Звукоподобие проснулось (Вагинов)

Звукоподобие проснулось…

* * *

Звукоподобие проснулось,
Лицом к поэту повернулось
И медленно, как автомат,
Сказало:
Сегодня вставил ты глаза мне
И сердце в грудь мою вогнал.
Уже я чувствую желанье,
Я, изваянье,
Перехожу в разряд людей.
И стану я, как вы, загадкой,
И буду изменяться я,
Хоть волосы мои не побелеют,
Иначе будут петь глаза.
Быть может, стану я похоже
На жемчуг, потерявший цвет,
И полюбить меня не сможет
Эпохи нашей человек.
Я ухожу, меня проклянешь
И постараешься отнять
Глаза Психеи, сердце вынуть
И будешь в мастерскую звать.
Теперь враги мы. Безнадежно
– Остановись! – воскликнешь ты.
Звукоподобие другое
Ты выставишь из темноты.
Оно последует за мною
Быть может враг, быть может друг,
Мы будем биться иль ликуя
Покажем мы пожатье рук.
Как жаль, – подумалось ему…
«Как жаль, – подумалось ему,
«Осенний ветер… ночи голубые
«Я разлюбил свою весну.
«Перед судилищем поэтов
«Под снежной вьюгой я стоял,
«И каждый был разнообразен,
«И я был как живой металл,
«Способен был соединиться
«И золото, вобрав меня,
«Готово было распуститься
«Цветком прекрасным,
«Пришла бы нежная пора
«И с ней бы солнце появилось,
«И из цветка бы, как роса,
«Мое дыханье удалилось».

Март 1931

---

За годом год, как листья под ногою… I За годом год, как листья под ногою, Становится желтее и печальней. Прекрасной зелени уже не сохранить И звона дивного любви первоначальной. И робость милая и голоса друзей, Как звуки флейт, уже воспоминанье. Вчерашний день терзает как музей, Где слепки, копии и подражанья. II Идешь по лестнице, но листья за тобой Сухой свой танец совершают И ласковой, но черною порой, Как на театре хор, перебегают. Апрель 1931 Ночное пьянство И точно яблоки румяны И точно яблоки желты, Сидели гости на диване, Блаженно раскрывая рты Собранье пеньем исходило: Сперва madame за ним ходила, Потом monsieur ее сменил… Декольтированная дама, Как непонятный сфинкс, стояла, Она держала абажур, На нем Психея и Амур, Из тюля нежные цветочки И просто бархатные точки. Стол был ни беден, ни богат, Картофельный белел салат. И соловей из каждой рюмки Стремглав за соловьем летел. Раскланиваясь грациозно, Старик пленительный запел: Зачем тревожишь ночью лунной Любовь и молодость мою. Ведь девушкою легкострунной Своей души не назову. Она веселая не знала, Что ей погибель суждена. Вакханкой томною плясала И радостная восклицала: – Ах, я пьяна, совсем пьяна!. И полюбила возноситься, Своею легкостью кичиться, Пчелой жужжащею летать, Безмолвной бабочкой порхать… И вдруг на лестнице стоять. Теперь, усталая, не верит В полеты прежние свои И лунной ночью лицемерит Там, где свистали соловьи. Старик пригубил. Смутно было. Луна над облаком всходила. И стало страшно, что не хватит Вина средь ночи. Голос Столица глядела Развалиной. Гражданская война летела Волной. И Нэп сошел и развалился В Гостином пестрою дугой. Самодовольными шарами Шли пары толстые. И бриллиантами качали В ушах. И заедали анекдотом И запивали опереттой Борьбу. В стекло прозрачное одеты, Огни мерцали. Растраты, взятки и вино Неслись, играя в домино. Волнующий и шелестящий И бледногубый голос пел, Что чести нет. И появлялся в кабинете В бобры мягчайшие одет; И превращался в ресторане Он в сногсшибательный обед. И, ночью, в музыкальном баре Нарядной девою звучал И изворотливость веселую, Как победителя ласкал. Пред Революцией громадной… Пред Революцией громадной, Как звезды, страны восстают. Вбегает негр. Высокомерными глазами Его душа окружена, Гарлема дикими ночами Она по-прежнему пьяна. Его мечты: разгладить волос, И кожи цвет чтоб был белей, Чтоб ласковый ликерный голос Пел о любви. Неясным призраком свободы Он весь заполонен. Вино и карты и блужданье Свободою считает он. Идет огромный по проспекту, Где головы стоят, Где комсомольцы, комсомолки Идут как струнный лад. И государственностью новой Где человек горит, Надеждою неколебимой, Что мир в ответ звучит. Психея дивная… Психея дивная, Где крылья голубые И легкие глаза И косы золотые. Как страшен взгляд очей испепеленный, В просторы чистые по-прежнему влюбленный. В ужасный лес вступила жизнь твоя. Сожженная, ты вспыхивать обречена И легким огоньком то здесь, то там блуждаешь, И путника средь ночи увлекаешь. Нарцисс Он не был пьян, он не был болен Он просто встретил сам себя У фабрики, где колокольня В обсерваторию превращена. В нем было тускло и спокойно И не хотелось говорить. Не останавливаясь, хладнокровно Пошел он по теченью плыть. Они расстались, но встречались Из года в год. Без лишних слов Неловко головой качали. Прошла и юность и любовь. Золотые глаза… Золотые глаза, Точно множество тусклых зеркал, Подымает прекрасная птица. Сквозь туманы и свисты дождя Голубые несутся просторы. Появились под темным дождем Два крыла быстролетной певицы, И томимый голос зажег Бесконечно утлые лица. И запели пленительно вдруг В обветшалых телах, точно в клетках, Соловьи об убитой любви И о встречах, губительно редких. Он с юностью своей, как должно, распрощался… Он с юностью своей, как должно, распрощался И двойника, как смерти, испугался. Он в круг вступил и, мглою окружен, Услышал пред собой девятиструнный стон. Ее лица не видел он, Но чудилось – оно прекрасно, И хор цветов и голоса зверей Вливались в круг, объятый ночью властной И появилось нежное лицо, Как бы обвеянное светом. Он чувствовал себя и камнем и свинцом, Он ждал томительно рассвета. Всю ночь дома дышали светом… Всю ночь дома дышали светом, Весь город пел в сиянье огневом, Снег падал с крыш, теплом домов согретый, Невзрачный человек нырнул в широкий дом Он, как и все, был утомлен разлукой С своей душой, Он, как и все, боролся с зябкой скукой И пустотой. Пленительны предутренние звуки, Но юности второй он тщетно ждет И вместо дивных мук – разуверенья муки Вокруг него, как дикий сад, растут. Подделки юную любовь напоминают… Подделки юную любовь напоминают, Глубокомысленно на полочках стоят. Так нежные сердца кому-то подражают, Заемным опытом пытаются сиять. Но первая любовь, она благоухает, Она, безумная, не хочет подражать, И копии и слепки разбивает, И пеньем наполняет берега. Но копии, но слепки, точно формы, Ее зовут, ее влекут, Знакомое предстанет изваянье, Когда в музей прохожие войдут. 1933 Кентаврами восходят поколенья… Кентаврами восходят поколенья И музыка гремит. За лесом, там, летающее пенье, Неясный мир лежит. Кентавр, кентавр, зачем ты оглянулся, Копыта приподняв? Зачем ты флейту взял и заиграл разлуку, Волнуясь и кружась? Везенья нету в жаркой бездне, Кентавр, спеши. Забудь, что ты был украшеньем, Или не можешь ты? Иль создан ты стоять на камне И созерцать Себя и мир и звезд движенье И размышлять. Норд-ост гнул пальмы, мушмулу, маслины… Норд-ост гнул пальмы, мушмулу, маслины И веллингтонию, как деву, колебал. Ступеньки лестниц, словно пелерины, К плечам пришиты были скал. По берегу подземному блуждая, Я встретил соловья, он подражал И статую из солнечного края Он голосом своим напоминал. Я вышел на балкон подземного жилища, Шел редкий снег и плавала луна, И ветер бил студеным кнутовищем, Цветы и травы истязал. Я понял, что попал в Элизиум кристальный, Где нет печали, нет любви, Где отраженьем ледяным и дальним Качаются беззвучно соловьи. 1933, Крым Южная зима Как ночь бессонную зима напоминает, И лица желтые, несвежие глаза, И солнца луч природу обольщает, Как незаслуженный и лучезарный взгляд. Среди пытающихся распуститься, Средь почек обреченных он блуждал. Сочувствие к обманутым растеньям Надулось в нем, как парус, возросло. А дикая зима все продолжалась, То падал снег, то дождь, как из ведра, То солнце принуждало распускаться, А под окном шакалы до утра. Здесь пели женщиной, там плакали ребенком, Вдруг выли почерневшею вдовой, И псы бездомные со всех сторон бежали И возносили лай сторожевой. Как ночь бессонную зима напоминает, Камелии стоят, фонарь слезу роняет. 1933 Почувствовал он боль в поток людей глядя… Почувствовал он боль в поток людей глядя, Заметил женщину с лицом карикатурным, Как прошлое уже в ней узнавал Неясность чувств и плеч скульптурность, И острый взгляд и кожи блеск сухой. Он простоял, но не окликнул. Он чувствовал опять акаций цвет густой И блеск дождя и воробьев чириканье. И оживленье чувств, как крепкое вино, В нем вызвало почти головокруженье, Вновь целовал он горький нежный рот И сердце, полное волненья. Но для другого, может быть, еще Она цветет, она еще сияет, И, может быть, тот золотым плечом Тень от плеча в истоме называет. Вступил в Крыму в зеркальную прохладу… Вступил в Крыму в зеркальную прохладу, Под градом желудей оркестр любовь играл. И, точно призраки, со всех концов Союза Стояли зрители и слушали Кармен. Как хороша любовь в минуту увяданья, Невыносим знакомый голос твой, Ты вечная, как изваянье, И слушатель томительно другой. Он, как слепой, обходит сад зеленый И трогает ужасно лепестки, И в соловьиный мир, поющий и влюбленный, Хотел бы он, как блудный сын, войти. Декабрь 1933, Ялта Ленинград Промозглый Питер легким и простым Ему в ту пору показался. Под солнцем сладостным, под небом голубым Он весь в прозрачности купался. И липкость воздуха и черные утра, И фонари, стоящие, как слезы, И липкотеплые ветра Ему казались лепестками розы. И он стоял, и в северный цветок, Как соловей, все более влюблялся, И воздух за глотком глоток Он пил – и улыбался. И думал: молодость пройдет, Душа предстанет безобразной И почернеет, как цветок, Мир обведет потухшим глазом. Холодный и язвительный стакан, Быть может, выпить нам придется, Но все же роза с стебелька Нет-нет и улыбнется. Увы, никак не истребить Виденья юности беспечной. И продолжает он любить Цветок прекрасный бесконечно. Январь 1934 В аду прекрасные селенья… В аду прекрасные селенья И души не мертвы. Но бестолковому движенью Они обречены. Они хотят обнять друг друга, Поговорить… Но вместо ласк – посмотрят тупо И ну грубить. Февраль 1934