Домициан
Домициан родился 24-го октября, - в то время, как его отец был назначен консулом и должен был на следующий месяц вступить в отправление своей должности, - в шестом городском квартале, в доме, находившемся неподалеку от так называемого Гранатового Дерева. Впоследствии Домициан переделал этот дом в храм фамилии Флавиев. Мальчиком и в первые годы юношеского возраста, он был так беден и жил в такой неприглядной обстановке, что в хозяйстве у него не было ни одной серебряной вещи. Достаточно известно, что у бывшего претора, Клодия Поллиона - на него написано стихотворение Нерона, под заглавием "Кривой", - хранилось собственноручное письмо Домициана, которое он иногда показывал. В этом письме Домициан предлагал себя на ночь. Некоторые уверяют даже, что он был в связи - и со своим преемником, Нервой. Во время войны с Вителлием Домициан вместе состоим дядей, Сабином, и частью бывших при них войск бежал в Капитолий, куда однако ворвались неприятели и зажгли храм. Тогда Домициан тайком переночевал у храмового сторожа, а утром, в платье жреца Изиды, ушел вместе с жрецами этого нелепого культа и, очутившись на другой стороне Тибра, в сопровождении одного только человека, явился к матери своего школьного товарища. Здесь он сумел так хорошо скрыться, что высланные по его следам не могли найти его[1]. Он вышел из своего убежища только после победы отца и был провозглашен цезарем. Должность городского префекта с консульскою властью он отправлял лишь номинально, - заниматься судопроизводством он поручил своему ближайшему товарищу - но при всем том так злоупотреблял своею властью, в качестве члена царствующего дома, что уже тогда позволял судить о себе в будущем. Не вдаваясь в подробности, скажу только, что он изнасиловал множество замужних женщин и отнял у Элия Ламии даже его жену, Домицию Лонгину, на которой и женился. Затем, в один день он раздал новым лицам более двадцати должностей в столице и провинции, вследствие чего Веспасиан не раз выражал свое удивление, почему он и ему не посылает преемника. В поход против Галлии и обеих Германий[2], - хотя в нем не было необходимости и хотя его не советовали начинать друзья его отца - он предпринял исключительно из желания сравняться с братом делами и известностью. За это ему сделали выговор, а для того, чтобы лучше напоминать ему об его летах[3] и положении, ему было велено жить вместе с отцом. Когда император и брат Домициана появлялись публично, носилки последнего несли за их носилками, как во время триумфа обоих, в честь победы над Иудеей, он ехал на белой лошади - сзади их. Из шести своих консульств он только раз вступил в отправление должности, когда следовало, да и то вследствие уступки со стороны брата, который подал голос за него. Он умел - и очень удачно - разыгрывать из себя человека скромного и главным образом любителя поэзии, хотя раньше не занимался ею, а впоследствии относился к ней с глубоким презрением. Он даже выступал в роли публичного чтеца[4]. Тем не менее, когда парфянский царь Вологез просил помочь ему в борьбе с аланами и назначить при этом главнокомандующим одного из сыновей Веспасиана, Домициан употребил все силы, чтобы послали именно его. Но дело расстроилось, и он старался подарками и обещаниями убедить и других царей Востока обратиться с такою же просьбой. Когда умер его отец, он долго раздумывал, не дать ли солдатам двойную награду, и любил говорить, не стесняясь, что его назначили участником в правления, но что духовную отца подменили. С тех пор он не переставал рыть ямы брату и тайно, и явно, до тех пор, пока Тит не заболел серьезно, при чем Домициан приказал оставить его одного, как мертвого, хотя император в действительности еще не умер! Когда же Тит скончался, он оказал ему одну только почесть - приказал обоготворить его - и часто даже иносказательно бранил его в своих речах и эдиктах. В начале своего царствования Домициан любил ежедневно на час запираться в кабинете и занимался там исключительно ловлей мух, которых натыкал на чрезвычайно острый грифель для письма. Благодаря этому, Вибий Крипс, на чей то вопрос, нет ли кого у императора, весьма остроумно ответил: "Нет даже мухи!" Через несколько времени он развелся со своей женой Домицией. от которой у него, во второе его консульство, родился сын и которому он на следующий год дал титул Августа. Виной была её страстная любовь к актеру Париду[5]. Однако ж император не мог выдержать разлуки с нею и вскоре, якобы по настоятельному желанию народа, снова взял ее к себе. Что касается управления империей, он несколько времени не давал составить понятия о себе, - пороки в нем были смешаны в равной степени с нравственными достоинствами, пока не превратились в пороки и эти нравственные достоинства. Насколько можно предположить, он, против своей природы, сделался алчным вследствие нужды и жестоким - вследствие страха. Игры император давал часто и не только в амфитеатре, но и в цирке. Они были великолепны и стоили больших денег. На них, кроме обыкновенных скачек колесниц в пару и четверку, он устраивал двойные сражения, между конницей и пехотой, а в амфитеатре и морские сражения. Травли зверей и гладиаторские игры он давал даже но ночам, при свете факелов, при чем дрались не только мужчины, но и женщины. Кроме того, император постоянно присутствовал на играх, которые давали квесторы и которые он восстановил после короткого перерыва. При этом он предоставлял народу право требовать вывода на арену двух пар гладиаторов его собственной школы. Они выходили в конце представления в вооружении, которое давалось от Двора. Во все время гладиаторских игр у ног императора стоял одетый в красное карлик с необыкновенно малой головой. Домициан разговаривал с ним о многом, иногда и об серьезных делах. Но крайней мере, слышали, что он спрашивал карлика, известно ли ему, почему он, император, решил, при последнем назначении на должности, дать префектуру над Египтом Мецию Руфу? Морское сражение он дал так, что в нем приняли участие почти настоящие эскадры. Для этого возле Тибра вырыли бассейн и выстроили вокруг места. Несмотря на проливной дождь, император просидел до конца представления. Он отпраздновал и Столетние игры, считая время не от того года, в котором их недавно давал Клавдий, а от того, когда их давно давал Август. В день, когда эти игры происходили в цирке, Домициан, желая облегчить возможность дать сто миссов[6], сократил число отдельных объездов с семи на пять. Он ввел каждые пять лет и состязания в честь Юпитера Капитолийского. Они были трех родов - музыкальные, конные и гимнастические, при чем на них выдавалось много больше наград, чем теперь. Состязались и в прозе на греческом и на латинском, затем, кроме кифаредов, здесь выступали хоровые цитристы и игроки на одной цитре. На стадии бегали и девушки. Состязаниями распоряжался император. Он был в греческих башмаках и в пурпуровой тоге греческого же образца. На голове у него была золотая корона с изображением Юпитера, Юноны и Минервы. Рядом сидели жрец Юпитера и жрец храма Флавиев, в одинаковом платье; но на их коронах находилось изображение императора. Он же ежегодно праздновал на Албанской горе Квинкватрии в честь Минервы, для которой учредил коллегию жрецов. Из них выбирались по жребию распорядители празднества. На их обязанности лежало устройство великолепных травлей зверей, сценических представлений и, кроме того, состязаний ораторов и поэтов. Домициан три раза делал подарки народу, по триста нуммов, а вовремя одного праздника роскошно угостил публику. В праздник Семи холмов[7] он велел даже раздать сенаторам и всадникам корзины с провизией, а народу небольшие порции кушаний, при чем первый начал есть. На другой день он приказал бросать всевозможные подарки, а так как большая часть из них попала в места, занимаемые народом, он распорядился раздать на каждое из отделений, где сидели всадники и сенаторы, по пятидесяти марок для получения провизии. Он восстановил множество великолепных зданий, уничтоженных пожаром, в том числе Капитолий, сгоревший вторично. Но при этом он в надписях на всех постройках ставил исключительно свое имя, ни словом не упоминая о прежних строителях. Им выстроен в Капитолии новый храм Юпитеру Хранителю, форум, называющийся теперь форумом Нервы, затем храм фамилии Флавиев, стадий, Одий и бассейн для морских сражений. Из камней последнего, снова обожженных, сделана впоследствии ограда вкруг Большого Цирка. Воевал он частью по собственному побуждению, частью по необходимости, но собственному побуждению - с хаттами, по необходимости - один раз с сарматами, перебившими легион вместе с его легатом, и два раза с дакийцами, первый раз, чтобы отомстить за поражение консулара Оппия Сабина, второй - за разбитие главнокомандующего, префекта преторианских когорт, КорнелияФуска[8]. После нескольких нерешительных сражений с хатами и дакийцами он отпраздновал двойной триумф, а после похода на сарматов принес только лавровую ветвь, в дар Юпитеру Капитолийскому. Междоусобную войну, начатую наместником северной Германии, Луцием Антонием[9], он кончил, не принимая в ней личного участия, и удивительно счастливо, - в самый час решительного сражения на Рейне начался ледоход, помешавший войскам варваров присоединиться к Антонию. Домициан узнал об этой победе через предзнаменования, раньше, чем получил известие о ней. В самый день сражения огромный орел обхватил крыльями его статую в Риме и издал крик, полный торжества. Вскоре даже распространился слух, что Антоний убит, при чем многие уверяли, будто видели сто голову, принесенную в столицу. Домициан сделал много перемен и в народной жизни, - отменил выдачу кушаний народу и ввел обычай настоящих обедов, к четырем прежним партиям цирка прибавил две новые, отличавшиеся золотистыми и пурпуровыми повязками, запретил пантомимам выступать на сцене и позволил им показывать свое искусство только в частных домах, принял меры к уничтожению скопчества, при чем цены евнухов, находившихся еще в распоряжении торговцев рабами, были понижены. В одно время было получено очень много вина и вместе с тем мало хлеба. Думая, что, благодаря слишком усердным заботам о разведении виноградников, забрасывают занятие хлебопашеством, император запретил эдиктом разводить новые виноградники, а в провинциях приказал вырубить их вовсе, оставив наполовину там лишь, где их было очень много. Но его эдикт не имел дальнейших результатов. На некоторые из высших должностей он назначал вместе с римскими всадниками и отпущенников. Он запретил соединять в одном лагере два легиона и иметь кому либо из солдат в полковой кассе более тысячи нуммов, потому что Луций Антоний, затевая восстание именно с двумя легионами, очень рассчитывал, по видимому, на крупные суммы, скопленные его солдатами. Домициан увеличил жалованье солдатам на четверть, на три золотых. Судопроизводством он занимался прилежно и тщательно, очень часто появлялся на форуме перед трибуналом, в роли чрезвычайного судьи, и уничтожал пристрастные приговоры центумвиральных судей. Он не переставал напоминать рекуператорам, чтобы в процессах, где шла речь о праве владеть рабом, они не принимали во внимание не серьезных доказательств. Судей-взяточников он штрафовал вместе с их товарищами. Он позволил народным трибунам привлечь одного скупого эдила к суду по обвинению в лихоимстве и требовать от Сената назначения следствия поэтому поводу. Магистратов в столице и наместников в провинциях он старался держать так строго, что никогда не было таких честных и справедливых должностных лиц, как при нем, между тем, как многие из них впоследствии, на наших глазах, привлекались к суду по обвинению во всевозможных преступлениях. Взяв в свои руки заботы об упорядочении нравственности, Домициан прекратил злоупотребления, практиковавшиеся в театре, где каждый садился на места, отведенные всадникам. Во множестве ходившие по рукам пасквили, где поднимались на смех влиятельные личности и женщины, он приказал истребить, оштрафовав авторов. Одного бывшего квестора он исключил из числа сенаторов за его любовь к пантомимам и танцам. У развратных женщин было отнято право пользоваться носилками и получать выдачи по завещанию и наследства. Одного римского всадника он велел лишить судейского звания за то, что, разведясь с женой, он привлек ее к суду за неверность, но затем снова взял к себе. Несколько членов двух первых сословий было осуждено им на основании Скатиниева закона[10], а весталок, оставленных без наказания за разврати его отцом и братом, он наказал без пощады различным образом, - совершивших преступления до вступления его на престол приказал просто казнить, сделавшихся виновными позже - лишить жизни по старинному обычаю. Так окулатским сестрам и затем Варронилле он позволил выбрать себе любой род смерти, а их соблазнителей сослал, между тем как позже провинившуюся, старшую из весталок, Корнелию, в свое время оправданную, но после долгого промежутка времени снова привлеченную к суду и объявленную виновной, велел зарыть живой, а её любовников засечь розгами на комиции, всех, кроме бывшего претора. Дело и тогда было сомнительное, показания сбивчивы, а обвиняемый сознался только после допроса под пыткой, поэтому император помиловал его, ограничившись ссылкой. Чтобы не оставлять безнаказанным ни одного оскорбления, нанесенного религии, он велел солдатам разрушить надгробный памятник, который один из его отпущенных сделал своему сыну, из камней, назначенных для храма Юпитера Капитолийского, а кости и останки покойника бросить в море. Вначале он относился со страшным отвращением к пролитию крови вообще. Когда его отец был еще в отсутствии, он вспомнил стих Вергилия: ...раньше, Чем нечестивый народ стал быков закалать себе в пищу[11], и хотел запретить эдиктом приносить в жертву быков. Также он едва ли когда мог дать на первых порах заподозрить себя в алчности или скупости, и как частный человек, и как император. Напротив, он не раз подавал живые примеры не только воздержанности, но и щедрости. Он делал богатейшие подарки всем приближенным и. прежде всего, строго советовал им не обделывать грязных делишек. Он не принимал ни одного из оставленных ему наследств, когда у завещателя оказывались дети, и объявил недействительным даже один из пунктов духовной Русция Цепиона, который обязывал своего наследника ежегодно выдавать каждому вступающему в курию сенатору известную сумму денег. Всех привлеченных к суду, если их имена были выставлены в Государственном Казначействе за пять лет до вступления его на престол, он объявил свободными от преследования и не позволял привлекать к суду ранее года, с условием, что обвинители, в случае проигрыша процесса, будут в наказание сосланы. Квесторские писаря, занимавшиеся, но обыкновению, в нарушение Клодиева закона[12], торговлей, были освобождены Домицианом от наказания за прошлое. Земли, оставшиеся свободными в разных местах, после раздела их между ветеранами, он отдал в пользование прежним владельцам вследствие права давности. От ложных взысканий но делам фиска он отучил при помощи суровых наказаний ложным доносчикам. При этом получили общую известность его слова: "Государь, оставляющий доносчиков без наказания, плодит их". Но он изменил заветам милосердия и бескорыстия и, прежде всего, выказал свою жестокость, а потом уже алчность. Он приказал убить еще молодого и притом тяжелобольного ученика пантомима Парида за то только, что талантом и наружностью он очень напоминал своего учителя, а Гермогена Тарсского - за намеки, сделанные им в некоторых местах своей "Истории", переписчиков же его труда велел даже распять на кресте. Когда один отец семейства выразился об одном фракийце, что, не уступая мирмиллону, он уступает распорядителю игр[13], император приказал вытащить его с его места на арену, привязать к нему доску с надписью: "Этот сторонник партии фракийцев виновен в оскорблении величества" и затем бросить собакам. Домициан казнил очень многих сенаторов, в том числе нескольких консуларов, например, Цивику Цереала, когда последний был проконсулом в Азии, или Сальвидиена Орфита и Ацилия Глабриона - в то время, как они находились в ссылке. Их казнили под предлогом затеваемого ими заговора, а остальных но самым ничтожным обвинениям. Так Элий Лания поплатился головой, правда, за двусмысленную, но старую и безобидную шутку, - когда император, отняв у него жену, стал хвалить его голос, Ламия сказал, что сидит на диете, затем, когда Тит советовал ему жениться вторично, отвечал: Μὴ ϰαὶ σύ γαμῆσαι ϑέλει;"[14] Сальвий Кокцейан погиб за то, что праздновал раньше день рождения своего дяди, императора Отона, Моттий Помпузиан - за то, что его считали в народе потомком царственного дома, что у него была нарисованная на пергаменте карта света, далее, что у него нашли выписанные из Тита Ливия речи царей и полководцев[15] и, наконец, за то, что он назвал своих рабов одного Магоном, другого - Ганнибалом. Саллюстий Лукулл, легат Британии, был казнен за то, что позволил называть копья нового образца "лукулловскими". Юний Рустнк - за то, что издал сочинение, где отзывался с похвалой о Пете Тразее и Гельвидии Приске, называя их людьми "олицетворенной честности". Под предлогом последнего процесса Домициан приказал выслать всех философов из столицы и Италии. Он велел казнить и сына Гельвидия, обвиняя его в том, что он в заключительном фарсе одной трагедии намекал, в лице Парида и Эноны[16], на развод императора с его супругой, и одного из своих двоюродных братьев - Флавия Сабина, за то, что в день консуларных комиций, где он был назначен консулом, глашатай публично назвал его, по ошибке, вместо консула императором. Вскоре после победы над восставшими против него он выказал еще большую жестокость. Отыскивая скрывавшихся участников заговора, он подвергнул новой до того пытке многих сторонников противной партии, - приказывал сжигать их члены, а некоторым велел отрубить руки. Ни для кого не тайна, что из более известных лиц он простил только двух, трибуна, имевшего право носить тогу с широкой полосой, и центуриона. С целью легче доказать свою невиновность, они объявили себя педерастами и сказали, что не могли пользоваться вследствие того никаким уважением ни стороны своего начальника, ни со стороны солдат. Император был не только неумолимо жесток, но и умел в данном случае хитрить и выказывать свою кровожадность тогда лишь, когда этого нельзя было ожидать. Он пригласил к себе в спальню своего казначея накануне того дня, когда велел распять его на кресте, приказал ему сесть рядом с ним на постель, отпустил его спокойным и веселым и, в знак милости, прислал ему даже несколько блюд со своего стола. Решив казнить одного из своих приближенных и шпионов, консулара Аррецина Клемента, он в этот момент обходился с ним по прежнему милостиво и едва ли даже не милостивее, чем раньше. Дело дошло до того, что, сидя с ним в одних носилках, он, взглянув на его доносчика, спросил его: "Хочешь, завтра мы выслушаем этого отъявленного мерзавца-раба?.." Чтобы с тем большим презрением злоупотреблять терпением народа, он никогда не объявлял смертного приговора, не предпослав ему вступления, где шла речь о милости, так что именно милостивое начало и служило верным признаком жестокого конца. Введя в курию несколько человек обвиняемых в оскорблении величества, он заявил предварительно, что хочет в этот день испытать, пользуется ли он расположением сенаторов. Ему удалось без труда добиться смертного приговора обвиняемым, притом по древнему обычаю. Но затем он испугался жестокости этой казни и, желая смягчить ненависть к себе, выступил ходатаем за обвиняемых - привожу его слова нарочно буквально - в следующих выражениях: "Позвольте, г. г. сенаторы, воспользоваться вашей любовью ко мне, - хотя я знаю, что добьюсь исполнения своего желания только с трудом, - и просить вас предоставить осужденным самим выбрать род смерти. Благодаря этому, вам не придется наблюдать страшную картину, и, вместе с тем, все узнают, что я присутствовал в заседании Сената". Он истощил казну, израсходовав деньги на публичные работы, устройство игр и прибавку жалованья солдатам, поэтому пытался сократить издержки на военные потребности, уменьшив число солдат. Но он увидел, что подвергся вследствие этого нападениям варваров и в то же время не освободился от финансовых затруднений. Тогда он, не заботясь ни о чем, стал грабить под всевозможными видами. Отбиралось имущество у живых и после покойников, где бы в чем бы и кто бы ни доносил на них или ни обвинял их. Достаточно было указать на чей либо поступок или выражение, чтобы быть обвиненным в оскорблении величества императора. Конфисковались состояния, (на которые Домициан не имел ни малейших прав) если выискивался хоть один, который заявлял, что слышал от покойника, пока он был еще жив, что он назначает своим наследником - императора! Особенно строго взыскивали налоги с евреев. Этот налог должны были платить и те, кто, не объявляя себя евреями, жили однако ж, как евреи, и те, кто, желая избежать уплаты налога, который был обязан платить этот народ, скрывал свое настоящее происхождение. Я помню, - я был тогда еще мальчиком - как одного девяностолетнего старика осматривал прокуратор в сопровождении многочисленных товарищей по должности, желая убедиться, не обрезанный ли он. Уже с молодых лет Домициан отнюдь не отличался приветливостью, напротив, был горд и не умел сдерживаться ни на словах, ни на деле. Когда Ценида, любовница его отца, хотела, по возвращении своем из Истрии, по обыкновению поцеловать его, он протянул ей руку. Недовольный тем, что прислуга зятя его брата носила, как и его собственная, белое платье, он громко продекламировал стих: Οὐϰ ἀγαϑὸν πολοϰοιρανίη.[17] Вступив на престол, он не постеснялся похвастаться в Сенате, что дал императорскую власть отцу и брату, а они, в свою очередь, отдали ее ему. Снова сойдясь с женой, после развода с нею, он объявил, что вторично призывает ее на свое "божеское" ложе. Он также с удовольствием слушал, когда, в дни угощения, его приветствовали в амфитеатре: "Слава императору и императрице!" Но, когда во время состязания в честь Юпитера Капитолийского, все, по общему уговору, стали просить его возвратить звание сенатора раньше лишенному его, а теперь получившему награду за красноречие Пальфурию Суре, император не удостоил их ответом и только приказал им чрез глашатая замолчать. Диктуя циркулярные письма от имени своих прокураторов, он одинаково заносчиво начинал их так: "Император и бог наш приказывает сделать следующее". С тех пор всем было предписано не называть его иначе ни в письмах, ни устно. Он позволил ставить себе в Капитолии исключительно золотые или серебряные статуи, притом определенного веса. Он настроил в различных кварталах столицы столько ворот и арок с колесницами в четверку и триумфальными украшениями, притом таких больших, что на одной из них сделали надпись по-гречески: Довольно. Консулом он был семнадцать раз, - столько, сколько никто не был до него. Семь средних консульств он отправлял одно за другим, но почти все только номинально, при чем ни одно не дольше 1-го мая. а большинство только до 13-го января. Справив два триумфа, он принял титул Германика и переименовал месяца сентябрь и октябрь, по своим титулам, в германика и домициана, так как в одном он вступил на престол, в другом-родился. Его поступки привели всех в ужас и возбудили ненависть против него, и он, наконец, погиб, когда против него составили заговор его ближайшие друзья и отпущенники, вместе с супругой. Он знал уже заранее год, день и даже час своей смерти, знал, наконец, какою смертью он умрет. В молодости ему предсказали все это халдеи. Даже отец посмеялся однажды ему в глаза, за обедом, когда он отказался от грибов, что он не знает, что ждет его, и боится не оружия, а скорей другого. Поэтому чувство страха и боязни не покидаю Домициана никогда; он не в меру пугался даже самых ничтожных подозрений. Говорят, он отменил свой эдикт о вырубке виноградников главным образом потому, что появилась книжка, где были следующие стихи: Κάν με φάγῃς ἐπὶ ῥίζαν, ὅμως ἒτι ϰαρποφορήσω, Ὁσσον ἐπισπεῖσαι σοί, τράγε. ϑυομένω[18]. Из того же чувства страха он отказался от вновь придуманной для него Сенатом почести, хотя был очень падок до всего подобного. Декретом Сената было постановлено, чтобы каждый раз, как он будет отправлять должность консула, впереди его шли вместе с ликторами и служителями выбранные по жребию римские всадники в трабеях[19] и с боевыми копьями. Приближалось время, которое он считал опасным для себя. Со дня на день он становился беспокойнее. В стены портиков, под которыми он обыкновенно прогуливался, он приказал вставить куски фенгита[20], чтобы по отражениям на его блестящей поверхности он мог видел, что делается у него за спиной. Многих заключенных он слушал наедине, с глазу на глаз, держа в руках их цепи. С целью дать понять своим слугам, что не следует даже ради хороших целей решаться на убийство своего патрона, он осудил на смерть секретаря Епафродита, за то, что он, по общему мнению, помог лишенному престола Нерону покончить с собою. Наконец, он убил своего двоюродного брата, Флавия Клемента. личность вполне ничтожную. Двух его сыновей, когда они были еще малютками, он официально объявил своими наследниками и, переменив их прежние имена, велел называться одному Веспасианом, другому - Домицианом. Флавия он казнил неожиданно, по самому ничтожному подозрению, чуть не во время самого его консульства. Этим поступком он главным образом и ускорил свою смерть. Целые восемь месяцев молния сверкала так часто, что, слыша о ней. он вскричат однажды: "Пусть разит, если хочет!" Молния ударила в Капитолий, в храм фамилии Флавиев, затем во дворец и, наконец, в спальню императора. Буря с силой сорвала даже надпись на постаменте его триумфальной статуи и бросила к находившемуся вблизи памятнику. Дерево, которое было вырвано с корнем, когда Весиасиан был еще частным человеком, и затем снова пошло в рост, теперь неожиданно опять повалилось на землю. Пренестинская Фортуна, которая всегда давала Домициану счастливый жребий, когда он поручал каждый новый год её покровительству, во все время своего царствования, в последний год дала жребий крайне печальный, где шла речь об убийстве. Императору приснилось, что Минерва, которую он чтил до суеверия, выходит из своего святилища и объявляет, что не может больше защищать его, так как Юпитер отнял у ней оружие. Но всего больше потрясли его ответ астролога Асклетариона и происшествие с ним. На него донесли, - да он и сам не думал отпираться - что он, благодаря своему искусству, знает будущее. Домициан спросил его, какая смерть ждет его самого. Асклетарион уверенно отвечал, что вскоре его разорвут собаки. Император приказал немедленно казнить его и, для доказательства лживости его профессии, похоронить самым тщательным образом. Когда приготовлялись исполнить последнее распоряжение Домициана, неожиданно поднявшаяся буря раскидала костер, и обгорелый наполовину труп разорвали собаки. Это видел случайно проходивший мило мимический актер Латин и, между прочими дневными происшествиями, рассказал об этом за обедом императору. Накануне своей насильственной смерти Домициан, приказывая приберечь назавтра поднесенные ему трюфели, прибавила.: "Если только ими удастся полакомиться!" Затем он обратился к ближайшим из окружавших его и сказал уверенным тоном: "Завтра луна вступит в знака. Водолея и будет обрызгана кровью. Произойдет такое событие, о котором заговорит весь мир!". Около полуночи она. в страшном испуге вскочил с постели. Затем рано утром он выслушал присланного из Германии гадателя, который на его вопрос относительно молнии сказал, что предстоит перемена правления. Император велел казнить его[21]. В это время он сильно почесал нагноившийся у него на лбу прыщ. Брызнула кровь. - "О, если б этим все кончилось!" вскричал он. Тогда он спросил, который час. Ему нарочно ответили, что шестой: пятого он боялся. Думая, на радостях, что он успел избежать опасности, он торопливо направился в баню, когда его вернул начальник над комнатными служителями, Партений. Он объявил, что, неизвестно кто желает сообщить ему важное известие, не терпящее отлагательства. Тогда император велел удалиться всем, вошел в спальню и был там убит. Относительно плана убийства и приведения его в исполнение существует приблизительно следующий рассказ. Заговорщики не могли сговориться, когда и каким образом напасть на Домициана, т. е. в бане или за обедом. Тогда главный управляющий Домициллы, Стефан, которого в то время привлекли к суду по обвинению в хищениях, предложил им свой план и свои услуги. Для отвлечения подозрения он несколько дней перевязывал себе левое плечо бинтами и прикладывал к нему шерсть, как будто оно болело у него. В назначенный час он вложил туда кинжал. Затем он объявил, что желает дать показания относительно заговора, поэтому его впустили. Пока император читал, пораженный как громом, бумагу, поданную Стефаном, последний ударил его в живот. Раненый Домициан стал защищаться. Тогда на него напали помощник центуриона Клодиан, отпущенник Партения Максим, десятник комнатных служителей Сатурий и один гладиатор. Они убили его, нанеся ему семь ран. Убийство произошло на глазах мальчика, который постоянно находился в спальне, при алтаре лар. Он передавал следующие подробности. Получив первую рану, Домициан немедленно велел подать ему лежавший под подушкой кинжал и позвать слуг. Но под подушкой нашлась только рукоятка, кроме того, мальчик нашел все запертым. Император, между тем, схватил Стефана, повалил на пол и долго боролся с ним, стараясь то отнять у него кинжал, то вырвать ему глаза, хотя бы своими израненными пальцами. Домициан погиб 18-го сентября, на сорок пятом году жизни и на пятнадцатом году царствования. Тело его, положенное на обыкновенные носилки, вынесли носильщики. Его кормилица, Филлида, похоронила его в своем загородном доме на Латинской дороге, а кости тайно поставила в храм фамилии Флавиев, смешав их с прахом дочери Тита, Юлии, которую она также выкормила. Домициан был высокого роста. Его очень румяное лицо выражало скромность. Глаза у него были большие, но несколько близорукие. Кроме того, он отличался красотой всего тела и внушительным видом, в особенности в молодые годы. Только пальцы на ногах были несколько коротки. Но впоследствии плешь, отвислый живот и жидкие ноги, сильно похудевшие из-за продолжительной болезни, обезобразили его. Он отлично знал, что его скромный вид производил благоприятное впечатление, поэтому однажды не преминул похвастаться этим в Сенате в следующих выражениях: "До сих пор, по крайней мере, вам нравились и мои убеждения, и моя наружность". Своей плешивостью он был очень недоволен и считал личным оскорблением, если другие намекали на нее в шутку или в ссоре. Между тем в своем сочинении "Об уходе за волосами", посвященном им одному своему приятелю, он, стараясь утешить его и, вместе с тем, себя, цитирует даже следующий стих: Οὐχ ὁράᾳς, οἶος ϰἀγὼ ϰαλός τε μέγας τε[22] Несмотря на это, мои волосы ждет судьба одинаковая со всеми; но я мирюсь с тем, что мои волосы седеют уже в молодости. Не забудь, нет ничего приятнее красоты, но нет ничего и недолговечнее". Всякий физический труд был ему противен, поэтому он только в исключительных случаях гулял по городу пешком. В походе и марше он редко ездил верхом, обыкновенно его несли на носилках. Он не любил упражняться с оружием, но был большой охотник до стрельбы из лука. Многие видели, как он, уединившись в свое албанское поместье, убивал часто до сотни зверей разных пород, при чем иногда нарочно целил им в голову так, что две стрелы впивались в нее, на подобие рогов. Подчас он ставил на далекое расстояние от себя мальчика и, приказав ему растопырить пальцы правой руки, выбирал ее целью, так ловко пуская стрелы, что все они пролетали в пространстве между пальцами, не раня их[23]. Занятия литературой он забросил со времени своего вступления на престол, хотя старался, не жалея расходов, восстановить истребленные пожаром библиотеки. Везде приобретались новые экземпляры сочинений, а в Александрию были отправлены лица, которым было поручено снять новые копии и исправить старые. Тем не менее Домициан не старался познакомиться ни с историей, ни с поэзией пли хотя бы с самыми необходимыми правилами стилистики. Кроме "Записок" и политических произведений императора Тиберия, он не читал ничего. Письма, речи и эдикты он к поручал сочинять другим, но, несмотря на это, его разговор отличался замечательным изяществом и пересыпался иногда удачными остротами. Например, он сказал однажды: "Я хотел бы быть таким же красивым, каким считает себя Метий"[24]. Говоря об одном человеке, у которого волосы на голове были различного цвета, рыжеватые с сединой - он сравнил их со снегом, смешанным с медовым вином. "Очень грустна участь тех государей", - говаривал он - "об открытии заговора против которых верятъ тогда только, когда их убивают". На досуге он постоянно играл в кости, даже в будни и утром. Днем он мылся и завтракал очень плотно, поэтому за обедом ел только матиевы яблоки[25] и немного пил из небольшой бутылки. Он часто давал роскошные званые обеды; но они продолжались недолго, во всяком случае, не дольше солнечного захода. Он не ужинал и только прогуливался один, без посторонних, пока не ложился спать. Он был страшно сладострастен. Свои ежедневные сношения с женщинами он, как в своем роде гимнастические упражнения, называл "постельною борьбой". Говорят, он сам выщипывал волосы у своих любовниц и купался с проститутками самого последнего разбора. Ему предлагали жениться на дочери брата, когда она была еще девушкой; но его жена, Домиция, крепко держала его в своих сетях, поэтому он решительно отказался. Вскоре Юлию выдали за другого. Тогда Домициан соблазнил ее, притом еще при жизни Тита. Когда затем у нее умер отец и муж, он открыто стал выказывать свою горячую любовь к ней и был даже причиной её смерти, так как велел ей вытравить плод, когда она забеременела от него. Народ отнесся к его насильственной смерти равнодушно; но солдаты глубоко сожалели о нем. Они немедленно решили обоготворить его и хотели отомстить за него, однако у них не нашлось предводителей. Впрочем, вскоре они добились своего, упорно требуя казни убийц императора. Зато Сенат был вне себя от радости. Все сенаторы один перед другим спешили в курию, где не могли удержаться от самых оскорбительных и резких восклицаний по адресу покойного. По их распоряжению были даже принесены лестницы, после чего в их присутствии щиты и бюсты Домициана были сняты, тут же брошены и разбиты об пол в куски. Наконец, было приказано везде уничтожить его имя и изгладить всякую память о нем[26]. За несколько месяцев до его умерщвления ворона прокричала по-гречески в Капитолии: Ἔσται πάντα ϰαλῶς[27]. Кто-то переложил это предсказание стихами следующим образом: Ворона, севшая ни вершину Тарпейской скалы, не могла сказать: Хорошо - И сказала: будет хорошо. Говорят, и сам Домициан видел во сне, что у него на спине вырос золотой горб. Он был уверен, что после него население империи будет счастливее и веселее. Сон действительно вскоре сбылся, - преемники Домициана отличались честностью и бескорыстием.
[1] Он укрылся у клиента своего отца, Корнелия Прима. На месте своего спасения он выстроил огромный храм Юпитеру. [2] Хронологическая ошибка Светония: поход императора Домициана против германцев относится к 83 году. За войну с Германией он принял в следующем году титул Германика. [3] Ему шел девятнадцатый год. [4] Но словам Тацита (Hist. IV. 86), он делал вид, что занимается литературой и любит поэтов, для того, чтобы скрыть свои настоящие мысли и показать, что он думает о самосовершенствовании. В данном случае о нем отзываются с выгодной стороны Плиний Старший и Квинтилиан. [5] Собственно пантомим, один из любимейших публикой. Император приказал казнить его. Красивую эпитафию ему написал Марциал. [6] Задача участников скачек состояла в том, чтобы каждая колесница объехала спину, стену, проходившую по средине цирка, семь раз. Мисс — отдельная скачка. [7] Праздновался в декабре, при чем римляне делали друг другу подарки. Празднество, данное императором, описывает его участник, поэт Стаций, который упоминает о том, что сам Домициан ел вместе с другими. [8] Наместник Мезии. Оппий Сабин, пал на поле сражения с Децебалом, царем дакийцев. Ту же участь испытал и Корнелий Фуск. Разбит был и сам Домициан, потерявший целый легион. Он должен был купить мир несмотря на победы, одержанные Юлианом. [9] Восстание Луция Антония Сатурнина относится к весне 88 или 89 года. Он имел счеты с Домицианом, который жестоко оскорбил его лично. Антоний был разбит вблизи Виндониссы Луцием Антем Максимом Норбаном. [10] Закон народного трибуна Скатиния (или Скантиния) наказывал за противоестественный разврат. [11] Из «Георгик» (II. 587—540), по переводу Щелгунова. Здесь имеется в виду «золотой» век. Сентиментализмом в годы молодости Домициан напоминает изверга Робеспьера, который юношей не мог видеть крови и восставал против смертной казни. [12] Неизвестно, о каком Клодиевом законе идет речь. Плебисцит 218 года запрещал заниматься торговлей сенаторам. [13] Так называемому munerarius’у, которым в данном случае был сам император, покровительствовавший мирмилонам, но не фракийцам. Шутник хотел сказать, что противник мирмилона должен уступить разве императору. Плиний в своем «Похвальном слове» Траяну с признательностью упоминает о том, что теперь, по крайней мере, можно не рискуя собой, стоять за ту или другую театральную партию. [14] В переводе: «Уж не хочешь–ли и ты жениться?» Первая острота Ламии объясняется чем, что певцы воздерживались обыкновенно от чувственных наслаждений. Сам он быль в 80 году консулом. [15] Сборники подобного рода, состоявшие ив выдержек или полных речей различных замечательных лиц, были в то время в большой моде. Их заимствовали обыкновенно из лучших исторических сочинений и, между прочим, вводили в школьное у потребление. [16] По легенде, Энона была, подобно императрице, брошена своим мужем. [17] Стих из «Илиады» (II. 204). См. примеч. 220. Такой тип рисует в своих знаменитых «Характеристиках» Теофраст. [18] В переводе: «Если даже ты, козел, съешь меня до самого корня, я все–таки принесу еще достаточно плодов, чтобы сделать из них возлияние на твою голову, когда тебя станут приносить в жертву». Так говорить козлу виноградная лоза, которую он ощипывает. Автором этой превосходной и пользовавшейся широкой известностью эпиграммы считается аскалонец Евен. Ср. Ovid. Fast. 1.363. sqq. (См. «Избранные эпиграммы греческой антологии»). Мы принимаем чтение Roth’а: σοί, τράγε, вместо: Καίσαρι. [19] Короткий плащ старинного фасона с несколькими продольными пурпуровыми полосами, а во время империи — весь пурпурового цвета. Его носили сперва одни цари, а при республике и империи также всадники и авгуры, при отправлении последними их должности. [20] Этот камень, найденный в Каппадокии, впервые появился в Риме при Нероне. Твердостью он не уступал мрамору и был почти совершенно белого цвета. В тех местах, где но нему проходили желтые жилки, он отличался прозрачностью, вследствие чего и получил свое название (от φέγγω, освещаю). В общем он напоминал таким образом слюду. [21] Он не успел однако-ж сделать этого, а его убийцы освободили несчастного авгура, которого звали Ларгином Прокулом. Преемник Домициана, Нерва, богато наградил Прокула, так как он предсказал ему, что его ждет престол. [22] Стих из «Илиады» (XXII. 108): Видишь, каков я и сам, и красив, и величествен видом! (Гнедич). С этими словами обращается Ахилл к сыну Приама Ликаону, который умоляет пощадит его. [23] Тоже самое рассказывают об известном принце Фердинанде прусском, павшем при Зальфельде в 1806 году. [24] Ближе неизвестен. [25] Названы так в честь римского всадника Гая Матия, друга Цезаря, Цицерона и Августа. Это был известный помолог и автор древнейшей римской поваренной книги в трех частях. Родился в 84 году и умер около 30 года. За свою образованность и прекрасный характер Матий пользовался общим уважением. [26] Радость, c какой делалось все это, живо описывает Плиний Младший в своем «Похвальном слове» (гл. 52). Разбивали на куски головы статуй, рубили их топорами, как будто каждый удар должен был вызвать кровь и причинить боль куску мрамора или дерева! Все с наслаждением глядели на валявшиеся куски, пока их не бросили в огонь, на известку. До сих пор еще встречаются надписи времени Домициана с его вытравленным именем. [27] В переводе: «Все кончится благополучно».