ЗАМѢТКИ ДОСУЖАГО ЧИТАТЕЛЯ.
[править]Кому на Руси жить хорошо. Н. Некрасова.
Поздняя любовь. Сцены А. Островскаго.
Крестьянская реформа. Грыцько.
Изъ деревни. А. Энгельгардта.
Очень маленькiй человѣкъ. Глѣба Успенскаго.
Благонамѣренныя pѣчи. Щедрина.
Прежде всего два слова объ «Отечественныхъ Запискахъ» вообще. Читатели знаютъ вѣроятно что «Отеч. Записки» — это семья, которой папенька Н. А. Некрасовъ держитъ въ извѣстномъ порядкѣ, внутреннемъ и внѣшнемъ, во имя преданiй блаженной памяти «Современника». Этимъ семейнымъ характеромъ «Отечественныя Записки» отличаются отъ другихъ нашихъ журналовъ. Здѣсь у каждаго члена семьи своя роль, своя задача, свой отдѣлъ, и вы очень рѣдко встрѣтите въ этомь журналѣ появленie чего либо случайнаго, или чего либо новаго, выходящаго изъ преданiй этой почтенной семьи. Папаша этой семьи Н. A. Hекрасовъ, дядя ея Щедринъ, крестный отецъ, являющiйся съ визитомъ на новый годъ, А. Н. Островскiй, и затѣмъ обильная cемья сыновей и племянниковъ, составляющихъ группу сателлитовъ вышеназванныхъ мною свѣтилъ. Другая черта этого журнала та, что трудно опредѣлить къ какой принадлежитъ онъ «партiи»; къ либеральной — это само собою разумѣется: семья хранящая преданiя «Современника» можетъ ли не быть либеральною? Но какой именно либеральной партiи, опредѣлить трудно. Судя, напримѣръ, по двумъ нумерамъ сегодня мною разбираемымъ, я бы назвалъ этотъ либерализмъ сатирико-обличительнымъ, съ весьма пессимистическими воззрѣнiями на жизнь и на людей, взятыхъ немного ужь слишкомъ въ отвлеченномъ смыслѣ слова, но не ручаюсь чтобы, на основанiи предыдущихъ или будущихъ книгъ этого изданiя, можно было это опредѣленiе считать неизмѣннымъ.
Этотъ семейный характеръ изданiя имѣетъ свою выгодную и невыгодную стороны. Выгода заключается въ томъ что всѣ поютъ въ трогательномъ единомыслiи, а можетъ быть и единодушiи, подъ волшебнымъ жезломъ тятеньки иди дяденьки. Но за то неудобство заключается въ томъ что, въ сущности, такой журналъ какъ «Отечественныя Записки» обращается ни во что иное какъ въ мѣняльную лавку для такихъ крупныхъ талантовъ какъ Некрасовъ и Щедринъ. Одинъ изъ нихъ долженъ быть непремѣнно размѣненъ въ выходящемъ на свѣтъ нумерѣ то въ видѣ «благонамѣренныхъ рѣчей», то въ видѣ главы изъ безконечнаго вопроса: «кому на Руси жить хорошо»; безъ себя ни тятенька Некрасовъ, ни дяденька Щедринъ книжки не выпускаютъ ни въ мартѣ, ни въ ноябрѣ, ни весною, ни осенью, ни лѣтомъ, ни зимою; а отъ этого постояннаго обмѣна на мелкую монету теряетъ талантъ, и полнаго роста врядъ-ли ему достигнуть.
При такой точкѣ зрѣнiя главнѣшiй недостатокъ «Отечественныхъ Записокъ» заключается въ томъ что онѣ существуютъ. Не будь ихъ, — не только Петербургъ, но даже и Россiя ничего бы не проиграли, ибо племяннички благовѣрной семьи этого журнала размѣстились бы по другимъ изданiямъ, а таланты какъ Щедринъ и Некрасовъ могли бы вырости и дойти до крупныхъ и весьма крупныхъ размѣровъ.
Впрочемъ это мое собственное мнѣнie, и можетъ быть ношу въ себѣ я его одинъ… а пока пора и начать.
Оригинальную тему избрала себѣ муза Н. А. Некрасова, настроивъ свою лиру на тотъ мотивъ что дескать на Руси хорошо жить никому не приходится. Вопросъ этотъ — чисто реальный — задали себѣ въ одинъ прекрасный день любознательные мужички, и вотъ странствуютъ они вездѣ, и ко всякому встрѣчному обращаются съ этимъ вопросомъ. На этоть разъ сказали они себѣ:
Не все между мужчинами
Отыскивать счастливаго,
Послушаемъ-ка бабъ!
Пройдя черезъ какое-то, въ развалинах, в опустошенiи, и грустью насквозь проникнутое барское имѣньице, идутъ они въ поле, и
…..послѣ дворни ноющей,
Красива показалася
Здоровая, поющая
Толпа жнецовъ и жницъ…
Здѣсь обрѣтаютъ они нѣкую Матрену Тимофеевну:
Осанистая женщина,
Широкая и плотная,
Лѣтъ тридцати осьми.
Красива; волосъ съ просѣдью,
Глаза большiе, строгiе;
Рѣсницы богатѣйшiя,
Сурова и смугла.
На ней рубаха бѣлая,
Да сарафанъ коротенькой
Да серпъ черезъ плечо.
Вотъ эта-то Матрена и повѣствуетъ мужичкамъ пpo свое житье-бытье. Грустною прегрустною выходитъ эта повѣсть, но есть мѣста гдѣ поэтъ является въ восхитительной красѣ образовъ; ecть и мѣста гдѣ, видно, муза чѣмъ-то развлечена, и поэтъ поетъ безъ нея въ тотъ же размѣръ, но, увы, безъ того же вдохновенiя. Полюбила Матрена парня Филиппа, и Филиппъ ее полюбилъ.
Пригожъ-румянъ, широкъ-могучъ,
Русъ волосомъ, тихъ говоромъ,
Палъ на сердце Филиппъ!
И говоритъ она ему:
Ты стань-ка, добрый молодецъ,
Противъ меня прямехонько,
Стань на одной доскѣ:
Гляди мнѣ въ очи ясныя
Гляди въ лицо румяное,
Подумывай, смѣкай:
Чтобъ жить со мной — нe каяться,
А мнѣ съ тобой не плакаться…
Я вся тутъ такова!
А тамъ и свадьба. Послѣ медоваго мѣсяца да счастья, побилъ Филиппъ свою Матрену:
Плетка свиснула
Кровь пробрызнула,
Ахъ, лели! лели!
Кровь пробрызнула!
Потомъ Филиппъ ушелъ на заработки; она родила сына. Прелесть, какъ хорошо она его описываетъ:
Краса взята у солнышка,
У снѣга бѣлизна,
У маку губы алыя,
Бровь черная у соболя,
У соболя сибирскаго,
У сокола глаза!
Весь гнѣвъ съ души красавецъ мой
Согналъ улыбкой ангельской,
Какъ солнышко весеннее
Сгоняетъ снѣгъ съ полей.
Но скоро на paдости пришла бѣда. Въ рабочую пору поручила она Демушку своего дѣдушкѣ Савелiю — богатырю, прощенному каторжнику, когда-то участвовавшему въ убiйствѣ управляющаго имѣнiемъ, гдѣ Савелiй былъ крѣпостнымъ. Этотъ Савелiй является у поэта чѣмъ-то въ родѣ героя того царства, которое Савелiй зоветъ «богатырствомъ русскимъ» и которое pисуетъ такъ:
Цѣпями руки кручены,
Желѣзомъ ноги скованы,
Спина… лѣса дремучiе
Прошли по ней — сломалися.
А грудь! Илья Пророкъ
На ней гремитъ-катается
На колесницѣ огненной…
Все терпитъ богатырь…
Нечаянно-негаданно этотъ Савелiй попустилъ смерть Демушки, пока Матрена была на работѣ.
Прiѣзжаетъ полицiя: ребенка рѣжутъ для осмотра; допрашиваютъ несчастную, горемъ убитую Матрену, терзаютъ ее и рѣзнею, и допросами; ребенка, наконецъ, положили въ гробикъ, а старикъ Савелiй, столѣтнiй богатырь, читаетъ надъ гробикомъ молитвы и крестится. А Матрена бѣдная, увидѣвъ его, гнѣвная и грозная кричитъ ему:
Уйди! убилъ ты Демушку!
Будь проклятъ ты… уйди!…
Тутъ поэтъ влагаетъ въ уста Савелiю чудную исповѣдь. Напомнивъ свое мрачное прошлое въ нѣсколькихъ словахъ, Савелiй доказываетъ Матренѣ то что не открывалъ ей:
Окаменѣлъ я, внученька,
Лютѣе звѣря былъ.
Сто лѣтъ зима безсмѣнная
Стояла. Растопилъ ее
Твой Дема — богатырь!
Однажды я качалъ его,
Вдругъ улыбнулся Демушка…
И я ему въ отвѣтъ.
Со мною чудо сталося:
Третьево дня прицѣлился
Я въ бѣлку: на суку
Качалась бѣлка… лапочкой
Какъ кошка умывалася…
Не выпалилъ: живи!
Брожу по рощамъ, по лугу
Любуюсь каждымъ цвѣтикомъ.
Иду домой, опять
Cмѣюсь, играю съ Демушкой…
Богъ видитъ, какъ я милаго
Младенца полюбилъ!
И я же, по грѣхамъ моимъ,
Сгубилъ дитя невинное.
Кори, казни меня!
А съ Богомъ спорить нечего…
…………
Теперь въ раю твой Демушка.
Легко ему, свѣтло ему…
Заплакалъ старый дѣдъ.
На могилкѣ Демушки простила Матрена дѣдушку.
И долго у креста
Сидѣли мы и плакали.
Тутъ-то и дать Савелiю богатырю тихiй конецъ. Нѣтъ, муза на мигъ отошла отъ поэта, и какъ будто въ этотъ мигъ поэтъ даетъ умирающему старику сказать, до замыканья глазъ на вѣки, прескверныя и препошлыя слова, которыя оставляютъ въ душѣ читателя самый безотрадный образъ Савелiя:
Мужчинамъ три дороженьки:
Кабакъ, ocтрогъ, да каторгa.
А бабамъ на Руси
Три петли: шелку бѣлагo,
Bторая — шелку краснаго,
А третья шелку чернаго,
Любую выбирай!..
Bъ любую полѣзай…
Такъ засмѣялся дедушка
Что всѣ въ коморкѣ вздрогнули, —
И къ ночи умеръ онъ.
Къ чему это?
У Матрены родился сынъ Ѳедотъ. Росъ онъ и крѣпъ. Казалось жизнь поправилась. Да нѣтъ, неправдою берутъ ея мужа Филиппа въ солдаты, и бѣда пуще всѣхъ бѣдъ разражается надъ бѣдною Матреною.
Но любовь даетъ ей и силы, и крылья. Беременная третьимъ ребенкомъ идетъ она въ городъ гдѣ губернаторъ живетъ, подавать жалобу и спасать себя да мужа. Пришла къ губернатору; одарила швейцаpa; швейцаръ смилостивился: впустилъ ее; она сидитъ и ждетъ. Съ лѣстницы идетъ губернаторша.
Въ собольей шубѣ барыня,
Чиновничекъ при ней.
Не знала я, что дѣлала,
(Да видно надоумила
Владычица!)… Какъ брошусь я
Ей въ ноги: «Заступись!
Обманомъ, нe побожески
Кормильца и родителя
У дѣточекъ беруть!»
— Откуда ты, голубушка?
Впопадь ли я отвѣтила —
Не знаю… Мукa смертная
Подъ сердце подошла…
Очнулась я, молодчики,
Въ богатой, свѣтлой горницѣ,
Подъ пологомъ лежу;
Противъ меня — кормилица.
Нарядная, въ кокошникѣ,
Съ ребеночкомъ сидитъ:
— Чье дитятко, красавица?
«Твое!» — Поцаловала я
Рожоное дитя…
Какъ въ ноги губернаторшѣ
Я палa, какъ заплакала,
Какъ сталa говорить,
Cказалась усталь долгая,
Истома непомѣрная,
Упередилось времячко —
Пришла моя пора!
Спасибо губернаторшѣ
Еленѣ Александровнѣ,
Я столько благодарна ей,
Какъ матери родной!
Сама крестила мальчика
И имя: Лiодорушкa
Младенцу избрала…
— А что же съ мужемъ сталося?
— Послали въ Клинъ нарочнаго,
Всю истину довѣдали —
Филипушку спасли.
Елена Александровна
Ко мнѣ его, голубчика,
Сама, — дай Богъ ей счастiе! —
За ручку подвела.
Добра была, умна была,
Красивая, здоровая,
А дѣтокъ не далъ Богъ!
Пока у ней гостила я
Все время съ Лiодорушкой
Носилась какъ съ роднымъ.
Весна ужь начиналася,
Березка paспускалася,
Какъ мы домой пошли…
— «Что скажешь намъ еще?» спрашиваютъ мужики.
— А то, что вы затѣяли
He дѣлo между бабами
Счастливую искать!..
отвѣчаетъ Матрена.
— «Да все-ли разсказала ты?» спрашиваютъ мужички.
Чего-же вамъ еще?
Не тo-ли вамъ разсказывать
Что дважды погорѣли мы,
Чтo Богь сибирской язвою
Насъ трижды посѣтилъ?
Потуги лошадиныя
Несли мы: погуляла я
Какъ меринъ въ боронѣ…
Ногами я не топтана,
Веревками не вязана,
Иголками не колота?
Чего же вамъ еще!..
Но довольно кажется, читатель, привелъ я вамъ стиховъ изъ этой поэмы. Желалъ бы я знать что вы объ ней подумали: хороша или дурна? Что я думаю про нее, скажу вамъ въ двухъ словахъ. Не могу понять чѣмъ доля Матренушки есть та именно доля которая должна доказать мужичкамъ что и бабѣ на Руси не хорошо жить: вышла она по любви, ну, побивалъ ее муженекъ, и ужь конечно это совсѣмъ непригожее дѣло, — общая русская бѣда и когда-то еще выведется, да вѣдь и любилъ же ее, и крѣпко любилъ; а коль не любилъ-бы, развѣ побѣжала бы беременная Матрена просить къ губернатору спасенiя отъ рекрутства, развѣ наслаждалась бы она такъ минутами послѣ спасенiя, когда вдвоемъ съ мужемъ, да съ новорожденнымъ возвращались они домой? А любовь есть, такъ значитъ счастья много, да такъ много что хватитъ его и такое горе, какъ смерть Демушки пережить, и пожары, и сибирскую язву перенесть, ибо любитъ она мужика трезваго, работающаго, хорошаго парня, а полнаго счастья — и баринъ, и мужикъ знаютъ, — нѣтъ на этомъ свѣтѣ.
Я нарочно привелъ много мѣстъ изъ поэмы, во первыхъ, чтобы познакомить съ нею читателя, а во вторыхъ, чтобы, такъ сказать, собственными словами автора показать что въ сущности не такъ горько живется Матренѣ, какъ поэту это доказать хочется. Онъ плачетъ, этотъ поэтъ, но къ нему смѣло можно подойти, и спросить:
— Чего ты плачешь, поэтъ?
— Да какъ не плакать, отвѣтитъ поэтъ плаксивымъ тономъ, погляди-ка что съ Матреною приключается!
И плеть по мнѣ прошла:
Я только не отвѣдала, —
Слышите что говоритъ она, а старица-то убогая, аѳонская богомолка, такъ говорила Матренѣ тàкъ:
Ключи oтъ счастья женскаго,
Отъ нашей вольной волюшки
Заброшены, потеряны
У Бoгa самого.
И опять расплакался поэтъ!
Нѣтъ, не того я мнѣнья, воля твоя, поэтъ: или ты не такъ описалъ Матрену, не такъ ее поставилъ, не съумѣлъ докопаться до глубины ея сердца, и изъ этой глубины вырвать тѣ звуки, которые заставили бы меня прострадать такъ, какъ ты хотѣлъ чтобы пострадалъ я, твой читатель, или ты съумѣлъ, но и при всемъ своемъ умѣньи, все-таки не могъ доказать что «ключи отъ счастья женскаго потеряны».
Это наводитъ меня на мысль, поэтъ, что у тебя въ этой поэмѣ, возлѣ чудныхъ картинъ, возлѣ дивныхъ стиховъ, возлѣ прелестныхъ образовъ, мѣстами введена сентиментальная фальшь, этотъ врагь поэзiи, правды, силы, жизни, творчества, и введена Богъ вѣсть для чего, — развѣ только для того, чтобы между тобою, какъ папенькою твоей семьи, и статьями всѣхъ дѣтенышей твоихъ было искуственное согласiе: и чтобы ты стихами доказывалъ то что они, статейками о деревнѣ, о крестьянскомъ вопросѣ и т. п., то есть что все уже такъ скверно въ мужицкомъ и русскомъ быту что хуже и быть не можетъ.
Читая твои поэмы, я мѣстами воображаю себѣ что ты справляешься то съ положенiемъ 19 февраля то съ XIV томомъ свода законовъ; неужели? это страшно непоэтично. А что это возможно, то доказалъ мнѣ слѣдующiй у тебя стихъ:
Да лекаря увидѣла:
Ножи, ланцеты, ножницы
Натягивалъ онъ тутъ.
Тотъ кто можетъ такiе 3 стиха вставить въ свою поэму, тотъ можетъ и съ положенiемъ 19 февраля и даже съ XV томомъ свода законовъ справляться въ минуту самого сильнаго поэтическаго вдохновенiя.
О «Поздней Любви» «Гражданинъ» свое мнѣнiе высказалъ въ прошедшемъ году (№ 49), когда эта пьеса въ первый разъ была играна на сценѣ Александрiйскаго театра. Пьеса эта вызвала престранное явленiе въ нашей quasi-критикѣ. Одни ее назвали лучшею пьесою Островскаго, другiе худшею. Обыкновенно это бываетъ съ произведенiями замѣчательно-оригинальными, вводящими что-либо новое въ литературный мiръ, какъ мысль или какъ форму; съ пьесою Островскаго, которая ни по формѣ ни по содержанiю не вводила ровно ничего нoвaгo, почему это случилось — трудно объяснить. Мало ли чего необъяснимаго бываетъ въ нашемъ журнальномъ мiрѣ! Съ воззрѣнiемъ моего товарища, писавшаго въ прошломъ году въ «Гражданинѣ» объ этой пьесѣ г. Островскаго, я ни въ чемъ не расхожусь, а потому прибавлять къ оцѣнкѣ этого произведенiя ничего не имѣю. Французская газета «Journal de S.-Pétersbourg», у которой литературный критикъ подчасъ пишетъ довольно плавно о злобѣ дня нашей журнальной беллетристики, попытался объяснить себѣ значенiе этой пьесы Островскаго, и причины почему она такъ рѣзко отличается отъ прежнихъ высоко-художественныхъ произведенiй этого крупнаго писателя. Мнѣ нравится его объясненiе, а потому приведу его сущность. Г. Островскiй, пo мнѣнiю рецензента французской газеты, вѣроятно сдѣлалъ въ этой пьесѣ смѣлый шагъ съ цѣлью попытаться придать своимъ пьесамъ тотъ эффектъ неожиданныхъ приключенiй и драматическихъ положенiй, непредвидѣнныхъ, но въ тоже время интересныхъ, которыя въ нашей драматической литературѣ отсутствуютъ, а французской, напротивъ, нетолько присущи, но иногда даже изобилуютъ въ ней черезъ-чуръ уже много. Г. Островскiй всѣ свои произведенiя писалъ какъ-бы въ школѣ у Гоголя, у котораго, какъ извѣстно, интрига пьесы и веденiе ея отъ завязки до развязки, были доведены до послѣдней простоты. У Островскаго тоже самое. Въ «Поздней Любви» авторъ, какъ-будто съ намѣренiемъ оживить свою пьесу эффектными минутами берется за это дѣло неопытною и неумѣлою рукою, и вотъ являются у него патетическiя развязки безъ борьбы, сюрпризы безъ всякой къ нимъ подготовки, гдѣ читатель или зритель не знаетъ чему удивляться: цинизму-ли героевъ и героинь, глупости-ли ихъ, или неумѣнью автора справляться съ задачами, которыя онъ на себя принялъ?
Чтó нашъ почтенный поэтъ доказываетъ въ стихахъ, и иногда въ чудныхъ стихахъ, тó въ статеечкахъ своихъ г.г. Энгельгардтъ и г. Грыцько доказываютъ въ прозѣ: не хорошо-де мужичку жить на Руси. Г. Грыцько пишетъ 2 статьи о крестьянской реформѣ. Прочитавъ эти статьи, я на полѣ 2-ой статьи, въ самомъ концѣ ея написалъ: «кабинетъ, теорiя, теорiя, кабинетъ, кабинетъ, теорiя», и приставилъ къ этимъ статьямъ четыре восклицательныхъ знака. Я никогда не видѣлъ г. Грицько, и не знаю кто онъ; но не могу сказать почему, а такъ онъ передъ глазами у меня все и торчитъ: маленькiй, тощенькiй, блѣдненькiй, длинныя свѣтлорусыя кудри, cѣрыe глаза и блѣдныя губы; передъ нимъ необъятные томы Скребницкаго, заключающiе въ себѣ сводъ всѣхъ мнѣнiй губернскихъ комитетовъ о крестьянской реформѣ, за ними его такъ и не видать, но онъ самъ воображаетъ себѣ что все, все, рѣшительно все онъ видитъ: видитъ необъятную Русь, какъ на ладони у него всякая губернiя, всякiй уѣздъ, всякое село, всякiй крестьянскiй полевой надѣлъ, и вотъ строчитъ онъ и много, и длинно, и скучно, о томъ-де что крестьянское экономическое положенiе изъ рукъ вонъ какъ плохо. Разсужденiя почтеннаго теоретика не лишены той оригинальности, которая составляетъ отличительную черту всѣхъ нашихъ кабинетныхъ, идеологовъ. Основныя мысли этого труда, уже совершенно попусту потраченнаго, заключаются въ слѣдующихъ положенiяхъ:
1) Положенiе 19 февраля сдѣлало большую ошибку допустивъ вообще принципъ надѣла крестьянскихъ усадебъ слишкомъ маленькими полевыми надѣлами.
2) Положенiе 19 февраля слишкомъ дорого оцѣнило крестьянскiе надѣлы.
3) Положенiе 19 февраля сдѣлало ошибку прикрѣпивъ крестьянина къ своему надѣлу.
Доказывать эти темы кто не возьмется? Любой ученикъ гимназiй! Но дѣло въ томъ что, давъ себѣ трудъ прочитать все что почтеннѣйшiй идеологъ написалъ, я надѣялся что буду вознагражденъ за это тѣмъ что узнаю отъ г. Грыцько способъ выйти изъ критическаго положенiя, будто бы произведеннаго этими ошибками составителей Положенiя 19 февраля. Ничуть не бывало: еще разъ пришлось подосадовать на идеологовъ, и больше ничего. «Отечественныя Записки» до страсти любятъ тему крестьянскаго вопроса, и въ стихахъ, и въ сатирахъ и въ серьозныхъ статьяхъ, но толку — толку все не выходитъ никакого.
Г. Грыцько говоритъ что надѣлы крестьянскiе слишкомъ малы; по его мнѣнiю было бы лучше даже дать половинѣ крестьянъ вдвое большiе надѣлы, а другой половинѣ ничего кромѣ братскаго поцѣлуя, чѣмъ всѣмъ крестьянамъ дать столь незначительные надѣлы. Крестьянскiй надѣлъ не можетъ прокормить крестьянина: вотъ, по мнѣнiю г. Грыцько, капитальный порокъ всей крестьянской реформы.
Право, не знаешь чему удивляться: наивности г. Грыцько, или незнанiю элементарныхъ историческихъ свѣденiй о крестьянскомъ вопросѣ?
Кто станетъ спорить съ г. Грыцько о томъ что если бы каждому крестьянину дали 10 десятинъ надѣла въ плодородныхъ губернiяхъ, да 20 въ неплодородныхъ, да оцѣнили бы эти десятины — въ первыхъ по 1 р., а во вторыхъ по 10 коп., если бы къ этимъ 10 десятинамъ прибавили бы ему по 5 р. въ годъ на десятину, для облегченiя ему обработки земли, да на каждаго помѣщика возложили бы еще обязанность, при подписанiи уставной грамоты, подарить крестьянину по одной лошади, да по парѣ воловъ, то положенiе крестьянина, въ экономическомъ отношенiи, стало бы лучше чѣмъ теперь, подъ условiемъ чтобы онъ лошадь и коровъ не пропилъ, а земли не отдалъ какому нибудь купцу на изнуренiе!
Но знаете что, г. Грыцько: и то нельзя было бы поручиться за полное счастье; ибо вообразите что крестьянину которому вы дали 10 десятинъ надѣла, Богъ въ свою очередь дастъ 10 человѣкъ сыновей: что онъ будетъ дѣлать съ своими 10-ью десятинами? Вотъ вопросъ котораго вѣрно вы не разрѣшите.
Но дальше. Не знаю помните ли вы, но я отлично помню, что когда возбужденъ былъ крестьянскiй вопросъ, онъ явился теоретически разрѣшаемымъ на тысячи ладовъ, но практически ни на одинъ, — да, ни на одинъ! Освободить съ землею десятки миллiоновъ лицъ — это задача свыше всякихъ силъ человѣческихъ: по практической сущности своей она неразрѣшима, если только вы задаетесь ею какъ законодательною задачею, и вотъ почему: въ Россiи розенъ бытъ не по уѣздамъ, а по деревнямъ; что помѣшикъ, что деревня, то особое положенiе; прошу покорно, задайтесь-ка задачею установить правила для каждаго имѣнiя особенно!
Въ виду этой невозможности, нѣкоторые практическiе люди предлагали, въ то время, предоставить каждому помѣщику устроиться съ крестьянами полюбовно — съ соблюденiемъ извѣстныхъ главныхъ началъ и въ теченiе извѣстнаго срока. Проектъ этотъ практически былъ самый благоразумный; но нѣкоторымъ теоретикамъ эмансипаторамъ, не столько любившимъ крестьянъ, сколько ненавидѣвшимъ помѣщиковъ, онъ сильно не понравился, и большинство перешло на сторону проекта освобожденiя крестьянъ путемъ законодательнымъ.
Когдa это было рѣшено въ принципѣ, могли ли эмансипаторы что либо другое сдѣлать какъ то, что они сдѣлали? Нѣтъ, не могли. Пришлось раздѣлить Россiю на главные районы, и сообразно имъ распредѣлять надѣлы и оцѣнивать ихъ, безъ всякой мысли о томъ справедливо ли оцѣнивать надѣлъ А наравнѣ съ надѣломъ АѢъ и такъ до безконечности. Разъ этотъ способъ разрѣшенiя вопроса былъ принятъ, вопросъ о равномѣрности, о достаточности, объ излишкѣ надѣловъ, de facto исчезалъ; ибо сущность этого способа обезпеченiя крестьянскаго быта заключалась въ рѣшенiи вопроса en masse, а не отдѣльно, по каждому имѣнiю. И если даже при этомъ способѣ рѣшенiя вопроса, двѣ трети помѣщиковъ потеряли среднимъ числомъ одну треть своего состоянiя, то при всей моей филантропiи, я никакъ не могу себѣ представить чего же еще хотѣлъ бы г. Грыцько отъ г.г. помѣщиковъ: чтобы они половину или 2/3 своего состоянiя пожертвовали для блага меньшей братiи? Согласенъ, это было бы трогательно, человѣколюбиво и удивительно безпримѣрно, но полагаю что ни одинъ самый ярый врагъ помѣщиковъ, въ то время, не рѣшился бы такое пожертвованiе сдѣлать для помѣщиковъ обязательнымъ.
Вообще ставить вопросъ крестьянскiй на ту же почву, на которой онъ стоялъ при рѣшенiи его посредствомъ Положенiя 19 февраля, то есть разсуждать о немь вообще, въ высшей степени безполезно. Факты намъ говорятъ это ежедневно: въ каждой деревнѣ, при каждомъ надѣлѣ, при тѣхъ же условiяхъ вы видите крестьянъ богатѣющихъ и даже въ работѣ не нуждающихся; а рядомъ съ этимъ крестьянъ принужденныхъ продавать свой скотъ при самыхъ выгодныхъ условiяхъ надѣла. Никогда, ни Положенiя 19 февраля, да и ни одно правительство въ мiрѣ не могло бы имѣть въ виду каждому крестьянину дать столько земли сколько ему нужно для безбѣднаго существованiя. Эта мысль есть или абсурдъ идеолога, или бредни коммуниста. Крестьянину нуженъ надѣлъ какъ одна изъ силъ обезпечивающая его отъ бродяжничества и пролетарiата, а не какъ вся сила; другiя силы составляютъ степень его труда, степень его образованiя, нравственнаго развитiя, степень его трезвой жизни, степень его бережливости, степень его умѣнья жить. Въ связи со всѣми этими силами надѣлъ даже minimum ему и полезенъ и необходимъ; безъ этихъ силъ, давайте ему 100 десятинъ, онѣ въ прокъ не пойдутъ. Поживите, г. Грыцько, въ деревнѣ, да не въ одной, а въ нѣсколькихъ, и вы увидите что всѣ ваши трактаты разлетятся какъ дымъ. Когда говорятъ что у насъ крестьянинъ, при своей усадьбѣ да при своемъ полевомъ надѣлѣ, можетъ заработать до 150 и 300 р. въ годъ работою гдѣ ему угодно, — а это несомнѣнно, — тогда этo значитъ что состоянiе нашего крестьянскаго быта далеко не такъ мрачно, какъ оно кажется идеологамъ. Возможность для каждаго крестьянина пропивать — и какъ пропивать деньги, — десятками рублей, ужe доказываетъ что Положенiе 19 февраля подвергать критикѣ и дѣлать отвѣтственнымъ за ухудшенiе крестьянскаго быта — трудъ не совсѣмъ благоразумный, а въ особенности непроизводительный.
Г. Энгельгардтъ, авторъ статей, озаглавленныхъ «Изъ деревни», несравненно интереснѣе во всѣхъ отношенiяхъ г. Грыцько; во-первыхъ, уже тѣмъ онъ интереснѣе, что пишетъ изъ деревни, а не изъ Петербурга, а затѣмъ у него есть положительныя достоинства писателя: онъ остроуменъ, бойко владѣетъ перомъ, и не лишенъ оригинальности. Въ тоже время онъ весьма, самъ того не замѣчая, поучителенъ. При всѣхъ этихъ качествах онъ еще и наивенъ, но наивность его другаго рода, чѣмъ наивность идеолога: это скорѣе наивность сильнаго и крѣпкаго умомъ матерiалиста, который не знаетъ какъ ему достаточно насладиться и надивиться торжествомъ своей личности, развитой на химическихъ анализахъ, надъ непреодолимыми трудностями деревенской жизни. Это самообожанiе себя какъ царя, какъ князя матерiи, владычествующей надъ всѣмъ духовнымъ мiромъ, проникаетъ всякую строку автора, какъ проникаетъ, вѣроятно, всю его личность. Изъ Петербурга прiѣхалъ ученый химикъ, и давай изъ себя, посредствомъ ума исключительно матерiалистически воспитаннаго, развитaгo и начитаннаго, покорять себѣ и трудности агрономическiя, затрудненiя доступа къ крестьянину, и все что составляетъ для недавняго теоретика мiръ затрудненiй деревенской жизни. Читаются эти разсказы съ большимъ интересомъ, и были-бы они веселы, если-бы не звучала въ нихъ тоска безсилiя внутренняго, пустоты духовнаго мipa автора, отсутствiе поэзiи, чувствительной стороны жизни: духовнаго мipа людей тутъ нѣтъ и атома; это нѣчто въ родѣ маленькаго доморощеннаго Литре, переѣзжающаго жить въ деревню, съ тѣмъ чтобы жить тамъ и добывать себѣ доходы своимъ умомъ! Съ первой-же строки вы слышите что авторъ себя считаетъ умнѣе всѣхъ вообще, а можетъ быть и всѣхъ въ особенности, и затѣмъ онъ вамъ это доказываетъ прелестнымъ языкомъ и до известной степени логически. До всего, начиная отъ тулупа вмѣсто европейскаго костюма — до крестьянина, авторъ доходитъ собсвеннымъ умомъ, вездѣ онъ открываетъ Америку: у всѣхъ, напримѣръ, рабочiе работаютъ кое-какъ, у него великолѣпно; у всѣхъ надо быть на-сторожѣ, чтобы не обокралъ васъ дурной человѣкъ; у него всѣ двери настежь, дескать всѣ крестьяне знаютъ что онъ способности къ воровству въ нихъ не допускаетъ, и никто воровать у него и не подумаетъ; у всѣхъ хозяйства хромаютъ по множеству весьма-сложныхъ причинъ, у него всѣ эти причины исчезли, какъ таетъ воскъ отъ лица огня, и хозяйство у него идетъ отлично; всѣ живутъ въ своихъ домахъ, имѣютъ свою прислугу, живущую отдѣльно; онъ закрываетъ весь домъ и помѣщается въ одной комнатѣ, и эту одну комнату раздѣляетъ онъ съ своимъ прикащикомъ. Словомъ, если можно такъ выразиться, статьи г. Энгельгардта изъ деревни имѣютъ ту прелесть что онъ вамъ самымъ аппетитнымъ образомъ доказываетъ что онъ маленькiй Петръ Великiй. Но затѣмъ, шутки въ сторону, если въ этих расказахъ слышится полное, такъ сказать, отрицанiе духовнаго мiра отношенiй къ тѣмъ-же крестьянамъ, которыхъ aвтopъ хочетъ прiучить и природнить къ себѣ, и химическими познанiями и полюбовными платежными сдѣлками, то, въ тоже время, нельзя отрицать того что умный человѣкъ остается умнымъ при всѣхъ своихъ недостаткахъ, и во многомъ, гдѣ умъ у автора проявляется въ связи съ энергiею, настойчивостью, презрѣнiемъ къ эпикурейcтвy деревенской жизни, нельзя не отдать полную справедливость его здравымъ и практическимъ мыслямъ. Авторъ обѣщаетъ когда-нибудь сообщить подробную исторiю своего сельскаго хозяйства и отрадныхъ результатовъ, имъ добытыхъ; осуществленiя такого обѣщанiя нельзя не желать поскорѣе, ибо нѣтъ сомнѣнiя, многое изъ добытаго имъ путемъ собственнаго опыта будетъ весьма интересно и практически полезно.
«Очень маленькiй человѣкъ» — какое странное заглавiе, скажетъ читатель; я прибавлю: какое странное содержанiе! Если бы я написалъ эти «страницы изъ однѣхъ записокъ», какъ называетъ ихъ авторъ, г. Глѣбъ Успенскiй, я бы, ни малѣйшимъ образомъ нe колеблясь, озаглавилъ-бы ихъ такъ: «Непонятное» и подъ заглавiемъ непремѣнно въ видѣ эпиграфа, написалъ-бы знаменитое изреченiе Кузьмы Пруткова: «плюнь тому въ глаза, кто тебѣ скажетъ что можетъ понять (вмѣсто обнять) непонятное (вмѣсто необъятное)»!
Впечатлѣнiе производитъ на васъ этотъ «Очень маленькiй человѣкъ» кошмарическое и тяжелое, въ родѣ тѣхъ впечатлѣнiй, которыя вы испытываете при разговорѣ съ душевнымъ больнымъ; вамъ такъ и кажется что вотъ-вотъ, сейчасъ, «очень маленькiй человѣкъ» или на васъ бросится въ припадкѣ умоизступленiя, или застрѣлится. Передать вамъ содержанiе этой вещи свыше силъ моихъ: это бредъ, положительно бредъ, и почему этотъ бредъ безъ всякой мысли появился на страницахъ «Отечественныхъ Записокъ» — это тайна извѣстная одному Богу и редакцiи. Напримѣръ: «Mнѣ стало приходить въ голову», говорить «маленькiй человѣкъ» послѣ присутствiя на Купрiяновскомъ судебномъ процессѣ, «что обилiе и превосходное качество идей, исповѣдуемыхъ мною, ничуть, однакожь, не мѣшало быть мнѣ самому вовсе не тѣмъ, чего бы требовали эти идеи»… Далѣе: «Умереть!» вотъ что сидѣло у меня въ головѣ, когда я выходилъ изъ залы нашего окружнаго суда послѣ того какъ она огласилась рукоплесканiями по случаю полнаго оправданiя подсудимыхъ по Купрiяновскому дѣлу. «3ачѣмъ жить, зная что ничего не можешь, что даже ничего не хочешь?» твердилъ я себѣ въ какомъ-то столбнякѣ, шлепая по грязи, среди темной августовской ночи". А замѣтьте — этотъ человѣкъ семейный и повидимому счастливый человѣкъ! Но вотъ еще мѣста:
«Вотъ семья, попробовавшая устроиться на такъ называемыхъ новыхъ началахъ, — что же происходитъ въ ней? Происходятъ въ ней не веселыя вещи, о которыхъ общество узнаетъ по какому нибудь крупному и неожиданному происшествiю, — выстрѣлу, яду и т. д. И если есть у васъ желанiя добиться сущей правды, то въ концѣ концовъ, разбирая подробности этой исторiи, вы увидите что идея, во имя которой устроилась эта семья, пожрана, такъ сказать, совершенно простыми аппетитами очень маленъкаго человѣкa, — пробужденнымъ временемъ».
"То же самое случается и въ другой семьѣ, гдѣ есть глубокiй aппетитъ къ канкану, и гдѣ пытаются устроить все на основанiи основъ завѣщанныхъ предками. Здѣсь, быть можетъ, не будетъ яду, но отсутствiе вѣры въ эти основы будетъ непремѣнно, иначе зачѣмъ бы сюда попалъ канканъ, и потомъ разыгрался скандалъ, о которомъ «даже писали въ газетах»?
«А бываетъ и такъ что вó время узнавъ себя, примутся люди дѣлать какое нибудь очень простое дѣло, — наживать, „нравиться“ и все пошло какъ по маслу!»
«А учрежденiя общественныя, не пускающiя пуль въ лобъ, и не принимающiя яду, живутъ ли они тѣмъ, во имя чего устроены, во имя чего требуютъ хорошаго продовольствiя?»
Или вотъ еще:
«Если бы мнѣ пришло въ голову подумать о томъ что мысль, не пользующаяся правомъ жизни, должна неизбѣжно сгнить въ умѣ обладающемъ ею, должна пройти всѣ фазисы paзложенiя, то мнѣ навѣрное стали бы понятны всѣ явленiя Купрiяновскаго процесса, нe относящiяся исключительно къ желудку и карману. Мнѣ бы стали понятны и злость, наполняющая воздухъ, злость на себя и на другихъ, и желанiе на все плюнуть, пустить въ лобъ пулю и проч.».
Одно объясненiе всего этого непонятнаго — не есть ли это подражающая Щедрину сатира? Но если такъ, то это сатира на современнаго человѣка изъ школы такихъ людей которыхъ гоноръ такого coвременнаго журнала какъ «Отечественныя Записки» не позволяетъ ему осмѣивать, сатира надъ единицами той публики которая рукоплещетъ всякимъ оправдательнымъ приговорамъ, всякимъ непонятнымъ статьямъ, гдѣ пахнетъ нигилизмомъ, и т. д. Невѣроятно чтобъ такую сатиру дозволили тятенька Некрасовъ и дяденька Щедринъ помѣстить въ своей семейной хроникѣ. А если это не сатира, то что же это такое?
«Благонамѣренныя рѣчи» дяденьки Щедрина за № 7, хотя и составляютъ «продолженiе той же матерiи», какъ говоритъ авторъ, но между нами будь сказано, онѣ далеко не такъ удачны какъ первыя, и… что же, tranchons le mot, какъ говорятъ французы, просто за просто надоѣли; тянуть можно романъ, но тянуть, подъ тѣмъ же заглавiемъ, «благонамѣренныя рѣчи», т. е. сатирическое произведенiе, гдѣ все-таки умъ въ гимнастическомъ, а не въ нормальномъ состоянiи, право невозможно; и вотъ почему я не удивляюсь тому что иные, даже ревностные читатели и почитатели Щедрина, говорили мнѣ что эти «Благонамеренныя рѣчи» немного начинаютъ надоѣдать!
«Благонамеренныя рѣчи» — это связанныя вь одно разсужденiе летучiя мысли, афоризмы, сцены, разговоры, и все что хотите; но дiапазонъ всего этого подчасъ утомителенъ, да и отсутствiе рѣзкаго разнообразiя не менѣе утомительно тоже; это все варiанты на тѣ же темы, все признаки что авторъ сидитъ все въ томъ же заключенiи своего умственнаго мipa, откуда не вѣетъ ничѣмъ свѣжимъ и не блеснетъ какой нибудь новый и яркiй лучъ этого крупнаго таланта. А отчего это? Именно оттого что существуютъ гостепрiимныя страницы «Отечественныхъ Записокъ», куда непремѣнно — хоть убей, а подай, — нужно автору доставить главку изъ его «благонамѣренныхъ рѣчей». Hѣтъ свободы, нѣтъ и могучаго, прямаго наитiя вдохновенiя; все это маленькiя созданьица маленькагo талантика, отъ которыхъ иногда досадно, потому что знаешь на какiя крупныя вещи такой крупный талантъ способенъ. И притомъ, я слышу какъ люди кругомъ меня говорятъ: неужели же Щедринъ не можетъ хотя что нибудь написать менѣе безотрадно-сатирическое? Слово «безотрадно-сатирическое» я записалъ какъ меткое. И действительно, читая г. Щедрина, чувствуешь себя точно въ плѣну въ его сатирическомъ мiрѣ, изъ котораго нельзя ужь выйти, въ которомъ нельзя вздохнуть свободно, нельзя увидѣть что-либо ясное, иначе какъ переставъ читать.
Вообще черезъ обѣ книги «Отечественныхъ Записокъ» нынѣшняго года проходитъ что-то невыразимо сплиническое! Такъ и хочется сказать: да подбавьте же хоть чего-нибудь, хоть веселенькаго!