ. Нагрузка продолжалась; сверху и снизу слышался смѣшанный гулъ втискиваемаго въ телѣжки живого груза. Или этому не будетъ конца? Этьену казалось, что уже прошло Богъ знаетъ сколько времени. Наконецъ, ящикъ слегка вздрогнулъ, и вдругъ все кругомъ потемнѣло и заколебалось. Молодой человѣкъ почувствовалъ, что онъ падаетъ; голова у него закружилась до тошноты. Но это продолжалось только тѣ секунды, покуда ящикъ проходилъ еще у самой поверхности земли, между двумя пріемными этажами и подмостками, которые казались бѣгущими съ неимовѣрной быстротой. Затѣмъ мракъ самой шахты совсѣмъ ошеломилъ Этьена и притупилъ всѣ ощущенія.
— Вотъ мы и отправились, — спокойно проговорилъ Магё.
Всѣ чувствовали себя превосходно. Этьенъ по временамъ спрашивалъ самого себя: опускаются они или поднимаются? Когда ящикъ шелъ прямо, не прикасаясь къ деревяннымъ проводникамъ, тогда казалось, что онъ стоитъ на одномъ мѣстѣ; затѣмъ начинались быстрые толчки о толстые дубовые брусья, и молодымъ человѣкомъ овладѣвалъ страхъ; ему думалось, что дѣло не обойдется безъ несчастія. Къ тому же онъ не видѣлъ сквозь сѣтку ящика стѣнъ шахты; лампы не освѣщали даже фигуръ его спутниковъ. Только незапертая лампочка надсмотрщика, помѣстившагося въ сосѣдней телѣжкѣ, блестѣла, какъ огонь маяка.
— Обшивка стѣнъ — четыре метра въ діаметрѣ, — продолжалъ объяснять Магё. — Только ее давно слѣдовало бы исправить, а то вода просачивается со всѣхъ сторонъ… Вотъ мы какъ разъ добрались до уровня воды… Слышите?
Этьенъ только-что спрашивалъ самого себя: откуда это доносится шумъ проливного дождя? Сначала на крышу ящика упало лишь нѣсколько крупныхъ капель, какъ предвѣстницъ приближающагося ливня, затѣмъ дождь пошелъ все сильнѣе и сильнѣе, и, наконецъ, превратился въ настоящій потокъ. Должно быть крыша ящика была худая, такъ какъ по плечу Этьена побѣжала тоненькая струйка воды, промочившая его насквозь. Воздухъ становился совсѣмъ ледянымъ, пронизывающая сырость царила вокругъ. Вдругъ, какъ молнія, промелькнулъ призракъ освѣщенной пещеры, въ которой копошились люди.
— Это первый этажъ, — пояснилъ Магё. — Мы теперь на триста двадцать метровъ отъ поверхности… Посмотрите, какая быстрота.
Онъ приподнялъ свою лампу и освѣтилъ дубовые брусья проводниковъ, которые мелькали передъ глазами также быстро, какъ мелькаютъ рельсы, когда поѣздъ мчится на всѣхъ парахъ. Далѣе ничего не было видно. Три остальныхъ этажа промелькнули съ той же быстротой молніи, оглушительный дождь все лилъ среди глубокаго мрака.
— Какъ это глубоко! — тихо проговорилъ Этьенъ.
Казалось, что они спускаются уже въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ. Молодому человѣку было неловко въ томъ положеніи, которое онъ занялъ, помѣстившись въ ящикѣ, и въ особенности его мучилъ локоть Катерины. Она все время молчала, но онъ чувствовалъ теплоту ея тѣла, согрѣвавшаго и его. Когда, наконецъ, ящикъ пролетѣлъ пятьсотъ пятьдесятъ четыре метра и остановился на днѣ шахты, Этьенъ очень удивился, услышавъ, что они спускались ровно минуту. Шумъ закрѣпляемыхъ задвижекъ и пріятное ощущеніе твердой почвы подъ ногами быстро развеселили его, и онъ, шутя, заговорилъ съ Катериной на «ты».
— Что у тебя такое горячее подъ кожей?.. Право, твой локоть такъ и остался у меня подъ ложечкой.
Она разразилась смѣхомъ. Ну, не глупъ ли онъ, что до сихъ поръ принимаетъ ее за мужчину? Чѣмъ у него заткнуты глаза?
— Это тебѣ въ глазъ засѣлъ мой локоть, — отвѣчала она посреди общаго смѣха, очень удивившаго молодого человѣка, но все-таки ничего ему не объяснившаго.
Ящикъ пустѣлъ; рабочіе выходили въ отдѣленіе, въ которомъ производилась нагрузка, просторное; съ каменными сводами помѣщеніе, вытесанное въ скалѣ и освѣщенное тремя большими лампами. По чугуннымъ плитамъ катились съ грохотомъ набитыя углемъ телѣжки, подвозимыя нагрузчиками. Отъ стѣнъ несло сыростью и гнилью; теплая струя воздуха вырывалась по временамъ изъ сосѣдней комнаты. Изъ этого отдѣленія шли четыре мрачныя галереи.
— Сюда, — обратился Магё къ Этьену. — Вы вѣдь не знаете, что намъ придется пройти два добрыхъ километра.
Партіи рабочихъ исчезали въ черныхъ отверстіяхъ галерей. Человѣкъ пятнадцать повернули вмѣстѣ съ Магё налѣво; Этьенъ шелъ послѣднимъ, позади Магё, которому предшествовали Катерина, Захарій и Левакъ. Это была прекрасная галерея съ рельсами для провоза телѣжекъ, вытесанная въ такомъ крѣпкомъ слоѣ, что стѣны и потолокъ ея были укрѣплены только въ немногихъ мѣстахъ. При слабомъ свѣтѣ лампъ, рабочіе молча шли все дальше и дальше. Молодой человѣкъ спотыкался на каждомъ шагу о рельсы. Уже съ минуту его безпокоилъ какой-то глухой, отдаленный гулъ, точно изъ нѣдръ земли надвигалась страшная гроза и все росла и росла. Можетъ быть, этотъ гулъ происходить отъ обвала, который постепенно разрушаетъ всю эту громадную массу земли, висящую надъ ихъ головами и отдѣляющую ихъ отъ дневного свѣта?.. Въ темнотѣ блеснулъ огонекъ, галерея дрогнула и, когда онъ прижался плотно къ стѣнѣ, слѣдуя примѣру своихъ товарищей, мимо него прошла большая бѣлая лошадь, тащившая цѣлый поѣздъ телѣжекъ. На передней телѣжкѣ, держа возжи и правя, сидѣлъ Веберъ, между тѣмъ какъ Жанлинъ бѣжалъ за послѣдней, ухватившись руками за ея края.
Углекопы снова тронулись въ путь. По дорогѣ попался перекрестокъ, показались еще двѣ галереи, и часть рабочихъ направилась по нимъ, наполняя мало по-малу всѣ подземные ходы. Начиная съ этого пункта, галерея, по которой шелъ Этьенъ, была укрѣплена деревомъ. Блѣдно-желтаго цвѣта перекладины поддерживали потолокъ, одѣвая такимъ образомъ рыхлую породу угля деревянною одеждою, сквозь которую виднѣлись пластинки сланца, блестѣвшія слюдой, и тусклыя массы шероховатаго песчаника. Съ своимъ обычнымъ грохотомъ, перекрещиваясь одни съ другими, безпрестанно проходили поѣзда нагруженныхъ и пустыхъ телѣжекъ, увлекаемые въ темную даль смутно виднѣвшимися лошадьми, пробѣгавшими точно привидѣнія. На двойномъ пути боковыхъ рельсовъ, казалось, спала, растянувшись, длинная черная змѣя: это былъ остановившійся поѣздъ. Слышался храпъ лошади, до того окутанной темнотой, что ея чуть виднѣвшійся крупъ казался глыбой, упавшей съ потолка. Воздушныя двери, устроенныя для провѣтриванія галерей, безпрестанно хлопали и затѣмъ медленно затворялись. По мѣрѣ того, какъ углекопы подвигались впередъ, галерея становилась все уже и ниже, потолокъ сдѣлался неровенъ и заставлялъ безпрестанно нагибаться.
Этьенъ внимательно слѣдилъ за всѣми движеніями Магё, шедшаго впереди его и достаточно освѣщеннаго лампами; однако же, это не помѣшало ему удариться обо что-то головою такъ сильно, что, если бы на немъ не было кожаной шапки, онъ, навѣрное разсѣкъ бы себѣ черепъ. Изъ углекоповъ же никто ни разу не ушибся: такъ хорошо изучили они каждый выступъ потолка, каждую неровность деревяннаго крѣпленія. Этьена затрудняла также скользкая почва подъ ногами, съ каждымъ шагомъ становившаяся все болѣе и болѣе влажною. Мѣстами ему приходилось переходить черезъ цѣлыя невидимыя лужи, въ которыхъ вязли ноги. Но что болѣе всего поражало его, это рѣзкая перемѣна температуры. Въ отдѣленіи, гдѣ производилась нагрузка, около самаго отверстія шахты, было только свѣжо; въ галереѣ, по которой провозились телѣжки съ углемъ и были устроены воздушныя двери, дулъ ледяной вѣтеръ. Сдавливаемый со всѣхъ сторонъ стѣнами, онъ превращался по временамъ въ настоящую бурю. Дальше, въ болѣе узкихъ галереяхъ, въ которыя проникало мало свѣжаго воздуха, вѣтра почти совсѣмъ не было, и, по мѣрѣ того, какъ углекопы подвигались впередъ, жара все усиливалась и начинало становиться душно. Уже съ четверть часа шли они по этимъ узкимъ подземнымъ проходамъ, мрачнымъ и душнымъ, безконечно тянувшимся все дальше и дальше.
Магё все время шелъ молча. Свернувъ направо, въ новую галерею, онъ проговорилъ, не поворачивая головы къ Этьену:
— Пластъ Гильома.
Это былъ, наконецъ, тотъ самый пластъ, который они разрабатывали. Съ первыхъ же шаговъ Этьенъ ушибъ голову и локти. Наклонный потолокъ былъ до такой степени низокъ, что приходилось идти, согнувшись въ дугу. Вода доходила до щиколотокъ. Пройдя такимъ образомъ метровъ двѣсти, Этьенъ вдругъ потерялъ изъ виду Левака, Захарія и Катерину, которые точно вылетѣли въ какую-то трещину, открывшуюся передъ ними.
— Теперь надо подниматься вверхъ, — сказалъ Магё. — Прикрѣпите вашу лампу къ курткѣ и цѣпляйтесь руками за стѣны.
Исчезъ и Магё, Этьенъ съ трудомъ подвигался впередъ. По этому ходу, пробитому въ пласту угля, ходили всѣ углекопы; отъ него шло еще нѣсколько боковыхъ ходовъ. Ширина его была въ толщину угольнаго пласта и едва доходила до шестидесяти сантиметровъ. Къ счастью, Этьенъ былъ очень худъ. Но все-таки, не пріобрѣтя еще навыка, не умѣя какъ слѣдуетъ придерживаться за деревянныя крѣпленія вдоль стѣнъ, онъ выбивался изъ силъ. Поднявшись вверхъ метровъ на пятнадцать, онъ увидѣлъ первый боковой ходъ. Нужно было взбираться еще выше, такъ какъ Магё съ товарищами работалъ въ шестомъ ярусѣ, «въ аду», по выраженію углекоповъ. Черезъ каждые пятнадцать метровъ попадались боковые ходы, а эта трещина, по которой ползъ Этьенъ, тянулась все выше и выше и ей, казалось, не было конца. Онъ дышалъ такъ тяжело, какъ будто эти каменныя глыбы сдавили всѣ его члены; руки его были исцарапаны, ноги избиты, воздуха не хватало до такой степени, что ему начинало казаться, будто кровь проступаетъ у него сквозь кожу. Въ одномъ изъ боковыхъ путей онъ смутно увидѣлъ двѣ перегнувшіяся пополамъ тѣни: одна была маленькая, другая большая. Это были Лидія и Мукъ, уже принявшіяся за работу и двигавшія нагруженныя углемъ телѣжки. А ему надо взбираться еще на два яруса! Обливаясь потомъ, безпрестанно попадавшимъ ему въ глаза, онъ начиналъ уже приходить въ отчаяніе и думать, что никогда не догонитъ товарищей, ушедшихъ впередъ и дававшихъ знать о себѣ только легкимъ шорохомъ, съ которымъ они пробирались вдоль стѣнъ.
— Смѣлѣе, мы прошли! — раздался голосъ Катерины.
Наконецъ-то и онъ добрался. Послышался другой крикливый голосъ:
— Ну, куда же это вы запропастились?.. Я прошелъ изъ Монсу два километра и все-таки пришелъ сюда раньше васъ!
Это кричалъ Шаваль, сердившійся, что его заставили ждать. Онъ былъ высокій, костлявый молодой человѣкъ, лѣтъ двадцати пяти, съ рѣзкими чертами лица. Увидѣвъ Этьена, онъ спросилъ съ выраженіемъ удивленія и нѣкотораго презрѣнія:
— Это еще что такое?
Когда Магё передалъ ему всю исторію, Шаваль процѣдилъ сквозь зубы:
— Ну, мужчины начинаютъ отбивать хлѣбъ у женщинъ!
Этьенъ и Шаваль обмѣнялись взглядами, полными той инстинктивной ненависти, которая вспыхиваетъ всегда вдругъ.
Этьенъ чувствовалъ, хотя еще не понималъ ясно, нанесенное ему оскорбленіе. Наступило молчаніе, углекопы принялись за работу. Мало-по-малу рабочіе наполнили всѣ ярусы разрабатываемаго ими пространства и работа закипѣла повсюду. Шахта проглотила свою дневную порцію, состоящую почти изъ семисотъ рабочихъ, которые кишѣли теперь въ этомъ громадномъ муравейникѣ, просверливая землю во всѣхъ направленіяхъ, точно черви истачиваютъ старое дерево. Если бы приложить ухо къ поверхности копей, то можно было бы услышать всю возню, поднятую въ ихъ нѣдрахъ этими рабочими, — начиная съ легкаго свиста канатовъ, поднимающихъ и опускающихъ ящики, и кончая ударами кирки, впивающейся въ слой каменнаго угля въ самой глубинѣ подземныхъ галерей.
Подавшись немного назадъ, Этьенъ снова очутился бокъ о бокъ съ Катериной, но на этотъ разъ почувствовалъ мягкія, круглыя формы женскаго тѣла и сразу понялъ, почему ему было такъ тепло во время спуска въ шахту
— Такъ ты — женщина? пробормоталъ онъ съ удивленіемъ.
— Да… Не скоро же ты отгадалъ! — отвѣчала Катерина, нисколько не смущаясь.
IV.
[править]Забойщики вытянулись въ рядъ, одинъ выше другого, такъ какъ пластъ разрабатывался уступами. Люди были отдѣлены другъ отъ друга укрѣпленными на крючкахъ досками, не позволявшими выломанному углю скатываться внизъ. На каждаго человѣка приходился участокъ пласта, метра четыре въ длину и не свыше пятидесяти сантиметровъ толщиной. Углекопы были до того сжаты потолкомъ и стѣнами, что не могли двигаться иначе, какъ на колѣняхъ и на локтяхъ, не имѣли возможности повернуться, не ободравъ себѣ плечъ. Работать приходилось лежа на боку, скрививъ шею и поднявъ вверхъ руки съ киркою, насаженную на короткую рукоятку.
Ближе къ боковому ходу работалъ Захарій, за нимъ — Левакъ, еще выше — Шаваль, а на самомъ верху — Магё. Прежде всего забойщикъ подкапывался киркою подъ пластъ угля снизу, затѣмъ прорубалъ двѣ глубокія борозды по бокамъ и, наконецъ, отдѣлялъ глыбу сверху. Уголь былъ жирный, и глыба, падая, разбивалась на куски, которые скатывались внизъ по животу и по ногамъ рабочаго. Задерживаемые дальше досками, эти куски наваливались одинъ на другой и, мало-по-малу, совсѣмъ загораживали и какъ будто замуравливали углекоповъ въ этой узкой трещинѣ.
Магё приходилось хуже всѣхъ. Вверху температура доходила до тридцати пяти градусовъ, движенія воздуха совсѣмъ не было, и если бы человѣкъ пробылъ тамъ болѣе долгое время, то навѣрное задохнулся бы. Чтобы лучше освѣтитъ мѣсто своей работы, Магё долженъ былъ повѣсить лампу на гвоздь, и она страшно нагрѣвала ему голову. Кромѣ того, ему не давала покоя вода. Какъ разъ надъ нимъ, всего въ нѣсколькихъ сантиметрахъ отъ лица, она просачивалась изъ угольнаго пласта и съ ритмической правильностью, капля за каплей, падала на него. Онъ запрокидывалъ назадъ голову, вертѣлъ шеей, но ничего не помогало: капли непрерывно падали на него, одна за другою, и черезъ четверть часа онъ весь былъ смоченъ водой и покрытъ своимъ собственнымъ потомъ, такъ что отъ него валилъ паръ, какъ отъ пропареннаго бѣлья, только-что вынутаго изъ котла. Къ тому же, въ это утро, ревматизмъ, засѣвшій во всѣхъ его членахъ, давалъ себя чувствовать сильной ломотой въ глазу и заставлялъ Магё безпрестанно ругаться. Однако, онъ не бросалъ работы и безостановочно колотилъ киркою, раскачиваясь всѣмъ тѣломъ въ стѣнахъ этой трещины, точно насѣкомое, попавшее между двумя листами книги, которая каждую минуту можетъ захлопнуться и раздавить его.
Углекопы работали, не обмѣниваясь ни единымъ словомъ, и въ неподвижномъ, безъ малѣйшаго резонанса, воздухѣ только и слышатъ неправильные, какъ бы отдаленные удары кирки. Угольная пыль носилась въ воздухѣ, насѣдала на рѣсницы и еще болѣе сгущала мракъ, царившій кругомъ. Лампы, прикрытыя металлическими сѣтками, казалась красноватыми точками. Подземный ходъ поднимался вверхъ, точно печная труба, почернѣвшая отъ сажи, накопившейся въ ней за цѣлыхъ десять зимъ, и въ этой трубѣ копошились неясныя тѣни какихъ-то призраковъ. По временамъ слабый свѣтъ лампы вдругъ освѣщалъ то мускулистую руку, то согнутую спину, то голову, покрытую растрепавшимися волосами, или на мгновеніе отражался на граняхъ кусковъ, на которые распадалась отбитая глыба угля. А затѣмъ снова наступалъ мракъ, и въ немъ слышались только удары кирки, учащенное дыханіе людей, воркотня, вызванная усталостью, и шумъ капель, непрерывно падающихъ съ потолка.
Захарій, бывшій вчера на свадьбѣ и поэтому плохо владѣвшій сегодня руками, первый бросилъ работу, подъ предлогомъ, что ему нужно поставить деревянныя подпорки. Онъ тихо посвистывалъ, разсѣянно смотря въ темноту. Позади забойщиковъ оставалось пространство, метра три длиною, изъ котораго весь каменный уголь былъ уже выломанъ. Слѣдовало укрѣпить это мѣсто подпорками, но никто изъ забойщиковъ еще не подумалъ объ этомъ, потому что всѣ они слишкомъ дорожили каждымъ рабочимъ часомъ и, по обыкновенію, совершенно пренебрегали опасностью.
— Эй, баринъ, дай-ка мнѣ брусья! — крикнулъ Захарій Этьену.
Въ это время Катерина учила Этьена работать лопатой. Онъ оставилъ ее и пошелъ за брусьями, которые каждое утро доставлялись на мѣсто работъ, уже совсѣмъ готовые.
— Скорѣе, чортъ возьми! — закричалъ Захарій, когда новый откатчикъ неловко пробирался посреди наваленнаго угля, держа въ рукахъ четыре дубовыхъ бруса.
Захарій сдѣлалъ киркой зарубку въ потолкѣ, затѣмъ, другую въ стѣнѣ и вставилъ въ эти зарубки брусъ, подперевъ, такимъ образомъ, массу земли, висѣвшую безъ опоры надъ головами рабочихъ. Послѣ полудня сюда явятся землекопы, уберутъ весь ненужный мусоръ и засыплютъ землею пустоты въ стѣнахъ, оставивъ только одинъ ходъ для забойщиковъ и боковые ходы, черезъ которые вывозятся телѣжки съ углемъ.
Магё пересталъ наконецъ ворчать и ругаться: глыба угля, которую онъ вырубалъ, уступила его усиліямъ и отдѣлилась отъ пласта. Онъ обтеръ рукавомъ потъ, катившійся съ лица, и оглянулся посмотрѣть, что такое дѣлаетъ Захарій.
— Оставь, — сказалъ Магё, — мы можемъ этимъ заняться послѣ завтрака. Принимайся лучше за кирку, если не хочешь заработать сегодня меньше обыкновеннаго.
— Да вѣдь это мѣсто осѣдаетъ, — отвѣчалъ молодой человѣкъ. Посмотри, тутъ уже треснуло. Я боюсь, какъ бы не обвалилось…
Отецъ пожалъ плечами. Чорта съ два, — обвалится!.. Въ первый разъ, что ли, выкарабкиваться изъ подъ обвала?.. — Онъ кончилъ тѣмъ, что совсѣмъ разсердился и послалъ сына на свое мѣсто, впереди всѣхъ забойщиковъ.
Прочіе углекопы тоже оставили на время свои кирки: Левакъ, лежа на спинѣ, ругался, осматривая большой палецъ на лѣвой рукѣ, ободранный до крови посыпавшимся сверху песчаникомъ; Шаваль съ бѣшенствомъ стащилъ съ себя рубашку и остался по поясъ голымъ, надѣясь, что такъ ему будетъ хоть сколько-нибудь прохладнѣе. Они всѣ уже покрылись тонкой угольной пылью, которая, смѣшиваясь съ потомъ, стекала съ нихъ ручьями. Магё первый принялся снова за работу. Теперь онъ стоялъ ниже всѣхъ, и голова его приходилась въ уровень съ пластомъ угля. Вода, капля по каплѣ, падала прямо ему на лобъ, и ему начинало казаться, что она непремѣнно продолбитъ дыру въ его черепѣ.
— Не слѣдуетъ обращать на нихъ вниманія, — говорила между тѣмъ Катерина, утѣшая Этьена. — Вѣдь они всегда такъ орутъ.
И, какъ добрая, услужливая дѣвушка, она опять принялась учить его и объяснять механизмъ работы. Каждая телѣжка съ углемъ доставляется на земную поверхность точно въ такомъ же видѣ, въ какомъ они отправятъ ее отсюда, съ мѣста работы. На каждой изъ нихъ — особое клеймо, по которому пріемщикъ узнаетъ, изъ какой галереи она отправлена. Нужно стараться насыпать телѣжки какъ можно полнѣе и, при этомъ, только хорошимъ углемъ, а иначе пріемщикъ тамъ, наверху, не приметъ груза.
Молодой человѣкъ, глаза котораго уже свыклись съ темнотой, смотрѣлъ на блѣдное лицо Катерины, еще не успѣвшее покрыться угольной пылью, и старался опредѣлить ея лѣта. На его взглядъ, ей нельзя было дать болѣе двѣнадцати, до того маленькой и худенькой она казалась ему. Однако, по ея свободному обращенію, которое немного стѣсняло его, онъ чувствовалъ, что она, должно быть, не двѣнадцатилѣтній ребенокъ. Вообще, ея мальчишеская наружность не особенно правилась ему. Но что его удивляло, это — необыкновенная сила и ловкость дѣвочки. Она такъ быстро и ловко подкидывала своей лопаткой куски угля въ телѣжку, что Этьенъ никакъ не могъ поспѣвать за нею. Затѣмъ, нагрузивъ эту телѣжку, она продвигала ее до наклоннаго бокового пути, нигдѣ не зацѣпляясь и свободно проходя въ самыхъ низкихъ мѣстахъ, тогда какъ Этьенъ, напротивъ, весь избился, измучился, и его телѣжка поминутно сходила съ рельсовъ.
Правда, дорога была не особенно удобная. Отъ того мѣста, гдѣ работали забойщики, было около шестидесяти метровъ до начала бокового пути. Землекопы еще не успѣли привести въ порядокъ эту узкую трещину, пробитую забойщиками. Потолокъ въ ней былъ неровный, такъ что въ нѣкоторыхъ мѣстахъ нагруженная телѣжка еле проходила подъ нимъ, а откатчикъ долженъ былъ ползти на колѣняхъ, чтобы не разбить себѣ головы. Подставленные для поддержки потолка деревянные брусья иногда гнулись, даже ломались пополамъ и, расщепленные, торчали вдоль стѣнъ. Надо было обходить, чтобы не исцарапаться о нихъ. Мѣстами земля, медленно осѣдая, гнула и надламывала сдерживавшіе ее толстые дубовые брусья, и откатчику приходилось ползти на брюхѣ подъ этимъ непрочнымъ потолкомъ, каждую минуту ожидая, что вотъ сейчасъ затрещатъ подъ обваломъ кости его спинного хребта.
— Опять!.. — воскликнула, смѣясь, Катерина.
Въ самомъ неудобномъ мѣстѣ прохода телѣжка Этьена сошла съ рельсовъ. Онъ никакъ не могъ пріучиться направлять ее какъ слѣдуетъ по этимъ рельсамъ, не особенно правильно лежавшимъ на влажной землѣ. Молодой человѣкъ ругался, выходилъ изъ себя, выбивался изъ силъ, стараясь поставить колеса на рельсы, и все-таки ничего не могъ сдѣлать.
— Подожди, — сказала Катерина. — Если ты будешь злиться, то дѣло никогда не подвинется впередъ.
Она ловко проскользнула спиной подъ телѣжку, приподняла ее своею поясницею и поставила на мѣсто. Груза въ этой телѣжкѣ было семьсотъ килограммовъ. Этьенъ, удивленный и пристыженный, разсыпался въ извиненіяхъ.
Она научила его, какъ нужно, двигая нагруженную телѣжку, разставлять ноги, чтобы онѣ доставали до стѣнъ и находили въ нихъ опору, какъ сгибать корпусъ, вытягивать руки и вообще ставить въ наиболѣе выгодное для работы положеніе всѣ мускулы. Онъ слѣдилъ за нею, когда она двигала впередъ телѣжку, упираясь въ ея нижніе края руками и перегнувшись чуть не вдвое, такъ что казалось, будто она идетъ на четверенькахъ. Дѣвушка обливалась потомъ, задыхалась, суставы ея трещали, но ни одной жалобы не вырывалось у нея, и она работала совершенно спокойно, какъ будто бѣднякамъ такъ и слѣдовало жить, согнувшись въ дугу. Не то было съ Этьеномъ: башмаки страшно стѣсняли его, тѣло болѣло отъ непривычнаго положенія, и въ концѣ концовъ эта работа сдѣлалась для него до такой степени мучительной и невыносимой, что онъ безпрестанно опускался на колѣни, чтобы хоть на минуту имѣть возможность выпрямиться и перевести духъ.
Наконецъ, откатчики добирались съ нагруженными телѣжками до наклонной галереи, куда свозился черезъ боковые ходы весь уголь, добытый углекопами въ ихъ участкахъ. Это была длинная, метровъ въ сто галерея, укрѣпленная со всѣхъ сторонъ деревомъ и обладавшая такимъ резонансомъ, что голоса людей казались въ ней какъ будто исходящими изъ какого-то гигантскаго рупора. Здѣсь начиналась другая работа. Вверху и внизу этой наклонной галереи стояли двѣнадцати и пятнадцатилѣтніе мальчишки, обыкновенно перебрасывавшіеся между собою самыми мерзкими словами и при этомъ оравшіе такъ громко, что прибывшая съ телѣжкой откатчица должна была кричать еще громче ихъ, чтобы они услышали ее и спустили ея грузъ. Эти мальчишки управляли особеннымъ механизмомъ, который спускалъ внизъ по наклону нагруженныя телѣжки и въ то же время, силою одной только ихъ тяжести, поднималъ наверхъ пустыя. Когда къ нижнему концу наклона доставлялась пустая телѣжка, мальчишка, стоявшій у этого конца, подавалъ извѣстный сигналъ, откатчица прицѣпляла къ канату свою нагруженную телѣжку, другой мальчишка, помѣщавшійся въ верхнемъ концѣ наклона, освобождалъ нажимъ, сдерживавшій движеніе механизма, и грузъ катился внизъ, поднимая своею тяжестью пустую телѣжку наверхъ. Еще далѣе, внизу, изъ нагруженныхъ углемъ телѣжекъ составлялись уже цѣлые поѣзда, которые доставлялись лошадьми прямо къ шахтѣ.
— Эй, одры! — закричала Катерина, добравшись до этой наклонной галереи.
Мальчишки, должно быть, вздумали отдохнуть и не подавали голоса. Отправка телѣжекъ пріостановилась на всемъ разрабатываемомъ пространствѣ. Наконецъ, тоненькій дѣтскій голосокъ прокричалъ откуда-то:
— Одного мальчишку навѣрное можно найти подлѣ Мукъ.
Раздался громкій хохотъ: всѣ откатчицы схватились за бока отъ смѣха.
— Откуда этотъ ребячій голосъ? — спросилъ Этьенъ.
Катерина сказала, что это Лидія. По ея словамъ, эта дѣвчонка знаетъ уже всѣ гадости и справляется со своей телѣжкой не хуже взрослой женщины, хотя руки у нея похожи на кукольныя. Что же касается Мукъ, то нѣтъ ничего удивительнаго, если она любезничаетъ за-разъ съ обоими мальчишками.
Наконецъ, появился мальчишка, стоявшій наверху наклона, и закричалъ откатчицамъ, чтобы онѣ прицѣпляли свои телѣжки: по всей вѣроятности, невдалекѣ проходилъ кто-нибудь изъ надсмотрщиковъ. Отправка груза опять началась; раздались сигнальныя выкрикиванія мальчишекъ, со всѣхъ сторонъ послышалось пыхтѣнье откатчицъ, вывозившихъ уголь въ наклонную галерею. Отъ нихъ валилъ паръ, какъ отъ тяжело нагруженныхъ лошадей. Въ этомъ было что-то животное, и чувственные инстинкты пробуждались въ углекопѣ, когда онъ, проходя мимо, натыкался на одну изъ этихъ дѣвушекъ, идущую почти на четверенькахъ, въ мужскомъ костюмѣ, который разлѣзался на ней отъ напряженія всѣхъ ея мускуловъ.
Возвращаясь съ пустой телѣжкой къ мѣсту работы забойщиковъ, Этьенъ каждый разъ находилъ все одно и то же: та же невыносимая жара въ воздухѣ, тѣ же глухіе и мѣрные удары кирки и то же глубокое и трудное дыханіе работающихъ людей. Они, всѣ четверо, раздѣлись до-гола и, смоченные до самой макушки черной грязью, совсѣмъ слились съ окружающимъ ихъ пластомъ угля. Одинъ разъ пришлось освобождать Магё, который задыхался подъ обсыпавшимся на него углемъ, и снять доски, чтобы спустить внизъ накопившійся за ними уголь. Захарій и Левакъ проклинали разрабатываемый ими пластъ, находя, что онъ становится слишкомъ твердымъ, такъ что имъ придется, пожалуй, заработать меньше обыкновеннаго. Шаваль отъ времени до времени повертывался на минуту на спину и принимался ругать Этьена, присутствіе котораго видимо выводило его изъ себя.
— Ползетъ, какъ какой-нибудь гадъ!.. Любая женщина сильнѣе его!.. Будешь ли ты, наконецъ, насыпать, какъ слѣдуетъ, свои телѣжки!.. Небось, все бережетъ ручки!.. Я вычту десять су изъ твоего заработка, если только у насъ не примутъ хоть одной телѣжки!..
Этьенъ отмалчивался, счастливый тѣмъ, что нашелъ хоть эту каторжную работу, и подчиняясь грубой іерархіи труда съ не менѣе грубыми отношеніями къ своему собрату того рабочаго, которому удалось хоть на время сдѣлаться начальникомъ. Къ тому же Этьенъ выбился, наконецъ, изъ силъ: ноги его были всѣ въ крови, члены сводились судорогами, а голову словно сжималъ желѣзный обручъ. къ счастью, было десять часовъ и углекопы рѣшили, что время завтракать.
У Магё были карманные часы, но онъ даже и не взглянулъ на нихъ; среди этого безпросвѣтнаго мрака ему никогда еще не случалось ошибаться во времени даже на пять минутъ. Забойщики надѣли рубашки и куртки, вышли изъ своей узкой трещины и усѣлись на корточкахъ. Эта поза сдѣлалась до того привычной для углекоповъ, что они невольно принимаютъ ее даже наверху, внѣ копей, и никогда не чувствуютъ надобности ни въ какомъ-либо обрубкѣ, ни въ доскѣ. Они вынули свои тартинки и не торопливо откусывали куски отъ толстыхъ ломтей, изрѣдка перебрасываясь замѣчаніями по поводу своей утренней работы. Катерина, до сихъ поръ стоявшая, присоединилась, наконецъ, къ Этьену, который растянулся въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ забойщиковъ, поперекъ рельсовъ, прислонившись спиной къ деревянной обшивкѣ стѣнъ. Онъ выбралъ себѣ почти совсѣмъ сухое мѣстечко.
— Ты что же не ѣшь? — спросила Катерина.
Ротъ ея былъ набить хлѣбомъ; въ рукѣ она держала свою тартинку. Затѣмъ дѣвушкѣ вдругъ припомнилось, что вѣдь этотъ человѣкъ пришелъ ночью, безъ гроша денегъ, можетъ быть, безъ куска хлѣба.
— Хочешь, я подѣлюсь съ тобой?
Онъ отказывался, увѣряя, что совсѣмъ не хочетъ ѣсть, между тѣмъ какъ голосъ его дрожалъ отъ судорогъ и боли въ пустомъ желудкѣ.
— А, ты, вѣроятно, очень брезгливъ! — весело продолжала она. — Ну, смотри, я съ этой стороны не откусывала.
Катерина разломила тартинку пополамъ. Этьенъ взялъ свою долю и съ трудомъ удержался, чтобы не проглотить ея за-разъ. Съ самымъ спокойнымъ видомъ добраго товарища дѣвушка растянулась около него. Она лежала на животѣ, уткнувъ подбородокъ въ ладонь одной руки, а въ другой, держа тартинку, отъ которой не торопливо откусывала куски. Стоявшія между ними лампы освѣщали ихъ.
Катерина, молча, смотрѣла съ минуту на молодого человѣка. Этьенъ, съ его тонкими чертами лица и черными усиками, показался ей очень красивымъ, и она какъ-то неопредѣленно улыбалась отъ удовольствія.
— Такъ ты машинистъ, и тебя прогнали съ твоей желѣзной дороги… За что тебя прогнали?
— За то, что я далъ пощечину моему начальнику.
Всосавшая съ молокомъ матери наслѣдственныя понятія о слѣпомъ повиновеніи начальникамъ, она на минуту остолбенѣла.
— Слѣдуетъ прибавить, что я былъ тогда пьянъ, — продолжалъ Этьенъ, — а когда я выпью, то становлюсь совсѣмъ сумасшедшимъ и готовъ съѣсть или самого себя, или кого-нибудь другого, — это для меня все равно… Я не могу выпить двухъ маленькихъ стаканчиковъ безъ того, чтобы мнѣ не пришло желанія кого-нибудь съѣсть… Послѣ этого я хвораю цѣлыхъ два дня.
— Никогда не надо пить, — проговорила серьезно Катерина.
— Э, я знаю, — сказалъ Этьенъ и покачалъ головой.
Потомокъ цѣлаго поколѣнія пьяницъ, онъ ненавидѣлъ водку, какъ только можетъ ненавидѣть ее человѣкъ, чувствующій, что весь его организмъ до того отравленъ алкоголемъ, что одна капля водки дѣйствуетъ на него, какъ ядъ.
— Жаль матери… Плохо и для нея, что меня вышвырнули на улицу, — заговорилъ онъ, прожевавъ кусокъ. — Матери живется не особенно хорошо, и я отъ времени до времени посылалъ ей монету въ сто су.
— Гдѣ живетъ твоя мать?
— Въ Парижѣ, въ улицѣ Гутъ-доръ… Она — прачка.
Наступило молчаніе. Когда онъ вспоминалъ о матери, его глаза всегда принимали невеселое выраженіе, отражая мысли о неизвѣстномъ будущемъ, о которомъ онъ, полный силъ и здоровья, думалъ обыкновенно очень мало. Этьенъ молча смотрѣлъ въ темную даль галереи и среди этого подземнаго мрака какъ бы вновь переживалъ свои дѣтскіе годы. Онъ видѣлъ мать, еще молодою и красивою, брошенною его отцомъ, который потомъ опять сошелся съ нею, когда она уже нашла себѣ другого мужа. Такъ она и осталась жить съ двумя мужьями; пила вмѣстѣ съ ними водку, валялась съ ними въ грязи, въ лужахъ, а мужья отбирали у нея весь ея заработокъ. Этьенъ вспоминалъ улицу, гдѣ они тогда жили, и разныя мелкія подробности жизни: грязное бѣлье, валявшееся посреди комнаты, безконечное пьянство, по милости котораго весь домъ былъ наполненъ запахомъ алкоголя, пощечины, способныя раздробить челюсти…
— А теперь, не изъ этихъ ли тридцати су буду я посылать ей подарки? заговорилъ онъ медленно. — Она навѣрное зачахнетъ отъ нужды и умретъ…
Онъ уныло пожалъ плечами и опять принялся за тартинку.
— Хочешь пить? — спросила Катерина, откупоривая свою бутылку. — О, вѣдь это кофе, который не сдѣлаетъ тебѣ никакого вреда!.. Право, можно подавиться, если ничѣмъ не запить этотъ хлѣбъ.
Этьенъ отказался, достаточно и того, что онъ съѣлъ половину ея хлѣба. Она радушно упрашивала его и, наконецъ, придумала способъ, который долженъ былъ преодолѣть упрямство молодого человѣка.
— Ну, хорошо, — порѣшила она. — Если ужь ты такой церемонный, то я выпью первая… Только смотри, теперь не отказывайся, а то будетъ очень гадко съ твоей стороны.
Протягивая ему бутылку, молодая дѣвушка привстала на колѣни, и Этьенъ видѣлъ ее прямо передъ собой, освѣщенную свѣтомъ двухъ лампъ. Отчего это онъ находилъ ее прежде безобразной? Теперь, когда ея лицо было все черное отъ угля, она показалась ему необыкновенно красивой. Когда она раскрывала свой большой ротъ, зубы ея такъ и блестѣли своей ослѣпительной бѣлизной; глаза расширились и горѣли зеленоватымъ огнемъ, напоминая глаза кошки. Рыжая прядь волосъ выбилась изъ подъ чепчика и, щекоча ухо, вызывала у молодой дѣвушки смѣхъ. Она уже не смотрѣла двѣнадцатилѣтнимъ ребенкомъ; ей можно было дать, по крайней мѣрѣ, четырнадцать.
— Пожалуй, чтобы сдѣлать тебѣ удовольствіе, — сказалъ Этьенъ, отхлебнувъ кофе и возвращая бутылку назадъ.
Катерина отпила изъ нея и принудила Этьена сдѣлать еще глотокъ: «чтобъ было поровну», говорила она. Это путешествіе тоненькаго горлышка бутылки отъ однѣхъ губъ къ другимъ очень забавляло молодыхъ людей. Этьенъ вдругъ задалъ самому себѣ вопросъ: не слѣдуетъ ли ему обнять Катерину и поцѣловать ее въ эти, все болѣе и болѣе манившія его, пухлыя, блѣдно-розовыя губы, раскраснѣвшіяся отъ дѣйствія угольной пыли… Въ Лиллѣ онъ имѣлъ дѣло только съ женщинами самаго послѣдняго разбора и теперь робѣлъ передъ Катериной, не зная, какъ ему обращаться съ этой дѣвушкой, работницей и притомъ живущей въ своей семьѣ.
— Тебѣ лѣтъ четырнадцать? — спросилъ онъ, принимаясь опять за тартинку.
Она удивилась, почти обидѣлась.
— Какъ четырнадцать! Мнѣ уже шестнадцать… Правда, что я не велика ростомъ и худа, но у насъ дѣвушки не особенно быстро ростутъ.
Онъ продолжалъ ее разспрашивать, а она отвѣчала на вопросы съ самой наивной откровенностью. Для Этьена было ясно, что она хорошо знаетъ все, понимаетъ всѣ интимныя и грязныя стороны жизни, но вмѣстѣ съ тѣмъ чувствовалось, что она еще ребенокъ и тѣломъ и душою. Дурной воздухъ и постоянное утомленіе пріостановили ея развитіе. Онъ заговорилъ о Мукъ, думая хоть сколько-нибудь сконфузить Катерину, но она весело и спокойно принялась разсказывать ему самыя ужасныя исторіи объ этой толстой откатчицѣ. Да, Мукъ продѣлываетъ удивительныя штуки! Этьенъ освѣдомился, нѣтъ ли и у Катерины обожателя, а она, шутя, отвѣчала, что покуда не хочетъ еще огорчать свою мать, но рано или поздно дѣло дойдетъ и до этого. Плечи ея нѣсколько согнулись; она слегка вздрагивала, видимо озябнувъ въ своемъ легкомъ костюмѣ, насквозь промокшемъ отъ пота; на лицѣ ея выражалась кроткая покорность судьбѣ.
— Когда люди живутъ всѣ вмѣстѣ, какъ здѣсь, тогда, я думаю, не можетъ быть недостатка въ обожателяхъ… Неправда ли? — спросилъ Этьенъ.
— Конечно.
— Къ тому же вѣдь это никому не причиняетъ зла… Въ этихъ грѣхахъ не признаются и духовнику на исповѣди…
— Ну, что мнѣ за дѣло до духовника… А вотъ есть Черный Человѣкъ…
— Какой Черный Человѣкъ?
— Старый углекопъ, который появляется на копяхъ и свертываетъ шеи дурнымъ дѣвушкамъ.
Этьенъ посмотрѣлъ на нее, думая, что она смѣется надъ нимъ.
— И ты вѣришь такимъ глупостямъ? Развѣ тебя ничему не учили?
— Нѣтъ, я умѣю читать и писать… Теперь это у насъ обязательно; но когда отецъ и мать были маленькими, тогда у насъ не было никакихъ школъ.
Положительно она была очень милая дѣвушка. Какъ только она покончитъ съ своей тартинкой, онъ непремѣнно обниметъ ее и поцѣлуетъ пряно въ ея пухлыя розовыя губы. Онъ какъ будто рѣшился на это, но рѣшился неувѣренно, робко, смущаясь тѣмъ, что это будетъ похоже на насиліе. Мужской костюмъ, обтягивавшій тѣло дѣвушки, и возбуждалъ Этьена, и вмѣстѣ съ тѣмъ какъ-то стѣснялъ его. Проглотивъ послѣдній кусокъ хлѣба, онъ запилъ его глоткомъ кофе и передалъ бутылку Катеринѣ. Теперь наступила самая удобная минута, и онъ съ безпокойствомъ покосился въ ту сторону, гдѣ сидѣли забойщики. Вдругъ какая-то тѣнь легла поперекъ стѣнъ галереи.
Шаваль уже нѣсколько минутъ стоялъ въ отдаленіи и смотрѣлъ на нихъ. Убѣдившись, что Магё-отецъ не можетъ его увидѣть, онъ подошелъ къ Катеринѣ, сидѣвшей на землѣ, взялъ ее за плечи, запрокинулъ ей голову и преспокойно запечатлѣлъ на ея губахъ долгій, грубый поцѣлуй, дѣлая при этомъ видъ, что не обращаетъ ни малѣйшаго вниманія на Этьена. Этимъ поцѣлуемъ онъ какъ бы рѣшился во что бы то ни стало вступитъ во владѣніе ею, рѣшился изъ ревности къ Этьену.
Молодая дѣвушка возмутилась.
— Оставь меня… слышишь… оставь!..
Онъ придержалъ ей голову и заглянулъ ей прямо въ глаза. Его рыжіе усы и эспаньолка казались огненными на почернѣвшемъ отъ угля лицѣ, съ длиннымъ, какъ клювъ орла, носомъ. Наконецъ, онъ выпустилъ изъ рукъ ея голову и ушелъ, не сказавъ ни слова.
По тѣлу Этьена пробѣжала дрожь. Какъ это было глупо съ его стороны колебаться. Конечно, онъ не поцѣлуетъ ея теперь, чтобы она не подумала, будто онъ подражаетъ Шавалю. Самолюбіе его было оскорблено и въ глубинѣ души онъ сильно страдалъ.
— Зачѣмъ ты солгала? — проговорилъ онъ тихо. — Это твой возлюбленный…
— Да нѣтъ же, клянусь тебѣ! — вскрикнула она. — Никогда и ничего между нами не было… Иногда онъ только шутилъ… Да онъ и не здѣшній; только мѣсяцевъ шесть какъ онъ пришелъ изъ Па-де-Кале.
Они встали, такъ какъ забойщики уже намѣревались снова приняться за работу. Катерина, казалось, была очень огорчена холодностью, появившеюся теперь въ обращеніи Этьена съ ней. Вѣроятно, она нашла его красивѣе Шаваля и, можетъ быть, уже отдала ему предпочтеніе. Она ломала голову надъ вопросомъ: какую бы еще любезность сказать ему и возвратить его прежнее хорошее расположеніе духа. Въ это время Этьенъ, посмотрѣвъ на свою лампу, съ удивленіемъ замѣтилъ, что она горитъ голубоватымъ огнемъ, окруженнымъ широкой блѣдной каймой. Катерина тоже замѣтила это и вздумала, по крайней мѣрѣ, хоть развлечь его.
— Поди, я тебѣ покажу кое-что, — дружески прошептала она.
Проведя его въ самую глубь разрабатываемаго хода, она указала ему на трещину въ угольномъ пласту, изъ которой слышался легкій шумъ, похожій на свистъ птицы.
— Положи сюда руку… Слышишь, точно дуетъ вѣтеръ… Это рудничный газъ…
Этьенъ былъ пораженъ. Такъ вотъ онъ, этотъ страшный газъ, такъ разрушительно дѣйствующій!.. Катерина, смѣясь, говорила, что сегодня его выдѣляется особенно много, отъ этого и лампы горятъ голубоватымъ огнемъ.
— Перестанете ли вы болтать, тунеядцы! — раздался сердитый голосъ Магё.
Катерина и Этьенъ принялись нагружать углемъ телѣжки и снова, выгнувъ спины, проползая подъ низкимъ и неровнымъ потолкомъ разрабатываемаго хода, покатили ихъ къ наклонной галереѣ. Скоро опятъ ручьями полилъ потъ съ молодыхъ людей и захрустѣли ихъ суставы.
Забойщики тоже принялись за свою работу. Изъ боязни простудиться, они по возможности сокращали время завтрака, и эти наскоро проглоченные куски хлѣба ложились камнемъ въ ихъ желудкахъ. Залегши опятъ въ своей трещинѣ, углекопы принялись еще усерднѣе стучать кирками. Они думали теперь только объ одномъ, чтобы какъ можно больше заработать, и въ этой заботѣ о заработкѣ, достающемся имъ такъ трудно, они перестали обращать вниманіе на просачивающуюся кругомъ воду, на судороги, вызываемыя неловкимъ положеніемъ тѣла, на мракъ, въ которомъ они прозябали, какъ растенія, пересаженныя въ погребъ. По мѣрѣ того, какъ приходилъ къ концу день, воздухъ въ подземныхъ галереяхъ, испорченный и копотью лампъ, и дыханіемъ людей, и, наконецъ, скопленіемъ рудничнаго газа, дѣлался все хуже и хуже. Становилось даже трудно смотрѣть, потому что на глаза словно нависла паутина, сотканная невидимымъ паукомъ. Только провѣтриваніе галерей въ теченіе всей ночи могло снова освѣжить ихъ. Но забойщики, съ трудомъ переводя дыханіе, все продолжали стучать кирками въ своей кротовой норѣ.
V.
[править]Магё, не взглянувъ на часы, лежавшіе въ карманѣ куртки, вдругъ остановился и проговорилъ:
— Скоро часъ… Все ли у тебя сдѣлано, Захарій?
Молодой человѣкъ только-что подставилъ брусья подъ потолокъ и теперь праздно лежалъ на спинѣ, неопредѣленно глядя передъ собою блуждающими глазами, припоминая подробности вчерашней игры. Голосъ отца вывелъ его изъ задумчивости.
— Да, этого будетъ достаточно покуда, а завтра — посмотримъ… Онъ взялъ кирку и сталъ на свое мѣсто. Левакъ и Шаваль, прервавъ на минуту работу, обтирали голыми руками катившійся съ нихъ потъ. Они не интересовались ничѣмъ, кромѣ своей работы, и теперь смотрѣли вверхъ, на растрескавшуюся массу сланца.
— Еще прибыль! — пробормоталъ Шаваль. — Надо же было попасть на такой пластъ, который самъ обсыпается. Когда они торговались съ нами, то, небось, не подумали объ этомъ…
— Мошенники! — проворчалъ Левакъ. — Они только и думаютъ, какъ бы насъ облапошить!..
Захарій расхохотался. Онъ мало заботился о работѣ и обо всемъ касающемся ея, но его всегда забавляло, когда начинали ругать компанію. Магё замѣтилъ со своимъ обычнымъ спокойствіемъ, что почва мѣняется черезъ каждые двадцать метровъ, — стало быть, нельзя предвидѣть, что будетъ дальше. Надо быть справедливымъ… Но когда его товарищи не унимались и продолжали обвинять во всемъ компанію, тогда онъ съ безпокойствомъ оглядѣлся вокругъ и проговорилъ:
— Тише!.. Будетъ съ васъ…
— Твоя правда, — сказалъ Левакъ, тоже понижая голосъ, — это нездорово…
Страхъ шпіонства преслѣдовалъ углекоповъ даже подъ землею, точно будто угольные пласты акціонеровъ имѣли уши.
— И все-таки скажу, что если эта свинья Дансаэртъ заговорить со мной тѣмъ же тономъ, какимъ говорилъ намедни, то я влѣплю ему камень въ брюхо! — громко сказалъ Шаваль съ вызывающимъ видомъ. — Я ему не мѣшаю разоряться на блондинокъ съ нѣжною кожей.
На этотъ разъ Захарій такъ и покатился со смѣху. Любовныя похожденія надсмотрщика и жены Пьеррона служили на копяхъ неизсякаемымъ источникомъ шутокъ. Даже Катерина, стоявшая внизу, опершись на лопату, схватилась за бока отъ смѣха и потомъ нѣсколькими словами посвятила Этьена въ эту исторію.
Магё сердился, видимо боясь нескромныхъ ушей, и даже не скрывалъ своего страха.
— Замолчишь ли ты, наконецъ!.. Если ты хочешь, чтобы съ тобой случилось что-нибудь нехорошее, такъ, по крайней мѣрѣ, подожди, покуда мы уйдемъ и ты останешься одинъ.
Онъ еще не успѣлъ докончить своей фразы, какъ вдругъ послышались шаги и почти тотчасъ же показался инженеръ, — «маленькій Негрель», — какъ его называли рабочіе между собой. Его сопровождалъ надсмотрщикъ Дансаэртъ.
— Что я говорилъ? — прошепталъ Магё. — Всегда кто-нибудь изъ нихъ выскочитъ прямо изъ земли.
Поль Негрель, племянникъ господина Геннебо, былъ молодой человѣкъ лѣтъ двадцати шести, стройный, красивый, съ вьющимися волосами и черными усиками. Напоминая хорька своимъ заостреннымъ носомъ и быстрыми глазами, онъ смотрѣлъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, человѣкомъ любезнымъ, нѣсколько насмѣшливымъ, что, однако же, не мѣшало ему быть въ высшей степени требовательнымъ въ своихъ отношеніяхъ къ рабочимъ. Одѣтъ онъ былъ такъ же, какъ все углекопы, и такъ же весь выпачканъ въ углѣ. Чтобы пріобрѣсти уваженіе рабочихъ, Негрель нисколько не заботился о себѣ и постоянно лазилъ по наиболѣе трудно-проходимымъ подземнымъ ходамъ; прежде всѣхъ являлся къ мѣсту случившагося обвала, первый входилъ въ опасную галерею, до того наполненную рудничнымъ газомъ, что каждую минуту можно было ожидать взрыва.
— Здѣсь Дансаэртъ, да? — спросилъ онъ.
Бельгіецъ-надсмотрщикъ, съ жирнымъ лицомъ и чувственнымъ носомъ, отвѣчалъ съ преувеличенною вѣжливостью:
— Здѣсь, господинъ Негрель. Вотъ человѣкъ, котораго наняли сегодня утромъ.
Инженеръ и надсмотрщикъ вошли въ узкій ходъ, гдѣ работалъ Магё съ своими товарищами. Кликнули Этьена. Негрель приподнялъ свою лампу и молча оглядѣлъ новаго откатчика.
— Хорошо, — сказалъ онъ, наконецъ. — Только я не люблю, чтобы подбирали по дорогамъ совсѣмъ неизвѣстныхъ людей. Больше чтобъ не было этого…
Ему начали объяснять, какимъ образомъ это случилось, говорили, что иначе остановилась бы работа, упомянули о желаніи компаніи замѣнить откатчицъ мужчинами, но онъ ничего не слушалъ и принялся осматривать потолокъ. Забойщики взялись было за кирки, какъ вдругъ Негрель вскричалъ:
— Скажите, Магё, развѣ вы это дѣлаете на смѣхъ людямъ! Вѣдь вы всѣ здѣсь останетесь.
— О, это крѣпко держится! — спокойно отвѣтилъ Магё.
— Какъ крѣпко!.. Да вѣдь сводъ уже началъ осѣдать, а вы едва-едва черезъ два метра кладете брусья!.. Всѣ вы на одинъ манеръ! Вы дождетесь того, чтобы вамъ приплюснуло черепъ, а не станете терять время на крѣпленіе свода. Прошу сейчасъ же все это подпереть! Положите еще рядъ брусьевъ… слышите?..
Углекопы не признавали существованія опасности и говорили, что они въ этомъ дѣлѣ лучшіе судьи, такъ какъ рискуютъ своими шкурами. Негрель окончательно разсердился.
— Конечно, когда ваши черепа разлетятся на куски, такъ вамъ уже ни до чего не будетъ дѣла! Тогда ужь компанія должна будетъ заботиться о вашихъ семьяхъ и выплачивать имъ пенсію… Повторяю, что знаю васъ очень хорошо: чтобы добыть двѣ лишнихъ телѣжки угля въ день и получить за нихъ лишнія деньги, вы охотно пожертвуете вашими шкурами.
Магё, которымъ гнѣвъ овладѣвалъ все болѣе и болѣе, отвѣчалъ по возможности сдержанно:
— Если бы заработная плата была выше, тогда мы не жалѣли бы времени на крѣпленіе ходовъ.
Инженеръ молча пожалъ плечами. Онъ уже спустился ниже и прокричалъ оттуда:
— Вамъ остался цѣлый часъ; примитесь всѣ за крѣпленіе потолка!.. А я предупреждаю васъ, что всѣ вы будете оштрафованы тремя франками…
Забойщики встрѣтили эти слова глухимъ ворчаньемъ. Одна только привычка къ подчиненію сдерживала ихъ. На копяхъ царила почти военная дисциплина, подчинявшая другъ другу всѣхъ служащихъ, начиная съ мальчишки-подростка и кончая надсмотрщикомъ. Магё едва сдерживалъ взглядомъ выходящихъ изъ себя Левака и Шаваля, между тѣмъ какъ Захарій насмѣшливо пожималъ плечами. Этьенъ былъ возмущенъ и, можетъ быть, болѣе всѣхъ. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ очутился въ самой глубинѣ этого ада, въ немъ все сильнѣе и сильнѣе развивалось чувство недовольства. Онъ смотрѣлъ на Катерину, съ нѣмой покорностью сгибавшую спину. Возможно ли убивать себя надъ такой трудной работой, посреди вѣчнаго мрака, и получать за это всего нѣсколько су на хлѣбъ насущный!..
Негрель ушелъ вмѣстѣ съ Дансаэртомъ, который молчаливымъ движеніемъ головы одобрялъ всѣ распоряженія инженера. Вдругъ голоса ихъ раздались невдалекѣ: они осматривали крѣпленіе галереи позади того мѣста, гдѣ работалъ Магё съ своими товарищами. Часть крѣпленій этой галереи лежала тоже на отвѣтственности Магё.
— Я вамъ говорилъ, что они дѣлаютъ это на смѣхъ, — кричалъ инженеръ. — А вы, вы ни за чѣмъ не смотрите!
— Я слѣжу, — бормоталъ надсмотрщикъ. — Даже устанешь твердить имъ, а они все-таки не слушаются.
— Магё, Магё! — кричалъ во все горло инженеръ.
И когда забойщикъ, сопровождаемый товарищами, спустился къ нему, Негрель продолжалъ:
— Посмотрите, развѣ это держится?.. Вѣдь это поставлено на вѣтеръ… Вы бережете брусья, чтобы сберечь себѣ время… Всѣ подпорки поставлены кое-какъ, наскоро… Теперь я понимаю, почему намъ такъ дорого стоить ремонтъ… Лишь бы только подпорки простояли до тѣхъ поръ, пока отвѣтственность за нихъ лежитъ на васъ… Не такъ ли? А затѣмъ все ломается, обваливается, и компанія должна нанимать цѣлую армію рабочихъ для починки… Посмотрите пониже: вѣдь это настоящее разрушеніе…
Шаваль хотѣлъ что-то сказать, но инженеръ остановилъ его.
— Я знаю, что вы хотите сказать, чтобы вамъ платили дороже… Такъ вѣдь? Ну, хорошо!.. Я васъ предупреждаю, что вы принудите дирекцію сдѣлать одну штуку: да, вамъ будутъ платить за крѣпленіе особо, но зато сбавятъ пропорціонально плату съ телѣжки угля… Посмотримъ, выиграете ли вы отъ этого… А пока — исправьте мнѣ все это сейчасъ же. Завтра я приду посмотрѣть.
Ошеломивъ рабочихъ своей угрозой, онъ исчезъ. Дансаэртъ, державшійся такъ приниженно передъ инженеромъ, отсталъ отъ него на нѣсколько шаговъ и, обратясь къ забойщикамъ, грубо проговорилъ:
— Вы подводите меня подъ руготню… Смотрите, я васъ накажу не на три франка… Берегитесь!..
Когда и онъ ушелъ, Магё, наконецъ, не вытерпѣлъ и разворчался въ свою очередь:
— Что несправедливо-то несправедливо! Я держусь того правила, что съ ними надо говорить хладнокровно, такъ какъ это единственный способъ столковаться хоть сколько-нибудь; но, наконецъ, они выведутъ изъ терпѣнія кого угодно… Слышали? Съ телѣжки сбавятъ плату, а за крѣпленіе стѣнъ будутъ платить особо… Это еще новый способъ сбавить заработную плату!..
Онъ искалъ, на комъ бы сорвать сердце, и вдругъ увидѣлъ Этьена и Катерину, стоявшихъ со сложенными руками.
— Принесете ли вы мнѣ брусья?!. Васъ не просятъ мѣшаться въ наши дѣла!.. Вотъ какъ я закачу вамъ хорошій пинокъ!..
Этьенъ пошелъ за брусьями, нисколько не обидясь этой грубой бранью. Онъ и самъ находилъ, что забойщики еще слишкомъ добродушные люди.
Левакъ и Шаваль громко ругались, но все-таки всѣ четверо съ какою-то яростью принялись укрѣплять галереи. Въ теченіе получаса только и слышался трескъ дерева, вбиваемаго въ твердую почву. Они работали молча, пыхтя и злясь на осѣдавшую массу земли, которую, если бы можно было, они готовы были подпереть своими плечами.
— Довольно, — сказалъ, наконецъ, Магё, весь разбитый отъ гнѣва и усталости. — Половина второго… Хорошъ денекъ, въ который мы не заработали и по пятидесяти су!.. Мнѣ до того это опротивѣло, что я ухожу…
Онъ началъ одѣваться, хотя оставалось еще полчаса до окончанія работъ; прочіе забойщики послѣдовали его примѣру. Одинъ видъ галерей выводилъ ихъ изъ себя. Катерина продолжала нагружать и откатывать телѣжки. Они позвали ее, ругая за излишнее усердіе: если у угля есть ноги, такъ онъ и одинъ выйдетъ отсюда. Забравъ подъ мышки инструменты, они всѣ шестеро двинулись въ путь, оставивъ за собой, на завтра, еще два километра галереи, требующіе починки крѣпленія.
Катерина и Этьенъ пріостановились въ этомъ узкомъ, похожемъ на трубку, пути, а прочіе продолжали спускаться внизъ. Молодыхъ людей задержала Лидія, остановившаяся съ своей телѣжкой, чтобы дать имъ дорогу, и объявившая, что Мукъ исчезла неизвѣстно куда уже съ часъ тому назадъ. У нея полила кровь изъ носа; она пошла розыскивать воду, чтобы умыться, и пропала… Пропустивъ ихъ, дѣвочка снова покатила телѣжку, напрягая свои худенькія руки и ноги и напоминая собою муравья, выбивающагося изъ силъ надъ слишкомъ тяжелой ношей. Этьенъ и Катерина катились, какъ съ горы, съ этого крутого спуска, пригибая головы, чтобы не ободрать ихъ о нависшій надъ ними потолокъ. Спускъ былъ такъ отполированъ спинами углекоповъ, и молодые люди катились по немъ такъ быстро, что должны были, отъ времени до времени, пріостанавливаться, удерживаясь руками за обшивку стѣнъ. Иначе отъ тренія, пожалуй, загорится спина, шутили они.
Добравшись до конца этого узкаго хода, они увидѣли вдалекѣ красноватый огонь лампъ своихъ товарищей, вскорѣ исчезнувшій за поворотомъ галереи. Веселое настроеніе молодыхъ людей вдругъ пропало, и они подвигались впередъ тяжелыми, усталыми шагами. Лампы, покрывшіяся угольною пылью, давали такъ мало свѣта, что шедшую впереди дѣвушку Этьенъ видѣлъ, какъ сквозь туманъ. Онъ злился на то, что у Катерины оказался, какъ ему думалось любовникъ, — находилъ, что съ его стороны очень глупо не поцѣловать ея, но мысль о Шавалѣ постоянно удерживала его отъ этого поцѣлуя. Пригибаясь подъ низкимъ потолкомъ почвы къ самой спинѣ Катерины, онъ убѣждалъ самого себя, что она обманула его: Шаваль непремѣнно былъ ея возлюбленнымъ, и они, конечно, назначали другъ другу свиданія гдѣ-нибудь за грудами камней. У нея и походка вовсе не похожа на походку невинной дѣвушки. Не имѣя никакого серьезнаго основанія, Этьенъ, однако же, злился на нее, какъ будто она дѣйствительно обманула его; а Катерина безпрестанно оборачивалась къ нему, предостерегала его въ опасныхъ мѣстахъ и, казалось, вызывала на любезность. Какъ бы, въ самомъ дѣлѣ, можно было посмѣяться и дружески поболтать, когда кругомъ нѣтъ ни души!.. Наконецъ, они добрались до галереи, по которой возили уголь на лошадяхъ, и Этьенъ вздохнулъ свободнѣе, а дѣвушка печально взглянула на него въ послѣдній разъ, сожалѣя о счастливыхъ минутахъ, проведенныхъ наединѣ.
Теперь вокругъ нихъ шумно текла подземная жизнь: то и дѣло шныряли надсмотрщики, катились поѣзда телѣжекъ, мелькали въ темнотѣ огоньки лампъ. Молодые люди должны были безпрестанно прижиматься къ стѣнамъ, давая дорогу людямъ и лошадямъ, обдававшимъ ихъ своимъ горячимъ дыханіемъ. Пробѣжалъ Жанлинъ, позади своего поѣзда съ углемъ, и прокричалъ имъ какую-то сальность, но они не разслышали ея за грохотомъ колесъ. Катерина задумчиво подвигалась впередъ, а Этьенъ, не узнавая тѣхъ перекрестковъ и галерей, по которымъ проходилъ утромъ, вообразилъ, что она нарочно заводитъ его все дальше и дальше отъ выхода. Но что было ему всего непріятнѣе, — такъ это страшный холодъ, охватившій ихъ тотчасъ же, какъ только они вышли изъ узкаго бокового хода, и все увеличивавшійся, по мѣрѣ того, какъ они приближались къ шахтѣ. Сжатый стѣнами галереи, вѣтеръ попрежнему носился, какъ ураганъ. Этьенъ даже отчаивался когда-нибудь добраться до шахты, какъ вдругъ совершенно неожиданно очутился въ отдѣленіи, гдѣ производилась нагрузка угля въ подъемные ящики.
Шаваль встрѣтилъ молодыхъ людей косымъ, подозрительнымъ взглядомъ; остальные забойщики, всѣ въ поту, молча стояли на сквозномъ вѣтру, сдерживая кипѣвшій внутри ихъ гнѣвъ. Они пришли слишкомъ рано, и имъ сказали, что ихъ не поднимутъ наверхъ раньше какъ черезъ полчаса, тѣмъ болѣе что теперь идутъ очень сложныя приготовленія, для того чтобы спустить внизъ лошадь. Нагрузчики устанавливали на платформы подъемнаго ящика телѣжки съ углемъ, оглушительно гремя желѣзными цѣпями, и затѣмъ ящикъ взлеталъ вверхъ и исчезалъ среди проливного дождя, лившагося изъ мрачнаго отверстія шахты. Подъ самымъ отверстіемъ находился сточный колодезь, метровъ въ десять, куда стекала эта непрерывно лившаяся вода; отъ колодца несло сыростью и гнилью. Кругомъ копошились люди, дергали за сигнальныя веревки, налегали руками на рычаги; брызги воды летѣли со всѣхъ сторонъ и промачивали рабочихъ до костей. Отбрасываемый лампами красноватый свѣтъ, среди котораго двигались тѣни людей, придавалъ этой подземной залѣ видъ разбойничьей пещеры, какой-то кузницы бандитовъ, устроенной вблизи шумящаго потока.
Магё сдѣлалъ послѣднюю попытку и обратился къ Пьеррону, занявшему свой постъ съ шести часовъ утра.
— Ну, ты-то можешь отправитъ насъ наверхъ?
Нагрузчикъ, сильный и красивый малый съ лицемѣрно кроткимъ лицомъ, отказался, испуганно замахавъ руками.
— Невозможно; проси надсмотрщика… Меня за это оштрафуютъ.
Забойщики снова подавили свой гнѣвъ. Катерина, нагнувшись въ уху Этьена, шепнула:
— Пойдемъ, я покажу тебѣ конюшню. Вонъ тамъ такъ хорошо!
Они тихонько прошли въ конюшню, потому что входить въ нее строго запрещалось. Она помѣщалась въ концѣ коротенькой галереи и представляла собою обширное, вытесанное въ камнѣ и выложенное кирпичемъ помѣщеніе, въ двадцать пять метровъ длиной и въ четыре метра вышиной. Въ ней могли помѣститься двадцать пять лошадей. Въ конюшнѣ дѣйствительно было хорошо: нагрѣтый дыханіемъ животныхъ воздухъ былъ тепелъ и ароматенъ отъ свѣжей и всегда очень опрятной подстилки; единственная лампа горѣла спокойнымъ, неколеблющимся свѣтомъ ночника. Отдыхающія лошади повернули головы, посмотрѣли своими большими глазами на вошедшихъ и затѣмъ снова принялись за овесъ, пережевывая его неторопливо, какъ сытыя, здоровыя и притомъ всѣми любимыя рабочія животныя.
Катерина переходила отъ однихъ яслей къ другимъ и читала надъ ними имена лошадей, написанныя на цинковыхъ дощечкахъ. Вдругъ она вскрикнула, увидѣвъ передъ собой какую-то человѣческую фигуру: оказалось, что это Мукъ, вылѣзшая изъ подъ кучи соломы, въ которой она спала. По понедѣльникамъ, чувствуя себя слишкомъ утомленной послѣ бурно проведеннаго воскресенья, нерѣдко она нарочно расквашивала себѣ кулакомъ носъ и оставляла работу подъ тѣмъ предлогомъ, что надо же остановить кровь и найти гдѣ-нибудь воды, чтобы обмыть лицо. на самомъ дѣлѣ, Мукъ уходила къ лошадямъ въ конюшню, которою завѣдывалъ ее отецъ, и зарывалась въ кучу свѣжей соломы. Баловавшій ее отецъ молчалъ, рискуя нажить себѣ непріятности за эти поблажки дочери.
Какъ разъ въ это время, въ конюшню вошелъ самъ Мукъ. Это былъ пожилой человѣкъ, низенькаго роста, плѣшивый, покрытый морщинами, но тучный, что рѣдко встрѣчается между углекопами, достигшими пятидесятилѣтняго возраста. Сдѣлавшись конюхомъ, онъ до того полюбилъ жевать табакъ, что изъ его десенъ почти постоянно сочилась кровь. Увидя неожиданныхъ посѣтителей, Мукъ разсвирѣпѣлъ.
— Зачѣмъ вы сюда забрались? Убирайтесь вонъ! Чертовки, еще привели съ собой мужчину, чтобы продѣлывать свои мерзости на моей соломѣ…
Мукъ нашла слова отца очень забавными и покатывалась со смѣху, но смущенный Этьенъ поторопился уйти, между тѣмъ какъ Катерина улыбалась, посматривая на него. Они всѣ трое прошли опять въ отдѣленіе, гдѣ производилась нагрузка, и увидѣли тамъ Бебера и Жанлина, прибывшихъ съ поѣздомъ телѣжекъ. Отправка груза наверхъ пріостановилась на время, и Катерина подошла въ лошади, на которой работалъ братъ. Дѣвушка гладила ее, трепала по шеѣ и знакомила съ нею Этьена. Это была бѣлой масти лошадь, по имени Баталъ, старѣйшая изъ всѣхъ лошадей на копяхъ; она пробыла подъ землей уже десять лѣтъ. Въ теченіе этого долгаго времени она занимала одно и то же стойло въ конюшнѣ, возила телѣжки по однѣмъ и тѣмъ же мрачнымъ галереямъ и ни одного раза не видѣла дневного свѣта. Очень жирная, съ блестящей шерстью, съ добродушнымъ выраженіемъ въ глазахъ, она, казалось, жила здѣсь жизнью мудреца, вдали отъ разныхъ случайныхъ непріятностей, встрѣчающихся тамъ, на земной поверхности. Живя среди вѣчной ночи, Баталъ пріобрѣла необыкновенную сметливость и до того изучила галереи, по которымъ возила уголь, что отворяла головой встрѣчавшіяся на пути воздушныя двери и нагибалась въ низкихъ мѣстахъ, чтобы не задѣть головой о потолокъ. Вѣроятно, она научилась также считать концы, которые дѣлала взадъ и впередъ по галереѣ, потому что, проработавъ положенное время, она ни за что не хотѣла болѣе трогаться съ мѣста, и волей-неволей приходилось вести ее въ конюшню. Теперь Баталъ уже постарѣла и ея блестящіе глаза нерѣдко смотрѣли задумчиво. Можетъ быть, она смутно припоминала въ это время мельницу, гдѣ родилась, находившуюся близъ Маршьена, на берегу Скарны, и окруженную со всѣхъ сторонъ зеленью, обдуваемою вѣтромъ. Тамъ воздухъ былъ очень теплый, точно отъ какой-то громадной лампы, но что это такое было, — она не могла припомнить. Опустивъ внизъ голову, дрожа на своихъ старыхъ ногахъ, Баталъ задумчиво стояла, тщетно усиливаясь припомнить блескъ и тепло солнца.
Наверху все еще продолжали хлопотать около подъемнаго ящика. Наконецъ, сигнальный молотокъ простучалъ четыре раза: подъ землю спускали лошадь. Это было событіе, и оно всегда сопровождалось общимъ волненіемъ, такъ какъ иногда случалось, что вмѣсто отправленной сверху живой лошади, оказывалась въ подъемномъ ящикѣ мертвая: животное, охваченное ужасомъ, мгновенно умирало дорогой. Опутанная сѣтями, лошадь страшно билась, пока оставалась еще на земной поверхности, но лишь только ее начинали спускать внизъ, она мгновенно становилась точно окаменѣлой и лежала, даже не вздрагивая, съ расширенными и неподвижными зрачками. Лошадь, которую спускали теперь, была такъ велика, что ее пришлось помѣстить не въ подъемномъ ящикѣ, а сверху его, и, кромѣ того, пригнуть ея голову къ боку. Ее спускали долго, минуты четыре, такъ какъ изъ предосторожности нарочно замедлили ходъ машины. Внизу волненіе все росло. Что они тамъ дѣлаютъ? Или такъ и оставятъ ее висѣть на воздухѣ? Наконецъ, ящикъ показался, а на немъ неподвижно лежало оцѣпенѣвшее животное, съ неподвижными и расширившимися отъ ужаса глазами. Это была гнѣдая лошадь, трехъ лѣтъ, звали ее Тромпетъ.
— Осторожнѣе! — кричалъ папа Мукъ, который долженъ былъ принять ее — Снимите ее, но не развязывайте.
Скоро Тромпетъ положили, какъ безжизненную массу, на чугунныя плиты. Она не шевелилась. Казалось, что мракъ и грохотъ, стоявшіе въ этомъ громадномъ помѣщеніи, придавили ее, какъ кошмаръ. Когда ее принялись развязывать, Баталъ, выпряженная съ минуту назадъ, вдругъ подошла къ новой товаркѣ, словно свалившейся откуда-то сюда, и, вытянувъ шею, стала ее обнюхивать.
Рабочіе, окружавшіе Тромпетъ, разступились; послышались шутки. Чѣмъ это отъ нея такъ хорошо пахнетъ? Но Баталъ все болѣе и болѣе оживлялась, не обращая вниманія на насмѣшки. По всей вѣроятности, она вдыхала въ себя свѣжій воздухъ, которымъ была еще пропитана шерсть Тромпетъ, и припоминала забытое тепло солнца. Вдругъ Баталъ заржала; но въ этомъ веселомъ ржаніи слышалось какъ бы рыданье. Она радостно привѣтствовала товарку, принесшую съ собой воздухъ родныхъ полей, и вмѣстѣ съ тѣмъ жалѣла объ этой новой узницѣ, которую вынесутъ отсюда только мертвою.
— Ахъ, эта скотина, Баталъ! — восклицали рабочіе, восхищаясь продѣлками своей любимицы. — Тоже разговариваетъ съ своей товаркой!
Развязанная Тромпетъ все еще не подавала признака жизни. Она лежала на боку, охваченная ужасомъ и какъ будто все еще чувствуя на себѣ опутывавшія ее сѣти. Наконецъ, ее стегнули кнутомъ, и она вскочила на ноги, дрожа всѣми членами. Папа Мукъ повелъ братавшихся лошадей въ конюшню.
— Ну, пришла ли, наконецъ, наша очередь? — спросилъ Магё.
Но прежде надо было освободить ящики, и къ тому же до того времени, когда обыкновенно начинали поднимать рабочихъ наверхъ, оставалось еще десять минутъ. Мало-по-малу, галереи, въ которыхъ производились работы, стали пустѣть, и люди шли со всѣхъ сторонъ къ шахтѣ. Уже набралось съ полсотни промокшихъ и дрожавшихъ отъ холода рабочихъ, которымъ сквозившій отовсюду вѣтеръ грозилъ воспаленіемъ легкихъ. Пьерронъ, смотрѣвшій такимъ кроткимъ, далъ пощечину Лидіи за то, что она рано ушла съ работы. Захарій исподтишка щипалъ Мукъ, «чтобы согрѣться». Неудовольствіе все возрастало, Шаваль и Левакъ разсказывали углекопамъ объ угрозѣ инженера сбавить плату съ телѣжки угля и платить особо за крѣпленіе галерей. Этотъ проектъ былъ встрѣченъ громкими восклицаніями; возмущеніе зрѣло въ этомъ тѣсномъ уголкѣ подъ землею, почти въ шестистахъ метрахъ отъ ея поверхности. Скоро голоса начали все болѣе и болѣе возвышаться; перепачканные углемъ и продрогшіе люди обвиняли компанію въ томъ, что она морить половину своихъ рабочихъ подъ землей, а другую — моритъ голодомъ на землѣ. Этьенъ, дрожа, слушалъ эти разговоры.
— Скорѣе, скорѣе! — твердилъ нагрузчикамъ надсмотрщикъ Ришомъ.
Не желая ругаться съ бывшими товарищами, онъ дѣлалъ видъ, что ничего не слышитъ, и спѣшилъ спровадить рабочихъ поскорѣе наверхъ. Но, наконецъ, угрозы приняли такой характеръ, что онъ принужденъ былъ вмѣшаться. Позади его кто-то кричалъ, что вѣдь не вѣчно дѣла будутъ идти такимъ порядкомъ, что въ одно прекрасное утро лавочка взлетитъ на воздухъ.
— Ты благоразумнѣе другихъ; заставь ихъ замолчать, — обратился надсмотрщикъ къ Магё. — Кто не всѣхъ сильнѣе, тому надо быть всѣхъ умнѣе.
Гнѣвъ Магё остылъ. Съ тревогой прислушиваясь къ рѣчамъ товарищей, онъ пытался остановить ихъ, но его не хотѣли слушать. Вдругъ голоса смолки: Негрель и Дансаэртъ окончили свой осмотръ и вышли изъ галереи, тоже насквозь промокшіе отъ пота. Привычка къ дисциплинѣ заставила углекоповъ посторониться; инженеръ молча прошелъ мимо. Онъ помѣстился въ одной телѣжкѣ, надсмотрщикъ — въ другой; сигнальный молотокъ, извѣщая, что поднимается начальство, ударилъ четыре раза, «далъ знать о большой тушѣ», какъ говорили рабочіе, — и ящикъ взвился на воздухъ посреди глубокаго молчанія.
VI.
[править]Попавъ, наконецъ, вмѣстѣ съ четырьмя товарищами въ подъемный ящикъ, Этьенъ рѣшилъ, что какъ только онъ ступитъ на землю, то немедленно пустится опять въ путь, пойдетъ по большимъ дорогамъ на поиски за работой. Лучше умереть сразу, чѣмъ снова спуститься въ глубину этого ада и не заработать тамъ даже на хлѣбъ насущный. Катерины не было теперь съ нимъ, и онъ больше не чувствовалъ теплоты ея тѣла. Впрочемъ, лучше и не думать объ этихъ глупостяхъ, а скорѣе уйти. Съ его болѣе широкимъ образованіемъ онъ не можетъ проникнуться покорностью этого стада и навѣрное кончитъ тѣмъ, что придушитъ какого-нибудь надсмотрщика.
Вдругъ онъ ослѣпъ. Подъемъ совершился такъ быстро, что дневной свѣтъ ослѣпилъ Этьена, и онъ хлопалъ рѣсницами, закрывая глаза, уже отвыкшіе отъ этого свѣта. Все-таки онъ почувствовалъ облегченіе, когда ящикъ опустился на желѣзныя задвижки. Рабочій отворилъ дверь, и углекопы волной хлынули изъ телѣжекъ.
— Послушай, Мукъ, — прошепталъ Захарій на ухо одному изъ рабочихъ, — мы пойдемъ вечеромъ въ Волканъ?
Волканомъ назывался кафе въ Монсу, въ которомъ играли и пѣли арфистки. Мукъ мигнулъ лѣвымъ глазомъ и беззвучно засмѣялся, широко раскрывъ челюсти. Маленькій и толстый, какъ его отецъ, онъ смотрѣлъ человѣкомъ, нимало не думающимъ о завтрашнемъ днѣ и проживающимъ всѣ деньги, какія только попадаются подъ руку. Въ это самое время показалась его сестра, и онъ съ братской нѣжностью ткнулъ ее, что было силы, въ бокъ.
Этьенъ съ трудомъ узнавалъ пріемное отдѣленіе, которое онъ видѣлъ при колеблющемся свѣтѣ фонарей. Все кругомъ было голо и грязно; свѣтъ едва проникалъ въ запыленныя окна. Только одна машина блестѣла своею мѣдью. Проволочные канаты, смазанные масломъ, извивались какъ ленты, смоченные въ чернилахъ; подъемные ящики, телѣжки, блоки, — весь этотъ обильно разсыпанный металлъ еще болѣе омрачалъ своимъ сѣроватымъ цвѣтомъ стараго желѣза и безъ того мрачное отдѣленіе. По чугуннымъ плитамъ непрерывно катились колеса телѣжекъ, съ которыхъ поднималась тонкая угольная пыль и садилась на плиты, на стѣны, поднималась даже вверхъ, до самыхъ балокъ.
Шаваль пошелъ заглянуть въ таблицу марокъ, находящуюся въ стекольчатой конторѣ пріемщика, и возвратился оттуда взбѣшенный. Онъ увидѣлъ, что у нихъ не приняли двѣ телѣжки: одну — потому, что въ ней было нагружено меньше, чѣмъ слѣдовало, а другую оттого, что уголь оказался не чистымъ, смѣшаннымъ.
— День окончился какъ и слѣдуетъ! — кричалъ онъ. — Съ нашего заработка надо скинуть еще двадцать су… Вотъ и выходитъ, что не слѣдуетъ набирать тунеядцевъ, которымъ руки служатъ, какъ свиньѣ — хвостъ!
Онъ досказалъ свою мысль косымъ взглядомъ, брошеннымъ въ сторону Этьена. Тотъ хотѣлъ отвѣчать ему кулаками, но тотчасъ же одумался. Къ чему, когда онъ сейчасъ же уйдетъ отсюда! Послѣдняя выходка Шаваля окончательно утвердила его въ этомъ намѣреніи.
— Нельзя съ перваго же дня, безъ навыка, начать работать какъ слѣдуетъ, — вмѣшался Магё примирительнымъ тономъ. — Завтра работа пойдетъ лучше.
Всѣ были не въ духѣ и только искали, къ чему бы придраться. Когда они стали сдавать свои лампы, Левакъ разругалъ ламповщика, придравшись къ тому, что будто бы тотъ скверно вычистилъ его лампу. Рабочіе немного повеселѣли только тогда, когда добрались до барака, въ которомъ попрежнему пылала раскаленная печь. Можно было подумать, что въ нее нарочно положили топлива больше обыкновеннаго, потому что она была совсѣмъ красная, и большое безъ оконъ помѣщеніе казалось объятымъ пламенемъ. Послышались радостныя восклицанія продрогшихъ рабочихъ; они немедленно повернулись спинами къ огню и отъ нихъ повалилъ паръ, какъ отъ кипѣвшаго супа. Поджаривъ спины, принялись поджариваться спереди. Мукъ преспокойно спустила панталоны, чтобы просушить рубашку. Молодежь начала отпускать шуточки по поводу этой толстой дѣвушки, и вскорѣ затѣмъ раздался раскатистый взрывъ хохота, вызванный тѣмъ, что Мукъ совершенно неожиданно показала рабочимъ свою спину, что служило у нея знакомъ величайшаго презрѣнія.
— Я ухожу, — проговорилъ Шаваль, заперевъ въ шкапъ инструменты и вынувъ оттуда башмаки.
Никто не трогался съ мѣста. Одна Мукъ заторопилась и ушла вслѣдъ за нимъ, сказавъ, что имъ по дорогѣ идти до Монсу. Шутки не прекращались, такъ какъ всѣмъ было извѣстно, что Шаваль больше не ухаживаетъ за ней.
Катерина съ озабоченнымъ видомъ подошла къ отцу и тихо заговорила съ нимъ. Онъ сначала удивился, потомъ одобрительно кивнулъ головой и подозвалъ Этьена, чтобы возвратить ему спрятанный въ шкапу узелокъ.
— Послушайте, — заговорилъ вполголоса Магё, — если у васъ нѣтъ ни копѣйки, такъ вы умрете съ голода до получки… Хотите, я вамъ устрою гдѣ-нибудь кредитъ?
Молодой человѣкъ на минуту смѣшался. Онъ только-что хотѣлъ спросить свои тридцать су и уйти отсюда. Ему стало совѣстно передъ Катериной, которая пристально смотрѣла на него и, можетъ быть, думала, что онъ бѣжитъ отъ трудной работы.
— Я вамъ ничего не могу обѣщать, — продолжалъ Магё, — можетъ быть, мнѣ и не удастся ничего сдѣлать.
Этьенъ согласился. Навѣрное, кредита не найдется, а если бы онъ и нашелся, то вѣдь это ни къ чему не обязываетъ: можно поболтать, съѣсть кусокъ и уйти. Онъ увидѣлъ, что лицо Катерины озарилось радостью, и ему стало досадно, зачѣмъ онъ не отказался. Она весело смѣялась и ласково смотрѣла на него, счастливая тѣмъ, что оказала ему услугу… Къ чему все это поведетъ?
Отогрѣвшись и обувшись, углекопы одинъ за другимъ выходили изъ барака. Семья Магё, заперевъ свой шкапъ, тоже двинулась въ путь вмѣстѣ съ Левакомъ и его сыномъ. Проходя мимо сарая, въ которомъ просѣивали уголь, они услышали тамъ страшную ругань и пріостановились.
Это былъ очень обширный сарай съ покрытыми угольной пылью балками и большими рѣшетчатыми ставнями, въ которыя постоянно дулъ сквозной вѣтеръ. Телѣжки съ углемъ подвозились сюда прямо изъ пріемнаго отдѣленія и опрокидывались въ наклонные широкіе желоба, сдѣланные изъ листового желѣза. По обѣимъ сторонамъ каждаго желоба стояли на ступенькахъ просѣвальщицы и, съ помощью лопатъ и граблей очищали отъ сора уголь, который скатывался затѣмъ черезъ воронки прямо въ вагоны желѣзной дороги, поставленные подъ сараемъ.
Филомена Левакъ работала тамъ въ то время, когда Магё возвращались домой. Это была худая, блѣдная и болѣзненная дѣвушка, харкающая кровью. Голову ея прикрывалъ голубой шерстяной лоскутъ; руки, обнаженныя до локтей, были всѣ черныя отъ пыли. Она сортировала и очищала уголь, стоя ниже старой колдуньи, тещи Пьеррона, прозванной Брюле. Глаза этой старой вѣдьмы походили на глаза разозлившейся кошки, ротъ ея былъ плотно сжатъ, будто туго завязанный кошелекъ скряги. Филомена и Брюле разругались изъ-за того, что старуха отгребала отъ дѣвушки уголь и тѣмъ замедляла ея работу. Такъ какъ плата была задѣльная, то у просѣвальщицъ постоянно выходили изъ-за этого нескончаемые споры, во время которыхъ косы разлетались во всѣ стороны, а на щекахъ оставались отпечатки всѣхъ пяти пальцевъ, выпачканныхъ въ углѣ.
— Раздвинь ей хорошенько ротъ! — крикнулъ Захарій своей возлюбленной.
Просѣвальщицы захохотали, а Брюле съ бѣшенствомъ накинулась на молодого человѣка.
— Ты бы, мразь, ужь молчалъ! Но милости кого она родила двоихъ ребятъ?.. Вѣдь ей только восемнадцать лѣтъ… Кляча, которая едва держится на ногахъ!..
Магё долженъ былъ удержать сына, который хотѣлъ пойти посмотрѣть, какъ онъ говорилъ, какой цвѣтъ кожи у этой костлявой вѣдьмы. Прибѣжалъ надсмотрщикъ, и грабли просѣвальщицъ снова пришли въ движеніе. Сверху и до низу желобовъ только и виднѣлись округленныя спины женщинъ, съ остервенѣніемъ отбивающихъ другъ у друга уголь.
Вѣтеръ быстро стихъ и холодная изморозь сыпалась съ сѣраго неба. Вздернувъ плечи и скрестивъ руки, углекопы шли въ разбродъ, нѣсколько развалистою походкою, и острыя кости ихъ лопатокъ рѣзко высовывались подъ легкимъ полотномъ куртокъ. При дневномъ свѣтѣ они походили на толпы негровъ, перепачкавшихся въ тинѣ.
— А вотъ и Бутелу идетъ! — насмѣшливо проговорилъ Захарій.
Левакъ, не останавливаясь, перекинулся нѣсколькими фразами съ своимъ жильцомъ, высокимъ, лѣтъ тридцати пяти, темноволосымъ малымъ, съ честнымъ и кроткимъ лицомъ.
— Супъ есть сегодня, Луи?
— Кажется, есть.
— Стало быть, жена не ворчитъ?
— Нѣтъ, кажется, не ворчитъ.
Землекопы, шедшіе вывозитъ изъ галерей землю и мусоръ, появлялись группами и одни за другими исчезали въ копяхъ. Въ три часа пополудни начинали спускать въ шахту новыя партіи живого груза, и подземныя галереи, опустѣвшія послѣ удаленія забойщиковъ, опять наполнялись людьми. Копи никогда не знали отдыха, и муравьи-рабочіе день и ночь копошились въ глубинѣ земли, подъ свекловичными полями, въ шестистахъ метрахъ отъ ихъ поверхности.
Подростки шли впереди, и Жанлинъ сообщалъ Беберу очень сложный планъ, придуманный имъ для того, чтобы получить въ кредитъ табаку на четыре су; Лидія почтительно отдалилась немного въ сторону. Катерина, Захарій и Этьенъ шли молча; передъ кабакомъ Авантажъ къ нимъ присоединились Магё и Левакъ.
— Вотъ мы и пришли, — обратился Магё къ Этьену. — Хотите зайти?
Одни направились къ кабаку, другіе двинулись дальше; Катерина пріостановилась на минуту и въ послѣдній разъ посмотрѣла на молодого человѣка своими ясными зеленоватыми глазами, блескъ которыхъ еще болѣе усиливался отъ темнаго цвѣта лица.
Она улыбнулась и скрылась вмѣстѣ съ прочими на поднимавшейся вверхъ дорогѣ, ведущей къ селенію.
Кабакъ стоялъ на перекресткѣ двухъ дорогъ, между жилищами рабочихъ и копями. Это былъ каменный двухъ-этажный домъ, выбѣленный известкою сверху до низу; широкіе голубые бордюры, которыми были обведены окна, придавали дому еще болѣе веселый видъ. Надъ входной дверью была прибита четыреугольная вывѣска, на которой было написано желтыми буквами: «Авантажъ», торговое заведеніе Рассанёра. Позади дома виднѣлось огороженное живою изгородью мѣсто для игры въ кегли. Компанія угольныхъ копей употребляла всѣ усилія, чтобы пріобрѣсти этотъ клочекъ земли, который врѣзывался въ ея обширныя владѣнія, но ничего не могла сдѣлать и приходила просто въ отчаяніе отъ этого кабака, выросшаго среди полей, при самомъ выходѣ изъ Ворё.
— Зайдите, — снова обратился Магё къ Этьену.
Въ маленькой, свѣтлой залѣ съ бѣлыми стѣнами, стояли три стола, дюжина стульевъ и сосновая, величиною съ кухонный буфетъ, конторка. Кромѣ того, въ комнатѣ было еще съ дюжину кружекъ, три бутылки ликера, графинъ и небольшой цинковый боченокъ съ краномъ. Въ этомъ боченкѣ держали пиво. Болѣе не было ничего: ни одной картины, ни одной полочки, ни какой-либо игры. Въ чугунномъ, блестящемъ чистотою каминѣ тихо горѣлъ уголь; каменный полъ былъ посыпанъ тонкимъ слоемъ бѣлаго песку, вбиравшаго въ себя постоянную сырость этой пропитанной водою мѣстности.
— Кружку пива, — сказалъ Магё плотной, бѣлокурой дѣвушкѣ, толстое лицо которой было изрыто оспой. — Рассенёръ дома?
Дѣвушка отвернула кранъ боченка и отвѣчала утвердительнымъ наклоненіемъ головы. Медленно, не отрываясь, Магё опорожнилъ половину кружки, чтобы прочистить горло отъ засѣвшей въ немъ пыли. Онъ ничего не предложилъ Этьену. Кромѣ нихъ, въ комнатѣ находился только единственный посѣтитель, тоже углекопъ, мокрый и перепачканный, молчаливо сидѣвшій за столомъ и сосредоточенно прихлебывавшій свое пиво. Вошелъ еще рабочій, жестомъ потребовалъ пива, опорожнилъ кружку, расплатился и вышелъ, не сказавъ ни слова.
Наконецъ, въ залу вошелъ человѣкъ лѣтъ тридцати-восьми, толстый, выбритый, съ добродушной улыбкой на кругломъ лицѣ. Это былъ Рассанёръ, бывшій забойщикъ, котораго компанія прогнала три года тому назадъ за участіе въ стачкѣ. Хорошій работникъ, недурной ораторъ, онъ выдавался впередъ каждый разъ, когда рабочіе считали необходимымъ протестовать противъ распоряженій компаніи, и кончилъ тѣмъ, что сталъ главою всѣхъ недовольныхъ. Его жена уже и прежде вела небольшую торговлю, которою нерѣдко занимаются жены углекоповъ, и, когда его выбросили на улицу, онъ добылъ денегъ и открылъ кабакъ прямо передъ Ворё, какъ бы бросая вызовъ компаніи. Теперь торговля его процвѣтала, кабакъ становился центромъ, куда стекались всѣ недовольные, и Рассенёръ обогащался насчетъ этого недовольства, которое онъ мало-по-малу раздувалъ въ сердцахъ своихъ старыхъ товарищей.
— Сегодня утромъ я нанялъ вотъ этого человѣка, — тотчасъ-же приступилъ Магё къ дѣлу. — Не свободна ли которая-нибудь изъ твоихъ двухъ комнатъ и не сдѣлаешь ли ты ему кредита до получки?
Широкое лицо Рассенёра мгновенно омрачилось. Онъ окинулъ подозрительнымъ взглядомъ Этьена и отвѣчалъ, даже не выразивъ, хоть ради приличія, ни малѣйшаго сожалѣнія:
— Невозможно. Мои комнаты обѣ заняты.
Молодой человѣкъ ожидалъ, что ему откажутъ, но все-таки этотъ отказъ былъ для него очень непріятенъ, а, главное, его удивило то тоскливое чувство, которое вдругъ овладѣло имъ при мысли о томъ, что надо уходить изъ Ворё. Ну, что же дѣлать, онъ уйдетъ, какъ только получить свои тридцать су. Углекопъ, который сидѣлъ за столомъ, ушелъ. Другіе посѣтители входили одинъ за другимъ, прополаскивали горло и выходили тою же развалистою походкою. Они пили, не выражая ни удовольствія, ни особенной слабости въ напитку, а просто, молча удовлетворяли потребность минуты.
— Ну, что, ничего нѣтъ новаго? — спросилъ какимъ-то особеннымъ тономъ Рассенёръ, обращаясь къ Магё, допивавшему пиво маленькими глотками.
Углекопъ оглянулся и увидѣлъ, что въ комнатѣ нѣтъ никого, кромѣ Этьена.
— Только и есть, что сегодня опять шумѣли и ругались… Все изъ-за крѣпленія галерей…
Онъ разсказалъ, въ чемъ было дѣло. Лицо кабатчика сдѣлалось багровымъ; отъ овладѣвшаго имъ волненія кровь, казалось, готова была брызнуть у него изъ глазъ и изъ лица. Наконецъ, онъ воскликнулъ:
— О, они будутъ негодяи, если вздумаютъ понизить заработную плату!
Этьенъ стѣснялъ его. Однако, онъ продолжалъ говорить, искоса поглядывая на молодого человѣка. Въ его рѣчи слышались безпрестанныя недомолвки; онъ, напримѣръ, говорилъ о директорѣ Геннебо, о его женѣ, о племянникѣ, «маленькомъ Негрелѣ», но никого не называлъ по имени. По его словамъ, дѣло не могло долго идти такъ, какъ оно идетъ, и не сегодня-завтра все треснетъ. Нищета слишкомъ велика. Рассенёръ перечислялъ заводы, которые закрылись и распустили рабочихъ. Уже съ мѣсяцъ онъ раздаетъ каждый день больше, чѣмъ по шести фунтовъ хлѣба. Вчера ему сообщили, что г-нъ Деноленъ, владѣлецъ сосѣднихъ копей, не знаетъ, какъ выдержать кризисъ, наконецъ, онъ получилъ письмо изъ Лилля, полное самыхъ тревожныхъ сообщеній.
— Ты знаешь, — прошепталъ онъ, — это отъ той особы, которую ты видѣлъ здѣсь вчера…
Ему помѣшала вошедшая въ комнату его жена, высокая худая женщина, горячаго темперамента, съ длиннымъ носомъ и фіолетоваго цвѣта скулами. Въ политикѣ она была гораздо болѣе радикальна, нежели ея мужъ.
— Письмо отъ Плюшара, — сказала она. — Ахъ, если бы онъ распоряжался здѣсь, тогда все пошло бы лучше!
Этьенъ, прислушивавшійся съ минуту къ разговору, понималъ недомолвки и все болѣе и болѣе возбуждался этими описаніями нищеты и тревожными ожиданіями. Имя, произнесенное внезапно женою Рассенёра, заставило его вздрогнуть, и онъ проговорилъ, какъ бы про себя:
— Я знаю Плюшара.
Такъ какъ присутствующіе смотрѣли на него, то онъ принужденъ былъ прибавить:
— Я — машинистъ, и мы вмѣстѣ служили на желѣзной дорогѣ въ Лиллѣ… Очень способный человѣкъ, я часто разговаривалъ съ нимъ.
Рассенёръ снова осмотрѣлъ Этьена и, какъ видно, вдругъ почувствовалъ къ нему симпатію. Послѣ минутнаго молчанія, онъ обратился къ женѣ:
— Магё привелъ ко мнѣ этого господина, своего откатчика, и спрашиваетъ, нѣтъ ли у насъ наверху свободной комнаты и не можемъ ли мы оказать кредитъ до получки…
Дѣло быстро уладилось: комната оказалась пустой, такъ какъ жилецъ очистилъ ее еще по утру. Кабатчикъ, страшно возбужденный, началъ говорить откровеннѣе, повторяя, что онъ потребуетъ отъ хозяевъ только должнаго, а не станетъ поступать, какъ другіе, желающіе добиться слишкомъ многаго. Его жена пожимала плечами и говорила, что она будетъ стоять за свои права.
— Прощайте! — перебилъ ихъ Магё. — Все это не помѣшаетъ людямъ работать подъ землей, а разъ они станутъ тамъ работать, то станутъ и умирать отъ этой работы… Посмотри, ты сталъ молодцомъ за эти три года, какъ вышелъ оттуда.
— Да, я таки поправился, — объявилъ снисходительно Рассенёръ.
Этьенъ поблагодарилъ уходившаго углекопа и проводилъ его до дверей, но тотъ не отвѣчалъ ни слова и только молча кивнулъ головой. Молодой человѣкъ стоялъ и смотрѣлъ, какъ Магё медленно поднимался къ своему жилью. Г-жа Рассенёръ, хлопотавшая по хозяйству, попросила Этьена подождать минутку, а затѣмъ она покажетъ ему комнату, гдѣ онъ можетъ вымыться. Оставаться ли ему? Онъ снова началъ колебаться, сожалѣя о свободѣ, которою пользовался, когда бродилъ по большимъ дорогамъ, и думая, что даже голодъ не такъ трудно выносить при блескѣ солнца и при радостномъ сознаніи, что самъ себѣ господинъ. Ему казалось, что прошли уже цѣлые годы съ того момента, какъ онъ взошелъ въ страшную бурю на насыпь и потомъ спустился подъ землю, чтобы ползать тамъ, какъ пресмыкающееся, по мрачнымъ галереямъ. Ему было противно даже подумать, что онъ опять будетъ жить этою жизнью. Это несправедливо и слишкомъ жестоко. Его человѣческая гордость возмущается при одной мысли сдѣлаться животнымъ, которое ослѣпляютъ и раздавляютъ.
Погруженный въ свои мысли, онъ безцѣльно бродилъ глазами по обширной равнинѣ, и мало-по-малу она привлекла его вниманіе. Онъ удивился, что она такъ велика. Слушая разсказы и объясненія стараго Боньмора, во время ихъ ночной бесѣды на насыпи, онъ представлялъ себѣ эту равнину вовсе не такою обширною. Копи лежали передъ нимъ дѣйствительно такими, какими онѣ рисовались ему въ ночномъ мракѣ: онъ видѣлъ уже эти деревянныя и каменныя строенія, просмолившійся сарай для просѣванія угля, шахтовую башню съ аспидною крышею, машинное отдѣленіе и высокую блѣдно-краснаго цвѣта трубу. Все это было скучено и смотрѣло какъ-то зловѣще. Но онъ не воображалъ, что за строеніями разстилается такая обширная площадь, похожая на чернильное озеро отъ находящихся на ней громадныхъ складовъ угля, прорѣзанныхъ высокими подмостками, по которымъ тянулись рельсы. Эти склады прилегали къ такому запасу бревенъ, какъ будто бы цѣлый лѣсъ былъ вырубленъ и свезенъ сюда. Направо, какъ воздвигнутая гигантами баррикада, возвышалась колоссальная насыпь, проросшая уже травой на болѣе отдаленномъ своемъ концѣ. Противоположный конецъ ея уже съ годъ горѣлъ внутри, и тамъ валилъ густой дымъ; на поверхности, между сѣроватымъ сланцомъ и песчаникомъ, тянулись длинныя красновато-ржавыя полосы. Затѣмъ шли безконечныя поля, обнаженныя въ это время года; болота съ ихъ грубой растительностью, перерѣзанныя мѣстами малорослыми ивами; луга, раздѣленные рядами тощихъ тополей. Вдали виднѣлись бѣлыя пятна; это были города: на сѣверѣ — Маршьенъ, на югѣ — Монсу, тогда какъ на востокѣ Вандамскій лѣсъ окаймлялъ горизонтъ фіолетовой линіей своихъ обнаженныхъ деревьевъ. Въ этотъ сумрачный день, подъ этимъ свинцовымъ небомъ, невольно казалось, что копи все окрасили въ свой черный цвѣтъ, что вся летавшая въ воздухѣ угольная пыль опускалась на равнину и, насѣвъ на деревья, покрыла дороги и поля.
Этьена больше всего удивляла рѣка Скарнъ, превращенная въ каналъ, котораго онъ не видѣлъ ночью. На протяженіи двухъ льё, отъ Ворё до Маршьена, каналъ шелъ прямо, серебряно-матовой лентой. Обсаженный съ обѣихъ сторонъ высокими деревьями, приподнятый надъ низменными мѣстностями, онъ тянулся далеко въ даль, съ своими зеленѣющими берегами, съ красными кормами лодокъ, скользившихъ по его водамъ. Около копей находилась пристань и стояли на якоряхъ суда, на которыя грузили уголь, привозя его въ телѣжкахъ изъ склада. Вся жизнь этой плоской равнины, казалось, сосредоточивалась наводахъ этого канала, проходившаго черезъ нее, какъ большая дорога, по которой провозили желѣзо и уголь.
Взглядъ Этьена перешелъ отъ канала къ краснымъ черепичнымъ крышамъ селенія, построеннаго на возвышенности. Затѣмъ онъ опять посмотрѣлъ Ворё и обратилъ вниманіе на глинистый спускъ, внизу котораго виднѣлся громадный складъ кирпича, сдѣланнаго и обожженнаго тутъ же, на мѣстѣ. Вѣтвь компанейской желѣзной дороги, служившая копямъ, проходила за заборомъ. Должно быть, всѣ землекопы уже спустились въ подземныя галереи, — не было видно никого, только по рельсамъ шелъ, визжа, одинъ вагонъ, передвигаемый лошадью. Вся картина не представляла уже теперь, при дневномъ свѣтѣ, ничего таинственнаго: не слышалось необъяснимаго грома, не висѣли въ воздухѣ фантастическіе огни; виднѣвшіяся вдали доменныя и коксовыя печи — померкли. Одна только непрерывно работавшая водоотливная помпа, съ виднѣвшимся надъ нею сѣроватымъ паромъ, все также дышала медленнымъ, тяжелымъ дыханіемъ людоѣда, котораго ничто не можетъ насытить.
Этьенъ вдругъ окончательно рѣшился остаться. Привели ли его къ этому рѣшенію глаза Катерины, которые ему померещились тамъ, вверху, при входѣ въ селеніе?.. Или, быть можетъ, на него дѣйствовалъ несшійся изъ Ворё воздухъ, пропитанный глухимъ раздраженіемъ и недовольствомъ?.. Онъ самъ не зналъ этого. Онъ только желалъ опять спуститься подъ землю, чтобы страдать и биться; онъ только думалъ о тѣхъ «людяхъ», про которыхъ говорилъ Боньморъ, — о томъ невидимомъ блаженствѣ, которому десять тысячъ голодныхъ отдаютъ свое тѣло…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
[править]I.
[править]Піолена, имѣніе Грегуаровъ, находилась въ двухъ километрахъ на востокъ отъ Монсу, по дорогѣ въ Жуазель. Въ ней былъ большой квадратный домъ самой обыкновенной архитектуры, построенный въ началѣ нынѣшняго столѣтія. Изъ обширныхъ земель, принадлежавшихъ нѣкогда Піоленѣ, остался только обнесенный заборомъ участокъ, гектаровъ въ тридцать, отличавшійся плодородіемъ своей почвы. Въ особенности славились фруктовый садъ и огородъ Піолены, дававшіе самые лучшіе во всемъ краѣ фрукты и овощи. Въ имѣніи былъ маленькій лѣсокъ, замѣнявшій собою паркъ. Отъ рѣшетки и до подъѣзда шла аллея изъ громадныхъ старыхъ липъ, являвшаяся своего рода достопримѣчательностью въ этой плоской мѣстности, гдѣ отъ Маршьена до Боньи всѣ высокія деревья были на счету.
Въ это утро Грегуары встали около восьми часовъ. Обыкновенно они спали много, съ наслажденіемъ, и не просыпались ранѣе девяти, но на этотъ разъ имъ помѣшала буря, свирѣпствовавшая ночью. Г-нъ Грегуаръ тотчасъ же пошелъ посмотрѣть, не надѣлалъ ли вѣтеръ какихъ-нибудь опустошеній въ его владѣніяхъ, а г-жа Грегуаръ, въ туфляхъ и фланелевомъ пенюарѣ, спустилась въ кухню. Низенькая и толстая, лѣтъ уже пятидесяти восьми, съ бѣлыми, какъ снѣгъ волосами, она сохранила на своемъ жирномъ лицѣ младенческое недоумѣвающее выраженіе.
— Мелани, — обратилась она къ кухаркѣ, — тѣсто готово; что если бы вы сдѣлали изъ него сейчасъ же бабу?.. Барышня не встанетъ раньше, какъ черезъ полчаса, и баба какъ разъ поспѣетъ къ ея шоколаду. Каковъ будетъ сюрпризъ!
Кухарка засмѣялась. Это была старая худощавая женщина, служившая Грегуарамъ уже тридцать лѣтъ.
— Правда, славный будетъ сюрпризъ!.. Огонь у меня разведенъ и печка должна уже нагрѣться… Къ тому же Гонорина поможетъ мнѣ немножко.
Двадцатилѣтняя Гонорина, взятая Грегуарами еще ребенкомъ и выросшая у нихъ въ домѣ, занимала теперь мѣсто горничной. Кромѣ этихъ двухъ женщинъ, прислуживалъ еще кучеръ, Франси, исполнявшій всѣ черныя работы. Уходъ за фруктами, овощами и птичнымъ дворомъ лежалъ на обязанности садовника и садовницы. Такъ какъ отношенія хозяевъ къ прислугѣ были патріархальныя, преисполненныя фамильярнаго добродушія, то всѣ обитатели этого маленькаго мірка жили въ самомъ добромъ согласіи.
Г-жа Грегуаръ, задумавшая еще въ постели этотъ сюрпризъ съ бабой, осталась въ кухнѣ, чтобы посмотрѣть, какъ посадятъ тѣсто въ печку. Кухня была очень просторная, и по той чистотѣ, съ которой она содержалась, по цѣлому арсеналу кастрюль, домашней утвари и горшковъ можно было тотчасъ отгадать, что она занимаетъ въ домѣ далеко не послѣднее мѣсто. По всему чувствовалось, что ѣдятъ здѣсь хорошо. Шкапы и кладовыя были переполнены запасами провизіи.
— Главное, чтобы она хорошо подрумянилась… Такъ вѣдь? — сказала г-жа Грегуаръ, отправляясь въ столовую.
Хотя весь домъ нагрѣвался колориферомъ, но въ столовой горѣлъ еще каменный уголь и придавалъ комнатѣ веселый видъ, убрана она была безъ малѣйшей роскоши; въ ней стояли: большой столъ, стулья, краснаго дерева буфетъ, и только два глубокихъ кресла выдавали пристрастіе хозяевъ къ комфорту и служили для нихъ мѣстомъ отдыха, во время котораго безмятежно совершалось перевариваніе сытнаго обѣда.
Въ одно время съ женой въ столовую вошелъ и г-нъ Грегуаръ, одѣтый въ толстую бумазейную куртку. Несмотря на свои шестьдесятъ лѣтъ, онъ тоже былъ свѣжій, румяный старикъ, съ крупными чертами добраго и честнаго лица и совсѣмъ бѣлыми вьющимися волосами. Онъ видѣлъ кучера и садовника, и они сказали ему, что вѣтеръ не сдѣлалъ никакихъ важныхъ поврежденій въ хозяйствѣ, — только сломалъ одну печную трубу. Грегуаръ любилъ осматривать каждое утро свои маленькія владѣнія, не приносившія ему никакихъ особенныхъ заботъ, а между тѣмъ доставлявшія всѣ удовольствія, какія только можетъ имѣть собственникъ.
— А Сесиль? — спросилъ онъ. — Развѣ она сегодня не намѣрена вставать?
— Я ничего не понимаю, — отвѣчала его жена. — Мнѣ казалось, что она уже проснулась.
Столъ для завтрака былъ уже накрытъ; на бѣлоснѣжной скатерти стояли три чашки. Позвали Гонорину и послали ее посмотрѣть, что дѣлаетъ барышня. Горничная тотчасъ же возвратилась назадъ, едва сдерживая смѣхъ, и сказала полушепотомъ, какъ будто бы она все еще находилась тамъ, наверху, въ спальнѣ своей госпожи:
— О, если бы вы только видѣли барышню!.. Она спитъ… о, она спитъ, какъ Іисусъ… Нельзя себѣ представить, какъ она спитъ; пріятно посмотрѣть на нее…
Растроганные отецъ и мать обмѣнялись взглядами.
— Ты пойдешь посмотрѣть? — спросилъ, улыбаясь, отецъ.
— Ненаглядная моя бѣдняжечка! — прошептала мать. — Да, я пойду.
Они вмѣстѣ поднялись наверхъ. Спальня Сесили была единственная роскошно убранная комната въ домѣ. По фантазіи избалованнаго ребенка, которому родители ни въ чемъ не отказывали, она была обтянута шелковой голубой матеріей и убрана бѣлой съ голубыми полосками мебелью, покрытой лакомъ. Въ полусвѣтѣ, проникавшемъ черезъ неплотно сдвинутые края полога, виднѣлась постель, вся бѣлая. На ней спала молодая дѣвушка, подложивъ подъ щеку свою обнаженную руку. Пышущая здоровьемъ, совсѣмъ развившаяся, несмотря на свой восемнадцатилѣтній возрастъ, она не была хороша, но обладала великолѣпнымъ молочнаго цвѣта тѣломъ. Волосы у нея были темнорусые, лицо — круглое съ небольшимъ носикомъ, совсѣмъ спрятавшимся между пухлыми щеками. Одѣяло сползло съ нея, и она дышала такъ тихо, что ея грудь нисколько не колыхалась.
— Этотъ проклятый вѣтеръ не далъ ей спать всей ночи, — прошептала мать.
Отецъ жестомъ остановилъ ее. Они оба наклонились надъ постелью и съ обожаніемъ смотрѣли на дочь, лежавшую передъ ними въ своей дѣвственной наготѣ. Сесиль появилась на свѣтъ, когда они уже потеряли всякую надежду имѣть дѣтей, и старики видѣли въ ней совершенство, не замѣчали ея толщины, и постоянно тревожились тѣмъ, что питаніе ея недостаточно хорошо.
Дѣвушка все спала, не чувствуя около себя присутствія людей. Впрочемъ, по ея неподвижному лицу вдругъ пробѣжала легкая тѣнь. Отецъ и мать перепугались, какъ бы она не проснулась, и на цыпочкахъ вышли изъ комнаты.
— Тсъ! — прошепталъ отецъ за дверью. — Не надо ее будить, если она не спала ночь.
— Пусть себѣ спить, крошка, сколько хочетъ, — подтвердила мать. — Мы можемъ подождать.
Они сошли въ столовую и усѣлись въ кресла; прислуга посмѣивалась надъ крѣпкимъ сномъ барышни, однако же, безъ малѣйшаго ворчанія приняла мѣры, чтобы завтракъ былъ наготовѣ каждую минуту. Господинъ Грегуаръ взялъ газету, а его жена принялась за вязанье изъ шерсти большого одѣяла, предназначавшагося на то, чтобы покрывать ноги. Въ комнатѣ было жарко, и во всемъ домѣ стояла мертвая тишина.
Капиталъ Грегуаровъ, приносившій имъ около сорока тысячъ франковъ дохода, весь цѣликомъ заключался въ акціяхъ каменноугольныхъ копей въ Монсу. И мужъ, и жена съ величайшей охотой разсказывали происхожденіе ихъ богатства, совпадавшее съ основаніемъ каменноугольной компаніи.
Въ началѣ прошлаго столѣтія, во всей мѣстности отъ Лилля до Валансьена развилась повальная манія разыскивать залежи каменнаго угля. Первые успѣхи предпринимателей, образовавшихъ впослѣдствіи Анзенскую компанію, вскружили всѣмъ головы. Въ каждой общинѣ буравили и изслѣдовали почву, повсюду образовывались товарищества, вездѣ выхлопатывались концессіи. Но между самыми упорными углекопателями этой эпохи несомнѣнно наиболѣе всѣхъ выдавался по своей смѣлости и предпріимчивости баронъ Дерюмо. Въ продолженіе сорока лѣтъ онъ преслѣдовалъ свою идею, не останавливаясь ни передъ чѣмъ. Его первоначальныя розысканія оказывались безплодными; ему случалось послѣ цѣлыхъ мѣсяцевъ труда бросать все и приниматься задѣло съизнова; его преслѣдовали то обвалы, засыпавшіе только-что проведенныя галереи, то наводненія, губившія рабочихъ; ему приходилось безполезно зарывать въ землю сотни тысячъ франковъ, выносить на своихъ плечахъ возню съ администраціей, съ акціонерами, приходившими въ отчаяніе, съ землевладѣльцами, которые не хотѣли признавать концессій, выдаваемыхъ правительствомъ, и требовали, чтобы углеискатели входили лично съ ними въ соглашеніе. Несмотря на все это, баронъ не падалъ духомъ и въ концѣ концовъ основалъ товарищество: «Дерюмо, Фокенуа и Комп.», для разработки участка въ Монсу, на который онъ выхлопоталъ себѣ концессію. Сначала дѣло начало было приносить небольшой доходъ, какъ вдругъ открылись по сосѣдству копи «Куньи», принадлежавшія графу Куньи, копи «Жуазёль», товарищества «Корнилъ и Женаръ». Эта страшная конкурренція должна была совсѣмъ убить копи барона. Къ счастью, 26 августа 1760 года, владѣльцы всѣхъ трехъ предпріятій вошли между собой въ соглашеніе и образовали «Компанію каменноугольныхъ копей въ Монсу», ту самую, которая существуетъ и понынѣ. Общую собственность раздѣлили при раскладкѣ на двадцать четыре пая или, какъ ихъ назвали, «су», изъ которыхъ каждый подраздѣлялся еще на двѣнадцать долей или «денье», такъ что всего выходило двѣсти восемьдесятъ восемь «денье». Стоимость «денье» опредѣлялась въ десять тысячъ франковъ, и такимъ образомъ получался капиталъ почти въ три милліона. Дерюмо, измученный окончательно, но все-таки вышедшій изъ борьбы побѣдителемъ, получилъ при раздѣлѣ шесть паевъ и три доли.
Въ это время баронъ владѣлъ Піоленой, къ которой принадлежало тогда триста гектаровъ земли. Управляющимъ у него былъ Гоноре Грегуаръ, родомъ изъ Пикардіи, прадѣдъ Леона Грегуара, отца Сесили. По заключеніи договора между владѣльцами копей, Гоноре, хранившій въ чулкѣ пятьдесятъ тысячъ франковъ, скопленныхъ на черный день, увлекся непоколебимою вѣрою своего господина въ созданное имъ предпріятіе и хотя дрожалъ отъ страха за свои деньги, но все-таки поддался искушенію. Онъ вынулъ десять тысячъ ливровъ красивыми экю и взялъ на нихъ одну долю въ предпріятіи, — одно «денье», — не переставая съ ужасомъ думать, не обворовалъ ли онъ своихъ дѣтей, позволивъ себѣ этотъ рискованный шагъ. Дѣйствительно, его сынъ Эженъ получалъ на это «денье» очень маленькій дивидендъ. Онъ имѣлъ глупость потерять въ одномъ неудачномъ предпріятіи остальныя сорокъ тысячъ, доставшіяся ему послѣ отца, и жилъ довольно скаредно. Однако, мало-по-малу дивидендъ увеличивался и съ теченіемъ времени Грегуары сдѣлались настолько богаты, что Фелисьенъ Грегуаръ могъ, наконецъ, осуществить мечту своего дѣда, бывшаго управляющаго. Мечта эта, убаюкивавшая Фелисьена въ дѣтствѣ, состояла въ томъ, чтобы пріобрѣсти Піолену. И онъ пріобрѣлъ ее, правда, урѣзанную, пріобрѣлъ баснословно дешево, такъ какъ она стала въ то время національною собственностью. Слѣдующіе затѣмъ годы были очень тяжелые: приходилось ожидать развязки всѣхъ революціонныхъ событій; потомъ послѣдовало кровавое паденіе Наполеона. Только уже Леонъ Грегуаръ началъ вполнѣ пользоваться изумительно быстро возраставшими процентами съ капитала, съ такимъ страхомъ помѣщеннаго его прадѣдомъ въ рискованное предпріятіе. Эти жалкія десять тысячъ росли и увеличивались по мѣрѣ развитія дѣлъ компаніи. Съ 1820 года онѣ начали приносить сто на сто, то есть десять тысячъ въ годъ. Въ 1844 году онѣ дали двадцать тысячъ; въ 1850 — сорокъ. Наконецъ, были еще два года, въ которые дивидендъ дошелъ до необыкновенной цифры въ пятьдесятъ тысячъ франковъ. Номинальная цѣна «денье» была на биржѣ Лилля милліонъ франковъ; въ одно столѣтіе она увеличилась во сто разъ.
Въ то время, когда цѣнность доли дошла до милліона, многіе совѣтовали г-ну Грегуару продать свое «денье», но онъ выслушивалъ эти совѣты съ отечески снисходительной улыбкой и постоянно отказывался. Черезъ шесть мѣсяцевъ начался промышленный кризисъ, и стоимость «денье» упала до шестисотъ тысячъ франковъ. Но г-нъ Грегуаръ продолжалъ улыбаться, не обращая ни на что вниманія, такъ какъ онъ уже успѣлъ проникнуться непоколебимою вѣрою въ свои копи. Курсъ опять поднимется; нѣтъ ничего на свѣтѣ солиднѣе этихъ акцій. Къ тому же, къ фанатической вѣрѣ присоединялось въ немъ еще чувство глубокой признательности къ этой цѣнной бумагѣ, которая цѣлое столѣтіе кормила всю семью и позволяла ей жить, ничего не дѣлая. Это было для Грегуаровъ какое-то божество, которому они поклонялись въ своемъ эгоизмѣ, это была какая-то благодѣтельная фея ихъ домашняго очага, укачивающая ихъ, когда они лѣниво лежать на своихъ широкихъ постеляхъ, откармливающая ихъ, когда они сидятъ за своимъ сытнымъ столомъ… Такъ шло отъ отца къ сыну. Зачѣмъ же сомнѣваться въ судьбѣ, когда, быть можетъ, это сомнѣніе разгнѣваетъ ее?.. Но, кромѣ всего этого, въ глубинѣ сердецъ Грегуаровъ, подъ непоколебимою вѣрою въ копи, таился еще суевѣрный страхъ, чтобы милліонъ, которымъ они обладали, не растаялъ тотчасъ же, какъ только они обратятъ свое «денье» въ деньги и положатъ ихъ въ столъ. Имъ казалось, что этому милліону гораздо безопаснѣе лежать въ землѣ, откуда поколѣнія голодныхъ углекоповъ будутъ доставать господамъ Грегуарамъ каждый день понемногу денегъ, именно, постольку, посколько нужно на ихъ потребности.
Нѣтъ сомнѣнія, что счастье не покидало этомъ домъ. Г-нъ Грегуаръ женился еще очень молодымъ человѣкомъ на дочери аптекаря въ Мартьенѣ, дѣвушкѣ бѣдной и некрасивой, которую онъ, тѣмъ не менѣе, обожалъ. Она съ избыткомъ ему платила тѣмъ же и, вся погрузившись въ свое хозяйство, восторгалась мужемъ, смотрѣла на все его глазами, такъ что между ними никогда не бывало и тѣни какого-либо разлада, и оба они стремились къ одному и тому же идеалу — сытой, обезпеченной жизни. Они прожили такимъ образомъ сорокъ лѣтъ, расточая другъ другу взаимныя ласки и услуги. Это была самая аккуратная жизнь: сорокъ тысячъ франковъ проѣдались ими очень скромно, безъ всякаго шума, а кое-какія сбереженія, оставшіяся у нихъ, были всѣ истрачены Сесилью, позднее и неожиданное рожденіе которой вывело ихъ на нѣкоторое время изъ опредѣленнаго бюджета. Они никогда ни въ чемъ не отказывали ей: завели другую лошадь, двѣ кареты, весь ея туалетъ выписывали пзстояно изъ Парижа. Но эти расходы доставляли имъ только новую радость; для дочери они не жалѣли ничего и, кажется, еще находили всѣ вещи недостойными служить ей, тогда какъ сами они, — и отецъ и мать, — до сихъ поръ носили платья того покроя, который считался моднымъ во дни ихъ молодости, и, вообще, не только не придавали никакой цѣны внѣшней обстановкѣ, но даже смотрѣли на всякую непроизводительную трату, какъ на глупость.
Дверь въ столовую быстро распахнулась, и сильный голосъ прокричалъ:
— Отлично! Развѣ можно завтракать безъ меня?
Это была только-что вскочившая съ постели Сесиль, еще съ опухшими отъ сна глазами. Она подобрала кое-какъ на затылокъ свои волосы, накинула на себя бѣлый шерстяной пенюаръ и явилась въ столовую.
— Мы не завтракаемъ, — отвѣчала мать. — Ты видишь, что мы ждемъ тебя… Сегодняшняя буря помѣшала тебѣ, бѣдняжкѣ, спать!
Молодая дѣвущка посмотрѣла на нее съ удивленіемъ.
— Была буря?.. А я ничего не слыхала… Я ни разу и не просыпалась.
Имъ это показалось очень смѣшно, и они всѣ трое расхохотались; кухарка и горничная, принесшія завтракъ, тоже померли со смѣху. Мысль, что барышня проспала безпросыпу цѣлыхъ двѣнадцать часовъ, развеселила весь домъ. Когда на столъ подали бабу, всѣ лица окончательно просіяли.
— Какъ, она уже испеклась! — твердила Сесиль. — Какой соблазнъ вы мнѣ устроили!.. Шоколадъ съ горячей бабой необыкновенно вкусенъ!
Они сѣли за столъ; отъ шоколада, налитаго въ чашки, шелъ паръ, и нѣкоторое время только и было рѣчи, что о бабѣ. Мелани и Гонорина стояли въ столовой и сообщали разныя подробности о томъ, какъ пеклась баба. Онѣ смотрѣли, какъ куски ея исчезали одинъ за другимъ, и твердили, что весело печь булки, когда видишь, что господа кушаютъ ихъ съ такимъ аппетитомъ.
Раздался яростный лай собакъ и присутствующіе предположили, что собаки лаютъ на учительницу музыки, которая являлась изъ Маршьена по понедѣльникамъ и пятницамъ. Кромѣ нея, приходилъ еще учитель словесности. Молодая дѣвушка получала все образованіе въ Піоленѣ и пребывала совершенно счастливою въ своемъ невѣжествѣ, выбрасывая, какъ капризный ребенокъ, книгу за окно, лишь только находила ее скучною.
— Это пришелъ г-нъ Деноленъ, — сказала Гонорина, возвратившись.
Позади ея шелъ Деноленъ, кузенъ Грегуара. Онъ вошелъ въ комнату развязною походкою, громко говоря и размахивая руками. Ему уже было за пятьдесятъ лѣтъ, но его коротко остриженные волосы и большіе усы оставались совершенно черными.
— Да, это я; здравствуйте!.. Пожалуйста не безпокойтесь!
Онъ сѣлъ, между тѣмъ какъ Грегуары продолжали восклицать, волноваться и, наконецъ, едва согласились окончить свой шоколадъ.
— Тебѣ что-нибудь нужно сообщить мнѣ? — спросилъ г-нъ Грегуаръ.
— Нѣтъ, ничего, — поспѣшно отвѣчалъ Деноленъ. — Я ѣздилъ кататься верхомъ и, проѣзжая мимо, вздумалъ на минуту завернуть къ вамъ.
Сесиль освѣдомилась, какъ поживаютъ его дочери, Жанна и Люси. Онѣ совершенно здоровы: первая все занимается живописью, а вторая съ утра до ночи упражняется въ пѣніи. Голосъ Денолена слегка дрожалъ, какъ будто подъ взрывами своихъ веселыхъ шутокъ онъ скрывалъ одолѣвавшее его недомоганье.
— А на копяхъ все идетъ благополучно? — снова спросилъ Грегуаръ.
— Ну!.. Я, какъ и другіе, притиснуть этимъ проклятымъ кризисомъ… Да, приходится расплачиваться за прошлые счастливые годы! Слишкомъ много настроили заводовъ, желѣзныхъ дорогъ и убили всѣ капиталы на громадное производство. А теперь деньги точно пропали, денегъ нѣтъ на то, чтобы привести въ движеніе все понастроенное… Къ счастію, положеніе еще не изъ самыхъ отчаянныхъ, и я какъ-нибудь да извернусь.
Точно такъ же, какъ и его кузенъ Грегуаръ, онъ получилъ въ наслѣдство долю въ каменноугольныхъ копяхъ Монсу. Инженеръ по профессіи и неугомонно предпріимчивый человѣкъ, Деноленъ сгоралъ желаніемъ пріобрѣсти себѣ королевское богатство, какъ только стоимость доли дошла до милліона, онъ поспѣшилъ продать свое «денье», чтобы съ вырученными за него деньгами приступить къ осуществленію уже давно задуманнаго имъ предпріятія. Его жена принесла ему въ приданое маленькій клочекъ земли около Вандама, гдѣ были открыты двѣ каменноугольныя копи: Жанъ-Баръ и Гастонъ-Мари. Онѣ находились въ такомъ запущеніи и угля изъ нихъ добывалось такъ мало, что едва-едва окупались расходы. Деноленъ мечталъ поправить Жанъ-Баръ, поставить въ немъ новую машину, расширить шахту, чтобы можно было скорѣе доставлять наверхъ уголь. «Тамъ можно будетъ лопатой загребать золото», говорилъ онъ. Мысль была вѣрная. Но полученный имъ милліонъ ушелъ уже весь на осуществленіе этого плана, а проклятый промышленный кризисъ разразился именно въ ту минуту, когда Деноленъ разсчитывалъ, что можетъ теперь получать большіе барыши. Къ тому же онъ былъ очень плохой администраторъ, не умѣлъ выжимать сокъ изъ своихъ рабочихъ и, съ тѣхъ поръ какъ умерла его жена, позволялъ обижать себя первому встрѣчному. Дочерямъ своимъ Деноленъ предоставилъ полную свободу, и старшая собиралась поступить на сцену, а младшая послала на выставку три пейзажа своей работы, изъ которыхъ ни одинъ не былъ принятъ. Обѣ онѣ были очень веселыя дѣвушки, нисколько не унывали отъ того, что ихъ благосостояніе пошатнулось, и даже обѣщали, въ виду угрожающей нищеты, сдѣлаться очень хорошими хозяйками.
— Видишь ли, Леонъ, — нѣсколько нерѣшительно заговорилъ Деноленъ, — ты напрасно не продалъ свое «денье» въ одно время со мной. Теперь все идетъ часъ отъ часу хуже, и ты, пожалуй, рискуешь… Если бы ты вложилъ деньги въ мое дѣло, тогда и увидѣлъ бы, что бы мы надѣлали въ Вандамѣ на нашихъ копяхъ.
Греіуаръ, не торопясь, допилъ шоколадъ и спокойно отвѣчалъ: — Никогда!.. Ты очень хорошо знаешь, что я не хочу спекулировать. Теперь я живу спокойно, и съ моей стороны было бы очень глупо навязать себѣ на шею всѣ эти дѣловыя хлопоты. Что же касается до Монсу, то пусть акціи еще упадутъ, — мы все-таки получимъ достаточно на наши расходы. Не слѣдуетъ быть очень жаднымъ, чортъ возьми! Затѣмъ послушай: въ одинъ прекрасный день ты самъ будешь кусать себѣ пальцы, такъ какъ акціи Монсу опять поднимутся, и внуки Сесили получать еще съ нихъ кое-что на бѣлый хлѣбъ.
Деноленъ слушалъ его съ принужденной улыбкой.
— Ну, если бы я тебѣ предложилъ вложить только сто тысячъ франковъ въ мое дѣло, — пробормоталъ онъ, — отказался ли бы ты?
Увидѣвъ встревоженныя лица Грегуаровъ, онъ пожалѣлъ о своихъ словахъ и отложилъ мысль о займѣ до момента послѣдней крайности.
— О, мнѣ пока не нужно денегъ! Я просто пошутилъ… Да ты, можетъ быть, и правъ: люди гораздо скорѣе жирѣютъ отъ тѣхъ денегъ, которыя добываются для нихъ чужими руками.
Разговоръ перемѣнилъ направленіе. Сесиль разспрашивала о своихъ кузинахъ, занятія которыхъ интересовали ее, хотя въ то же время и шокировали. Г-жа Грегуаръ обѣщала въ первый солнечный день свозить свою дочь повидаться съ этими милыми крошками. Однако, господинъ Грегуаръ казался разсѣяннымъ и не принималъ участія въ разговорѣ. Наконецъ, онъ громко сказалъ:
— Будь я на твоемъ мѣстѣ, я бы больше не упрямился и вошелъ въ переговоры съ Монсу. Они этого страстно желаютъ, и тогда ты возвратилъ бы всѣ свои деньги.
Онъ намекалъ на давнишнюю вражду, существовавшую между компаніей копей Монсу и владѣльцами вандамскихъ копей. Несмотря на незначительность послѣднихъ, ихъ могущественная сосѣдка не могла переносить, что въ ея владѣнія, находившіяся въ шестидесяти семи общинахъ, вдругъ врѣзался какой-то непринадлежащій ей жалкій клочекъ земли, подземныя галереи котораго проходятъ всего въ двухстахъ метрахъ отъ ея галерей. Компанія употребляла всѣ усилія, чтобы заставить вандамскія копи прекратить работу, но, когда ей это не удалось, она задумала купить ихъ за безцѣнокъ, въ то время какъ онѣ окончательно приблизятся къ банкротству. Война не затихала ни на минуту; это былъ поединокъ до послѣдней капли крови, хотя директоры и инженеры обѣихъ копей сохраняли между собой самыя вѣжливыя отношенія.
— Никогда! — вскричалъ тотъ въ свою очередь. — Пока я живъ, Вандамъ не достанется Монсу… Въ четвергъ я обѣдалъ у Геннебо и очень хорошо видѣлъ, какъ онъ обхаживалъ вокругъ меня. Еще прошлой осенью, когда всѣ эти важныя особы пріѣзжали въ правленіе, онѣ осыпали меня всевозможными любезностями… Да, да, я ихъ знаю, этихъ маркизовъ и герцоговъ, генераловъ и министровъ! Разбойники, которые снимутъ съ васъ послѣднюю рубашку!..
Онъ былъ неистощимъ въ своемъ гнѣвѣ. Къ тому же господинъ Грегуаръ не защищалъ правленія копей Монсу, всегда состоящаго изъ шести членовъ, какъ это было обусловлено уставомъ 1760 года, и деспотически распоряжающагося дѣлами компаніи. Когда одинъ изъ этихъ господъ умиралъ, остальные пятеро выбирали новаго члена изъ самыхъ вліятельныхъ и богатыхъ акціонеровъ. При своихъ умѣренныхъ вкусахъ, владѣлецъ Піолены находилъ, что эти господа иногда хватаютъ черезъ край въ своей страстной погонѣ за наживой.
Мелани пришла убрать со стола завтракъ. Собаки опять залаяли на дворѣ, и Гонорина направилась уже къ двери, чтобы посмотрѣть, кто пришелъ, но Сесиль, задыхаясь отъ жары и отъ слишкомъ переполненнаго желудка, встала изъ-за стола, проговоривъ:
— Не ходи; это навѣрное моя учительница музыки.
Деноленъ тоже всталъ. Онъ посмотрѣлъ вслѣдъ уходившей дѣвушкѣ и, улыбаясь, спросилъ:
— Ну, какъ подвигается сватовство маленькаго Негреля?
— Еще ничего нѣтъ опредѣленнаго, — отвѣчала г-жа Грегуаръ. — Одни только предположенія… Нужно прежде подумать.
— Разумѣется, — продолжалъ Деноленъ съ игривымъ смѣхомъ. — Я думаю, что племянникъ и тетка… Что меня сбиваетъ съ толку, такъ это то, что сама г-жа Геннебо хлопочетъ объ этой свадьбѣ.
Господинъ Грегуаръ вознегодовалъ. Такая знатная дама и притомъ четырнадцатью годами старше молодого человѣка!.. Это чудовищно! Онъ не любитъ, чтобы шутили надъ такими вещами. Деноленъ, продолжая посмѣиваться, пожалъ ему руку и вышелъ.
— Нѣтъ, это опять таки не ко мнѣ, — проговорила входя Сесиль. — Это пришла та женщина съ двоими дѣтьми, помнишь, мама, жена углегопа, которую мы встрѣтили… Позвать ихъ сюда?
Произошло колебаніе. Очень они грязны? Нѣтъ, не очень; къ тому же они снимутъ свои башмаки на лѣстницѣ. Отецъ и мать уже расположились въ своихъ покойныхъ креслахъ, чтобы дать совершиться пищеваренію. Если выйти изъ этой комнаты, то перемѣна воздуха можетъ вредно подѣйствовать. Это соображеніе заставило ихъ рѣшиться.
— Пусть войдутъ, Гонорина.
Въ столовую вошла Магё съ своими ребятишками. Иззябшіе и голодные, они почувствовали боязливый трепетъ, лишь только очутились въ этой жаркой комнатѣ, въ которой такъ хорошо пахло сдобною булкою.
II.
[править]Въ затворенную наглухо комнату пробились сквозь щели занавѣсокъ сѣроватыя полосы отъ свѣта наступавшаго дня и вѣеромъ расползлись по потолку. Остальные члены семьи Магё все еще не просыпались: Ленора и Генрихъ спали попрежнему, обнявшись; Альзира лежала на своемъ горбу, запрокинувъ назадъ голову; старикъ Боньморъ занималъ одинъ постель Захарія и Жанлина и храпѣлъ, раскрывъ ротъ. Ни малѣйшаго звука не слышно было въ узенькомъ корридорчикѣ, гдѣ Магё заснула, кормя грудью Эстеллу. Теперь ребенокъ тоже спалъ, лежа поперекъ живота матери и задыхаясь отъ навалившейся на него мягкой, налитой молокомъ, груди.
Часы внизу пробили шесть. По всему селенію захлопали выходныя двери и раздался стукъ деревянныхъ башмаковъ по тротуарамъ; это отправлялись на копи просѣвальщицы. И опять все затихало до семи часовъ. Затѣмъ занавѣски у оконъ раскрылись, сквозь стѣны можно было слышать поднявшіяся отовсюду позѣвыванія и покашливанія. Гдѣ-то долго скрипѣла кофейная мельница, а въ комнатѣ Магё все еще никто не просыпался.
Вдалекѣ послышался крикъ, завязалась драка, и этотъ шумъ разбудилъ, наконецъ, Альзиру. Она тотчасъ отгадала, который долженъ быть часъ, и, вскочивъ съ постели, босикомъ выбѣжала въ корридоръ.
— Мама, мама, — говорила она, тряся мать, — уже поздно, а ты хотѣла сегодня идти… Осторожнѣе, не задави Эстеллу.
Она вытащила изъ подъ груди матери полу задушеннаго ребенка.
— Господи, помилуй! — бормотала Магё, протирая глаза. — Когда люди такъ измучены, они могутъ проспать цѣлыя сутки.. Одѣнь Генриха и Ленору; я ихъ возьму съ собой. А ты присмотришь за Эстеллой; я боюсь ее таскать по такой собачьей погодѣ.
Она наскоро умылась, надѣла свою лучшую голубую юбку и сѣрую шерстяную кофту, на которую еще вчера положила двѣ заплаты.
— Господи, помилуй, а какъ же супъ-то? — снова пробормотала она.
Въ то время какъ мать торопливо спускалась внизъ, Альзира отнесла въ комнату проснувшуюся и раскричавшуюся Эстеллу. Восьмилѣтняя дѣвочка уже привыкла къ капризамъ ребенка и умѣла съ нѣжностью взрослой женщины развлечь его и успокоить. Она положила Эстеллу на свою еще теплую постель и убаюкала ее, давъ сосать свой палецъ. Справившись съ этимъ дѣломъ, Альзира должна была немедленно обратиться къ проснувшимся и успѣвшимъ уже подраться Генриху и Ленорѣ. Эти дѣти не ссорились лишь во снѣ и даже нѣжно обнимали другъ друга, покуда спали. Только-что открывъ глаза, шестилѣтняя Ленора немедленно начала тузить своего брата, который былъ моложе ея двумя годами и принималъ удары, даже и не пробуя защититься отъ нихъ. У обоихъ были большія, какъ бы налитыя головы, покрытыя взъерошенными желтыми волосами. Альзира принуждена была оттащить сестру за ноги, пригрозивъ ей розгой. Началось умыванье и одѣванье, сопровождаемое крикомъ, плачемъ и топотомъ. Окна оставались занавѣшенными, чтобы свѣтъ не разбудилъ Боньмора, продолжавшаго храпѣть, несмотря на возню, поднятую дѣтьми.
— У меня все готово! Скоро ли вы тамъ справитесь? — прокричала Магё.
Она открыла въ кухнѣ ставни, разгребла огонь и подложила свѣжаго угля. Въ ней таилась надежда, что старикъ не доѣлъ оставленный для него супъ. Но котелокъ оказался совершенно пустымъ, и она должна была сварить горсть вермишели, сберегавшейся про запасъ уже дня три. Придется съѣсть ее безъ масла, такъ какъ отъ того крошечнаго кусочка, который остался вчера, теперь, конечно, нѣтъ и слѣда. Велико было удивленіе Магё, когда она увидѣла, что Катерина, приготовляя тартинки, ухитрилась еще оставить кусочекъ масла, величиною съ орѣхъ. Кромѣ этого кусочка въ буфетѣ рѣшительно ничего больше не было: ни одной крошки хлѣба, никакой косточки, которую можно было бы поглодать. Что съ ними будетъ, если Мэгра и сегодня откажетъ въ кредитѣ, а буржуа изъ Піолены не дадутъ ста су? Когда мужчины и Катерина возвратятся съ копей, надо же будетъ имъ чего-нибудь поѣсть, такъ какъ, къ несчастію, до сихъ поръ не выдумали еще средства жить безъ ѣды.
— Сойдете ли вы, наконецъ? — снова крикнула она. — Мнѣ пора идти.
Когда Альзира сошла съ дѣтьми въ кухню, Магё разложила вермишель поровну на три маленькія тарелки. Что же касается до нея самой, то ей, какъ она увѣряла, вовсе не хочется ѣсть. Хотя Катерина уже переварила одинъ разъ оставшуюся отъ вчерашняго дня кофейную гущу, но мать снова перепустила ее черезъ кипятокъ и выпила двѣ большихъ кружки кофе, до такой степени жидкаго, что онъ походилъ на ржаваго цвѣта воду. Это все-таки подкрѣпитъ ее…
— Слушай, — обратилась она къ Альзирѣ, — не буди дѣда, пускай онъ спить, и смотри хорошенько за Эстеллой, чтобы она не свернула себѣ шеи. Если она проснется и раскричится, то вотъ кусочекъ сахару. Распусти его въ водѣ и напой ее съ ложечки. Я знаю, что ты умница и не съѣшь сама этого кусочка.
— А какъ же школа, мама?
— Ну, въ школу пойдешь въ другой разъ. Сегодня ты нужна мнѣ.
— А супъ? Хочешь, я сварю его, если ты не скоро возвратишься?
— Супъ, супъ… Нѣтъ, подожди меня.
Альзира, какъ большая часть уродцевъ, была не по лѣтамъ развита умственно и умѣла отлично варить супъ. Какъ видно, она поняла затрудненія матери и больше не настаивала.
Теперь уже все селеніе проснулось; дѣти толпами шли въ школу, шаркая по тротуарамъ своими калошами. Пробило восемь часовъ, и трескотня голосовъ становилась все слышнѣе и слышнѣе за стѣной, у Левановъ. Начался бабій день. Подбоченясь, женщины сидѣли за своимъ кофе, и ихъ языки работали безъ отдыха, какъ мельничные жернова. Къ оконному стеклу прильнуло снаружи поблеклое лицо съ толстыми губами и приплюснутымъ носомъ.
— Послушай, есть кое-что новенькое? — послышался голосъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, послѣ! — отвѣчала Магё. — Мнѣ надо идти!
Боясь соблазниться стаканомъ горячаго кофе, на который приглашала ее сосѣдка, Магё накормила скорѣе Ленору и Генриха и вышла съ ними на улицу. Наверху Боньморъ продолжалъ храпѣть съ ритмической правильностью, убаюкивая весь домъ.
Выйдя на свѣжій воздухъ, Магё удивилась, что уже не слышно воя вѣтра. Наступила внезапная оттепель; небо было землистаго цвѣта, скользкія стѣны покрылись зеленоватой сыростью, на дорогахъ образовалась грязь, присущая только этой странѣ каменнаго угля, черная, какъ разведенная сажа, густая и липкая до того, что изъ нея съ трудомъ можно было вытаскивать ноги. Не успѣвъ сдѣлать нѣсколько шаговъ, Магё должна была прибить Ленору, которая занималась тѣмъ, что собирала грязь съ своихъ калошъ, какъ съ кончика лопаты. По выходѣ изъ селенія, Магё прошла вдоль насыпи и свернула на дорогу къ каналу, пробираясь, чтобы сократить путь, по неровнымъ закоулкамъ, среди пустырей, огороженныхъ поросшими мхомъ заборами. Далѣе пошли обычныя картины, присущія предмѣстьямъ промышленныхъ центровъ: потянулись одни за другими сараи и длинныя заводскія строенія съ высокими трубами; позади группы тополей виднѣлась обвалившаяся шахтовая башня старыхъ рекильярскихъ копей. Повернувъ направо, Магё вышла на большую дорогу.
— Погоди, погоди, грязная свинья, я тебѣ покажу, какъ катать шарики! — крикнула она.
Теперь Генрихъ захватилъ въ руку кусокъ грязи и мялъ ее. Отколотивъ безъ разбора обоихъ ребятишекъ, Магё привела ихъ, наконецъ, въ повиновеніе, и они шли, косясь назадъ, чтобы видѣть слѣды своихъ ступней, уже измученные непрерывными усиліями, съ которыми приходилось вытаскивать ноги изъ грязи.
Со стороны Маршьена, мощеная дорога тянулась на протяженіи двухъ лье, какъ вымазанная въ дегтю лента, положенная среди красноватой почвы. Далѣе она пересѣкала Монсу, незамѣтно спускаясь внизъ по отлогому скату равнины. Эти сѣверныя дороги, съ ихъ легкими спусками и подъемами, вытянутыя въ струнку между мануфактурными городами, мало-по-малу застраиваются по обѣимъ сторонамъ и угрожаютъ со временемъ превратить цѣлый округъ въ одинъ сплошной городъ. Направо и налѣво, до самаго конца спуска, шли небольшіе каменные домики, выкрашенные желтой, голубой и черной краской. Въ черный цвѣтъ красили, вѣроятно, ради того, что все равно рано или поздно угольная пыль насядетъ на стѣны и скроетъ подъ своимъ слоемъ какой угодно другой, болѣе веселый цвѣтъ. Среди этихъ мелкихъ строеній возвышались кое-гдѣ двухъ-этажные дома, въ которыхъ обитало заводское начальство. Церковь была тоже каменная, похожая своею архитектурою на доменную печь новой конструкціи. Квадратная колокольня уже почернѣла отъ насѣвшей на нее угольной пыли. Между тянувшимися здѣсь сахарными заводами, канатными фабриками и складами муки для вывозной торговли безпрестанно встрѣчались танцовальныя зады, пивныя и табачныя торговли. Ихъ было такъ много, что на тысячу домовъ приходилось болѣе пятисотъ подобныхъ заведеній, и всѣ они продавали всевозможные напитки.
Подходя къ длинному ряду магазиновъ и мастерскихъ, принадлежавшихъ компаніи каменноугольныхъ копей, Магё взяла за руки Генриха и Ленору — одного съ правой стороны, другую съ лѣвой. Тотчасъ же за магазинами находился домъ, гдѣ жилъ директоръ Геннебо. Это было обширное помѣщеніе, отдѣленное отъ дороги рѣшеткой, за которой виднѣлся садъ съ тощими деревьями. Въ это самое время около дома остановилась карета, и изъ нея вышли: господинъ съ орденомъ на груди и дама въ плащѣ на мѣху. Это были гости изъ Парижа, пріѣхавшіе со станціи желѣзной дороги въ Маршьенѣ. Г-жа Геннебо, показавшаяся въ полусвѣтѣ прихожей, вскрикнула отъ удивленія и радости.
— Да ну, тащитесь, что ли! — проворчала Магё, дергая за руки своихъ ребятишекъ, спотыкавшихся въ грязи.
Страшно взволнованная, она добралась, наконецъ, до Мэгра, который жилъ бокъ-о-бокъ съ директоромъ, такъ что одна только простая стѣна отдѣляла его маленькій домъ отъ богатаго жилища Геннебо. Тутъ же былъ и складъ товаровъ, — длинное строеніе оканчивавшееся лавочкой съ выходной дверью на улицу. Мэгра торговалъ всѣмъ, чѣмъ угодно: пряниками, колбасами, фруктами, хлѣбомъ, пивомъ и кастрюлями, прежде онъ былъ надзирателемъ въ Ворё и началъ свою торговлю съ того, что открылъ маленькій погребокъ. Затѣмъ, благодаря протекціи начальства, онъ расширилъ свои операціи и мало-по-малу убилъ всю мелкую торговлю въ Монсу. Благодаря разнообразію находившагося у него товара и многочисленности покупателей, стекавшихся къ нему, со всѣхъ копей, онъ могъ продавать дешевле другихъ и оказывать болѣе долгосрочный кредитъ. Къ тому же, его постоянно поддерживала компанія, построившая ему даже домъ и лавочку.
— Я опять пришла къ вамъ, г-нъ Мэгра, — сказала смиренно Магё, встрѣтивъ его передъ дверью лавки, у которой онъ стоялъ.
Мэгра молча взглянулъ на нее. Это былъ толстый господинъ съ холоднымъ, но вѣжливымъ обращеніемъ, хвалившійся тѣмъ, что онъ никогда не измѣняетъ разъ принятому рѣшенію.
— Неправда ли, вы меня не прогоните, какъ вчера? Нужно же намъ чѣмъ-нибудь питаться до субботы… Конечно, мы уже два года должны вамъ шестьдесять франковъ…
Она говорила отрывистыми, короткими фразами. Это былъ старый долгъ, сдѣланный еще во время послѣдней стачки. Двадцать разъ они давали себѣ обѣщаніе уплатить его, но до сихъ поръ имъ не удавалось сберечь изъ заработанныхъ денегъ даже и сорока су. Къ тому же, третьяго дня съ ними случилось совсѣмъ непредвидѣнное обстоятельство: они должны были заплатить разомъ двадцать франковъ башмачнику, который грозилъ имъ, въ случаѣ неуплаты, арестомъ. Если бы не этотъ несчастный случай, то они, какъ и другіе рабочіе, не нуждались бы ни въ чемъ до субботы.
Мэгра, скрестивъ руки и выпятивъ животъ, стоялъ, не открывая рта, и на всѣ просьбы отвѣчалъ отрицательнымъ покачиваніемъ головы.
— Только два хлѣба, господинъ Мэгра. Я не стану просить у васъ кофе… Только по два хлѣба въ день, въ три фунта каждый…
— Нѣтъ! — крикнулъ онъ, наконецъ, во все горло.
Изъ-за двери выглянула его жена — жалкое созданіе, цѣлые дни проводившее надъ веденіемъ торговыхъ книгъ и не осмѣливавшееся ни на минуту поднять голову и оторваться отъ нихъ. Она тотчасъ же съ испугомъ скрылась, увидѣвъ, что несчастная просительница обратила на нее свои молящіе глаза. Ходили слухи, что иныя откатчицы, состоящія въ числѣ покупательницъ Мэгра, имѣли на него несравненно больше вліянія, чѣмъ она. Но вѣрно было только то, что если какой-нибудь углекопъ желалъ получить отсрочку въ платежѣ за забранный товаръ, то онъ посылалъ съ просьбою объ этомъ жену или дочь, красивую или безобразную, — это все равно, — только бы она была любезна съ Мэгра.
Магё, все еще безмолвно умолявшая лавочника, почувствовала смущеніе подъ пристальнымъ взглядомъ его блестѣвшихъ маленькихъ глазъ. Она разсердилась, такъ какъ познакомилась со значеніемъ этихъ безцеремонныхъ взглядовъ еще въ то время, когда у нея не было семерыхъ дѣтей. Магё ушла, свирѣпо таща за собой Ленору и Генриха, занимавшихся собираніемъ орѣховой скорлупы въ ручейкѣ.
— Это не принесетъ вамъ счастья, господинъ Мэгра; попомните меня! — проговорила она на прощанье.
Теперь ей оставалась одна только надежда — на буржуа Піолены. Если они не дадутъ ста су, тогда — ложись и умирай…
Она взяла влѣво, по дорогѣ въ Жуазель. На поворотѣ дороги стояло правленіе каменноугольныхъ копей, — настоящій дворецъ, куда каждую осень пріѣзжали изъ Парижа важныя особы — князья, генералы, министры — и задавали тамъ роскошные обѣды. Магё, идя по дорогѣ, уже распредѣлила мысленно всѣ сто су, которыя надѣялась получить: прежде всего — хлѣбъ, потомъ кофе, затѣмъ четверть фунта масла и четверикъ картофеля для утренняго супа и вечерняго рагу. Наконецъ, нужно бы еще взять немного студня изъ свинины, такъ какъ для мужа необходимо что-нибудь мясное.
Навстрѣчу попался кюре Монсу, аббатъ Жуаръ. Онъ шелъ, подобравъ рясу и ступая осторожно, точно жирный откормленный котъ, боящійся запачкать свою блестящую шкурку. Аббатъ былъ очень скромный человѣкъ, старавшійся ни во что не вмѣшиваться, чтобы не вооружать противъ себя ни рабочихъ, ни хозяевъ.
— Здравствуйте, господинъ кюре!
Онъ улыбнулся дѣтямъ и прошелъ мимо Магё, остановившейся посреди дороги. Магё вовсе не была религіозна, но теперь ей вдругъ показалось почему-то, что священникъ непремѣнно поможетъ ей чѣмъ-нибудь.
Она снова двинулась въ путь по черной и вязкой грязи. До Піолены оставалось еще два километра, и дѣти, не интересуясь больше ничѣмъ, совсѣмъ измученныя, начинали все больше и больше отставать. По обѣимъ сторонамъ дороги тянулись все такіе же пустыри, огороженные поросшими мхомъ заборами, и все такія же фабричныя почернѣвшія отъ дыма строенія съ высокими трубами. Безконечно, словно какое-то неподвижное море, разстилались поля, среди которыхъ не виднѣлось ни одного дерева, до самаго горизонта, гдѣ тянулась фіолетовая линія Бандамскаго лѣса.
— Мама, возьми меня на руки…
И она брала ихъ на руки и несла то одного, то другого. Мѣстами на дорогѣ стояли лужи, и Магё подоткнула платье, чтобы не явиться къ буржуа черезчуръ запачканною въ грязи. Три раза она чуть не упала, до того было скользко на этой проклятой мостовой. Когда, наконецъ, они добрались до дома Грегуаровъ, на нихъ бросились съ громкимъ лаемъ двѣ громадныя собаки, и перепуганныя дѣти разревѣлись отъ страха. Кучеръ отогналъ собакъ кнутомъ.
— Снимите башмаки и войдите, — повторила Гонорина.
Очутившись въ столовой, Магё и дѣти стояли неподвижно, одурѣлыя отъ внезапнаго перехода съ холода въ тепло и смущенныя взглядами этого пожилого господина и этой пожилой дамы, полулежавшихъ въ креслахъ.
— Дочь моя, займись исполненіемъ своихъ обязанностей, — проговорила г-жа Грегуаръ.
Они возложили раздачу милостыни на Сесиль, такъ какъ, по ихъ понятіямъ о хорошемъ образованіи, это было ея дѣло. Надо быть доброй… Грегуары сами называли свой домъ домомъ милосердаго Бога. Однако же они вовсе не хотѣли быть обманутыми или оказывать поощреніе пороку и поэтому старались творить добрыя дѣла съ самымъ строгимъ разборомъ. Въ виду этого они никогда не помогали деньгами. Никогда! Ни десятью су, ни двумя су, такъ какъ вѣдь это уже извѣстно, что если у бѣдняка очутятся два су, то онъ ихъ немедленно пропьетъ. Они помогали всегда натурою, преимущественно теплою одеждою, которою снабжали по зимамъ дѣтей бѣдняковъ.
— О, бѣдныя милочки! — вскричала Сесиль, — Какъ они посинѣли отъ холода!.. Гонорина, возьми изъ шкапа свертокъ и принеси его сюда.
Кухарка и горничная тоже смотрѣли на этихъ несчастныхъ съ тревожнымъ и жалостливымъ чувствомъ людей, которымъ нѣтъ надобности заботиться объ обѣдѣ. Горничная пошла наверхъ, а кухарка, державшая въ рукахъ остатки бабы, въ, забывчивости поставила ихъ опять на столъ и стояла теперь съ пустыми руками.
— У меня остались еще два хорошихъ шерстяныхъ платьица и маленькія косыночки, — продолжала Сесиль. — Вы увидите, какъ этимъ бѣднымъ милочкамъ будетъ въ нихъ тепло!
Тогда языкъ снова возвратился къ Магё и она пробормотала:
— Очень вамъ благодарна, мадемуазель… Вы всѣ очень добры… Слезы показались на ея глазахъ. Она была теперь увѣрена, что получитъ тѣ сто су, о которыхъ мечтала, и ее только занималъ вопросъ, какъ бы ловчѣе попросить денегъ, если буржуа сами не предложатъ ихъ. Горничная все еще не возвращалась, и въ комнатѣ наступило неловкое молчаніе. Генрихъ и Ленора стояли справа и слѣва матери, спрятавшись въ ея платье, и пристально смотрѣли широко открытыми глазами на стоявшую на столѣ бабу.
— У васъ только и есть, что эти двое? — спросила г-жа Грегуаръ, чтобы прервать молчаніе.
— О, сударыня, у меня ихъ семеро!
Г-нъ Грегуаръ, погрузившійся было въ чтеніе газеты, съ негодованіемъ привскочилъ.
— Семеро! Къ чему такъ много? Боже милосердый!..
— Это неблагоразумно, — прошептала старая дама.
Магё жестомъ попросила извиненія. Что вы хотите? Объ этомъ совсѣмъ и не думали, а дѣти все прибавлялись да прибавлялись. Къ тому же, когда они выростутъ, это будетъ большая подмога для дома. Они, Магё, жили бы какъ слѣдуетъ, если бы у нихъ не было дѣда, который становится уже очень старъ, а изъ этой кучи ребятъ только двое сыновей и старшая дочь достигли того возраста, когда можно начать работать на копяхъ. Хотя мелюзга и ничего не зарабатываетъ, а все-таки ее надо кормить.
— Такъ вы давно работаете на копяхъ? — спросила г-жа Грегуаръ.
Блѣдно лицо Магё освѣтилось безмолвнымъ смѣхомъ.
— О, да! О, да!.. Я работала подъ землею до двадцати лѣтъ. Когда у меня родился второй ребенокъ, докторъ сказалъ, что я должна бросить эту работу, потому что она, какъ видно, что-то портила у меня въ костяхъ. Къ тому же, я вышла въ это время замужъ и у меня было достаточно дѣла дома… Что же касается до моего мужа, то вся его семья, видите ли, рааботаетъ тамъ съ незапамятныхъ временъ. Это началось еще съ дѣда его дѣда; однимъ словомъ, очень давно, при самомъ началѣ, когда въ первый разъ ударили киркой тамъ, въ Рекильярѣ…
Г-нъ Грегуаръ снова оставилъ свою газету и посмотрѣлъ на эту жалкую женщину и ея не менѣе жалкихъ ребятишекъ съ восковой кожей и безцвѣтными волосами. Постепенное вырожденіе сказывалось въ ихъ маленькомъ ростѣ, безкровныхъ лицахъ и въ томъ грустномъ безобразіи, которое нужда накладываетъ на людей, преслѣдуемыхъ ею изъ поколѣнія въ поколѣніе. Снова наступило молчаніе, и только слышалось потрескиваніе горѣвшаго угля. Теплая комната казалась переполненною тѣмъ благосостояніемъ, среди котораго дремлетъ сердце буржуа.
— Что она тамъ дѣлаетъ? — вскричала нетерпѣливо Сесиль. — Мелани, поди, скажи ей, что свертокъ лежитъ на нижней полкѣ шкапа, налѣво…
Г-нъ Грегуаръ окончилъ вслухъ тѣ размышленія, на которыя навели его эти голодные бѣдняки:
— Это правда, что горя много бываетъ на свѣтѣ; но надо также сознаться, что и рабочіе ведутъ себя очень неблагоразумно… Вмѣсто того, чтобы откладывать копѣйку, какъ дѣлаютъ наши поселяне, углекопы пьютъ, дѣлаютъ долги и кончаютъ тѣмъ, что морятъ съ голоду своихъ дѣтей.
— Ваша правда, сударь, — степенно отвѣчала Магё, — не всѣ идутъ по хорошей дорогѣ. Это я всегда твержу негодяямъ, когда они начинаютъ жаловаться… Я въ этомъ случаѣ счастливѣе другихъ: мой мужъ не пьетъ. Конечно, онъ иногда выпьетъ лишнее на чьей-нибудь свадьбѣ, но тѣмъ дѣло и кончается… Это ему тѣмъ болѣе дѣлаетъ честь, что до своей женитьбы онъ пилъ, какъ настоящая свинья, съ вашего позволенія… И однако же, несмотря на то, что онъ ведетъ себя такъ благоразумно, намъ все-таки отъ этого не легче. Бываютъ дни, какъ сегодня, когда вы можете опрокинуть всѣ ящички, какіе только есть въ домѣ, и ни откуда не вывалится даже ни одного ліарда.
Она хотѣла навести ихъ на мысль о монетѣ во сто су и продолжала объяснять своимъ мягкимъ голосомъ происхожденіе губившаго ихъ долга, сначала небольшого, а затѣмъ увеличивавшагося и пожиравшаго ихъ сбереженія. Прежде, получая заработанныя деньги, они всегда аккуратно погашали частичку этого долга; но однажды какъ-то запоздали съ уплатой, и съ тѣхъ поръ кончено: они никакъ не могутъ справиться. Долгъ все растетъ, и мужчинамъ опротивѣла работа, которая не приносить даже столько, чтобы можно было понемногу расквитаться съ долгами. Наплевать! Такъ до самой смерти и не выпутаешься! Къ тому же надо подумать и о томъ, что углекопу нужна кружка пива, чтобы ополоснуть отъ пыли гордо. Всѣ начинаютъ съ этого, а потомъ, когда одурѣютъ отъ постояннаго недостатка въ деньгахъ, то уже и совсѣмъ не выходятъ изъ кабаковъ. Не въ обвиненіе будь сказано, можетъ быть, это происходитъ отъ того, что заработная плата слишкомъ мала…
— Я думала, что компанія даетъ вамъ помѣщеніе и топливо, — сказала г-жа Грегуаръ.
Магё покосилась на ярко пылавшій въ каминѣ уголъ.
— Да, да, намъ отпускаютъ уголь не особенно хорошій, но который все-таки горитъ… Что же касается до помѣщенія, то съ насъ берутъ за него по шести франковъ въ мѣсяцъ… Кажется, немного, а иногда бываетъ страшно трудно заплатить… Вотъ, напримѣръ, сегодня: разрѣжьте меня хоть на кусочки и все-таки не вытянете изъ меня и двухъ су. Ничего нѣтъ, какъ есть ничего!
Грегуары молчали, изнѣженно растянувшись въ креслахъ. Мало-по-малу имъ наскучило и даже сдѣлалось непріятно это перечисленіе нуждъ бѣдняковъ. Магё испугалась, не оскорбила ли она ихъ чѣмъ-нибудь, и, какъ практическая женщина, прибавила съ самымъ спокойнымъ видомъ:
— Все это я говорю не для того, чтобы жаловаться. Какъ суждено жить, такъ и живи; къ тому же, сколько ни бейся, а вѣдь ничего не измѣнишь… Самое лучшее, не правда ли, это честно вести свои дѣла тамъ, гдѣ милосердый Господь велитъ жить.
Г-нъ Грегуаръ весьма одобрилъ ее.
— Люди съ такими правилами, моя добрая женщина, стоятъ выше всякой невзгоды.
Гонорина и Мелани принесли свертокъ. Сесиль сама развернула его и вынула два маленькихъ платьица, потомъ прибавила къ нимъ косынки, даже чулки и перчатки. Все это будетъ совершенно впору. Учительница музыки, наконецъ, пришла, и Сесиль очень торопилась. Она приказала завернуть выбранныя ею вещи, спѣша скорѣе выпроводить за дверь Магё съ дѣтьми.
— Мы очень нуждаемся, — пробормотала Магё, — намъ бы только одну монету во сто су.
Эта фраза засѣла у ней въ горлѣ: Магё были очень горды и никогда не попрошайничали. Сесиль тревожно взглянула на отца, но тотъ отказалъ наотрѣзъ съ такимъ видомъ, какъ б"дто бы исполнялъ свой долгъ.
— Нѣтъ, это не въ нашихъ правилахъ. Мы не можемъ.
Молодая дѣвушка, растроганная полнымъ отчаянія выраженіемъ лица Магё, вздумала, по крайней мѣрѣ, еще чѣмъ-нибудь наградить дѣтей. Такъ какъ они попрежнему не сводили глазъ съ бабы, то Сесиль отрѣзала два куска и, подавая ихъ дѣтямъ, сказала:
— Возьмите! Это для васъ.
Затѣмъ она снова отобрала отъ нихъ куски и, спросивъ листъ старой газеты, завернула ихъ въ нее.
— Подождите; вы подѣлитесь этимъ съ вашими братьями и сестрами.
Родители смотрѣли на нее умиленными взорами, а она, наконецъ, совсѣмъ выпроводила Магё за дверь. Бѣдные ребятишки, у которыхъ не было хлѣба, ушли, благоговѣйно держа въ окоченѣлыхъ отъ холода ручонкахъ куски сдобной булки.
Магё тащила ихъ за собой по мостовой, не видя болѣе ни пустынныхъ полей, ни черной грязи, ни свинцоваго, нависшаго надъ землей неба. Проходя опять черезъ Монсу, она рѣшилась еще разъ зайти къ Мэгра и молила и просила его до того неотступно, что, наконецъ, лавочникъ далъ ей два хлѣба, кофе, масла и даже монету во сто су, такъ какъ онъ давалъ взаймы и деньги на короткій срокъ. Когда Мэгра сказалъ ей, чтобы на будущее время она присылала за провизіей свою дочь, то Магё поняла, что не ей слѣдуетъ опасаться пристальныхъ взглядовъ лавочника, а Катеринѣ. Ну, это мы еще посмотримъ! Катерина надаетъ ему пощечинъ, если онъ вздумаетъ слишкомъ близко подойти къ ней.
III.
[править]Одиннадцать часовъ пробило на колокольнѣ маленькой сложенной изъ кирпича церкви или, скорѣе, часовни селенія «Двухсотъ-сорока», въ которой аббатъ Жуаръ служилъ по воскресеньямъ обѣдни. Въ каменномъ зданіи, рядомъ съ церковью, помѣщалась школа, и изъ нея, несмотря на затворенныя окна, слышались протяжные дѣтскіе голоса. На довольно обширной площади, разстилавшейся между четырьмя корпусами, въ которыхъ находились помѣщенія для рабочихъ, и раздѣленной на смежные садики, не виднѣлось ни одной живой души, и эти садики, лишенные зелени, со взрытою почвою, съ оставшимися еще кое-гдѣ овощами, представляли очень невеселое зрѣлище. Вездѣ варили супъ, и дымъ валилъ изъ всѣхъ трубъ; кое-гдѣ на улицѣ показывалась женщина, хлопала дверью и снова исчезала. Дождя не было, но въ воздухѣ скопилось столько влаги, что съ одного конца селенія до другого вездѣ стекала съ крышъ вода и капала непрерывными каплями въ кадки, разставленныя на тротуарахъ подъ водосточными трубами. Это селеніе, стоявшее на обширной плоской возвышенности, окруженное, точно траурной каймой, чернѣвшимися дорогами, только и могло блеснуть, что развѣ правильными рядами своихъ красныхъ черепичныхъ крышъ, омываемыхъ непрерывнымъ дождемъ.
Возвращаясь домой, Магё сдѣлала крюкъ и зашла къ женѣ одного изъ смотрителей, чтобы купить у ней картофеля, оставшагося еще отъ осенняго сбора. Позади аллеи изъ тощихъ тополей, единственнаго дерева, произрастающаго въ этой открытой мѣстности, находилась отдѣльная отъ селенія группа домиковъ, построенныхъ по четыре въ рядъ и окруженныхъ садиками. Такъ какъ компанія предоставила эти выстроенные на пробу дома только надсмотрщикамъ, то рабочіе, добродушно иронизируя надъ своей нищетой, прозвали этотъ уголокъ усадьбой «Шелковыхъ чулокъ», тогда какъ принадлежащая имъ самимъ часть селенія была у нихъ окрещена именемъ: «Плати свои долги».
— Уфъ, вотъ, наконецъ, и мы! — проговорила навьюченная свертками Магё, вталкивая въ комнату Ленору и Генриха, у которыхъ отъ усталости отнялись ноги.
Альзира сидѣла передъ очагомъ и укачивала на рукахъ раскричавшуюся Эстеллу. Сахару больше не было, и дѣвочка, не зная, чѣмъ успокоить ребенка, вздумала обмануть его и дать ему свою грудь. Иногда этотъ обманъ удавался; но на этотъ разъ, какъ ни прижимала Альзира ротикъ ребенка къ своей худенькой груди, Эстелла только все болѣе и болѣе раздражалась и, не находя того, что ей было нужно, кусала съ досады кожу на груда Альзиры.
— Дай мнѣ ее! — крикнула мать, какъ только освободилась отъ своихъ покупокъ. — Она не дастъ намъ слова сказать.
Магё разстегнула кофту, и крикунья мгновенно смолкла, припавъ къ налитой молокомъ груди матери. Теперь, по крайней мѣрѣ, можно было говорить, но, какъ оказалось, говорить было почти не о чемъ: у маленькой хозяйки все шло какъ слѣдуетъ, — огонь подъ очагомъ не погасъ, комната была выметена и прибрана. Среди наступившей тишины, сверху неслось все то же правильное, ни на минуту не прекращавшееся, храпѣнье дѣда.
— Сколько всего! — проговорила Альзира, съ улыбкой смотря на принесенную провизію. — Если хочешь, мама, я сварю супъ.
Весь столъ былъ заваленъ. На немъ лежали завернутыя теплыя платьица, два хлѣба, картофель, масло, кофе, цикорій и полфунта студня изъ свинины.
— О, супъ! — сказала съ усталымъ видомъ Магё. — Надо будетъ сходить нарвать щавелю и надергать порею. Нѣтъ, ты лучше приготовишь супъ для отца и братьевъ… Свари картофелю; мы съѣдимъ его съ масломъ… А кофе? Смотри, не забудь сдѣлать кофе.
Вдругъ она вспомнила о сдобной булкѣ и взглянула на пустыя руки Леноры и Генриха, успѣвшихъ уже отдохнуть и весело возившихся на полу. Неужели эти обжоры съѣли украдкою булку! Она принялась ихъ бить, между тѣмъ какъ Альзира, ставившая на очагъ котелокъ, старалась ее успокоить.
— Не тронь ихъ, мама. Если ты для меня берегла кусочекъ бабы, то мнѣ, право, все равно. Они проголодались послѣ такой длинной дороги.
Пробило полдень, и снова раздалось шлепанье калошъ возвращавшихся изъ школы ребятишекъ. Картофель сварился; кофе, наполовину смѣшанный съ цикоріемъ, пѣвуче переливался черезъ фильтръ. Расчистили уголокъ стола отъ наваленныхъ на немъ вещей, но за нимъ пила одна мать, а дѣтямъ служили столомъ ихъ собственныя колѣни. Страшно прожорливый Генрихъ молча, но съ жадностью поглядывалъ на просалившуюся бумагу, въ которой былъ завернутъ прельщавшій его студень.
Магё пила свой кофе маленькими глотками, держа стаканъ въ обѣихъ рукахъ, чтобы лучше отогрѣть ихъ. Наконецъ, въ кухню спустился и старикъ Боньморъ. Обыкновенно онъ вставалъ позднѣе, и завтракъ всегда оставлялся для него на очагѣ. Сегодня дѣдъ разворчался по поводу того, что ему не приготовили супу, но когда невѣстка замѣтила, что не всегда дѣлается такъ, какъ намъ захочется, онъ молча принялся за картофель. Отъ времени до времени, когда ему нужно было прочистить горло, онъ вставалъ и плевалъ, соблюдая чистоту, въ огонь, затѣмъ снова садился на стулъ, опустивъ внизъ голову и безцѣльно смотря своими потухшими глазами. Зубовъ у него почти уже не было, и онъ медленно разминалъ во рту пищу, перекладывая ее со стороны на сторону.
— Ахъ, мама, я и забыла! — вскричала Альзира. — Сосѣдка приходила…
— Надоѣла мнѣ эта сосѣдка! — перебила ее мать.
Она питала затаенное неудовольствіе противъ Левакъ, которая нарочно плакалась вчера на безденежье, чтобы только не дать ничего взаймы Магё, между тѣмъ какъ послѣдняя очень хорошо знала, что именно теперь сосѣдка ни въ чемъ не нуждается, такъ какъ ея жилецъ, Бутелу, взялъ впередъ свои заработанныя деньги и расплатился съ хозяйкой. Впрочемъ, въ селеніи мало кто помогалъ другъ другу.
— Кстати, ты мнѣ напомнила, — снова заговорила Магё, — заверни кофе на одну мельничную засыпку… Я пойду, отдамъ его Пьерронъ, у которой занимала третьяго дня.
Когда дочь отсыпала въ пакетикъ кофе, мать сказала, что сейчасъ же возвратится назадъ и займется приготовленіемъ супа. Она вышла изъ кухни, держа Эстеллу на рукахъ; старикъ Боньморъ продолжалъ медленно пережевывать картофель, а Генрихъ и Ленора дрались за падающую на полъ картофельную кожицу, которую они подбирали и ѣли.
Магё боялась, чтобы ее не зазвала къ себѣ Левакъ, и поэтому пошла не кругомъ, а прямо черезъ садики. За садомъ Магё сейчасъ же начинался садъ Пьерроновъ; въ рѣшетчатомъ заборѣ, отдѣлявшемъ одни владѣнія отъ другихъ, было проломано отверстіе, служившее какъ бы калиткой для сообщенія сосѣдей. Тутъ же былъ общій колодецъ на четыре семьи. Рядомъ, позади тощей группы сирени находился низенькій сарай, наполненный старою домашнею утварью и служившій жилищемъ для кроликовъ, которыхъ откармливали и потомъ съѣдали въ большіе праздники. Пробило часъ; это было время питья кофе, и ни одной души не показывалось ни въ дверяхъ, ни въ окнахъ домовъ. Одинъ только землекопъ, для котораго еще не пришло время отправляться на копи, работалъ въ огородѣ и, не поднимая головы, вскапывалъ, для посѣва овощей, свой уголокъ земли. Когда Магё добралась до провотиположнаго корпуса домиковъ, она съ удивленіемъ увидѣла, что изъ-за церкви вышли какія-то двѣ дамы и господинъ. Пріостановившись на секунду, она тотчасъ узнала ихъ: эта была г-жа Геннебо, шедшая показывать селеніе рабочихъ своимъ гостямъ, — господину съ орденомъ на груди и дамѣ въ мѣховомъ плащѣ.
— Къ чему ты такъ торопилась! — вскричала Пьерронъ, когда Магё вручила ей пакетикъ кофе. — Это дѣло вовсе не спѣшное.
Пьерронъ было не болѣе двадцати восьми лѣтъ, и она слыла за самую красивую женщину во всемъ селеніи. Брюнетка съ оживленнымъ личикомъ, низкимъ лбомъ, узенькимъ ртомъ, большими глазами, съ красиво очерченною грудью, хорошо сохранившеюся, потому что у Пьерронъ никогда не было дѣтей, она была при этомъ порядочная кокетка и отличалась опрятностью бѣлой кошечки. Ея мать, «Брюле», вдова задавленнаго обваломъ забойщика, отправила свою дочь на фабрику и клялась, что никогда не выдастъ ея замужъ за углекопа. Когда же эта дочь, уже далеко не молоденькой дѣвушкой, обвѣнчалась съ Пьеррономъ, углекопомъ и притомъ вдовцемъ, у котораго осталась отъ перваго брака дочь, «Брюле» страшно разсердилась и до сихъ поръ не могла простить дочери этого поступка. Однако, супруги жили очень счастливо, несмотря на всевозможныя сплетни и пересуды, ходившія насчетъ снисходительности, съ которой Пьерронъ относился къ многочисленнымъ обожателямъ жены. Долгу у нихъ не было ни копѣйки, мясо они ѣли два раза въ недѣлю, домъ содержался въ такой чистотѣ, что въ кастрюли можно было глядѣться, какъ въ зеркало. Къ тому же, благодаря протекціи, компанія разрѣшила имъ торговать конфектами и бисквитами, и стеклянныя банки съ этими лакомствами постоянно красовались на полкахъ, устроенныхъ въ окнѣ. Эта торговля давала отъ шести до семи су въ день, а по воскресеньямъ, иногда и до двѣнадцати. Счастливая жизнь Пьерронъ нарушалась только ворчаніемъ старой революціонерки «Брюле», все мечтавшей отмстить хозяевамъ за смерть своего мужа, и маленькой Лидіей, на которой часто вымещались всѣ домашнія непріятности.
— Какая она у тебя уже большая! — сказала Пьерронъ, заигрывая съ Эстеллой.
— Ахъ, не говори, сколько съ ними хлопотъ! — отвѣчала Магё. — Хорошо, что у тебя нѣтъ дѣтей: по крайней мѣрѣ, ты всегда можешь держать въ чистотѣ свой домъ.
Хотя ея хозяйство было тоже въ порядкѣ и каждую субботу производилось въ домѣ нытье, но она все-таки съ завистью домовитой хозяйки оглядѣла эту чистую, кокетливо убранную комнату, въ которой было зеркало, висѣли на стѣнахъ три картины въ рамахъ, а на буфетѣ стояли золоченыя вазы.
Пьерронъ только-что собиралась пить свой кофе одна, такъ какъ въ это время вся ея семья находилась на копяхъ.
— Выпей со мной стаканчикъ, — сказала она.
— Нѣтъ, спасибо, я только-что пила.
— Ну, такъ что же, бѣда будетъ, если ты выпьешь еще?
Въ самомъ дѣлѣ, вѣдь ничего не будетъ… Онѣ усѣлись другъ противъ друга и начали медленно прихлебывать кофе. Въ промежутки между стоявшими на окнѣ банками съ конфектами и бисквитами можно было наблюдать за всей линіей домиковъ на противоположной сторонѣ. Глаза обѣихъ женщинъ безпрестанно обращались на эти домики, на висѣвшія на окнахъ маленькія занавѣски, по большей или меньшей чистотѣ которыхъ судили всегда о добродѣтеляхъ хозяекъ. Занавѣски у Леваковъ были страшно грязны и казались просто тряпками, которыми обтирали днища горшковъ.
— Можно ли жить такъ грязно! — проговорила Пьерронъ.
Магё подхватила ея замѣчаніе и заговорила безудержу. Ахъ, если бы у нея былъ такой жилецъ, какъ Бутелу, она показала бы тогда, какъ слѣдуетъ вести хозяйство! Если съ умѣніемъ взяться за дѣло, то жилецъ можетъ служить большимъ подспорьемъ. Только не надо его класть на свою постель. Къ тому же мужъ пьянствуетъ, бьетъ жену и бѣгаетъ къ пѣвицамъ въ кафе Монсу.
На лицѣ Пьерронъ изобразилось глубокое отвращеніе. Отъ этихъ пѣвицъ всегда можно получить какую-нибудь болѣзнь. Въ Жуазелѣ была одна, отъ которой заразились всѣ копи.
— Что меня удивляетъ, такъ это то, какъ ты позволила своему сыну сойтись съ ихъ дочерью.
— Да поди-ка, помѣшай!.. Ихъ садъ рядомъ съ нашимъ. Лѣтомъ нельзя было воды достать изъ колодца, нельзя было подойти къ сараю или къ сирени, чтобы не натолкнуться на Захарія съ Филоменой.
Всѣ любовныя исторіи завязывались въ этихъ садикахъ, если только дѣвушка не давала себѣ труда назначать свиданія своему возлюбленному въ густой зелени полей или въ Рекильярѣ. Эти исторіи оканчивались всегда свадьбами, и матери сердились только въ такомъ случаѣ, если сыновья слишкомъ рано обзаводились возлюбленными, такъ какъ, женившись, они уже не работали больше на родителей.
— Ты бы лучше покончила съ этимъ, — благоразумно заговорила Пьерронъ. — У Филомены уже двое дѣтей отъ Захарія, и они не разстанутся… Все равно, онъ для васъ ужь не работникъ.
Магё съ бѣшенствомъ вытянула впередъ руки.
— Слушай, я ихъ прокляну, если они не разстанутся!.. Развѣ Захарій не обязанъ намъ повиноваться? Намъ чего-нибудь да стоило его выростить… Ну, такъ пусть онъ прежде поработаетъ на насъ, а потомъ уже обзаводится женой… Скажи, что съ нами будетъ, если наши дѣти, какъ только станутъ на ноги, такъ и начнутъ работать для своей собственной семьи?.. Тогда намъ только и останется, что умирать!
Впрочемъ, она быстро успокоилась.
— Я говорю вообще; потомъ мы увидимъ, какъ поступить… Твой кофе очень хорошъ; ты умѣешь положить всего въ мѣру.
Поболтавъ еще съ четверть часа о томъ, о семъ, она вдругъ заторопилась, повторяя, что ей надо варить супъ для своихъ мужчинъ. По тротуарамъ снова шли дѣти, возвращаясь послѣ завтрака въ школу; у нѣкоторыхъ дверей стояли женщины и смотрѣли на госпожу Геннебо, которая проходила мимо одного изъ корпусовъ и, какъ видно, знакомила своихъ гостей съ жилищами рабочихъ. Эти посѣтители начинали интересовать обитателей селенія. Рабочій, вскапывавшій свой огородъ, на минуту пересталъ работать; двѣ испуганныя курицы со страхомъ скрылись въ садикахъ.
Только-что Магё подошла къ своему дому, какъ ей навстрѣчу попалась Левакъ, караулившая доктора Вандергагена, служившаго на копяхъ. Это былъ маленькій человѣчекъ, всегда торопившійся, заваленный работой по горло и дававшій на-ходу совѣты больнымъ.
— Докторъ, — встрѣтила его Левакъ, — я совсѣмъ не сплю, и у меня болитъ все тѣло… Посовѣтуйте, что мнѣ дѣлать.
Онъ всѣмъ имъ говорилъ «ты».
— Оставь меня въ покоѣ! Ты пьешь слишкомъ много кофе, — отвѣчалъ онъ, не останавливаясь.
— Докторъ, вамъ надо бы взглянуть на моего мужа, — обратилась къ нему въ свою очередь Магё. — У него все болятъ ноги.
— Это онъ отъ тебя хвораетъ; оставь меня въ покоѣ!
Обѣ женщины стояли, съ отчаяніемъ пожимая плечами и смотря вслѣдъ убѣгавшему доктору.
— Зайди. Ты знаешь, что есть кое-что новенькое, — сказала Левакъ. — Кстати выпьешь стаканчикъ кофе: я только-что сварила его.
Магё не въ силахъ была сопротивляться искушенію. Куда ни шло! Она выпьетъ только капельку, чтобы не обидѣть сосѣдку.
Комната была страшно грязна; на полу и на стѣнахъ виднѣлись сальныя пятна; столъ и буфетъ были покрыты грязью; удушливый воздухъ казался густымъ отъ наполнявшихъ его испареній. Передъ огнемъ сидѣлъ Бателу, уткнувъ носъ въ тарелку и положивъ локти на столъ. Это былъ широкоплечій, здоровый малый, очень смирный и казавшійся моложе своихъ тридцати трехъ лѣтъ. Онъ оканчивалъ свой супъ, между тѣмъ какъ двухлѣтній Ахиллъ, первенецъ Филомены, смотрѣлъ на него молча, съ молящимъ видомъ прожорливаго звѣрка. Жилецъ, который, несмотря на свою огромную черную бороду, обладалъ очень нѣжными чувствами, совалъ, отъ времени до времени, куски говядины въ ротъ мальчугана.
— Подожди, я сейчасъ подслащу кофе, — говорила Левакъ, подсыпая въ кофейникъ сахарнаго песку.
Старше Бутелу шестью годами, съ отвислой грудью и съ такимъ же животомъ, съ плоскимъ лицомъ и никогда не чесанными сѣдоватыми волосами, она была совсѣмъ отвратительной старухой. Но это нисколько не помѣшало Бутелу сойтись съ нею и не обращать ни малѣйшаго вниманія на ея внѣшность, какъ не обращалъ онъ его на супъ, въ которомъ нерѣдко попадались волосы, или на постельное бѣлье, не перемѣнявшееся по три мѣсяца. Казалось, что она шла въ придачу къ нанимаемому имъ помѣщенію, и мужъ ея любилъ повторять, что вѣрное сведеніе счетовъ только закрѣпляетъ дружбу.
— Я тебя зазвала, чтобы сказать, что вчера вечеромъ видѣли, какъ Пьерронъ все шаталась около «Шелковыхъ чулокъ», — продолжала Левакъ. — Извѣстный тебѣ человѣкъ поджидалъ ее позади заведенія Рассенёра, и они вмѣстѣ пошли вдоль канала… Каково? Хорошо это для замужней женщины!
— Ну, что же, — проговорила Магё, — до женитьбы Пьерронъ дарилъ надсмотрщикамъ кроликовъ, а теперь для него менѣе убыточно ссужать имъ свою жену.
Бутелу разразился громкимъ смѣхомъ и бросилъ въ ротъ Ахиллу обмокнутый въ супъ кусочекъ хлѣба. Обѣ женщины принялись перемывать косточки Пьерронъ. Кокетка, которая ничуть не красивѣе другихъ, но цѣлый день вертится передъ зеркаломъ, то и дѣло моется и помадитъ волосы… Конечно, это дѣло мужа; что же, если ему нравится хлѣбъ, достающійся такимъ путемъ… Есть такіе честолюбивые люди, которые готовы лизать подошвы у своихъ начальниковъ, только бы получить отъ нихъ спасибо…
Ихъ пересуды были прерваны приходомъ сосѣдки, которая принесла девятимѣсячную Дезире, дочку Филомены. Завтракать Филоменѣ приходилось въ просѣвальномъ сараѣ, и она устроилась такъ, что ей приносили туда ребенка, и она кормила его грудью, присѣвъ на кучу каменнаго угля.
— А я не могу оставить свою ни на минуту: она тотчасъ же начинаетъ орать во все горло, — сказала Магё, взглянувъ на Эстеллу, заснувшую у нея на рукахъ.
Но ей не удалось избѣжать того вопроса, который она видѣла въ глазахъ Левакъ.
— Скажи, надо же, однако, съ этимъ покончить…
Сначала обѣ матери, по взаимному нѣмому соглашенію, вовсе не торопились со свадьбой Захарія и Филомены. Если Магё желала какъ можно дольше получать деньги, заработываемыя сыномъ, то и Левакъ, съ своей стороны, выходила изъ себя при мысли, что ей придется выпустить изъ рукъ заработокъ дочери. Къ чему торопиться! Левакъ предпочитала держать у себя ребенка, пока еще не было другого. Но съ тѣхъ поръ какъ мальчикъ, выростая, началъ ѣсть хлѣбъ и къ тому же родилась еще дѣвочка, мать Филомены нашла, что ей становится убыточно держать внучатъ, и начала страшно торопить свадьбою.
— Захарій уже вынималъ жребій, на службу онъ не пойдетъ, и теперь нѣтъ болѣе никакихъ препятствій, — продолжала она. — Ну, такъ когда же?
— Подождемъ, по крайней мѣрѣ, хорошей погоды, — отвѣчала съ замѣшательствомъ Магё. — Такая скука возиться съ этими дѣлами! Точно они не могли подождать: прежде бы обвѣнчались, а ужъ потомъ народили бы дѣтей!.. Честное слово, я задушу Катерину, если она надѣлаетъ подобныхъ глупостей!
Левакъ пожала плечами.
— Не говори, и она пойдетъ по той же дорожкѣ!
Бутелу съ спокойствіемъ домашняго человѣка взялъ изъ буфета еще хлѣба. Овощи для супа самого Левака — картофель и порей — лежали, наполовину очищенные, на уголкѣ стола; хозяйка десять разъ принималась за нихъ и опять бросала, увлеченная непрерывными пересудами. Она только-что было опять принялась за нихъ, какъ снова бросила и подбѣжала къ окну.
— Это что еще такое?.. Посмотри, г-жа Геннебо, и съ гостями… Ну, вотъ, они зашли въ Пьерронъ.
Обѣ разомъ снова напали на Пьерронъ. Ну, да, конечно, каждый разъ, какъ только компанія вздумаетъ показывать своимъ гостямъ селеніе, ихъ непремѣнно ведутъ къ Пьерронъ, потому что тамъ вездѣ чистота. По всей вѣроятности, гостямъ не разсказываютъ про исторію съ надсмотрщиками. Можно держать домъ въ порядкѣ, когда имѣешь возлюбленныхъ, получающихъ по три тысячи франковъ, съ готовой квартирой, отопленіемъ и содержаніемъ. Если снаружи и чисто, то внутри грязно. Онѣ злословили все время, пока посѣтители оставались у Пьерронъ.
— Выходятъ! — проговорила, наконецъ, Левакъ. — Поворачиваютъ… Смотри, милая, кажется, они идутъ въ тебѣ.
Магё перепугалась. Кто знаетъ, вымыла ли Альзира столъ? И супъ тоже еще не готовъ! Она пробормотала «до свиданія» и опрометью бросилась домой, не оглядываясь по сторонамъ.
Въ кухнѣ все блестѣло. Видя, что мать не возвращается, Альзира вооружилась тряпкой и съ самымъ серьезнымъ видомъ принялась за стряпню. Она выдергала въ огородѣ остатки порею, набрала щавелю и принялась за чистку зелени, между тѣмъ какъ на огнѣ уже стоялъ большой котелъ, въ которомъ грѣлась вода для ванны рабочимъ членамъ семьи, когда они возвратятся съ копей домой. Генрихъ и Ленора, по счастливой случайности, вели себя очень тихо, занявшись старымъ календаремъ, который они рвали на клочки. Старикъ Боньморъ молчаливо курилъ трубку.
Только-что Магё перевела духъ, какъ госпожа Геннебо постучалась въ дверь и вслѣдъ затѣмъ вошла въ комнату.
— Можно, не правда ли?..
Высокая, бѣлокурая, немного уже отяжелѣвшая сорокалѣтняя женщина, она улыбалась съ натянутой любезностью, подъ которой довольно искусно скрывала опасеніе, какъ бы не запачкать свое шелковое, бронзоваго цвѣта платье, прикрытое сверху чернымъ бархатнымъ манто.
— Войдите, войдите, — приглашала она своихъ гостей. — Мы никого не стѣсняемъ… Ну, что, здѣсь ли еще не чисто? А вѣдь у этой славной женщины семь человѣкъ дѣтей! И всѣ хозяйства ведутся точно также… Я уже вамъ говорила, что компанія беретъ съ нихъ за помѣщеніе по шести франковъ въ мѣсяцъ. Внизу у нихъ одна большая комната, на верху — двѣ; кромѣ того, есть погребъ и садъ.
Господинъ съ орденомъ на шеѣ и закутанная въ мѣха дама, только-что утромъ оставившіе Парижъ, смотрѣли вокругъ себя съ растеряннымъ видомъ людей, попавшихъ въ какую-то чуждую имъ страну.
— И садъ есть, — твердила дама. — Можно въ немъ дышать воздухомъ… Это прелестно!
— Мы даемъ имъ угля на топливо столько, что они не сжигаютъ всего, — продолжала госпожа Геннебо. — Докторъ посѣщаетъ ихъ два раза въ недѣлю, а когда они становятся стары, тогда имъ полагается пенсія, хоть у нихъ ничего не высчитываютъ на этотъ предметъ изъ заработной платы.
— Настоящая Ѳиваида! — бормоталъ восхищенный гость.
Магё поспѣшила предложить имъ стулья, но дамы отказались. Прежде госпожѣ Геннебо очень нравилось показывать своимъ гостямъ этихъ звѣрей уже по одному тому, что это хоть на минуту развлекало ее въ этомъ скучномъ мѣстѣ ссылки, но потомъ ей скоро надоѣло видѣть вездѣ нищету и нищету, царствующую даже въ тѣхъ опрятныхъ домахъ, въ которые только и заходила она со своими посѣтителями. Къ тому же она только повторяла машинально отрывки слышанныхъ ею фразъ и никогда не интересовалась этимъ рабочимъ людомъ, нуждающимся и страдающимъ такъ близко отъ нея.
— Прелестныя малютки! — прошептала дама, которой онѣ казались отвратительными съ ихъ большими головами и всклоченными желтыми волосами.
Магё должна была сказать, сколько имъ лѣтъ. Потомъ посѣтители заинтересовались Эстеллой и тоже обратились къ матери съ разспросами. Старикъ Боньморъ, изъ вѣжливости вынувшій изо рта трубку, тоже не остался незамѣченнымъ, — такъ измученный сорокалѣтней подземной работой, съ такими больными ногами и съ такимъ землистымъ лицомъ… Но онъ почувствовалъ страшный приступъ кашля и поспѣшилъ выйти за дверь, чтобы не безпокоить посѣтителей своимъ отхаркиваніемъ и видомъ выплевываемой имъ черной мокроты.
Самое большое вниманіе заслужила Альзира. Что за прелестная маленькая хозяйка! Магё поздравляли, что у нея такой развитый не по лѣтамъ ребенокъ. Никто не говорилъ ни слова о горбѣ дѣвочки, но только сострадательные взгляды посѣтителей, полные вмѣстѣ съ тѣмъ какого-то брезгливаго выраженія, безпрестанно останавливались на маленькомъ изуродованномъ созданіи.
— Теперь, если кто-нибудь заговорить съ вами въ Парижѣ о жилищахъ нашихъ рабочихъ, вы можете отвѣчать, что видѣли ихъ, — закончила госпожа Геннебо. — Всегда такая же тишина, какъ и теперь; нравы — самые патріархальные; всѣ веселы и здоровы, какъ вы видите. Здѣсь такъ спокойно и воздухъ такъ хорошъ, что вы непремѣнно должны сюда пріѣхать, чтобы хоть немного отдохнуть и поправиться.
— Превосходно, превосходно! — кричалъ гость въ рѣшительномъ порывѣ энтузіазма.
Они вышли, и на лицахъ ихъ можно было замѣтить нѣчто вродѣ того восхищенія, съ какимъ иные люди выходятъ изъ балагана, гдѣ они разсматривали коллекцію какихъ-нибудь феноменовъ. Провожавшая ихъ Магё остановилась на порогѣ своего дома, а они медленно двинулись далѣе, громко разговаривая между собою. Имъ приходилось теперь проходить мимо собравшихся группами женщинъ, желавшихъ взглянуть на этихъ посѣтителей, вѣсть о появленіи которыхъ передавалась изъ дома въ домъ.
Левакъ остановила около своей двери Пьерронъ, тоже прибѣжавшую изъ любопытства. Обѣ онѣ были непріятно изумлены, что посѣтители такъ долго не выходятъ отъ Магё. Ну, что же, они останутся ночевать, что ли, тамъ?
— Сколько зарабатываютъ Магё и всегда сидятъ безъ гроша денегъ. Конечно, не напасешься, когда у людей есть пороки.
— Я только-что сейчасъ узнала, что она ходила сегодня утромъ за милостыней къ буржуа изъ Піолены, а Мэгра, который прогналъ ее вчера, сегодня опять отпустилъ ей въ долгъ провизіи… Знаемъ мы, какую плату беретъ Мэгра!
— Надо много храбрости, чтобы взять съ нея эту плату… Нѣтъ, онъ беретъ ее съ Катерины.
— Ахъ, слушай, было же у нея настолько дерзости, чтобы сказать мнѣ сейчасъ, что она задушитъ Катерину, если та обзаведется любовникомъ!.. Точно будто долговязый Шаваль не любезничаетъ съ нею уже давно!
— Тсъ!.. Вотъ и они.
Левакъ и Пьерронъ съ самымъ невиннымъ видомъ, не выказывая невѣжливаго любопытства, слѣдили исподтишка за выходившими гостями. Затѣмъ онѣ поманили въ себѣ Магё, которая все еще стояла съ Эстеллой на рукахъ. И всѣ три женщины смотрѣли неподвижно въ спины разодѣтыхъ посѣтителей до тѣхъ поръ, пока тѣ не отошли шаговъ на тридцать. Тогда пересуды возобновились съ новой силой.
— На кожѣ-то у нихъ много денегъ, можетъ быть, больше, чѣмъ онѣ сами стоютъ.
— О, навѣрное!.. Я не знаю гостьи, но за нашу не дамъ и четырехъ су, несмотря на всю ея толщину. Про нее ходить немало исторій…
— Ну? Какихъ исторій?..
— Все про ея возлюбленныхъ… Вотъ теперь про инженера…
— Этотъ худенькій крошка!.. О, онъ очень тщедушенъ и совсѣмъ потеряется подъ одѣялами!
— Что жь, если это ее забавляетъ!.. Признаюсь, я не имѣю довѣрія въ дамѣ, если у ней на лицѣ всегда брезгливое выраженіе и никакое мѣсто ей не нравится… Посмотри, съ какимъ презрѣніемъ ко всѣмъ намъ вертитъ она своимъ хвостомъ. Развѣ это хорошо?
Посѣтители шли все тѣмъ же медленнымъ шагомъ, продолжая разговаривать, какъ вдругъ на дорогѣ передъ церковью остановилось закрытое ландо. Изъ него вышелъ мужчина лѣтъ сорока восьми, въ наглухо застегнутомъ черномъ сюртукѣ, очень смуглый, съ правильнымъ лицомъ, на которомъ какъ будто застыло повелительное выраженіе.
— Мужъ! — проговорила Левакъ и, объятая невольнымъ страхомъ, который внушалъ директоръ всѣмъ десяти тысячамъ своихъ подчиненныхъ, понизила голосъ, какъ будто ее можно было услышать на такомъ разстояніи. — И это, однако, правда, что жена наставила ему рога.
Теперь все селеніе высыпало на улицу. Любопытство женщинъ возрастало; группы сходились одна съ другой и образовывали цѣлыя толпы; кучи сопливыхъ ребятъ расползлись по тротуарамъ и смотрѣли, разинувъ рты. Изъ окна школы выглянуло на минуту блѣдное лицо учителя. Землекопъ, работавшій въ огородѣ, такъ и остановился, упершись ногой на заступъ, и тоже смотрѣлъ широко открытыми глазами. Голоса кумушекъ мало-помалу возвышались, и въ воздухѣ стоялъ шумъ, напоминавшій собою то стукотню деревянныхъ трещетокъ, то порывы вѣтра, пробѣгавшаго по сухимъ листьямъ.
Самая большая толпа собралась передъ дверью Левакъ. Сначала остановились только двѣ женщины, потомъ ихъ стало уже десять, а затѣмъ двадцать. Теперь, когда много было ушей, Пьерронъ благоразумно молчала; Магё, тоже очень осторожная, довольствовалась тѣмъ, что смотрѣла на удалявшихся посѣтителей. Чтобы успокоить проснувшуюся и раскричавшуюся Эстеллу, она преспокойно разстегнула платье и принялась кормить ее грудью. Когда г-нъ Геннебо усадилъ дамъ въ карету и она покатила по направленію въ Маршьену, тогда въ послѣдній разъ раздался, словно взрывъ, шумъ женскихъ голосовъ. Кумушки размахивали руками и говорили всѣ вдругъ, посреди суматохи, похожей на суматоху взбунтовавшагося муравейника.
Пробило три часа. Бутелу и другіе землекопы отправились на работу. Вдругъ изъ-за угла церкви показались первые углекопы, возвращавшіеся съ копей. Лица ихъ были черны, одежда — вся мокрая; они шли, скрестивъ руки и согнувъ спины. Тогда между женщинами произошло страшное смятеніе; онѣ быстро разбѣжались по домамъ, объятыя испугомъ провинившихся хозяекъ, которыя за пересудами и питьемъ кофе забыли о своихъ обязанностяхъ. Вездѣ только и слышался одинъ тревожный крикъ:
— Ахъ, Господи, супъ-то мой, супъ-то еще не готовъ!
IV.
[править]Когда Магё, оставивъ Этьена у Рассенёра, пришелъ домой, Катерина, Захарій и Жанлинъ уже сидѣли за столомъ и оканчивали свой супъ. Рабочіе возвращались съ копей всегда такими голодными, что садились за столъ, не снимая промокшаго насквозь платья и не умываясь. Кто приходилъ первымъ, тотъ и принимался за ѣду, не дожидаясь другихъ, и столъ оставался накрытымъ чуть не съ утра до вечера, такъ какъ почти всегда кто-нибудь изъ членовъ семьи могъ придти каждую минуту, наскоро съѣсть свою порцію и опять уйти на какую-нибудь экстренную работу.
Еще не переступивъ черезъ порогъ, Магё увидѣлъ разложенную провизію. Онъ не сказалъ ни слова, но тревожное лицо его прояснилось. Все утро его не покидала забота о томъ, что буфетъ — пустъ, что въ домѣ нѣтъ ни кофе, ни масла, и, отбивая киркой каменный уголь, задыхаясь въ глубинѣ узкой галереи, онъ не переставалъ возвращаться къ этимъ печальнымъ мыслямъ. Какъ-то справится жена и что будетъ, если она возвратится домой съ пустыми руками? И вотъ теперь, какъ видно, все есть! Она послѣ разскажетъ ему, откуда все это взялось. Онъ даже засмѣялся отъ удовольствія.
Катерина и Жанлинъ уже встали изъ-за стола и, стоя, пили свой кофе, между тѣмъ какъ Захарій, не насытившійся супомъ, отрѣзалъ большой ломоть хлѣба и ѣлъ его, намазавъ масломъ. Онъ очень хорошо видѣлъ кусокъ студня, который Альзира развернула и положила на тарелку, но, тѣмъ не менѣе, не дотрогивался до него, зная, что это для отца. Всѣ трое выпили послѣ супа по большому стакану свѣжей воды.
— Пива нѣтъ, — сказала Магё, когда ея мужъ сѣлъ въ свою очередь за столъ. — Мнѣ хотѣлось сберечь немного денегъ… Но, если ты хочешь, Альзира сбѣгаетъ сейчасъ и возьметъ пинту.
Онъ посмотрѣлъ на нее и окончательно расцвѣлъ. Какъ, у ней есть даже и деньги!
— Нѣтъ, нѣтъ! — отвѣчалъ онъ. — Я выпилъ кружку и больше не надо.
Онъ принялся за ѣду, медленно зачерпывая ложкой похлебку, приготовленную изъ картофеля, порея, щавеля и верхомъ налитую въ чашку, которая замѣняла тарелку. Магё-мать, не спуская съ рукъ Эстеллы, помогала Альзирѣ подавать на столъ, придвинула поближе къ мужу масло и студень и поставила на огонь кофе, чтобы онъ не простылъ.
Между тѣмъ около буфета уже былъ поставленъ ушатъ, сдѣланный изъ распиленной поводамъ бочки, и Катерина начала мыться первая, наполнивъ его теплой водой. Она сняла съ головы чепчикъ, затѣмъ совершенно спокойно скинула панталоны, куртку и рубашку. Привыкнувъ съ восьмилѣтняго возраста мыться такимъ образомъ при всѣхъ, она не видѣла въ этомъ ничего неприличнаго и только повернулась лицомъ къ стѣнѣ, а затѣмъ начала усиленно намыливать себя чернымъ мыломъ. Никто не обращалъ на нее вниманія; даже Ленору и Генриха она нисколько не интересовала. Вымывшись, Катерина, нагая, поднялась по лѣстницѣ въ верхнюю комнату, оставивъ свою смоченную рубашку и прочія принадлежности костюма сложенными въ кучу на полу кухни. Очередь мыться была теперь за братьями, но между ними завязался споръ: Жанлинъ торопился первымъ забраться въ ушатъ, подъ тѣмъ предлогомъ, что Захарій все еще жуетъ, а тотъ не пускалъ его, говоря, что сдѣлалъ любезность Катеринѣ, уступивъ ей чистую воду, но вовсе не хочетъ пачкаться послѣ мальчишки, тѣмъ болѣе что Жанлинъ всегда до того загрязнитъ воду, что она сдѣлается годною на чернила для школы. Ссора окончилась тѣмъ, что они оба разомъ залѣзли въ ушатъ и мылись вмѣстѣ, даже помогая другъ другу намыливать спину. Затѣмъ, точно такъ же какъ и сестра, они побѣжали наверхъ.
— Сколько они всегда нагрязнятъ! — проговорила Магё, собирая съ полу платье, чтобы развѣсить его для просушки. — Хоть бы ты, Альзира, подтерла немного.
За стѣной послышались крики и началась возня. Слышны были ругательства мужчины, плачъ женщины, топотъ ногъ и глухіе удары, точно кто-то колотилъ по пустой тыквѣ.
— Левакъ задаетъ женѣ встрепку, — порѣшилъ спокойно Магё, выскабливая ложкой дно чашки. — Странно, Бутелу увѣрялъ, что супъ готовъ.
— Какже, готовъ! — проговорила, его жена. — Я видѣла, на столѣ лежали овощи, даже еще не очищенныя.
Крики усилились; страшный толчекъ потрясъ стѣны, и затѣмъ все смолкло. Тогда Магё, проглотивъ послѣднюю ложку похлебки, заключилъ съ видомъ невозмутимаго судьи:
— Это понятно, если супъ не былъ готовъ.
Выпивъ полный стаканъ воды, онъ приступилъ къ студню, разрѣзывая его на квадратные кусочки и накладывая кончикомъ ножа на хлѣбъ. Никто не говорилъ ни слова, пока отецъ ѣлъ. Самъ онъ молча утолялъ голодъ; ему показалось, что студень не такой, какой бываетъ въ лавкѣ Мэгра, стало быть, его взяли гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ, но онъ все-таки ни о чемъ не разспрашивалъ жену. Онъ сдѣлалъ только одинъ вопросъ: спитъ ли еще старикъ наверху? Нѣтъ, дѣдъ уже ушелъ на свою обычную прогулку. И снова воцарилось молчаніе.
Запахъ мяса привлекъ вниманіе Леноры и Генриха, нашедшихъ себѣ забаву: они проводили по полу ручейки изъ пролитой на немъ воды. Ребятишки подошли къ отцу и стали передъ нимъ, мальчикъ впереди своей сестры. Они слѣдили за каждымъ кускомъ, и глаза ихъ загорались надеждою, когда отецъ бралъ студень съ тарелки, но тотчасъ омрачались, лишь только онъ подносилъ его къ своему рту. Алчность до того мучила ихъ, что они поблѣднѣли и слюни выступили у нихъ на губахъ. Наконецъ Магё замѣтилъ это.
— Развѣ дѣтямъ не давали студня? — спросилъ онъ.
Магё замялась.
— Ты знаешь, что я не люблю этой несправедливости, — продолжалъ онъ. — У меня проходитъ аппетитъ, когда они стоять около меня и выпрашиваютъ кусочекъ.
— Конечно, имъ давали! — вскричала она съ сердцемъ. — Если ты будешь ихъ слушать, то можешь отдать имъ и свою долю, и доли другихъ: они все будутъ ѣсть, пока не лопнутъ… Не правда ли, Альзира, вѣдь мы всѣ ѣли студень?
— Конечно, мама, — отвѣчала маленькая горбунья, лгавшая въ подобныхъ случаяхъ съ апломбомъ взрослой женщины.
Ленора и Генрихъ стояли неподвижно, возмущенные этой ложью. Зачѣмъ же ихъ всегда сѣкутъ, когда они говорятъ не правду? Маленькія сердца ребятишекъ тоскливо сжались, и имъ очень хотѣлось сказать, что ихъ не было въ комнатѣ въ то время, когда другіе ѣли студень.
— Подите прочь! — твердила мать, отгоняя ихъ въ другой уголъ кухни. — Постыдились бы всякій разъ смотрѣть въ тарелку отца. Если бы даже онъ и одинъ ѣлъ мясо, такъ вѣдь онъ зато работаетъ, а вы, мелюзга, только еще и умѣете, что ѣсть!..
Но отецъ подозвалъ ихъ. Онъ посадилъ Генриха на лѣвое колѣно, Ленору на правое и сталъ вмѣстѣ съ ними доѣдать студень. Каждый получалъ свою долю, разрѣзанную на маленькіе кусочки, и вполнѣ осчастливленныя дѣти съ жадностью пожирали мясо.
Вставъ изъ-за стола, Магё сказалъ женѣ:
— Нѣтъ, не наливай мнѣ кофе: я прежде вымоюсь… Помоги только вылить грязную воду.
Они взяли за ручки ушатъ, вынесли его за дверь и вылили въ ручей. Въ это время Жанлинъ, переодѣвшись наверху въ сухое платье, сходилъ съ лѣстницы. На немъ были штаны и блуза изъ шерстяной матеріи, еще слишкомъ широкія для него, но уже негодныя для Захарія, которому принадлежали прежде. Видя, что онъ старается незамѣтно пробраться къ растворенной двери, мать остановила его.
— Ты куда идешь?
— Туда…
— Куда — туда?.. Слушай: поди, набери въ вечеру зелени для салата. Слышишь? Если ты не принесешь салата, я съ тобой раздѣлаюсь!
— Хорошо, хорошо!
Онъ ушелъ, засунувъ руки въ карманы, волоча ноги, обутыя въ деревянные башмаки, и раскачиваясь своимъ худенькимъ тѣломъ десятилѣтняго мальчишки, какъ настоящій старый углекопъ. Захарій, въ свою очередь, тоже спустился сверху. Онъ былъ одѣтъ болѣе тщательно, и черное съ голубыми полосками шерстяное трико плотно облегало его станъ. Отецъ крикнулъ ему, чтобы онъ пораньше приходилъ домой, но Захарій ничего не отвѣчалъ, только кивнулъ головой и вышелъ, съ трубкой въ зубахъ.
Ушатъ снова наполнили теплой водой, и Магё началъ медленно снимать куртку. По знаку матери, Альзира увела дѣтей играть на улицу. Многіе углекопы, не стѣсняясь, мылись на глазахъ всей своей семьи, но Магё не любилъ этого и хотя не осуждалъ прямо своихъ товарищей, однако, говорилъ, что только дѣтямъ хорошо полоскаться вмѣстѣ.
— Что ты дѣлаешь наверху? — крикнула Магё Катеринѣ, подходя въ лѣстницѣ.
— Я разорвала вчера платье и теперь чиню его, — отвѣчала дѣвушка.
— Хорошо… Не сходи внизъ, отецъ моется.
Магё рѣшилась, наконецъ, положить Эстеллу на стулъ, и дѣвочка не раскричалась, по обыкновенію, а смирно лежала, пригрѣтая огнемъ очага, и смотрѣла на своихъ родителей безсмысленными глазами. Магё, совсѣмъ раздѣтый, присѣлъ на корточки передъ ушатомъ, окунулъ въ него голову и принялся намыливать ее чернымъ мыломъ, постоянное употребленіе котораго обезцвѣчиваетъ изъ поколѣнія въ поколѣніе волосы и придаетъ имъ желтоватый цвѣтъ. Потомъ онъ влѣзъ весь въ ушатъ, намылилъ себѣ грудь, животъ, руки, ноги и принялся скоблить ихъ обѣими руками. Жена стояла передъ нимъ и смотрѣла на него.
— Скажи, — начала она, — я обратила вниманіе на твое лицо, когда ты вошелъ въ комнату… Ты очень безпокоился, да? — А когда увидѣлъ провизію, то сейчасъ же повеселѣлъ… Представь, буржуа изъ Піолены не дали мнѣ ни одного су. О, они были очень любезны и надавали ребятишкамъ разныхъ вещей! Мнѣ было стыдно приставать къ нимъ; къ тому же это выклянчиваніе всегда становится мнѣ поперекъ горла.
Она на минуту замолчала и, опасаясь, чтобы Эстелла не свалилась со стула, поправила ее. Отецъ продолжалъ скоблить кожу, не предлагая ни одного вопроса объ интересовавшемъ его предметѣ и спокойно ожидая, что жена разскажетъ ему все.
— Нужно тебѣ сказать, что Мэгра отказалъ мнѣ. О, наотрѣзъ! Прогналъ, какъ собаку… Можешь себѣ представить, весело ли мнѣ было! Шерстяныя платьица грѣютъ, но супа изъ нихъ не сваришь, правда?
Онъ все также молча поднялъ голову. Ничего въ Піоленѣ, ничего у Мэгра! Откуда же все взялось? Она въ это время засучивала рукава, приготовляясь, по обыкновенію, мыть ему спину. Магё очень любилъ, когда жена терла его изо всей силы. Она взяла мыло и принялась тереть ему плечи, а онъ напрягалъ всѣ свои мускулы, чтобы не гнуться подъ ея сильными руками.
— Ну, я снова зашла къ Мэгра и ужь столько наговорила ему, столько!.. Я сказала ему, что у него нѣтъ сердца, что если только есть на свѣтѣ справедливость, то ему непремѣнно будетъ за насъ худо… Это ему наскучило; онъ все отворачивался отъ меня и ему очень хотѣлось убѣжать…
Вымывъ плечи, она принялась за спину и терла ее съ такимъ усердіемъ, что скоро кожа Магё заблестѣла не хуже кастрюль, отполированныхъ въ субботнюю чистку. Отъ этой непрерывной, усердной работы потъ лилъ ручьями съ Магё-жены, и она запыхалась до того, что едва могла говорить.
— Наконецъ, онъ назвалъ меня старой прицѣпой… Хлѣбъ Мэгра будетъ намъ давать до субботы; но всего лучше, что онъ далъ взаймы сто су… Я взяла у него масла, кофе, цикорію и хотѣла еще взять студня и картофеля, да замѣтила, что онъ началъ ворчать… Я истратила семь су на студень и восемнадцать на картофель; стало быть, у меня остается три франка семьдесятъ пять сантимовъ на рагу и на приварокъ… Ну, кажется, я не даромъ потеряла утро?
Теперь она принялась вытирать мужа тряпкой. Вполнѣ счастливый, не думая о новомъ долгѣ, который придется платить чуть не завтра, онъ громко разсмѣялся и заключилъ въ объятія жену.
— Оставь, глупый, вѣдь ты мокрый и меня вымочишь… Только я боюсь, что Мэгра замышляетъ…
Она хотѣла сообщить свои опасенія насчетъ Катерины, но вдругъ остановилась. Къ чему тревожить отца? Это поведетъ въ нескончаемымъ исторіямъ.
— Что такое замышляетъ? — спросилъ Магё.
— Замышляетъ на насъ насчитать. Когда онъ напишетъ счетъ, надо напомнить Катеринѣ, чтобы она хорошенько провѣрила его.
Магё чувствовалъ себя какъ будто помолодѣвшимъ, отъ крѣпкаго растиранія, кровь заходила въ немъ быстрѣе, а мягкая тряпка, которой вытирала его жена, пріятно щекотала ему волосы на груди и на рукахъ. Онъ снова обнялъ жену и на этотъ разъ держалъ ее крѣпко. Каждая ванна оканчивалась подобною сценою: Магё говорилъ, что это его дессертъ, и притомъ не стоющій ни гроша. Она, шутя, отталкивала его.
— Ну, не глупъ ли ты, ахъ, какъ глупъ! Посмотри, Эстелла на тебя глядитъ… Подожди, я поверну ее лицомъ къ стѣнѣ.
— Ну, да, много она смыслитъ!
Выпустивъ, наконецъ, изъ объятій жену, Магё надѣлъ сухія панталоны. Онъ любилъ послѣ ванны посидѣть нѣкоторое время съ обнаженнымъ торсомъ. На его бѣлой, какъ у малокровной дѣвушки, кожѣ виднѣлись старые рубцы отъ пораненій о жесткій уголь, — «прививки», — какъ называли ихъ углекопы, гордившіеся этими слѣдами, оставляемыми тяжелой подземной работой. Нѣжась, онъ расправлялъ свои массивныя руки, свою грудь, блестѣвшую, какъ мраморъ, и прорѣзанную голубоватыми жилками. Лѣтомъ всѣ углекопы выходили въ такомъ видѣ, полуобнаженные, на улицу и становились въ дверяхъ своихъ домовъ. Магё и теперь, несмотря на сырую погоду, вышелъ на минуту за дверь и перекинулся острымъ словцомъ съ товарищемъ, стоявшимъ тоже съ голой грудью, по ту сторону садиковъ. Въ дверяхъ другихъ домовъ показались еще нѣсколько углекоповъ Ребятишки, возившіеся на тротуарахъ, подняли головы и тоже смѣялись, раздѣляя веселое настроеніе рабочихъ, выставившихъ на вольный воздухъ свои утомленные мускулы.
Все еще не надѣвая рубашки, Магё принялся наконецъ за свой кофе и передалъ женѣ о столкновеніи съ инженеромъ по поводу дурного крѣпленія подземныхъ галерей. Онъ теперь успокоился, отдохнулъ и, одобрительно кивая головой, выслушивалъ благоразумные совѣты жены, которая всегда выказывала въ этихъ дѣлахъ очень много здраваго смысла. Ея постоянное мнѣніе было то, что ничего не выиграешь, если пойдешь наперекоръ компаніи. Затѣмъ она разсказала ему о посѣщеніи г-жи Геннебо. Оба они были этимъ очень польщены, хотя и не высказывали своего удовольствія вслухъ.
— Можно теперь сойти? — спросила Катерина сверху лѣстницы.
— Можно, отецъ обсушивается передъ огнемъ.
Молодая дѣвушка надѣла свое праздничное платье изъ синяго поплина, побѣлѣвшее и истершееся уже въ складкахъ; на головѣ у нея былъ простенькій чепчикъ изъ чернаго тюля.
— Н-ну! Какъ ты разодѣлась!.. Куда же это ты идешь?
— Въ Монсу, купить ленту къ чепчику. Я сняла съ него старую; она очень засалилась.
— Такъ у тебя есть деньги?
— Нѣтъ. Мукъ обѣщала дать мнѣ взаймы десять су.
Мать отпустила ее, но только-что Катерина вышла за дверь, Магё крикнула ей вслѣдъ:
— Слушай, не ходи за лентой къ Мэгра… Онъ тебя обсчитаетъ и, къ тому же, подумаетъ, что у насъ денегъ куры не клюютъ.
Отецъ, присѣвшій передъ огнемъ, чтобы скорѣе просушить затылокъ, прибавилъ съ своей стороны:
— Смотри, не протаскайся только всю ночь.
Обыкновенно, возвратившись съ копей и отдохнувъ, Магё работалъ въ своемъ огородѣ. Онъ уже посадилъ картофель, фасоль и горохъ и теперь, еще со вчерашняго вечера, приготовилъ для посадки капустную разсаду и латукъ. Этотъ уголокъ земли снабжалъ ихъ зеленью и овощами на весь годъ, одного только картофеля никогда не хватало. Къ тому же Магё былъ хорошимъ огородникомъ, и въ его саду росли даже артишоки, возбуждавшіе нѣкоторую зависть въ сосѣдяхъ.
Только-что онъ началъ приготовлять грядку, какъ Левакъ, покуривая трубку, тоже вышелъ въ свой огородъ посмотрѣть на латукъ, который Бутелу посадилъ утромъ. Если бы у Бутелу не было страсти копаться въ землѣ, то въ саду Леваковъ не росло бы ничего, кромѣ крапивы. Черезъ рѣшетчатый заборъ завязался разговоръ между сосѣдями. Левакъ, возбужденный дракой съ женой, тщетно уговаривалъ Магё пойти съ нимъ къ Рассенёру. Неужели онъ боится одной кружки пива? Сыграли бы партію въ кегли, пошлялись бы немного съ товарищами, а затѣмъ возвратились бы домой обѣдать. Только и пожить, когда выйдешь съ копей… Магё соглашался, что, конечно, въ этомъ нѣтъ ничего дурного, но упрямо отказывался идти: если не посадить латука теперь, то онъ завянетъ къ завтрашнему дню. На самомъ же дѣлѣ Магё отказывался потому, что не хотѣлъ брать у жены ни гроша изъ оставшихся у нея денегъ.
Пробило пять часовъ. Пьерронъ пришла узнать, не съ Жанлиномъ-ли ушла Лидія. Левакъ отвѣчалъ, что похоже на то, такъ какъ и Беберъ тоже исчезъ: вѣдь они всѣ трое постоянно таскаются вмѣстѣ. Магё успокоилъ ихъ, сказавъ, что Жанлину поручено нарвать салату. Затѣмъ оба они пристали къ молодой женщинѣ, добродушно отпуская на ея счетъ разныя не совсѣмъ приличныя шуточки. Она сердилась, кричала, но все-таки не уходила, въ глубинѣ души очень довольная этими грубыми любезностями. Къ ней на помощь подоспѣла страшно худая женщина, сердитое ворчанье которой походило на кудахтанье курицы. Другія сосѣдки, стоя у дверей домовъ, издали смотрѣли на эту группу.
Занятія въ школѣ окончились, и всѣ ребятишки высыпали на улицу, крича, барахтаясь и нападая другъ на друга. Углекопы, не ушедшіе въ кабакъ, сходились группами, по три, по четыре человѣка, усаживались, по привычкѣ, на корточки гдѣ-нибудь около стѣны и, покуривая трубки, изрѣдка перебрасывались другъ съ другомъ отрывистыми фразами. Потомъ Пьерронъ ушла; Левакъ тоже рѣшился, наконецъ, идти одинъ къ Рассенёру; Магё все продолжалъ возиться со своими овощами.
Наступила ночь, и жена Магё зажгла лампу, сердись, что ни дочь, ни сыновья не возвращаются до сихъ поръ. Она такъ и знала: никогда не придутъ они во-время, чтобы хоть разъ въ день собраться всей семьей вокругъ обѣденнаго стола. Магё все поджидала, не принесетъ ли Жанлинъ зелени для салата. И чего можетъ нарвать этотъ негодный ребенокъ въ такую страшную темень! А какъ бы вкусно было съѣсть съ салатомъ рагу, который она поставила уже на огонь, — рагу изъ картофеля, порея и щавелю, перемѣшанный съ поджареннымъ лукомъ. По всему дому разносился запахъ поджареннаго лука, портящій такъ быстро воздухъ и до того впитывающійся въ каменныя стѣны домовъ, что по одному этому запаху, присущему кухнѣ бѣдняковъ, можно еще издалека узнать жилища рабочихъ.
Съ наступленіемъ темноты Магё пришелъ изъ огорода и тотчасъ задремалъ, присѣвъ на стулъ въ кухнѣ и прислонившись головой къ стѣнѣ. По вечерамъ онъ, лишь только присаживался, такъ немедленно и засыпалъ. Часы съ кукушкой пробили семь. Генрихъ и Ленора разбили тарелку, желая непремѣнно помочь Альзирѣ, накрывавшей на столъ. Пришелъ старикъ Боньморъ, торопившійся пообѣдать и потомъ идти на копи. Тогда Магё разбудила мужа.
— Давай обѣдать… Дѣти уже не маленькія, не заплутаются и найдутъ дорогу къ дому. Досадно только, что нѣтъ салата!
V.
[править]Съѣвъ свой супъ, Этьенъ поднялся въ узенькую комнату, подъ самой крышей, смотрѣвшую своимъ окномъ на Ворё, и, подавленный усталостью, такъ и свалился, не раздѣваясь, на постель. За послѣднія двое сутокъ онъ не спалъ и четырехъ часовъ. Проснувшись уже въ сумерки, молодой человѣкъ оставался нѣкоторое время совсѣмъ ошеломленнымъ и не сразу могъ сообразить, гдѣ находится. Ему сильно нездоровилось; голова у него до того была тяжела, что онъ съ трудомъ поднялся съ постели, когда, наконецъ, рѣшился пройтись передъ обѣдомъ и освѣжиться.
Въ воздухѣ становилось все теплѣе и теплѣе; раньше свинцовое небо теперь краснѣло, насыщенное дождемъ, который въ этихъ сѣверныхъ мѣстностяхъ льетъ иногда безъ конца. Приближеніе его чувствовалось въ тепломъ, влажномъ воздухѣ. Ночь наступала быстро, уже скрывая отъ глазъ болѣе отдаленныя мѣста равнины; низко нависшія облака, казалось, готовы были опуститься совсѣмъ на эту широкую равнину съ ея красноватой почвой и покрыть ее, какъ чернымъ покрываломъ; ни малѣйшаго дуновенія вѣтра не проносилось среди сгущавшихся сумерекъ.
Этьенъ шелъ прямо, безъ всякой цѣли; желая только освободиться отъ гнетущаго лихорадочнаго состоянія. Проходя мимо копей, уже окутанныхъ сумракомъ и еще не освѣщенныхъ ни однимъ фонаремъ, онъ пріостановился на минуту, чтобы посмотрѣть на расходившихся по домамъ дневныхъ рабочихъ. Должно быть, было уже шесть часовъ, такъ какъ по всей дорогѣ виднѣлись неясныя въ полусумракѣ фигуры рабочихъ при подъемныхъ ящикахъ, нагрузчиковъ, конюховъ, шедшихъ толпами, въ перемѣшку съ хохотавшими просѣвальщицами.
Прежде всѣхъ мимо Этьена прошла «Брюле» съ своимъ зятемъ Пьеррономъ. Она бранила его за то, что онъ не поддержалъ ее въ завязавшемся у нея спорѣ съ надсмотрщикомъ изъ -за числа набранныхъ ею сегодня корзинъ.
— О, проклятая тряпка! Что ты за мужчина, если боишься сказать слово этимъ свиньямъ, пожирающимъ насъ!
Пьерронъ шелъ рядомъ съ нею, молчаливый и спокойный. Наконецъ, онъ проговорилъ:
— Тебѣ хотѣлось бы, чтобы я схвфилъ надсмотрщика за гордо… Спасибо! Меня за это не похвалили бы.
— Ну, такъ и подставляй имъ спину! кричала она. — О, если бы дочь послушалась меня!.. Ты, можетъ быть, хочешь, чтобы я благодарила ихъ за то, что они убили моего мужа?.. Нѣтъ, подожди, я еще доберусь до ихъ шкуры!
Голоса затихали по мѣрѣ удаленія разговаривавшихъ. Этьенъ стоялъ и смотрѣлъ на орлиный носъ удалявшейся старухи, на ея сѣдые, развѣвавшіеся во всѣ стороны волосы и на ея длинныя, тощія руки, которыми она бѣшено размахивала. Завязавшійся вблизи его разговоръ между двумя молодыми людьми заставилъ его прислушаться. Въ одномъ изъ нихъ онъ узналъ Захарія; другой, подошедшій къ первому, былъ его пріятель Мукъ-сынъ.
— Что же, идемъ? — спросилъ Мукъ. — Мы съѣдимъ по тартинкѣ, а затѣмъ отправимся въ Волканъ.
— Сейчасъ; у меня еще есть дѣло.
— Что еще такое?
Мукъ оглянулся и увидѣлъ шедшую съ работы Филомену. Онъ подумалъ, что отгадалъ, какое дѣло удерживало Захарія.
— А, хорошо!.. Такъ я пойду впередъ.
— Иди; я тебя догоню.
Мукъ встрѣтился по дорогѣ съ отцомъ, тоже возвращавшимся съ копей. Они мелькомъ поздоровались и разошлись: сынъ пошелъ по большой дорогѣ, а отецъ направился вдоль канала.
Захарій старался увлечь Филомену на ту же пустынную дорогу, по которой пошелъ старикъ Мукъ; Филомена не хотѣла идти, и они стояли и спорили, какъ супруги, давно уже сжившіеся другъ съ другомъ. Ей некогда теперь; въ другой разъ… И притомъ, право, ужъ надоѣло только и видѣться, что гдѣ-нибудь за угломъ; въ особенности это пріятно зимой, когда кругомъ грязь и поля стоятъ всѣ голыя.
— Да не въ томъ дѣло! — проговорилъ нетерпѣливо Захарій. — Мнѣ надо кое-что сказать тебѣ.
Обнявъ ее за талію, онъ тихонько велъ ее по дорогѣ. Зайдя въ тѣнь, отбрасываемую насыпью, онъ вдругъ спросилъ Филомену, есть ли у нея деньги.
— Зачѣмъ тебѣ? — спросила она.
Онъ немного смѣшался и заговорилъ о какомъ-то сдѣланномъ имъ долгѣ въ два франка, за который ему достанется отъ его семьи.
— Молчи лучше!.. Я видѣла Мукъ; это вы опять собираетесь вмѣстѣ въ Волканъ, гдѣ поютъ эти мерзкія пѣвицы.
Онъ оправдывался, колотя себя въ грудь и завѣряя честнымъ словомъ, что неправда. Но такъ какъ Филомена только пожимала плечами, то онъ вдругъ воскликнулъ:
— Пойдемъ вмѣстѣ, если это доставитъ тебѣ удовольствіе… Ты видишь, что нисколько не стѣсняешь меня… Что мнѣ за дѣло до этихъ пѣвицъ… Идешь?
— А ребенокъ? — отвѣчала она. — Развѣ можно куда-нибудь вырваться, когда онъ безпрестанно плачетъ?.. Пусти меня домой, я увѣрена, что они тамъ уже поссорились.
Онъ съ мольбою удерживалъ ее. Не можетъ же онъ остатье въ дуракахъ передъ Мукъ, который ждетъ его. Мужчинѣ нельзя каждый день ложиться спать вмѣстѣ съ курами… Побѣжденная, наконецъ, его просьбами, она приподняла полу своей кофты, оборвала ногтемъ нитку и достала изъ подъ подкладки нѣсколько монетъ по десяти су. Изъ боязни, чтобы мать не отняла у нея деньги, дѣвушка зашивала въ кофту все, что ей удавалось получитъ за лишніе часы, проработанные на копяхъ.
— Ты видишь, у меня пять монетокъ, — сказала она. — Я тебѣ дамъ три… Только ты долженъ мнѣ поклясться, что уговоришь свою мать повѣнчать насъ скорѣе… Мнѣ надоѣла эта жизнь безъ своего угла! Къ тому же мать попрекаетъ меня каждымъ кускомъ… Поклянись же прежде… клянись!
Эта болѣзненная дѣвушка говорила вялымъ тономъ, въ которомъ не слышалось и тѣни страсти, а просто сказывалось только недовольство своимъ настоящимъ положеніемъ. Захарій клялся и восклицалъ, что это уже давно рѣшенное, святое дѣло… Затѣмъ, получивъ отъ нея три монетки, онъ поцѣловалъ ее, осыпалъ ласками, разсмѣшилъ. Но Филомена опять повторила, что ей пора домой, и торопливо пошла одна по дорогѣ въ селеніе, а Захарій побѣжалъ черезъ поля, догоняя своего товарища.
Этьенъ машинально слѣдилъ за ними издали глазами и, не слыша ихъ разговора, подумалъ, что натолкнулся на обыкновенное любовное свиданіе. Онъ шелъ дальше и думалъ о томъ, что дѣвушки на копяхъ развиваются такъ рано, вспоминалъ работницъ Лилля, этихъ бѣдныхъ созданій, выростающихъ въ нищетѣ и съ четырнадцатилѣтняго возраста имѣющихъ обожателей… Вдругъ Этьенъ натолкнулся на другую группу, удивившую его до того, что онъ остановился.
Внизу насыпи, въ углубленіи, въ которое обвалилось сверху нѣсколько большихъ камней, сидѣлъ Жанлинъ и съ сердцемъ отталкивалъ отъ себя Лидію и Бебера; первая сидѣла рядомъ съ нимъ по правую руку, второй — по лѣвую.
— Ну, что еще?.. Я прибавлю каждому по пощечинѣ, если вы скажете еще хоть слово… Развѣ это не я придумалъ, а?
Въ самомъ дѣлѣ идея принадлежала Жанлину. Они, всѣ трое, пробродили около часу вдоль канала, по лугамъ, и нарвали еще цѣлую кучу салата, какъ вдругъ Жанлинъ сообразилъ, что всей этой зелени слишкомъ много для его семьи. Вмѣсто того, чтобы возвратиться въ селеніе, онъ пошелъ съ своими товарищами въ Монсу и, поставивъ Бебера сторожить на улицѣ, поручилъ Лидіи звонить у дверей буржуа и предлагать имъ салатъ. Уже достаточно опытный, онъ говорилъ, что дѣвушки продадутъ, что угодно, если только захотятъ. Увлекшись торговлей, они распродали весь салатъ, но зато выручили за него цѣлыхъ одиннадцать су и теперь, сидя подъ насыпью, приступили къ дѣлежу полученныхъ денегъ.
— Это несправедливо! — говорилъ Веберъ. — Надо раздѣлить на три части… Если ты возьмешь себѣ семь су, то намъ придется только по два.
— Какъ, несправедливо? — вскричалъ взбѣшенный Жанлинъ. — Во-первыхъ, я нарвалъ салату больше вашего!
Довѣрчивый и проникнутый боязливымъ удивленіемъ къ Жанлину, Беберъ обыкновенно покорялся ему и во всѣхъ столкновеніяхъ являлся жертвой, такъ что даже позволялъ бить себя, хотя былъ и старше, и сильнѣе его. Но на этотъ разъ видъ такой кучи денегъ возбудилъ въ Беберѣ духъ противорѣчія.
— Не правда ли, Лидія, онъ насъ обкрадываетъ?.. Если онъ не раздѣлитъ по ровну, то мы все разскажемъ его матери.
— Поговори-ка еще… Я самъ пойду къ вамъ и скажу, что вы распродали маминъ салатъ… Къ тому же, дуракъ ты этакій, развѣ можно раздѣлить одиннадцать су на три части? Попробуй-ка, если ты такой ловкій… Вотъ вамъ по два су… Берите скорѣе, а то я положу ихъ тоже въ свой карманъ.
Беберъ смутился и взялъ два су. Дрожавшая Лидія не говорила ни слова: она и любила Жанлина, и вмѣстѣ съ тѣмъ боялась его, потому что была уже бита не одинъ разъ. Съ покораой улыбкой дѣвочка протянула руку къ деньгамъ, во Жанлинъ, какъ видно, вдругъ раздумалъ отдавать ихъ.
— Однако, что ты съ ними сдѣлаешь?.. Ты не сумѣешь ихъ спрятать; мать увидитъ и отниметъ… Лучше пусть онѣ останутся у меня. Когда тебѣ понадобятся деньги, ты и спросишь у меня.
И девять су исчезли въ его карманѣ. Чтобы зажать Лидіи ротъ, онъ со смѣхомъ обнялъ ее и повалился вмѣстѣ съ нею на насыпь. Она была его маленькая женка и, въ темныхъ уголкахъ, они уже играли въ любовь, подражая взрослымъ членамъ семьи, за которыми подсматривали въ щели дверей и перегородокъ.
Беберъ не участвовалъ въ этихъ играхъ; Лидія даже била его, если ему приходило желаніе обнять ее, и онъ, понятно, чувствовалъ себя иногда очень неловко, сердился и постоянно придумывалъ, чѣмъ бы напугать ихъ.
— Отлично! Вонъ какой-то человѣкъ на васъ смотритъ! — сказалъ онъ.
На этотъ разъ онъ не совралъ: Этьенъ, снова двинувшійся дальше, дѣйствительно смотрѣлъ на нихъ. Дѣти проворно вскочили и убѣжали, а онъ, обогнувъ насыпъ, пошелъ вдоль канала, посмѣиваясь про себя, что перепугалъ этихъ маленькихъ негодяевъ. Конечно, въ ихъ лѣта слишкомъ рано играть въ любовь, но они столько насмотрѣлись и столько наслушались, что теперь ихъ надо привязывать, чтобы удержать отъ подобныхъ шалостей. Однако, несмотря на свой смѣхъ, Этьенъ чувствовалъ въ глубинѣ души, что ему далеко не весело.
Пройдя шаговъ сто дальше, онъ опять наткнулся на новыя парочки. Молодой человѣкъ дошелъ уже до Рекильяра, и тамъ, вокругъ полуразрушенныхъ копей, дѣвушки изъ Монсу бродили со своими возлюбленными. Этотъ уединенный и пустынный уголокъ служилъ общимъ мѣстомъ свиданій, и сюда приходили всѣ откатчицы, которымъ почему-либо было неудобно видѣться съ своими поклонниками въ садикахъ, около дома. Разломанные заборы открывали каждому доступъ на эти старыя копи, являвшіяся теперь одной обширной руиной, загроможденной двумя разрушившимися сараями и остовомъ еще державшихся громадныхъ подмостокъ. Тамъ и сямъ валялись брошенныя ветхія телѣжки, лежали грудами полусгнившія бревна, а вокругъ нихъ уже поднималась густая трава и росли молодыя, но успѣвшія окрѣпнуть деревца, мало-по-малу отвоевывавшія себѣ этотъ уголокъ земли.
Однако, въ этихъ развалинахъ былъ сторожъ, старикъ Мукъ, которому компанія отдала въ пользованіе двѣ комнатки, находившіяся почти подъ развалившейся шахтовой башней. Едва державшіяся стропила грозили каждую минуту обрушиться, и Мукъ уже подставилъ подпорки подъ потолокъ, но все-таки ему было тамъ хорошо съ его семьей. Старикъ помѣщался съ сыномъ въ одной комнатѣ, а дочь занимала другую. Такъ какъ въ окнахъ не было ни одного стекла, то онъ счелъ за лучшее заколотить ихъ досками; конечно, въ комнатахъ стало темно, но зато никогда не было холодно. Въ сущности, этотъ сторожъ ничего не охранялъ, ходилъ въ Ворё, къ своимъ лошадямъ, и никогда не обращалъ вниманія на рекильярскія развалины, въ которыхъ оберегали отъ разрушенія только одну шахту, такъ какъ она служила трубой для печи, освѣжавшей воздухъ въ сосѣднихъ копяхъ.
Такимъ образомъ, старикъ Мукъ доживалъ свой вѣкъ посреди влюбленныхъ парочекъ. Дочь его съ десяти лѣтъ познакомилась со всѣми уголками развалинъ, по которымъ она — толстая и здоровенькая дѣвочка, совсѣмъ не похожая на трусливую Лидію — бродила, нисколько не боясь встрѣчаться съ бородатыми юношами, посѣщавшими эти заброшенныя копи. Отецъ не вмѣшивался въ ея дѣла, во-первыхъ, потому, что она была почтительна къ нему, а во-вторыхъ, онъ столько видѣлъ на своемъ вѣку, что вообще относился равнодушно въ любовнымъ исторіямъ. Идя въ Ворё или возвращаясь оттуда домой, выходя изъ своего логовища или входя въ него, онъ неизмѣнно сталкивался съ какою-нибудь парочкою. Выйдя изъ своего жилища, чтобы набрать дровъ для своего хозяйства или нарвать лопушника для кролика, онъ опять таки встрѣчался то съ тою, то съ другою дѣвушкою изъ Монсу, сопровождаемою ея поклонникомъ. Мало-по-малу дѣло кончилось тѣмъ, что и влюбленныя парочки перестали смущаться его появленіемъ, и самъ онъ потомъ проходилъ мимо нихъ, даже не поворачивая головы. Его знали всѣ дѣвушки, и онъ ихъ тоже зналъ, какъ знаютъ сорбкъ-воровокъ, прилетающихъ въ грушевые сады. Ахъ, эта ненасытная молодость!
Каждый вечеръ старика Мука навѣщалъ его пріятель Боньморъ, заходившій къ нему во время своей предобѣденной прогулки. Старики проводили вмѣстѣ съ полчаса и едва ли обмѣнивались за это время десятью словами, но для нихъ уже просто вошло въ привычку свидѣться другъ съ другомъ, вспомнить старое время и молча пережить его снова въ глубинѣ души. Они садились рядомъ на бревно среди рекильярскихъ развалинъ, обмѣнивались какимъ-нибудь однимъ словомъ и, опустивъ носы въ землю, предавались своимъ воспоминаніямъ. Безъ сомнѣнія, въ эти минуты они видѣли себя опять молодыми. Сорокъ три года назадъ, позади этихъ же самыхъ копей, въ которыхъ раздавались теперь кругомъ поцѣлуи влюбленныхъ, смѣхъ и шепотъ, старикъ Боньморъ точно также любезничалъ съ тщедушной откатчицей, сдѣлавшейся потомъ его женой… Славное было время! Оба старика расходились по домамъ, покачивая головами, иногда даже не пожелавъ другъ другу добраго вечера.
Сегодня, однако, когда къ нимъ подходилъ Этьенъ, старикъ Боньморъ, вставая съ бревна, чтобы идти домой, обратился къ Муку:
— Спокойной ночи, старина!.. Скажи, ты знавалъ «Рыжую»?
Мукъ помолчалъ, затѣмъ передернулъ плечами и, собираясь войти въ свое жилье, проговорилъ:
— Спокойной ночи, спокойной ночи, старина!
Этьенъ, въ свою очередь, присѣлъ на бревно. Его одолѣвала безотчетная тоска. Замѣтивъ удалявшагося Боньмора, молодой человѣкъ вспомнилъ о своей ночной встрѣчѣ съ нимъ и невольно подумалъ, что, должно быть, только раздражающее вліяніе бури заставило тогда разговориться этого молчаливаго старика. Сколько кругомъ нищеты! И эти измученныя работою дѣвушки настолько глупы, что собрались еще сюда съ своими возлюбленными, нисколько не заботясь о томъ, что онѣ наплодятъ затѣмъ ребятъ, наплодятъ новаго живого мяса для работы и страданія! Никогда этому не будетъ конца, если онѣ не станутъ избѣгать материнства, какъ самаго величайшаго изъ несчастій… Можетъ быть, эти мрачныя мысли, смутно бродившія въ головѣ Этьена, возникли въ немъ просто оттого, что онъ чувствовалъ себя совсѣмъ одинокимъ среди этой таинственной жизни, окружавшей его, среди этого шепота и смѣха. Теплый воздухъ казался ему душнымъ; рѣдкія капли дождя падали на его горячія отъ лихорадки руки.
Пока Этьенъ сидѣлъ неподвижно въ тѣни, мимо него прошла изъ Монсу новая парочка и, не замѣтивъ присутствія молодого человѣка, свернула къ развалинамъ Рекильяра. Дѣвушка видимо не хотѣла идти, сопротивлялась и тихонько упрашивала о чемъ-то своего спутника, а тотъ молча велъ ее въ уцѣлѣвшій темный уголокъ сарая, гдѣ лежала груда старыхъ веревокъ. Это были Катерина и долговязый Шаваль. Но Этьенъ не узналъ ихъ и, сидя неподвижно, слѣдилъ за ними глазами. Къ чему онъ станетъ вмѣшиваться въ эту исторію? Вѣдь дѣвушки сопротивляются обыкновенно только сначала.
Выйдя изъ селенія «Двухсотъ-сорока», Катерина пошла въ Монсу по мощеной дорогѣ. Начавъ уже съ десятилѣтняго возраста зарабатывать на копяхъ деньги, она, какъ и всѣ дочери углекоповъ, пользовалась полною свободою и постоянно ходила всюду одна. Дойдя до магазиновъ и мастерскихъ компаніи, дѣвушка перешла черезъ улицу и зашла въ прачкѣ, у которой Мукъ проводила цѣлые часы за кофе. Но здѣсь Катерину ожидало большое горе: Мукъ только-что истратила всѣ деньги, угощая въ свою очередь прачекъ, и не могла теперь дать подругѣ обѣщанныхъ десять су. Чтобы утѣшить огорченную дѣвушку, ей предлагали стаканъ горячаго кофе, но она отказалась. Тогда Мукъ сказала, что она займетъ у кого-нибудь для нея эти десять су, но Катерина отказалась и отъ этого: на нее вдругъ напало какое-то нежеланіе покупать ленту, какое-то суевѣрное предчувствіе, что, купленная теперь, эта лента принесетъ ей несчастіе.
Она торопливо пошла назадъ домой и уже поровнялась съ послѣдними домами Монсу, какъ ее окликнулъ человѣкъ, стоявшій въ дверяхъ кофейни Пикеттъ.
— Эй, Катерина, куда ты такъ бѣжишь?
Это былъ долговязый Шаваль. Встрѣча съ нимъ раздосадовала ее не потому, чтобы онъ ей не нравился, а просто оттого, что въ эту минуту она была не расположена шутить и смѣяться.
— Зайди чего-нибудь выпитъ… Хочешь стаканчикъ сладенькаго?
Она очень любезно отказалась: на дворѣ скоро ночь и ее ждутъ дома. Шаваль подошелъ къ ней и, остановившись посреди улицы, началъ вполголоса упрашивать ее. Онъ давно уже мечтаетъ о томъ, что она зайдетъ къ нему посмотрѣть его комнату, вотъ здѣсь, въ первомъ этажѣ кофейни Пикеттъ. Развѣ Катерина боится его, что постоянно отказывается? Дѣвушка не сердилась на его приставанья и смѣясь отвѣчала, что зайдетъ къ нему когда-нибудь послѣ, когда его не будетъ дома. Затѣмъ, слово за слово, она, сама не зная какъ, проговорилась о голубой лентѣ, которую ей не удалось купить.
— Да я тебѣ куплю ее! — вскричалъ онъ.
Она покраснѣла, сознавая, что ей не слѣдуетъ принимать этого подарка, и вмѣстѣ съ тѣмъ не рѣшаясь отказаться отъ ленты, которую ей такъ страстно хотѣлось пріобрѣсти. Вдругъ ее осѣнила мысль, что вѣдь у Шаваля, какъ у всякаго другого, можно просто взять взаймы. Въ концѣ концовъ она приняла его предложеніе, но на тонъ условіи, что впослѣдствіи возвратитъ ему деньги, которыя онъ заплатитъ за ленту. Это повело къ новымъ шуткамъ, и порѣшили на тонъ, что она возвратитъ ему деньги за ленту въ такомъ случаѣ, если не сдѣлается его возлюбленной. Затѣмъ встрѣтилось новое затрудненіе. Шаваль непремѣнно хотѣлъ купить ленту у Мэгра.
— Нѣтъ, мать не велѣла ходитъ къ Мэгра.
— Ну, вотъ еще! Очень нужно говорить, гдѣ покупали ее… Во всемъ Монсу только у Мэгра и есть хорошія ленты.
Когда Катерина и Шаваль вошли въ давку, точно двое влюбленныхъ, пришедшихъ выбрать свадебный подарокъ, Мэгра побагровѣлъ, увидавъ ихъ, и началъ показывать голубыя ленты съ бѣшенствомъ человѣка, надъ которымъ насмѣялись въ глаза. Потомъ, когда молодые люди уходили, онъ сталъ въ дверяхъ лавки и смотрѣлъ имъ вслѣдъ, покуда они не скрылись среди наступившихъ сумерекъ. Жена робко спросила у него какихъ-то разъясненій, но онъ набросился на нее съ ругательствами и кричалъ, что придетъ день, когда онъ заставитъ горько раскаиваться неблагодарныхъ людей, которые должны были бы ползать передъ нимъ на полу и лизать у него ноги.
Долговязый Шаваль пошелъ провожать Катерину. Онъ шелъ бокъ-о-бокъ съ нею, опустивъ внизъ руки и незамѣтно заставляя ее уклоняться съ большой дороги въ сторону. Катерина замѣтила это только тогда, когда они уже свернули съ мостовой на узенькую рекильярскую дорогу. Дѣвушка не имѣла даже времени разсердиться, такъ какъ Шаваль тотчасъ обнялъ ее за талію и оглушилъ цѣлымъ потокомъ самыхъ ласковыхъ словъ. Ну, не глупа ли она, что боится его!.. Развѣ онъ можетъ сдѣлать что-нибудь дурное ей, такой крошкѣ, съ такою атласистою кожею; такой нѣжной, что онъ съ удовольствіемъ съѣлъ бы ее?.. Его дыханіе касаюсь шеи дѣвушки, и дрожь пробѣгала по всему ея тѣлу; она задыхалась и не находила словъ для отвѣта. Такъ это правда, что онъ любить ее… Въ субботу, ложась спать и потушивъ уже свѣчу, она задала себѣ вопросъ: что будетъ, если Шаваль когда-нибудь встрѣтится съ нею на такой безлюдной тропинкѣ, какъ теперь? Затѣмъ, заснувъ, она видѣла во снѣ именно то, что происходитъ въ настоящую минуту на-яву, съ тою только разницею, что тогда, во снѣ, она не ощущала ни отвращенія, возбуждаемаго въ ней теперь ласками Шаваля, ни того страннаго, похожаго на сожалѣніе, чувства, которое возникаетъ въ ней… Усы Шаваля щекотали кожу на затылкѣ дѣвушки; это ощущеніе заставляло ее закрывать глаза, и вдругъ передъ нею промелькнула тѣнь того, другого человѣка, котораго она встрѣтила сегодня утромъ.
Катерина раскрыла глаза и оглянулась кругомъ. Она увидѣла, что Шаваль завелъ ее въ самую середину рекильярскихъ развалинъ, и съ дрожью отступила отъ темнаго полуразвалившагося сарая, около котораго они остановились.
— Нѣтъ, нѣтъ!.. — прошептала она. — Пожалуйста, оставь меня!..
Дѣвушка задыхалась отъ страха.
— Нѣтъ, право… Я прошу тебя, пусти меня! — повторяла она.
Шаваль глухо пробормоталъ:
— Глупости!… И чего ты боишься?..
Не говоря болѣе ни слова, онъ схватилъ ее и втолкнулъ въ сарай.
Этьенъ, не шевелясь, прислушивался къ этому отрывистому разговору. Затѣмъ, когда они скрылись въ сараѣ, онъ всталъ, охваченный какимъ-то болѣзненнымъ чувствомъ, чѣмъ-то вродѣ ревности, смѣшанной съ гнѣвомъ, и пошелъ обратно. Черезъ нѣсколько времени онъ оглянулся и увидѣлъ, что заинтересовавшая его парочка опять вышла изъ сарая и, повидимому, тоже намѣревалась направиться по дорогѣ къ селенію рабочихъ. Мужчина держалъ дѣвушку за талію, прижимая ее къ себѣ, и попрежнему нашептывалъ ей что-то на ухо, а она видимо торопилась скорѣе возвратиться домой и волновалась, что такъ запоздала.
Тогда Этьеномъ овладѣло желаніе увидѣть ихъ въ лицо. Онъ самъ чувствовалъ, что это очень глупая фантазія, и, чтобы не поддаться ей, нарочно ускорилъ шаги. Но ноги его останавливались какъ будто сами собой, желаніе посмотрѣть вблизи на этихъ молодыхъ людей становилось въ немъ почти непреодолимымъ, и дѣло кончилось тінъ, что онъ остановился около перваго попавшагося на дорогѣ фонаря, притаившись въ тѣни. Изумленіе приковало его къ мѣсту, когда онъ узналъ Катерину и долговязаго Шаваля. Сначала онъ даже не хотѣлъ повѣрить, что эта дѣвушка въ синемъ платьѣ и съ открытою головою — та самая Катерина, которую онъ видѣлъ въ костюмѣ мальчишки, въ панталонахъ и въ полотняномъ чепчикѣ на головѣ… Такъ вотъ почему онъ не узналъ ея и въ первый разъ, когда она прошла такъ близко отъ него, что даже скользнула по его ногамъ своимъ платьемъ… Но теперь не могло быть больше никакого сомнѣнія: онъ узналъ ея зеленоватые глаза, свѣтлые и глубокіе, какъ воды источника. Какая негодница!.. Имъ овладѣло страстное желаніе отмстить Катеринѣ за что-то, выказать ей все свое презрѣніе… И, нужно воздать ей должное, къ ней вовсе нейдетъ женское платье, она въ немъ отвратительна.
Катерина и Шаваль медленно прошли мимо него. Они не подозрѣвали, что за ними слѣдятъ, и Шаваль немного пріостановилъ дѣвушку, чтобы поцѣловать ее за ухомъ, а она, смѣясь, принимала его ласки и уже перестала торопиться домой. Оставшись позади, Этьенъ принужденъ былъ идти за ними, взбѣшенный тѣмъ, что они загораживаютъ ему дорогу и что онъ поневолѣ долженъ смотрѣть на ихъ нѣжности. Значить Катерина не обманывала его, когда клялась ему утромъ, что не было еще ничего серьезнаго между нею и этимъ человѣкомъ. А онъ не повѣрилъ ей и потерялъ ее, потерялъ изъ-за того только, что не хотѣлъ подражать
Шавалю, позволилъ взять ее у себя подъ носомъ и, ко всему этому, еще разыгрываетъ теперь эту глупую роль, идя за ними и смотря на ихъ поцѣлуи… Эти мысли доводили его до безумія, до того самаго, временами овладѣвавшаго имъ бѣшенства, когда кровь приливала къ его глазамъ и у него являлась потребность убить кого-нибудь. Онъ сжималъ кулаки и готовъ былъ раздавить Шаваля.
Эта прогулка продолжалась съ полчаса. Когда они приблизились къ Ворё, Шаваль, очень веселый и нѣжно заигрывавшій съ своей подругой, пошелъ еще тише и даже останавливался, — два раза на берегу канала и три около насыпи. Этьенъ, вовсе не желавшій быть замѣченнымъ, долженъ былъ тоже всякій разъ останавливаться. Теперь онъ старался обмануть самого себя и смотрѣть на всю эту исторію, какъ на смѣшное приключеніе, которое научитъ его впредь, какъ слѣдуетъ обращаться съ женщинами.
Наконецъ они дошли до Ворё. Теперь ничто не мѣшало Этьену идти къ Рассенёру обѣдать, но онъ все-таки шелъ за молодыми людьми, прослѣдилъ за ними до самаго селенія и простоялъ тамъ, въ тѣни, добрую четверть часа, покуда Шаваль отпустилъ, наконецъ, Катерину, звонко поцѣловавъ ее на прощанье два раза. Когда Этьенъ убѣдился, что они разстались, тогда онъ снова пошелъ по дорогѣ въ Маршьенъ и шелъ долго, ни о чемъ не думая, только чувствуя, что онъ слишкомъ взволнованъ и опечаленъ, чтобы возвратиться тотчасъ же домой и запереться одиноко въ своей комнатѣ.
Лишь черезъ часъ, когда было уже часовъ девять, Этьенъ снова прошелъ назадъ черезъ селеніе, говоря самому себѣ, что если онъ хочетъ встать въ три часа утра на работу, то ему слѣдуетъ немедленно поѣсть и лечь спать. Селеніе спало уже, окутанное ночнымъ мракомъ. Сквозь опущенныя занавѣски нигдѣ не пробивалось ни луча свѣта; длинные фасады корпусовъ, вытянутыхъ въ линію, походили на казармы, наполненныя спящимъ людомъ. Только одинъ котъ прошмыгнулъ черезъ пустынные садики. День кончился, и рабочіе сразу переходили изъ-за своихъ обѣденныхъ столовъ на постели, изнемогая отъ усталости и отяжелѣвъ отъ пищи.
Въ освѣщенной залѣ у Рассенёра сидѣли за пивомъ двое денныхъ рабочихъ и машинистъ. Прежде чѣмъ войти въ комнату, Этьенъ остановился и въ послѣдній разъ взглянулъ на окутанныя мракомъ окрестности. Передъ нимъ опять разстилалась та же самая печальная картина, которую онъ видѣлъ рано утромъ, когда только-что пришелъ въ Ворё, во время бури. Неясно виднѣлись копи, лишь кое-гдѣ прорѣзанныя свѣтомъ фонарей и такъ похожія на притаившееся злое чудовище. Три жаровни на насыпи опять казались висящими въ воздухѣ, какъ три дымящіяся луны, и въ свѣтломъ пространствѣ около нихъ мелькали по временамъ удлиненныя тѣни старика Боньмора и его рослой лошади. Мракъ поглотилъ все, что находилось далѣе, за копями, на гладкой равнинѣ: не видно было ни Монсу, ни Маршьена, ни Вандамскаго лѣса, ни обширнаго моря хлѣбныхъ и свекловичныхъ полей. Въ этомъ мракѣ свѣтились только, какъ отдаленные маяки, голубоватые и красноватые огни доменныхъ и коксовыхъ печей. Мало-по-малу ночь заволокла всѣ предметы; пошелъ дождь и шелъ медленно, непрерывно, наполняя этотъ мракъ своимъ монотоннымъ журчаньемъ. Одинъ только голосъ не смолкалъ среди шума дождя — могучее и медленное дыханіе помпы, работавшей и день, и ночь.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
[править]I.
[править]День проходили за днями, а Этьенъ продолжалъ работать на копяхъ. Мало-по-малу онъ начиналъ сживаться и съ новой для него работой, и со всѣмъ складомъ новой жизни, которые показались ему сначала такими невыносимыми. Въ первыя двѣ недѣли только одно происшествіе нарушило однообразіе его жизни: молодой человѣкъ захворалъ скоротечной лихорадкой, продержавшей его въ постели сорокъ восемь часовъ. Голова его горѣла, члены были точно разбитые, онъ бредилъ, и въ этомъ бреду ему постоянно представлялось, что онъ изо всѣхъ силъ старается провести свою телѣжку съ углемъ по такой узкой галереѣ, по которой нѣтъ никакой возможности пробраться. Это нездоровье было вызвано просто чрезмѣрной усталостью отъ непривычной работы и скоро прошло, не оставивъ никакихъ дурныхъ послѣдствій.
Проходили дни, недѣли и мѣсяцы. Какъ и всѣ его товарищи, Этьенъ вставалъ теперь въ три часа, пилъ кофе и бралъ съ собою на копи двойную тартинку, которую еще съ вечера приготовляла ему г-жа Рассенёръ. Каждый разъ, приходя утромъ на копи, онъ встрѣчался со старикомъ Боньморомъ, возвращавшимся домой, а уходя съ нихъ послѣ полудня, точно также неизмѣнно сталкивался съ Бутелу, шедшимъ на работу. Какъ и всѣ другіе рабочіе, Этьенъ обзавелся полотняными панталонами, курткой и повязывалъ себѣ платкомъ голову. Какъ всѣ, онъ сначала трясся отъ холода, потомъ поджаривалъ себѣ спину въ баракѣ передъ раскаленной печью, а затѣмъ, босой, пронизываемый до костей сквознымъ вѣтромъ, дожидался своей очереди въ пріемномъ отдѣленіи. Но теперь онъ уже не интересовался болѣе ни машиной съ ея блестящими мѣдными частями, ни канатами, мелькающими въ воздухѣ, точно черныя крылья безмолвной ночной птицы, ни подъемными ящиками, непрерывно появлявшимися и исчезавшими посреди страшнаго шума сигнальныхъ ударовъ, крика въ рупоръ и грохота телѣжекъ, катившихся по чугуннымъ плитамъ. Стоя среди всего этого, Этьенъ думалъ только о томъ, что его лампа плохо горитъ, вѣроятно, по милости этого проклятаго ламповщика, скверно вычистившаго ее, и оживалъ только тогда, когда, наконецъ, Мукъ усаживалъ ихъ всѣхъ въ подъемный ящикъ и, съ своимъ обычнымъ шутовствомъ, шумно захлопывалъ за ними дверцы. Ящикъ содрогался и затѣмъ падалъ, какъ камень, внизъ, а Этьенъ даже не поворачивалъ головы, чтобы еще разъ взглянуть на исчезавшій дневной свѣтъ. Теперь ему уже никогда не приходило въ голову, что канатъ можетъ лопнуть, и онъ начиналъ чувствовать себя какъ будто бы все ближе и ближе къ своему дому, по мѣрѣ того, какъ ящикъ опускался, подъ проливнымъ дождемъ, все глубже внизъ, въ непроглядную темь. Внизу, когда Пьерронъ, съ своимъ лицемѣрно-кроткимъ видомъ, выпускалъ ихъ изъ ящика, они шли, топоча, какъ стадо, по подземнымъ галереямъ и расходились партіями къ отдаленнымъ мѣстамъ своихъ работъ. Теперь Этьенъ зналъ подземныя галереи гораздо лучше, чѣмъ улицы Монсу, зналъ, въ какую сторону надо повернуть, гдѣ — нагнуться, гдѣ — обойти лужу. Онъ до того изучилъ эту подземную дорогу, тянувшуюся километра на два, что смѣло могъ пройти ее даже безъ лампы, засунувъ руки въ карманы. Каждый день въ этихъ галереяхъ происходили однѣ и тѣ же встрѣчи: попадался на дорогѣ надсмотрщикъ и освѣщалъ на секунду своей лампой лица рабочихъ; старикъ Мукъ проводилъ какую-нибудь лошадь; Беберъ проѣзжалъ съ цѣлымъ поѣздомъ телѣжекъ, запряженныхъ фыркающей Баталь; пробѣгалъ Жанлинъ, затворявшій за этимъ поѣздомъ воздушныя двери, встрѣчалась толстая Мукъ и худенькая Лидія, откатывающія телѣжки съ углемъ.
Какъ и всѣ другіе, Этьенъ страдалъ отъ сырости и духоты, царствующихъ въ узкихъ трещинахъ, въ которыхъ шла работа. Но ему казалось теперь, что подниматься вверхъ, къ мѣсту этой работы, нисколько не трудно, даже очень удобно: онъ точно будто уменьшился въ объемѣ, растаялъ, и могъ теперь пролѣзть въ такую трещину, куда прежде не рискнулъ бы просунуть руку. Онъ свободно дышалъ воздухомъ, наполненнымъ угольной пылью, хорошо видѣлъ въ темнотѣ, не боялся простуды и совершенно привыкъ оставаться съ утра до вечера въ промокшемъ насквозь платьѣ. Ко всему этому, Этьенъ научился теперь не тратить даромъ силъ и такъ быстро пріобрѣлъ ловкость настоящаго хорошаго работника, что даже удивилъ всѣхъ своихъ товарищей. Въ концѣ третьей недѣли онъ уже считался лучшимъ откатчикомъ на копяхъ: никто не откатывалъ такъ быстро свои телѣжки съ углемъ до наклонной галереи и не прицѣплялъ ихъ затѣмъ такъ правильно къ опускному снаряду. Его небольшой ростъ позволялъ ему пролѣзать въ самыхъ трудныхъ мѣстахъ, а тонкія, бѣлыя, какъ у женщины, руки оказывались во время работы такими сильными и ловкими, какъ будто онѣ были сдѣланы изъ желѣза и только снаружи прикрывались тонкой бѣлой кожей. Вѣроятно, изъ самолюбія онъ никогда не жаловался на усталость, хотя иногда совсѣмъ изнемогалъ отъ нея. Товарищи находили въ немъ только одинъ недостатокъ, именно тотъ, что Этьенъ никакъ не могъ понять шутокъ, и стоило только кому-нибудь задѣть его, онъ немедленно начиналъ сердиться. Но, несмотря на это, всѣ относились къ нему съ уваженіемъ и въ концѣ концовъ, по мѣрѣ того, какъ онъ превращался въ машину, начали на него смотрѣть, какъ на настоящаго углекопа.
Магё, всегда высоко ставившій хорошую работу, относился къ Этьену съ особеннымъ расположеніемъ уже потому только, что видѣлъ въ немъ хорошаго работника. Но, кромѣ того, онъ, какъ и всѣ другіе, чувствовалъ, что этотъ молодой человѣкъ стоитъ по образованію гораздо выше обыкновенныхъ рабочихъ. Магё видѣлъ, что Этьенъ читаетъ, пишетъ, умѣетъ чертить, и не разъ слышалъ, какъ тотъ разсуждалъ о такихъ предметахъ, о которыхъ онъ, Магё, не имѣетъ даже понятія. Впрочемъ, это еще не такъ удивляло его: углекопы — люди грубые и головы у нихъ тверже, чѣмъ у машинистовъ; несравненно больше удивлялся онъ тому мужеству, съ которымъ этотъ маленькій, худенькій человѣкъ принялся, чтобы не умереть съ голоду, за совсѣмъ неподходящую для него работу. На его глазахъ это былъ первый случай, что нанятый со стороны рабочій такъ быстро освоился съ копями.
Когда Магё торопился съ своей работой и не хотѣлъ отрывать отъ дѣла кого-нибудь изъ своихъ товарищей-забойщиковъ, онъ поручалъ крѣпленіе галерей Этьену, въ полной увѣренности, что тотъ сдѣлаетъ это какъ слѣдуетъ. Начальники вѣчно преслѣдовали Магё за это проклятое крѣпленіе, и онъ каждую минуту боялся, что вотъ-вотъ появится Негрель, сопровождаемый Дансаэртомъ, и опять раскричится, заспоритъ, заставить все передѣлать сызнова. Потомъ старый углекопъ замѣтилъ даже, что крѣпленіемъ его откатчика эти господа остаются болѣе довольны, хотя, по обыкновенію, все-таки стараются показать, что и его работа недостаточно хороша и что компанія не сегодня-завтра вынуждена будетъ принять, наконецъ, радикальныя мѣры. Такъ шли дѣла: глухое недовольство зрѣло среди рабочихъ, и даже спокойный и разсудительный Магё сжималъ порою кулаки.
Сначала возникло соперничество между Захаріемъ и Этьеномъ, и однажды они чуть не надавали другъ другу пощечинъ. Но такъ какъ первый былъ, въ сущности, добрый малый, не заботившійся ни о чемъ, кромѣ своихъ удовольствій, то онъ примирился съ Этьеномъ и даже призналъ превосходство его надъ собою тотчасъ, какъ получилъ отъ него дружеское приглашеніе выпить вмѣстѣ по кружкѣ пива. Левакъ тоже относился теперь къ Этьену очень привѣтливо, бесѣдовалъ съ нимъ о политикѣ и говорилъ, что у этого откатчика есть свои идеи. Только въ одномъ Шавалѣ гнѣздилось попрежнему затаенное враждебное чувство къ Этьену; но по наружности они казались тоже добрыми товарищами, и эта глухая вражда сказывалась только въ ихъ глазахъ, которыми они, казалось, готовы были съѣсть другъ друга въ то время, какъ разговаривали и шутили между собою, повидимому, очень добродушно. Катерина оставалась все такой же измученной и тихой дѣвушкой, покорно сгибавшей надъ работой спину, всегда привѣтливой къ своему товарищу-откатчику, помогавшему ей теперь въ свою очередь, и во всемъ повинующейся своему возлюбленному, который ухаживалъ за нею уже совершенно открыто. Ихъ связь уже не была тайною ни для кого, ни даже для семьи Магё, смотрѣвшей на нее сквозь пальцы. Каждый вечеръ Шаваль прогуливался съ Катериной за насыпью, потомъ провожалъ дѣвушку назадъ вплоть до родительскаго дома и на прощанье цѣловалъ ее на глазахъ всѣхъ обитателей селенія. Этьенъ, старавшійся увѣрить себя, что онъ вполнѣ примирился со сложившимися такимъ образомъ обстоятельствами, посмѣивался надъ Катериной по поводу ея вечернихъ прогулокъ и отпускалъ иногда довольно грубыя шуточки. Она отвѣчала ему въ томъ же тонѣ, разсказывала, какъ сильно любитъ ее Шаваль, и вдругъ, когда ея глаза встрѣчались съ глазами Этьена, внезапно смущалась и блѣднѣла. Тогда они тотчасъ отвертывались другъ отъ друга и молчали иногда по цѣлому часу, какъ будто въ нихъ поднималась взаимная ненависть за тѣ чувства, которыя они хранили въ своихъ сердцахъ и не хотѣли высказать.
Пришла весна. Однажды, когда Этьенъ поднялся изъ шахты, на него вдругъ пахнуло теплымъ апрѣльскимъ вѣтромъ и повѣяло ароматомъ молодой травы. Съ каждымъ днемъ воздухъ становился ароматнѣе и все теплѣе и теплѣе встрѣчалъ Этьена, когда онъ поднимался наверхъ послѣ десятичасовой работы подъ землею, среди вѣчной зимы и мрака, которыхъ не въ состояніи прогнать никакое лѣто. Дни все увеличивались, и въ маѣ Этьену пришлось спускаться въ шахту при блескѣ восходящаго солнца, когда надъ Ворё разстилалось алое небо и окрашивало въ розовый цвѣтъ поднимавшіяся изъ земли испаренія. Рабочіе не дрожали болѣе отъ холода; съ отдаленныхъ равнинъ какъ будто неслось теплое дыханіе; жаворонки распѣвали, высоко рѣя въ воздухѣ. Затѣмъ наступили дни, когда въ три часа утра солнце стояло на небѣ уже во всемъ своемъ блескѣ и раскаляло кирпичныя стѣны, покрытыя слоемъ угольной пыли. Въ іюнѣ хлѣба поднялись высоко и голубоватая зелень ихъ рѣзко отдѣлялась отъ темной зелени свекловичныхъ полей. Это было безконечное море, колыхавшееся при малѣйшемъ вѣтеркѣ, и оно, казалось, росло и росло на глазахъ Этьена, такъ что иногда онъ съ удивленіемъ видѣлъ, что зелень на этой равнинѣ стала къ вечеру какъ будто еще гуще, чѣмъ была по утру. Тополи по берегамъ канала богато изукрасились листьями, трава покрыла насыпь, цвѣты расцвѣли на лугахъ, и вся земля ожила, между тѣмъ какъ онъ, Этьенъ, нищій и измученный, изнемогалъ подъ нею тамъ, въ темныхъ галереяхъ.
Выходя вечеромъ на прогулку, онъ уже не встрѣчалъ больше влюбленныхъ парочекъ, безпрестанно попадавшихся ему прежде за насыпью. Теперь они бродили въ хлѣбныхъ поляхъ, гдѣ только по колебанію желтѣющихъ колосьевъ или крупныхъ алыхъ цвѣтковъ мака можно было догадываться о присутствіи людей въ этомъ сплошномъ морѣ зелени. Туда шли, по старой привычкѣ, Захарій и Филомена; тамъ старуха «Брюле» постоянно разыскивала Лидію и каждый разъ накрывала ее вмѣстѣ съ Жанлиномъ въ чащѣ густой зелени, въ которую они зарывались до такой степени, что выпугнуть ихъ можно было только, наступивъ на нихъ ногой; тамъ проводила чуть ли не все свое свободное время Мукъ, и нельзя было пройти ни черезъ какое поле, не увидѣвъ ея головы, то показывающейся изъ зелени, то мгновенно скрывающейся въ ней. Но вся эта молодежь могла, по мнѣнію Этьена, дѣлать, что ей угодно, и эти таинственныя прогулки казались ему предосудительными только въ тѣ вечера, когда онъ встрѣчалъ Катерину и Шаваля. Два раза онъ видѣлъ, какъ они исчезли при его приближеніи въ густой зелени и притаились въ ней. Затѣмъ еще разъ, когда Этьенъ шелъ по узкой тропинкѣ, свѣтлые глаза Катерины блеснули ему среди колосьевъ и тотчасъ скрылись за ихъ сплошной стѣной. Тогда безпредѣльная равнина перестала привлекать его, и онъ счелъ за лучшее проводить вечера въ кабачкѣ Рассенёра.
— Г-жа Рассенёръ, дайте мнѣ кружку пива… Нѣтъ, я никуда не пойду сегодня: я совсѣмъ отбилъ себѣ ноги.
Онъ обратился къ товарищу, который обыкновенно занималъ мѣсто за столомъ, стоящимъ въ глубинѣ комнаты, и сидѣлъ, прислонившись головой въ стѣнѣ.
— Не хочешь ли и ты, Суваринъ?
— Спасибо, я не пью.
Живя съ Сувариномъ бокъ-о-бокъ, въ одномъ домѣ, Этьенъ не могъ не познакомиться съ нимъ. Это былъ машинистъ на копяхъ, тоже занимавшій у Рассенёра меблированную комнату, человѣкъ лѣтъ тридцати, худой, бѣлокурый, съ тонкими чертами лица, обрамленнаго длинными волосами и небольшой бородкой. Съ своими мелкими зубами, бѣлыми и острыми, съ тонкими губами, небольшимъ носомъ и легкимъ румянцемъ на щекахъ, онъ нѣсколько походилъ на дѣвушку. Лицо у него было съ оттѣнкомъ нѣкотораго упрямства, но иногда, когда загорались стальные глаза Суварина, оно принимало почти жестокое выраженіе. Бѣдная комнатка, въ которой онъ жилъ, не отличалась отъ жилища обыкновеннаго рабочаго ничѣмъ, кромѣ развѣ того, что въ ней стоялъ ящикъ съ книгами и бумагами. Было извѣстно, что Суваринъ русскій, но затѣмъ онъ, не обращая вниманія на складывавшіяся о немъ легенды, никогда не разсказывалъ о себѣ ни слова.
Углекопы, вообще относящіеся очень недовѣрчиво въ иностранцамъ и догадавшіеся по его маленькимъ «буржуазнымъ» рукамъ, что онъ вовсе не рабочій по происхожденію, пришли сначала къ тому заключенію, что этотъ человѣкъ, по всей вѣроятности, запутался въ какую-нибудь исторію, быть можетъ, даже совершилъ убійство и скрылся въ чужую страну, чтобы избѣжать наказанія. Но потомъ разубѣдились.
Въ первыя недѣли онъ сторонился отъ Этьена и относился къ нему съ какой-то почти враждебной холодностью, такъ что исторію этого изгнанника молодой человѣкъ узналъ уже гораздо позднѣе. Семья Суварина, въ которой онъ былъ самымъ младшимъ членомъ, принадлежала къ дворянскому роду и жила въ Тульской губерніи. Самъ онъ, изучая въ Петербургѣ медицину, увлекся соціальными идеями, какъ увлекается ими почти вся русская молодежь, и принялся изучать ремесло механика, чтобы затѣмъ идти въ народъ, познакомиться съ его нуждами и братски помогать ему. Благодаря только этому знакомству съ ремесленной работы, Суваринъ можетъ кое-какъ перебиваться теперь. Ему пришлось бѣжать заграницу. Деньги у него скоро вышли, родные отъ него отвернулись, во французскія мастерскія его нигдѣ не принимали, какъ иностранца; во всему этому въ немъ заподозрѣли еще шпіона, и въ концѣ концовъ ему пришлось бы умереть съ голоду, если бы компанія каменноугольныхъ копей въ Монсу, на которыхъ случилась экстренная работа, не взяла его въ машинисты. Здѣсь онъ находился уже съ годъ и работалъ понедѣльно, — одну недѣлю днемъ, другую ночью, — всегда трезвый, молчаливый и до такой степени точный, что начальники ставили его въ примѣръ другимъ.
— Развѣ тебя никогда не мучитъ жажда? — спросилъ Этьенъ, шутя.
Суваринъ отвѣчалъ своимъ тихимъ, почти беззвучнымъ голосомъ:
— Нѣтъ, я пью во время ѣды.
Иногда Этьенъ подшучивалъ надъ нимъ по поводу его отношеній къ женщинамъ и, напримѣръ, божился, что видѣлъ его съ одной откатчицей на хлѣбныхъ поляхъ, недалеко отъ селенія «Шелковыхъ чулокъ». Но Суваринъ съ полнѣйшимъ равнодушіемъ пожималъ плечами. Что онъ будетъ дѣлать съ откатчицей? Женщина для него товарищъ въ томъ случаѣ, если она способна быть добрымъ и мужественнымъ товарищемъ. Въ противномъ же случаѣ къ чему брать на душу лишнюю подлость, очень возможную при другихъ отношеніяхъ?.. Ему не нужно ни женщины, ни друга, онъ не хочетъ связывать ни себя, ни другихъ…
Каждый вечеръ, когда, часовъ около девяти, посѣтители уходили изъ кабака, Этьенъ и Суваринъ оставались въ немъ вдвоемъ. Первый пилъ маленькими глотками свое пиво; второй, у котораго отъ постояннаго куренія табаку даже пожелтѣли его тонкіе пальцы, по обыкновенію, курилъ папиросу за папиросой. Своимъ неопредѣленнымъ и блуждающимъ взглядомъ, взглядомъ мистика, онъ какъ будто слѣдилъ сквозь облава табачнаго дыма за какимъ-то видѣніемъ, между тѣмъ какъ лѣвая рука его, кажется, совершенно не умѣвшая ни секунды оставаться въ покоѣ, нервно искала предмета, которымъ она могла бы заняться. Въ домѣ жилъ на свободѣ ручной кроликъ, самка, чуть не всегда находившаяся въ періодѣ беременности, и Суваринъ, чтобы занять чѣмъ-нибудь свои руки, пріучилъ ее лежать у него на колѣняхъ. «Польша», какъ онъ назвалъ кролика, до того привязалась къ нему, что становилась передъ нимъ на заднія лапы и терлась около него до тѣхъ поръ, пока онъ, наконецъ, не бралъ ея, какъ ребенка, на колѣни. Тогда, прижавшись къ нему, она опускала внизъ уши и закрывала глаза, а онъ машинально гладилъ рукою ея шелковистую сѣрую шерсть, видимо довольный присутствіемъ этого тихаго живого существа.
— Я вамъ не говорилъ, что получилъ письмо отъ Плюшара? — сказалъ однажды вечеромъ Этьенъ.
Въ комнатѣ не было никого, кромѣ ихъ двоихъ и Рассенёра; послѣдній посѣтитель только-что вышелъ, отправляясь въ засыпавшее уже селеніе.
— Ага! — вскричалъ кабатчикъ, стоя передъ своими двумя жильцами. — Ну, что же онъ?..
Этьенъ уже два мѣсяца аккуратно переписывался съ этимъ лилльскимъ механикомъ. Сначала ему вздумалось только увѣдомить Плюшара о томъ, что нашелъ себѣ работу на копяхъ Монсу, но когда механикъ, не желавшій терять Этьена изъ виду, отвѣтилъ ему дружескимъ письмомъ, между ними завязалась постоянная переписка.
— Онъ пишетъ, что ассоціація, о которой шла рѣчь, растетъ очень быстро. Какъ видно, люди пристаютъ къ ней со всѣхъ сторонъ.
— Что ты скажешь объ этой ассоціаціи? — спросилъ Рассенёръ, обращаясь къ Суварину.
Тотъ нѣжно чесалъ голову кролика и, выпустивъ изо рта клубъ дыма, произнесъ своимъ спокойнымъ тономъ:
— Еще новыя глупости!
Но Этьенъ разгорячился. Онъ только и мечталъ теперь, что о борьбѣ труда съ капиталомъ, борьбѣ, которая казалась ему, въ его невѣдѣніи, такою легкою. Дѣло шло о международной ассоціаціи рабочихъ, о знаменитомъ интернаціоналѣ, который только-что устраивался тогда въ Лондонѣ. Что можетъ быть лучше этого союза рабочихъ?.. Не представляетъ ли онъ ту силу, которая непремѣнно должна, наконецъ, обезпечить побѣду за справедливостью?.. Нѣтъ болѣе границъ, отдѣляющихъ одну страну отъ другой; рабочіе всего міра возстанутъ, соединятся и обезпечатъ труженику тотъ кусокъ хлѣба, который онъ заработываетъ!.. И какая простая и вмѣстѣ съ тѣмъ величественная организація: сначала люди соединяются въ небольшіе кружки; затѣмъ эти кружки сливаются въ союзы; союзы каждой страны образуютъ изъ себя одно цѣлое и, наконецъ, всѣ страны объединяются во всемірномъ союзѣ, управляемомъ генеральнымъ совѣтомъ, въ которомъ каждая страна имѣетъ своего представителя въ лицѣ секретаря-корреспондента. Черезъ шестъ мѣсяцевъ можно завоевать весь міръ и продиктовать законы хозяевамъ, если только они не перестанутъ до тѣхъ поръ упрямиться.
— Глупости, — повторилъ Суваринъ. — Опять идеи Карла Маркса, что все устроится само собою, естественнымъ путемъ, что не слѣдуетъ вообще вмѣшивать въ дѣло политику, не такъ ли? Дѣйствовать открыто и хлопотать только о повышеніи заработной платы… Оставьте меня пожалуйста въ покоѣ съ этимъ вашимъ движеніемъ!
Этьенъ расхохотался. Онъ не всегда понималъ своего товарища и заподозрилъ теперь, что Суваринъ просто хотѣлъ порисоваться. Рассенёръ, еще болѣе практическій и обладавшій разсудительностью человѣка, уже составившаго себѣ положеніе, не удостоилъ даже и вниманія слова Суварина.
— Что же, ты попробуешь образовать теперь кружокъ въ Монсу? — спросилъ онъ Этьена.
Плюшаръ, состоявшій секретаремъ сѣвернаго союза, совѣтовалъ Этьену заняться организаціей рабочихъ, указывая главнымъ образомъ на то, что если углекопы рѣшатся устроить стачку, то союзъ можетъ оказать имъ существенную помощь. Этьенъ находилъ, что стачка почти неизбѣжна: исторія съ крѣпленіемъ галерей не предвѣщаетъ ничего хорошаго и, если компанія предъявитъ хоть одно какое-нибудь неумѣстное требованіе, рабочіе всѣхъ копей непремѣнно поднимутся.
— Что глупо, такъ это поборы, — замѣтилъ Рассенёръ тономъ разсудительнаго человѣка. — Пятьдесятъ сантимовъ въ годъ для общаго фонда, да два франка для своего собственнаго, кружковаго… Повидимому, это пустяки, а я готовъ держать пари, что многіе откажутся отъ этихъ взносовъ.
— Тѣмъ болѣе, — замѣтилъ Этьенъ, — что намъ и безъ того нужно основать на всякій случай кассу, которая иногда можетъ сильно поддерживать насъ… Какъ бы то ни было, а объ этомъ пора подумать. Что касается до меня, то я готовъ; не знаю, какъ другіе.
Наступило молчаніе. Керосиновая лампа, стоявшая на конторкѣ, коптила. Въ растворенную дверь ясно слышалось, какъ въ Ворё кочегаръ подбрасывалъ лопатой уголь подъ топку.
— Какъ все стало дорого! — заговорила г-жа Рассенёръ, вошедшая еще раньше, въ своемъ вѣчномъ черномъ платьѣ, въ которомъ она казалась выше своего роста, и мрачно слушавшая разговаривавшихъ. — Кто повѣритъ, что я заплатила за яйца двадцать два су… Нѣтъ, надо, чтобы этому пришелъ конецъ.
Мужчины на этотъ разъ были всѣ согласны съ нею. Они заговорили одинъ за другимъ, горько жалуясь на положеніе дѣлъ.
Жизнь рабочаго становится невыносимою; революція только ухудшила его положеніе; съ 89 года разжирѣли лишь одни буржуа и стали такими свиньями, что не оставляютъ на днѣ своихъ блюдъ ничего, что могъ бы слизнуть рабочій. Досталось ли ему хоть что-нибудь изъ тѣхъ несмѣтныхъ богатствъ, которыя создались за эту сотню лѣтъ?.. Надъ ними насмѣялись, объявивъ ихъ свободными; да, они свободны умирать съ голоду. Этого права у нихъ никогда еще не отнимали… Въ ихъ квашнѣ не прибавилось хлѣба отъ того, что рабочіе вотировали за разныхъ молодцовъ, которые потомъ посмѣивались надъ ними и такъ же мало заботились о неимущихъ, какъ о своихъ старыхъ сапогахъ… Нѣтъ, тѣмъ или другимъ путемъ, — законными ли средствами, по доброму соглашенію, или кровавой свалкой, въ которой рабочіе, превратившись въ дикарей, все сожгутъ и пожрутъ другъ друга, — а съ этимъ необходимо покончить. Если старики не доживутъ до этого конца, то дѣти увидятъ его, такъ какъ конецъ столѣтія не пройдетъ безъ того, чтобы не было новой революціи; на этотъ разъ революція рабочихъ, которая расчиститъ общество сверху до низу и построитъ его вновь, съ большею чистотою и справедливостью.
— Нужно, чтобы этому пришелъ конецъ, — энергически повторила г-жа Рассенёръ.
— Да, да, — подтвердили мужчины, — нужно этому положить конецъ!
Суваринъ чесалъ теперь за ухомъ у кролика, и тотъ отъ удовольствія морщилъ носъ. Несмотря ни на кого, молодой человѣкъ заговорилъ вполголоса, какъ будто говоря съ самимъ собою:
— Развѣ можно увеличить заработную плату? Въ силу «желѣзнаго закона», она всегда должна быть такова, чтобы получая ее, рабочій могъ только ѣсть сухой хлѣбъ и плодить дѣтей… Если она падаетъ очень низко, рабочіе мрутъ съ голоду; является потребность въ рабочихъ рукахъ, и плата повышается сама собою. Если она слишкомъ повысится, тогда предложеніе превыситъ спросъ и снова спуститъ ее… Это — равновѣсіе пустыхъ желудковъ, осужденіе на вѣчную голодную каторгу.
Когда онъ забывался такимъ образомъ и начиналъ разсматривать вопросъ съ научной точки зрѣнія, Этьенъ и Рассенёръ молчали, смущенные его неутѣшительными выводами, на которые они не умѣли возражать.
— Господинъ Суваринъ совершенно правъ, — объявила Рассенёръ, которая, несмотря на свои крайнія революціонныя убѣжденія, всегда отличалась необыкновенной вѣжливостью.
Этьенъ, опечаленный своимъ полнымъ невѣжествомъ въ соціальныхъ вопросахъ, не захотѣлъ продолжать споръ. Онъ всталъ, проговоривъ:
— Пойдемте спать! Все это не помѣшаетъ мнѣ встать завтра въ три часа утра.
Суваринъ, погасивъ папиросу, осторожно приподнялъ подъ брюхо кролика и спустилъ его на полъ. Рассенёръ заперъ дверь, и всѣ въ глубокомъ молчаніи поднялись наверхъ. Въ ушахъ у нихъ шумѣло, головы продолжали работать надъ тѣми важными вопросами, которые они только-что затрогивали.
Каждый вечеръ въ этой залѣ съ голыми стѣнами, за единственной кружкой пива, которую Этьенъ пилъ въ теченіе цѣлаго часа, возобновлялись все одни и тѣ же разговоры. Неясныя идеи, какъ бы дремавшія до сихъ поръ въ головѣ Этьена, теперь оживали и разростались въ немъ. Его мучила жажда знанія, и онъ рѣшился, наконецъ, попросить книгъ у своего сосѣда, но, къ несчастію, у того оказались только нѣмецкія и русскія произведенія. Потомъ онъ добылъ французскую книгу о кооперативныхъ обществахъ, «тоже о порядочныхъ глупостяхъ», какъ выразился Суваринъ. Кромѣ того, Этьенъ аккуратно прочитывалъ получавшуюся этимъ послѣднимъ газету «Le Combat», листокъ анархистовъ, издававшійся въ Женевѣ. Однако, несмотря на эти каждодневныя сношенія, Этьену не удавалось сблизиться тѣснѣе съ своимъ товарищемъ, остававшимся все такимъ же замкнутымъ, какъ будто онъ расположился въ жизни временнымъ бивакомъ и нисколько не интересовался ею, ничѣмъ не волновался и ничего добраго не ожидалъ отъ нея.
Въ первыхъ числахъ іюля неожиданный случай нарушилъ теченіе этой однообразной жизни и вмѣстѣ съ тѣмъ измѣнилъ къ лучшему положеніе Этьена. Сначала въ томъ пласту угля, который разрабатывалъ Магё съ своими товарищами, вдругъ обнаружилось полнѣйшее смѣшеніе различныхъ породъ, что обыкновенно замѣчалось передъ такъ называемымъ «сбросомъ», то есть совершеннымъ исчезновеніемъ угольнаго пласта, сдвинувшагося въ сторону. Дѣйствительно, въ самомъ скоромъ времени рабочіе дошли до этого «сброса», о существованіи котораго не подозрѣвали и инженеры, хорошо изучившіе почву. Копи заволновались; вездѣ только и слышались разговоры объ исчезновеніи пласта, спустившагося, вѣроятно, ниже, по ту сторону сброса. Старые углекопы разнюхивали уже по сторонамъ, какъ добрыя собаки, отыскивая пропавшій пластъ. Однако же, рабочіе не могли сидѣть, сложа руки, въ ожиданіи, покуда онъ разыщется, и компанія вывѣсила объявленія о томъ, что она назначаетъ торги на разработку угля въ новыхъ галереяхъ.
Выходя однажды съ копей, Магё отвелъ Этьена въ сторону и предложилъ ему войти въ его артель забойщикомъ, на мѣсто Левана, переходящаго въ другую галерею. Магё уже уладилъ это дѣло съ надсмотрщикомъ и инженеромъ, которые, какъ видно, очень довольны молодымъ человѣкомъ. Конечно, Этьенъ былъ чрезвычайно польщенъ этимъ новымъ доказательствомъ все возраставшаго уваженія къ нему со стороны Магё, и ему оставалось только принять это повышеніе.
Въ тотъ же вечеръ они отправились вмѣстѣ на копи, чтобы познакомиться съ содержаніемъ выставленныхъ объявленій. Участки, отдававшіеся съ торговъ, находились въ пласту Филоньеръ, въ сѣверной галереѣ Ворё. Они казались очень невыгодными, и Магё покачивалъ головой, покуда Этьенъ читалъ ему условія компаніи. Дѣйствительно, когда на другой день они спустились въ подземныя галереи и Магё повелъ Этьена посмотрѣть на эти участки, то оказалось, что они отстоятъ далеко отъ шахты, что грунтъ тамъ слабый, пластъ тонкій, а уголь очень крѣпкій. Однако, кто хочетъ ѣсть, тотъ долженъ работать. Поэтому въ слѣдующее же воскресенье Магё и Этьенъ отправились на торги, назначенные въ баракѣ. Окружный инженеръ почему-то не могъ на нихъ присутствовать и вслѣдствіе этого руководилъ ими Вегрель, а помощникомъ у него былъ надсмотрщикъ. Передъ маленькой эстрадой, поставленной въ углу, толпилось около шестисотъ углекоповъ, и торги шли такъ быстро, что только и слышался гулъ голосовъ, выкрикивающихъ цифры, тотчасъ же перебиваемыя другими цифрами.
Была минута, когда Магё уже отчаялся получить хоть одинъ изъ тѣхъ сорока участковъ, которые сдавала компанія. Всѣ углекопы, встревоженные слухами о кризисѣ и охваченные паникой при мысли о томъ, что работы могутъ пріостановиться, другъ передъ другомъ сбавляли цѣны. Инженеръ Негрель, видя эту отчаянную конкурренцію, не торопился и спокойно выжидалъ, покуда цифры падали все ниже и ниже, а Дансаэртъ, желавшій еще больше ускорить дѣло, распространялся о прекрасныхъ условіяхъ торговъ. Чтобы оставить за собой пятьдесятъ метровъ пласта, Магё былъ принужденъ сбивать цѣну у товарища, который тоже никакъ не хотѣлъ отстать. Они на перебой сбавляли по сантиму съ каждой телѣжки угля, и въ концѣ концовъ Магё остался побѣдителемъ, но зато сбавилъ свою заработную плату до того, что стоявшій позади него надсмотрщикъ Ришомъ началъ ворчать сквозь зубы, толкалъ его локтемъ и сердито бормоталъ, что при такой цѣнѣ Магё не выручить ничего себѣ на хлѣбъ.
Когда они вышли изъ барака, у Этьена вырвалось проклятіе. Онъ еще болѣе вышелъ изъ себя, когда увидѣлъ Шаваля, возвращавшагося вмѣстѣ съ Катериной съ прогулки. Нашелъ время гулять, когда его будущій тестъ хлопочетъ о такомъ важномъ дѣлѣ!
— О, Господи, — воскликнулъ онъ, — вотъ петля-то!.. Теперь заставляютъ рабочихъ поѣдать другъ друга!
Шаваль вспылилъ: онъ никогда не спустилъ бы плату до такой степени!.. Подошедшій изъ любопытства Захарій объявилъ, что это отвратительно… Этьенъ остановилъ ихъ жестомъ, полнымъ затаеннаго бѣшенства.
— Этому придетъ конецъ; наступитъ день, когда мы сдѣлаемся хозяевами!
Магё, молчавшій съ тѣхъ поръ, какъ вышелъ изъ барака, точно будто пробудился. Онъ повторилъ:
— Хозяевами… Ахъ, давно бы пора!
II.
[править]Въ послѣднее воскресенье іюля въ Монсу была ярмарка. Тѣ изъ хозяевъ селенія, которыя заботились о чистотѣ своихъ домовъ, еще въ субботу вечеромъ вымыли свои кухни. Это былъ настоящій потопъ: воду лили ведрами на каменный полъ, плескали ею на стѣны… И теперь, въ воскресенье, полъ еще не совсѣмъ просохъ, несмотря на то, что былъ усыпанъ бѣлымъ пескомъ, составлявшимъ въ хозяйствѣ этихъ бѣдняковъ предметъ роскоши, довольно чувствительный для ихъ кармана. День обѣщалъ быть жаркимъ; по небу носились тяжелыя облака, предвѣщавшія одну изъ тѣхъ страшныхъ грозъ, которыя бываютъ лѣтомъ въ этихъ плоскихъ и открытыхъ со всѣхъ сторонъ мѣстностяхъ.
По воскресеньямъ семья Магё вставала уже не въ тѣ часы, въ какіе она поднималась въ будни. Обыкновенно самъ Магё начиналъ ворочаться съ боку на бокъ на своей постели съ пяти часовъ, и наконецъ вставалъ и одѣвался, а дѣти такъ и не просыпались часовъ до девяти. Сегодня Магё, вставъ съ постели, вышелъ въ садъ, выкурилъ трубку, затѣмъ возвратился опять въ домъ и съѣлъ, въ полномъ одиночествѣ, свою тартинку. Не зная, какъ убить время, онъ принялся сначала за починку ушата который началъ течь, потомъ занялся приклеиваніемъ подъ часами съ кукушкой подареннаго дѣтямъ портрета императорскаго принца. Затѣмъ, одинъ за другимъ, начали сходить сверху и члены его семьи: старикъ Боньморъ вынесъ на солнышко стулъ и усѣлся на немъ, мать и Альзира тотчасъ же принялись за стряпню, Катерина привела умытыхъ и одѣтыхъ Ленору и Генриха. Пробило одиннадцать часовъ, и запахъ варившагося кролика съ картофелемъ разносился по всему дому, когда, наконецъ, зѣвая и протирая заспанные глаза, появились Захарій и Жанлинъ.
Все селеніе смотрѣло по праздничному; во всѣхъ домахъ хозяйки торопились приготовить обѣдъ, чтобы затѣмъ гурьбой отправиться въ Монсу. Дѣти бѣгали толпами по улицѣ; мужчины, въ однихъ жилетахъ, лѣниво слонялись взадъ и впередъ, шлепая стоптанными башмаками. Было жарко; всѣ окна и двери стояли растворенныя настежь, и во всѣхъ, вытянутыхъ въ одну линію, помѣщеніяхъ нижнихъ этажей, вездѣ виднѣлись суетившіяся женщины, отовсюду несся гулъ голосовъ и стукъ посуды. По всему селенію, отъ одного конца до другого, стоялъ запахъ варившагося кроличьяго мяса, который присущъ обыкновенно только кухнѣ людей со средствами, но который на этотъ разъ забрался и сюда и даже вытѣснилъ укоренившійся здѣсь запахъ жаренаго лука.
Магё сѣли за столъ ровно въ полдень. Сосѣдки безпрестанно переговаривались черезъ растворенныя окна, забѣгали на минутку одна къ другой, чтобы позаимствоваться той или другой вещью или загнать пинками домой ребятишекъ, тоже слонявшихся изъ одной кухни въ другую. Но Магё почти не принимали участія въ этой общей суетнѣ. Съ своими ближайшими сосѣдями, Левакъ, они уже недѣли три были въ ссорѣ изъ-за того, что жена Левака слишкомъ надоѣла имъ своими назойливыми требованіями какъ можно скорѣе обвѣнчать Филомену и Захарія. Мужчины еще разговаривали другъ съ другомъ, но женщины держали себя такъ, какъ будто никогда и не были знакомы. Эта размолвка сблизила Магё съ Пьерронъ, но сегодня самой Пьерронъ не было дома, она оставила хозяйничать свою мать и раннимъ утромъ ушла на цѣлый день къ своей кузинѣ въ Маршьенъ. Знакомые Пьерронъ подсмѣивались, говоря, что они знаютъ эту кузину, что у нея есть усы и она служитъ въ Ворё надсмотрщикомъ. Магё объявила, что уйти отъ своей семьи въ такой праздничный день — дѣло совсѣмъ нехорошее.
Заработную плату пришлось получить какъ разъ наканунѣ, и поэтому, за обѣдомъ Магё, кромѣ кролика, котораго они откармливали въ сараѣ цѣлый мѣсяцъ, былъ еще очень жирный супъ, а также и говядина. Магё положительно не могли припомнить, былъ ли у нихъ когда-нибудь такой роскошный обѣдъ. Даже въ день св. Варвары, въ этотъ праздникъ углекоповъ, когда они не работаютъ цѣлыхъ три дня, и тогда кроличье мясо не было такъ жирно и нѣжно, какъ теперь. Зато всѣ десять паръ челюстей, начиная съ только-что прорѣзывавшихся зубовъ Эстеллы и кончая притупившимися остатками зубовъ старика Боньмора, работали съ такимъ усердіемъ, что пережевывали не только мясо, но и кости. Мясныя кушанья очень вкусны; но такъ какъ они рѣдко попадаютъ въ желудки рабочихъ, то и перевариваются съ большимъ трудомъ. Съѣли все, что было приготовлено, и къ вечеру остался только кусокъ вареной говядины. Если кто проголодается, то можетъ съѣсть тогда еще тартинку.
Первымъ исчезъ Жанлинъ. Беберъ уже поджидалъ его по ту сторону садиковъ. Но имъ пришлось довольно долго пробродить вокругъ дона Пьерронъ, пока, наконецъ, они выманили къ себѣ и Лидію, которую караулила старуха Брюле, рѣшившаяся не ходить сегодня въ Монсу. Увидѣвъ, что дѣвочка исчезла, она принялась кричать, ругаться, размахивать руками и до того надоѣла зятю, что тотъ поторопился тоже уйти изъ дому. Онъ шелъ повеселиться съ спокойнымъ видомъ человѣка, который знаетъ, что и его жена, въ свою очередь, тоже проводить сегодняшній день далеко не скучно.
Послѣ Жанлина отправился старикъ Боньморъ и, наконецъ, собрался и самъ Магё, предварительно освѣдомившись у жены, придетъ ли и она въ Монсу. Нѣтъ, это чистая каторга тащиться съ ребятишками! Впрочемъ, можетъ быть, и придетъ; она подумаетъ, и если соберется, то, конечно, разыщетъ тамъ его. Выйдя изъ дому, Магё въ нерѣшимости пріостановился, затѣмъ зашелъ къ Леваку, взглянуть — не дома ли еще тотъ. Но тамъ онъ встрѣтился съ Захаріемъ, который поджидалъ одѣвавшуюся Филомену, и подвергся ожесточенному нападенію жены Левака, которая тотчасъ же набросилась на Магё, крича, что надъ нею насмѣхаются, что нужно же, наконецъ, устроить свадьбу ихъ дѣтей, что она въ послѣдній разъ пойдетъ къ его женѣ поговорить объ этомъ дѣлѣ. Въ какомъ въ самомъ дѣлѣ положеніи находится она, Левакъ? Она принуждена держать у себя въ домѣ дочерниныхъ ребятъ, у которыхъ нѣтъ отца, принуждена смотрѣть, какъ эта дочь все-таки продолжаетъ свою любовную связь… Пока говорила мать, Филомена спокойно оканчивала свой туалетъ и затѣмъ ушла вмѣстѣ съ Захаріемъ, который, уходя, проговорилъ, что онъ вовсе не отказывается отъ женитьбы, если только на это согласится его мать. Такъ какъ самого Левака уже не было дома, то Магё поторопился уйти, сказавъ, чтобы сосѣдка лучше пошла и переговорила объ этомъ съ его женой. Бутелу, положивъ локти на столъ, доѣдалъ кусокъ сыра и наотрѣзъ отказался отъ предложенія Магё выпить съ нимъ кружку пива: жилецъ оставался дома, въ качествѣ добраго семьянина.
Селеніе мало-по-малу пустѣло; мужчины уходили другъ за другомъ; дѣвушки, стоя въ дверяхъ, поджидали своихъ возлюбленныхъ и отправлялись съ ними подъ руку въ сторону, противоположную той, куда пошли ихъ отцы. Когда Магё повернулъ за уголъ церкви, Катерина поспѣшила выйти къ поджидавшему ее Шавалю, чтобы отправиться вмѣстѣ съ нимъ въ Монсу. Мать осталась одна, среди разбредшихся по угламъ ребятишекъ, не имѣя силы подняться изъ-за стола и принимаясь за второй стаканъ горячаго кофе, который она пила маленькими глотками. Въ этотъ часъ дня во всемъ селеніи оставались только однѣ хозяйки; онѣ зазывали къ себѣ другъ друга и опорожняли кофейники, сидя за обѣденными столами, покрытыми сальными пятнами, остатками недавняго пиршества.
Магё догадывался, что Левакъ направился въ кабакъ Авантажъ, и неторопливо шелъ туда же. Дѣйствительно, Левакъ игралъ съ товарищами въ кегли, въ узенькомъ огороженномъ садикѣ, находившемся позади заведенія Рассенёра. Старики Боньморъ и Мукъ стояли около играющихъ и внимательно слѣдили за шарами, храня про себя свои замѣчанія объ игрѣ. Палящіе лучи солнца вертикально падали на землю, и только около строенія была небольшая полоса тѣни. Этьенъ укрылся въ этой тѣни и пилъ за столомъ пиво, досадуя на Суварина, только-что ушедшаго въ свою комнату и оставившаго его одного. Почти всѣ воскресенья машинистъ проводилъ въ своей комнатѣ и читалъ или писалъ.
— Не хочешь ли сыграть партію? — спросилъ Левакъ, увидя Магё.
Но тотъ отказался: ему и безъ того жарко и онъ умираетъ отъ жажды.
— Рассенёръ, — позвалъ Этьенъ, — дай намъ кружку пива. Повернувшись къ Магё, онъ прибавилъ:
— За пиво я плачу.
Теперь они всѣ говорили другъ другу «ты». Рассенёръ гдѣ-то замѣшкался; Этьенъ три раза звалъ его, и, наконецъ, вѣжливая и услужливая госпожа Рассенёръ сама принесла имъ теплаго пива. Молодой человѣкъ вполголоса началъ жаловаться на своихъ хозяевъ: они, безъ сомнѣнія, славные люди и съ хорошими убѣжденіями, но пиво у нихъ дрянное, а супы отвратительные. Онъ уже давно перемѣнилъ бы квартиру, если бы его не пугала ходьба изъ Монсу на копи. Однако, не сегодня-завтра онъ кончить тѣмъ, что постарается поселиться у кого-нибудь въ селеніи.
— Конечно, — говорилъ Магё своимъ медленнымъ голосомъ, — конечно, тебѣ въ семьѣ будетъ лучше.
Въ кружкѣ играющихъ раздались громкія восклицанія: Левакъ однимъ ударомъ сбилъ всѣ кегли. Поднялся общій крикъ и говоръ; только Боньморъ и Мукъ стояли, опустивъ носы въ землю, и выражали глубокое одобреніе по своему — полнымъ безмолвіемъ. Смѣхъ и шутки, вызванные удачнымъ ударомъ Левака, еще болѣе усилились, когда играющіе увидѣли выглядывающее изъ-за забора веселое, пухлое лицо откатчицы Мукъ. Она уже около часу бродила вокругъ кабака и теперь, услыша смѣхъ и крики, подошла къ самой изгороди.
— Какъ, ты одна? — кричалъ Левакъ. — А гдѣ же твои возлюбленные?
— Я ихъ всѣхъ отставила, — весело и нисколько не смущаясь отвѣчала Мукъ. — Я ищу теперь новаго.
Присутствующіе, одинъ за другимъ, предлагали ей себя, сопровождая эти предложенія подходящими къ дѣлу шуточками. Она смѣялась громче всѣхъ и отвѣчала на всѣ предложенія отрицательнымъ покачиваніемъ головы. Ея отецъ стоялъ тутъ же, но онъ не сводилъ глазъ со сбитыхъ и разбросанныхъ кегель.
— Ну, ладно! — сказалъ Левакъ, посмотрѣвъ въ ту сторону, гдѣ сидѣлъ Этьенъ. — Мы понимаемъ, на кого ты заришься, душа моя… Только имъ надо овладѣть силой.
Этьенъ тоже развеселился. Откатчица дѣйствительно давно уже засматривалась на него, но онъ только покачивалъ головой и улыбался, забавляясь этой игрой и не чувствуя ни малѣйшаго влеченія къ этой дѣвушкѣ. Она постояла еще нѣсколько минутъ позади изгороди, пристально смотря на него своими большими глазами, затѣмъ пошла прочь съ омрачившимся лицомъ, медленно, точно изнемогала подъ палящими лучами солнца.
Этьенъ вполголоса заговорилъ съ Магё о томъ, что углекопамъ Монсу необходимо завести на всякій случай кассу.
— Такъ какъ компанія говоритъ, что она предоставляетъ намъ полную свободу дѣйствій, то чего же намъ въ такомъ случаѣ бояться? — твердилъ онъ. — Она выдаетъ намъ пенсіоны, но выдаетъ ихъ по своему усмотрѣнію, подъ тѣмъ предлогомъ, что изъ нашего заработка ничего не высчитывается на этотъ предметъ. Пусть будетъ такъ! Но рядомъ съ этими произвольными ссудами намъ слѣдуетъ организовать помощь взаимную, на которую мы могли бы всегда разсчитывать въ случаяхъ неотложной надобности.
Онъ объяснялъ подробности устройства этой кассы и обѣщалъ взять на себя всѣ хлопоты.
— Я согласенъ, — сказалъ наконецъ убѣжденный Магё. — Но только, что скажутъ другіе… Постарайся убѣдить товарищей.
Партія кончилась тѣмъ, что Левакъ выигралъ ее, и играющіе оставили кегли, чтобы выпить вмѣстѣ по кружкѣ пива. Магё отказался отъ второй кружки, говоря, что день только начинается и что потомъ, попозже, онъ, можетъ быть, выпьетъ и еще. Онъ вспомнилъ о своемъ другомъ сосѣдѣ — Пьерронѣ. Гдѣ бы онъ могъ быть теперь? По всей вѣроятности, его можно найти въ кофейнѣ Анфанъ. Магё сообщилъ о своемъ предположеніи Левану и Этьену, и всѣ втроемъ отправились въ Монсу, между тѣмъ какъ на мѣсто ихъ нахлынула въ садикъ новая толпа рабочихъ, пришедшихъ поиграть въ кегли.
Пока трое забойщиковъ шли по большой дорогѣ, имъ пришлось зайти сначала въ кабакъ Казимиръ, потомъ въ кофейню Прогрессъ: въ растворенныхъ дверяхъ этихъ заведеній стояли товарищи углекопы и зазывали къ себѣ проходившихъ мимо. Не было никакой возможности отказываться отъ этихъ любезныхъ приглашеній, и каждый разъ приходилось опорожнять по кружкѣ пива, даже по двѣ, такъ какъ, выпивъ на счетъ товарищей, слѣдовало, въ свою очередь, угостить и ихъ. Забойщики оставались въ заведеніи минутъ десять, обмѣнивались съ углекопами тремя-четырьмя словами и шли дальше, совершенно трезвые, такъ какъ это пиво, прозрачное, какъ вода, можно было пить, не хмѣлѣя, сколько угодно. Въ кофейнѣ Анфанъ они дѣйствительно нашли Пьеррона, оканчивавшаго вторую кружку и принужденнаго теперь выпить съ товарищами третью. Они вышли изъ кофейни уже вчетверомъ и отправились въ заведеніе Тизонъ, чтобы заглянуть, нѣтъ ли тамъ Захарія. Въ залѣ никого не было и, рѣшившись немного подождать, не подойдетъ ли Захарій, они отъ скуки спросили еще по кружкѣ пива. Затѣмъ опять-таки всѣ четверо пошли въ кофейню св. Эдигія, выпили тамъ съ надсмотрщикомъ Ришомомъ и, уже не подыскивая никакого предлога, начали переходить потомъ изъ одного кабака въ другой.
— Надо идти въ Волканъ! — вдругъ вскричалъ начинавшій хмелѣть Левакъ.
Товарищи сначала расхохотались, но потомъ, послѣ минутнаго колебанія, послѣдовали за нимъ, пробираясь среди все увеличивавшейся ярмарочной толкотни. Въ глубинѣ длинной и узкой залы Волкана была устроена деревянная эстрада, на которой помѣщались пѣвицы, навербованныя въ Лиллѣ изъ публичныхъ женщинъ послѣдняго разбора, страшно декольтированныя и сопровождавшія свое пѣніе крайне выразительными жестами. Зала была наполнена преимущественно откатчиками, рабочими при подъемныхъ ящикахъ, четырнадцатилѣтними мальчиками, однимъ словомъ, почти всей молодежью съ копей. Здѣсь пили уже не пиво, а больше можжевеловую водку.
Когда Магё и его товарищи усѣлись около маленькаго столика, Этьенъ тотчасъ же завладѣлъ Левакомъ и принялся объяснять ему свою идею объ устройствѣ кассы. Какъ всѣ новообращенные, Этьенъ видѣлъ въ этой идеѣ нѣчто вродѣ своей миссіи и, кажется, не забывалъ ни на минуту о кассѣ и о необходимости пропагандировать ее.
— Каждый членъ, легко можетъ вносить въ кассу по двадцати су въ мѣсяцъ, — говорилъ онъ. — Лѣтъ въ пять изъ этихъ су составится цѣлый капиталъ… А когда у людей есть деньги, то значить есть и сила, не такъ ли? Для чего бы эта сила ни пригодилась, все равно. Ну, что ты на это скажешь?
— Я… Я не прочь, — разсѣянно отвѣчалъ Левакъ. — Объ этомъ надо будетъ поговорить.
Все его вниманіе было поглощено одною изъ пѣвицъ, толстой блондинкой. Когда Магё и Пьерронъ, допивъ пиво и не желая дожидаться исполненія пѣвицами второго романса, собрались уходить изъ заведенія, Левакъ упорно отказывался слѣдовать за ними.
Выйдя на улицу, Этьенъ опять встрѣтился съ толстой Мукъ, которая, казалось, слѣдила за нимъ. Она все также пристально смотрѣла на него своими большими глазами, смѣялась и какъ бы говорила ему: «Ну, что же ты?» Молодой человѣкъ отшучивался и пожималъ плечами. Наконецъ, она сердито махнула рукой и скрылась въ толпѣ.
— Гдѣ же Шаваль? — спросилъ Пьерронъ.
— Въ самомъ дѣлѣ, гдѣ же онъ? — повторилъ Магё. — Пойдемте въ кофейню Пикеттъ; я думаю, что мы его найдемъ тамъ.
Подойдя втроемъ къ дверямъ кофейни, они пріостановились: въ ней слышался шумъ ссоры. Захарій лѣзъ съ кулаками на гвоздаря-валлонца, коренастаго и флегматичнаго малаго, а Шаваль стоялъ и смотрѣлъ на нихъ, засунувъ руки въ карманы.
— Ну, вотъ и Шаваль! — спокойно сказалъ Магё. — И Катерина вмѣстѣ съ нимъ.
Уже добрыхъ часовъ пять откатчица и ея возлюбленный прогуливались по ярмаркѣ. По дорогѣ въ Монсу, по его широкой и прямой улицѣ, застроенной съ обѣихъ сторонъ низенькими размалеванными домиками, сплошной волной двигался народъ, обдаваемый жаркими лучами солнца, и издали, среди разстилавшейся кругомъ необозримой гладкой равнины, казался арміею копошащихся муравьевъ. Вѣчная черная грязь теперь просохла и смѣнилась черною пылью, поднимавшеюся къ небу, точно грозовая туча. Кабаки по обѣ стороны улицы были до самыхъ входныхъ дверей наполнены посѣтителями, сидѣвшими за столиками; на мостовой стояли въ два ряда палатки, въ которыхъ продавались косынки и зеркала для дѣвушекъ, фуражки и ножи для мужчинъ, всевозможныя лакомства: конфекты, бисквиты. Напротивъ церкви было отгорожено мѣсто для стрѣльбы изъ лука, передъ магазинами и мастерскими компаніи народъ развлекался игрою въ шары. Рядомъ съ правленіемъ копей, на углу улицы, шедшей по дорогѣ въ Жуазель, былъ устроенъ пѣтушиный бой: въ огороженномъ досками пространствѣ бились два громадныхъ красныхъ пѣтуха, вооруженные желѣзными шпорами и уже обрызганные кровью, сочившеюся изъ ихъ разодранныхъ глотокъ. Далѣе, у Мэгра, мужчины и женщины могли выиграть на билліардѣ панталоны или передникъ. Толпа напивалась и наѣдалась безшумно, почти молча, успѣвъ уже отяжелѣть отъ плохо переваривающагося жаренаго картофеля, обильно политого пивомъ, и задыхаясь отъ жары. Раскаленныя переносныя печки пирожниковъ, расположившихся вдоль улицы, дѣлали воздухъ еще болѣе удушливымъ.
Шаваль подарилъ Катеринѣ зеркальце въ девятнадцать су и косынку въ три франка. Проходя взадъ и впередъ по улицѣ, они каждый разъ встрѣчали стариковъ Мука и Боньмора, которые ходили по ярмаркѣ рядышкомъ, по обыкновенію храня глубокое молчаніе и еле волоча свои сведенныя ревматизмомъ ноги. Но Катерину ожидала еще другая встрѣча, приведшая ее въ глубокое негодованіе. Въ нѣсколько отдаленной отъ строеній мѣстности, гдѣ была открыта выставка можжевеловой водки, Катерина замѣтила Жанлина, который подучивалъ Бебера и Лидію стащить у продавца бутылку водки. Катерина надавала пощечинъ своему брату, но Лидія уже успѣла стянуть бутылку и удирала съ нею во всѣ лопатки. Эти дьяволята кончатъ тѣмъ, что непремѣнно попадутъ въ тюрьму!
Дойдя до кабака Тэтъ-Купе, Шаваль вдругъ вздумалъ зайти туда съ Катериной, чтобы она посмотрѣла на состязаніе зябликовъ, о которомъ уже дней восемь возвѣщала афиша, прибитая на дверяхъ. Пятнадцать человѣкъ гвоздарей изъ Маршьена явились на это состязаніе, и каждый изъ нихъ принесъ по дюжинѣ клѣтокъ съ зябликами. Теперь всѣ эти маленькія темныя клѣтки были развѣшаны на заборѣ, огораживавшемъ дворъ заведенія, и зяблики съ выколотыми глазами сидѣли въ нихъ совершенно неподвижно. Побѣдителемъ въ этомъ состязаніи долженъ былъ считаться тотъ зябликъ, который въ теченіе часа повторить большее число разъ извѣстную музыкальную фразу, безпрестанно встрѣчающуюся въ его пѣніи. Гвоздари стояли передъ своими клѣтками, держа въ рукахъ аспидныя доски, на которыхъ они отмѣчали число фразъ, и зорко слѣдя другъ за другомъ, чтобы кто-нибудь не приписалъ лишняго. Состязаніе началось. Одни зябляки, les chichoïeax, пѣли болѣе густыми голосами, пѣніе же другихъ, les batisecouics, было пронзительно звонко. Сначала они пѣли нехотя, отрывисто, но мало-по-малу пѣніе однихъ начало подзадоривать другихъ, они все болѣе и болѣе оживлялись и, наконецъ, запѣли безъ умолку, торопясь и доходя въ своемъ соревнованіи до такого экстаза, что иные изъ нихъ тутъ же падали мертвыми. Гвоздари еще больше подзадоривали птицъ, крича на своемъ валлонскомъ жаргонѣ, чтобы они спѣли еще, еще, еще разокъ, между тѣмъ какъ около сотни зрителей стояли въ нѣмомъ восторгѣ, наслаждаясь этимъ адскимъ хоромъ ста восьмидесяти птичьихъ голосовъ, повторявшихъ не въ тактъ все одинъ и тотъ же мотивъ. Первый призъ, кованный желѣзный кофейникъ, достался «batiseconic’у».
Захарій и Филомена тоже вошли во дворъ заведенія. Шаваль и Катерина подошли къ нимъ и, обмѣнявшись рукопожатіями, всѣ четверо стали вмѣстѣ слушать пѣніе зябликовъ. Одинъ изъ гвоздарей, не участвовавшій въ состязаніи и зашедшій во дворъ кабака изъ любопытства, началъ втихомолку приставать къ Катеринѣ и щипать ее. Захарій замѣтилъ это и выходилъ изъ себя, но молодая дѣвушка, страшно покраснѣвшая, старалась успокоить его, вся дрожа при одной мысли о томъ, что можетъ выйти Богъ знаетъ что, если Шавалю вздумается заступиться за нее и расправиться, съ гвоздаремъ, сторону котораго, конечно, примутъ тотчасъ же всѣ его товарищи. Она готова была молча переносить щипки, только бы не вызвать драки своими жалобами. Однако же, такъ какъ Шаваль попрежнему зубоскалилъ и, какъ видно, не намѣренъ былъ обращать вниманія на эти приставанья къ его возлюбленной, то на этотъ разъ дѣло окончилось благополучно, и всѣ четверо вышли изъ кабака. Но лишь только они вошли въ кофейню Пикеттъ и расположились выпить по кружкѣ пива, какъ вслѣдъ за ними появился опять тотъ же гвоздарь, который преслѣдовалъ Катерину. Онъ держалъ себя такъ нахально и смотрѣлъ на нихъ съ такимъ вызывающимъ видомъ, что Захарій вышелъ изъ себя и бросился на него.
— Свинья!.. Эта дѣвушка моя сестра!.. Подожди, я тебя научу ее уважать!
Присутствующіе бросились разнимать дерущихся, между тѣмъ какъ Шаваль совершенно хладнокровно повторялъ:
— Оставь, это мое дѣло… Говорю тебѣ, что я плюю на него!
Въ это время въ кофейню вошелъ Магё со своими товарищами и успокоилъ расплакавшихся дѣвушекъ. Всѣ развеселились, гвоздарь куда-то скрылся; чтобы окончательно замять эту исторію, Шаваль, который былъ въ кофейнѣ Пикеттъ своимъ человѣкомъ, предложилъ всѣмъ пива. Этьенъ долженъ былъ чокнуться съ Катериной; всѣ пили разомъ, — отецъ, дочь и ея возлюбленный сынъ и его возлюбленная, — вѣжливо говоря при этомъ: «за здоровье присутствующихъ!» Потомъ Пьерронъ захотѣлъ непремѣнно угостить всѣхъ, въ свою очередь. Все шло хорошо, какъ вдругъ Захарій, увидѣвъ своего пріятеля Мука, снова воспылалъ гнѣвомъ и пригласилъ его идти съ нимъ, чтобы, какъ онъ выразился, обдѣлать дѣло съ гвоздаремъ.
— Я его заколочу!.. Слушай, Шаваль, пусть Филомена останется вмѣстѣ съ Катериной… Я сейчасъ возвращусь!
Теперь уже Магё угощалъ пивомъ. Что жь, это дѣлаетъ честь малому, что онъ хочетъ непремѣнно раздѣлаться за свою сестру, это хорошій примѣръ… Филомена, увидѣвъ молодого Мука, совершенно успокоилась и только покачивала головой: навѣрное эти два чорта побѣжали не драться, а въ кафе Волканъ.
Эти праздничные вечера всегда заканчивались баломъ въ Бонъ-Жуайо. Бальную залу содержала вдова Дезиръ, пятидесятилѣтняя женщина, толстая какъ бочка, но настолько еще здоровая и крѣпкая, что она, по ея собственнымъ словамъ, имѣла на каждый день недѣли по возлюбленному, а по воскресеньямъ приглашала къ себѣ всѣхъ шестерыхъ за-разъ. Вдова, благодарная углекопамъ за то море пива, которое они перепили у нея въ теченіе тридцати лѣтъ, называла ихъ своими дѣтьми и, кромѣ того, хвасталась еще тѣмъ, что ни одна откатчица не дѣлалась беременной, не расправивъ прежде ногъ на ея балахъ. Въ Бонъ-Жуайо было двѣ залы; въ первой — продавались напитки и стояли столы и конторка; во второй, предназначавшейся для танцевъ, былъ только посрединѣ досчатый полъ, а по бокамъ она была выстлана кирпичомъ. Эта вторая очень обширная зала находилась въ одномъ этажѣ съ первой и сообщалась съ нею широкими сѣнями. Ее украшали двѣ гирлянды бумажныхъ цвѣтовъ, протянутыя подъ потолкомъ изъ угла въ уголъ и скрѣпленныя посрединѣ, гдѣ онѣ перекрещивались, вѣнкомъ изъ такихъ же цвѣтовъ. По стѣнамъ висѣли позолоченныя изображенія святыхъ, съ подписями подъ каждымъ рисункомъ: св. Элигій, покровитель желѣзниковъ; св. Криспинъ, покровитель сапожниковъ; св. Варвара, покровительница углекоповъ, — цѣлый календарь святыхъ, покровительствующихъ тѣмъ или другимъ ремесламъ. Потолокъ былъ такъ низокъ, что музыканты, сидѣвшіе въ будкѣ, которая не превышала своими размѣрами обыкновенной церковной каѳедры, упирались въ него головами. Освѣщеніе состояло изъ четырехъ керосиновыхъ лампъ, висѣвшихъ по четыремъ угламъ залы.
Въ это воскресенье танцы начались съ пяти часовъ, еще при дневномъ свѣтѣ, а часамъ къ семи обѣ залы были уже биткомъ набиты посѣтителями. На дворѣ разыгралась настоящая буря, страшный вѣтеръ поднималъ съ земли цѣлыя облака черной пыли, которая залѣпляла глаза людямъ и, попадая въ топившіяся печки пирожниковъ, съ трескомъ разлеталась по горячимъ угольямъ. Магё, Этьенъ и Пьерронъ, войдя въ заведеніе вдовы Дезиръ, увидѣли, что Катерина танцовала съ Шавалемъ, между тѣмъ какъ Филомена стояла одна и смотрѣла на танцующихъ. Ни Захарія, ни Левака не было здѣсь. Такъ какъ въ танцовальной залѣ не полагалось скамеекъ, то Катерина послѣ каждаго танца приходила отдыхать въ другую залу и садилась около стола, занятаго ея отцомъ. Филомену тоже приглашали отдохнуть, но она отказалась, сказавъ, что ей пріятнѣе стоять. Начинало темнѣть; въ залѣ уже нельзя было различить ничего, кромѣ неясныхъ очертаній человѣческихъ фигуръ, непрерывно движущихся подъ громкіе звуки музыки. Наконецъ, четыре лампы, встрѣченныя шумными привѣтствіями, разомъ освѣтили раскраснѣвшіяся лица, распустившіеся и прилипшіе къ кожѣ волосы и разлетавшіяся по воздуху платья, которыя разносили по залѣ запахъ пота. Магё, смѣясь, показалъ Этьену откатчицу Мукъ, круглую и жирную, какъ пузырь, налитый саломъ, съ ожесточеніемъ кружившуюся съ тощимъ и высокимъ рабочимъ; какъ видно, она утѣшилась и нашла себѣ кавалера.
Наконецъ, въ восемь часовъ пришла, съ Эстеллой на рукахъ, и сама Магё, сопровождаемая всѣми остальными ребятишками: Альзирой, Генрихомъ и Ленорой. Магё прямо шла въ кабакъ Бонъ-Жуайо, въ полной увѣренности, что найдетъ тамъ мужа. Конечно, ужинать можно и попозже: у всѣхъ желудки до того налиты кофе и пивомъ, что еще никому не хочется ѣсть. Въ залѣ начали появляться и другія матери семействъ. Всѣ онѣ немедленно обратили вниманіе на то, что позади Магё шли жена Левака и Бутелу, который велъ за руку Ахилла и Дезире, дѣтей Филомены, и что обѣ сосѣдки находились, повидимому, въ самомъ добромъ согласіи и очень любезно разговаривали одна съ другою. Дѣйствительно, дорогой между ними произошло довольно крупное объясненіе, приведшее къ тому, что какъ ни тяжело было для Магё выпустить изъ своихъ рукъ заработокъ Захарія, но она не могла не сознаться въ душѣ, что поступаетъ несправедливо, беря деньги сына, когда у него есть уже своя семья. Въ концѣ концовъ Магё согласилась устроить его свадьбу и старалась теперь казаться веселой, хотя на самомъ дѣлѣ сердце ея ныло и она съ недоумѣніемъ спрашивала сама себя, какъ ей ухитриться сводить концы съ концами, когда заработокъ семьи сократится такъ значительно.
— Садись сюда, сосѣдка, — сказала она, указывая Левакъ на столъ, стоящій рядомъ съ тѣмъ, за которымъ пили Магё, Этьенъ и Пьерронъ.
— А развѣ моего мужа нѣтъ съ вами? — спросила Левакъ.
Ей отвѣчали, что онъ скоро придетъ. Посѣтителей было такъ много, что оба стола, занятые мужемъ и женой Магё, соединились вмѣстѣ, и всѣ сидящіе за ними, не исключая Бутелу и ребятишекъ, сбились въ одну группу. Конечно, немедленно потребовали пива. Увидя мать и своихъ дѣтей, Филомена, наконецъ, рѣшилась тоже перейти въ эту залу. Она сѣла на предложенный ей стулъ и казалась очень довольной, когда ей объявили, что свадьба ея рѣшена. Затѣмъ, когда спросили о Захаріи, она проговорила своимъ вялымъ голосомъ:
— Я жду его; онъ тамъ…
Магё обмѣнялся взглядомъ съ женой. Такъ она согласилась? Онъ вдругъ сдѣлался серьезенъ и, молча, сталъ курить. Его также заботила мысль о будущемъ, и онъ не могъ не упрекнуть въ неблагодарности этихъ дѣтей, которыя, одинъ за другимъ, женятся и выходятъ замужъ, не думая о томъ, что оставляютъ своихъ родителей въ нищетѣ.
Танцоры оканчивали кадриль, и красноватая пыль носилась въ воздухѣ; стѣны залы сотрясались; труба музыканта издавала рѣзкіе свистки, похожіе на свистки локомотива, извѣщающіе о какомъ-нибудь несчастій. Когда танцующіе вышли потомъ въ другую залу, отъ нихъ валилъ паръ, какъ отъ измученныхъ лошадей.
— Помнишь, — заговорила Левакъ, наклоняясь къ уху Магё, — ты говорила, что задушишь Катерину, если она обзаведется возлюбленнымъ…
Въ это время Шаваль привелъ Катерину къ столу, за которымъ сидѣла ея семья, и они остановились за стуломъ отца съ кружками пива въ рукахъ.
— Ну, мало ли что говорится! — отвѣчала съ покорнымъ видомъ Магё. — Я, видишь ли, убѣждена въ томъ, что у нея, по крайней мѣрѣ, не будетъ дѣтей… Если и эта тоже родитъ и мы будемъ принуждены ее повѣнчать, — скажи, кто же тогда будетъ насъ кормить?
Музыканты заиграли польку, и когда танцующіе снова отхлынули въ большую залу, Магё сообщилъ на ухо женѣ пришедшую ему въ голову мысль: отчего бы имъ не взять жильца, напримѣръ, Этьена, который ищетъ себѣ комнату? Когда Захарій уйдетъ изъ дому, у нихъ останется свободное мѣсто… Такимъ образомъ хоть частъ денегъ, теряемыхъ съ удаленіемъ сына, возвратится въ ихъ кошелекъ… Лицо матери прояснилось: безъ сомнѣнія, мысль хорошая, и это дѣло надо уладить. Она почувствовала себя еще разъ спасенной отъ голода, и ея хорошее настроеніе духа такъ быстро возвратилось, что немедленно было потребовано еще пива для всего общества.
Между тѣмъ Этьенъ старался завербовать Пьеррона, объясняя ему свой проектъ устройства кассы. Тотъ уже согласился было примкнуть къ ней, какъ вдругъ молодой человѣкъ, продолжая развивать свою мысль, опрометчиво открылъ собесѣднику настоящую цѣль кассы.
— Если у насъ будетъ забастовка, то, ты понимаешь, какую пользу принесетъ эта касса. Съ деньгами въ рукахъ, мы просто наплюемъ тогда на компанію копей… Ну, что ты на это скажешь?
Пьерронъ поблѣднѣлъ при одной мысли, что можетъ скомпрометировать себя, и потупилъ глаза.
— Я подумаю, — пробормоталъ онъ. — Когда люди ведутъ себя хорошо, то это лучше всякой кассы.
Послѣ этого Этьеномъ овладѣлъ Магё и прямо, безъ всякихъ околичностей, предложилъ ему переселиться къ никъ въ домъ. Молодой человѣкъ тотчасъ же согласился, очень обрадованный, что будетъ жить въ селеніи и такимъ образомъ получитъ возможность завести болѣе частыя сношенія съ товарищами. Съ дѣломъ покончили нѣсколькими словами, и Магё-мать объявила, что Этьенъ переселится къ нимъ тотчасъ же послѣ свадьбы Захарія.
Какъ разъ въ это время въ залу вошли Захарій, Мукъ и Левакъ и внесли съ собой запахъ кабака Волканъ: отъ нихъ пахло можжевеловой водкой и мускусомъ, которымъ душились пѣвицы заведенія. Всѣ трое были совсѣмъ пьяны и казались очень довольными, безпрестанно пересмѣивались и подталкивали другъ друга локтями. Когда Захарію сказали, что его, наконецъ, женятъ, онъ до того расхохотался, что чуть не задохся отъ смѣха. Филомена объявила съ своимъ обычнымъ спокойствіемъ, что ей нравится этотъ хохотъ; если бы ему вздумалось расплакаться, было бы несравненно хуже. Такъ какъ свободныхъ мѣстъ больше не было, то Бутелу уступилъ половину своего стула Леваку, который внезапно расчувствовался, увидѣвъ, что обѣ семьи такъ тѣсно сидятъ одна подлѣ другой, и немедленно потребовалъ для всѣхъ пива.
— Чортъ возьми, не часто такъ веселятся! — оралъ онъ.
Они оставались въ Бонъ-Жуайо до десяти часовъ. Изъ селенія продолжали появляться матери семействъ, приходившія сюда, чтобы разыскать своихъ мужей и помочь имъ добраться до дома. За матерями тащились цѣлыя кучи ребятишекъ; женщины, не стѣсняясь болѣе, разстегивали платья и кормили грудью своихъ грудныхъ дѣтей. Тѣ изъ ребятишекъ, которыя уже бѣгали на своихъ ногахъ, тоже были до того налиты пивомъ, что, ползая на четверенькахъ подъ столами, безъ стыда оставляли тамъ за собою цѣлыя лужи… Это было настоящее море пива, которое переходило изъ постепенно пустѣвшихъ бочекъ вдовы Дезиръ въ желудки посѣтителей и все болѣе и болѣе округляло ихъ животы, готовое, казалось, брызнуть у нихъ изъ носовъ, изъ глазъ, отовсюду. Люди до такой степени сбились за столами въ кучу, что сидѣли, плотно прижавшись другъ къ другу локтями и колѣнями, и эта тѣснота необыкновенно нравилась всѣмъ. Смѣхъ въ залѣ не смолкалъ и рты такъ и оставались постоянно открытыми до ушей. Духота стояла невыносимая, всѣ, казалось, таяли въ ней, всѣ безъ церемонія разстегивали платье и всюду виднѣлось голое тѣло, казавшееся въ густомъ табачномъ дыму позолоченнымъ. Въ танцовальной залѣ, подъ гирляндами бумажныхъ цвѣтовъ, танцоры продолжали отплясывать, почти не видя другъ друга, такъ какъ потъ лилъ съ нихъ ручьями; мальчишки-подростки пользовались всякимъ удобнымъ случаемъ, чтобы незамѣтно толкнуть какую-нибудь откатчицу и свалить ее съ ногъ. Одна дѣвушка упала, ея кавалеръ свалился на нее, и труба музыканта привѣтствовала это паденіе неистовыми звуками. Танцующіе задѣвали ногами упавшую пару и заставляли ее откатываться дальше, казалось, будто весь балъ обрушился на нее.
Кто-то изъ посѣтителей, проходя по залѣ, сказалъ Пьеррону, что его дочь Лидія спитъ за дверями поперекъ тротуара. Она выпила свою долю изъ украденной бутылки водки и была совсѣмъ пьяна, такъ что отецъ принужденъ былъ взять ее на руки, а Жанлинъ и Беберъ, болѣе крѣпкіе, слѣдили за дѣвочкой издали, находя, что все это очень забавно. Это происшествіе послужило сигналомъ въ отправленію по домамъ, и оба семейства, Магё и Левакъ, вышли изъ кабака, порѣшивъ, что пора возвратиться въ селеніе. Въ это время старики Боньморъ и Мукъ тоже оставили Монсу и, точно лунатики, медленно тащились по дорогѣ, попрежнему погруженные въ свои воспоминанія. Обѣ семьи шли гурьбою, всѣ вмѣстѣ, и въ послѣдній разъ прошли по улицамъ Монсу, мимо холодныхъ теперь печей пирожниковъ, мимо кабаковъ, въ которыхъ посѣтители допивали послѣднія кружки пива, и оно ручьями лилось изъ дверей до самой середины улицы. Приближеніе грозы попрежнему чувствовалось въ душномъ воздухѣ; въ темныхъ поляхъ, начинавшихся за послѣдними освѣщенными домами города, звучалъ смѣхъ бродившихъ тамъ влюбленныхъ парочекъ. Въ селеніе пришли всѣ въ разбродъ. Ни у Леваковъ, ни у Магё никто не ужиналъ съ аппетитомъ; послѣдніе совсѣмъ спали, доѣдая остатки обѣда.
Этьенъ увелъ Шаваля къ Рассенёру, чтобы выпить тамъ еще по кружкѣ пива.
— Я согласенъ! — вскричалъ Шаваль, когда товарищъ объяснилъ ему цѣль устраиваемой имъ кассы. — Хлопочи; ты славный малый!
Опьянѣніе овладѣвало Этьеномъ, и глаза его заблестѣли.
— Да, сплотимся всѣ! — кричалъ онъ. — Ради справедливости я, видишь ли ты, готовъ пожертвовать всѣмъ: и пивомъ, и дѣвушками… Только одна мысль и волнуетъ мое сердце — это мысль о томъ, что мы выметемъ прочь буржуа!
III.
[править]Послѣ свадьбы Захарій съ Филоменой и двумя дѣтьми поселился въ одномъ изъ свободныхъ домовъ селенія, который отвела ему компанія копей, и около половины августа Этьенъ перешелъ отъ Рассенёра въ Магё.
На первыхъ порахъ присутствіе Катерины очень стѣсняло молодого человѣка. Волей-неволей имъ приходилось каждую минуту быть вмѣстѣ, такъ какъ Этьенъ занялъ въ домѣ мѣсто Захарія и спалъ, вмѣстѣ съ Жанлиномъ, на постели, помѣщавшейся напротивъ кровати молодой дѣвушки. И вечеромъ, когда они ложились спать, и утромъ, когда вставали, имъ приходилось раздѣваться и одѣваться на глазахъ другъ у друга. Этьенъ страшно смущался каждый разъ, когда съ Катерины спадала послѣдняя юбка и передъ нимъ на мгновеніе мелькало ея бѣлое тѣло, прозрачное, какъ у всѣхъ безкровныхъ блондинокъ. Цвѣтъ кожи на ея рукахъ и лицѣ былъ уже испорченъ, и дѣвушка казалась точно окунутой въ молоко съ пятокъ и до шеи, рѣзко отдѣлявшейся отъ туловища темной полосой загара, похожей на ожерелье изъ янтарей. Молодой человѣкъ дѣлалъ видъ, что не обращаетъ вниманія на Катерину, а она, съ своей стороны, не глядѣла на него; раздѣвалась какъ можно скорѣе и проворно, какъ змѣйка, проскальзывала подъ одѣяло. Этьенъ не успѣвалъ еще снять своихъ башмаковъ, какъ она уже лежала рядомъ съ сестрой, повернувшись къ нему спиной и оставивъ неприкрытымъ только свой затылокъ со скрученными на немъ толстымъ жгутомъ волосами.
Молодая дѣвушка не могла пожаловаться на Этьена. Правда, онъ, почти противъ своей воли, украдкой слѣдилъ за нею, когда она ложилась въ постель, но этимъ дѣло и ограничивалось: онъ никогда не позволялъ себѣ никакихъ шутокъ и даже остерегался прикасаться къ ней руками. Этьенъ питалъ къ ней какое-то странное смѣшанное чувство дружбы и злопамятства и, среди всѣхъ соблазновъ тѣсной совмѣстной жизни и дома, и на работѣ это чувство не позволяло ему ни ухаживать за Катериной, ни обращаться съ нею болѣе свободно.
Однако, къ концу перваго мѣсяца молодые люди уже настолько свыклись, что какъ будто даже забывали другъ о другѣ, когда имъ приходилось, по вечерамъ, ходить по комнатѣ полураздѣтыми. Раздѣваясь, Катерина перестала торопиться и, по старой привычкѣ, прежде чѣмъ лечь въ постель, закручивала на затылокъ волосы, стоя въ одной рубашкѣ. Этьенъ, совсѣмъ раздѣтый, помогалъ ей иногда подбирать разсыпавшіяся по полу шпильки. Привычка убивала стыдъ. Они переставали находить во всемъ этомъ что-либо неестественное, тѣмъ болѣе что вѣдь никто изъ нихъ не дѣлалъ ничего худого, и не ихъ вина, если на такую большую семью у нихъ была всего только одна комната. Но иногда, безъ всякой видимой причины, ими вдругъ овладѣвала то же смущеніе, которое они испытывали въ первое время этой совмѣстной жизни. Этьенъ, въ теченіе нѣсколькихъ вечеровъ не обращавшій вниманія на то, одѣта или раздѣта Катерина, вдругъ почему-то замѣчалъ, что она стоитъ передъ нимъ полунагая, и смущенно отводилъ глаза въ сторону, боясь, что онъ не устоитъ передъ внезапно овладѣвшимъ имъ желаніемъ обнять ее. Съ другой стороны, иногда и она, точно также безъ всякаго видимаго повода, начинала вдругъ стыдиться Этьена и попрежнему торопливо скрывалась подъ одѣяломъ, какъ бы убѣгая отъ опасности. Въ эти вечера они долго не могли заснуть и молча лежали на своихъ постеляхъ, думая другъ о другѣ, а на слѣдующее утро вставали недовольные, пасмурные и въ теченіе нѣкотораго времени точно какое-то облачко омрачало ихъ добрыя товарищескія отношенія.
Но если не братъ въ разсчетъ эти случайно набѣгавшія тѣни, Этьенъ чувствовалъ себя хорошо въ этой тѣсной комнатѣ и могъ пожаловаться развѣ только на безпокойный сонъ Жанлина. Дыханіе Альзиры было чуть слышно; Ленора и Генрихъ какъ укладывались съ вечера, такъ и спали всю ночь, обнявшись, и въ темныхъ комнатахъ раздавался только, какъ шумъ кузнечныхъ мѣховъ, правильный храпъ мужа и жены Магё. Вообще, Этьенъ устроился здѣсь лучше, чѣмъ у Рассенёра: постель была хорошая и бѣлье на ней перемѣнялось черезъ каждыя двѣ недѣли, столъ былъ тоже лучше. Правда, Этьенъ привыкъ къ мяснымъ кушаньямъ, но такъ какъ у Магё всѣ обходились безъ мяса, то и онъ не могъ требовать, чтобы ему за его сорокъ пять франковъ подавали каждый день кролика за обѣдомъ. Магё кое-какъ сводили концы съ концами, и хотя постоянно оставались неуплаченными разные мелкіе долги, но все-таки хозяева Этьена не могли не дорожить имъ. Бѣлье его всегда было вымыто и починено, пуговицы пришиты, всѣ вещи содержались въ порядкѣ, и вообще онъ постоянно чувствовалъ, что его окружаютъ неусыпныя заботы чистоплотной женщины.
Именно это время было для Этьена временемъ усиленной работы мысли. До сихъ поръ въ немъ жило только инстинктивное недовольство, поддерживаемое и, можетъ быть, вызванное глухимъ броженіемъ, происходившимъ въ средѣ его товарищей. Но теперь его неотвязно преслѣдовали и смущали вопросы: почему одни люди бѣдны, а другіе богаты? Почему одни порабощены другими и не имѣютъ надежды когда-либо освободиться отъ этого рабства? Съ перваго же шага впередъ Этьенъ созналъ свое невѣжество, и съ этихъ поръ его начали снѣдать и стыдъ, и затаенное горе: онъ ничего не знаетъ, онъ не въ состояніи отстаивать тѣ идеи, которыя всецѣло овладѣли имъ, — идеи равенства всѣхъ людей между собою, справедливости, требующей, чтобы для всѣхъ членовъ общества былъ одинаково открытъ доступъ къ пользованію земными благами… Этьенъ набросился на книги и, какъ всѣ темные люди, внезапно почувствовавшіе жажду знанія, читалъ безъ системы, безъ всякаго разбора. Въ это время онъ находился въ постоянной перепискѣ съ Плюшаромъ и выписывалъ себѣ книги по его рекомендаціи. Но такъ какъ Плюшаръ былъ человѣкъ несравненно болѣе образованный, серьезно увлекавшійся соціалистическимъ движеніемъ, то немудрено, что высылаемыя имъ произведенія были не совсѣмъ по плечу Этьену, и это плохо перевариваемое чтеніе еще болѣе экзальтировало его. Особенно сильное впечатлѣніе произвела на него «Гигіена углекопа», въ которой одинъ бельгійскій докторъ разсматривалъ всѣ болѣзни, подкашивающія жизнь рабочихъ на копяхъ. Кромѣ того, Этьенъ прочиталъ нѣсколько книгъ, посвященныхъ политической экономіи и написанныхъ сухимъ научнымъ языкомъ; читалъ страшно волновавшія его статьи анархистовъ, старые нумера газетъ, которые онъ хранилъ потомъ, какъ неопровержимыя доказательства въ могущихъ произойти спорахъ съ товарищами. Суваринъ тоже снабжалъ его книгами, и полученное отъ него сочиненіе о кооперативныхъ обществахъ заставило Этьена промечтать цѣлый мѣсяцъ о всемірной ассоціаціи, съ устройствомъ которой уничтожатся деньги и вся общественная жизнь будетъ основана на обмѣнѣ труда.
Въ первые мѣсяцы этой умственной работы Этьенъ постоянно находился въ восторженномъ состояніи новопосвященнаго, сердце котораго пылаетъ благороднымъ негодованіемъ противъ притѣснителей и вмѣстѣ съ тѣмъ полно надежды, что въ самомъ скоромъ времени правда возьметъ свое и угнетенные восторжествуютъ. Изъ всего прочитаннаго имъ онъ еще не могъ выработать себѣ никакихъ опредѣленныхъ убѣжденій, никакой системы. Практическія требованія Рассенёра перемѣшивались въ немъ съ мрачными теоріями Суварина. Уходя изъ заведенія Авантажъ, куда онъ ходилъ почти каждый день побранить вмѣстѣ съ этими товарищами компанію копей, Этьенъ шелъ домой какъ во снѣ, мечтая о коренной перестройкѣ всего общественнаго строя, совершающейся безъ пролитія одной капли человѣческой крови. Какими путями устроится этотъ великій переворотъ, онъ не зналъ и предпочиталъ вѣрить, что все совершится какъ-то само собою, потому что лишь только задумывалъ начертать себѣ мысленно программу этого всеобщаго переворота, мысли его тотчасъ же окончательно перепутывались. Вообще Этьенъ былъ мечтатель, не особенно послѣдовательный въ своихъ взглядахъ, далекій отъ всякихъ крайнихъ мѣръ, и любилъ говорить, что политику не слѣдуетъ примѣшивать къ соціальному вопросу. Эту фразу онъ гдѣ-то вычиталъ и находилъ не лишнимъ повторять ее передъ флегматичными углекопами, среди которыхъ ему пришлось жить.
Теперь у Магё дольше засиживались по вечерамъ, и Этьенъ всегда заводилъ разговоръ на одну и ту же тему. Чѣмъ больше подвигалось впередъ его развитіе, тѣмъ рѣзче и рѣзче бросалась ему въ глаза распущенность нравовъ въ средѣ рабочихъ, среди мужчинъ и женщинъ. Людей, точно животныхъ, согнали въ кучу посреди этихъ полей и такъ тѣсно насажали другъ подлѣ друга, что нельзя смѣнить бѣлья, не показавъ спины сосѣду. И какъ это полезно для здоровья! И какъ развращаются дѣвушки и молодые люди, силою сбитые въ эту кучу!
— Конечно, если бы было побольше денегъ, то и жилось бы лучше, — отвѣчалъ Магё. — Во всякомъ случаѣ это правда, что нехорошо жить такъ тѣсно… Всегда кончается тѣмъ, что мужчины спиваются, а дѣвушки родятъ.
Керосиновая лампа заражала своимъ чадомъ и безъ того испорченный запахомъ жаренаго лука воздухъ комнаты, а разговоръ шелъ дальше и дальше, и каждый взрослый членъ семьи вставлялъ отъ себя какое-нибудь слово. Нѣтъ, конечно, жизнь вовсе не весела. Исполняешь, какъ скотъ, такую работу, на которую прежде посылали каторжниковъ; платишься часто своей собственной шкурой, и за это не получаешь даже куска мяса на ужинъ. Ѣшь столько, сколько нужно, чтобы не умереть съ голоду, живешь по уши въ долгу, и тебя же еще преслѣдуютъ, точно ты не заработалъ, а укралъ свой кусокъ хлѣба. Когда приходитъ воскресенье, то весь день спишь отъ усталости. Единственное удовольствіе напиться или полюбезничать; только отъ пива страшно растетъ брюхо, а твои же собственныя дѣти будутъ потомъ надъ тобой насмѣхаться… Нѣтъ, нѣтъ, ничего нѣтъ въ этомъ веселаго.
Тогда въ разговоръ вмѣшивалась жена Магё.
— Несноснѣе всего, видите ли, знать, что ничего не можешь измѣнить… Въ молодости вѣришь въ счастье и надѣешься на лучшія времена, а потомъ придетъ нужда, въ которой такъ и завязнешь… Я никому не желаю зла, но подчасъ эта несправедливость меня возмущаетъ!
Наступило молчаніе; присутствовавшіе чувствовали себя подавленными безысходностью этого безотраднаго положенія. Одинъ только старикъ Боньморъ, если онъ присутствовалъ при этихъ разговорахъ, съ изумленіемъ смотрѣлъ во всѣ глаза, такъ какъ въ его время никто не разсуждалъ такимъ образомъ. Люди рождались среди угля, потомъ, выростая, добывали его, и никто больше ничего не требовалъ, между тѣмъ какъ теперь въ воздухѣ носится какое-то честолюбіе и углекопы заражаются имъ.
— Надо на все наплевать, — бормоталъ онъ. — Добрая кружка пива всегда будетъ доброй кружкой пива… Начальники часто бываютъ канальи, но на свѣтѣ всегда будутъ начальники, вѣрно? Не стоить ломать себѣ голову и разсуждать о такихъ вещахъ.
Этьенъ тотчасъ начиналъ волноваться. Какъ, рабочій даже не смѣетъ разсуждать!.. Именно оттого-то и измѣнится скоро его положеніе, что онъ началъ теперь разсуждать. Во времена старика Боньмора углекопъ жилъ на своихъ копяхъ, какъ какое-нибудь рабочее животное, какъ машина, съ помощью которой добывали уголь: копался себѣ подъ землей, заткнувъ уши и закрывъ глаза на все, что происходило тамъ, наверху. Потому-то богатые, которые теперь властвуютъ, и могли занять свое положеніе, могли продавать и покупать рабочаго и жирѣть отъ его мяса, а онъ даже и не догадывался объ этомъ. Но теперь углекопъ пробуждается и пускаетъ въ землѣ ростокъ, какъ настоящее хлѣбное зерно. Въ одно прекрасное утро свѣтъ увидитъ, что такое выростетъ среди полей… Да, выростуть люди, выростетъ цѣлая армія, которая возстановитъ справедливость. Развѣ послѣ революціи всѣ граждане не были равны между собою? Рабочіе вотировали вмѣстѣ съ прочими, такъ почему же они должны оставаться рабами хозяевъ, которые имъ платятъ? Теперь богатыя компаніи съ ихъ машинами подавляютъ все, и у бѣдняка нѣтъ въ рукахъ даже того орудія, которымъ онъ обладалъ въ прежнія времена, когда люди, занимавшіеся однимъ и.тѣмъ же ремесломъ, составляли одно цѣлое и могли давать отпоръ насилію. Но придетъ время, и въ одинъ прекрасный день все это и многое другое разлетится прахомъ. Рабочіе начинаютъ учиться, и это замѣтно даже здѣсь, въ этомъ селеніи: дѣды не умѣли подписать своего имени, отцы уже научились его подписывать, а сыновья читаютъ и пишутъ, какъ профессора… Ахъ, это понемногу растетъ и растетъ! Готовится тяжелая людская жатва, зрѣющая на солнцѣ. Теперь люди уже не прикрѣплены на вѣчныя времена къ одному и тому же мѣсту, и если у нихъ есть охота измѣнить свое положеніе, то почему же имъ и не употребить всѣ усилія, чтобы добиться своего?
Эти рѣчи видимо произвели нѣкоторое впечатлѣніе на Магё, но онъ все-таки продолжалъ относиться къ нимъ скептически.
— Какъ только вы пошевелитесь, такъ вамъ немедленно возвратятъ разсчетныя книжки и прогонятъ, — сказалъ онъ. — Старикъ правъ, углекопъ всегда будетъ работать безъ надежды на то, что ему дадутъ въ награду баранью ногу для жаркого.
Его жена, сидѣвшая задумчиво, точно проснулась и проговорила вполголоса:
— Если бы еще была правда, что разсказываютъ кюре: они говорятъ, будто человѣкъ, бѣдный на этомъ свѣтѣ, будетъ богатымъ на томъ.
Взрывъ смѣха покрылъ ея слова; даже дѣти, и тѣ пожимали плечами. Невѣріе, носившееся въ воздухѣ, коснулось всѣхъ, и хотя рабочіе втайнѣ трепетали передъ легендарными привидѣніями копей, но надъ пустыннымъ небомъ они насмѣхались явно.
— Да, какъ бы не такъ, кюре! — вскричалъ Магё. — Если бы они вѣрили въ то, что говорятъ, то, конечно, постарались бы заготовить для себя мѣстечко получше на томъ свѣтѣ и побольше бы работали да поменьше ѣли… Нѣтъ, разъ человѣкъ умеръ, и конецъ.
Жена громко вздыхала.
— Ахъ, Боже мой! Ахъ, Боже мой!
Затѣмъ, сложивъ на колѣняхъ руки съ видомъ глубокаго унынія, она проговорила:
— Значитъ правда, что намъ всѣмъ надо пропадать.
Присутствовавшіе переглянулись. Старикъ Боньморъ выплюнулъ въ платокъ свою черную мокроту, Маге, задумавшись, держалъ въ зубахъ потухшую трубку, Альзира слушала разговоры, сидя между Ленорой и Генрихомъ, уснувшими за столомъ, Катерина, положивъ подбородокъ на руку, не сводила своихъ большихъ, свѣтлыхъ глазъ съ Этьена, когда онъ, волнуясь, исповѣдывалъ свою вѣру и говорилъ о прекрасномъ будущемъ, рисовавшемся ему въ его соціалистическихъ грезахъ. Кругомъ, въ засыпающемъ селеніи, стояла тишина и только изрѣдка слышался плачъ ребенка или брань какого-нибудь запоздавшаго пьяницы. Въ комнатѣ медленно стучалъ маятникъ часовъ съ кукушкой, влажная свѣжесть поднималась съ усыпаннаго пескомъ каменнаго пола и нѣсколько умѣряла удушливость воздуха.
— Вотъ еще что выдумали! — говорилъ молодой человѣкъ. — Развѣ вы не можете сами создать себѣ счастье на землѣ?
Онъ говорилъ горячо и безумолку. Казалось, раздвигался горизонтъ, со всѣхъ сторонъ замыкавшій тѣсную жизнь этихъ бѣдняковъ, и струя свѣта вливалась въ ихъ мрачное существованіе. Тяжелый трудъ, участь, похожая на участь животнаго, которое стригугъ и потомъ закалываютъ, всевозможныя несчастія, все исчезало, точно сожженное жаркимъ солнечнымъ лучемъ, и справедливость сходила, наконецъ, какъ бы по волшебству, съ неба. Милосердный Богъ умеръ, но зато осталась справедливость, и она упрочитъ счастіе всѣхъ людей, устроитъ между ними царство равенства и братства… Новая общественная жизнь возникала въ одно мгновеніе, какъ это случается иногда въ сновидѣніяхъ; строился громадный, небывало роскошный городъ, въ которомъ каждый гражданинъ жилъ своимъ трудомъ, принимая участіе во всѣхъ общественныхъ радостяхъ. Старый, испорченный свѣтъ разсыпался въ прахъ, молодое, очищенное отъ старыхъ грѣховъ, поколѣніе сливалось въ одинъ рабочій народъ, имѣвшій своимъ девизомъ: каждому по его заслугамъ, и заслуги каждаго опредѣляются его трудомъ. Эти мечты все расширялись, украшались, становились болѣе и болѣе соблазнительными, такъ какъ Этьенъ, больше всѣхъ увлекавшійся ими, не скупился на краски.
Сначала жена Магё, охваченная какимъ-то непонятнымъ ужасомъ, отказывалась слушать. Нѣтъ, нѣтъ, это ужь слишкомъ хорошо!.. Не надо останавливаться на этихъ мысляхъ, такъ какъ послѣ нихъ жизнь покажется еще хуже и человѣкъ готовъ будетъ всѣхъ перебить и все разрушить, лишь бы добиться такого счастья. Безпокойство ея еще болѣе усилилось, когда она замѣтила, что глаза ея мужа начинаютъ разгораться и онъ смотритъ совсѣмъ взволнованнымъ и побѣжденнымъ.
— Не слушай его! — кричала она, перебивая Этьена. — Ты видишь, онъ разсказываетъ намъ сказки… Развѣ буржуа согласятся когда-нибудь работать наравнѣ съ нами?
Но мало-по-малу очарованіе овладѣло и ею. Она кончила тѣмъ, что начала улыбаться и мечтать объ этомъ новомъ волшебномъ мірѣ. Какъ сладко забыться на часовъ посреди этой печальной дѣйствительности! Когда люди живутъ, какъ животныя, уткнувъ носы въ землю, то надо же для нихъ придумать какую-нибудь сказку, которая забавляла бы ихъ и, какъ во снѣ, давала бы имъ въ руки такія вещи, которыхъ на самомъ-то дѣлѣ имъ никогда и не видать. Но что ее въ особенности волновали, такъ это слова Этьена о справедливости, съ этими его словами она была вполнѣ согласна.
— Въ этомъ вы правы! — кричала она. — Когда дѣло правое, я позволю разрубить себя на куски за него… По справедливости и намъ пора пожить въ свою очередь.
Тогда Магё не счелъ болѣе нужнымъ сдерживать свое возбужденіе.
— Чортъ возьми, я не богатъ, но съ радостью далъ бы сто су, чтобы только дожить до всего этого… Вотъ пойдетъ передѣлка-то! А что, скоро это сбудется, и какъ думаютъ приняться за дѣло?
Этьенъ началъ говорить снова. О томъ, какимъ образомъ это совершится, онъ говорилъ уже не такъ опредѣленно, но говорилъ много, не боясь пускаться передъ своими теперешними слушателями въ такія разъясненія, которыя были для него самого не совсѣмъ ясны. Онъ приводилъ всѣ доводы, почерпнутые имъ изъ книгъ, перечислялъ всѣ средства, предлагаемыя различными партіями, и въ концѣ концовъ выходило, что побѣда несомнѣнна, что ничего не стоитъ достигнуть ее, а затѣмъ всѣ люди братски обнимутся и навсегда покончатъ со всѣми недоразумѣніями, раздѣляющими теперь различные классы общества, хотя, конечно, среди хозяевъ и буржуа найдутся и такія упрямыя головы, которыя надо будетъ образумить силой… Магё, казалось, вполнѣ понимали его, соглашались съ нимъ и вѣрили, что роковой вопросъ разрѣшится именно такимъ непостижимо счастливымъ исходомъ, вѣрили со слѣпой вѣрой новообращенныхъ людей, подобно тону, какъ первые христіане вѣровали, что на развалинахъ стараго міра быстро воздвигнется міръ новый, совершенный. Маленькая Альзира тоже вмѣшивалась въ разговоръ. Она представляла себѣ счастье въ видѣ очень теплаго дома, въ которомъ дѣти играютъ и ѣдятъ, сколько хочется. Катерина сидѣла, не шевелясь, попрежнему положивъ подбородокъ на ладонь руки, и пристально смотрѣла на Этьена; когда же онъ умолкалъ, она вздрагивала и блѣднѣла, будто внезапно охваченная холодомъ.
Магё взглядывала, наконецъ, на часы.
— Уже десятый часъ; ну, развѣ это можно, завтра ни за что не проснуться во-время!
Магё встали изъ-за стола печальные, и тоска овладѣвала ими. Имъ казалось, что они только-что были богачами и вдругъ снова очутились въ нищетѣ. Старикъ Боньморъ, когда ему надо было отправляться на работу, ворчалъ, что отъ этихъ сказокъ супъ нисколько не становится лучше, а прочіе члены семьи, поднимаясь въ верхнія комнаты, поражались, что стѣны такъ сыры, что воздухъ до такой степени удушливъ. Когда, наконецъ, всѣ засыпали тяжелымъ сномъ, и Катерина, ложившаяся послѣднею, гасила свѣчу. Этьенъ слышалъ, что она долго и тревожно ворочалась на постели, тщетно стараясь заснуть.
Часто при этихъ вечернихъ разговорахъ присутствовали сосѣди: Левакъ, воспламенявшійся всякій разъ, когда рѣчь заходила о томъ, что для всѣхъ долженъ быть одинаковый доступъ жъ пользованію земными благами, и Пьерронъ, благоразумно уходившій домой тотчасъ же, лишь талько разговоръ касался компаніи копей. Изрѣдка навѣдывался на минутку Захарій, но политика надоѣла ему, и онъ предпочиталъ уходить къ Рассенёру и сидѣть тамъ за кружкой пива. Шаваль почти каждый вечеръ проводилъ около часу въ семьѣ Магё, мучимый тайною ревностью и опасеніемъ, что Этьенъ отобьетъ у него Катерину. Дѣвушка уже начинала было надоѣдать ему, но съ тѣхъ поръ, какъ Этьенъ поселился подлѣ нея и, какъ думалось Шавалю, могъ каждую минуту овладѣть ею, она опять стала ему дорога.
Такимъ образомъ вліяніе Этьена росло, и мало-по-малу его идеи распространялись среди рабочихъ, тѣмъ болѣе что онъ, самъ по себѣ, начиналъ пользоваться все большимъ и большимъ уваженіемъ окружающихъ. Его хозяйка, Магё, вообще смотрѣвшая на людей не особенно довѣрчиво, относилась къ Этьену съ уваженіемъ, какъ къ человѣку, который платитъ исправно, не пьетъ, не играетъ, а сидитъ, уткнувъ носъ въ книгу. Восхваляя его повсюду, она создала ему репутацію ученаго человѣка, и сосѣдки не замедлили воспользоваться этою ученостью и начали обращаться къ Этьену съ просьбами вести ихъ корреспонденцію. Онъ сдѣлался какъ бы ихъ повѣреннымъ, писалъ для нихъ письма, давалъ совѣты въ щекотливыхъ семейныхъ дѣлахъ. Наконецъ, въ сентябрѣ мѣсяцѣ, ему удалось организовать и свою пресловутую кассу, въ которой, правда, приняли участіе только рабочіе селенія, но Этьенъ не терялъ надежды завербовать въ нее углекоповъ со всѣхъ копей, въ особенности если компанія, отнесшаяся въ кассѣ довольно равнодушно, и впредь не будетъ вмѣшиваться въ это дѣло. Его выбрали секретаремъ ассоціаціи и даже назначили ему жалованье. Онъ сдѣлался теперь, сравнительно, почти богачемъ, тѣмъ болѣе что если семейному углекопу трудно сводить концы съ концами, то холостому степенному рабочему, не имѣющему на шеѣ никакой обузы, всегда можно было дѣлать кое-какія сбереженія.
Съ этого времени Этьенъ началъ замѣтно преображаться. Заснувшее было въ немъ, во время его неудачъ, инстинктивное стремленіе въ щегольству и комфорту пробудилось теперь съ новою силою. Онъ купилъ себѣ суконную пару платья, сапоги изъ тонкой кожи. Мало-по-малу этотъ молодой человѣкъ занялъ въ селеніи роль какого-то предводителя, вокругъ котораго группировались остальные рабочіе, и съ каждымъ днемъ у него все больше и больше кружилась голова отъ этого успѣха, — онъ какъ будто пьянѣлъ отъ своей возраставшей популярности. Стоять во главѣ рабочихъ, повелѣвать ими, ему, только-что начинающему карьеру, только-что вчера бывшему самымъ зауряднымъ рабочимъ!.. Все это наполняло его гордость, побуждало его еще пламеннѣе мечтать о соціальномъ переворотѣ, въ которомъ онъ, конечно, будетъ играть видную роль… Даже выраженіе лица Этьена измѣнилось и приняло оттѣнокъ какой-то значительности. Онъ прислушивался къ звукамъ своего собственнаго голоса, когда начиналъ говорить. Наконецъ зародившееся въ немъ честолюбіе повліяло на самый образъ его мыслей, и прежнія умѣренныя теоріи понемногу уступали въ немъ мѣсто мечтамъ о борьбѣ…
Между тѣмъ приближалась осень, наступали октябрьскіе холода, и маленькіе садики селенія пожелтѣли. На грядахъ виднѣлись только зимнія овощи, капуста, унизанная блестками мороза, порей и оставленный для запаха лукъ. Снова проливные дожди полились на красныя черепичныя кровли, стекая потоками въ кадки, подставленныя на тротуарахъ подъ водосточными трубами. Въ домахъ постоянно топились набитыя углемъ печи и отравляли воздухъ въ затворенныхъ на-глухо комнатахъ. Начался сезонъ, въ который бѣдняками еще сильнѣе чувствовалась ихъ нищета.
Въ одну изъ первыхъ холодныхъ октябрьскихъ ночей Этьенъ, возбужденный разговорами, происходившими внизу, не могъ скоро заснуть. Онъ смотрѣлъ, какъ Катерина скользнула подъ одѣяло и затѣмъ задула свѣчу. Дѣвушка казалась тоже очень взволнованной и на этотъ разъ была опять охвачена той внезапной стыдливостью, которая отъ времени до времени овладѣвала ею и заставляла поскорѣе прятаться подъ одѣяло. Теперь она лежала въ темнотѣ, тихо, какъ мертвая, но Этьенъ чувствовалъ, что дѣвушка тоже не спитъ и думаетъ о немъ, точно такъ же, какъ онъ не можетъ не думать о ней, и никогда еще это безмолвное пониманіе другъ друга не смущало ихъ до такой степени, какъ въ этотъ вечеръ. Минуты проходили за минутами; ни онъ, ни она не шевелились, только дыханіе ихъ учащалось, несмотря на то, что они старались сдерживать его. Два раза Этьенъ порывался встать и подойти къ ней. Глупо такъ страстно стремиться другъ къ другу и постоянно сдерживать себя! Къ чему въ самомъ дѣлѣ идти наперекоръ влеченію сердца? Дѣти спятъ; Катерина, онъ увѣренъ, ждетъ его и молча, затаивъ дыханіе, обовьетъ своими руками… Прошло около часу. Этьенъ не всталъ съ своей постели, а дѣвушка ни разу не повернулась къ нему лицомъ, боясь, что она не устоитъ и сама позоветъ его. Чѣмъ дольше они жили другъ подлѣ друга, тѣмъ выше становилась между ними преграда, воздвигаемая и деликатностью дружбы, и стыдомъ, и даже какимъ-то отвращеніемъ отъ болѣе тѣснаго сближенія. Они сами не могли объяснить себѣ всѣ эти, наполнявшія ихъ, разнородныя чувства.
IV.
[править]— Послушай, — говорила Магё мужу, — такъ какъ ты идешь въ Монсу получать деньги, то принеси мнѣ фунтъ кофе и два фунта сахару.
Въ это время онъ самъ чинилъ свои башмаки, чтобы не отдавать ихъ башмачнику и сберечь хоть немного денегъ.
— Хорошо, — отвѣчалъ онъ, не отрываясь отъ своего дѣла.
— Я бы попросила тебя еще зайти къ мяснику… Что ты скажешь насчетъ куска телятины?.. А? Мы давно не видали ея въ глаза.
На этотъ разъ Магё поднялъ голову.
— Кажется, ты думаешь, что я получу сотни и тысячи… Нынче они выдумали безпрестанно останавливать работу, и намъ придется получить очень немного денегъ.
Оба замолчали. Этотъ разговоръ происходилъ въ концѣ октября, въ субботу, послѣ завтрака. Компанія прекратила на этотъ день работы во всѣхъ копяхъ подъ тѣмъ предлогомъ, что будто бы затруднительно выдавать плату людямъ, когда они работаютъ. На самомъ же дѣлѣ, встревоженная все усиливавшимся промышленнымъ кризисомъ, она не хотѣла увеличивать свои, и безъ того большіе запасы угля и пользовалась всѣми возможными предлогами, чтобы пріостановить работы и заставить десять тысячъ своихъ рабочихъ сидѣть сложа руки.
— Ты знаешь, Этьенъ ждетъ тебя у Рассенёра, — заговорила помолчавъ жена. — Ты бы захватилъ его съ собой: онъ хитрѣе тебя и скорѣе разберетъ, если тамъ вздумаютъ васъ обсчитать.
Магё выразилъ согласіе молчаливымъ кивкомъ головы. Въ этотъ день невольнаго отдыха всѣ были не въ духѣ, и тотчасъ послѣ завтрака, поданнаго въ двѣнадцать часовъ, Этьенъ ушелъ къ Рассенёру.
— Ты бы поторопился, — заговорила Магё, — и если застанешь тамъ кого-нибудь изъ этихъ господъ, то поговорилъ бы насчетъ твоего отца. Докторъ тянетъ ихъ руку. Не правда ли, старина, что докторъ ошибается и вы еще можете работать?
Уже дней десять у старика Боньмора одеревенѣли, по его выраженію, лапы, и онъ оставался пригвожденнымъ къ стулу. Магё должна была повторить свой вопросъ, и онъ, наконецъ, пробормоталъ:
— Разумѣется, я еще буду работать. Нельзя считать человѣка никуда негоднымъ оттого, что у него болятъ ноги. Это они все выдумываютъ, чтобы не дать мнѣ пенсіи въ сто восемьдесятъ франковъ.
Магё подумала о сорока су старика, которыхъ ей, быть можетъ, не видать болѣе никогда, и съ отчаяніемъ воскликнула:
— Боже мой, если дѣла такъ пойдутъ, то скоро мы всѣ перемремъ!
— Когда умрешь, тогда не будешь больше чувствовать голода, — замѣтилъ ея мужъ.
Онъ вбилъ гвозди въ свои башмаки и собрался, наконецъ, идти. Очередь селенія «Двухсотъ-сорока» получать заработанныя деньги приходилась часамъ къ четыремъ; поэтому рабочіе не торопились и медленно, одинъ за другимъ, отправлялись въ Монсу, преслѣдуемые своими женами, которыя умоляли ихъ не засиживаться въ городѣ, а возвращаться скорѣе домой. Многія изъ нихъ нарочно давали различныя порученія мужьямъ, чтобы помѣшать имъ истратить деньги по кабакамъ.
У Рассенёра Этьену сообщили разныя новости, ходили тревожные слухи по поводу того, что компанія все больше и больше придирается къ крѣпленію стѣнъ подземныхъ галерей и безпрестанно штрафуетъ рабочихъ; такъ что столкновеніе становится почти неизбѣжнымъ. Но, повидимому, дѣло не ограничится этими явными придирками, а за ними скрываются какіе-то другіе, серьезные и таинственные замыслы.
Когда Этьенъ вошелъ въ кабакъ, тамъ сидѣлъ одинъ рабочій, только-что возвратившійся изъ Монсу, и разсказывалъ, что въ кассѣ вывѣшено какое-то объявленіе, но онъ хорошенько не понялъ, что такое тамъ написано. Затѣмъ въ заведеніе вошелъ другой рабочій, за нимъ третій, и всѣ приносили все различныя вѣсти. Не оставалось сомнѣнія только въ томъ, что компанія приняла какое-то рѣшеніе. Рабочіе начинали волноваться.
— Что ты на это скажешь? — спросилъ Этьенъ, подсаживаясь въ Суварину, передъ которымъ лежалъ пакетъ съ табакомъ — единственное баловство, которое онъ себѣ позволялъ.
Машинистъ, не торопясь, свертывалъ папиросу.
— Я скажу, что это не трудно было предвидѣть. Они рѣшились вывести васъ изъ терпѣнія.
Только онъ одинъ оказался настолько проницательнымъ, что могъ оцѣнить настоящее положеніе дѣлъ, которое и принялся теперь объяснять своимъ обычнымъ спокойнымъ тономъ. Испуганная кризисомъ, компанія принуждена сокращать свои расходы, если не хочетъ совсѣмъ разориться. Понятно, что это отзывается на рабочихъ и имъ приходится подтянуть себѣ животы, такъ какъ компанія выдумываетъ всевозможные предлоги, чтобы только уменьшить заработную плату. Ея склады угля остаются нетронутыми, потому что почти всѣ заводы перестали работать. Пріостановить въ свою очередь работы на копяхъ она не рѣшается, боясь, что за время этой пріостановки попортятся ея сооруженія, и поэтому ей надо найти какой-нибудь иной путь, чтобы выйти изъ своего затруднительнаго положенія. Ничего нѣтъ мудренаго, что она стремится довести своихъ рабочихъ до стачки, чтобы затѣмъ усмирить ихъ и убавить имъ еще больше заработную плату. Наконецъ, ее безпокоитъ касса, устроенная Этьеномъ, потому что со временемъ она можетъ сдѣлаться очень опасной, тогда какъ, если стачка состоится теперь же, то отъ кассы не останется и слѣда, ибо денегъ набралось въ ней еще очень немного, и ихъ тотчасъ же расхватаютъ по рукамъ.
Рассенёръ сидѣлъ рядомъ съ Этьеномъ, и оба они тревожно слушали объясненія машиниста. Въ кабакѣ не было никого, кромѣ нихъ и г-жи Рассенёръ, сидѣвшей за своей конторкой, такъ что говорить можно было обо всемъ громко, не стѣсняясь.
— Что за выдумки! — пробормоталъ Рассенёръ. — Къ чему все это приведетъ? Отъ стачки не будетъ никакой пользы ни компаніи, ни рабочимъ. Лучше какъ-нибудь войти въ соглашеніе.
Это было очень благоразумно, а онъ всегда стоялъ за благоразумный образъ дѣйствія. Съ тѣхъ поръ, какъ его бывшій жилецъ такъ быстро сдѣлался популярнымъ среди рабочихъ, Рассенёръ началъ еще настойчивѣе, чѣмъ прежде, проповѣдывать свою теорію постепенности и умѣренности, постоянно твердя, что люди ничего не получатъ, если они станутъ требовать все за-разъ. Несмотря на свое кажущееся добродушіе, этотъ сытый, отпоенный пивомъ человѣкъ не былъ чуждъ зависти и не могъ не завидовать Этьену, въ особенности когда увидѣлъ, что посѣтители, приходившіе прежде выпить пива и послушать его рѣчей, начали рѣже и рѣже заглядывать къ нему въ кабакъ. Иногда Рассенёръ доходилъ даже до того, что принимался защищать компанію, забывая свою прежнюю здобу противъ нея, — злобу прогнаннаго углекопа.
— Такъ ты противъ стачки? — вскричала г-жа Рассенёръ, не вставая изъ-за своей конторки.
Онъ энергически отвѣчалъ «да», но она тотчасъ же заставила его замолчать.
— Ну, у тебя нѣтъ сердца; предоставь лучше говорить этимъ господамъ.
Но Этьенъ молчалъ, задумчиво глядя на кружку пива, потребованную имъ. Наконецъ онъ поднялъ голову.
— Очень можетъ быть, что все, сказанное товарищемъ, совершенно справедливо, и намъ придется рѣшиться на эту стачку, если насъ къ этому принуждаютъ… Плюшаръ тоже очень здраво разсуждаетъ объ этомъ дѣлѣ. Онъ не одобряетъ стачекъ, потому что рабочій страдаетъ отъ нихъ такъ же, какъ и хозяинъ, и въ концѣ концовъ не достигаетъ съ помощью ихъ ничего положительнаго. Но Плюшаръ видитъ въ стачкѣ превосходное средство склонить, наконецъ, нашихъ людей войти въ тотъ большой международный союзъ… Впрочемъ, вотъ его письмо.
Дѣйствительно, Плюшаръ былъ смущенъ недовѣріемъ, съ какимъ углекопы Монсу относились къ международному союзу, но все-таки надѣялся, что дѣло пойдетъ иначе и они массами станутъ примыкать къ этому союзу, лишь только начнется серьезная борьба между ними и компаніей. Этьену удалось завербовать въ международный союзъ всего только нѣсколько человѣкъ, что отчасти объясняется, можетъ быть, тѣмъ, что онъ несравненно больше заботился объ устроенной имъ самимъ вспомогательной кассѣ, въ которую рабочіе вступали съ большою охотою. Однако же, средства этой кассы были еще такъ ничтожны, что въ случаѣ стачки она дѣйствительно должна была истощиться въ самомъ скоромъ времени, какъ предсказывалъ Суваринъ, и тогда рабочимъ только и оставалось, что обратиться за помощью къ международному союзу, союзу своихъ братьевъ, разсѣянныхъ по всѣмъ концамъ земли.
— Сколько у васъ денегъ въ кассѣ? — спросилъ Рассенёръ.
— Едва только наберется три тысячи франковъ, — отвѣчалъ Этьенъ. — Вы слышали, что меня призывали третьяго дня въ правленіе. О, они были очень вѣжливы и только и твердили, что не мѣшаютъ своимъ рабочимъ устраивать вспомогательную кассу! Однако, я очень хорошо понялъ, что имъ хотѣлось бы контролировать ее… Во всякомъ случаѣ и въ этомъ дѣлѣ не обойтись безъ войны.
Рассенёръ принялся ходить по комнатѣ, презрительно посвистывая. Что вы будете дѣлать съ этими тремя тысячами франковъ! Ихъ не хватитъ на хлѣбъ даже и на недѣлю, а если разсчитывать на иностранцевъ, на людей, живущихъ въ Англіи, то тогда лучше сразу лечь и отдать Богу душу. Нѣтъ, стачка очень глупое дѣло!
Между Этьеномъ и Рассенёромъ въ первый разъ произошла довольно рѣзкая размолвка. До сихъ же поръ они всегда приходили къ какому-нибудь соглашенію, сходясь въ своей обоюдной ненависти къ капиталу.
— Посмотримъ, что ты объ этомъ скажешь? — повторилъ Этьенъ, снова обращаясь къ Суварину.
Машинистъ, не вынимая изо рта папиросы, отвѣчалъ своимъ любимымъ презрительнымъ словомъ «глупости!..»
Онъ указалъ своей тонкой рукой на строенія Ворё, виднѣвшіяся въ растворенную дверь, и видимо хотѣлъ сказать еще что-то, но ему помѣшало неожиданное происшествіе. Его любимецъ кроликъ, осмѣлившійся выйти на улицу, вскочилъ однимъ прыжкомъ обратно въ комнату, спасаясь отъ камней, которыми, какъ градомъ, осыпали его мальчишки. Съ закинутыми назадъ ушами, съ поджатымъ хвостомъ, онъ въ страшномъ испугѣ бросился прямо подъ ноги Суварину, царапая его и просясь къ нему на руки. Машинистъ положилъ его къ себѣ на колѣни, прикрылъ обѣими руками и тотчасъ же впалъ въ то мечтательное, полусонное состояніе, въ которое всегда приводило его прикосновеніе въ мягкой и теплой шерсти этого животнаго.
Въ это время въ заведеніе вошелъ Магё. Онъ отказался выпить, несмотря на вѣжливыя просьбы госпожи Рассенёръ, которая продавала свое пиво съ такимъ видомъ, какъ будто бы угощала имъ даромъ. Этьенъ всталъ и вмѣстѣ съ Магё отправился въ Монсу.
Въ тѣ дни, когда компанія производила разсчеты съ рабочими, городъ всегда смотрѣлъ по праздничному, какъ въ тѣ воскресенья, когда бывала ярмарка. Углекопы стекались толпами изъ окрестныхъ селеній, и такъ какъ отдѣленіе, въ которомъ помѣщалась касса, было очень тѣсно, то они предпочитали дожидаться своей очереди на улицѣ и стояли на ней цѣлою вереницею группъ, загораживая дорогу и безпрерывно смѣняясь вновь прибывающими людьми. Торговцы пользовались случаемъ и раскидывали палатки съ своими разнообразными товарами. Но особенно бойко торговали въ эти дни кофейни и кабаки, потому что углекопы заходили въ нихъ и до полученія денегъ, чтобы запастись терпѣніемъ, и послѣ, уже съ заработкомъ въ карманѣ, чтобы вспрыснуть получку. Но этимъ дѣло оканчивалось не для всѣхъ, такъ какъ только болѣе степенные изъ рабочихъ возвращались затѣмъ домой, другіе же шли въ кафе Волканъ прокучивать остальныя деньги.
По мѣрѣ того, какъ Этьенъ и Магё подвигались впередъ среди толпившагося народа, они все яснѣе и яснѣе чувствовали, что на этотъ разъ рабочіе находятся далеко не въ обычномъ своемъ настроеніи. На лицахъ не было того беззаботнаго выраженія, съ какимъ прежде эти люди получали свои деньги и затѣмъ пропивали ихъ; виднѣлись сжатые кулаки, слышались угрозы, срывавшіяся со всѣхъ устъ.
— Такъ это правда? — спросилъ Магё у Шаваля, котораго встрѣтилъ передъ кофейной Пикеттъ. — Они таки устроили гадость?
Шаваль что-то злобно проворчалъ и искоса взглянулъ на Этьена. Съ тѣхъ поръ, какъ Магё взялъ для разработки новый участокъ, Шаваль не работалъ больше съ прежними товарищами. Къ тому же онъ все сильнѣе и сильнѣе начиналъ проникаться завистью къ Этьену и безпрестанно твердилъ со злобой, что первый встрѣчный начинаетъ вдругъ разыгрывать роль какого-то начальника, и все селеніе лижетъ у него сапоги. Къ зависти примѣшивалась еще ревность. Прогуливаясь съ Катериной въ Рекильярѣ или позади насыпи, онъ каждый разъ устраивалъ молодой дѣвушкѣ страшныя сцены, обвиняя ее въ связи съ Этьеномъ, а затѣмъ снова начиналъ душить ее ласками.
— Пришла наша очередь или еще нѣтъ? — снова спросилъ Магё.
Шаваль повернулся къ нимъ спиной, утвердительно кивнулъ головой, и оба рабочіе рѣшились, наконецъ, идти въ кассу.
Касса помѣщалась въ маленькой квадратной комнатѣ, раздѣленной пополамъ перегородкой. На скамьяхъ, находившихся вокругъ стѣнъ, сидѣли пять-шесть углекоповъ, между тѣмъ какъ кассиръ и его помощникъ разсчитывали рабочаго, стоявшаго съ фуражкой въ рукахъ передъ форточкой, продѣланной въ рѣшеткѣ. Слѣва, надъ скамьей, было приклеено свѣженькое, на желтой бумагѣ, объявленіе, рѣзко выдававшееся на сѣрыхъ закопченыхъ стѣнахъ комнаты, и съ самаго утра оно приковывало къ себѣ вниманіе безконечной вереницы рабочихъ, которымъ приходилось проходить мимо него. Они входили въ комнату по двое, по трое, останавливались передъ объявленіемъ, затѣмъ передергивали плечами, точно имъ переломило спину, и молча уходили.
Теперь передъ нимъ стояли два углекопа: одинъ молодой, съ квадратной, какъ у животнаго, головой, другой старый, весь высохшій и съ поглупѣвшимъ отъ старости лицомъ. Ни тотъ, ни другой не умѣли читать; молодой шевелилъ губами, складывая про себя буквы, старый тупо смотрѣлъ на объявленіе. Многіе рабочіе входили только взглянуть, что такое вывѣшено, и уходили, ничего не понявъ.
— Прочитай намъ это, — сказалъ своему товарищу Магё, который былъ тоже не изъ особенно грамотныхъ.
Этьенъ началъ вслухъ читать объявленіе. Оно исходило отъ компаніи и было обращено ко всѣмъ углекопамъ на ея копяхъ. Компанія объявляла, что въ виду постоянной небрежности рабочихъ въ крѣпленіи подземныхъ галерей, нисколько не уменьшающейся даже отъ налагаемыхъ за это штрафовъ, она рѣшилась ввести новую систему разсчета за работы по добыванію угля. Отнынѣ она будетъ платить за крѣпленіе особо, по числу кубическихъ метровъ дерева, употребленнаго на него. Плата съ телѣжки добытаго угля будетъ при этомъ, разумѣется, понижена, а именно: съ пятидесяти сантимовъ приблизительно до сорока, смотря по качеству угля и большей или меньшей отдаленности разрабатываемаго пласта отъ шахты. Далѣе шелъ довольно неясный разсчетъ, которымъ компанія старалась доказать, что эти десять сантимовъ, скинутые съ платы за телѣжку угля, должны совершенно покрыться платою за крѣпленіе галерей, если она будетъ производиться добросовѣстно. Въ концѣ компанія прибавляла, что, желая предоставить каждому рабочему время для ознакомленія съ новой системой разсчета, она намѣрена ввести ее только съ понедѣльника, перваго декабря.
— Нельзя ли читать потише! — закричалъ кассиръ, — Вы мѣшаете другимъ…
Этьенъ продолжалъ читать, не обращая вниманія на это замѣчаніе. Голосъ его дрожалъ, и когда онъ смолкъ, всѣ продолжали пристально смотрѣть на объявленіе. Старый и молодой углекопы точно чего-то еще ждали; затѣмъ они ушли, передернувъ плечами.
— Чортъ возьми! — прошепталъ Магё.
Онъ и Этьенъ сѣли на лавку. Рабочіе попрежнему смѣнялись передъ этимъ желтенькимъ объявленіемъ, а Магё и Этьенъ сидѣли, склонивъ головы и погрузившись въ провѣрку разсчета компаніи. Смѣется, что ли, она надъ ними! Никогда не наверстать имъ на крѣпленіи галерей тѣхъ десяти сантимовъ, которые сброшены съ платы за телѣжку угля. Много-много, если они заработаютъ на крѣпленіи восемь сантимовъ; стало быть, компанія оттягиваетъ у нихъ два, не считая лишняго времени, которое потребуется при тщательномъ крѣпленіи галерей. Вѣдь это ни больше, ни меньше какъ замаскированное пониженіе заработной платы! Компанія вздумала дѣлать сбереженія, вытаскивая деньги изъ кармановъ своихъ рабочихъ!
— Какъ бы не такъ! — повторялъ Магё, поднимая, наконецъ, голову. — Мы будемъ круглые дураки, если согласимся на это!
Такъ какъ передъ форточкой кассы никого не было, то онъ подошелъ къ ней, чтобы получить деньги. Во избѣжаніе траты времени деньги выдавались на руки только тѣмъ забойщикамъ, которые брали за себя съ торговъ участки для разработки угля, а эти рабочіе уже сами дѣлили ихъ между своими товарищами.
— Магё съ товарищами, — сказалъ помощникъ кассира, — пластъ Филоньеръ, галерея номеръ седьмой.
Онъ порылся въ листахъ, составлявшихся по разсчетнымъ книжкамъ рабочихъ, въ которыя надсмотрщики ежедневно вписывали количество телѣжекъ угля, добытыхъ въ каждой разрабатываемой галереѣ.
— Магё съ товарищами, — повторилъ помощникъ кассира, — пластъ Филоньеръ, галерея номеръ седьмой… Сто тридцать пять франковъ.
Кассиръ отсчиталъ деньги.
— Извините, — пробормоталъ пораженный Магё, — не ошиблись ли вы?
Съ оледенѣвшимъ сердцемъ, весь охваченный дрожью, онъ смотрѣлъ на эти деньги, не беря ихъ въ руки. Хотя онъ заранѣе зналъ, что получитъ на этотъ разъ меньше обыкновеннаго, но все-таки денегъ должно бы быть гораздо больше… Или онъ невѣрно сосчиталъ свой заработокъ?.. Если отдать, что слѣдуетъ, Захарію, Этьену и другому товарищу, замѣнившему Шаваля, то на долю Магё, старика-отца, Катерины и Жанлина останется не болѣе пятидесяти франковъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, я не ошибся, — отвѣчалъ помощникъ кассира. — Вычтите два воскресенья, четыре прогульныхъ дня, и у васъ останется девять рабочихъ дней.
Магё молча разсчитывалъ про себя: за девять рабочихъ дней слѣдуетъ получить ему около тридцати франковъ, Катеринѣ — восемнадцать, Жанлину — девять. Старикъ Боньморъ работалъ только три дня. Все-таки, если прибавить къ этому девяносто франковъ Захарія и двоихъ товарищей, то сумма должна составиться гораздо большая.
— Не забудьте штрафовъ, — добавилъ помощникъ кассира — Двадцать франковъ штрафа за дурное крѣпленіе галерей.
Забойщикъ съ отчаяніемъ махнулъ рукой. Двадцать франковъ штрафа и четыре дня прогула!.. Ну, тогда счетъ вѣренъ. И какъ подумаешь, что не такъ давно, когда старикъ Боньморъ еще работалъ, а Захарій не жилъ отдѣльно, онъ, Магё, получалъ иногда за двѣ рабочихъ недѣли до ста пятидесяти франковъ!
— Берете ли вы деньги? — закричалъ нетерпѣливо кассиръ. — Вы видите, что задерживаете другихъ… Если не хотите брать, такъ и скажите.
Когда Магё забралъ деньги въ свою большую дрожавшую руку, помощникъ кассира остановилъ его.
— Подождите, у меня записано ваше имя… Туссэнъ Магё, да?.. Г-нъ главный секретарь хочетъ васъ видѣть. Войдите, онъ теперь одинъ.
Совсѣмъ ошеломленный, рабочій очутился въ кабинетѣ, обставленномъ мебелью краснаго дерева, крытой зеленымъ выцвѣтшимъ репсомъ. Главный секретарь, высокій, блѣдный господинъ, сидѣвшій за конторкой, заваленной бумагами, обратился къ нему и говорилъ минутъ пять, но въ ушахъ Магё такъ шумѣло, что онъ едва слышалъ обращенную къ нему рѣчь. Впрочемъ, онъ смутно понялъ, что дѣло шло объ его отцѣ, котораго хотятъ уволить на покой, назначивъ ему, въ уваженіе его пятидесятилѣтняго возраста и сорокалѣтней работы на копяхъ, пенсію въ сто пятьдесятъ франковъ. Магё показалось, что секретарь заговорилъ вдругъ гораздо жестче. Онъ дѣлалъ Магё выговоръ за то, что тотъ занимается политикой, намекалъ на его жильца, на вспомогательную кассу и затѣмъ посовѣтовалъ ему, бывшему до сихъ поръ однимъ изъ лучшихъ рабочихъ на копяхъ, не впутываться во всѣ эти глупости… Магё хотѣлъ протестовать, но вмѣсто того бормоталъ какія-то несвязныя слова, вертѣлъ въ рукахъ фуражку и, наконецъ, вышелъ вонъ, лепеча:
— Конечно, г-нъ секретарь… Увѣряю васъ, г-нъ секретарь…
Встрѣтивъ на улицѣ поджидавшаго его Этьена, Магё вдругъ разразился:
— Я набитый дуракъ, мнѣ слѣдовало отвѣчать!.. Намъ ѣсть нечего, а тутъ еще эти глупости!.. Да, они не долюбливаютъ тебя, и секретарь говорилъ, что все селеніе заражено… А что же дѣлать?.. Гнуть спину и говорить спасибо?.. Онъ правъ, это самое благоразумное…
Магё замолчалъ, волнуемый и гнѣвомъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ страхомъ. Этьенъ шелъ мрачный, погруженный въ свои думы. Они снова проходили мимо группъ рабочихъ, тѣснившихся на улицѣ. Раздраженіе этого, обыкновенно смирнаго народа все возрастало, и въ воздухѣ стоялъ грозный гулъ голосовъ, напоминавшій отдаленные громовые раскаты. Нѣкоторые изъ углекоповъ высчитали и доказали другимъ, что компанія оттягиваетъ у нихъ по два сантима съ каждой телѣжки угля, и эта замаскированная сбавка платы воспламеняла самыя спокойныя головы. Люди возмущались и выходили изъ себя, видя впереди только жалкую плату, голодъ, штрафы, рядъ дней, въ которые компанія, подъ тѣмъ или другимъ предлогомъ, пріостанавливаетъ работы. И такъ уже приходится сидѣть впроголодь, а что же будетъ потомъ, когда уменьшится заработная плата? Въ кабакахъ рабочіе высказывали свое раздраженіе еще рѣзче, и глотки до того пересыхали отъ крика, что и тѣ небольшія деньги, которыя попали сегодня въ карманы углекоповъ, быстро переходили на конторки кабатчиковъ.
Этьенъ и Магё дошли до дому, не обмѣнявшись ни однимъ словомъ. Жена, остававшаяся одна съ маленькими дѣтьми, тотчасъ же увидѣла, что мужъ вошелъ въ комнату съ пустыми руками.
— Ну, хорошъ же ты! — воскликнула она. — Гдѣ же кофе, сахаръ и масло? Я думаю, что кусокъ телятины не разорилъ бы тебя.
Онъ не отвѣчалъ, сдерживая душившее его волненіе. Затѣмъ его широкое лицо, загрубѣвшее отъ работы подъ землей, судорожно передернулось, крупныя слезы навернулись на глаза и полились горячимъ дождемъ. Бросивъ пятьдесятъ франковъ на столъ, онъ присѣлъ около него и расплакался, какъ ребенокъ.
— Бери! — бормоталъ онъ. — Вотъ сколько я тебѣ принесъ… Это мы всѣ столько заработали.
Магё взглянула на Этьена и, видя, что онъ стоитъ молчаливый и разстроенный, тоже залилась слезами. Какъ могутъ девять человѣкъ прожить на пятьдесятъ франковъ двѣ недѣли? Ея первенецъ бросилъ ихъ, старикъ не можетъ передвинуть ногъ; скоро, значитъ, придется всѣмъ умирать… Альзира, видя, что мать плачетъ, бросилась къ ней на шею; Ленора и Генрихъ разрыдались, а маленькая Эстелла принялась кричать во все горло.
Скоро все селеніе огласилось тѣмъ же воплемъ, вызваннымъ мыслью о грядущемъ голодѣ. Мужчины возвратились изъ Монсу съ этими жалкими, полученными за работу, грошами, и въ каждой семьѣ раздавался плачъ. Двери домовъ растворялись, и женщины выскакивали на улицу, точно горе ихъ не могло вмѣститься подъ низкими потолками комнатъ. Шелъ мелкій дождь, но онѣ не чувствовали его и перекликались однѣ съ другой, показывая лежащія на ладоняхъ деньги.
— Посмотри, сколько они ему дали!.. Ну, не на смѣхъ ли это?
— А у меня, взгляни! Мнѣ даже хлѣба не хватитъ на двѣ недѣли!
— А у меня, сосчитайте-ка! Мнѣ придется продать рубашки.
Магё тоже вышла на улицу. Толпа женщинъ собралась около Левакъ, кричавшей громче другихъ, такъ какъ ея пьяница-мужъ еще не приходилъ домой, и она предчувствовала, что много ли, мало ли получилъ онъ денегъ, но всѣ онѣ останутся въ кафе Волканъ. Филомена караулила возвращеніе отца, чтобы помѣшать Захарію взять себѣ часть полученныхъ на его долю денегъ. Одна только Пьерронъ казалась довольно спокойной, потому что ея лицемѣръ-мужъ всегда умѣлъ устроить какъ-то такъ, что надсмотрщики обозначали въ его разсчетной книжкѣ, будто онъ посвящалъ исполненію своихъ обязанностей гораздо большее количество часовъ, чѣмъ другіе его товарищи. Но Брюле находила, что это подло со стороны ея зятя. Вытянувшись во весь ростъ, она стояла посреди толпы волновавшихся женщинъ и грозила кулакомъ по направленію къ Монсу.
— Какъ подумаешь, что я видѣла сегодня утромъ въ коляскѣ ихъ кухарку! — кричала она, не говоря, что кухарка эта была директорская. — Да, кухарка, въ коляскѣ парой, отправилась въ Маршьенъ, должно быть за рыбой!
Крики усилились. Эта кухарка въ бѣломъ фартукѣ, отправившаяся на городской рынокъ въ господской коляскѣ, возбудила всеобщее негодованіе. У нихъ все-таки будетъ рыба, несмотря на то, что ихъ рабочіе умираютъ съ голоду! Только, можетъ быть, и они не всегда будутъ лакомиться рыбой; придетъ и ихъ чередъ поголодать!.. Мысли, посѣянныя Этьеномъ, всходили и выростали, выражаясь въ этомъ крикѣ волновавшейся толпы. Люди сгорали нетерпѣніемъ, ожидая, скоро ли они доживутъ до обѣщаннаго имъ золотого вѣка и возьмутъ свою долю счастья, скрывавшуюся за этимъ замкнутымъ, какъ могила, горизонтомъ нищеты. Несправедливость ужь слишкомъ велика, у нихъ вытаскиваютъ изо рта кусокъ хлѣба, и ничего болѣе не остается дѣлать, какъ предъявить, наконецъ, свои права. Женщины готовы были хоть сейчасъ идти на приступъ грезившагося имъ идеальнаго города, въ которомъ не будетъ ни одного бѣдняка. Ночь почти уже наступила, дождь усилился, а онѣ все еще наполняли селеніе своими жалобами. Разбредшіеся по улицѣ ребятишки тоже кричали и визжали.
Вечеромъ въ кабакѣ Авантажъ было признано, что стачка неизбѣжна. Даже Рассенёръ не оспаривалъ этого; Суваринъ разсматривалъ ее, какъ первый шагъ къ предстоявшей борьбѣ, а Этьенъ одной фразой резюмировалъ положеніе дѣлъ: если компанія непремѣнно добивается стачки, то стачка будетъ.
ГЛАВА V.
[править]Прошла недѣля. Рабочіе продолжали работать, но, въ ожиданіи предстоящаго столкновенія, были угрюмы и молчаливы.
Семьѣ Магё приходилось еще болѣе прежняго урѣзывать во всемъ свои расходы, и поэтому сама Магё, обыкновенно разсудительная и добродушная, была постоянно не въ духѣ. Къ тому же, одинъ разъ ея дочь Катерина не пришла домой ночевать. На другой день она возвратилась такая измученная и больная, что даже не могла идти на работу. Дѣвушка разсказывала съ плачемъ, что не пришла домой не по своей доброй волѣ, что ея не пустилъ Шаваль, угрожавшій избить ее, если она вздумаетъ уйти. Онъ совсѣмъ обезумѣлъ отъ ревности и не пускалъ ея домой съ тою цѣлью, чтобы она не оставалась подъ одной кровлей съ Этьеномъ, съ которымъ, какъ онъ былъ убѣжденъ, сводитъ Катерину ея семья. Взбѣшенная Магё запретила дочери видѣться съ этимъ скотомъ и грозилась, что она пойдетъ въ Монсу и надаетъ Шавалю пощечинъ. Однако же рабочій день былъ все-таки потерянъ, а дѣвушка, разъ она уже обзавелась возлюбленнымъ, не хотѣла измѣнять ему.
Два дня спустя случилось другое происшествіе. Всѣ думали, что въ понедѣльникъ и во вторникъ Жанлинъ работалъ, по обыкновенію, на копяхъ, а на самомъ дѣлѣ оказалось, что онъ съ Веберомъ и Лидіей, которыхъ сманилъ съ собою, прошлялся эти два дня по болотамъ и Вандамскому лѣсу. Что они тамъ дѣлали цѣлыхъ два дня, такъ и осталось неизвѣстно. Мать жестоко высѣкла его на улицѣ передъ глазами перепуганныхъ ребятишекъ всего селенія. Виданное ли это дѣло? И такія штуки устраиваютъ ея дѣти, бывшія столь тяжелой обузой со дня ихъ рожденія и обязанныя теперь, въ свою очередь, помогать родителямъ! Этотъ крикъ, вызванный у нея воспоминаніемъ о ея собственномъ безотрадномъ дѣтствѣ, казался голосомъ самой нищеты, переживаемой людьми изъ поколѣнія въ поколѣніе и заставляющей ихъ смотрѣть на каждаго рождающагося ребенка, какъ на рабочія руки въ будущемъ.
Когда утромъ мужчины и дочь отправились на копи, Магё приподнялась на постели и крикнула вслѣдъ уходившему Жанлину:
— Если ты опять убѣжишь, злой чертенокъ, то я съ тебя спущу всю шкуру!
На новомъ участкѣ Магё работа шла туго. Эта часть пласта Филоньеръ становилась все тоньше и тоньше, такъ что забойщики, едва передвигавшіеся въ этой трещинѣ, обдирали себѣ локти во время работы кирками. Кромѣ того, здѣсь становилось все сырѣе и сырѣе, и каждую минуту можно было ожидать, что вдругъ хлынетъ изъ какой-нибудь разсѣлины цѣлый потокъ воды, размоетъ галереи и затопитъ людей. Еще наканунѣ, когда Этьенъ сильнымъ ударомъ всадилъ въ пластъ угля свою кирку и потомъ выдернулъ ее, изъ пробоины вдругъ хлынула ему въ лицо вода. На этотъ разъ тревога оказалась, впрочемъ, пустою, и вода скоро перестала течь, но все-таки галерея сдѣлалась еще сырѣе и воздухъ въ ней сталъ еще хуже. Но Этьенъ вовсе не думать о предстоящей опасности и работалъ совершенно беззаботно, какъ и его товарищи. Онъ привыкъ также къ рудничному газу и даже на замѣчалъ его скопленія, не чувствовалъ, какъ тяжелѣютъ отъ него вѣки, а на рѣсницы точно насѣдаетъ паутина. Иногда только, когда пламя лампъ начинало уже черезчуръ блѣднѣть и становилось совсѣмъ голубоватымъ, рабочіе вспоминали объ этомъ страшномъ газѣ, и кто-нибудь изъ забойщиковъ прикладывалъ ухо къ стѣнѣ и прислушивался къ легкому шуму, съ которымъ газъ вырывался изъ трещины въ пластѣ. Гораздо большую опасность представляли обвалы, весьма возможные здѣсь, потому что потоки воды, безпрестанно прорывавшейся отовсюду, сильно размывали своды галереи, правда, скрѣпленные деревомъ, но скрѣпленные, по обыкновенію, кое-какъ наскоро.
Въ этотъ день Магё уже три раза принимался за крѣпленіе свода. Было половина третьяго и рабочіе собирались уходить домой; Этьенъ, лежа на бону, отбивалъ киркой послѣдніе куски отъ глыбы угля, тоже намѣреваясь кончать работу. Вдругъ отдаленный гулъ, напоминавшій раскатъ грома, потрясъ всѣ копи.
— Что это значить? — воскликнулъ Этьенъ, оставивъ работу и прислушиваясь.
Ему показалось, что позади него обвалилась вся галерея. Магё уже бѣжалъ по наклонному ходу, крикнувъ:
— Это обвалъ… Скорѣе, скорѣе!
Рабочіе бѣжали опрометью по наклонной галереѣ, движимые братскимъ участіемъ къ товарищамъ, можетъ быть, погибающимъ подъ обваломъ. Гробовое молчаніе царило вокругъ; лампы бѣгущихъ людей безпорядочно мелькали въ темнотѣ. Углекопы бѣжали одинъ за другимъ по узкимъ ходамъ, до того согнувъ спины, что, казалось, скользили на четверенькахъ. Встрѣчаясь на перекресткахъ съ другими рабочими, они, не останавливаясь, обмѣнивались другъ съ другомъ короткими вопросами и отвѣтами: Гдѣ обвалилось? Гдѣ-нибудь у забойщиковъ?… Нѣтъ; скорѣе внизу. Не въ галереяхъ ли, гдѣ вывозятъ уголь?.. Когда рабочіе добрались до выходной галереи, узкой, похожей на трубу, они покатились по ней стремглавъ, сваливаясь другъ на друга и нимало не заботясь о царапинахъ.
Высѣченный наканунѣ Жанлинъ не ушелъ въ этотъ день съ работы и, по обыкновенію, бѣгалъ взадъ и впередъ за своимъ поѣздомъ телѣжекъ, затворяя воздушныя двери[1]. Иногда, зная, что не встрѣтится по дорогѣ съ надсмотрщикомъ, онъ присаживался на самую заднюю телѣжку, хотя это было строго запрещено въ виду того, что, сидя, мальчуганъ, сопровождающій поѣздъ, можетъ заснуть и оставить двери растворенными. Когда поѣздъ останавливался на разъѣздѣ, чтобы пропустить другой, встрѣчный, Жанлинъ устраивалъ себѣ развлеченіе: подкрадывался тихонько, безъ лампы, къ Беберу, правившему лошадью, и щипалъ его до крови. Какъ своею наружностью, желтыми курчавыми волосами, большими ушами и худою мордочкою, съ блестѣвшими на ней даже въ темнотѣ зеленоватыми глазами, онъ напоминалъ обезьяну, такъ и его забавы и шутки очень походили на злыя продѣлки этого животнаго. Онъ развился рано, но это было болѣзненное развитіе какого-то выродка, почти не касавшееся нравственной стороны, и оно еще болѣе дѣлало его похожимъ на лукавое, проворное животное.
Послѣ полудня надо было перемѣнить лошадь, возившую телѣжки, и Мукъ привелъ въ мальчуганамъ Баталь. На разъѣздѣ она вдругъ начала храпѣть, и Жанлинъ, добѣжавъ до Бебера, проговорилъ:
— Что эта старая кляча выдумала вдругъ останавливаться?.. Когда-нибудь я переломлю себѣ ноги по ея милости.
Беберъ не могъ отвѣчать на вопросъ, такъ какъ принужденъ былъ сдерживать Баталь, расшалившуюся при приближеніи встрѣчнаго поѣзда, который тащила Тромпетъ. Баталь еще издали почуяла свою товарку, къ которой воспылала самой нѣжной дружбой съ того дня, какъ увидала ее въ первый разъ, спустившуюся въ подземную глубь. Тромпетъ плохо привыкала къ жизни подъ землей и, словно ослѣпленная окружающей ее вѣчной ночью и постоянно тоскующая о солнечномъ свѣтѣ, вяло, съ понуренной головой, возила поѣзды телѣжекъ. Можно было подумать, что Баталъ жалѣетъ свою молодую подругу и, какъ старый философъ, старается внушить ей терпѣніе и покорность, утѣшить ее. Каждый разъ, когда обѣ лошади встрѣчались на разъѣздахъ, Баталь вытягивала шею, обдавала Тромпетъ своимъ горячимъ дыханіемъ, ржала и точно старалась ободрить ее ласкою.
— Чортъ возьми! — выругался Беберъ. — Вотъ онѣ опять присосались другъ къ другу!
Когда Тромпетъ прошла дальше, таща свой поѣздъ, Беберъ повернулся къ Жанлину, чтобы отвѣтить на его вопросъ.
— У старой, видишь ли, есть порокъ!.. Когда она вдругъ останавливается, то это значитъ, что впереди что-нибудь неладно: или камень лежитъ на дорогѣ, или образовалась яма, а Баталь бережетъ себя и не хочетъ, чтобы у ней что-нибудь попортилось… Я не понимаю, что такое съ ней сегодня и что она можетъ видѣть за этой дверью. Она отворитъ ее головой, а потомъ и упрется всѣми четырьмя ногами… Ты видѣлъ тамъ что-нибудь?
— Нѣтъ, — отвѣчалъ Жанлинъ, — кромѣ лужи воды, которая достаетъ мнѣ до колѣнъ.
Поѣздъ тронулся съ мѣста. На обратномъ пути Баталь, отворивъ, по обыкновенію, головою воздушную дверь, заржала, снова уперлась и, дрожа, ни за что не хотѣла двинуться далѣе. Наконецъ, она рѣшилась и пустилась во весь духъ.
Затворивъ дверь, Жанлинъ пріостановился на минуту. Онъ нагнулся и посмотрѣлъ на лужу, въ которой стоялъ; затѣмъ приподнялъ лампу, взглянулъ вверхъ и увидѣлъ, что деревянное крѣпленіе потолка совсѣмъ выгнулось подъ напоромъ земли, размытой непрерывно сочившейся водой. Въ это время по галереѣ проходилъ забойщикъ, извѣстный въ селеніи подъ прозвищемъ Шико. Его жена мучилась родами и онъ торопился къ ней съ работы. Шико тоже пріостановился и посмотрѣлъ вверхъ на потолокъ. Жанлинъ уже собрался бѣжать въ догонку за своимъ поѣздомъ, какъ вдругъ раздался страшный трескъ, и обвалъ похоронилъ подъ собой забойщика и ребенка.
Воцарилась глубокая тишина. Отъ произведеннаго обваломъ сотрясенія воздуха поднялась густая пыль и наполнила всѣ ходы. Ослѣпленные, запыхавшіеся углекопы сбѣгались со всѣхъ сторонъ, даже изъ самыхъ отдаленныхъ галерей, и слабые движущіеся огоньки ихъ лампъ неясно освѣщали силуэты черныхъ людей, торопливо пробирающихся по этимъ кротовымъ норамъ. Когда первые рабочіе наткнулись на обвалъ, они принялись кричать, сзывая товарищей. Другая толпа углекоповъ, сбѣжавшихся изъ отдаленныхъ участковъ, очутилась по другую сторону обвала, преграждавшаго сообщеніе по галереѣ. Рабочіе скоро увидѣли, что сводъ обрушился на протяженіи метровъ двѣнадцати, не болѣе. Самъ по себѣ обвалъ не представлялъ ничего серьезнаго, но всѣ сердца сжались, когда изъ подъ земли и обломковъ дерева послышалось предсмертное хрипѣніе.
Беберъ бросилъ свой поѣздъ и прибѣжалъ, крича:
— Тамъ Жанлинъ! Тамъ Жанлинъ!
Въ эту самую минуту появился Магё, въ сопровожденіи Захарія и Этьена. Отчаяніе до того овладѣло отцомъ, что онъ не находилъ другихъ словъ, кромѣ проклятій.
Всеобщее смятеніе еще увеличивалось отъ царившаго кругомъ мрака.
Прибѣжавшія вмѣстѣ съ другими, Катерина, Лидія и Мукъ плакали и кричали отъ ужаса. Мужчины старались унять ихъ, но эти дѣвушки, казалось, совсѣмъ обезумѣли, слыша предсмертное хрипѣніе, несшееся изъ подъ обвала.
Прибѣжалъ надсмотрщикъ Ришомъ. Онъ приходилъ въ отчаяніе, что ни инженера Негреля, ни Дансаэрта не было на копяхъ. Приложивъ ухо къ землѣ, Ришомъ прислушивался нѣкоторое время и затѣмъ объявилъ, что слышные отъ времени до времени стоны не могутъ быть стонами ребенка: подъ обваломъ навѣрное есть взрослый человѣкъ. Магё разъ двадцать звалъ Жанлина, но не получилъ въ отвѣтъ ни малѣйшаго звука: ребенокъ, должно быть, задавленъ на смерть. Между тѣмъ предсмертное хрипѣніе все еще слышалось. Рабочіе спрашивали умирающаго, кто онъ, но получали въ отвѣтъ одинъ только стонъ.
— Скорѣе! — твердилъ Ришомъ, уже распорядившійся, чтобы принимались раскапывать обвалъ. — Мы потомъ поговоримъ!
Съ заступами и лопатами въ рукахъ углекопы принялись за работу съ двухъ сторонъ. Шаваль работалъ молча, рядомъ съ Магё и Этьеномъ; Захарій распоряжался вывозкой земли. Уже давно наступилъ часъ, когда оканчивались обычныя дневныя работы углекоповъ, и хотя рабочіе ничего не ѣли, но попавшихъ въ бѣду товарищей не оставляютъ ради тарелки супа. Однако же углекопы вспомнили о томъ, что ихъ жены могутъ встревожиться, что ни одинъ человѣкъ не возвращается съ работы. Хотѣли послать въ селеніе которую-нибудь изъ откатчицъ; но ни Катерина, ни Мукъ, ни даже Лидія ни за что не хотѣли уйти, какъ будто желаніе взглянуть на погибшихъ пригвоздило ихъ къ мѣсту. Онѣ, впрочемъ, не стояли, сложа руки, и работали наравнѣ съ мужчинами. Наконецъ Левакъ вызвался сходить въ селеніе и сказать тамъ, что людей задержалъ простой обвалъ, который необходимо немедленно расчистить. Было около четырехъ часовъ; рабочіе сдѣлали менѣе чѣмъ въ часъ такую работу, на которую при другихъ условіяхъ потребовался бы цѣлый день. Повидимому, половина обвалившейся земли была уже выбрана. Магё работалъ съ какою-то яростью, сказывавшеюся и въ томъ рѣзкомъ движеніи, которымъ онъ, молча, отвѣчалъ товарищамъ, предлагавшимъ смѣнить его хоть на минуту.
— Осторожнѣе! — сказалъ наконецъ Ришомъ. — Мы добираемся до нихъ… Не добейте несчастныхъ.
Въ самомъ дѣлѣ, хрипѣніе становилось все явственнѣе. Это хрипѣніе, заставлявшее углекоповъ напрягать всѣ свои силы, слышалось теперь какъ будто подъ самыми лопатами, которыми отгребали землю. Вдругъ оно смолкло.
Ни одного слова не было произнесено въ толпѣ; всѣ почувствовали точно холодъ смерти, пронесшійся во мракѣ. Люди продолжали рыть землю, обливаясь потомъ, напрягая мускулы до послѣдней степени. Наконецъ изъ подъ обвала показалась нога; землю стали выбирать руками, освобождая осторожно члены погибшаго человѣка. Голова его оказалась не поврежденной. Свѣтъ лампъ упалъ на его лицо, и въ толпѣ пробѣжало имя Шико. Онъ былъ еще теплый; обвалъ сломалъ ему позвоночный столбъ.
— Закройте его и положите въ телѣжку, — приказалъ надсмотрщикъ. — А теперь добирайтесь скорѣе до мальчугана.
Магё не бросалъ работы, и скоро было прорыто сквозное отверстіе на противоположную сторону обвала, съ которой работала другая партія углекоповъ. Добрались наконецъ и до Жанлина. Онъ лежалъ безъ чувствъ, съ переломленными ногами, но еще живой. Объ этомъ сообщили Магё. Онъ взялъ ребенка на руки и, стиснувъ зубы, попрежнему выражалъ свое отчаяніе только проклятіями… Катерина и другія откатчицы снова принялись кричать и плакать.
Живо устроили поѣздъ изъ двухъ телѣжекъ. Беберъ привелъ Баталь и запрёгъ ее; въ первую телѣжку помѣстился Этьенъ съ трупомъ Шико, во вторую сѣлъ Магё, держа на колѣняхъ безчувственнаго Жанлина, прикрытаго лоскутомъ, сорваннымъ съ воздушной двери. Поѣздъ тронулся шагомъ; на каждой телѣжкѣ свѣтился красноватый огонекъ лампы. Позади шло человѣкъ пятьдесятъ углекоповъ; остальные были оставлены, чтобы вновь скрѣпить деревомъ сводъ на мѣстѣ обвала. Люди только теперь почувствовали страшную усталость и медленно тащились по грязи, мрачные и унылые, какъ стадо, пораженное эпидеміей. Пришлось употребить около получаса времени, чтобы добраться до шахты. Не видно было конца этой процессіи, двигавшейся среди глубокаго мрака подъ землей, по галереямъ, которыя безпрестанно извивались и перекрещивались одна съ другою.
Ришомъ, отправившійся впередъ въ отдѣленіе, гдѣ производилась нагрузка, распорядился, чтобы оставили пустымъ одинъ подъемный ящикъ. Пьерронъ и другой нагрузчикъ живо поставили въ него обѣ телѣжки; въ одной оставался Магё съ своимъ изувѣченнымъ ребенкомъ на колѣняхъ, въ другой — Этьенъ, поддерживавшій руками трупъ Шико. Затѣмъ, когда рабочіе заняли два другіе яруса ящика, онъ началъ подниматься вверхъ медленнѣе обыкновеннаго. Вода холоднымъ дождемъ лилась сквозь обшивку стѣнъ шахты; люди глядѣли вверхъ, нетерпѣливо ожидая увидѣть дневной свѣтъ.
Мальчикъ, посланный за докторомъ Вандергагеномъ, къ счастію, нашелъ его дома и привелъ съ собою. Жанлина и мертваго Шико внесли въ комнату надсмотрщиковъ, гдѣ, несмотря на теплую погоду, жарко топилась печка. Ведра съ теплой водой для обмыванія раненыхъ стояли уже наготовѣ; два матраца были постланы на плитяномъ полу, и на нихъ сложили ребенка и забойщика. Въ комнату вошли только Магё и Этьенъ. Откатчицы, углекопы и сбѣжавшіеся мальчишки остались за дверью и тихо переговаривались между собою.
Мелькомъ осмотрѣвъ Шико, докторъ проговорилъ:
— Конецъ!.. Можете его обмыть.
Два надзирателя раздѣли и вымыли губкой этотъ трупъ, покрытый черной угольной пылью и потомъ.
— Голова не повреждена, — говорилъ докторъ, стоя на колѣняхъ передъ матрацомъ, на которомъ лежалъ Жанлинъ. — Грудь тоже цѣла… Ага, подарокъ достался ногамъ!
Съ ловкостью няньки онъ самъ раздѣлъ ребенка: развязалъ платокъ на его головѣ, снялъ куртку, панталоны, рубашку. Маленькое обнаженное тѣло, покрытое черной пылью и желтоватой землей, изъ подъ которой мѣстами проступали кровавыя пятна, поражало своей страшной худобой. Подъ этимъ слоемъ грязи невозможно было точно опредѣлить поврежденія, и поэтому принуждены были обмыть и Жанлина. Освободившись отъ грязи, онъ какъ будто еще похудѣлъ; кожа его была такая безкровная и прозрачная, что сквозь нее, казалось, можно было пересчитать всѣ кости. Глубокую жалость внушалъ этотъ выродившійся отпрыскъ цѣлаго ряда поколѣній, проводившихъ жизнь въ нищетѣ; нельзя было безъ состраданія взглянуть на это маленькое тѣло, на половину исковерканное обрушившейся землей. Когда Жанлина обмыли, поврежденія выступили ясно: на бѣлой кожѣ бедеръ виднѣлись два кровавыхъ пятна.
Выведенный изъ безчувственнаго состоянія, онъ тихо простоналъ. Опустивъ руки, Магё стоялъ у изголовья матраца и смотрѣлъ на сына; крупныя слезы струились изъ глазъ забойщика.
— Ты его отецъ, что ли? — спросилъ докторъ, поднимая голову. — Не плачь, видишь, онъ живъ… Лучше помоги мнѣ.
Онъ нашелъ два несложныхъ перелома, но правая нога ребенка была повреждена гораздо серьезнѣе и, по всей вѣроятности, ее придется отнять.
Въ это время въ комнату вошли, въ сопровожденіи Ришома, инженеръ Негрель и Дансаэртъ, увѣдомленные о случившемся несчастій. Негрель съ раздраженіемъ слушалъ докладъ надсмотрщика и, наконецъ, разразился бранью. Вѣчныя исторіи съ этимъ проклятымъ крѣпленіемъ галерей! Не говорилъ ли онъ сто разъ, что люди поплатятся за это своими шкурами! А эти животныя еще угрожаютъ стачкой, если ихъ принудятъ крѣпить галереи какъ слѣдуетъ! Хуже всего то, что компаніи придется теперь расплачиваться за всѣ убытки. Доставили удовольствіе господину Геннебо!
— Кто это? — обратился онъ къ Дансаэрту, молчаливо смотрѣвшему на трупъ забойщика, который надзиратели собирались обернуть простыней.
— Шико, одинъ изъ нашихъ лучшихъ рабочихъ, — отвѣчалъ надсмотрщикъ. — У него трое дѣтей… Бѣдняга!
Докторъ Вандергагенъ тихо говорилъ съ инженеромъ и Дансаэртомъ. Онъ требовалъ, чтобы Жанлина немедленно перенесли домой. Пробило шесть часовъ; сумерки уже начинали сгущаться; не худо было бы теперь же отправить и трупъ забойщика. Негрель распорядился, чтобы заложили лошадь въ фургонъ и принесли носилки. Изувѣченнаго ребенка уложили на носилки, а матрацъ съ мертвецомъ помѣстили въ фургонъ.
За дверями попрежнему стояли откатчицы, переговариваясь съ углекопами, оставшимися изъ любопытства. Когда двери комнаты надсмотрщиковъ растворились, въ толпѣ воцарилось глубокое молчаніе. Снова устроилось шествіе: фургонъ ѣхалъ впереди, за нимъ слѣдовали носилки, а позади нихъ двигались люди. Миновавъ копи, кортежъ медленно началъ подниматься по дорогѣ, ведущей въ селеніе. Первые ноябрьскіе холода обнажили безпредѣльную равнину; наступавшая ночь медленно окутывала ее точно саваномъ, ниспадавшимъ съ свинцоваго неба.
Этьенъ шопотомъ посовѣтовалъ Магё послать впередъ Катерину, чтобы хотъ нѣсколько подготовить мать къ ожидавшему ее удару. Отецъ, съ убитымъ видомъ шедшій за носилками, молча кивнулъ головой, и Катерина бѣгомъ опередила процессію, уже приближавшуюся къ селенію. Наконецъ фургонъ, этотъ мрачный ящикъ, слишкомъ хорошо знакомый обитателямъ селенія, былъ замѣченъ ими. Въ дверяхъ домовъ начали показываться обезумѣвшія женщины, и три-четыре изъ нихъ уже бѣжали съ непокрытыми головами по дорогѣ, полныя смертельной муки. Скоро ихъ набралось уже тридцать, затѣмъ пятьдесятъ, и у всѣхъ сердца были сдавлены однимъ и тѣмъ же роковымъ вопросомъ: стало быть, кого-то задавило обваломъ? Кого же?.. Теперь онѣ видѣли, что Левакъ обманулъ ихъ, сказавъ, что никто не пострадалъ отъ обвала, и въ ихъ разстроенномъ воображеніи складывалось уже представленіе о гибели не одного человѣка, а цѣлаго десятка людей, которыхъ фургонъ будетъ возить къ нимъ одного за другимъ.
Катерина нашла мать встревоженной предчувствіемъ бѣды. Не успѣла дѣвушка проговорить двѣ-три несвязныя фразы, какъ Магё вскричала:
— Отецъ умеръ!
Тщетно дочь успокоивала ее, говорила о Жанлинѣ; мать ничего не слушала и выбѣжала изъ дому. Увидя показавшійся изъ-за церкви фургонъ, она зашаталась и поблѣднѣла. Оставшіяся въ селеніи женщины онѣмѣли отъ испуга и стояли на улицѣ, вытягивая шеи и съ трепетомъ ожидая, передъ чьими дверьми остановится фургонъ.
Онъ проѣхалъ мимо и Магё увидѣла мужа, шедшаго за носилками. Когда ихъ опустили около ея дверей и она увидѣла лежащаго на нихъ Жанлина, живого, но съ переломленными ногами, тогда съ нею совершилась внезапная реакція и она чуть же задохнулась отъ гнѣва.
— Такъ!.. Теперь начали калѣчить нашихъ ребятишекъ, — вскричала она, не проливъ ни одной слезинки. — Что жь я теперь буду съ нимъ дѣлать?
— Замолчи, — сказалъ докторъ Вандергагенъ, сопровождавшій Жанлина, чтобы сдѣлать ему дома перевязку. — Неужели ты предпочла бы, чтобы его придавило на смерть?
Но Магё еще больше вышла изъ себя, когда вокругъ нея раздался плачъ Альзиры, Леноры и Генриха. Помогая внести искалѣченнаго ребенка наверхъ и подавая доктору все нужное для перевязки, она проклинала судьбу, спрашивала, гдѣ ей взять теперь денегъ для прокормленія калѣкъ. Мало одного безногаго старика, надо было и мальчику лишиться ногъ!.. Она не смолкала, между тѣмъ какъ изъ сосѣдняго дома неслись другіе раздирающіе душу вопли: это жена и дѣти Шико рыдали надъ его трупомъ. Наступила ночь; измученные углекопы принялись, наконецъ, за супъ; селеніе погрузилось въ угрюмое молчаніе, нарушаемое только раздававшимся по временамъ жалобнымъ плачемъ надъ покойникомъ.
Прошло три недѣли. Жанлину не пришлось отнять ногу, но докторъ объявилъ, что мальчикъ навсегда останется хромымъ. Послѣ слѣдствія, произведеннаго по поводу обвала, компанія назначила Магё вспомоществованіе въ пятьдесятъ франковъ и, кромѣ того, обѣщала дать какую-нибудь другую работу маленькому калѣкѣ, когда онъ окончательно поправится. Но вспомоществованіе мало помогло семьѣ въ эти тяжелые дни, такъ какъ самъ Магё до того былъ потрясенъ обрушившимся на него новымъ несчастіемъ, что захворалъ жестокой лихорадкой и пролежалъ двѣ недѣли.
Съ четверга онъ началъ опять работать. Наступило воскресенье. Вечеромъ Этьенъ долго говорилъ по поводу того, что приближается первое декабря и интересно было бы знать, рѣшится ли компанія ввести новую систему разсчета. Всѣ сидѣли до десяти часовъ, поджидая Катерину, гдѣ-то запоздавшую съ Шавалемъ. Но она не возвращалась. Наконецъ Магё, не говоря ни слова, сердито заперла входную дверь на задвижку. Въ эту ночь Этьенъ долго не могъ заснуть: его безпокоила эта стоявшая напротивъ постель, казавшаяся теперь пустою, такъ мало мѣста занимала на ней Альзира.
Дѣвушка не возвратилась домой и на другой день, и только послѣ полудня, когда окончились работы на копяхъ, Магё узнали, что Катерину оставилъ у себя Шаваль. Онъ дѣлалъ ей такія страшныя сцены, что она, наконецъ, рѣшилась совсѣмъ переселиться къ нему. Чтобы не слышать упрековъ со стороны ея отца и брата, Шаваль втихомолку перешелъ изъ Ворё на копи Жанъ-Баръ, принадлежавшія г-ну Денолену, и Катерина тоже поступила туда откатчицей. Жили они попрежнему въ Монсу, въ кофейнѣ Пикеттъ.
Магё говорилъ сначала, что пойдетъ и отколотить Шаваля, а дочь пригонитъ домой пинками. Но потомъ онъ покорился и махнулъ рукой: къ чему все это поведетъ? Всегда такъ бываетъ, и нельзя запретить дѣвушкамъ льнуть къ мужчинамъ. Гораздо лучше спокойно дожидаться, когда Шавадь женится на Катеринѣ… Но мать не такъ легко смотрѣла на эту исторію.
— Развѣ я сказала ей хоть слово, когда она связалась съ этимъ Шавалемъ? — восклицала она, обращаясь къ Этьену, который, поблѣднѣвъ, молча слушалъ ее. — Вы человѣкъ благоразумный и можете разсудить это дѣло… Мы предоставили ей полную свободу, не правда ли, потому что всѣ дѣвушки такъ начинаютъ. Я сама была уже беременна, когда Магё женился на мнѣ… Но развѣ я бросила до свадьбы моихъ родителей?.. Нѣтъ, я никогда не сдѣлала бы такой низости, не стала бы прежде времени отдавать мои трудовыя деньги человѣку, который въ нихъ не нуждается… Ахъ, право, это отвратительно! Скоро не будетъ никакой охоты рожать дѣтей…
Этьенъ попрежнему слушалъ молча и только кивалъ головой.
— Она была свободна и каждый вечеръ уходила, куда хотѣла! — продолжала Магё. — И что у нея вмѣсто сердца?.. Развѣ она не могла подождать, покуда я выдамъ ее замужъ, не обязана была помочь намъ выбиться изъ нужды?.. Когда въ семьѣ есть взрослая дочь, то, конечно, она должна работать… Но мы были слишкомъ добры: намъ не слѣдовало позволять ей связываться съ мужчиной. Имъ только немного ослабь возжи, а онѣ и совсѣмъ закусятъ удила.
Альзира одобрительно кивала головой; Ленора и Генрихъ, испуганные этой внезапной грозой, плакали втихомолку, а мать перечисляла теперь всѣ несчастія, обрушившіяся на нихъ. Началось съ женитьбы Захарія; потомъ у старика Боньмора разболѣлись ноги, и вонъ онъ сидитъ теперь, скорчившись на стулѣ; затѣмъ у Жанлина такъ плохо сростаются кости, что онъ развѣ только еще дней черезъ десять встанетъ съ постели, и, наконецъ, послѣдній ударъ нанесла эта распутная Катерина, убѣжавъ къ своему возлюбленному… Вся семья расползлась!.. Только одинъ отецъ работаетъ… Какъ будутъ жить семеро, не считая Эстеллы, на три франка, добываемые отцомъ? Лучше ужь всѣмъ утопиться въ каналѣ.
— Это ни къ чему не приведетъ, что ты сама себя грызешь, — сказалъ Магё глухимъ голосомъ. — Можетъ быть, мы еще не дойдемъ до того, чтобы топиться.
Этьенъ, стоявшій до сихъ поръ, опустивъ голову, выпрямился и, какъ будто всматриваясь въ носившійся передъ нимъ призракъ будущаго, воскликнулъ:
— Ахъ, пора, пора!
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
[править]I.
[править]Грегуары съ своей дочерью Сесилью были приглашены въ понедѣльникъ на завтракъ къ Геннебо. Было условлено заранѣе, что послѣ завтрака Негрель отправится съ дамами показывать имъ заново отдѣланныя копи Сенъ-Тома. Но это былъ только одинъ предлогъ: прогулку на копи придумала госпожа Геннебо съ цѣлью ускорить свадьбу Сесили и Поля.
Вдругъ въ этотъ самый понедѣльникъ началась стачка рабочихъ. Когда компанія ввела съ перваго декабря свою новую систему разсчета съ ними, они отнеслись къ этому, повидимому, совершенно спокойно и въ день выдачи заработанныхъ денегъ никто изъ углекоповъ не сдѣлалъ ни малѣйшаго возраженія. Всѣ служащіе на копяхъ, начиная съ директора и кончая самымъ послѣднимъ надзирателемъ, были увѣрены, что новыя условія приняты рабочими безпрекословно. И теперь, когда углекопы внезапно объявили войну, администрація копей не могла придти въ себя отъ изумленія. Стачка началась такъ тактично и дружно, что, очевидно, ею руководилъ человѣкъ энергичный.
Въ пять часовъ утра Дансаэртъ разбудилъ директора, чтобы сообщить ему, что ни одинъ рабочій не явился на копи Ворё. Селеніе «Двухсотъ-сорока», по которому проходилъ надсмотрщикъ, спало глубокимъ сномъ; всѣ окна и двери были заперты на-глухо. Не успѣлъ директоръ вскочить съ постели и протереть глаза, какъ его начали осаждать со всѣхъ сторонъ: гонцы прибѣгали черезъ каждыя четверть часа, и депеши сыпались, какъ градъ, на его бюро. Сначала Геннебо надѣялся, что стачка ограничится однимъ Ворё, но извѣстія становились съ каждою минутою все серьезнѣе; рабочіе забастовали также на копяхъ: Миру, Кручинѣ, Магдалинѣ, — гдѣ въ подземныя галереи спустились только одни конюхи, — Викторіи и Фётри-Кантель. Копи Викторіи и Фётри-Кантель были строго дисциплинированы и въ нихъ явилось на работу около трети рабочихъ. Только въ Сенъ-Тома обычный порядокъ ничѣмъ не нарушился, и эти копи, какъ видно, не принимали никакого участія въ движеніи рабочихъ. До девяти часовъ директоръ диктовалъ депеши и разсылалъ телеграммы во всѣ стороны: префекту Лилля и членамъ правленія компаніи, увѣдомлялъ власти и спрашивалъ приказаній. Онъ поручилъ Нетрелю побывать на окрестныхъ копяхъ и собрать точныя свѣдѣнія.
Господинъ Геннебо вспомнилъ о назначенномъ у него на сегодня завтракѣ и хотѣлъ уже послать кучера къ Грегуарамъ съ увѣдомленіемъ, что предполагаемая прогулка должна быть отложена, но вдругъ остановился. У этого человѣка, который только-что сейчасъ распоряжался, какъ на полѣ сраженія, и въ короткихъ, отрывистыхъ словахъ давалъ приказанія, не хватило теперь самостоятельности, чтобы сдѣлать простое распоряженіе, касающееся его дома. Онъ пошелъ въ женѣ, которой горничная оканчивала прическу въ уборной.
— Ахъ, у нихъ стачка! — сказала спокойно госпожа Геннебо, когда мужъ спросилъ ея мнѣнія, слѣдуетъ ли отмѣнить завтракъ. — Ну, что же намъ до этого за дѣло?.. Не перестанемъ же мы отъ этого ѣсть… Неправда ли?
Она заупрямилась. Мужъ говорилъ ей, что завтракъ выйдетъ теперь неудачнымъ, что прогулка на копи Сенъ-Тома не можетъ состояться; но она на все находила отвѣты. Зачѣмъ даромъ пропадать завтраку, который почти уже готовъ? Что же касается до прогулки на копи, то ее, пожалуй, можно и отложить, если она въ самомъ дѣлѣ рискована въ настоящее время.
— Къ тому же, — заговорила она, когда горничная вышла изъ комнаты, — вы знаете, почему я настаиваю, чтобы эти славные люди были сегодня у насъ. Эта свадьба должна быть вамъ ближе, чѣмъ какія-то глупости вашихъ рабочихъ… Наконецъ, я этого хочу и пожалуйста не противорѣчьте мнѣ!
Онъ смотрѣлъ на жену, и легкая дрожь пробѣгала по его тѣлу. На жесткомъ и твердомъ лицѣ этого человѣка, привыкшаго повелѣвать и другими, и самимъ собой, отразилось затаенное сердечное страданіе. Уже немолодая, но все еще красивая, окруженная роскошью и раздражающимъ запахомъ мускуса, она сидѣла передъ нимъ съ обнаженными плечами, этими плечами Цереры, какъ бы позолоченными наступавшей для нея осенью. Одно мгновеніе Геннебо былъ почти не въ силахъ устоять противъ охватившаго его страстнаго желанія сжать ее въ своихъ объятіяхъ и склонить голову на ея полуобнаженную грудь. Однако же, и на этотъ разъ онъ сумѣлъ овладѣть собою. Они уже десять лѣтъ жили на разныхъ половинахъ.
— Хорошо, — сказалъ онъ, уходя. — Не будемъ ничего отмѣнять.
Геннебо родился въ Арденнахъ. Рано оставшись сиротою и очутившись безъ всякихъ средствъ на мостовой Парижа, онъ вынесъ не мало лишеній въ своей юности. Кое-какъ перебиваясь, онъ окончилъ курсъ въ горной школѣ и двадцати четырехъ лѣтъ поступилъ инженеромъ на копи св. Варвары въ Гранъ-Комбѣ.
Черезъ три года Геннебо былъ уже окружнымъ инженеромъ въ Па-де-Кале, на копяхъ Марлъ, и, по милости одного изъ тѣхъ счастливыхъ случаевъ, которые очень часто выпадаютъ на долю людей, занимающихъ видныя мѣста на копяхъ, женился въ это время на дочери богатаго владѣльца прядильни въ Аррасѣ. Пятнадцать лѣтъ супруги прожили въ маленькомъ провинціальномъ городкѣ почти безвыѣздно, самою однообразною жизнью. Дѣтей у нихъ не было. Это однообразіе выводило изъ себя госпожу Геннебо и, наконецъ, эта женщина, съ дѣтства привыкшая преклоняться только передъ деньгами, начала относиться съ нескрываемымъ презрѣніемъ къ мужу, который получалъ за свой тяжелый трудъ очень скромное вознагражденіе и не могъ окружить ее блескомъ и удовольствіями, грезившимися ей еще на школьной скамьѣ. А онъ былъ безусловно честный человѣкъ, не принималъ участія ни въ какихъ спекуляціяхъ и смотрѣлъ на свое мѣсто, какъ хорошій солдатъ смотритъ на ввѣренный ему постъ. Наконецъ этотъ, постоянно увеличивавшійся, семейный разладъ завершился тѣмъ обстоятельствомъ, что госпожа Геннебо почувствовала необъяснимое физическое отвращеніе къ обожавшему ее мужу, и съ этихъ поръ они стали почти совсѣмъ чужими другъ другу, хотя продолжали жить подъ одной кровлей. Госпожа Геннебо завела себѣ любовника, о существованіи котораго мужъ ея и не подозрѣвалъ. Все еще не теряя надежды возвратить любовь этой дорогой ему женщины, Геннебо оставилъ ради нея Па-де-Кале и выхлопоталъ себѣ мѣсто въ Парижѣ. Но Парижъ, этотъ Парижъ, о которомъ она мечтала еще съ тѣхъ поръ, какъ только-что начала играть въ куклы, окончательно отдалилъ ихъ другъ отъ друга. Въ одну недѣлю она освободилась отъ всѣхъ своихъ провинціальныхъ привычекъ, превратилась въ элегантную женщину и съ головой погрузилась въ тотъ блестящій роскошью омутъ, который представляла въ ту эпоху столичная жизнь. Десять лѣтъ, проведенныя ею въ Парижѣ, ознаменовались для нея открытою связью съ человѣкомъ, котораго она такъ страстно полюбила, что едва не умерла, когда онъ бросилъ ее. На этотъ разъ связь ея не была тайною для мужа, но ему ничего болѣе не оставалось, какъ покориться, и онъ покорился, хотя не безъ борьбы, не безъ ужасныхъ сценъ, въ которыхъ ясно сказалась вся холодная безсердечность этой женщины, не отступавшей ни передъ чѣмъ, когда дѣло шло о томъ, въ чемъ она видѣла свое счастье. Наконецъ, когда Геннебо увидѣлъ, что она серьезно захворала, потрясенная разрывомъ съ любимымъ ею человѣкомъ, онъ рѣшился уѣхать изъ Парижа и принять управленіе копями въ Монсу. Въ немъ вновь возникла надежда, что его жена сдѣлается другою женщиною тамъ, въ этой черной странѣ, въ этой пустынѣ.
Они жили въ Монсу уже три года, и жизнь ихъ была опять такъ же однообразна, какъ въ первое время ихъ супружества. Сначала г-жа Геннебо, повидимому, чувствовала себя лучше въ этомъ тихомъ уголкѣ, какъ будто ее успокоивалъ видъ безконечно раскинувшейся кругомъ монотонной равнины. Она казалась до того равнодушной ко всему, что даже не заботилась о своемъ здоровьѣ, и говорила, что она уже отжила свой вѣкъ, что она теперь похоронила себя въ Монсу, что сердце ея разбито навсегда. Но потомъ подъ этимъ наружнымъ равнодушіемъ все сильнѣе и сильнѣе разгоралось въ ней лихорадочное желаніе пожить еще разъ. Она подавляла это желаніе и, чтобы развлечь себя, цѣлыхъ полгода занималась тѣмъ, что убирала и меблировала въ самомъ строгомъ вкусѣ отведенный имъ маленькій домъ. Затѣмъ она нашла, что домъ отвратителенъ, и наполнила его коврами, бездѣлушками, всею тою художественною роскошью, слава о которой дошла даже до Лилля. Теперь г-жу Геннебо стала уже выводить изъ себя мѣстность: эти нескончаемыя дурацкія поля, эти вѣчно черныя, не оживленныя деревьями, дороги, по которымъ кишитъ ужасный народъ, внушающій ей и отвращеніе, и страхъ. Она начала жаловаться, что увезена въ ссылку, начала упрекать мужа, что онъ бросилъ мѣсто, дававшее ему сорокъ тысячъ, и занялъ другое съ такимъ жалованьемъ, котораго едва хватаетъ на хозяйство. Отчего онъ не поступаетъ такъ, какъ поступаютъ другіе? Почему не потребуетъ себѣ, напримѣръ, долю въ предпріятіяхъ компаніи, не возьметъ акцій, не устроитъ, наконецъ, хоть что-нибудь? Она преслѣдовала его этими упреками и жалобами неотступно, съ жестокостью женщины, принесшей мужу богатое приданое и имѣющей право быть требовательной. Геннебо, всегда сдержанный, постоянно носившій на своемъ лицѣ, какъ маску, холодное выраженіе дѣлового человѣка, втайнѣ попрежнему любилъ эту женщину, любилъ тою позднею страстною любовью, которая съ лѣтами еще болѣе усиливается и доходитъ почти до безумія. Онъ никогда не былъ для жены любимымъ человѣкомъ, она никогда не смотрѣла на него тѣми глазами, какими смотрѣла на своего любовника, и Геннебо неотвязно преслѣдовала мысль достичь этого счастья, добиться его хоть разъ въ жизни, хоть на одинъ день. Каждое утро онъ мечталъ, что, быть можетъ, сегодня счастье улыбнется ему; но потомъ, когда, при встрѣчахъ съ нимъ, жена взглядывала на него своими холодными глазами и каждымъ своимъ движеніемъ выказывала полнѣйшее отвращеніе къ нему, онъ избѣгалъ даже прикоснуться къ ней рукой. Это было безпрерывное неизлечимое страданіе, тщательно скрываемое отъ посторонняго взгляда, но тѣмъ болѣе тяжелое, что въ сущности Геннебо, несмотря на свою кажущуюся холодность, былъ добрый человѣкъ, съ чуткимъ сердцемъ. Мѣсяцевъ черезъ шесть, когда домъ былъ окончательно устроенъ и не могъ больше занимать госпожу Геннебо, она впала въ томительную скуку, начала разыгрывать роль жертвы, которую убьетъ эта ссылка, и повторяла, что съ радостью встрѣтила бы смерть.
Въ это время въ Монсу пріѣхалъ Поль Негрель. Его мать, вдова капитана провансальца, кое-какъ перебивавшаяся въ Авиньонѣ на оставшіяся у нея маленькія деньги, ограничивала себя во всемъ, питалась хлѣбомъ и водой, и дала сыну возможность окончить курсъ въ политехнической школѣ. Выйдя изъ нея, Негрель получилъ очень плохое мѣсто, и дядя его, Геннебо, предложилъ ему выйти въ отставку и поступить инженеромъ въ Ворё. Здѣсь Геннебо, желая избавить племянника отъ лишнихъ расходовъ, выставилъ на видъ, что ему неудобно обзаводиться отдѣльнымъ хозяйствомъ и поселиться въ одномъ изъ тѣхъ маленькихъ домиковъ, которые компанія отводитъ для своихъ инженеровъ, а будетъ гораздо лучше, если онъ устроится у него въ домѣ. Такимъ образомъ Негрель сдѣлался у директора своимъ человѣкомъ, пользовался отдѣльной комнатой, столомъ и вслѣдствіе этого безъ труда могъ отсылать матери половину получаемаго имъ жалованья въ три тысячи франковъ. Г-жа Геннебо, съ своей стороны, тотчасъ же вошла въ роль доброй тетки, стала обращаться съ Полемъ на «ты», заботилась о его комфортѣ. Чтобы эти материнскія попеченія казались еще болѣе естественными, она постоянно, въ особенности въ первые мѣсяцы, усиленно выставляла себя старухой и каждый день читала племяннику наставленія, пользуясь для этого самыми ничтожными поводами. Но она все-таки оставалась женщиною и иногда переходила въ этихъ поучительныхъ бесѣдахъ къ интимнымъ изліяніямъ о своихъ собственныхъ горестяхъ. Этотъ Негрель, такой юный и уже такой практичный, совершенно чуждый всякихъ предразсудковъ и смотрѣвшій на любовь глазами философа, просто забавлялъ ее, забавлялъ своимъ пессимизмомъ, своимъ злымъ, скептическимъ взглядомъ на вещи. Немудрено, что однажды вечеромъ тетка очутилась въ объятіяхъ племянника, хотя все-таки продолжала увѣрять его, что отдается ему только изъ жалости, что. сердце ея уже умерло и что она желала бы оставаться просто добрымъ другомъ молодого человѣка. Въ самомъ дѣлѣ, она вовсе не ревновала его къ другимъ женщинамъ, подшучивала по поводу его отношенія къ откатчицамъ, казавшимся ему, по его словамъ, отвратительными, и почти сердилась, что ему нечего разсказать ей, что у него нѣтъ никакихъ приключеній, столь обычныхъ для другихъ молодыхъ людей. Потомъ г-жу Геннебо посѣтила идея женить Поля: принести себя въ жертву и собственными своими руками отдать его какой-нибудь богатой дѣвушкѣ. Однако же, ихъ связь все-таки продолжалась, служа имъ какъ бы развлеченіемъ въ свободные часы, и госпожа Геннебо расточала Негрелю свои послѣднія ласки праздной и отживающей женщины.
Прошло два года. Однажды ночью господинъ Геннебо услышалъ, что кто-то прошелъ босикомъ мимо двери его комнаты. Въ немъ вдругъ зародилось подозрѣніе. Но его до послѣдней степени возмущала даже самая мысль о томъ, чтобы подобная исторія могла происходить здѣсь, въ его собственномъ домѣ, между этою пожилою женщиною и мальчикомъ, къ которому она относилась, какъ мать къ сыну. Къ тому же на другой день жена заговорила съ нимъ именно о томъ, что, по ея мнѣнію, для Негреля не найти жены лучше, чѣмъ Сесиль Грегуаръ. Г-жа Геннебо принялась за устройство этой свадьбы съ такою горячностью, что ея мужъ устыдился своихъ чудовищныхъ подозрѣній. Ему слѣдовало бы даже быть благодарнымъ племяннику за то оживленіе, которое онъ внесъ въ этотъ домъ, поселившись въ немъ…
Выйдя изъ уборной жены, Геннебо встрѣтился на лѣстницѣ съ Негрелемъ, возвратившимся съ копей. Повидимому, стачка рабочихъ очень заинтересовала молодого человѣка: глаза его блестѣли, голосъ звучалъ весело.
— Ну, что? — спросилъ дядя.
— Да ничего! Я былъ во всѣхъ селеніяхъ. Рабочіе ведутъ себя очень благоразумно… Только, кажется, они хотятъ отправить въ тебѣ депутацію.
Въ это время послышался голосъ г-жи Геннебо:
— Это ты, Поль?.. Войди ко мнѣ и разскажи, что тамъ такое. Чего еще недостаетъ этимъ людямъ, что они вздумали заводить исторіи!
Директоръ долженъ былъ отказаться отъ дальнѣйшихъ разспросовъ и отпустить Негреля къ женѣ. Геннебо снова усѣлся за свою конторку, на которой накопились уже новыя депеши.
Въ одиннадцать часовъ пріѣхали Грегуары и очень удивились, когда ожидавшій ихъ у двери лакей директора, Ипполитъ, почти втолкнулъ ихъ въ комнаты, безпокойно посматривая по обѣ стороны дороги. Окна въ салонѣ были плотно закрыты занавѣсками, и Грегуаровъ провели въ рабочій кабинетъ директора. Геннебо извинился передъ своими гостями, что принимаетъ ихъ въ этой комнатѣ, но окна салона рыходятъ на улицу, а въ настоящее время не слѣдуетъ поддразнивать рабочихъ.
— Какъ, вы ничего не знаете? — воскликнулъ онъ, видя ихъ изумленіе.
Когда господинъ Грегуаръ услышалъ, что устроилась стачка, онъ пожалъ плечами съ своимъ обычнымъ спокойнымъ видомъ.
Вотъ что! Но это ничего: рабочіе очень честные люди. Г-жа Грегуаръ движеніемъ подбородка дала понять, что она вполнѣ раздѣляетъ съ мужемъ его вѣру въ выработанное вѣками смиреніе углекоповъ, а одѣтая въ костюмъ изъ голубого сукна и пышущая здоровьемъ Сесиль, которой было очень весело сегодня, не могла не улыбнуться при словѣ «стачка», вызвавшемъ въ ней мысль, что придется часто посѣщать селенія рабочихъ и раздавать милостыню.
Въ комнату вошла г-жа Геннебо, одѣтая вся въ черное. Ее сопровождалъ племянникъ.
— Ну, не скучно ли это! — заговорила она, только-что показавшись въ дверяхъ. — Точно эти люди не могли подождать! Вы знаете, что Поль отказывается проводить насъ въ Сенъ-Тома.
— Мы останемся здѣсь, — любезно сказалъ Грегуаръ. — Намъ не будетъ отъ этого скучнѣе.
Поль ограничился тѣмъ, что раскланялся съ Сесилью и ея матерью. Разсерженная этимъ невниманіемъ къ гостямъ, тетка указала ему взглядомъ на молодую дѣвушку, и когда, затѣмъ увидѣла, что они разговариваютъ и смѣются, она посмотрѣла на нихъ съ материнскою нѣжностью.
Въ это время Геннебо оканчивалъ чтеніе депешъ и писалъ отвѣты на нѣкоторыя изъ нихъ. Вокругъ него шла оживленная болтовня; его жена объясняла гостямъ, что она не перемѣняла ничего въ этой рабочей комнатѣ; и въ самомъ дѣлѣ, въ кабинетѣ остались старые выцвѣтшіе красные обои, массивная краснаго дерева мебель и ободранные отъ долгаго употребленія картоны для бумагъ. Прошло три четверти часа, и уже собирались садиться за столъ, когда лакей доложилъ о Деноленѣ. Онъ вошелъ, сильно возбужденный, и мимоходомъ поклонился г-жѣ Геннебо.
— И вы здѣсь? — сказалъ онъ, замѣтивъ Грегуаровъ.
Тотчасъ же, безъ соблюденія обычныхъ церемоній, Деноленъ обратился къ директору.
— Началось? Я узналъ объ этомъ отъ моего инженера… У меня пока всѣ люди еще работаютъ. Но, вы понимаете, вѣдь это заразительно. Я далеко не спокоенъ и пришелъ къ вамъ за свѣдѣніями… Посмотримъ, въ какомъ положеніи находятся ваши дѣла?
Онъ прискакалъ верхомъ, и тревога чувствовалась и въ тонѣ его громкаго голоса, и въ рѣзкихъ жестахъ, придававшихъ ему видъ отставного кавалерійскаго офицера.
Геннебо началъ описывать ему настоящее положеніе дѣлъ, но въ это время Ипполитъ растворилъ дверь въ столовую.
— Позавтракайте съ нами, — сказалъ тогда директоръ. — За дессертомъ я доскажу вамъ остальное.
— Съ удовольствіемъ, — отвѣчалъ Деноленъ, до того погруженный въ свои мысли, что принялъ безъ всякой церемоніи это предложеніе.
Впрочемъ, онъ сообразилъ, что отнесся очень невнимательно къ г-жѣ Геннебо, и поспѣшилъ извиниться передъ нею. Она великодушно простила его и была къ нему крайне внимательна. Приказавъ поставить седьмой приборъ, она занялась размѣщеніемъ своихъ гостей за столомъ и посадила г-жу Грегуаръ и Сесиль подлѣ своего мужа, справа и слѣва его, сама сѣла между Грегуаромъ и Деноленомъ, а Полю назначила мѣсто между молодой дѣвушкой и ея отцомъ. Когда гости приступили къ закускѣ, госпожа Геннебо сказала:
— Вы меня извините, я хотѣла угостить васъ устрицами… По понедѣльникамъ въ Маршьенѣ получаются остэндскія устрицы, и я хотѣла послать за ними кухарку въ каретѣ… Но она струсила, что ее побьютъ камнями…
Взрывъ веселаго хохота покрылъ ея слова: трусость кухарки нашли очень смѣшною.
— Тише! — съ неудовольствіемъ остановилъ ихъ Геннебо, взглянувъ на окна, изъ которыхъ видна была часть улицы. — Нѣтъ никакой надобности, чтобы рабочіе знали, что у насъ сегодня гости.
— Такого куска колбасы у нихъ никогда не будетъ, — объявилъ господинъ Грегуаръ.
Снова поднялся смѣхъ, но уже болѣе сдержанный. Гости чувствовали себя превосходно въ этой комнатѣ, обитой фламандскими обоями и убранной старинной дубовой мебелью. Серебро блестѣло изъ-за стеклянныхъ дверецъ буфета; пальма и папоротникъ зеленѣли въ горшкахъ изъ майолики. На улицѣ стоялъ декабрьскій холодъ и дулъ рѣзкій сѣверо-восточный вѣтеръ, но о нихъ, конечно, никто не думалъ въ этой теплой, какъ теплица, комнатѣ, наполненной тонкимъ ароматомъ ананаса, лежавшаго ломтиками на днѣ хрустальной вазы.
— А что, если бы опустить занавѣси? — предложилъ Негрель, которому пришла мысль напугать Грегуаровъ.
Горничная, помогавшая лакею прислуживать за столомъ, приняла это шутливое замѣчаніе за приказаніе и закрыла одно окно. Тогда начались нескончаемыя шутки: стаканъ ставили на столъ съ величайшей осторожностью, чтобы не произвести ни малѣйшаго шума; боялись стукнуть вилкой о тарелку; каждое новое блюдо привѣтствовали, какъ неожиданную находку, по счастію не доставшуюся въ руки людей, завладѣвшихъ городомъ. Но подъ этой напускной веселостью скрывался страхъ, и отъ времени до времени онъ прорывался въ невольныхъ взглядахъ, обращавшихся на дорогу съ такимъ выраженіемъ, какъ будто тамъ стояла толпа голодныхъ людей и слѣдила за этимъ пиршествомъ.
Послѣ яицъ съ трюфелями подали рѣчную форель. Разговоръ коснулся промышленнаго кризиса, который тянется вотъ уже восемнадцать мѣсяцевъ и становится все серьезнѣе.
— Это неизбѣжно, — говорилъ Деноленъ, — къ этому должны были насъ привести слишкомъ счастливые послѣдніе годы… Подумайте только о громадныхъ затраченныхъ капиталахъ, о желѣзныхъ дорогахъ, портахъ, каналахъ, о всей этой массѣ денегъ, зарытыхъ въ самыя безумныя предпріятія. Въ однихъ нашихъ мѣстахъ настроили столько сахарныхъ заводовъ, что можно подумать, будто свекловица выростала на поляхъ по три раза въ лѣто. Ну, конечно, деньги стали теперь рѣдкостью, и нужно ждать, покуда онѣ опять вернутся въ видѣ процента съ затраченныхъ милліоновъ. Отъ этого и запутались всѣ по горло, а дѣла остановились.
Геннебо не раздѣлялъ этого взгляда, но соглашался, что счастливые года испортили рабочаго.
— Когда я только подумаю, — говорилъ онъ, — что эти молодцы зарабатывали на нашихъ копяхъ до шести франковъ въ день, то есть ровно вдвое больше, чѣмъ они получаютъ теперь! Конечно, они жили тогда хорошо и пристрастились къ роскоши… Понятно, что теперь имъ тяжело возвращаться къ прежней умѣренной жизни.
— Господинъ Грегуаръ, — прервала его г-жа Геннебо, — возьмите, пожалуйста, еще форели… Не правда ли, что она недурна?
— Но скажите мнѣ, развѣ это наша вина? — продолжалъ директоръ. — Намъ тоже приходится тяжело, даже очень тяжело… Съ тѣхъ поръ, какъ заводы начали закрываться одинъ за другимъ, мы мечемся, какъ черти, не зная, куда сбывать уголь. Спроса крайне мало, и мы принуждены понижать цѣны… А рабочіе не хотятъ понять этого.
Наступило молчаніе. Лакей принесъ блюдо съ жареными куропатками, а горничная наливала въ стаканы гостей шамбертенъ.
— Въ Индіи голодъ, — заговорилъ вполголоса и какъ бы про себя Деноленъ. — Америка перестала брать у насъ желѣзо и чугунъ и нанесла жестокій ударъ нашимъ чугунно-литейнымъ заводамъ… Все идетъ какъ слѣдуетъ, но гдѣ-нибудь въ отдаленіи раздается ударъ — и весь свѣтъ колеблется отъ него… А имперія еще такъ гордилась этой промышленной горячкой!
Онъ принялся за крылышко куропатки.
— Хуже всего то, — заговорилъ снова Деноленъ, возвышая голосъ, — что, сбавляя цѣну продукта, нужно производить его въ большемъ количествѣ, иначе придется понизить заработную плату; и рабочій правъ, говоря, что онъ платитъ за убытки, за разбитые горшки.
Это откровенное признаніе вызвало цѣлый споръ. Дамы не интересовались имъ, къ тому же всѣ были заняты удовлетвореніемъ перваго голода. Въ комнату вошелъ лакей и, казалось, хотѣлъ что-то сказать, но остановился.
— Что такое? — спросилъ Геннебо. — Если есть депеши, дайте ихъ сюда… Я ожидаю отвѣтовъ на мои запросы.
— Нѣтъ, пришелъ господинъ Дансаэртъ… Но онъ боится помѣшать вамъ.
Директоръ извинился передъ гостями и велѣлъ позвать надсмотрщика. Дансаэртъ вошелъ и остановился въ нѣсколькихъ шагахъ отъ стола, между тѣмъ какъ всѣ присутствующіе повернулись, чтобы посмотрѣть на этого громаднаго запыхавшагося человѣка, который, какъ видно, очень торопился съ принесенными имъ извѣстіями. Онъ сказалъ, что въ селеніяхъ рабочихъ попрежнему все спокойно, но депутація — дѣло уже рѣшеное. Можетъ быть, она будетъ здѣсь черезъ нѣсколько минутъ.
— Хорошо, спасибо, — сказалъ Геннебо. — Помните, что вы должны докладывать мнѣ обо всемъ, утромъ и вечеромъ.
Когда Дансаэртъ вышелъ за дверь, смѣхъ и шутки возобновились. Набросились на салатъ, приготовленный à la rasse, говоря, что кто хочетъ имъ полакомиться, тотъ долженъ поторопиться. Но смѣху не было конца, когда, на просьбу Негреля подать ему хлѣба, горничная отвѣчала «сейчасъ» такимъ тихимъ голосомъ и съ такимъ ужасомъ, какъ будто за ея спиной уже стояла цѣлая толпа, пришедшая рѣзать и грабить.
— Вы еще можете говорить громко, — снисходительно сказала г-жа Геннебо. — Ихъ еще нѣтъ здѣсь.
Директору подали груду писемъ и депешъ, и, посмотрѣвъ ихъ, онъ выразилъ желаніе прочитать одно изъ писемъ вслухъ. Оно было отъ Пьеррона, который въ самыхъ почтительныхъ выраженіяхъ писалъ, что товарищи принудили его принять участіе въ стачкѣ и даже, несмотря на все его нежеланіе вмѣшиваться въ подобныя исторіи, заставили стать въ ряды депутатовъ, отправляемыхъ къ господину директору.
— Вотъ вамъ и свобода труда! воскликнулъ Геннебо.
Разговоръ снова зашелъ о стачкѣ, и директора спросили, что онъ думаетъ о ней.
— О, — отвѣчалъ онъ, — мы уже видали ихъ!.. Стачка продолжится недѣлю, много-много, если имъ удастся пролѣниться недѣли двѣ, какъ въ послѣдній разъ. Будутъ шляться по кабакамъ, а потомъ голодъ образумитъ ихъ, и всѣ возвратятся на копи.
Деноленъ покачалъ головой.
— Я не могу смотрѣть на дѣло такъ спокойно… На этотъ разъ стачка кажется лучше организованной… Нѣтъ ли у нихъ вспомогательной кассы?
— Есть; но въ ней едва наберется три тысячи франковъ… Далеко ли они уйдутъ съ этимъ?.. Я подозрѣваю, что ими руководить нѣкто Этьенъ. Онъ хорошій рабочій, и будетъ очень жаль, если придется прогнать его, какъ прогнали прежде знаменитаго Рассенёра, который и до сихъ поръ продолжаетъ заражать Ворё своимъ пивомъ и своими идеями… Во всякомъ случаѣ дней черезъ восемь на работу выйдетъ половина рабочихъ, а недѣли черезъ двѣ явятся и всѣ десять тысячъ.
Онъ говорилъ съ убѣжденіемъ, не рѣшаясь признаться даже самому себѣ, что въ глубинѣ его души гнѣздится страхъ, внушаемый спокойствіемъ рабочихъ и ихъ дисциплиной. Больше всего безпокоило его то, что правленіе, и безъ того уже относящееся къ нему въ послѣднее время не такъ хорошо, какъ прежде, можетъ придраться къ этой стачкѣ и свалить на него всю отвѣтственность за нее. Геннебо оставилъ салатъ, который положилъ себѣ на тарелку, и погрузился въ чтеніе полученныхъ изъ Парижа отвѣтныхъ телеграммъ, взвѣшивая каждое ихъ слово. Гости извиняли эту невѣжливость хозяина, такъ какъ завтракъ все больше принималъ видъ закуски на боевомъ полѣ, въ ожиданіи первыхъ выстрѣловъ.
Дамы тоже заговорили о рабочихъ. Г-жа Грегуаръ первая разжалобилась надъ этими бѣдными людьми, которымъ придется страдать отъ голода, а Сесиль уже готовилась мысленно устраивать отъ времени до времени благотворительныя прогулки и раздавать порціи хлѣба и мяса. Но г-жа Геннебо удивлялась, слыша, что говорятъ о нищетѣ углекоповъ въ Монсу. Да развѣ они не вполнѣ счастливые люди? Компанія даетъ имъ помѣщенія, топливо, лечить ихъ на своей счетъ!.. Вполнѣ равнодушная въ «этому стаду», она знала о немъ только то, что затвердила для своихъ парижскихъ гостей, которымъ показывала жилища углекоповъ, и этотъ затверженный наизусть урокъ ей приходилось повторять такъ часто, что, наконецъ, она сама повѣрила тому, что рабочіе благоденствуютъ, и возмущалась теперь ихъ неблагодарностью.
Негрель продолжалъ въ это время пугать господина Грегуара. Сесиль нравилась Полю, и онъ не прочь былъ жениться на ней, чтобы доставить удовольствіе теткѣ, но самъ по себѣ онъ относился къ этой женитьбѣ совершенно спокойно, какъ человѣкъ опытный и уже переставшій увлекаться чѣмъ бы то ни было. Негрель считалъ себя республиканцемъ, что не мѣшало ему держать рабочихъ въ ежевыхъ рукавицахъ и очень остроумно подсмѣиваться надъ ними въ дамскомъ обществѣ.
— Я не раздѣляю оптимизма дяди, — говорилъ онъ, — и боюсь, что будутъ серьезные безпорядки… Поэтому я совѣтовалъ бы вамъ, господинъ Грегуаръ, хорошенько укрѣпить Піолеву. Они могутъ разграбить ее.
Именно въ этотъ самый моментъ Грегуаръ, съ обычной улыбкой на своемъ добромъ лицѣ, говорилъ онь углекопахъ еще съ большею отеческою заботливостью, чѣмъ его жена.
— Разграбить?.. Меня? — вскричалъ онъ, пораженный. — Что они могутъ имѣть противъ меня?
— Вѣдь вы одинъ изъ акціонеровъ копей Монсу?.. Вы ничего не дѣлаете и живете чужимъ трудомъ. Наконецъ, вы представитель позорнаго капитала, и этого для нихъ вполнѣ достаточно… Повѣрьте, если революція восторжествуетъ, то она отберетъ ваши деньги, какъ краденыя.
Грегуаръ вдругъ вышелъ изъ того дѣтскаго спокойствія, въ которомъ пребывалъ, какъ въ сладкомъ снѣ.
— Мои деньги — краденыя! — пролепеталъ онъ. — Развѣ мой прадѣдъ не трудомъ добылъ ту сумму, на которую взялъ долю въ копяхъ?.. Развѣ мы не рисковали этими деньгами, вложивъ ихъ въ не особенно вѣрное предпріятіе?.. Развѣ я теперь трачу на что-нибудь дурное мои доходы?
Госпожа Геннебо встревожилась, видя, что мать и дочь Грегуары поблѣднѣли отъ испуга, и поспѣшила вмѣшаться въ разговоръ.
— Любезнѣйшій господинъ Грегуаръ, развѣ вы не видите, что Поль шутить?..
Но Грегуаръ совсѣмъ вышелъ изъ себя. Лакей подавалъ въ это время блюдо раковъ, и владѣлецъ Піолены взялъ совершенно машинально три штуки и принялся грызть зубами клешни.
— Я не спорю, есть и между акціонерами недостойные люди. Мнѣ разсказывали, напримѣръ, о нѣкоторыхъ министрахъ, получившихъ акціи Монсу въ награду за услуги, оказанныя ими компаніи… Или этотъ знатный вельможа, фамилію котораго я не буду называть, — этотъ герцогъ, одинъ изъ нашихъ акціонеровъ… Вся жизнь его состоитъ изъ однихъ скандаловъ, онъ швыряетъ милліоны за окно, растрачиваетъ ихъ на женщинъ, на кутежи, на неслыханную роскошь… Но мы… мы живемъ скромно, какъ честные люди, не стремимся къ наживѣ, тратимъ только то, что получаемъ, дѣлимся при этомъ съ неимущими!.. Полноте! Если ваши рабочіе стащатъ у насъ хоть одну булавку, то они будутъ послѣ этого просто разбойники!
Негрель, забавлявшійся гнѣвомъ Грегуара, постарался, однако же, успокоить его. Тарелки гостей все еще были наполнены раками, и только и слышалось хрустѣнье ихъ шкурокъ. Разговоръ коснулся политики. Все еще взволнованный, господинъ Грегуаръ, несмотря ни на что, продолжалъ высказывать, либеральные взгляды и сожалѣлъ о Луи-Филиппѣ; между тѣмъ какъ Деноленъ стоялъ за сильное правительство и говорилъ, что императоръ катится внізъ, въ пропасть, по милости сдѣланныхъ имъ прискорбныхъ уступокъ.
— Припомните 89 годъ, — говорилъ онъ. — Революцію вызвало дворянство своими послабленіями, своей погоней за модными философскими ученіями… А теперь буржуазія разыгрываетъ ту же глупую роль. Она либеральничаетъ, проникнута страстью къ разрушенію, льститъ народу… Да, да, вы навастриваете зубы чудовища, чтобы оно насъ растерзало. И растерзаетъ, будьте спокойны!
Дамы заставили Денолена замолчатъ и, чтобы перемѣнить разговоръ, спросили, что подѣлываютъ его дочери. Люси въ Маршьенѣ практикуется въ пѣніи вмѣстѣ съ одной подругой; Жанна начала рисовать голову старика-нищаго… Но онъ давалъ эти отвѣты разсѣянно, не сводя глазъ съ директора, погруженнаго въ чтеніе депешъ и забытаго своими гостями. На этихъ тоненькихъ листкахъ бумаги высказывалъ свое рѣшеніе Парижъ, въ нихъ заключалось распоряженіе властныхъ людей, отъ которыхъ зависѣло дать то или другое направленіе стачкѣ. Деноленъ невольно возвратился опять къ тревожившему его дѣлу.
— Что же вы, наконецъ, думаете дѣлать? — вдругъ спросилъ онъ.
Геннебо вздрогнулъ, потомъ отвѣчалъ неопредѣленно:
— Посмотримъ…
— Конечно, вы сильны и можете ждать, — сказалъ Деноленъ, какъ бы разсуждая вслухъ. — А я пропаду, если стачка коснется Вандама. Я устроилъ заново Жанъ Баръ… у меня однѣ эти копи, и мнѣ возможно существовать только при безостановочной работѣ. Да, мое дѣло скверно, увѣряю васъ!
Это невольное признаніе поразило Геннебо. Онъ слушалъ и въ немъ уже зрѣла мысль, что если стачка затянется и приметъ дурной оборотъ, то почему бы не воспользоваться ею и не довести сосѣда до окончательнаго разоренія? Тогда можно было бы пріобрѣсти его копи за безцѣнокъ. Въ этомъ представлялось самое вѣрное средство снова заслужить расположеніе членовъ прав' ленія, которые уже столько лѣтъ мечтаютъ о пріобрѣтеніи Вандама.
— Если Жанъ-Баръ такъ стѣсняетъ васъ, — сказалъ онъ смѣясь, — то отчего вы не отдадите его намъ?
Но Деноленъ уже раскаивался въ вырвавшихся у него словахъ.
— Ни за что, пока я живъ! — вскричалъ онъ.
Это гнѣвное восклицаніе разсмѣшило присутствующихъ, а когда на столъ поданъ былъ дессерть, о стачкѣ забыли, наконецъ совсѣмъ. Пирожное изъ яблоковъ нашли очень вкуснымъ. Цамы обсуждали рецептъ для приготовленія ананаса, который тоже нашли превосходнымъ. Поданные на столъ фрукты, виноградъ и груши, завершили этотъ роскошный завтракъ. Присутствовавшіе совсѣмъ разнѣжились и говорили всѣ за-разъ, между тѣмъ какъ лакей разливалъ по стаканамъ рейнвейнъ, замѣнявшій шампанское, которое находили здѣсь слишкомъ вульгарнымъ.
Шансы Поля получить руку Сесили, безъ сомнѣнія, тоже очень увеличились во время этого дессерта, такъ сблизившаго всѣхъ присутствующихъ. Тетка безпрестанно напоминала ему взглядами о Грегуарахъ, и молодой человѣкъ постарался быть какъ можно любезнѣе съ ними и завоевывалъ мало-по-малу ихъ расположеніе. Геннебо замѣтилъ, какъ хорошо знакомъ женѣ и племяннику нѣмой языкъ взглядовъ, и ему вдругъ показалось, что между ними есть какая-то особенная близость, — въ немъ проснулось прежнее чудовищное подозрѣніе. но онъ опять подумалъ объ этой женитьбѣ племянника, подготовлявшейся на его глазахъ, и успокоился.
Ипполитъ подавалъ кофе, какъ вдругъ въ комнату вбѣжала испуганная горничная. — Они уже здѣсь! — воскликнула она.
Это пришли депутаты отъ рабочихъ. Слышно было хлопанье дверей и присутствующимъ казалось, будто изъ сосѣднихъ комнатъ несся какой-то ужасъ, охватывавшій всѣхъ.
— Проводите ихъ въ салонъ, — сказалъ Геннебо.
Сидѣвшее за столомъ общество переглянулось съ нѣкоторымъ безпокойствомъ. Глубокое молчаніе воцарилось въ комнатѣ. Потомъ гости попробовали было возвратиться въ прежнимъ шуткамъ, — дѣлали видъ, что прячутъ въ карманы кусочки сахара, и поговаривали о томъ, чтобы спрятать и приборы. Но директоръ оставался серьезнымъ, и смѣхъ скоро смолкъ, громкій говоръ превратился въ шопотъ, между тѣмъ какъ тяжелые шаги депутатовъ уже раздавались по ковру сосѣдняго салона.
— Надѣюсь, что вы допьете вашъ кофе, — сказала, понизивъ голосъ, г-жа Геннебо мужу.
— Разумѣется, — отвѣчалъ тотъ. — Они могутъ подождать.
Онъ былъ взволнованъ и прислушивался къ шуму шаговъ въ сосѣдней комнатѣ, стараясь показать, что занять только своимъ кофе.
Поль и Сесиль встали изъ-за стола, и Негрель предложилъ дѣвушкѣ посмотрѣть въ замочную скважину двери. Оба подавляли свой смѣхъ и говорили шопотомъ.
— Ну, что, видите ли вы ихъ?
— Да… Вотъ стоитъ толстякъ, а позади его два маленькихъ человѣка.
— Очень они страшны?
— Нѣтъ, они совсѣмъ приличны на видъ.
Господинъ Геннебо порывисто всталъ со стула, сказавъ, что кофе слишкомъ горячъ и онъ допьетъ его потомъ. Подойдя къ двери, онъ приложилъ палецъ къ губамъ, совѣтуя обществу вести себя благоразумно. Всѣ снова усѣлись по мѣстамъ и сидѣли безмолвно, боясь пошевелиться и прислушиваясь съ безпокойствомъ къ слышавшимся за дверью грубымъ голосамъ рабочихъ.
II.
[править]Въ воскресенье, наканунѣ стачки, нѣсколько человѣкъ углекоповъ, въ томъ числѣ и Этьенъ, собрались у Рассенёра и избрали изъ своей среды депутатовъ, которые должны были отправиться завтра къ директору. Когда, вечеромъ, Магё узнала, что ея мужъ тоже попалъ въ число депутатовъ, она пришла въ отчаяніе и безпрестанно спрашивала его, неужели онъ хочетъ, чтобы ихъ всѣхъ вышвырнули на улицу. Магё самому было очень непріятно, что его выбрали, и онъ находился въ самомъ скверномъ расположеніи духа, преслѣдуемый тревожными мыслями о послѣдствіяхъ всей этой исторіи. Дѣйствительно, компанія поступила съ ними несправедливо, она довела ихъ до крайности, до нищеты; но, несмотря на это, когда пришла минута дѣйствовать, обоихъ ихъ, и мужа и жену, охватилъ страхъ, тотъ страхъ, который постоянно таится въ душѣ людей, не знающихъ, чѣмъ они будутъ существовать завтра, и поэтому всегда склонныхъ скорѣе покориться и еще ниже согнуть спину, чѣмъ пойти на рискъ. Однако же, Магё, обыкновенно привыкшій полагаться на мнѣніе своей жены, какъ очень разсудительной женщины, да и на этотъ разъ вполнѣ раздѣлявшій въ глубинѣ души ея опасенія, все-таки кончилъ тѣмъ, что разсердился на нее.
— Оставь меня въ покоѣ! — сказалъ онъ, ложась спать и поворачиваясь къ женѣ спиной. — Хорошее ли это дѣло — отставать отъ товарищей!.. Я исполняю свой долгъ.
Магё тоже улеглась, и ни мужъ, ни жена долго не говорили ни слова. Наконецъ, послѣ продолжительнаго молчанія, она сказала:
— Ты правъ; иди. Только, бѣдный мой старина, мы пропали!
Въ понедѣльникъ завтракали въ двѣнадцать часовъ, такъ какъ въ часъ депутаты должны были собраться у Рассенёра, чтобы идти затѣмъ всѣмъ вмѣстѣ къ господину Геннебо. За завтракомъ былъ только одинъ картофель. Масла оставалось такъ немного, что до него никто и не дотрогивался, оставляя его для тартинокъ на ужинъ.
— Знаешь ли, мы разсчитываемъ на тебя, что ты первый заговоришь съ директоромъ^ объяснишь ему наши условія, — вдругъ сказалъ Этьенъ, обращаясь къ Магё.
Магё былъ пораженъ этими словами и отъ волненія не могъ ничего отвѣчать.
— Нѣтъ, это ужь слишкомъ! — вскричала его жена. — Я не прочь отъ того, чтобы онъ шелъ съ вами, но ни за что не позволю ему становиться у васъ во главѣ… Развѣ нельзя выбрать кого-нибудь другого?..
Тогда Этьенъ заговорилъ со своимъ обычнымъ, увлекательнымъ краснорѣчіемъ. Магё самый лучшій рабочій на копяхъ; его любятъ и уважаютъ болѣе, чѣмъ кого бы то ни было изъ углекоповъ; его знаютъ за человѣка благоразумнаго… Понятно, что ихъ требованія получать гораздо болѣе вѣса, когда они будутъ высказаны такимъ человѣкомъ. Сначала остановились было на томъ, что говорить будетъ онъ, Этьенъ, но затѣмъ передумали, такъ какъ къ словамъ его, человѣка пришлаго въ Монсу, отнесутся, конечно, совсѣмъ не съ такимъ вниманіемъ, какъ къ словамъ здѣшняго старожила. Наконецъ, товарищи ввѣряютъ свои интересы болѣе достойному, и этотъ избранникъ не можетъ отказываться отъ даваемыхъ ему полномочій, потому что это будетъ уже подло…
Магё съ отчаяніемъ махнула рукою.
— Иди, иди, старина, умирай за другихъ… Я не удерживаю болѣе тебя!..
— Да я никогда не сумѣю говорить, — пробормоталъ Магё. — Я наговорю глупостей.
Этьенъ, довольный тѣмъ, что добился согласія Магё, потрепалъ его по плечу.
— Ты скажешь то, что чувствуешь, и выйдетъ очень хорошая рѣчь.
Старикъ Боньморъ, ногамъ котораго становилось лучше, слушалъ и покачивалъ головою, молча, такъ какъ ротъ у него былъ набитъ картофелемъ. Въ комнатѣ наступила тишина. Занятыя ѣдой, дѣти вели себя очень скромно. Наконецъ, прожевавъ картофель, старикъ медленно проговорилъ:
— Говори, что хочешь, а все-таки выйдетъ такъ, какъ будто бы ты ровно ничего не сказалъ… Э, я ужь видалъ ихъ, эти исторіи!.. Сорокъ лѣтъ тому назадъ насъ прогнали отъ дверей директора, да еще не просто, а сабельными ударами… Нынче, можетъ быть, васъ и примутъ тамъ, но вы добьетесь отъ нихъ столько же, сколько можете добиться вотъ отъ этой стѣны… Они сильны своими деньгами и насмѣются надъ вами…
Воцарилось молчаніе. Магё и Этьенъ оставили своихъ домашнихъ, угрюмо сидѣвшихъ передъ пустыни тарелками, и вышли изъ дому. Къ нимъ присоединились Пьерронъ и Левакъ, и всѣ четверо отправились къ Рассенёру, куда уже начали сходиться маленькими группами другіе депутаты изъ сосѣднихъ селеній. Когда, наконецъ, собрались всѣ двадцать человѣкъ, уполномоченныхъ рабочими, тогда они сговорились въ томъ, чего требовать отъ компаніи копей, и затѣмъ двинулись въ Монсу. Рѣзкій сѣверо-восточный вѣтеръ проносился по дорогѣ. Пробило два часа, когда депутаты подошли къ дому директора.
Сначала лакей велѣлъ имъ подождать и захлопнулъ передъ ними входную дверь. Потомъ онъ отперъ ее, проводилъ ихъ въ салонъ и раскрылъ опущенныя на окна тяжелыя драпировки. Свѣтъ, какъ будто просѣивавшійся сквозь кружевныя занавѣски, наполнилъ комнату, и, оставшись въ ней одни, углекопы, всѣ принарядившіеся, съ суконномъ платьѣ, съ гладко выбритыми бородами, почувствовали себя очень неловко и не осмѣливались присѣстъ на стулья. Они вертѣли въ рукахъ свои фуражки и искоса посматривали на обстановку салона, въ которомъ мода на древности соединила вмѣстѣ самыя разнообразныя вещи всевозможныхъ стилей: кресла временъ Генриха II, стулья эпохи Людовика XV, итальянскій шкапчикъ шестого столѣтія, переднюю часть древняго жертвенника, украшавшую теперь наличникъ камина, оторочку старинныхъ церковныхъ одеждъ, которою здѣсь обшиты были портьеры… Этотъ блескъ золота, эти шелковыя, побурѣвшія отъ времени, ткани, вся эта пышность, напоминавшая скорѣе церковь, чѣмъ обыкновенное человѣческое жилище, и смущали рабочихъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ внушали имъ какое-то невольное почтительное чувство. Восточные ковры, разостланные по полу, казалось, спутывали имъ ноги; но больше всего удручала депутатовъ невыносимая жара, сразу охватившая ихъ, какъ только они вошли сюда, еще съ оледенѣвшими отъ вѣтра лицами. Прошло минуть пять. Рабочимъ становилось все болѣе и болѣе неловко въ этомъ роскошномъ, затворенномъ со всѣхъ сторонъ салонѣ.
Наконецъ вошелъ Геннебо. Сюртукъ его былъ застегнутъ на-глухо, по военному, на груди виднѣлся маленькій орденскій бантикъ.
— Вотъ и вы! — заговорилъ онъ, входя въ комнату. — Вы, кажется, вздумали бунтовать!…
Но онъ тотчасъ же сдержалъ себя и холодно-вѣжливо прибавилъ:
— Садитесь, я не прочь поговорить съ вами.
Углекопы оглянулись назадъ, ища взглядами стульевъ. Нѣкоторые рѣшились сѣсть, другіе побоялись прикоснуться къ этимъ шелковымъ расшитымъ тканямъ, которыми была обита мебель, и предпочли стоять.
Геннебо, откативши свое кресло къ камину, окинулъ взглядомъ депутатовъ, мысленно пересчитывая ихъ и въ то же время стараясь припомнить ихъ лица и имена. Онъ узналъ Пьеррона, спрятавшагося въ самыхъ заднихъ рядахъ, и затѣмъ глаза его остановились на Этьенѣ, сидѣвшемъ какъ разъ напротивъ директора.
— Посмотримъ, что такое вы мнѣ скажете, — проговорилъ Геннебо.
Онъ ожидалъ, что первымъ заговоритъ Этьенъ, и до того удивился, когда изъ толпы выдвинулся Магё, что даже не могъ удержаться и воскликнулъ:
— Какъ, это вы… самый лучшій работникъ, отличавшійся всегда благоразуміемъ… вы, котораго отецъ и дѣдъ и вся семья работали на копяхъ съ самаго ихъ открытія, съ тѣхъ поръ какъ тамъ ударили въ первый разъ киркою!.. Ахъ, это очень дурно!.. Мнѣ больно видѣть васъ во главѣ недовольныхъ…
Опустивъ глаза въ землю, Магё дожидался, пока замолчитъ директоръ, а затѣмъ началъ говорить, сначала глухо и запинаясь:
— Господинъ директоръ, товарищи именно потому и выбрали меня, что я человѣкъ разсудительный и меня ни въ чемъ нельзя упрекнуть. Это должно служить вамъ доказательствомъ, что мы не буяны и не какіе-нибудь сорванцы, ищущіе только смутъ и безпорядковъ. Мы хотимъ одной справедливости… Мы измучились отъ постоянной жизни впроголодь, и намъ кажется, что пришло время устроиться такъ, чтобы намъ, по крайней мѣрѣ, хватало на каждый день хлѣба.
Голосъ его сдѣлался тверже. Онъ поднялъ голову и сталъ смотрѣть прямо на директора.
— Вы сами очень хорошо знаете, что мы не можемъ согласиться на новый порядокъ разсчета… Насъ обвиняютъ въ томъ, что мы плохо крѣпимъ галереи. Это правда, мы не дѣлаемъ эту работу такъ, какъ слѣдовало бы дѣлать. Но если мы будемъ посвящать ей больше времени, то нашъ заработокъ значительно сократится; а такъ какъ мы и теперь не можемъ заработать себѣ на хлѣбъ, то тогда придетъ ужь всему конецъ, и голодъ смететъ вашихъ рабочихъ со свѣта, какъ метлой. Платите намъ дороже, и мы будемъ лучше крѣпить галереи. Теперь мы лишь о томъ и заботимся, какъ бы побольше добыть угля, потому что только эта работа даетъ намъ деньги, а если вы прибавите намъ плату, то тогда мы будемъ въ состояніи удѣлять больше времени на крѣпленіе. Другого исхода не можетъ быть: если хотите, чтобы работа была сдѣлана хорошо, то и заплатите за нее, что слѣдуетъ… А вы, вмѣсто этого, что придумали?… Вы придумали, видите ли, такую штуку, съ которой наши головы никакъ не могутъ помириться… Вы сбавляете плату съ телѣжки угля и утверждаете, что вполнѣ вознаградите насъ за эту сбавку особой платой за крѣпленіе галерей. Если бы даже это и было вѣрно, то мы все-таки оказывались бы обсчитанными на все то лишнее время, которое намъ приходилось бы затрачивать на хорошее крѣпленіе… Но что насъ выводитъ изъ себя, такъ это то, что разсчетъ вашъ невѣренъ: компанія ничѣмъ не вознаграждаетъ насъ за эту сбавку, а просто на-просто отнимаетъ у насъ по два сантима съ каждой телѣжки угля и кладетъ ихъ себѣ въ карманъ. Вотъ что!..
— Да, да, это правда! — поддержали его другіе депутаты, когда г-нъ Геннебо сдѣлалъ рѣзкое движеніе, какъ бы намѣреваясь прервать эту рѣчь.
Но Магё и самъ не далъ говорить директору. Теперь забойщикъ разошелся, и слова выливались у него сами собою, такъ что по временамъ онъ съ удивленіемъ прислушивался къ звукамъ своего собственнаго голоса и ему казалось, что это говоритъ не онъ, а кто-то другой. Все, что накопилось у него въ глубинѣ души и таилось въ ней, иногда даже забываемое имъ самимъ, все это припомнилось теперь и было высказано. Онъ говорилъ о нищетѣ рабочихъ, объ ихъ тяжеломъ трудѣ, о жизни, похожей скорѣе на жизнь животныхъ, о женахъ и дѣтяхъ, встрѣчающихъ ихъ дома криками: «хлѣба!..» Онъ упомянулъ о положеніи дѣлъ въ самое послѣднее время, о безпрестанныхъ штрафахъ, о частыхъ пріостановкахъ работъ, о жалкомъ заработкѣ, который приходилось приносить домой даже самому исправному рабочему, о слезахъ женъ и дѣтей… Развѣ, въ самомъ дѣлѣ, хотятъ переморить голодомъ всѣхъ рабочихъ?..
— Вотъ почему, господинъ директоръ, — закончилъ Магё, — мы и пришли сказать вамъ, что умирать, такъ умирать. Но мы предпочитаемъ умереть, ничего не дѣлая: по крайней мѣрѣ, не будемъ уставать отъ работы… Мы бросили работу и не примемся за нее до тѣхъ поръ, пока компанія не приметъ нашихъ условій. Она хочетъ сбавить плату съ телѣжки угля и платить за крѣпленіе особо, а мы хотимъ, чтобы разсчетъ производился по старому, и чтобы, кромѣ того, намъ повысили плату на пять сантимовъ съ каждой телѣжки… Теперь отъ васъ зависитъ покончить дѣло, если вы стоите за справедливость и трудъ.
Изъ толпы углекоповъ раздались голоса:
— Это вѣрно!.. Онъ сказалъ то, что думаемъ мы всѣ!.. Мы не просимъ ничего, кромѣ справедливости!
Другіе рабочіе молча ковали головами, очевидно, вполнѣ одобряя все сказанное Магё. Они совсѣмъ забыли теперь объ этой роскошной комнатѣ съ ея древностями, ея позолотой, ея золотымъ шитьемъ на портьерахъ, не чувствовали больше подъ ногами пушистаго ковра и топтали его своею тяжелою обувью.
— Дайте же мнѣ сказать хоть слово! — вскричалъ, наконецъ, Геннебо, начинавшій сердиться. — Прежде всего это неправда, что при новой системѣ разсчета, компанія удерживаетъ по два сантима съ телѣжки… Посчитаемъ, если хотите…
Начался безпорядочный споръ. Чтобы какъ-нибудь разъединить рабочихъ, директоръ вызвалъ было Пьеррона, но тотъ что-то пробормоталъ и спрятался за спинами товарищей. Левакъ, напротивъ, выступалъ среди самыхъ задорныхъ крикуновъ и еще больше запутывалъ дѣло, разсуждая о такихъ вещахъ, которыя были не совсѣмъ ясны для него самого. Громкіе голоса депутатовъ глухо звучали въ этой задрапированной и жаркой комнатѣ.
— Если вы будете говорить всѣ за-разъ, то мы никогда не столкуемся! — сказалъ, наконецъ, Геннебо.
Онъ снова овладѣлъ собой и говорилъ безъ колкостей, съ строгой вѣжливостью, войдя въ роль простого управляющаго, который получилъ извѣстныя приказанія свыше и долженъ добиться, чтобы они были исполнены. Съ самаго начала онъ не переставалъ наблюдать за Этьеномъ и старался вовлечь его въ разговоръ, но молодой человѣкъ упорно молчалъ. Наконецъ, оставивъ споръ о двухъ сантимахъ, Геннебо поставилъ вопросъ гораздо шире.
— Нѣтъ, сознайтесь лучше, что вы дѣйствуете подъ вліяніемъ самыхъ гнусныхъ внушеній. Это зараза, которая носится теперь среди всѣхъ рабочихъ, и поражаетъ даже самыхъ лучшихъ изъ нихъ… О, мнѣ не нужно никакихъ признаній, я и безъ нихъ очень хорошо вижу, насколько испортили васъ, прежде такихъ спокойныхъ!.. Не правда ли, вамъ наобѣщали больше масла, чѣмъ хлѣба, вамъ сказали, что пришла ваша очередь сдѣлаться хозяевами?.. Наконецъ, васъ вербуютъ въ этотъ знаменитый международный союзъ рабочихъ, въ эту армію разбойниковъ, мечтающихъ о разрушеніи нынѣшняго общественнаго строя…
Тогда Этьенъ прервалъ его:
— Вы ошибаетесь, господинъ директоръ, ни одинъ изъ углекоповъ Монсу не вступалъ еще въ этотъ союзъ… Но если ихъ вынудятъ, то къ нему примкнуть рабочіе со всѣхъ копей… Это зависитъ теперь отъ компаніи…
Съ этого момента борьба продолжалась только между господиномъ Геннебо и Этьеномъ, какъ будто бы въ комнатѣ совсѣмъ и не было другихъ рабочихъ.
— Компанія — это провидѣніе для ея рабочихъ, и вы напрасно угрожаете ей, — говорилъ директоръ. — Въ этомъ году она затратила триста тысячъ франковъ на постройку домовъ для углекоповъ и получаетъ на этотъ капиталъ не болѣе двухъ процентовъ… Я не говорю уже ни о пенсіяхъ, выдаваемыхъ ею, ни о даровомъ топливѣ, ни о безплатныхъ медикаментахъ… Вы кажетесь человѣкомъ умнымъ, сумѣли въ короткое время сдѣлаться у насъ однимъ изъ самыхъ искусныхъ рабочихъ, — и было бы гораздо лучше для васъ, если бы вы распространяли среди товарищей вотъ эти, только-что высказанныя мною истины, а не губили себя сообщничествомъ съ человѣкомъ, пользующимся самой дурной репутаціей. Да, я говорю о Рассенёрѣ, котораго мы вынуждены были прогнать, чтобы предохранить копи отъ соціалистической заразы. Васъ постоянно видятъ въ его кабакѣ, и, конечно, это онъ надоумилъ васъ устроитъ вспомогательную кассу. Компанія охотно допустила бы эту кассу, если бы она дѣйствительно предназначалась только для помѣщенія вашихъ сбереженій; но вѣдь мы не можемъ не видѣть, что она является въ вашихъ рукахъ орудіемъ противъ насъ, представляетъ собою фондъ на военные расходы. Поэтому я долженъ сказать, что компанія желаетъ контролировать дѣйствія этой кассы.
Этьенъ не прерывалъ директора и, молча, съ нервно подергивавшимися губами, слушалъ его, смотря ему прямо въ глаза. При послѣднихъ словахъ онъ улыбнулся и просто отвѣчалъ:
— Такимъ образомъ оказывается еще одно требованіе со стороны компаніи, о которомъ господинъ директоръ не предупредилъ насъ… Намъ же, къ несчастью, хотѣлось бы, чтобы компанія поменьше занималась нашими личными дѣлами и, вмѣсто того, чтобы брать на себя роль Провидѣнія, просто поступала бы по справедливости, отдавая намъ то, что слѣдуетъ, и не присвоивая себѣ нашихъ денегъ. Развѣ это честно, что она при каждомъ промышленномъ кризисѣ моритъ голодомъ своихъ рабочихъ, чтобы сохранить акціонерамъ ихъ обычный дивидендъ?.. Г-нъ директоръ можетъ говорить, что ему угодно, но новая система разсчета все-таки остается замаскированной сбавкой заработной платы, а это-то именно и возмущаетъ насъ, потому что если компанія вынуждена сокращать свои расходы, то она очень дурно дѣлаетъ, заставляя платиться за это однихъ только рабочихъ…
— А, вотъ мы и договорились! — вскричалъ Геннебо. — Я именно ожидалъ обвиненія въ томъ, что мы моримъ голодомъ народъ, а сами питаемся его кровью!.. Можно ли говорить такія глупости, когда вы должны же знать, какому громадному риску подвергаются капиталы, вложенные въ какое-нибудь торговое дѣло, хотя бы въ тѣ же каменноугольныя копи… Вполнѣ устроенныя копи стоютъ нынче отъ полутора до двухъ милліоновъ франковъ, и сколько надо употребить труда, чтобы этотъ огромный затраченный капиталъ приносилъ хоть небольшіе проценты!.. Почти половина каменноугольныхъ компаній во Франціи обанкротилась… Къ тому же, это просто нелѣпо обвинять въ жестокости компанію, которой удалось устоять во время кризиса: если страдаютъ ея рабочіе, то страдаетъ и она сама. Или вы думаете, что компанія ничего не потеряла отъ этого промышленнаго кризиса? Наконецъ, развѣ заработная плата зависитъ отъ ея усмотрѣнія? Надъ нею тяготѣетъ конкурренція, и если компанія не хочетъ разориться, то поневолѣ должна понижать цѣну… Вамъ слѣдовало бы жаловаться не на компанію, а на общее положеніе дѣлъ, но вы ничего не хотите ни слушать, ни понимать!..
— Нѣтъ, мы понимаемъ, — отвѣчалъ молодой человѣкъ, — мы очень хорошо понимаемъ, что наше положеніе не улучшится, пока дѣла будутъ идти такъ, какъ они идутъ теперь. Именно поэтому-то рабочіе и хотятъ, не сегодня, такъ завтра, кончить тѣмъ, чтобы устроитъ эти дѣла иначе.
Этотъ скромный по формѣ отвѣть былъ произнесенъ вполголоса, но съ такимъ убѣжденіемъ, что походилъ на угрозу. Наступила глубокая тишина. Однимъ изъ депутатовъ стаю вдругъ неловко и даже немного страшно, другимъ же, плохо понявшимъ смыслъ словъ Этьена, показалось, будто онъ намекаетъ на то, что и рабочіе имѣютъ право хоть на частицу окружающаго ихъ благосостоянія, и они снова начали посматривать искоса на теплые ковры, на комфортабельную мебель, на всѣ эти роскошныя бездѣлушки, каждой изъ которыхъ было бы совершенно достаточно, чтобы прокормить ихъ цѣлый мѣсяцъ.
Сидѣвшій задумчиво директоръ, наконецъ, всталъ со своего кресла, чтобы отпустить депутатовъ. Они тоже поднялись со своихъ мѣстъ. Этьенъ легонько толкнулъ локтемъ Магё, и тотъ заговорилъ опять, но уже вяло и неловко:
— Стало быть, вы, г-нъ директоръ, ничего болѣе намъ не скажете? Мы можемъ передать товарищамъ, что вы отвергаете наши условія…
— Я ничего не отвергаю, старина! — вскричалъ Геннебо. — Я такой же наемникъ, какъ и вы, и власти въ этихъ дѣлахъ у меня столько же, сколько у самаго послѣдняго изъ мальчишекъ, рабо тающихъ на копяхъ. Мнѣ даютъ приказанія, и обязанность моя состоитъ въ томъ, чтобы эти приказанія были исполнены какъ слѣдуетъ. Мнѣ казалось, что я долженъ былъ высказать то, что я высказалъ вамъ, а рѣшеніе дѣла зависитъ не отъ меня. Вы поставили мнѣ ваши условія, — я сообщу ихъ правленію, и когда получу оттуда отвѣтъ, то передамъ его вамъ…
Онъ опять вошелъ въ роль простого исполнителя чужой воли и держалъ себя холодно-вѣжливо, очевидно, не располагая вдаваться въ дальнѣйшія объясненія. Углекопы, съ своей стороны, смотрѣли на него теперь подозрительно и спрашивали самихъ себя, что это за человѣкъ, какая выгода ему такъ врать и что такое онъ надѣется выиграть, становясь между ними и настоящими хозяевами?.. Называетъ себя такимъ же наемникомъ, какъ они, а между тѣмъ живетъ такъ богато!.. Интриганъ, по всей вѣроятности…
Этьенъ рискнулъ сдѣлать еще одно замѣчаніе:
— Это очень прискорбно, г-нъ директоръ, что мы не можемъ высказать нашихъ требованій прямо, кому слѣдуетъ. Мы сами объяснили бы наше дѣло гораздо лучше, а отъ васъ легко могутъ ускользнуть такія обстоятельства, которыя много говорятъ въ нашу пользу… Если бы мы только знали, куда надо обратиться!..
Геннебо нисколько не разсердился на это замѣчаніе; онъ даже улыбнулся.
— Ну, конечно, дѣло осложняется еще больше, если вы не довѣряете мнѣ… обратиться надо туда…
Депутаты смотрѣли на его руку, которою онъ неопредѣленно указывалъ куда-то въ окно салона. Куда же это надо обратиться?.. По всей вѣроятности, въ Парижъ… Но все-таки они не знали, куда именно, и въ ихъ воображеніи смутно представлялась какая-то страшно отдаленная, таинственная страна, и въ ней скинія, въ которой возсѣдаетъ на тронѣ невѣдомое имъ божество. Никогда не видали они этого божества и только чувствовали его, ощущали его силу, тяготѣвшую издалека надъ десятью тысячами душъ рабочихъ Монсу. И когда директоръ разговаривалъ съ ними, то ясно, что та же сила таилась за нимъ и диктовала ему слова.
Уныніе овладѣло рабочими; даже Этьенъ не счелъ возможнымъ продолжать разговоръ и показалъ жестомъ товарищамъ, что теперь самое лучшее будетъ уйти. Геннебо дружески похлопывалъ Магё по плечу, разспрашивая его о состояніи здоровья Жанлина.
— Вотъ вамъ наглядный, тяжелый урокъ, — говорилъ директоръ, — а вы еще возстаете противъ того, что васъ принуждаютъ крѣпить галереи какъ слѣдуетъ… Подумайте хорошенько, и тогда вы сами поймете, что стачка будетъ бѣдствіемъ для всѣхъ. Черезъ недѣлю вы начнете умирать съ голода, что тогда будетъ?.. Нѣтъ, я разсчитываю на ваше благоразуміе и убѣжденъ, что не позже понедѣльника вы приметесь опять за работу.
Рабочіе выходили изъ салона, топоча, какъ стадо, согнувъ спины, и не проронили ни слова въ отвѣтъ на заключительную фразу директора, такъ увѣреннаго въ ихъ покорности. Провожавшій ихъ Геннебо мысленно подвелъ итогъ своему объясненію съ депутатами: съ одной стороны, компанія намѣрена удержать новую систему разсчета, а съ другой — рабочіе не соглашаются на нее и, кромѣ того, требуютъ еще увеличенія заработной платы на пять сантимовъ съ телѣжки… Чтобы не оставлять въ депутатахъ даже тѣни надежды на благопріятный для нихъ исходъ дѣла, онъ счелъ нужнымъ предупредить ихъ, что, конечно, правленіе не приметъ ихъ условій.
— Подумайте хорошенько и не надѣлайте глупостей, — повторить онъ, нѣсколько встревоженный ихъ молчаніемъ.
Въ прихожей Пьерронъ отвѣсилъ ему низкій поклонъ, а Левакъ сдѣлалъ видъ, что нахлобучиваетъ на голову шапку. Магё подумывалъ, что слѣдовало бы еще что-нибудь сказать директору на прощанье, но Этьенъ снова толкнулъ его локтемъ, и всѣ депутаты вышли, храня молчаніе, казавшееся грознымъ. Дверь съ шумомъ захлопнулась за ними.
Возвратясь въ столовую, Геннебо нашелъ своихъ гостей неподвижно и молча сидѣвшими передъ бутылками съ ликеромъ. Въ нѣсколькихъ словахъ онъ передалъ результатъ своего свиданія съ депутатами Денолену, и лицо послѣдняго окончательно омрачилось. Пока директоръ пилъ свой простывшій кофе, гости попробовали завести разговоръ о совершенно постороннихъ предметахъ, но эта попытка не удалась: Грегуары тотчасъ опять возвратились къ стачкѣ, выражая удивленіе, почему это нѣтъ такого закона, который воспрещалъ бы рабочимъ бросать работу. Поль успокоивалъ Сесиль, увѣряя, что скоро должны прибыть жандармы.
Наконецъ г-жа Геннебо позвала лакея.
— Ипполитъ, мы потомъ перейдемъ въ салонъ, а теперь отворите тамъ окна и провѣтрите хорошенько комнату.
III.
[править]Прошло двѣ недѣли, а въ понедѣльникъ третьей по спискамъ, доставляемымъ директору, оказалось, что число рабочихъ, продолжавшихъ работу, еще болѣе уменьшилось. Администрація копей разсчитывала, что въ этотъ понедѣльникъ стачка окончится, но упорство компаніи все болѣе и болѣе ожесточало углекоповъ, и теперь дѣло не ограничивалось уже копями Ворё, Кревъ-кёръ, Миру и Магдалина, въ которыхъ работы прекратились съ самаго начала. Въ Викторіи и Фётри-Кантель работала едва ли четвертая часть обыкновеннаго комплекта, и даже въ самомъ Сенъ-Тома начинало чувствоваться зловѣщее броженіе. Мало-по-малу стачка становилась всеобщею.
Въ Ворё царило то тяжелое безмолвіе, то мертвое запустѣніе, которое немедленно водворяется во всякомъ большомъ промышленномъ пунктѣ, лишь только въ немъ прекращается работа. На высокихъ подмосткахъ, рѣзко обрисовывавшихся на сѣромъ фонѣ декабрьскаго неба, печально стояли три-четыре забытыхъ телѣжки; внизу, между тонкими столбами, подпиравшими подмостки, чернѣли склады угля, до того уменьшившіеся, что мѣстами виднѣлась одна голая, почернѣвшая земля; запасы лѣса для крѣпленія галерей гнили подъ проливными дождями. У пристани канала стояла всего одна, до половины нагруженная углемъ, лодка и казалась уснувшею на колеблющейся водѣ; на пустынной насыпи, продолжавшей куриться, несмотря на дожди, торчала брошенная телѣга и словно съ отчаяніемъ воздѣвала вверхъ свои оглобли. Но еще мертвеннѣе смотрѣли зданія; просѣвальный сарай съ наглухо закрытыми ставнями; шахтовая башня, въ которой не раздавалось болѣе грохота телѣжекъ; отдѣленіе паровыхъ котловъ, теперь совсѣмъ остывшихъ… Изъ гигантской трубы лишь по временамъ показывались блѣдныя струи дыма, такъ какъ подъемная шахтовая машина работала только утромъ. Она спускала внизъ конюховъ съ кормомъ для лошадей и надсмотрщиковъ, которые теперь одни работали подъ землею, какъ простые рабочіе, исправляя, насколько было возможно, крѣпленіе галерей, быстро разрушавшееся безъ прежняго каждодневнаго ремонта забойщиками и безпрестанно грозившее обвалами. Съ десяти часовъ машину останавливали и люди сходили внизъ и поднимались обратно уже по лѣстницамъ. Среди мертвой тишины, во всѣхъ этихъ зданіяхъ, окутанныхъ, какъ покровомъ, слоемъ черной пыли, оставался одинъ только признакъ жизни, слышалось одно только дыханіе, могучее дыханіе помпы. Если бы и это дыханіе остановилось, вода разрушила бы копи.
Въ сторонѣ, на возвышенности, селеніе «Двухсотъ-сорока» то же казалось мертвымъ. Пріѣзжалъ префектъ Лилля, ѣздили по дорогамъ жандармы, но, видя полное спокойствіе рабочихъ, и префектъ, и жандармы сочли за лучшее возвратиться домой. Никогда еще ни одно селеніе этой обширной равнины не вело себя такъ примѣрно-скромно. Мужчины, во избѣжаніе соблазновъ, представляемыхъ кабаками, спали по цѣлымъ днямъ; женщины, не распивавшія теперь безпрерывно кофе, сдѣлались благоразумнѣе, меньше болтали и меньше ссорились; даже ребятишки и тѣ какъ будто понимали серьезность положенія и бѣгали безъ шума, босикомъ, а дрались втихомолку. Повсюду безпрестанно повторялся и переходилъ изъ устъ въ уста одинъ и тотъ же лозунгъ: слѣдуетъ быть благоразумными.
Только въ домѣ Магё замѣтно было движеніе и безпрестанно толпились рабочіе, приходившіе къ Этьену, который завѣдывалъ вспомогательной кассой. Скопившіяся въ ней три тысячи франковъ онъ раздѣлилъ между наиболѣе нуждавшимися семьями углекоповъ; затѣмъ было получено съ разныхъ сторонъ еще нѣсколько сотъ франковъ, собранныхъ по подпискѣ. Но теперь всѣ средства кассы были исчерпаны, у самихъ рабочихъ не оставалось больше ни гроша, и грозный призракъ голода виднѣлся уже на порогѣ… Мэгра пообѣщалъ было сначала открыть углекопамъ кредитъ на двѣ недѣли, но черезъ восемь дней вдругъ передумалъ и пересталъ отпускать провизію въ долгъ. Очень можетъ быть, что компанія, отъ которой онъ издавна привыкъ чувствовать себя въ зависимости, посовѣтовала ему прекратить этотъ кредитъ, чтобы голодомъ заставить скорѣе покориться. Впрочемъ, это не мѣшало ему оставаться попрежнему капризнымъ тираномъ и однимъ давать хлѣба въ долгъ, другимъ не давать, смотря по наружности дѣвушки, которую ея родные посылали къ нему въ лавку; передъ Магё, напримѣръ, онъ постоянно захлопывалъ дверь, потому что все еще не могъ забыть исторіи съ Катериной, ускользнувшей отъ него. Въ довершеніе бѣдствія стояли сильные холода, и женщины, глядя на свои все уменьшавшіеся и уменьшавшіеся запасы угля, съ безпокойствомъ подумывали о томъ, что эти запасы нечѣмъ будетъ пополнить до тѣхъ поръ, пока углекопы не выйдутъ снова на работу. Гибелью грозилъ не одинъ только голодъ, но и холодъ.
У Магё не оставалось почти ничего; Левакъ еще кое-какъ перебивались на двадцать франковъ, взятыхъ взаймы у Бутелу. Что же касается Пьерронъ, то эти люди ни въ чемъ не нуждались; однако же, изъ боязни, чтобы у нихъ не стали просить взаймы денегъ, они прикидывались такими же голодными бѣдняками, какъ другіе, и забирали провизію въ кредитъ у Мэгра, который съ радостью отдалъ бы красивой Пьерронъ весь свой магазинъ, если бы только она была съ нимъ полюбезнѣе. Еще въ субботу многія семьи легли спать безъ ужина. И однако же, несмотря на то, что уже пришли страшные дни лишеній, ни откуда не слышно было ни одной жалобы и всѣ съ спокойнымъ мужествомъ продолжали идти по избранному ими пути. Несмотря ни на что, рабочіе были полны вѣры, готовы были на слѣпое самоотверженіе, на мученичество. Имъ обѣщали, что наступитъ эра справедливости, и они готовы были на все, на всѣ страданія, чтобы только достигнуть этой эры, завоевать всеобщее счастье. Голодъ экзальтировалъ ихъ, и никогда тѣсно замкнутый вокругъ нихъ горизонтъ не раздвигался такъ широко, какъ теперь, передъ глазами этихъ бѣдняковъ, доходившихъ до галлюцинацій. Когда отъ слабости у нихъ начинало темнѣть въ глазахъ, имъ видѣлся мечтавшійся и прежде идеальный городъ, видѣлся какъ бы наяву, населенный живыми людьми, братьями-товарищами, вмѣстѣ работающими. Ничто не могло поколебать убѣжденія рабочихъ, что они войдутъ, наконецъ, въ эту обѣтованную землю. Касса опустѣла; компанія не соглашалась ни на какія уступки; каждый новый день приносилъ новыя лишенія, но люди упорно жили только своими мечтаніями и относились съ презрительной усмѣшкой въ дѣйствительности. Кажется, если бы земля разверзлась подъ ними, то они и тогда остались бы спокойными, вѣруя, что совершится какое-нибудь чудо и спасетъ ихъ. Эта вѣра замѣняла имъ хлѣбъ, она согрѣвала ихъ. Голодные питавшіеся однимъ только прозрачнымъ, какъ вода, супомъ, Магё и другія рабочія семьи доходили по временамъ до какого-то бреда, до тѣхъ горячечныхъ грёзъ объ иной лучшей жизни подъ вліяніемъ которыхъ мученики шли нѣкогда навстрѣчу дикимъ звѣрямъ.
Въ это время Этьенъ занялъ безспорно первое мѣсто между рабочими. На вечернихъ собраніяхъ онъ все замѣтнѣе и замѣтнѣе игралъ роль оракула, по мѣрѣ того какъ чтеніе расширяло его умственный кругозоръ и предоставляло ему возможность судить съ плеча о самыхъ разнообразныхъ вопросахъ. Онъ много читалъ, велъ обширную переписку, наконецъ выписалъ себѣ издававшійся въ Бельгіи соціалистическій листокъ «Vengeur» и этимъ еще болѣе возвысился въ глазахъ товарищей, такъ какъ до него никто въ селеніи не получалъ газетъ. Эта быстро возраставшая популярность съ каждымъ днемъ все больше и больше опьяняла его. Поддерживать такую огромную переписку, обсуждать положеніе рабочихъ всего края, руководить углекопами Ворё, сдѣлаться, наконецъ, центромъ всего движенія и чувствовать, что жизнь вращается, какъ вокругъ оси, вокругъ него, бывшаго машиниста, а потомъ забойщика съ грязными и грубыми руками, все это не могло не раздувать его тщеславія. Онъ поднимался все выше и, самъ того не подозрѣвая, втягивался мало-по-малу въ столь презираемую имъ буржуазную жизнь съ ея высшими потребностями и жаждою матеріальнаго довольства. Теперь Этьена угнетало одно только сознаніе недостаточности своего образованія, невольно заставлявшее его смущаться и терять свою самоувѣренность каждый разъ, какъ только приходилось бесѣдовать съ какимъ-нибудь господиномъ въ сюртукѣ. Правда, онъ продолжалъ учиться, много читалъ, но это безпорядочное чтеніе не могло возмѣстить недостававшей ему предварительной подготовки и, вслѣдствіе этого, прочитанное усвоивалось Этьеномъ очень медленно, смутно, а иногда и просто механически, какъ затверженный, но все-таки непонятый урокъ. Порою на него находили минуты сомнѣнія, когда онъ начиналъ задумываться надъ своимъ положеніемъ и невольно спрашивалъ себя, по силамъ ли ему та задача, за которую онъ взялся, ставъ во главѣ товарищей? Не лучше ли было бы пригласить адвоката, человѣка опытнаго, умѣющаго говорить и дѣйствовать, не подвергая никого опасности?.. Но ненависть къ этимъ людямъ возвращала ему прежнюю самоувѣренность. Нѣтъ, нѣтъ, не нужно адвокатовъ! Всѣ они негодяи, пользующіеся своимъ знаніемъ только съ тою цѣлью, чтобы жирѣть на счетъ народа!.. Будь, что будетъ, а рабочіе должны устраивать свои дѣла сами… И снова онъ увлекался своею ролью народнаго вождя, снова передъ нимъ возникали радужныя мечтанія: Монсу уже покоренъ имъ, а тамъ, кто знаетъ, придетъ, быть можетъ, очередь и далекаго, какъ бы въ туманѣ скрывающагося Парижа. Его пошлютъ туда депутатомъ, онъ появится на трибунѣ, въ роскошной залѣ… и ему уже представлялось, какъ онъ громитъ буржуа въ своей первой рѣчи, первой рѣчи, произнесенной рабочимъ въ парламентѣ…
Уже нѣсколько дней Этьенъ находился въ нерѣшимости, не зная, что отвѣчать Плюшару, который присылалъ письмо за письмомъ и собирался лично пріѣхать въ Монсу, чтобы устроить здѣсь сходку рабочихъ, принимавшихъ участіе въ стачкѣ, и еще болѣе подогрѣть ихъ. Плюшаръ все еще не терялъ надежды на то, что стачка поможетъ ему переубѣдить углекоповъ и завербовать ихъ въ международный союзъ, къ которому они продолжали относиться попрежнему недовѣрчиво. Этьенъ опасался, чтобы предполагаемая сходка не дала повода къ какимъ-нибудь безпорядкамъ; однако же, несмотря на это, онъ не рѣшился бы отклонить предложеній Плюшара, если бы противъ нихъ не возставалъ въ самыхъ рѣзкихъ выраженіяхъ Рассенёръ. При всемъ своемъ вліяніи на рабочихъ, молодой человѣкъ все-таки не могъ идти противъ кабатчика, издавна пользовавшагося популярностью между углекопами и имѣвшаго среди нихъ не мало приверженцевъ. Оттого-то Этьенъ и колебался не зная, что написать Плюшару.
Именно въ этотъ понедѣльникъ, около четырехъ часовъ, когда Этьенъ сидѣлъ въ кухнѣ вдвоемъ съ женой Магё, изъ Лилля пришло еще письмо. Самъ Магё, которому надоѣло сидѣть безъ дѣла, ушелъ на каналъ къ шлюзу, ловить рыбу, разсчитывая, что если на счастье, попадется какая-нибудь хорошая рыба, то можно будетъ ее продать и купить хлѣба. Старикъ Боньморъ и Жанлинъ отправились гулять, чтобы испробовать свои ноги, почти совсѣмъ поправившіяся; маленькія дѣти ушли съ Альзирой, которая теперь по цѣлымъ часамъ проводила на насыпи, собирая мелкій каменный уголь. Магё кормила грудью Эстеллу, сидя съ разстегнутымъ платьемъ передъ чуть тлѣвшимся подъ очагомъ огонькомъ, давно уже не горѣвшимъ ярко, такъ какъ угля становилось мало и его жгли скупо.
Прочитавъ письмо, Этьенъ сложилъ его.
— Хорошія ли новости? — спросила Магё. — Пришлютъ ли намъ денегъ?
Онъ отрицательно покачалъ годовой.
— Не знаю, какъ мы проживемъ эту недѣлю, — продолжала она. — Но все-таки, что бы тамъ ни было, а сдаваться не надо… Когда люди правы, это поддерживаетъ ихъ и въ концѣ концовъ они всегда оказываются сильнѣе другихъ, неправда ли?
Теперь Магё стояла за стачку. Конечно, было бы лучше, если бы удалось добиться отъ компаніи должнаго, не бросая работы, но разъ она уже брошена, то не слѣдуетъ приниматься за нее до тѣхъ поръ, покуда не будутъ исполнены всѣ справедливыя требованія рабочихъ. «Лучше умереть, чѣмъ сдаться и признать себя неправыми, когда на самомъ дѣлѣ мы правы», говорила она, и ничто не могло поколебать ея энергіи.
— Ахъ, хоть бы пришла хорошая холера и избавила насъ отъ этихъ эксплуататоровъ, отъ компаніи! — вскричалъ Этьенъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, — возразила Магё, — не надо никому желать смерти. Къ тому же, это ни мало не подвинетъ насъ впередъ: на ихъ мѣсто найдутся другіе… Я хочу только, чтобы они поняли, что поступаютъ несправедливо, и надѣюсь, поймутъ, такъ какъ хорошіе люди есть вездѣ… Вы знаете, что я вовсе не стою за вашу политику.
Дѣйствительно, она постоянно порицала Этьена за рѣзкость его выраженій и называла крикуномъ. Требовать, чтобы платили за работу, что слѣдуетъ, это — дѣло, но зачѣмъ припутывать къ этому кучу совсѣмъ постороннихъ вещей, и буржуа, и правительство? Зачѣмъ вмѣшиваться въ то, что до насъ не касается и можетъ доставить намъ однѣ только непріятности? Она не переставала уважать Этьена, но уважала его за то только, что онъ не пьетъ и аккуратно платитъ ей за квартиру и содержаніе условленные сорокъ пять франковъ. Когда человѣкъ такъ ведетъ себя, то ему можно простить остальное.
Этьенъ заговорилъ о республикѣ и о томъ, что она дастъ кусокъ хлѣба всѣмъ нуждающимся теперь, но Магё только качала головой. Она вспомнила 48 годъ, этотъ собачій годъ, когда они, то есть она и ея мужъ, очутились, вскорѣ послѣ ихъ свадьбы, голыми, какъ черви. Магё забылась въ своихъ воспоминаніяхъ и монотоннымъ голосомъ, устремивъ глаза куда-то вдаль, разсказывала объ этомъ страшномъ годѣ, между тѣмъ какъ Эстелла, не выпускавшая изо рта груди матери, спала у нея на колѣняхъ.
— Ни одного гроша, — тихо вспоминала она, — нечего положить на зубъ, ни на однѣхъ копяхъ не производилось работы… Бѣднымъ людямъ приходилось умирать съ голода, точь въ точь какъ нынче…
Въ это время растворилась дверь, и они онѣмѣли отъ удивленія, увидя, что въ ней появилась Катерина, не показывавшаяся въ селеніи съ тѣхъ поръ, какъ она перешла жить къ Шавалю. Волненіе молодой дѣвушки было такъ велико, что она даже не затворила дверь и, дрожа, стояла на порогѣ. Она разсчитывала, что мать одна дома, и теперь, увидѣвъ Этьена, перезабыла рѣшительно все, что хотѣла сказать.
— Что тебѣ здѣсь надо? — вскричала Магё, даже не вставъ со стула. — Мнѣ больше тебя не нужно… убирайся!…
Тогда Катерина нѣсколько пришла въ себя.
— Это кофе и сахаръ, мама… Да, это для дѣтей… Я работала лишніе часы… и вотъ купила для нихъ…
Говоря это, Катерина вынула изъ кармана фунтъ кофе и фунтъ сахару и робко положила свертки на столъ. Она попрежнему работала на копяхъ Жанъ-Баръ и ни въ чемъ не нуждалась, но ей не давала покоя мысль о стачкѣ въ Ворё, о положеніи родныхъ, и дѣвушка долго ломала голову надъ вопросомъ, чѣмъ и какъ помочь имъ, покуда, наконецъ, не придумала снести эти подарки и сказать, что они для дѣтей. Однако же, этотъ добрый порывъ не обезоружилъ ея матери.
— Чѣмъ приносить лакомства, ты лучше сдѣлала бы, если бы оставалась съ нами и помогала добывать хлѣбъ! — вскричала она.
Магё вышла изъ себя и отводила душу, высказывая теперь въ глаза дочери все то, что говорила про нее въ теченіе цѣлаго мѣсяца. Убѣжать къ мужчинѣ, въ шестнадцать лѣтъ уйти къ любовнику, когда своя семья терпитъ нужду!.. Чтобы такъ поступить, надо быть самой послѣдней изъ безсердечныхъ дѣвушекъ… Можно простить какую-нибудь глупость, но такую низость мать никогда не проститъ… Еслибы еще ее, Катерину, держали на привязи! Но вовсе нѣтъ; она была свободна, какъ воздухъ, и отъ нея требовали только, чтобы она не бросала своей семьи.
— Скажи, что же ты такое послѣ этого?…
Катерина неподвижно стояла около стола, опустивъ голову, и дрожь пробѣгала по ея худенькому, еще не совсѣмъ сформировавшемуся тѣлу. Наконецъ она попробовала оправдаться передъ матерью и заговорила прерывающимся голосомъ:
— О, еслибы я сдѣлала это по своей волѣ… если бы мнѣ было веселѣе жить тамъ, чѣмъ у васъ!.. Это все онъ… Если онъ требуетъ, то я должна повиноваться, не правда ли, потому что, видишь ли ты, онъ сильнѣе меня… Развѣ знаешь впередъ — что будетъ?.. Наконецъ, дѣло сдѣлано и его не передѣлаешь… Нужно же, чтобы онъ женился на мнѣ…
Она не возмущалась; въ ея словахъ слышалась смиренная покорность и тому человѣку, во власть котораго она отдалась, и своей судьбѣ. Наконецъ она и не мечтала ни о чемъ другомъ. Гдѣ-нибудь въ уединенномъ мѣстѣ, за насыпью, подвергнуться почти насилію со стороны мужчины, которому она понравилась; потомъ, когда и самой ей еще не больше шестнадцати лѣтъ, сдѣлаться матерью; еще дальше, если ея любовникъ женится на ней, обзавестись своимъ хозяйствомъ и терпѣливо переноситъ нищету… Развѣ это не общая доля всѣхъ ихъ?.. По мнѣнію Катерины, ей нечего было стыдиться, и если она была теперь смущена и дрожала, то это происходило единственно оттого, что матъ обращалась съ нею, какъ съ распутной женщиной, и притомъ не наединѣ, о при Этьенѣ, присутствіе котораго приводило молодую дѣвушку почти въ отчаяніе.
Этьенъ всталъ со стула и сдѣлалъ видъ, что весь погрузился въ переворачиваніе готоваго погаснутъ угля подъ очагомъ. Однако же, онъ не могъ удержаться, чтобы не посмотрѣть на Катерину, и она показалась ему и поблѣднѣвшей, и истомленной, но все-таки красивой со своими свѣтлыми глазами на потемнѣвшемъ лицѣ. Она тоже взглянула на него, и когда глаза ихъ встрѣтились, странное чувство овладѣло Этьеномъ: изъ его сердца исчезла вся горечь, ощущавшаяся имъ прежде, когда онъ вспоминалъ о Катеринѣ, и теперь Этьенъ отъ всей души желалъ ей счастія съ тѣмъ человѣкомъ, котораго она ему предпочла. Ему захотѣлось даже чѣмъ-нибудь помочь ей, облегчить ея положеніе, пойти, напримѣръ, въ Монсу и посовѣтовать Шавалю беречь ее, принудить его обращаться съ нею болѣе внимательно. Катерина замѣтила это доброе чувство, отражавшееся въ его глазахъ, но ей подумалось, что въ немъ просто заговорило теперь состраданіе къ ней, а на самомъ дѣлѣ онъ смотритъ на нее съ величайшимъ презрѣніемъ. Сердце ея сжалось, горло до того сдавило, что она вдругъ смолкла и перестала оправдываться.
— Такъ, такъ; лучше ужь молчи, — сказала неумолимая Магё. — Если ты пришла съ тѣмъ, чтобы оставаться здѣсь, такъ оставайся, а иначе уходи скорѣе и благодари Бога, что у меня на рукахъ ребенокъ. Не будь его, я встала бы и выгнала тебя пинками!..
Вдругъ кто-то другой привелъ въ исполненіе эту угрозу. Кто-то сзади ударилъ ногой Катерину такъ сильно, что она съ секунду не могла придти въ себя отъ удивленія и боли. Это былъ Шаваль, который однимъ прыжкомъ вскочилъ въ комнату и, какъ бѣшеное животное, пнулъ ногою дѣвушку. Онъ уже съ минуту слѣдилъ за нею изъ-за двери.
— А, развратница! — закричалъ онъ хрипло. — Я зналъ, что потащишься сюда, къ своему возлюбленному, и слѣдилъ за тобою… А, это ты плату ему принесла, а?.. Ты накачиваешь его кофеемъ на мои деньги?!..
Этьенъ и Магё все еще не могли придти въ себя и не трогались съ мѣста. Шаваль съ бѣшенствомъ гналъ Катерину въ двери.
— Пойдешь ли ты, чортъ возьми?..
Но она запряталась въ уголъ комнаты; тогда Шаваль обратился къ Магё:
— Славное ремесло, нечего сказать: сидѣть и караулить, пока распутная дочка любезничаетъ наверху съ твоимъ жильцомъ.
Наконецъ ему удалось схватить Катерину, и онъ тащилъ ее вонъ, тряся и дергая за руку. Въ дверяхъ Шаваль снова обернулся къ Магё, продолжавшей сидѣть неподвижно, словно она была пригвождена къ стулу. Эстелла уже давно спала, зарывшись носомъ въ складки шерстяной юбки матери, но заговорившаяся Магё забыла спрятать свою обнаженную грудь, и она висѣла точно вымя здоровой коровы.
— Когда дочери нѣтъ дома, такъ ея мѣсто занимаетъ мать! — кричалъ Шаваль. — Показывай, показывай ему свое мясо!.. Этотъ развратникъ ни отъ чего не откажется!..
Этьенъ уже нѣсколько разъ порывался броситься на Шаваля и освободить Катерину, но его удерживало сознаніе, что теперь вовсе не время поднимать въ селеніи шумъ и драку. Однако же, въ концѣ концовъ, овладѣвшее имъ бѣшенство заглушило всѣ благоразумныя соображенія, и эти два человѣка очутились лицомъ къ лицу, съ налитыми кровью глазами. И давнишняя ненависть другъ въ другу, и такъ долго скрываемая ревность прорвалась, наконецъ, наружу, и теперь казалось, что одинъ изъ нихъ долженъ былъ уничтожить другого.
— Берегись! — проговорилъ Этьенъ, стиснувъ зубы. — Я доберусь до твоей шкуры…
— Попробуй! — отвѣчалъ Шаваль.
Нѣсколько секундъ они стояли другъ передъ другомъ такъ близко, что каждый изъ нихъ ощущалъ на своемъ лицѣ горячее дыханіе противника. Катерина схватила своего возлюбленнаго за руку и съ мольбами старалась оттащить его. Наконецъ ей удалось увести его, и она торопливо дошла черезъ селеніе, таща Шаваля за собою и не оглядываясь назадъ.
— Что за животное! — пробормоталъ Этьенъ, захлопнувъ дверь и съ бѣшенствомъ опускаясь на стулъ.
Сидѣвшая напротивъ него, Магё не двинулась съ мѣста, она только махнула рукою, и въ комнатѣ воцарилось то тяжелое молчаніе, которое наступаетъ всегда, когда люди поглощены такими удручающими мыслями, которыя имъ непріятно и высказывать. Наконецъ, Магё медленно и спокойно закрыла грудь и застегнула платье.
— Это свинья! — сказала она. — Только самая грязная свинья можетъ выдумывать такія отвратительныя вещи… Я плюю на его выдумки, на нихъ не стоитъ даже отвѣчать!
Потомъ, смотря прямо въ глаза Этьену, она прибавила совершенно искренно:
— Конечно, у меня есть свои недостатки, но только я не такая женщина, какою ему вздумалось меня выставить. Кромѣ двухъ человѣкъ, никто никогда до меня не дотрогивался. Когда мнѣ было всего только пятнадцать лѣтъ, я сошлась съ однимъ откатчикомъ, а потомъ, когда онъ меня бросилъ, съ Магё. Если бы и Магё не женился на мнѣ и тоже оставилъ меня, ну, тогда я не знаю, что бы изъ меня вышло… Я не горжусь тѣмъ, что со дня свадьбы оставалась вѣрна мужу: мы часто не дѣлаемъ дурного оттого лишь, что не представляется искушенія… Я говорю только то, что есть, и знаю сосѣдокъ, которыя не могутъ сказать того, что я сейчасъ сказала, не правда ли?
— Да, правда, — согласился Этьенъ, вставая со стула.
Онъ вышелъ изъ дому, между тѣмъ какъ Магё, сдвинувъ два стула и уложивъ на нихъ спавшую Эстеллу, рѣшилась развести подъ очагомъ огонь: если мужу удастся поймать и продать рыбу, то можно будетъ сварить супъ.
Наступала ночь, холодная, словно ледяная, а Этьенъ все шелъ впередъ съ поникшею головою, съ страшною тоскою на сердцѣ. Но эта тоска была вызвана не столкновеніемъ съ Шавалемъ, не мыслями о печальномъ положеніи Катерины, нѣтъ, только-что прошедшія передъ его глазами сцены какъ-то разомъ полузабылись, отодвинулись на задній планъ, и вмѣсто нихъ стояла передъ Этьеномъ мысль объ общемъ страданіи, о бѣдствіи, охватывавшемъ всѣхъ. Онъ думалъ объ этомъ селеніи, гдѣ всѣ сидятъ безъ хлѣба, объ этихъ женщинахъ и дѣтяхъ, которыя лягутъ спать безъ ужина, обо всемъ этомъ голодномъ людѣ, изнемогающемъ въ предпринятой имъ борьбѣ… Снова проснулись въ Этьенѣ сомнѣнія, овладѣвавшія имъ отъ времени до времени, и никогда еще они не терзали его такъ мучительно, какъ теперь, въ эту тоскливую, холодную ночь. Какую страшную отвѣтственность беретъ онъ на себя! Неужели онъ все еще будетъ настаивать на своемъ и убѣждать этихъ людей, чтобы они продолжали борьбу, несмотря на то, что у нихъ нѣтъ болѣе ни денегъ, ни кредита?.. Наконецъ, чѣмъ все это кончится, если ни откуда не явится помощи и голодъ сломитъ мужество даже самыхъ стойкихъ людей?..
И, какъ бы въ отвѣть на эти вопросы, передъ нимъ, словно въ видѣніи, внезапно прошли образы дѣтой, умершихъ отъ голода, рыдающихъ матерей, изможденныхъ и исхудалыхъ мужчинъ, снова отправляющихся на работу подъ землей… Этьенъ шелъ, спотыкаясь на каждомъ шагу о камни; мысль, что компанія окажется болѣе сильной и что онъ погубитъ товарищей, наполняла его сердце невыразимою тоскою.
Поднявъ голову, онъ увидѣлъ передъ собою Ворё. Темныя зданія среди окутывавшаго ихъ мрака какъ бы сбились въ одну кучу; середина пустынной площади, на которой неподвижно стояли громадныя тѣни, представлялась какимъ-то укрѣпленіемъ, покинутымъ людьми. Какъ только остановилась подъемная машина, тотчасъ и жизнь отлетѣла отсюда. Все было мертво здѣсь въ этотъ часъ ночи: нигдѣ не свѣтился огонекъ фонаря, нигдѣ не раздавался звукъ человѣческаго голоса, и среди этого глубокаго безмолвія даже дыханіе помпы казалось какимъ-то хрипѣніемъ, несшимся откуда-то издалека.
Этьенъ смотрѣлъ на копи и сердце его начинало биться сильнѣе. Если рабочіе страдаютъ отъ голода, то вѣдь и компаніи придется тронуть ея милліоны… Отчего же побѣдительницею изъ этой войны труда противъ денегъ выйдетъ непремѣнно она? Во всякомъ случаѣ побѣда обойдется ей дорого; впослѣдствіи подсчитаютъ трупы павшихъ съ ея стороны… И имъ снова овладѣвала ненависть къ этимъ людямъ, жажда борьбы, страстная потребность покончить съ этою нищетою во что бы то ни стало, даже не щадя человѣческой жизни. Если ужъ умирать, то лучше всему селенію погибнуть разомъ, въ борьбѣ, чѣмъ постепенно вымирать за работой, подъ гнетомъ голода и несправедливости. Изъ всего прочитаннаго и плохо усвоеннаго имъ вспоминались ему теперь случаи, когда народы сжигали свои города, чтобы остановить наступающаго непріятеля; фантастическіе разсказы о матеряхъ, которыя разбивали о камни мостовой головы своихъ дѣтей, чтобы спасти ихъ отъ рабства; разсказы о людяхъ, предпочитавшихъ лучше умереть съ голоду, чѣмъ дотронуться до хлѣба, подносимаго имъ ненавистными тиранами. Эти примѣры, казалось, опьяняли его, и все болѣе и болѣе овладѣвавшее имъ возбужденіе быстро разгоняло его тоску, изглаживало всякія сомнѣнія и, наконецъ, ему стало даже стыдно за свое малодушіе. Къ нему опять возвратилась вѣра въ успѣхъ начатаго имъ дѣла; онъ опять упивался мыслью о томъ, что ведетъ за собою, какъ избранный вождь, рабочихъ и по одному его слову они готовы на самыя тяжелыя жертвы, упивался мечтами о своемъ могуществѣ, о приближеніи дня побѣды. Въ его воображеніи уже созидалась величавая въ своей простотѣ сцена, какъ онъ, сдѣлавшись властелиномъ, отказывается отъ своей власти и передаетъ ее въ руки народа.
Онъ вздрогнулъ и очнулся, услышавъ голосъ подошедшаго къ нему Магё, который разсказывалъ ему, что поймалъ великолѣпную форель и уже продалъ ее за три франка; стало быть, сегодня будетъ и супъ. Этьенъ не пошелъ съ нимъ обратно въ селеніе, а сказалъ, что придетъ немного погодя, и зашелъ прежде въ кабакъ «Авантажъ». Здѣсь онъ, обождавъ нѣкоторое время, покуда изъ залы удалился послѣдній посѣтитель, категорически заявилъ Рассенёру, что рѣшился немедленно вызвать Плюшара. Этьенъ пришелъ къ заключенію, что побѣда несомнѣнно останется за углекопами, если они всею массою примкнуть къ международному союзу, а для этого слѣдовало устроить сходку.
IV.
[править]Заведеніе вдовы Дезиръ, Бонъ-Жуайо, было избрано мѣстомъ для сходки, назначенной въ четвергъ, въ два часа пополудни. Вдова, удрученная лишеніями, которыя претерпѣвали ея дѣти-углекопы, была безутѣшна, въ особенности съ тѣхъ поръ, какъ ея заведеніе опустѣло. Никогда, даже во времена прежнихъ стачекъ, рабочіе не пили такъ мало, какъ теперь; самые отъявленные пьяницы и тѣ опасались нарушить принятое углекопами рѣшеніе вести себя благоразумно, и сидѣли, запершись дома. Широкая улица Монсу, кишѣвшая народомъ въ дни ярмарки, стояла теперь унылою и пустынною отъ одного конца до другого. Пиво не лилось болѣе ручьями изъ дверей кабаковъ, по дорогѣ въ городъ, на порогахъ заведеній Казимиръ и Прогрессъ виднѣлись только фигуры блѣдныхъ кабатчицъ, высматривавшихъ, не покажется ли какой-нибудь посѣтитель, и даже въ самомъ Монсу всѣ, вытянувшіеся въ линію, кабаки: Анфанъ, потомъ Пикеттъ, Тэтъ-Купе, наконецъ Тизонъ, стояли пустыми, за исключеніемъ одного лишь, посѣщаемаго надсмотрщиками, заведенія св. Элигія, гдѣ все еще продавалось по нѣскольку кружекъ пива въ день. Запустѣніе коснулось и Волкана съ его пѣвицами, тоже сидѣвшими теперь безъ всякаго дѣла. Можно было подумать, что вся страна облеклась въ трауръ.
— Это вина жандармовъ! — кричала вдова Дезиръ, хлопая обѣими руками по бедрамъ. — Пусть они меня запрячутъ въ тюрьму, если хотятъ, а я все-таки ихъ проведу!
Она называла «жандармами» всѣхъ лицъ, принадлежащихъ къ администраціи, всѣхъ владѣльцевъ фабрикъ и заводовъ, вообще всѣхъ «враговъ народа», и выражала въ одномъ этомъ словѣ все свое презрѣніе къ нимъ. Вдова очень обрадовалась, когда Этьенъ обратился къ ней со своею просьбою, и объявила, что весь ея домъ принадлежитъ углекопамъ, что она даромъ отдастъ имъ для сходки большую залу и разошлетъ всѣ приглашенія лично отъ себя, какъ это требуется закономъ. Если же этотъ законъ вооружится противъ нея, то тѣмъ лучше, она покажетъ ему свою глотку… На другой же день Этьенъ принесъ вдовѣ Дезиръ около пятидесяти писемъ, написанныхъ имъ съ помощью тѣхъ изъ сосѣдей, которые умѣли писать. Дезиръ подписала письма, а затѣмъ всѣ они были разосланы по копямъ на имя делегатовъ и нѣкоторыхъ другихъ рабочихъ, на которыхъ можно было положиться. Предлогомъ для этой сходки выставлялась необходимость обсудить мѣры, которыя слѣдовало принять, чтобы затянуть стачку, на самомъ же дѣлѣ, рабочіе созывались для того, чтобы дать Плюшару возможность обратиться къ нимъ съ рѣчью и завербовать ихъ въ международный союзъ.
Плюшаръ увѣдомилъ, что пріѣдетъ въ среду вечеромъ, но наступило и утро четверга, а его все еще не было, и Этьенъ началъ безпокоиться. Что такое случилось?.. Больше всего огорчало Этьена то, что онъ не успѣетъ сговориться съ Плюшаромъ до открытія собранія. Въ девять часовъ молодой человѣкъ пошелъ въ Монсу, предполагая, что, можетъ быть, его пріятель проѣхалъ прямо туда, не заѣзжая въ Ворё.
— Нѣтъ, вашъ другъ еще не показывался, — отвѣчала на вопросъ Этьена вдова Дезиръ. — Но у меня все готово, подите посмотрите.
Она провела его въ большую залу, служившую обыкновенно для танцевъ. Убранство въ ней оставалось все то же, что и въ дни ярмарки: тѣ же гирлянды бумажныхъ цвѣтовъ, протянутыя подъ потолкомъ изъ угла въ уголъ и скрѣпленныя посрединѣ, гдѣ онѣ перекрещивались, вѣнкомъ изъ такихъ же цвѣтовъ; тѣ же позолоченныя изображенія святыхъ, развѣшанныя по стѣнамъ. Будка, въ которой во время баловъ помѣщались музыканты, была вынесена, въ одномъ изъ угловъ залы были поставлены столъ и три кресла, а передъ ними тянулись наискось скамьи.
— Отлично, — сказалъ Этьенъ.
— Знайте, что вы все равно какъ у себя дома, — объявила вдова. — Можете орать, сколько вамъ угодно… Если придутъ жандармы, то имъ придется пройти къ вамъ только черезъ мое тѣло!
Несмотря на мучившее его безпокойство, Этьенъ не могъ не улыбнуться: вдова показалась ему до того массивною, что перешагнуть черезъ ея тѣло было дѣйствительно не для всякаго легко.
Вошли Рассенёръ и Суваринъ. Этьенъ очень удивился, увидя ихъ, и когда вдова ушла и оставила ихъ втроемъ въ пустынной залѣ, онъ невольно воскликнулъ:
— Какъ, вы уже пришли!
Эту недѣлю Суваринъ дежурилъ по ночамъ при своей машинѣ на копяхъ, такъ какъ машинисты не участвовали въ стачкѣ, и зашелъ сюда просто изъ любопытства. Что же касается Рассенёра, то онъ уже два дня казался очень смущеннымъ, и на его кругломъ жирномъ лицѣ не видно было обычной добродушной улыбки.
— Плюшаръ еще не пріѣзжалъ, и это начинаетъ меня безпокоить, — прибавилъ Этьенъ.
— Меня же нисколько не удивляетъ, что онъ не пріѣхалъ: я его совсѣмъ не жду, — отвѣчалъ кабатчикъ сквозь зубы и глядя куда-то въ сторону.
— Какъ такъ?
Тогда Рассенёръ рѣшился говорить откровенно и, смотря прямо въ лицо Этьену, храбро отвѣчалъ:
— Потому что я тоже писалъ ему… и если ты хочешь знать правду, то въ этомъ письмѣ я умолялъ его не пріѣзжать сюда. Да, я нахожу, что мы должны сами устраивать наши дѣла, безъ вмѣшательства постороннихъ людей.
Этьенъ вышелъ изъ себя и, словно впившись глазами въ глаза Рассенёра и дрожа отъ гнѣва, повторялъ:
— Ты это сдѣлалъ?.. Ты это сдѣлалъ?..
— Да, сдѣлалъ! Ты знаешь, что я вѣрю Плюшару и считаю его такимъ ловкимъ и солиднымъ человѣкомъ, съ которымъ можно идти рука объ руку: но, видишь ли, я плюю на всѣ ваши идеи, на политику, правительство и все прочее!.. Чего я хочу, такъ это того только, чтобы углекопу жилось лучше. Я самъ работалъ подъ землею двадцать лѣтъ и столько настрадался отъ этой каторжной работы и нищеты, что далъ себѣ слово добиться лучшей жизни для этихъ бѣдныхъ людей, до сихъ поръ копающихся въ землѣ. Теперь я очень хорошо вижу, что вы, съ вашими исторіями, не добьетесь ничего и только еще ухудшите положеніе рабочаго… Когда голодъ заставитъ его снова приняться за работу, тогда ему придется еще солонѣе: компанія будетъ платить ему не деньгами, а ударами дубины, какъ сбѣжавшей собакѣ, которую снова загнали въ ея конуру… Вотъ чему я хочу помѣшать, слышишь ли ты!
Онъ возвысилъ голосъ, выпятилъ впередъ брюхо и точно приросъ къ полу своими толстыми ногами. Этотъ разсудительный и стойкій человѣкъ высказался теперь весь въ рѣчи, выливавшейся у него свободнымъ и плавнымъ потокомъ. Развѣ не глупо вѣрить, что можно разомъ измѣнить весь міръ, поставить рабочихъ на мѣсто хозяевъ и раздѣлить деньги, какъ дѣлятъ на равныя части яблоко? Нужны, можетъ быть, тысячи и тысячи лѣтъ, чтобы осуществить это. Или, можетъ статься, разсчитываютъ на чудо?.. Но въ такомъ случаѣ пусть его оставятъ въ покоѣ съ этими чудесами! Если не хотятъ разбить себѣ носъ, то самое благоразумное дѣло идти прямо, требовать реформъ въ предѣлахъ возможнаго и, наконецъ, улучшать во всѣхъ отношеніяхъ положеніе рабочаго. На этомъ пути онъ чувствуетъ себя настолько сильнымъ, чтобы добиться отъ компаніи лучшихъ условій для рабочихъ; но если упорствовать и гнаться за невозможнымъ, то дѣло кончится ймъ, что всѣ перемрутъ съ голода.
Этьенъ не мѣшалъ ему говорить, потому что почти онѣмѣлъ отъ негодованія. Наконецъ, онъ вскричалъ:
— Чортъ возьми!.. Есть ли у тебя кровь въ жилахъ?
Была минута, когда ему хотѣлось ударить Рассенёра, и, чтобы не поддаться искушенію, онъ принялся ходить скорыми шагами по залѣ, вымещая свою злобу на скамьяхъ, загораживавшихъ ему дорогу.
— Заприте, по крайней мѣрѣ, дверь, — замѣтилъ Суваринъ. — Нѣтъ надобности, чтобы васъ слышали посторонніе.
Онъ самъ заперъ дверь и преспокойно усѣлся въ одно изъ креселъ, стоявшихъ около стола. Скрутивъ папиросу, Суваринъ сидѣлъ и смотрѣлъ на товарищей своимъ кроткимъ проницательнымъ взглядомъ, между тѣмъ какъ на губахъ его бродила легкая усмѣшка.
— Если ты будешь сердиться, то это нисколько не подвинетъ дѣла впередъ, — основательно замѣтилъ Рассенёръ. — Сначала я думалъ, что у тебя есть здравый смыслъ. Ты очень хорошо сдѣлалъ, что внушилъ товарищамъ вести себя тихо, сидѣть дома, и вообще воспользовался своимъ вліяніемъ на нихъ, чтобы сохранить порядокъ. И вотъ теперь ты самъ же толкаешь ихъ въ омутъ!
Послѣ каждаго изъ своихъ концовъ по залѣ, между скамьями, Этьенъ возвращался къ Рассенёру, схватывалъ его за плечи, трясъ и выкрикивалъ свои отвѣты прямо ему въ лицо.
— Но чортъ возьми, я очень желалъ бы и теперь оставаться спокойнымъ!.. Да, я ввелъ между рабочими дисциплину; да, я и теперь совѣтую имъ сидѣть смирно!.. Только нельзя же допустить, чтобы въ концѣ концовъ надъ ними насмѣялись!.. Ты счастливъ, что можешь оставаться хладнокровнымъ… У меня не бываютъ такіе часы, что мнѣ кажется, будто я схожу съ ума!..
Это была съ его стороны исповѣдь. Онъ осмѣивалъ теперь свои прежнія иллюзіи, свои мечтанія о громадномъ рабочемъ городѣ, гдѣ въ отношеніяхъ другъ къ другу братьевъ-людей будетъ царствовать идеально-строгая справедливость. Тотъ, кто хочетъ видѣть, какъ люди до конца міра будутъ пожирать другъ друга, словно волки, конечно, можетъ сложить руки и спокойно смотрѣть… Нѣтъ, надо взяться за дѣло, а иначе не будетъ конца царству несправедливости и дурные люди не перестанутъ никогда высасывать кровь изъ бѣдныхъ. По этому-то онъ и не можетъ простить себѣ, что утверждалъ прежде, будто политику не слѣдуетъ примѣшивать къ соціальному вопросу. Это было глупо съ его стороны. Тогда онъ ничего не зналъ, а съ тѣхъ поръ многому научился. Теперь его идеи ясны и онъ можетъ похвалиться, что выработалъ себѣ опредѣленный взглядъ на дѣло, выработалъ систему…
Однако же, когда Этьенъ началъ выяснять эту систему, онъ тотчасъ же запутался въ неопредѣленныхъ фразахъ, въ обрывкахъ самыхъ разнообразныхъ теорій, одна за другою упрекавшихъ его и затѣмъ покидаемыхъ имъ. Въ основаніи всего лежала идея Карла Маркса, что трудъ имѣетъ право, даже обязать, возвратить себѣ отнятое у него. Лучшее средство для осуществленія этого Этьенъ видѣлъ сначала въ химерическомъ взаимномъ кредитѣ Прудона, въ его громадномъ мѣновомъ банкѣ, долженствовавшемъ совершенно уничтожить существующихъ нынѣ посредниковъ между производителями и потребителями. Затѣмъ онъ увлекся производительными ассоціаціями Лассаля, которыя должны были устраиваться правительствомъ и мало-по-малу превратить весь міръ въ одинъ рабочій городъ; но и это увлеченіе быстро прошло, когда въ одинъ прекрасный день его посѣтила мысль, что будетъ весьма затруднительно контролировать жизнь этого города. Теперь, не такъ давно, онъ остановился на коллективизмѣ и проповѣдывалъ, что всѣ орудія труда должны сдѣлаться общею собственностью. Но эта теорія была для него еще очень неясна. Онъ не зналъ, какими путями осуществить ее, такъ какъ чувство и разумъ его возставали противъ насилія, и вслѣдствіе этого Этьонъ не могъ особенно настаивать и на коллективизмѣ. Онъ закончилъ свои объясненія тѣмъ, что прежде всего надо взять въ свои руки власть, а тамъ уже будетъ видно, что дѣлать…
— И что съ тобою сдѣлалось? Потому ты щадишь буржуа? — продолжалъ Этьенъ, снова останавливаясь передъ кабатчикомъ. — Давно ли ты самъ твердилъ: надо, надо чтобы этому пришелъ конецъ!
Рассенёръ слегка покраснѣлъ.
— Да, я говорилъ, и если конецъ придетъ, ты увидишь, что я не подлѣе другихъ… Я только отказываюсь дѣйствовать заодно съ тѣми людьми, которые мутятъ воду ради того только, чтобы выудить себѣ выдающуюся роль.
Этьенъ въ свою очередь вспыхнулъ. Теперь они уже не кричали, а говорили ѣдко и колко, все болѣе и болѣе раздражаясь въ своемъ соперничествѣ. На самомъ дѣлѣ одно только оно, это соперничество, и увлекало ихъ въ крайности, заставляя одного съ преувеличеннымъ жаромъ проповѣдывать революціонныя теоріи, а другого — упрямо стоять за благоразуміе, граничившее почти съ бездѣйствіемъ. Помимо воли, оба они говорили и дѣйствовали вовсе не такъ, какъ думали, и, незамѣтно для самихъ себя, разыгрывали роли, совсѣмъ имъ несвойственныя.
— Ты это на мой счетъ говоришь? — спросилъ Этьенъ. — Ты мнѣ завидуешь?
— Завидовать чему? — отвѣчалъ Рассенёръ. — Вѣдь я не играю роли великаго человѣка и не хлопочу объ устройствѣ кружка въ Монсу, чтобы занять самому мѣсто секретаря…
Этьенъ хотѣлъ прервать его, но Рассенёръ продолжалъ:
— Признайся откровенно: вѣдь тебѣ собственно наплевать на международный союзъ, а тебя поджигаетъ только желаніе стоять во главѣ здѣшнихъ рабочихъ, сдѣлаться «господиномъ корреспондентомъ» и вести переписку съ знаменитымъ сѣвернымъ федеральнымъ совѣтомъ.
Наступило молчаніе. Наконецъ Этьенъ, дрожа отъ волненія, отвѣчалъ:
— Хорошо… Я думалъ, что не могу ни въ чемъ упрекнуть себя… Я всегда совѣтовался съ тобою, зная, что ты боролся здѣсь раньше меня. Но, такъ какъ ты не можешь никого терпѣть рядомъ съ собою, то отнынѣ я буду дѣйствовать одинъ… Прежде всего я предупреждаю тебя, что собраніе все-таки состоится, если даже Плюшаръ не пріѣдетъ, и что товарищи, вопреки тебѣ, согласятся вступить въ международный союзъ.
— О, согласиться еще не значитъ вступить! — пробормоталъ Рассенёръ. — Имъ нужно прежде найти денегъ, чтобы внести въ союзную кассу.
— Вовсе этого не нужно. Союзъ не требуетъ денегъ сейчасъ же, когда люди устроили стачку. Мы внесемъ, что слѣдуетъ, потомъ, а теперь намъ оказана будетъ, союзомъ немедленная помощь.
Рессенёръ вдругъ вышелъ изъ себя.
— Хорошо, мы увидимъ… Я буду на твоемъ собраніи и поговорю… Да, я не допущу, чтобы ты вскружилъ головы товарищамъ, и разъясню имъ ихъ настоящіе интересы. Мы увидимъ, за кѣмъ они пойдутъ, за мной ли, котораго они знаютъ уже тридцать лѣтъ, или за тобой, прожившимъ среди насъ меньше года и перевернувшимъ все вверхъ дномъ… Нѣтъ, нѣтъ, оставь меня въ покоѣ! Дѣло идетъ на то, кто кого раздавитъ!
Онъ вышелъ, сильно хлопнувъ дверью; гирлянды цвѣтовъ заколыхались подъ потолкомъ, позолоченные картоны съ изображеніями святыхъ подпрыгнули на стѣнахъ, и затѣмъ въ большой залѣ наступила тишина.
Суваринъ сидѣлъ за столомъ и курилъ съ своимъ обычнымъ спокойнымъ видомъ. Этьенъ нѣсколько минуть молча ходилъ по комнатѣ и, наконецъ, воскликнулъ: — Нужно же было, чтобы этотъ жирный тунеядецъ пришелъ сюда!.
Затѣмъ онъ заговорилъ о томъ, что вовсе не искалъ популярности и самъ не знаетъ, какъ все это сдѣлалось: какъ онъ пріобрѣлъ расположеніе всего селенія, довѣріе углекоповъ и ту власть надъ ними, которою пользуется теперь. Его въ высшей степени возмущало обвиненіе, что будто бы онъ нарочно, изъ личныхъ честолюбивыхъ разсчетовъ, волнуетъ товарищей; онъ колотилъ себя въ грудь, увѣряя, что видитъ въ нихъ друзей, братьевъ…
Вдругъ онъ остановился передъ Суваринымъ и вскричалъ:
— Видишь ли ты, если бы я только зналъ, что черезъ меня прольется хоть капля крови кого-нибудь изъ товарищей, я сейчасъ же убѣжалъ бы въ Америку!
Этьенъ, нѣсколько успокоившійся,