Из-за благ земных (Авсеенко)/ДО

Из-за благ земных
авторъ Василий Григорьевич Авсеенко

Опубл.: 1872. Источникъ: az.lib.ru • Роман в трех частях.

ИЗЪ-ЗА БЛАГЪ ЗЕМНЫХЪ

РОМАНЪ ВЪ ТРЕХЪ ЧАСТЯХЪ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I. Залетныя птицы.

Почтовый поѣздъ, гремя, пыхтя, свистя и застилаясь дымомъ, приближался къ губернскому городу N--ску. Въ тусклой перспективѣ, залитой мглою ноябрьскаго дня, уже можно было изъ оконъ вагона различать темно-красныя, кое-гдѣ занесенныя талымъ снѣгомъ, кровли городскихъ зданій, остренькіе куполы собора, каланчу съ тоскливо блуждающимъ на ней сторожемъ и ощипанныя верхушки тополей и липъ городскаго бульвара. Погода стояла отвратительнѣйшая; недавно выпавшій свѣтъ расплывался въ густой грязи; поля неопрятно сѣрѣли по обѣимъ сторонамъ дороги; холодный, тусклый, насыщенный какою-то мразью воздухъ осѣдалъ каплями на стеклахъ вагона и дымился при дыханіи.

Въ одномъ изъ отдѣленій втораго класса, подлѣ спущеннаго стекла, сидѣвъ молодой человѣкъ недурной и пожалуй даже красивой наружности и высунувшись въ окно глядѣлъ впередъ поѣзда. Ему, повидимому, не было холодно въ его коротенькомъ драповомъ пальто и ботинкахъ безъ калошъ, тогда какъ тутъ же въ углу вагона какой-то купецъ злобно жался въ овчинахъ и теплыхъ сапожищахъ и отъ холоду или отъ неудовольствія поминутно сплевывалъ.

— Окошко-то затворить бы надо, обратился онъ наконецъ къ молодому человѣку, съ настоятельностію устремивъ на него взглядъ.

— Тутъ угаръ, отъ печки чадитъ, я не могу, возразилъ тотъ и опять высунулся въ окно.

— Угаръ! съ сырости-то скорѣй угоришь; народецъ нынче, право! пробурчалъ купецъ, прислоняясь всѣмъ бокомъ къ печной рѣшеткѣ и сплевывая.

Молодой человѣкъ не обратилъ на его слова никакого вниманія, — онъ вѣроятно и не разслышалъ ихъ, — и минуты двѣ не отрываясь глядѣлъ въ окно. Нельзя было бы однако предположить чтобы какое-нибудь глубокое и растревоженное чувство, полное близкихъ образовъ и воспоминаній, возбуждалъ въ немъ видъ этого быстро бѣжавшаго на встрѣчу города; напротивъ, въ его живыхъ, не очень большихъ и не слишкомъ узкихъ карихъ глазахъ и не улыбавшихся упорныхъ складкахъ рта, скорѣе можно было бы подмѣтитъ вызывающее и нѣсколько самонадѣянное выраженіе. Въ самомъ дѣлѣ, то что онъ думалъ глядя на эти скученныя кровли, стѣны, куполы, кресты, заборы, можно было бы выразить въ слѣдующихъ словахъ:

«Вотъ несетъ меня чортъ въ этотъ городишко, и я стою предъ раскрытою книгой моей жизни и вижу въ ней бѣлую страницу. Что жъ, жизнь не загадка, вопреки принятому о ней мнѣнію, и отъ меня будетъ зависѣть позаботиться чтобъ ея tabulam rasam покрыли письмена, изъ которыхъ слагается самое великое на этомъ свѣтѣ слово — удача. У меня тутъ отецъ, на котораго, впрочемъ, я не очень-то разчитываю: старикашка скупъ и вѣроятно ни съ кѣмъ не знается въ городѣ. Сестра…. она, сколько помню, таки порядочная дурнушка; мимо! Затѣмъ мой пріятель Подобаевъ — въ своемъ родѣ не послѣдняя скотина; но тутъ уже кое-чѣмъ пахнетъ, тутъ есть за что уцѣпиться…. А руки у меня, чортъ возьми, цѣпкія….»

И на этой мысли молодой человѣкъ отвелъ глаза отъ рисовавшагося невдалекѣ города и обернулся къ сидѣвшей подлѣ него дамѣ въ тепломъ бархатномъ пальто и круглой шапочкѣ.

— Сейчасъ пріѣдемъ; это все ваша поклажа? обратился онъ къ ней и потянулъ съ сѣтки небольшой сакъ, баульчикъ, какія-то картонки и узлы.

Молодая женщина поблагодарила его а начала торопливо складывать поклажу такимъ образомъ чтобы можно было все это захватить двумя руками. На ея живомъ, хорошенькомъ лицѣ такъ и отражалась забота, и носикъ слегка какъ-то забавно морщился при каждомъ усиліи рукъ.

— Неужели этимъ коротенькимъ вояжемъ и кончится наше знакомство? обратился къ ней опять молодой человѣкъ.

Дама показала бѣленькіе зубки и бросила на спутника быстрый взглядъ изъ-подъ надвинутой на брови тапочки.

— Вы можете извѣститъ меня пока я буду въ N--скѣ; я остановлюсь въ Петербургской гостиницѣ, сказала она.

— Merci, поблагодарилъ молодой человѣкъ, вытаскивая изъ-подъ скамейки свой довольно объемистый сакъ. — А вы не надолго въ N--скъ?

— Я думаю, на нѣсколько дней, во навѣрное не знаю. Я буду жить въ деревнѣ, въ двадцати верстахъ.

— Я на дняхъ непремѣнно отыщу васъ.

Поѣздъ подошелъ къ платформѣ; изъ вагоновъ начали высаживаться. Молодой человѣкъ подозвалъ артельщика, кинулъ ему свой сакъ, а самъ захватилъ въ обѣ руки вещи своей спутницы и понесъ къ выходу. Тамъ онъ кликнулъ извощичью каляску, уставилъ поклажу, подсадилъ молодую даму и раскланялся.

— Такъ до свиданія? напомнила та, кивая головой изъ экипажа.

Молодой человѣкъ молча приподнялъ шапку. «Тоже залетная птичка…. ой-ой-ой!» мысленно отозвался онъ и стоялъ въ раздумьи, пока артельщикъ не догадался ткнуть его чемоданчикъ на перваго подвернувшагося извощика.

Коляска между тѣмъ скрылась за поворотомъ и поѣхала, дребезжа развинченными рессорами, по главной улицѣ. Предъ домомъ довольно приличной наружности она остановилась, и глазамъ пріѣзжей предстала громаднѣйшая вывѣска, объяснившая ей, впрочемъ не безъ орѳографической ошибки, что она достигла мѣста своего назначенія.

— Есть нумеръ въ двѣ комнаты? обратилась она къ выбѣжавшему на крыльцо корридорному, въ необычайно широкомъ и какъ-то не въ мѣру закругленномъ фракѣ.

— Пожалуйте-съ, отвѣтилъ тотъ, проворно выхватывая изъ экипажа картонки и саки.

— Сколько тебѣ слѣдуетъ? обратилась пріѣзжая къ кучеру.

— Рубликъ пожаловать надо бы…

Молодая женщина слегка поморщилась.

— Отчего такъ дорого? спросила она.

— Ужь такъ-съ, не рядились — объяснилъ, осклабляясь, извощикъ.

Корридорный провелъ пріѣзжую въ нумеръ. Комнаты оказались крошечныя, неряшливо меблированныя и темныя.

— Ахъ, гадость какая! воскликнула молодая женщина, пятясь къ дверямъ. — Я ни за что не возьму этого нумера.

— Нумеръ ничего-съ, равнодушно отвѣтилъ корридорный.

— Это ужасъ что такое; мнѣ говорили, ваша гостиница первая въ городѣ… продолжала въ смущеніи пріѣзжая. — Неужели у васъ лучше нѣтъ нумера?

Корридорный какъ-то тряхнулъ головой.

— Гораздо даже лучше есть, отвѣтилъ онъ, и тою же размашистою походкой повернулъ по корридору.

Новый нумеръ, дѣйствительно, оказался гораздо лучше.

— Хорошо, я возьму его, рѣшила пріѣзакая, бѣгло осмотрѣвъ стѣны и мебель. — Поставьте все это на полъ и пошлите ко мнѣ горничную.

Служанка тотчасъ явилась. Пріѣзжая осмотрѣла ее внимательно, гораздо внимательнѣе чѣмъ комнаты, и повидимому осталась довольна первымъ впечатлѣніемъ.

— Вы постоянно при этомъ нумерѣ? спросила она.

— Да-съ, по всему этому корридору, бойко отвѣтила горничная и тоже оглядѣла пріѣзжую бѣгающими черными глазенками.

«Не рохля, по крайней мѣрѣ», подумала молодая дама.

— Ну, помогите мнѣ раздѣться, сказала она, стягивая съ одного плеча пальто. — Я бы желала чтобъ вы мнѣ постоянно прислуживали; лакея мнѣ совсѣмъ не надо. Вы вѣдь можете и сходить куда-нибудь, если мнѣ понадобится послать? говорила пріѣзжая, при помощи горничной проворно сбрасывая свой дорожный нарядъ. Черезъ минуту она осталась въ одномъ короткомъ черномъ платьѣ и крошечныхъ туфелькахъ, вынутыхъ изъ сака и кокетливо сжавшихъ ея узкія, маленькія ножки.

— Не изводите ли позавтракать? освѣдомилась горничная.

— Да, принесите чего-нибудь…. котлетку…. Но только прежде всего дайте мнѣ двѣ листка почтовой бумаги, конвертовъ, перо и чернила.

Все требуемое явилось. Молодая женщина присѣла къ столу и торопливо набросала слѣдующія строки:

«Какъ я обѣщала, такъ и сдѣлала. Я сижу въ N--скѣ, въ Петербургской гостиницѣ, и жду васъ. Думаю что не заставите ждать долго.»

Подписавъ внизу нѣсколько неразборчивыхъ буквъ, пріѣзжая засунула листокъ въ конвертъ и надписала сверху: «Его превосходительству Степану Андреевичу Соловцову, въ с. Лысый-Вражекъ».

— Послушайте, моя милая…. обратилась она къ ожидавшей за стуломъ горничной. — Знаетъ здѣсь кто-нибудь контору князей Озерецкихъ?

— Помилуйте-съ, всѣ знаютъ, отвѣтила горничная.

— Такъ пошлите кого-нибудь — самимъ вамъ на этотъ разъ не стоитъ идти въ контору Озерецкихъ, и пусть отдастъ тамъ это письмо, чтобы съ первой оказіей пересдали въ деревню, за имя генерала Соловцова; онъ тамъ живетъ.

— Это Степану Андреичу? подхватила горничная.

— Да; а вы знаете его?

— Какже-съ, знаемъ…. ихъ знакомые часто у насъ останавливаются, такъ они навѣщаютъ; сами-то они, когда бываютъ въ городѣ, живутъ въ княжескомъ домѣ… объясняла горяичная.

— Ну, и прекрасно; такъ пусть кто-нибудь сію минуту отвееетъ это письмо въ контору, и спроситъ, когда именно перешлютъ его въ Лысый-Вражекъ? А сами можете подавать мнѣ завтракать.

Горничная торопливо удалилась, шумя накрахмаленными юбками, а молодая женщина снова придвинулась къ столу, и воткнувъ перо въ чернила, задумалась. Записка которую она собиралась писать теперь была гораздо труднѣе предыдущей: и ней многое надо было взвѣсить, придумать и даже солгать. Листокъ медленно покрывался строками, и когда послѣдняя была дописана, пріѣзжая, хмуря свой не высокій лобъ и сдвигая брови, со вниманіемъ перечла письмо отъ начала до конца.

Оно заключалось въ слѣдующемъ:

"Другъ мой Иванъ Матвѣевичъ!

"Письмо это застанетъ тебя, конечно, среди полной увѣренности что жена твоя отъ тебя сбѣжала. И я дѣйствительно сбѣжала — иначе нельзя назвать моего поступка — но только не отъ тебя. Я искренно и положа руку на сердце могу сказать что рѣшительно ничего серіознаго и существеннаго противъ тебя не имѣю; я готова была бы поклясться въ томъ, еслибъ не знала что въ концѣ концовъ это для тебя совершенно безразлично. Могу тебя увѣрить что еслибъ мнѣ было время предупредить тебя о моемъ намѣреніи и поставить тебя на мою точку зрѣнія, я не побоялась бы сдѣлать это; но особенныя обстоятельства, составляющія совсѣмъ не важныя для тебя подробности дѣла, побудили меня поторопиться и избрать тотъ способъ разлуки который ты конечно не преминулъ назвать побѣгомъ. Что я говорю безъ всякой задней мысли и съ полною вѣрой въ разумность моего шага, лучшимъ доказательствомъ служить настоящее письмо. Согласись, что я могла бы послѣ своего исчезновенія не подать о себѣ никакого слуха, и ты не зналъ бы гдѣ я, до тѣхъ поръ пока я не объявилась бы сама; но я рѣшительно не вижу надобности прибѣгать къ подобному коварству. Мы оба не глупые люди, и ты отдать мнѣ справедливость что во все время нашего супружества я ни разу не обращалась къ тебѣ ни съ одною жалобой, ни съ однимъ упрекомъ, хотя жизнь наша, какъ ты знаешь, подчасъ бывала вовсе не радостная; но я предпочитала лично бороться со всѣми невзгодами, не вѣшаясь тебѣ на шею, какъ тунеядная приживалка. Ты мнѣ ничего не обѣщалъ, беря меня замужъ, и я не считала себя въ правѣ чего-нибудь требовать отъ тебя; притомъ, ты знаешь, роль лелѣемой жены, обращающейся къ чернорабочему мужу за удовлетвореніемъ своихъ прихотей, никогда не была мнѣ по натурѣ. Я сама не дура и сама сумѣю добиться чего захочу. Короче, я пожелала воспользоваться свободой, которая, по взаимному согласію, давно уже установилась въ нашихъ отношеніяхъ. Не прими, пожалуста, моихъ словъ за такъ-называемую измѣну — ничего подобнаго, клянусь тебѣ, никогда не закрадывалось въ мою мысль; но ты и самъ очень хорошо знаешь много ли я способна на увлеченія этого рода. Ты меня не одинъ уже разъ подозрѣвалъ, и всегда убѣждался въ своей несправедливости и просилъ прощенія. Еслибъ я собиралась затѣять романъ, повѣрь, мнѣ гораздо удобнѣе было бы устроить это въ Петербургѣ, у тебя подъ носомъ. Другъ мой, постарайся спокойно понять меня и войти въ мои планы. Я тебѣ не измѣнила, я тебя даже не бросила, потому что мысль моя всегда съ тобою, какъ бы далеки мы ни были другъ отъ друга. Я просто убѣдилась что порознь намъ будетъ въ тысячу разъ удобнѣе. Мнѣ надоѣло служить олицетвореннымъ укоромъ твоимъ неудачамъ и невзгодамъ, въ которыхъ виновата одна не благопріятствующая намъ судьба. Мы оба настолько любимъ другъ друга и настолько трезво смотримъ на жизнь что больше всего будемъ рады взаимному благополучію. Я вдали отъ тебя скорѣе найду дорогу которая приведетъ меня къ желаемому результату; а покамѣстъ уже и то будетъ мнѣ великимъ утѣшеніемъ что я добровольно сбросила съ тебя не послѣднюю часть заботъ. Во мнѣ живетъ счастливая увѣренность что скоро мы весело свидимся при лучшихъ обстоятельствахъ. Объ одномъ прошу тебя — не выдумывай ничего, не малодушествуй и вѣрь вполнѣ искренно любящей тебя твоей

"Китти."

"Р. S. Нѣкоторыя свои вещи, которыхъ я не успѣла продать, я оставила у Саши Оливковой; ты тамъ получи ихъ.

Перечитавъ это письмо, молодая женщина сложила его въ конвертъ, надписала на немъ адресъ, опрокинулась на спинку кресла и задумалась.

Въ это время ея дорожный спутникъ, взгромоздясь вмѣстѣ съ чемоданомъ на утлую туземную бриченку, еще плелся трусцой по улицамъ, разсѣянно глядя по сторонамъ и ни мало не смущаясь медленностью своего движенія. Дома и заборы тянулась мимо него, вывѣски пестрѣли въ глазахъ, люди и экипажи сновали взадъ и впередъ, а возница его, согнувшись дугою на прыгающихъ козлахъ, то-и-дѣло передергивалъ возжами и прикрикивалъ на лысую клячу, крутившую на обѣ стороны головой и почти совсѣмъ вылѣзавшую изъ хомута.

Наконецъ бричка своротила съ людной улицы; мостовая смѣнилась узенькимъ шоссе, замелькали ряды тополей и липъ городскаго бульвара. «Домъ у нихъ на отлетѣ; похоже что близко уже», подумалъ молодой человѣкъ. Заборы и домишки все продолжали однако тянуться; потомъ вдругъ открылась огромная грязная площадь, съ уединенно возвышавшимся по срединѣ фонарнымъ столбомъ. Еще одинъ поворотъ, и бричка въѣхала въ не мощенную улицу, застроенную ветхими деревянными домами, болѣе походившими на сараи, чѣмъ на человѣческія жилья. Извощичья кляча поплелась еще медленнѣе, съ трудомъ извлекая ноги изъ вязкой грязи. Молодой человѣкъ сталъ пристально вглядываться въ надписи надъ воротами, мелькавшія по обѣимъ сторонамъ улицы. Много домовъ проѣхалъ уже онъ, пока наконецъ, почти на самомъ краю оврага, которымъ оканчивалась улица, вниманіе его привлекло довольно большое деревянное строеніе, покосившееся подъ тяжестью высокой досчатой кровли. На низенькихъ воротахъ, некрасиво и не привѣтливо взглянувшихъ ни него, прочелъ онъ надпись, заставившую сердце его на мгновенье встрепенуться. Надпись гласила: «Домъ чиновника V класса Ильяшева». Торопливыми, не совсѣмъ спокойными шагами, подошелъ онъ къ калиткѣ, толкнулъ ее ногою и вошелъ во дворъ. Пара рослыхъ дворняшекъ накинулась на него съ ожесточеніемъ; кое-какъ обороняясь отъ нихъ, поднялся онъ на низенькое крылечко и вступилъ въ сѣни.

— Кто тамъ? послышался за стѣною хорошо знакомый, хотя уже давно не слышанный старческій голосъ.

Пріѣзжій толкнулъ дверь и переступилъ черезъ порогъ.

II. На насѣстѣ.

Комната въ которую онъ вошелъ была большая, не высокая, темноватая — одна изъ тѣхъ которыя сразу заявляютъ что не удастся здѣсь никому устроиться уютно, весело и тепло. По полинялымъ обоямъ слоилась не то пыль, не то какая-то въѣвшаяся копоть; тусклый ноябрьскій денекъ непривѣтно глядѣлъ сквозь запотѣлыя стекла; въ окна непремѣнно дуло, судя по тому что сторы съ желтыми подтеками не переставали колыхаться; покоробившійся крашеный подъ тускнѣлъ и по угламъ покрывался точно нагаромъ; мебель, старинная, краснаго дерева, съ отвадившеюся кое-гдѣ рѣзьбой, своими неудобными формами и неуклюжею симметріей наводила какой-то унылый страхъ.

Старикъ лѣтъ шестидесяти слишкомъ стоялъ на порогѣ, съ выраженіемъ ожиданія засматривая въ темную прихожую и запахивая значительно засаленныя полы халата изъ той всѣмъ извѣстной матеріи которую подъ названіемъ тармаламы разносятъ по Руси казанскіе Татары. Разглядѣвъ пріѣзжаго, онъ вдругъ съ какою-то радостною растерянностью задвигалъ подбородкомъ, показалъ хвостики черныхъ зубовъ и затеребилъ по халату прыгающими пальцами.

— Лёвушка! — Батюшка! воскликнули отецъ и сынъ вмѣстѣ, и прежде чѣмъ молодой человѣкъ могъ рѣшить, слѣдуетъ ли ему броситься на шею, или съ разсудительнымъ достоинствомъ ограничиться рукожатіемъ — нѣсколько дрожащія объятія сжали его и онъ почувствовалъ сомкнувшуюся вокругъ него на мгновенье сухую теплоту старческаго тѣла.

— Ну, вотъ, вотъ, пріѣхалъ, слава Богу…. лепеталъ что-то такое старикъ, отрывисто цѣлуя сына и въ волненіи совсѣмъ распахнулъ халатъ, подъ которымъ обнаружилась пожелтѣвшая отъ мытья фуфайка.

Молодой человѣкъ успѣлъ между тѣмъ оправиться и осторожно, какъ будто все еще прижимаясь, оттолкнулся отъ отца.

— Какъ было не телеграфировать, а? Мы бы хоть въ вокзалъ на встрѣчу вышли, укорилъ старикъ, и вдругъ закашлявшись, побѣжалъ отыскивать въ углу плевальницу.

— Ну, а наши какъ? спрашивалъ молодой человѣкъ.

— Ничего, живы, слава Богу, отвѣтилъ, кое-какъ справляясь съ кашлемъ, старикъ. — Марья Кузьминишна, бѣги сюда, посмотри кто здѣсь! кричалъ онъ, пріотворяя дверь въ сосѣднею комнату. — Паша, да иди же сюда!

Дѣвушка лѣтъ восемнадцати робко остановилась на порогѣ, но, разглядѣвъ гостя, подбѣжала въ два прыжка, потянулась къ нему и вдругъ, застыдившись, опустила руки.

— Здравствуй, Паша! привѣтствовалъ ее братъ, обнимая одною рукой и цѣлуя въ лобъ. — Узнала меня, или такъ догадаюсь?

— Разумѣется, узнала! проговорила застѣнчиво дѣвушка.

— Ну-ка, Марья Кузьминишна, посмотри, кто здѣсь? обратилея отецъ къ выбѣжавшей впопыхахъ сестрѣ.

Старушка, несмотря на припухлую дородность очень походившая за брата, одною рукой конфузливо запахивала платкомъ свой домашній неглиже, а другою обнимала и прижимала племянника. Молодой человѣкъ повидимому рѣшалъ терпѣливо выдержать первые приступы привѣтствій, и только смотрѣлъ куда-то мимо, когда сѣденькая и чѣмъ-то непріятно пахнувшая голова старушки прижалась къ его виску.

— Вы оба мало перемѣнились, говорилъ онъ старикамъ, присѣвъ наконецъ на жесткое кресло, отъ спинки котораго съ шумомъ отвалилась рѣзьба. — А вотъ Паша удивительно какъ выросла и развилась. Только что она у васъ такая худенькая да блѣдненькая?

Старика промолчали.

— У тебя съ собой чемоданишко должно-быть есть? Я велю нести, вмѣшалась Марья Кузьминишна, торопливо направляясь къ дверямъ.

— Да, ужь распоряжайся, обратился къ ней въ догонку старикъ. — Лёвушка-то, чай, съ дороги не прочь и чайку выпить, и закусить, распорядись-ка.

— А вотъ, я велю самоваръ поставить, да подать что отъ завтрака осталось.

— Да не велѣть ли чего свѣженькаго прибавить? расходился старикъ.

— Что-нибудь можно…. яичницу…. нынѣшнее лѣто, благодареніе Богу, куры хорошо неслись.

— Паша-то, Паша-то наша какъ выросла! повторялъ Левъ Дмитричъ, не безъ примѣси какого-то недовѣрчиваго удивленія поглядывая на сестру.

«И какъ это она такъ выровнялась, понять не могу. Просто интересная стала», думалъ онъ.

— Лѣта такія, растетъ, промолвилъ старикъ. — Да и заботъ-то нашихъ не знаетъ, добавилъ онъ и принялся разворачивать табачный кисетъ, съ трудомъ справляясь своими неповоротливыми пальцами. Дѣвушка выбѣжала въ другую комнату за трубкой.

Разговоръ притихъ на минуту. Молодой человѣкъ съ видомъ дорожной усталости поглядывалъ на стѣны родительскаго жилья, и Богъ-вѣсть какія думы бродили въ головѣ его…. Только, судя по наморщенному лбу и не улыбавшемуся изгибу рта, надо было полагать что въ этихъ думахъ заключалось мало веселаго.

— Ну, какъ же вы тутъ поживаете? Я вѣдь изъ писемъ только кое-что знаю…. заговорилъ онъ наконецъ, встрепенувшись.

Старики (Марья Кузьминишна успѣла уже вернуться) протяжно и какъ-то въ одну ноту зѣвнули.

— Живемъ помаленьку, отвѣчалъ старикъ.

— Домъ купили, хозяйствомъ обзавелись, промолвила тетка.

— Въ какой однако дали вы живете! замѣтилъ сынъ, и спохватился, не напрасно ли сказалъ онъ это?

— Отчего ужь въ дали? возразилъ отецъ. — Тутъ подъ бокомъ присутственныя мѣста, гимназія, рынокъ тоже не далеко. Улица, правда, грязненькая, но мостить собираются. Да притомъ, въ этихъ мѣстахъ дома подешевле, а у насъ, какъ ты знаешь, достатки не больно хороши. На что хватило, то и сдѣлали.

«Эхъ, вотъ уже и начинается», что-то въ этомъ родѣ подумалъ сынъ.

— Домъ какой ни-на-есть, а все свой, и доходъ приноситъ, вмѣшалась тетка.

— О доходахъ ты бы не говорила, матушка, какіе тутъ доходы! возразилъ съ неудовольствіемъ отецъ. — Тѣснимся, выгадываемъ, какъ бы отдать внаймы побольше, а выручка самая пустая. Думали, желѣзная дорога на квартиры цѣны подыметъ, да что-то не очень: мѣсто глухое. Только припасы вздорожали, да по дому новые расходы пошли. О-охъ, Левъ Дмитричъ, плохо наше житье, куда какъ плохо!

Рябая Мавра внесла самоваръ и яичницу; Паша сѣла къ столу разливать чай.

— Къ случаю, и намъ бы чайкомъ погрѣться, Марья Кузьминишна? предложилъ какимъ-то балованнымъ голосомъ старикъ.

Чай оказался дешевенькій и перестоявшійся; яичница отдавала дымомъ. Левъ Дмитричъ попробовалъ того и другаго и поморщился. Старики упрашивали его и сами ѣли и пили съ удовольствіемъ.

— Ну, была бы честь предложена, заключилъ отецъ, когда молодой человѣкъ съ рѣшительнымъ видомъ отодвинулъ отъ себя тарелку. — А Господа-Бога поблагодарить не мѣшаетъ, добавилъ онъ, вставая и крестясь на образъ.

Съ помощью той же замаранной дѣвки Паша убрала со стола; старикъ опять закурилъ трубку; Марья Кузьминишна присѣла къ столу и развернула недовязанный чулокъ.

— Ты вѣдь кандидатомъ кончилъ? заговорилъ старикъ, посасывая изъ чубука. Сынъ подтвердилъ.

— То-то, съ удовольствіемъ промолвилъ отецъ. — А дипломъ привезъ съ собою?

— Привезъ.

— Покажешь мнѣ послѣ. Любопытно взглянуть, какъ тебя тамъ прописали.

Тетка тоже вмѣшалась въ разговоръ.

— А носковъ у тебя много? освѣдомилась она.

— Довольно покамѣстъ.

— Какъ понадобится, я свяжу. Пашѣ вотъ я ужь которую пару вяжу. А въ Петербургѣ-то, я думаю, въ магазинахъ покупалъ?

— Да, въ магазинахъ.

— Гниль, должно-быть, и дорого. У насъ никогда не покупаютъ. Да гдѣ у тебя бѣлье-то? чай, грязнаго понавезъ? Надо будетъ перебрать, да Пашѣ на руки сдать, чтобъ смотрѣла.

— Помилуйте, съ какой стати Паша будетъ за моимъ бѣльемъ смотрѣть? возразилъ, не выдержавъ, молодой человѣкъ.

— А то экономку что ли нанимать? вмѣшался съ неудовольствіемъ старикъ. — Нарочно пріучаемъ къ хозяйству: дѣвушкѣ замужъ надо готовиться, а бѣлоручекъ не очень-то нынче берутъ.

Паша, вернувшаяся въ эту минуту въ комнату, вся вспыхнула и присѣла въ углу. — «Ну, ну, сказывается житье!» подумалъ, нахмурившись, молодой человѣкъ.

— Ты тамъ въ Петербургѣ отъ семейства отвыкъ, не знаешь еще нашей жизни, продолжалъ отецъ, и его сухое морщинистое лицо какъ будто потемнѣло. — Жизнь черствая, заботливая.

— Я вижу, промолвилъ сынъ.

— То-то, видишь; привыкать надо. Ну, да будетъ еще время приглядѣться, а теперь чай отдохнуть хочется. Комнату мы тебѣ приготовили отличнѣйшую, жильцу отказали. Вотъ Паша проводитъ.

Молодой человѣкъ обрадовался случаю прервать бесѣду, становившуюся для него часъ-отъ-часу тягостнѣе. Ему не хотѣлось ссориться со стариками при первой встрѣчѣ; а между тѣмъ, все что онъ видѣлъ и слышалъ кругомъ враждебно вставало предъ нимъ и обѣщало ежеминутныя, пошлыя столкновенія. Онъ рѣшилъ придержаться на первыхъ порахъ, выслѣдить почву и обсудить положеніе которое ему надлежало занять въ родительскомъ домѣ.

Комната въ которую привела его Паша оказалась на его вкусъ далеко не такою «отличнѣйшею» какъ рекомендовалъ ее отецъ. Но она имѣла хотя то чрезвычайно важное достоинство что выходила посредствомъ крошечнаго корридорчика прямо на дворъ, и такимъ образомъ представляла молодому человѣку возможность принимать у себя своихъ знакомыхъ, не заботясь о томъ что дѣлается въ большомъ домѣ. Письменный столъ, покрытый клеенкой и уставленный чернилицей и парой какихъ-то неуклюжихъ подсвѣчниковъ, занималъ широкій простѣнокъ; кровати къ счастью совсѣмъ не оказалось, а вмѣсто нея воздвигался во всю стѣну турецкій диванъ, чѣмъ-то прокопченный и кое-гдѣ протертый; два кресла, нѣсколько стульевъ и коммодъ довершали меблировку комнаты.

Паша показала Маврѣ куда поставить чемоданъ, и хотѣла уйти; братъ остановилъ ее.

— Погоди…. я вѣдь четыре года не видалъ тебя; помнишь, ты совсѣмъ дѣвочкой была.

Онъ потянулъ ее за руку и посадилъ подлѣ себя на диванъ, противъ свѣту. Дѣвушка съ застѣнчивой улыбкой подняла на него глаза.

— Ты вѣдь прехорошенькая стала, Паша…. продолжалъ онъ, любуясь ея смущеніемъ и не сводя глазъ съ ея чуть вспыхнувшаго смуглаго лица.

— Какая тамъ хорошенькая! возразила она, пошевеливъ руками, съ которыми же знала что дѣлать.

— Ужъ въ этомъ я тебя удостовѣряю; да кажется и самимъ и это не безызвѣстно — приставалъ братъ, поймавъ какую-то подозрительную искру, сверкнувшую въ ея глазахъ. — Ну, мы тебѣ тутъ жениха найдемъ и свадьбу устроимъ.

Смуглыя щеки дѣвушки совсѣмъ загорѣлись.

— Что это ты, Лёва! проговорила она.

— Или у васъ, можетъ-быть, и безъ меня дѣло на ладъ идетъ? на примѣтѣ уже имѣется? приставалъ молодой человѣкъ. Паша вскочила съ дивана, собираясь уйти.

— Я уйду, Лева; какіе ты пустяки говоришь! съ смущенною досадой упрекнула она. Братъ поймалъ ее за руки и привлекъ къ себѣ.

— Постой, Паша, я хочу поговорить съ тобою, удержалъ онъ ее. — Видишь-ли, мнѣ хочется чтобы ты видѣла во мнѣ друга и была бы откровенна со мною. Тебѣ…. не хорошо здѣсь, Паша?

Дѣвушка съ какимъ-то испугомъ подняла на него глаза и тотчасъ потупилась.

— Отчего, Лёва? зачѣмъ ты это говорить? произнесла она.

— Не хитри, Паша. Я вѣдь отца давно знаю, да и сегодня нетрудно было кое-что замѣтить; вся эта жизнь сразу сказывается.

У сестры глаза начинали свѣтиться отъ навертывавшихся слезъ.

— Право, Лёва, я не знаю про что это ты говоришь, промолвила она.

Молодой человѣкъ всталъ и принялся въ нетерпѣніи ходить но комнатѣ.

— Видишь, Паша…. это конечно дѣлаетъ тебѣ честь что ты говоришь такимъ образомъ; но у насъ съ тобой на этотъ счетъ разныя натуры, продолжалъ онъ нѣсколько взволнованно. — Я не вижу необходимости подчиняться этой жизни и жертвовать собою, своею молодостью, свободой, даже карьерой — ради чего? Тебя, конечно, она увѣрила что средствъ нѣтъ, что мы-молъ нищіе?

— Что жь, развѣ это не правда? спросила дѣвушка. — У нея на щекахъ загорѣлись два красныхъ пятна.

— Разумѣется, вздоръ! У отца деньги есть, я-то очень хорошо знаю. Да никто и не требуетъ чтобъ онъ дѣлалъ что-нибудь для насъ выше средствъ, или себѣ въ чемъ отказывалъ. Но нужно же какое-нибудь уваженіе къ молодости, къ интересамъ дѣтей, къ тому наконецъ что по всему свѣту дѣлается. А вѣдь этакая жизнь — это значитъ систематически губить…. тебя, напримѣръ.

— Богъ съ тобой, Лёва, что ты такое говоришь! воскликнула дѣвушка. — Я почти всѣмъ довольна.

Молодой человѣкъ остановился, пристально посмотрѣлъ въ глаза сестрѣ и сѣлъ подлѣ нея, обнявъ рукой ея тонкую талію.

— Скажи мнѣ, Паша, заговорилъ онъ сдержанно, заглядывая подъ ея темныя рѣсницы. — Ты такъ-таки нигдѣ не бываешь?

— Отчего ужь нигдѣ? неохотно возразила дѣвушка. — Случается, захожу куда-нибудь.

— Въ церковь и назадъ?

— Ну да, въ церковь. — И кромѣ еще.

— На рынокъ?

— На рынокъ тётя ходитъ. — Я вотъ у сосѣдей бываю.

— У какихъ это сосѣдей?

— А у насъ въ домѣ живутъ. — Полковникъ, у него двѣ дочери.

— Безобразіе, должно-быть?

— Н-нѣтъ…. да, не хороши; но предобрыя дѣвушки.

— Всѣ у тебя предобрыя. — Ну, а изъ мущинъ, изъ молодыхъ, никто у васъ не бываетъ?

— На что мнѣ, Лёва? застѣнчиво возразила Паша и опять приподнялась съ дивана, собираясь уйти. Изъ другой комнаты послышался удушливый кашель.

— А въ театрѣ ты тоже можетъ-быть не бываешь? продолжалъ брать, уже съ раздраженною насмѣшкой въ голосѣ.

— Нѣтъ, въ театрѣ я была.

— Была? значитъ разъ только?

— Правда, разъ….

Молодой человѣкъ вскочилъ съ дивана.

— Паша, что же это наконецъ такое! воскликнулъ онъ, оставливаясь предъ ней и заламывая руки.

Кашель слышался все сильнѣе; кто-то звалъ Пашу. Дѣвушка вдругъ встрепенулась и бросалась къ двери.

— Постой, удержалъ ее братъ. — Какъ здоровье отца? плохо?

— Да, очень боленъ, торопливо отвѣчала сестра, порываясь изъ комнаты.

— Да что жь у него такое? добивался братъ.

— Кашляетъ — слышишь какъ? и опухоль въ ногахъ. — Докторъ говорить, водяная.

— Плохо! проговорилъ молодой человѣкъ, какимъ-то неопрежныжъ и нахмуреннымъ взглядомъ провожая убѣгавшую сестру.

III. Генералъ.

Въ извѣстномъ вамъ нумерѣ Петербургской гостиницы долго не вставала на другой день его хорошенькая обитательница. Сѣренькое утро, освѣщенное неяркимъ блескомъ ноябрьскаго солнца, давно уже глядѣло въ окна, и въ постели чувстовалмся непріятный холодъ нетопленой комнаты, а молодая женщина кажется боялась пошевельнуться подъ одѣяломъ и безъ всякаго опредѣленнаго выраженія глядѣла лѣниво раскрытыми глазами на окна, успѣвшія запотѣть и кое-гдѣ замшиться инеемъ. Комната еще сохраняла вчерашній отпечатокъ дороднаго безпорядка: раскрытый чемоданъ, на половину и спѣшно опорожненный, скомканная блуза, какая-то кофточка, снятая вечеромъ, и тутъ же брошенное предъ кроватью платье — все это, не прибранное, валялось по угламъ и на мебели, и по всему этому равнодушно скользилъ взглядъ вырывшей въ подушки и жавшейся отъ утренняго холода молодой женщины. Большіе, сѣрые, отливавшіе морскою водой глаза что-то думали и перебирали въ памяти — и вѣрно не очень грустное, потому что лицо, неподвижно лежавшее на упругой массѣ темнорусыхъ волосъ, отражало спокойное и какое-то балованное выраженіе.

Наконецъ молодая женщина потянулась на постели, поправила высунувшіеся на лобъ волосы, отбросила одѣяло и, поежилась почувствовавшими холодъ плечами, привстала на кровати. Ея глаза обошли комнату, ища сонетку; но сонетки, по провинціальному обычаю, не оказалось. Отыскавъ не обутыми ножками туфли, пріѣзжая накинула блузу, и отворивъ запертую изнутри дверь, кликнула горничную. Та тотчасъ явилась, съ аккуратно сложенною и запечатанною какимъ-то эффектнымъ гербомъ запиской.

— Изъ конторы отвѣтъ прислали, объяснила она.

На конвертѣ крупнымъ генеральскимъ почеркомъ было надписано «Катеринѣ Петровнѣ Шелопатовой». Молодая женщина нетерпѣливо сломала печать и прочла:

"Обожаемая Катишь! Письмо твое наполнило меня радостью, съ которою лишь нетерпѣніе прижать тебя къ груди моей можетъ состязаться! На крыльяхъ онаго (это оное относилось къ нетерпѣнію) уже стремлюсь къ тебѣ и прибуду сегодня же къ обѣду. Брошу все, но не отложу до другаго дня счастье видѣть тебя. Безъ памяти отъ тебя твой

"Степанъ Соловцовъ."

Записка, скомканная въ рукѣ, скользнула въ карманъ блузы; Катерина Петровна тряхнула головой, на которой колыхались спутанныя пряди волосъ, и отвернула рукава.

— Ну, Дуня, теперь умываться, чесаться и одѣваться, распорядилась она.

Спустя часа два, она уже шла по главной улицѣ города, заглядывая въ окна магазиновъ и сторонясь предъ рѣдкими прохожими, съ любопытствомъ останавливавшими на ней не привыкшій къ незнакомымъ встрѣчамъ провинціальный взглядъ. Отыскавъ магазинъ наружность котораго показалась ей наиболѣе внушительною, она вошла, и бѣгло осмотрѣвъ предложенные ей наряды, выбрала нѣсколько дорогахъ вещей и велѣла тотчасъ отнести къ ней въ нумеръ.

— Счетъ пришлите мнѣ тоже въ гостиницу, сегодня въ пять часовъ, приказала она.

Оттуда она зашла въ другой магазинъ, выбрала двѣ шляпки, и точно также велѣла прислать счетъ въ гостиницу, въ пять часовъ. Модистка разложила предъ ней нѣсколько кружевныхъ вещей; молодая женщина равнодушно посмотрѣла на нихъ и потянула одну за конецъ.

— Это дорого? спросила она. Модистка назвала довольно крупную сумму.

— Да, это дорого, равнодушно отказалась Катерина Петровна. — Впрочемъ, прибавила она, останавливаясь въ дверяхъ, пришлите вмѣстѣ со счетомъ; можетъ-быть я и возьму.

— Я къ вамъ сейчасъ это пришлю, предупредительно вызвалась модистка.

— Нѣтъ, въ пять часовъ, настойчиво повторила молодая женщина.

Вернувшись въ нумеръ, она уже нашла на столѣ цѣлую гору картонокъ. Предъ зеркаломъ стоялъ роскошный букетъ живыхъ цвѣтовъ.

— Откуда букетъ? спросила Катерина Петровна горничную.

— Человѣкъ принесъ и не сказалъ отъ кого, отвѣтила та. Молодая барыня строго и какъ-то внушительно посмотрѣла ей въ глаза.

— Но вы, моя милая, знаете чей это былъ человѣкъ? произнесла она. Дуня тотчасъ отвѣтила:

— Изъ княжеской конторы.

— Постарайтесь и на будущее время всегда знать отъ кого что прислано, внушительно замѣтила ей барыня.

Картонки были тотчасъ перерыты, разсмотрѣны и отнесены въ другую комнату. Съ помощью горничной одно изъ купленныхъ платьевъ было тутъ же примѣрено, и Катерина Петровна, внимательно осмотрѣвъ его на себѣ въ зеркалѣ, рѣшилась остаться въ немъ.

— Какъ только пріѣдетъ Соловцовъ, дайте мнѣ знать, обратилась она къ горничной.

— Слушаю-съ, точно обрадовавшись чему-то подхватила камеристка.

— И вотъ что еще: когда принесутъ изъ магазиновъ счеты, подайте ихъ мнѣ тотчасъ же, кто бы здѣсь ни былъ. А теперь приберите немного въ спальной.

Катерина Петровна подошла къ букету, выбрала изъ него крупную бѣлую камелію, заткнула ее себѣ въ волосы, и захвативъ со стола какую-то книжку, прилегла на кушетку, протянувъ изъ-подъ платья крошечные кончики туфель.

Въ началѣ пятаго, возокъ, запряженный четвернею княжескихъ разгонныхъ, подъѣхалъ, скрипя по камнямъ, къ подъѣзду гостиницы. Изъ него вылѣзъ мущина высокаго роста, внушительной наружности и неопредѣленнаго возраста; ему могло быть и сорокъ лѣтъ, могло быть и шестьдесятъ. Медвѣжья шуба отлично лежала на его плечахъ, отливая пушистою чернотой; но соболья шапка не шла къ нему, потому что закрывала его дѣйствительно прекрасный лобъ и придавала лицу больше строгости и какой-то даже грубости, чѣмъ слѣдовало. Выбѣжавшій на тротуаръ корридорный почтительно поддержалъ его подъ-локоть. Слегка крякнувъ, онъ взошелъ на крылечко, и обернувшись, басистымъ, раздавшимся на всю улицу, голосомъ приказалъ кучеру ѣхать въ княжескій домъ и предупредитъ людей что вечеромъ онъ заѣдетъ выпить чашку чаю и переодѣться.

Въ гостиницѣ, по какому-то странному свойству провинціальной сообразительности и сообщительности, прислуга уже знала что Соловцовъ пріѣхалъ къ Шелопатовой и будетъ обѣдать у нея въ нумерѣ. Его такъ прямо и вели къ ней по корридору.

— Что прикажете на обѣдъ, ваше превосходительство? спрашивалъ внезапно очутившійся съ боку хозяинъ. — Осетрина получена превосходная, стерляди, дупеля есть.

Пріѣзжій остановился и сбросилъ на руки лакею шубу.

— Стерлядь мороженая вѣрно? спросилъ онъ.

— Свѣжая, ваше превосходительство, самая свѣжая.

— Ну, стерлядь дай, разварную, согласился генералъ, всегда тыкавшій хозяина, несмотря на то что тотъ былъ изъ разночинцевъ и носилъ отличные бакены и голландское бѣлье. — Да нѣтъ ли раковъ? продолжалъ онъ уже задумчиво.

— Раки чрезвычайные есть, отвѣтилъ хозяинъ. — Можно алябарделезъ, а то и нафаршировать, если прикажете….

— Аля-барделезъ, голубчикъ, аля-барделезъ, подхватилъ съ оживленіемъ генералъ, пріятно встряхнулся всѣмъ тѣломъ, такъ что крупныя звенья цѣпочки слегка звякнули у него на животѣ. — И понимаешь, лучкомъ присыпь немного и чтобъ жижка, жижка эта самая чтобъ была! пояснилъ онъ, причмокивая и смакуя губами.

У Соловцова былъ отъ природы такой непроизвольно громкій голосъ что что бы онъ ни говорилъ, его слышно было въ цѣломъ домѣ; даже у себя въ деревнѣ, отъ скуки валяясь до тошноты по диванамъ, онъ зѣвалъ и икалъ такъ громко что въ людской, помѣщавшейся подъ его кабинетомъ, камердинеръ Василискъ каждый разъ различалъ эти привычные звуки и замѣчалъ, подкинувъ головой: «не спокоится никакъ, чортъ этакій»; а княгиня Дарья Ипатовна Озерецкая, жившая на другой половинѣ, присылала узнать не нужно ли чего Степану Андревичу. Въ гостиницѣ корридорные очень любили когда Степанъ Андреичъ говорилъ, и всегда сходились его слушать.

— Еще что прикажете, ваше превосходительство? Продолжалъ почтительно спрашивать хозяинъ.

— Ну, остальное такъ…. что-нибудь такое…. сообрази. И что-нибудь сладкое тамъ..

— Мусьедуазъ можно, предложилъ хозяинъ. — Или еще желе на шампанскомъ.

— Ну, маседуанъ, или тамъ что-нибудь такое: ты сообрази.

— Слушаю, ваше превосходительство. Я соображу.

Соловцовъ пошелъ дальше, нѣсколько раскачивающейся походкой, приводившею въ движеніе и плечи, и руки, и весь станъ, плавно колебавшійся въ таліи при каждомъ шагѣ. Предъ двойною дверью ведшею въ нумеръ Катерины Петровны ему попалась Дуня; онъ остановился и съ большимъ интересомъ посмотрѣлъ на нее.

— Въ горничныхъ здѣсь, душечка, служите? спросилъ онъ, и насколько не стѣсняясь тѣмъ что первая дверь была отворена, взялъ ее обѣими руками за голову, приподнялъ и поцѣловалъ. Дуня слабо отпихнулась.

— Что его вы вздумали, Степанъ Андреичъ, проговорила она.

— А? а ты знаешь меня? я тебя никогда не видѣлъ, простодушно и ужасно громко продолжалъ генералъ. Онъ дѣйствительно былъ очень забывчивъ на счетъ горничныхъ и не помнилъ что ужь нѣсколько разъ точно такимъ же образомъ цѣловалъ Дуню. — Мнѣ казалось что тутъ какая-то другая вертѣлась. — А какъ тебя зовутъ, милочка?

— Дуней-съ…. прошептала горничная, и чтобъ пропустить Соловцова, посторонилась такъ что оба они очутились въ узенькой дверной коробкѣ.

— Мм… хорошенькая…. что-то такое промычалъ генералъ, и потрогалъ ее двумя пальцами.

Катерина Петровна, своевременно предупрежденная горничной о пріѣздѣ Соловцова, давно уже ждала его въ весьма напряженной позѣ, и спустивъ съ кушетки одну ногу, готовилась при первомъ скрипѣ двери швырнуть книгу на подъ и броситься на встрѣчу гостю; нѣкоторый сценическій навыкъ (она очень недавно оставила сцену) подсказалъ ей это движеніе. Оставаясь въ своей напряженной позѣ, она слышала не только распоряженія генерала относительно обѣда, но и любезности обращенныя имъ къ Дунѣ. Послѣднія, однакожь, не произвели на нее ни малѣйшаго впечатлѣнія; она просто съ любопытствомъ слушала.

Когда генералъ отворилъ, наконецъ, дверь и, по привычкѣ наклонясь подъ притолкой, переступилъ порогъ, движеніе къ которому приготовила себя Катерина Петровна послѣдовало съ такою стремительностью, что они оба столкнулись на срединѣ комнаты, чему сами даже нѣсколько испугались, а брошенная книга сильно ударила генерала по мозоли и тѣмъ причинила ему значительную боль.

— Наконецъ-то! Степанъ Андреичъ! отозвалась первая Катерина Петровна, и генералъ почувствовалъ прикосновеніе шумящихъ, мягкихъ складокъ и слабый запахъ скрученныхъ въ густыя и тяжелыя косы волосъ. Все это, впрочемъ, продолжалось одно мгновеніе, потому что когда онъ нагнулся, въ намѣреніи поцѣловать слабо толкнувшуюся объ его грудь головку, губы его поймали только воздухъ, а протянувшіяся руки скользнули по какой-то шелковой оборкѣ.

— Садитесь, пригласила Катерина Петровна, повернувъ къ нему кресло, и сама, оправляя шелестящія складки, опустилась на стоившую рядомъ кушетку. Генералъ сѣлъ, но предварительно повернулъ кресло такъ что оно совсѣмъ прижало Катерину Петровну, и тотчасъ потянулъ у нея руку. Это ему позволили.

Когда онъ сидѣлъ теперь, безъ шапки, свободно раскинувъ свои крупные члены и слегка перегнувъ талію — можно было получить опредѣленное понятіе о красотѣ его лица и фигуры. Красота эта была совсѣмъ особеннаго свойства, и попадись кому-нибудь такая наружность въ иностранцѣ, всякій назвалъ бы ее скорѣе грубою и даже безобразною, чѣмъ красивою; не потому чтобы къ иностранцамъ мы были взыскательнѣе, а потому что у Француза или Нѣмца такія крупныя, неправильныя черты и такое излишество въ размѣрахъ непремѣнно получило бы отпечатокъ или тупости, или свирѣпости, тогда какъ свободныя формы и расплывающіяся черты Степана Андреевича производили преимущественно впечатлѣніе доброты и простодушія, и самое излишество мяса и кости не чуждо было породистости и даже нѣкотораго джентльменства. Выпуклый, бѣлый, тронутый какими-то почти художественными морщинами лобъ особенно могъ бы поразить выраженіемъ прямоты и породы: такіе лбы встрѣчаются только у немногихъ русокихъ дворянскихъ фамилій, въ семейной хроникѣ которыхъ нѣтъ воспоминаній ни о вывезенныхъ изъ Парижа куаферахъ, ни о приключеніяхъ на заграничныхъ водахъ. Короткіе, мягкіе, съ легкою просѣдью волосы росли отъ ушей и отъ лба вверхъ и напереди поджимались въ маленькій хохолокъ, выпуклости характернаго черепа свободно обозначились сквозь ихъ густыя пряди. И несмотря на крутые контуры этой головы, красиво посаженной на сильную шею, какая-то внутренняя мягкость непонятными путями проступала въ наружности Степана Андреевича и сообщала его лицу и фигурѣ оттенокъ чего-то милаго и вмѣстѣ съ тѣмъ чего-то такого что встрѣчается только у людей не привыкшихъ ломать надъ чѣмъ-нибудь голову и глядящихъ на жизнь отверстыми и не задумывающимися глазами.

Эта привычка глядѣть на жизнь отверстыми и не задумывающимися глазами едва ли не составляла главной и отличительной особенности Степана Андреевича. Въ противоположность множеству тѣхъ, можетъ-быть очень развитыхъ, но въ сущности мелкихъ и изъѣденныхъ всяческимъ сомнѣніемъ людей, которые усложняютъ себѣ бремя жизни безплоднымъ раздумываемъ надъ ея явленіями, Степанъ Андреевичъ облегчалъ себѣ это бремя какою-то не размышляющею выносливостью своей натуры. Онъ, напримѣръ, остался холостякомъ не оттого чтобъ имѣлъ какія-нибудь невыгодныя для брака убѣжденія или дорожилъ свободой, а просто такъ, потому что не представилось подходящаго случая, да еще развѣ по врожденному отвращенію ко всякаго рода предпріятіямъ; а представься удобный случай, онъ бы женился, и навѣрное былъ бы отличнымъ, немножко безпечнымъ, но добрѣйшимъ и деликатнѣйшимъ семьяниномъ. Крестьянская реформа значительно разстроила его состояніе; тѣмъ не менѣе къ оппозиціи онъ не присталъ, хотя когда его съ раздраженіемъ спрашивали: неужели ему все равно; отвѣчалъ съ нѣкоторою задумчивостію: «ну, какъ же опять все равно? То я получалъ шестнадцать тысячъ доходу, а теперь шесть», и въ глубинѣ души относился къ этому обстоятельству такъ точно какъ отнесся бы къ неурожаю, градобитію или пожару. Въ полку, которымъ онъ командовалъ въ концѣ своей военной карьеры, его любили какъ немногихъ командировъ, хотя ни при комъ не было такихъ злоупотребленій какъ при Соловцовѣ; Степанъ Андреевичъ даже и въ отставку вышелъ вслѣдствіе своего совершеннаго неумѣнія справиться съ этими злоупотребленіями, да еще развѣ отъ нѣкотораго смутнаго страха предъ новыми порядками, какіе начали заводить по полковой части. У княгини Озерецкой, находившейся ему двоюродною сестрой и съ семействомъ которой у него велась издавна близкая дружба, онъ поселился опять-таки вовсе не вслѣдствіе какихъ-нибудь опредѣленныхъ и практическихъ соображеній, а просто потому что жить у нея ему было пріятно. Еслибы стеченіемъ какихъ-нибудь обстоятельствъ другой образъ жизни показался ему несомнѣнно пріятнѣе, онъ не задумываясь ни минуты перешелъ бы къ этому другому образу жизни. Все что ему нравилось дѣлать онъ дѣлалъ не соображаясь ни съ какими принципами; но въ дурныхъ поступкахъ никто не могъ бы укорить его, и опять-таки не оттого чтобъ онъ по убѣжденію остерегался поступать дурно, а потому что дурныя дѣла не доставляли ему никакого удовольствія. Привычками своими онъ очень дорожилъ и не любилъ до раздраженія если имъ встрѣчалась какая-нибудь помѣха. Одною изъ такихъ привычекъ была привычка сорить деньгами, и когда доходы его уменьшились, онъ отъ нея не отсталъ, хотя чувствовалъ что запутываетъ больше и больше свои дѣла. Это было постоянное и самое темное пятно на горизонтѣ Степана Андреевича: оно заставляло его иногда, какъ онъ выражался, плевать печенью. Женщинъ онъ любилъ чрезвычайно и ради нихъ нерѣдко проявлялъ подвижность и дѣятельность, не вполнѣ свойственныя его натурѣ; но и тутъ онъ только слѣдовалъ привычкѣ доставлять себѣ пріятное, — привычкѣ, руководившей всею его жизнію. Женщины ему нравились всякія: княжны, актрисы, камеліи, графини, горничныя, цыганки, деревенскія бабы; но женщинъ образованныхъ и утонченныхъ предпочиталъ простымъ и необразованнымъ. Возню съ женщинами онъ до того привыкъ считать чѣмъ-то существеннымъ и обязательно входящимъ въ человѣческую жизнь что еще бывши полковымъ командиромъ судилъ объ офицерахъ по мѣрѣ ихъ успѣховъ между прекраснымъ поломъ и слѣдилъ за этою частью въ одинаковой степени съ требованіями службы.

IV. Вдвоемъ.

Степанъ Андреевичъ уже съ полчаса сидѣлъ у Катерины Петровны, плотно придвинувшись со своимъ кресломъ къ складкамъ ея платья. Выраженіе благополучія и какого-то даже забвенія покоилось на крупныхъ чертахъ его лица: онъ вкушалъ наслажденіе кое-какихъ недавнихъ и не лишенныхъ большой пріятности воспоминаній, и впереди ему улыбалось тоже кое-что игривое и не лишенное большой пріятности. А между тѣмъ въ разговорѣ, который они вели между собой, уже разъ или два проскользнуло что-то такое что не вполнѣ соотвѣтствовало нѣкоторымъ тайнымъ ожиданіямъ Степана Андреевича и напоминало о какихъ-то затрудненіяхъ, обнаруживавшихся при ближайшемъ осуществленіи предстоявшихъ пріятностей.

Степанъ Андреевичъ познакомился съ Шелопатовой въ свою послѣднюю поѣздку въ Петербургъ. Увлекшись не на шутку этою встрѣчей и не имѣя привычки соображать и обдумывать свои поступки, онъ сдѣлалъ тогда же молодой женщинѣ кое-какія предложенія, которыя могли бы показаться неосмотрительными и неосторожными. Ему не пришло въ голову навести справки о томъ что могло назваться общественнымъ положеніемъ Катерины Петровны; что-то такое онъ слышалъ мелькомъ о ея сценическихъ способностяхъ, но играла ли она гдѣ-нибудь на сценѣ и гдѣ именно, рѣшительно не зналъ; не зналъ даже замужемъ она или нѣтъ, хотя почему-то иначе не представлялъ ее себѣ какъ вдовой. И еще было одно обстоятельство которое онъ очень хорошо помнилъ, не умѣя въ то же время дать себѣ о немъ точнаго отчета: именно онъ сознавалъ что къ упомянутымъ необдуманнымъ предложеніямъ онъ пришелъ какъ-то почти непроизвольно, точно они были подсказаны ему самою Катериной Петровной и онъ только неосмотрительно подтвердилъ ихъ. Припоминая исторію этихъ отношеній, онъ замѣчалъ что Катерина Петровна никогда не начинала сначала, а при каждой новой встрѣчѣ аккуратно отправлялась отъ того пункта на которомъ они остановились наканунѣ; притомъ она обнаруживала чрезвычайную цѣпкость относительно нѣкоторыхъ наименѣе обдуманныхъ словъ, вырывавшихся у Степана Андреевича, и умѣла придать этимъ словамъ колоритъ такой опредѣленности, какой генералъ по большей части не имѣлъ въ виду. Сама же Катерина Петровна выражалась о себѣ всегда не иначе, какъ о женщинѣ крайне неосмотрительной и неопытной, отдающейся легкомысленному увлеченію и страдающей именно вслѣдствіе своей неопытности и неосмотрительности — и выходило всегда какъ-то такъ что на Степана Андреевича ложился колоритъ какой-то почти неблаговидной разчетливости и даже неблагодарности, чему онъ въ душѣ своей постоянно смутно удивлялся.

— Конечно, я поступила необдуманно, поддавшись твоимъ предложеніямъ, говорила и теперь Катерина Петровна, близко глядя въ глаза Степану Андреевичу и не отнимая руки, которую онъ давно уже нѣжно пожималъ; — но я такъ вѣрила тебѣ, такъ понимала твое благородство. Ты не можешь себѣ представить какъ я спѣшила; мнѣ представлялся случай очень хорошо продать свои вещи, еслибъ я подождала — но я не стала ждать и отдала ихъ за безцѣнокъ, все равно что даромъ. Меня ужасно бранили за это, но можно ли было откладывать выѣздъ чтобъ не потерять какую-нибудь тысячу рублей? наконецъ, я знала что это такая бездѣлица для твоихъ средствъ…

Катерина Петровна, говоря это, даже засмѣялась какъ смѣются очень неопытныя дѣвушки, когда хотятъ показать свою совершенную непрактичность. Степанъ Андреевичъ, предъ которымъ вдругъ сверкнули ея ровненькія, бѣленькія зубки, перегнулся въ креслѣ и осторожно сжалъ рукой ея тонкую талію. Катерина Петровна неторопливо высвободилась отъ него и пересѣла къ столу, на который лакей только-что поставилъ обѣдъ.

— Не знаю право какъ-то все устроится… продолжала молодая женщина, дотрогиваясь губами до бокала, — ты говоришь что ѣхать къ тебѣ въ деревню неудобно…

— Совершенно неудобно, подтвердилъ, непріятно задумываясь, генералъ. — Посуди сама — княгиня, семейство, общая дворня — невозможно, рѣшительно невозможно…

— Я ни о чемъ этомъ не имѣла никакого понятія; съ моей стороны непростительная необдуманность! упрекнула его Катерина Петровна. — Впрочемъ, прибавила она, я о себѣ никогда не умѣю заботиться; я рѣшительно на все согласна что ты для меня сдѣлаешь; захочешь устроить меня здѣсь въ городѣ — я останусь въ городѣ; я такъ увѣрена въ твоемъ благородствѣ что заранѣе готова благодарить тебя за всѣ твои заботы… Лишь бы только я часто тебя видѣла! прибавила она, и черезъ столъ бросила на Степана Андреевича продолжительный и свѣтившійся какими-то глубокими искрами взглядъ.

— Устроиться — вздоръ, объ этомъ и говорить не стоитъ, подтвердилъ генералъ, очищая раковую шейку. — Это все само собою сдѣлается — добавилъ онъ, и дойдя до этого любимаго заключенія, дѣйствовавшаго на него успокоительно, почувствовалъ замѣтное облегченіе. Наполнивъ оба стакана шампанскимъ, онъ даже пересѣлъ къ Катеринѣ Петровнѣ на диванчикъ и потребовалъ чтобъ она выпила съ немъ брудершафтъ.

— Который это разъ? спросила улыбаясь молодая женщина.

— Лишь бы не въ послѣдній! весело воскликнулъ генералъ, и съ недопитымъ стаканомъ въ рукѣ потянулся къ ней.

— Расплескаете на платье, остановила его Катерина Петровна.

Въ эту минуту горничная подала ей два аккуратно сложенные листка.

— Что это еще такое? будто удивившись, спросила молодая женщина.

— Изъ магазиновъ со счетами пришли, дожидаются, объясняла горничная.

На лицѣ Шелопатовой отразилось неудовольствіе.

— Ахъ, Господи, какіе они скучные… проговорила она, разворачивая листки.

Генералъ тихонько отнялъ ихъ у нея изъ рукъ.

— Пажаауйте-ка ихъ сюда, — весело заговорилъ онъ, доставая изъ боковаго кармана бумажникъ. — Манатечки эти, шемизетозки-. финтфлюшечки… продолжалъ онъ, что-то смѣшное выдѣлывая пальцами. Катерина Петровна, не выдержавъ, фыркнула отъ смѣха, и подтолкнула бумажникъ.

— Что вы еще выдумали? успѣютъ они получить! сказала она. Генералъ нерѣшительно повертѣлъ бумажникъ.

— А въ самомъ дѣлѣ, пусть они потомъ ко мнѣ зайдутъ! распорядился онъ, и даже обрадовался такой внезапной находчивости. — Что вамъ въ самомъ дѣлѣ самимъ съ ними возиться? обратился онъ къ Катеринѣ Петровнѣ; присылайте ихъ ко мнѣ, вотъ и все!

Шелопатова внутренно улыбнулась: она только того и желала, чтобъ Соловцовъ объявилъ что платитъ по ея счетамъ; это было гораздо лучше, чѣмъ еслибъ онъ тотчасъ за нее разплатился.

— Ахъ, merci… проговорила она и наградила Степана Андреевича однимъ изъ тѣхъ взглядовъ отъ которыхъ у него, по собственному признанію, мурашки бѣгали по самому сердцу.

— Мнѣ предъ отъѣздомъ столько было расходовъ что я должна была распродать всѣ свои наряды; пріѣхала сюда просто ни съ чѣмъ, такъ что пришлось прямо изъ вагона бѣжать въ магазины. — А это что такое? обратилась она къ горничной, оказывая на картонку, которую та держала въ рукахъ.

— Это кружева что вы смотрѣли…

— Да вѣдь я сказала что не возьму, дорого — какіе они несносные! съ досадой возразила Катерина Петровна, и приподняла крышку. — Нѣтъ, не хочу и смотрѣть, чтобъ не соблазнить себя понапрасну! воскликнула она, отстраняя рукой картонку и жмуря глаза.

Степанъ Андреевичъ потянулъ къ себѣ картонку, прикинулъ ее на рукѣ, какъ будто хотѣлъ опредѣлить ея вѣсъ, и передалъ ее горничной.

— Спрячьте это, милая, барынѣ въ коммодъ, распорядился онъ.

Катерина Петровна съ ужасомъ ударила его по рукѣ.

— Этьенъ, это безуміе! воскликнула она. — Ты не знаешь что это стоить.

— Послѣ узнаю! съ довольнымъ смѣхомъ возразилъ генералъ, и лридержалъ Катерину Петровну за руку, такъ какъ она повидимому намѣревалась остановить горничную. Дуня проскользнула въ спальную.

— Ну, Этьенъ, это только для перваго раза; въ другой разъ я тебѣ не позволю такъ сумашествовать! погромила Катерина Петровна и, приподнявшись, блазко поглядѣла въ глаза Степану Авдреивичу и медленно, беззвучно прижала свои хорошенькія губки къ его мягкимъ и слегка надушеннымъ усамъ. Генералъ былъ въ восторгѣ — и отъ этой неожиданной ласки, и отъ продѣлки съ кружевами: ему казалось что это онъ устроилъ всю штуку, и чуть не досадно было что не принесли изъ магазина еще какихъ-нибудь картонокъ.

— А вѣдь ты, кажется, хотѣла здѣсь на сцену поступать? вдругъ вспомнилъ онъ, обрадовавшись самъ не зная чему: онъ впрочемъ въ эту минуту готовъ былъ рѣшительно всему радоваться. — Это вѣдь можно сейчасъ же и устроить — мнѣ стоитъ только слово сказать антрепренеру.

Къ большому его удивленію, предложеніе это нисколько не обрадовало Катерину Петровну; она даже съ неудовольствіемъ яошевелила головой.

— На сцену? но вѣдь здѣсь, я думаю, Богъ знаетъ что, а не театръ… проговорила она. — Ни одного извѣстнаго имени я не слыхала; да и вообще… знаешь, мнѣ кажется это будетъ какъ-то… это стѣснить тебя.

— Отчего жъ? возразилъ генералъ… Да вѣдь мнѣ помнится, ты именно имѣла въ виду… ты даже просила устроить тебѣ это…

Катерина Петровна повторила то же недовольное движеніе головой.

— Надо еще посмотрѣть что здѣсь за труппа, и на что бы я могла разчатывать, поступая на сцену… возразила она. — А главное, мнѣ право кажется что эту мысль слѣдуетъ выкинуть: тутъ множество неудобствъ…

— Но какихъ же? возразилъ генералъ.

— Вотъ видишь ли, я тебѣ объясню. Вопервыхъ (она потянула обѣими руками руку генерала и загнула ему большой палецъ), я такъ смотрю на дѣло, что сдѣлавшись актрисой я непремѣнно компрометтирую тебя. Ты тутъ извѣстенъ цѣлой губерніи, тебя уважаютъ, ты аристократъ, — а что такое провинціальная актриса? Это вѣдь не петербургскіе театры.

— Ну, это вздоръ…. началъ было генералъ.

— Постой, ты выслушай, перебила его Шелопатова. — То было вопервыхъ; теперь вовторыхъ (она загнула ему указательный палецъ), какъ только я сдѣлаюсь актрисой, твои отношенія ко мнѣ тотчасъ станутъ извѣстны всему городу. Ты не воображаешь ли что это тоже вздоръ? Да ты смѣй только такъ подумать, такъ я тебѣ ушко надеру!

И она дѣйствительно схватила мягкій кончикъ генеральскаго уха и покрутила его двумя пальцами. Генералу это даже не понравилось.

— А ты не смѣй, не смѣй такъ думать, продолжала Катерина Петровна, опустивъ руку ему на плечо и теребя его за воротникъ. Я тебѣ серіозно говорю чтобы ты и не думалъ болтать о своихъ отношеніяхъ ко мнѣ. Это вѣдь не Петербургъ, тутъ отъ скуки умереть можно, если не умѣть себя поставить. Ты ужъ положись на меня, я это все устрою, такъ что намъ обоимъ преудобно будетъ. У меня будетъ маленькій кружокъ знакомыхъ, хорошенькая квартирка, разъ въ недѣлю чай и иногда ужинъ…. Разумѣется, двусмысленности нельзя избѣжать въ моемъ положеніи, но вѣдь про кого не болтаютъ въ провинціи? Ты только мнѣ не мѣшай, а ужь я беру на себя устроить такъ что у меня будутъ бывать и все очень прилично будетъ. А дамамъ вашимъ я сама первая фи дѣлаю — безъ нихъ еще веселѣе будетъ!

Генералу, по мѣрѣ того какъ онъ слушалъ оживленную болтовню Катерины Петровны, начинало казаться что въ самомъ дѣлѣ такъ будетъ гораздо лучше, чѣмъ еслибъ она поступила на провинціальную сцену. Онъ уже видѣлъ предъ собою эту маленькую хорошенькую квартиру, веселые хлопоты съ ея устройствомъ, и атмосферу кокетливаго женскаго уголка, которую онъ такъ любилъ. Конечно, ему слѣдовало бы имѣть въ виду что всѣ эти планы и удовольствія должны значительно запутать его и безъ того уже запутанныя дѣла, но генералъ былъ не въ такомъ расположеніи духа чтобъ останавливаться на подобныхъ соображеніяхъ.

— Да, наконецъ, мой братъ былъ бы очень недоволенъ, есла бъ я сдѣлалась актрисой — помнишь, гвардейскій полковникъ, котораго ты у меня видѣлъ? продолжала Шелопатова.

Соловцовъ не помнилъ рѣшительно никакого гвардейскаго полковника, и врядъ ли когда-нибудь встрѣчалъ такого у Катерины Петровны, но тотчасъ же согласился что и съ этой стороны молодой женщинѣ не разчетъ былъ поступать на сцену. Катерина Петровна вытащила у него изъ жилетнаго кармана часы и съ усиліемъ раскрыла ихъ.

— Ахъ, какъ поздно! вскричала она. — Я хочу въ театръ поѣхать, посмотрѣть вашу труппу, въ которую вы желаете меня спихнуть. Угодно вамъ проводить меня?

Генералъ не могъ отказать. Онъ думалъ что онъ только довезетъ ее до театра; но какъ-то такъ случилось что онъ вошелъ съ ней вмѣстѣ въ ложу, а войдя въ ложу, уже не могъ изъ нея выбраться. Это обстоятельство убѣдило его что о Катеринѣ Петровнѣ въ самомъ дѣлѣ не слѣдуетъ болтать зря, а лучше отзываться о ней уклончиво и неопредѣленно, и при случаѣ даже кое-что прибавить и прилгнутъ.

V. Утро другаго рода.

День сопровождавшійся такими благопріятными для Катерины Петровны предзнаменованіями начался совершенно иначе въ домѣ Ильяшевыхъ.

Левъ Дмитрачъ проснулся довольно поздно и тотчасъ почувствовалъ въ головѣ тяжесть, заставившую его взяться за лобъ и подозрительно потянуть въ себя воздухъ. Воздухъ оказался сырой и какой-то промозглый; онъ подошелъ къ печкѣ, занимавшей чуть не половину комнаты, и пощупалъ ее; печка была совсѣмъ холодная, а изъ душника медленно скапывалъ по отпотѣвшимъ обоямъ густой темный подтекъ, отдававшій запахомъ угара и извести. Молодой человѣкъ быстро распахнулъ дверь въ корридорчокъ и принялся кликать служанку. Рябая Мавра, съ подтыканною юбкой и въ башмакахъ на босую ногу, тотчасъ явилась; впрочемъ, и неглиже Льва Дмитрича ничѣмъ не было лучше.

— Это вы вчера, сударыня, не изводили топить здѣсь? обратился къ ней почти съ злостью молодой человѣкъ.

— Здѣся-тко? топи-и-ла, отвѣтила нараспѣвъ служанка.

— Топи-и-ла? какъ же это вы топили, когда печка холодная? наступалъ Левъ Дмитричъ, ожесточенно хлопая ладонями по кафелямъ.

— Кто жь ее знаетъ, чего она такая? возразила Мавра, подмахнувъ обѣими руками юбку.

— А чѣмъ здѣсь пахнетъ, вы слышите? чувствуете? продолжалъ раздраженно молодой человѣкъ. — Этакъ вѣдь угорѣіъ можно!

Мавра подняла носъ и потянула воздухъ.

— И то угаръ есть, подтвердила она. — Вотъ сейчасъ опять затоплю, вытянетъ.

И она повернулась, задѣвъ Льва Дмитрича своимъ широкимъ и туго обтянутымъ юбченкой бокомъ. «Этакая корова мерзѣйшая», мысленно выбранился молодой человѣкъ.

Ему, однако, не скоро пришлось отдѣлаться отъ Мавры; сначала она принесла вязанку дровъ, которая еще на порогѣ вывалилась у нея изъ рукъ съ такимъ жестокимъ стукомъ что стекла задребезжали въ окнахъ, и комната мгновенно наполнялась стрясшеюся со стѣнъ пылью; потомъ, ползая по полу на колѣняхъ и показавъ свои здоровенныя икры, медленно подтопила она печку, и замѣтивъ что сырыя дрова плохо загораются, поддула ихъ грудью съ такою силой что въ трубѣ вдругъ затрещало и заходило. Покончивъ съ печкой, она подала барину умыться, и тутъ же ототкнувъ у себя съ боку половую тряпку, вытерла на-крѣпко весь полъ, наполнивъ комнату какимъ-то ѣдкимъ и чрезвычайно непріятнымъ потнымъ духомъ.

Молодой человѣкъ одѣлся и вышелъ на половину стариковъ. Тамъ чай уже отпили, и заглохшій самоваръ тускнѣлъ на столѣ, засыпанномъ хлѣбными крошками. Паша съ теткой у окна чинила что-то изъ бѣлья; Дмитрій Кузьмичъ, въ хорьковомъ пальто по таліи и глубокихъ калошахъ, только-что пришелъ со двора, гдѣ распекъ дворника за какіе-то безпорядки, и былъ не въ духѣ. Занятый безпокоившими его мыслями, онъ вскользь поздоровался съ сыномъ, и не раздѣваясь, прошелся раза два изъ угла въ уголъ.

— Посмотри, Паша, когда въ послѣдній разъ дрова брали! обратился онъ вдругъ къ дочери.

Паша взяла тутъ же съ окна записную книжку и принялась перелистывать ее.

— Да не тамъ, не тамъ ты ищешь, акая право! перебилъ старикъ, и отнявъ у нея книжку, началъ прыгающими пальцами перебирать листы.

— Вы пропустили папа, поправила его Паша.

— Пропустилъ, понимаешь ты! ворчалъ старикъ. — Вотъ это идетъ разчетъ забраннаго прислугой жалованья, вотъ осенніе запасы, вотъ разчетъ съ жильцами — тутъ и дрова должны быть, говорилъ онъ, и послюнивая пальцы, торопливо переворачивалъ листы.

— Дрова раньше, папа, позвольте я вамъ отыщу, вызвалась Паша.

— Оставь пожалуста! прикрикнулъ на нее отецъ. — Сама записываетъ и не помнитъ гдѣ. Тебѣ даже въ книжку смотрѣть не слѣдовало бы, а на память знать.

Замѣтки о дровахъ оказались однакожь тамъ гдѣ показывала Паша. Старикъ еще больше разсердился и отнявъ книжку, присѣлъ съ нею въ уголъ.

— Ну такъ и есть. Я говорилъ что этотъ мерзавецъ плутуетъ! воскликнулъ онъ, ударяя по страницѣ крѣпкимъ, желтымъ ногтемъ. — Двадцатаго сентября десять саженъ; сегодня двѣнадцатое ноября; въ семъ недѣль десять сажень спустилъ! Это…. это я не знаю наконецъ что такое!

Старикъ всталъ и забывъ что былъ въ шапкѣ, перекрестился.

— Что жь это такое! повторилъ онъ, почти испуганно глядя на всѣхъ.

Паша и Марья Кузьминишна не отрывали глазъ отъ шитья; въ комнатѣ внезапно настала непріятная и давящая тишина.

— На замкѣ держу, самъ каждое утро счетомъ выдаю, должно быть мерзавецъ воспользовался, когда я нѣсколько дней нездоровъ былъ, не выходилъ…. говорилъ потеряннымъ голосомъ Дмитрій Кузьмичъ, ходя изъ угла въ уголъ и помахивая огромными ключами. — Или чего добраго ключъ подобралъ.

Левъ Дмитричъ молча допилъ простывшій чай и ушелъ въ свою комнату. Горько и какъ-то тускло стало у него на душѣ. Все къ чему онъ успѣлъ присмотрѣться со вчерашняго дня сжимало и почти изнуряло его. Онъ чувствовалъ необходимость овладѣть встрѣтившею его дѣйствительностью и понялъ что дѣло не обойдется безъ трудной и пошлой борьбы. Чтобы дать себѣ какое-нибудь матеріальное занятіе, онъ присѣлъ къ чемодану и принялся неторопливо разбирать его. Вынувъ оттуда двѣ пары платья, сшитаго предъ отъѣздомъ изъ Петербурга, онъ внимательно разсмотрѣлъ его и развѣсилъ по стульямъ чтобы дать расправиться слежавшимся складкамъ. Потомъ осторожно вынулъ накрахмаленное бѣлье, и убѣдившись, что оно не измялось въ дорогѣ, уложилъ его въ коммодъ. «Надо будетъ еще прачку отыскать; дома, я думаю, такъ вымоютъ что и надѣть нельзя будетъ», озабоченно сообразилъ онъ. Затѣмъ изъ чемодана появились нѣкоторыя туалетныя принадлежности и кое-какія бездѣлушки для письменнаго стола; между прочимъ портфель, вышитый шелками и вызвавшій у молодаго человѣка воспоминаніе чего-то милаго и близкаго. «Ахъ, глупостей я тогда дѣлалъ много», сказалъ онъ самъ себѣ, и разложилъ все вынутое на столъ. Отъ чемодана онъ прошелъ къ бумажнику и съ грустнымъ видомъ раскрылъ его. Какія-то письма, нѣсколько фотографическихъ карточекъ, квитанція университетскаго казначея, докторскій рецептъ и еще двѣ-три записки на клочкахъ бумаги представились ему. Онъ заглянулъ въ маленькій боковой карманъ и вытянулъ оттуда тощую пачку ассигнацій — оказалось что денегъ у него было всего двадцать семь рублей. «Плохо», проговорилъ молодой человѣкъ и озабоченно сдвинулъ брови.

Онъ бросилъ раскрытый бумажникъ на столъ и принялся ходить взадъ и впередъ по комнатѣ. Разныя, разныя мысли толпились у него въ головѣ; бродили какіе-то давно сложившіеся планы и напоминалось неопредѣленное, не переходящее въ рѣшимость намѣреніе, что-то сдѣлать, чѣмъ-то начать. Жизнь какъ что-то предстоящее и ждущее толкалась въ дверь и хмурилась. Въ этомъ холодноватомъ и сгущенномъ туманѣ предстоящаго онъ едва-едва различалъ нѣсколько опредѣленныхъ точекъ. «Служитъ, конечно, искать мѣста, работать, цѣпляться и лѣзть вверхъ», думалъ онъ; «но въ сущности, это еще ничего не выражаетъ. Служить надо такъ чтобы шагать, шагать и шагать все вверхъ по лѣстницѣ, а не топтаться на первой ступенькѣ. Опору надо имѣть, а гдѣ она покамѣстъ? Говорятъ, хорошо тому жить кому бабушка ворожитъ; надо стало-быть найти такую бабушку.» Онъ вспомнилъ о своемъ пріятелѣ Подобаевѣ, годомъ раньше его окончившемъ курсъ и уже успѣвшемъ, по письмамъ, отлично устроиться въ томъ самомъ городѣ куда занесла его судьба. «Онъ мнѣ долженъ помочь», подумалъ Ильяшевъ; «то-есть, поправился онъ — я долженъ заставить его помочь мнѣ». И предъ намъ, какъ живой возникъ этотъ Подобаевъ — высокій, румяный, блондинъ, съ курчавившимися шапкой волосами, громкимъ голосомъ и самоувѣренными, нѣсколько развинченными движеніями. «Я еще тогда говорилъ что этому дураку повезетъ», подумалъ онъ, и. припомнилъ какъ всѣ Подобаева не любили, и какъ онъ оказывался распорядителемъ всѣхъ студенческихъ затѣй, и какъ его всѣ при этомъ ругали, а онъ ругался вдвое, и вдвое самовластнѣе распоряжался тѣмъ чѣмъ его никто не просилъ распоряжаться. Скажемъ кстати что всѣ вообще университетскія воспоминанія нашего героя были такого рода что могли бы быть вынесены и изъ совершенно другаго заведенія. Относились они большею частью къ личнымъ и даже преимущественно денежнымъ обстоятельствамъ; припоминались кое-какіе случаи гдѣ онъ поступилъ несомнѣнно ловко, и другіе, гдѣ онъ не только поддержалъ извѣстнаго рода собственное достоинство, но и блеснулъ кое-чѣмъ весьма удачно. Но затѣмъ, никакого такъ-называемаго университетскаго вѣянія въ этихъ воспоминаніяхъ не чувствовалось. «Онъ здѣсь, я думаю, всѣ углы обшарилъ», мысленно продолжалъ о Подобаевѣ Ильяшевъ. Тутъ мечты его перенеслись опять на домашнихъ, на отца, на Пашу, на весь складъ житья въ домѣ. Брови опять сурово сдвинулись у него; онъ завидѣлъ множество мелкихъ, ежедневныхъ и самыхъ трудныхъ препятствій, какія подставляла эта жизнь его планамъ. «Денегъ мнѣ надо съ самаго начала — денегъ пожалуй не дадутъ; обстановку надо сколько-нибудь приличную — обстановка невозможная; принять кого-нибудь, угостить, познакомить съ семействомъ — и думать нечего. Чудесно въ самомъ дѣлѣ будетъ, когда эта Мавра чай подавать станетъ!» добавилъ онъ почти со злостью.

Онъ сунулъ въ карманъ бумажникъ, толкнулъ ногою дверь и пошелъ въ залу. Тамъ Паша одна сидѣла у окна съ ворохомъ бѣлья на колѣняхъ; тетка ушла хлопотать на кухню.

— А гдѣ отецъ? спросилъ Левъ Дмитричъ.

— У себя въ комнатѣ.

— Онъ никуда не собирается?

— Нѣтъ, онъ теперь доктора будетъ ждать.

Вѣроятно лицо молода то человѣка выражало что-нибудь очень рѣшительное, потому что Паша, какъ только онъ повернулся, чтобъ идти къ отцу, подняла опущенную голову и робко проговорила:

— Лева, ты не говори ему ничего такого….

Молодой человѣкъ остановился, подумалъ съ секунду и, улыбавшись, отвѣтилъ:

— Нѣтъ, я не съ тѣмъ.

Онъ въ первый разъ еще входилъ въ комнату отца. Неряшливый и скопидомный бытъ дома поражалъ здѣсь даже свыкшагося съ обстановкой другихъ комнатъ: видно было что сюда не проникало даже самое отдаленное отраженіе тѣхъ побужденій которыя заставляютъ человѣка устраиваться поудобнѣе и покрасивѣе. Глава семейства расположился здѣсь вполнѣ какъ у себя, соображаясь лишь съ собственными наклонностями и вкусами. Были здѣсь впрочемъ своего рода удобства, строго соблюденныя. Такъ напримѣръ, кровать, накрытая пожелтѣвшимъ байковымъ одѣяломъ, стояла не у стѣны, отъ которой дуло, а ближе къ срединѣ комнаты; одно окно было законопачено распоротою ваточною кацавейкой; на другомъ, къ солнцу, стояли огромныя бутыли съ уксусомъ, который Дмитрій Кузьмичъ дѣлалъ дома, изъ остатковъ компота, выжимокъ сушеной малины и всякой дряни, по вычитанному въ старой Сѣверной Пчелѣ рецепту. Разнаго рода хозяйственныя и лѣкарственныя принадлежности также стояли на виду, чтобъ имѣть ихъ всегда подъ рукою. Отъ всѣхъ этихъ предметовъ, а также отъ теплившейся въ углу лампадки и шандаловъ съ сальными свѣчами въ комнатѣ стоялъ какой-то густой и кислый запахъ. Запахъ этотъ усиливался еще отъ того что Дмитрій Кузьмичъ, по совѣту доктора, заботившагося возбуждать въ немъ испарину, нѣсколько разъ въ день перемѣнялъ бѣлье и просушивалъ его тутъ же на стульяхъ, составленныхъ между печкой и кроватью.

Старикъ сидѣлъ въ какомъ-то зеленоватомъ сюртучкѣ, надѣтомъ прямо на фуфайку, и читалъ книгу. Книга эта была Ключъ къ таинствамъ природы; съ нѣкоторыхъ поръ сочиненія мистическаго свойства составляли любимое чтеніе Дмитрія Кузьмича и отодвинули на задній планъ Народную медицину Чаруковскаго, служившую ему въ прежнее время энциклопедіей.

При первомъ взглядѣ на лицо отца, когда тотъ поднялъ наклоненую надъ книгой голову и посмотрѣлъ изъ подъ очковъ, молодой человѣкъ догадался что утреннее неудовольствіе уже перекипѣло въ немъ, или по крайней мѣрѣ онъ хотѣлъ отложить его въ сторону въ виду неожиданнаго посѣщенія сына.

— Что, голубчикъ? произнесъ старикъ почти ласково, закладывая страницу исписаннымъ лоскуткомъ бумаги и отодвигая книгу. — Не побесѣдовать ли съ нами пришелъ?

— Очень радъ и побесѣдовать, отозвался сынъ; — мы вѣдь сегодня почти не видались.

— Ну, милости просимъ, пригласилъ старикъ. — Поутру тогда мошенникъ этотъ взволновалъ меня; ты еще не всмотрѣлся въ эти хозяйственныя дрязги, не знаешь. Ну, присядь, потолкуемъ.

— Нѣтъ, я лучше похожу, отказался сынъ и продолжалъ осторожно шагать взадъ и впередъ по небольшой комнатѣ. Онъ чувствовалъ себя не совсѣмъ спокойно, и ходить ему было удобнѣе. — Я вотъ хотѣлъ съ вами нѣкоторые свои планы обсудить…. началъ онъ.

— Ну, очень радъ…. радъ что не чуждаешься отца; проговорилъ старикъ. — Отъ сестрицы вотъ твоей никогда ничего не добьешься; ходитъ какъ зачурованная; мечтательность все дѣвичья!

— Хочу поспѣшить на службу опредѣлиться, перебилъ сынъ, которому дѣлалось каждый разъ неловко когда отецъ недоброжелательно заговаривалъ о Пашѣ. — Думаю сегодня же или завтра къ губернатору сходить, представиться.

Отецъ, поднявъ очки надъ бровями, озабоченно смотрѣлъ на сына и барабанилъ пальцами по столу.

— Дѣло, дѣло, проговорилъ онъ; — къ губернатору слѣдуетъ сходить. Онъ, разказываютъ, прекраснѣйшій человѣкъ.

Дмитрій Кузьмичъ слышалъ, напротивъ, о губернаторѣ совсѣмъ другаго рода отзывы, но при молодомъ человѣкъ полагалъ за лучшее въ этомъ случаѣ солгать. — А что же именно ты имѣешь въ виду по службѣ? спросилъ онъ.

— Да какъ тутъ сказать? думаю просить просто по усмотрѣнію его превосходительства.

— По усмотрѣнію…. да; этакъ даже къ формѣ ближе будетъ. Ты вѣдь по юридическому?

— По юридическому.

— Ты еще гимназистомъ былъ, такъ я тебѣ совѣтовалъ этотъ факультетъ избрать, съ удовольствіемъ припомнилъ старикъ. — Еще въ мое время всегда преимущество отдавали. А все, я думаю, штатнаго мѣста сразу не дадутъ? добавилъ онъ, и изъ подъ очковъ опять озабоченно взглянулъ на сына. Онъ очень хорошо зналъ что сыну могли дать не только штатное, во и весьма видное мѣсто, но полагалъ за лучшее не высказать итого, чтобъ молодой человѣкъ не заносился.

— Не знаю, есть ли ваканціи, возразилъ сынъ. — У меня тутъ пріятель одинъ имѣется, товарищъ по университету, такъ у него можно будетъ все узнать. Онъ и губернатору меня представить.

— А кто такой? спросилъ отецъ.

— Нѣкто Подобаевъ, онъ здѣсь числится при губернаторѣ и даже сродни ему приходится.

— Не слыхалъ, озабоченно произнесъ отецъ.

Они оба съ минуту помолчали. Левъ Дмитричъ все собирался приступить къ главному занимавшему его вопросу, и все не рѣшался, и не потому чтобы говорить объ этомъ вопросѣ ему казалось неловкимъ, а болѣе по предчувствію что дѣло его должно непремѣнно прогорѣть.

— У меня, папа, къ вамъ на первый разъ просьба есть, заговорилъ онъ наконецъ, съ досадой чувствуя что голосъ его теряетъ увѣренность.

Старикъ при словѣ «просьба» сдвинулъ брови и поглядѣлъ на сына.

— Ну, что такое? спросилъ, впрочемъ довольно мягко.

— Да мнѣ на первое время надо было бы обзавестись кой-чѣмъ и вообще… вообще надо было бы денегъ… хоть не очень много…. Конечно, какъ только я стану сколько-нибудь на ноги, я не буду больше затруднять васъ.

Дмитрій Кузьмичъ откинулся на спинку стула и молча барабанилъ пальцами по столу.

— Чѣмъ же это тебѣ обзаводиться надо? вѣдь пріѣхалъ, кажется, на все готовое? возразилъ онъ. По его лицу нельзя было угадать степени неудовольствія какое возбудила въ немъ просьба сына.

— Мнѣ очень совѣстно обращаться къ вамъ за деньгами на другой же день по пріѣздѣ; но лучше принять одолженіе отъ отца, чѣмъ отъ посторонняго, проговорилъ сынъ.

Старику это чрезвычайно не понравилось.

— Отъ какихъ же это еще постороннихъ ты думаешь одолжаться? на бѣдность просить, или занимать, долги дѣлать? заговорилъ онъ сердито. — Службы еще не имѣешь, а мотать вздумалъ!

— Кто говорить о мотовствѣ? возразилъ сынъ. — Мнѣ нужны небольшія деньги чтобъ дополнить свой гардеробъ, сойтись кое-съ-кѣмъ въ городѣ, и наконецъ…. наконецъ, вы сами знаете что даже при исканіи службы на человѣка не нуждающагося смотрятъ совсѣмъ иначе и охотнѣе даютъ высшее мѣсто.

— Что же ты губернатора обѣдомъ хочешь угостить что ли? спросилъ уже съ насмѣшкой отецъ.

Молодой человѣкъ ничего не отвѣтилъ. Старикъ опять забарабанилъ ногтями по столу и подвинулъ къ себѣ книгу.

— Ты не желаешь, кажется, больше разговаривать? произнесъ онъ сдержанно.

— Вы меня оскорбляете; что же я буду отвѣчать? возразилъ сынъ. Старикъ началъ глядѣть въ книгу.

— Какъ знаешь, сказалъ онъ.

Левъ Дмитричъ, уже значительно раздраженный, думалъ уйти; но отецъ поднялъ голову и спросилъ:

— Сколько же ты хочешь денегъ?

— Рублей двѣсти мнѣ надо бы было, не увѣренно отвѣтилъ сынъ.

Старикъ помолчалъ съ минуту, глядя куда-то мимо сына, потомъ всталъ и принялся ходить по комнатѣ.

— Вотъ что, Левъ Дмитричъ… началъ онъ, трогая забѣгавшими пальцами края своего сюртука. — Я не скупъ, какъ ты въ этомъ самъ убѣдишься, поживя со мною; но я бѣдный человѣкъ, и тебѣ слѣдуетъ это знать! Да еслибы даже и богатъ былъ, такъ мнѣ Богъ не позволяетъ баловствомъ портить сына и потакать какимъ-нибудь… можетъ-быть тамъ… дебоширствамъ! Слѣдуетъ самому дорогу въ жизни прокладывать, а не разчитывать на средства отца. Я свою лямку безъ копѣйки началъ и пришелъ наниматься въ судѣ въ нанковыхъ панталонахъ. Это вздоръ что ты разказываешь тамъ, будто не нуждающемуся человѣку скорѣе мѣсто дадутъ; за этимъ тягаться нельзя: княжескому сынку еще скорѣе дадутъ, такъ мало-ли что! Нашему брату надо лбомъ пробивать дорогу.

Сынъ ничего не возражалъ; все что онъ слышалъ, онъ зналъ изъ прежнихъ наставленій отца и изъ его писемъ. У него, отъ какого-то раздраженнаго и давящаго чувства, пересохло въ горлѣ.

— Я не для того говорю, чтобъ отказать тебѣ, продолжалъ отецъ, шагая азъ угла въ уголъ и тихо шурша спальными сапогами безъ каблуковъ. — Если я какую-нибудь тысячу сколотилъ, такъ для тебя же; но жизнь еще долга, Левъ Дмитричъ! о черномъ днѣ помнить надо!

Онъ еще долго ходилъ и говорилъ; сынъ молчалъ и какъ-то угрюмо слѣдилъ за нимъ; ему показалось какъ будто отецъ сталъ даже ниже ростомъ и старѣе.

— Такъ какъ же насчетъ денегъ, папа? прервалъ онъ его наконецъ.

Старикъ остановился и какъ-то нервно передвинулъ нѣкоторыя вещи на столѣ.

— Да вѣдь я сказалъ что не откажу. Не сію же минуту тебѣ подавай! у меня въ карманѣ вѣдь не лежатъ сотни. Надо это сообразить, осмотрѣться, въ банкъ съѣздить… говорилъ онъ раздраженно.

«Нѣтъ, лучше я не знаю что сдѣлаю, чѣмъ въ другой разъ просить у него», рѣшилъ сынъ, выходя изъ кабинета отца. Онъ вернулся въ свою комнату, переодѣлся въ лучшее платье и отправился отыскивать Подобаева.

VI. Хорошо устроившійся человѣкъ.

Университетскій товарищъ встрѣтилъ Ильяшева не только радушно, но даже шумно, и такъ стиснулъ ему руку что тотъ долженъ былъ помахать склеившимися пальцами.

Онъ съ удовольствіемъ, и не безъ примѣси нѣкотораго завистливаго чувства, осмотрѣлся. Квартира занимаемая Подобаевымъ могла принадлежать только человѣку весьма не дурно и со. вкусомъ устроившему свою холостую жизнь. Убранство отличалось модностью и очевидно стоило денегъ; были даже нѣкоторыя мелочи свидѣтельствовавшія о расположеніи къ хозяину губернскихъ дамъ. Претензія на хорошій тонъ, въ предѣлахъ холостой обстановки, также заявляла себя и въ подробностяхъ, и въ общемъ ансамблѣ; замѣтно было что всему этому хозяинъ придавалъ не послѣднее значеніе.

Ильяшевъ нашелъ своего пріятеля точно такимъ какимъ тотъ постоянно рисовался въ его воспоминаніяхъ. Годъ привольной жизни въ провинціи не только не подѣйствовалъ на Подобаева въ смыслѣ обрыхленія и распущенности, но еще усилилъ свойственные его внѣшности бойкость и развязность. Въ этомъ отношеніи опять было ясно до очевидности что губернская жизнь ни въ какомъ случаѣ не гладила Подобаева противъ шерсти. Онъ замѣтно, но безъ излишества пополнѣлъ, или лучше сказать, достигъ нормальнаго развитія своей красивой физической природы; особенно затылокъ и шея сдѣлались у него шире и представительнѣе.

Пріятели усѣлись на диванѣ; хозяинъ шепнулъ кое-что весьма приличному и на видъ до крайности бойкому слугѣ, и черезъ нѣсколько минутъ на столъ появилась холодная закуска и бутылка шампанскаго.

— По всему видно что ты здѣсь очень не дурно устроился, говорилъ не безъ примѣси того же завистливаго чувства Ильяшевъ, съ удовольствіемъ отхлебывая изъ холоднаго стакана.

— Н-ничего, подтвердилъ пріятно спокойнымъ тономъ Подобаевъ. — Не жалуюсь, не обходили! добавилъ онъ словами Скалозуба. — Ну, а ты же какого рода планы здѣсь имѣешь? У тебя вѣдь тутъ отецъ есть?

Ильяшевъ на секунду замялся, отвѣчая на этотъ вопросъ: у него мелькнула мысль, нельзя ли устроить такъ, чтобъ оставить всѣ свои семейныя отношенія въ сторонѣ, скрыть ихъ отъ Подобаева и даже ограничить ради этого свое сближеніе съ нимъ. Но тутъ же онъ подумалъ что съ Подобаевымъ полезнѣе будетъ сойти на откровенность, тѣмъ болѣе что и тотъ обязанъ былъ своимъ благосостояніемъ не рожденію, а какимъ-нибудь личнымъ и можетъ-быть даже не вполнѣ благовиднымъ удачамъ; эта мысль въ глазахъ Ильяшева значительно приравнивала его къ пріятелю.

— На готовое, значитъ, гнѣздышко пріѣхалъ? продолжалъ Подобаевь, утирая салфеткой свои бѣлокурые усы и красныя губы. Онъ зналъ что это гнѣздышко составляло скорѣе темное, чѣмъ блестящее пятно на горизонтѣ Ильяшева, но особаго рода тактъ побуждалъ его прикидываться, будто онъ видитъ выгоды именно въ тѣхъ условіяхъ которыя становили его пріятеля ниже его.

— Ну, это гнѣздышко-то хоть и теплое, но не особенно привлекательное, отвѣтилъ Ильяшевъ. — Отецъ у меня, такъ-сказать, изъ старомодныхъ, добавилъ онъ съ нѣсколько-напряженною улыбкой. Онъ еще не увѣренъ былъ, хорошо-ли дѣлаетъ что такъ говоритъ.

— Тугъ, значить? пояснилъ Подобаевъ, слегка какъ-то подмигнувъ — и Ильяшевъ сразу почувствовалъ что пріятель его попалъ на тотъ тонъ, въ которомъ говорить о щекотливыхъ предметахъ становится совершенно удобно.

— Именно, подтвердилъ онъ уже гораздо развязнѣе.

Подобаевъ раздѣлилъ на два стакана остатки вина и подвинулъ къ гостю изящную сигарочницу.

— Это самые невыгодные отцы, продолжалъ онъ совершенно спокойно. — Они помнятъ какъ сами тянули лямку и не могутъ взять въ толкъ что нынче стараются безъ этого обходиться, и что начинать сначала — самое дурное правило.

Ильяшевъ даже удивился сообразительной проницательности своего пріятеля.

— Онъ жизнь понимаетъ совсѣмъ не по-нашему, подтвердилъ онъ. Подобаевъ только кивнулъ головой.

— Ты, конечно, служить собираешься? спросилъ онъ.

— Да, служить… А ты самъ по этой части, я думаю, далеко ужь пошелъ?

— Н-ну, не скажу… отвѣтилъ небрежно Подобаевъ. — Эта сторона у меня не на первомъ планѣ. Съ губернаторомъ впрочемъ, да и со всѣми этими тузами я очень близокъ.

— Но чѣмъ же собственно ты здѣсь занимаешься? потому что вѣдь устроился ты такъ что я тебя по крайней мѣрѣ вицъ-губернаторомъ считалъ… осторожно полюбопытствовалъ Ильяшевъ.

Подобаевъ, однакожь, оказался не слишкомъ готовымъ удовлетворить этому любопытству.

— Знаешь пословицу: на ловца и звѣрь бѣжить, отвѣтилъ онъ, какъ-то формально улыбаясь и играя кистями своего бархатнаго халата.

«Этакая скотина», завистливо подумалъ Ильяшевъ.

— Я полагаю, надо прежде всего губернатору представиться, продолжалъ онъ громко.

— Ну, разумѣется, равнодушно подтвердилъ Подобаевъ.

Ильяшеву показалось что пріятель его ждетъ чтобъ его попросили и желаетъ немного надъ нимъ поломаться. И въ настоящихъ обстоятельствахъ Ильяшевъ не прочь былъ чтобы Подобаевъ надъ нимъ поломался: онъ вообще не останавливался предъ нѣкоторыми уступками и сдѣлками съ собственнымъ самолюбіемъ, когда видѣлъ впереди положительную выгоду. Надо только чтобы все это не переходило за извѣстныя границы — а онъ зналъ что Подобаевъ за такія границы не перейдетъ.

— Я въ этомъ случаѣ, разумѣется, имѣю нѣкоторый разчетъ на тебя… заговорилъ онъ нѣсколько даже просительнымъ тономъ. — Ты меня, по старому товариществу, безъ всякой помощи не оставишь…

Подобаевъ, продолжая играть кистями халата, сдѣлался очень серіозенъ.

— На мою готовность, конечно, можешь вполнѣ разчитывать, заговорилъ онъ. — Но мое правило — никогда ничего не обѣщать. Все что могу сдѣлать — это подать во-время практическій совѣтъ, свести кое-съ кѣмъ… ну, и конечно, замолвить…

«Какимъ тономъ заговорилъ, каналья этакая!» мысленно оскорбился Ильяшевъ, но тутъ же заключилъ что Подобаевъ будетъ ему дѣйствительно полезенъ, и что поэтому можно ему кое-что и позволитъ, тѣмъ болѣе что жизнь еще впереди, и можетъ представиться случайность и ему надъ нимъ въ свою очередь поломаться.

— Помилуй, да я больше и ожидать не могу, воскликнулъ онъ и даже пожалъ пріятелю руку. — При твоихъ знакомствахъ и съ твоимъ вліяніемъ, ты меня парою словъ поставишь на рельсы.

Подобаевъ приподнялъ верхнюю губу, что у него всегда выходило когда онъ улыбался.

— Ну, это ты преувеличиваешь… проговорилъ онъ скромно.

— Нѣтъ, право. Да притомъ, я увѣренъ что у тебя легкая рука: кому самому везетъ, тотъ и другимъ приноситъ удачу.

Подобаеву даже совсѣмъ пріятно стало.

— Вотъ за это послѣднее твое слово, я для тебя съ особенной охотой все сдѣлаю заговорилъ онъ весело. — Потому что всякій другой на твоемъ мѣстѣ сказалъ бы счастье, а не удача, а счастье вздоръ, белиберда, объ немъ старыя барышни плачутся; а удача — это братъ другаго рода штука, тутъ романтизма этого нѣтъ!

Ильяшеву это даже очень умнымъ показалось.

— Ты мою всегдашнюю мысль высказалъ, проговорилъ онъ.

Подобаевъ велѣлъ подать еще бутылку и раскурилъ отличнѣйшую сигару.

— Каковъ у васъ тутъ губернаторъ? освѣдомился Ильяшевъ.

— Н-ничего, отвѣтилъ Подобаевъ съ снисходительностью, которая какъ бы должна была указать на его интимныя отношенія къ представителю мѣстной власти. — Умѣючи, съ нимъ можно жить.

Онъ отхлебнулъ изъ стакана, небрежно проливъ нѣсколько капель на бархатный халатъ, и затянулся сигарой.

— Тутъ барынька одна есть, которая имъ надлежащимъ образомъ завѣдуетъ, продолжалъ онъ. — Очень еще не старая женщина и, понимаешь?…

Онъ выразительнымъ жестомъ дополнилъ свою мысль.

— Если хочешь, я тебя познакомлю съ ней….

— Ахъ, пожалуста, воскликнулъ съ нѣсколько разгорѣвшимися глазами Ильяшевъ. — Я вообще желалъ бы войти поскорѣе въ эту такъ-называемую губернскую жизнь и между прочимъ завтра же заѣхать къ губернатору….

— Къ губернатору можно…. отвѣтилъ нѣсколько задумчиво Подобаевъ. — Только сначала я лучше заведу тебя къ одному знакомому человѣку, онъ по этой части много значитъ. Да не хочешь ли сейчасъ со мной поѣхать? Утро у меня свободно, а его теперь кстати въ правленіи можно застать. Потому что онъ, собственно говоря, свинья, и на квартиру къ нему ѣхать не стоитъ, пояснилъ Подобаевъ.

Ильяшевъ съ восторгомъ согласился.

— Гриша! крикнулъ хозяинъ человѣку. — Приведи извощика.

— Демьяна прикажете? спросилъ слуга.

— Демьяна. Да подай прежде одѣться, живо!

— Извини, Левъ Дмитричъ, я сію минуту, обратился онъ къ гостю и ушелъ въ другую комнату, откуда очень скоро появился переоблаченный въ визитную пару.

Демьянъ оказался щегольскимъ парнымъ извощикомъ. Псдобаевъ бралъ его всегда когда ѣхалъ на долгое время.

Они подкатили прямо къ присутственнымъ мѣстамъ. Проходя по отдѣленіямъ, Подобаевъ то-и-дѣло раскланивался съ чиновниками, нѣкоторымъ жалъ руки, и вообще держалъ себя какъ человѣкъ котораго всѣ знали и который понималъ свое значеніе. Онъ провелъ Ильяшева прямо въ комнату знакомаго совѣтника, гдѣ оба они очутились непосредственно предъ лицомъ сѣденькаго и на видъ довольно чистенькаго старичка въ форменномъ фракѣ, уединенно и съ какою-то грустною задумчивостью сидѣвшаго предъ кипою бумагъ.

— Вотъ-съ, Алексѣй Лукьянычъ, позвольте вамъ отрекомендовать моего университетскаго товарища, кандидата Ильяшева, и поручить его вашему особенному вниманію, заговорила Подобаевъ, подводя къ старичку своего пріятеля и съ нѣкоторымъ даже оттѣнкомъ пренебреженія пожимая маленькую жилистую руку, высунувшуюся изъ-подъ вицъ-мундирнаго обшлага. — Желаетъ поступить здѣсь на службу и пользоваться вашимъ покровительствомъ.

Старичокъ поглядѣлъ на Ильяшева маленькими красненькими глазками и спросилъ:

— Вѣроятно при губернаторѣ состоять желаете?

Ильяшевъ подтвердилъ.

— Докладную записочку подать слѣдуетъ, посовѣтовалъ старичокъ.

— Это мы сами знаемъ, отвѣтилъ за пріятеля Подобаевъ; — а вы, Алексѣй Лукьянычъ, намъ посодѣйствуйте. Вы запишите-ка себѣ его фамилію.

— Зачѣмъ записывать, не забудемъ.

— Ну, поѣдемъ, обратился Подобаевъ къ Ильяшеву.

Маленькая сухая рука опятъ высунулась изъ-подъ обшлага, пріятели прежнимъ порядкомъ пожали ее и вышли. Старичокъ досталъ изъ широкаго задняго кармана табатерку, медленно понюхалъ изъ нея, и опять съ грустною задумчивостью присѣлъ, на кончикъ стула предъ кипой бумагъ.

— Какой скромненькій этотъ совѣтникъ! замѣтилъ Ильяшевъ, спускаясь по лѣстницѣ

— Скромненькій, да! какъ-то двусмысленно подтвердилъ Подобаевъ. — А знаешь ли что? прибавилъ онъ, взглянувъ на часы: — поѣдемъ-ка кстати ужъ и къ Mme Нельгуновой? Теперь она должна быть дома.

— Что это за Нельгунова? спросилъ Ильяшевъ.

— Да барынька про которую я тебѣ говорилъ: губернаторская-то.

— Ахъ, пожалуйста, обрадовался Ильяшевъ. — Ужь такъ и положимъ сегодня съ поклонами ѣздить.

Ему эти странствованія съ Подобаевымъ чрезвычайно нравились.

Демьянъ подвезъ пріятелей къ хорошенькому деревянному домику.

— Собственный? спросилъ Ильяшевъ совершенно ужё практическимъ тономъ.

— Собственный и благопріобрѣтенный, подтвердилъ Подобаевъ.

Нельгунова приняла ихъ по докладу. У нея все вообще было поставлено на весьма бонтонную ногу, такъ что Ильяшевъ сразу почувствовалъ и оцѣнилъ удовольствіе быть у нея принятымъ.

Сама Нельгунова оказалась женщиной не только молодою, но и очень красивою: немного выше средняго роста, полненькая, но съ таліей, съ круглыми и покатыми плечами, и выраженіемъ какой-то смѣшливости въ лицѣ, которая впрочемъ не только ничего не портила, но даже составляла главную привлекательность ея наружности. Эта смѣшливость сообщала ей наивную и немножко кокетливую оживленность, и хотя отзывалась нѣсколько глуповатостью, но безъ нея лицо Нельгуновой непремѣнно утратило бы свою пикантность.

Ильяшеву это лицо положительно понравилось. Ему понравилась также нѣкоторая застѣнчивость съ которою Нельгунова обратилась къ нему съ двумя-тремя первыми вопросами, и которой онъ никакъ не ожидалъ отъ нея. Онъ впрочемъ принялъ за застѣнчивость привычку какъ-то слегка поеживаться кругленькими плечиками и, заговаривая съ кѣмъ-нибудь, медленно подымать опущенныя рѣсницы. Двадцать минутъ проведенныя у Нельгуновой показались ему чрезвычайно пріятными: онъ все чувствовалъ на себѣ этотъ медленно раскрывавшійся взглядъ, и когда Нельгунова хотѣла подвинуть къ нему пепельницу, онъ нарочно поторопился предупредить ее, такъ что ихъ руки столкнулись. Во всѣхъ ея движеніяхъ ему чувствовалось что-то интригующее и какъ-то пріятно безпокоящее. «Счастливчикъ однако этотъ губернаторъ», мысленно позавидовалъ онъ нѣсколько разъ и рѣшилъ что около Нельгуновой слѣдуетъ очень и очень похлопотать, потому что эта барыня не для одной только политики имѣетъ цѣну; а ужь про политику и говорить нечего, потому что съ этакими глазами и плечами изъ губернатора можно веревки вить.

Нельгунова пригласила его бывать почаще и запросто и предложила обоимъ пріятелямъ сегодня же быть у нея въ ложѣ.

— Ну, какова? спросилъ съ нѣкоторою даже гордостью Подобаевъ, выходя на улицу. Ильяшевъ только выразительно подкинулъ годовой.

— Это, братецъ ты мой, такая барынька что о-о-о! пояснилъ Подобаевъ, слегка даже прищелкнувъ пальцами. — Этакія барыньки для вашего брата нарочно родятся: за этакую уцѣпишься такъ не оборвешься!

Идьяшеву нѣсколько подозрительными показались слова пріятеля. «Ужь не за нее ли самъ-то онъ уцѣпился?» подумалъ онъ.

— Одно въ ней плохо — денегъ бросать очень не можетъ, продолжалъ Подобаевъ.

— Да развѣ она не богата? спросилъ съ удивленіемъ Ильяшовъ, которому обстановка Нельгуновой показалась даже роскошною.

— Богата, если хочешь, то-есть живетъ отлично, новое это, понимаешь, не то: деньги у нея заработанныя.

Ильяшевъ сообразилъ что такъ какъ у Подобаева денегъ было много, то главные рессурсы его должны были быть гдѣ-нибудь на сторонѣ. Это на первый разъ его нѣсколько успокоило.

— Что, она замужняя?

— Замужняя. Мужъ ея такъ…. ничего. Служитъ. — А что, вдругъ предложилъ Подобаевъ, — не поѣхать ли намъ въ какой-нибудь ресторанъ пообѣдать? Мнѣ тебя угоститъ хочется, прибавилъ онъ, замѣтивъ что Ильяшевъ нѣсколько замялся.

Пообѣдать въ ресторанѣ Ильяшеву очень хотѣлось. На минуту его остановила мысль что дома его будутъ ждать и пожалуй разсердятся, но онъ рѣшилъ не обращать на это никакого вниманія. Завтракъ съ шампанскимъ и визитъ къ Нельгуновой сообщили ему то подмывающее настроеніе, которое такъ хорошо знакомо молодымъ людямъ рѣдко имѣющимъ возможность кутнуть.

VII. Пріятности губернской жизни.

Какъ только наши пріятели вошли въ залу ресторана, у Подобаева тотчасъ оказалось тамъ множество знакомыхъ. Онъ раскланивался на всѣ стороны, жалъ руки, улыбался и потягивалъ плечами, какъ человѣкъ который знаетъ что его всѣ любятъ и пожалуй даже заискиваютъ въ немъ. И хотя за нимъ помнили кое-что не вполнѣ благовидное, его въ самомъ дѣлѣ любили въ городѣ; и этимъ онъ былъ обязанъ единственно своей развязности и самоувѣренности.

Пріятели усѣлись за столикъ и спросили себѣ обѣдъ. Подлѣ нихъ, повернувшись къ окну, какой-то господинъ лѣтъ тридцати и можетъ-быть съ небольшимъ внимательно читалъ газету, и когда они проходили мимо, искоса взглянулъ на нихъ изъ-за листа, но тотчасъ же, какъ бы не желая быть замѣченнымъ, опустилъ глаза и углубился въ чтеніе.

— Николай Михайловичъ! окликнулъ его Подобаевъ.

— А, здравствуйте, отозвался тотъ, не совсѣмъ охотно оставляя газету и поворачиваясь на стулѣ.

Ильяшевъ съ этихъ первыхъ словъ замѣтилъ что тутъ Подобаевъ совсѣмъ не держалъ себя такимъ козыремъ какъ съ другими и едва ли даже не пасовалъ.

— Что вы тамъ въ газету углубились? Не хотите ли къ намъ подсѣсть? продолжалъ онъ, подвигая тарелки чтобъ очистить на столикѣ мѣсто. — Ильясовъ, докторъ Вретищевъ, поспѣшно познакомилъ онъ молодыхъ людей.

Докторъ неторопливо и все съ тѣмъ же оттѣнкомъ неохоты подвинулъ свой стулъ къ столику, но не забылъ взять съ собой газету. Ильяшевъ тутъ только разсмотрѣлъ его лицо, не очень полное и не худощавое, смуглое, съ мягкою и блестящею черною бородой. Оно останавливало на себѣ вниманіе отпечаткомъ какой-то внутренней жизни, спокойно проступавшей въ каждой чертѣ лица и въ особенности въ глазахъ, свѣтлосѣрый блескъ которыхъ не совсѣмъ гармонировалъ со смуглостью кожи и чернотой волосъ. Эти глаза тоже выражали чрезвычайно много спокойствія и какъ будто даже лѣни, во это выраженіе можно было бы принять и за отпечатокъ недюжинной силы.

— Да бросьте вы эту газету, неужели вамъ Наполеоны еще не надоѣли? заговорилъ Подобаевъ и потянулъ за кончикъ печатный листъ.

Докторъ, какъ бы не замѣтивъ этого, спокойно поставилъ на газету локоть.

— Мнѣ вотъ и климатъ здѣшній очень надоѣлъ, такъ что жъ съ этимъ дѣлать? возразилъ онъ чуть усмѣхнувшись подъ мягкими черными усами. — А отъ Наполеоновъ гораздо труднѣе отдѣлаться, чѣмъ, напримѣръ, намъ съ вами отъ дурнаго климата.

Подобаевъ счелъ умѣстнымъ разсмѣяться, и Ильяшеву этотъ смѣхъ показался какимъ-то дрянненькимъ.

— Вы Наполеона точно климатомъ какимъ то считаете! воскликнулъ Подобаевъ.

— Да съ, почти что въ этомъ родѣ; потому что иначе какъ бы его стали переноситъ? отвѣтилъ докторъ, глядя куда-то въ сторону.

Подобаевъ все продолжалъ смѣяться: ему казалось что докторъ говоритъ смѣшное, и что смѣяться слѣдуетъ. Онъ разлилъ вино и подвинулъ стаканъ къ доктору.

— Нѣтъ-съ, очень вамъ благодаренъ; я за обѣдомъ пилъ уже, отказался тотъ.

— Да помилуйте, на шампанское времени нѣтъ, вы меня обидѣть хотите! воскликнулъ Подобаевъ. — Я за ваше здоровье пью!

И онъ приблизилъ къ нему свой стаканъ чтобы чокнуться.

Докторъ долженъ былъ то же поднять свой стаканъ и отхлебнуть.

— Мнѣ и пора отсюда, сказалъ онъ тотчасъ же и взялъ съ окна шляпу.

Подобаевъ сконфузился: ужъ очень похоже было на то что докторъ нарочно избѣгалъ его. Онъ даже покраснѣлъ, пожимая ему руку и какъ-то нечаянно, безъ всякой надобности, чтобы только что-нибудь сказать, спросилъ:

— А какъ Полина Матвѣевна? Давно вы у нея были?

Докторъ остановился и посмотрѣлъ на него.

— Да вѣдь мы вчера съ вами тамъ встрѣтились? возразилъ онъ, и въ глазахъ его мелькнуло что-то такое что заставило Подобаева еще больше сконфузиться.

— Кажется не глупый человѣкъ? обратился къ нему Ильяшевъ, когда невысокая фигура доктора скрылись за дверью.

— Умницей первѣйшимъ здѣсь считается и очень въ ходу, отвѣтилъ съ какою-то гримасой Подобаевъ. — Но претяжелый по-моему господинъ, и право, чортъ его знаетъ что онъ въ сущности за человѣкъ.

Ильяшевъ ограничился тѣмъ что подмѣтилъ въ отношеніяхъ доктора къ его пріятелю и не сталъ больше разспрашивать.

Подобаевъ разлилъ еще бутылку, и поднявъ стаканъ къ губамъ, поставилъ локти на столъ и лилъ малыми глотками не отрываясь. Онъ нѣсколько отяжелѣлъ, и его широкій мускулистый затылокъ сдѣлался багровымъ.

— Такъ-то мы съ тобой главныя пружины смазали и завели сегодня, заговорилъ онъ къ Ильяшеву, раскрывая щурившіеся глаза — Теперь только маятникъ толкнуть, и пойдетъ: чикъ-чикъ, чикъ-чикъ.

Онъ помолчалъ и опять тихо, точно прислушиваясь къ чему-то и помахивая пальцемъ, повторилъ: — чикъ-чикъ, чикъ-чикъ…

— Не пора ли намъ въ театръ? перебилъ его Ильяшевъ, испугавшійся чтобы Подобаева не разобрало.

Тотъ посмотрѣлъ на часы.

— Пожалуй что пора. Эй, зельтерской воды! крикнулъ онъ человѣку.

Выливъ залпомъ два стакана зельтерской воды, онъ еще помочилъ въ ней салфетку и тутъ же въ залѣ вытеръ ею лицо.

— Ну, ѣдемъ, обратился онъ уже совершенно освѣжившійся къ Ильяшеву. — Главное, добавилъ онъ къ чему-то, идя по залѣ, — обрываться не слѣдуетъ: зацѣпился и держись.

Въ театръ они поспѣли какъ разъ во-время: Нельгунова только-что вошла въ ложу и облокотившись на барьеръ полненькими съ ямочками локотками обводила биноклемъ съѣзжавшееся общество. По случаю бенифиса небольшой губернскій театръ иллюминовался a-giorno, какъ возвѣщала нѣсколько смѣло афиша, и былъ полонъ. Но Нельгунова почти никого не успѣла разглядѣть: ея вниманіе тотчасъ сосредоточилось на одной ложѣ визави въ бель-этажѣ, и бинокль, направленный на эту точку, остановился въ ея рукѣ. Она увидала молодую и щегольски одѣтую даму, которая, опустивъ на барьеръ маленькую бѣленькую ручку, полу отвернулась къ вошедшему вслѣдъ за ней мущинѣ высокаго роста и что-то говорила ему. Красивое лицо этой дамы было совершенно незнакомо Нельгуновой; но въ мущинѣ она узнала очень хорошо извѣстнаго ей Соловцова.

— Кто это? съ самымъ живымъ любопытствомъ обратилась она къ Подобаеву, указывая на интересное визави.

Подобаевъ, лорнировавшій ложи, тоже съ величайшимъ любопытствомъ смотрѣлъ на незнакомое лицо.

— Въ первый разъ вижу, проговорилъ онъ, пожавъ плечами.

— Я хоть и пріѣзжій, вѣроятно одинъ могу отвѣтить на вашъ вопросъ, вмѣшался Ильятевъ.

Нельгунова съ любопытствомъ обернулась къ нему.

— Въ самомъ дѣлѣ? вы ее знаете? спросила она.

— Мы ѣхали вмѣстѣ изъ Петербурга и я познакомился съ ней въ вагонѣ. — Фамилія ея Шелопатова, она въ первый разъ здѣсь въ N--скѣ.

— Я такъ и думала… но собственно кто жъ она такая?..

— Больше ничего не знаю, кромѣ того что прехорошенькая, отвѣтилъ Ильяшевъ. — Посмотрите, она теперь повернулась къ намъ и опустила бинокль.

Нельгунова опять навела на нее трубку.

— Очень хорошенькая; но совершенно имѣетъ видъ d’un oiseau de passage, отозвалась она, и съ пренебреженіемъ уронила бинокль.

— Какъ ты мнѣ ничего во сказалъ до сихъ поръ? упрекнулъ Подобаевъ Ильяшева.

— А у васъ уже и глазки разгорѣлись? обратилась къ нему Нельгунова. — Посмотрите-ка, Соловцовъ раньше васъ пристроился. — Не стыдно вамъ?

Ильяшевъ сидѣлъ за стуломъ Нельгуновой и все посматривалъ на ея плечи и спину, сквозившія подъ тюлемъ. «Чортъ знаетъ, какая красивая женщина», думалось ему.

— Послѣ Петербурга вамъ нашъ театръ жалкимъ долженъ показаться, обратилась къ нему черезъ плечо Нельгунова.

Ильяшевъ отвѣтилъ и поддержалъ разговоръ. Онъ сообщилъ нѣсколько интересныхъ петербургскихъ новостей и разказалъ даже какой-то весьма свѣжій и занимавшій столичное общество анекдотъ; и хотя весь интересъ этого анекдота заключался въ томъ что какое-то лицо съ очень громкимъ именемъ сказало какую-то пошлость о другой особѣ съ еще болѣе громкимъ именемъ, но такое сочетаніе двухъ совершенно громкихъ именъ рѣшительно вывезло и анекдотъ, и самого Ильяшева, и Нельгунова совсѣмъ повернула къ нему свой профиль и раза два остановила на немъ продолжительный и въ высшей степени благосклонный взглядъ. У Ильяшева даже духъ слегка занялся, когда онъ пристально заглянулъ подъ ея темныя рѣсницы.

Въ эту минуту капельдинеръ стремительно распахнулъ дверь жъ ихъ ложу, и въ перспективѣ появилась фигура губернатора. Во фракѣ со звѣздой, маленькій, сухенькій, съ большимъ носомъ, узко прорѣзанными свѣтленькими глазками, тонкими губами и легкою просѣдью въ желтоватыхъ волосахъ, губернаторъ еще въ дверяхъ началъ шаркать и семенить ножками, точно дѣлалъ chassé en avant въ кадрили. Его зеленое, выбритое и сморщенное, впрочемъ не глупое лицо улыбалось такимъ совершеннымъ и безподобнымъ образомъ что съ этакою улыбкой не дурно было бы войти куда-нибудь даже особѣ дипломатическаго значенія.

Нельгунова тотчасъ представила ему Ильяшева; губернаторъ подалъ ему руку (онъ въ видахъ популярности, рѣшительно всѣмъ, даже просителямъ, подавалъ руку) и съ какимъ-то ожиданіемъ посмотрѣлъ на него своими узкими глазками, продолжая все такъ же безподобно улыбаться. Подобаевъ, откланявшись, тотчасъ шмыгнулъ куда-то за дверь, и черезъ нѣсколько минутъ Ильяшевъ увидѣлъ его въ губернаторской ложѣ, подлѣ пожилой, чрезвычайно высокой и некрасивой дамы, которую уже по однимъ величавымъ позамъ нельзя было не признать за начальницу губерніи. Разглядѣвъ тамъ своего пріятеля, Ильяшсвъ кое-что подумалъ и сообразилъ.

Нельгунова, между тѣмъ, желая завязать общій разговоръ, упомянула о только-что сообщенномъ Ильятевымъ анекдотѣ; оказалось что особы съ громкимъ именемъ были близко извѣстны губернатору, и потому онъ этимъ анекдотомъ заинтересовался и попросилъ Ильяшева повторить его. Ильяшевъ съ удовольствіемъ повторилъ; и тутъ оказалось кромѣ всего что особа сказавшая пошлость приходилась губернатору сродни, а особа которой была сказана пошлость совсѣмъ не пользовалась его расположеніемъ; изъ всего этого произошло что пошлость была принята губернаторомъ такъ точно какъ а петербургскими сферами, то-есть за отмѣнную остроту, и доставала сановнику отмѣнное удовольствіе. Онъ даже попросилъ Ильяшева еще разъ сказать самую суть анекдота и даже въ полголоса повторилъ за нимъ составлявшую эту суть французскую фразу и въ заключеніе выразилъ удивленіе что кузина баронесса С. ничего не написала ему объ этомъ изъ Петербурга. Короче, анекдотъ произвелъ самое пріятное и многообѣщающее впечатлѣніе, какого Ильяшевъ даже не ожидалъ. Нѣсколько вопросовъ сдѣланныхъ затѣмъ губернаторомъ сообщили разговору такой удачный оборотъ что Ильяшеву представился случай заявить даже о своемъ намѣреніи поступить на службу, и притомъ въ самыхъ ловкихъ и мастерски польстившихъ губернатору выраженіяхъ. Въ подходѣ этомъ обнаружилось со стороны Ильяшева столько ловкости что даже Нельгунова, которой такой разговоръ насколько не касался, вслушивалась въ него съ удовольствіемъ, именно за его ловкость, и наградила молодаго человѣка продолжительнымъ и еще болѣе благосклоннымъ взглядомъ.

Во второмъ антрактѣ Подобаевъ вернулся въ оожу, а Ильяшевъ вышелъ въ фойе, въ надеждѣ встрѣтить тамъ Шелопатову. Дѣйствительно, черезъ минуту она явилась, сопровождаемая Соловцовымъ, а замѣтивъ Ильяшева, тотчасъ подозвала его и познакомила съ генераломъ. Молодому человѣку было очень лестно познакомиться съ генераломъ такой представительной наружности и очевидно принятымъ въ самомъ лучшемъ обществѣ, и онъ тутъ же, сохраняя пріятную и не лишенную достоинства улыбку, сказалъ кое-что совсѣмъ не глупое и не лишенное для генерала значительнаго интереса. Катерина Петровна взяла его тотчасъ подъ руку; Соловцовъ воспользовался этимъ чтобъ обойти знакомыя ложи, гдѣ его всюду забросали вопросами о его дамѣ, на которые онъ отвѣчалъ хотя очень правдоподобно и даже складно, но весьма не близко къ истинѣ; губернаторшѣ же онъ прямо сказалъ что IIIелопатова вдова, пріѣхавшая въ N--скую губернію навѣстить родственниковъ, и что у нея есть братъ, гвардейскій полковникъ. Катерина Петровна въ это время отвела Ильяшева къ себѣ въ ложу, попрекнула что онъ до сихъ поръ не навѣстилъ ее и завела оживленный разговоръ, въ которомъ вначалѣ и какъ-то очень кстати появился все тотъ же гвардейскій полковникъ, а подъ конецъ оказалось даже что и Степанъ Андреичъ Соловцовъ приходится ей какъ-то сродни, впрочемъ не очень близко. Такимъ образомъ Ильяшевъ просидѣлъ съ ней третій актъ, а вернувшись въ ложу Нельгуновой, опять нашелъ случай занять вниманіе начальника губерніи нѣкоторыми свѣдѣніями о Катеринѣ Петровнѣ, которую описалъ женщиной чрезвычайно не глупою и интересною. При этомъ, конечно, онъ далъ понять что ему вовсе не безызвѣстна нѣкоторая двусмысленность въ положеніи Катерины Петровны, но что онъ считаетъ совершенно не нужнымъ объяснять это въ томъ отмѣнномъ обществѣ въ которомъ теперь находится.

Къ концу спектакля его ожидалъ еще одинъ значительный и чрезвычайно пріятный успѣхъ, на который онъ менѣе всего смѣлъ разчитывать. Именно Подобаевъ, успѣвшій опять побывать въ губернаторской ложѣ, спѣшно вызвалъ его и сообщилъ что начальница губерніи, заинтересованная анекдотомъ о двухъ особахъ съ громкимъ именемъ, пожелала видѣть его и услышать этотъ анекдотъ отъ него самого. Ильлшеву, разумѣется, оставалось только радостно повиноваться; и одушевляемый необычайными успѣхами этого дня, онъ разказалъ свой анекдотъ такъ весело и твердо что произвелъ на начальницу губерніи самое пріятное впечатлѣніе, и тутъ же, послѣ краткаго и благосклоннаго осмотра, получилъ приглашеніе на четверги.

Вернулся онъ домой въ наиболѣе счастливомъ настроеніи духа и даже не разсердился на дворника, полчаса не отпиравшаго ему калитку; предъ разгоравшеюся зарей благополучія онъ могъ относиться съ чувствомъ прощенія къ этимъ мелкимъ невзгодамъ домашней жизни.

VIII. Совсѣмъ другое.

Появившись къ утреннему чаю, Ильяшевъ уже по одному напряженію на лицахъ домашнихъ долженъ былъ догадаться что имъ очень недовольны. Старикъ, вопреки обыкновенію, даже не выждалъ чтобъ уязвить его политически, а прямо, оборотивъ къ нему нахмуренное лицо, проговорилъ:

— Славно, Левъ Дмитричъ, славно! очень хорошо!

— Вы сердитесь, папа, что я вчера не обѣдалъ дома? съ нѣкоторымъ даже смиреніемъ въ голосѣ спросилъ сынъ.

Отецъ не выдержалъ и, бѣгая пальцами по краямъ сюртучка, поднялся съ мѣста.

— Не обѣдалъ! ты, кажется, не жилъ совсѣмъ вчера въ домѣ! прикрикнулъ онъ сорвавшимся голосомъ. — Ты изволилъ Богъ знаетъ гдѣ до полуночи шататься! ты сбѣжалъ, а не…. не не обѣдалъ! кончилъ онъ, опять тяжело раскашлявшись.

— Я не понимаю, папа, отчего вы придаете этому такое значеніе, и къ чему ведутъ ваши требованія, заговорилъ сынъ сдержанно. — Вы, вопервыхъ, не знаете гдѣ и какъ я провелъ вчерашній день, а вовторыхъ…. вовторыхъ, я положительно не по7имаю васъ; вѣдь я не дѣвушка, чтобы слѣдить за каждымъ моимъ шагомъ и наблюдать въ которомъ часу ночи я возвращаюсь домой.

Тетка въ свою очередь безпокойно зашевелилась на стулѣ.

— Ахти, при дѣвушкѣ-то какое говорить сталъ! воскликнуіа она. Паша потупилась надъ чашкой.

— Конечно, конечно! Мы вѣдь отца головой переросли! мы тамъ университеты окончили, новыхъ взглядовъ понабрались! что вамъ такое отецъ? дуракъ старый, больше ничего! больше рѣшительно ничего! горячился Дмитрій Кузьмичъ. — Его дѣло только деньги намъ на дебоширство подавать!

— Вѣдь я, папа, здѣсь еще ничего отъ васъ не получалъ, возразилъ сынъ.

Старика это уязвило.

— А, не получалъ? ты меня этимъ кольнуть желаешь? такъ не получишь, не получишь же! прокричалъ онъ и разгорѣлся и затрясся отъ кашля.

Сынъ съ тоскливымъ чувствомъ пожалъ плечами и принялся мѣшать ложечкой въ стаканѣ.

— Признаюсь, мнѣ все это до крайности тяжело видѣть и переносить, заговорилъ онъ не громко, рѣшаясь сдѣлать все отъ него зависѣвшее чтобы смягчить рѣзкость объясненія. — Потому что я встрѣчаю самые неосновательные и незаслуженные упреки именно въ ту минуту когда готовился подѣлиться съ отцомъ неожиданными и очень серіозными удачами вчерашняго дня.

— Знаю я твои удачи! высокомѣріе у тебя мальчишеское! возразилъ отецъ. — Ты еще студентомъ былъ, такъ хвастался въ письмахъ какими-то глупостями.

— Я познакомился съ губернаторомъ и губернаторшей, продолжалъ сынъ, рѣшившись не обращать, пока можно, вниманія на вспышку отца, — и не только познакомился, а положительно имъ понравился и получилъ очень серіозныя обѣщанія; и еще съ однимъ очень важнымъ здѣсь лицомъ познакомился, и наконецъ одному совѣтнику правленія обо мнѣ сказали чтобъ онъ мнѣ во всемъ содѣйствовалъ!

О знакомствѣ съ Нельгуновой Ильяшевъ счелъ за лучшее ничего не говорить дома, такъ какъ неизвѣстно было какъ взглянутъ тамъ на это обстоятельство. Но разказъ объ успѣхахъ сына произвелъ на Дмитрія Кузьмича на первый разъ видимо пріятное впечатлѣніе; онъ только сомнѣвался, не вретъ ли молодой человѣкъ.

— Черезъ кого же это ты познакомился со всѣми? спросилъ онъ.

— Черезъ пріятеля моего, Подобаева, о которомъ я вамъ говорилъ.

Дмитрій Кузьмичъ задумчиво прошелся по комнатѣ.

— Какой еще такой онъ есть пріятель? вмѣшалась тетка, умѣренно вздохнувъ.

— Пріятели-то эти закрутить умѣютъ тоже неопытнаго молодаго человѣка, подхватилъ и Дмитрій Кузьмичъ.

— Ужь я-то вѣрно не похожъ на какого-нибудь неопытнаго птенца! возразилъ нѣсколько даже обидѣвшись Ильяшевъ. — Ужь я-то вѣрно сумѣю изъ каждаго человѣка одну только пользу извлечь!

— Высокомѣрія и самомнѣнія очень много я въ тебѣ покамѣстъ замѣчаю, отрѣзалъ Дмитрій Кузьмичъ, продолжая ходить по комнатѣ.

— Съ этимъ-то всякъ нынче носится, добавила тетка.

Ильяшевъ не выдержалъ.

— Я съ отцомъ говорю! строго замѣтилъ онъ въ ея сторону.

— Ахъ, Богъ мой, закричалъ какъ! оскорбилась тетка и даже отмахнулась отъ него по воздуху рукой.

— Вотъ они и плоды самомнѣнія и высокомѣрія, указать Дмитрій Кузьмичъ.

Онъ очень любилъ сына и готовъ былъ бы радоваться его успѣхамъ, но еще болѣе, неизмѣримо болѣе онъ любилъ примѣрную почтительность, не чуждую даже, если можно, самоуничиженія, нѣжную деликатность сыновней привязанности и отсутствіе всего того что онъ называлъ самомнѣніемъ и высокомѣріемъ. Онъ готовъ былъ бы радоваться успѣхамъ сына, но предпочелъ бы чгобъ эти успѣхи достигались прилежаніемъ и благонамѣренностью, выражали бы попечительность воздающаго по заслугамъ начальства и принимались бы молодымъ человѣкомъ съ умилительною признательностью, какъ не по заслугамъ жалуемое. А ничего такого въ настоящемъ случаѣ не было, и сынъ шелъ какою-то совсѣмъ другою и до крайности самонадѣянною дорогой и успѣхи свои приписывалъ очевидно собственной ловкости, причемъ ясно выражалъ никогда не ведущую къ добру заносчивость. Дмитрій Кузьмичъ предпочелъ бы также чтобъ эти успѣхи могли быть отнесены какимъ-нибудь, хотя косвеннымъ образомъ, къ родительской заботливости и руководству, а не приписывались бы цѣликомъ услугамъ какого-то пріятеля, человѣка совершенно посторонняго и можетъ-бытъ вовсе не благонамѣреннаго. Все это не только охлаждало Дмитрія Кузьмича къ упомянутымъ удачамъ молодаго человѣка, но даже заставляло его относиться къ нимъ съ внутреннею враждебностью.

Еще не успѣли убрать со стола, какъ явился докторъ. Тетка и Паша тотчасъ, съ какимъ-то даже испугомъ, убѣжали изъ залы; молодой Ильишевъ остался, интересуясь получить нѣкоторое понятіе о болѣзни отца. Докторъ былъ сѣденькій, худенькій старичокъ, необыкновенно чистенькій и весь пропитанный какимъ-то страннымъ запахомъ, напоминавшимъ запахъ сохраняемыхъ отъ моли мѣховыхъ вещей; даже табакъ который, онъ нюхалъ тоже отдавалъ этимъ самымъ запахомъ. Онъ просидѣлъ съ часъ, шутливо и при этомъ ужасно скучно толкуя о разныхъ постороннихъ предметахъ, сказалъ даже что-то очень лестное о молодомъ поколѣніи и въ заключеніе предложилъ паціенту нѣсколько медицинскихъ вопросовъ.

Ильяшеву эти вопросы показались совсѣмъ не нужными и какими-то бабьими.

— Скажите пожалуста, какъ вы находите здоровье отца? спросилъ Левъ Дмитричъ, нарочно выйдя вслѣдъ за нимъ въ переднюю.

— О, ничего, отвѣтилъ докторъ, подавая ему два пальца, такъ какъ остальными придерживалъ подъ ладонью рублевую бумажку. — Нѣтъ никакой причины безпокоиться домашнимъ.

— Но вамъ извѣстно какъ онъ кашляетъ? спросилъ Ильяшевь.

— Да, папаша вашъ жаловался мнѣ, но это должно-быть гемороидальное. Это очень часто бываетъ гемороидальное, повторилъ онъ, съ какимъ-то точно удовольствіемъ расчленяя и отчеканивая слово «гемороидальное».

Ильяшевъ, нисколько этимъ не успокоенный, подумалъ что хорошо бы было посовѣтоваться съ болѣе толковымъ врачомъ, но разсудилъ что приступить съ этимъ къ отцу будетъ теперь безполезно. Въ ожиданіи же удобнаго случая онъ рѣшилъ держать себя со старикомъ какъ можно осторожнѣе, избѣгать всѣми способами всякихъ столкновеній и даже дѣлать ему во многомъ значительныя уступки.

Благодаря этому рѣшенію, жизнь въ домѣ потекла до поры до времени мирно, и цѣлая недѣля прошла, не ознаменовавшись никакою вспышкой. За то Ильяшевъ чрезвычайно скоро и основательно ознакомился со всѣми подробностями домашняго житья-бытья, и даже съ такими которыя отъ него тщательно скрывали. Такъ напримѣръ, зайдя разъ въ спальную отца, когда тотъ собирался выйти изъ дому, онъ замѣтилъ на столѣ довольно полную пачку только-что настриженныхъ купоновъ; отецъ, смутившись и даже покраснѣвъ въ лицѣ, торопливо и не ловко прикрылъ купоны шапкой и заговорилъ о чемъ-то постороннемъ и запутанномъ. Въ другой разъ почтальйонъ принесъ объявленіе на довольно крупную, сумму денегъ; объявленіе это приняла тетка (старикъ въ то время спалъ послѣ обѣда), причемъ обнаружила даже испугъ въ лицѣ каждую минуту подходила на ципочкахъ къ спальной брата, прислушиваясь не всталъ ли онъ, и до тѣхъ поръ не могла успокоиться пока запершись съ нимъ съ глазу на глазъ не передала ему объявленіе. Это событіе сильно заинтересовало молодаго Ильяшева; онъ все недоумѣвалъ откуда отецъ могъ получать деньги?

Въ теченіе недѣли жильцы квартировавшіе въ домѣ приходили къ Дмитрію Кузьмичу съ деньгами; Ильяшевъ отъ нечего дѣлать выходилъ посмотрѣть на нихъ, но нашелъ очень мало интереснаго. Главнымъ постояльцемъ былъ штатскій полковникъ Скворешниковъ (въ провинціи надворныхъ совѣтниковъ еще называютъ полковниками) изъ отставныхъ, жившій съ двумя перезрѣлыми и не красивыми дочерьми въ четырехъ комнатахъ на улицу. Къ этому жильцу всѣ въ домѣ Ильяшевыхъ особенно благоволили, отчасти за необыкновенную аккуратность въ уплатѣ денегъ, отчасти же потому что полковникъ жилъ по-старинному, ни съ кѣмъ кромѣ Ильяшевыхъ не знался и даже выражалъ къ нимъ какое-то провинціальное почтеніе какъ къ хозяевамъ дома. Дѣвицы Скворешниковы приходили иногда къ Пашѣ въ гости, всегда обѣ вмѣстѣ, садились на диванъ тоже вмѣстѣ и говорили шепотомъ, причемъ чего-то страшно конфузилась, толкали другъ друга подъ столомъ и хихикали самымъ неосновательнымъ образомъ. Когда Ильяшевъ попробовалъ разъ заговорить съ ними, онѣ единовременно вспыхнули, такъ что даже проборы на головѣ у обѣихъ покраснѣли, усиленно дернули другъ друга подъ столомъ и хихикнули громко и со слезами на глазахъ. Ильяшевъ такихъ еще никогда не видѣлъ.

Остальные жильцы помѣщались въ надворныхъ флигеляхъ и представляли уже совершенную мелочь. Тутъ была какая-то казначейская вдова, старушка, чрезвычайно много говорившая и хныкавшая и постоянно рекомендовавшая пречудеснѣйшихъ и предобрѣйшихъ женщинъ на мѣсто кухарки и Мавры; она отдавала деньги самыми мелкими бумажками, иногда даже серебромъ, причемъ ужасно долго считала ихъ и дѣлала закостенѣлое и убитое лицо; Дмитрій Кузьмичъ за это не любилъ ее и называлъ прохвостомъ. Потомъ былъ писецъ гимназической канцеляріи, не пившій водки и этимъ самымъ, какъ онъ выражался, сообщившій смыслъ своей жизни; но у него было такое унылое и скорбное лицо что Ильяшевъ при видѣ его тотчасъ пожалѣлъ, зачѣмъ онъ не пьетъ водки. Были еще два семинариста, взрослые и весьма рѣшительные на видъ молодые люди; но они денегъ давно уже не платили, и Ильятевъ видѣлъ ихъ мелькомъ на дворѣ. Наконецъ уже при нашемъ героѣ переѣхалъ въ домъ новый жилецъ: это былъ военный поставщикъ, подпоручикъ стоявшаго въ городѣ пѣхотнаго полка, личность чрезвычайно скромная даже пріятная. Онъ такъ неувѣренно, такимъ нерѣшительнымъ тономъ и почти сконфуженнымъ голосомъ объяснилъ что дескать хотя ему отведена здѣсь квартира по билету коммиссіи, но онъ вовсе не желаетъ стѣснять хозяина и готовъ платить нѣкоторую небольшую сумму, если хозяинъ будетъ такъ добръ, сдѣлаетъ ему соотвѣтственную уступку, и при этомъ такъ благодушно и застѣнчиво улыбался что Ильяшевъ предложилъ ему зайти въ его комнату покурить. Офицеръ принялъ предложеніе съ признательностью и посидѣлъ съ полчаса въ маленькой комнаткѣ Льва Дмитрича, покуривая изъ собственнаго пѣнковаго мундштучка и разговаривая не только благовоспитанно, но и совсѣмъ не глупо. Оказалось что онъ много читаетъ и судитъ о прочитанномъ хотя скромно, но съ большимъ смысломъ; по крайней мѣрѣ Ильяшевъ, державшійся относительно литературы довольно отдаленно, пришелъ къ тому заключенію что новый жилецъ человѣкъ серіозный.

На недѣлѣ случились и другія событія, болѣе или менѣе близко относившіяся къ нашему герою. Напримѣръ, онъ поступилъ на службу. Подобаевъ самъ заѣхалъ за нимъ (причемъ всѣ домашніе, начиная съ Дмитрія Кузьмича и кончая Маврой, по очереди толпились у замочной скважины чтобы взглянуть хоть однимъ глазкомъ на невиданнаго гостя) и отвезъ его къ губернатору, который жалъ ему руку, улыбался и чуть ли даже не благодарилъ за намѣреніе посвятить себя административной дѣятельности; въ заключеніе даже назвалъ его сослуживцемъ и провелъ къ женѣ. Начальница губерніи приняла его тоже благосклонно, но позы сохраняла величавыя и сидѣла на диванѣ за столикомъ, такъ что во все продолженіе визита ихъ раздѣляло довольно значительное пространство. Пріемъ этотъ она усвоила въ Петербургѣ отъ одной весьма значительной старушки, предсѣдательствовавшей въ одномъ очень большомъ обществѣ и заслужившей всеобщее уваженіе умѣніемъ придать своимъ благотворительнымъ дѣйствіямъ самую шумную публичность. Мѣсто которое дали Илъяшеву было конечно не очень важное, но чистенькое, и съ жалованьемъ; герой нашъ на первыхъ порахъ и не мечталъ и и о чемъ большемъ.

Другое событіе относящееся къ тому же времени касалось Катерины Петровны Шелопатовой. Навѣстивъ ее дня черезъ два послѣ встрѣчи въ театрѣ, Ильяшевъ нашелъ ее уже не въ гостиницѣ, а въ небольшой, но очень хорошенькой квартиркѣ, пріисканной генераломъ Соловцовымъ на одной изъ лучшихъ улицъ города. Въ квартирѣ царствовалъ еще совершенный безпорядокъ: носили мебель, чистили полы, вбивали какіе-то гвозди въ стѣны. Сама Катерина Петровна, въ блузѣ и кофточкѣ, имѣла нѣсколько утомленный и разгорѣвшійся отъ хлопотъ видъ, но въ этомъ видѣ показалась молодому человѣку еще красивѣе прежняго. Катерина Петровна это замѣтила и осталась очень довольна Во время визита пріѣхалъ Соловцовъ, и заставъ тамъ Ильяшева не только не удивился, но видимо обрадовался и даже уговорился черезъ нѣсколько дней вмѣстѣ праздновать у хорошенькой хозяйки новоселье: повидимому генералъ уже окончательно вошелъ въ планы Катерины Петровны относительно маленькой квартирки, маленькаго кружка знакомыхъ и маленькихъ ужиновъ разъ въ недѣлю. Ильяшевъ, разумѣется, обѣщалъ быть и привести Подобаева.

«Чуть ли здѣсь мѣсто не занято», подумалъ онъ однакожь съ нѣкоторымъ неудовольствіемъ.

IX. Съ благотворительною цѣлью.

У Нельгуновой за все это время герой нашъ былъ всего два раза: въ первый разъ не засталъ ея дома, а во второй попалъ къ ней вмѣстѣ съ довольно многочисленнымъ обществомъ. Очутившись среди незнакомыхъ лицъ, Ильяшевъ не только не потерялся, но напротивъ, поспѣшно воспользовался случаемъ со всѣми перезнакомиться, и произведенное имъ впечатлѣніе могло назваться вполнѣ благопріятнымъ. Мужъ Нельгуновой, человѣкъ съ виду скромный, но не отличавшійся благообразіемъ, съ чувствомъ пожалъ ему руку, и освѣдомившись тутъ же у своей супруги объ его имени и отчествѣ, вновь повторилъ пожатіе, причемъ назвалъ его уже Львомъ Дмитричемъ и тотчасъ скромно отошелъ: это онъ продѣлывалъ всякій разъ когда жена знакомила его съ новымъ лицомъ. Генералъ Соловцовъ тоже пріѣхалъ, не все куда-то торопился и чѣмъ-то видимо былъ ажитированъ; тотчасъ послѣ чаю онъ отозвалъ Ильяшева въ сторону, сообщилъ ему на ухо что вечеръ у Катерины Петровны рѣшенъ на будущей недѣлѣ во вторникъ и тайнымъ образомъ исчезъ. Пріѣхалъ наконецъ и губернаторъ, но тоже не надолго: онъ очень мило защитилъ свой клякъ, который хотѣли отнять у него дамы, и прижимая его къ звѣздѣ, съ лестнымъ сожалѣніемъ и чувствомъ исполняемаго долга объяснилъ что въ двѣнадцатомъ часу у него назначена аудіенція городскому головѣ. И это была правда: губернаторъ любилъ чтобы въ городѣ говорили о его неусыпности и для этого подымалъ чиновниковъ ночью. Главный интересъ вечера заключался въ толкахъ о предстоящемъ любительскомъ спектаклѣ съ благотворительною цѣлью, который, по просьбѣ губернатора, Нельгунова взялась устроить. Собственно это было дѣло начальницы губерніи, и участвующіе приглашались отъ ея имени; но такъ какъ Полина Матвѣевна (такъ звали губернаторшу) постоянно страдала нервами и душевныя волненія дурно отзывались на ея здоровьи, то Нельгунова въ подобныхъ предпріятіяхъ принимала на себя всѣ хлопоты и затрудненія. Ильяшевъ, на вопросы не возьметъ ли онъ на себе какой-нибудь роли, пожималъ плечами и отказывался; но когда сама Нельгунова усадила его подлѣ себя на диванѣ и попросила принять участіе въ спектаклѣ, онъ отвѣтилъ прочувствованнымъ голосомъ что разъ навсегда предоставляетъ себя въ полное ея распоряженіе. Нельгунова при этомъ даже покраснѣла отъ смущеннаго удовольствія, и пожимая ему руку стиснула ее.

Дня черезъ два послѣ этого вечера Ильяшевъ получилъ отъ нея коротенькую записку, въ которой она звала его немедленно къ себѣ по очень важному дѣлу. Онъ засталъ ее одну, въ маленькой гостиной, обложенную книгами и тетрадями.

— Я васъ звала все по случаю этого спектакля; мы уже почти составили программу, встрѣтила она его, и усадивъ подлѣ себя, взяла со стола листъ на которомъ ея собственнымъ маленькимъ почеркомъ былъ написанъ проектъ афиши. — Видите ли, у васъ будетъ всего три отдѣленія: въ первомъ пойдетъ Бука съ Подобаевымъ; во второмъ родъ дивертисмента: музыка, пѣніе и живыя картины; въ третьемъ Провинціалка; тутъ вы должны играть графа.

— Но графъ пожилой человѣкъ? возразилъ Ильяшевъ.

— Вотъ вы и сыграете пожилаго человѣка; что жь такое? возразила въ свою очередь Нельгунова. — Два года назадъ мы тоже давали Провинціалку, и графа игралъ очень молодой человѣкъ.

— А кто жь будетъ играть Дарью Ивановну? спросилъ Ильяшевъ.

— Дарью Ивановну я сыграю.

Ильяшеву показалось при этомъ условіи очень весело играть въ Провинціалкѣ.

— Я уже заранѣе подчинился всѣмъ вашимъ приказаніями, отвѣтилъ онъ.

— Ну вотъ merci; я увѣрена что съ вами это отлично пойдетъ, искренно обрадовалась Нельгунова. — А мужа моего будетъ играть Гроссъ; помните, вы его видѣли у меня на вечерѣ?…

Ильяшевъ помнилъ Гросса; это былъ вертлявый и нѣсколько глуповатый господинъ, издававшій въ N--скѣ мѣстную газету. Въ актеры онъ, кажется, годился.

— Такъ значитъ рѣшено? спросила Нельгунова.

— Можете вполнѣ на меня разчитывать, подтвердилъ Ильлшевь.

Нельгунова схватила перо и тутъ же вписала его имя на афишу.

— Итакъ, драматическая часть у меня вполнѣ обезпечена, заговорила она, поднимая отъ стола хорошенькую голову, которою Ильяшевъ любовался изъ-за плеча. — Но второе отдѣленіе — вотъ гдѣ у насъ камень преткновенія. Сюжетовъ для живыхъ картинъ множество, но что вы будете дѣлать — въ городѣ совсѣмъ нѣтъ хорошенькихъ!

— Для живыхъ картинъ это очень важно, замѣтилъ серіозно Ильяшевъ.

— Кого только можно было, я всѣхъ завербовала; но все мало, ужасно мало! продолжала почти съ отчаяніемъ Недьгунова. — Вотъ напримѣръ «серенада» — прехорошенькій сюжетъ, и даже мущины для этой картины есть; но Испанку найти просто невозможно.

Нельгунова сложила на столѣ свои полненькія ручки и какъ-то совсѣмъ глуповато смотрѣла на Ильяшева.

— Я здѣсь пріѣзжій и рѣшительно никого не знаю, сказалъ тотъ, пожавъ даже плечами. — Кромѣ развѣ той хорошенькой акеящины которую вы видѣли въ театрѣ..

— Ахъ, я уже думала о ней, подхватила Нельгунова, — но знаете, какъ-то… право, я не увѣрена удобно ли будетъ ее приглашать. Она совсѣмъ не знакома съ нашимъ обществомъ, а не знаю какъ это покажется другимъ… Полина Матвѣевна такая на этотъ счетъ переборчивая…

У Ильяшева вдругъ явилась довольно смѣлая мысль.

— Если это такъ важно, то я берусь достать вамъ Испанку, вызвался онъ.

— Ахъ, неужели? радостно воскликнула Нельгунова: — кто же это?

— Моя сестра. Она недурна собою и брюнетка.

Нельгунова все съ тѣмъ же радостнымъ удивленіемъ смотрѣла на него.

— Я и не знала что у васъ сестра есть, сказала она.

— Она еще не выѣзжаетъ, объяснилъ Ильяшевъ. — Не скрою что будетъ очень трудно устроить это, потому что мой отецъ домосѣдъ и не любитъ ничего такого; но я не могу видѣть васъ въ такомъ затрудненіи… добавилъ онъ нѣсколько даже смущеннымъ голосомъ.

Нельгунова тоже какъ будто сконфузилась.

— Вы мнѣ окажете такую услугу… во мнѣ будетъ непріятно если это причинитъ вамъ столько хлопотъ… проговорила она и нерѣшительно протянула Ильяшеву руку. Тотъ нагнулся и поцѣловалъ ее; Нельгунова еще больше сконфузилась.

— Я сейчасъ же поѣду домой и начну дѣйствовать, заторопился Ильяшевъ. — Вы мнѣ позволите заѣхать къ вамъ черезъ нѣсколько часовъ, чтобъ сообщить о результатахъ?

— Пожалуста; я для васъ всегда дома, отвѣтила Нельгунова.

Ильяшевъ, пожимая ей руку, опять поцѣловалъ бѣленькіе пухленькіе пальчики; она даже не отнимала ихъ и только улыбалась.

На пути домой, герой вашъ не разъ тревожно поразмыслилъ о своей затѣѣ; соединенныя съ ней затрудненія были таковы что онъ почти отчаялся въ успѣхѣ, и хотѣлъ даже вернуться къ Нельгуновой и сказать что встрѣтилъ неудачу. Но съ другой стороны, успѣхъ въ этомъ маленькомъ дѣлѣ обѣщалъ ему по нѣкоторымъ соображеніямъ такъ много что онъ рѣшился попытаться до конца.

Труднѣе всего, конечно, было бы уговорить Пашу; но обстоятельства случайно сложились такимъ образомъ что Дмитрій Кузьмичъ на этотъ разъ самъ косвенно посодѣйствовалъ планамъ сына.

Ильяшевъ, пріѣхавъ домой, засталъ сестру всю въ слезахъ и въ крайне возбужденномъ нервномъ состояніи. Онъ тотчасъ увелъ ее въ свою комнату, усадилъ на диванъ и сталъ разспрашивать. Паша, сквозь слезы, вздрагивая похолодѣвшими плечами, разказала ему все. Въ его отсутствіе дома разыгралась одна изъ тѣхъ унизительныхъ сценъ, въ которыхъ бѣдная дѣвушка всегда служила жертвой искупленія. Но на этотъ разъ обида чувствовалась больнѣе обыкновеннаго: очень ужь много несправедливаго и оскорбительнаго было высказано Пашѣ, и въ выраженіяхъ которыхъ она, внутренно себя смиряя, не могла однакожь проститъ.

Ильяшевъ въ какомъ-то тяжеломъ недоумѣніи прошелся по комнатѣ и хрустнулъ пальцами.

— Это невыносимо, Паша! проговорилъ онъ.

— И за что, за что они меня такъ ненавидятъ? что я имъ сдѣлала? Видитъ Богъ, какъ я старалась имъ всегда угождать, и ничего, ничего для себя не хотѣла! говорила Пата, всхлипывая и подбирая платкомъ катящіяся по щекамъ слезы.

Братъ сѣдъ подлѣ нея, и обнявъ ее одною рукой за талію, другою собралъ ея похолодѣвшіе пальцы и дышалъ на нихъ чтобы согрѣть.

— Погоди, Паша, стану я немного на ноги, я это все устрою; я не позволю больше обижать тебя! говорилъ онъ. — У меня и теперь уже есть серіозная мысль перебраться на новую квартиру. Право, переберусь, и еслибы ты захотѣла, я и тебя бы взялъ съ собою.

— Глупости, Лёва, проговорила, вздрагивая, Пата.

— Совсѣмъ не глупости, и можетъ-быть это даже скорѣе случится, чѣмъ вы всѣ думаете! продолжалъ, разгордчась, Ильяшевъ. — Я этого выносить не могу, не могу. Это всѣ мои планы подрываетъ, всей моей дорогѣ поперекъ стоить!

— Да ты можетъ-быть и уѣдешь отсюда, а я не сумѣю, не смогу этого сдѣлать! говорила сестра.

Ильяшевъ въ волненіи прошелся по комнатѣ, кусая коротенькіе кончики усовъ.

— Паша, у меня къ тебѣ очень важная просьба есть, чрезвычайно для меня важная! обратился онъ къ ней неувѣреннымъ голосомъ.

— Что такое? испуганно спросила Паша.

— Ты очень удивишься; но предупреждаю что по особеннымъ обстоятельствамъ это для меня очень важно! подтвердилъ Ильяшевъ и въ немногихъ словахъ объяснилъ въ чемъ дѣло. Паша, слушая, сперва недоумѣвала, потомъ улыбнулась сквозь слезы.

— Откуда тебѣ пришла эта фантазія, Лёва? спросила она, глядя на него во всѣ глаза.

— Паша, душечка, милая моя, ты это сдѣлаешь для меня! говорилъ братъ, привлекая ее къ себѣ и цѣлуя мокрыя рѣсницы.

Пашѣ даже смѣшно стало когда она обдумала фантазію брата.

— Да вѣдь я не сумѣю, Лёва, и осрамлю тебя; да и не позволятъ мнѣ, возражала она.

— Ахъ, это надо потихоньку; ужъ я все устрою, и все будетъ чудесно, только сдѣлай это для меня! убѣждалъ братъ.

Дѣвушка вдругъ потянулась къ нему и обвилась обѣими руками вокругъ его шеи.

— Лёва, голубчикъ, душа моя, я для тебя все сдѣлаю, потому что ты тутъ одинъ любишь меня! проговорила она, нервно затрепетавъ на его плечѣ и вдругъ заливаясь слезами.

Братъ съ недоумѣніемъ гладилъ рукою ея волосы и жалъ руки.

— Дорогая моя, какъ ты разстроена! Ну полно же, полно же, говорилъ онъ, видя что она не перестаетъ вздрагивать. Онъ и не подозрѣвалъ чтобъ его сестра была такая экзальтированная.

— Я тоже тебя одного только люблю, и я все для тебя сдѣлаю! повторяла Паша, и слезы катились по ея щекѣ.

Ильяшева это даже утомлять стало. Онъ въ ту минуту очень любилъ сестру, но былъ занятъ также собственными интересами, и притомъ сцена ужь очень долго длилась и возбуждала какую-то неловкость.

— Вытри же твои слезки, Паша! Я ужасно радъ что ты согласна на мое предложеніе, и это непремѣнно доставитъ тебѣ развлеченіе, говорилъ онъ. — Ну посмотри на меня твоими глазками: я хочу поглядѣть какая ты будешь хорошенькая Испанка.

Паша какъ-то по-дѣтски глядѣла на него и улыбалась; слезы, но уже не горькія, все еще лились изъ ея глазъ.

— Сколько еще намъ надо обсудить и устроить, ужасъ! заговорилъ Ильяшевъ, вставая и принимаясь ходить по комнатѣ. — Вопервыхъ, надо сообразить планъ дѣйствій такъ чтобы наши ничего не узнали и не подозрѣвали…

И они принялись толковать о своей затѣѣ. Такъ какъ для живой картины достаточно было всего одной репетиціи, то рѣшено было посвятить въ тайну дѣвицъ Скворешниковыхъ и научить ихъ зазвать будто бы на тотъ вечеръ Пашу къ себѣ. Въ самый же день спектакля Ильяшевъ предполагалъ просто увезти сестру въ театръ и разчитывалъ что въ этомъ со стороны отца большаго сопротивленія не встрѣтить. Разумѣется, въ послѣдствіи тайна непремѣнно должна была обнаружиться, потому что слѣдовало ожидать визита Нельгуновой, и можетъ-бытъ даже губернатора; но о послѣдующемъ братъ и сестра мало безпокоилась. Оба были очень оскорблены и раздражены въ ту минуту и смотрѣли съ рѣшимостью.

X. Что-то сверкнуло впереди.

Условившись въ главномъ и убѣдившись что сестра совершенно вошла въ его планы, Ильяшевъ отправился къ Подобаеву съ цѣлью разузнать гдѣ можно достать подъ вексель денегъ. Подобаевъ пожалъ плечами и сказалъ что подъ вексель денегъ никто не дастъ, но на всякій случай указалъ адресъ одного Полячка, по фамиліи Менчицкаго, занимавшагося самыми разнообразными коммерческими операціями. «Только наврядъ ли дастъ», усомнился онъ тутъ же.

Ильяшевъ, тѣмъ не менѣе, отыскалъ квартиру Менчицкаго. Выслушавъ просьбу молодаго человѣка, Полячокъ тоже пожалъ съ какимъ-то даже ироническимъ выраженіемъ плечами и пожелалъ узнать съ кѣмъ имѣетъ дѣло. Ильяшевъ назвалъ себя.

— Это не батюшка ли вашъ Дмитрій Кузьмичъ Ильяшевъ? спросилъ Менчицкій.

Молодой человѣкъ отвѣчалъ утвердительно. Ростовщикъ съ какимъ-то дѣловымъ и проницательнымъ вниманіемъ посмотрѣлъ на него и попросилъ садиться.

— Я очень хорошо знаю вашего батюшку; я съ ними нѣсколько разъ дѣло имѣлъ, заговорилъ онъ, все съ тѣмъ же вниманіемъ поглядывая на молодаго Ильлтева. — Что же, неужели они не взялись уважить вашей надобности?

— Я къ вамъ обращаюсь, возразилъ Ильяшовъ, вовсе не желая распространяться съ ростовщикомъ. Тотъ совершенно спокойно принялъ это къ свѣдѣнію.

— Да-съ, я понимаю, отвѣтилъ онъ. — Можетъ-быть у нихъ даже и нѣтъ наличныхъ денегъ; они совсѣмъ не любятъ держать наличныя деньги.

Ильяшевъ въ послѣднія слова началъ вслушиваться.

— А развѣ вы завѣдуете денежными дѣлами моего отца? спросилъ онъ.

Менчицкій какъ бы съ сожалѣніемъ пожалъ плечами.

— Нѣтъ, я не завѣдую, отвѣтилъ онъ, — потому что они сами любятъ все это дѣлать, и они очень боятся рисковать; они деньги въ билетахъ держать и въ недвижимости. Это очень часто такіе бываютъ между пожилыми людьми, добавилъ онъ съ улыбкой почтительнаго сожалѣнія.

— Отецъ вѣроятно у васъ билеты покупалъ? спросилъ Ильяшевъ.

— Да, я имѣлъ пріятность оказать имъ такія услуги, и Вахновку то же они чрезъ меня купили…

«Какую Вахновку?» чуть не вскричалъ Ильяшевъ. Его въ высшей степени поразила мысль что у отца есть какая-то Вахновка; онъ никогда ни о чемъ подобномъ не слышалъ. Быстро, какъ молнія, ему ударило въ голову воспоминаніе о почтовомъ объявленіи, которое тетка съ такимъ смущеніемъ и въ такой тайнѣ передала отцу. Да вѣдь это вѣрно и были деньги отъ прикащика или арендатора? Ильяшевъ даже почему-то покраснѣлъ и почувствовалъ какъ вдругъ заколотилось у него сердце.

— Я и аренду имъ тамъ устроилъ, продолжалъ, не замѣчая его волненія, Менчицкій.

Ильяшевъ успѣлъ однакожь оправиться и сообразить что нѣтъ надобности выдавать ростовщику свое невѣдѣніе о дѣлахъ отца, и что гораздо лучше поразспросить его кое-о-чемъ болѣе хитрымъ и косвеннымъ образомъ.

— А скажите, какъ по вашему мнѣнію — выгодна эта аренда? обратился онъ къ Полячку.

— Выгоднѣе этого ничего невозможно было найти, отвѣтилъ тотъ, съ достоинствомъ поджимая губы. — Это я вамъ по чистой совѣсти говорю. Двѣ тысячи рублей за шестьсотъ десятинъ въ Кг--скомъ уѣздѣ — это хоть кого угодно спросите! Я очень много старался въ этомъ дѣлѣ для вашего батюшки.

— Мнѣ всегда казалось что отецъ напрасно дѣлаетъ, помѣщая остальныя деньги въ билетахъ…. продолжалъ Ильяшевъ.

Менчинскій пожалъ плечами.

— Что будете дѣлать, они такъ любятъ! — Я въ прошломъ году предлагалъ имъ случай отдать тридцать тысячъ билетами въ залогъ подъ самую вѣрную закладную — такой былъ выгодный случай что рѣдко когда можетъ представиться…

— И что жъ, не захотѣлъ? спросилъ Идьятевъ.

— Боятся! отвѣтилъ, вновь пожавъ плечами, Менчицкій.

Ильяшеву хотѣлось задать еще одинъ вопросъ.

— На тридцать тысячъ едва ли у него было билетовъ, небрежно замѣтилъ онъ.

— Нѣтъ, было! съ увѣренностью подтвердилъ Менчицкій.

Ильяшевъ помолчалъ и закурилъ папироску. Онъ чувствовалъ что-то похожее на лихорадку.

— Послушайте… такъ какъ же на счетъ векселя? заговорилъ онъ несовсѣмъ спокойно.

Менчицкій вдругъ сдѣлался серіозенъ и какъ будто раздумывалъ что-то.

— Я скажу вамъ откровенно что подъ вексель рѣшительно никогда не даю, проговорилъ онъ.

— Но вѣдь вы знаете состояніе моего отца и слѣдовательно не можете думать что рискуете…. возразилъ Ильяшевъ.

— Какъ, помилуйте, не могу думать? Подъ вексель всегда рискуешь. Но разумѣется, имѣя дѣла съ вашимъ батюшкой…. Вы какую сумму желаете получитъ?

Ильяшевъ пришелъ къ ростовщику съ тѣмъ чтобы добытъ рублей двѣсти, даже полтораста; но весь предшествующій разговоръ далъ его мыслямъ нѣсколько иное направленіе, и онъ назвалъ сумму въ пятьсотъ рублей, на полгода.

Менчицкій опять о чемъ-то нахмуренно раздумывалъ.

— Вы напишете вексель въ семьсотъ рублей? предложилъ онъ.

Идьятевъ посчиталъ въ умѣ.

— Какъ, 80 процентовъ въ годъ? воскликнулъ онъ.

Ростовщикъ съ грустнымъ видомъ пожалъ плечами.

— Мое правило никогда не давать подъ вексель; и только потому что имѣя дѣла съ вашимъ батюшкой…

— Ну, хорошо; давайте! рѣшилъ Ильяшевъ, все еще чувствовавшійся себя въ сильно возбужденномъ состояніи.

Менчицкій вмѣстѣ съ нимъ тотчасъ поѣхалъ къ нотаріусу, гдѣ Ильяшевъ подписалъ вексель и тугъ же получилъ пятьсотъ рублей.

Когда онъ вышелъ на улицу, ему казалось что онъ въ первый разъ въ жизни дышетъ широкою и полною грудью. Ему было какъ-то смутно и лихорадочно весело. То что онъ узналъ отъ Менчицкаго нѣсколько кружило ему голову. Онъ всегда подозрѣвалъ что у отца припасены денѣжонки, но никогда не думалъ чтобъ состояніе было такъ значительно. Онъ даже жалѣлъ что не разспросилъ Менчицкаго основательнѣе: ему нестерпимо хотѣлось узнать точную цифру этихъ нелѣпыхъ билетовъ, въ которыхъ отецъ квасилъ деньги. Онъ соображалъ что еслибъ эти капиталы были у него въ рукахъ, онъ распорядился бы ими совершенно иначе. Онъ еще не зналъ какъ бы онъ ими распорядился, но не сомнѣвался что въ его рукахъ капиталъ приносилъ бы десятиричные доходы. Способовъ къ тому такъ много, а смышлености у него еще больше; можетъ-быть, онъ сталъ бы играть на биржѣ, завелъ бы на чужое имя банкирскую контору, вошелъ бы въ какое-нибудь для всѣхъ рискованное, а для него несомнѣнно и точно разчитанное предпріятіе; можетъ-быть даже взялъ бы концессію на какую-нибудь не большую, но весьма надежную линію…. Ну, для концессіи его состояніе конечно недостаточно, но можно сойтись съ кѣмъ-нибудь, составить товарищество…. И вотъ, это прекрасное состояніе лежитъ въ какихъ-то глупыхъ билетахъ, приноситъ Жалкіе казенные проценты, на которые, по всей вѣроятности, покупаются опять такіе же билеты. Какая-то нелѣпая Вахновка — шестьсотъ десятинъ — кто жь держитъ имѣнье въ шестьсотъ десятинъ? это можетъ только формуляръ испортить. Ужь если положить капиталъ въ землю, такъ купить что-нибудь огромное, какое-нибудь разоренное княжеское гнѣздо, которое давало бы вѣсъ и положеніе въ губерніи. И ему становилось досадно, до боли досадно, и какъ-то неопредѣленно весело — неопредѣленно, потому что веселость эта устремлялась куда-то впередъ, въ какое-то тревожно озаренное будущее, о которомъ никто не могъ сказать какое разстояніе отдѣляетъ его отъ настоящей минуты. Но тамъ, въ этомъ сквозь туманъ озаренномъ будущемъ, что-то сверкало несомнѣннымъ, хотя еще неяснымъ блескомъ….

Дома онъ только пообѣдалъ и сейчасъ же поѣхалъ къ Нельгуновой. Темнѣло рано, и на улицахъ уже зажигали фонари. Въ большой темной гостиной никого не было; за спущенною портьерой тоже не слышалось на звука; только полоса какого-то страннаго красноватаго свѣта врывалась изъ нея и лежала пятномъ на паркетѣ. Прислуги въ комнатахъ не видно было; должно-быть всѣ обѣдали въ кухнѣ. Ильяшевъ прошелся по ковру, постоялъ у окна, нерѣшительно подошелъ къ портьерѣ и развернулъ ее. Маленькій кабинетъ Нельгуновой былъ не ярко о не ровно освѣщенъ каминомъ. Сама хозяйка лежала на кушеткѣ, закрывъ глаза и протянувъ къ камину ножки; платье падало складками на коверъ. Она очевидно спала, подложивъ подъ голову руку и немножко раскрывъ губы. Проходъ Ильяшова тотчасъ разбудилъ ее.

— Ахъ, какъ вы меня испугали! вскричала она, вскочивъ и дѣлая широкіе глаза. Она ужасно сконфузилась и даже забыла протянутъ руку.

Ильяшевъ началъ извиняться.

— Да вы нисколько меня не потревожили, я просто думала совсѣмъ о другомъ и потому такъ испугалась, говорила она, заглядывая бокомъ въ зеркало и поправляя прическу. — Садитесь, пригласила она, зазкигая на каминѣ свѣчи. — Ну, какъ же наши дѣла?

Ильяшевъ разказалъ что «серенада» обезпечена, и попросилъ показать ему какъ надо сдѣлать костюмъ и гдѣ можно заказать его; Нельгувова все это подробно ему объяснила.

— А вы сами участвуете въ какой-нибудь картинѣ? спросилъ Ильяшевъ.

— Нѣтъ, я только въ Провинціалкѣ, отвѣтила Нелѣгунова.

Ильяшевъ даже всплеснулъ руками.

— Какъ, вы не позируете въ картинахъ? воскликнулъ онъ. — И еще жалуетесь что въ городѣ мало хорошенькихъ? Да такъ конечно не составится спектакль, если самая красивая въ городѣ женщина вздумаетъ отказаться!

Нельгувова нѣсколько сконфуженно улыбалась и бокомъ смотрѣла на него.

— Да вѣдь я играю въ піесѣ…. сказала она.

— Что жъ такое что въ піесѣ! возразилъ Ильяшевъ; — но ужь если даются живыя картины, такъ вамъ въ нихъ первое мѣсто, съ вашею наружностью! Я и представить себѣ не могу какъ это безъ васъ можетъ выйти!

Нельгунова немножко даже покраснѣла отъ всѣхъ этихъ комплиментовъ.

— Да я какъ-то ничего выбрать для себя не умѣю, возразила она.

— Ну, съ этимъ препятствіемъ можно справиться, отвѣтилъ Идьяшевъ. — У васъ кажется записаны гдѣ-то сюжеты?

Нельгунова взяла со стола листокъ и передала ему.

— Вотъ, только все какое-то неподходящее, сказала она.

Ильяшевъ пробѣжалъ глазами списокъ.

— Да, эти сюжеты не особенно удачные; для васъ надо что-нибудь такое гдѣ ваша красота выступала бы вполнѣ.

— Ну, какая тамъ красота? возразила съ самою кокетливою гримаской Нельгунова. — Вотъ «Живой портретъ» мнѣ больше другихъ нравится: знаете, просто золоченая рама и за ней мой бюстъ….

— Это очень недурно, но только для васъ я желалъ бы продумать что-нибудь болѣе эффектное, съ великолѣпнымъ костюмомъ и гдѣ бы вся ваша фигура позировала, повторилъ Ильяшевъ.

— Что жъ бы такое вы придумали? спросила Нельгунова.

Ей чрезвычайно нравился этотъ разговоръ.

— Это надо обсудить хорошенько, отвѣчалъ Ильяшевъ и подвинувшись къ ней, съ самымъ серіознымъ видомъ сталъ разсматривать ее en-face.

Нельгунова очень хорошо понимала что этотъ серіозный взглядъ любуется ею.

— Ваша красота чисто пластическая; для васъ нуженъ непремѣнно историческій сюжеть, обсудилъ Ильяшевъ. — Можно было бы поставить, напримѣръ, «Марію Стюартъ, слушающую игру Рицціо».

— Въ этомъ родѣ уже идетъ «серенада», возразила Нельгунова.

Ильяшевъ тотчасъ взялъ свою идею назадъ.

— Дѣйствительно, это неудобно, и притомъ корсажъ XVI вѣка испортилъ бы вашу талію, согласился онъ. — По моему мнѣнію вамъ необходимъ такой костюмъ который оставилъ бы открытыми плечи и руки….

Нельгунова уже совсѣмъ кокетливо посмотрѣла на него и засмѣялась.

— А можетъ-быть у меня очень скверныя плечи и руки? возразила она — Вы меня никогда не видѣли декольте.

— А въ театрѣ, напомнилъ Ильяшевъ.

— Ну, я тогда была въ тюлѣ…

— Я и въ этомъ платьѣ совершенно понимаю какой у васъ долженъ быть бюстъ, возражалъ Ильяшевъ, и въ самомъ дѣлѣ сквозь мягкія шелковыя складки чувствовалъ красоту ея покатыхъ плечъ и таліи. — Лучше всего вамъ шелъ бы римскій костюмъ…

— Развѣ у меня римскія черты лица? спросила съ любопытствомъ Нельгунова.

— Собственно черты — нѣтъ; онѣ у васъ гораздо мягче и симпатичнѣе; но изъ вашихъ волосъ можно сдѣлать великолѣпную античную прическу: знаете, туго скрутить волосы жгутами и переложить какъ у статуй…

— Ахъ, вы просто художникъ, Mr Ильяшевъ, перебила Нельгунова, которой все что онъ говорилъ теперь ужасно нравилось.

— А главное, продолжалъ скромно пропустивъ это замѣчаніе Ильяшевъ, — главное что римскій костюмъ одинъ только и можетъ выставить красоту вашего бюста и вашей фигуры.

— Вотъ вы пристали ко мнѣ съ моимъ бюстомъ! пококетничала Нельгунова, пошевеливъ плечами, и подняла руку къ вороту.

— Если вы хотите знать мое рѣшительное мнѣніе, продолжалъ Ильяшевъ, — я совѣтовалъ бы вамъ явиться въ видѣ Поппеи.

— Это изъ древней исторіи? спросила Нельгунова.

— Поппея — подруга Нерона, и я совѣтовалъ бы вамъ изобразить ее въ минуту когда она ожидаетъ кесаря. Кромѣ васъ никого не будетъ въ этой картинѣ; на васъ долженъ бытъ свѣтло-розовый легкій хитонъ съ пеплумомъ и золотыми украшеніями à la grec, вмѣсто рукавовъ широкіе разрѣзы, на рукахъ запястья, высоко, подлѣ самыхъ плечъ…. Да позвольте мнѣ карандашъ, я сейчасъ набросаю и костюмъ и всю картину.

Ильяшевъ довольно недурно рисовалъ, и черезъ нѣсколько минутъ изъ-подъ его карандаша вышелъ бойкій эскизъ. Нельгунова съ любопытствомъ слѣдила изъ-за плеча за его работой.

— Ахъ, какъ вы это нарисовали! воскликнула она почти съ восторгомъ и подвинувшись къ Ильяшеву нагнулась вмѣстѣ съ нимъ надъ рисункомъ.

Они сидѣли такъ близко что ихъ волосы касались, и Ильяшевъ чтобы посторониться долженъ былъ отодвинуть руку за ея талію.

— Это прелесть, это необыкновенно! восхищалась Нельгунова, не подыхая головы.

Она чувствовала руку Ильяшева на своей таліи и все собиралась замѣтить ему это; попробовала отодвинуться — рука чувствовалась сильнѣе.

— Это прелест…. хотѣла она повторить, поднимая голову, и не договорила. Случилось нѣчто неожиданное: въ то мгновеніе какъ она поворачивала къ Ильяшеву лицо, его лицо тоже повернулось къ ней, и она почувствовала поцѣлуй.

— Mr Ильяшевъ! вспыхнула она, быстро вставая съ дивана.

Ильяшевъ тоже всталъ и схватилъ ея руки.

— Анна Николаевна, простите! Я самъ не знаю какъ это случилось! До клянусь вамъ, вы не должны принять это за дерзость! воскликнулъ онъ какимъ-то покорнымъ и смущеннымъ голосомъ.

— Я никакъ не ожидала чтобы вы могли себѣ столько позволить! говорила оскорбленно Нельгунова.

У нея краска все еще горѣла на лицѣ.

— Невольно, неумышленно, клянусь вамъ! Вы должны простить, потому что ей-Богу же ваша красота во всемъ виновата! извинялся Ильяшевъ.

— Это еще что за оправданіе? строго произнесла Нельгунова, тогда какъ ея губы противъ воли усмѣхнулись.

— Оправданіе, право оправданіе! повторилъ Ильяшевъ и нагнувшись цѣловалъ обѣ ея руки.

Нельгунова отняла ихъ и сѣла надувъ губки и отвернувшись отъ него плечомъ.

— Вотъ этотъ поворотъ головы въ Поппеѣ заставилъ бы весь театръ съ ума сойти, приставалъ Ильяшевъ и приблизившись осторожно дотронулся губами до ея шеи.

Нельгунова, не оборачиваясь, немножко подвинулась отъ него.

— Что это съ вами сладить нельзя! проговорила она досадливо.

Но въ сущности такая смѣлость молодаго человѣка ей очень нравилась.

Ильяшевъ не могъ бы конечно похвалиться опытностью въ сношеніяхъ съ женщинами, но какое-то чутье подсказало ему на этотъ разъ что на Нельгунову надо дѣйствовать предпріимчивостью. «Тутъ зѣвать не годится, тутъ губернатора осѣдлать можно будетъ», рѣшалъ онъ мысленно. Нельгунова притомъ очень нравилась ему, но этому онъ продавалъ второстепенное значеніе.

Онъ видѣлъ въ зеркалѣ что лицо молодой женщины усмѣхается и повторилъ, но уже безъ прежней осторожности, свою продѣлку.

— Mr Ильяшевъ! вскричала она и встала со стула. — Если вы хотите у меня оставаться, такъ садитесь смирно на диванъ и не воображайте позволять себѣ подобныхъ дерзостей.

Ильяшевъ повиновался; но когда Нельгунова нерѣшительно опустилась подлѣ него, онъ сумѣлъ устроить такъ что рука его очутилась за ея таліей; Нельгунова, дѣлая серіозное лицо, посторонилась; Ильяшевъ настолько же подвинулся къ ней.

— Господи, да что это такое! воскликнула тѣмъ же досадливымъ тономъ молодая женщина, и закрыла лицо платкомъ. У нея губы противъ воли все смѣялись, и она не хотѣла чтобъ Ильяшевъ видѣлъ это.

Лакей вошелъ зажечь лампу.

— Гдѣ вы всѣ пропадаете? замѣтила ему Нельгунова, и закусивъ полненькую нижнюю губку, молча, смѣющимися и вмѣстѣ строгими глазами смотрѣла на Ильяшева.

Вслѣдъ затѣмъ пришелъ Гроссъ, и разговоръ опять зашелъ о спектаклѣ. Ильяшевъ, посидѣвъ для виду съ полчаса, взялъ свою роль и раскланялся. Ему очень досадно было на непрошенный приходъ мѣстнаго литератора.

XI. У Катерины Петровны.

Съ слѣдующаго же утра нашъ герой весь погрузился въ пріятно-тревожныя хлопоты: надо было заказать себѣ костюмъ къ спектаклю, учить роль, слѣдить за Пашей и поддерживать въ ней рѣшимость, на которой, какъ на волоскѣ, висѣла «серенада», со всѣми ожидаемыми отъ нея по нѣкоторымъ соображеніямъ благопріятными послѣдствіями. Притомъ, полученныя отъ ростовщика деньги какъ-то задорно безпокоили молодаго человѣка и напоминали о кое-какихъ соблазнахъ, къ которымъ онъ, рѣдко располагавшій средствами, былъ очень чувствителенъ. Онъ даже позволилъ себѣ значительно кутнуть, на томъ основаніи что надо же было отплатить Подобаеву за всѣ его услуги; и на этомъ основаніи не только поужиналъ съ нимъ очень пріятно послѣ театра, но и заключилъ вечеръ, тоже съ нимъ, вмѣстѣ, весьма шаловливо и весело.

Посреди этихъ хлопотъ и удовольствій, чрезвычайно скоро подступилъ вторникъ, на который Ильяшевъ получилъ чрезъ генерала Соловцова нѣсколько таинственное приглашеніе къ Шелопатовой. Этого вечера ни за что не хотѣлъ пропустить молодой человѣкъ, и по обѣщанію, привезъ съ собою еще и Подобаева.

Первое что удивило Ильяшева при входѣ въ гостиную Катерины Петровны — это многочисленность собравшагося у нея общества. Трудно было понять, когда хозяйка успѣла познакомиться съ своими гостями, и чѣмъ она при этомъ руководилась. Публика была весьма смѣшанная и даже мало между собою знакомая; были и такіе которыхъ сама Шелопатова не знала по имени, какъ это обнаружилось въ теченіи вечера. Главную и видную роль игралъ, разумѣется, Степанъ Андреевичъ Соловцовъ; онъ былъ положительно счастливъ — гораздо счастливѣе чѣмъ когда самъ у себя давалъ балы и рауты. Занимательно было видѣть какъ онъ каждому новому гостю объяснялъ зачѣмъ-то что «вотъ мы собрались…. такъ себѣ, провести время въ обществѣ», и въ чемъ-то еще какъ будто извинялся, и жалъ руки, и сохранялъ на лицѣ весело-озабоченное и нѣсколько глуповатое выраженіе. Кромѣ Соловцова, Ильяшевъ встрѣтилъ здѣсь и еще нѣкоторыхъ извѣстныхъ ему лицъ. Тутъ былъ напримѣръ Гроссъ, на котораго герой нашъ начиналъ смотрѣть какъ на что-то неизбѣжное, и на котораго онъ, со времени послѣдней встрѣчи у Нельгуновой, отчасти злобствовалъ; былъ также, къ немалому удивленію Ильяшева, докторъ Вретищевъ, и не только не подавалъ виду что попалъ по ошибкѣ въ несвойственное ему общество, а напротивъ, пилъ чай и разговаривалъ съ Катериной Петровной такъ же равнодушно и свободно, какъ читалъ газету въ ресторанѣ. Но ужь конечно никто такъ не удивилъ Ильяшева своимъ присутствіемъ, какъ скромненькій офицеръ, новый постоялецъ въ домѣ его отца: герой нашъ понять не могъ какимъ образомъ этотъ тихенькій и повидимому ни съ кѣмъ не знакомый юноша вдругъ очутился на вечерѣ у Катерины Петровны. Было еще нѣсколько молодыхъ людей изъ лучшаго N--скаго общества, нѣкоторые даже во фракахъ, и еще какой-то сѣдой полковникъ съ орлинымъ носомъ, длинными бѣлыми усами, широкою грудью и тонкою таліей; его отставной мундиръ и красиво-воинственвая наружность рѣзко выдѣлялись въ гостиной. Отсутствіе дамъ очень бросалось въ глаза; единственною гостьей у Катерины Петровны была какая-то никому неизвѣстная особа лѣтъ сорока, въ шумящемъ шелковомъ шатъѣ, съ виду очень походившая на акушерку; но и та появлялась въ гостиной только на минуту, обводила все общество до неприличія любопытнымъ взглядомъ, и тотчасъ исчезала въ заднія комнаты; она очевидно была приглашена больше для хозяйства.

Ильяшевъ, осмотрѣвшись, взялъ съ подноса стаканъ чаю и отошелъ въ утолокъ, нѣсколько озадаченный пестротой и многочисленностью собравшейся публики. Квартировавшій у его отца офицеръ тотчасъ подошелъ къ нему и сказалъ что-то въ родѣ того что вотъ они живутъ въ одномъ домѣ, а и не знали что встрѣтятся здѣсь; потомъ подошелъ къ нему Гроссъ и выразилъ удивленіе что встрѣчаетъ его здѣсь; потомъ подошелъ кто-то изъ познакомившихся съ нимъ на первомъ вечерѣ у Нельгуновой и поздоровался словами: «а, и вы здѣсь»; потомъ два отлично одѣтые молодые человѣка встрѣтились подлѣ него и тоже сказали другъ другу: «а, и вы здѣсь!» Вообще замѣтно было что попавшіе къ Катеринѣ Петровнѣ постоянно удивлялись что встрѣчаютъ здѣсь своихъ знакомыхъ и поглядывали кругомъ съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ. Ильяшеву даже скучно становилось, и онъ Богъ знаетъ какъ обрадовался, когда Катерина Петровна подошла къ нему и остановилась за спинкой его стула, дружески наклонивъ къ нему свое хорошенькое лицо.

— Сколько однако и какъ скоро вы пріобрѣли себѣ поклонниковъ! сказалъ ей Ильяшевъ.

Молодая женщина прищурилась съ гримаской на своихъ гостей и отвѣтила:

— Tiens! я кажется распущу ихъ по первому разу!

Это «tiens!» и эта гримаска Ильяшеву очень понравились

— Королева не довольна своимъ дворомъ? сказалъ онъ.

Катерина Петровна кокетливо пошевелила головой.

— Это еще не дворъ; это только выборы! отвѣтила она и пошла на ветрѣчу полицеймейстеру, который, звеня саблей и сіяя своимъ румянымъ и какъ будто замаслившимся лицомъ, входилъ въ гостиную.

Ильяшевъ допилъ чай и перешелъ на другой конецъ комнаты, гдѣ замѣтилъ знакомыя лица — Вретищева, Гросса, стоявшаго у нихъ въ домѣ офицера и Подобаева.

— Ну что у васъ новенькаго? Вы вѣдь въ нѣкоторомъ родѣ центръ, спрашивалъ Подобаевъ у Гросса. Тотъ самодовольно улыбнулся и пожалъ плечами.

— Главная новость — спектакль, но объ этомъ вы сами не меньше моего знаете, отвѣтилъ онъ. — А еще развѣ то что на слѣдующей недѣлѣ дебютируетъ новая актриса изъ Казани, Котелкова, тамошняя знаменитость!

Напирая на новости подобнаго характера, Гроссъ былъ вѣренъ воспоминаніямъ своей молодости: прежде чѣмъ сдѣлаться издателемъ мѣстной газеты, онъ мыкался въ актерахъ, не имѣя впрочемъ къ тому никакого призванія. Практическая смѣкалка, которою не обидѣла его природа, побудила его при первомъ случаѣ промѣнять драматическое поприще на издательское; причемъ онъ конечно руководился соображеніями совсѣмъ не литературнаго свойства. Съ литературой Гроссъ имѣлъ очень мало общаго и едва ли даже былъ достаточно грамотенъ, но съ своей точки зрѣнія разсудилъ что литература тутъ собственно ни при чемъ. Принимаясь за газету, онъ главнымъ образомъ имѣлъ въ виду доступъ къ высокопоставленнымъ въ N--скѣ лицамъ, возможность оказывать имъ нѣкоторыя услуги, а также не безвыгодныя связи съ мѣстнымъ промышленнымъ міромъ. Дѣйствовалъ же онъ на новомъ поприщѣ весьма ловко: такъ напримѣръ, не только умѣлъ устранить отъ издательскаго бюджета всякіе гонорары, но еще и за напечатаніе статей бралъ съ авторовъ посильную мзду. Разъ въ году онъ лично обходилъ магазины и лавки, приглашая подписываться на газету, и купечество подписывалось, убѣдившись по опыту что это все-таки выгоднѣе чѣмъ ссориться съ монополистомъ мѣстной печати.

— Видѣлъ я эту Котелкову — очень рутинная актриса, замѣтилъ офицеръ. — Она нашей труппы не подыметъ.

— Ну, нѣтъ, Котелкова бойко играетъ, возразилъ Гроссъ.

— Шибко, какъ выражаются въ райкѣ, поправилъ его офицеръ. Гроссъ этимъ нѣсколько обидѣлся.

— Ну что жъ въ райкѣ? въ райкѣ тоже понимаютъ, возразилъ онъ. Ему, во время его артистическаго поприща, раекъ постоянно благопріятствовалъ.

Отъ актрисы Котелковой разговоръ какъ-то незамѣтно, перешелъ къ общимъ вопросамъ, къ литературѣ, къ искусству. Вретищевъ тоже принялъ въ немъ участіе и удивилъ всѣхъ, высказавъ мысль что нигдѣ не видитъ оправданія ходячей фразы о паденіи искусства.

— Я вижу только стремленіе искусства тѣснѣе сблизиться съ жизнью, сказалъ онъ; — развѣ это паденіе? уже то въ высшей степени знаменательно, что во всѣхъ отрасляхъ искусства преобладаютъ его наиболѣе развитыя формы: въ поэзіи, напримѣръ, все поглотилъ романъ — самая развитая и сложная литературная форма, въ которой отражается все многообразіе жизни и нея злоба дня; въ музыкѣ царитъ опера — тоже самая развитая и сложная музыкальная форма, возникшая отъ попытки драматизировать звукъ страстнымъ прикосновеніемъ жизни; въ живописи, даже въ скульптурѣ, все та же сложная драма жизни покрываетъ красками полотно и ломаетъ мраморъ.

— Но позвольте, перебилъ Вретищева офицеръ, чрезвычайно заинтересованный разговоромъ; — факты представляютъ множество возраженій вашему взгляду. Припомните, напримѣръ, что отрицаніе искусства перешло даже въ музыку, и что на европейскихъ сценахъ господствуютъ оперетки Оффенбаха..

— А почему вы видите въ этихъ опереткахъ отрицаніе искусства? спросилъ въ свою очередь Вретищевъ.

— Да помилуйте, какъ же иначе? Классическая Елена, или Гетевская Маргарита — и вдругъ въ образѣ кокотокъ! подхватилъ Гроссъ.

— Я полагаю что это надо понимать какъ насмѣшку надъ направленіемъ, а не надъ искусствомъ, продолжалъ Вретищевъ. — Оффенбахъ смѣется надъ ходульными формами классической поэзіи, надъ отрѣшенною отъ жизни идеальностью Гётевской Гретхенъ: но собственно искусства у него у самого очень много! Какъ не понимать въ самомъ дѣлѣ что этотъ Petit Faust, напримѣръ, вовсе не пародія на безсмертную пожму Гёте, а пасквиль на сентиментальную нѣмецкую дѣвственницу, или еще ближе — на порядки второй имперіи?

«Болтаютъ же, Господи, Богъ-знаетъ о чемъ!» подумалъ Ильяшевъ, съ ощущеніемъ неодолимой скуки. И ему не только скучно было, но даже какую-то злость почувствовалъ онъ къ этимъ людямъ, находящимъ интересъ въ такомъ чуждомъ и постороннемъ предметѣ.

Онъ толкнулся въ другую комнату. Тамъ нѣсколько лицъ разговаривали о томъ какъ все хорошо за границей и дурно у васъ.

— Возьмите напримѣръ, говорилъ бѣлоусый полковникъ, — возьмите хоть полицейскаго чиновника: ну что, кажется, за птица? а какъ между тѣмъ за границей это благородно выходить: «полисменъ!» А у насъ что? «квартальный!» Какъ это можно сравнить!

Сидѣвшій подлѣ полицеймейстеръ, кажется, этимъ обидѣлся, и звякнувъ шпорами, отошелъ.

Ильяшеву становилось положительно скучно; и ему казалось что не онъ одинъ скучаетъ, но что каждый изъ гостей испытываетъ то же тоскливое и неудовлетворенное ощущеніе. Вечеръ выходилъ какой-то безхарактерный и больше напоминалъ губернскій jour-fixe, чѣмъ холостой раутъ у хорошенькой львицы. Надо было поторопиться съ ужиномъ, что Катерина Петровна и сдѣлала.

Но и ужинъ мало помогъ. Хотя одинъ изъ молодыхъ людей, въ намѣреніи расшевелить собраніе, принялся сначала громко стучать тарелками, а потомъ поднялъ бокалъ и провозгласилъ какой-то игривый тостъ, но и это не измѣнило характера вечера. Гости тоже постучали тарелками, отхлебнули изъ бокаловъ, покричали немножко, и опять закисли. Бѣлоусый полковникъ громко объяснилъ что въ его время молодежь не такая была, и разказалъ анекдотъ, но тутъ же самъ чего-то сконфузился, и анекдотъ не вышелъ.

Только Катерина Петровна была всѣмъ очень довольна или, по крайней мѣрѣ, спокойна. Ея большіе сѣрые глаза улыбались и свѣтились; ей очевидно пріятно было чувствовать себя хозяйкой въ этой хорошенькой квартирѣ, гдѣ все — отъ ея собственнаго туалета до прекрасной сервировки, сверкавшей на бѣдой скатерти — вышло такъ прилично и красиво.

— Выборъ сдѣланъ? обратился къ ней Ильяшевъ, подходя послѣ ужина со шляпою въ рукѣ.

Катерина Петровна только засмѣялась.

— Нѣтъ?.. перемѣнилъ Ильяшевъ свой вопросъ.

— И да и нѣтъ: фонъ составленъ, но не достаетъ главнаго сюжета, отвѣтила Шелопатова.

— А Степанъ Андреевичъ? спросилъ Ильяшевъ.

— Конечно; но подлѣ него есть еще пустое мѣсто…

— И можно занять?

— Попытайтесь… отвѣтила Катерина Петровна и пожала плечомъ.

Ильяшевъ сталъ прощаться.

— Вы точно испугались..? проговорила хозяйка, протягивая ему руку.

— Я умѣю понимать шутку, отвѣтилъ Ильяшевъ.

Молодая женщина внимательно взглянула на него.

— Вы не самоувѣрены, оказала она.

— Это оттого что немножко понимаю васъ…

— То-есть?…

— Вы осмотрительны; а я не имѣю для васъ никакой цѣны.

— Можно подумать что вы собираетесь сказать мнѣ дерзость…

— Опасеніе неосновательное: мы такъ хорошо понимаемъ другъ друга съ первыхъ словъ что намъ нѣтъ надобности высказываться.

Катерина Петровна съ досадой отдернула руку.

— У васъ скверный языкъ, Mr Ильяшевъ, сказала она.

— Потому что меня наполняетъ дурное чувство: зависть.

— Къ кому?

— Къ этому пустому мѣсту на вашей картинѣ.

XII. Время идетъ своимъ чередомъ.

Между тѣмъ приготовленія къ спектаклю подвигались понемногу впередъ. Испанская мантилья и франтовской лѣтній косномъ для графа Любина были таинственно привезены и сложены въ комнатѣ Ильяшева. Дѣвицы Скворешниковы, посвященныя въ тайну молодыхъ людей, по нѣскольку разъ на день прибѣгали къ Пашѣ, волнуемыя какимъ-то нетерпѣливымъ возбужденіемъ: разъ даже, когда Ильяшева не было дома, проникли послѣ краткой борьбы съ самими собой въ его комнату и съ неописаннымъ волненіемъ потрогали пальцами испанскую мантилью и для чего-то даже понюхали ее. Паша повидимому совсѣмъ свыклась съ мыслью о «серенадѣ», и вся эта затѣя, кажется, даже доставляла ей удовольствіе. Шушуканье съ братомъ, таинственное примѣриванье костюма въ его комнатѣ, когда въ домѣ всѣ спали, и сознаніе что у нея въ первый разъ въ жизни есть тайна отъ стариковъ — все это начинало наполнятъ ее дѣтскимъ восторгомъ. И она въ самомъ дѣлѣ была дитя и любила въ эти дни брата до слезъ.

— Лёва, Лёва, это вѣдь я очень дурно дѣлаю что слушаю тебя, а не ихъ? говорила она, потихоньку, уже поздно вечеромъ пробравшись къ нему въ комнату, и сидя въ блузѣ и въ туфелькахъ у него на постели. И ее вовсе не тяготилъ и не мучилъ этотъ вопросъ, а задавала она его, зная что братъ сейчасъ начнетъ цѣловать ее и называть ее своею милою, своею хорошею, своею бѣдной сестренкой…

Вскорѣ послѣ вечера у Шелопатовой случилось однакожь обстоятельство едва не повліявшее на рѣшимость Паши: Дмитрію Кузьмичу вдругъ сдѣлалось хуже. Ноги совсѣмъ отяжелѣли у него и опухли до синевы, и онъ такъ ослабѣлъ что не могъ уже вставать съ постели. Ильяшовъ, окончательно усомнившійся въ домашнемъ докторѣ, поѣхалъ къ Подобаеву узнать адресъ Вретищева, но на дорогѣ встрѣтился съ нимъ самимъ, и тотъ былъ такъ любезенъ что пересадилъ его тутъ же въ свой экипажъ и велѣлъ кучеру повернуть. Старый Эскулапъ, догадавшись что ему больше не вѣрятъ, сдѣлалъ видъ какъ будто самъ хотѣлъ пригласить Вретищева: онъ къ молодымъ докторамъ сильно поддѣлывался и только этимъ способомъ удерживалъ кое-какую практику въ городѣ. Вретищевъ осмотрѣлъ больнаго, велѣлъ освѣжить воздухъ въ комнатѣ, прописалъ рецептъ и вышелъ въ гостиную, гдѣ его съ нетерпѣніемъ ожидали домашніе.

— Ну, какъ же вы нашли больнаго? поспѣшно обратился къ нему Левъ Дмитричъ.

— Собственно настоящій случай не представляетъ опасности; я даже думаю что завтра больной можетъ встать, отвѣтилъ докторъ.

— Но вообще?… спросила Паша, слегка вспыхнувъ въ лицѣ.

Вретищевъ въ первый разъ взглянулъ на нее — и какъ будто появленіе этого молодаго и хорошенькаго лица нѣсколько удивило его. Его взглядъ тотчасъ принялъ задумчивое и ласковое выраженіе.

— Возрастъ больнаго самъ по себѣ представляетъ уже опасность, проговорилъ онъ. — Сколько лѣтъ вашему батюшкѣ?

— Подъ семьдесятъ, отвѣтила дѣвушка.

Въ семействѣ Ильяшевыхъ никто съ точностью не зналъ сколько Дмитрію Кузьмичу лѣтъ.

— Ну, вотъ видите, сказалъ докторъ и отвелъ глаза отъ Паши.

Братъ и сестра при этомъ отвѣтѣ потупились, а Марья Кузьминишна поднесла платокъ къ глазамъ. Доктору какъ-то неловко или жалко стало.

— Бываетъ что въ такомъ положеніи живутъ и дѣсять лѣтъ, сказалъ онъ какъ бы въ утѣшеніе.

— Гдѣ ужъ столько прожить! далъ бы Господь хотя половину! всхлипнула тихонько тетка.

— Докторъ, вы не откажетесь посѣщать отца? проговорила Паша и опять слегка вспыхнула въ лицѣ. Она вдругъ почувствовала слѣпую, горячую вѣру въ него.

Вретищевъ какъ будто подумалъ съ секунду и отвѣтилъ опять ласково взглянувъ на дѣвушку:

— Съ удовольствіемъ.

По уходѣ его Паша сдѣлалась молчалива: она думала о томъ какъ она дурно поступаетъ, участвуя въ спектаклѣ, когда отецъ такъ плохъ, да еще и обманываетъ его. Ильяшевъ, испугавшійся за ея рѣшимость, доказывалъ что спектакль имѣетъ благотворительную цѣль, и что она дѣлаетъ доброе дѣло.

— Только, какой же онъ хорошій, хорошій! воскликнула Паша, сочетая почему-то весь этотъ разговоръ съ мыслью о докторѣ.

Искусство Вретищева обнаружилось въ тотъ же день: старикъ къ вечеру почувствовалъ себя гораздо лучше, а на другое утро всталъ не только освѣженнымъ физически, но и повеселѣвшимъ. Здороваясь съ сыномъ, онъ дружелюбно замѣтилъ ему:

— Докторъ твой, кажется, человѣкъ знающій, хотя и молодой. Что, онъ заѣдетъ еще?

— Я просилъ.

— Да. А ты изъ своихъ заплатилъ ему, что ли?

— Да, тамъ пустяки… уклонился молодой человѣкъ.

— Что за пустяки? Когда спрашиваю, значитъ знать хочу сколько? возразилъ отецъ, быстро впадая въ ворчливость.

— Три рубля, отвѣтилъ сынъ.

Дмитрій Кузьмичъ пошарилъ въ бумажникѣ

— На, возьми, сказалъ онъ, подавая сыну трехрублевую бумажку.

Ильяшевъ могъ замѣтить что старикъ хотя и скоро оправился отъ послѣдняго припадка, но сталъ съ того времени задумчивѣе и озабоченнѣе прежняго. Онъ постоянно вздыхалъ чаще упоминалъ о скоротечности жизни и среди разговора вдругъ задумывался и потомъ быстро вставалъ и уходилъ въ свою комнату. У него завелись какія-то продолжительныя бесѣды съ Марьей Кузьминишной, и старуха ходила съ таинственнымъ и нѣсколько даже сконфуженнымъ видомъ. Разъ Ильяшевъ, зайдя въ спальную отца, когда его не было тамъ, замѣтилъ на столѣ раскрытый десятый томъ свода законовъ, а въ корзинѣ подъ столомъ смятый листъ бумаги, съ начатымъ и зачеркнутымъ заголовкомъ: «дарственная запись». Все это показалось молодому человѣку крайне подозрительнымъ. «Ужъ не хочетъ ли онъ записать чего-нибудь теткѣ?» явилось у него въ головѣ и возбудило въ немъ какую-то смутную тревогу. Онъ въ тотъ же вечеръ, сидя у себя въ комнатѣ съ Пашей, какъ бы мимоходомъ спросилъ ее:

— Что у тетки есть какое-нибудь свое состояніе?

— О, да, съ увѣренностью отвѣтила Паша: тетка нѣсколько разъ говорила ей объ этомъ, и потому вопросъ брата не удивилъ ее.

— Но что же у нея есть? спросилъ Левъ.

— Деньги — шесть тысячъ, отвѣтила Паша. — Она мнѣ сама говорила.

Ильяшеву и это показалось подозрительнымъ, въ особенности то обстоятельство что тетка сама говорила дѣвушкѣ о деньгахъ, тогда какъ по своему характеру скорѣе должна бы была скрывать о томъ. Притомъ, молодому человѣку было извѣстно что старики ничего не получили отъ дѣда, и тетка всю жизнь жила въ домѣ у Дмитрія Кузьмича.

— Но откуда же она взяла эти деньги? возразилъ Левъ.

— Ахъ, она получила ихъ отъ одной дальней родственницы, которой даже не видала никогда и, представь себѣ, вдругъ эта родственница вздумала постричься въ монахини и половину своего состоянія раздѣлила между бѣдною родней, а другую отдала на монастырь, объяснила Паша съ убѣжденіемъ.

— Ну это сказка, проговорилъ задумчиво братъ.

— Какъ сказка? Почему ты, Лёва, этому не вѣришь! удивилась Паша.

— Сказка, душа моя, подтвердилъ молодой человѣкъ, и не возобновлялъ больше разговора. Но въ мысляхъ у него много было соображено и взвѣшено.

Вретищевъ заѣхалъ дня черезъ два и нашелъ паціента значительно оправившимся. Проходя мимо Паши, онъ замѣтилъ ей:

— Что вы не выйдете погулять, погода такая чудесная?

— Я рѣдко выхожу, мнѣ не съ кѣмъ, отвѣтила застѣнчиво Паша.

— А братецъ у васъ зачѣмъ? возразилъ докторъ и какъ-то внимательно посмотрѣлъ на обоихъ.

— Пойдемъ, въ самомъ дѣлѣ, Паша, предложилъ братъ.

— Хорошо, погодя, отвѣтила нерѣшительно дѣвушка. Ей очень хотѣлось пройтись въ этотъ морозный солнечный полдень, но у нея не было порядочнаго туалета, и она боялась сконфузить брата своимъ люстриновымъ салопомъ и прошлогоднею шляпкой. Молодой человѣкъ, кажется, догадался объ этомъ и больше не настаивалъ, хотя Вретищевъ прощаясь опять внимательно посмотрѣлъ на Пашу и подтвердилъ:

— Право, подите-ка погуляйте.

Въ городѣ между тѣмъ уже носились всѣ признаки приближающагося любительскаго спектакля. Губернская типографія истощила на афиши весь запасъ заглавныхъ шрифтовъ; въ одно прекрасное утро пожарный инвалидъ, снабженный горшкомъ клейстера и мочальною мазилкой, разнесъ эти афиши по городу, наклеивая на заборахъ и фонарныхъ столбахъ. Прохожіе, большею частью чиновники и купцы, съ любопытствомъ останавливались предъ ними, ухмылялись и тыкали пальцами. Не ухмылялся одинъ полицеймейстеръ, которому губернаторскій жандармъ привезъ для раздачи такую пачку билетовъ что исполнительный полковникъ сначала только поскребъ ногтями затылокъ, но потомъ осѣненный счастливою мыслью, раздѣлилъ всю пачку на двѣ половины и одну отправилъ съ тѣмъ же самымъ жандармомъ къ городскому головѣ, а другую подвергнулъ дальнѣйшему дѣленію по числу частныхъ приставовъ.

На улицахъ и въ особенности въ магазинахъ тоже замѣчалось необычное движеніе: дамы чаще ѣздили другъ къ другу, чтобы провѣдать какіе кто приготовляетъ наряды; губернаторша благосклонно посѣтила нѣкоторыхъ изъ участвующихъ въ спектаклѣ; модистки были завалены заказами, причемъ должны были десять разъ на день давать слово что онѣ никому, никому не покажутъ заказанныхъ имъ работъ. Двѣ пожилыя и весьма почтенныя барыни, изъ которыхъ каждой хотѣлось чтобъ ея дочка изображала «молодую» въ картинѣ «крестьянская свадьба», поссорились между собою не на жизнь, а насмерть, причемъ были произнесены такія слова и высказаны такія вещи что даже подслушивавшая у дверей горничная чрезмѣрно удивилась. Одна модистка, у которой отъ множества заказовъ и капризовъ голова пошла кругомъ, нагрубила женѣ нѣкотораго статскаго совѣтника, такъ что дѣло дошло даже до губернатора и онъ послалъ полицеймейстера сдѣлать модисткѣ строжайшее внушеніе.

Участвующіе въ піесахъ все это время безпрестанно репетировали и «считывались». Ильяшевъ съ послѣдняго свиданія съ Нельгуновой не совсѣмъ хладнокровно ждалъ новой встрѣчи, не зная какъ принято его поведеніе въ тотъ вечеръ; но Нельгунова не подала никакого виду что между ними произошло что-нибудь особенное и выходя изъ театра даже пригласила его зайти къ ней вечеромъ, потому что ей надо кое-что показать ему и посовѣтоваться, да кстати пройти еще разъ сцену между Дарьей Ивановной и графомъ, которая шла у нихъ не совсѣмъ гладко.

— Значитъ, вы не сердитесь на меня? спросилъ обрадованный Ильяшевъ.

— За что? съ внезапною сухостью переспросила Нельгунова.

Молодой человѣкъ догадался что сказалъ глупость и рѣшился вечеромъ загладить ее.

Онъ засталъ Нельгунову опять одну, въ томъ самомъ маленькомъ кабинетикѣ, гдѣ возникла мысль о Поппеѣ. При входѣ его молодая женщина какъ будто немного сконфузилась — онъ ужасно любилъ эту мгновенную сконфуженную тѣнь на ея лицѣ — и торопливо сжала ему руку.

— Знаете, зачѣмъ я васъ главнымъ образомъ звала? Мой костюмъ готовъ! сказала она.

Ильяшевъ попросилъ показать ему.

— Примѣрить, или такъ принести?

— Нѣтъ, ужъ примѣрьте, и мы тутъ окончательно сообразимъ и обсудимъ всю картину, посовѣтовалъ Ильяшевъ.

Нельгуновой самой очень хотѣлось примѣрить, да и опасно было, не показавшись Ильяшеву, выйти прямо на сцену: губернская Поппея сознавала свою несостоятельность по части antiquité и боялась какой-нибудь крупной несообразности.

— Такъ подождите меня, я сейчасъ, сказала она и вышла въ замаскированную зеркаломъ дверь, выходившую въ спальную.

Когда она вернулась, Ильяшевъ громко ахнулъ отъ восхищенія: онъ и вообразить не могъ чтобъ она была такъ хороша въ этомъ костюмѣ.

— Что же вы ничего не говорите! засмѣялась Нельгунова, замѣтивъ произведенное ею впечатлѣніе.

— Я словъ не нахожу! возразилъ Ильяшевъ.

Попеея улыбаясь оглянула себя въ зеркалѣ.

— Кажется все строго по вашему рисунку, замѣтила она.

— Кромѣ вашей красоты, которой никакой рисунокъ передать не можетъ! воскликнулъ молодой человѣкъ.

— А запястья эти годятся? спросила Нельгунова, подавая ему два плоскіе золотые обручика.

— Какъ нельзя лучше. Можно ихъ надѣть вамъ?

— Пожалуй…. согласилась Нельгунова, и протянула ему обнаженную полненькую руку.

Ильяшевъ, запирая браслетъ, не могъ устоять противъ искушенія и дотронулся до руки губами.

— Опять? упрекнула довольно равнодушно Поппея.

— Ну, теперь выберемъ позу, пригласилъ Ильяшевъ, и выдвинулъ на средину комнаты колонку изъ-подъ канделябра. — Вы стоите въ нѣсколько наклонномъ положеніи, à trois-quart къ зрителямъ, и держите въ рукѣ вѣнокъ вотъ на такой высотѣ.

Нельгунова стада въ позу, и сразу очень удачно: она впрочемъ приготовлялась къ ней и обдумывала ее.

— Великолѣпно! воскликнулъ Ильяшевъ, и отступивъ нѣсколько шаговъ въ сторону чтобъ осмотрѣть издали, повторилъ въ неподдѣльномъ восторгѣ: — Великолѣпно! восхитительно!

Поппея повернула къ нему улыбавшееся и совсѣмъ счастливое лицо.

— Ну, Анна Николаевна, одного надо бояться — чтобы театръ не обрушился отъ рукоплесканій! воскликнулъ Ильяшевъ, и поднявъ къ губамъ обѣ ея руки, медленно поцѣловалъ ихъ. Нельгунова не сопротивлялась, и съ какимъ-то смѣшливымъ и немного глуповатымъ выраженіемъ смотрѣла ему въ лицо.

— Ну, пустите, сказала она наконецъ и ушла въ спальную, откуда черезъ нѣсколько минутъ явилась переодѣтою въ блузу съ Провинціалкой въ рукѣ.

— Давайте проходить нашу сцену, предложила она, опускаясь на диванчикъ.

Репетиція началась. Нельгунова помнила роль еще съ прежняго спектакля и говорила очень свободно; Ильяшевъ читалъ по тетради и все старался смѣшить Нельгунову, придавая голосу невозможное дребезжаніе.

— Ну, да полноте дурачиться, надо же прорепетировать! остановила его почти съ досадой Нельгунова, и съ строжайшею добросовѣстностью продолжала изъ роли:

«О нѣтъ, графъ, я не ошибаюсь…. Я слишкомъ хорошо помню все что касается до васъ….»

«Какой же я старикъ послѣ этого!» тѣмъ же невозможнымъ голосомъ прочелъ Ильяшевъ.

— Ну что это, съ вами никакого толку нѣтъ! воскликнула съ досадой Нельгунова.

— Постойте, вы меня сбили, этого въ піесѣ нѣтъ! упрекнулъ въ свою очередь Ильяшевъ.

— Я брошу.

— Нѣтъ, нѣтъ, я буду читать серіозно, обѣщалъ молодой человѣкъ, и нѣсколько минутъ репетиція шла спокойно. Но на томъ мѣстѣ гдѣ графъ Любинъ хочетъ поцѣловать руку Дарьи Ивановны, а та отнимаетъ ее, у нихъ опять завязался споръ.

— Вы не должны отнимать руки, этого не сказано въ піесѣ! утверждалъ Ильяшевъ.

— Ну, какъ же не сказано — посмотрите! возразила Нельгунова и показала пальцемъ въ книгѣ.

— Такъ надо это передѣлать, настаивалъ Ильяшевъ и потянулъ руку чтобъ опять поцѣловать.

Нельгунова пожала плечами, и репетиція нѣкоторое время снова пошла согласно.

«Я долженъ вамъ сказать что я вамъ душевно преданъ, читалъ съ чувствомъ графъ Любинъ, — что я наконецъ влюбленъ въ васъ страстно, страстно влюбленъ, и готовъ на колѣняхъ поклясться вамъ!» продолжаетъ онъ и опустился на колѣни.

— Развѣ здѣсь вамъ на колѣни становиться? вы опять спутали! выговорила ему Нельгунова. Но Ильяшевъ, придвинувшись къ ней, крѣпко держаль ея руки и цѣловалъ ихъ.

— Послушайте, я откажусь съ вами играть! жаловалась плаксиво Нельгунова.

Въ передней въ эту минуту раздался звонокъ.

— Вотъ мужъ пріѣхалъ! воскликнула въ замѣшательствѣ молодая женщина.

Ильяшевъ поднялся съ ковра, обхватилъ ее обѣими руками и быстро нѣсколько разъ поцѣловалъ.

— Ей-Богу же я пожалуюсь на васъ, проговорила смущеннымъ шепотомъ Нельгунова, поправляя предъ зеркаломъ волосы.

XIII. Бѣда.

Развлекаясь такимъ пріятнымъ образомъ, Ильяшевъ и не подозрѣвалъ что надъ нимъ въ непродолжительномъ времени должна стрястись бѣда.

Въ самый день спектакля старый докторъ, продолжавшій изрѣдка посѣщать Дмитрія Кузьмича, придумалъ заѣхать къ нему съ пожеланіемъ успѣха молодой четѣ, готовившейся выступить вечеромъ на сцену. Дмитрій Кузьмичъ какъ ни пораженъ былъ этимъ извѣстіемъ, однако не сказалъ ни слова, молча прочелъ афишу привезенную услужливымъ докторомъ и пожелалъ оставить у себя. Но едва старый вѣстовщикъ вышелъ за дверь, какъ Дмитрій Кузьмичъ дрожащею отъ гнѣва и изумленія рукой схватилъ афишу и торопливо понесъ ее по комнатамъ.

Первая попалась ему на встрѣчу Марья Кузминишна.

— А, такъ вотъ какъ! такъ вотъ оно что! такъ вотъ это какъ! могъ только проговорить старикъ, бросая на столъ злополучную афишу и растерянно вращая глазами. — Такъ и ты, матушка, на старости лѣтъ противъ меня же пошла!

Старуха, ничего не понимая, но струхнувъ до послѣдней степени, только глядѣла на него.

— Негодному мальчишкѣ потворствовать стала, шашни прикрывать! продолжалъ Дмитрій Кузьмичъ, тыкая пальцемъ по афишѣ. — Дѣвчонку противъ отца возстановили, заговоръ въ домѣ устроили! Я давно замѣчалъ эти шушуканья, давно замѣчалъ!

Марья Кузминишна тоже заглянула въ афишу и какимъ-то наитіемъ догадалась въ чемъ дѣло.

— Голубчикъ братецъ, потихоньку отъ меня все сдѣлали, видитъ Богъ, ничего, до самой этой минуты ничего не знала! вскричала она, всплеснувъ руками. — Да растолкуй мнѣ, батюшка мой, что это такое они затѣяли?

Дмитрій Кузьмичъ понялъ что старуха ни въ чемъ не виновата.

— Хорошо тоже ты умѣешь за дѣвчонкой смотрѣть! прикрикнулъ онъ на нее. — Да гдѣ она, фигурантка-то эта?

Марья Кузминишна пошла позвать ее.

— Какіе это ты серенады разыгрывать собираешься, а? обратился къ дочери Дмитрій Кузьмичъ, теребя пальцами афишу.

Паша, поблѣднѣвъ, молча сѣла къ окну на стулъ.

— Актриса какая новая отыскалась! Безъ отцовскаго позволенія, безъ…. безъ ничего! а? Гдѣ это ты снюхаться со всѣми успѣла? Да удостой же отца отвѣтомъ, сдѣлай такую милость!

— Я думала, папа, что въ этомъ нѣтъ ничего дурного, проговорила Паша.

— Ты думала? а? Потихоньку отъ отца, безъ позволенія? съ мальчишкой заговоръ устроила? Ты вѣрно не знаешь что такое власть родительская? Ты не знаешь что предъ ней…. законъ безмолвствуетъ! горячился болѣе и болѣе Дмитрій Кузьмичъ. — Чтобъ не было этого! прикрикнулъ онъ вдругъ громко, пристукнувъ пальцами по столу. — Чтобъ и думать не смѣла! подъ надзоръ отдамъ!

— Какъ же я теперь откажусь, когда брать за меня слово далъ! проговорила Паша, глотая полившія изъ глазъ слезы.

— Молчать! крикнулъ еще громче Дмитрій Кузьмичъ. — Онъ за тебя слово далъ, такъ пусть бе за тебя и пляшетъ въ серенадахъ!

Левъ Дмитричъ, сидя у себя въ комнатѣ, слышалъ шумъ въ гостиной, и полагая что это обыкновенная домашняя сцена, не очень безпокоился: въ три недѣли, проведенныя имъ у отца, онъ уже нѣсколько попривыкъ къ этимъ сценамъ. Но возвышавшійся болѣе и болѣе голосъ отца побудилъ его наконецъ выйти посмотрѣть въ чемъ дѣло. При видѣ измятой афиши въ рукахъ старика ему тотчасъ все объяснилось.

— Это я во всемъ виноватъ, папа; я уговорилъ Пашу принять участіе въ спектаклѣ, и не зная какъ вы на это посмотрите, убѣдилъ ее не говорить вамъ ничего до поры до времени, сказалъ онъ.

— Я безъ тебя знаю чье это дѣло; ты, съ тѣхъ поръ какъ пожаловалъ къ намъ, не въ первый разъ уже возстановляешь дочь противъ отца! сухо отвѣтилъ старикъ. — Ну, да твое дѣло заговоръ составить, а мое разрушить! добавилъ онъ.

— Но я надѣюсь что вы не запретите Пашѣ исполнить свою роль въ спектаклѣ? съ испугомъ спросилъ молодой человѣкъ.

— Можешь надѣяться на что тебѣ угодно, отвѣтилъ старикъ и повернулся къ нему спиной.

— Но это невозможно, папа! вѣдь этимъ вы меня Богъ знаетъ въ какое положеніе поставите! вѣдь это спектаклю помѣшаетъ! воскликнулъ въ отчаяніи молодой человѣкъ.

Старикъ быстро повернулся къ нему на своихъ низенькихъ каблучкахъ.

— А я тебѣ говорю что сестра твоя не выйдетъ изъ комнатъ, пока я не разрѣшу! прокричалъ онъ, стукнувъ по столу жесткою ладонью. — Я это своевольство искореню! я покажу что такое отецъ! Предъ его властью самъ законъ безмолвствуетъ, повторилъ онъ. Ему это мнимое безмолвствіе закона очень нравилось.

— Но что же вы находите преступнаго въ томъ, если сестра будетъ участвовалъ въ благотворительномъ спектаклѣ? воскликнулъ Левъ Дмитричъ.

У него подымалась въ груди вся накопившаяся горечь, и голосъ начиналъ дрожать.

— А то что не ея мѣсто тамъ! возразилъ старикъ. — И не въ серенадахъ вашихъ дѣло, а въ потайныхъ дѣйствіяхъ и своевольствѣ! Если дѣвчонка потихоньку отъ отца въ театръ бѣгаетъ, такъ она можетъ и къ любовнику бѣгать!

— Папа, я ничѣмъ, ничѣмъ не заслужила такихъ оскорбленій! воскликнула Паша, и вся блѣдная, поднялась со стула.

— Дитя не монетъ оскорбляться тѣмъ что говорить отецъ! Я, я могу оскорбляться, а не ты! возразилъ Дмитрій Кузьмичъ, указывая пальцемъ на грудь.

— Нѣтъ, вы оскорбляете меня, постоянно, цѣлую жизнь оскорбляете и мучите меня! воскликнула, дрожа и сверкая мокрыми глазами, Паша: возмущенное и униженное чувство поднялось у нея, и она не въ силахъ была владѣть собою. — Мнѣ никакого нѣтъ удовольствія въ этомъ спектаклѣ; я согласилась, чтобы сдѣлать пріятное брату, потому что онъ одинъ меня любитъ, а вы всѣ меня ненавидите и мучите! О я теперь его одного, одного только буду любить! почти прокричала она, опускаясь на стулъ.

Дмитрій Кузьмичъ не ожидалъ такой горячности отъ дочери, онъ съ замѣшательствомъ смотрѣлъ то на нее, то на сына, и не находился что сказать.

— Вижу, вижу плоды подстрекательствъ и наущеній! воскликнулъ онъ наконецъ, обращаясь къ сыну. — Это ты весь домъ возмутилъ противъ меня! Ты развратилъ сестру — она у меня пикнуть не смѣла! Ты предъ Богомъ на страшномъ судѣ за это отвѣтить!

Левъ Дмитричъ стоялъ блѣдный, и мускулы дрожали у него около рта.

— Я не подстрекалъ сестру и…. не развращалъ, какъ вы выражаетесь, а говорилъ ей то что и вамъ громко скажу, потому что у меня тоже не хватаетъ болѣе силъ видѣть и терпѣть все это! заговорилъ онъ нетвердымъ голосомъ: въ горлѣ у него давило и жгло. — Ну да, вы изъ дочери приживалку какую-то сдѣлали, она ни свѣта, ни людей не знаетъ, и въ восемнадцать лѣтъ ни одной радости въ жизни не видала — не можетъ на улицу выйти, потому что ее въ какомъ-то люстриновомъ салопѣ и въ продавленной шляпкѣ водятъ….

Дмитрій Кузьмичъ, пораженный горячностью сцены, глядѣлъ широко раскрытыми и изумленными глазами.

— Замолчи, не тебѣ судить отца! воскликнулъ онъ, багровѣя въ лицѣ.

— Не судить я васъ хочу, а вызвать въ васъ наконецъ чувство справедливости и состраданія къ собственной дочери! продолжалъ Левъ Дмитричъ. — Вы укоряете ее теперь что она тайкомъ отъ васъ затѣяла участвовать въ спектаклѣ, устраиваемомъ цѣлымъ городскимъ обществомъ, да кто же виноватъ что дѣти боятся заикнуться вамъ о такомъ невинномъ развлеченіи? кто виноватъ что у насъ въ семействѣ не существуетъ семейныхъ отношеній? Кто устроилъ эту жизнь, это нищенство, эти люстриновые салопы?

— Ты меня бѣдностью моею коришь! воскликнулъ Дмитрій Кузьмичъ, потрясая поднятымъ къ потолку перстомъ.

Молодой человѣкъ почувствовалъ какъ краска бросилась ему въ лицо.

— Вы называете бѣдностью десятки тысячъ банковыми билетами, имѣнье, домъ! вырвалось у него.

На старика это восклицаніе произвело потрясающее впечатлѣніе: онъ съ минуту стоялъ какъ ошеломленный, не вѣря собственнымъ ушамъ; потомъ что-то жалкое, опрокинутое и приниженное сверкнуло на мгновенье въ его лицѣ, и вся старческая фигура его точно осѣла; онъ провелъ невѣрною рукой по воздуху, какъ будто ища опоры, и вдругъ высоко воздѣлъ ее надъ головою.

— Замолчи, буйный отрокъ! крикнулъ онъ дрожащимъ и угрожающимъ голосомъ, и эти странныя слова какъ будто остановились въ воздухѣ и наполнили низенькую комнату чѣмъ-то томящимъ и несообразнымъ. — Не хочу болѣе видѣть тебя на глазахъ моихъ! досказалъ онъ.

Молодой человѣкъ хотѣлъ что-то сказать, но передумалъ и медленно пошелъ изъ комнаты. Въ дверяхъ онъ почувствовалъ что кто-то крѣпко стиснулъ ему плеча; то была Паша; онъ обхватилъ ее кругомъ таліи и почти унесъ къ себѣ въ комнату.

— Голубчикъ Лёва, какъ же они могутъ прогнать тебя? что ты имъ сдѣлалъ? говорила бѣдная дѣвушка, плача и вздрагивая на его плечѣ. — Это вѣдь такое, такое насиліе и такая несправедливость!

Братъ усадилъ ее на диванъ и подалъ стаканъ воды: Паша оттолкнула его.

— Я не хочу пить, сказала она.

— Душа моя, я и безъ того не сегодня-завтра ушелъ бы отъ нихъ, объяснялъ братъ; — потому что я имъ не нуженъ, а отъ нихъ мнѣ ожидать нечего! И очень хорошо что такъ вышло: современемъ мы Богъ знаетъ до чего бы разссорились.

— Но куда же ты пойдешь, Лёва? спросила, нервно всхлипывая, Паша.

— На квартиру, разумѣется! отвѣтилъ братъ. — Къ счастью, у меня на первое время есть деньги, а тамъ увидимъ, не пропадемъ.

— Но какъ это все ужасно, Лёва! воскликнула дѣвушка.

— Не ужаснѣе чѣмъ здѣсь оставаться! возразилъ раздраженно молодой человѣкъ. — Одно только тяжело, что по всей вѣроятности тебя ко мнѣ пускать не будутъ, добавилъ онъ нѣзкно. Онъ въ эти взволнованныя минуты непритворно любилъ сестру и чувствовалъ къ ней признательность.

— А ты неужели не будешь приходить сюда? спросила дѣвушка.

— Ты вѣдь слышала что меня видѣть на глазахъ не желаютъ? возразилъ съ горькою усмѣшкой братъ. — Онъ въ этомъ положеніи не прочь былъ нѣсколько и порисоваться.

— Ну, это только сгоряча было сказано, проговорила Паша.

— Но оскорбленіе во всякомъ случаѣ таково что едвали я буду въ состояніи забыть его, возразилъ Левъ. — И на твоемъ мѣстѣ, Паша, я бы тоже ушелъ! добавилъ онъ, не глядя на сестру.

— Куда? спросила Паша.

— Да ко мнѣ… ты бы у меня хозяйничала, намъ превесело было бы….

— Нѣтъ, Лёва, я тебя очень люблю, но я никуда не пойду! отвѣтила дѣвушка, и притянула его къ себѣ за руку.

— Но отчего, Паша? вѣдь безъ меня тебя замучатъ здѣсь!

— Нѣтъ, не замучать; я покоряться буду! отвѣтила дѣвушка.

"Точно святая какая-то « подумалъ братъ, и высвободивъ свою руку, принялся въ раздумьи ходить изъ угла въ уголъ. Онъ съ горечью старался дать самому себѣ отчетъ въ своемъ положеніи. Въ какую сторону онъ ни смотрѣлъ, вездѣ выходило скверно. Предстояли, вопервыхъ, самыя непріятныя объясненія съ Нельгуновой по поводу отказа Паши отъ спектакля;

Нельгунова придетъ въ ужасъ и никогда не простить ему этой катастрофы. Потомъ, денегъ у него хотя достаточно на первое время, но скоро останется одно только жалованье, а тамъ придетъ срокъ платить Менчицкому. Разчитывать на отца послѣ сегодняшняго разрыва нечего»… «Пожалуй старикъ въ гнѣвѣ еще въ наслѣдствѣ откажетъ» сверкнуло у него въ головѣ, и наполнило его холодомъ; онъ даже измѣнился и вытянулся въ лицѣ. «Да нѣтъ, до этого не дойдетъ; отецъ вспыльчивъ и невыносимъ, но не можетъ же быть чтобъ онъ въ сущности не любилъ своихъ дѣтей», успокоивалъ онъ себя. И ему начало даже казаться что живя отдѣльно, въ сторонѣ отъ ежедневныхъ домашнихъ столкновеній, онъ скорѣе избѣгнетъ всякихъ ссоръ, и ему легче будетъ возстановитъ и поддержать мирныя отношенія.

Онъ рѣшилъ что прежде всего надо предупредить Нельгунову относительно Паши, и поѣхалъ къ ней.

Распорядительница спектакля, какъ онъ и ожидалъ, дѣйствительно пришла въ ужасъ, замахала на него руками и даже зажала ему ротъ своею бѣленькою ладонью. Ильяшевъ эту бѣленькую ладонь поцѣловалъ, но подтвердилъ серіозно что сестра сильно распростудилась, и ни въ какомъ случаѣ не можетъ участвовать въ картинахъ. Нельгунова ничему рѣшительно не повѣрила и подумавъ что Mlle Ильяшева обижена тѣмъ что она не была у нея съ визитомъ, велѣла подать себѣ шляпку.

— Послушайте, я вамъ скажу правду, остановилъ ее Ильяшевъ: — сестра не больна, ей просто отецъ запрещаетъ.

— Но почему же? удивилась Нельгунова.

Ильяшевъ пожалъ плечами.

— У него на этотъ счетъ свои понятія, объяснилъ онъ.

— Но я сама поѣду къ вашему батюшкѣ и буду просить его; онъ вѣрно не откажеть въ такихъ пустякахъ!

Ильяшевъ нетерпѣливо ступилъ шага три по ковру и повернулся на каблукахъ.

— Нѣтъ, Анна Николаевна, оставьте нашего отца въ покоѣ, съ нимъ вы ничего не подѣлаете; а я вамъ вотъ что посовѣтую: пригласите-ка Шелопатову.

— Но какъ же пригласить: черезъ нѣсколько часовъ спектакль, воскликнула въ отчаяніи Нельгунова.

— Ничего, она можетъ-быть согласится; а костюмъ вѣдь готовъ, — тотъ что для сестры шили.

Нельгунова поморщила свой лобикъ и потерла его пальцемъ.

— Я право не знаю; мнѣ къ ней ѣхать какъ-то…. не хотѣлось бы, сказала она.

— Да вамъ и не надо; я отъ вашего имени съ ней переговорю и постараюсь уломать ее.

— Ну, попробуйте…. нерѣшительно согласилась молодая женщина. — Но только какъ это все непріятно вышло!

Ильяшевъ, не теряя времени, отправился къ Шелопатовой. Тутъ дѣло оказалось очень легкимъ. Катерина Петровна даже обрадовалась приглашенію и только просила заѣхать за ней предъ спектаклемъ, потому что Соловцова не было въ городѣ: онъ уже нѣсколько дней какъ уѣхалъ въ деревню, съ тѣмъ чтобы вернуться вмѣстѣ съ княжескимъ семействомъ. Одно только не нравилось Шелопатовой — самый сюжетъ картины; она находила что можно было бы придумать многое поэффектнѣе. «Ну, да я и изъ этого сюжета что-нибудь сдѣлаю», успокоилась впрочемъ она.

«Вотъ, пока Соловцовъ пріѣдетъ, поволочиться тутъ слѣдовало бы, да на душѣ совсѣмъ другое лежитъ!» подумалъ съ неудовольствіемъ Ильяшевъ.

XIV. Въ пользу бѣдныхъ.

Городской театръ внутри и снаружи сіялъ огнями. Въ ложахь и креслахъ собралось лучшее общество; мущины были даже во фракахъ, а о дамахъ уже и говорить нечего: прически, наряды, брилліанты составляли умопомраченіе, какъ выразился тутъ же знакомый намъ сѣденькій совѣтникъ, попавшій сегодня въ театръ потому что этого требовала служба. Играли Андрея Степановича Буку. Подобаевъ гримировался такъ мастерски что первый его выходъ вызвалъ неистовыя рукоплесканія; но со второй же сцены онъ началъ фарсить, сбился съ тону и подъ конецъ впалъ въ такой шаржъ что сдѣлалось скучно. Ильяшевъ въ это время сидѣлъ въ губернаторской ложѣ, и замѣтивъ что Полина Матвѣевна не спускаетъ съ Подобаева бинокля и слѣдить за каждымъ его движеніемъ — тоже направилъ на него бинокль и повторялъ черезъ три минуты:

— Прекрасно, прекрасно!

— N’est ce pas? обернулась къ нему губернаторша съ какшсъ-то даже вожделѣніемъ въ лицѣ.

— Огромный талантъ! подтвердилъ Ильяшевъ, отъ изумленія предъ этимъ талантомъ передернувъ плечами.

— Ахъ, надо знать этого человѣка! восторженно и нѣсколько томно проговорила Полива Матвѣевна.

Нельгунова, шумя только-что сшитымъ дорогимъ платьемъ, вошла въ ложу.

— Сейчасъ видѣла вашу Шелопатову, шепнула она Ильяшеву. — Прехорошенькая!

Губернаторша обернулась къ ней и протянула обѣ руки.

— Не могу выразить, ma chère, какъ я вамъ благодарна! проговорила она, и ея признательная улыбка обнажила золотушныя десны и черные хвостики зубовъ. — Безподобно играютъ, и посмотрите — нигдѣ ни одного пустаго мѣста!

Нельгунова только улыбалась и присѣдала.

— У насъ маленькая перемѣна противъ афиши; вмѣсто Mlle Ильяшевой въ «серенадѣ» будетъ Mme Шелопатова…. оказала она.

Она еще не успѣла предупредить ее объ этомъ.

— Ахъ, отчего? спросила безпокойно губернаторша.

— Mlle Ильяшева вдругъ заболѣла, и я рѣшительно не знала къ кому обратиться… оправдывалась Нельгунова.

— Mais vous savez bien qu’elle n’est pas de la société, d’après ce que j’ai entendu dire! возразила недовольнымъ тономъ генеральша.

— Mais qui le sait? Соловцовъ, который тутъ одинъ знаетъ ее изъ Петербурга, очень хорошо о ней отзывается.

— Bettise! воскликнула Полина Матвѣевна; у нея была привычка кстати и некстати повторять это слово, что она также заимствовала отъ одной петербургской дамы. — Vous me contez èa, какъ будто я совсѣмъ не знаю notre général Solovzotf!

И она повернулась къ сценѣ. Нельгунова, нѣсколько сконфуженная, поглядѣла на Ильяшева и покачала головой, давая ему знать что это онъ одинъ виноватъ во всемъ.

— Мнѣ пора въ уборную, сказала она, подымаясь.

— Ecoutez, остановила ее губернаторша, — я приглашаю всѣхъ участвовавшихъ въ спектаклѣ ко мнѣ ужинатъ; maiz vous comprenez bien; que cette Che… Che…. comment l’appeliez vous?

— Шелопатова, подсказала Нельгунова.

— Oui; et bien, я не разчитываю на нее; вы это ужъ съумѣете устроить…. Mais comprenez bien что я вовсе не хочу ее обидѣть….

Послѣ Буки долго не подымался занавѣсъ; публика успѣла уже и побывать за кулисами, и покурить, и опять усѣсться по мѣстамъ; въ райкѣ къ великому безпокойству полицеймейстера, начали сильно топать ногами; кто-то даже крикнулъ «занавѣсъ!» Губернаторъ, только-что прибывшій въ театръ, высунулся было изъ ложи, чтобъ водворить тишину однимъ аппонирующимъ взглядомъ, но тотчасъ спрятался: ему сверху кто-то шибко свистнулъ.

— Я говорилъ что надо раекъ раздать канцелярскимъ, произнесъ онъ съ неудовольствіемъ.

Но вотъ въ лампахъ убавили на половину свѣту; занавѣсъ взвился, за нимъ другой…. Предъ невысокою античною колонной, стояла Поппея. Розоватый свѣтъ падалъ съ боку на красивый поворотъ ея головки и блестящія плечи, на легкія складки ея одежды и чуть выдвинувшуюся изъ-подъ хитона маленькую ножку, обутую въ сандалію. Она вся нѣсколько наклонилась впередъ…. Маленькій занавѣсъ упалъ.

Зала театра дрожала отъ рукоплесканій, оркестра не было слышно. Еще разъ, на нѣсколько краткихъ мгновеній, поднялся занавѣсъ, и еще…. Въ лампахъ прибавили свѣту, таинственный полумракъ и розоватый блескъ на сценѣ исчезли, и публика, выведенная изъ очарованія, снова захлопала и застучала.

Ильяшевъ бросился на сцену. Нельгунова, еще не успѣвшая переодѣться, уже была окружена цѣлою толпой; дамы обнимали ее, мущины цѣловали ей руки, иные старались протѣсниться поближе, чтобы просто поглядѣть на нее. Она улыбалась, подымала бровки и поводила плечами, чувствовавшими холодъ въ нетопленномъ пространствѣ сцены.

— Анна Николаевна, вы доставили такое, такое удовольствіе, за которое словами и благодарить нельзя! воскликнулъ Ильяшевъ, сжимая ей руку.

— Это я васъ благодарить должна, возразила улыбаясь Нельгунова.

Губернаторъ тоже протѣснился къ ней, и не выпуская ея руки, глядѣлъ какими-то тающими глазами на ея плечи. Онъ впрочемъ при публикѣ не позволялъ себѣ никакого намека на свои близкія отношенія къ ней.

— Я никогда въ жизни ничего подобнаго не видалъ! повторялъ онъ только.

— Больше нашего, я думаю, видѣлъ, вполголоса сострилъ кто-то изъ стоявшихъ невдалекѣ.

— Ну, messieurs, извините, мнѣ надо переодѣваться для Провинціалки, сказала Нельгунова, и повернувшись, взбѣжала по маленькой лѣстницѣ, ведшей въ ея уборную.

Уборная Ильяшева выходила на ту же галлерейку; онъ поднялся вслѣдъ за Нельгуновой по лѣстницѣ, и въ ту минуту какъ она входила въ комнату, быстро взошелъ вслѣдъ за нею и притворилъ за собою дверь.

— Чего вамъ? обернулась къ нему Нельгунова съ нѣкоторымъ даже испугомъ.

— Одну минуту, Анна Николавна! произнесъ не громко Илъяшевъ, подходя къ ней и беря ее за руку. — Тамъ, при всѣхъ, я не умѣлъ высказать всего что вы заставили меня почувствовать… Да что, я и теперь не умѣю этого высказать!

— О, mon Dieu, вотъ нашли время! воскликнула Нельгунова, испуганно глядя на него и сторонясь.

Ильяшевъ, не возражая, нагнулся къ ея плечу и покрывалъ его поцѣлуями. — Милая, дорогая! говорилъ онъ не громко.

Молодая женщина какъ-то совсѣмъ растерялась: и не то чтобъ ей не нравилась такая смѣлость Ильяшева, но и совѣстно ей было, и страшно чтобы кто-нибудь не узналъ что онъ у нея въ уборной.

— Да съ чего вы взяли, что съ вами? растерянно говорила она, отворачивая отъ него вспыхнувшее лицо. — Идите, мнѣ одѣваться надо…. Ну, довольно же!

— Еслибы вы знали, какъ вы мнѣ дороги! шепталъ Илъяшевъ.

— Да я знаю, вѣрю, только ступайте! повторяла Нельгунова, улыбаясь сквозь лежавшую на ея лицѣ тревогу и тщетно стараясь освободиться отъ его руки, крѣпко державшей ея талію.

— Ступайте, мнѣ некогда!

— Только потому что некогда?

— Ну, что еще за глупости! Убирайтесь, а то я кричать стану!

Ильяшевъ неохотно повиновался. «Отвертится, или нѣтъ?» думалъ онъ, переоблачаясь въ костюмъ графа Любина. А Нельгунова, оставшись одна, долго все улыбалась и какъ-то топорщила бровки, и смотрѣлась въ зеркало, что-то припоминая и перебирая въ мысляхъ. Ильяшевъ ей положительно нравился.

Спектакль, между тѣмъ, продолжался. Двѣ некрасивыя барышни сыграли на фортепьяно въ четыре руки; явилась картина: «крестьянская свадьба», съ которой случилось несчастье: бенгальскій огонь, вслѣдствіе ошибки театральнаго декоратора (онъ же и фейерверкеръ), оказался вмѣсто розоваго зеленымъ, такъ что «свадьба вышла похожею не на крестьянскую, а на какую-то изъ подводнаго міра». Потомъ дѣвица Ѳалалѣева пропѣла романсъ, фальшиво, но съ чувствомъ, и во время пѣнія краснѣла все больше и больше, до такой степени что изъ райка ей кто-то крикнулъ: «пожаръ!» Потомъ Подобаевъ не дурно, только ужь слишкомъ самоувѣренно, спѣлъ русскую пѣсню, вызвавшую неистовыя рукоплесканія. Затѣмъ явилась и «серенада» и произвела необычайный эффектъ. Шелопатова побѣдила всѣ трудности представляемыя сюжетомъ, и сумѣла устроить такъ что скромная картина получила даже нѣсколько пикантный оттѣнокъ. Изъ-подъ черной, мастерски драпированной мантильи она выставила голенькое плечико, а глазамъ придала такое выраженіе котораго словами и передать нельзя; на это она была большая искусница.

Занавѣсъ еще разъ опустился; на сценѣ зашумѣли, застучали молотки, зашуршали декораціи: губернаторъ опять появился благодаритъ участвующихъ, цѣловалъ дамамъ руки, улыбался и прижималъ къ звѣздѣ каякъ, съ которымъ никогда не разставался. Суфлеръ, нанятый изъ театральной труппы, приготовляясь залѣзть въ будку и нѣсколько сконфуженный присутствіемъ губернатора, въ углу тушилъ о декорацію недокуренную папироску. Молоденькій чиновникъ особыхъ порученій, долженствовавшій играть Мишу, въ волненіи бѣгалъ по сценѣ, обдергивая полы коротенькаго сертучка, и что-то шепталъ.

— Играющіе въ Провинціалкѣ пожалуйте на сцену! окликнулъ громко режиссеръ. — Прочихъ прошу пожалуста очистить сцену!

Взволнованный молодой человѣкъ вдругъ поблѣднѣлъ и, вытянувшись, сталъ среди разставленной по театральному мебели. Нельгунова и Ильяшевъ спустились съ лѣстницы.

— Какъ-то мы отличимся съ вами, Анна Николаевна? сказалъ Ильяшевъ.

— Ахъ, ужь не знаю! отвѣтила та, чувствуя себя не совсѣмъ спокойно.

И дѣйствительно, по ея первымъ репликамъ можно было замѣтить что она сконфузилась. Сцену съ Мишей оба дѣйствующія лица повели такимъ тихимъ голосомъ что половина публики не разслышала ни одного слова. Гроссъ, выходя въ роли Ступендьева и желая подбодрить Дарью Ивановну, разомъ поднялъ тонъ до какого-то противоестественнаго крика; но это отчасти все-таки помогло: Нельгунова стала говорить громче и понемногу вошла въ роль. Явился графъ Любинъ. Его гримировка, обдуманно-подобранный костюмъ, нѣсколько разслабленная походка и голосъ — все это было безукоризненно, характерно, и внесло въ піесу нѣкоторое вѣяніе талантливости; публика сразу почувствовала это и подтянулась. Первый выходъ, разговоръ съ Ступендьевымъ и съ Дарьей Ивановной, прошли отлично; въ партерѣ и въ ложахъ зааплодировали. Нельгунова сама оживилась, и длинный монологъ предъ возвращеніемъ графа, за который Ильяшевъ порядкомъ опасался, былъ ею не только сказанъ, но и сыгранъ — съ большимъ толкомъ, съ мимикой. Но слѣдующія затѣмъ сцены съ графомъ прошли просто блистательно: поддерживаемая Ильяшевымъ, Нельгунова превзошла себя; у нея явились веселость, кокетливость, игра, такъ-что даже и Гроссъ, увлеченный тѣмъ незримымъ вліяніемъ, которое оказываетъ на актера удачный ансамбль піесы, исполнилъ свой заключительный выходъ вполнѣ удовлетворительно. Рукоплесканіямъ и крикамъ, конечно, не было конца….

— Я вамъ второй разъ сегодня обязана своимъ успѣхомъ, сказала ему Нельгунова, крѣпко пожимая руку.

— Ахъ, всѣмъ моимъ одушевленіемъ я вамъ обязанъ! воскликнулъ Ильяшевъ.

Губернаторъ, скользя на тоненькихъ ножкахъ по сценѣ, разсыпался предъ всѣми участвовавшими въ изъявленіяхъ признательности и звалъ къ себѣ на ужинъ. Шелопатовой на сценѣ не было: она въ уборной собирала въ корзинку свои вещи, и когда Ильяшевъ прошелъ мимо нея по корридору, окликнула его:

— Отвезите же меня домой, я васъ нарочно ждала!

Ильяшевъ подсадилъ ее въ извощичью пролетку, и они поѣхали.

— Отчего вы не захотѣли у губернатора ужинатъ? спросилъ Левъ Дмитричъ.

— Меня и не приглашали вовсе, весело отвѣтила Шелопатова.

— Да вѣдь вы нарочно спрятались!

Молодая женщина засмѣялась.

— Поѣдемте-ка со мной въ ресторанъ у Манатъ? предложилъ Ильяшевъ. Онъ весь этотъ день находился въ сильно-возбужденномъ состояніи, и ему хотѣлось кутнуть.

— Нѣтъ, merci, отказалась Шелопатова.

— Но отчего же?

— Мнѣ спать хочется.

— Ну, что за пустяки! право, поѣдемте, приставалъ молодой человѣкъ. — Отчего вы не хотите доставить мнѣ этого удовольствія?

— Васъ у губернатора ждутъ, напомнила ему Шелопатова.

— Еслибы только вы согласились со мной поѣхать, я бы губернатора къ чорту послалъ! воскликнулъ молодой человѣкъ.

— Я не ужинаю въ ресторанахъ.

— Ужинали же вы съ Соловцовымъ? сказалъ на удачу Ильяшевъ.

— То другое дѣло: Соловцовъ мой другъ.

— И я хочу быть вашимъ другомъ, возразилъ Ильяшевъ, и осторожно обнялъ Шелопатову за талью. Молодая женщина, не церемонясь, отвѣтила ему энергическимъ толчкомъ.

— Не годитесь вы мнѣ въ друзья, прибавила она.

— Отчего? спросилъ Ильяшевъ.

— Да ужъ такъ… пояснила Шелопатова, и повернувшись къ нему, съ насмѣшливымъ вниманіемъ посмотрѣла ему въ лицо. Ему одѣлялось какъ бы не ловко.

— Пренебрегаете нами, простыми пѣшками… проговорилъ онъ.

— Не пренебрегаю, а только… предпочитаю такихъ какъ Соловцовъ.

— Съ чѣмъ его и поздравляю! проговорилъ Ильяшевъ уже съ досадой. — Однако я не предполагалъ что вы такая матеріалистка, прибавилъ онъ колко.

— А вы идеалистъ вѣрно! возразила Шелопатова, и опять въ ея глазахъ сверкнули двѣ насмѣшливыя искры. Ильяшеву почему-то невольно вспомнилась Нельгунова. — «У той вся красота по плечамъ расползлась, а у этой и въ глазахъ, и въ каждой чертѣ бьется что-то такое отъ чего немножко и страшно дѣлается», сравнилъ онъ.

— Есть же однакожь у всякаго человѣка потребность любви! проговорилъ онъ громко.

— Что жь вы не влюбитесь? возразила Шелопатова.

— Еслибъ я влюбился, то скорѣе бы всего въ такую женщину какъ вы, продолжалъ Ильяшевъ.

— Да я вамъ и не запрещаю…

— Merci за позволеніе!

— Только ужинать съ вами не поѣду…

Ильяшевымъ все больше и больше овладѣвала досада. «Нельгунова почище ея, да и та снисходительнѣе», думалъ онъ, и чувствовалъ что Шелопатова для него гораздо интереснѣе Нельгуновой.

— Вы не совсѣмъ вѣрно обо мнѣ судите, Катерина Петровна, продолжалъ онъ съ раздраженіемъ: — я дѣйствительно пѣшка, но только пѣшка которая пробирается въ дамки!

— Желаю вамъ какъ можно вѣрнѣе разчитать ходы, отозвалась Шелопатова.

— Мои ходы очень вѣрны, и можетъ-быть даже — извините за нескромное сравненіе — вѣрнѣе вашихъ. Я слышалъ, дѣла Соловцова въ очень запутанномъ положеніи… намекнулъ онъ.

Шелопатова опять посмотрѣла на него — и на этотъ разъ ея взглядъ не выражалъ насмѣшки.

— Можетъ-бытъ я въ самомъ дѣлѣ не вѣрно сужу о васъ… проговорила она.

— О мнѣ кажется, добавилъ Ильяшевъ, — что мы еще можемъ понадобиться другъ другу.

Шелопатова ничего не отвѣтила и казалась задумчивою: слова Ильяшева произвели на нее болѣе сильное впечатлѣніе, чѣмъ онъ самъ предполагалъ.

— Вотъ мы и пріѣхали; очень вамъ благодарна, сказала она, когда пролетка подъѣхала къ крыльцу. — До свиданья.

— Такъ вы рѣшительно меня отсылаете? спросилъ Ильяшевъ.

Шелопатова протянула ему руку.

— Я пожалуй дала бы вамъ поужинать; но… поѣзжайте къ губернатору!

— Странный отвѣтъ, и достойный женской логики! произнесъ Ильяшевъ. — А знаете ли, прибавилъ онъ; — что у меня въ настоящую минуту нѣтъ ни крова, ни пристанища?

— Какъ такъ? вѣдь вы у отца живете? спросила Катерина Петровна.

— Увы, меня оттуда изгнали, объяснилъ Ильяшевъ.

Шелопатова посмотрѣла на него.

— Зайдите когда-нибудь разказать мнѣ объ этомъ, оказала она съ какою-то серіозностью.

Ильяшевъ на томъ же извощикѣ поѣхалъ къ губернатору ужинать, а оттуда Подобаевъ взялъ его къ себѣ.

Несмотря за поздній часъ ночи, онъ долго еще лежалъ съ открытыми глазами на своей импровизованной постели и глядѣвъ въ темноту. Мысли его разбрасывались, и онъ не могъ сосредоточить ихъ. Безпокойное, подмывающее чувство наполняло его; ему казалось что онъ прислушивается къ приближающемуся шуму валуновъ, которые катилъ прямо на него кипучій потокъ жизни…

Поутру Подобаевскій Гриша съѣздилъ за его вещами, и вмѣстѣ съ чемоданомъ и узелками привезъ клочокъ бумаги, на которомъ рукою Паши было торопливо набросано:

«Лева, я вполнѣ убѣдилась что ты принялъ все слишкомъ въ серіозную сторону. Обдумай это и поступай какъ Богъ положитъ тебѣ на душу.»

Ильяшевъ сунулъ записку въ карманъ и ничего не сказалъ.

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I. Старый знакомый среди новыхъ лицъ.

За городомъ N--скомъ, по проселку, медленно тянулась три совершенно различные экипажа. Впереди ѣхала старая, но очень хорошая четверомѣстаая карета, съ высоко нагроможденными сверху и сзади вализами и съ гербами на дверцахъ; шестерня цугомъ едва тащила ее по ухабамъ и зажорамъ. За нею слѣдовалъ уже извѣстный намъ возокъ Степана Андреевича Соловцова, на этотъ разъ тоже значительно нагроможденный всякаго рода кладью; наконецъ, поѣздъ замыкала простая крытая кибитка парой. Верстъ на пять позади тащились еще двѣ подводы съ вещами, но онѣ давно уже отстали отъ поѣзда и могли поспѣть въ городъ развѣ только къ вечеру. Въ каретѣ сидѣли четверо: на заднихъ подушкахъ княгиня Озерецкая съ дочерью, а визави пятнадцатилѣтній князь Борисъ и пожилая дѣвица изъ дворянокъ, Клеопатра Ивановна Шертина, жившая въ домѣ въ качествѣ компаньйонки княжны. Княгиня, женщина лѣтъ пятидесяти, нѣсколько опухшая въ сложеніи, съ тѣмъ отпечаткомъ мѣщанской простоватости въ лицѣ и во всей фигурѣ, который почему-то усваиваютъ къ этимъ годамъ многія аристократическія дамы — безпокойно дремала въ углу, поминутно просыпаясь, причемъ широко раскрывала глаза и спрашивала: «а? что такое? про что это вы говорите?» На красивомъ лицѣ княжны лежала какая-то не то лѣнивая, не то скучающая тѣнь: монотонность переѣзда, тянувшагося уже болѣе трехъ часовъ, дѣйствовала ей на нервы. Впрочемъ, это лицо никогда не отличалось подвижностью: на немъ словно застыло полу-невинное, полу-равнодушное выраженіе. «Ну, и что жъ такое?» какъ будто говорило оно, когда темные, не быстрые, лѣнивые глаза останавливались на комъ-нибудь. N--ское общество, встрѣчавшееся съ ней въ два или три зимніе мѣсяца, которые княгиня въ послѣдніе годы неизмѣнно проводила со всѣмъ семействомъ въ городѣ, находило ее обыкновенно несообщительною и скучною. «Развѣ это женщина?» говорили о ней, пожимая плечами. Но къ спокойному личику княжны шли этотъ равнодушно-невинный взглядъ лѣнивыхъ глазъ, эта ровная, непрозрачная, отливавшая желтизной слоновой кости бѣлизна кожи, и эти не тонкія брови, вопросительно шевелившіяся, когда она слушала что-нибудь. Всего замѣчательнѣе въ наружности княжны были ея губы: правильныя какъ у статуи и почти такъ же блѣдныя, онѣ рѣдко улыбались, и отъ ихъ строгой красоты вѣяло мраморомъ. И однакожь на этомъ мраморномъ лицѣ постоянно лежало отраженіе какой-то внутренней жизни, и что-то уходило въ темную глубину глазъ, возбуждая въ постороннемъ взглядѣ неудовлетворенное любопытство. Княжна была высока ростомъ и замѣчательно хорошо сложена: въ ея неторопливыхъ движеніяхъ и тонкой, круглой таліи чувствовалось то же холодное и строгое вѣяніе мрамора.

Сидѣвшая противъ нея дѣвица Шершина всю дорогу безъ умолку и вполголоса говорила. Она преслѣдовала двѣ цѣли: не помѣшать дремотѣ княгини и развлечь княжну; но обѣ цѣли достигались плохо, потому что княгиня поминутно просыпалась, а княжнѣ было скучно. По правдѣ, у дѣвицы Шершиной былъ органическій недостатокъ — она не умѣла молчать. Какъ только кто-нибудь переставалъ говорить, она тотчасъ начинала, и продолжала до тѣхъ поръ пока ее не перебивали. Предметъ разговора никогда не затруднялъ ее: она дѣлала самые невѣроятные переходы и могла говорить о томъ о чемъ навѣрное еще никто никогда не говорилъ. Одинъ разъ, въ минуту внезапной паузы, она вдругъ сказала: «сегодня вторникъ, вчера понедѣльникъ былъ»; всѣ засмѣялись, а она рѣшительно не могла понять, надъ чѣмъ тутъ смѣются? Княгиня ее ужасно любила, хотя считала дурой; княжна…. трудно сказать какъ именно относилась къ ней княжна; кажется, она просто старалась не замѣчать ее.

— Другъ мой, Борисъ, посмотрите, какъ смѣшно галки по снѣгу скачутъ, вдругъ обратилась она къ молодому князю; по своему давнему пребыванію въ домѣ, она его всегда называла по имени и «другъ мой».

Князекъ, не питавшій къ ней ни малѣйшей почтительности, взглянулъ въ окно и отвѣтилъ:

— Вонъ та, что ближе къ намъ, ужасно какъ на васъ похожа.

Шершина подобными выходками никогда не обижалась, хотя съ посторонними, и особенно съ мущинами, была до крайности щепетильна.

— Ахъ, ужъ вы…. надсмѣшникъ какой! воскликнула она только.

— Надсмѣшникъ! надсмѣшникъ! передразнилъ ее, обрадовавшись этому развлеченію, князь. — Отчего вы такъ говорите, какъ Филатъ?

Въ эту минуту карета, попавъ по ступицы въ зажору, вдругъ остановилась. Княгиня проснулась, мигая широко-раскрытыми глазами. — Филатъ, Филатъ что такое? кричала она лакею, соскочившему съ задка и пробѣгавшему мимо кареты къ лошадямъ.

— Въ зажору провалились, ваше сіятельство! отвѣчалъ тотъ, снимая шапку.

— Провалились? О, mon Dieu, этого только не доставало! простонала княгиня, на которую слово «провалились» произвело усиленное впечатлѣніе. — Гдѣ жь мы провалились? что этотъ дуракъ выдумываетъ? повторила она, высунувшись въ окно и озираясь.

— Да ничего, maman; просто лошадямъ трудно везти, проговорила княжна. — Не надо было совать въ карету столько поклажи.

— И безъ того, мой другъ, двѣ подводы идутъ, да кибитка! возразила княгиня.

Князь Борисъ отворилъ дверцу и, прыгнувъ на подножку, обернулся къ матери.

— Я, maman, пересяду къ дядѣ, сказалъ онъ, больше заявляя о своемъ намѣреніи, чѣмъ просясь.

— Но какъ же, мой другъ, дядя и безъ того взалъ къ себѣ Генриха Яковлевича? возразила княгиня.

— А Генрихъ Яковлевичъ къ вамъ въ карету сядетъ, рѣшилъ молодой князь и спрыгнулъ на дорогу.

— Дядя, дядя, я къ вамъ! кричалъ онъ, подбѣгая къ возку, изъ окна котораго выглядывала огромная голова Степана Андреевича Соловцова. — Герръ Кнаусъ, maman проситъ васъ къ себѣ въ карету, добавилъ онъ по-нѣмецки, обращаясь къ рыжеватой, впрочемъ весьма благообразной личности, выглядывавшей изъ глубины возка черезъ плечо Соловцова.

— So? удивился гувернеръ, но тотчасъ же потушилъ окурокъ сигары и, спрятавъ его въ карманъ, выбрался изъ возка.

Соединеннымъ усиліемъ кучера, форрейтора и Филата удалось наконецъ вытянуть лошадей изъ зажоры, и экипажи тронулись.

— Дядя, я вѣдь зачѣмъ къ вамъ пересѣлъ — венѣ что-то сказать вамъ надо! заговорилъ быстро Борисъ, вскакивая въ возокъ. — Нѣчто интересное!

— Ну говори, разрѣшилъ ему Соловцовъ, добродушно сторонясь, чтобы дать ему мѣсто. Онъ съ своимъ двоюроднымъ племянникомъ былъ въ самыхъ пріятельскихъ отношеніяхъ, и тотъ очень любилъ его за простоту и снисходительность.

— Я про Генриха Яковлевича кое-что узналъ, продолжалъ Борисъ, раскачиваясь подлѣ дяди на эластической подушкѣ. — Замѣтили вы у сестры горничную, Настю?

— Это высоконькая-то, черноглазая? припомнилъ Соловцовъ.

— Ну да; вертлявая она ужасъ какая, и я за ней давно замѣчалъ что какъ только встрѣтится она съ Генрихомъ Яковлевичемъ, сейчасъ у нихъ шушуканье какое-то, продолжалъ молодой князь. — Вотъ вчера лежу я въ постели, и долго что-то заснуть не могу: все мнѣ представлялось, какъ мы въ городъ переѣдемъ и весело какъ будетъ! Только вдругъ слышу, кто-то по корридору идетъ, и потомъ дверь въ Генрихъ-Яковлевичевой комнатѣ тихонько такъ стукъ! Мнѣ ужасно любопытно стало: что это такое? Генрихъ Яковлевичъ давно уже спать бы долженъ! Вотъ я надѣлъ ботинки, да на цыпочкахъ подхожу къ его двери и приставилъ глазъ къ замочной скважинѣ. И вообразите кого я тутъ видѣлъ: Настю! заключилъ князекъ, даже взвизгнувъ отъ удовольствія, которое доставляло ему подсмотрѣнное приключеніе.

Соловцовъ какъ-то нерѣшительно захохоталъ: для него не ясно было, не слѣдовало ли сдѣлать племяннику выговоръ за такой поступокъ. Но разказъ во всякомъ случаѣ былъ для него крайне любопытенъ.

— Генрихъ-то Яковлевичъ смѣшной какой долженъ быть! сообразилъ онъ громко.

Они нѣсколько минутъ не разговаривали, подъ впечатлѣніемъ разказа. Генералъ продолжалъ хохотать, вздрагивая животомъ и плечами, а князекъ изрѣдка взвизгивалъ. Наконецъ онъ обратился къ Соловцову съ нѣкоторою задумчивостью:

— Дядя, вѣдь она хорошенькая?

— Кто? переспросилъ генералъ.

— Да Настя….

— Ну да; тебѣ-то что?

— Я тоже нахожу что хорошенькая….

— Рано тебѣ находить-то! возразилъ дядя.

— Ну да! протянулъ съ нѣкоторымъ неудовольствіемъ князекъ.

Въ каретѣ, въ это время, дѣвица Шершина безъ умолку болтала, обращаясь къ княжнѣ, которая, дѣлая видъ что слушаетъ ее, думала о чемъ-то своемъ.

— Въ городѣ-то, воображаю, развалъ теперь какой! говорила она, слегка потрясая своею узкою, маловолосою головой и наклоняясь къ княжнѣ, къ которой сидѣла на-искосокъ. — Въ самый развалъ ѣдемъ. Въ прошедшемъ году тоже въ это самое время переѣхали… или нѣтъ, соврала я матушка! Къ Николѣ зимнему дѣло было, а нынче у насъ ноябрь идетъ; такъ-то сразу сказкешь, соврешь. И почему сказала — сонъ видѣла. Всю ночь этта снилось — ѣдемъ мы, ѣдемъ, словно вотъ сегодня. И я еще во снѣ думаю: что это, дорога какая длинная? не заблудились ли ужь? Право, сплю, а сама думаю. И чего только въ этомъ во снѣ не увидишь! Въ другой разъ такъ похоже, такъ похоже бываетъ, удовольствіе просто!

Герръ Кааусъ, которому было очень не ловко сидѣть, потому что, боясь задѣть княгиню своими длинными ногами, онъ долженъ былъ чрезвычайно неудобно поджать ихъ подъ скамейку — вслушался въ послѣдній разказъ Шершиной и вдругъ, подумавъ, произнесъ;

— Я тоже имѣлъ сонъ видѣть.

Княжяа, посмотрѣвъ на него, молча улыбнулась.

— Что же вы видѣли, Генрихъ Яковлевичъ? полюбопытствовала компаньйонка.

— А, это надо разказать! произнесъ гувернеръ и, собираясь повѣствовать, повернулся на подушкѣ такъ чтобы ему удобно было обращаться разомъ и къ княжнѣ, и къ компаньйонкѣ.

— Видѣлъ я, началъ онъ съ явнымъ удовольствіемъ, отставляя предъ собой большой и указательный пальцы, какъ дѣлаютъ, когда хотятъ опредѣлить небольшую величину, — видѣлъ я такой, маленькій монетку; можетъ-быть это былъ двугривенникъ, а можетъ-быть четвертакъ; но я думаю, это былъ двугривенникъ. Какъ я имѣлъ эту монетка, я не знаю; я ее нашелъ въ мой жилетка. Я хотѣлъ купить отличный мундштюкъ для моей сигары; я ее искалъ въ жилеткѣ и я ее нашелъ. Тогда я ее заплатилъ, и я купилъ отличный мундштюкъ для моей сигары. Но продавецъ, такой миленькій старый человѣкъ, продавецъ говорилъ мнѣ: «Gnädiger Herr, я имѣю для васъ еще одна отличная вещица». И онъ показалъ мнѣ одна спишечницъ — такая какъ я давно желалъ себѣ имѣть. Очень хорошій спишечницъ, и на крышкѣ написанъ золотой буквомъ: Feuer. Я такой слишечницъ давно желалъ себѣ имѣть. Но я сказалъ: «господинъ Kaufmann, я не имѣю больше такой маленькой монетки». — «Ахъ, gnädiger Herr, говорилъ мнѣ Kaufmann, вы поищить съ два пальца въ вашей жилетка; вы очень можете найти такой маленькій монетка». Я очень зналъ что у меня нѣтъ другой монетка, но я поискалъ и вытащилъ такой самый монетка! Тогда я хотѣлъ заплатить ее и купить себѣ отличный вещица, но продавецъ говорилъ мнѣ: «Gnädiger Herr, этотъ вещица стоитъ двѣ монетковъ, поищить въ вашей жилетка, вы очень можете найти еще такой монетка!» Я очень этому удивлялся, но я поискалъ въ моей жилетка, и опять вытащилъ такой самый монетка! Тогда я догадался что это со мной есть Wunder, и я все покупалъ разный отличный вещица, и все тащилъ изъ жилетка такой маленькій монетъ! И это былъ сонъ, добавилъ вдругъ герръ Клаусъ, неожиданно умолкнувъ.

— Вы чудесный сонъ видѣли, сказала по-нѣмецки княжна, стараясь не разсмѣяться.

— Ja es war sehr wunderbar und schön! подтвердилъ герръ Клаусъ, и неизвѣстно почему добавилъ по-русски: — Только я это очень дурно разказалъ.

Шершина во всемъ этомъ не нашла ничего удивительнаго.

— Это все одно какъ фармазонскія деньги, объяснила она. — Вотъ про этого Нѣмца, что у насъ глину обжигаеть, разказываютъ то же: есть у него фармазонскій цѣлковый, дастъ кому-нибудь, а на другой день пойдетъ въ карманъ, онъ ужь тамъ и лежитъ. Рабочіе ни за что этого цѣлковаго не берутъ: заплати, говорятъ, бумааккой. Бумажекъ-то, должно-быть, фармазонскихъ не бываетъ. Усомнилась Шершина и уставилась на гувернера своими безпокойными глазами.

— Nein, es war ein Wunder, это было тшюдо, подтвердилъ съ убѣжденіемъ герръ Кнаусъ.

Карета между тѣмъ двигалась уже по городской мостовой и наконецъ остановилась предъ домомъ довольно большихъ размѣровъ и безхарактерной архитектуры. За нѣсколько минутъ предъ тѣмъ генералъ Соловцовъ нарочно обогналъ ее съ своимъ возкомъ и теперь уже стоялъ на крыльцѣ, впереди сбѣжавшихся слугъ, готовясь встрѣтить княгиню и ввести подъ-руку въ домъ. Борисъ, охорашиваясь въ своемъ дорожномъ костюмѣ, подалъ руку сестрѣ; ему очень нравилось что онъ можетъ въ свою очередь исполнить тутъ обязанность кавалера.

Спустя часъ, всѣ уже сидѣли за чаемъ, который княгиня очень любила послѣ дороги и пила всегда съ нѣсколькими сортами варенья, пастилы и всякихъ сластей. Степанъ Андреевичъ, скушавъ поданную собственно для него яичницу, любопытствовалъ узнать, какъ именно княгиня устроится въ городѣ и чѣмъ начнетъ свой сезонъ: онъ давно уже не жилъ собственнымъ хозяйствомъ и потому принималъ во всѣхъ затѣяхъ княгини самое близкое участіе.

— Ну что же, княгинюшка, опять баломъ начнемъ? спрашивалъ онъ, благодушно поглядывая на весь собравшійся у стола семейный кружокъ.

— Ахъ, ужь и не знаю право! воскликнула княгиня, съ выраженіемъ безпокойства на измятомъ съ дороги лицѣ. — Стоить ли давать эти балы, ужъ и не знаю!

— Ну, отчего жъ не стоитъ? заведено, и общество привыкло, возразилъ Соловцовъ.

— И, батюшка, какое еще общество! воскликнула княгиня. Ей, по ея простотѣ, губернское общество нравилось гораздо больше столичнаго, но она никогда не рѣшалась въ томъ сознаться. — Вотъ развѣ если княжнѣ нашей очень хочется, добавила она, кивнувъ на дочь.

Княжна подняла немножко наклоненную надъ чашкой голову и проговорила совершенно спокойно:

— Да, maman, пусть у насъ будетъ балъ.

— Да, ужь пусть будетъ, подтвердила княгиня какъ-то печально, хотя на самомъ дѣлѣ безъ этого бала рѣшительно не знала бы какъ начать сезонъ, и даже самые хлопоты предстоявшія ей по этому случаю обѣщали ей положительное удовольствіе.

Слѣдующіе затѣмъ дни ея карета безпрерывно мелькала по городскимъ улицамъ: княгиня съ дочерью дѣлали пригласительные визиты. Суетился еще больше и Степанъ Андреевичъ: онъ взялся вербовать молодежь, да кромѣ того на немъ по обыкновенію лежала вся распорядительная часть бала. Даже къ Шелопатовой онъ заѣзжалъ въ эти дни только урывками, за что Катерина Петровна сначала сдѣлала ему сценку, а затѣмъ приготовила довольно искусно нѣкоторый несовсѣмъ маловажный сюрпризецъ.

II. Легкомысліе Степана Андреевича.

Въ самый день пріѣзда княжескаго семейства, Шелопатова получила изъ Петербурга письмо, которое давно уже тревожно ждала. Распечатавъ его нѣсколько дрожащею рукой, она прочла слѣдующее:

"Я думалъ совсѣмъ не отвѣчать на твое дрянное и жалкое письмо, потому что какого же отвѣта оно заслуживало? Но подлая безхарактерность натуры, составляющая мученіе всей моей жизни и истинную причину всѣхъ преслѣдующимъ меня золъ, заставляетъ меня и на этотъ разъ, какъ заставляла тысячекратно прежде, плакать надъ твоими лживыми словами, позорно волноваться и просить…. ну, да, просить опять этихъ лживыхъ словъ, которымъ я не буду вѣрить и за которыя перенесу еще тысячи страданій и униженій, потому что безъ нихъ я ни жить, ни дышать, ни думать не въ состояніи! Ты такъ постыдно овладѣла мною и такъ постыдно я уничтожился что уже не чувствую своего позора и…. да что, ты сама все это знаешь!

"Я понялъ и умомъ, и сердцемъ, и всѣмъ существомъ своимъ ложь твоего письма; о, какъ я все хорошо понялъ! Какъ ты ясно и окончательно высказалась сквозь всѣ твои извороты! Ты великодушно вспоминаешь что беря тебя замужъ, я ничего не обѣщалъ тебѣ и поэтому ты ничего отъ меня не требовала. Да, я не могъ обѣщать тебѣ того безъ чего твоя дрянная природа не способна ужиться и за чѣмъ ты погналась теперь, бросивъ меня такъ мерзко; я не сулилъ тебѣ золота, тряпокъ, тунеяднаго блистанья подозрительною роскошью въ дрянной и подлой толпѣ. Ты отъ меня не требовала этого, ха, ха, ха! Да какъ же бы ты требовала? Развѣ у меня золото зарыто подъ половицей? Развѣ каждая моя копѣйка не проходила чрезъ твои руки? О, какъ я понимаю теперь все наше прошлое, какимъ яркимъ свѣтомъ озарилъ его твой поступокъ! Какъ ясна для меня теперь великодушная твердость, съ какою ты переносила лишенія нашей проклятой жизни! И зачѣмъ, зачѣмъ ты упомянула о нихъ въ твоемъ письмѣ? Какъ ты не догадалась что я не могу повѣрить ни одному твоему слову, ни одной буквѣ!

"Ты говоришь что я ничего не обѣщалъ тебѣ. И однакожь я принесъ тебѣ всего себя, мою душу, мой мозгъ, мою кровь; я уничтожился въ твоемъ приближеніи. Такой страсти, какъ моя страсть, никогда не было, потому что она граничитъ съ подлостью, съ низостью, съ неизмѣримостью уничиженія и позора! Я малодушный, я распутникъ, я пьяница, но я не ничтожество! Ты сама чувствовала это, у тебя у самой волосы подымались дыбомъ, когда на жалкихъ подмосткахъ провинціальной сцены, среди плоской игры бродячихъ трагиковъ, я внезапно высѣкалъ искру того огня за который боги приковали Прометея…. А, ты помнишь это? Ты помнишь трепетъ толпы, внезапно подъятой изъ ямы на озаренную блескомъ высоту? И ничего нѣтъ! Ты прошла по мнѣ какъ смерть, и подъ слѣдами твоими осталась только мерзость запустѣнія. О, какое горькое и оскорбленное чувство накипаетъ во мнѣ въ этитяжкія минуты отрезвленія, и какая мстительная ненависть наполняетъ мою душу!

«А между тѣмъ у меня нѣтъ силы ненавидѣть…. Даже теперь, когда злоба напрягаетъ все существо мое, я чувствую какъ безвозвратно ты владѣешь мною. Милая моя, прости мнѣ мои упреки, я униженно ползаю у ногъ твоихъ и простираюкъ тебѣ руки. Милая, не брось меня такъ безжалостно, дай мнѣ пожить хотя тою презрѣнною страстью, которую я не въ силахъ вырвать изъ себя. Я не говорю: вернись камнѣ; но не отнимай у меня надежды, не разрывай со мной окончательно и безвозвратно. Я все прощу тебѣ, все, только не бросай меня! О, какъ я малодушенъ и гадокъ!»

Пока Шелопатова читала это письмо, ея хорошенькое личико отуманилось. Она была успокоена въ главномъ: она убѣдилась что со стороны мужа ей не грозитъ никакая серіозная опасность. Онъ въ самомъ дѣлѣ такъ рабски принадлежалъ ей что у него не осталось ничего, даже силы ненавидѣть. Но его безпорядочныя, жалкія строки шевельнули въ ней что-то похожее на состраданіе: четыре года замужества, — цѣлая чужая жизнь испепелившаяся въ эти короткіе четыре года, — слишкомъ ясно и ярко возстали въ ея воспоминаніи. Ея мужъ былъ совсѣмъ другой человѣкъ когда она выходила за него. Она встрѣтилась съ нимъ въ провинціальной труппѣ, къ которой принадлежала. Онъ былъ безпорядоченъ какъ всегда, но отъ этой безпорядочности вѣяло молодостью и даровитостью; талантъ его не подлежалъ никакому сомнѣнію и обѣщалъ будущность. Шелопатова, выходя за него, была увѣрена что это бракъ по любви. Теперь ей какъ-то странно было объ этомъ вспомнить. Любовь… къ Гришѣ Шелопатову!

Но на самомъ дѣлѣ это не было такъ странно, какъ казалось Катеринѣ Петровнѣ. Гришу Шелопатова погубило то что онъ слишкомъ страстно и слишкомъ по-своему любилъ жену. Безпорядочный въ жизни, онъ конечно былъ еще безпорядочнѣе въ чувствѣ. Для него были невозможны тѣ полу-дружескія, полу-равяодушныя отношенія въ которыхъ находятъ счастливый исходъ такъ много влюбленныхъ супруговъ. Онъ былъ жаденъ и подозрителенъ; подозрѣвать можно было многое. Онъ тотчасъ догадался что былъ несчастливъ, но не кончилъ съ этимъ, а продолжалъ страдать день за днемъ и годъ за годомъ. Сценическому таланту это, конечно, нисколько не помогало; онъ пытался преодолѣть себя, — ему это не удалось; тогда онъ съ какою-то даже радостью махнулъ на себя рукой: пусть, думалъ онъ съ малодушнымъ раздраженіемъ, пусть знаетъ что она во мнѣ загубила. Но Катерина Петровна, когда подозрѣвала въ немъ эту трагическую идею, только пожимала плечомъ.

Въ одинъ изъ своихъ короткихъ визитовъ, Соловцовъ засталъ Шелопатову съ заплаканнымъ лицомъ и разстроенными нервами. Степанъ Андреевичъ тотчасъ струсилъ и растерялся: онъ рѣшительно не могъ переносить женскихъ слезъ, а къ тому же наканунѣ Шелопатова сдѣлала ему сцену за то что онъ со своею княгиней совсѣмъ отъ рукъ отбился, и онъ чувствовалъ себя до нѣкоторой степени виноватымъ предъ нею. По обыкновенію онъ бросился цѣловать ей пальчики и повторять жалкимъ голосомъ:

— Ну, голубчикъ, ну, милая моя, ну, о чемъ?

И тутъ же глаза его устремились на скомканный почтовый листокъ, лежавшій у нея на колѣняхъ.

— Письмо непріятное получилила? Да? Ну, скажи же, душончикъ! присталъ онъ къ ней.

Катерина Петровна обмахнула лицо платкомъ и отбросила письмо на столъ.

— Да, письмо, проговорила она.

— Отъ кого?

— Отъ мужа…. онъ требуетъ меня къ себѣ, грозитъ…. отвѣтила Шелопатова, принимаясь потихоньку всхлипывать.

Соловцова необычайно поразило его извѣстіе; ему рѣшительно даже въ голову не приходилъ очень простой вопросъ: есть ли у Катерины Петровны мужъ? Почему-то онъ съ перваго раза рѣшилъ что она вдова и такъ и остался при этомъ убѣжденіи. Могло, впрочемъ, случиться что Шелопатова и сама назвалась ему вдовой: она на счетъ своего общественнаго и гражданскаго положенія высказывалась не всегда согласно, и ему смутно припоминалось что она именно называла себя вдовой.

— Но какъ же мужъ? Какой мужъ? воскликнулъ онъ въ недоумѣніи расширяя глаза.

— Очень просто, какіе бываютъ мужья, объяснила Шелопатова.

Но Соловцову это рѣшительно ничего не объяснило.

— Да развѣ жъ у тебя есть мужъ? продолжалъ онъ съ тѣмъ же изумленіемъ.

Катерина Петровна въ свою очередь обратила на него широко раскрытые и сердитые глаза.

— А ты вѣрно въ первый разъ слышишь? спросила она.

— Да, я дѣйствительно…. въ первый разъ слышу, неувѣренно проговорилъ онъ. — Я тебя вдовой считалъ….

Катерина Петровна сквозь слезы слабо разсмѣялась.

— Съ чего жъ ты это взялъ? И не говорила ли я тебѣ сто разъ что я для тебя и честью, и семейнымъ счастіемъ пожертвовала? Какъ ты много обращаешь, значитъ, на все это вниманія! упрекнула она.

Соловцовъ припомнилъ что нѣчто подобное въ самомъ дѣлѣ было говорено, и что пожалуй съ его стороны было очень дурно обратить на это такъ мало вниманія. Но его занимала гораздо болѣе близкая и важная сторона дѣла.

— Такъ что жъ, онъ…. требуетъ тебя къ себѣ? спросилъ онъ неспокойнымъ голосомъ.

— Да, грозитъ ужаснѣйшимъ скандаломъ, полиціей…. Вотъ, прочти, проговорила Шелопатова, указывая глазами на отброшенный въ сторону листокъ.

Она очень хорошо знала что Соловцовъ счелъ бы величайшею неделикатностью воспользоваться ея позволеніемъ. Онъ, дѣйствительно, только повелъ глазами по направленію ея взгляда и продолжалъ все болѣе и болѣе неспокойнымъ голосомъ:

— Ну, и ты…. что жъ? Какъ же ты думаешь поступить?

Катерина Петровна молча, съ выраженіемъ страданія, ложала плечами.

— Что жъ ты…. думаешь ему отвѣтить? спросилъ совсѣмъ въ смятеніи Соловцовъ.

— Въ настоящее время я только плакать могу! отвѣтила, вздрагивая всѣмъ тѣломъ, Шелопатова.

И закрывъ опять лицо платкомъ, она продолжала сквозь частыя всхлипыванія:

— Я женщина, я беззащитная, что я могу сдѣлать? Почему я знаю про какіе онъ мнѣ законы толкуетъ? Онъ вотъ пишетъ что по какому-то этапу меня вытребуетъ…. можетъ-быть онъ вовсе не смѣетъ этого сдѣлать….

— Ну, вотъ еще, по этапу! усомнился больше для успокоенія ея Соловцовъ.

Въ сущности онъ хорошенько не зналъ, насколько вытребованіе жены этимъ способомъ входило въ права мужа.

— Я ни о чемъ такомъ до сихъ поръ не думала, я беззавѣтно отдалась тебѣ! продолжала Шелопатова, поднявъ на него мокрые глаза и положивъ свою хорошенькую руку ему на плечо. — Я глупо, непростительно поступила!

— Ну, да вѣдь это онъ можетъ-быть такъ, стращаетъ…. Онъ не сдѣлаетъ этого…. успокоивалъ ее Соловцовъ.

— Ахъ, нѣтъ, очень сдѣлаетъ! Онъ никогда, никогда не проститъ мнѣ моего поступка! возразила Шелопатова.

Соловцовъ безпомощно потеръ свои густыя брови. Ему рѣдко приходилось быть въ такомъ неудачномъ положеніи. «И какъ все это вышло, чортъ знаетъ откуда этотъ мужъ вдругъ явился», думалъ онъ съ раздраженіемъ. Онъ не въ первый разъ замѣтилъ что во всей его жизни, на каждомъ шагу, вдругъ, именно «чортъ знаетъ откуда», выскакивали болѣе или менѣе непріятныя затрудненія, и все отъ какой-то проклятой неосмотрительности, которую онъ начиналъ, наконецъ, замѣчать въ себѣ. Но на этотъ разъ затрудненіе выходило особенно непріятнаго и раздражающаго свойства. Привязанность его къ Шелопатовой была конечно не самаго глубокаго характера, но разлучиться съ ней именно теперь, когда онъ ее такъ удобно устроилъ и когда самъ онъ предполагалъ цѣлую зиму не выѣзжать изъ города, представлялось ему просто какою-то невозможною нелѣпостью.

— Да что, можно же какъ-нибудь это устроить! Есть же къ тому какіе-нибудь способы! воскликнулъ онъ наконецъ, послѣ нѣсколькихъ минуть молчаливаго раздумья.

— Какіе-нибудь и какъ-нибудь — очень остроумно! возразила почти сердито Шелопатова.

— Ну, да, то-есть тамъ вознаградить его что ли…. поправился Соловцовъ.

— Я его ничѣмъ не могу вознаградить, продолжала тѣмъ же тономъ Шелопатова.

— Нѣтъ, я къ тому говорю что можетъ-быть онъ тамъ въ деньгахъ что ли нуждается….

— У меня и денегъ такихъ нѣтъ, какихъ онъ требуетъ, опять возразила Шелопатова. — Онъ вотъ пишетъ чтобъ я ему возвратила все что стоило мое содержаніе — пять тысячъ!

Она опять закрыла лицо платкомъ и вздрогнула плечами. А Соловцовъ вдругъ почувствовалъ что почва подъ нимъ отвердѣла и мракъ прояснился. Пять тысячъ, конечно, сумма не совсѣмъ маленькая, но по крайней мѣрѣ тутъ все дѣло выводится на чистоту, ясно и вѣрно, и не надъ чѣмъ ломать голову; къ тому же ему случалось бросать куши и побольше этого.

— Такъ и пишетъ — пять тысячъ? полюбопытствовалъ онъ.

Катерина Петровна прошептала изъ-подъ платка:

— Да. «А если, говоритъ, хочешь со мной развязаться, такъ возврати мнѣ тотчасъ все что я издержалъ на тебя, именно пять тысячъ.»

Соловцовъ съ неопредѣленнымъ выраженіемъ опять потеръ себѣ брови.

— Въ настоящую минуту у меня такихъ денегъ нѣтъ, но это вздоръ, сейчасъ же достать можно, произнесъ онъ. — Достану, вотъ и конецъ всему, добавилъ онъ и потянувшись къ Катеринѣ Петровнѣ обнялъ ее за талію.

Молодая женщина крѣпче прижалась къ его плечу, но съ минуту молчала.

— Я не хочу въ этомъ дѣлѣ ничего тебѣ совѣтовать; пусть это будетъ вопросомъ твоего сердца, проговорила она наконецъ, съ нѣкоторою торжественностью.

— А для меня это совсѣмъ и не вопросъ, отвѣтилъ повеселѣвшій Соловцовъ и схватился за шапку чтобы тотчасъ же бѣжатъ доставать денегъ.

Катерина Петровна быстро встала и обвилась обѣими руками вокругъ его шеи.

— Нѣтъ, не уходи, останься у меня…. прошептала она. — Деньги завтра успѣешь принесть; я хочу съ тобой быть. Этотъ твой поступокъ…. Ты совсѣмъ въ другомъ свѣтѣ являешься мнѣ! объяснила она, прижимаясь къ нему и цѣлуя его огромную, курчавую, легкомысленную голову.

На другой день Соловцовъ явился къ Шелопатовой поздно вечеромъ и съ нѣкоторымъ смущеніемъ объявилъ что нигдѣ не могъ достать пяти тысячъ, но что завтра станетъ хлопотать съ утра и надѣется непремѣнно успѣть. Шелопатова на это ничего ему не возразила, но была весь вечеръ очень грустна и задумчива. Степану Андреевичу, однако, не повезло и на завтра: кредитъ его въ городѣ былъ уже подорванъ гораздо въ большей степени чѣмъ онъ самъ догадывался. Онъ въ этотъ день рѣшился не показываться на глаза Катеринѣ Петровнѣ, разчитывая олягь на завтра, которое однакожь началось и кончилось такъ же безуспѣшно. Онъ пріѣхалъ къ Шелопатовой измученный, но съ пустыми руками, и въ смятеніи долженъ былъ признаться ей въ своей неудачѣ. Молодая женщина опять ни словомъ не упрекнула его, даже была съ нимъ ласковѣе обыкновеннаго, но подъ конецъ вечера съ ней сдѣлался легкій истерическій припадокъ. Прощаясь въ этотъ разъ со своимъ обожателемъ, Шелопатова сказала слабымъ голосомъ:

— Послушай, Этьенъ, мнѣ досадно что тебѣ приходится столько хлопотать съ этими деньгами. Ты вѣрно совсѣмъ не умѣешь взяться за это дѣло; дай я за тебя все сдѣлаю….

— То-есть какъ же это ты сдѣлаешь? спросилъ удивившись Соловцовъ.

— Да очень просто: ты напиши мнѣ вексель, а ужъ я подъ него найду денегъ, объяснила Шелопатова.

Степану Андреевичу эта мысль чрезвычайно понравилась: написать вексель для него рѣшительно ничего не стоило, тогда какъ отыскиваніе денегъ его совершенно измучило.

— Но кому жь ты продашь вексель? спросилъ онъ однакожь съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ.

— Да ужъ я знаю кому, и не будетъ ни толковъ, ни слуховъ. Только, разумѣется, на векселѣ надо написать гораздо большую сумму, потому что продать придется вѣроятно за половину.

Поутру вексель на десять тысячъ былъ уже въ рукахъ Шелопатовой. Выпроводивъ Соловцова, Катерина Петровна поспѣшно, одѣлась и, сунувъ документъ въ карманъ, вышла изъ дому. Маленькими шажками миновала она нѣсколько улицъ и повернувъ въ довольно глухой переулокъ, по низенькому крылечку поднялась въ незапертыя сѣна, изъ которыхъ вступала въ комнату, походившую не то на кабинетъ, не то на контору. Тамъ ее встрѣтилъ уже извѣстный намъ Полячекъ Менчицкій.

— Прошу пожалуста садиться, пригласилъ онъ ее. — Чѣмъ могу вамъ служить?

Катерина Петровна сѣла, поправляя шелковыя складки своего платья и объяснила что желала бы получить свѣдѣніе о надежности векселя, выданнаго ей однимъ изъ здѣшнихъ помѣщиковъ.

— Надо знать кѣмъ, замѣтилъ Менчицкій.

— Соловцовымъ, отвѣтила слегка покраснѣвъ Шелопатова.

Менчицкій какъ-то неопредѣленно пошевелилъ губами.

— Вы желаете продать его? спросилъ онъ.

— Да, пожалуй, еслибы дали выгодную цѣну… проговорила Шелопатова.

Губы ростовщика опять сложились въ неопредѣленныя и неодобрительныя складки.

— Это вамъ будетъ очень трудно сдѣлать, отвѣтилъ онъ.

— Отчего же? Развѣ его кредитъ такъ разстроенъ? спросила нѣсколько взволнованно Шелопатова.

— Очень трудно чтобы кто-нибудь купилъ вексель, повторилъ Менчицкій.

— Да вѣдь я понимаю что надо сдѣлать большую уступку, возразила молодая дама. — Вексель на десять тысячъ; сколько бы за него дали?

Ростовщикъ пожалъ плечами.

— Это очень трудно сказать, отвѣтилъ онъ.

— Но вы сами сколько бы дали? обратилась прямо Шелопатова.

— Нѣтъ, я совсѣмъ ничего не могу дать! отказалъ какъ бы даже съ сожалѣніемъ Менчицкій.

— Но отчего же? спросила нѣсколько уже теряясь Катерина Петровна.

Ростовщикъ повторилъ движеніе плечами и молчалъ. Молодая женщина повела кругомъ глазами въ какой-то нерѣшительности.

— Послушайте, я здѣсь пріѣзжая и рѣшительно никого не знаю, заговорила она, подвигаясь со стуломъ къ столу, за которымъ стоялъ Менчицкій. — Мнѣ васъ рекомендовали какъ самаго надежнаго агента, и потому я къ вамъ обращаюсь. Мнѣ, вѣроятно придется и еще имѣть дѣла, въ которыхъ ваше содѣйствіе было бы полезно для васъ обоихъ. Пожалуста, присядьте, мнѣ съ вами переговорить надо — если только я васъ не задерживаю?

Менчицкій локлоаился и сѣлъ.

— Я имѣю удовольствіе говорить съ Mme Шелопатовой? догадался онъ съ какою-то неопредѣленною улыбкой.

— Да… подтвердила молодая женщина и опять слегка покраснѣла. — Видите ли, я не особенно нуждаюсь въ томъ чтобы сейчасъ продать вексель. Мнѣ было бы гораздо важнѣе получить нѣкоторыя точныя свѣдѣнія о дѣлахъ генерала Соловцова…

Менчицкій опятъ пожалъ плечами.

— Я, признаться, мало знаю о его дѣлахъ, сказалъ онъ. — Притомъ, вы понимаете, я потерялъ бы довѣріе, еслибъ…

— Ахъ, полноте, перебила его Шелопатова. — Я васъ спрашиваю вовсе не изъ любопытства. Я вамъ скажу откровенно что въ какомъ бы положеніи ни находились дѣла Соловцова, я принуждена въ нихъ вмѣшаться… такъ или иначе… и я ищу вашего содѣйствія.

— То-есть въ какомъ смыслѣ? спросилъ ростовщикъ.

— Да въ какомъ понадобится; и конечно въ такомъ, гдѣ вы можете что-нибудь выиграть.

— Выиграть въ денежномъ отношеніи? переспросилъ съ двусмысленною улыбкой осторожный агентъ.

— Разумѣется въ денежномъ! воскликнула, слегка вспыхнувъ отъ этого намека, Шелопатова. — Я вѣдь никогда не ошибаюсь съ кѣмъ я имѣю дѣло! прибавила она язвительно.

Менчицкій только наклонилъ голову.

— Сколько я знаю, дѣла генерала Соловцова очень разстроены. Очень разстроены, подтвердилъ онъ.

— Объясните точнѣе; имѣнье заложено? спрашивала Шелопатова.

— Нѣтъ, но долговъ по векселямъ очень много.

— Такъ что превышаютъ имѣніе?

— Я думаю что превышаютъ.

— Отчего же имѣніе не заложено? Вѣдь проще было бы заложитъ!

— Они не раздѣлились еще съ княгиней Озерецкой, оттого и не заложено! объяснилъ Менчицкій.

— А у княгини хорошее состояніе? продолжада быстро спрашивать Шелопатова.

— У княгини очень хорошее.

— Точнѣе, точнѣе, Mr Менчицкій.

— На полмилліона будетъ.

— И безъ долговъ?

— Да. То-есть, есть долги, но совсѣмъ пустые.

— И у нихъ взаимные счеты вѣроятно очень запутаны! высказала въ видѣ догадки Шелопатова.

— Я думаю что очень запутаны, подтвердилъ Менчицкій.

Шелопатова поднялась со стула.

— На первый разъ merci, Mr Менчицкій, проговорила она, протянувъ коммиссіонеру руку, которую тотъ осторожно пожалъ. — Мнѣ надо обдумать то что я узнала отъ васъ. Надняхъ я заѣду къ вамъ, или попрошу васъ къ себѣ.

Менчицкій поклонился.

— Да. Что-нибудь можно придумать, сказалъ онъ, провожая ее въ корридоръ.

— Да; что-нибудь можно придумать, подтвердила и Шелопатова. — Еще одно слово, Mr Менчицкій: не знаете ли вы здѣсь нѣкоего Ильяшева?

— Какъ же, знаю, отвѣтилъ ростовщикъ. — У отца его есть состояніе.

— Большое?

— Деньгами будетъ тысячъ пятьдесятъ; еще домъ здѣсь и небольшое имѣніе.

— Отецъ скупой?

— Очень скупой! подтвердилъ какъ бы съ грустью Менчицкій.

Молодая женщина еще разъ поблагодарила его, и поправивъ свою густую вуалетку, вышла изъ конторы. Она направилась прямо домой; умная головка ея работала надъ полученными свѣдѣніями и создавала нѣкоторыя соображенія долженствовавшія развиться въ планъ, который выяснится съ дальнѣйшимъ ходомъ этого повѣствованія.

III. Ильяшевъ не теряетъ времени.

Мы оставили нашего героя въ минуту которую онъ издавна предвидѣлъ и считалъ въ извѣстной степени исходною точкой дальнѣйшихъ дѣйствій. Разрывъ съ отцомъ и водвореніе на собственномъ жительствѣ хотя и представляли нѣкоторыя немаловажныя затрудненія, но Ильяшевъ во всякомъ случаѣ разсматривалъ ихъ какъ шагъ съ котораго должна начаться самостоятельная и дѣятельная работа. Съ самаго пріѣзда въ N--скъ онъ не показалъ мысли устроиться особнякомъ, и съ этимъ у него были соединены весьма практическіе разчеты: на отдѣльной квартирѣ можно было и принять какъ слѣдуетъ нужнаго человѣка, и блеснутъ нѣкоторымъ, хотя и не дорогимъ комфортомъ, показать что онъ живетъ не какъ свинья какая-нибудь, которую въ порядочный домъ и пустить пожалуй нельзя: герой нашъ очень хорошо понималъ какъ много значитъ поставить себя сразу на солидную и независимую ногу. Да наконецъ… наконецъ мало ли что можетъ представиться въ жизни такого для чего отдѣльная квартира просто необходимою окажется! Было, конечно, обстоятельство — и именно разрывъ съ отцомъ — которое безпокойнымъ пятномъ лежало на его дорогѣ. Но сколько онъ ни взвѣшивалъ и ни перебиралъ въ умѣ весь ходъ отношеній къ отцу, онъ ни въ чемъ не могъ упрекнуть себя. Будь у Дмитрія Кузьмича другой, немножко другой характеръ, онъ зналъ бы какъ поставить себя къ нему. Онъ умѣлъ бы исподволь, мирно и ловко утвердить надъ нимъ свое вліяніе, кое-на-что подѣйствовать, кое-съ-чѣмъ примириться. Но Димитрій Кузьмичъ представлялъ какъ бы какое-то физическое препятствіе; на него нельзя было имѣть постеленнаго и естественнаго давленія. Подогнуться же подъ его понятія, подчиниться домашнимъ порядкамъ, значило отодвинутъ на неопредѣленный срокъ будущее — то самое будущее уцѣпиться за которое руки у Ильяшева чесались! «И надо же чтобъ у меня, именно у меня былъ такой отецъ!» не одинъ разъ съ искреннимъ ропотомъ повторилъ молодой человѣкъ.

И чѣмъ ближе сознавалъ Ильяшевъ рискованность сдѣланнаго шага и шаткость положенія, тѣмъ сильнѣе возбуждалась въ немъ потребность дѣятельности и борьбы. Отыскавъ какъ можно скорѣе весьма приличную и даже щеголеватую холостую квартирку, онъ поспѣшно перебрался туда отъ Подобаева, со всѣми своими пожитками, и немедленно послалъ только-что нанятаго благообразнаго и расторопнаго лакея къ Пашѣ, съ увѣдомленіемъ о новомъ мѣстѣ жительства и убѣдительнѣйшею просьбой забѣжать къ нему какъ-нибудь потихоньку отъ отца, такъ какъ ему крайне нужно видѣть ее и переговорить.

Въ домѣ у Дмитрія Кузьмича, послѣ разыгравшейся тамъ въ день спектакля сцены, настала напряженная и томительная тишина. Старикъ, сохраняя наружное равнодушіе, былъ однакожь глубоко потрясенъ. Не придавая самъ никакого значенія произнесеннымъ имъ сгоряча словамъ, онъ не ожидалъ чтобы сынъ ушелъ отъ него. Ему это казалось вопіющею несообразностію. «Изъ-за чего?» не могъ онъ понять. Какъ не стерпѣть отцовскаго гнѣва? Какъ идти на отца?

Освѣдомившись поутру что сынъ не возвращался, онъ тяжело задумался. Ему ни въ какомъ случаѣ не вѣрилось чтобы молодой человѣкъ рѣшился серіозно отречься отъ родительскаго дома: «Заартачился, пофрантить хочетъ», думалъ онъ и ждалъ что вотъ-вотъ стукнетъ калитка и послышатся знакомые скорые шаги. И странно, чѣмъ болѣе удивлялся онъ поступку сына, его нетерпимости и высокомѣрію, тѣмъ строже становился къ самому себѣ. Ему пришла мысль, чуть ли не въ первый разъ въ жизни, что онъ не достаточно снисходителенъ къ молодому человѣку, слишкомъ требователенъ и сухъ; ему припомнилось что съ пріѣзда сына онъ ни разу ничѣмъ не побаловалъ его. «Не оглядѣлся я, не оглядѣлся», повторялъ онъ мысленно, прислушиваясь къ каждому шороху въ сѣняхъ.

Но когда Подобаевскій слуга явился отъ имени Льва Дмитріевича за вещами, и намѣреніе молодаго человѣка отречься отъ семьи выразилось окончательно, старикъ почувствовалъ что въ его существованіи насталъ кризисъ. Страшно жестокимъ показался ему поступокъ сына, и понялъ онъ внезапно что гдѣ-то глубоко гнѣздилась въ немъ такая сильная, органическая любовь къ нему, которой онъ и подозрѣвать въ себѣ не могъ! Эта любовь стала теперь поперекъ всему отвердѣвшему складу въ который сложилась его жизнь; внутреннее, мучительно шевельнувшееся чувство чуть не гнуло его предъ высокомѣріемъ сына, а во вскипяченной старческимъ гнѣвомъ крови бушевала уязвленная злоба. «Молокососъ… отъ отца не стерпѣлъ!» повторялъ онъ, мысленно грозясь и чувствуя что эту накипавшую грозу прорѣзываетъ съ болью какая-то до слезъ щемящая нѣжность.

Въ первыя минуты внутренней борьбы ему показалось что поступокъ неблагодарнаго сына открылъ его сердце для дочери. «Я къ ней несправедливъ былъ; а она добрая, признательная», повторялъ онъ мысленно съ какою-то настойчивостью. Онъ даже что-то сказалъ ей въ родѣ того что у него теперь одно дитя — дочь и вздумалъ приласкать ее, но тотчасъ же внутри оказалась фальшь этого движенія. «Дѣвчонка… тотъ ушелъ, а она уйти не можетъ», возразилъ онъ мысленно. Въ этомъ семейномъ кризисѣ Дмиртію Кузьмичу невольно пришлось стать много выше пошловатаго и мелкаго уровня на которомъ онъ держался всю жизнь!

Нахмуренно ходилъ онъ по дому, и не умѣя подъ спокойною наружною силой скрыть томившую его тоску, ворчливо бранилъ сына и повторялъ что его домъ навѣки запертъ для неблагодарнаго. Но когда Марья Кузьминишна, дня черезъ два послѣ семейнаго разрыва, заикнулась что хорошо было бы его комнату опять жильцу отдать, старикъ въ первый разъ въ жизни раскричался на нее и ушелъ, сильно хлопнувъ дверью. Паша очень подмѣтила это обстоятельство и догадалась что для брата еще не все потеряно.

Получивъ его записку, она дождалась пока Дмитрій Кузьмичъ прилегъ послѣ обѣда соснуть, и сказавъ теткѣ что идетъ къ Скворешниковымъ, сѣла на перваго попавшагося извощика и поѣхала къ брату. Левъ Дмитричъ былъ дома, и завидѣвъ ее изъ окна, выбѣжалъ на крыльцо.

— Дорогая моя, какъ ты добра! вскричалъ онъ, сжимая ей руки.

Паша вбѣжала въ комнату и бросилась ему на шею.

— Ахъ, Лёва, какое горе что все это такъ пошло! проговорила она, мигая длинными рѣсницами, на которыя набѣгала и пряталась слеза.

Братъ помогъ ей снять пальто и усадилъ на диванчикъ. Дѣвушка съ любопытствомъ оглянулась кругомъ.

— Какъ у тебя хорошо здѣсь, сказала она. Ей въ первый разъ случилось видѣть порядочно убранную комнату.

— Немножко лучше, чѣмъ у отца было, отвѣтилъ съ нѣкоторою горечью братъ. У Паши при этихъ словахъ на лицо набѣжала тѣнь.

— Лёва, и ты думаешь такъ совсѣмъ и разойтись съ отцомъ? спросила она.

— То-есть жить туда не переѣду, а помириться и бывать у него я пожалуй готовъ! отвѣтилъ брать. — А что, на меня тамъ, я думаю, горы валятъ? прибавилъ онъ съ нѣкоторымъ волненіемъ.

— И не думаютъ, Лёва! воскликнула Паша. — Я напротивъ вполнѣ убѣждена что еслибы ты вернулся, тебя приняли бы съ распростертыми объятіями. — Папа очень убитъ, добавила сна, понижая голосъ.

— Вернуться я не могу, повторилъ братъ, — а примириться и быть въ дружескихъ отношеніяхъ готовъ!

— Но на это папа никогда не согласится; это будетъ оскорбительно для него! воскликнула дѣвушка.

— Надо умѣть приготовить его къ этому, вотъ и все, возразилъ молодой человѣкъ.

Паша недовѣрчиво покачала головой.

— Ахъ, Лёва, и отчего ты… такой? проговорила она.

— Гадкій? спросилъ, улыбнувшись, братъ.

— Нѣтъ, не гадкій, а только… не добрый ты какой-то!

Ильяшевъ слегка сдвинулъ брови.

— Ну, объ этомъ послѣ, сказалъ онъ; — а разкажи мнѣ лучше подробно, совершенно подробно, какъ и что у васъ тамъ происходило со времени моего ухода.

Паша разказала все что сумѣла подмѣтить и что считала интереснымъ для брата; послѣдній вывелъ изо всего этого довольно удовлетворительное заключеніе.

— Ты слѣди сегодня и завтра за отцомъ, обратился онъ къ сестрѣ, — и когда замѣтишь удобную минуту, скажи что я потихоньку присылалъ узнавать о его здоровьи. И скажи такъ, чтобъ онъ догадался что ты не все говоришь, и что отъ тебя можно узнать кое-что больше — понимаешь?

Паша нерѣшительно кивнула головой.

— И когда онъ станетъ тебя разспрашивать, скажи что я не присылалъ, а самъ подходилъ подъ окно, и что мнѣ повидимому очень хотѣлось зайти въ домъ, но я побоялся…

— Какъ это ты все придумываешь, Лёва! воскликнула съ удивленіемъ Паша.

— И если увидишь что отца это трогаетъ, продолжалъ молодой человѣкъ, не обративъ вниманія на замѣчаніе сестры, — то признайся что я очень безпокоился о его здоровьи и говорилъ что мнѣ очень тяжело… Ты сдѣлаешь для меня это, Паша?

Дѣвушка опять какъ-то нерѣшительно кивнула головой. Ей во всемъ этомъ чувствовалось что-то такое чего она не могла вполнѣ себѣ объяснить, но что ей не нравилось.

— Да и въ самомъ дѣлѣ, какъ здоровье отца? обратился къ ней братъ. — Вретищевъ не былъ?

— Нѣтъ, не былъ.

— Надо будетъ заѣхать къ нему, попросить навѣстить, оказалъ Ильяшевъ, и тутъ же подумалъ что дѣлать проницательнаго доктора свидѣтелемъ семейнаго разрыва не совсѣмъ удобно. «Придется наврать ему чего-нибудь», сообразилъ онъ.

— Ты пригласи его, сказала, почему-то покраснѣвъ, Паша.

— Приглашу, отвѣтилъ брать и пристально взглянулъ ей въ лицо. Онъ еще въ первый визитъ замѣтилъ что докторъ какъ будто произвелъ на нее впечатлѣніе.

Паша поднялась со стула и принялась напяливать свой люстриновый бурнусишко.

— Ты не посидишь со мною? спросилъ братъ.

— Я боюсь, какъ бы дома меня не хватились, возразила та. Она въ самомъ дѣлѣ боялась чтобы не узнали о ея тайномъ посѣщеніи, да и кромѣ того она какъ-то не находила о чемъ говорить съ братомъ, хотя все еще очень любила его.

— Ну, я не беру на себя тебя удерживать, сказалъ братъ, помогая ей одѣться. — Вотъ, скоро можетъ-быть и не тайкомъ будемъ видѣться…

— Дай-то Богъ! проговорила Паша и стала прощаться.

Проводивъ сестру, Ильяшевъ дождался пока совершенно стемнѣло, и переодѣвшись въ свою лучшую пару, пошелъ къ Нельгуновой. Онъ со времени спектакля два раза уже заходилъ къ ней, но не былъ принятъ, и это нѣсколько даже безпокоило его.

На этотъ разъ человѣкъ безъ доклада предложилъ ему пройти въ будуаръ. Нельгунова, въ какомъ-то темненькомъ домашнемъ платьицѣ, съ полотнянымъ воротничкомъ, туго охватывавшемъ ея круглую шейку, сидѣла предъ столикомъ, на который только-что поставили чайный приборъ, и прикусывала съ значительнымъ аппетитомъ сахарные сухарики. При входѣ Ильяшева она сильно сконфузилась, отчасти оттого что хорошенькій ротикъ ея былъ полонъ, отчасти и по другой причинѣ: ей помнилась нѣсколько неумѣренная предпріимчивость молодаго человѣка въ уборной въ день спектакля.

— Хотите чаю? нашлась она на первый разъ, и хотя сонетка качалась на стѣнѣ подлѣ нея, она вышла распорядиться въ другую комнату, и тамъ минуты двѣ предъ зеркаломъ тщательно оправляла безъ того гладкіе волосы и обмахивала платкомъ лицо.

«Чего бы такъ конфузиться?» съ нѣсколько самонадѣянной подозрительностью подумалъ Ильяшевъ.

— Ну, какое же впечатлѣніе вы вынесли изъ нашего спектакля? заговорила возвращаясь Нельгунова, и сѣла рядомъ съ гостемъ на диванчикѣ.

— Ахъ, этотъ спектакль будетъ мнѣ очень памятенъ, и не въ одномъ только отношеніи! проговорилъ почта съ грустью молодой человѣкъ.

— Въ какихъ же, нельзя ли полюбопытствовать? спросила Нельгунова.

Ильяшевъ посмотрѣлъ на нее, потомъ куда-то мимо и потупился.

— Я это сказалъ не такъ себѣ, а очень серіозно, проговорилъ онъ.

— Такъ тѣмъ интереснѣе узнать, любопытствовала Нельгунова.

Ильяшевъ осторожно вздохнулъ.

— Но удобно ли это объяснять, когда я не увѣренъ не только въ вашемъ сочувствіи, но даже въ малѣйшемъ вниманіи.

Нельгунова взглянула на него съ наивнымъ удивленіемъ.

— Почему же? спросила она.

— Я вообще очень недовѣрчивъ и мнителенъ, отвѣтилъ Ильяшевъ.

— Но чѣмъ же я могу васъ увѣрить что я… дѣйствительно вполнѣ вамъ сочувствую? спросила нѣсколько потупившись молодая женщина. Ильяшевъ на это промолчалъ и продолжалъ все въ томъ же полупечальномъ тонѣ.

— Вопервыхъ, я вынесъ изъ этого спектакля чувство отъ котораго мнѣ наврядъ ли придется легко отдѣлаться….

— Зачѣмъ же отдѣлаться? спросила, какъ-то бокомъ взглянувъ на него Нельгунова.

— Затѣмъ что я сомнѣваюсь, раздѣляютъ ли его? отвѣтилъ Ильяшевъ.

Нельгунова наклонила лицо надъ чашкой и промолчала.

— А вовторыхъ? спросила она, хотя перемѣнить разговоръ ей вовсе не хотѣлось.

— А вовторыхъ, продолжалъ такъ же грустно Ильяшевъ, — этотъ спектакль разссорилъ меня съ отцомъ, и я потерялъ послѣднюю опору въ жизни!

Ильяшевъ вовсе не имѣлъ привычки выражаться такимъ образомъ, но онъ думалъ что съ Нельгуновой нѣкоторая доза пошловатости ни въ чемъ не повредитъ ему. Молодая женщина въ самомъ дѣлѣ съ участіемъ подняла на него глаза.

— Это изъ-за вашей сестры? спросила она.

— Да, изъ-за сестры. Такъ что я даже не живу больше у отца, объяснилъ Ильяшевъ.

— Ахъ, Боже мой, какъ это непріятно! воскликнула Нельгунова, сложивъ на колѣняхъ руки. — Въ этомъ отчасти и я вѣдь виновата!

— Я васъ ни въ чемъ рѣшительно не обвиняю, возразилъ Ильяшевъ. — Для меня, напротивъ, единственнымъ утѣшеніемъ служить мысль что все это произошло вслѣдствіе моего желанія услужить вамъ!

Нельгунова еще ниже наклонила лицо и искоса бросила на молодаго человѣка смущенный и благодарный взглядъ.

— Я это очень, очень понимаю и цѣню, сказала она. — Но гдѣже вы теперь устроились?

— На квартирѣ, отвѣтилъ Ильяшевъ. — Нечего дѣлать, приходится одному, безъ помощи и сочувствія, прокладывать себѣ дорогу въ жизни: не на кого разчитывлть, кромѣ самого себя! прибавилъ онъ съ грустнымъ чувствомъ.

Нельгунова какъ-то задумчиво посмотрѣла на него.

— Вы вѣдь служите? опросила она.

— Служу, отвѣтилъ Ильяшевъ; — но вѣдь вы знаете, служба безъ связей, базъ протекціи даетъ очень мало!

— Нашъ губернаторъ очень цѣнитъ способныхъ молодыхъ людей, проговорила Нельгунова, какъ будто соображая что-то. Она дѣйствительно обдумывала, нельзя ли выхлопотать Ильяшову очень не дурное мѣстечко, на которое только-что открылась ваканція.

— Я бы очень желала чтобы мое искреннее сочувствіе могло вамъ помочь въ чемъ-нибудь, продолжала она и протянула Ильяшеву руку. Тотъ припалъ къ ней губами и, какъ бы подъ вліяніемъ обуревавшихъ его чувствъ, молчалъ.

— Ахъ, это сочувствіе замѣнило бы мнѣ больше того что я потерялъ! высказался онъ наконецъ и, подвинувшись къ Нельгуновой, осторожно протянулъ руку кругомъ ея таліи.

Въ эту минуту послышались шаги, и мужь Нельгуновой, предварительно крякнувъ у двери (онъ всегда такимъ образомъ предупреждалъ о себѣ жену), вошелъ въ комнату. Ильяшевъ едва успѣлъ отскочить въ кресло, а на лицѣ Нельгуновой уже лекало невинное и спокойное выраженіе.

Нельгуновъ поздоровался съ Ильяшевымъ, какъ старымъ знакомымъ, и повертѣвшись нѣсколько минутъ, объявилъ что ѣдетъ съ докладомъ къ губернатору, а оттуда въ клубъ. Затѣмъ онъ почтительно поцѣловалъ супругу въ ручку, извинился предъ Ильяшевымъ что не можетъ провести съ нимъ вечеръ и уѣхалъ. Лакей убралъ чашки и, остановившись въ дверяхъ, спросилъ какъ-то значительно:

— Пронимать не прикажете?

— Да никого и не будетъ…. отвѣтила Нельгунова, и когда встрѣтилась глазами съ Ильяшевымъ, оба почему-то сконфузились.

Черезъ недѣлю въ городѣ узнали что Ильяшевъ совершилъ весьма значительный въ служебной карьерѣ скачокъ, заставившій его сослуживцевъ, неожиданно попавшихъ къ нему въ подчиненные, съ завистливою двусмысленностію покачать головами.

IV. Ильяшевъ отдаетъ себѣ справедливость.

Паша, воротясь отъ брата, усердно соображала, какимъ бы образомъ выполнить его порученіе, и не находила въ себѣ достаточной рѣшимости. Ей очень хотѣлось услужитъ брату, но какое-то внутреннее чувство возставало въ ней противъ указаннаго имъ способа, и вообще отъ послѣдняго ихъ свиданія нея остался какой-то непріятный и еще неявный осадокъ. Она была рада что братъ хотѣлъ примириться съ отцомъ; но въ его торопливомъ желаніи сказывалась ей какая-то ложь, оскорблявшая ее, она чувствовала что сама не сдѣлала бы такъ.

Однакоже поутру, когда отецъ заговорилъ съ ней о сынѣ, она рѣшилась исполнить порученіе Она нѣсколько отступила отъ плана брата и сказала прямо что онъ заходилъ подъ окно и она говорила съ нимъ. Дмитрій Кузьмичъ внутренно встрепенулся весь, но не подалъ виду и даже нахмурилъ грознѣе обыкновеннаго свои сѣдыя брови.

— Что тамъ еще ему понадобилось? проговорилъ онъ съ наружнымъ гнѣвомъ.

— Онъ хотѣлъ узнать о вашемъ здоровьи, отвѣтила Паша, помня наставленье брата.

— Здоровьи, гм! очень его безпокоитъ мое здоровье! проворчалъ тѣмъ же тономъ старикъ, во несмотря на этотъ тонъ и сурово насупленныя брови, Паша видѣла что извѣстіе доставило ему большую радость.

— Лучше бы не доводилъ себя до того чтобы какъ бродягѣ подъ окнами отцовскаго дома шататься! добавилъ онъ.

— Ему, кажется, очень хотѣлось войти въ комнаты, но онъ не смѣлъ, поспѣшно докончала Паша. Ей эта роль рѣшительно не нравилась.

Дмитрій Кузьмичъ бросилъ на нее подозрительный взглядъ.

— Ну, ты тоже… Дѣвичьи твои догадки! проворчалъ онъ.

— Я не догадки передаю, а онъ самъ это говорилъ, сказала Паша.

— Что жь онъ говорилъ? съ поддѣльнымъ равнодушіемъ спросилъ отецъ.

— Говорилъ какъ ему тяжело, и что вы строго очень поступили съ нимъ, отвѣтила Паша и невольно сконфузилась: ей въ первый разъ приходилось самой выдумывать ложь.

Старикъ какъ-то неопредѣленно крякнулъ.

— Гы, строго! Не такъ бы еще слѣдовало! проговорилъ онъ и, повернувшись, принялся быстро ходить по комнатѣ.

— Я вѣдь не говорилъ ему что навѣки не пущу ею въ домъ! воскликнулъ онъ вдругъ гнѣвно, поворачиваясь на низенькихъ коблукахъ къ дочери. — Я не извергъ какой-нибудь, я отецъ! добавилъ онъ и поспѣшно удалился, хлопнувъ, дверью.

Паша въ тотъ же день въ запискѣ, пересланной чрезъ Мавру, передала брату весь этотъ разговоръ. Ильяшевъ улыбнулся, далъ Маврѣ двугривенный и велѣлъ кланяться сестрѣ.

Предъ обѣдомъ на другой день онъ отправился къ отцу. Дмитрій Кузьмичъ находился въ залѣ, и выйдя на стукъ въ переднюю, неожиданно столкнулся съ сыномъ. Въ темнотѣ онъ вдругъ покраснѣлъ и, растерявшись, не умѣлъ ничего сказавъ. Ильяшевъ сдѣлалъ видъ какъ будто неожиданная встрѣча съ отцомъ тоже смутила его и нерѣшительно разстегивалъ пальто.

— Вы позволите зайти, папа? произнесъ онъ скромно.

— Заходи…. отвѣтилъ отецъ, отступая къ порогу.

Ильяшевъ быстро скинулъ верхнее платье и вошелъ въ залу; сконфуженный румянецъ еще лежалъ на его лицѣ.

— Ну, куда же ты? Ко мнѣ что ли? произнесъ Дмитрій Кузьмичъ, какъ-то напряженно хмурясь и нерѣшительно шурша своими мягкими сапогами отъ одной двери къ друюй.

— Пойдемте ужь къ вамъ, сказалъ сынъ тоже скромно.

Оба вошли въ спаленку и старикъ притворилъ дверь.

— Садись, ты вѣдь гость у меня, пригласилъ онъ съ усмѣшкой и даже взялся за стулъ чтобы подвинуть его.

Молодой человѣкъ поспѣшно предупредилъ ею.

— Что это, папа? воскликнулъ онъ съ смущеніемъ. — Мнѣ и того довольно что вы позволила навѣстить васъ? добавилъ онъ.

— Не чужіе вѣдь, кажется! возразилъ отецъ, уклоняясь отъ взглядовъ сына.

— Но я думалъ что вы очень, очень сердитесь на меня? возразилъ въ свою очередь сынъ.

Дмитрій Кузьмичъ помолчалъ: онъ чувствовалъ что почти конфузится предъ сыномъ.

— Что же ты, у пріятелей какихъ что ли живешь? спросилъ онъ съ нѣкоторымъ усиліемъ.

— Нѣтъ, я нанялъ себѣ комнатку, отвѣтилъ грустно Ильяшевъ.

Онъ нарочно употребилъ это уменьшительное имя чтобы придать своему положенію нѣсколько жалостливый колоритъ. Дмитрій Кузьмичъ почувствовалъ этотъ колоритъ и проговорилъ наставительно:

— Опрометчивость и необузданность до всего доводятъ! Съ ними начинаютъ широко, а кончаютъ узко!

Молодой человѣкъ полуотвернулся чтобы скрыть улыбку и проговорилъ нѣсколько растроганнымъ голосомъ:

— Ахъ, ни одно поученіе не бываетъ такъ спасительно какъ то которое извлекается собственнымъ опытомъ; и мнѣ рано приходится отвѣдывать этого опыта!

Старику эта фраза очень понравилась; онъ нѣсколько успокоенный сталъ ходить по комнатѣ.

— А почему отроки и юноши доводятъ себя до того что подвергаются испытаніямъ собственнаго опыта? заговорилъ онъ тѣмъ же наставительнымъ тономъ. — Потому что пренебрегаютъ внушеніями и предостереженіями старшихъ. Для того и семья существуетъ чтобъ умудренные опытомъ предостерегали отроковъ. Самому чрезъ жизненный опытъ тяжело пройти!

Паша въ эту минуту пришла сказать что обѣдать подано. Братъ скромно и даже съ какою-то почтительностью поздоровался съ ней.

— Что жъ, отобѣдаешь съ нами, или наша стряпня послѣ ресторановъ-то претить тебѣ? обратился къ нему Дмитрій Кузьмичъ.

— Если позволите, почтительно отвѣтилъ молодой человѣкъ.

Въ залѣ онъ все такъ же скромно и примирительно, но на этотъ разъ не безъ нѣкотораго достоинства, поклонился теткѣ и за обѣдомъ старался ѣсть все, а щей, которыя въ этотъ день удались, попросилъ даже вторую тарелку. Дмитрію Кузьмичу это чрезвычайно поправилось: ему казалось что блудный сынъ, умудренный опытомъ и проголодавшійся, вернулся въ домъ его, и онъ, проникнутый духомъ евангельскимъ, накормилъ его.

— Такъ-то, чужой хлѣбъ можетъ-быть и слаще, а отцовскій питательнѣе! замѣтилъ онъ съ нескрываемымъ удовольствіемъ.

Молодой человѣкъ рѣшился воспользоваться этимъ замѣчаніемъ для нѣкотораго, хотя и мадоважнаго, но не лишняго маневра, который онъ уже обдумывалъ съ тѣхъ поръ какъ пришелъ къ отцу. Дѣло въ томъ что всходя на крылечко, онъ увидѣлъ что въ стеклянной галлереѣ, выходившей на дворъ, Марья Кузьминишна разговаривала съ полковникомъ Скворешниковымъ, и нѣсколько разслышанныхъ словъ тотчасъ объяснили ему что разговоръ шелъ о немъ. Остановившись за скрывшею его половинкой двери, Ильяшевъ сталъ слушать.

— Гдѣ покоряться — и ухомъ не ведетъ! говорила Марья Кузьминишна, чрезвычайно довольная что было съ кѣмъ потолковать о занимавшемъ ее предметѣ; она племянника сразу не взлюбила, и потому ссора его съ отцомъ очень ее интересовала. — Нешто этакіе-то придутъ съ повинною? Онъ теперь сюртучишко свой петербургскій напялилъ, да и знай рыскаетъ по трактирамъ; всѣ они такіе, нонѣшные-то петербургскіе! И непремѣнно какую-нибудь полюбовницу сыскалъ себѣ; безъ этого у нихъ никакъ не обойдется. Присылалъ онъ это-то отъ пріятеля своего лакея за вещами, такъ тотъ Маврѣ сказывалъ даже что изъ Петербурга любовницу съ собой привезъ. Изъ-за того все и дѣло вышло: она въ театрѣ-то плясала, а онъ думалъ ей угодить, сестру дѣвушку на это самое подбить; онѣ-то любятъ, зазорницы эти, съ честными дѣвушками компанію водить: надѣются тоже надуть кого-нибудь этимъ самымъ. А пріятель его, къ которому онъ перешелъ, сказываютъ, съ губернаторшей въ интригѣ, и та ему денегъ что за это самое платить! Подика-съ, нашъ-то небось тоже на это дѣло мѣтитъ!

Ильяшевъ былъ очень благодаренъ случаю доставившему ему возможность подслушать этотъ разговоръ; онъ все обдумывалъ, какъ бы воспользоваться имъ, и когда отецъ сдѣлалъ приведенное выше замѣчаніе о чужомъ хлѣбѣ, онъ счелъ минуту вполнѣ удобною.

— Я вѣроятно и не отвѣдалъ бы никогда чужаго хлѣба, еслибы между мной и вами не стояли злоба и клевета, исходящія отъ особы пользующейся вашимъ довѣріемъ! сказалъ онъ нѣсколько торжественно, но сохраняя полное спокойствіе.

Присутствующіе переглянулись.

— Что ты хочешь сказать? спросилъ нахмуриваясь старикъ.

— Я хочу оказать что у насъ въ семьѣ живетъ лицо позволяющее себѣ относительно меня самую гнусную клевету и тѣмъ естественно поселяющее раздоръ, подтвердилъ Ильяшевъ такъ же спокойно, хотя краска слегка бросилась ему въ лицо; онъ очень уже отъ сердца не терпѣлъ тетку.

Буроватое лицо Марьи Кузьминишны тоже вспыхнуло; она хотя и не подозрѣвала что племянникъ подслушалъ разговоръ съ полковникомъ, но догадывалась что рѣчь идетъ о ней.

— Чтой-то за особа такая, интересно бы знать? проговорила она не безъ мужества.

Дмитрій Кузьмичъ тоже догадался что сынъ намекаетъ на тетку, и зная его нерасположеніе къ ней, продолжалъ хмуриться. Паша со стѣсненнымъ дыханіемъ смотрѣла на брата.

— Объяснись, про кого ты говоришь? спросилъ Дмитрій Кузьмичъ.

— Про вашу сестру, отвѣтилъ спокойно Ильяшевъ.

— Не болѣе часу назадъ, я случайно слышалъ какъ она говорила обо мнѣ постороннему лицу, полковнику Скворешвикову, вещи которыхъ вы вѣроятно никогда и никому не позволите впередъ говорить о вашемъ сынѣ!

Марья Кузьминишна при этихъ словахъ совсѣмъ растерялась и побагровѣла.

— Ничего я такого не говорила, окромя того что отъ людей же слышала! воскликнула она, и хотя Мавра внесла въ эту минуту ея любимый молочный кисель, не выдержала и выскочила изъ-за стола.

— Что жъ однако за разговоръ былъ? опросилъ Дмитрій Кузьмичъ, сдвигая брови. Онъ по быстрому бѣгству сестры догадался что сынъ не выдумываетъ.

Ильяшевъ, смягчая въ присутствіи Паши нѣкоторыя выраженія, но за то тѣмъ рельефнѣе оттѣняя смыслъ, передалъ все слышанное. Лицо Дмитрія Кузьмича сдѣлалось совершенно мрачно.

— Это мерзость! проговорилъ онъ. — Этого… этого я не ожидалъ!

Ему вспомнилось что сестра постоянно выражала скрытое недоброжелательство къ племяннику, и то съ чѣмъ онъ прежде внутренно соглашался теперь возмущало его. Бранить сына ему же въ глаза или между своими онъ считалъ не лишеннымъ нѣкотораго воспитательнаго значенія, но поносить его предъ чужими и притомъ прибѣгать къ очевидной клеветѣ находилъ совершенно безнравственнымъ и враждебнымъ ему самому.

— Я, я очень радъ что случай помогъ всему этому выясниться, замѣтилъ сынъ, когда встали изъ-за стола. — По крайней мѣрѣ теперь для васъ ясно какъ надо понимать все что вашей сестрѣ угодно будетъ оказать обо мнѣ, и кто здѣсь заботится чтобъ испортить наши отношенія.

И эти слова тоже попали въ токъ мыслей работавшій въ головѣ Дмитрія Кузьмича. У него возобновились въ памяти неопредѣленные, но ядовитые намеки, какіе сестра по временамъ позволяла себѣ насчетъ Лёвы; припомнилось и ея недавнее внушеніе касательно сдачи жильцу Лёвиной комнаты, за что онъ еще тогда же раскричался на нее; и по свойственной ему подозрительности онъ не прочь былъ думать что все это не чуждо нѣкоторыхъ корыстныхъ разчетовъ. Органическое нерасположеніе къ женщинамъ и къ ихъ ехидству зашевелилось въ немъ. Онъ былъ вдвойнѣ оскорбленъ — и за сына, и за родственныя отношенія къ сестрѣ, которымъ онъ придавалъ большое значеніе и сознавалъ что благодѣтельствуетъ ей.

— Бабьи мерзости, повторилъ онъ съ какимъ-то даже брезгливымъ чувствомъ.

Паша принесла къ нему въ спаленку чашку кофе, которую онъ ежедневно выпивалъ послѣ обѣда, предъ тѣмъ какъ соснуть.

— Позвольте мнѣ проститься съ вами на сегодня, сказалъ Левъ Дмитричъ.

— На сегодня…. гм! Ты къ себѣ на квартиру пойдешь? проговорилъ въ какомъ-то будто бы затрудненіи старикъ. — Онъ было забылъ что съ сыномъ у нихъ не до чего не договорено и что примиреніе совершилось только наполовину.

— Да, на квартиру, поспѣшно подтвердилъ молодой человѣкъ: онъ опасался чтобъ отецъ не сталъ теперь же звать его совсѣмъ къ себѣ.

Старикъ все съ тѣмъ же видомъ затрудненія протянулъ ему руку.

— А насчетъ этого…. Этихъ тамъ мерзостей…. ты не безпокойся: имъ провести меня не легко будетъ! проговорилъ онъ. Мысленно, по какому-то странному обличенію идей, онъ и Пашу считалъ участницей въ сплетнѣ.

Ильяшевъ, не простившись ни съ кѣмъ больше, ушелъ.

«А надо мнѣ однако отдать себѣ справедливость что я очень удачно дѣйствую!» думалъ онъ дорогой.

Но на этой мысли вниманіе его было отвлечено совершенно постороннимъ и довольно страннымъ предметомъ.

V. Нити еще не сложились въ узелъ.

Улица по которой Ильяшевъ шелъ описывала полукруглый спускъ около песчаной горы, на которой возвышалось красивое зданіе городскаго собора, построенное въ прошломъ вѣкѣ по плану одного изъ извѣстнѣйшихъ художниковъ того времени. Массивныя ступени храма опускались къ самому троттуару, и сквозь легкія бѣлыя колонки открывался видъ на бѣлѣвшую незаѣзженнымъ снѣгомъ рѣку и низкій противоположный берегъ, на далекой окраинѣ котораго выпукло синѣли на блѣдномъ небѣ очертанія сосноваго бора. Прозрачныя, раннія сумерки только-что начали падать, и даль еще ширилась и какъ будто дымилась въ опрятной красотѣ пушистаго бѣлаго снѣга.

У самыхъ ступеней собора, загораживая троттуаръ своею огромною фигурой, неподвижно стоялъ человѣкъ довольно странной наружности. Вытертая енотовая шуба, которая развѣ только тогда приходилась впору своему владѣльцу, когда онъ еще учился грамотѣ, туго натянутая на плечи, болталась на бокахъ, потому что въ нее очевидно никакъ нельзя было запахнуться, и хватала только до колѣнъ. На воротникѣ мѣхъ былъ нѣсколько новѣе и длиннѣе, и въ него путалась желтовато-сѣрая, очень похожая на дешевый енотъ, щетина самого незнакомца, закрывавшая большую половину его лица. Лицо это было огромное, рыхлое и точно чѣмъ-то источенное; носъ тупой и короткій; глаза узкіе, зеленоватые, съ красными жилками.

Ильяшевъ невольно замедлилъ шаги, заинтересовавшись не совсѣмъ обыкновенною наружностью незнакомца, когда послѣдній вдругъ обратился къ нему съ словами:

— А вѣдь вотъ весной немножечко тутъ песочекъ размоетъ, храмъ-то Господень и того…. поколебаться можетъ.

И чудакъ указалъ одѣтою въ шерстяныя перчатки рукой на вертикальный откосъ, на которомъ дежадъ уголъ собора.

— Вы объ этомъ-то, тутъ стоя, и раздумываете? спросилъ весело Ильяшевъ.

Незнакомецъ тоже весело и какъ бы съ заигрываньемъ усмѣхнулся.

— Да какъ же, вѣдь поразительно это! Начальству слѣдовало бы позаботиться — задаромъ что ли оно приставлено? Обвалится, сколько честнаго народа передавитъ!

— Да вы-то почему думаете что обвалится? Можетъ-бытъ по архитектурѣ выходить что совсѣмъ не обвалится! возразилъ Ильяшевъ.

— По архитектурѣ? переспросилъ, зашевеливъ клочковатыми бровями, незнакомецъ. — Знаю я эту архитектуру-то! Коли ремонтныя деньги есть, такъ они какой угодно домъ каждый годъ два раза по всѣмъ правиламъ перестроить: грозить-дескать опасность что весной будетъ водой подмывать, а зимой вѣтромъ продувать. Знаю-съ! А тутъ должно-быть по неимѣнію источника….

— Да вы либералъ, какъ я посмотрю! поощрилъ его Ильяшевъ. При хорошемъ расположеніи духа, въ которомъ онъ находился, ему эта встрѣча начинала казаться интересною.

— Человѣкъ независимый, подтвердилъ скромно незнакомецъ. — Кстати, позвольте рекомендоваться: Ермолай Матвѣичъ Ижемскій — добавилъ онъ тутъ же, поправляя за козырекъ ваточную фуражку,

— Очень пріятно. А дальше? опросилъ Ильяшевъ.

— А дальше, если угодно, коллежскій ассессоръ.

— Въ отставкѣ?

— По безвыгодности коронной службы, ибо ищу частныхъ занятій, и въ здѣшнихъ мѣстахъ заѣзжій — пояснилъ Ижемскій.

— По какой же части? полюбопытствовалъ Ильяшевъ.

— По адвокатурѣ. Да вы извольте идти своею дорогой, а я съ вами рядышкомъ, добавилъ Ижемскій, и опять пошевеливъ козырекъ, пошелъ подлѣ троттуара. — Но признаться, въ чужомъ городѣ пріисканіе занятій крайне затруднительно….

Ильяшевъ ожидалъ что новый знакомый его тотчасъ попроситъ «рублишко взаймы», но тотъ, точно угадавъ его мысль, вдругъ заговорилъ.

— Вы можетъ-бытъ думаете что я тутъ попрошайствомъ занимаюсь? Нѣтъ-съ, Ермолай Матвѣичъ этого никогда не дѣлаетъ: у Ермолая Матвѣича есть чѣмъ перебиться. А объясняю я вамъ мои обстоятельства собственно для того чтобы вы не удивлялись что я по улицамъ ротозѣйничаю. Это я на досугѣ достопримѣчательности города осматриваю. Кстати позвольте опроситъ: у васъ тяжебныхъ или исковыхъ дѣлъ никакихъ не имѣется?

— Никакихъ.

— Ниже казенныхъ взысканій?

— И тѣхъ нѣтъ.

— Такъ-съ. А еслибы были, я бы съ большимъ удовольствіемъ. Чрезвычайно трудно пріискать занятія въ чужомъ городѣ. Кстати, позвольте полюбопытствоватъ: вы вотъ, проходя мимо меня, обратили явное вниманіе на мою наружность; какъ вы нашли?

— То-есть наружность-то вашу? переспросилъ, нѣсколько затрудняясь отвѣтомъ, Ильяшевъ.

— Да-съ, её самую-съ?

— Н-да…. она мнѣ показалась замѣчательною, отвѣтилъ Ильяшевъ.

Ижемскій подтянулъ на плечи сползавшую шубу и подозрительно посмотрѣлъ на молодаго человѣка.

— Вы вотъ говорите: замѣчательная; а другой ничего не окажетъ, а подумаетъ: экая паскудная рожа! произнесъ онъ совершенно спокойно. — Я это къ тому говорю что пустое кажется обстоятельство, а большое предрасположеніе внушаетъ. Иной дрянь человѣкъ, а лицо имѣетъ искательное, и выгодное впечатлѣніе производить.

— Это правда, замѣтилъ чтобы что-нибудь сказать Ильяшевъ.

— Ужъ я не совру, подтвердилъ Ижемскій. — А другимъ тоже фамилія не нравится: полагаютъ что отъ ижицы происходитъ. А совсѣмъ не отъ ижицы, ибо въ такомъ случаѣ писалась бы чрезъ сію самую букву, — а отъ рѣки Ижмы, протекающей въ сѣверныхъ странахъ и обильной рыбою. Это тоже знать надо!

При этомъ Ижемскій сталъ тереть двумя пальцами бороду, а такъ какъ волосы его отличались необыкновенною жесткостію, то и производили довольно замѣтный и непріятный скрипъ.

— Вы здѣсь, смѣю спросить, служите? полюбопытствовалъ Ижемскій.

— Служу.

— А фамилія ваша, если позволите?

Ильяшевъ назвалъ себя. Ижемскій нѣсколько церемонно приподнялъ шапку.

— Очень обяжете, если позволите современемъ зайти къ вамъ. Потому что въ чужомъ городѣ чрезвычайно пріятно имѣть знакомаго человѣка.

— Вотъ здѣсь я и живу, сказалъ Ильяшевъ, показывая на крыльцо къ которому они подошли.

Ижемскій повторилъ свой церемонный поклонъ и поблагодарилъ за вниманіе.

— Человѣкъ я, объяснилъ онъ, — покладистый; знакомствомъ не обременю, и на всякое дѣло пригоденъ.

И пришаркнувъ неуклюжею ногой на троттуарѣ, онъ пошелъ дальше, внезапно насупивъ клочковатыя брови и придавъ всей своей наружности внушительный и нѣсколько воинственный видъ. Предъ спѣшившею на встрѣчу дѣвушкой въ платкѣ онъ вдругъ съ явнымъ заигрываньемъ загородилъ дорогу и распустилъ по всему лицу нѣсколько плотоядную улыбку; но когда дѣвушка съ разбѣга ткнулась ему въ животъ головой, онъ ощетинился и, тщетно стараясь запахнуться въ узкую шубу, выругался на всю улицу:

— Чего толкаешься, дрянь этакая?

Ильяшевъ дома нашелъ записку отъ Степана Андреевича Соловцова слѣдующаго содержаніл:

«Два раза былъ у васъ и не засталъ дома; кузина моя княгиня Озерецкая поручила мнѣ просить васъ къ ней сегодня на балъ. Пріѣзжайте прямо туда, тамъ при входѣ я васъ встрѣчу и представлю. Вашъ С. C.»

Такое приглашеніе очень обрадовало Ильяшева; онъ уже слышалъ о пріѣздѣ Озерецкихъ и о готовящемся у нихъ балѣ, и вопросъ, попадетъ ли онъ туда, нѣсколько волновалъ его: читатель уже знаетъ какъ герой нашъ цѣнилъ знакомства въ хорошемъ обществѣ.

Онъ тотчасъ же началъ серіозно приготовляться: сходилъ самъ за перчатками и по дорогѣ купилъ еще стклянку духовъ съ какимъ-то очень моднымъ и труднымъ названіемъ; да еще захватилъ въ магазинѣ черныя запонки, которыя считалъ болѣе comme il faut для фрака; выбралъ лучшую и отлично вымытую рубашку, тщательно осмотрѣлъ фрачную пару и приказалъ лакею вычистить и даже слегка прогладить ее, подъ своимъ наблюденіемъ; затѣмъ, возжегши всѣ свѣчи, сколько ихъ было въ домѣ, и помѣстивъ ихъ между составленными одно противъ друтаго зеркалами, принялся облекаться. Окончивъ туалетъ и осмотрѣвшись, онъ остался очень доволенъ собою: платье лежало на немъ отлично, и самая наружность его много выигрывала отъ тщательно обдуманнаго и безукоризненнаго наряда.

Въ началѣ одиннадцатаго онъ поѣхалъ.

Въ домѣ княгини — большомъ, старинномъ, съ балкономъ на колонкахъ и крытымъ подъѣздомъ — цѣлый этажъ сіялъ огнями. Гости только-что начали съѣзжаться; по убранной коврами и растеніями лѣстницѣ Ильяшевъ поднялся въ небольшую, всю уставленную зеркалами, аванзалу, гдѣ его тотчасъ встрѣтилъ Соловцовъ, необыкновенно торжественный и чуть ли даже не съ букетикомъ въ петличкѣ. Странное, завистливое, но не лишенное пріятности чувство овладѣло Ильяшевымъ: точно все что онъ видѣлъ и дразнило, и нѣжило его; подобное впечатлѣніе на него всегда производили роскошь и блестящій розмахъ свѣтской жизни.

Княгиня, окруженная еще немногочисленнымъ обществомъ, приняла его въ большой гостиной. Богатый туалетъ мало шелъ къ ея простоватой наружности; но Ильяшевъ умѣлъ цѣнитъ дорогой нарядъ независимо отъ какой бы то ни было наружности, и тотчасъ замѣтилъ что на плечахъ княгини лежали настоящія брюссели, а брилліанты ея стоили нѣсколько тысячъ.

Старушка привѣтствовала его протянувъ руку съ короткими и пухлыми пальцами и посмотрѣла ему прямо въ глаза, тѣмъ какъ будто собирающимся что-то сказать взглядомъ какимъ обыкновенно смотрятъ немолодыя женщины. Ильяшевъ оглядѣлся: небольшая еще группа гостей въ какомъ-то ожидательномъ положеніи размѣстилась около княгини и осматривала входящихъ; въ сторонѣ, у камина, опустивъ на спинку кресла красивыя руки, стояла княжна Молодой человѣкъ щеголеватой наружности что-то говорилъ ей; она слушала равнодушно, поводя бровями и скользя взглядомъ и по немъ, и по лицамъ гостей, и по своимъ тонкимъ пальцамъ, отливавшимъ молочною бѣлизной слоновой кости на темномъ орѣхѣ кресла Соловцовъ представилъ ей гостя.

— Вы вѣдь танцуете? прибавилъ онъ тотчасъ же, обращаясь къ Ильяшеву.

Тотъ подтвердилъ и пригласилъ княжну на кадриль.

— На вторую, потому что первую я уже обѣщала, отвѣтила княжна

Ильяшевъ поклонился и хотѣлъ отойти, но оглянувшись, не увидѣлъ ни одного знакомаго лица: даже Степанъ Андреевичъ успѣлъ куда-то исчезнуть. Поэтому онъ положилъ шляпу на стулъ и остался подлѣ княжны.

— Вы въ этихъ мѣстахъ недавно? обратилась къ нему дѣвушка, неспѣшно повернувъ голову и скользнувъ по немъ взглядомъ своихъ лѣнивыхъ, темныхъ, никогда не свѣтившихся глазъ.

— Да, я жилъ въ Петербургѣ; и я еще ни съ кѣмъ почти не знакомъ въ здѣшнемъ обществѣ, отвѣтилъ Ильяшевъ.

Онъ нарочно сказалъ это, чтобы дать княжнѣ почувствовать затруднительность своего положенія; но княжна только спокойно возразила:

— Вамъ будетъ очень не трудно со всѣми познакомиться.

Ильяшевъ не нашелся что отвѣтить; ему показалось что въ словахъ княжны звучала ничѣмъ незаслуженная холодность. «Не думайте чтобъ я озаботилась васъ знакомить», какъ будто говорила вся ея спокойная поза. Однакожь, замѣтивъ нѣсколько затрудненное положеніе молодаго человѣка, она тихонько толкнула стулъ, на спинкѣ котораго лежали ея руки, и проговорила:

— Садитесь пожалуста.

Ильяшевъ сѣлъ. Щеголеватый гость, разговаривавшій съ княжной до его прихода, посторонился слегка, оглядѣлъ его нѣсколько двусмысленно, съ какимъ-то даже будто желаніемъ ободрить его, но тотчасъ же лишилъ его своего вниманія, и обернувшись къ княжнѣ, продолжалъ прерванный разговоръ. Рѣчь шла о какихъ-то общихъ знакомыхъ, съ которыми что-то случилось — какой-то семейный скандалъ Разкащикъ старался быть остроумнымъ и даже язвительнымъ; княжна слушала, спокойно поводя своимъ темнымъ взглядомъ — и очевидно нисколько не интересовалась разговоромъ. Ильяшевъ съ какимъ-то страннымъ удовольствіемъ замѣтилъ это; ему было бы непріятно еслибъ княжна только съ нимъ однимъ обнаружила равнодушную холодность. «Ей, кажется, ни до чего нѣтъ дѣла», думалъ онъ, внутренно себя утѣшая.

Гости, между тѣмъ, продолжали съѣзжаться; пріѣхала Полина Матвѣевна, сопровождаемая Подобаевымъ; оркестръ заигралъ вальсъ; Соловцовъ предложилъ губернаторшѣ тотчасъ открыть балъ, но получивъ самый любезный отказъ — такъ какъ губернаторъ запретилъ своей супругѣ танцоваіъ легкіе танцы — повернулся на каблукахъ, и замѣтивъ только-что пріѣхавшую весьма зрѣлую дочку губернскаго предводителя, подхватилъ ее и молодцевато прокружился съ нею по залѣ. Пары завертѣлись.

Ильяшевъ слышалъ какъ Подобаевъ подошелъ къ княжнѣ просить ее на вторую кадриль и получилъ отказъ.

— Съ кѣмъ же вы танцуете? спросилъ онъ, съ недовольнымъ видомъ вздернувъ плечи.

— Съ Mr Ильяшевымъ, отвѣтила княжна и взглянула на своего новаго знакомаго.

— А! произнесъ, словно удивившись, Подобаевъ, и вслѣдъ за нею тоже взглянулъ на Ильяшева. — Здравствуй, обратился онъ къ нему, отступаясь отъ княжны и какъ-то прищурившись на него. — Такъ ты вотъ какъ…. не теряешь времени?

— Мы люди маленькіе, пріѣзжаемъ пораньше, оттого и поспѣваемъ, возразилъ Ильяшевъ.

— Меня Полина Матвѣевна задержала, небрежно объяснилъ Подобаевъ, становясь у стѣнки рядомъ съ Ильяшевымь. — Однако, все общество тутъ налицо! продолжалъ онъ съ нѣкоторою значительностію, обводя глазами залу. — Эту княгиню Озерецкую чрезвычайно уважаютъ. А какъ интересна сегодня княжна, и какой туалетъ! посмотри ты на ея плечи — вѣдь это классическія плечи!

Ильяшевъ охотно повернулъ глаза въ ту сторону, гдѣ посреди какихъ-то бурѣвшихъ сквозь пудру дѣвицъ стояла княжна. Она была чуть не головой выше ихъ, и отъ ея изящно-спокойной фигуры вѣяло красотой и породой.

— Самая блестящая невѣста въ городѣ, конечно? спросилъ Ильяшевъ.

— Н-да, какъ-то задумчиво протянулъ Подобаевъ. — Приданое за ней у-ухъ какое отвалятъ!

Ильяшева все это чрезвычайно интересовало.

— И что жъ, до сихъ поръ никого на примѣтѣ не имѣется? спросилъ онъ.

— Кто ихъ знаетъ! отвѣтилъ уклончиво Подобаевъ. — Тутъ этотъ старый болванъ Соловцовъ интригуетъ…

--Какимъ образомъ? спросилъ, очень этимъ удивленный, Ильяшевъ.

— А такимъ что ему очень не хочется выдавать княжну замужъ. У него съ княгиней главное имѣніе нераздѣленное, и счеты у нихъ лѣтъ двадцать уже путались-перепутывались, а какъ станутъ выдавать княжну, придется раздѣлить ея, а Соловцову-то этой ликвидаціи очень не хочется!

Подобаевъ дѣйствительно думалъ такъ какъ сейчасъ объяснилъ, хотя въ этомъ далеко не все было вѣрно. У Соловцова счеты съ княгиней въ самомъ дѣлѣ была очень запутаны, и въ случаѣ ликвидаціи ему едва ли не предстояло остаться ни съ чѣмъ, но простодушному генералу никогда даже въ голову не приходило интриговать какъ-нибудь, и вообще о этомъ дѣлѣ онъ старался вовсе не думать. Но Подобаеву, имѣвшему нѣсколько разъ случай быть недовольнымъ княжной, пріятно было объяснять ея холодность интригами «стараго болвана», какъ онъ называлъ добрѣйшаго Степана Андреевича.

Ильяшевъ послѣднимъ словамъ пріятеля повѣрилъ только вполовину, но все слышанное о княжнѣ очень его заняло. «Бываютъ же этакія невѣсты — думалъ онъ нѣсколько раздраженно — да поди-ка, сунься, возьми ее!»

Изъ-за зелени, маскировавшей оркестръ, раздались звуки ритурнеля. Ильяшевъ отыскалъ vis-à-vis, усадилъ княжну и сталъ подлѣ ея стула.

— Васъ не тяготитъ этотъ внезапный переходъ отъ деревенской тишины къ городскому шуму? обратился онъ къ ней, чувствуя необходимость какъ-нибудь завязать разговоръ.

— Это вѣдь каждый годъ повторяется; я привыкла, отвѣтила княжна.

— Я никогда не жилъ въ деревнѣ, но еслибъ испыталъ ту жизнь, мнѣ кажется, я не захотѣлъ бы промѣнять ее на городскую, продолжалъ Ильяшевъ, не совсѣмъ увѣренный, удалось ли ему лопасть на надлежащій тонъ.

— Почему? спросила княжна.

— Тамъ больше простоты, дѣльности, больше возможности приносить пользу, дѣлать добро.

Княжна съ нѣкоторымъ любопытствомъ подняла на него глаза.

— Что вы называете «дѣлать добро»? спросила она.

— Ахъ, случаевъ къ нему такъ много въ деревнѣ, отвѣтилъ Ильяшевъ. — Знать близко горе простыхъ людей, помогать имъ….

— А! протянула княжна такимъ тономъ который ясно показывалъ что слова «дѣлать добро» она понимала не совсѣмъ одинаково съ Ильяшевымъ. Тотъ съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ посмотрѣлъ на нее.

— Намъ начинать, прервала княжна, вставая.

Ильяшевъ повиновался; но выраженіе недоумѣнія все еще лежало на его лицѣ.

— Вы, кажется, не совсѣмъ согласны съ моимъ опредѣленіемъ «добра»? возобновилъ онъ разговоръ, возвращаясь съ ней на мѣсто.

— Не совсѣмъ, отвѣтила княжна.

— Вы находите его слишкомъ ограниченнымъ?

— Слишкомъ ограниченнымъ, подтвердила княжна.

Ильяшевъ опять съ недоумѣніемъ опустилъ на нее глаза.

— Вы честолюбивы, сказалъ онъ.

— Не думаю, возразила дѣвушка.

— Но судя потому что вы пренебрегаете маленькими задачами….

— И все-таки не честолюбива, подтвердила княжна, вставая чтобы продолжать кадриль.

«Кто бы ожидалъ отъ нея?» подумалъ, съ тѣмъ же выраженіемъ недоумѣнія въ лицѣ, Ильяшевъ.

Когда, по окончаніи фигуры, онъ вернулся на мѣсто, за стуломъ княжны стоялъ Вретищевъ.

— Я такъ и думала что вы, хотя поздно, а все-таки заѣдете, говорила ему княжна, и Ильяшеву показалось что на отливавшемъ матовою смуглотой лицѣ ея простудило оживленіе.

— Вы могли быть въ этомъ совершенно увѣрены, поклонился докторъ.

— Слѣдующій контрдансъ я вѣдь съ вами танцую?

Докторъ опять поклонился.

— Merci, Mr Ильяшевъ, поблагодарила княжна по окончаніи кадрили своего кавалера, и какъ бы опасаясь чтобъ онъ не вздумалъ опять ангажировать ее, поспѣшно ушла въ гостиную, волнуя безчисленныя складки своего платья. Вретищевъ, раскланиваясь со встрѣчавшимися ему знакомыми, пробирался подъ стѣнкой за нею.

Въ этотъ вечеръ Ильяшеву не удалось больше говорить съ княжной: танцы у нея были разобраны, а въ антрактахъ онъ постоянно видѣлъ подлѣ нея Вретищева и не рѣшался подойти къ ней.

VI. Шагъ въ темноту.

На другой день послѣ бала, Соловцовъ обѣдалъ у Шелопатовой. Катерина Петровна очень любила такіе обѣды, потому что они заказывалась клубному повару, считавшемуся лучшимъ въ городѣ, и сопровождались нѣсколькими бутылками шампанскаго, до котораго Шелопатова была большая охотница. Выпить она могла очень много, и никогда не пьянѣла.

Степанъ Андреевичъ долженъ былъ обстоятельно разказать ей о всѣхъ подробностяхъ бала. По наслышкѣ Катерина Петровна была уже знакома со всѣмъ городскомъ обществомъ и очень интересовалась узнать на комъ былъ какой туалетъ кто съ кѣмъ танцовалъ, какія передавались сплетни, — дамы, какъ извѣстно, должны знать это даже о такихъ лицахъ самаго существованія которыхъ не подозрѣвали до тѣхъ поръ. Больше всего, впрочемъ, интересовала Катерину Петровну княжна; у Соловцова даже голова заболѣла пока его заставляли припоминать всѣ мельчайшія подробности ея туалета, и все-таки его отчетливостью не были довольны.

— Да ты объясни, какая она вообще — лицомъ, голосомъ, манерами — приставала къ нему Шелопатова Соловцовъ старался объяснить, а Катерина Петровна продолжала разспрашивать. Но любопытство ея приняло нѣсколько иное направленіе.

— Отчего она не выходить замужъ? вдругъ спросила она

— Не случилось еще, отвѣтилъ Соловцовъ.

— Вѣдь за ней, конечно, дадутъ хорошее приданое? продолжала Шелопатова, припоминая сообщенныя Менчицкимъ свѣдѣнія о состояніи Озерецкихъ.

— Да, разумѣется, подтвердилъ генералъ.

Катерина Петровна допила стаканъ и подобрала ножки на диванчикъ.

— Старая княгиня должно-быть ужасно тебя любитъ, продолжала она, какъ-то пытливо взглянувъ на своего друга; у нея едва ли не формировалось подозрѣніе что если не теперь, то когда-нибудь прежде, отношенія Соловцова къ княгинѣ не ограничивались одною родственною привязанностью. Катерина Петровна вообще склонна была подозрѣвать кого угодно и чемъ угодно.

— Да, мы съ ней большіе друзья, подтвердилъ Соловцовъ. — И княжна и князекъ, всѣ меня очень любятъ, добавилъ онъ съ удовольствіемъ.

— Я, знаешь ли, не въ шутку ревную тебя и къ княгинѣ, и къ княжнѣ! сказала полусеріозно Шелопатова, опять пытливо взглянувъ на генерала.

Тотъ разсмѣялся.

— И пожалуй, ты имѣешь право, пошутилъ онъ.

— Я думаю, ты тамъ такимъ вліяніемъ пользуешься, какъ въ своемъ семействѣ, замѣтила Шелопатова.

Соловцовъ нашелъ это предположеніе очень вѣрнымъ.

— Ну, разумѣется, совѣтуются со мной обо всемъ, подтвердилъ онъ. — Знаютъ вѣдь что я ихъ единственный другъ послѣ смерти стараго князя, женщины вѣдь.

— Княгиня безъ тебя и дочку выдать замужъ не посмѣетъ! выразилась Шелопатова.

Соловцову такое предположеніе тоже очень понравилось, и онъ, усмѣхаясь, погладилъ усы.

— Ужь конечно, въ такомъ семейномъ дѣлѣ безъ моего голоса не обойдутся, подтвердилъ онъ.

Скоро послѣ обѣда онъ ушелъ, а Катерина Петровна, очень довольная тѣмъ что ея предположенія о значеніи Степана Андреевича въ квяжескомъ семействѣ подтвердились, собралась писать къ мужу, съ которымъ находила нужнымъ поддерживалъ изрѣдка отдаленныя сношенія, когда ей доложили объ Ильяшевѣ.

Всѣ послѣдніе дни герой нашъ, занятый болѣе важными заботами о своемъ устройствѣ, сколько ни собирался къ Шелопатовой, не могъ урвать свободной минуты. А между тѣмъ Катерина Петровна занимала въ его мысляхъ вовсе не ничтожное мѣсто: Ильяшеву нравились преимущественно пикантныя женщины, а хорошенькая авантюристка была очень пикантна. Нѣкоторая строгость съ которою она встрѣчала его любезности только интриговала его: онъ принималъ ее, какъ игру въ препятствія съ обезпеченнымъ впереди успѣхомъ.

— Ахъ, наконецъ-то я васъ вижу! воскликнула съ нѣкоторою даже порывистостью Катерина Петровна, привставая навстрѣчу молодому человѣку. Эта порывистость обнаружилась въ ней впрочемъ не потому чтобы приходъ Ильяшева очень обрадовалъ ее, а скорѣе по неожиданному совпаденію его съ нѣкоторыми тайными соображеніями, занимавшими ее съ тѣхъ самыхъ поръ какъ она получила близкія свѣдѣнія о денежныхъ и семейныхъ дѣлахъ Соловцова.

Что Ильяшевъ былъ очень заинтересованъ ею, она знала не хуже его самого, и въ виду все тѣхъ же тайныхъ соображеній нисколько не жалѣла что его внезапный приходъ засталъ ее въ совершенно домашнемъ нарядѣ, въ которомъ она рѣшалась принимать одного только Степана Андреевича. Она схватила брошенный на кресло платокъ и неторопливо натянула его на плечи.

— Я думала что вы окончательно забыли меня, продолжала она, усадивъ подлѣ себя гостя.

— Я давно уже былъ бы у васъ, еслибы вы не обошлись со мной такъ строго въ послѣдній разъ…. возразилъ Ильяшевъ.

Катерина Петровна взглянула на него съ нѣсколько лукавымъ видомъ.

— Ахъ, Mr Ильяшевъ, не вамъ бы это говорить! произнесла она. — Мы вѣдь кое-что знаемъ о вашихъ побѣдахъ.

Молодой человѣкъ при этомъ намекѣ скромно потупился. Онъ думалъ было сохранитъ благоразуміе и рѣшительно опровергнуть слухи о сближеніи съ Нельгуновой, но не устоялъ противъ искушенія порисоваться немного предъ Шелопатовой, — переносить отъ хорошенькой женщины упреки въ вѣтренности такъ пріятно!

— Съ какою готовностью помѣнялся бы а этими успѣхами съ однимъ нашимъ общимъ знакомымъ! произнесъ онъ значительно.

Шелопатова кокетливо пожала плечами.

— Вы ужасный вѣтренникъ, Mr Ильяшевъ! сказала она.

— Скажите лучше что я несчастнѣйшій человѣкъ, надъ которымъ смѣется судьба, возразилъ гость. — Счастье за которымъ я гонюсь ускользаетъ отъ меня, а то которое не имѣетъ въ моихъ глазахъ никакой цѣны само дается въ руки….

— Ускользающее счастье — это княжна Озерецкая, если не ошибаюсь? лукаво спросила Шелопатова.

Ильяшевъ съ удивленіемъ раскрылъ на нее глаза.

— Вы, конечно, шутите? сказалъ онъ.

— Нисколько; почему вы думаете? спросила Шелопатова.

— Да потому что княжна меня столько же интересуетъ, какъ васъ, и вы очень хорошо понимаете кого я называю моимъ ускользающимъ счастьемъ!

Шелопатова, не глядя на него и чуть примѣтно усмѣхаясь покачала ножкой.

— Развѣ княжна вамъ не нравится? спросила она.

— Не могутъ же мнѣ всѣ женщины разомъ нравиться! отвѣтилъ съ нѣкоторою даже досадой Ильяшевъ. Ему начинало казаться что Шелопатова, заводя ни къ чему не идущій разговоръ о княжнѣ, просто смѣется надъ нимъ.

— Она невѣста, настойчиво наводила его Катерина Петровна.

— А я не женихъ, отвѣтилъ Ильяшевъ. — Вы поступаете со мной уже слишкомъ враждебно, Катерина Петровна, продолжалъ онъ; — вы не только сами не обращаете на меня ни малѣйшаго вниманія, но даже не даете мнѣ высказать какъ вы дороги для меня!

— Ахъ, подите вы! воскликнула Шелопатова, завертываясь въ соскользнувшій съ плеча платокъ.

— Покорно благодарю, сказалъ, закусывая губу, Ильяшевъ. Шелопатова начинала злить его.

— Какъ вамъ не стыдно такъ вѣтренничать! бѣдная Mme Нельгунова! произнесла Катерина Петровна, замѣтившая неудовольствіе Ильяшева.

Молодой человѣкъ взялъ шляпу.

— Куда вы? остановила его Шелопатова.

— Пойду просить прощенья у Mme Нельгуновой, отвѣтивъ Ильяшевъ.

— Ну, вздоръ! возразила Катерина Петровна, и ударивъ его по рукѣ, отняла шляпу. — Я только-что расположилась потолковать съ вами….

— Если опять о томъ же, такъ извините, я лучше уйду….

— Скажите пожалуста! чего его вы такой злой сегодня? побранила его Шелопатова, и потянувъ за руку, усадила подлѣ себя. — Шутки въ сторону, я хочу потолковать съ вами о княжнѣ…

Ильяшевъ потянулся къ шляпѣ; Шелопатова отодвинула ее подальше и положила свою маленькую ладонь на его руку.

— Будьте же терпѣливы; я хочу потолковать съ вами, какъ съ практическимъ человѣкомъ, остановила она его. — Въ самомъ дѣлѣ, отчего бы вамъ не попытать счастья у княжны? Самая блестящая партія во всемъ городѣ!

— Потому-то и глупо было думать о ней, возразилъ Ильяшевъ, котораго начинала интересовать настойчивость Катерины Петровны.

— Ну вотъ, откуда такая скромность? я на вашемъ мѣстѣ никому не уступала бы безъ бою такой невѣсты…

Ильяшевъ, не возражая, съ любопытствомъ посмотрѣлъ на Шелопатову.

— Я даже могла бы вамъ помочь немножко въ этомъ дѣлѣ…. продолжала она.

— Вы меня мистифируете, сказалъ Ильяшевъ.

— Насколько, возразила Шелопатова. — Я предлагаю вамъ свою помощь, а въ доказательство что говорю не шутя, спѣшу предупредитъ васъ что эта помощь вовсе не бзкорыстная.

— Право? спросилъ полусеріозно Ильяшевъ.

Шелопатова утвердительно кивнула головой.

— Если вы подумаете о томъ что между мною и Озерецкими стоитъ мой другъ Соловцовъ, то вы сама сообразите насколько мое предложеніе основательно, пояснила она.

Ильяшевъ въ раздумьи не отвѣчалъ. Изъ-за шутки, за какую онъ продолжалъ принимать весь этотъ разговоръ, въ его соображеніяхъ промелькнули нѣкоторыя вѣроятности, которыми ни въ какомъ случаѣ нельзя было пренебрегать. Княжна, безъ сомнѣнія, представляла самую блестящую партію, о какой онъ смѣлъ мечтать; шансовъ покамѣстъ очень мало, но вѣдь имѣетъ же что-нибудь въ виду Шелопатова, если такъ настойчиво наводить его на эту мысль?

Катерина Петровна тоже молчала и спокойно глядѣла за него, перебирая пальчиками бахрому платка, покрывавшаго ея шечи. Потомъ она взяла со стола папироску, раскурила ее и придвинулась къ Ильяшеву.

— Помните нашъ разговоръ, когда вы провожали меня изъ театра, въ день нашего спектакля? спросила она, разбивая рукою голубой дымокъ папироски, и какъ-то задумчиво и близко взглянувъ за молодого человѣка.

— Разговоръ этотъ для меня очень памятенъ, отвѣтилъ Ильяшевъ.

— И для меня тоже, продолжала Шелопатова. — Мнѣ кажется что мы тогда, подъ вліяніемъ нѣкоторыхъ исключительныхъ впечатлѣній, поняли другъ друга….

— Очень можетъ быть, подтвердилъ Ильяшевъ.

Шелопатова опять близко и съ задумчивою серіозностью взглянула на него.

— Мы оба очень практическіе люди, и можемъ пригодиться другъ другу…. помните, вы тогда даже выразились въ этомъ родѣ? сказала она.

Ильяшевь молча наклонилъ голову.

— Маѣ тотъ разговоръ памятенъ больше въ другомъ отношеніи, сказалъ онъ. — Вы почти съ презрѣніемъ отнеслись тогда и ко мнѣ, и къ чувству котораго я не умѣлъ скрыть….

Катерина Петровна затянулась папироской и какъ-то неопредѣленно пошевелила плечами.

— Какъ вы хотите чтобъ я вѣрила первому вашему слову? вы сами же потомъ смѣялись бы надо мной съ Mme Нельгуновой! возразила она.

— Вы и теперь пользуетесь тою же отговоркой, оказалъ почти съ раздраженіемъ Ильяшевъ; — и она вамъ можетъ очень долго служить!

— Вы нетерпѣливы, замѣтила ему Шелопатова.

— А вы даже надежды не оставляете мнѣ, возразилъ Ильяшевъ.

Катерина Петровна медленно отвела отъ него глаза.

— Вы знаете, мое сердце теперь занято, сказала она серіозно.

— Ну, вотъ еще! усомнился Ильяшевь, подвигаясь къ ней. Шелопатова тихонько отстранила его руку.

— Я никогда не соглашусь раздѣлить себя мажду двумя привязанностями, сказала она.

— То-есть, вы рекомендуете мнѣ сначала спихнуть Соловцова и тогда занять его мѣсто? спросилъ Ильяшевъ.

— Если сумѣете, отвѣтила, улыбаясь одною стороной лица, Шелопатова, и Ильяшевь очень хорошо долженъ былъ понять, какимъ образомъ можно сумѣть это сдѣлать.

— Вы очень опытная женщина, произнесъ онъ съ невольнымъ оттѣнкомъ полу-презрительнаго чувства. — И на несчастье вы все-таки очаровательны!

VII. На рубежѣ.

Въ ту минуту какъ Ильяшевъ подходилъ къ своей квартирѣ, къ крыльцу подъѣхала на извощикѣ закутанная женская фигура, въ которой онъ, несмотря на темноту, тотчасъ узналъ Пашу.

— Паша, что такое? быстро остановилъ онъ ее, столкнувшись съ ней на троттуарѣ и предчувствуя какую-нибудь катастрофу.

Дѣвушка охватила его за руку.

— Я къ тебѣ…. отцу очень дурно; ѣдемъ сейчасъ, мы всѣ тамъ головы потеряли… проговорила она быстро. — Поѣдемъ ради-Бога.

Ильяшевъ сѣлъ съ ней на извощичьи дрожки.

— Что же собственно такое? спросилъ онъ нетвердымъ голосомъ.

— Ахъ, совсѣмъ плохо, забываться даже сталъ страшно какъ, Лёва! отвѣтила дѣвушка, и изъ заплаканныхъ глазъ ея полились слезы.

— А какихъ лѣтъ будетъ? неожиданно полюбопытствовалъ извощикъ, поворачивая къ нимъ темное лицо.

Ни братъ, ни сестра ничего ему не отвѣтили.

— Докторъ есть? спросилъ Ильяшевъ.

— Какже, Вретищевъ уже съ часъ у насъ.

Брать хотѣлъ узнать: «что же онъ говоритъ?» и ничего не спросилъ. Какое-то смутное, сдожное и какъ будто торжественное Чувство наполняло его и слегка нажимало сердце. Страннымъ чѣмъ-то представлялась ему эта поѣздка, и странно было ему сознавать что онъ въ эти минуты чувствуетъ влажный холодъ ночнаго воздуха, слышитъ не гулкій грохотъ колесъ, стукъ оторвавшейся и бряцавшей подковы, и слѣдитъ тусклыя пятна, медленно скользившія отъ фонарей по стѣнамъ домовъ; что-то близкое и темное проступало сквозь холодноватую темноту ночи… Онъ нѣсколько разъ оглянулся на сестру, и опять ему какъ-то странно было чувствовать подлѣ себя ея опечаленный профиль и вздрагивавшее плечико.

Въ домѣ больнаго казалось тихо — некому было суетиться. Мавра ушла за священникомъ и еще не возвращалась; Вретищевъ ходилъ по залѣ, чуть освѣщенной единственною свѣчкой, и поджидалъ Пашу.

— Вотъ при какихъ обстоятельствахъ мы встрѣчаемся, сказалъ Ильяшевъ, пожимая ему руку.

Докторъ ничего не отвѣтилъ и пошевелилъ плечами.

— Очень плохо? рѣшился спросить молодой человѣкъ.

— Да, водянка разыгралась, объяснилъ докторъ.

— Я пройду къ нему? какъ-то вопросительно сказалъ Ильяшевъ.

— Пойдемъ, Лёва, сказала и Паша.

Больной лежалъ навзничь, согнувъ колѣнки, острые углы которыхъ странно выдавались изъ-подъ нѣсколькихъ одѣялъ, наброшенныхъ на распухшія голени. Свѣтъ низенькой свѣчки косо ложился на его небритое лицо и усиливалъ густоту тѣней, наполнявшихъ глазныя впадины и морщины. Онъ, кажется, ничего уже не видѣлъ своими полуоткрытыми глазами и хрипло дышалъ. Эти быстрыя измѣненія въ наружности отца поразили сына.

— Да когда же это началось? спросилъ онъ, оглядываясь на Пашу и на темный уголъ, въ которомъ только-что замѣтилъ присутствіе тетки.

— Еще вчера онъ легъ, отвѣтила Паша шепотомъ, хотя больной очевидно ничего уже не могъ слышать.

Ильяшевъ машинально подвинулъ стулъ и сѣлъ у ногъ отца. Докторъ подошелъ къ Пашѣ и пощупалъ у нея пульсъ.

— Накиньте-ка что-нибудь на себя, а то у васъ лихорадка начинается, сказалъ онъ ей.

Паша нехотя натянула на плечи теткинъ платокъ и отошла въ сторону.

— Вы уѣзжаете? обратилась она почти съ испугомъ къ Вретищеву, замѣтивъ что тотъ искалъ глазами шляпу.

— Больному нельзя помочь, отвѣтилъ онъ, пожавъ плечами.

Въ темномъ углу, гдѣ сидѣла тетка, послышалось прерывистое всхлипываніе; Паша тоже залилась слезами.

— Нѣтъ, ради Бога! остановила она доктора, схвативъ его за руку. — Я съ ума сойду, я отъ одного страха умру!

— Если у васъ нѣтъ трудныхъ больныхъ, посидите съ нами, попросилъ его и Ильяшевъ. — Все-таки она спокойнѣе будетъ, добавилъ онъ, указавъ глазами на сестру.

Вретищевь ничего не возразилъ и остался. Умирающій лежалъ все въ одномъ и томъ же положеніи и повременамъ слабо и хрипло стоналъ. Явившійся священникъ хотя и былъ недоволенъ что его потревожили въ такое позднее время, но тотчасъ кротко и неспѣшно приступилъ къ совершенію печальнаго обряда: онъ со старикомъ былъ знакомъ и чрезвычайно уважалъ его за нѣкоторое сходство характеровъ.

— Сынокъ Дмитрія Кузьмича должны быть? обратился онъ, выгребая изъ-подъ рясы сѣдые волосы, къ молодому человѣку.

Ильяшевъ машинально подтвердилъ.

— Рѣдкой души человѣкъ вашъ батюшка, замѣтилъ какъ бы въ назиданіе ему священникъ. — Поистинѣ можно сказать не нынѣшняго вѣка христіанинъ!

Молодой человѣкъ ничего не отвѣтилъ и только инстинктивно подумалъ что это все очень естественно, и что сѣдоголовый священникъ непремѣнно долженъ былъ выразиться этими словами.

Тетка, очень уставшая за весь день и за прошлую ночь и стѣсняемая присутствіемъ племянника, ушла къ себѣ въ комнату прилечь. Вретищевъ настоялъ чтобы Паша тоже легла, но не иначе добился ея согласія, какъ обѣщавъ расположиться въ комнатѣ больнаго на всю ночь; ему принесли подушку и кое-какъ устроили его на диванѣ. Ильяшевъ, какъ наименѣе утомленный, вызвался дежурить и разбудить всѣхъ, какъ только больному сдѣлается «хуже».

Онъ взялъ со стола попавшуюся подъ руку книгу, придвинулъ къ себѣ столикъ со свѣчкой и перевернулъ двѣ-три страницы; но онъ даже не узналъ что это была за книга. Его слишкомъ переполнили другія мысли, соображенія и впечатлѣнія. Близость неизбѣжно-готовившагося захватывала его томящимъ чувствомъ. Лицо отца, по которому, точно сквозь паутину, скользилъ закоптѣлый свѣтъ нагорѣвшей свѣчи, нагоняло на него страхъ; онъ въ первыя минуты радъ былъ что Вретищевъ остался тутъ и даже обратился къ нему съ двумя-тремя фразами, чтобы не дать ему тотчасъ задремать.

— Такъ вы думаете, это должно скоро кончиться? рѣшился онъ еще разъ спросить, между прочимъ.

— Во всякомъ случаѣ до утра кончится, отвѣтилъ докторъ, не раскрывая глазъ.

Ильяшеву показалось что съ этимъ отвѣтомъ все какъ-то вдругъ разомъ и ясно кончилось. Онъ почувствовалъ то странное, болѣзненное спокойствіе которое испытываютъ даже очень любящіе люди, когда убѣждаются окончательно что положеніе близкаго-больнаго безнадежно. Есть неуловимая сила, заставляющая живыхъ сознавать что имъ чуждо то чего коснулось вѣяніе смерти. Ильягевъ почти осязалъ какъ покидало его подстроенное и разнѣженное чувство жалости, которому онъ невольно подчинялся нѣсколько минутъ назадъ. Онъ инстинктивно усиливался поймать эти убѣгающія ощущенія, и не могъ. Неподвижная, полуживая фигура отца выступала въ колеблющемся свѣтѣ, какъ что-то чужое и далекое; ни жалости, ни укоризны — одно только томительное и почти брезгливое чувство смерти.

Въ головѣ его начали толпиться другія, болѣе житейскія мысли. Онъ соображалъ что отецъ до самой смерти вѣроятно не придетъ въ память, и что ему, сыну и главному наслѣднику, до сихъ поръ неизвѣстно есть ли у старика завѣщаніе. Это обстоятельство нѣсколько смущало его; ему представилось что тотчасъ послѣ того какъ все кончится, надо будетъ произвесть поиски во всемъ домѣ, и что все-таки можетъ случиться что завѣщаніе хранится не на дому, а у какого-нибудь довѣреннаго лица, у душеприкащика, или въ судебномъ мѣстѣ. Ему представлялось обиднымъ изъ чужихъ рукъ получить свою судьбу. Но нѣтъ, успокоивалъ онъ себя мысленно, — отецъ недовѣрчивъ, и никому не поручилъ бы такого документа. Легкая лихорадочная зыбь пробѣжала по его тѣлу. Онъ вѣдь ничего не зналъ; даже приблизительной цифры состоянія которымъ будетъ обладать черезъ нѣсколько часовъ! Менчицкій говорилъ что тысячъ тридцать билетами у старика было; но эти тридцать тысячъ могли составлять все, или только малую часть всего. Ильяшевъ чувствовалъ въ глазахъ и на лицѣ непріятный сухой жаръ; положеніе его опять представилось ему обиднымъ и глупымъ. Больной все продолжалъ лежать въ томъ же положеніи; только ротъ его раскрылся, и онъ дышалъ свободнѣе. Въ спальной было жутко-тихо; слышалось только запирательное чиканье часовъ въ сосѣдней комнатѣ, да что-то чуть-чуть бульбулькадо въ груди умирающаго, какъ будто вливалась вода въ узкое горлышко бутылки. Ильяшевъ посмотрѣлъ на Вретищева — тотъ спалъ, заложивъ обѣ руки подъ голову.

На письменномъ столѣ, приткнутомъ одною стороной къ широкому простѣнку, лежали разныя записныя и хозяйственныя книги, а изъ-подъ нихъ высовывались неровные, пожелтѣлые края какихъ-то залежалыхъ бумагъ. Нѣкоторыя связки этихъ бумагъ имѣли дѣловую наружность и возбуждали еще прежде любопытство Ильяшева. Но весь этотъ уголъ оставался почти неосвѣщеннымъ, и еслибы молодой человѣкъ захотѣлъ пересмотрѣть бумаги, ему необходимо было бы перенести свѣчу на письменный столъ. Онъ подумалъ съ минуту, тихонько всталъ и заслоняя свѣчу рукою, чтобы свѣтъ ея не разбудилъ доктора, перешелъ съ ней на другой конецъ комнаты. Онъ сѣлъ такимъ образомъ чтобы спина его заслоняла свѣтъ отъ дивана, на которомъ дремалъ Вретищевъ, и опять развернулъ предъ собой книгу.

— Вы спите, докторъ? окликнулъ онъ тихо, желая удостовѣриться дѣйствительно ли Вретищевъ дремалъ. Отвѣта не было; Ильяшевъ повторилъ вопросъ немного громче, потомъ еще громче — докторъ не откликнулся. Тогда онъ быстро приподнялъ книги и вытащилъ изъ-подъ нихъ интересовавшую его кипу бумагъ.

Несмотря на желтоватый и запыленный видъ, эти бумаги оказались исписанными въ недавнее время. Верхніе листы заключали въ себѣ счеты и хозяйственныя замѣтки; Ильяшевъ нетерпѣливо отбросилъ ихъ, торопясь перебрать всю связку. Онъ былъ почти увѣренъ что если духовное завѣщаніе существуетъ, то должно находиться именно въ этой пачкѣ. Чѣмъ дальше перебиралъ онъ листы, тѣмъ болѣе убѣждался въ своемъ предположеніи самымъ характеромъ бумагъ. Содержаніе ихъ къ концу кипы становилось все серіознѣе: появились счеты Менчицкаго о продажѣ банковыхъ билетовъ, потомъ стали попадаться документы относившіеся къ покупкѣ дома и Вахновки. Старикъ, несмотря на привычку держать свои денежныя дѣда втайнѣ, былъ такъ увѣренъ что никому изъ домашнихъ не достанетъ смѣлости рыться въ его бумагахъ, что не считалъ нужнымъ прятать ихъ подъ замокъ. Пальцы Ильяшева слегка дрожали, перебирая листы; онъ охотно прочелъ бы тутъ же каждый изъ нихъ отъ начала до конца, но нельзя было терять ни минуты, пока не отыщется главное. Вдругъ глаза его упали на крупный, четкій заголовокъ: «дарственная запись» — и прежде чѣмъ онъ успѣлъ почувствовать ударъ нервически дрогнувшаго сердца, слуха его явственно коснулись чьи-то шаги. Онъ вскинулъ глазами — его возбужденному чувству представилась чья-то большая, темная голова, неясно обрисовавшаяся за дверьми, въ совершенно темной гостиной.

— Кто тамъ? окликнулъ онъ во внезапномъ, болѣзненномъ страхѣ, весь блѣдный, выпрямляясь надъ столомъ.

Это была Мавра; она пришла узнать «что баринъ» и не надо ли чего-нибудь. «Ахъ, дьяволъ бы тебя взялъ», мысленно пожелалъ Ильяшевъ, прислушиваясь къ судорожно бившемуся въ груди сердцу.

— Паша спитъ? спросилъ онъ громко.

— Спить.

— А тетка?

— И онѣ спятъ.

— Ну, и ты можетъ ложиться, мнѣ ничего не надо, отпустилъ ее Ильяшевъ.

Онъ отчасти былъ даже доволенъ что Мавра явилась: по крайней мѣрѣ онъ зналъ теперь что всѣ въ домѣ спятъ.

Онъ осторожно вернулся къ столу, отыскалъ «дарственную запись» и быстро, воспаленными глазами прочелъ ее. Этою записью Вахновка передавалась въ полное владѣніе Марьи Кузьминишны; документъ былъ составленъ окончательно и снабженъ всѣми формальностями. Ильяшевъ быстро перебросилъ нѣсколько верхнихъ листовъ той же кипы, отыскалъ замѣченные еще прежде счеты по Вахновкѣ и погрузился въ нихъ на минуту. Оказалось что имѣньице сдано на очень выгодныхъ условіяхъ въ аренду и приноситъ безъ всякихъ хлопотъ порядочный доходъ. Молодой человѣкъ отдѣлилъ отъ связки дарственный документъ, поглядѣлъ на него какимъ-то неспокойнымъ взглядомъ, сложилъ и осторожно сунулъ въ карманъ.

Еслибъ онъ оглянулся въ эту минуту, онъ замѣтилъ бы что голова Вретищева приподнялась надъ подушкой и повернулась къ нему. Но онъ, не оглядываясь, поспѣшно привелъ бумаги въ прежній порядокъ и подсунулъ подъ закрывавшія ихъ книги. Потомъ онъ перенесъ свѣчу къ постели умирающаго, составилъ два кресла и расположился на нихъ, зажмуривъ глаза и вытянувъ ноги. Чувство утомленія овладѣло имъ; ему хотѣлось спать; неясныя, болѣзненно-возбужденныя грезы тянулись, какъ паутина, предъ его зажмуренными глазами; было немножко страшно и какъ будто угарно въ этой низенькой комнатѣ, полуосвѣщенной расплывающимся свѣтомъ огарка и насыщенной присутствіемъ смерти. Ильяшеву стало думаться о томъ, что еслибъ его отецъ былъ другой — вся жизнь пошла бы иначе; онъ на эту тему часто размышлялъ самъ съ собой. Онъ находилъ что можно было бы извинить отца, еслибы причиной его скопидомной жизни была бѣдность; но зная его средства, онъ не находилъ ему оправданія. Правда, теперь ему предстояло воспользоваться плодами экономіи; но онъ находилъ что капиталъ слишкомъ долго лежаль безъ употребленія, и что едвали не упущено время. Онъ уже потерялъ изъ виду позолоченныя рельсы, которыя жизнь приготовляетъ для избранныхъ счастливцевъ, и ему трудно лопасть на нихъ. Будь у отца другой характеръ, другія понятія — возвращался онъ все къ той же мысли — его съ дѣтства окружили бы тѣ мелочныя, но ничѣмъ не замѣнимыя условія. которыми такъ легко достигаются земныя блага. Онъ нашелъ бы въ семьѣ подготовленныя формы изящной свѣтской жизни, неоцѣнимыя, давнія связи съ обществомъ, постоянную, невидимую помощь своимъ цѣлямъ; сестра, съ ея наружностью, при другой обстановкѣ и другомъ воспитаніи, вышла бы блестящею свѣтскою барышней, которою онъ гордился бы въ избранномъ кружкѣ, и которая тоже невидимо и несознательно помогала бы всѣмъ его планамъ; наконецъ и самъ онъ могъ бы кончивъ курсъ не въ университетѣ, а въ одномъ изъ тѣхъ привилегированныхъ заведеній дипломъ изъ которыхъ уже составляетъ карьеру. Все это, тысячу разъ обдуманное прежде, грустно наплывало на него и выводило изъ забывчивости, нагоняемой физическимъ утомленіемъ. Въ комнатѣ становилось все темнѣе; нагорѣвшая свѣча мерцала какимъ-то пыльнымъ свѣтомъ; въ застоявшемся воздухѣ чувствовался чадъ. Глаза у Ильяшева непріятно слипались, точно засыпанные пескомъ; онъ повернулся въ своемъ неудобномъ креслѣ и старался ни о чемъ не думать. Но безпокойно настроенное воображеніе упрямо продолжало работать. Полураскрытые глаза умирающаго съ нѣмымъ укоромъ глядѣли на него сквозь копоть, застилавшую комнату; ему становилось жутко въ его креслахъ; онъ хотѣлъ пересѣсть въ другой уголъ, но утомленные члены не повиновались ему. Часы съ однообразнымъ, шуршащимъ стукомъ чикали въ гостиной, и этотъ монотонный шумъ раздражалъ его; онъ какъ будто слышалъ его все ближе, ближе; ему начало наконецъ казаться что маятникъ перемѣстился въ его собственную голову и стукнетъ то въ одинъ високъ, то въ другой. Онъ силился раскрыть глаза и чувствовалъ что какая-то паутина залѣпляетъ ихъ. Темная тѣнь наклонилась надъ намъ изъ-за плеча, и чья-то рука коснулась его. «Кто это можетъ быть»? мысленно спрашивалъ онъ себя, безсвязно соображая подробности томительной ночи. Онъ съ усиліемъ приподнялъ рѣсницы и узналъ тетку; ея иронически-прищуренные глаза злобно глядѣли на него. Холодная дрожь пробѣжала по его тѣлу. «Что вамъ надо отъ меня?» вскричалъ онъ, стараясь приподняться; но тяжелая, свинцовая рука лежала на его плечѣ, и онъ не могъ пошевелиться. Обрюзглое, желтое лицо тетки продолжало все такъ же злобно и насмѣшливо смотрѣть на него, а проклятый маятникъ громче и громче стучалъ въ виски. Вотъ и другая рука опустилась на него и полѣзла къ нему въ карманъ; онъ чувствовалъ какъ на его груда разжимались какіе-то крѣпкіе пальцы и шуршала засунутая въ карманъ бумага. Онъ хотѣлъ опять вскочить и не могъ. «Да кто жъ это держитъ меня?» спросилъ онъ въ испугѣ, и оглянувшись, замѣтилъ что Вретищевь крѣпко обхватилъ его сзади, и нагнувшись надъ нимъ, съ непріятнымъ смѣхомъ заглядывалъ ему въ лицо. — «А, да не удастся же вамъ!» хрипло вскричалъ Ильяшевъ, и рванувшись съ нечеловѣческимъ усиліемъ, проснулся.

Нѣсколько мгновеній онъ не могъ опомниться. Въ вискахъ у него страшно стучало, глаза не ясно различали окружающіе предметы. Тяжелый сонъ его, повидимому, продолжался нѣсколько часовъ: въ окно, сквозь опущенную стору, пробивался утренній свѣтъ, и огарокъ, который забыли потушить, мерцалъ въ шандалѣ, ничего не освѣщая. Комната была наполнена тихо суетившимися лицами: старикъ былъ мертвъ, и его осторожно подымали съ постели. Тетка стояла подлѣ Ильяшева, разбудить котораго ей стоило большихъ усилій. Вретищевь уже уѣхалъ; у окна Паша, согнувшись, сидѣла на стулѣ, вздрагивая всѣмъ тѣломъ и окруженная дѣвицами Скворешниковыми, прибѣжавшими среди ночи успокоить ее, а главнымъ образомъ удовлетворить любопытству, которое въ нѣкоторыхъ слояхъ общества неодолимо возбуждается зрѣлищемъ смерти. Были въ комнатѣ и еще какія-то лица, кланявшіяся Ильяшеву и слезливо моргавшія на него глазами; ему все это отвратительнымъ показалось.

— Неужели я такъ крѣпко спалъ? спросилъ онъ тетку, не договаривая и указывая глазами на похолодѣвшее тѣло отца.

— Да, я едва могла разбудить, отвѣтила та разбитымъ голосомъ.

Ильяшевъ отошелъ въ сторону и осторожно опустилъ руку въ боковой карманъ: онъ еще не былъ вполнѣ увѣренъ что все случавшееся было простою галлюцинаціей. Рука тотчасъ нащупала документъ; это значительно успокоило его. Онъ чувствовалъ только нѣкоторую неловкость оттого что такъ странно проспалъ послѣднія минуты отца, и нерѣшительно подошелъ къ Пашѣ.

— Хорошо по крайней мѣрѣ что отецъ не мучился много, сказалъ онъ, не находя чѣмъ начать.

Паша только молча посмотрѣла на него воспаленными глазами.

— Знаешь что, тебѣ не слѣдовало бы здѣсь оставаться, по крайней мѣрѣ первые дни, продолжалъ онъ, въ самомх дѣлѣ опасаясь за сестру и разчитывая что еслибъ она переѣхала тотчасъ къ нему, ему удобнѣе было бы сблизиться съ нею.

Но Паша не захотѣла объ этомъ и слышать: ей казалось неблагодарностью бросить едва остывшее тѣло отца и не помочь теткѣ въ ея печальныхъ хлопотахъ. Это напомнило Ильяшеву что и ему предстояло еще много дѣда; онъ отозвалъ тетку и вышелъ съ нею въ гостиную.

— Похороны потребуютъ расходовъ; я не знаю, есть ли въ домѣ какія-нибудь деньги? спросилъ онъ.

Тетка почему-то вдругъ покраснѣла.

— Да, у покойнаго братца (она всхлипнула при этихъ словахъ) были при себѣ деньги; я спрятала, отвѣтила она.

— Хватитъ ли? спросилъ Ильяшевъ нѣсколько подозрительно.

— Да, хватитъ…. подтвердила тетка — Особенный парадъ зачѣмъ же дѣлать? добавила она тотчасъ же, очень обрадованная что разговоръ такимъ образомъ естественно переходилъ на другіе предметы.

Ильяшевъ помолчалъ. Ему хотѣлось отложитъ объясненія, которыя считалъ щекотливыми, до конца похоронъ, но тетка казалась ему подозрительною. Онъ невольно подумалъ что хорошо сдѣлалъ, припрятавъ документъ на Вахновку.

— Я теперь поѣду къ себѣ, но до обѣда вернусь, сказалъ онъ. — При отцѣ должны быть, кромѣ денегъ, разные документы, банковые билеты.

— Я ничего этого не знаю, рѣшительно ничего не знаю! громко вскричала тетка, опять вспыхнувъ и замахавъ руками.

Ильяшевъ поблѣднѣлъ.

— Какъ вы ничего не знаете? Вы сами сейчасъ сказали что спрятали деньги! воскликнулъ онъ, сдѣлавъ шагъ къ двери, потому что боялся чтобы тетка не ускользнула въ другую комнату, гдѣ были чужіе люди.

— Денегъ всего двѣсти рублей было! отвѣтила какимъ-то испуганнымъ голосомъ тетка.

На самомъ дѣлѣ ихъ было нѣсколькими сотнями больше, но Марья Кузьминишна, зная что племянникъ терпѣть не можетъ ея, сочла благоразумнымъ нѣсколько обезпечить себя на первое время и про всякій случай. По своей необразованности она едва ли сознавала вполнѣ неблаговидность такого поступка.

— А билеты? спросилъ нетерпѣливо молодой человѣкъ.

— Билетовъ я никакихъ не видала! отвѣчала такъ же испуганно тетка.

— Такъ надо ихъ сейчасъ же сыскать! сказалъ съ рѣшительнымъ жестомъ Ильяшевъ.

— Не знаю, развѣ въ шкатулкѣ спрятаны, проговорила тетка. — Ищи пожалуста самъ, а я боюсь, боюсь! Вотъ и ключи всѣ возьми отъ меня.

И она подала племяннику тяжелую связку ключей.

— Нельзя ли шкатулку, о которой вы говорите, сюда подать, да позвать Пашу? распорядился Ильяшевъ.

Черезъ минуту тетка вернулась, не безъ усилія таща обѣими руками казнохранилище покойнаго Дмитрія Кузьмича. Паша, недоумѣвая зачѣмъ ее позвали, тихо вошла вслѣдъ за нею и притворила за собою дверь.

— Надо пересмотрѣть вмѣстѣ что намъ покойный отецъ оставилъ, объяснилъ ей брать.

— Что же мнѣ тутъ смотрѣть? мнѣ все равно, сказала Паша.

— Тебѣ непремѣнно надо быть при этомъ, отвѣтилъ Ильяшевъ.

Онъ неспокойною рукой отворилъ шкатулку. Сверху лежало нѣсколько полуимперіаловъ и старыхъ серебряныхъ монетъ 84 пробы; Анненскій крестъ, полученный покойникомъ при выходѣ въ отставку, какія-то медали и кусочки сломанныхъ золотыхъ вещицъ. Ильяшевъ все это отстранилъ и вытащилъ изъ-подъ верхняго ящика пачку банковыхъ билетовъ. Руки его сильно дрожали, когда онъ принялся считать ихъ. Билетовъ оказалось на сорокъ пять тысячъ.

— Сорокъ пять тысячъ…. повторилъ онъ глухимъ отъ волненія голосомъ. На секунду какое-то великодушное и порывистое чувство вспыхнуло въ немъ; онъ чуть ли не былъ готовъ тутъ же отдать теткѣ припрятанную имъ дарственную запись, но тотчасъ же одумался, и бережно сложивъ билеты, засунулъ ихъ въ боковой карманъ и застегнулся на всѣ пуговицы.

— Вы обѣ свидѣтельницы что въ шкатулкѣ больше ничего нѣтъ, объявилъ онъ нѣсколько успокоившимся голосомъ. — Я теперь уѣду, а черезъ нѣсколько часовъ вернусь, и тогда переговоримъ, какъ это все устроить.

Тетка хотѣла что-то сказать, но замѣтивъ торопливость племянника, сочла за лучшее отложить свои интересы до болѣе удобнаго времени. Она только проводила его безпокойнымъ и растеряннымъ взглядомъ.

VIII. Узелъ.

Старый домъ князей Озерецкихъ стоялъ на одной изъ лучшихъ улицъ города, напоминая своею величаво-неуклюжею наружностью то отдаленное время, когда въ нашихъ губернскихъ и даже уѣздныхъ городишкахъ, въ воздвигнутыхъ крѣпостнымъ трудомъ хоромахъ, лилась черезъ край неряшливо-размашистая и просвѣщенно-грубоватая барская жизнь. Родъ Озерецкихъ былъ не изъ древнихъ; богатства ихъ скопились брачными связями и служебными успѣхами. Въ N--ской губерніи Озерецкіе водворились лѣтъ пятьдесятъ назадъ, и съ того времени стали замѣтно падать, благодаря какой-то точно наслѣдственной недоразвитости и неспособности мужскихъ отпрысковъ этого рода. Многіе изъ князей Озерецкихъ въ послѣднюю четверть вѣка умерли въ молодыхъ лѣтахъ, другіе какъ-то затерялись на Кавказѣ и въ Польшѣ, такъ что покойный мужъ княгини Дарьи Ипатовны не безъ основанія считалъ себя почти единственнымъ представителемъ рода. Ему, не въ примѣръ прочимъ, довелось дожить до старости — обстоятельство которое злые языки объясняли счастливою созерцательною неподвижностью характера и замѣтною умственною тупостью князя. Представитель рода, въ самомъ дѣлѣ, имѣлъ натуру невозмутимую и крайне ограниченную; любилъ удить рыбу, умѣлъ отлично плесть лапти (это искусство, не безъ примѣси невинной тенденціозности, было вообще распространено въ родѣ князей Озерецкихъ даже при прежнихъ поколѣніяхъ, и между фамильными драгоцѣнностями въ Лысомъ Вражкѣ хранилась цѣлая коллекція такихъ лаптей). Крестьянская реформа, застигшая послѣдніе годы жизни стараго князя, совсѣмъ ошеломила его; подозрѣвали даже что онъ помѣшался, такъ какъ въ немъ обнаружились нѣкоторыя подозрительныя странности: онъ все собирался куда-то въ дорогу, осматривалъ свой тридцать лѣтъ не употреблявшійся мундиръ и толковалъ что ему надо ѣхать «благодарить»; — кого и за что благодарить — не могли отъ него добиться.

Городской домъ, въ которомъ въ послѣдніе годы княгиня Дарья Ипатовна неизмѣнно проводила зиму, былъ такъ великъ что половина его оставалась пустою. Давно не подновляемый, онъ пріобрѣлъ нѣсколько одичалую и неуютную наружность; во внутри недостатки зданія скрашивались обильными драпировками и богатствомъ отдѣлки. Княгиня была того мнѣнія, что ужь если жить въ провинціи, то жить лучше всѣхъ, вознаграждая отсутствіе столичныхъ развлеченіи удовольствіемъ первенствовать въ губернскомъ обществѣ.

Соловцовъ занималъ отдѣльный флигель, примыкавшій стѣной къ главному корпусу и выходившій окнами на улицу и въ садъ. Но легкомысленный Степанъ Андреевичъ очень мало пользовался своимъ роскошнымъ помѣщеніемъ, проводя утро въ визитахъ, а вечера на раутахъ, въ театрѣ и у Шелопатовой. Знакомые, зная его привычки, обыкновенно бросали карточки княжескому швейцару, заранѣе увѣренные что «генерала» нѣтъ дома. Поэтому Степанъ Андреевичъ очень удивился, когда въ одно утро, предъ самымъ его выѣздомъ, камердинеръ доложилъ ему что нѣкто господинъ Менчицкій очень желаетъ его видѣть.

Соловцовъ такой фамиліи никогда не слыхалъ.

— Проси, сказалъ онъ съ крайнимъ неудовольствіемъ, предчувствуя что подобный визитъ можетъ быть только по денежному и во всякомъ случаѣ непріятному дѣлу.

— Чему я обязанъ вашему посѣщенію? обратился онъ къ ростовщику, какъ только тотъ, окинувъ дѣловымъ взглядомъ комнату, скромно присѣлъ на кончикъ указаннаго ему стула.

— Причина моего посѣщенія, къ сожалѣнію, очень для меня самая непріятная и щекотливая…. началъ Менчицкій, — какъ, знаете, всегда, когда есть денежное дѣло.

Соловцовъ, при столь скоромъ осуществленіи своего предчувствія, только наморщилъ лобъ.

— Я, кажется, не имѣлъ съ вами никакихъ денежныхъ дѣлъ? спросилъ онъ холодно.

— Да-съ, это правда, я не пользовался удовольствіемъ…. отвѣтилъ, непріятно улыбаясь, Менчицкій; — но тутъ одна дама.

— Дама? переспросилъ, продолжая хмуриться, генералъ.

— Да, Mme Шелопатова.

— Ну? встревожился Соловцовъ.

— Такъ, имъ нужны были деньги, и я могъ услужитъ имъ…. Теперь векселю срокъ кончился…. десять тысячъ.

Соловцовъ этого никакъ не ожидалъ; въ первую минуту онъ даже не повѣрилъ Менчицкому.

— Вексель при васъ? спросилъ онъ.

Коммиссіонеръ вынулъ бумажникъ, отыскалъ тамъ требуемый документъ и подалъ генералу. Подпись Шелопатовой не допускала никакого сомнѣнія.

— Да когда же это она брала у васъ деньги? спросилъ Соловцовъ, непріятно теряясь.

— А вотъ, тутъ сказано, указалъ Менчицкій, деликатно водя ногтемъ по строкамъ документа. — Отъ 16ro ноября — ровно мѣсяцъ назадъ.

Степанъ Андреевичъ, отдуваясь, сѣлъ въ кресло и сильно поскребъ пальцами по головѣ. «Это…. это однакожь много!» могъ только мысленно воскликнуть онъ, не безъ раскаянія припоминая все то чего ему стоила Катерина Петровна въ весьма непродолжительное время. Онъ почувствовалъ такую досаду что даже прикрикнулъ на Менчицкаго:

— Однакожь почему вы съ этимъ векселемъ ко мнѣ обращаетесь? это право забавно!

Менчицкій скромно пожалъ плечами, и на губахъ его опять появилась услужливая улыбка.

— Я, конечно, не смѣлъ не предупредить ваше превосходительство, такъ какъ срокъ кончился…. объяснилъ онъ.

— То-есть, вы хотите подать ко взысканію?

— Что жъ я могу больше сдѣлать? Mme Шелопатова не желаетъ платить.

— Да вѣдь вы знали и прежде что ей нечѣмъ будетъ заплатить! воскликнулъ Соловцовъ.

Менчицкій повторилъ свой любимый жестъ плечами.

— Что будете дѣлать! иногда хочешь оказать услугу.

Степанъ Андреевичъ всталъ и началъ грузно ходить по комнатѣ.

— Вы вѣдь можете отсрочить платежъ? обратился онъ къ ростовщику.

— Что жъ отсрочить? ваше превосходительство сами сейчасъ сказали что Mme Шелопатова не можетъ заплатить, возразилъ тотъ.

— А у меня теперь нѣтъ денегъ, сказалъ наотрѣзъ Соловцовъ.

— О, какъ это можно, чтобъ у вашего превосходительства не было денегъ! засмѣялся Менчицкій.

— Да нѣту же, нѣту! подтвердилъ Соловцовъ, растопыривая руки, какъ будто деньги, еслибъ были, вылетѣли бы у него изъ-подъ-мышекъ.

Менчицкій грустно потупился.

— Мнѣ совершенно необходимо получить по этому векселю, сказалъ онъ.

— Да и получите, только дайте отсрочку.

— Нѣтъ, что жъ отсрочку! возразилъ, понемногу омрачаясь, ростовщикъ.

Генералъ продолжалъ тяжелыми шагами мѣрить комнату.

— Сколько же вы требуете наличными деньгами? обратился онъ почти съ отчаяніемъ къ Менчицкому.

— А вотъ, тутъ написано…. объяснилъ тотъ, опять проведя ногтемъ по документу.

— Какъ, десять тысячъ? да кто жъ вамъ заплатитъ сполна по этакому векселю! воскликнулъ генералъ. — Вы Mme Шелопатовой едва ли третью часть выдали!

— Нѣтъ, какъ это можно! это даже оскорбительно слышать, сказалъ съ грустнымъ достоинствомъ ростовщикъ. — Всѣ десять тысячъ сполна Mme Шелопатова получили, можно ихъ самихъ спросить.

— Ну, такъ и взыскивайте же ихъ съ нея! отвѣтилъ окончательно раздосадованный генералъ.

Менчицкій взялъ шляпу.

— Я только не смѣлъ, не предупредивъ ваше превосходительство… сказалъ онъ, кланяясь.

— Да послушайте — вѣдь вы все вздоръ говорите! остановилъ его Соловцовъ. — Ну, какого чорта вы взыщите съ нея? Я вамъ пожалуй дамъ три тысячи.

Ростовщикъ не громко засмѣялся.

— Какъ можно такъ говорить? сказалъ онъ.

— Будете съ нее взыскивать, и того не получите, убѣждалъ Соловцовъ.

— Отчего не подучу? По векселю всегда можно получить, возразилъ съ увѣренностью Менчицкій. — Я знаю, Mme Шелопатова не могутъ заплатить, но другіе за нее заплатятъ.

— Что? вскричалъ Соловцовъ.

— Я говорю, что когда пойдетъ взысканіе, надо будетъ такъ сдѣлать, чтобы кто-нибудь заплатилъ…. объяснилъ Менчицкій.

Соловцову ужасно хотѣлось стукнуть своимъ большимъ кулакомъ по его головѣ; однакожь, вмѣсто того онъ опять поскребъ у себя въ затылкѣ, и послѣ минутнаго размышленія, круто повернулся на каблукахъ и спросилъ:

— Угодно вамъ обождать здѣсь нѣсколько минутъ? мнѣ надо увидѣться съ управляющимъ.

Менчицкій почтительно выразилъ готовность обождать. Генералъ сердито распахнулъ дверь и направился корридорами въ ту часть зданія которую занималъ управляющій, наканунѣ только пріѣхавшій изъ деревня.

— Ираклій Степанычъ дома? освѣдомился онъ у знакомой горничной.

— Дома-съ, отвѣтила та, улыбаясь и не торопясь дать Генералу дорогу въ узенькомъ проходѣ. Но Степанъ Андреевичъ на этотъ разъ равнодушно отстранилъ ее и вошелъ въ комнату.

Ираклій Степановичъ происходилъ изъ духовнаго званія, былъ человѣкъ пожилой, черномазый, жилистый, и имѣлъ вообще внѣшность довольно грубоватую и даже неопрятную. Онъ управлялъ имѣніями Озерецкихъ съ незапамятныхъ временъ и пользовался безграничнымъ довѣріемъ княгини. Его считали человѣкомъ честнымъ, и до нѣкоторой степени онъ оправдывалъ такое мнѣніе: наживался умѣренно, будучи по природѣ нѣсколько философскаго и нелюбостяжательнаго направленія, о княжескихъ интересахъ радѣлъ, и ни на какую прямо мошенническую сдѣлку не былъ способенъ; но если купцы, постоянно забиравшіе хлѣбъ въ Лысомъ Вражкѣ, благодарили его за довѣріе — онъ благодарность принималъ, и то только въ томъ случаѣ, если благодарившій ему лично нравился.

Соловцовъ, пожимая ему руку, прямо объявилъ что пришелъ за деньгами.

— Только-что самъ хотѣлъ отнести ихъ къ вамъ; вчера только привезъ, сказалъ управляющій.

— Сколько? нетерпѣливо спросилъ Соловцовъ.

— Тысячу шестьсотъ рублей.

Генералъ раздраженно толкнулъ ногой стоявшій предъ нимъ стулъ.

— Э, что вы такое разказываете, Ираклій Степановичъ! мнѣ гораздо больше нужно, и сейчасъ.

Управляющій спокойно отставилъ стулъ и взглянулъ на Соловцова.

— Фабрика еще не дѣйствуетъ, ваше превосходительство! оказалъ онъ. — Не открыта еще.

— Какая фабрика?

— А что ассигнаціи печатаетъ.

— Эхъ, любезнѣйшій Ираклій Степановичъ, мнѣ ей-Богу не до шутокъ! вскричалъ Соловцовъ. — У меня въ кабинетѣ господинъ одинъ съ векселемъ ждетъ, какъ съ ножомъ къ горлу лѣзетъ…

Управляющій пожалъ плечами. «Что это у нихъ у всѣхъ такая мерзкая привычка пожимать плечами?» подумалъ Степанъ Андреевичъ.

— Ужь вы мнѣ, Ираклій Степанычъ, ухитритесь десять тысячъ впередъ достать, заговорилъ онъ вслухъ, нѣсколько даже просительнымъ голосомъ.

— Экое вы слово какое сказали! возразилъ только управляющій.

Онъ вообще и съ Соловцовымъ, а даже съ княгиней держалъ себя очень фамиліарно и подъ видомъ добродушія иногда говорилъ имъ почти дерзости.

— Я вамъ докладываю, фабрика еще не готова.

— Вѣдь вы денегъ кучу привезли, я думаю? продолжалъ Соловцовъ.

— Вашихъ тысячу шестьсотъ рублей, отвѣтилъ управляющій.

— Нѣтъ, вообще?…

— То-есть, какъ это вообще?

— Ну, да вы знаете что я хочу сказать, Ираклій Степанычъ, вѣдь не въ первый разъ. Вы мнѣ теперь десять тысячъ дайте и запишите на мой счетъ, а тамъ изъ моей части удержите….

— Какъ я могу изъ княжескихъ денегъ дать? возразилъ управляющій. — И то вотъ я вамъ тысячу шестьсотъ рублей даю, а на васъ въ полицейское управленіе взысканіе поступило; того и гляди вздумаютъ хлѣбъ заарестовать — этакого сраму отроду не было!

— Ну, вотъ вы всегда этакое начнете говорить…. прервалъ съ неудовольствіемъ Соловцовъ.

— Да что жь, Степанъ Андреичъ, я вѣдь сколько разъ говорилъ что надо вамъ непремѣнно съ княгиней раздѣлиться. У меня силъ больше не хватаетъ биться; изъ-за васъ отвѣтствовать могу. Хочу непремѣнно этими днями княгинѣ доложитъ чтобы раздѣлиться; а нѣтъ, такъ какъ хотятъ, а я брошу все. Невозможно совсѣмъ такъ продолжать!

— Да вы все свое, Ираклій Степанычъ! упрекнулъ генералъ.

— Да какъ же мнѣ иначе быть-то, ваше превосходительство? Сами посудите: имѣнье не раздѣлено, счеты запутаны, долговъ у васъ пропасть, а за княжескіе интересы я одинъ отвѣтствую. Какъ ни смотрите, а не раздѣлившись порядку никогда не будетъ. Мнѣ и такъ чтобы вашъ доходъ вывести, за счетами цѣлыя ночи сидѣть приходится: путаница невозможная.

— Мнѣ бы десять тысячъ теперь получить, томъ дѣлите насъ или что хотите себѣ дѣлайте…. произнесъ почти умоляющимъ голосомъ Соловцовъ.

Управляющій рѣшительно покрутилъ головой.

— И говорить объ этомъ не стоитъ, сказалъ онъ. — Попросите княгиню — прикажуть, въ ту же минуту отсчитаю.

Эту дорогу Соловцовъ и самъ зналъ, и звалъ также очень хорошо что ни за что не пойдетъ просить княгиню: съ людьми своего общества въ денежныхъ дѣдахъ онъ былъ до крайности щекотливъ. Онъ мрачно простился съ Иракліемъ Степановичемъ и вернулся на свою половину.

— У меня положительно нѣтъ десяти тысячъ, объяснилъ онъ ожидаршему его Менчицкому.

— Что дѣлать, сказалъ тотъ, пожимая плечами и вѣжливо улыбаясь.

— Единственное что я могу предложить вамъ, продолжалъ Соловцовъ, — это переписать вексель на свое имя.

— Мнѣ это очень пріятно, отвѣтилъ ростовщикъ, — но только вексель это не деньги. На какой срокъ вы бы желали переписать?

— Да…. по крайней мѣрѣ на три мѣсяца.

— Это очень долго, ваше превосходительство, съ выраженіемъ сожалѣнія отвѣтилъ Менчицкій. — Развѣ, еслибы вамъ угодно было записать вдвое….

— Какъ, двадцать тысячъ? вскричалъ Соловцовъ.

— Да, вдвое… подтвердилъ ростовщикъ, осторожно улыбнувшись.

— Да это разбой, это…. это я не знаю что такое! вскричалъ безпомощно генералъ. — Что это за день такой проклятый мнѣ выдался!

— Это очень немного, ваше превосходительство, убѣждадъ его Менчицкій. — Извольте сами разсудить: съ Mme Шелопатовой я легко могу получить свои десять тысячъ, потому что это не такая дама чтобъ ей невозможно было это устроить; а отъ вашего превосходительства я долженъ три мѣсяца ждать, и у вашего превосходительства столько долговъ что при разчетѣ трудно будетъ даже полтину за рубль получить; какая же послѣ этого моя выгода?

У Соловцова даже дрожь прошла по тѣлу: такъ ему основателенъ показался разчеть Менчицкаго.

— У васъ съ собой, конечно, есть вексельная бумага? спросилъ онъ.

— Да, это есть, отвѣтовъ предусмотрительный коммиссіонеръ и вынулъ изъ бумажника бланкъ хорошо знакомаго генералу рисунка.

Соловцовъ подвинулъ бланкъ къ себѣ, помакнулъ перо въ чернила и однимъ духомъ написалъ требуемую формулу, затѣмъ размашисто расчеркнулся и присыпалъ листокъ золотымъ пескомъ.

— Вексель Шелопатовой? потребовалъ онъ сердито, и размѣнявшись съ Менчицкимъ листками, отвѣтилъ сухимъ кивкомъ на его почтительные поклоны.

«Денекъ, чортъ возьми!» проговорилъ онъ громко, оставшись одинъ.

Денеакныя затрудненія были единственнымъ острымъ угломъ, которымъ жизнь чувствительно задѣвала Степана Андреевича.

IX. Предъ выходомъ въ ширь.

Зайдя за уголъ княжескаго дома, Менчицкій на минуту пріостановился, усмѣхнулся, погладилъ усы, пощупалъ зачѣмъ-то боковой карманъ, въ которомъ пріятно отдувался обогащенный новымъ документомъ бумажникъ, и повернулъ въ улицу гдѣ жила Шелопатова. Катерина Петровна уже съ часъ нетерпѣливо ожидала его и сама встрѣтила его въ прихожей.

— Ну? односложно освѣдомилась она, оглядывая его съ ногъ до головы бѣгающимъ взглядомъ.

— Все какъ нельзя лучше, поспѣшно успокоилъ ее Менчицкій и прошелъ вслѣдъ за нею въ гостиную.

— Покажите, сказала взволнованно Шелопатова, близко садясь подлѣ него.

Менчацкій досталъ только-что подписанный Соловцовымъ вексель и развернулъ его предъ Шелопатовой. Та быстро прочла его.

— А передаточная надпись? спросила она.

— А вексель отъ васъ на мое имя? отвѣтилъ тотъ въ свою очередь вопросомъ.

— Ахъ, какой вы педантъ! сказала съ небольшою гримаской молодая женщина. — Ну, давайте бланкъ.

Менчицкій тѣмъ же порядкомъ извлекъ изъ своего обширнаго бумажника новый бланкъ.

— На тысячу? проговорила Шелопатова, берясь за перо.

— На двѣ, кратко и твердо поправилъ ее коммносіонеръ.

Шелопаігова поморщившись подписала бланкъ и размѣнялась векселями съ Менчицкимъ.

Читателю, быть-можетъ не вполнѣ выяснившему себѣ скрытую жъ этихъ маленькихъ происшествіяхъ интригу, авторъ находитъ необходимымъ объяснить что все разказавное на послѣднихъ страницахъ было счастливымъ продуктомъ взаимной изобрѣтательности Шелопатовой и Менчицкаго. Послѣднему принадлежала основная идея, а первой — развитіе ея и разработка во всѣхъ подробностяхъ и извилинахъ. Никакихъ десяти тысячъ, само собою разумѣется, Шелопатова у Менчицкаго не брала. Задавшись цѣлію пріобрѣсть на Соловцова значительныя обязательства, она написала своему достойному союзнику вексель на упомянутую сумму, обезпечивъ его предварительно соотвѣтствующимъ документомъ отъ Менчицкаго, и мы видѣли къ какимъ удачнымъ результатамъ послужилъ этотъ клочокъ бумаги въ ловкихъ рукахъ коммиссіонера. Какою окончательною цѣлью руководилась во всемъ этомъ Mme Шелопатова и какими средствами она разчитывала учесть свои векселя, объяснится съ дальнѣйшимъ ходомъ этого повѣствованія, а покамѣстъ достаточно замѣтить что заручившись новымъ документомъ, который вмѣстѣ съ прежнимъ, выданнымъ ей Соловцовымъ будто бы для разчета съ мужемъ, представлялъ сумму въ тридцать тысячъ; заручившись этими документами, Катерина Петровна нашла что половина дѣла уже сдѣлана и что остальное будетъ зависѣть отъ ея личной опытности и искусства.

— Такъ мы съ вами кончили? обратилась она къ Менчицкому, находя что дальнѣйшее пребываніе его въ ея гостиной не представляетъ для нея никакого интереса.

Но Менчицкій, напротивъ, думалъ что можетъ передать ей еще нѣчто весьма интересное.

— Въ эту ночь Ильяшева отецъ умеръ, сообщилъ онъ значительнымъ тономъ.

— Въ самомъ дѣлѣ? переспросила Катерина Петровна, дѣйствительно заинтересованная этимъ извѣстіемъ.

— Да, и это очень большая перемѣна въ судьбѣ Ильяшева, подтвердилъ Менчицкій. — Очень хорошее состояніе сынъ получаетъ, добавилъ онъ для ясности.

— Очень хорошее, вы говорите?

— Тысячъ на семьдесятъ или восемьдесятъ всего будетъ, съ увѣренностью опредѣлилъ коммиссіонеръ. — И для молодаго человѣка, вы понимаете, есть изъ чего бросить туда и сюда, досказалъ онъ свою мысль.

Но Катерина Петровна, полагавшая что она лучше знаетъ Ильяшева, не выразила этой мысли никакого сочувствія. Она понимала что Ильяшевъ не изъ тѣхъ; которые, получивъ внезапно относительное богатство, не знаютъ что съ нимъ сдѣлать и рады первому случаю протереть глаза наслѣдственнымъ депозиткамъ. Перемѣна въ судьбѣ Ильяшева вызывала въ ней другія, болѣе серіозныя соображенія — но ими она вовсе не располагала дѣлиться съ Менчицкимъ.

Вечеромъ въ этотъ день она выдержала продолжительное и нѣсколько даже страстное объясненіе съ Соловцовымъ. Достойнѣйшій генералъ былъ настолько деликатенъ что въ какихъ бы отношеніяхъ ни стоялъ къ женщинѣ никогда не позволилъ бы себѣ ни малѣйшаго упрека въ дѣлѣ имѣющемъ финансовую сторону; и еслибы заглянуть глубже въ его несовременную и во многихъ отношеніяхъ романтическую душу, то едва ли не пришлось бы убѣдиться что мнимая растрата десяти тысячъ Катериной Петровной втайнѣ даже плѣняла его, какъ нѣчто имѣющее своего рода блескъ и шикъ, къ которымъ Степанъ Андреевичъ всегда былъ неравнодушенъ. Но непріятное, слишкомъ свѣжее столкновеніе съ Менчицкимъ и неизгладившееся еще сознаніе шаткости своихъ денежныхъ средствъ производили на него раздражающее дѣйствіе, подъ вліяніемъ котораго объясненіе съ Катериной Петровной приняло болѣе оживленный характеръ, чѣмъ слѣдовало ожидать, зная натуру Степана Андреевича. Молодая женщина плакала, хрустѣла блѣдными пальчиками, изливалась въ упрекахъ, имѣвшихъ до крайности спутанный и непонятный для генерала смыслъ; произнесены были нѣкоторыя слова болѣзненно прозвучавшія въ ушахъ Степана Андреевича и затронувшія его наиболѣе чувствительныя и щекотливыя струны. Къ концу все это прояснилось, впрочемъ лишь настолько насколько проясняется послѣ грозы вечернее небо, оставляя неразгаданною сокрытую силу электричества; но во всякомъ случаѣ этотъ вечеръ въ послѣдствіи Соловцовъ относилъ всегда къ своимъ лучшимъ воспоминаніямъ.

Для Ильяшева этотъ день былъ не менѣе полонъ заботъ и впечатлѣній. Вернувшись утромъ домой, онъ вынулъ изъ кармана банковые билеты и пересчиталъ ихъ еще разъ, и поставивъ локти на столъ, опустилъ голову на разжатыя ладони. Мысли у него крутились отъ наплыва сильныхъ, новыхъ, тревожныхъ ощущеній. Какъ въ тотъ день когда онъ въ первый разъ узналъ отъ Менчицкаго приблизительную цифру своего будущаго состоянія, такъ и теперь, далекая ширь развертывалась предъ его возбужденными мечтами и лихорадочно раздражала его. Жизнь еще разъ подвинула его сильнымъ толчкомъ; онъ перешагнулъ черезъ бѣдность, зависимость, черезъ отца…. Что-то еще стояло однакожь предъ нимъ на дорогѣ, и требовалось еще новое, большое, трудное усиліе чтобы перешагнуть черезъ послѣднее препятствіе. Онъ нащупалъ въ карманѣ сложенный листъ бумаги, медленно развернулъ его и прочелъ съ начала до конца. Мысли опять тревожно забились въ его головѣ. но по мѣрѣ того какъ онъ читалъ, нѣкоторыя весьма опредѣленныя соображенія логически сложились въ его умѣ. Конечно, еслибъ онъ хотѣлъ руководствоваться обыкновенною, формальною правдой, ему слѣдовало бы отдать теткѣ этотъ документъ, вмѣстѣ съ Вахновкой. Но эта формальная, узкая правда должна ли управлять его дѣйствіями? Общество построенное на этой самой правдѣ не представляетъ ли множества обветшалыхъ насильственно-навязанныхъ формъ, стѣсняющихъ разумное развитіе? Цѣнность капитала зависитъ отъ количества потребностей; а какія потребности у тетки? Не будетъ ли она совершенно счастлива, получая опредѣленное, ежегодное содержаніе, которое онъ ей назначитъ? И насколько еще правъ былъ отецъ, отдавая ей Вахновку? Развѣ деньги на которыя она куплена не украдены у дѣтей, не накоплены на счетъ ихъ собственнаго благосостоянія.

Эта мысль даже разгорячила Ильяшева; онъ припомнилъ лишенія въ которыхъ протекла его молодость, и ѣдкое, злобное чувство зашевелилось въ немъ Не слишкомъ ли уже достаточно тѣхъ вынужденныхъ жертвъ которыя принесены имъ? Тупая, неоправданная злоба тетки не была ли въ значительной степени причиной холодныхъ отношеній къ нему отца? И вотъ послѣдняя, быть-можетъ извнѣ нашептанная, воля отца отнимаетъ у него почти половину состоянія, накопленнаго цѣною павшихъ на него лишеній — и зачѣмъ же? Чтобы бросать этотъ вымученный кусокъ безтолково-злой старухѣ, которой онъ едва ли не обязанъ своею горькою молодостью.

Чѣмъ болѣе думалъ онъ, сидя съ упавшею на руки головой предъ листомъ дарственной записи, тѣмъ болѣе разгорался злобнымъ и мстительнымъ чувствомъ. Онъ уже рѣшилъ что не уступитъ теткѣ ни одного клочка Вахновки; ему даже казалось необходимымъ поставитъ ее въ такое положеніе, чтобъ она испытывала до конца жизни полную зависимость отъ его милостей. А на всякій случай, еслибы рано или поздно притулилась наполнявшаяся его злоба и уступила мѣсто другому чувству — Вахновка оставалась въ его рукахъ, а онъ во всякое время могъ поправить шагъ на который въ настоящую минуту твердо рѣшился.

Онъ черкнулъ спичкой, зажегъ свѣчу и поднесъ къ ней уголокъ дарственной записи. Листокъ мгновенно и ярко вспыхнулъ; молодой человѣкъ отворилъ печную дверку и спокойно бросилъ туда пылавшую бумагу. Потомъ, съ ощущеніемъ неодолимой усталости онъ бросился не раздѣваясь на диванъ, и послѣ безсонной ночи, наполненной тревожными впечатлѣніями, заснулъ какъ убитый на нѣсколько часовъ.

Проснувшись уже далеко послѣ полудня, онъ почувствовалъ себя освѣженнымъ и бодрымъ, спросилъ себѣ завтракъ и, переодѣвшись, поѣхалъ къ сестрѣ. Тѣло отца, уродливо наряженное въ мундиръ, лежало въ залѣ на столѣ; пономарь гнусливымъ голосомъ читалъ надъ нимъ, безпрестанно подкрѣпляясь около столика, приставленнаго тутъ же въ углу. Паша сидѣла въ другой комнатѣ у закрытаго шторой окна, прислушиваясь къ однообразному голосу пономаря и не замѣчая какъ слезы мѣрно, одна за другою, текли по ея щекамъ и капали на упавшій на колѣни платокъ. Ильяшевъ подсѣлъ къ ней и тихонько взялъ ее за руку.

— Паша, какъ же ты думаешь теперь устроиться? спросилъ онъ.

Сестра подняла на него глаза, какъ бы не совсѣмъ понимая что онъ хотѣлъ сказать.

— Я не знаю, согласишься ли ты жить со мною? пояснилъ братъ.

Паша не находилась что отвѣтить. Она еще не задавала себѣ этого вопроса; она вообще ни разу не подумала еще о томъ что необходимо было рѣшить теперь.

— А ты не переѣдешь опять сюда? мнѣ не хотѣлось бы выходить изъ этого дома, сказала она.

— Нѣтъ, мнѣ здѣсь неудобно было бы жить; а я даже не знаю долго ли останусь вообще въ N*, отвѣтилъ Ильяшевъ

— Куда же ты думаешь ѣхать? спросила Паша.

— Въ Петербургъ, объяснилъ братъ.

Паша молча смотрѣла въ окно, сквозь узкую щель, оставленную шторой. Она начала догадываться что со смертью отца рушилась вся та жизнь, или по крайней мѣрѣ всѣ тѣ формы жизни къ которымъ она привыкла и внѣ которыхъ ничего не знала. Что-то черствое почувствовала она на сердцѣ, точно его сжимала чья-то рука.

— Я бы не хотѣла уѣзжать изъ этого дома, повторила она.

— А я далъ себѣ слово на въ чемъ не противорѣчить тебѣ, сказалъ Ильяшевъ. — И кстати что зашелъ разговоръ объ этомъ дѣлѣ: отецъ не оставилъ намъ завѣщанія, и намъ надо самимъ раздѣлиться между собою.

Тетка, носившая всегда черныя платья, и потому не нашедшая нужнымъ перемѣнитъ на этотъ разъ свой ежедневный костюмъ, при послѣднихъ словахъ вошла въ комнату и присѣла нѣсколько поодаль отъ брата и сестры.

— Я еще и не думала объ этомъ, сказала Паша.

— А между тѣмъ, это надо рѣшать теперь же, настаивалъ Ильяшевъ. — Какъ тебѣ извѣстно, продолжалъ онъ, подавляя нѣкоторое внутреннее волненіе, — наше общее наслѣдство состоитъ изъ сорока тысячъ банковыми билетами, дома и Вахновки…

Тетка при этомъ имени сдѣлала безпокойное движеніе; Ильяшевъ, не обращая на это вниманія, продолжалъ:

— По закону, тебѣ принадлежитъ четырнадцатая часть недвижимаго имущества и восьмая движимаго; но такъ какъ ты выразила сейчасъ желаніе не разставаться съ этимъ домомъ, то я согласился бы предоставить его тебѣ вполнѣ, на твою частъ. Это во всякомъ случаѣ гораздо болѣе, чѣмъ сколько ты получила бы по судебному раздѣлу….

— Ахъ, мнѣ все равно, проговорила Паша, отворачиваясь къ окну.

Тетка вдругъ поднялась въ своемъ углу и подошла къ Ильяшеву.

— А я-то какъ же буду? воскликнула она, глядя на него съ застывшимъ выраженіемъ испуга.

— Мы покамѣстъ толкуемъ о наслѣдствѣ, а вы вѣдь не наслѣдница, возразилъ спокойно Ильяшевъ. — Но мы, конечно, позаботимся васъ устроить.

— Вахновку-то покойный братецъ мнѣ подарилъ! воскликнула съ тѣмъ же потеряннымъ выраженіемъ тетка.

Ильяшевъ сдѣлалъ удивленные глаза.

— Мнѣ это неизвѣстно, сказалъ онъ. — У васъ есть документъ?

— Какой документъ, когда съ самаго начала онъ и покупалъ-то ее для меня, старость мою обезпечить хотѣлъ! продолжала тетка, всплеснувъ руками.

— Я этого рѣшительно ничего не знаю, повторилъ Ильяшевъ, играя уголками губъ, какъ будто хотѣлъ скрыть насмѣшливую улыбку. У тетки губы тоже начало слегка подергивать.

— Нѣгу у меня документа, нѣту! вскричала она, и вдругъ скрививъ лицо, опустилась на стулъ. — Осталась я на старости какъ птица небесная — ни кола, ни двора, ни пристанища! доѣхали меня люди добрые!

— Я вѣдь не отказываюсь обезпечить васъ такъ чтобы вы ни въ чемъ не нуждались, сказалъ Ильяшевъ. Ему неловко было что вся эта сцена происходила предъ Пашей.

Тетка только всхлипывала и махала руками.

— Не надо мнѣ твоихъ милостей, по-міру лучше пойду на старости лѣтъ. Ѣшь мой хлѣбъ, ѣшь, подавишься! кричала она въ отчаяніи. — Думалъ покойникъ лучше устроить — вотъ оно какъ хорошо вышло. Денежки-то тамъ мои кровныя лежатъ, въ Вахновкѣ; самъ покойникъ-то присовѣтовалъ, говорилъ: — купимъ вмѣстѣ имѣньице, послѣ моей смерти уголъ у тебя свой будетъ, никому кланяться не будешь.

— У васъ есть доказательства что вы давали покойному отцу свои деньги? опросилъ спокойно Ильяшевъ.

— Росписки я съ него брала, какъ же! Не такъ мы съ нимъ жили, не по-нонѣшному; нонѣ сынъ съ отца вексель возьметъ.

Молодой человѣкъ пожалъ плечами.

— Какъ же вы хотите чтобъ я основывался на однихъ словахъ! сказалъ онъ.

У Паши во время этого разговора то вспыхивали, то пропадали на лицѣ красныя пятна. При послѣднихъ словахъ она быстро повернулась къ брату.

— Лёва, ты говоришь, этотъ домъ мой будетъ?

— Да, если ты согласна на мой планъ раздѣла….

— Ну, такъ о чемъ же вы, тётя? быстро обратилась Паша къ старухѣ. — Есть у насъ, значатъ, свой уголъ, а будетъ чѣмъ прожитъ….

«Такъ я а думалъ съ самаго начала», мысленно заключилъ Ильяшевъ и оставилъ женщинъ однихъ.

Но въ слѣдующей комнатѣ сестра вдругъ нагнала его.

— Лёва, ты вѣдь отдашь тётѣ эти деньги? спросила она тихо, и нерѣшительно положила руку ему на плечо.

— Какія деньги? переспросилъ, нахмурившись, брать.

— Да о которыхъ она говорила…

— Ахъ, Паша, какія наивности! возразилъ Ильяшевъ, пожимая плечами.

— Нѣтъ, Лёва, серіозно; вѣдь нечестно будетъ не возвратить ихъ ей…. продолжала дѣвушка.

— Но чѣмъ же я могу убѣдиться что она дѣйствительно давала отцу деньги?

— Ты думаешь, она неправду говоритъ?

— Я ничего не думаю, я просто жду доказательствъ, возразилъ Ильяшевъ.

— Но мнѣ кажется что и безъ доказательствъ, если есть хотя малѣйшее вѣроятіе….

— Паша, ты жизни совсѣмъ не знаешь и въ подобныхъ дѣлахъ ничего не можешь смыслить; и вообще — этотъ разговоръ мнѣ крайне непріятенъ, сказалъ съ нѣкоторою рѣзкостію Ильяшевъ и отстранилъ руку сестры, все еще лежавшую на его плечѣ.

Паша сдвинула свои тонкія бровки, и какое-то темное облако пробѣжало въ ея глазахъ.

— Какъ знаешь, Лёва…. проговорила она, пряча подъ шерстянымъ платкомъ руки.

Ильяшеву почувствовалось что-то строгое въ ея голосѣ и взглядѣ; онъ догадался что съ этой минуты сестра будетъ отъ него далеко… очень далеко….

«Но что жъ? она мнѣ почти что и не нужна болѣе», успокоилъ онъ себя мысленно.

X. Кошкѣ смѣхъ, а мышкѣ слёзы.

Прошло двѣ или три недѣли со времени разказанныхъ нами сценъ и происшествій. Ильяшевъ по случаю траура не показывался въ обществѣ и пропустилъ нѣсколько раутовъ у княгини Озерецкой, не безъ большаго однакожь сожалѣнія, потому что эти рауты въ началѣ оезона отличались всегда большимъ оживленіемъ и многолюдствомъ. Онъ отказался также наотрѣзъ отъ участія въ любительскомъ спектаклѣ, который вновь затѣвала Mme Нельгунова — и по этому случаю между ними произошла даже размолвка, такъ какъ Нельгуновой вдругъ вздумалось посентиментальничать и требовать отъ своего обожателя жертвы. Ильяшевъ, впрочемъ, не придалъ этой размолвкѣ никакого значенія: онъ въ послѣднее время очень охладѣлъ къ губернской львицѣ. Но Нельгунова приняла размолвку нѣсколько иначе: она успѣла привыкнуть къ Ильяшеву, и теперь вдругъ, при удобномъ случаѣ, пожелала почувствовать все значеніе пронесенной ему жертвы. Явились слезы, упреки; была сдѣлана даже попытка на легкую истерику. Ильяшевъ, которому трауръ оставлялъ много свободнаго времени, находилъ что немножко драматизму ничему не мѣшало, и безъ особеннаго принужденія принялъ предложенную Нельгуновой игру.

— Вотъ, я скоро совсѣмъ избавлю васъ отъ всѣхъ непріятностей и слезъ, пугнулъ онъ ее, намекая на предполагаемый отъѣздъ изъ N.

Нельгунова покосилась на него изъ-подъ батистоваго платка, подъ которымъ прятала свои заплаканные глаза.

— Что это значитъ? проговорила она, въ недобромъ предчувствіи.

— Это значитъ что меня скоро не будетъ здѣсь, объяснилъ съ нѣкоторымъ даже чувствомъ Ильяшевъ.

— Вы уѣзжаете? спросила уже оовоѣмъ упавшимъ голосомъ Нельгунова.

— Что дѣлать! возразилъ молодой человѣкъ, и зачѣмъ-то даже пожалъ плечами.

Въ уютной комнаткѣ, гдѣ они сидѣли, вдругъ стало совсѣмъ тихо. Батистовый платокъ вмѣстѣ со сжимавшею его пухленькою ручкой упалъ на колѣни; Нельгунова не плакала, а только некрасиво раздвинула свои полненькія губки и смотрѣла куда-то мимо Ильяшева тусклыми, красными глазами. Молодому человѣку какъ будто даже неловко стало: некрасивое горе ея казалось неподдѣльнымъ.

— Что же дѣлать? повторилъ онъ, придвинувшись къ ней. — Ты понимаешь что оставаясь въ губернскомъ городѣ, я ничего не достигну; надо же когда-нибудь позаботиться о своей участи!

Нельгунова слегка отстранилась отъ него плечомъ и продолжала щипать кружевную отдѣлку платка.

— Но тебя здѣсь всѣ такъ любятъ, и Илья Александровичъ такъ расположенъ къ тебѣ…. проговорила она.

Намекъ на губернаторское покровительство показался Ильяшеву въ настоящемъ случаѣ непріятнымъ; однакожь онъ счелъ за лучшее пропустить его безъ вниманія.

— Да еслибъ я слѣдовалъ лишь своему личному влеченію, я ничего лучше не желалъ бы, какъ остаться здѣсь, съ тобою, заговорилъ онъ съ чувствомъ; — но надо же подумать о будущемъ! Что у меня здѣсь впереди? вѣдь даже чтобъ въ вицъ-губернаторы выйти, надо непремѣнно завязать сношенія въ Петербургѣ.

Нельгунова ничему этому не повѣрила, тѣмъ болѣе что и не совсѣмъ понимала Ильяшева; у нея явилась даже довольно странная мысль.

— Да, я знаю что все это значитъ, я знаю! У тебя прежняя любовь есть въ Петербургѣ, и…. и ты вѣрно узналъ что Ильѣ Александровичу какая-нибудь непріятность предстоитъ! воскликнула она, опятъ некрасиво раздвинувъ свои пухленькія губки.

«Чортъ знаетъ что такое!» мысленно возропталъ Ильяшевъ, и ему даже обидно стало за себя, когда припомнилъ что одно время не на шутку увлекался Нельгуновой.

— Вы даже не понимаете какъ оскорбительно такое предположеніе! возразилъ онъ, ложавъ плечами.

— А мнѣ не оскорбительно что ты вдругъ бросаешь меня? Я не понимаю, я дура! воскликнула Нельгунова, хрустя своими бѣленькими пальчиками. — Я только то понимаю что для этихъ твоихъ цѣлей вовсе не надо переѣзжать въ Петербургъ, а только съѣздить на время, похлопотать тамъ какъ-то, и сейчасъ все сдѣлаютъ.

— Да я вовсе и не говорю что совсѣмъ уѣзжаю, и даже отчасти отъ тебя будетъ зависѣть продолжительность моей поѣздки, возразилъ Ильяшевъ.

Нельгунова недовѣрчиво взглянула на него заплаканными глазами.

— Какъ это еще отъ меня будетъ зависѣть? спросила она нѣсколько будирующимъ тономъ.

— Приструнь хорошенько Илью Александровича чтобы похлопоталъ за меня, вотъ и все, объяснилъ Ильяшевъ. — У него тамъ связи — пусть хорошенько напишетъ обо мнѣ пріятелямъ, которые повліятельнѣе — да не офиціально, не на губернаторскомъ бланкѣ, а совершенно интимно, чтобы помогли мнѣ не въ службу, а въ дружбу! Тогда мнѣ тамъ только повертѣться стоитъ, и все сдѣлается, и я назадъ прикачу.

— Что жъ, если Илью Александровича попросить, онъ это непремѣнно сдѣлаетъ, разсудила Нельгунова. Она чтобъ услужить теперь Ильяшеву, готова была бы даже губернаторскую подпись поддѣлать. — Я, кажется, никогда не отказывала тебѣ ни въ какихъ услугахъ, добавила она и на этотъ разъ поднесла къ глазамъ носовой платокъ.

На другой день губернаторъ призвалъ къ себѣ Ильяшева и, выразивъ соболѣзнованіе по поводу постигшей его утраты, самъ первый распространился о невыгодѣ провинціальной службы и заманчивости министерской карьеры.

— У васъ, я слышалъ, и средства теперь собственныя есть? освѣдомился онъ между прочимъ.

Ильяшевъ подтвердилъ.

— Въ Петербургѣ это важная вещь, разсудительно замѣтилъ губернаторъ. — Показываться въ обществѣ, пригласить иногда къ Донану, сдѣлать хорошенькій подарокъ женщинѣ…. Это очень важно, подтвердилъ онъ и даже причмокнулъ губами, что всегда дѣлалъ, когда распространялся о пріятностяхъ петербургской жизни.

Ильяшевъ заикнулся о рекомендаціяхъ.

— Я ужь обдумалъ кому и какъ написать; предъ отъѣздомъ зайдите ко мнѣ, и я увѣренъ что мои письма будутъ вамъ очень полезны, обаадежидъ его губернаторъ.

«Принципалъ мой, кажется, самъ очень радъ сбыть меня съ рукъ», подумалъ Ильяшевъ, возвращаясь отъ него домой.

Едва онъ поднялся на свое крылечко, какъ за спиной его вдругъ выросла огромная фагура Ижемскаго, чуть ли не поджидавшаго его около дома. Искатель «занятій» былъ облеченъ все въ ту же рыжую шубу, на этотъ разъ до того промерзшую что отъ нея въ передней повалилъ густой паръ, соединенный съ кактсъ-то непріятнымъ и чрезвычайно крѣпкимъ запахомъ.

— Освѣдомился о перемѣнѣ, позволилъ себѣ зайти. Имѣю честь поздравить, проговорилъ онъ, неуклюже влѣзая въ дверь и такъ стукнувшись плечомъ о притворенную половинку что она затрещала.

— Садитесь, пригласилъ не безъ нѣкотораго недоумѣнія Ильяшевъ, не особенно обрадованный посѣщеніемъ.

Гость сѣлъ и спокойно оглядѣлъ комнату.

— Хорошенькая квартирка, произнесъ онъ какъ-то странно подымая и понижая брови. — Сколько платите?

Ильяшевъ удовлетворилъ его любопытству.

— Дорого чертовски стали драть эти канальи домовладѣльцы; перепоротъ бы ихъ всѣхъ березовыми вѣниками, замѣтилъ Ижемскій.

— Вы думаете? спросилъ улыбаясь Ильяшевъ.

— Что тутъ думать? Ясное дѣло — перепороть! подтвердилъ спокойно гость.

— А у меня у самого тутъ домъ есть, поддразнилъ его Ильяшевъ.

Ижемскій вдругъ громко захохоталъ и даже слегка скользнулъ ладонью по колѣну молодаго человѣка.

— Ха-ха, поддѣли, вотъ такъ поддѣли! веселился онъ. — Ну, да я такой человѣкъ что отъ слова не отступлю; я и васъ готовъ выпороть, чтобъ отъ слова не отступить!

«Этому скоту надо мѣсто указать», подумалъ Ильяшевъ и сдѣлалъ серіозное лицо.

— Подайте мнѣ пожалуста стаканъ воды, вонъ тамъ въ углу графинъ стоитъ, отнесся онъ къ нему самымъ обыкновеннымъ тономъ.

Ижемскій посмотрѣлъ на него, какъ-то неопредѣленно крякнулъ, вытеръ носъ обшлагомъ, однакожь налилъ воды и подалъ. Ильшевъ отхлебнулъ одинъ глотокъ и поставилъ стаканъ на столъ.

— Вы занятій себѣ не пріискали еще? спросилъ онъ адвоката.

— Какого чорта ихъ сыщешь! отвѣтилъ тотъ внезапно омрачаясь. — Я вотъ именно имѣлъ въ виду что какъ у васъ папаша скончались….

— Ну?

— Такъ въ уѣздный судъ прошеньице надо приготовить о признаніи яко бы наслѣдниками къ движимому и недвижимому.

— Это у меня безъ васъ сдѣлается, возразилъ Ильяшевъ.

— Что же вамъ самимъ изъ-за такой мелочи пачкаться! приставалъ Ижемскій.

Ильяшевъ, не отвѣчая, всталъ и началъ ходить по комнатѣ.

— Да вы окажите мнѣ ясно, что вы за птица такая? обратился онъ вдругъ къ Ижемскому. Тотъ даже оторопѣлъ нѣсколько.

— Гдѣ вы служили? за что васъ выгнали? что вы смыслите? холостой? женатый? закидалъ его вопросами Ильяшевъ.

Ижемскій все это тотчасъ и съ видимымъ удовольствіемъ объяснилъ. Выходило что несчастіе его жизни заключалось въ строптивости, изъ-за которой много терпѣлъ, потому что всегда шелъ на контры съ начальствомъ; женой не обзаводился, потому что насчетъ женскаго пола очень переборчивъ.

— Ну а въ дѣлахъ какихъ вы собственно правилъ придерживаетесь? продолжалъ допрашивать Ильяшевъ.

— То-есгь, въ какомъ отношеніи? не понялъ Ижемскій.

— То-есть въ такомъ что если я вамъ поручу двадцать-пять рублей на почту отправить, вы ихъ отправите?

— Отправлю, отвѣтилъ нѣсколько обидѣвшись Ижемскій.

— А если я вручу вамъ пятьдесятъ рублей, чтобы сунуть ихъ съ глазу на глазъ чиновнику, вы сколько сунете?

Ижемскій нахмурился и не отвѣтилъ.

— Вы не обижайтесь, успокоилъ его Ильяшевъ, — я вѣдь не для шутки допрашиваю: я можетъ-быть васъ съ собой въ Петербургъ возьму.

— Въ Петербургъ? встрепенулся съ какимъ-то даже испугомъ Ижемскій.

— Ну да. А вамъ можетъ-быть въѣздъ въ столицу запрещенъ?

Ижемскій, у котораго отъ приглашенія Ильяшева начиналъ въ головѣ словно хмѣль похаживать, на послѣдній вопросъ только весело разсмѣялся.

— Ну, и теперь прощайте, оборвалъ вдругъ Ильяшевъ, быстро повернувъ на коблукахъ и, поколебавшись съ секунду, протянулъ своему будущему chargé d’affaires руку.

Вечеромъ въ этотъ день онъ собрался было поѣхать къ Шелопатовой, у которой частенько бывалъ въ послѣднее время, какъ вдругъ за нимъ пришли отъ Нельгуновой. Посланный столкнулся съ нимъ въ передней, такъ что отговориться было неудобно; нечего дѣлать, пришлось поѣхать.

Нельгунова встрѣтила его раздраженная, въ слезахъ, и тотчасъ на него накинулась.

— Ты меня обманулъ, ты совсѣмъ уѣзжаешь отсюда! Илья Александровичъ сейчасъ былъ у меня и все разказалъ мнѣ, кричала она, не замѣчая даже что лакей, докладывавшій объ Ильяшевѣ, не успѣлъ выйти изъ комнаты.

Молодой человѣкъ пожалъ плечами и не выпускалъ изъ рукъ шляпы.

— Что же вы ничего не говорите? Вамъ сказать нечего! воскликнула, вспыхнувъ, Нельгунова.

— Вы этомъ шумомъ только компрометтируете себя, напомнилъ ей Ильяшевъ.

— Очень я стану объ этомъ заботиться! Я нарочно буду на весь городъ кричать, чтобъ всѣ знали какой вы низкій человѣкъ! продолжала Нельгунова, добираясь до самыхъ высокихъ нотъ.

— Не вамъ же отъ этого будетъ лучше, возразилъ Ильяшевъ.

— И не вамъ тоже, и не вамъ! кричала Нельгунова. — Ужъ Илья Александровичъ не напишетъ за васъ, не я буду если напишетъ!

Молодой человѣкъ вторично пожалъ плечами, поставилъ шляпу на столъ и сѣлъ подлѣ Нельгуновой.

— Душа моя, выслушай меня спокойно, началъ онъ.

И Нельгунова, какъ ни мало была расположена къ тому, не только выслушала его, но и повѣрила почти всему что онъ сказалъ ей. Она повѣрила даже что вся цѣль поѣздки въ Петербургъ заключается въ томъ чтобъ устроиться прочно и независимо, и такимъ образомъ самого Илью Александровича спустить по боку. Къ концу вечера она уже почти считала своего вѣроломнаго друга губернаторомъ.

«Возня съ этими бабами», думалъ Ильяшевъ, пробираясь темными улицами домой.

XI. Отпрыскъ княжескаго рода.

Въ одинъ изъ слѣдующихъ дней, щегольскія двумѣстныя сани, запряженныя парою дорогахъ лошадей, подкатили къ подъѣзду дома въ которомъ жилъ Ильяшевъ. Въ саняхъ сидѣли двое: хорошенькій мальчикъ лѣтъ семнадцати, съ бойкимъ, хотя не чуждымъ нѣкоторой глуповатости, лицомъ, и пожилой человѣкъ несомнѣнно нѣмецкой наружности. Оба они вмѣстѣ сошли на троттуаръ, причемъ пожилой господинъ, вылѣзая изъ саней, благоразумно придержался и за полость, и за складку кучерскаго кафтана.

— Дома? обратился юноша къ отворившему дверь лакею. — Принимаетъ?

Лакей пригласилъ войти. Юноша вынулъ изъ кармана щегольской портфейльчикъ, досталъ оттуда карточку и вручилъ ее лакею.

— Это что же-съ? спросилъ озадаченный лакей.

— Доложи! объяснилъ юный визитёръ, презрительно усмѣхнувшись лакейской необразованности.

Ильяшевъ тоже съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ взглянулъ на карточку, на которой прочелъ: Prince Boris Ozérétzky. Въ первую минуту онъ даже понять не могъ кто это такой и насилу уже вспомнилъ о молодомъ князькѣ.

— Bonjour; conunent allez vous? развязно привѣтствовалъ его prince Boris, входя въ залъ и помахивая изящнымъ хлыстикомъ; его кто-то увѣрилъ что входить въ холостую квартиру съ хлыстикомъ — très chic. Генрихъ Яковлевичъ, котораго читатель вѣроятно узналъ въ княжескомъ спутникѣ, вошелъ тоже развязно и тоже сказалъ: bonjour, смягчая на нѣмецкій ладъ согласныя. Ильяшевъ усадилъ обоихъ и съ первой же минуты рѣшительно не зналъ чѣмъ занять неожиданныхъ гостей; къ счастью, князекъ былъ не изъ робкихъ, и завалившись въ креслѣ, тотчасъ принялся болтать, покачивая носкомъ лакированной ботинки.

— Меня maman къ вамъ прислала выразить соболѣзнованіе по поводу вашей потери; я очень обрадовался этому случаю, потому что давно желалъ съ вами блаже познакомиться. Притомъ я одинъ мущина въ нашемъ семействѣ, и за мной былъ вашъ визитъ. Но вы очень давно не были у насъ, очень давно, и наши даже вспоминали о васъ.

Ильяшевъ объяснилъ что носить трауръ и потому до сихъ поръ нигдѣ не показывался.

— Ахъ да, сообразилъ князекъ. — Впрочемъ, на вашемъ мѣстѣ я не соблюдалъ бы этихъ глупостей, quoique c’est très reèu dans notre société. Но вѣдь послушайте, dites-moi de grâce, какое теперь наше société? Entre nous soit dit, его въ послѣднее время узнать нельзя: настоящей noblesse, des stolbovoï, стало какъ-то ужасно мало, а des parvenus, напротивъ, такъ много что поневрлѣ ихъ вездѣ стали принимать.

Ильяшевъ на весь этотъ потокъ отроческаго краснорѣчія рѣшительно не нашелся что сказать а только машинально взглянулъ на Генриха Яковлевича; но Генрихъ Яковлевичъ тоже ничего не сказалъ, а напротивъ глядѣлъ на Ильяшева такимъ образомъ, какъ будто готовился поймать обѣими руками слово долженствовавшее слетѣть съ его устъ. Князь Борисъ вынулъ изъ кармана портсигаръ и раскурилъ папироску.

— Вы курите? удивился Ильяшевъ.

— Да, я давно сдѣлалъ эту привычку, отвѣтилъ небрежно юноша, и вдругъ высунувшись въ форточку, закричалъ кучеру: «Алексѣй, проѣзжай шагомъ; вѣдь знаешь, Боецъ не любить стоять». — Ecoutez, обратился онъ затѣмъ къ Ильяшеу, заваливаясь попрежнему въ кресло, — êtes tous vraiment chagriné de votre perte? Въ городѣ говорятъ будто вы получили огромное наслѣдство — est-oe possible? Въ такомъ случаѣ, ma foi, я ни минуты не оплакивалъ бы достойнаго родителя. Вотъ мнѣ такъ почти что нечего ждать наслѣдства, развѣ со стороны.

— Какъ такъ? полюбопытствовалъ Ильяшевъ.

Молодой князь пожалъ плечами и затянулся папироской.

— По смерти, maman почти все достается сестрѣ, такъ чудесно распорядился мой достойный батюшка! объяснилъ онъ, сопровождая послѣднія слова восхитительною гримасой.

Въ эту минуту Генрихъ Яковлевичъ счелъ умѣстнымъ вмѣшаться въ разговоръ.

— Этотъ сезонъ въ городѣ очень веоело, произнесъ онъ, необыкновенно внимательно глядя въ глаза Ильяшеву.

— Пха! ужасно весело! Прежде мы зимой за границей были, такъ вотъ это называется веселиться, возразилъ съ тою же гримасой Борисъ.

— За границомъ тоже очень весело, охотно согласился Генрихъ Яковлевичъ.

— Я не понимаю, отчего это maman вздумалось киснуть въ этомъ несчастномъ городишкѣ, продолжалъ жаловаться молодой князекъ. — И безъ того въ перспективѣ не очень-то много пріятнаго, а тутъ еще и при жизни матери Богъ знаетъ въ какой трущобѣ прозябать приходится. Вотъ вы, вы счастливый человѣкъ.

— Почему? опросилъ Ильяшевъ.

— Вы свободны, можете распоряжаться большими деньгами, а мнѣ пятьдесятъ рублей въ мѣсяцъ карманныхъ денегъ даютъ. Извольте тутъ кутнуть какъ слѣдуетъ! Но я — о! я не такъ глупъ, я проживаю гораздо больше.

— Какимъ же образомъ? полюбопытствовалъ Ильяшевъ.

— Mais je fais les dettes, comme tout le monde, oomme mon très cher oncle Соловцовъ, par exemple! радостно объяснилъ N--скій petit crevé. — Вы не знаете какъ дѣлаетъ мой достойный дядюшка? Онъ занимаетъ тысячу рублей и даетъ вексель въ двѣ, а когда срокъ наступаетъ, переписываетъ его на четыре, и такъ далѣе….

— А вамъ даже и это все извѣстно? удивился Ильяшевъ.

— О, я всѣ эти штуки до тонкости знаю! воскликнулъ Борисъ. — Но мнѣ, увы, гораздо труднѣе даются: я несовершеннолѣтній, мнѣ подъ вексель не вѣрятъ.

Генрихъ Яковлевичъ, сохранившій еще въ своихъ мысляхъ связь съ предыдущимъ разговоромъ, вдругъ оказалъ въ эту минуту:

— Однажды я былъ за границомъ въ Римѣ….

Князекъ радостно взвизгнулъ и захлопалъ въ ладоши.

— Ну и что же я сказалъ? спросилъ удивленный и нѣсколько обиженный такимъ взрывомъ педагогъ.

— Ничего, Генрихъ Яковлевичъ, ничего! Voltrsfflich, weiter! воскрикнулъ Борисъ.

Генрихъ Яковлевичъ нахмурился, но однакожь, желая сохранить достоинство, продолжалъ:

— И я видѣлъ тамъ бани Діоклетіана…

— Und weiter? любопытствовалъ князекъ.

— И тамъ глубоко погружался, спокойно закончилъ Генрихъ Яковлевичъ.

Борисъ опять пронзительно взвизгнулъ и даже затопалъ ногами; и самъ Ильяшевъ, какъ ни старался, не могъ удержать улыбки.

— Das ist большой impertinence! проворчалъ ужъ Богъ-знаетъ на какомъ языкѣ Генрихъ Яковлевичъ и больше не вступалъ въ разговоръ. А князекъ еще минуты двѣ слабо взвизгивалъ, хихикалъ, подмигивалъ и даже подталкивалъ Ильяшева.

— Ecoutez, обратился онъ къ нему наконецъ, успокоившись отъ чрезмѣрной веселости; — вы вѣдь знаете теперешнюю дядюшкину содержанку, Шелопатову?

— Ну, знаю, отвѣтилъ, нѣсколько озадаченный такимъ вопросомъ, Ильяшевъ.

— У меня къ вамъ большая просьба: познакомьте меня съ ней, объяснилъ князь.

— Да зачѣмъ же это вамъ? все-таки удивился Ильяшевъ.

— Voilà une drôle question! возразилъ petit-crêvé, раскуривая новую сигаретку. — Послушайте, нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, сдѣлайте это для меня, я васъ очень прошу. Мнѣ ужасно хочется съ ней познакомиться! приставалъ Борисъ. — И послушайте, заговорилъ онъ необыкновенно ласково и вкрадчиво, — поѣдемте сейчасъ ко мнѣ, я васъ на своихъ лошадяхъ довезу. У меня своя совершенно отдѣльная половина, а вы еще ни разу у меня не были, вы и сестру увидите, она вѣдь такая хорошенькая.

Ильяшевъ, хотя и почувствовалъ въ послѣднее фразѣ что-то весьма шокирующее, подумалъ однако жь что почему же и не поѣхать къ юному княжескому отпрыску. Предлогъ увидѣть княжну и понемногу возобновить сношенія съ обществомъ представлялся самый удобный.

— Извольте, поѣдемъ, согласился онъ.

Предъ тѣмъ какъ сѣсть въ сани, вышелъ маленькій споръ: Борису ужасно хотѣлось вздернуть Генриха Яковлевича на козлы, на что педагогъ никакъ не соглашался.

— Нѣтъ ужь садитесь сами на козлы, а то надъ нами смѣяться будутъ, рѣшительно предложилъ Ильяшевъ Борису.

Всѣ трое понеслась по скрипучему снѣгу.

— Очень холодно, сказалъ только во всю дорогу Генрихъ Яковлевичъ, продолжавшій сохранятъ смутное неудовольствіе.

Дома Борисъ провелъ Ильяшева прямо въ свой кабинетъ, уставленный красивою, новою мебелью и множествомъ бездѣлушекъ, дѣлавшихъ его похожимъ на дамскую уборную. На стѣнахъ висѣли картины, и между прочимъ одна, задернутая тафтою, такого нескромнаго содержанія что Ильяшевъ только плечами пожалъ, когда молодой хозяинъ пригласилъ его взглянуть на нее.

— Княгиня или княжна бываютъ у васъ здѣсь? спросилъ онъ.

— Да, бываютъ; оттого я и задернулъ эту картинку тафтой. Я ее у дяди на пари выигралъ.

Усадивъ гостя, Борисъ бросился съ ногами на диванъ, заложивъ одну руку подъ голову, а другою продолжая играть хлыстикомъ.

— У меня здѣсь не дурно, не правда ли? оказалъ онъ, самъ съ видимымъ удовольствіемъ обводя глазами кокетливое убранство комнаты.

— Очень не дурно, согласился Ильяшевъ.

— Я люблю хорошенькія комнаты, также какъ и хорошенькія лица; это одно къ другому идетъ, не правда ли? продолжалъ князь. — Да не хотители чего-нибудь? продолжалъ онъ, — позавтракать, или просто вина?

Ильяшевъ отказался отъ того и отъ другаго; общество юнаго князя не слишкомъ ему нравилось; онъ и заѣхать къ нему рѣшился только потому что надѣялся увидѣть княакну.

— Княдна дома? спросилъ онъ.

— Должно-быть дома; мы послѣ пойдемъ къ нимъ на половину, отвѣтилъ князь, вовсе не располагавшій такъ скоро разстаться съ гостемъ; напротивъ, онъ чувствовалъ потребность въ нѣкоторомъ откровенномъ разговорѣ.

— Скажите, вы любите женщинъ? спросилъ онъ, потягиваясь на мягкомъ диванчикѣ и поправляя рукой свои чудесные свѣтлые волосы, падавшіе ему на рѣсницы.

— Нѣкоторыхъ — да, отвѣтилъ Ильяшевъ.

— И вы находите ихъ здѣсь? продолжалъ любопытствовать князекъ. — Здѣсь на этотъ счетъ вѣдь ужасная мизерность: рѣшительно никакого demi-monde. Одинъ дядя Степанъ Андреичъ какъ-то ухитряется, да вѣдь онъ ничѣмъ не пренебрегаетъ. Но впрочемъ, теперешняя его содержанка чудо что такое; я ее видѣлъ въ театрѣ. Это дѣйствительно женщина du grand chic.

— Съ вашею наружностью, вамъ предстоитъ имѣть большой успѣхъ между женщинами, сказалъ Ильяшевъ.

— Вы думаете? улыбнулся князь. — Признаться, я уже испыталъ это, но только у насъ не заходило далеко, потому что я былъ еще очень глупъ! добавилъ онъ и, несмотря на свою бойкость, немного покраснѣлъ въ лицѣ.

— Вотъ я васъ съ Шелопатовой познакомлю, сказалъ Ильяшевъ, и подумалъ: «Этимъ князькомъ пренебрегать тоже не слѣдуетъ, тѣмъ болѣе что ничего не стоитъ прибрать его къ рукамъ; малѣйшая Катерина Петровна мнѣ даже благодарна будетъ».

При обѣщаніи познакомить его съ Шелопатовой, Борисъ даже привскочилъ на диванѣ и поцѣловалъ своего новаго друга.

— Навѣрное? честное слово? когда? присталъ онъ.

— Да хоть сегодня же вечеромъ; заѣзжайте ко мнѣ часовъ въ восемь, вмѣстѣ и поѣдемъ.

XII. Въ ожиданіи своего часа.

Въ эту минуту кто-то тихонько пошевелилъ ручкой двери.

— Можно! крикнулъ восхищенный князь.

Дверь отворилась, и на порогѣ появилась княжна. Она не ожидала встрѣтить у брата посторонняго и нерѣшительно ступила нѣсколько шаговъ по ковру; но узнавъ Ильяшева, спокойно подошла къ нему и протянула руку.

— Я очень рада васъ видѣть; мы слышали о вашей утратѣ…. сказала она, и повернувъ стулъ, опустилась на него. Складки ея мягкаго шерстянаго платья безъ шороха упали на коверъ. — Брать былъ у васъ?

Ильяшевъ поклонился.

— Позвольте выразить вамъ признательность за ваше любезное вниманіе, отвѣтилъ онъ.

— Мы не встрѣчались съ нашего перваго вечера; это было кажется болѣе мѣсяца назадъ, оказала княжна.

— Вы знаете причину по которой я долженъ былъ отказать себѣ въ удовольствіи посѣщать васъ? объяснилъ Ильяшевъ.

По лицу княжны чуть-чуть скользнула улыбка.

— Мы разговариваемъ точно на офиціальной аудіенціи, замѣтила она. — И безъ сомнѣнія, съ обѣихъ сторонъ это вышло совсѣмъ не преднамѣренно.

— Разумѣется, совсѣмъ не преднамѣренно, подтвердилъ Ильяшевъ.

Онъ и самъ чувствовалъ какое-то стѣсненіе въ присутствіи княжны; «конечно, оттого что я мало знакомъ съ нею», объяснилъ онъ себѣ. Но можетъ-быть это происходило и отъ неяснаго сознанія глубокаго различія лежавшаго въ ихъ натурахъ….

Онъ во всякомъ случаѣ не могъ не любоваться ея красивымъ личикомъ и этими большими глазами, такъ равнодушно глядѣвшими на него. Ему какъ будто даже досадно было, зачѣмъ онъ такъ ясно понимаетъ красоту этого спокойнаго лица, не замѣчаемую оотнями другихъ людей.

Княжна дѣйствительно принадлежала къ тому типу хорошенькихъ женщинъ который у насъ и въ наше время недостаточно цѣнится. На красоту, какъ и на все остальное, мода налагаетъ свою могущественную длань; идеалы ея мѣняются если не съ каждымъ поколѣніемъ, то съ каждою историческою эпохой. Въ наше время красота, какъ и все остальное, демократизировалась; мы любимъ вульгарныя, свѣжія лица, съ блестящими глазами и отраженіемъ страсти. Сами все болѣе и болѣе утрачивая страстность человѣческой природы, мы ищемъ и цѣнимъ ее въ женщинѣ, и этимъ выдаемъ собственную вялость и дряблость: пусть-молъ насъ подогрѣетъ огонекъ сохранившійся въ женщинахъ — можетъ-быть задымимся и мы сами. Мы не любимъ глубины и страстности скрывающихся подъ наружнымъ спокойствіемъ; мы хотамъ идти на огонекъ, а потому требуемъ чтобъ онъ свѣтился издали.

— Хотите пройти къ maman? Она будетъ очень рада васъ видѣть, пригласила княжна.

Ильяшевъ съ удовольствіемъ согласился.

— Хотя, по случаю траура, я еще не показываюсь въ обществѣ… промолвилъ онъ въ видѣ извиненія.

— Ну, что это, у насъ вѣдь не балъ, возразила радушно княжна.

— Такъ въ восемь часовъ? шепнулъ князекъ на ухо Ильяшеву, провожая его по корридору.

— Непремѣнно, пообѣщалъ Ильяшевъ.

Княжна прошла мимо пріемныхъ комнатъ, пустѣвшихъ въ своемъ парадномъ великолѣпіи, и ввела гостя въ небольшой и не очень свѣтлый кабинетъ княгини. Старушка, совсѣмъ не приготовленная къ этому визиту и потому позволившая себѣ въ своемъ костюмѣ нѣкоторыя совершенно мѣщанскія вольности, только ахнула, увидя Ильяшева, и скрылась за драпировкой, чтобы накинуть шаль.

— Я потревожилъ княгиню… смутился гость, останавливаясь въ дверяхъ.

— Нѣтъ, ничего; она сейчасъ явится, спокойно отвѣтила княжна и присѣла на стулъ у окна.

Княгиня дѣйствительно тотчасъ явилась, на ходу поправляя чепчикъ, выразила Ильяшеву свое соболѣзнованіе, причемъ глаза ея посмотрѣли на него совсѣмъ слезливо, и вздохнувъ раза два, удалилась: она съ молодыми людьми держала себя вообще нѣсколько отдаленно, справедливо сознавая что имъ съ нею скучно.

— Потолкуемте, пригласила княжна, указывая Ильяшеву на стулъ подлѣ себя. — Я слышала, вы теперь имѣете независимое положеніе; что вы намѣрены съ собой сдѣлать?

— Что удастся, отвѣтилъ уклончиво Ильяшевъ. Ему нѣсколько страннымъ показалось что княжна, при ихъ маломъ знакомствѣ, обратилась къ нему съ такимъ прямымъ вопросомъ.

— Но вѣдь чтобы что-нибудь удалось, надо какую-нибудь цѣль преслѣдовать, возразила княжна.

— Мои цѣли самыя обыкновенныя: служить и пріобрѣтать, отвѣтилъ Ильяшевъ.

— Для чего? спросила опять княжна.

Ильяшевъ улыбнулся.

— Для того чтобы сдѣлаться русскимъ бариномъ — генераломъ и богатымъ человѣкомъ, отвѣтилъ онъ.

Княжна посмотрѣла на него своими неулыбавишмися глазами.

— Хотите плыть по теченію? сказала она.

— Какъ требуетъ благоразуміе, подтвердилъ Ильяшевъ. — Сотни тысячъ людей идутъ тою же дорогой, и вся разница между умными и глупыми, сильными и слабыми, заключается въ томъ что первые упорно идутъ къ своей цѣли, тогда какъ послѣдніе отвлекаются отъ нея разными, болѣе или менѣе вздорными, приманками.

— Но есть умные и сильные люди которые совсѣмъ не идутъ этою дорогой… замѣтила княжна.

— И вы видали такихъ? спросилъ съ улыбкой Ильяшевъ.

— Я знаю одного такого… серіозно отвѣтила княжна и замолчала.

Ильяшевъ тоже ничего не сказалъ. «Кто этотъ счастливый избранникъ на котораго намекала она? ужь не Вретищевъ ли?» — подумалъ онъ. Ему припомнился разговоръ доктора съ княжной на раутѣ, и онъ подозрительно поглядѣлъ на нее.

— И вы относитесь съ полнымъ презрѣніемъ къ намъ, обыкновеннымъ смертнымъ, занятымъ погоней за земными благами? возвратился онъ къ разговору.

— Я не имѣю къ тому никакой причины, возразила княжна: — всякій идетъ своею дорогой.

— Но дорога одна — именно та по которой идемъ всѣ мы.

— Вы думаете? переспросила княжна, и въ ея равнодушныхъ глазахъ какъ будто появилась насмѣшливая улыбка.

— Я другой не знаю; укажите, сказалъ Ильяшевъ.

— Вы согласилась что ваше намѣреніе — плыть по теченію; но можно идти и противъ теченія?… объяснила княжна.

«Старая пѣсня…» подумалъ Ильяшевъ.

— Когда я объяснилъ вамъ свои цѣли, продолжалъ онъ громко, — вы спросили меня: зачѣмъ? Теперь и я въ свою очередь позволю себѣ предложить вамъ тотъ же вопросъ: зачѣмъ? зачѣмъ тянуться противъ теченія?

— Затѣмъ чтобъ не расходиться съ своими внутренними требованіями, объяснила княжна.

— Слѣдовательно ваши внутреннія требованія стоять противъ общаго теченія?

— Во многомъ.

Оба опять помолчали. Ильяшевъ былъ недоволенъ что позволилъ увлечь себя въ этотъ разговоръ. Почва подъ нимъ становилась скользкою: онъ допустилъ княжну высказаться, и то что онъ слышалъ отъ нея было ему глубоко чуждо и даже смѣшно; онъ незамѣтно увлекся до противорѣчія ея взглядамъ, тогда какъ пришелъ искать сближенія.

— Вы заставляете глубоко интересоваться вами, княжна, сказалъ онъ. — Хочется узнать подробности, а вы ихъ не высказываете.

Княжна сдержанно улыбнулась.

— Говоря проще, вы полагаете что этихъ подробностей не существуетъ, потому что все ограничивается отвлеченною общею фразой, и мой разговоръ — общее мѣсто? сказала она.

— Я не сомнѣваюсь въ искренности того что вы говорили; но тѣмъ болѣе хочется узнать, какъ это выражается въ дѣйствіи, въ жизни; потому что…

— Потому что вы не можете себѣ представить какимъ образомъ дѣвушка въ моей обстановкѣ можетъ бороться съ теченіемъ? перебила княжна.

— Почти такъ, подтвердилъ Ильяшевъ.

На губахъ княжны появилась та же сдержанная, строгая улыбка.

— И вы пожалуй правы, согласилась она. — Но вѣдь еще жизнь не прожита, не правда ли?

— Можетъ-быть еще и не начата?…

— Можетъ-быть; кто знаетъ?… Но придетъ время, и я буду готова дѣйствовать не какъ ребенокъ. Развѣ жизнь, дѣйствительная жизнь, требующая воли, личности, рѣшенія, никогда не толкнется въ эти самыя двери?

И она указали рукой на тяжелую портьеру отдѣлявшую ея комнаты отъ половины старой княгини.

Ильяшевъ съ недоумѣніемъ смотрѣлъ на нее.

— И вы встрѣтите эту дѣйствительность, готовыя отклониться отъ намѣченнаго прежде васъ пути? оказалъ онъ.

— Безъ сомнѣнія, подтвердила княжна.

«Еще одна экзальтированная натура», подумалъ Ильяшевъ; «а можетъ-быть и ничего больше какъ фраза».

Оставшись одна, княжна задумчиво прошла по пустымъ комнатамъ, заглянула на минуту къ матери, посмотрѣла который часъ, и опустивъ за собой портьеру, сѣла у окна въ своемъ маленькомъ кабинетѣ. Ожидающее и слегка грустное выраженіе лежало на ея красивомъ лицѣ. Недавній разговоръ совершенно изгладился изъ ея памяти; она уже была одна сама съ собою и съ своими привычными, лѣниво двигавшимися думами.

Эти думы давно уже сжились съ ней и обратились не въ мысль, а въ ощущеніе. Ей пріятно и немножко грустно было ощущать медленное теченіе жизни, порою какъ будто пріостанавливавшейся въ смутномъ ожиданіи чего-то близкаго. Ей нравилось это балованное, ничѣмъ не тревожимое существованіе, раздѣленное между самой собою и немногими родственными, любящими лицами — и смутная возможность выхода. Быть-можетъ безъ этого мелькавшаго впереди выхода ею овладѣло бы недовольство; но она и не спѣшила къ выходу, не торопила его. Сдѣлается само собой, въ свое время, а теперь — развѣ не хорошо?

Она невольно повела плечами, и ея темные, закрытые рѣсницами глаза прищурились въ замедленномъ ощущеніи тихо проплывавшаго счастія. Она стала прислушиваться — за портьерой раздавались чьи-то приближающіеся негромкіе шаги. Она улыбнулась, не шевелясь, въ какой-то капризной борьбѣ съ нетерпѣніемъ. Мужская рука осторожно отдернула край драпировки.

— Къ вамъ можно, княжна? спросилъ знакомый голосъ, и Вретищевъ показался на порогѣ.

Княжна была рада, очень рада. Но эти визиты въ послѣднее время повторялись такъ часто, она такъ привыкла къ нимъ… она не была экспансивна. Безъ обманутыхъ ожиданій, безъ препятствій, безъ борьбы, самое дорогое счастье даетъ только ощущеніе мягкаго, ласковаго прикосновенія.

Вретищевъ сѣлъ подлѣ нея, и между ними завязался, одинъ изъ ежедневныхъ, незначащихъ разговоровъ. Но княжна сегодня была немножко капризна.

— Вы становитесь однообразны, Mr Вретищевъ, сказала она — Вамъ надо какъ-нибудь освѣжиться.

Докторъ посмотрѣлъ на нее съ боку и усмѣхнулся.

— Мы слишкомъ часто видимся, отвѣтилъ онъ.

— Вы находите?

— Я становлюсь на вашу точку зрѣнія…

— Такъ оставайтесь лучше на своей… Серіозно, докторъ, я боюсь что вы начинаете скучать въ моемъ присутствіи, и противъ этого надо принять мѣры.

— Видитесь ли вы съ кѣмъ-нибудь кромѣ меня?

— У меня много больныхъ…

Княжна улыбнулась.

— Опасныхъ?

— Съ медицинской тонки зрѣнія.

— Этого недостаточно; я бы хотѣла чтобы вы въ кого-нибудь влюбились.

— Я не прочь, но только тутъ есть затрудненіе: я хотѣлъ бы влюбиться на условіяхъ взаимности.

— А! вы не хотите помучиться немножко?

— Что за удовольствіе!

— Вы ищете только удовольствій?

— Вы довольно близко знаете чего я ищу — Вамъ угодно капризничать сегодня, княжна, добавилъ Вретищевъ и снисходительно улыбнулся, хотя на лбу у него очертилась тонкая морщинка.

Лицо княжны вдругъ стало доброе и какъ будто виноватое.

— А, вы даже и разсердиться удостоили! И вы не правы, потому я вовсе не капризничаю, а мнѣ въ самомъ дѣлѣ кажется… проговорила она и пріостановилась, не находя сразу какъ выразить свою мысль.

— Что? спросилъ Вретищевъ.

— Мнѣ кажется что мы начинаемъ какъ-то закисать другъ подлѣ друга…

Морщинка рѣзче обозначилась надъ бровями Вретищева.

— Вы не добры, княжна, сказалъ онъ. — Вамъ не нравится что ваше счастіе слишкомъ невозмутимо, и чтобы поразнообразить свои ощущенія, вы готовы причинить мнѣ боль…

Княжна подняла на него ласковый и словно раскаивающійся взглядъ.

— Боль? повторила она и немного придвинулась къ нему. — Это правда, я сегодня очень, очень зла и капризна; меня слѣдовало бы хорошенько промучить…

И ея лицо освѣтилось смѣшаннымъ чувствомъ стыда, недовольства и тихаго, возвратившагося счастія…

Вретищевъ въ это утро долѣе обыкновеннаго сидѣлъ у нея. А когда онъ ушелъ, она долго стояла у окна, задумчиво сблизивъ брови и не умѣя отвѣтить на шевелившійся въ головѣ вопросъ: «Чувство? капризъ? или просто лѣнивое подчиненіе механически складывающейся судьбѣ?»

XIII. Съ поднятыми парусами.

Шелопатова, какъ предполагалъ Ильяшевъ, очень обрадовалась молодому князю: она впрочемъ была рада всякому молодому человѣку хорошаго общества. Князекъ, съ своей стороны, былъ въ восхищеніи: онъ выкуривалъ папироску за папироской, плеснулъ себѣ въ чай полстакана рому, ерошилъ кудри и разказывалъ такія вещи что даже Катерина Петровна смущалась и пожимала плечами. Больше всею восхищало его что хозяйка обходилась съ нимъ какъ со взрослымъ и не позволяла поцѣловать себя, на что онъ многократно покушался. Послѣ всякой такой попытки онъ бросался къ Ильяшеву и шепталъ ему: «Mais elle est magnifique! Irresistible! maie dites lui donc…»

Ильяшевь только подсмѣивался и переглядывался съ Катериной Петровной, продолжавшею безбожно кокетничать съ княжескимъ отрокомъ.

— Онъ презабавный… и хорошенькій, шепнула она.

Князекъ наконецъ вспомнилъ что давно пора домой и хотѣлъ увезти Ильяшева.

— Нѣтъ, я еще посижу, отказался тотъ.

— Prenez garde, je dirai á mon onde, погрозился Борисъ, прощаясь.

Проводивъ его, Шелопатова вопросительно посмотрѣла на Ильяшева.

— Вы хотите что-то сообщить мнѣ? оказала она.

— И даже очень многое, отвѣтилъ Ильяшевъ, и сѣлъ подлѣ нея.

Онъ испытывалъ замѣтное волненіе. Минута была одна изъ рѣшительныхъ въ его жизни. Въ этотъ вечеръ должны была опредѣлиться подробности пути къ которому онъ такъ дѣятельно готовился и который наконецъ открывался ему. Пойдетъ онъ по этому пути одинъ, или съ союзникомъ, становившимся для него все дороже съ каждою новою встрѣчей?

— Помните нашъ разговоръ въ тотъ вечеръ когда я васъ провожалъ съ любительскаго спектакля? началъ, онъ.

Шелопатова кивнула головой.

— Съ тѣхъ поръ много воды утекло, продолжалъ Ильяшевъ. — Я тогда былъ простою пѣшкой, которую вы лишь изъ снисхожденія удостоивали нѣкотораго вниманія…

Шелопатова, не прерывая, внимательно слушала его.

— Теперь эта пѣшка превратилась въ дамки а готовится датъ шахъ и матъ королю….

— А этотъ король называется?… спросила Катерина Петровна.

— Соловцовъ, отвѣтилъ Ильяшевъ.

Шелопатова откинулась на спинку дивана и запахнула платокъ покрывавшій ей плечи. Ильяшевъ машинально подвинулся къ ней.

— Вы меня совершенно понимаете, Катерина Петровна? спросилъ онъ.

— Кажется, подтвердила молодая женщина.

— Итакъ?…

Шелопатова посмотрѣла на него съ боку играющимъ и скользящимъ взглядомъ.

— Вы все о томъ же, Mr Ильяшевъ? проговорила она.

По лицу молодаго человѣка пробѣжало нетерпѣніе.

— Я вамъ предлагаю только то чего вы сами требовали; и наконецъ — наконецъ я люблю васъ!

— Это «наконецъ» мнѣ очень лестно, проговорила Катерина Петровна.

Ильяшевъ всталъ, и сдѣлавъ шагъ по комнатѣ, быстро обернулся.

— Оставимте эту комедію, Катерина Петровна, заговорилъ онъ взволнованнымъ и рѣшительнымъ голосомъ. — Мы другъ друга очень хорошо понимаемъ, въ этомъ не можетъ быть никогда сомнѣнія. Вы свободны вѣрить или не вѣрить моей любви, но теперь — понимаете ли, теперь — я не вижу надобности ни скрывать ее, ни бороться съ ней.

Онъ быстро приблизился къ ней и схватилъ ея руки. Она не отнимала ихъ.

— Вы вѣдь уѣажаете въ Петербургъ? сказала она.

— И очень скоро, и съ вами! подтвердилъ Ильяшевъ.

Катерина Петровна молча улыбалась и смотрѣла ему въ глаза интригующимъ взглядомъ. Она давно предвидѣла это рѣшеніе; она почти подготовила его. И у нея самой тоже все было рѣшено и обдумано.

— И вы въ самомъ дѣлѣ любите меня? проговорила она, тихо сжимая его руку.

Ильяшевъ только крѣпко привлекъ ее къ себѣ Онъ чувствовалъ что это была первая серіозная страсть въ его жизни.

Онъ даже недоумѣвалъ предъ нею: похоже ла это на него, такъ неглубоко относившагося къ женщинамъ?

Онъ прикоснулся губами къ ея щекѣ: щека горѣла подъ смуглымъ пушкомъ, и большіе сѣрые глаза искрились въ полусвѣтѣ.

— Счастіе мое! жизнь моя! проговорилъ онъ упавшимъ и неровнымъ голосомъ. — Такъ ты ѣдешь со мною?

— Когда? спросила Шелопатова.

— Завтра, послѣ завтра, когда только можешь собраться. Для меня чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.

— Съ какою цѣлью ты ѣдешь? объясни мнѣ твои планы, твои надежды…. чтобы между нами ужь все было общее! сказала Шелопатова.

Ильяшевъ, сколько могъ, удовлетворилъ ея любопытству. Онъ самъ не имѣлъ еще въ виду ничего опредѣленнаго, никакихъ подробностей; выходъ въ ширь, на поиски за удачей и счастьемъ — вотъ все для чего онъ уѣзжалъ изъ провинціальной глуши. Шелопатова понимала его и по-своему сочувствовала.

— Ты — искуситель! сказала она и прижалась щекой къ его лицу. Эти минуты были однѣ изъ счастливѣйшихъ въ жизни нашего героя.

— А Соловцовъ? вдругъ спросилъ онъ, пораженный непріятною мыслью о препятствіи о которомъ старался не думать до тѣхъ поръ.

Шелопатова сдѣлала легкую гримаску.

— Съ Соловцовымъ я ужь устрою, объ этомъ не безпокойся! сказала она.

И въ самомъ дѣлѣ, Ильяшевъ могъ быть на этотъ счетъ совершенно спокоенъ. Степанъ Андреевичъ явился къ Шелопатовой на другой день, и между ними произошла одна изъ тѣхъ сценъ къ которымъ почтенному генералу слѣдовало бы уже привыкнуть. Было немножко слезъ, много увѣреній въ беззавѣтной, искренней страсти, еще болѣе извилистыхъ, хитрыхъ словъ, предъ которыми была безсильна безоружная простота Степана Андреевича. Явился опять на сцену таинственный призракъ г-на Шелопатова, съ его грубыми требованіями и угрозами; и все это драпировалось неопредѣленными, ползучими фразами, подъ которыми Степанъ Андреевичъ чувствовалъ даже порхавшее близко счастье, и въ концѣ концовъ рѣшительно не зналъ теряетъ ли онъ Катерину Петровну или, напротивъ, становится къ ней еще ближе и дружественнѣе.

Въ этотъ день произошла и другая подобная же сцена: Ильяшевъ простился съ Нельгуновой. Были и здѣсь слезы, и даже гораздо больше; но не было того неподражаемаго лукавства которое въ подобныхъ случаяхъ умѣла обнаружить одна Шелопатова. Все шло какъ-то рѣзче и суше. Ильяшевъ казался нетерпѣливымъ и въ сущности мало заботился о томъ какъ все кончится: онъ за Нельгуновой не признавалъ уже никакого значенія. Впрочемъ, когда отъ него потребовали нѣжности, онъ безъ особеннаго принужденія выказалъ требуемое. Это нѣсколько поддержало Нельгунову, напомнивъ ей недавніе счастливые дни. Затѣмъ опять полились слезы, и все кончилось появленіемъ господина Нельгунова, весьма кстати нарушившаго тягостный tête-à-tête.

Отдѣлавшись отъ Нельгуновой, герой нашъ почувствовалъ точно гора свалилась у него съ плечъ. Онъ началъ дѣятельно готовиться къ отъѣзду: сходилъ къ губернатору и получилъ отъ него рекомендательныя письма, съ такими громкими адресами что при взглядѣ на нихъ у него даже захолонуло въ груди; послалъ за Ижемскимъ и велѣлъ ему быть непремѣнно готовымъ къ завтрашнему дню, завернулъ въ магазины и купилъ тамъ между прочимъ особенный заграничный портфейльчикъ, въ который тотчасъ бережно уложилъ билеты, въ сотый разъ пересчитавъ ихъ и отмѣтивъ изъ предосторожности нумера въ записной книжкѣ. Онъ былъ неспокоенъ и съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ ждалъ отъѣзда.

Послѣдній вечеръ въ N--скѣ онъ рѣшился провести съ сестрой. Странное чувство стѣснило ему грудь, когда онъ вступилъ въ темненькія сѣни отцовскаго дома. Что-то родное — и ужасно далекое, чуждое. Это какая-то оболочка, въ которой онъ родился и потомъ сбросилъ почти съ брезгливымъ чувствомъ. Теперь неопредѣленный страхъ пронималъ его. Правъ ли онъ? найдетъ ли на широкой дорогѣ ту спокойную, густую тѣнь подъ которой узилась и дѣлала мѣрные круги отцовская тропинка? И онъ старался себя увѣрить что бѣжитъ именно отъ этой густой, спокойной тѣни, отъ этихъ мѣрныхъ круговъ которыми жизнь вращается здѣсь, замыкаясь, около оси. Онъ весь наполнялся полувраждебнымъ, полупрезрительнымъ чувствомъ къ этой замкнувшейся въ себѣ самой жизни, и вмѣстѣ съ тѣмъ какой-то неопредѣленный и жуткій страхъ распространила въ немъ мысль что глубокій порѣзъ навсегда отдѣлялъ его отъ этихъ стѣнъ, отъ этихъ родственныхъ лицъ, отъ этой почвы, отъ этой жизни.

Паша не столько обрадовалась, сколько испугалась его приходу: она тоже чувствовала этотъ глубокій порѣзъ, и нѣсколько короткихъ дней такъ далеко, далеко отодвинули ее отъ брата, что какое-то смутное чувство страха овладѣло ею при его приближеніи. Она смущенно внесла въ гостиную лампу, и оба усѣлись на неудобномъ диванѣ. Тетка только заглянула въ дверь, и увидавъ племянника, поспѣшно спряталась.

Ильяшевъ объяснимъ что пришелъ проститься. На лицѣ Паши не отразилось никакого движенія.

— Надолго? только опросила она.

— Думаю что нѣтъ; а впрочемъ какъ все пойдетъ, отъ этого будетъ зависѣть.

— Желаю тебѣ успѣха, промолвила сестра.

Братъ взглянулъ на нее: въ этомъ короткомъ, полушепотомъ сказанномъ пожеланіи звучала сухость. Но лицо Паши опять ничего не объяснило ему. Онъ подвинулся къ ней и тихонько взялъ ее за руку.

— Паша, ты словно сердишься на меня? проговорилъ онъ.

— Ахъ, нѣтъ! встрепенулась дѣвушка и подняла на него спокойные, немного грустные глаза.

— Предъ отъѣздомъ, предъ разлукой, я желалъ бы встрѣтить въ тебѣ болѣе чувства, упрекнулъ братъ. Паша слабо улыбнулась.

— На что это тебѣ? возразила она. — Знаешь, у меня теперь ни къ кому никакого чувства нѣтъ; я точно застыла совсѣмъ, объяснила она, и поправляя волосы, украдкой смахнула съ рѣсницы округлившуюся слезу.

Молодой человѣкъ ничего не сказалъ. Онъ опять оглянулъ полутемную комнату, низенькій закоптѣлый потолокъ, на которомъ дампа разводила блѣдные круги, и ему вновь на мгновенье стало какъ-то неопредѣленно жаль всего заключеннаго въ этой комнаткѣ.

— Какъ ты тутъ одна устроишься, вотъ что меня безпокоитъ, произнесъ онъ.

— Одна? а тетя? возразила Паша.

— Тетка немного сумѣетъ. Да и я не про то говорю, какъ вы тутъ у себя матеріальные порядки заведете, а вообще…. пояснилъ братъ.

— Что такое вообще? равнодушно опросила сестра.

— Вообще…. Жизнь, это дѣло не шуточное. Я мущина, я людей видѣлъ, а какъ подумаю, сколько разъ можно ошибиться, пока придешь къ цѣли.

— Ты многаго хочешь; а намъ съ тетей лишь бы прожить въ своемъ углѣ.

— Прожить, ни для кого и ни для чего?

Паша мелькомъ взмахнула на брата своими длинными черными. рѣсницами.

— У меня религія есть, сказала она.

Молодой человѣкъ съ любопытствомъ посмотрѣлъ на нее и ничего не возразилъ.

— Надо бы и замужъ выйти, какъ-то нерѣшительно сказалъ онъ послѣ продолжительнаго молчанія.

Паша на этотъ разъ даже не покраснѣла.

— Ты все свое, Лёва, только сказала она.

Внесли самоваръ; Паша заварила чай и принялась не торопливо раскладывать сахаръ. Ильяшевъ узналъ ту самую разнокалиберную сервировку, съ отбитыми ручками и носиками, которая такъ возмущала его при отцѣ: онъ и теперь внутренно возмутился.

— Марья Кузьминишна просятъ имъ въ спальню прислать, доложила служанка.

— Не желаютъ меня видѣть, пояснилъ Ильяшевъ.

Паша промолчала.

Чай прошелъ скучно; братъ и сестра больше помалчивали, не находя предметовъ для разговора.

— Будешь писать ко мнѣ, Паша? сказалъ Ильяшевъ, взявшись за шляпу. Дѣвушка помолчала и отвѣтила односложно;

— Да.

— Пожалуста, подтвердилъ братъ. — Ну, прощай, душа моя, желаю тебѣ всякаго благополучія, прибавилъ онъ, и нерѣшительно приблизившись къ ней, не зналъ поцѣловаться съ сестрой, или нѣтъ. Паша первая потянулась къ нему и поцѣловала его въ лобъ.

— Прощай, сказала она.

Ильяшевъ тоже быстро поцѣловалъ ее и вышелъ.

На улицѣ онъ взглянулъ на часы; было еще не поздно. Онъ пошелъ къ Шелопатовой.

Онъ отчасти боялся за нее, за ея рѣшимость, въ правду ли она ѣдетъ. Эта мысль мучительно уколола его.

Онъ впрочемъ скоро успокоился: Шелопатова встрѣтила его среди уложенныхъ чемодановъ, загромоздившихъ подъ комнаты. Ея гардеробъ, сильно разросшійся въ N--скѣ, требовалъ не малыхъ хлопотъ.

— Въ дорогу?! радостно воскликнулъ Ильяшевъ и почувствовалъ какъ застучало у него сердце: Шелопатова не на шутку становилась для него необходимостью.

Молодая женщина только весело кивнула головой.

— А Соловцовъ? безпокойно спросилъ Ильяшевъ.

— Пущенъ въ трубу, отвѣтила Катерина Петровна.

Ильяшевъ притянулъ ее къ себѣ и усадилъ рядомъ на диванъ.

— Катя…. я вѣдь не такъ тебя люблю какъ Соловцовъ! сказалъ онъ нѣсколько дрогнувшимъ голосомъ. — Я тебя первую полюбилъ, и если….

— Если?… повторила молодая женщина, бросивъ на него снизу вызывающій и пристальный взглядъ.

— Если ты меня пустишь въ трубу….

Катерина Петровна быстро подняла голову и прижалась губами къ его губамъ.

— Милый мой, какія тебѣ глупости приходятъ въ голову? сказала она.

Ильяшевъ почувствовалъ внезапный приливъ молодаго, веселаго счастья. Онъ былъ дѣйствительно молодъ въ тѣ минуты, молодъ по-своему: честолюбіемъ, успѣхомъ, разросшимися надеждами и порывистымъ волненіемъ страсти. Еслибы поѣздъ не ушелъ уже, онъ убѣдилъ бы Шелопатову уѣхать сегодня же, сейчасъ.

На другой день въ вокзалѣ онъ засталъ Катерину Петровну, къ которой съ утра прикомандировалъ Ижемскаго, съ тайною цѣлью наблюдать, не раздумаетъ ли она или не опоздаетъ ли какъ-нибудь на поѣздъ: ему казалось что пока онъ не услышитъ рука объ руку съ ней послѣдній свистъ локомотива, онъ не въ состояніи будетъ успокоиться. Ижемскій, вмѣсто того чтобы подбѣжать къ нему, издали манилъ рукой и дѣлалъ какіе-то знаки.

— Не могу отойти: чемоданы…. объяснилъ онъ, когда Ильяшевъ подошелъ къ нему, и указалъ на груду чемодановъ, саковъ и картонокъ, сваленныхъ на скамьѣ и на полу. Самъ Ижемскій никакого чемодана не имѣлъ, предпочитая завернуть всѣ свои пожитки въ одѣяло, которое потомъ и зашилъ собственноручно со всѣхъ сторонъ. — Вонъ она, вонъ тамъ добавилъ онъ почему-то шопотомъ, указывая въ сторону гдѣ помѣстилась Шелопатова. Ему чуть ли не казалось что ее у кого-нибудь похищаютъ, и что вообще въ этомъ отъѣздѣ заключается тайна.

Ильяшевъ пошелъ къ ней и вдругъ замѣтилъ подлѣ нея огромную фигуру Соловцова. Это заставило его поморщиться. «Чего еще этотъ болванъ притащился?» подумалъ онъ. Вдругъ кто-то дернулъ его сзади за рукавъ. Онъ оглянулся — Нельгунова.

«Этого только недоставало!» проворчалъ онъ мысленно и обернулъ къ ней сердитое лицо.

— Зачѣмъ это вы пришли? Вамъ хочется чтобъ на васъ пальцами указывали? сказалъ онъ ей безъ церемоніи.

Нельгунова какъ схватила рукавъ его пальто, такъ и не выпускала.

— Я хотѣла проститься съ тобой…. проговорила она, и вдругъ увидя сердитое лицо Ильяшева какъ-то оборвалась. — А ты…. ты сердишься….

Ильяшевъ оглянулся по сторонамъ — народу было много. Онъ наклонился къ Нельгуновой и проговорилъ ей тихо:

— На насъ смотрятъ… Я не сержусь, но ты ужасно неосторожно поступила; это можетъ создать намъ затрудненія, когда я вернусь…. Прощай, душка, жди меня….

— Я буду ждать…. проговорила нѣсколько успокоенная Нельгунова. — Послушай…. пройдемъ на минуту въ эту комнату…. прибавила она неувѣренно, указывая на боковую дверь.

— Туда нельзя, душа моя, та дамская уборная, возразилъ Ильяшевъ. — Еслибъ мы были теперь одни, я бы крѣпко, крѣпко поцѣловалъ тебя.

Нельгунова опять грустно взглянула на боковую дверь и ничего не умѣла сказать. Ильяшевъ отыскалъ подъ шубой ея руку и крѣпко сжалъ ее.

— Прощай…. на какой-нибудь мѣсяцъ; а тамъ опять вмѣстѣ, опять счастье! Душка моя, иди лучше, я трепещу что придетъ кто-нибудь изъ знакомыхъ.

Ильяшевъ больше всего боялся чтобъ Нельгунова не увидала Шелопатовой, и не сдѣлала бы сцены. — Я тебя провожу на улицу, добавилъ онъ и взялъ ее подъ руку. Въ сѣняхъ Нельгунова выбрала-таки минусу и поцѣловала своего невѣрнаго обожателя.

Вернувшись поспѣшно въ вокзалъ, Ильяшевъ взялъ два билета въ первомъ классѣ и одинъ для Ижемскаго во второмъ и велѣлъ послѣднему поскорѣе сдавать багажъ. Но Ижемскій, не желая платить артельщику, занялся этимъ лично и провозился до звонка.

— Идите, усаживайте Шелопатову, скомандовалъ Ильяшевъ, да займите подлѣ нея лишнее мѣсто.

Ему не хотѣлось встрѣтиться съ Соловцовымъ; онъ дождался пока тотъ простился съ ней, со вторымъ звонкомъ, и тогда быстро вбѣжалъ въ вагонъ и опустился подлѣ Катерины Петровны

— Наконецъ-то! могъ онъ только сказать, и пользуясь что покамѣстъ въ отдѣленіи кромѣ нихъ никого не было, припалъ губами къ ея похолодѣвшимъ на морозѣ рукамъ.

Звонокъ близко и громко простучалъ въ третій разъ; кондукторъ захлопнулъ дверцу; локомотивъ пронзительно свистнулъ, и поѣздъ медленно и тяжело колыхнулся на рельсахъ.

— Паруса подняты проговорилъ Ильяшевъ съ какимъ-то возбужденнымъ чувствомъ.

КОНЕЦЪ ВТОРОЙ ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

I. На другомъ берегу.

Въ Петербургѣ Ильяшевъ взялъ прямо со станціи карету и поѣхалъ съ Шелопатовой къ Демуту, поручивъ Ижемскому добыть багажъ и привезти его вслѣдъ за ними прямо въ гостиницу.

Несмотря на то что сезонъ былъ въ полномъ разгарѣ, у Демута нашлись два хорошенькіе нумера рядомъ и конурка на четвертомъ этажѣ для Ижемскаго. Пріѣзжіе разошлись по своимъ комнатамъ, условившись встрѣтиться предъ обѣдомъ. Но Ильяшеву не терпѣлось сидѣть въ нумерѣ: заждавшись Ижемскаго съ чемоданомъ, онъ наскоро переодѣлся и вышелъ на улицу.

Тревожно-веселое чувство охватило и подняло его, какъ только онъ свернулъ на Невскій. Послѣ долгихъ мѣсяцевъ провинціальной тишины и безлюдья очутиться въ водоворотѣ петербургской толкотни показалось ему почти блаженствомъ, онъ даже пріостановился на углу, глядя на быстро движущуюся уличную пестроту и какъ бы смакуя наслажденіе — внезапно очутиться въ центрѣ той жизни въ которой онъ такъ торопился занять не совсѣмъ маленькое мѣсто. Поминутно испытываемые толчки заставили его однако двинуться дальше. Онъ зашелъ въ первую попавшуюся на дорогѣ банкирскую контору и размѣнялъ одинъ изъ своихъ банковыхъ билетовъ; оттуда завернулъ въ мѣховой магазинъ, выбралъ щегольскую шубку и тотчасъ же надѣлъ ее, приказавъ старую прислать къ себѣ въ отель. Къ новой шубкѣ понадобилась шляпа; онъ зашелъ къ Брюно и замѣнилъ свой погнутый клякъ безукоризненно блиставшимъ цилиндромъ. По дорогѣ зашелъ еще въ одинъ магазинъ, гдѣ купилъ кашне и нѣсколько паръ перчатокъ; такимъ образомъ, подвигаясь все далѣе, онъ постепенно обновлялъ свой наружный видъ и чувствовалъ что хоть съ одной стороны по крайней мѣрѣ уже принадлежалъ вполнѣ къ этой щеголеватой праздничной толпѣ, двигавшейся взадъ и впередъ по солнечной сторонѣ проспекта. Блестящая выставка въ окнахъ моднаго магазина напомнила ему что надо что-нибудь подарить Шелопатовой; онъ зашелъ туда, пересмотрѣлъ множество костюмовъ и выбралъ тотъ который стоялъ на выставкѣ, привлекая всеобщее вниманіе. Костюмъ былъ дѣйствительно великолѣпенъ; но и взяли же за него хорошую цѣну. Смазливенькая модистка долго вертѣлась въ немъ предъ Ильяшевымъ, разказывая что одна театральная знаменитость хотѣла непремѣнно сегодня же вечеркомъ взять его и высказывая очень прозрачные намеки что онъ, конечно, предназначаетъ этотъ костюмъ для самой блистательной дамы. И Ильяшевъ очень доволенъ былъ что его считали обладателемъ самой блистательной дамы: онъ не сталъ торговаться и приказалъ тотчасъ же отослать покупку въ отель.

Выйдя изъ магазина съ значительно облегченнымъ бумажникомъ, онъ кстати тутъ же зашелъ къ парикмахеру. Услужливый французъ быстро завернулъ его въ пеньюаръ, и не узнавъ въ немъ пріѣзжаго, завелъ обычный разговоръ о послѣднемъ маскарадѣ въ Купеческомъ клубѣ и бенефисѣ въ Михайловскомъ театрѣ, въ то же время съ привычною ловкостью скользя ножницами по кончикамъ волосъ. Вдругъ Ильяшевъ замѣтилъ въ зеркалѣ отраженіе широкаго затылка, показавшагося ему знакомымъ; онъ оглянулся и не безъ удивленія узналъ Ижемскаго.

Почтенный ходатай по дѣламъ лѣтъ двадцать уже не былъ въ Петербургѣ и потому воспользовался отлучкой своего патрона чтобы тотчасъ же шмыгнуть изъ дому. Будучи въ своемъ родѣ великимъ гастрономомъ, онъ прежде всего завернулъ въ Малоярославецъ и потребовалъ себѣ растегай и осетрины. Удовлетворивъ тамъ первымъ и нужнѣйшимъ потребностямъ, онъ, медленно спустивъ съ одного плеча свою волчью шубу, прошелся по Невскому, поковыривая перышкомъ въ зубахъ и подмигивая попадавшимся на встрѣчу смазливенькимъ личикамъ; предъ одной особенно понравившейся ему дѣвушкой онъ даже пріостановился и что-то промычалъ въ видѣ любезности, но не получилъ никакого отвѣта. Это внушило ему странную мысль — подстричься и припомадиться у французскаго парикмахера.

— Кулё-ле-шевё, произнесъ онъ своимъ дикимъ выговоромъ, усаживаясь въ кресло.

Ильяшевъ, какъ узналъ Ижемскаго, не могъ безъ смѣху слѣдить за нимъ. Парикмахеръ, въ первый разъ увидѣвшій на своемъ попеченіи особу весьма страннаго свойства, обращался съ нею съ какимъ-то осторожнымъ любопытствомъ.

— Tiens! сказалъ онъ, когда щетинистые волосы неожиданно и сильно заскрипѣли на ножницахъ, такъ что всѣ бывшіе въ залѣ съ недоумѣніемъ обернулись на Ижемскаго. Но тотъ спокойно созерцалъ себя въ зеркалѣ.

— Coup de fer, Mr, обратился французъ, окончивъ главную операцію.

— Кес-ке-се? спросилъ Ижемскій, не понявъ выраженія.

— Un petit coup de fer?… повторилъ парикмахеръ.

— Вуй, бонъ, согласился на всякій случай Ижемскій.

— Мальшикъ, шипсы! крикнулъ Французъ, къ немалому разочарованію провинціала, коіюрый ожидалъ почему-то совсѣмъ другаго. Не желая впрочемъ спасовать, онъ согласился завиться.

Ильяшевъ постарался уйти изъ залы пораньше, чтобъ Ижемскій не вздумалъ подойти къ нему и компрометтировать своимъ знакомствомъ. Онъ зашелъ еще въ два-три магазина, чтобы дополнить нужнѣйшія покупки, и на извощикѣ доѣхалъ домой.

Нанятые имъ нумера сообщались боковою дверью. Онъ постучалъ къ Шелопатовой — ему тотчасъ отперли.

Катерина Петровна стояла предъ трюмо, въ только-что полученномъ дорогомъ костюмѣ, и вся сіяла. Она тотчасъ бросилась на встрѣчу Ильяшеву и прижалась щекой къ его плечу. Она разсыпалась въ признательностяхъ за великолѣпный подарокъ.

— Будешь обѣдать? предложилъ Ильяшевъ.

Катерина Петровна находила что веселѣе всего будетъ сойти въ общую залу къ табль-д’оту, гдѣ слѣдовало ожидать большаго общества.

Въ ту зиму Демутовскій табль-д’отъ дѣйствительно очень усердно посѣщался. Кромѣ пріѣзжихъ, между которыми первое мѣсто занимали желѣзнодорожные тузы, тамъ было нѣсколько постоянно живущихъ въ отели бюрократическихъ свѣтилъ, старыхъ холостяковъ, предпочитавшихъ дороже заплатить, но за то избавиться отъ хлопотъ съ устройствомъ особой квартиры. Нѣсколько губернаторовъ, предводителей дворянства и земскихъ дѣятелей явились къ табль-д’оту съ дамами; зала освѣтилась тысячами огней, наполнявшихъ ее рефлексами красныхъ обоевъ и игравшихъ на хрусталѣ и серебрѣ.

Появленіе Катерины Петровны въ этой многолюдной залѣ произвело впечатлѣніе: въ Петербургѣ вниманіе жадно обращается на новое представительное женское лицо и богатый туалетъ. Шелопатова замѣтила это, и ни на кого не глядя, чуть-чуть улыбнулась. Она выбрала два мѣста на томъ концѣ стола гдѣ преобладали мущины. Одинъ изъ нихъ, съ не очень молодымъ, но красивымъ лицомъ, подвинулъ ей стулъ: она поблагодарила слабымъ наклоненіемъ головы и сѣла. Красивый сосѣдъ продолжалъ съ боку скромно любоваться ею, поводя кончиками своихъ мягкихъ русыхъ усовъ. Катерина Петровна успѣла тоже незамѣтно взглянуть на него: его овальное, правильно очерченное лицо, сдержанный взглядъ голубыхъ глазъ, безукоризненная бѣлизна бѣлья и щеголеватость костюма обличали въ немъ принадлежность къ очень хорошему обществу. Онъ, изрѣдко отрываясь отъ наблюденія за Катериной Петровной, разговаривалъ съ сосѣдомъ, пожилымъ и очень осанистымъ человѣкомъ, по наружности вообще похожимъ на концессіонера.

— Я желала бы сегодня же попасть въ какой-нибудь театръ, сказала Катерина Петровна, обращаясь къ Ильяшеву.

— Сегодня никуда билета нельзя достать, возразилъ тотъ.

— Достать всегда можно, лишь бы знать гдѣ, возразила въ свою очередь Шелопатова.

Сосѣдъ ея вслушивался въ разговоръ, улыбаясь какою-то сдержанною улыбкой. Онъ подозвалъ человѣка и спросилъ нѣтъ ли въ конторѣ ложи въ оперѣ или Михайловскомъ. Тотъ тотчасъ принесъ ложу на французскій бенефисъ.

— Pardon, Mr, обратился по-французски господинъ къ Ильяшеву, — вы кажется ищете билета въ театръ — вотъ у этого человѣка есть ложа въ Михайловскомъ.

— Merci, Mr, vous êtes très obligent, поблагодарила его Катерина Петровна, чуть-чуть, съ достоинствомъ обращая къ нему лицо. Ильяшевъ тоже поблагодарилъ и купилъ билетъ.

Услужливому сосѣду очень хотѣлось заговорить съ Катериной Петровной, но какъ человѣкъ хорошаго общества, онъ боялся слишкомъ поспѣшно воспользоваться представившимся ему случаемъ оказать услугу. Катерина Петровна догадалась объ этомъ и подтолкнула Ильяшева.

— Вы вѣроятно въ этомъ же отелѣ стоите? обратился къ нему Ильяшевъ.

— Нѣтъ, я живу у отца, поспѣшно отвѣтилъ красивый господинъ, и тутъ же подалъ Ильяшеву карточку; Ильяшевъ отдалъ ему свою. — Я здѣсь иногда обѣдаю, потому что тутъ много встрѣчаю знакомыхъ, объяснилъ сосѣдъ.

— Позвольте мнѣ имѣть удовольствіе лично поблагодарить васъ за вашу любезность, сказалъ Ильяшевъ.

— Вы мнѣ сдѣлаете величайшую честь, отвѣтилъ красивый господинъ.

Ильяшевъ мелькомъ прочелъ карточку — и чуть не уронилъ ее изъ рукъ: на ней стояло имя одной изъ тѣхъ очень высокихъ особъ къ которымъ N--скій губернаторъ далъ ему рекомендательныя письма.

— Pardon, Mr, обратился онъ опять къ сосѣду, — вы не сынъ ли Ардальйона Львовича Булухайскаго?

Тотъ поклонился.

— Представьте, какой удивительный случай! воскликнулъ Ильяшевъ, и доставъ изъ кармана губернаторское письмо, передалъ его новому знакомому.

Молодой Булухайскій пробѣжалъ адресъ и вопросительно поглядѣлъ на Ильяшева.

— Это, конечно, не болѣе какъ дѣловое письмо, объяснилъ тотъ, почему-то нѣсколько сконфузившись. Булухайскій повидимому не замѣтилъ этого.

— Если не ошибаюсь, на конвертѣ почеркъ моего кузена, N--скаго губернатора?

Ильяшевъ подтвердилъ; разговоръ естественно перешелъ на N--скъ, въ которомъ Булухайскій былъ проѣздомъ, на губернатора, на нѣкоторыхъ общихъ знакомыхъ. Оказалось что Булухайскій зналъ тоже и Mme Нельгунову.

— La pluie et le beau temps de la ville de N, отозвался онъ о ней.

Катеринѣ Петровнѣ то же пришлось обмѣняться съ Булухайскимъ двумя-тремя фразами. Она должна была отдать ему справедливость что его почтительныя обращенія къ ней не могли показаться смѣшными въ виду того что онъ еще не былъ ей представленъ.

— Je vous reverrai au théâtre, сказалъ онъ, когда всѣ встали изъ-за стола.

Въ театрѣ наши пріѣзжіе дѣйствительно скоро замѣтили его. Онъ прошелъ въ партеръ, съ какою-то красивою дружественностью кивая по сторонамъ на поклоны знакомыхъ, и сѣлъ въ первомъ ряду креселъ. Капельдинеръ не предшествовалъ ему для указанія мѣста: это было его абонированное кресло, и бенефиціанты никогда не забывали прислать его ему.

Театръ наполняла обычная Михайловская публика. Нѣсколько львицъ петербургскаго полусвѣта позировало въ бенуарѣ; бель-этажъ блисталъ великолѣпными туалетами и — увы — далеко не всегда красивыми лицами лучшаго общества. Въ этомъ отношеніи на сторонѣ Шелопатовой надо было признать полное преимущество. Партеръ повидимому признавалъ его, потому что множество биноклей настойчиво обращались къ ложѣ гдѣ сидѣла Катерина Петровна. Въ антрактѣ Булухайскій, обводя биноклемъ бель-этажъ, узналъ обоихъ и поклонился.

— Надо сойти къ нему въ партеръ, сказалъ Ильяшевъ.

— Онъ, кажется, принимаетъ меня за твою жену; надо что-нибудь сказать ему обо мнѣ — напримѣръ что я помѣщица… или вообще дама… изъ N--ска; что-нибудь несовсѣмъ опредѣленное… посовѣтовала Шелопатова.

Ильяшевъ и самъ зналъ какъ въ этомъ отношеніи слѣдовало поступать. Какъ онъ предвидѣлъ, Булухайскій послѣ нѣсколькихъ незначительныхъ фразъ спросилъ его:

— Pardon за нескромное любопытство: вы женаты?

— Нѣтъ, пояснилъ Ильяшевъ, сопровождая отвѣтъ улыбкой, которая вызывала на новые вопросы.

— Я потому позволилъ себѣ спросить что вижу васъ съ дамой… продолжалъ Булухайскій.

— Эта дама — только моя спутника, отвѣтилъ Ильяшевъ: — она тоже изъ N--ска, и мы оказались попутчиками. Впрочемъ, для меня эта роль не ограничивается дорогой, такъ какъ у нея здѣсь никого нѣтъ, и я самый близкій ея знакомый.

Булухайскій слушалъ, не выражая лицомъ никакого движенія.

— Значитъ она пріѣхала… не къ роднымъ? какъ-то безъ всякой значительности спросилъ онъ.

— Она пріѣхала по нѣкоторымъ отношеніямъ, и дѣламъ, пояснилъ такъ же серіозно Ильяшевъ. — У нея разладъ съ мужемъ.

Булухайскій на это ничего не сказалъ и посмотрѣлъ внизъ.

— Хотите съ ней познакомиться? я увѣренъ что это доставитъ ей удовольствіе.

Булухайскій тотчасъ согласился.

— Это сдѣлаетъ меня центромъ всѣхъ разспросовъ, сказалъ онъ, улыбаясь; — потому что я долженъ вамъ открыть — ваша знакомая очень заинтересовала всѣхъ своимъ появленіемъ. Многіе замѣтили мой поклонъ и уже обращались ко мнѣ съ вопросами.

— Она дѣйствительно очень хороша собою, подтвердилъ Ильяшевъ.

Въ ложѣ Катерина Петровна тотчасъ овладѣла разговоромъ. Какъ-то неопредѣленно скользя и по своимъ собственнымъ воспоминаніямъ о Петербургѣ и N--скѣ, и по обрывкамъ слуховъ и отзывовъ, доходившихъ къ ней изъ сферы настоящаго петербургскаго общества, она распространила вокругъ себя нѣсколько туманный полусвѣтъ, въ которомъ проступало что-то похожее на порядочную женщину и вмѣстѣ вызывало неопредѣленное подозрѣніе. Булухайскій вынесъ объ ней такое сужденіе «что если она дѣйствительно то чѣмъ я ее предполагаю, то во всякомъ случаѣ она бывала въ хорошихъ рукахъ, и хотя съ лѣвой стороны, но принадлежитъ къ обществу». Еслибы Катерина Петровна знала такое заключеніе, она нашла бы что ей удалось сдѣлать болѣе, чѣмъ она желала. Ильяшевъ, напротивъ, испытывалъ какое-то смутное, неопредѣленное неудовольствіе: онъ какъ будто чувствовалъ что ему предоставлено слишкомъ мало мѣста въ происходившемъ предъ его глазами. Ему казалось также что Катерина Петровна не просто интригуетъ, но отчасти подчиняется впечатлѣнію производимому Булухайскимъ.

II. Почва.

Ильяшевъ проспалъ долго, и проснувшись рѣшился тотчасъ же, не теряя понапрасну времени, приступить къ тому что онъ называлъ обслѣдованьемъ почвы. Онъ разложилъ въ порядкѣ полученныя отъ губернатора рекомендательныя письма, прочелъ въ сотый разъ ихъ звучные адресы, а на особомъ клочкѣ бумаги записалъ еще кое-какія имена, принадлежавшія его университетскимъ товарищамъ и прежнимъ знакомымъ, и вручивъ этотъ листокъ Ижемскому, поручилъ ему справиться въ адресномъ столѣ объ ихъ мѣстѣ жительства: по привычкѣ, онъ желалъ разомъ развернуть всѣ рессурсы и затронуть всѣ доступныя ему пружины.

Затѣмъ онъ одѣлся, и взглянувъ еще разъ на губернаторскіе конвертики, рѣшился начать съ самаго крупнаго изъ трехъ тузовъ, отъ которыхъ зависѣла его участь.

Это былъ тузъ чрезвычайно громкаго имени, въ свое время пользовавшійся въ Петербургѣ неограниченною популярностью, но нынѣ стоящій не у дѣлъ, а потому нѣсколько поблекшій. Ильяшеву это обстоятельство было не безызвѣстно, и онъ не ожидалъ отъ туза никакихъ непосредственныхъ результатовъ, разчитывая только на его связи съ обществомъ и всѣмъ извѣстную готовность поощрять и протежировать.

Извощичъя карета (Ильяшевъ нарочно взялъ карету, чтобъ его не приняли за зауряднаго посѣтителя бюрократическихъ переднихъ) подвезла нашего героя къ дому совершенно частной архитектуры, въ которомъ сановникъ, по удаленіи отъ дѣлъ, занималъ наемную квартиру.

Ильяшева безъ всякаго затрудненія провели въ кабинетъ. Сановникъ, въ разстегнутомъ военномъ сюртукѣ, приподнялся ему навстрѣчу и пригласилъ сѣсть. Еще во времена своего значенія, онъ отличался отъ другихъ важныхъ особъ чрезвычайною привѣтливостью и доступностью, за которыми тогдашнее общественное мнѣніе прозрѣвало какія-то прогрессивныя идеи. Онъ между всѣми дѣятелями той эпохи преимущественно считался либераломъ и человѣкомъ тонкаго и просвѣщеннаго ума. Нѣкоторыя реформы Петербургъ прямо приписывалъ его внушеніямъ; если молодой человѣкъ, привлеченный къ отвѣтственности по политическому дѣлу, испытывалъ смягченіе своей участи, онъ прямо шелъ благодарить просвѣщеннаго сановника, увѣренный что смягченіе послѣдовало по его ходатайству; и хотя это не всегда было такъ, но сановникъ не находилъ нужнымъ разъяснять ошибку. Чиновники считали за честь служить у его превосходительства и гордились своими усами и бородками, еще преслѣдуемыми въ другихъ вѣдомствахъ. Въ городѣ толковали что у него есть обширные, необыкновенно просвѣщенные планы, которымъ противодѣйствовала какая-то партія. Изо всѣхъ этихъ данныхъ, въ свое время, возникло явленіе чрезвычайно рѣдкое и даже странное: въ Петербургѣ искренно любили сановника, и нѣкоторые даже съ увлеченіемъ. Впрочемъ, то было время общаго напряженія, раздутыхъ, часто совершенно нелѣпыхъ слуховъ, черезчуръ тонкихъ догадокъ и ни на чемъ не основанныхъ предположеній: каждому сановнику приписывалась политическая система, создавались цѣлыя поэмы о дебатахъ въ высшихъ правительственныхъ учрежденіяхъ, подчеркивались никогда не произносившіяся фразы и слова.

Молодой человѣкъ отрекомендовался.

— Что вамъ угодно? съ какою-то привѣтливою безпечностью спросилъ сановникъ.

Ильяшевъ объяснилъ цѣль своего посѣщенія и подалъ рекомендательное письмо. Генералъ какъ увидѣлъ подпись N--скаго губернатора, такъ повеселѣлъ точно.

— А, Илья Александровичъ! достойнѣйшій! Такъ вы оттуда? Ну, что жь онъ тамъ, какъ это онъ тамъ… того? заговорилъ онъ, не читая, а только переворачивая въ рукахъ губернаторское письмо. — Штафирка…. мы его всѣ тутъ штафиркой прозвали…. волочится тамъ, я думаю, напропалую, а? Онъ еще когда въ ** департаментѣ служилъ, пріѣзжаетъ разъ на офиціальный обѣдъ….

И генералъ, какъ-то странно щуря свои морщинистыя вѣки, разказалъ анекдотъ, оставшійся, впрочемъ, для Ильяшева совершенно непонятнымъ.

— У васъ въ сенатѣ дѣло? въ которомъ департаментѣ? спросилъ онъ вдругъ, вспомнивъ что молодой человѣкъ явился къ нему по дѣлу.

Ильяшевъ вторично объяснилъ въ чемъ состоитъ его просьба. Генералъ потеръ ладонью лобъ, и глаза, и все лицо.

— Да, да, понимаю…. вы ищете тутъ…. того. Вы приготовьте мнѣ памятную записочку…. такъ, въ нѣсколькихъ словахъ.

Ильяшевъ, въ недоумѣніи, молча поклонился.

— Памятную записочку, больше ничего…. подтвердилъ генералъ. — До пріятнаго свиданія.

И сановникъ, привставъ, какъ-то махнулъ рукой, точно хотѣлъ пожать руку Ильяшева, но единственно по торопливости не нашелъ ея.

«Нѣтъ, это что-то совсѣмъ не то, и никакой памятной записочки я ему подавать не буду», думалъ Ильяшевъ, съ тѣмъ же недоумѣніемъ спускаясь по широкой лѣстницѣ. «Совсѣмъ, совсѣмъ не то», повторилъ онъ мысленно, припоминая составленныя имъ предположенія о просвѣщенномъ сановникѣ.

Черезъ четверть часа онъ подъѣхалъ къ большому казенному зданію, гдѣ обиталъ въ тридцати великолѣпныхъ комнатахъ другой тузъ, не только стоявшій непосредственно у дѣлъ, во и оказывавшій, по слухамъ, косвенное вліяніе на нѣкоторыя даже отдаленныя вѣдомства. Тутъ ему пришлось значительно подождать въ пріемной. Сановникъ, еще не старый человѣкъ, въ форменномъ фракѣ, обходилъ просителей и съ каждымъ толковалъ необыкновенно звучнымъ и какъ бы металлическимъ голосомъ. Выслушавъ съ глубокимъ вниманіемъ ходатайство Ильяшева, онъ взялъ отъ него рекомендательное письмо и сказалъ:

— Подождите здѣсь, послѣ пріема я попрошу васъ въ кабинетъ.

Отпустивъ послѣдняго просителя, сановникъ быстрыми шажками удалился въ боковую дверь, которую тотчасъ съ нѣкоторою таинственностью затворилъ за нимъ дежурный чиновникъ. Черезъ десять минутъ тотъ же чиновникъ пріотворилъ ее и значительно кивнулъ Вльяшеву: это значило что его превосходительство требуютъ къ себѣ въ кабинетъ.

Ильяшевъ бѣгло и съ любопытствомъ оглянулся. Святилище сановника представляло видъ чрезвычайно пріятный: убранство отличалось обдуманною и дорого стоящею простотой, не было никакихъ украшеній, даже на письменномъ столѣ; но за то самый столъ, изъ массивнаго темнаго орѣха, съ художественною рѣзьбой на шкафчикахъ, глядѣлъ капитально. Вообще при убранствѣ комнаты вниманіе преднамѣренно обращено было только на тѣ предметы которые относились къ умственной дѣятельности хозяина: бюро для занятій стоя, массивные рѣзные шкафы съ книгами и особая открытая витрина, наполненная сводомъ законовъ — все это было массивно, грандіозно, тогда какъ остальная мебель отличалась посредственностью. Единственнымъ украшеніемъ комнаты служили два бюста: Сперанскаго и Бѣлинскаго. Такое сочетаніе показалось Ильяшеву нѣсколько тенденціознымъ; но взглянувъ на портреты на стѣнахъ, между которыми ему бросились въ глаза Неволинъ и Писаревъ, онъ уже не зналъ что и подумать.

Сановникъ, предъ лицомъ котораго онъ теперь находился, носилъ весьма негромкое имя и достигъ положенія личными, такъ-сказать, заслугами. Ему повезло въ ту эпоху когда столоначальникамъ задавали составлять проекты. Онъ владѣлъ бойко канцелярскимъ языкомъ и умѣлъ говорить; одинъ изъ его проектовъ, кажется о водвореніи хлѣбопашества на берегахъ Бѣлаго Моря, прошелъ въ дальнѣйшихъ инстанціяхъ и обратилъ на него вниманіе; потомъ онъ и самъ уже зналъ какъ позаботиться о себѣ дальше. Въ настоящее время онъ стоялъ, можно сказать, въ зенитѣ своего величія. Въ немъ признавали обширный умъ и — обстоятельство довольно странное — связь съ отечественною интеллигенціей. Существовало даже мнѣніе что какое бы запутанное и трудное дѣло ни поручить ему — онъ сумѣетъ разрѣшить его удобно. Съ другой стороны, въ нѣкоторыхъ кружкахъ очень дорожили тѣмъ что онъ въ своихъ частныхъ отношеніяхъ будто бы держалъ въ рукахъ всю современную печать и могъ переплетать и расплетать нити литературнаго клубка.

Сановникъ указалъ Ильяшеву стулъ.

— Я прочиталъ письмо Ильи Александровича…. началъ онъ, положивъ свою худую бѣлую руку на разложенный листъ.

— Не скрою отъ васъ что я придаю мало цѣны рекомендаціямъ, откуда бы онѣ ни исходили; я предпочитаю лично познакомиться съ человѣкомъ, и позволяю себѣ разчитывать на собственную опытность въ распознаваніи людей…. Вы хотите служить въ Петербургѣ? добавилъ сановникъ, и при этихъ словахъ вдругъ быстро поднялъ на Ильяшева опущенный до тѣхъ поръ взглядъ.

Ильяшевъ подтвердилъ.

— Вы имѣете состояніе?

— Совершенно независимое, опять подтвердилъ Ильяшевъ.

Сановникъ продолжалъ глядѣть на него взглядомъ долженствовавшимъ выразить проницательность и даже пронзительность.

— Я считаю это обстоятельство весьма важнымъ… объяснилъ онъ. — По моему личному мнѣнію, существуютъ двѣ категоріи должностей: высшихъ и низшихъ; на послѣднихъ могутъ быть очень полезны чиновники служащіе изъ крайности и вполнѣ зависящіе отъ службы; но на первыхъ — понимаете ли, на первыхъ — такіе не должны быть терпимы. Я положительно держусь этого мнѣнія!

Ильяшевъ поспѣшилъ подтвердить эту теорію; сановникъ снисходительно прислушался къ его словамъ, съ такимъ, впрочемъ, выраженіемъ, какъ бы давалъ знать что можетъ совершенно обойтись безъ согласія молодаго человѣка.

— Я нахожу, продолжалъ онъ, — что отъ чиновника недостаточно требовать исполнительности; необходимо также полное внутреннее сочувствіе дѣлу, что всего лучше можетъ быть доказано, когда отдается службѣ человѣкъ не нуждающійся въ ней матеріально! На извѣстныхъ должностяхъ необходимо чтобы чиновникъ вникалъ въ правительственные виды.

Сановникъ пріостановился, потеръ одну руку о другую, и почему-то взглянулъ на Бѣлинскаго и Писарева.

— Вы изъ какого университета? спросилъ онъ.

— Изъ Петербургскаго.

— Это очень почтенная рекомендація въ моихъ глазахъ. Хотя самъ я окончилъ воспитаніе въ Императорскомъ Училищѣ Правовѣдѣнія, но имѣлъ случаи убѣдиться что студенты Петербургскаго университета болѣе другихъ способны къ службѣ. Мнѣ вообще нравится направленіе этого учебнаго заведенія. Какую же должность вы желали-бы занять?

Ильяшевъ уклончиво объяснилъ что, не нуждаясь въ службѣ матеріально, желалъ бы отклонить отъ себя такія мѣста на которыхъ человѣкъ не обезпеченный могъ бы быть полезнѣе его. Сановникъ задумчиво посмотрѣлъ на него, потомъ на свою руку, красиво лежавшую на листѣ бѣлой бумаги.

— Вамъ во всякомъ случаѣ надо прежде причислиться къ вѣдомству, сказалъ онъ. — Ильяшевъ выразилъ полную готовность.

— Зайдите ко мнѣ на этихъ дняхъ, и приготовьте докладную записку, отпустилъ его сановникъ, и въ дверяхъ, какъ бы вдругъ пожелавъ быть любезнымъ, прибавилъ:

— Я не хотѣлъ бы упустить васъ изъ виду, г. Ильяшевъ….

Молодой человѣкъ поклонился.

Сановникъ произвелъ на него довольно странное и неудовлетворительное впечатлѣніе. «Похоже что тутъ она самая-то суть и гнѣздится, а между тѣмъ со стороны посмотрѣть — какъ-то странно выходитъ» — думалъ онъ, сидя въ каретѣ, которая везла его на другой конецъ города къ Булухайскимъ. — «Но очевидно, человѣкъ на ходу и можетъ многое сдѣлать», заключилъ онъ; «только захочетъ ли?» Въ этомъ: захочетъ ли? конечно, и былъ весь вопросъ; но сколько ни вертѣлъ его Ильяшевъ въ головѣ, выходило что безъ достаточной причины захотѣть никакъ нельзя. Рекомендательное письмо очевидно имѣло второстепенное значеніе; къ сановнику надо было подойти съ другой стороны. Но съ какой?

Тайный совѣтникъ Булухайскій жилъ въ собственномъ домѣ, болѣе впрочемъ походившемъ на дворецъ, чѣмъ на домъ. Онъ принадлежалъ къ старинному вельможному роду, славился богатствомъ и старался держаться нѣсколько на екатерининскій манеръ; любилъ отозваться нѣсколько даже пренебрежительно о служебныхъ почестяхъ и отличіяхъ, но втайнѣ дорожилъ ими страстно и въ свое время рѣшился даже промѣнять военный мундиръ на гражданскій, единственно чтобы не упустить служебной карьеры. Въ обществѣ отзывались о немъ какъ о человѣкѣ добромъ и мало способномъ, а въ нѣкоторыхъ кружкахъ подозрѣвали въ немъ фрондёра.

Мраморное entré раздѣляло первый этажъ дома на двѣ половины: одну занимали пріемныя для просителей, комнаты дежурныхъ чиновниковъ и вообще все то чтô относилось къ служебной, дѣловой сторонѣ хозяина; другая половина принадлежала сыну. Самъ старикъ занималъ второй этажъ дома.

Ильяшевъ, освѣдомившись отъ швейцара что молодой Булухайскій у себя и принимаетъ, рѣшился зайти прежде къ нему. Его пригладили въ кабинетъ. Булухайскій поспѣшно вышелъ къ нему на встрѣчу, привѣтствовалъ чрезвычайно любезно и усадилъ на одинъ изъ широкихъ и коротенькихъ диванчиковъ, обставлявшихъ комнату. Ильяшеву показалось даже что любезности со стороны хозяина обнаружено уже слишкомъ много, такъ что для перваго и поверхностнаго знакомства выходило какъ-то даже и странно.

— Вы объясните мнѣ ваши виды; я не сомнѣваюсь что найду возможность быть вамъ хоть немного полезенъ, пригласилъ Булухайскій, обмѣнявшись первыми незначащими фразами.

Ильяшевъ коротко объяснилъ свои цѣли и въ нѣсколько юмористическомъ видѣ передалъ впечатлѣніе двухъ предшествовавшихъ визитовъ. Булухайскій слушалъ съ какимъ-то неопредѣленнымъ выраженіемъ лица, оглядывая свои красивые ногти.

— Что же вы теперь намѣрены дѣлать? спросилъ онъ, когда гость кончилъ разказъ.

Ильяшевъ рѣшительно не зналъ что отвѣтить на этотъ вопросъ. Ему показалось, что Булухайскій спрашивалъ: а вы разчитываете достичь чего-нибудь этимъ путемъ?

— Думаю подождать нѣсколько дней и затѣмъ напомнить о себѣ докладною запиской, сказалъ онъ неувѣренно.

— Васъ, вѣроятно, причислятъ къ министерству, замѣтилъ съ какою-то даже задумчивостью Булухайскій.

— Это очень немного, замѣтилъ Ильяшевъ.

— Очень немного, подтвердилъ Булухайскій, и оба какъ-то непріятно помолчали.

— У меня есть также рекомендательное письмо къ вашему батюшкѣ, попробовалъ нерѣшительно Ильяшевъ. Булухайскій продолжалъ разсматривать ногти.

— Вы мнѣ позволите объясниться съ вами безъ всякой дипломатіи? обратился онъ къ гостю, и улыбнувшись на его поспѣшный отвѣтъ, продолжалъ: — На первый разъ для васъ всего полезнѣе правильно взглянуть на дѣло. Рекомендательное письмо издалека, скажу вамъ, имѣетъ очень мало вѣса; ему охотно вѣрятъ, но чтобы достичь результата, необходимо имѣть кого-нибудь на мѣстѣ, здѣсь. Дѣлаютъ только для тѣхъ кто надоѣдаетъ: это самое главное. Письма откладываются въ ящикъ и забываются, тогда какъ личныя встрѣчи — совсѣмъ другое дѣло. О васъ будутъ писать, между тѣмъ какъ здѣсь тысячи торчатъ предъ глазами, и у каждаго какой-нибудь дядюшка, который трубитъ о немъ утромъ, днемъ, ночью….

Ильяшевъ чѣмъ болѣе слушалъ, тѣмъ болѣе понималъ основательность всего что говорилъ Булухайскій.

— Вы отнимаете у меня всякую надежду, сказалъ онъ, черезъ силу улыбаясь.

Булухайскій тоже какъ-то ссріозно улыбнулся и готовился отвѣтить, когда лакей во фракѣ и въ перчаткахъ явился въ кабинетъ.

— Прикажете тутъ подавать? спросилъ онъ.

— Да, отвѣтилъ молодой баринъ, и обратившись къ Ильяшеву, поспѣшно прибавилъ: — Вы сдѣлаете мнѣ честь, раздѣлить со мною мой завтракъ?

Тотъ же лакей внесъ небольшой столикъ, сервированный для двухъ, и поставилъ на него прикрытое серебряною крышкой блюдо.

— Пожалуста, пригласилъ хозяинъ, и оба перешли къ столику.

— Я вовсе не хочу васъ обезнадеживать, продолжалъ Булухайскій, разрѣзывая дымившуюся котлетку. — Я только замѣчаю что путь на который быть-можетъ вы разчитываете не приведетъ васъ далеко. Вѣдь вы, конечно, не желаете идти обычнымъ путемъ, ждать ваканціи, послѣдовательно передвигаться со ступеньки на ступеньку?

— Однакожь, кажется придется подчиниться этому порядку…. сказалъ печально Ильяшевъ.

— Совсѣмъ нѣтъ, возразилъ Булухайскій, наливая въ оба стакана превосходный лафитъ. — Кто желаетъ многаго достигнуть, тотъ идетъ иначе. Разумѣется, это не легко….

— Это должно-быть очень трудно…. подтвердилъ Ильяшевъ.

Булухайскій отхлебнулъ изъ стакана и вытеръ салфеткой усы.

— Я считалъ бы себя виноватымъ предъ вами, еслибы не сьумѣлъ сдѣлать для васъ этотъ путь возможнымъ. Сдѣлать его легкимъ никто не можетъ…. сказалъ онъ серіозно.

Ильяшевъ не зналъ какъ благодарить. — Я такъ мало имѣю правъ на ваше дружеское расположеніе….

— Объяснимтесь, перебилъ его Булухайскій. — Человѣку въ моемъ положеніи приходится часто быть мишенью всевозможныхъ просьбъ, и въ особенности подобныхъ вашей. Само собою разумѣется что намъ необходимо при этомъ очень и очень различать людей. Однихъ надо всю жизнь тянуть за уши, другіе нуждаются только въ первомъ толчкѣ. Позвольте васъ увѣрить что мнѣ достаточно было нашего коротенькаго знакомства, чтобы понять что ваша блестящая карьера заключается въ васъ самихъ. Вамъ надо стать однажды ногой на дорогу, и вы быстро пройдете ее до конца…. Мнѣ будутъ благодарны за васъ.

Ильяшевъ еще разъ заявилъ свою признательность. Онъ очень хорошо понималъ что Булухайскій говорилъ неискренно, и только удивлялся: откуда мнѣ сіе? неужели только потому что Шелопатова ему понравилась? — въ чемъ онъ болѣе не сомнѣвался.

— Мнѣ было бы любопытно узнать что именно вы имѣете въ виду? сказалъ онъ, когда завтракъ былъ оконченъ, и хозяинъ долилъ стаканы остатками вина.

— Очень обыкновенныя средства, отвѣтилъ Булухайскій, глядя предъ собой въ стаканъ. — Я обдумаю хорошенько, и если вы позволите, заѣду къ вамъ и сообщу вамъ свою маленькую программу. Напримѣръ, если изъ театра — это не будетъ поздно?

Ильяшевъ увѣрилъ что они (онъ нарочно выразился во множественномъ числѣ, чтобы напомнить о Шелопатовой) останутся весь вечеръ дома и будутъ ждать его.

— А къ вашему батюшкѣ все-таки слѣдуетъ явиться и представить рекомендательное письмо? спросилъ онъ.

Булухайскій подумалъ.

— Нѣтъ, теперь это лишнее; это можно будетъ послѣ, сказалъ онъ, провожая гостя до дверей.

III. Водоворотъ.

Въ нумерѣ у себя Ильяшевъ засталъ Ижемскаго. Чудакъ поджидалъ его на порогѣ, и какъ только завидѣлъ, началъ продѣлывать какіе-то уморительные и таинственные знаки.

— Тс!… Гость! тамъ гость! удивительный! говорилъ онъ шепотомъ, указывая на комнату Шелопатовой. — Полчаса будетъ какъ явился, и держитъ себя поразительно!

— Что жь такое? спросилъ въ недоумѣніи Ильяшевъ.

— Я говорю: поразительно! отвѣтилъ Ижемскій. — Сначала какъ вошелъ, думалъ что пьяный какой: крикъ поднялъ, бранными словами ругался… и Катерина Петровна держали себя удивительнымъ образомъ! А теперь — прислушайтесь-ка!

Ильяшевъ, заинтересованный, подошелъ къ боковой двери. Въ комнатѣ Шелопатовой было тихо, и въ тишинѣ отрывисто и явственно раздавались чьи-то всхлипыванья. Ильяшеву показалось сначала что это Шелопатова плачетъ; но нѣтъ: плакала чья-то мужская, хриплая и надтреснутая грудь; плачъ былъ какой-то безобразный, пьяный. «Что такое?» подумалъ въ недоумѣніи Ильяшевъ, и осторожно, чуть слышно стукнулъ въ дверь. За стѣной произошло движеніе: какъ будто нарочно двинули стуломъ, чтобы заглушить звукъ, и никакого отвѣта. Ильяшевъ безпокойно пожалъ плечами и сталъ ждать.

— Вы его видѣли? спросилъ онъ Ижемскаго.

— Только и видѣлъ какъ онъ вошелъ въ нумеръ, и сейчасъ заперъ за собой дверь. Я въ то время къ вамъ по корридору шелъ, — въ корридорѣ-то не очень свѣтло. Однако примѣтилъ: высокій такой, сутуловатый, и ужь франтъ какой: рукавъ на сюртукѣ подпоротъ.

Ижемскій зароготалъ было, но тотчасъ опомнился.

Прошло съ полчаса; за стѣной совсѣмъ притихло, и не слышно было ни всхлипываній, ни голосовъ. Ильяшевымъ овладѣвало нетерпѣніе. Наконецъ послышалось какое-то движеніе, въ дверяхъ щелкнулъ замокъ, и незнакомая фигурка шмыгнула по корридору. Ильяшевъ тотчасъ вошелъ въ нумеръ.

— Что это за таинственное посѣщеніе? Не секретъ? спросилъ онъ.

Катерина Петровна сидѣла съ заплаканнымъ лицомъ, вся взволнованная. Какъ только Ильяшевъ вошелъ, она порывисто бросилась ему на шею.

— Милый мой, я тебя ни за что, ни за что не оставлю! Ты вѣдь не позволишь взять меня отъ тебя, не правда ли? заговорила она взволнованно и прерывисто, прижимаясь щекой къ его лицу. — Это мой мужъ приходилъ, и видишь въ какомъ я состояніи!

Для Ильяшева мужъ Катерины Петровны не былъ такою новостью какъ для Соловцова: онъ кое-что зналъ о немъ отъ нея самой. Но появленіе его на сцену дѣйствія ни въ какомъ случаѣ не доставило ему удовольствія.

— Что же у васъ за разговоръ былъ? спросилъ онъ.

Катерина Петровна не вдругъ отвѣчала, она продолжала всхлипывать и, вздрагивая, прижиматься къ груди Ильяшева.

— Онъ тутъ кричалъ на меня, бранился; требовалъ чтобъ я сейчасъ къ нему переѣхала, грозился полиціей, объяснила она.

— Онъ пьянъ былъ? освѣдомился безъ церемоніи Ильяшевъ.

— Нѣтъ, кажется; а впрочемъ не знаю.

— Или онъ думаетъ что у тебя денегъ много?

— Вотъ это, кажется, вѣрнѣе.

Ильяшевъ пошарилъ въ своемъ портфельчикѣ.

— Надо ему дать что-нибудь. Вотъ брось ему, если опять придетъ, сказалъ онъ, подавая двадцатипятирублевую бумажку.

Шелопатова какъ-то нерѣшительно взглянула на Ильяшева.

— Онъ не возьметъ, сказала она.

— Не возьметъ? съ какой стати?

— Ты его въ самомъ дѣлѣ чортъ знаетъ за кого считаешь? возразила какимъ-то даже обиженнымъ тономъ Шелопатова.

Ильяшевъ усмѣхнулся.

— Полно, мой другъ; о мужѣ твоемъ даже и толковать нечего, сказалъ онъ, спокойно садясь въ кресло. — А вотъ что: вечеромъ попозже у насъ Булухайскій будетъ….

И онъ передалъ ей вкратцѣ ихъ утренній разговоръ.

— Я постараюсь войти въ твои интересы…. отвѣтила все еще какъ будто обиженнымъ тономъ Шелопатова.

— Твои, мои — это въ настоящее время рѣшительно одно и то же, поправилъ ее Ильяшевъ.

Предъ вечеромъ онъ собрался изъ дому.

— Ты прими здѣсь Булухайскаго, если онъ раньше меня пріѣдетъ, а я ненадолго съѣзжу по дѣлу, распорядился онъ.

Ему собственно не предстояло никакого дѣла, а только хотѣлось чтобъ Булухайскій хоть полчаса побылъ съ Шелопатовой вдвоемъ, онъ былъ увѣренъ что Катерина Петровна употребитъ эти полчаса съ большою пользой. Однакожь какая-то ядовитая мысль тотчасъ же закралась ему въ душу. Онъ припомнилъ первую встрѣчу съ Булухайскимь за табль-д’отомъ, разговоръ въ театрѣ, особенное оживленіе Шелопатовой въ тотъ вечеръ, и онъ уже сомнѣвался, благоразумно ли покровительствовать сближенію, которое могло перейти въ чувство? Катерина Петровна казалась ему подозрительною. Интриганка, конечно; но Булухайскій могъ ей понравиться, и кажется дѣйствительно нравился. И у какой женщины не бываетъ капризовъ? Онъ однако не измѣнилъ своего намѣренія и только рѣшилъ продолжить свое отсутствіе какъ можно менѣе.

Съ этою цѣлью онъ отправился къ одному изъ своихъ прежнихъ пріятелей, адресъ котораго Ижемскій доставилъ ему поутру. Пріятель этотъ не имѣлъ для Ильяшева другаго значенія, кромѣ чрезвычайной юркости и предпріимчивости характера, всегда представлявшихъ для нашего героя значительный интересъ; Ильяшевъ припомнилъ что оставилъ его въ періодъ процвѣтанія ссудныхъ кассъ, владѣльцемъ одного изъ такихъ учрежденій, и былъ почти увѣренъ что дѣло это уже брошено, и Забойкинъ бьется надъ чѣмъ-нибудь другимъ.

Онъ не обманулся. При первомъ напоминаніи о ссудной кассѣ Забойкинъ презрительно махнулъ рукой и даже какъ-то характерно сплюнулъ.

— То, братецъ, для начала хорошо было, а остановиться на такой глупости дуракъ только можетъ, пояснилъ онъ.

— Что жь, бросилъ?

— Бросить не бросилъ, а сдалъ вѣрному человѣку на руки, и веди себѣ; самъ разъ въ мѣсяцъ книги просматриваю. А у меня штука покрупнѣе теперь заведена.

— Секретъ?

— И не думаю секретничать: просто на биржѣ поигрываю.

Ильяшевъ почти съ сожалѣніемъ посмотрѣлъ на пріятеля.

— Опасную, братъ, штуку затѣялъ, сказалъ онъ.

— Какъ не опасную, подтвердилъ тотъ серіозно. — Только вѣдь я за это дѣло взялся не зря: я прежде систему выработалъ.

— И съ системами-то знаешь какъ нарывались, возразилъ Ильяшевъ.

Пріятелю этотъ разговоръ не нравился; онъ помолчалъ и потомъ только сухо прибавилъ:

— Я вѣдь тебя не подбиваю, на свои деньги ворочаюсь.

Ильяшевъ тоже перешелъ къ другимъ предметамъ. А между тѣмъ и его пріятель, и все что онъ видѣлъ теперь предъ собой съ этой минуты интересовало его именно только потому что онъ во всемъ видѣлъ связь съ «опасною штукой». Пріятель выглядѣлъ бойко и значительно; комната во всѣхъ своихъ подробностяхъ носила слѣды не только довольства, но и роскоши; множество замѣтокъ, счетовъ, телеграммъ, наваленныхъ на столѣ, нанизанныхъ на крючки, сообщали обстановкѣ внушительный биржевой характеръ. «Вотъ она настоящаято жизнь», невольно думалось ему, и подмывающее чувство борьбы, дѣятельности, широкой игры въ счастье, въ золото, наползало къ нему и поднимало его.

Какъ ни рано вернулся онъ домой, но уже засталъ тамъ Булухайскаго. Катерина Петровна сумѣла отлично всѣмъ распорядиться: маленькій серебряный самоваръ кипѣлъ на столѣ, лампа разливала по комнатѣ слабый свѣтъ, въ каминѣ тихо догарали блѣдно-красные уголья. Булухайскій весело и спокойно встрѣтилъ Ильяшева, отозвался съ легкою похвалой объ оперѣ, которую не дослушалъ, отказался отъ втораго стакана чаю, и раскрывъ изящный портсигаръ, попросилъ позволенія выкуритъ сигару. Со стола убрали, и всѣ трое, придвинувшись ближе аругъ къ другу и къ камину, погрузились въ неопредѣленную, все задѣвающую и надо всѣмъ слегка подсмѣивающуюся петербургскую causerie. Булухайскій говорилъ много, но тѣмъ сдержаннымъ, какъ бы подтрунивающимъ тономъ, который никогда не удается обыкновеннымъ присяжнымъ болтунамъ; онъ болѣе скользилъ по разговору, осторожно спуская его съ опасныхъ мѣстъ и поспѣвая съ помощью опытнаго causeur’а тамъ гдѣ грозило истощеніе. Въ какой-нибудь часъ времени и Катерина Петровна, и Ильяшевъ были почти очарованы имъ.

— A propos, обратился онъ между прочимъ къ Ильяшеву, — вы завтра получите приглашеніе на балъ къ баронессѣ С***. Это будетъ въ связи съ нашимъ утреннимъ разговоромъ.

— Я не умѣю и выразить сколько я вамъ обязанъ, поспѣшилъ сказать нѣсколько озадаченный Ильяшевъ.

— Ну, что это, уклонился Булухайскій. — Я вамъ объяснилъ что въ вашемъ дѣлѣ, какъ и во всякомъ другомъ, я только эгоистъ, и больше ничего.

По уходѣ Булухайскаго Ильяшевъ почему-то тотчасъ спросилъ Шелопатову:

— Онъ много раньше меня пріѣхалъ?

— Нѣтъ, не много, разсѣянно отвѣтила Катерина Петровна.

Ильяшевъ все-таки не отсталъ.

— Разкажи же, какъ ты съ нимъ толковала…. о чемъ? спросилъ онъ.

— Да ни о чемъ особенномъ: какъ это разказать? уклонилась Шелопатоаа. — Сказать тебѣ правду, прибавила она съ тою же блуждающею улыбкой, — мнѣ ужасно спать хочется.

Ильяшевъ ничего не сказалъ, только озабоченно посмотрѣлъ ей вслѣдъ. Въ дверяхъ она остановилась, неся въ рукѣ подсвѣчникъ, и полуоборота къ Ильяшему освѣщенное снизу лицо, проговорила:

--Bonne nuit.

— Bonne nuit, сухо отвѣтилъ Ильяшевъ.

На другой день ѣздовой въ ливреѣ привилегированнаго цвѣта дѣйствительно привезъ Ильяшеву пригласительный билетъ на балъ къ баронессѣ С***. Билетъ былъ надписанъ съ ошибкой въ отчествѣ, съ неполнымъ адресомъ, и ѣздовой, отдавая его швейцару, нѣсколько разъ недовѣрчиво освѣдомился, дѣйствительно ли тутъ такой живетъ? «Потому, объяснилъ онъ, не было бъ у насъ въ конторѣ ошибки: не слыхать чтобъ изъ большихъ господъ такой былъ.»

Ильяшевъ поѣхалъ на балъ въ нѣсколько нервномъ настроеніи: ему предстояло въ первый разъ сойтись лицомъ къ лицу съ міромъ о которомъ зналъ только по наслышкѣ. Нервное возбужденіе не покидало его и во весь вечеръ: все, внезапно нахлынувшее и зарябившее предъ нимъ, походило на какой-то чадъ, въ которомъ онъ до самаго конца не могъ освоиться. Онъ чувствовалъ себя каждую минуту одинокимъ и какимъ-то маленькимъ. Изъ всей этой блестящей толпы, стоявшей, танцовавшей и шумѣвшей предъ нимъ, за нимъ, вокругъ него, онъ зналъ одного Булухайскаго; но и Булухайскій казался ему въ этотъ вечеръ какимъ-то другимъ и совершенно чужимъ лицомъ. Его удивляло что этотъ спокойный и самообладающій человѣкъ вдругъ дѣлался озабоченъ, прислушивался направо и налѣво, торопливыми шажками удалялся куда-то и опять возвращался. Общее впечатлѣніе бала какъ-то смутно давило его; онъ, уѣзжая, не могъ бы припомнить отчетливо ни одной подробности. Одно онъ помнилъ отчетливо: его подвели къ хозяйкѣ дома, Булухайскій сказалъ за него нѣсколько словъ, ему что-то отвѣтили, улыбнулись; заговорили дальше, и онъ остался въ сторонѣ. Потомъ раза два, мелькомъ, глаза его остановились на высокой женской головкѣ поразительной красоты. Онъ никогда не видалъ болѣе обольстительнаго лица, такихъ горделиво-женственныхъ линій, такихъ глазъ, равнодушно и загадочно глядѣвшихъ изъ-подъ полумрака длинныхъ, наклоненныхъ рѣсницъ, такой улыбки, застывшей въ недосказанномъ выраженіи.

— Кто это? почти невольно спросилъ онъ какого-то молодаго человѣка, стоявшаго подлѣ него.

Тотъ посмотрѣлъ на него удивленно и какъ будто двусмысленно.

— Сестра баронессы. Отвѣтилъ онъ.

Потомъ Булухайскій, увидя его черезъ толпу, сдѣлалъ ему знакъ и провелъ его въ довольно отдаленную комнату, гдѣ за нѣсколькими столиками играли въ карты.

— Я посажу васъ за преферансъ…. со старичками…. сказалъ онъ ему какъ-то значительно. — Вы умѣете?

— Плохо…. возразилъ Ильяшевъ.

— Тѣмъ лучше, тѣмъ лучше, опять значительно сказалъ Булухайскій и представилъ его двумъ весьма пожилымъ особамъ въ одинаковыхъ мундирахъ. Старички ласково и тоже одинаково поглядѣли на него и вмѣстѣ спросили: почемъ онъ играетъ?

— Почемъ угодно, поспѣшилъ отвѣтить Ильяшевъ.

— По четвертачку, сказали вмѣстѣ старички и сѣли къ столу.

Пулька продолжалась очень не долго; Ильяшевъ игралъ безсознательно и проигралъ много. Старички посмотрѣли на него совершенно благосклонно.

На другой день Шелопатова засыпала его вопросами, на которые онъ не умѣлъ отвѣчать. Отъ вчерашняго бала у него остался одинъ прозрачный угаръ, въ которомъ онъ смутно различалъ только обольстительное личико дѣвушки, Булухайскаго, среди блестящей толпы невзрачную фигуру баронессы — и еще что-то общее, неопредѣленное, ползучее — какое-то почувствованіе власти.

На минуту мечты его остановились на разгорѣвшемся желаніи составить полноправную единицу въ этомъ мірѣ, показавшемся ему вчера почти въ какомъ-то сказочномъ блескѣ. Но нѣтъ, это было бы ужь очень много, это было бы уже слишкомъ!

А между тѣмъ, послѣдующіе дни не приносили никакого результата. Булухайскій ежедневно заѣзжалъ къ Демуту, обыкновенно предъ вечеромъ, привозилъ иногда ложу въ театръ, просиживалъ часъ или два, болталъ весело и шутливо, но тщательно уклонялся отъ всякаго разговора о дѣлѣ и вообще держалъ себя такъ какъ будто никакого дѣла никогда и не было. Ильяшевъ тотчасъ замѣтилъ что все это походило на какую-то систему, что тутъ что-то замѣшалось, и раздражался. Что такое именно замѣшалось, онъ очень хорошо понималъ. Обращеніе Булухайскаго съ Катериной Петровной принимало все болѣе и болѣе характеръ открытаго и настойчиваго ухаживанья. Ильяшевъ раза два подмѣтилъ какъ они обмѣнялись значительными взглядами и внутренно затрепеталъ. Ему хотѣлось какъ можно скорѣе кончить все и развязаться; Булухайскій по временамъ внушалъ ему такую ненависть, что онъ опасался за себя, какъ бы не сорвалась съ языка какая-нибудь дерзость. Ему казалось что Булухайскій нарочно привелъ его на балъ, чтобъ показать ему свою силу и блескъ, и затѣмъ ждать отъ него жертвы… При послѣдней мысли ядовитая… и безсильная злоба закипѣла въ немъ.

— Послушай… сказалъ онъ разъ Катеринѣ Петровнѣ предъ обычнымъ визитомъ Булухайскаго: — Мнѣ надоѣло что онъ всякій день сюда таскается… Скажи ему что мы ждемъ обѣщаннаго имъ содѣйствія.

Шелопатова при послѣднихъ словахъ наморщила брови.

— Знаешь, напомни ему лучше какъ-нибудь самъ; мнѣ неловко… сказала она. — Онъ и безъ того такъ неотвязчиво ухаживаетъ за мной.

— Я его прогоню, отвѣтилъ, омрачась, Ильяшевъ.

— Какъ знаешь… мнѣ лично онъ ни на что не нуженъ, промолвила Шелопатова.

Ильяшевъ впрочемъ ограничился тѣмъ что ни на минуту не оставлялъ Катерину Петровну одну съ Булухайскимь. Послѣдній, повидимому, совершенно равнодушно покорился своей участи; попрежнему являлся ежедневно, шутилъ и ни однимъ словомъ не упоминалъ о дѣлѣ. Ильяшевъ по его уходѣ иногда зеленѣлъ отъ злости.

Въ департаментѣ онъ однако узналъ что его причислили къ вѣдомству: Булухайскій какъ будто нарочно дразнилъ его.

Ильяшевъ только не хотѣлъ себѣ сознаться что онъ ревнуетъ; а его въ самомъ дѣлѣ мучила ядовитая, злая ревность. Онъ повременимъ принимался даже шпіонить за Катериной Петровной, но та и не скрывала что Булухайскій всячески ухаживаетъ за нею.

Были впрочемъ другія заботы, мучившія Ильяшева и усложнявшія положеніе дѣлъ. Подчиняясь овладѣвшему имъ нервному возбужденію, онъ рискнулъ частью своего капитала на биржевую спекуляцію. На первый разъ капризное счастье повезло ему; онъ однакожь не увлекся азартомъ, но сосредоточился на задачѣ — подсмотрѣть въ таинственной связи промышленныхъ явленій путь къ вѣрному и быстрому обогащенію. Дѣла на биржѣ привели это въ сношенія со многими капиталистами и спекуляторами; онъ сталъ наблюдать, всматриваться, и скоро одна мысль овладѣла всѣми его стремленіями.

Въ то время промышленный міръ былъ занятъ судьбою одного громаднаго акціонернаго предпріятія, разчитаннаго на несомнѣнныя и вѣрныя выгоды, но вслѣдствіе ошибокъ и злоупотребленій готовившагося ежеминутно рухнуть. Акціи этого предпріятія представили поразительный примѣръ внезапнаго и крайняго пониженія; банкирскія конторы были завалены ими и не находили способа дать имъ движеніе. Предпріятіе нуждалось въ немедленномъ привлеченіи огромнаго капитала, но всѣ усилія его реализовать заемъ кончались полною неудачей: капиталисты, запуганные безпримѣрнымъ пониженіемъ акцій, считали дѣло окончательно погибшимъ.

Въ это-то критическое время, въ административныхъ кружкахъ возникъ вопросъ о необходимости поддержать шатающееся предпріятіе, въ виду его полезной цѣли, средствами государства. Ильяшевъ рѣшился воспользоваться тѣмъ что принадлежалъ къ вѣдомству отъ котораго зависѣло первое и ближайшее движеніе дѣла и подалъ докладную записку, въ которой подробно и дѣльно разсматривалъ со всѣхъ сторонъ возбужденный вопросъ. Составляя эту записку, онъ имѣлъ въ виду единственную цѣль — открыть себѣ доступъ къ знакомству съ офиціальнымъ положеніемъ и ходомъ дѣла. Этой цѣли ему удалось достигнуть.

Съ той минуты дѣятельная, страстная работа закипѣла въ умѣ Ильяшева. Гнѣздившіяся на днѣ души его страсти забродили и всплыли; жгучая, мучительная жажда обогащенія рвала и мяла его… Обстоятельства дѣла поставили его и на этой почвѣ въ столкновеніе съ Булухайскимь. Обстоятельства были сложныя, неопредѣленныя, ползучія; вопросъ шелъ о вліяніи, о лишнемъ голосѣ… Ильяшевъ взвѣшивалъ, считалъ, мучился, и въ одинъ прекрасный день отдалъ Ижемскому быстрый и рѣшительный приказъ: достать подъ Вахновку немедленно, на какихъ бы то ни было условіяхъ, денегъ. Прошло еще нѣсколько дней; Ильяшевъ продолжалъ работать, мучиться и волноваться; онъ уже не только безъ злобы, но съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ ждалъ прихода Булухайскаго и даже раза два самъ былъ у него. Съ Катериной Петровной у него въ эти дни установились какія-то странныя отношенія: онъ старался смотрѣть мимо нея, когда сходился съ нею, и лишь только завязывался у нихъ разговоръ, жаловался на страшное обремененіе дѣлами и нервное разстройство. Онъ боялся звука своего голоса, когда говорилъ съ нею; онъ боялся что она пойметъ то что еще не назрѣло въ его страстно боровшихся и смятенныхъ чувствахъ…. Катерина Петровна только усмѣхалась спокойно и загадочно, и ея темныя брови шевелились съ такимъ выраженіемъ какъ будто она знала насквозь происходившую въ ея другѣ борьбу….

А между тѣмъ дѣло поглотившее на эти дни все существованіе Ильяшева быстро близилось къ развязкѣ. Въ обществѣ ходили слухи болѣе и болѣе приближавшіеся къ истинѣ; на биржѣ обнаружилось опасное колебаніе. Прошелъ еще день — акціи погибавшаго предпріятія неожиданно поднялись на пять процентовъ.

Въ этотъ день въ Большомъ Театрѣ былъ назначенъ одинъ изъ тѣхъ маскарадовъ, на которые стекается весь Петербургъ.

— Ты проводишь меня? спокойно спросила предъ вечеромъ Шелопатова.

— Хорошо…. какъ-то глухо отвѣтилъ Ильяшевъ.

Въ маскарадѣ онъ тотчасъ узналъ Булухайскаго. Онъ видѣлъ какъ тотъ подалъ руку его маскѣ и сдѣлалъ съ нею два, три тура по залѣ. Онъ неотвязно слѣдилъ за ними, высоко поднимая надъ толпою свое пожелтѣлое и исхудалое лицо. Вотъ они повернули въ фойе, остановились и начали быстро спускаться по лѣстницѣ. Кровь на мгновеніе прихлынула къ блѣдному лицу Ильяшева и медленно, тяжело пала на грудь. Странное движеніе тронуло мускулы у его рта; онъ толкнулся впередъ, наступилъ на чей-то шлейфъ, остановился и отступая прислонился къ стѣнѣ. Пестрая, смѣшанная толпа двигалась около него взадъ и впередъ; маски заговаривали съ нимъ, мущины толкали его; холодный потъ выступилъ и обсохъ на его лбу; люстры двоились и десятерились въ его глазахъ, а онъ видѣлъ только какую-то темноту. Время тянется мучительно долго. Часъ, два, три…. Толпа рѣдѣетъ, рѣдѣетъ…. Наконецъ-то!…

Онъ бросился по направленію къ только-что входящему въ залу домино, быстро сбѣжалъ съ нимъ по лѣстницѣ, подсадилъ въ карету, сѣлъ подлѣ и захлопнулъ дверцу. Во всю дорогу въ каретѣ не было произнесено ни одного слова.

На другой день въ двухъ главныхъ банкирскихъ конторахъ было куплено громадное количество акцій погибавшаго предпріятія. Въ полученіи акцій росписался на счетахъ Ижемскій.

Черезъ недѣлю въ биржевыхъ бюллетеняхъ акціи были показаны 50 % выше нарицательной цѣны.

IV. Безъ руля и безъ вѣтрила.

А въ губернскомъ городѣ N--скѣ жизнь медленно и лѣниво обращалась вокругъ своихъ повседневныхъ нуждъ и интересовъ. Два раза растаяло и опять затянуло морозцемъ; умеръ соборный протодіаконъ; похоронили какую-то большую барыню, за гробомъ которой потянулись всѣ наличныя въ городѣ кареты, и самъ полицеймейстеръ, повстрѣчавшись съ процессіей, велѣлъ своему кучеру (изъ пожарной команды) примкнуть къ хвосту, и до конца улицы прослѣдовалъ вмѣстѣ съ провожатыми. Извѣстный буйнымъ нравомъ семинаристъ Кривчукъ случайно подсмотрѣлъ какъ губернаторъ выходилъ поздно вечеромъ отъ Нельгуновой и хотѣлъ было ради забавы пустить въ него чѣмъ-нибудь, но не найдя подъ рукою ничего такого, только крикнулъ ему «дурака». Случилось и еще событіе, занявшее на нѣсколько дней провинціальное вниманіе: Подобаевъ, катаясь на конькахъ, расшибъ себѣ руку, а губернаторша, узнавъ о томъ, подъѣхала къ его квартирѣ въ открытой коляскѣ и послала человѣка освѣдомиться о его здоровьи. Это видѣли проходившіе мимо два гимназическіе учителя и разказали всему городу.

Отъѣздъ Ильяшева былъ мало замѣченъ: къ нему еще не привыкли въ городѣ.

Въ старомъ «домѣ на отлетѣ», гдѣ жила Паша съ теткой, жизнь вращалась еще лѣнивѣе и медленнѣе чѣмъ гдѣ-нибудь. И тамъ отъѣздъ Ильяшева ничего не измѣнилъ и не прибавилъ, хотя служилъ темой ежедневныхъ разговоровъ и воспоминаній. Только тетка стала какъ будто добрѣе и собиралась было жаловаться на Ильяшева губернатору, но на другой же день внутренно такъ всполошилась и испугалась этой затѣи что сходила даже къ вечернѣ и поставила множество свѣчекъ угодникамъ.

Паша казалась спокойнѣе всѣхъ; по долговременной привычкѣ пассивно принимать все что давала ей незатѣйливая жизнь, она и теперь какъ будто вся ушла въ единственную заботу: приловчиться, примѣниться къ новому своему положенію такъ чтобъ и не замѣтить его. Тетка взялась попрежнему хозяйничать; Паша рада была этому и занялась рукодѣліемъ: шила, чинила, штопала, не спѣша, аккуратно и не слишкомъ искусно, какъ умѣла. Тетка иногда заговаривала съ ней о деньгахъ.

— До Масляной дотянуть бы, тамъ Скворешниковъ за треть заплатитъ, легче будетъ….

— Что жь, многаго вѣдь не нужно, на рынокъ только, замѣчала разсѣянно Паша.

— То-то на рынокъ: каждый день свѣжій рубль доставай, хныкала тетка. — Семинаристы уже третій мѣсяцъ ни копѣйки не платятъ. Думаю отца Василія попросить, усовѣстилъ бы.

— Вы, тетя, поменьше на рынокъ давайте: на что намъ? замѣчала послѣ продолжительнаго молчанія Паша.

— И то не Богъ знаетъ что ѣдимъ: супъ да курица, курица да супъ. Вотъ постъ придетъ, дешевле будетъ.

Разговоры эти были непріятны Пашѣ. Она мысленно взвѣшивала: что собственно ей нужно? и выходило такъ мало что кажется и одной десятой доходовъ съ дома хватило бы съ избыткомъ. Она не могла понять что нужно многое такое что не касается ея одной непосредственно, чего она даже не замѣчаетъ. Дрова, дворникъ, повинности по дому, трубочистъ, какіе-то счеты съ печникомъ, слесаремъ…. Развѣ нельзя такъ устроить чтобы ничего такого не касалось ея, чтобъ она могла заботиться лишь о томъ немногомъ что ей самой лично нужно сегодня, завтра, каждый день?… Ей приходило въ голову отдать теткѣ совсѣмъ этотъ домъ, чтобы только сняты были съ нея всякія заботы, чтобъ она даже не слышала о нихъ.

Днемъ тетка показывалась лишь на минуту, прошмыгивая изъ спальной въ кухню или въ кладовую, находя себѣ цѣлые ворохи всякаго дѣла тамъ гдѣ достаточно было одного толковаго слова, но вечера она проводила почти неотлучно подлѣ Паши, и тутъ заводились нескончаемые разговоры. Темой служили обыкновенно покойный Дмитрій Кузьмичъ и Левъ Дмитричъ. Старуха пересказывала въ сотый разъ какъ покойникъ взялъ у нея шесть тысячъ, приложилъ своихъ и купилъ Вахновку. «А теперь племянничекъ-то»…. продолжала Марья Кузьминишна, и дойдя до этого пункта, уже не могла вести связной рѣчи и только слезливо моргала глазами и всхлипывала.

И эти разговоры тоже не нравились Пашѣ; она молчала, точно воды набрала въ ротъ, а на сердцѣ давила тоска и щемило что-то назойливое, нудное. Отношенія къ брату не легко устраивались. Она помнила что краткому его появленію въ семьѣ она обязана единственнымъ глоткомъ свѣжаго воздуха, единственнымъ солнечнымъ лучомъ, упавшимъ на ея молодость; она всѣмъ сердцемъ горячо, наивно благодарила его. Но она благодарила его какъ благодарятъ прохожаго подавшаго милостыню; внутренно она была ему чужая. Сколько разъ страстно желала она чтобы вмѣсто этой неразъясненной исторіи съ Вахновкой онъ обидѣлъ бы лучше ее лично, обидѣлъ бы въ тысячу разъ хуже, но лишь бы былъ чистъ и правъ предъ всѣми другими. Она испытала бы счастіе простить его и воздать горячею, дѣтскою привязанностію….

Она ждала весны чтобы посѣтить могилу отца и положить на нее плиту. Она ждала отъ времени еще чего-то неопредѣленнаго, какого-то рѣшенія. Порою ей казалось что она обречена для подвига. «Отецъ умеръ, братъ чужой…. такіе живутъ не для семьи», приходило ей иногда въ голову. «И не для себя», подсказывала ей тотчасъ мысль. «Я должна потрудиться для всѣхъ, для народа; я точно безродная, я счастья не видала; такихъ Богъ призываетъ для Своего дѣла.» И эта внутренняя тревога росла, росла въ ней и потомъ вдругъ какъ-то незамѣтно упадала. Перестанетъ тетка ворчать, затѣется въ домѣ что-нибудь по хозяйству, зайдетъ Вретищевъ и засидится, и у Паши на время все успокоивается, мысль дѣлается короче, мечты суживаются, и тетка поглядя на нее замѣчаетъ:

— Слава Тебѣ, Господи; ты сегодня какая-то живая, кто тебя знаетъ.

Вретищевъ навѣдывался довольно часто. Онъ какъ-то незамѣтно сдѣлался почти домашнимъ человѣкомъ у Ильяшевыхъ. Онъ приходилъ когда его не ждали, засиживался въ темной гостиной, находилъ неистощимый матеріалъ для разговора, вѣявшаго простотой и задушевностью, и не бралъ денегъ за визиты. «Добрый человѣкъ отыскался», говорила о немъ тетка, и по странному свойству человѣческой природы начинала даже какъ-то пренебрегать имъ — дескать не Богъ-знаетъ какой принцъ, коли съ нами по простотѣ водится. Паша чувствовала что общество Вретищева незамѣтно бодритъ ее и подымаетъ надъ неподвижностью и скукой однообразнаго «изо-дня-въ день». Ей нравилось и вмѣстѣ немного пугало ее что Вретищевъ такъ прямо, такъ хорошо ее понимая, отвѣчалъ ей на вопросы которыхъ она не смѣла высказать, которыхъ она можетъ-быть даже не разглядѣла бы въ себѣ. Разговоръ у нихъ заходилъ такой простой, почти домашній — и такъ естественна казалась ей эта близость посторонняго человѣка, точно такъ тому и быть должно. На тетку иногда находила щепетильность — напримѣръ покажется ей вдругъ неловкимъ, зачѣмъ Вретищевъ вчера пилъ у нихъ чай въ Пашиной комнатѣ, а не въ гостинной? Это случалось десятки разъ прежде, и тетка сама находила естественнымъ что не встрѣтивъ ихъ въ залѣ, Вретищевъ шелъ отыскивать во внутреннія комнаты — но вдругъ какъ-нибудь найдетъ на нее такой стихъ что все это представится ей въ самомъ неприличномъ и опасномъ свѣтѣ, а она начнетъ охать и жаловаться на свою безтолковость.

— Да вѣдь онъ докторъ, тетя! возразитъ обыкновенно Паша.

— Знаю что докторъ, да кого жъ онъ тутъ лѣчить-то? поставитъ вопросъ тетка и заохаетъ вновь.

Пашу наконецъ сталъ занимать этотъ вопросъ. Въ самомъ дѣлѣ, какой же онъ для нихъ докторъ? развѣ онъ лѣчитъ кого-нибудь у нихъ? Прежде онъ ѣздилъ къ папашѣ; а потомъ? Она старалась припомнить какъ это все было и какъ сдѣлалось что Вретищевъ сталъ у нихъ домашнимъ человѣкомъ. Да какъ-то все очень просто, само собою сдѣлалось. Ему нравится быть здѣсь, вотъ онъ и ѣздитъ… и на этомъ Паша слегка краснѣла и какъ-то путалась.

Разъ она съ большемъ нетерпѣніемъ ждала Вретищева. Въ этотъ день пришло первое письмо отъ Лёвы изъ Петербурга. Оно было адресовано Пашѣ, а теткѣ поручалось только въ припискѣ передать поклонъ. Ильяшевъ въ довольно скучномъ тонѣ описывалъ Петербургъ (онъ былъ тогда неспокоенъ), намекалъ на свою закипѣвшую, страстную дѣятельность, на свои надежды. Въ письмѣ заключались и нѣкоторыя сентенціи, которыми любилъ щегольнуть Ильяшевъ; было вмѣстѣ съ тѣмъ и что-то нервное, страстное, какъ переживаемыя имъ тогда минуты. «Я чувствую, писалъ онъ, что безъ богатства, безъ блеска, безъ карьеры, жизнь не была бы для меня возможна; человѣку необходимо или попасть въ свою стихію, или умереть, какъ рыба на пескѣ. По крайней мѣрѣ про себя я знаю что если оборвусь нынче, то уже не буду имѣть даже охоты за что-нибудь зацѣпиться. Я поставилъ на карту такъ много что въ случаѣ проигрыша, тамъ, дальше, остается одна пустота. Счастье надо сшибать однимъ первымъ ударомъ — иначе оно никогда послѣ не уступитъ.» Паша нѣсколько разъ перечитала это письмо; образъ брата нарисовался предъ нею, и на минуту она вся проникнулась какимъ-то неопредѣленнымъ сочувствіемъ къ нему и къ этой страстной борьбѣ, источника которой она не понимала… Ей почему-то захотѣлось именно теперь, поскорѣе, увидѣть Вретищева. Онъ уже нѣсколько дней не былъ у нихъ; она ждала его съ какою-то странною увѣренностью въ этотъ вечеръ — онъ не пришелъ. Поутру она рѣшилась послать за нимъ Мавру и даже солгать что у нея сильная мигрень. Мавра воротилась съ отвѣтомъ что докторъ еще наканунѣ уѣхалъ къ больному за городъ верстъ за полтораста, и не возвращался. Прошло еще нѣсколько дней — Вретищева не было. Пашѣ стало скучно и какъ-то неспокойно. Ей самой странными казались и эта скука, и безпокойство. Можно ли такъ привыкнуть къ человѣку?

Только черезъ недѣлю Вретищевъ явился. Онъ имѣлъ усталый, почти измученный, и вмѣстѣ возбужденный видъ: у него безсонныя ночи всегда раздражали и напрягали нервы. Онъ засталъ Пашу одну: Марья Кузьминишна только-что отправилась ко всенощной. Въ другое время Паша не приняла бы его; но тутъ ей странно показалось не принять человѣка послѣ того какъ она такъ долго ждала его — и почему?

Были сумерки, и въ комнатахъ еще не подавали огня. Паша узнала знакомую походку, торопливо поднялась ему на встрѣчу, и оба столкнулись на порогѣ гостиной. Въ темнотѣ Паша чувствовала блистаніе его глазъ; у него въ самомъ дѣлѣ все лицо радостно свѣтилось, и оба какъ-то не знали что сказать въ первыя минуты замедленнаго пожатія рукъ.

— Вотъ сколько времени не привелось намъ видѣться, сказалъ наконецъ Вретищевъ, и сѣлъ, не дождавшись приглашенія растерявшейся Паши. — Я за городомъ былъ; больной трудный, нельзя было оставить…

— Кто такой? машинально спросила Паша. Вретищевъ назвалъ какую-то фамилію.

— И что жь, лучше ему? также машинально продолжала Паша, думая совсѣмъ о другомъ и внутренно радуясь что есть возможность хотя въ первую минуту миновать то что она вдругъ смущенно почувствовала въ себѣ.

— Но вы сами были нездоровы? съ участіемъ спросилъ Вретищевъ.

— Нѣтъ, что это… пустяки, мигрень, давно все прошло, отвѣтила, покраснѣвъ отъ придуманной лжи, Паша.

Она было совсѣмъ забыла про письмо брата, ради котораго, ей казалось, она и ждала Вретищева. Теперь она вспомнила и хотѣла пойти отыскать его; но надо было также подать огня — а ей вдругъ почувствовалось что она теперь ни за что, ни за что не покажетъ себя Вретищеву при огнѣ. Она чего-то боялась, чтобъ онъ не прочелъ на ея лицѣ; послѣ, немного спустя Мавра сама принесетъ лампу… Но вдругъ она быстро встала, ушла въ свою комнату и велѣла тотчасъ освѣтить гостиную.

Какъ она была рада что тетка не достояла всенощной и раньше чѣмъ ожидали вернулась домой! Она тотчасъ распорядилась чаемъ, и съ какою-то возбужденною торопливостью принялась перемывать чашки и звенѣть ложечками. Даже тетка замѣтила въ ней какую-то перемѣну и нѣсколько разъ подолгу останавливала на ней озадаченный взглядъ.

Еслибъ она могла слѣдить за Пашей, когда та, по уходѣ Вретищева, поспѣшно простилась съ ней и заперлась въ своей спальнѣ — она испугалась бы что племянница больна. У Паши въ самомъ дѣлѣ обнаружился какой-то нервный припадокъ. Она бросилась въ постель и уткнулась лицомъ въ подушку. Подушка стала мокра отъ слезъ: рыданія судорожно подымали и опускали грудь. Потомъ и этотъ слабый звукъ замеръ въ комнатѣ. Паша полулежала на постели, облокотившись на сбившуюся въ сторону подушку, и слезы ровно и спокойно текли по ея поблѣднѣвшимъ щекамъ. Она не страдала, не металась — она тихо выплакивала свою жизнь, свою молодость…

Поутру на ея столикѣ лежала приготовленная и запечатанная записка, съ адресомъ Вретищева. Тамъ стояли слѣдующія строки:

«Добрѣйшій Николай Михайловичъ! Обращаюсь къ вамъ съ моею послѣднею просьбой. Доброе расположеніе ваше ко мнѣ позволяетъ мнѣ надѣяться что вы примите ее благосклонно и исполните, не задавая себѣ напраснаго труда разъяснить что меня побуждаетъ обратиться съ ней къ вамъ. Эта просьба очень простая: не приходите къ намъ больше. Я не могу теперь объяснить вамъ почему мнѣ такъ нужно; для этого надо было бы посвятить васъ въ подробности, лично меня касающіяся, и скучныя для всякаго другаго. Я увѣрена что для васъ довольно знать что такъ нужно, чтобъ не отказать. Не сомнѣвайтесь что я навсегда храню самое признательное воспоминаніе о вашемъ добромъ ко мнѣ расположеніи. П. И.»

Записка эта въ то же утро была отослана съ Маврой по назначенію.

V. Пульсъ сильно бьется.

Въ одно прекрасное утро Ильяшевъ какою-то особенно торопливою и весело-тревожною походкой вошелъ къ себѣ въ нумеръ, сбросилъ шубу и заперъ дверь въ корридоръ на задвижку. Боковой карманъ его сильно оттопыривался; онъ досталъ оттуда довольно объемистый портфельчикъ, положилъ его на столъ, придвинулъ стулъ и неспѣшно отперъ маленькимъ ключикомъ замочекъ. Нѣсколько пачекъ ассигнацій и крупныхъ банковыхъ свидѣтельствъ выпало оттуда. Ильяшевъ отдѣлилъ отъ другихъ бумагъ счетъ банкирской конторы и съ карандашомъ въ рукѣ принялся повѣрять его. Потомъ онъ внимательно пересмотрѣлъ свидѣтельства, подобралъ ихъ по порядку, отмѣтилъ что-то на счетѣ и протянулъ руку къ пачкамъ ассигнацій.

— Много? вдругъ раздался надъ самымъ ухомъ его негромкій вопросъ.

Онъ вздрогнулъ. Катерина Петровна неслышно вошла боковою дверью въ его комнату и стояла у него за стуломъ, улыбаясь и спокойно глядя въ его оторопѣвшіе глаза.

— Чего-жь ты такъ испугался? полунасмѣшливо спросила она, слѣдя, какъ онъ машинально бросалъ на пачки денегъ лежавшіе подлѣ листы бумаги. — Я не знала что ты занятъ…. Можно взглянуть? продолжала она, тихонько потянувъ къ себѣ банкирскій счетъ. — Я ужасно любопытна.

Ильяшевъ подумалъ, и кивнулъ головой. Это былъ первый интимный разговоръ между ними со времени маскарада. Онъ какъ будто чувствовалъ что-то тяжелое, давящее сваливалось съ его плечъ, и поддавался этому ощущенію освобожденія. Онъ обнялъ Катерину Петровну за талію, когда она опустилась подлѣ него на диванъ, и придвинувшись къ ея плечу, слѣдилъ за ея глазами по испещреннымъ цифрами строчкамъ.

— Много! сказала она, дочитавъ листокъ и произведя въ умѣ крупное помноженіе. — Игра стоила свѣчъ….

Ихъ глаза встрѣтились, и что-то неуловимое, быстрое, пробѣжало во взглядѣ обоихъ. Ильяшевъ тряхнулъ головой и еще ближе притянулъ ее къ себѣ.

— Катя, вѣдь я все такъ же, все такъ же люблю тебя! проговорилъ онъ странно-зазвучавшимъ голосомъ. — Нѣтъ, больше, тысячу разъ больше!

У него кружилась голова и на рѣсницѣ незамѣтно для него самого дрожала крупная, округлившаяся слеза. Онъ сползъ на полъ и прижался лицомъ къ ея колѣнамъ; слеза темнымъ кружкомъ расплылась по голубой матеріи. Онъ не говорилъ ни слова, и не плакалъ, только горѣлъ и страстно томился у ея ногъ. Вдругъ онъ поднялъ голову.

— Это вѣдь все твое, столько же какъ и мое! произнесъ онъ, остановивъ на ея глазахъ свѣтящійся и счастливый взглядъ. Онъ не слышалъ произнесенныхъ имъ самимъ словъ и только чувствовалъ что сумашедшая, безумная, первая страсть крутитъ и мнетъ его въ своихъ рукахъ.

Шелопатова только тихо покачала головой.

— Что? нѣтъ? спросилъ все тѣмъ же странно звучавшимъ и обезсилѣвшимъ голосомъ Ильяшевъ.

— Я сама вся твоя, и у меня ничего не можетъ быть своего! отвѣтила тихо Шелопатова.

Въ комнатѣ тоже было тихо….

Ильяшевъ вдругъ быстро поднялся съ мѣста.

— Мнѣ пришло въ голову…. послушай, отпразднуемъ какъ-нибудь эти минуты…. Это вѣдь жизнь, тайная, скрывающаяся жизнь прорвалась и обнаружилась…. это не повторится! Мнѣ хочется что-нибудь сдѣлать — дикое, варварское. Меня подмываетъ просто черкнуть спичкой и поджечь — посмотрѣть какъ это бумажное золото горѣть станетъ. Собери это все въ портфель…. говорилъ онъ отрывисто и скоро, бѣгая горѣвшими глазами отъ одного предмета къ другому.

— Знаешь, просто возьмемъ и позавтракаемъ. Какой-нибудь сумашедшій завтракъ, тамъ, вдвоемъ, въ твоей комнатѣ…. и чтобъ мы оба были глупы и пьяны…. придумалъ онъ неожиданно и ткнулъ въ пуговку электрическаго звонка.

Завтракъ, дѣйствительно сумашедшій, былъ заказанъ.

— Мы будемъ пить…. ты, тоже пей, много, чтобъ пьяною быть…. я сегодня способенъ на величайшее безобразіе…. я чувствую, душитъ меня…. я никогда этого не чувствовалъ, продолжалъ несвязно Ильяшевъ, берясь за голову и торопливо шагая по комнатѣ. Вдругъ онъ быстро остановился предъ Шелопатовой.

— Катя, вѣдь это что такое? — счастье! Я въ первый разъ счастливъ и въ первый разъ люблю….

Завтракъ былъ поданъ. Ильяшевъ налилъ два большіе бокала.

— За что мы выпьемъ первые глотки? спросилъ онъ.

— За нашу любовь, подсказала Шелопатова.

Ильяшевъ подумалъ.

— За любовь? да…. Но за нее каждый день пьютъ сотни, тысячи глупыхъ, самообманывающихся паръ, льютъ и не понимаютъ за что они пьютъ. Нѣтъ, это для насъ не годится…. Я предлагаю выпить за то что насъ здѣсь двое, и намъ никого больше ненужно, чтобъ заграбить вдвоемъ все то полное, богатое счастье, которое люди ловятъ крупинками…. за то что мы не знаемъ предразсудковъ, что мы…. можетъ-быть единственная пара понимающая другъ друга и живущая одною жизнью….

Ильяшевъ отхлебнулъ изъ бокала и задумчиво смотрѣлъ сквозь прозрачную влагу на хрустальное дно.

— Міромъ управляетъ сила…. продолжалъ онъ. — Мы нашли эту силу въ самихъ себѣ. Что мы собственно такое? мы презрѣнные, пошлые люди въ глазахъ обыденной морали; мы даже слабые люди. Мы слабы, потому что блескъ родовой знатности, которой развращенное общество тѣмъ охотнѣе будетъ поклоняться, чѣмъ громче называетъ ее мишурой, не прикрылъ насъ своею златокованною эгидой. Мы слабы, потому что безпокойная, горячечная работа прогрессивной мысли, судорожно взбрасывающая то одного, то другаго фанатика надъ глухо-волнующеюся поверхностью жизни, идетъ гдѣ-то далеко отъ насъ, и не подыметъ насъ ни на мгновенье на дешевую, но для многихъ завидную высоту — проповѣдника новыхъ началъ и новой истины. Но мы, слабые и жалкіе, понемногу, повсюду забираемъ въ руки сильныхъ. Мы не участвуемъ въ умственномъ движеніи вѣка — но заставляемъ его служить намъ. Эта новая истина, при громѣ трубъ возвѣщаемая міру, это осмѣяніе морали, чести, искусства, генія — развѣ все это не для насъ работаетъ? Пусть больше, больше понижаютъ уровень — тѣмъ удобнѣе будетъ намъ всплывать надъ нимъ!

Онъ замолчалъ и однимъ духомъ вылилъ бокалъ; потомъ тяжко опустилъ его на столъ — тонкій хрусталь разсыпался.

— Я не хотѣлъ его разбить; но тѣмъ лучше! сказалъ Ильяшевъ.

Облако напряженія, лежавшее на его лицѣ, разсѣялось. Ему стало весело. Онъ замѣнилъ разбитый бокалъ стаканомъ и подлилъ Шелопатовой.

— Слушай: будемъ сегодня пьяны, какъ парижскіе студенты. Я никогда не имѣлъ столько денегъ…. проговорилъ онъ, выпивая залпомъ стаканъ и опять наполняя его.

Шелопатова охотно пила. У нея тоже голова начинала кружиться, глаза щурились, и учащенное дыханіе не давало сомкнуться губамъ.

— Милый! ты правду сказалъ: мы живемъ одною жизнью! проговорила она, наклоняясь къ его плечу.

— И пьемъ изъ одного стакана, прибавилъ Ильяшевъ, поднося свой стаканъ къ ея губамъ. Шелопатова отхлебнула и толкнула стаканъ; вино расплескалось на обоихъ. Имъ сдѣлалось чего-то ужасно смѣшно; оба расшалились, смѣялись громко; посуда звенѣла; стоявшая въ холодильникѣ бутылка вдругъ съ шумомъ выбросила пробку и обрызгала пѣной весь столъ. Шелопатова вздумала зажать горлышко рукой и вся перепачкавшись, брызнула съ мокрыхъ пальцевъ въ лицо Ильлшеву.

«Каскадё…. каскадё….» подпѣла она, отирая салфеткой руки и платье, смѣясь и покачивая головой на отчаянный безпорядокъ стола. — Знаешь, какая мнѣ странная мысль пришла: вдругъ бы теперь взошелъ Булухайскій и посмотрѣлъ на насъ вдвоемъ, въ этой обстановкѣ…*

Тѣнь мгновенно набѣжала на лицо Ильяшева.

— Булухайскій?… повторилъ онъ разсѣянно. — Къ чорту его…. я съ удовольствіемъ раскупорилъ бы эту бутылку на его головѣ. Кстати: ты перестала питъ. Пей еще, много!

Онъ опять наполнивъ стаканы. Шелопатова, держа свой обѣими руками, точно желала охолодить на немъ горѣвшія ладони, пила маленькими и медленными глотками. Ея глаза прищуренно и съ какою-то недоброю искрой глядѣли на Ильяшева.

— Ты не умѣешь понять его комической стороны; у тебя мало воображенія, говорила она. — Ты только представь себѣ его вымытую, вылощенную фигуру вотъ теперь, среди насъ, за этимъ столомъ?… Почему тебѣ не пришла мысль пригласить его? Ахъ, теперь я недовольна нашимъ завтракомъ…. Я постаралась бы брызнуть пѣной на его двадцати-пяти-рублевую рубашку…. онъ просилъ бы позволенія здѣсь въ комнатѣ надѣть пальто, чтобы въ корридорѣ лакеи не замѣтили какой съ нимъ скандалъ. Хха! Булухайскій! какая аристократическая фамилія! мнѣ кажется, онъ посылается какимъ-то порошкомъ, чтобъ отъ него вѣяло древностью. Онъ находитъ что букетъ затхлости въ человѣкѣ долженъ такъ же цѣниться, какъ въ винѣ или въ сигарахъ…. Онъ…

Шелопатова не договорила, и проглотивъ остатокъ вина, захохотала громкимъ и какимъ-то недобрымъ смѣхомъ. Она была немножко пьяна.

— Сознайся, ты вѣдь боялся за меня? ты и теперь боишься? продолжала она, тѣмъ же прищуреннымъ и холодно свѣтившимся изъ-подъ рѣсницъ взглядомъ всматриваясь прямо въ глаза Ильяшеву. — Милый мой, ты ничего не понимаешь! Булухайскій знатенъ, ужасно знатенъ, и богатъ — богаче чѣмъ ты когда будешь; у него это въ крови какъ-то. И это ужасно чисто — а на тебѣ немножко грязи есть…. я это люблю…. ха-ха-ха!

Она наклонилась къ его плечу.

Въ эту минуту дверь изъ корридора тихонько отворилась; какая-то низенькая фигурка осторожно, словно крадучись, прошмыгнула въ комнату, и обернувшись, опять старательно затворила дверь. Окончивъ эту медленно исполненную операцію, нежданный посѣтитель остался однакожь у порога, и обѣжавъ глазами комнату, остановилъ любопытный и пристальный взглядъ на Ильяшевѣ.

Тотъ въ свою очередь поспѣшилъ оглядѣть его. Незнакомецъ представлялъ видъ крайне жалкій. Давно небритое, худое, еще не старое лицо, испещренное красными жилками около глазъ и на носу, непричесаные волосы, старый сюртучишка съ побѣлѣвшими швами, согнутый станъ, отчего ростъ незнакома на казался много ниже, чѣмъ былъ на самомъ дѣлѣ — во всемъ этомъ не было ничего привлекательнаго. Большіе, но потускнѣвшіе глаза упрямо и подозрительно смотрѣли изъ-подъ припухшихъ красныхъ вѣкъ. Что-то блеснуло въ нихъ, когда взглядъ ихъ, еще разъ обойдя комнату, скользнулъ по Шелопатовой, не замѣчавшей новаго посѣтителя, и опять остановился на Ильяшевѣ.

— Прошу извинить…. не помѣшалъ ли? проговорилъ хрипловатымъ голосомъ незнакомецъ, осторожно выступая на средину комнаты. — Глубочайше прошу извинить…

При первыхъ звукахъ этого голоса Шелопатова быстро подняла голову и съ ненавистью, съ испугомъ смотрѣла на странную фигуру посѣтителя.

— Гриша, зачѣмъ ты? вскричала она.

Тотъ только мелькомъ взглянулъ на нее и обратился къ Ильяшеву.

— Имѣю смѣлость рекомендоваться: Катерины Петровны законный супругъ…. Законный-съ, потому для ясности… хе-хе…. Ле мари де ла ревъ… проговорилъ онъ, какъ-то дрябло переступая съ ноги на ногу и смѣясь съ легонькимъ кашлемъ.

Ильяшевъ успѣлъ оправиться отъ перваго смущенія.

— Очень сожалѣю что вы пришли не во-время: какъ видите, у Катерины Петровны гость… сказалъ онъ спокойно.

— Гость? повторилъ Шелопатовъ. — Хе-хе…. конечно…. Я вижу, вы тутъ пріятно проводите время. Въ нѣкоторомъ родѣ банкетъ…. И шампанскаго четыре бутылки…. Неужели вдвоемъ? говорилъ онъ, не безъ любопытства осматривая остатки роскошнаго завтрака.

Ильяшеву показалось что онъ голоденъ и пьянъ. И въ немъ дѣйствительно было того и другаго.

— Не хотите ли закусить? предложилъ ему Ильяшевъ.

Шелопатовъ подумалъ, и тою же осторожною походкой приблизился къ столу.

— Закусить? нѣтъ; я закусывалъ, проговорилъ онъ съ внезапно набѣжавшимъ выраженіемъ достоинства. — А вотъ выпить, если позволите.

Онъ налилъ себѣ рюмку водки и выпилъ, еще налилъ и опять выпилъ.

— Гриша, что тебѣ надо? крикнула къ нему Катерина Петровна, продолжая съ тою же ненавистью слѣдить за каждымъ его движеніемъ.

Шелопатовъ поставилъ рюмку на столъ и перенесъ на жену тяжелый, тусклый взглядъ.

— Что надо? повторилъ онъ съ своимъ обыкновеннымъ дряблымъ смѣхомъ. — Хе-хе! на красоту вашу пришелъ полюбоваться…. красавица вѣдь вы! Дорого поди за нее вы берете…. Хе-хе! (Онъ обвелъ глазами комнату и даже заглянулъ черезъ отворенную дверь въ нумеръ Ильяшева.) А съ меня дороже всѣхъ взяли…. не деньгами, душой человѣческою заплатилъ вамъ…. Что жь, думаю, вѣдь заплачено…. супругъ…. Хе-хе! пойду, думаю, поцѣловать мою красавицу въ самыя губки….

И онъ въ самомъ дѣлѣ потянулся къ Катеринѣ Петровнѣ…. Та вскрикнула; Ильяшевъ толкнулъ его; полупьяный Шелопатовъ неловко пошатнулся на ногахъ и чуть не упалъ. Его тусклые глаза засвѣтились злобой.

— А-а! захрипѣлъ онъ, держась одною рукой за столъ, а другую судорожно прижимая къ груди. — Толкаться? ты кто такой? Ты кто такой, чтобы меня отсюда выталкивать? Сказано тебѣ, больше тебя заплатилъ я ей…. Ты ей можетъ-быть тысячи, а я душу человѣческую заплатилъ, понимай это! Человѣкъ я былъ, геній! все у меня взяла, вотъ какъ ей заплатилъ Гришка Шелопатовъ! не смѣй!

Хриплый голосъ его возвышался болѣе и болѣе; дѣло принимало видъ скандала.

— Чего жь вы сердитесь? заговорилъ къ нему Ильяшевъ. — Я вѣдь васъ отстранилъ только, потому что вы лѣзли цѣловаться…. не хорошо такъ….

— А можетъ-быть я затѣмъ и пришелъ сюда, чтобы свое взять? А? Катерина Петровна?

И Шелопатовъ слабѣющею походкой старался приблизиться къ женѣ. Катерина Петровна проскользнула за спиной Ильяшева въ сосѣднюю комнату и быстро заперла за собой дверь на ключъ. Тамъ она велѣла корридорному тотчасъ вытребовать къ ней Ижемскаго.

— Ушла… къ любовнику…. Хе-хе! бормоталъ Шелопатовъ, грозясь на защелкнутую дверь и переминаясь на своихъ нетвердыхъ ногахъ.

— Сожительство…. конкубина-атъ! я въ газетѣ читалъ…. Выпить развѣ?

Онъ налилъ дрожащею рукой рюмку водки и выпилъ, предварительно сморщивъ свое жалкое лицо.

— Выпить всегда можно…. со всякимъ подлецомъ выпить можно…. продолжалъ онъ несвязно бормотать. — Вы тутъ шампанское…. что жь такое? не видали развѣ? Дюжину ставили…. въ бенефисъ. Разъ на ея бенефисѣ было: напоили меня, не привыченъ я былъ тогда…. а ее увезли…. Не увезли, сама поѣхала. Адъютанта Волдорацкаго знаете? онъ тутъ главный былъ. Проснулся я, а ее…. эхъ!

— Ба! знакомые люди! Григорій Иванычъ! вдругъ раздался громкій голосъ Ижемскаго, неожиданно и весьма кстати подосланнаго Катериной Петровной. — Что за шумъ такой? неужели моего Григорія Иваныча обижаютъ? продолжалъ онъ, весело и лукаво подмигивая Ильяшеву. — Да какъ это можно!

— Вы откуда меня знаете? я васъ не видалъ никогда! подозрительно спросилъ его Шелопатовъ.

— Не видалъ? ахъ ты шутъ этакой, стараго дружищу не распозналъ! продолжалъ Ижемскій, и опять съ невыразимымъ лукавствомъ подмигнулъ Ильяшеву. — Пойдемъ-ка со мной; я тебѣ всю подноготную припомню…. Въ Красный Погребокъ, а?

Имя Краснаго Погребка произвело повидимому благопріятное впечатлѣніе на Шелопатова.

— Ты…. знаешь? спросилъ онъ его уже не подозрительно, а только съ тупымъ усиліемъ припомнить что-то. Но припомнить было рѣшительно нечего, потому что Ижемскій никогда прежде не встрѣчалъ Шелопатова, и самое названіе Краснаго погребка только за минуту узналъ отъ опытной Катерины Петровны.

— Знаю ли я? а вотъ пойдемъ, такъ я тебѣ покажу знаю ли я, отвѣтилъ Ижемскій, и отыскавъ шапку Шелопатова, сунулъ ее ему въ руки.

— Знаешь?… ну пойдемъ…. разсѣянно согласился тотъ. — Пойдемъ…. не хочу у него пить…. дурракъ! огрызнулся онъ въ дверяхъ, указывая пальцемъ на Ильяшева. — Дуракъ! онъ мнѣ шампанскаго предлагалъ…. удавить хотѣлъ! А? не видали развѣ?

VI. Совершенно романическія подробности.

Дни медленно шли за днями; Ильяшеву начинала уже надоѣдать лихорадочная сутолока, въ которой онъ бился съ самаго пріѣзда въ Петербургъ. Когда онъ работалъ надъ своимъ биржевымъ предпріятіемъ, его занималъ связанный съ нимъ умственный трудъ и неослабѣвавшее нервное напряженіе. Теперь никакого труда не требовалось: дѣло дѣлалось гдѣ-то само собою, предоставляя ему только волноваться и ждать. Между тѣмъ встрѣтились кое-какія обстоятельства, мало благопріятствовавшія нашему герою. Напримѣръ, сановникъ заинтересовавшій его бюстомъ Бѣлинскаго и въ рукахъ котораго оказался конецъ нити вдругъ оскорбился обнаруженнымъ на него давленіемъ со стороны старика Булухайскаго и сталъ относиться къ Ильяшеву полунасмѣшливо. Другая особа, долженствовавшая въ самомъ непродолжительномъ времени очистить нашему герою вакансію, вдругъ проявила необычайную медленность и нерѣшительность, и какъ бы совсѣмъ не желала разставаться съ насиженнымъ мѣстечкомъ. Все это затягивало и раздражало. Ильяшевъ впрочемъ ни въ чемъ не отчаивался и не терялъ времени. Онъ тронулъ всѣ находившіяся въ его распоряженіи пружины и между прочимъ, прежде чѣмъ что-нибудь сдѣлалось, успѣлъ получить чинъ не въ выслугу. Онъ каждый день обѣдалъ съ необыкновенно приличными, молодыми и притомъ солидными особами, одѣтыми въ отлично скромные форменные фраки и тонко различавшими хорошія и дурныя вина. Благодаря этому послѣднему обстоятельству, обѣды обходились очень дорого, но Ильяшевъ не жалѣлъ о томъ и только отмѣчалъ расходъ въ записной книжкѣ. Въ послѣдніе дни онъ сталъ по утрамъ пить кофе у одной барыни, съ которою познакомилъ его Булухайскій, шепнувшій ему рядомъ съ ея именемъ и другое весьма громкое имя; воротясь съ одного изъ такихъ matinée, онъ тоже отмѣтилъ въ записной книжкѣ какую-то сумму, довольно крупную.

Булухайскій посѣщалъ Демутовскіе нумера нѣсколько рѣже прежняго, и къ его всегдашней сдержанности прибавилась какъ будто какая-то таинственность. Можетъ-быть, это только такъ казалось Ильяшеву, подозрительность котораго со времени памятнаго маскарада имѣла нѣчто болѣзненное. Однакожь онъ не могъ преодолѣть въ себѣ увѣренности что его подозрѣнія не чужды основанія. Незначительное обстоятельство подкрѣпило его догадки. Возвращаясь разъ домой, онъ встрѣтилъ недалеко отъ Демутовскаго подъѣзда простую карету Булухайскаго, шагомъ проѣзжавшую по улицѣ. «Должно-быть Булухайскій у насъ», подумалъ онъ и поспѣшно поднялся по лѣстницѣ. Но вмѣсто Булухайскаго онъ засталъ Катерину Петровну одну, только-что вернувшуюся домой и еще не успѣвшую сбросить пальто. Подозрѣнія быстро зароились въ головѣ Ильяшева.

— Ты ѣздила куда-нибудь? можно узнать? спросилъ онъ, пытливо скользя взглядомъ по лицу Шелопатовой.

— Я просто гулять ходила; погода такъ хороша… спокойно отвѣтила Катерина Петровна.

— А Булухайскій не былъ здѣсь?

Молодая женщина, какъ будто удивленная вопросомъ, подняла на Ильяшева свои большіе глаза.

— Мнѣ никто не говорилъ чтобъ онъ былъ безъ меня, отвѣтила она.

— Я потому спрашиваю что встрѣтилъ сейчасъ его карету у самаго подъѣзда… продолжалъ Ильяшевъ, нѣсколько сбитый спокойствіемъ Катерины Петровны.

— Можетъ-бытъ онъ пріѣхалъ въ табль-д’отъ, или къ кому-нибудь изъ знакомыхъ, произнесла тоже равнодушно Шелопатова.

Это конечно могло быть; и это очень легко было бы узнать, потому что и швейцаръ, и большинство прислуги звали Булухайскаго. Но Ильяшевъ рѣшился никого не спрашивать; ему унизительнымъ казалось обнаружить предъ кѣмъ-нибудь подозрѣнія… къ Катеринѣ Петровнѣ; онъ самъ стыдился этого чувства.

Шелопатова обыкновенно очень рѣдко выходила одна изъ дому; теперь она стала выходить чаще. У нея оказались старыя подруги, съ которыми ей пріятно было видѣться. Одна изъ нихъ, хорошенькая блондинка со вздернутымъ носикомъ и розовыми губками, навѣщала ее почти каждый день и довольно настойчиво ухаживала за Ильяшевымъ; но это только раздражало его подозрительность.

Разъ Шелопатовой не было дома. Ильяшеву что-то надобилось спросить у швейцара. Онъ сошелъ внизъ, и не найдя его на обычномъ мѣстѣ, заглянулъ въ его каморку. На доскѣ на которой вѣшаютъ ключи отъ нумеровъ и письма, полученныя въ отсутствіе квартирантовъ, ему бросилась въ глаза записка адресованная Шелопатовой. Онъ тотчасъ узналъ почеркъ Булухайскаго. Ни въ каморкѣ, ни за стеклянною дверью на лѣстницѣ никого не было. Ильяшевъ протянулъ руку, отшпилилъ записку и быстрыми шагами вернулся въ свой нумеръ. Лихорадочная дрожь слегка пробѣжала по его тѣлу. Онъ приблизился къ лампѣ; рука его дрожала, когда онъ поднесъ къ свѣту свою находку. Письмо было вложено въ пакетъ изъ плотной бумаги, тщательно заклеенный; чтобы вынуть записку, надо было разорвать конвертъ. Ильяшевъ уже взялся за уголокъ, но вдругъ раздумалъ и положилъ письмо въ карманъ. Онъ сталъ ходить изъ угла въ уголъ, въ нетерпѣніи ожидая Шелопатову. Лицо его за послѣдніе дни опять осунулось, и двѣ темныя морщины прорѣзались подлѣ уголковъ рта. Наконецъ въ корридорѣ послышался шелестъ тяжелаго женскаго платья; замокъ щелкнулъ. Ильяшевъ тотчасъ постучался въ боковую дверь.

— Войди, сказала оттуда Шелопатова.

Онъ вошелъ; Катерина Петровна только-что сбросила шляпу, и не перемѣняя туалета, съ видомъ усталости опустилась въ кресло. Взглядъ брошенный на разстроенное и мрачное лицо Ильяшева заставлялъ ее съ неудовольствіемъ сдвинуть брови.

— Можно мнѣ предложить тебѣ нѣсколько вопросовъ? сказалъ Ильяшевъ, продолжая и здѣсь такъ же шагать изъ угла въ уголъ, какъ предъ тѣмъ шагалъ у себя въ нумерѣ;

— Если это необходимо; а то у меня голова болитъ, отвѣтила Шелопатова.

— Къ сожалѣнію это совершенно необходимо, проговорилъ Ильяшевъ. — Ты переписываешься съ Булухайскимъ?

Катерина Петровна равнодушно подняла на него глаза.

— Я получала отъ него записки, сказала она.

— И какого содержанія были эти записки? продолжалъ Ильяшевъ.

— Стало-быть мы имѣемъ на сегодняшній вечеръ маленькій допросъ? перебила его Шелопатова, и откинувъ голову, остановила на немъ усмѣхающійся, холодный взглядъ.

— Ты не желаешь ему подвергнуться? скажи прямо — я уйду, продолжалъ Ильяшевъ.

Катерина Петровна шевельнула головой и усмѣхнулась.

— Нѣтъ, ничего; voyons, сказала она и протянула на скамеечку ноги, какъ-будто собираясь спокойно выслушать любопытную и длинную исторію.

Ильяшевъ молча вынулъ изъ кармана пакетъ и показалъ ей его.

— Вы перехватили письмо Булухайскаго?

Ильяшевъ наклонилъ голову.

— И прочли его?

— Ты видишь что нѣтъ… отвѣтилъ Ильяшевъ, показывая нетронутые края конвертика. Катерину Петровну это успокоило.

— Теперь я скажу вамъ что будетъ дальше; вы потребуете чтобъ я объяснила вамъ содержаніе письма, грозя въ противномъ случаѣ распечатать конвертъ. Такъ?

— Такъ…

— Такъ идите отсюда и распечатывайте, спокойно заключила Шелопатова и повернулась въ креслѣ.

Ильяшевъ повертѣлъ въ рукахъ письмо и бросилъ его на столъ.

— Катя, я не стану его распечатывать; я не могу оскорбить тебя, сказалъ онъ. — Но если ты права предо мною… если тебѣ стоитъ только сказать слово чтобы снять съ меня мои страданія…

У него голосъ дрожалъ и срывался.

— Я не могу отвѣчать за всякаго дурака, который вздумаетъ писать мнѣ любовныя записки, равнодушно отвѣтила Шелопатова.

— А, такъ онъ пишетъ къ тебѣ любовныя записки! со сдержаннымъ бѣшенствомъ воскликнулъ Ильяшевъ, хватаясь опять за письмо.

Въ комнатѣ послышался негромкій, металлическій смѣхъ.

— Ха-ха-ха! вы становитесь наконецъ право смѣшны въ этой роли влюбленнаго Донъ-Кихота! проговорила Шелопатова, искоса слѣдя за движеніями Ильяшева, мявшаго въ рукѣ письмо. — Вы нѣсколько опоздали, мой милый: вамъ слѣдовало начать съ начала, раньше того маскарада… помните?

Ильяшевъ злобно стиснулъ зубы.

— Вы мнѣ объявляете разрывъ, Катерина Петровна? проговорилъ онъ черезъ силу.

Шелопатова обернула къ нему лицо, точно ее поразили его слова, и ея взглядъ вдругъ вспыхнулъ испугомъ, страстью.

— Милый мой, ты кажется нездоровъ сегодня… я боюсь что мы перестанемъ понимать другъ друга. — Или развѣ ты не любишь меня больше?.. говорила она, и ея рука, положенная на руку Ильяшева, тихо привлекла его.

Ильяшевъ чувствовалъ какой-то туманъ въ головѣ. Онъ не понималъ какъ онъ очутился на узенькомъ диванчикѣ, подлѣ Шелопатовой, которая, прижавшись плечомъ къ его груди и перебирая рукой его мягкіе русые волосы, какъ-то снизу глядѣла на него страстно-ласкающимъ и нѣжащимъ взглядомъ. Несчастное письмо куда-то пропало.

— Развѣ не потому только мы такъ сильно любимъ другъ друга, говорила тихо Катерина Петровна, — что ваша любовь — не дрянная страстишка этихъ милліоновъ ничтожностей, возбужденная взаимными иллюзіями, раздутая ревностью, притязаніями, сомнѣніями? Мы не какъ дѣти полюбили другъ друга, мы сложили наши руки въ пожатьи на большое дѣло… Милый мой, развѣ я не вся твоя? развѣ моя любовь не для одного тебя?

Поутру, когда этотъ чадъ разсѣялся, Ильяшевъ чувствовалъ какую-то пустоту кругомъ себя, и какія-то путы, туго давившія его. Онъ почти насильно призывалъ къ себѣ свои обычные, дѣловые интересы, и понималъ что не только чувствомъ, но и умомъ какъ-то мучительно несвободенъ.

Дня два спустя, онъ получилъ по городской почтѣ анонимную записку слѣдующаго содержанія: «Пріѣзжайте сегодня въ маскарадъ. Черное домино съ кружевнымъ капюшономъ и голубымъ бантомъ доставитъ вамъ свѣдѣнія важнѣе которыхъ ничего не можетъ быть для васъ въ настоящее время.» Онъ сначала не обратилъ вниманія на это приглашеніе, считая его обыкновенною маскарадною интригой, или просто невинною попыткой одурачить его. Но къ вечеру его взяло любопытство; онъ рѣшилъ что во всякомъ случаѣ ничего не потеряетъ, если таинственныя слова запаски и окажутся вздоромъ. Шелопатова не захотѣла ѣхать; онъ уѣхалъ одинъ.

Черное домино съ голубымъ бантомъ очевидно ожидало его и подошло къ нему тотчасъ какъ онъ вступилъ въ залу. Онъ съ любопытствомъ оглядѣлъ его; но кружева капюшона лежали такими густыми складками что нельзя было разглядѣть даже цвѣта волосъ; только сквозная гипюровая паутина, которою обшитъ былъ нижній конецъ маски, позволяла догадываться о бѣлизнѣ кожи и красивыхъ линіяхъ маленькаго, круглаго подбородка.

— Ты хорошо сдѣлалъ что послушался меня, заговорила маска, быстро просунувъ ему подъ руку узкую маленькую ручку, обтянутую черною перчаткой. — Я готова сдержать свое обѣщаніе.

— Я никогда не видалъ тебя прежде? спросилъ съ любопытствомъ Ильяшевъ.

— Не знаю; это все равно. Хочешь получить свѣдѣнія которыя я тебѣ обѣщала?

— Я затѣмъ и пріѣхалъ.

Таинственное домино улыбнулось подъ маской.

— Только здѣсь я не могу; надо поѣхать ко мнѣ, сказала маска.

«Камелія», подумалъ Ильяшевъ.

— Отчего жь ты не позвала меня прямо къ себѣ? спросилъ онъ.

— Оттого что ты не пріѣхалъ бы. Ты и теперь потребуешь впередъ нѣкоторыхъ свѣдѣній, чтобъ убѣдиться дѣйствительно ли предметъ моей тайны интересенъ для тебя.

— Совершенно основательное предположеніе, сказалъ Ильяшевъ.

— Вотъ видишь, какъ я тебя знаю, продолжало домино. — Итакъ, слушай: то что я обѣщала открыть тебѣ касается прежде всего тебя и… и Шелопатовой.

Рука на которую опиралась маленькая ручка женщины слегка дрогнула при этомъ имени. Отъ той не скрылось это движеніе.

— Права ли я? спросила маска.

— Но отчего же ты не хочешь сообщить мнѣ твоего секрета здѣсь?

— А, это ужь мое дѣло. Ты хочешь чтобъ тебѣ оказали величайшую услугу, да еще именно такъ какъ тебѣ нравится, — возразила маска.

Ильяшевъ колебался.

— Твой секретъ вѣроятно разчитанъ на мою предполагаемую ревность къ Шелопатовой, сказалъ онъ. — Но если такъ, то заранѣе могу тебѣ объявить что твоя услуга, нисколько не важна для меня.

— Какъ хочешь, отвѣтила, пожавъ плечами, маска и выдернула руку.

— Постой, удержалъ ее Ильяшевъ. — Я пожалуй поѣду; мнѣ все равно — ходить здѣсь по залѣ, или сидѣть у тебя. Но по крайней мѣрѣ скажи, кто ты?

— Пріѣдешь ко мнѣ — узнаешь.

Оба сбѣжали съ лѣстницы; Ильяшевъ отыскалъ свою карету, маска крикнула кучеру адресъ, и послѣ двухъ поворотовъ лошади остановились предъ подъѣздомъ высокаго и узкаго дома, каковы большею частью новые петербургскіе дома.

Когда она вошла въ комнату, маленькая бѣленькая ручка, освобожденная отъ тѣснившей ее перчатки, сбросила маску, и Ильяшевъ узналъ въ таинственномъ домино ту самую хорошенькую блондинку со вздернутымъ носикомъ и розовыми губками которая въ послѣднее время очень часто посѣщала Катерину Петровну. Звали ее Полинькой Вурцъ, хотя вопреки этой нѣмецкой фамиліи она была Русская, и нѣсколько лѣтъ назадъ ее видѣли на той самой провинціальной сценѣ гдѣ подвизалась чета Шелопатовыхъ.

— Ну, такъ бы прямо и сказали, привѣтствовалъ ее Ильяшевъ, опускаясь на указанную ему оттоманку. Онъ считалъ себя одураченнымъ и нѣсколько сердился.

— Погодите, Mr Ильяшевъ, я еще не приступала къ своему обѣщанію…. возразила молодая женщина.

Она подошла къ столику, отперла ящичекъ, достала оттуда сложенный листокъ бумаги и сѣла подлѣ Ильяшева.

— Знакомый почеркъ, не правда ли? сказала она, показавъ оборотную сторону записки, на которой рукою Шелопатовой былъ надписанъ адресъ Полиньки.

— Вы меня дразните, сказалъ неспокойно Ильяшевъ.

Полинька въ самомъ дѣлѣ немножко дразнила его. Она держала записку предъ его глазами, а ея лицо было такъ близко отъ его лица что ихъ волосы касались.

— Ну, Богъ съ вами, не буду васъ больше мучить: возьмите эту записку и прочтите, сказала наконецъ она, вставая. — Я васъ оставлю съ ней одного, потому что въ этомъ костюмѣ мнѣ жарко, и я хочу переодѣться.

И она неслышными по ковру шагами исчезла въ сосѣдней комнатѣ.

Ильяшевъ съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ развернулъ записку. Онъ смутно догадывался что долженъ былъ прочесть въ ней, и странно — близость ожидавшаго удара какъ-то успокоивала его. Онъ походилъ на больнаго, которому жизнь и смерть минутами дѣлаются страшно безразличны послѣ того какъ докторъ высказалъ всѣ свои опасенія.

Въ запискѣ, наскоро набросанной перомъ, стояли слѣдующія строки:

"Chère Полинька, я совершенно обдумала нашъ вчерашній разговоръ, и спѣшу передать тебѣ свое заключеніе. Дѣйствительно глупо будетъ долѣе колебаться. Я такъ много безкорыстно сдѣлала для Ильяшева что можно наконецъ сдѣлать кое-что и для себя. Но только я желаю чтобъ условія были предварительно исполнены, и это при твоемъ посредствѣ, моя миленькая Поля. Такія вещи черезъ третьи руки легче дѣлаются. Записку эту уничтожь, или всего лучше возврати мнѣ. Твоя

"К. Ш."

Строки долго мелькали въ затуманившихся глазахъ Ильяшева…. Онъ почувствовалъ сначала сухой, горячій жаръ, внезапно охватившій тѣло, потомъ какое-то физическое изнеможеніе. Потомъ злость, острая, ѣдкая, смѣющаяся надъ собою злость овладѣла имъ, и онъ весь сосредоточился на этомъ чувствѣ; оно и успокоивало, и какъ-то странно подмывало его.

Когда Полинька тою же беззвучною походкой воротилась въ комнату гдѣ онъ сидѣлъ, онъ почти весело взглянулъ на нее.

— Какая таинственная записка! сказалъ, какъ-то напряженно и почти глупо улыбаясь, Ильяшевъ. — Совершенно точно изъ французскаго романа!

Полинька съ недоумѣніемъ посмотрѣла на него, обманутая его усмѣшкой и напряженнымъ тономъ голоса.

— Я боюсь что вы догадались обо всемъ что тутъ есть таинственнаго…. сказала она, указывая глазами на записку.

— Отчего жь вы боитесь? почему именно боитесь, раздраженно и съ какимъ-то неестественнымъ хохотомъ обратился къ ней Ильяшевъ. — Вы Богъ знаетъ какой романъ себѣ сочинили…. точно я влюбленъ въ самомъ дѣлѣ что ли въ Катерину Петровну! Ревниваго любовника во мнѣ отыскали!

Ему надо было замолчать. Его душило въ горлѣ, близились подступы какого-то истерическаго, болѣзненнаго смѣха. Полинька сѣла подлѣ него.

— Вотъ любопытный пунктъ, эти предварительныя условія… онъ чортовски богатъ, этотъ Булухайскій! заговорилъ черезъ минуту все тѣмъ же напряженнымъ голосомъ Ильяшевъ.

— Она всегда на богатыхъ попадаетъ! съ простодушною завистью подхватила Полинька и взглянула на Ильяшева такимъ взглядомъ который ясно свидѣтельствовалъ что она и его считаетъ для себя совершенно достаточно богатымъ.

— Чортовски красивая женщина! сказалъ даже не безъ нѣкотораго циническаго оттѣнка Ильяшевъ, и самъ какъ-то удивился какъ ему удалось это сказать.

Полинька была какъ-то растерявшись. Она совсѣмъ не такого эффекта ожидала отъ своей маленькой интрижки. Она думала что Ильяшевъ будетъ рвать на себѣ волосы, метаться, и приготовилась цѣлымъ рядомъ маленькихъ мѣръ успокоить его и заставить найти себѣ утѣшеніе въ ея собственномъ вздернутомъ носикѣ и покатыхъ плечахъ. Теперь вторая часть этой задачи показалась ей даже легче.

— Однако вы къ ней очень снисходительны, а сами, кажется, совершенно вѣрны ей! сказала она, съ полунасмѣшливою гримаской, шевеля своими алыми губками.

— Почему вы такъ увѣрены? возразилъ Ильяшевъ.

— Да по всему…. вы на другихъ женщинъ никакого вниманія не обращаете….

— Еще бы вы мнѣ дѣлали глазки при самой Шелопатовой! воскликнулъ Ильяшевъ.

Полинька была такъ близко отъ него что онъ слышалъ слабый запахъ ея золотистыхъ; слегка примявшихся подъ маскараднымъ капюшономъ волосъ, и ея неспѣшное дыханіе касалось его щеки. Все это производило на Ильяшева странное — раздражающее и успокоивающее впечатлѣніе. Онъ вспомнилъ что люди заглушаютъ свои страданія въ разгулѣ. Ему пришла также мысль что онъ въ Петербургѣ съ самаго пріѣзда ведетъ точно женатую жизнь; мстительное чувство къ Шелопатовой на мгновенье опять шевельнулось въ немъ.

— Другое дѣло когда я съ вами тутъ, вдвоемъ! сказалъ онъ, близко заглядывая въ лицо Полиньки блеснувшими глазами, и вдругъ обхватавъ ее руками, жадно поцѣловалъ.

— Ты не вернешься уже въ маскарадъ? спросилъ Ильяшевъ.

— Съ какой стати? Я уже и переодѣлась совсѣмъ, отвѣтила Полинька. — А я думала, прибавила она съ простодушно-счастливою улыбкой, — что ты совсѣмъ влюбленъ въ Катю.

— Вздоръ какой! съ напряженнымъ апломбомъ возразилъ Ильяшевъ.

Полинька была совершенно счастлива: Ильяшевъ имѣлъ для нея неотразимую привлекательность молодаго человѣка играющаго на биржѣ.

— А я еще нарочно схитрила съ Катей, не говорила до сихъ поръ Булухайскому….

Ильяшевъ вдругъ весь насторожился.

— Катя вѣдь черезъ меня должна была получить отъ него деньги, продолжала Полинька. — А я все о тебѣ помнила, думаю: скажу ему прежде. Такъ у нихъ до сихъ поръ ничего и не сладилось.

Ильяшевъ вдругъ опустилъ обвитыя вокругъ ея таліи руки и какимъ-то непонимающимъ взглядомъ смотрѣлъ ей въ глаза.

— Ты, Полинька, добрая дѣвушка…. я тебя люблю, проговорилъ онъ внезапно зазвенѣвшимъ голосомъ, и посмотрѣлъ на часы. — Но поздно…. прощай.

И онъ схватился за шляпу.

— Куда? широко раскрывъ изумленные глаза, остановила его Полинька.

— А домой! поздно уже…. ну прощай…. проговорилъ онъ, быстро направляясь къ двери.

Оторопѣвшая и сконфуженная Полинька ничего не могла сказать; она даже не успѣла еще озлобиться.

VII. Соловцова собираются припереть къ стѣнѣ.

Шелопатова еще не спала когда Ильяшевъ вернулся домой. Она немного простудилась въ этотъ день и полулежала на кушеткѣ предъ догоравшимъ каминомъ, кутаясь въ теплую кофточку и поджимая ноги, озябшія въ ажурныхъ чулкахъ.

— Ты нездорова? спросилъ Ильяшевъ, недовѣрчиво взглянувъ на нее.

— Знобитъ что-то, отвѣтила, улыбнувшись ему, Шелопатова. — Я тебя ждала. Что жь, весело было въ маскарадѣ?

Ильяшевъ не тотчасъ отвѣтилъ. У него не хватило рѣшимости высказать все чѣмъ страдала его душа. Онъ не умѣлъ приступить.

— Я не изъ маскарада, сказалъ онъ наконецъ. — Я былъ у Полиньки Вурцъ.!

Шелопатова раскрыла на него удивленные глаза, и ни одна складка ея лица не выразила чтобъ она замѣтила бушевавшую въ груди Ильяшева бурю.

— Такъ вотъ какъ вы проводите ночи, вѣтреникъ! сказала она шутливо, и освободивъ изъ-подъ кофточки руку, погрозила ему пальцемъ. Ильяшева слегка покоробило отъ этой шутки.

— Ты неосторожно довѣрилась твоей подругѣ, продолжалъ онъ серіозно. — Она нарочно зазвала меня въ маскарадъ чтобы выдать тебя. Вотъ это анонимное письмо…. отъ нея.

И онъ бросилъ на колѣни Шелопатовой смятую записку Полиньки. Шелопатова, спокойно усмѣхаясь, прочла ее.

— Но какъ же ты попалъ къ самой Полинькѣ?

— То что она мнѣ намѣревалась передать было такъ важно что она не соглашалась сдѣлать этого въ маскарадной залѣ, пояснилъ Ильяшевъ. Ему теперь самому казалось нѣсколько страннымъ что Полинька зазвала его къ себѣ.

Шелопатова, глядя на него большими глазами, оскорбительно смѣялась.

— Бѣдный! такъ ты былъ у Полиньки! я не предполагала что она такъ легко сумѣетъ залучить тебя. Ну, послушай…. что жь ты тамъ дѣлалъ? я не ревнива, а только любопытна; скажи правду. Вѣдь я ей разрѣшила ухаживать за тобою.

Ильяшевъ чувствовалъ что почва подъ нимъ ускользаетъ. Онъ однако еще не видалъ необходимости отступить.

— Мнѣ странно что ты задаешь неумѣстные вопросы, тогда какъ дѣло не въ томъ. Тебя можетъ-быть вовсе не интересуетъ что она сообщила мнѣ…. представила доказательства твоихъ сношеній съ Булухайскимъ! проговорилъ онъ глухо.

На лицѣ Шелопатовой появилась скучающая гримаса.

— Опять Булухайскій…. сношенія съ Булухайскимъ… да возьми ты его пожалуста отъ меня, не пускай его сюда. Серіозно я тебя прошу объ этомъ; мнѣ эти вѣчныя твои неудовольствія надоѣли.

Ильяшевъ взволнованно заходилъ по комнатѣ.

— Прогнать его? да, я прогоню его! заговорилъ онъ. — Но я долженъ же наконецъ узнать что такое для тебя этотъ Булухайскій! Катя, я не шучу на этотъ разъ. Я видѣлъ твою записку къ Полинькѣ, и я требую чтобъ ты объяснила мнѣ что все это значитъ!

— Какую еще записку? равнодушно-недовольнымъ тономъ спросила Шелопатова. — Ахъ, это вѣрно по поводу того что Булухайскій обѣщалъ мнѣ устроить разводъ съ мужемъ, припомнила она. — Я тогда писала Полинькѣ что пора мнѣ подумать о себѣ, сдѣлать что-нибудь…. обезпечить себѣ свободу.

— Катя, ты обманываешь меня! воскликнулъ Ильяшевъ. — Въ запискѣ есть слова…. есть намекъ котораго ты никогда не объяснишь мнѣ!

Шелопатова грустно пожала плечами.

— Я думала что ты считалъ меня немножко умнѣе, сказала она. — Или ты въ самомъ дѣлѣ считаешь что я могу поставить себя въ такое положеніе чтобъ какая-нибудь Полинька Вурцъ сумѣла провести меня за носъ и сыграть надо мною злую шутку!

— Это не отвѣтъ! возразилъ Ильяшевъ.

Облако печали набѣжало на красивое лицо Шелопатовой. Она повернулась на кушеткѣ и подобрала ножки, которыя пересталъ согрѣвать потухшій каминъ.

— Знаешь, Лёва, я одно только могу сказать: я вся, искренно принадлежу тебѣ; но я не наложу на себя никакихъ обязательствъ, не сдѣлаюсь рабой. Ни доказывать тебѣ моей любви, ни защищаться отъ твоихъ подозрѣній я не стану. Не довѣряешь ты мнѣ — слѣди за мной, окружи меня шпіонами, но только чтобъ я не знала этого. И никогда, никогда ничего подобнаго не говори мнѣ. Унижайся если хочешь самъ, но я не стану участвовать въ этихъ униженіяхъ. Или брось меня, если не любишь и не вѣришь мнѣ — ты относительно меня совершенно, совершенно свободенъ.

Полчаса спустя Ильяшевъ лежалъ у ногъ Шелопатовой, обнимая рукой ея колѣни и спрятавъ мокрое отъ слезъ лицо въ складкахъ ея платья.

— Катя, я не могу, не могу тебѣ вѣрить! говорилъ онъ разбитымъ и болѣзненно звенѣвшимъ голосомъ. — И ни бросить тебя, ни разлюбить не могу!

Прошла еще недѣля. Терпѣніе и хлопоты Ильяшеа увѣнчались наконецъ успѣхомъ: въ приказахъ по министерству онъ былъ назначенъ на весьма видное мѣсто, которое намѣтилъ себѣ съ самаго пріѣзда въ Петербургъ. Булухайскій, пріѣхавшій немедленно его поздравить, самъ весь сіялъ чувствомъ торжества и сознаніемъ своего могущества. Ильяшевъ отъ радости совсѣмъ завертѣлся: надо было сдѣлать визиты, пообѣдать кое съ кѣмъ, показать себя кое-гдѣ; подъ давленіемъ нахлынувшихъ новыхъ чувствъ онъ даже сталъ какъ-то спокойнѣе, или скорѣе разсѣяннѣе, въ отношеніяхъ къ Шелопатовой. Нужно было устроить и нѣкоторыя другія дѣла: онъ, напримѣръ, рѣшилъ непремѣнно продать Вахновку, смущавшую его мизерностью своихъ шестисотъ десятинъ, и командировалъ туда Ижемскаго, съ порученіемъ высмотрѣть мѣстность и подыскать покупщика. Нѣсколько весьма выгодныхъ биржевыхъ дѣлъ въ это самое время какъ бы мимоходомъ наплыло ему подъ руку; онъ не упустилъ ихъ. Между тѣмъ пора было подумать и о поѣздкѣ въ N--скъ, гдѣ его присутствіе было необходимо для ускоренія формальнаго раздѣла, которымъ гражданская палата вовсе не спѣшила; онъ сталъ хлопотать объ отпускѣ.

Въ одинъ свободный вечеръ, который онъ рѣшилъ провести дома, чтобъ отдохнуть отъ суеты послѣднихъ дней, Шелопатова съ папироской въ рукѣ вошла въ его комнату и сѣла противъ него въ кресло.

— Я хотѣла бы поговорить съ тобой объ одномъ дѣлѣ, начала она, разбивая рукою голубоватый дымокъ папироски. — Ты расположенъ меня выслушать?

— Совершенно, отвѣтилъ съ нѣкоторымъ безпокойствомъ Ильяшевъ.

— Дѣло очень серіозное, предупредила Шелопатова.

— Я готовъ слушать, повторилъ Ильяшевъ.

Молодая женщина откинула голову на спинку кресла и затянулась папироской.

— Я замышляю женить тебя, сказала она наконецъ послѣ непродолжительнаго молчанія.

Ильяшевъ поднялъ на нее удивленные глаза.

— Ты шутишь? произнесъ онъ.

— Нисколько; развѣ это для тебя новость? Я еще въ N--скѣ сватала тебя.

— А, княжна Озерецкая! старая шутка! вспомнилъ Ильяшевъ.

Катерина Петровна съ неудовольствіемъ пожала плечами.

— Надѣюсь, ты не находишь этой партіи, невыгодною? сказала она. — У нея триста тысячъ приданаго, не говоря о связяхъ, красотѣ, и такъ далѣе. Лучше ты никогда ничего не найдешь.

— Потому-то я и считаю шуткой: княжна никогда не пойдетъ за меня.

Шелопатова опять раздраженно повела плечами.

— За кого же она пойдетъ? за Подобаева?

Ильяшевъ ничего не отвѣтилъ. Въ самомъ дѣлѣ въ N--скѣ у него не было конкуррентовъ. Княжну какъ-то не считали невѣстой; но тѣмъ болѣе ей слѣдовало выйти замужъ. А что такая жена была бы блестящимъ завершеніемъ зданія которое онъ строилъ изъ собственной жизни — эта мысль уже много разъ невольно приходила ему въ голову.

— Я тебѣ говорила какъ-то что я могу значительно содѣйствовать этому браку, продолжала Шелопатова. — Это было давно; теперь обстоятельства стали гораздо благопріятнѣе. Ты почти такъ же богатъ, какъ она; ты, наконецъ, имѣешь блестящее положеніе….

— Но я люблю только тебя и никого больше! возразилъ взволнованно Ильяшевъ.

Катерина Петровна усмѣхнулась.

— Развѣ я заставляю тебя разлюбить меня? сказала она спокойно. — Мы съ тобою крѣпче связаны чѣмъ обыкновенною любовью, и княжнѣ не удастся стать между нами….

— Катя, ты искусительница! воскликнулъ въ волненіи Ильяшевъ.

Ильяшевъ всталъ и нѣсколько разъ прошелся по комнатѣ.

— Ты думаешь что Соловцовъ все такъ же во всемъ будетъ повиноваться тебѣ? спросилъ онъ.

— Еще бы я этого не думала! отвѣтила спокойно Шелопатова.

Она повернулась въ креслѣ, раскурила погасшую папироску и нѣсколько разъ пыхнула изъ нея.

— Видишь ли, Лёва, начала она, когда онъ сѣлъ на прежнее мѣсто подлѣ нея. — Моя услуга въ этомъ дѣлѣ не будетъ совершенно безкорыстна. У меня есть векселя на Соловцова, на довольно круглую сумму…. тридцать тысячъ. Соловцовъ не можетъ заплатить по нимъ: онъ разоренъ. А я хотѣла бы получить сполна, чистыми деньгами. Ты знаешь, я ничего не имѣю; мнѣ надо позаботиться о себѣ….

— Слѣдовательно?… перебилъ Ильяшевъ, внимательно слѣдя за ея мыслью.

— Векселя безнадежны, но они достаточно годны для того чтобы при помощи ихъ припереть добрѣйшаго генерала къ стѣнѣ…. продолжала Шелопатова. Когда онъ убѣдится что ему нѣтъ спасенія, я покажу ему перспективу отдѣлаться отъ всѣхъ затрудненій…. Ты понимаешь меня?

— Мнѣ кажется, отчасти…. проговорилъ нерѣшительно Ильяшевъ.

— Не отчасти, а надо понять вполнѣ. Ты вмѣсто него уплатишь мнѣ по его векселямъ; это составитъ всего только десять процентовъ съ приданаго княжны….

Ильяшевъ понялъ вполнѣ. Онъ съ любопытствомъ посмотрѣлъ на Шелопатову, пораженный ея изобрѣтательностью: какъ знатокъ, онъ могъ оцѣнить ее.

— Но Соловцовъ отступитъ предъ сдѣлкой, когда она разъяснится ему: онъ слишкомъ щепетиленъ для подобнаго дѣла, возразилъ онъ задумчиво.

— Ему некуда будетъ отступить; притомъ же и нѣтъ надобности разъяснять ему сдѣлку во всей подробности, сказала Шелопатова. — Вообще, я беру всѣ затрудненія на себя, твое дѣло только заслужить вниманіе княжны.

— И это не особенно легко…. продолжалъ такъ же задумчиво Ильяшевъ. — Княжна… кто ее знаетъ, что она такое….

— Очень мечтательная и очень слабая дѣвушка, опредѣлила Шелопатова.

Съ этого дня оба начали рѣшительно готовиться въ дорогу: отъѣздъ былъ назначенъ на недѣлѣ. Ильяшевъ безъ труда получилъ двухмѣсячный отпускъ. Катерина Петровна не добилась развода, но по поводу его Булухайскій нѣсколько разъ былъ у нея въ отсутствіи Ильяшева, а его карета нерѣдко поджидала ее во дворѣ гостиницы и привозила ее домой. Ильяшевъ, почти не бывавшій дома, не замѣчалъ этого.

Въ день отъѣзда, въ комнатѣ Катерины Петровны былъ сервированъ завтракъ на три прибора: Булухайскій непремѣнно желалъ провести послѣдніе часы вмѣстѣ съ друзьями — какъ онъ выразился — да на этотъ разъ и самъ Ильяшевъ смотрѣлъ на его присутствіе равнодушно. Все было очень прилично и…. немного скучно. Катеринѣ Петровнѣ не приходило въ голову брызнуть пѣной на сверкавшее снѣжною бѣлизной бѣлье Булухайскаго; она чувствовала себя въ «обществѣ» и была нѣсколько задумчива. И пѣна не била изъ бутылки: лакей осторожно и чинно подливалъ въ бокалы и безъ шуму перемѣнялъ тарелки. Булухайскій держалъ себя какъ-то напряженно-вѣжливо: онъ чувствовалъ что шалитъ, а не просто завтракаетъ, и эта мысль нѣсколько стѣсняла его.

За дверью слышался голосъ лакея, громкимъ шопотомъ убѣждавшаго кого-то, и еще голосъ, такимъ же топотомъ настойчиво возражавшаго; разговоръ становился все оживленнѣе, и наконецъ дверь въ нумеръ быстро распахнулась, и на порогѣ показался Шелопатовъ.

— Не пускаютъ! гости! я проститься пришелъ…. съ женой…. въ кои-то вѣки увидимся опять! заговорилъ онъ, окинувъ общество подозрительно бѣгавшими глазами. — Освѣдомился…. уѣзжать изволите!

Онъ на этотъ разъ не былъ такъ пьянъ, и даже пріодѣлся нѣсколько старательнѣе. Теперь когда его волосы были разчесаны и лицо умыто, ему никто не далъ бы на видъ болѣе тридцати пяти-шести лѣтъ.

Всѣ были сконфужены; Булухайскій даже поблѣднѣлъ на минуту — такъ страшна показалась ему перспектива неизбѣжнаго скандала. Ильяшевъ посмотрѣлъ на всѣхъ и пожалъ плечами; только Катерина Петровна, закусивъ губу и остановивъ на непрошенномъ посѣтителѣ упорный взглядъ, казалась спокойнѣе всѣхъ.

— Я удивляюсь оплошнности здѣшней прислуги, сказалъ вполголоса Булухайскій.

Ильяшевъ подошелъ къ Шелопатову и осторожно дотронулся до его плеча.

— Вы хотите проститься съ Катериной Петровной? такъ нельзя ли вамъ поспѣшить, потому что мы сейчасъ уѣзжаемъ…. сказалъ онъ сдержанно.

Шелопатова это разозлило.

— Сейчасъ уѣзжаете? это очень жаль…. Конечно, на желѣзныхъ дорогахъ не спрашиваютъ паспорта…. а можетъ-быть, у васъ есть паспортъ, Катерина Петровна? говорилъ онъ, подмигивая красноватыми вѣками на жену. Та быстро подошла къ нему.

— Гриша, ты опять не во-время пришелъ…. Мнѣ самой хотѣлось проститься съ тобой и многое, многое сказать тебѣ…. Но что дѣлать, сегодня некогда. Я напишу тебѣ, а покамѣстъ….

Она подошла къ маленькому бюро, быстро выдвинула ящикъ, схватила оттуда что-то и сунула въ руку мужу. — Я знаю, тебѣ нужно…. сказала она тихо.

Шелопатовъ неторопливо развернулъ нѣсколько ассигнацій.

— Деньги? хе-хе! субсидія… чьи это? проговорилъ онъ, указывая глазами на Ильлшева и Булухайскаго. Тѣ обмѣнялись какимъ-то потеряннымъ взглядомъ. — Великодушіе…. пожалуйте ручку поцѣловать, Катерина Петровна… продолжалъ Шелопатовъ и приблизился къ женѣ. Ильяшевъ хотѣлъ загородить ему дорогу; но Катерина Петровна остановила его глазами и спокойно протянула мужу руку; тотъ приложилъ къ ней свои мокрыя губы, и вдругъ смявъ въ комокъ ассигнаціи, съ силой пустилъ ими ей въ лицо.

— Гриша, шалишь! проговорила, усмѣхнувшись, Шелопатова, тогда какъ на щекѣ ея вспыхнула розовая царапина.

— Я позову лакеевъ чтобы васъ связали! вскричалъ выведенный изъ терпѣнія Ильяшевъ и сильною рукой потрясъ Шелопатова за плечо.

— Calmez vous de grace! вполголоса остановилъ его Булухайскій.

Шелопатовъ вдругъ съ силою вырвался изъ рукъ Ильяшева. Большіе прозрачные глаза его налились кровью.

— Не тронь! Не смѣй! прохрипѣлъ онъ, грозясь на Ильяшева стиснутымъ кулакомъ. — Я стулъ разобью на вашихъ головахъ! Я драться буду! Ска-а-жите пожалуста! За шиворотъ!

— Уйдете вы сію минуту или я сдѣлаю то что сказалъ? повторилъ Ильяшевъ, не обращая вниманія на его угрозы.

Катерина Петровна спокойно положила свою маленькую ручку на плечо мужа.

— Гриша, они тебя не тронуть…. Но что ты хочешь? Я сейчасъ уѣзжаю. Ты не можешь удержать меня, да и не къ чему. Иди лучше. Право, иди.

Ея глаза равнодушно и ясно глядѣли въ его потемнѣвшіе зрачки. Лицо Шелопатова опять злобно вспыхнуло.

— Не могу удержать? Могу! хрипло прокричалъ онъ. — Скандалъ могу сдѣлать, полицію привести! Да не стану, не къ чему! Это правда что не къ чему! Уѣзжай! И провожать не стану! Зачѣмъ я сюда пришелъ, не знаю. Взглянуть захотѣлось… Ну, видѣлъ. Который только, разобрать не могу? Или оба вмѣстѣ? Хе, хе!

Булухайскій пожалъ плечами и отвернулся къ Катеринѣ Петровнѣ.

— Это становится невыносимо, сказалъ онъ вполголоса.

— Камергеръ! Ваше сіятельство! Хе, хе! Все знаю! продолжалъ хрипѣть съ какимъ-то надтреснутымъ смѣхомъ Шелопатовъ, мигая на Булухайскаго покраснѣвшими вѣками. — Что жь вы, ваше сіятельство, француженокъ пропускаете? По вашей деликатности самые бы подходящія…. А то актриска русская, Гришки Шелопатова жена…. Стыдно, ваше сіятельство, стыдно! Вотъ этотъ, — онъ мигнутъ на Ильяшева, — другое дѣло: выжига! Такая же самая выжига какъ она. Съ васъ сорветъ да ему заплатитъ…. и ничего, возьметъ.

Онъ разглядѣлъ на полу брошенный комокъ ассигнацій и подшвырнулъ его ногой къ Ильяшеву.

— Подыми, не брезгай…. я тебѣ дарю! Мнѣ жена пожертвовала, а я тебѣ дарю…. мнѣ не надо! Выпейте за мое здоровье…. въ Любани!

И схвативъ брошенную на стулъ шапку, Шелопатовъ нѣсколько нетвердою походкой вышелъ изъ комнаты.

VIII. На старыхъ мѣстахъ.

Паша сидѣла у окна, быстро скользя иголкой въ старенькомъ полотнѣ, которое собралась перешить и починить. На улицѣ стояла грязная, сѣрая гололедица; промозглый туманъ поднимался гдѣ-то на краю города, наползалъ въ кривые переулки и тянулся по почернѣлымъ кровлямъ домовъ, клубясь вмѣстѣ съ выкидываемымъ изъ трубъ дымомъ. По безлюдной мостовой рѣдко-рѣдко прогромыхивала утлая туземная бричка, дребезжа своими развинченными рессорами, или перебѣгалъ мальчишка, посланный съ мѣднымъ чайникомъ въ помѣщавшійся за угломъ трактиръ. Прохожихъ на троттуарахъ почти не встрѣчалось.

Паша напрасно старалась сосредоточиться надъ своею скучною работой. Какъ-то неспокойно было у нея на душѣ, и «ненужныя» мысли упрямо лѣзли въ голову, наполняя ее тревогой и смутой. Мавра, посланная рано по утру съ извѣстною намъ запиской къ Вретищеву, давно уже вернулась, не принеся никакого отвѣта; въ комнатѣ было пусто — тетка захлопоталась съ чѣмъ-то на кухнѣ. Хорошо и странно чувствовалось Пашѣ это одиночество; точно она сдѣлала что-то такое послѣ чего никому, никому не можетъ быть до нея дѣла — и она на предъ кѣмъ не отвѣтственна. А на сердцѣ все еще щемила незажившая, капризная, растревоженная ранка, и она знала что эта ранка долго еще будетъ щемить и ныть. Минутами ей дѣлалось невыразимо жаль чего-то — можетъ-быть этого самаго страданія, которое она хотѣла перетерпѣть и отбросить.

Съ улицы послышался грохотъ дрожекъ. Она бросила равнодушный взглядъ въ окно — и вдругъ вся замерла. Дрожки остановились у калитки, знакомая фигура шмыгнула во дворъ, и въ сѣняхъ послышался стукъ. Цѣлый рой быстрыхъ, возмущенныхъ ощущеній лрооѣжалъ въ груди Паши. «Такъ онъ пріѣхалъ? онъ не послушался ея, не понялъ необходимости того о чемъ она ему писала?» Она чувствовала оскорбленіе и…. страстное, радостное любопытство. «Что онъ скажетъ ей? что онъ можетъ сказать?»

Она не знала съ какимъ лицомъ его встрѣтить. Она хотѣла выразить оскорбленіе, строгость — и улыбалась.

Тетка, заслышавъ чужаго человѣка, выбѣжала въ маленькую зальцу, расправляя засученные рукава, и сконфузилась. Это устранило затруднительность первой встрѣчи. Вретищевъ не замѣтилъ ни тетки, ни безпорядка ея утренняго неглиже; потупляя глаза, теряясь, онъ ждалъ чтобъ его куда-нибудь провели и усадили. Паша пригласила его въ гостиную и указала на кресло въ углу, за широкою неуклюжею печкой, занимавшею половину стѣны. Въ этой комнатѣ, благодаря темнымъ и пыльнымъ обоямъ, никогда не было свѣтло. Вретищевъ сѣлъ, поднялъ на Пашу напряженный взглядъ, но тотчасъ потупился.

— Какъ видите, я васъ не послушался, сказалъ онъ съ усиліемъ.

— Отчего? спросила Паша.

Вретищевъ опять посмотрѣлъ на нее, но уже не опустилъ глазъ.

— Оттого, что еслибы мнѣ дѣйствительно не надо было приходить къ вамъ, вы не написали бы мнѣ вашей записки; вы просто не велѣли бы принимать меня… сказалъ онъ.

— Я не умѣла какъ сдѣлать… въ наивномъ смущеніи проговорила Паша.

— Ахъ, напротивъ, вы прекрасно сдѣлали! воскликнулъ Вретищевъ.

— Но отчего? вся вспыхнувъ и теряясь, проговорила Паша.

Вретищевъ безпокойно пошевелился въ креслѣ.

— Я не заслужилъ чтобъ вы прогоняли меня, сказалъ онъ. — И оттого я не послушался васъ, а пришелъ, чтобы сказать вамъ такое, послѣ чего мы должны никогда уже не разставаться.

Паша съ тревогой взглянула ему въ глаза: она и ожидала, и какъ-то не понимала его словъ… Вретищевъ наклонился къ ней и взялъ ее за руку.

— Вы считаете меня хорошимъ человѣковъ, Прасковья Дмитревна? сказалъ онъ съ какою-то торжественностью.

— Да, Николай Михайловичъ, отвѣтила просто Паша.

— И еслибъ я попросилъ васъ быть моею женой? докончилъ Вретищевъ, и самъ въ тревогѣ замолчалъ и остановилъ на ней мучительно-ожидающій взглядъ.

Паша не могла отвѣчать; только по вспыхнувшему лицу ея вдругъ побѣжали какіе-то свѣтлые, горячіе лучи. Вретищевъ наклонился къ ея рукѣ, прижалъ ее къ губамъ, и тотчасъ поднялъ голову: ему страстно хотѣлось видѣть ея лицо, смотрѣть въ ея глаза.

— Вы не отвѣчаете?… сказалъ онъ тихо.

Паша шевельнула губами, точно хотѣла сказать что-то, и вдругъ отвернулась и прижала ладони къ горѣвшему лицу. Черезъ минуту она вдругъ быстро схватила обѣ руки Вретищева и скользнула по немъ вспыхнувшимъ, лучистымъ взглядомъ.

— Я никого, никого кромѣ васъ никогда не любила! проговорила она порывисто, и выбѣжала изъ комнаты.

Вретищевъ остался одинъ. Онъ всталъ съ мѣста, прошелъ изъ угла въ уголъ, посмотрѣлъ въ окно. Солнце въ эту самую минуту неожиданно всплыло гдѣ-то высоко надъ крышами, и нагрѣтый туманъ вдругъ засвѣтился и растаялъ. Съ дождевыхъ трубъ закапали холодныя, свѣтлыя слезы; льдинки заискрилась надъ окнами; воробьиная стая поднялась откуда-то и разсѣялась въ воздухѣ. На душѣ у Вретищева было прозрачно и весело… Прошло минутъ десять прежде чѣмъ онъ догадался что стоитъ одинъ въ гостиной и что такъ простоять неопредѣленное время нельзя. Онъ не зналъ, уйти ли ему, или поискать тетку, или подождать еще. Паша была «дикая» — онъ зналъ это.

Наконецъ тетка сама вышла къ нему. Ея старое и нѣсколько глуповатое лицо выражало радостное смущеніе.

— Насилу добилась отъ Паши что у васъ тутъ такое сдѣлалось, заговорила она, нѣсколько подозрительно оглядывая Вретищева. — Ну, да слава Богу, коли я вѣрно васъ понимаю… добавила она, остановивъ на молодомъ человѣкѣ ожидающій взглядъ.

Вретищеву смѣшно стало.

— Ну, да, сказалъ онъ, и улыбаясь, какъ-то неожиданно подошелъ къ рукѣ Марьи Кузьминишны. Прикладываясь къ ней, онъ почувствовалъ опредѣленный кухонный запахъ. Ему это даже не противно было.

Старушка совсѣмъ растерялась и какъ-то махала въ видѣ благословенія лѣвою рукой. «Боже благослови… Пашу-то я знаю, тихая дѣвушка…» бормотала она.

Вретищевъ взялся за шляпу.

— Я вечеркомъ зайду къ вамъ… теперь и Прасковья Дмитревна встревожена вѣрно… сказалъ онъ.

Тетка махнула рукой.

— Въ подушки уткнулась… не оторвешь ея!

Вретищевъ вышелъ на улицу. Влажный, свѣтящійся воздухъ, насыщенный первымъ вѣяніемъ весны, раздражительно сжалъ ему грудь. Онъ махнулъ кучеру, чтобъ ѣхалъ домой, а самъ пѣшкомъ пошелъ по кирпичному троттуару, на которомъ пятнами блестѣла жидкая грязь. Ему хотѣлось пройтись, надышаться этимъ ласково-раздражающимъ воздухомъ и какъ можно дольше никуда не приходить, ни съ кѣмъ не сталкиваться.

Дойдя до главной улицы города, онъ умѣрилъ шаги. Здѣсь на солнечной сторонѣ было сухо и чисто. Губернская публика, обрадовавшись первому ясному дню, прогуливалась пѣшкомъ и въ экипажахъ. Вретищеву казалось что всѣ очень веселы и счастливы; онъ уже не досадовалъ что лопалъ въ толпу: ему сдѣлалось такъ легко на душѣ, какъ будто онъ участвовалъ въ какомъ-то весеннемъ праздникѣ. Вдругъ кто-то окликнулъ его; онъ обернулся и встрѣтился лицомъ къ лицу съ княжной Озерецкой.

Княжна въ это утро каталась съ матерью, но ей захотѣлось пройтись пѣшкомъ, и она сошла на троттуаръ. Ливрейный лакей одинъ сопровождалъ ее. Ея спокойное лицо тоже улыбалось и сіяло въ это утро и казалось оживленнѣе обыкновеннаго.

Вретищева на минуту смутила эта встрѣча. Еще такъ недавно онъ повѣрялъ себя, и съ тревогой замѣчалъ какъ день ото дня княжна дѣлалась для него дороже и ближе. И вдругъ все это исчезло — какъ-то помимо его.

— Вы рѣдко стали заходить къ намъ, Николай Михайловичъ, сказала княжна, идя съ нимъ рядомъ и спокойно улыбаясь.

Вретищевъ вспомнилъ что не былъ у Озерецкихъ еще съ поѣздки за-городъ къ больному.

— Я очень занятъ былъ… сказалъ онъ.

Княжну какъ будто поразила слышавшаяся въ этомъ отвѣтѣ нота. Она медленно вскинула на него глазами, и на минуту ея мягкія, темныя брови сблизились.

— Прежде вы и среди дѣла хоть на минуту забѣгали къ намъ, сказала она съ упрекомъ. Вретищевъ проговорилъ какое-то оправданіе.

— А у насъ скучно, какъ-то не ладится у всѣхъ… продолжала княжна, перемѣнивъ разговоръ. — Дядя совсѣмъ захандрилъ: говорятъ, его дѣла очень плохо идутъ. Онъ все ссорится съ Иракліемъ Семенычемъ — знаете нашего управляющаго? — и maman черезъ это постоянно разстроена. Я ничего не понимаю въ ихъ дѣлахъ, а только все это ужасно скучно.

На хорошенькомъ личикѣ княжны въ самомъ дѣлѣ лежало недовольное и скучное выраженіе.

— Борисъ тоже капризничаетъ и дуется на всѣхъ… продолжала она. — Вы знаете, онъ очень практиченъ; онъ всѣми этими спорами очень интересуется и говоритъ что съ нимъ поступаютъ несправедливо. Я бы рада была добиться толку и какъ-нибудь все это уладить.

— Семейные разчеты всегда непріятны…. замѣтилъ равнодушно Вретищевъ. Онъ нѣсколько опасался чтобы княжна не вздумала посвятить его далѣе въ ихъ домашнія дѣла.

Они дошли до стараго княжескаго дома. Нарядный швейцаръ еще издали примѣтилъ ихъ и распахнулъ зеркальную дверь.

— Зайдите? полу-вопросительно пригласила княжна, и не дожидаясь отвѣта, взбѣжала впередъ на гранатныя ступеньки.

Вретищеву неудобно было отказаться. Онъ сбросилъ пальто и догналъ княжну на лѣстницѣ.

— Княгиня у себя въ кабинетѣ, доложилъ встрѣтившійся имъ на площадкѣ лакей.

— Вѣрно и Ираклій Семенычъ тамъ? спросила княжна.

— Такъ точно-съ, и Степанъ Андреичъ тоже.

Княжна немного поморщилась.

— Опять дѣловое засѣданіе! сказала она. — Да ничего пойдемте.

У княгини, дѣйствительно, засѣдалъ комитетъ. На кругломъ столикѣ лежали бумаги. Ираклій Семеновичъ, въ застегнутомъ на всѣ пуговицы сюртукѣ, съ мрачнымъ спокойствіемъ постукивалъ косточкой средняго пальца по расграфленой книгѣ. Лицо княгини, предсѣдательствовавшей въ этомъ домашнемъ засѣданіи, изображало послѣднюю степень тоски. Но несчастнѣе всѣхъ казался Соловцовъ: онъ раскраснѣлся, на лбу блестѣли крупныя капли пота, щеки отдувались.

— Я дѣлами ихъ превосходительства никогда не завѣдывалъ; какъ я могу ихъ знать? слышался изъ корридора деревянный голосъ Ираклія Семеновича.

— Такъ зачѣмъ же вы толкуете что мои дѣла гроша ни стоятъ? возражалъ Соловцовъ.

— Это по отношенію къ дѣламъ ея сіятельства, пояснилъ Ираклій Семеновичъ.

При входѣ Вретищева княгиня ласково протянула ему руку и усадила подлѣ себя: она считала его, какъ доктора, почти домашнимъ человѣкомъ.

— Что-й-то вы нынче рѣдкій гость стали, упрекнула она.

Ираклій Семеновичъ видимо досадовалъ что ему помѣшали и принялся съ сердитою поспѣшностью собирать свои бумаги.

— Стойте, чего схватились? остановила его княгиня. — Не секреты у насъ; Николай Михайловичъ свой человѣкъ. Съ нимъ слово скажу, съ вами слово скажу, дѣло-то не спѣша и пойдетъ.

— Разговоровъ-то и такъ у насъ много, а толку не выходитъ, отрѣзалъ управляющій. По давней привычкѣ къ дому онъ съ княгиней не церемонился и иногда даже журилъ ее.

— Не потолковавши, какъ сдѣлаешь? возразила княгиня. — Дѣлиться съ Степанъ Андреичемъ хотимъ, прибавила она, обращаясь къ Вретищеву. — Сколько-то лѣтъ имѣніе у насъ въ общемъ владѣніи было, позапутались совсѣмъ.

— Ничего не запутались; у меня весь разчеть какъ на ладони выведенъ, возразилъ управляющій. — Только опредѣлить стоимость бывшей доли ихъ превосходительства, и все готово.

Ираклій Семеновичъ нарочно ударилъ на словѣ бывшей: онъ къ генералу относился раздражительно, какъ только рѣчь заходила о дѣлахъ, и теперь почти радъ былъ что своими ясными какъ на ладони разчетами совсѣмъ выживалъ его изъ Лысаго Вражка. Соловцовъ тоже замѣтилъ что объ его долѣ въ общемъ владѣніи говорили въ прошедшемъ времени, и мрачно шевелилъ ноздрями.

Княжна встала и отошла къ окну, кивнувъ Вретищеву. Тотъ пересѣлъ къ ней.

— Скучно это, сказала она, посмотрѣвъ по направленію къ круглому столику, за которымъ продолжалъ засѣдать комитетъ. — Хочется думать о чемъ-нибудь другомъ.

— Вы избалованы, сказалъ Вретищевъ; — вы такъ и боитесь какъ бы жизнь не коснулась васъ своею дѣловою стороной.

— А этого не слѣдуетъ бояться? спросила княжна.

— Пожалуй что не слѣдуетъ…. отвѣтилъ Вретищевъ.

— Даже когда у меня нѣтъ своего собственнаго дѣла?

— Ахъ, вотъ что вы хотите сказать, нѣсколько удивился Вретищевъ. — Это другой вопросъ.

Княжна отвернулась къ окну и разсѣянно прищурилась на проѣзжавшую по улицѣ каляску.

— Какое мнѣ дѣло, прожилъ ли дядюшка все свое состояніе, или у него еще осталось что-нибудь? проговорила она съ какою-то раздражительною нотой въ голосѣ. — Вонъ та особа гораздо болѣе должна этимъ интересоваться… Посмотрите сюда.

Въ коляскѣ за которою слѣдила княжна ѣхала Катерина Петровна Шелопатова. Чемоданы и картонки, загромождавшія экипажъ, свидѣтельствовали что она только-что вышла изъ вагона… Она смотрѣла на окна княжескаго дома, и примѣтивъ княжну, съ любопытствомъ остановила на ней взглядъ. Каляска уже проѣхала, а Катерина Петровна, обернувшись всѣмъ корпусомъ, все не отводила глазъ отъ окна у котораго стояла княжна.

— Ей лучше моего живется… она точно совершеннолѣтняя предо мной… проговорила княжна, спокойно выдерживая любопытные взгляды Шелопатовой. — У нея дѣла есть, интересы…

— Вы сегодня не въ духѣ, княжна…

— Я давно уже не въ духѣ; я закисаю, и меня это злитъ. Знаете сколько мнѣ лѣтъ, Николай Михайловичъ?

— Не особенно много, я полагаю…

— Двадцать. Пора какую-нибудь жизнь начать, скучно все собираться въ дорогу.

Княжна отвернулась отъ окна и спокойнымъ, ровнымъ взглядомъ посмотрѣла на Вретищева.

— Вамъ надо бы выйти замужъ, княжна, сказалъ Вретищевъ, почему-то почувствовавъ затрудненіе, выговаривая эти слова.

— Я тоже такъ думаю, улыбнулась княжна. Но улыбка какъ-то неспокойно дрогнула на ея губахъ.

Оба вдругъ замолчали, и обоимъ ужасно досадно стадо, зачѣмъ были произнесены эти слова. Вретищеву на минуту даже жутко стало. «Сказать развѣ что я женюсь?» мелькнуло у него въ головѣ, и тутъ же онъ отказался отъ этой мысли.

— Я сама не знаю, зачѣмъ у меня дѣло стало? продолжала съ нѣсколько напряженною шутливостью княжна. — Серіозно, Николай Михайловичъ, я становлюсь зла и раздражительна, какъ старая дѣвка… passez-moi le mot. Я прежде не замѣчала этого за собой. Вотъ maman волнуется, ее это дѣло тяготитъ, а мнѣ только досадно… прежде я рада была что за меня думаютъ и дѣлаютъ. Теперь мнѣ на дядюшку противно смотрѣть, зачѣмъ въ домѣ должны заниматься какими-то его дѣлами. Просто прогнала бы его… Дядя! а дядя! вдругъ громко окликнула она его и поманила къ себѣ рукой. — На минутку.

Соловцовъ, сохраняя все тотъ же недовольный и утомленный видъ, тяжелыми шагами подошелъ къ окну.

— Вы прозѣвали, сейчасъ тутъ проѣхала Mme Шелопатова; съ чемоданами, картонками, прямо изъ вокзала.

— Barbe, шутить? усомнился, быстро оживляясь, Соловцовъ.

— Спросите Николая Михайловича.

— Дѣйствительно проѣхала, подтвердилъ Вретищевъ.

Соловцовъ весь заволновался: подошелъ къ столу и началъ ни съ того ни съ сего складывать бумаги въ пачку; но Ираклій Семеновичъ спокойно выхватилъ ихъ у него изъ рукъ; потомъ посмотрѣлъ нѣсколько разъ на часы, вернулся къ княжнѣ и поцѣловалъ ей зачѣмъ-то руку; наконецъ сѣлъ подлѣ княгини въ кресло и принялъ такой видъ который ясно свидѣтельствовалъ что о чемъ бы ему ни говорили и ни спрашивали его, онъ не будетъ ни слышать, ни понимать, ни отвѣчать.

Княжна подошла къ портьерѣ, отдѣлявшей кабинетъ княгини отъ пустой залы, нерѣшительно раздвинула ее и, кивнувъ Вретищеву, вышла съ нимъ вмѣстѣ изъ комнаты.

— Я знаю что вы теперь думаете, сказала она, идя по длинной залѣ на полшага впереди него и быстро окинувъ его взглядомъ.

— Что такое? вздрогнулъ Вретищевъ.

Княжна усмѣхнулась.

— Вы думаете: всѣ онѣ, женщины, одна на другую похожи. Вотъ мнѣ казалось что княжна добрѣе, лучше другихъ, а выдалась капризная минута, и обнаружилось что и сердце у нея такое же маленькое, какъ у всѣхъ, и умишко, какъ слѣдуетъ, начиненъ самыми заурядными пошлостями, и въ головѣ только одно — какъ бы скорѣе замужъ выскочить, чтобы не давать отчета въ посѣянныхъ по моднымъ лавкамъ деньгахъ…

Вретищевъ успокоился; онъ было думалъ что княжна въ самомъ дѣлѣ угадаетъ его мысли.

— Помилуйте, княжна, вы такое на меня взводите… заговорилъ онъ.

Въ углу, до котораго они дошли, стоялъ раскрытый рояль. Княжна остановилась и одною рукой нервно ударила по клавишамъ.

— Вы сегодня что-то особенно часто титулуете меня… я только и слышу: княжна, княжна… проговорила ока съ раздраженіемъ. — Вы впрочемъ не ошиблись: я очень дорожу титулами. Отчего и не дорожить, когда они существуютъ? Вотъ и прибавьте къ своимъ мыслямъ: пуста, какъ аристократка, любуется своимъ титуломъ… говорила она, быстро перебирая клавиши, и на блѣдномъ лицѣ ея чуть-чуть вспыхнули розовыя пятна. — Любуюсь, любуюсь, и ни за что съ нимъ не разстанусь иначе, какъ промѣнявъ его на княгиню или герцогиню. Вотъ бѣда, герцоговъ у насъ не водится. А нѣтъ ли князя? холостаго? сыщите мнѣ пожалуста. Кто тутъ въ городѣ князь? Щелкатовъ? Женатъ. Чевалидзе? отъ него бараниной пахнетъ… Просто нѣтъ никакой партіи!

Она быстро придвинула табуретъ, наклонилась надъ роялемъ и съ силой ударила по клавишамъ. Ей какъ будто нуженъ былъ шумъ чтобъ заглушить собственныя слова. Это уже не были отрывистыя пробныя ноты; величавая и полная силы соната стройно раздавалась по залѣ. Княжна любила строгую, классическую музыку. Она замедлила зачастившій въ первую минуту темпъ; звуки, сильные и прозрачные, плавно отрывались отъ клавишей. Вретищевъ слушалъ, и какое-то торжественное, свѣтлое чувство накоплялось у него въ душѣ.

— Pardon, что я, непрошенная, угостила васъ своею музыкой… проговорила княжна, доигравъ и подымаясь изъ-за рояля. — Я давно не играла, мнѣ и вздумалось…

У нея глаза влажно свѣтились.

— Я могу только благодарить васъ, я никогда не слыхалъ такой игры, высказалъ съ какимъ-то даже недоумѣніемъ Вретищевъ. Княжна взглянула на наго ласковымъ, счастливымъ взглядомъ.

— Вотъ у меня все и разсѣялось… капризы мои… проговорила она, блистая темными глазами. — Я опять прежняя, добрая, и дядюшку мнѣ обнять хочется… мнѣ-то хорошо, а ему, бѣдному? Разорился вѣдь онъ… Такъ вы теперь не вѣрите что я за князя Чевалидзе замужъ хочу выйти?

Вретищевъ, прощаясь, чувствовалъ на себѣ все тотъ же ласковый, счастливый взглядъ, и ему подумалось что въ этомъ взглядѣ есть какое-то недоразумѣніе… Онъ остановился чтобы сообщить о своемъ сватовствѣ, и опять какая-то робость удержала его.

IX. Немножко ариѳметики.

Спустя часъ Катерина Петровна Шелопатова, еще не сбросившая своего дорожнаго платья, съ помощію горничной разбирала чемоданы, сильно пополненные въ Петербургѣ, и приводила въ прежній порядокъ комнатки, въ прошломъ году такъ заботливо убранныя для нея Соловцовымъ. Ильяшевъ, успѣвшій только заглянуть къ себѣ на квартиру и тотчасъ пріѣхавшій къ ней, ходилъ въ нѣкоторомъ волненіи взадъ и впередъ по комнатѣ, натыкаясь на картонки и мѣшая суетившейся около нихъ горничной.

— Да сядь, ты мнѣ наконецъ нервы разстраиваешь этимъ шаганьемъ, нетерпѣливо сказала ему Шелопатова.

Ильяшевъ сѣлъ, но съ лица его не сошло взволнованное и озабоченное выраженіе.

— Я понимаю что тебѣ необходимо съ нимъ видѣться, заговорилъ онъ по-французски, по случаю присутствія горничной. — Но я хотѣлъ бы знать что ты рѣшительно отстранишься отъ возобновленія прежнихъ отношеній.

— Ah, mon Dieu, онъ меня ревнуетъ къ Соловцову! воскликнула на томъ же языкѣ Шелопатова, презрительно пошевеливъ плечами. — Но мы съ нимъ и безъ того еще не квиты, а его кредитъ окончательно улетучился. Ты хоть бы на этомъ себя успокоилъ, мой милый!

— Я давно уже относительно тебя ни на чемъ не умѣю себя успокоить, пробормоталъ Ильяшевъ.

— Vraiment, mon cher, je ne comprend pas bien, pourquoi chante tu tout èa?.. Я только и слышу что ты мнѣ не вѣришь, не можешь и не хочешь вѣрить. Eh bien?

Шелопатова бросила только-что вынутое изъ чемодана платье и повернувшись головой къ Ильяшеву, черезъ плечо остановила на немъ вызывающій упорный взглядъ.

— Послушай, Катя, намъ надо объясниться… началъ взволнованнымъ голосомъ Ильяшевъ.

— Ты бы завелъ нумера для этихъ объясненій; а то право можно сбиться. Ну, положимъ, это будетъ сто первое. Я слушаю.

— Я хочу сказать, продолжалъ, не обративъ вниманія на это замѣчаніе, Ильяшевъ, — что по моимъ понятіямъ, я имѣю извѣстныя права на тебя…

— Въ которыхъ я, кажется, и не отказываю тебѣ… засмѣялась Шелопатова. Ильяшева это немного покоробило.

— Наша связь началась можетъ-быть слишкомъ… матеріально, продолжалъ онъ. — Но отношенія мои къ тебѣ уже не тѣ; я могу смотрѣть на эту привязанность серіозно… я не желаю имѣть соперниковъ.

— Въ родѣ Соловцова?

— Въ родѣ кого бы то ни было. Прежде, Катя, когда это только-что началось у насъ, я нуждался въ тебѣ столько же для своего чувства, сколько для постороннихъ плановъ; но тетерь, понимаешь ли, мнѣ ничего не нужно, рѣшительно ничего кромѣ тебя самой! Теперь я всякаго Булухайскаго вышвырнулъ бы за окно…

Въ передней раздался звонокъ. Выглянувъ въ окно, Шелопатова по стоявшему у крыльца экипажу тотчасъ догадалась что пріѣхалъ Соловцовъ.

— Проси, сказала она спокойно горничной.

Ильяшевъ взялъ шляпу.

— Я сказалъ все, Катя; остальное въ твоихъ рукахъ… проговорилъ онъ.

Шелопатова только неопредѣленно пожала плечомъ.

Въ передней Ильяшевъ и Соловцовъ столкнулись и какъ-то напряженно привѣтствовали другъ друга. Генералъ поздравилъ съ назначеніемъ, о которомъ давно всѣ знали въ городѣ; Ильяшевъ проговорилъ что-то о томъ что вотъ онъ привезъ Катерину Петровну, съ которою, благодаря пріятной случайности, проѣхалъ всю дорогу. Несмотря на то что мысли его были заняты другимъ, онъ при встрѣчѣ съ Соловцовымъ какъ-то сразу попалъ на тонъ большаго петербургскаго чиновника въ провинціи.

У добрѣйшаго Степана Андреевича при этой нѣсколько неожиданной встрѣчѣ не зародилось никакого непріятнаго или подозрительнаго чувства; онъ только безконечно радъ былъ что такъ хитро, по его мнѣнію, вырвался изъ домашняго комитета, сославшись на головную боль и попросивъ Ираклія Семеновича зайти къ нему черезъ часъ для окончательнаго вывода по всѣмъ счетамъ. Слово «окончательный», пока за нимъ оставался болѣе или менѣе опредѣленный смыслъ, Степанъ Андреевичъ произносилъ всегда съ удовольствіемъ.

Катерина Петровна встрѣтила его почти на порогѣ. Генералъ по всегдашней привычкѣ располагалъ было прямо заключить ее въ свои объятія и поцѣловать, но какъ-то такъ случилось что руки его скользнули только по оборкамъ ея темнаго дорожнаго платья, а на губахъ онъ почувствовалъ ея маленькую ручку, и этимъ почтительнымъ поцѣлуемъ ограничились восторги первой встрѣчи.

— Ну что, какъ, а? вернулась? что-то такое говорилъ онъ, сваливаясь прямо на диванъ, причемъ послышалось хрустѣнье раздавленной картонки. — Тьфу ты пропасть, расплющилъ, замѣтилъ онъ съ неудовольствіемъ, вытаскивая изъ-подъ себя что-то до такой степени продавленное что сразу онъ даже разузнать не могъ что бы это было такое.

— Ah, mon Dieu, шляпка! воскликнула въ ужасѣ Шелопатова, разсматривая несчастную массу, изъ которой во всѣ концы торчала проволока

Соловцовъ былъ сконфуженъ, просилъ прощенія и ловилъ ручку.

— Отъ радости совсѣмъ съ толку сбился… оправдывался онъ. — Ну, что жь мы сдѣлаемъ — выпьемъ шампанскаго, что ли? Я пошлю…

И не дожидаясь отвѣта, онъ отыскалъ горничную и послалъ ее въ собственной каляскѣ за виномъ и закуской. Онъ находилъ что за завтракомъ съ шампанскимъ удобнѣе разрѣшаются всѣ случаи жизни.

Катерина Петровна, повидимому, не раздѣляла этого взгляда. Она была озабочена и немного даже печальна. Она не могла удовлетворить любопытству Соловцова, разспрашивавшаго что она подѣлывала и какъ веселилась въ Петербургѣ. Она выразилась только что поѣздка эта сопровождалась неудачами, и что ей было не до веселья.

— Ну, что жь за неудачи? какія жь могли быть? усомнился Соловцовъ.

— Съ мужемъ, отвѣтила печально Шелопатова.

Соловцовъ поёжилъ своимъ подвижнымъ носомъ: таинственный мужъ Катерины Петровны не въ первый разъ уже нарушалъ пріятности его жизни.

— Что жь такое съ мужемь было? спросилъ онъ.

— Да то что, онъ ни подъ какимъ видомъ не отпускаетъ меня больше. Я пріѣхала сюда вѣдь на самое короткое только время, чтобъ покончить дѣла съ Менчицкимъ, у котораго, ты знаешь, векселя на тебя… я на нихъ поручилась… И потомъ, мои собственныя дѣла пришли въ такое положеніе что я хочу даже безпокоить тебя просьбой… хотя мнѣ ужасно совѣстно…

Лицо Соловцова при этомъ неожиданномъ оборотѣ разговора окончательно омрачилось. Съ нѣкоторыхъ поръ всякое упоминовеніе о денежныхъ дѣлахъ дѣйствовало на него подавляющимъ образомъ — и, какъ нарочно, чѣмъ болѣе старался онъ отдалить отъ себя всякую мысль о нихъ, тѣмъ настойчивѣе со всѣхъ сторонъ напоминали ему о его близкомъ крушеніи. Одного Ираклія Семеновича, пристававшаго со счетами по общему владѣнію, было бы совершенно достаточно чтобъ отравить ему жизнь; а тутъ, словно сговорившись, пожелали возобновить съ нимъ личное знакомство разные господа, о самомъ существованіи которыхъ онъ позабылъ, и которые теперь представили нерспоримыя доказательства прежнихъ связей съ ними, въ видѣ заемныхъ писемъ, векселей и сохранныхъ рослисокъ. Не дальше какъ вчера, почтительно являлся къ нему и Менчицкій, напомнить о срокѣ, и толковалъ о какихъ-то граціонныхъ дняхъ… Все это заставляло генерала только мотать головой и чуть ли не въ первый разъ въ жизни серіозно раздумываться и падать духомъ.

— У меня теперь и денегъ, кажется, совсѣмъ нѣтъ, пробормоталъ онъ, до красноты натирая лобъ.

Катерина Петровна мгновенно опечалилась.

— Какъ же такъ, Этьенъ? сказала она.

— Да вотъ видишь ли, дѣла-то у меня, кажется, поразстроились… объяснилъ генералъ. — И чортъ ихъ знаетъ, всю жизнь я нуждался въ деньгахъ, а теперь выходитъ что прожился!

— Но векселя… надо же по нимъ заплатить? Вѣдь я одинаково съ тобой отвѣчаю за нихъ, возразила Шелопатова. — Ты подумай объ этомъ, Этьенъ; какъ-нибудь это непремѣнно надо устроить.

— Да какъ-нибудь, разумѣется, надо, согласился Соловцовъ, на котораго и при нынѣшнихъ затруднительныхъ обстоятельствахь слова «какъ-нибудь» продолжали производить успокоивающее дѣйствіе. Вотъ я съ Иракліемъ Семенычемъ поговорю на этотъ счетъ серіозно; да онъ вѣрно уже и ждетъ меня.

Степанъ Андреевичъ вспомнилъ вслухъ объ Иракліи Семеновичѣ собственно потому что по его разчету Катерина Петровна непремѣнно станетъ удерживать его, и такимъ образомъ разговоръ самъ собою перейдетъ къ болѣе пріятнымъ темамъ. Но на этотъ разъ молодая женщина не только не сдѣлала ни малѣйшей попытки удержать его, но даже посовѣтовала ему поторопиться, и повторила сильно встревоженнымъ тономъ:

— Ради Бога, Этьенъ, сумѣй это устроить. Ты не можешь себѣ представить какъ ты поразилъ меня этою новостью. Я просто не знаю что дѣлать, до того мое положеніе безвыходно. Ты помнишь когда срокъ Менчицкому?

— Срокъ-то ужь кончился, сознался, начиная теряться, Соловцовъ.

— Вотъ видишь! могла только произнести Шелопатова, и хрустнула пальцами.

— Да ты не пугайся, это вздоръ; тамъ еще граціонные дни какіе-то…. пробовалъ успокоить ее Соловцовъ.

— Десять дней! произнесла съ печальною улыбкой Шелопатова.

Соловцовъ хорошенько не зналъ что граціонный срокъ такой коротенькій; онъ на него возлагалъ смутную, но большую надежду.

— Ну, да я ужь какъ-нибудь это все устрою; вѣдь не за мошенника же наконецъ меня считаютъ! проговорилъ онъ, и въ самомъ дѣлѣ заторопился. Онъ попросилъ позволенія заѣхать опять сегодня же вечеромъ, но Катерина Петровна сослалась на усталость и просила отложить визитъ до завтрашняго утра.

Въ самомъ скверномъ расположеніи духа вернулся Соловцовъ домой и тотчасъ велѣлъ пригласить къ себѣ Ираклія Семеновича. Управляющій немедленно явился.

— Ну, Ираклій Семенычъ, мнѣ дальше тянуть невозможно; со всѣхъ сторонъ лѣзутъ. Вѣшайте меня или сажайте въ тюрьму, только кончайте разомъ, обратился къ нему генералъ.

— Я вѣдь сколько времени конца добиваюсь? возразилъ угрюмо управляющій. — Не чрезъ меня дѣло стоитъ.

— И не чрезъ меня тоже! Вотъ какъ я тутъ сижу, такъ меня и берите. Пальцемъ не пошевелю.

И Соловцовъ сложилъ на животѣ руки, представляя картону безропотнаго повиновенія.

Ираклій Семеновичъ, къ собственному своему удивленію, почувствовалъ какую-то неловкость. Въ качествѣ вѣрнаго слуги, какимъ онъ въ душѣ сознавалъ себя относительно княгини, онъ уже давно, съ тѣхъ самыхъ поръ какъ дѣла Соловцова начали запутываться, смотрѣлъ на него враждебно. Онъ хотѣлъ, во что бы то ни стало, добиться, какъ онъ выражался, ликвидаціи, чтобы разомъ пресѣчь все болѣе и болѣе усложнявшуюся путаницу взаимныхъ счетовъ. Но теперь, когда ему удалось этого добиться и предстояло сообщить Соловцову весьма неутѣшительный результатъ «ликвидаціи», онъ почувствовалъ нѣкоторое смущеніе. Какъ бы то ни было, а генералъ ближайшій Озерецкимъ человѣкъ, и притомъ — Ираклій Семеновичъ это отлично понималъ — душа-человѣкъ. «Тутъ у него только ничего нѣтъ», выражался о немъ иногда мысленно дѣлецъ-управляющій, постукивая себя пальцемъ по лбу.

Онъ вынулъ табатерку, повертѣлъ въ рукѣ, и не понюхавъ, только просыпалъ табаку на бумаги. Это заставило его достать носовой платокъ и тщательно обмахнуть листы.

— Что жь, ваше превосходительство, у меня разчетъ выведенъ. Прикажете прочесть?

— Читайте, послушно отвѣтилъ Соловцовъ.

Ираклій Семеновичъ отдѣлилъ одинъ листъ, и прокашлявшись, началъ:

«Раздѣльный актъ. Тысяча восемьсотъ семидесятаго года, марта такого-то дня. Мы, нижеподписавшіеся, законные к единственные владѣльцы с. Лысый Вражекъ, вдова полковника, княгиня Дарья Ипатовна Озерецкая, дочь ея княжна Варвара Павловна Озерецкая….»

— Ну, что тамъ еще такое! прервалъ нетерпѣливо Соловцовъ, — вы самую суть только прочтите.

Ираклій Семеновичъ опять повертѣлъ табатерку, и на этотъ разъ уже понюхавъ, перекинулъ страницу и читалъ далѣе:

«А потому, принимая упадающую на долю отставнаго генералъ-майора Степана Андреева Соловцова часть въ вышепоказанной суммѣ и исключая изъ оной по вышеисчисленному разчету лежащій на немъ, Соловцовѣ, долгъ по отношенію къ причитающейся прочимъ совладѣльцамъ части….»

— Да сколько же, наконецъ? опять и уже мрачно прервалъ Соловцовъ.

— Всего слѣдуетъ вамъ за выдѣлъ изъ общаго владѣнія упадающей вамъ доли и за всѣми вычетами, какъ показано, тридцать семь тысячъ пятьсотъ пятьдесятъ рублей, порѣшилъ Ираклій Семеновичъ, слѣдя пальцемъ по строкамъ рукописи.

Въ комнатѣ настало продолжительное и тягостное молчаніе. Ираклій Семеновичъ опятъ завертѣлъ табатерку и украдкой взглядывалъ на Соловцова, дѣлая видъ что смотритъ мимо. Генералъ только разъ взглянулъ на него какимъ-то ищущимъ взглядомъ, и вдругъ, вспыхнувъ, опустилъ глаза на носокъ сапога и не шевелился; только подвижныя ноздри его медленно и напряженно вздувались при каждомъ дыханіи.

— Будьте ужь до конца любезны, Ираклій Семенычъ, сочтите и мои посторонніе долги…. вдругъ обратился онъ къ управляющему мягкимъ и какъ будто разбитымъ голосомъ.

— Что жъ, охотно…. согласился тотъ, хотя въ душѣ находилъ эту сцену достаточно долгою и тяжелою.

Соловцовъ отодвинулъ ящикъ въ бюро и выгребъ оттуда пачку разнаго рода замѣтокъ и копій съ документовъ.

— Тутъ все собрано; по этимъ клочкамъ все узнаете, сказалъ Соловцовъ, и отойдя, принялся на противоположной половинѣ комнаты ходить изъ угла въ уголъ тяжелыми и мѣрными шагами.

Ираклій Семеновичъ присѣлъ къ бюро. Работа оказалась нешуточная: приходилось прочитывать каждый листокъ, вычислять произведенныя уплаты и проценты и приводить каждый счетъ къ сегодняшнему итогу. Нѣсколько разъ потребовались отъ Соловцова разъясненія; генералъ могъ отвѣчать только приблизительно, по памяти. При чтеніи нѣкоторыхъ документовъ оказались въ нихъ такіе пунктики что опытный Ираклій Семеновичъ только помахивалъ своею дѣловою головой.

Прошло болѣе часа въ этой работѣ. Соловцовъ все ходилъ взадъ и впередъ, отрывисто отвѣчая на вопросы управляющаго и чувствуя въ головѣ какой-то давящій, угнетающій грузъ. Наконецъ итогъ былъ подведенъ. Оказалось что посторонніе долги Соловцова простирались до восьмидесяти тысячъ.

Соловцовъ опять ничего не выразилъ словами. Цифра какъ-то тупо толкнулась объ его мысль и только сгустила туманъ въ которомъ онъ все болѣе и болѣе терялся. Вдругъ онъ остановился.

— Вы сказали — мнѣ слѣдуетъ остальныхъ за мою долю въ имѣніи тридцать семь тысячъ? спросилъ онъ.

Управляющій подтвердилъ.

— Вы мнѣ выдадите ихъ сейчасъ на руки?

— Никакъ нельзя, ваше превосходительство: формальнымъ образомъ заявлены претензіи двухъ кредиторовъ.

Соловцовъ только немного поблѣднѣлъ и отвернулся. Ираклій Семеновичъ рѣшился заговорить послѣ непродолжительнаго молчанія.

— Да вы, ваше превосходительство, не отчаявайтесь такъ въ этихъ дѣлахъ. Оно скверно, что говорить, состояньица-то не воротишь, а теперешнему положенію все какъ-нибудь пособить надо. Княгинюшка не чужая вѣдь..

— То-есть что же это значитъ?

— Да я такъ говорю…. замялся было Ираклій Семеновичъ, которому въ эту минуту смертельно жаль стало Соловцова. — Счеты-то вѣдь составлены по дѣловому, строго, какъ бы для чужихъ; потому я развѣ могу входить въ какія отношенія? Я что по книгамъ, да по документамъ, то и лишу; а княгинюшка-то сама можетъ-быть старый грѣхъ какой-нибудь со счетовъ и скинула бы. Про княжну и говорить нельзя — дитя совсѣмъ.

Соловцовъ прошелъ до угла, повернулъ къ столу и быстро схватилъ раздѣльный актъ.

— Другіе подписали уже? спросилъ онъ.

— Подписали.

Онъ схватилъ перо, и не присѣвъ даже на стулъ, торопливымъ и неровнымъ почеркомъ вывелъ свою полную подпись.

— Уфъ! произнесъ онъ, какъ бы почувствовавъ облегченіе, и молча опустился въ кресло.

Ираклій Семеновичъ задумчиво посмотрѣлъ на новую крупную подпись, прибавившую цѣлыхъ три строки къ документу покачалъ опять головой, понюхалъ въ послѣдній разъ табаку, и осторожно, словно крадучись, выскользнулъ изъ кабинета.

Соловцовъ все сидѣлъ въ креслѣ, тускло глядя подъ стоявшій противъ него диванъ, словно что-то высматривая тамъ. Вошедшій скоро слуга доложилъ о Менчицкомъ.

— Хорошо, провели сюда, сказалъ Соловцовъ.

Менчицкій принадлежалъ къ тому разряду людей которые мѣняются не съ годами, а развѣ съ десятками лѣтъ, да и то немного. У него даже почтительная полуулыбка какъ будто ни на минуту не сходила съ мѣста съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ мы его въ послѣдній разъ видѣли въ кабинетѣ Степана Андреевича.

— Что скажете? спросилъ его Соловцовъ, указавъ стулъ.

Менчицкій по обыкновенію слегка пожалъ плечомъ.

— Ваше превосходительство изволите знать….

— Граціонные дни еще не кончились?

— Послѣ завтра….

И Менчицкій, уже какъ бы съ сожалѣніемъ, повторилъ свой любимый жестъ плечами.

— А если мнѣ нечѣмъ будетъ заплатить вамъ? спросилъ Соловцовъ.

— Какъ можно, чтобы нечѣмъ было заплатить? возразилъ по обыкновенію Менчинцкій. Соловцова это взорвало.

— Я съ вами не Лазаря пою и не шутки шучу, возвысилъ онъ голосъ. — Я васъ спрашиваю, какъ вы будете дѣйствовать, если я послѣзавтра не уплачу вамъ?

Лицо Менчицкаго вдругъ приняло ласкательное выраженіе.

— Извините, ваше превосходительство. Будемъ такъ говорить. У васъ послѣзавтра нѣтъ денегъ. Ну, я и не могу ихъ взять; что мы будемъ дѣлать? Адежъ я одного того желаю чтобъ имѣть для своихъ послѣднихъ денегъ гарантію; потому это мои послѣднія деньги, и ежели я потеряю, я буду несчастный человѣкъ. Потому самому я желаю имѣть гарантію.

— Какую же вы хотите имѣть гарантію?

— Ну, ежелибъ ихъ сіятельство княгиня дали свое запоручительство….

— Это невозможно, отрѣзалъ рѣшительно Соловцовъ.

— Почему жь то такъ невозможно? возразилъ Менчицкій. — Это очень часто такъ бываетъ….

Соловцову опять захотѣлось вздуть безъ дальнѣйшихъ разговоровъ сидѣвшаго предъ нимъ человѣка. Онъ прошелся по комнатѣ и круто повернулъ предъ ростовщикомъ на каблукахъ.

— Продолжайте, господинъ Менчицкій. Послѣзавтра вы не получаете отъ меня денегъ….

— То я и не хочу; я желаю только имѣть запоручительство отъ ихъ сіятельства….

— Да говорятъ же вамъ, этого не будетъ! вдругъ съ бѣшенствомъ крикнулъ на него генералъ, и хватилъ своимъ огромнымъ кулакомъ по столу. Менчицкій всталъ.

— Тогда я обращусь къ покровительству закона…. сказалъ онъ уже безъ всякихъ искательныхъ и ласковыхъ нотъ въ голосѣ. — И какъ мадамъ Шелопатова за васъ поручилась.

— Ну?

— То я долженъ буду привлечь ихъ къ законной отвѣтственности….

— Но вы знаете что она несостоятельна? возразилъ, тяжело выпуская ноздрями воздухъ, Соловцовъ.

— То на тотъ разъ мы будемъ утруждать насчетъ личнаго задержанія…

— Вы ее въ тюрьму посадите?

— А когда жь такъ по закону?…

Соловцовъ сѣлъ, безнадежно спустивъ руки вдоль кресла.

— Хорошо, господинъ Менчицкій; я все слышалъ. До свиданья.

Менчицкій хотя и зналъ что на него больше не смотрятъ, отчетливо расшаркнулся и вышелъ.

X. Герой романа — герой дня.

Весьма естественно что возвращеніе Ильяшева въ N--скъ произвело въ мѣстномъ обществѣ гораздо сильнѣйшее движеніе, чѣмъ первый пріѣздъ его въ этотъ городъ. Вѣсть о его быстрой служебной карьерѣ и о послѣднемъ назначеніи опередила его и съ быстротою молніи разнеслась по всѣмъ кружкамъ. Одни качали головами, другіе злобствовали не скрываясь; а когда къ свѣдѣніямъ о служебныхъ успѣхахъ присоединились Богъ-вѣсть какимъ путемъ прокравшіеся и сильно преувеличенные слухи о несмѣтныхъ богатствахъ, будто бы пріобрѣтенныхъ Ильяшевымъ при помощи какихъ-то изумительныхъ биржевыхъ спекуляцій — аханьямъ, толкамъ и пересудамъ не было конца. Губернская фантазія рада была разыграться по такому необыкновенному случаю. Говорили что Ильяшевъ вошелъ въ компанію съ однимъ бельгійскимъ обществомъ, взявшимся пополнить недостатокъ капиталовъ въ Россіи издѣліями собственной литографіи; иные шли далѣе и увѣряля что Ильяшевъ съ нѣсколькими молодцами обокралъ главное казначейство, и такъ искусно что до сихъ поръ тамъ даже не замѣтили совершеннаго похищенія. Надо впрочемъ объяснить что всѣ эти нелѣпые слухи вращались только въ менѣе просвѣщенныхъ кружкахъ губернскаго общества; высшія же сферы находили успѣхи Ильяшева весьма обыкновенными для такого ловкаго и пронырливаго человѣка, какимъ вдругъ въ глазахъ каждаго оказался нашъ герой, и прибавляли что онъ только умѣлъ быстро и ловко воспользоваться благопріятнымъ стеченіемъ обстоятельствъ. Губернаторъ даже очень радъ былъ всему случившемуся, и съ чувствомъ справедливой гордости приписывалъ всѣ результаты своимъ рекомендательнымъ письмамъ.

Ильяшева увидѣли въ первый разъ въ пріемный день у губернатора, къ которому онъ явился чтобы поблагодарить за всѣ его любезности. Губернаторъ былъ совершенно счастливъ, онъ увелъ Ильяшева въ кабинетъ, причемъ покушался даже слегка обхватить его за талію, и тамъ нѣсколько разъ пожималъ ему руку и захлебывающимся отъ любопытства голосомъ разспрашивалъ о Булухайскихъ, о министрѣ, объ Англійскомъ клубѣ и о прежнихъ сослуживцахъ и пріятеляхъ. Ильяшевъ постарался удовлетворить его любопытству, обнаруживая и въ тонѣ и въ манерахъ ту лгущую почтительность, которую такъ умѣютъ усвоить себѣ значительные петербургскіе чиновники, желающіе чтобы въ провинціи не сказали о нихъ что они зазнаются. Въ заключеніе губернаторъ освѣдомился надолго ли вернулся герой нашъ во ввѣренный его попеченіямъ N--скъ, и узнавъ что не надолго, выразилъ соболѣзнованіе. Въ пріемной залѣ между тѣмъ собралось въ этотъ разъ довольно много народу; Ильяшевъ, выйдя изъ кабинета, тотчасъ разглядѣлъ Подобаева, красиво державшаго на перевязи свою больную руку. Ильяшеву припомнилась ихъ первая встрѣча, какъ онъ, жалкій кандидатъ университета, съ двадцатью рублями въ карманѣ, пришелъ къ товарищу просить вниманія и покровительства, заранѣе соглашаясь позволить этому товарищу при такомъ случаѣ и поломаться надъ нимъ. Это было еще такъ недавно и…. такъ непохоже на теперешнее! Припомнилось Ильяшеву и то, что еще тогда же, слѣдя съ подавленнымъ и злобнымъ чувствомъ, какъ университетскій пріятель помахивалъ кистями своего бархатнаго халата и небрежно стряхивалъ съ него ногтемъ брызги шампанскаго — еще тогда же онъ сказалъ себѣ: жизнь впереди, и какъ знать, придется можетъ-быть и мнѣ въ свою очередь поломаться надъ тобою! Подобаевъ впрочемъ предупредилъ его, и быстро подойдя, сжалъ ему руку и проговорилъ спокойнымъ и совершенно дружескимъ тономъ:

— Поздравляю. Надолго къ намъ?

— Не думаю; впрочемъ, какъ удастся, отвѣтилъ Ильяшевъ.

Теперь Подобаеву необходимо было еще что-нибудь сказать, и онъ ничего не придумалъ лучше, какъ пожать еще разъ руку пріятелю и повторить:

— Поздравляю, искренно поздравляю…

— Покамѣстъ еще и не много съ чѣмъ; впрочемъ, спасибо, отвѣтилъ скромно Ильяшевъ, и въ свою очередь стиснулъ протянутую ему руку. Ему осталось только нравственное утѣшеніе догадываться, сколько подавленнаго завистливаго чувства крылось въ искренности пріятеля.

Къ нему подошли и еще нѣкоторыя лица, и тоже жали руку, поздравляли и спрашивали: надолго ли? Только одинъ совѣтникъ губернскаго правленія, ненавидѣвшій Ильяшева со всею злобою опереженнаго сослуживца, не выдержалъ и только сказалъ: здравствуйте, выражая тѣмъ что по его мнѣнію поздравлять было рѣшительно не съ чѣмъ. Ильяшевъ при всѣхъ этихъ привѣтствіяхъ вкушалъ первую сладость обаянія какое испытываетъ счастливый карьеристъ, являясь въ неожиданномъ и новомъ блескѣ въ кругу лицъ видавшихъ его въ очень маленькомъ видѣ; онъ дорого бы далъ чтобъ въ это утро вмѣсто его настоящаго и весьма значительнаго званія на немъ лежало званіе N--скаго губернатора.

Оттуда онъ проѣхалъ прямо къ Озерецкимъ. Его приняли какъ стараго знакомаго; княгиня, по природѣ вообще неравнодушная къ бойко идущимъ людямъ, пожелала даже приласкать его и повела пить кофе въ собственную уборную, куда допускались очень не многіе. Она пожелала также въ точности и отъ него самаго узнать, какое именно занимаетъ онъ теперь position sociale, и получивъ всѣ нужныя свѣдѣнія, навела на него продолжительный и загадочно-благопріятный взглядъ — такой взглядъ какимъ вліятельныя тетушки смотрятъ на представленнаго имъ племянника, съ отличіемъ кончившаго курсъ и предрасположеннаго къ искательству по службѣ. Княжна и Борисъ тоже вышли къ кофе; устроилось невзначай интимное matinée, за которымъ Ильяшеву предстояло обнаружить признательность за оказанное ему отличіе и въ то же же время явственно обозначить собственный вѣсъ и принадлежность къ хорошему обществу. Къ подобнымъ маленькимъ, но не лишеннымъ значенія задачамъ герой нашъ имѣлъ врожденную склонность, и потому этотъ утренній визитъ въ цѣпи его отношеній къ Озерецкимъ занялъ весьма прочное мѣсто, и именно такое которое какъ нельзя болѣе соотвѣтствовало его намѣренію поставить себя относительно княгини на довольно близкую и равноправную ногу. Разговоръ, впрочемъ, велся преимущественно между Ильяшевымъ и княжной, которая хотя и не заинтересовалась разказомъ о балѣ у баронессы С***, но не могла не отдать справедливости нашему герою въ стараньи быть занимательнымъ и умѣньи разказывать не длинно и довольно остроумно. Впрочемъ Ильяшевъ, замѣтивъ что предметъ разговора не шевелитъ вниманія княжны, очень скоро перешелъ къ новой піесѣ, поставленной въ ту зиму на Михайловскомъ театрѣ, и новой актрисѣ исполнявшей въ ней главную роль. Піеса была тенденціозная; княжна заинтересовалась сначала выясненною Ильяшевымъ идеей, но потомъ, когда онъ заговорилъ объ игрѣ, о сценическихъ эффектахъ піесы, и весьма колоритно объяснилъ оттѣнки въ роляхъ гжи Делапортъ и г. Дюпюи — княжна вся обратилась во вниманіе и выразила Ильяшеву искреннее сожалѣніе что не присутствовала въ спектаклѣ о которомъ онъ такъ занимательно разказывалъ. На нее, какъ это иногда бываетъ въ молодые годы, вдругъ пахнуло жаждой чего-то далекаго, большаго, что такъ заманчиво рисуется сквозь узкую рамку нашей прискучившей обыденности.

На лѣстницѣ Борисъ нагналъ Ильяшева и усиленно зазывалъ его къ себѣ въ комнату — хоть на четверть часа, хоть на минутку — потому что его страстно подмывало разспросить о Петербургѣ кое-что такое о чемъ нельзя было заговорить въ присутствіи матери и сестры; но Ильяшевъ, торопившійся еще до обѣда повидаться съ Пашей, отказался наотрѣзъ, обѣщавъ удовлетворить любопытству юнаго князя въ другой разъ.

— А Шелопатова пріѣхала? спросилъ успокоенный этимъ обѣщаніемъ Борисъ.

— Пріѣхала.

— J’irai lui dire bonjour! воскликнулъ, приходя въ восторгъ, Борисъ.

— Боюсь, какъ бы вы не встрѣтились тамъ съ дядюшкой, предостерегъ его на томъ же языкѣ Ильяшевъ.

— Oh, qu’est ce que èa me fait! возразилъ, хорохорясь, князекъ, который въ послѣдніе дни, замѣчая въ Соловцовѣ нѣкоторый упадокъ дѣятельности по части прекраснаго пола, значительно понизилъ свое къ нему уваженіе.

Для Паши пріѣздъ брата былъ совершенною неожиданностью. Она и обрадовалась, и смутилась: что-то онъ скажетъ когда узнаетъ что она такъ поспѣшно и можетъ-быть необдуманно распорядилась своею судьбой? Ей ни за что не хотѣлось бы самой передать ему это извѣстіе… Мысль о братѣ въ послѣдніе дни неотступно и безпокойно носилась предъ нею. Конечно, она была совершенно свободна; но все-таки онъ былъ главнымъ авторитетомъ въ семьѣ, и хорошо ли она сдѣлала что поспѣшила сказать окончательное слово, не предупредивъ его, не спросивъ предварительно его мнѣнія? Нѣсколько запуганное чувство, которое она питала къ брату, заставляло ее тревожно ждать его пріѣзда; она знала что если онъ дурно приметъ извѣстіе о ея помолвкѣ, это создастъ ей страданія, въ результатѣ которыхъ она не была увѣрена… Она высказала свои сомнѣнія Вретищеву.

— О, пустяки какіе! сказалъ на это совершенно равнодушно докторъ. — Вашъ братъ будетъ очень радъ этому извѣстію.

— Кто знаетъ, возразила Паша. — Я не замѣчала чтобы братъ былъ особенно расположенъ къ вамъ…

— Левъ Дмитричъ никогда и не удостоитъ меня своимъ расположеніемъ, отвѣтилъ Вретищевъ; — но тѣмъ болѣе онъ будетъ радъ видѣть васъ за мною.

Паша съ недоумѣніемъ посмотрѣла на своего жениха; но Вретищевъ, припоминая ночь проведенную съ Ильяшевымъ въ спальнѣ покойнаго Дмитрія Кузьмича, уклонился отъ объясненій. Онъ до поры до времени рѣшилъ не касаться иллюзій которыя замѣчалъ въ Пашѣ относительно ея брата.

Въ домѣ уже отобѣдали, когда Ильяшевъ въ наемной коляскѣ подкатилъ къ калиткѣ. Паша, завидѣвъ его въ окно, вздрогнула и только прижалась къ спинкѣ стула, на которомъ сидѣла. Тетка была тутъ же; это нѣсколько успокоило ее. Потомъ она вспомнила что на столахъ, на стульяхъ, по всей комнатѣ разложена была работа — скромное приданое, которое могло изобличить ее; она бросилась было убирать это все, но уже было поздно: братъ стоялъ на порогѣ. Раскраснѣвшаяся отъ волненія и неожиданности Паша совсѣмъ растерялась и въ смущеніи нѣсколько разъ быстро и безсознательно отвѣтила на его поцѣлуй. Теткѣ Ильяшевъ отдалъ церемонный поклонъ.

Онъ въ Петербургѣ совсѣмъ забылъ что надо было запастись для сестры подарками и вспомнилъ объ этомъ только тогда когда каляска его отъѣхала отъ подъѣзда княгини Озерецкой. Сообразивъ что ошибку еще можно поправить, онъ завернулъ въ первый модный матазинъ, выбралъ тамъ нѣсколько вещей и теперь разложилъ ихъ предъ смущенною и окончательно растерявшеюся Пашей.

— Зачѣмъ это, Лёва? проговорила она съ упрекомъ, въ которомъ чувствовалась дѣтская радость, вызванная неожиданнымъ вниманіемъ.

— Оно и кстати теперь, сочла умѣстнымъ замѣтить тетка: — приданое-то у насъ не богатое.

— Приданое? что я слышу, Паша? у васъ такія новости? воскликнулъ братъ, теперь только замѣтившій разложенныя по всей комнатѣ работы.

Паша вспыхнула и только молча наклонила голову.

— Да какъ, за кого? говори же! заволновался Ольяшевъ, и дружески приблизившись къ сестрѣ, взялъ ее за руки. — Вѣдь я рѣшительно ничего не знаю!

Паша объяснила въ двухъ словахъ.

— И мнѣ ни строчки не написать! не стыдно тебѣ? упрекнулъ братъ. — Ну во всякомъ случаѣ отъ души, отъ всей души поздравляю.

Онъ привлекъ къ себѣ сестру и нѣсколько разъ крѣпко поцѣловалъ. Паша совсѣмъ ожила; минута которой она такъ опасалась прошла, не принеся съ собою ни тревоги, ни затрудненій. Слѣдовательно, все опять спокойно и благополучно въ ея немного раздвинувшемся муравейникѣ, изъ котораго она теперь менѣе чѣмъ когда-нибудь желала выходить.

Всѣ разсѣлись по мѣстамъ, но долго еще разговоръ не клеился, потому что каждый былъ поглощенъ своими мыслями, и сказать можно было такъ много что всякая приходившая на мысль фраза казалась не тѣмъ что надо.

— Вретищевъ, кажется, хорошій человѣкъ, сказалъ наконецъ Ильяшевъ.

— Ахъ, хорошій! подтвердила нѣсколько экзальтированно Паша.

— Когда же свадьба? спросилъ братъ.

— Послѣ Святой. — А я тебя тоже должна поздравить, ты мѣсто очень хорошее получилъ, прибавила Паша.

— Ну, что это! я радъ что ты наконецъ устроишь себя… возразилъ братъ.

Ему въ этотъ визитъ нельзя было засиживаться: онъ еще не обѣдалъ, да и новымъ отношеніямъ къ Пашѣ лучше всего было дать нѣкоторую паузу, чтобъ они могли установиться и сложиться сами собою. Онъ обѣщалъ заходить почаще, и скоро уѣхалъ.

На квартирѣ, еще въ передней онъ почувствовалъ пріятный запахъ духовъ, и отъ встрѣтившаго его лакея узналъ что у него дожидается дама.

«Дама? кто бы это могъ быть?» въ недоумѣніи подумалъ Ильяшевъ, и переступивъ черезъ порогъ, вдругъ попалъ въ чьи-то крѣпкія и жаркія объятія.

Предъ нимъ была Нельгунова.

Неожиданность этой встрѣчи, хотя и вызвавшей у Ильяшева кое-какія пріятныя воспоминанія, при теперешнихъ обстоятельствахъ заставила его однакожь слегка поморщиться. Въ его планы не только не входило возобновленіе прежнихъ отношеній къ Нельгуновой, но и необходимо было такъ или иначе разорвать съ ней окончательно и пріучить ее къ мысли что герой нашъ для нея навсегда потерянъ.

— Я только-что узнала о твоемъ пріѣздѣ, и мнѣ захотѣлось въ ту же минуту тебя видѣть, говорила счастливымъ голосомъ Нельгунова, то цѣлуя его, то закидывая голову назадъ, чтобы лучше разглядѣть эти такъ дорогія для нея черты вѣроломнаго обожателя. — Мужъ, къ счастію, уѣхалъ обѣдать въ клубъ; я и прибѣжала къ тебѣ…

— Боже мой, какъ ты неосторожна! совершенно искренно на этотъ разъ упрекнулъ ее Ильяшевъ, усаживая на диванъ. — Вѣдь кто-нибудь могъ встрѣтиться, узнать тебя…

— Почему же всякій долженъ догадаться что я иду къ тебѣ? возразила Нельгунова. — Еслибъ я встрѣтилась съ знакомыми подлѣ твоего крыльца, я прошла бы мимо… Ну, разкажи же, что ты въ Петербургѣ дѣлалъ? Я уже знаю, ты успѣлъ во всемъ… разспрашивала Нельгунова, еще совершенно счастливая въ эти первыя минуты давно ожидаемаго свиданья. Ильяшевъ отвѣтилъ нѣсколькими общими фразами.

— Измѣнялъ мнѣ? спросила Нельгунова и старалась улыбнуться, тогда какъ губы ея непроизвольно сжались въ кисленькую гримаску.

— Ежедневно, отвѣтилъ, смѣясь, Ильяшевъ.

При этомъ оборотѣ разговора, счастливое выраженіе мало-по-малу совсѣмъ сбѣжало съ лица Нельгуновой.

— Тутъ говорили, Шелопатова также уѣхала въ Петербургъ, и чуть ли не въ одно время съ тобой. Ты не встрѣчался съ ней? спросила она неспокойно.

— Мы даже ѣхали съ ней въ одномъ вагонѣ.

Бѣдная Нельгунова рѣшительно не знала разъяснить ли ей тутъ же, немедленно, тревожившій ее вопросъ, или отложить до другаго раза. Она совсѣмъ растерялась и только могла проговорить:

— Но… какъ же ты съ ней?

— То-есть что такое?

Но накоплявшаяся въ груди Нельгуновой тревога уже назрѣла, и вмѣсто отвѣта на свое «что такое?» Ильяшевъ услышалъ тихія всхлипыванья, грозившія перейти въ рыданія. Нельгунова, по природѣ своей, въ вопросахъ любви и ревности склонна была къ слезамъ.

— Милая моя, ты ревнуешь? вѣдь я пошутилъ…. успокоивалъ ее Ильяшевъ.

— Я не понимаю такихъ шутокъ! упрекала сквозь слезы Нельгунова. — Если ты не любишь меня больше, такъ скажи прямо — по крайней мѣрѣ я буду знать что мнѣ дѣлать.

— Что жъ бы ты стала дѣлать? не безъ любопытства спросилъ Ильяшевъ.

— А ужъ я знаю! отвѣтила Нельгунова, многозначительно поджавъ свои полненькія губки.

«Глупенькая ты бабенка, и славненькая, и больше ничего» — подумалъ Ильяшевъ.

XI. Узелъ затянутъ.

Когда Соловцовъ явился на другой день къ Шелопатовой, Катерина Петровна была уже au courant положенія дѣлъ и очень точно знала результаты того что Ираклій Семеновичъ не совсѣмъ вѣрно называлъ «ликвидаціей». Свѣдѣнія эти Катерина Петровна получила еще наканунѣ вечеромъ отъ князя Бориса, съ рѣшительностью болѣе зрѣлаго возраста открывшаго противъ нея кампанію. Князь пилъ у нея чай, причемъ въ первый разъ въ жизни отвѣдалъ рому, цѣловалъ ея ручку и нѣсколько разъ тянулся поцѣловать ее въ лицо, за что наконецъ и былъ награжденъ единократнымъ разрѣшеніемъ. Поощренный такимъ снисхожденіемъ, онъ попробовалъ было пустить въ ходъ нѣкоторыя уловки, почерпнутыя изъ одного французскаго романа, а именно: уронилъ нарочно чайную ложечку и полѣзъ за нею подъ столъ, въ намѣреніи пожать тамъ Катеринѣ Петровнѣ ножку, но такъ неудачно ударился годовой о рѣзную колонку, что отъ испугу тотчасъ выскочилъ изъ-подъ стола. Катерина Петровна была вдвойнѣ довольна посѣщеніемъ юнаго князя: вопервыхъ, узнала отъ него все что послѣдній слышалъ отъ Ираклія Семеновича и отъ матери, и вовторыхъ, самъ князь, съ его падавшими на лобъ кудрями и нѣжнымъ до прозрачности лицомъ, былъ прехорошенькій мальчикъ — а Катерина Петровна была нѣсколько чувствительна къ аристократическимъ знакомствамъ, хотя бы и несовершеннолѣтнимъ. Поэтому она позволила себѣ значительную дозу кокетства и въ душѣ не прочь была бы даже и совсѣмъ вскружить княжескому отроку голову, въ томъ предусмотрительномъ соображеніи, что на что-нибудь и отрокъ можетъ пригодиться.

На другое утро Соловцовъ принесъ ей такую осунувшуюся и унылую физіономію, что еслибъ она и не была поставлена au courant его дѣдъ, то при одномъ взглядѣ на Степана Андреевича должна была догадаться что эти дѣла находятся въ самомъ плачевномъ положеніи. Но Катерина Петровна, какъ намъ извѣстно, не была застигнута врасплохъ.

— Тебѣ не везетъ, Этьенъ, сказала она печально, выслушавъ безнадежный разказъ Соловцова. — Надо мнѣ самой приняться за дѣло.

— Что жъ ты можешь сдѣлать? усомнился Соловцовъ.

— Мнѣ кажется, я могу достать тебѣ денегъ, и даже на очень выгодныхъ условіяхъ, объяснила Шелопатова.

Лицо ганерала мгновенно оживидось.

— Но откуда же? мнѣ никто больше не даетъ, сказалъ онъ.

— Я думаю что Ильяшевъ дастъ, возразила Шелопатова.

Соловцовъ въ крайнемъ недоумѣніи вскинулъ на нее глазами.

— Ильяшевъ? но мы почти не знаемъ другъ друга? проговорилъ онъ.

— А ты очень близко знаешь тѣхъ у кого до сихъ поръ бралъ деньги? возразила Шелопатова.

— Да, конечно… если въ этомъ смыслѣ… Но все-таки, это какъ-то странно: почему вдругъ Ильяшевъ? бормоталъ озадаченный генералъ.

Шелопатова пожала плечами.

— Или, можетъ-быть, тебѣ вовсе не нужно денегъ? Вѣдь я поручилась, такъ ты можешь себя какъ-нибудь выгородить… сказала она, остановивъ на Соловцовѣ холодный и полупрезрительный взглядъ.

— Ну, душечка, ну что ты опять такое!… забормоталъ Степанъ Андреевичъ, ловя и цѣлуя ея руку.

Шелопатова раскурила папироску и усѣлась поудобнѣе въ креслѣ.

— Видишь ли, Этьенъ… начала она, разбивая рукою голубой дымокъ; — я еще не говорила ни о чемъ такомъ опредѣленномъ съ Ильяшевымъ, но я давно предвидѣла что намъ придется отыскивать удобнаго капиталиста, и на всякій случай старалась кое-что узнать и замѣтить. Ильяшевъ богатъ и, главное, имѣетъ большія наличныя деньги, для которыхъ ищетъ помѣщенія. Умѣренные проценты, немного выше казенныхъ, были бы для него самымъ подходящимъ дѣломъ. Но тутъ есть еще другое обстоятельство, и самое главное. Ты способенъ ли соображать внимательно?

— Я слушаю, отвѣтилъ Соловцовъ, въ самомъ дѣлѣ очень заинтересованный разговоромъ.

— Ну, такъ я тебѣ объясню. Мнѣ кажется… то-есть я даже навѣрное это знаю, Ильяшевъ очень неравнодушенъ къ княжнѣ… къ вашей княжнѣ — и чуть ли не собирается свататься. Я не знаю какъ на это могутъ посмотрѣть княжна, или княгиня — хотя кто же здѣсь блестящій женихъ, если не Ильяшевъ? — но ты понимаешь что для него, для его цѣлей, было бы очень важно еслибы ты помогъ ему оказать тебѣ услугу, и такимъ образомъ нѣсколько сблизиться съ домомъ. Онъ считалъ бы это доказательствомъ что ему довѣряютъ и не чуждаются его; кромѣ того онъ заявилъ бы этимъ путемъ что имѣетъ независимое состояніе, и что его привлекаетъ сама княжна, а не ея приданое.

Соловцовъ слегка пыхтѣлъ, напряженно переваривая эти совершенно новыя для него соображенія.

— Что жь, это.. это, мнѣ кажется, очень благородно съ его стороны… произнесъ онъ наконецъ, вопросительно взглянувъ на Шелопатову.

— Мнѣ кажется, это въ высшей степени благородно, умно и деликатно, подтвердила Катерина Петровна, съ самымъ убѣжденнымъ и наивнымъ выраженіемъ лица. — А княжнѣ, живя здѣсь безвыѣздно, не такъ легко найти себѣ приличную партію.

— Онъ молодцомъ по службѣ пошелъ? вопросительно припомнилъ Соловцовъ.

Шелопатова, вмѣсто отвѣта, только назвала послѣднее назначеніе Ильяшева.

— Ты понимаешь, впрочемъ, что это вопросъ для меня совершенно побочный, и я объяснила его тебѣ только для свѣдѣнія, прибавила она равнодушно. — Главное то что я вижу возможность въ самую критическую минуту достать денегъ, а признаюсь тебѣ — мнѣ не хотѣлось бы встрѣтить весну въ тюрьмѣ.

Узелъ, въ нитяхъ котораго Соловцовъ, самъ того не замѣчая, давно уже путался, былъ окончательно затянутъ. Могъ ли онъ разорвать путы, которыхъ даже не видѣлъ своимъ недальнозоркимъ взглядомъ, и которыя получали двойную силу отъ совпаденія съ естественнымъ ходомъ вещей?

— Я сегодня, вѣроятно, увижусь съ Ильяшевымъ, заключила Шелопатова, — и приступлю прямо къ дѣлу; если оно пойдетъ на ладъ, тогда онъ завтра поутру заѣдетъ къ тебѣ. А до тѣхъ поръ — до свиданья.

На другой день Ильяшевъ дѣйствительно явился къ Соловцову и сразу, совершенно непринужденно заговорилъ о займѣ. Замѣтивъ что генералъ какъ будто нѣсколько конфузится, герой нашъ тотчасъ заговорилъ о своемъ затрудненіи помѣстить въ настоящее время деньги въ какое-либо выгодное и обширное предпріятіе и поставилъ вопросъ на такую точку съ которой заемъ представлялся какъ бы даже услугой со стороны Соловцова, или по крайней мѣрѣ дѣломъ которое можетъ устроиться лишь ко взаимной выгодѣ сторонъ. У генерала на минуту мелькнула мысль — насколько позволительно заключать новый заемъ въ виду приведеннаго уже въ извѣстность разстройства дѣлъ, но выбирать было не изъ чего. Смутная надежда что дѣла могутъ опять какъ-нибудь наладиться, что Ильяшевъ можетъ жениться на княжнѣ и въ такомъ случаѣ ждать уплаты неопредѣленное время; что во всякомъ случаѣ, не отдѣлайся онъ отъ Менчицкаго, останется только пулю въ лобъ пустить, потому что нельзя же жить послѣ того какъ чрезъ его легкомысліе будетъ такъ жестоко подведена и погублена Шелопатова — все это въ какомъ-то мятущемся хаосѣ промелькнуло въ умѣ Соловцова и отняло у него послѣдній запасъ нравственной энергіи.

— Мы не затронули еще вопроса объ обезпеченіи…. заикнулся онъ, подъ вліяніемъ все еще нѣкоторой щекотливости, которую внушало ему сознаніе своего банкротства.

— Какое жъ обезпеченіе? я вѣдь не закладчикъ, возразилъ Ильяшевъ. — Вы мнѣ дадите для аккуратности вексель, срокомъ хоть бы на годъ; по истеченіи срока, если пожелаете, мы возобновимъ его…

— Нѣтъ, я собственно хотѣлъ сказать…. можетъ быть вы полюбопытствуете познакомиться съ положеніемъ моихъ дѣлъ…

— Чтобъ убѣдиться въ вашей состоятельности? предупредилъ Ольяшевъ. — Видите ли, Степанъ Андреичъ, я въ денежныхъ дѣлахъ различаю двѣ категоріи сдѣлокъ: въ однихъ я отношу кредитъ на состояніе, имущество, въ другихъ на лицо, на человѣка. Ваше маленькое дѣло я предпочитаю отнести по второй категоріи. Мы не торгаши, не подрядчики. Вамъ, безъ сомнѣнія, извѣстны хорошо источники изъ которыхъ вы разчитываете въ послѣдствіи произвесть мнѣ уплату?

Ильяшевъ проговорилъ это совершенно дружески, даже съ какою-то задушевностію, и при послѣднемъ вопросѣ прямо взглянулъ въ глаза Соловцову.

— Да, конечно…. проговорилъ генералъ, и слегка покраснѣлъ.

— Ну, и никто лучше васъ самихъ не можетъ судить объ этомъ, заключилъ Ильяшевъ. И дѣло было рѣшено.

Въ тотъ же день вечеромъ Соловцовъ, все еще сильно взволнованный и терявшійся не то отъ радости, не то отъ какой-то смутной тревоги,, привезъ Шелопатовой полученныя отъ Ильяшева деньги, и съ облегченнымъ на половину чувствомъ выбросилъ ихъ на столъ.

— Завтра чуть свѣтъ пошлю за Менчицкимъ, сказала съ невольно заискрившимися глазами Шелопатова. Ильяшевъ изъ другой комнаты напряженно слушалъ каждое слово…. въ этотъ вечеръ онъ ни за что не оставилъ бы Катерину Петровну безъ личнаго наблюденія.

Это было немножко несообразно въ виду его матримоніальныхъ плановъ; но мало ли несообразностей еще болѣе существенныхъ гнѣздится въ современномъ человѣкѣ, впитавшемъ въ себя ядъ и болѣзни вѣка? Нервъ, сначала болѣзненно содрогавшійся при прикосновеніи зла, притупляется, и надъ хаосомъ опрокинутыхъ идей и поверженныхъ кумировъ всплываетъ одно чувство, одно стремленіе — жажда матеріальнаго удовлетворенія, комфортабельной сдѣлки, приличнаго мошенничества.

Прошло немного дней — и Соловцовъ нѣсколько пріобыкъ къ той новой и мало ожиданной комбинаціи въ какую поставило его участіе Ильяшева. Отдѣлавшись отъ Менчицкаго, онъ могъ гораздо спокойнѣе взирать на запутанное положеніе своихъ дѣлъ. Если не считать новаго займа, который, благодаря продолжительности срока и личности кредитора, представлялся Степану Андреевичу въ довольно успокоительномъ свѣтѣ — къ неотлагаемой уплатѣ было представлена до пятидесяти тысячъ долгу. Активъ заключался въ тридцати семи тысячахъ, приходившихся на долю Соловцова при выдѣлѣ его изъ совмѣстнаго владѣнія. Этого было, конечно, недостаточно, тѣмъ болѣе что пойди эти деньги теперь же на расплаты, генералъ остался бы ни съ чѣмъ, то-есть при скромной казенной эмеритурѣ, никакимъ образомъ не соотвѣтствовавшей бюджету Соловцова, даже при всѣхъ возможныхъ сокращеніяхъ и ограниченіяхъ; притомъ, долгъ Ильяшеву, какъ бы то ни было, все-таки прозрѣвался въ болѣе или менѣе близкомъ будущемъ. Представлялся, конечно, другой исходъ: можно было, напримѣръ, повременить съ раздѣломъ, и передавъ дѣла Соловцова въ опытныя руки Ираклія Семеновича, за поручительствомъ княгини разсрочить платежи и погашать ихъ мало-по-малу изъ доходовъ съ имѣнья, прекрасно управляемаго; можно было бы сдѣлать и такъ, чтобы не отступая предъ раздѣломъ, оставить въ экономіи имѣнія тридцать семь тысячъ, которыми при разсрочкѣ платежей Ираклій Семеновичъ сумѣлъ бы воспользоваться такимъ образомъ, чтобъ и погашать долги, и выдавать Соловцову умѣренное содержаніе. Генералъ заранѣе обрекалъ себя на всевозможныя ограниченія, лишь бы до поры до времени сняли съ него готовую затянуться петлю; у него чуть ли не мелькала даже мысль что можно и отъ Шелопатовой отказаться, и совсѣмъ застрять на нѣкоторое время въ деревнѣ. Все это Степанъ Андреевичъ очень хорошо понималъ и соображалъ; но чрезвычайная щекотливость его навѣрное оставила бы всѣ эти соображенія въ бездѣйствіи, еслибъ Ираклій Семеновичъ въ порывѣ благодушія не заговорилъ самъ съ княгиней о печальномъ положеніи его превосходительства. Княгиня во всемъ этомъ дѣлѣ съ самаго начала сохраняла не совсѣмъ искреннее положеніе. Чувство родства и долговременной дружбы связывало ее съ Соловцовымъ; но она была скупа и ко всѣмъ дѣловымъ вопросамъ касавшимся ея состоянія относилась съ женскою подозрительностію. Она ни подъ какимъ видомъ не хотѣла бы обидѣть Соловцова, но потерпѣть какой-нибудь ущербъ въ собственныхъ рессурсахъ расположена была еще того менѣе. Поэтому она предпочитала видѣть иниціативу всего дѣла въ рукахъ Ираклія Семеновича. Ираклій Семеновичъ наступалъ; она медленно отступала; въ результатѣ должно было выйти нѣчто среднее. Она очень рада была распутать счеты по имѣнію, но разоренье Соловцова ее смутило. Виноватымъ, конечно, оказался управляющій. Онъ долженъ былъ устроить все такимъ образомъ, чтобы Соловцовъ остался хоть съ чѣмъ-нибудь, и чтобы со стороны княгини для этого не потребовалось никакихъ жертвъ. При этомъ княгиня была очень щепетильна, любила выразить барское пренебреженіе къ деньгамъ и не хотѣла сказать ничего опредѣленнаго. При такихъ условіяхъ положеніе Ираклія Семеновича было весьма трудное. Разговоры его съ княгиней кончались обыкновенно тѣмъ что послѣдняя махала на него руками и грозила впасть въ нервное разстройство. Еслибъ не желаніе помочь Соловцову, онъ бы все бросилъ. Но и оставить на своихъ плечахъ прежнюю путаницу тоже не представляло выгоды. Онъ рѣшился не обращать вниманія на капризы княгини и настоялъ чтобъ она внимательно и точно вникнула въ дѣло. Княгиня сдалась; прослѣдила съ Иракліемъ Семеновичемъ всѣ счеты, увѣровала въ безпомощность Соловцова и склонилась на предложенный управляющимъ проектъ сдѣлки. По этому проекту, надъ Соловцовымъ учреждалось нѣчто въ родѣ опеки, сильно сузившей предѣлы его трать и ставившей его въ совершенную невозможность заключать впредь какіе-либо займы. Только долгъ Ильяшеву, какъ заключенный слишкомъ недавно, и, по мнѣнію княгини, слишкомъ дерзко, былъ рѣшительно исключенъ ею изъ сферы ея попеченій.

Но сдавшись на эту сдѣлку, княгиня пожелала признанія принесенной ею жертвы. Нервное разстройство, которымъ она грозила Ираклію Семеновичу, не должно было откладывать далѣе своего посѣщенія. Княгиня нюхала спиртъ, и переходя изъ комнаты въ комнату, опиралась на руку горничной; наконецъ обложилась подушками и пожелала видѣть всѣхъ домашнихъ. Княжна, съ застывшимъ на лицѣ выраженіемъ тоски, поправляла подушки, подавала стклянку со спиртомъ и почти не отвѣчала на томныя замѣчанія княгини; Борисъ дулся, не понималъ зачѣмъ его позвали и держался какъ можно дальше отъ матери; разыгрывалась тихая, но весьма тягостная домашняя сцена. Сама княгиня только негромко охала и говорила что еслибъ князь Павелъ былъ живъ, она, конечно, пользовалась бы покоемъ, столь необходимымъ въ ея лѣта и при ея слабомъ здоровыя. Потребовали и Соловцова. Генералъ явился, изображая всею фигурой самое непріятное смущеніе. Княгиня томнымъ голосомъ пожелала узнать доволенъ ли онъ окончательнымъ исходомъ дѣла; Соловцовъ поблагодарилъ.

— Я для того спрашивала, замѣтила княгиня, — что самыя дружескія жертвы иногда перетолковываются…. или забываются и не цѣнятся.

— Я понимаю, княгиня, что вы могли не сдѣлать того что сдѣлали, возразилъ нѣсколько раздраженно Соловцовъ. — Но если это жертва, то лучше бы вы ея не дѣлали.

Онъ вдругъ покраснѣлъ, произнося эти слова. Княгиня также вспыхнула и безпокойно зашевелилась въ креслѣ

— Ну, конечно; я только того и ожидала; я очень знала какъ люди принимаютъ когда для нихъ жертвуешь…. проговорила она, съ достоинствомъ поправляя на головѣ съѣхавшій съ мѣста бантъ.

— Я васъ никогда не просилъ ни о какой жертвѣ, повторилъ взволнованно Соловцовъ.

— Не просили? конечно; это было бы для васъ унизительно! Только не знаю что бы вы дѣлали, еслибъ я по дружбѣ нашей не рѣшилась помочь вамъ? Можетъ-быть уже въ тюрьмѣ сидѣли бы! брякнула княгиня, въ эту минуту не менѣе, какъ и всегда, сочувствовавшая Соловцову, но по вздорности своей готовая Богъ знаетъ до чего договориться подъ капризную руку.

— Вы, княгиня, будете потомъ жалѣть объ этой сценѣ! отвѣтилъ ей Соловцовъ и, окончательно раздраженный, вышелъ изъ комнаты и даже слегка хлопнулъ дверью.

XII. Ближе къ концу, чѣмъ кажется.

Княгиня, какъ и всѣ почти женщины, въ горячемъ разговорѣ не умѣла понимать противника. Скажите женщинѣ въ такую минуту самымъ невиннымъ образомъ что сегодня дурная погода, и она усмотритъ въ этихъ словахъ самый оскорбительный намекъ. Точно такъ и княгиня приняла послѣднюю фразу добрѣйшаго и безобиднѣйшаго Степана Андреевича за угрозу. «Я буду сожалѣть объ этой сценѣ, то-есть онъ заставитъ меня въ ней раскаяться!» мгновенно сообразила она и почувствовала опасныя судороги въ сердцѣ. Княжна должна была пощупать ея пальцы, въ которыхъ она ощутила холодъ; горничная должна была укутать шалью ея ноги; къ вискамъ ей приложила какую-то соль; лакей поскакалъ на извощикѣ за Вретищевымъ.

Княжна, рискуя что ея поведеніе будетъ прознано совершенно неблаговиднымъ въ такія минуты, ушла въ свою комнату и, подойдя къ окну, принялась съ тупымъ равнодушіемъ глядѣть на улицу. Многое что незамѣтно накоплялось въ послѣднее время въ ея груди встало, потревоженное этою незначительною сценой… Ей не хотѣлось плакать; но тоскливое, недовольное чувство съ тупою болью надавливало ея душу. Она никого не обвиняла; ее только схватывала жажда чего-то другаго…

Вретищевъ пріѣхалъ, прописалъ княгинѣ какія-то капли и кажется успокоилъ ее. Онъ однако терпѣть не могъ паціентокъ съ нервнымъ разстройствомъ и держалъ себя сухо.

Когда онъ вышелъ въ залу, отдѣлявшую уборную княгини отъ комнатъ княжны, послѣдняя неслышными шагами нагнала его.

— Вы собираетесь уѣхать, не повидавшись со мною? остановила она его, хмуря свои безпокойно опустившіяся брови.

Вретищевъ поздоровался съ нею, стараясь прогнать съ лица недовольное выраженіе, вызванное нервами княгини.

— Это меня княгиня съ толку сбила, оправдывался онъ. — Когда женщина страдаетъ нервами, я всегда чую въ воздухѣ домашнюю сцену; и въ этихъ случаяхъ постороннему человѣку всегда лучше стушеваться…

— Это очень благоразумно, но не великодушно, замѣтила дѣвушка.

— О, княжна, кто можетъ нуждаться въ моемъ великодушіи? возразилъ Вретищевъ.

Тѣнь лежавшая на лицѣ княжны не покидала его, и темные глаза ея еще болѣе потемнѣли во время этого коротенькаго разговора.

— Вы придираетесь къ словамъ, Николай Михайловичъ, возразила она, и сдѣлала нѣсколько нерѣшительныхъ шаговъ къ своей комнатѣ. Вретищеву оставалось только послѣдовать за ней. — Я тоже могла бы спросить васъ, основательно ли вы считаете себя человѣкомъ совершенно постороннимъ для насъ?

— Я всегда очень цѣнилъ ваше вниманіе, княжна, и очень дорожу расположеніемъ княгини… оправдывался съ нѣсколько смущеннымъ видомъ Вретищевъ.

Княжна пригласила его сѣсть, а сама стала подлѣ, облокотившись красивыми руками на спинку стула.

Она замѣчала что посѣщенія Вретищева становились все рѣже и короче. Конечно, у него много дѣла, но, можетъ-быть, онъ просто хочетъ незамѣтно отстать отъ дома, отъ нея… Кровь на мгновеніе прилила къ ея матовымъ щекамъ при этой мысли и въ глазахъ блеснула какая-то искра.

— Знаете ли, заговорила она съ подавленнымъ, тревожнымъ раздраженіемъ, — я думаю что мнѣ не слѣдовало останавливать васъ, тамъ въ залѣ… Ваши посѣщенія становятся такъ рѣдки что право надо наконецъ сознаться что наши бесѣды не доставляютъ вамъ больше прежняго удовольствія.

Вретищевъ въ какомъ-то затрудненіи пошевелилъ губами.

— Вы мнѣ дѣлаете вызовъ, княжна, отвѣтилъ онъ, — и для своего оправданія я долженъ сообщить вамъ новость: у меня есть невѣста, а потому я теперь не такъ свободно располагаю своимъ временемъ.

Стулъ, который княжна покачивала за спинку, отъ небольшой неловкости ея разомъ опустился на заднія ножки и стукнулъ. Вретищевъ самъ слегка вздрогнулъ отъ этого неожиданнаго рѣзкаго звука; отчего жь не могла вздрогнуть княжна, и не объясняла ли эта маленькая случайность блѣдности, мгновенно согнавшей съ ея лица послѣднія кровинки?

Платокъ, который княжна держала въ рукѣ, при этомъ происшествіи упалъ на полъ. Княжна наклонилась чтобы поднять его, и это движеніе возвратило ея лицу часть краски.

— Вы женитесь? переспросила она.

Ея голосъ какъ будто дрогнулъ слегка, но лицо уже сохраняло спокойное выраженіе; только блики исчезли въ глазахъ.

— Женюсь, подтвердилъ Вретищевъ.

— И можно узнать на комъ?

— На сестрѣ вашего знакомаго, Ильяшеа.

— Я не видала ея… сказала княжна. — Поздравляю васъ, вспомнила она и протянула Вретищеву руку.

Узкіе, поблѣднѣвшіе пальцы ея были холодны, и Вретищевъ едва почувствовалъ ея пожатіе. Оба какъ-то избѣгали взглянуть другъ на друга. Но къ княжнѣ быстро возвращалось самообладаніе и даже какая-то нервная ажитація.

— Вы не сообщили еще maman этой новости? спросила она, и на отрицательный отвѣтъ Вретищева быстро подала ему руку и повела къ матери.

— Maman, поздравьте Николая Михайловича, онъ женится! сказала она, близко подводя доктора къ креслу, въ которомъ все еще, обложенная подушками и окутанная шалью, сидѣла княгиня.

— Вотъ какъ? А мнѣ ничего не сказалъ! томно удивилась княгиня, и поздравила.

— На Mlle Ильяшевой, добавила княжна. — Ея розовыя ноздри нервно шевелились и ширились, подергиваемыя какой-то дрожью.

— Ну, я всегда желала вамъ всякаго благополучія, и теперь желаю… заключила больная и еще разъ поздравила.

Княжна все не могла успокоиться. Она отыскала Бориса и привела его тоже поздравить Вретищева; вспомнила о дѣвицѣ Шершиной, отчасти уже знакомой читателю, но давно уже оттѣсненной въ этомъ разказѣ другими лицами, и ее привела; только Соловцова нигдѣ не могли найти, потому что послѣ размолвки съ княгиней онъ сначала заперся въ своемъ кабинетѣ, а потомъ куда-то уѣхалъ. Два слабыя розовыя пятна играли на блѣдныхъ щекахъ княжны, пропадая и вспыхивая.

Напряженное оживленіе разомъ покинуло ее, какъ только она осталась одна. Неспѣшно вернулась она въ свою комнату, и опустившись на стулъ, съ тоскою сжала руки. Въ сухихъ глазахъ она чувствовала жаръ, и сердце, отяжелѣвъ и свернувшись клубкомъ, словно не двигалось въ груди. Обрывки мыслей несвязно и тускло тянулись… Дорогъ ли ей былъ Вретищевъ? На этотъ вопросъ она могла отвѣчать увѣреннѣе, чѣмъ еслибы спросила себя: любила ли она его? Да, дорогъ, потому что она какъ-то привыкла связывать его съ тою перемѣной, съ тѣмъ выходомъ, которыхъ она ждала для себя. Она ничего не рѣшала, но она привыкла знать что подлѣ нея, въ запасѣ, есть человѣкъ готовый протянуть ей руку. Ей припоминался одинъ, уже довольно давній разговоръ съ Ильяшевымъ, еще до его поѣздки въ Петербургъ, когда она, оглянувшись на тяжело упавшую за ними портьеру, спрашивала: «или вы думаете что жизнь — настоящая, дѣйствительная жизнь — никогда не постучится въ эти двери?» Она припомнила и недоумѣвающую полунасмѣшливую улыбку съ какою Ильяшевъ принялъ эту фразу… Неужели онъ былъ правъ? Неужели жизнь, дѣйствительность стучится не для борьбы, не для столкновенія, а приходитъ съ готовымъ рѣшеніемъ, чтобы наложить тяжелую, неотвратимую руку? Неужели счастья такъ мало, что даже бороться изъ-за него нельзя и не съ кѣмъ, и остается только покорно примириться съ мыслью что оно и завтра, и черезъ годъ, и черезъ десять лѣтъ точно такъ же будетъ проходить мимо, какъ идетъ сегодня?

Минута которой она мечтательно ждала приблизилась; жизнь толкнулась въ ея дверь. Но развѣ такъ она собиралась ее встрѣтить? Развѣ она не приготовилась, рука объ руку съ любимымъ человѣкомъ, выступить на борьбу съ сложившимися понятіями, съ стихійнымъ сопротивленіемъ условій, подготовленныхъ ея рожденіемъ, обществомъ, предразсудками? И все это опрокинуто такъ легко, такъ просто, такъ законно? Развѣ Вретищевъ не въ правѣ былъ протянуть другой ожидаемую руку? Развѣ имѣли какое-нибудь значеніе ея заблужденія, которыми она привыкла себя тѣшить?

Ей было больно, и обидно, обидно за свои мечты, за свои заблужденія. Злая гордость минутами вставала въ ея душѣ и обливала ее ядомъ. Ждать долго, ждать самоувѣренно, и въ концѣ концовъ узнать что это только недоразумѣніе… Какъ мучительно въ эти минуты она ненавидѣла Вретищева!

Дни потянулись долгіе, ничѣмъ не наполненные. Тупая тоска, то вспыхивавшая въ капризномъ раздраженіи, то томительно застывавшая, не покидала княжны. Ждать вдругъ стало нечего.

Въ домѣ понемногу все успокоилось. Княгиня очень скоро почувствовала отсутствіе Соловцова и пожелала съ нимъ примириться. Въ душѣ оба рѣшительно ничего не имѣли другъ противъ друга и сблизились очень легко. На радостяхъ княгиня даже стала выѣзжать и принимать чаще обыкновеннаго, хоть не шумно, — дѣло было постомъ, — и на Вербной недѣлѣ затѣяла даже большое музыкальное soirée, воспользовавшись прибытіемъ изъ Петербурга одной изъ тѣхъ великопостныхъ знаменитостей, которыя въ столицѣ остальное время года какъ-то вдругъ стушевываются, продолжая разрабатывать свой талантъ лишь на почвѣ даровыхъ обѣдовъ и маленькихъ вечеровъ съ ужиномъ. Княжна безъ всякаго сопротивленія приняла участіе въ этихъ увеселеніяхъ; она не надѣялась увлечься ими, но зачѣмъ же было и отказываться отъ нихъ?

Музыкальный вечеръ вполнѣ удался. Общество собралось большое; заѣзжая знаменитость, въ узенькомъ фракѣ и съ резиновымъ шнуркомъ вмѣсто цѣпочки, переиграла рѣшительно все что только просила окружавшіе ее цѣнители и цѣнительницы, и вставъ изъ-за рояля, уже рѣшительно не знала что дѣлать съ собой и съ своими руками, красными отъ напряженія. Ильяшевъ былъ въ числѣ приглашенныхъ и до извѣстной степени служилъ даже центромъ всего общества. Его даже видимо стѣсняло это вниманіе, и онъ искалъ случая постоянно быть подлѣ княжны, чтобы какъ можно менѣе сталкиваться съ любопытными взглядами толпы. Вретищевъ тоже пріѣхалъ. Княжна спокойно сдѣлала нѣсколько шаговъ ему навстрѣчу, и протянувъ руку, сказала:

— Какъ жаль что я не знакома съ вашею невѣстой; мнѣ такъ бы хотѣлось видѣть ее на этомъ вечерѣ…

— Послѣ свадьбы нашъ первый визитъ будетъ къ вамъ, отвѣтилъ Вретищевъ.

— Я разчитываю… заключала княжна, и прошла дальше.

Ильяшевъ, стоявшій подлѣ нея, очутился лицомъ къ лицу съ докторомъ. Было довольно странно что они еще не встрѣчались со времени помолвки Паши; но Вретищевъ, когда невѣста уговаривала его съѣздить къ брату, какъ-то вскользь усмѣхался и говорилъ что времени еще много, а знакомы они и безъ того; Ильяшевъ же, съ своей стороны, находилъ первый шагъ неумѣстнымъ.

— Я отъ души былъ радъ, узнавъ нашу семейную новость; поздравляю васъ, заговорилъ Ильяшевъ, протягивая Вретищеву руку.

Тотъ только позволилъ пожать себѣ кончики пальцевъ.

— Благодарю васъ, отвѣтилъ онъ, и взглянувъ на будущаго beau-frère’а скользящимъ взглядомъ, отошелъ въ сторону.

«Этотъ господинъ не желаетъ удостоить меня своимъ расположеніемъ», подумалъ ему вслѣдъ, слегка пожавъ плечами, Ильяшевъ. «Хорошо, пусть же и они ничего не ждутъ отъ меня», добавилъ онъ мысленно, мгновенно перенося раздраженіе и на Пашу.

Эта встрѣча обновила въ немъ мысль что онъ явился на вечеръ не для того только чтобы слушать великопостную знаменитость. Онъ оглядѣлся, и замѣтивъ княжну на другомъ концѣ залы, дождался пока подлѣ нея никого не было, и подошелъ къ ней. Была какъ-разъ та минута, когда знаменитость, проигравъ весь свой репертуаръ и не зная что съ собой сдѣлать, одичало косилась на толпу, начинавшую разбиваться на группы.

— Не подарите ли вы мнѣ нѣсколько минутъ разговора? обратился онъ къ княжнѣ, внезапно очутясь подлѣ нея.

Княжна съ нѣкоторымъ удивленіемъ вскинула на него глазами.

— Вы такъ спрашиваете, какъ будто имѣете дѣло ко мнѣ? сказала она.

— И очень важное, подтвердилъ Ильяшевъ.

— Такъ я васъ слушаю, все еще съ недоумѣніемъ согласилась княжна, и пошла вдоль стѣны къ маленькой проходной гостиной, въ которой въ то время никогоне было.

Ильяшевъ внутренно рѣшилъ не откладывать ни одной минуты дальше, и старался смирить невольное волненіе чувствовавшееся въ груди.

— Я буду коротокъ и ясенъ…. заговорилъ онъ, усаживаясь подлѣ княжны за широкимъ трельяжемъ, разгораживавшимъ комнату. — Я не буду объяснять вамъ что привело меня къ рѣшенію о которомъ вы сейчасъ узнаете: причины объяснятся сами. Я просто предложу вамъ вопросъ: позволите ли вы мнѣ явиться къ вамъ завтра съ формальною просьбой вашей руки?

Княжнѣ въ первую минуту показалось что она ослышалась. Она подняла на Ильяшева взглядъ полный недоумѣнія и недовѣрія; тотъ встрѣтилъ его спокойно и какъ-то серіозно улыбаясь.

— Я не боялся чтобы форма съ которою я обратился къ вамъ, пропустивъ всѣ употребительные въ такомъ случаѣ намеки и полупризнанія, могла бы оскорбить васъ…. продолжалъ онъ сдержанно, понизивъ голосъ и любуясь этимъ красивымъ лицомъ, нервно ловившимъ и отражавшимъ каждое его слово. — Я немножко умѣю различать женщинъ и увѣренъ что искренность не нуждается въ вашихъ глазахъ ни въ какой условной обрядности….

Прошло нѣсколько секундъ прежде чѣмъ княжна могла сообразить свой отвѣтъ.

— То что вы сказали, произнесла она наконецъ, — такъ для меня неожиданно что я не могу сегодня отвѣтить вамъ ни да, ни нѣтъ. Во всякомъ случаѣ я буду ждать васъ завтра….

Она поспѣшно встала. Ильяшевъ всталъ также, и наклонившись къ ея рукѣ, поцѣловалъ ее.

— Вы не позволите мнѣ ничего сказать сегодня княгинѣ? спросилъ онъ.

— Нѣтъ, подождите моего отвѣта.

Ильяшевъ тотчасъ простился и уѣхалъ.

Княжна не спала эту ночь. Поутру она была блѣднѣе обыкновеннаго, выходя въ гостиную. Ильяшевъ уже ждалъ ее, и какъ только она сѣла въ сторонѣ отъ другихъ, подошелъ къ ней и спросилъ вполголоса:

— Утро вечера мудренѣе ли?

— Вы можете переговорить съ maman, отвѣтила также тихо княжна, и вышла изъ комнаты.

Княгиня не была слишкомъ озадачена сватовствомъ Ильяшева. Въ качествѣ матери у которой взрослая дочь, она была въ постоянной готовности выслушать предложеніе, и перебирая въ мысляхъ всѣхъ знакомыхъ отъ которыхъ оно могло бы послѣдовать, не разъ уже останавливалась на Ильяшевѣ. Нѣсколько тусклое съ ея точки зрѣнія происхожденіе нашего героя отчасти смущало ее; но въ концѣ концовъ это не могло служить препятствіемъ. Въ сущности она рада была выдать дочь за кого угодно, лишь бы внѣшнія условія сколько-нибудь подходили. Надо было во всякомъ случаѣ узнать мнѣніе дочери и посовѣтоваться съ Соловцовымъ. Поэтому она отвѣтила Ильяшеву уклончиво и попросила его заѣхать вечеромъ совершенно запросто. Претендентъ, прощаясь, на всякій случай поцѣловалъ ея руку.

По уходѣ его княгиня дернула за сонетку и приказала явившемуся лакею тотчасъ попросить къ ней Соловцова.

— Мой другъ, я хочу узнать твое мнѣніе въ семейномъ дѣлѣ… обратилась къ нему княгиня, усадивъ его близко подлѣ себя. — У моей Barbe оказывается женихъ: Ильяшевъ. Сейчасъ онъ сдѣлалъ формальное предложеніе.

— Ну… что жъ? произнесъ только Соловцовъ.

Всякій разъ когда требовалось подать мнѣніе, онъ испытывалъ прежде всего нѣкоторое затрудненіе.

— Да то что я хотѣла бы обсудить это дѣло… Ты вѣдь, кажется, хорошо знаешь его, даже занялъ у него большія деньги?

— Я въ немъ кромѣ хорошаго ничего не замѣтилъ, отвѣтилъ Соловцовъ. Онъ начиналъ освоиваться съ вопросомъ и испытывалъ удовольствіе оттого что его призвали на семейный совѣтъ.

— Стало-быть онъ богатъ, если даетъ такія деньги взаймы? продолжала княгиня.

— Богатъ, это-то я знаю, подтвердилъ Соловцовъ.

— И по службѣ поставленъ отлично. По-моему, партія довольно подходящая, заключила княгиня. — Конечно, это не то чего я желала бы для Barbe, но въ провинціи нельзя быть разборчивою. Одно только: у него тутъ какое-то родство, сестра и еще кто-то… я терпѣть не ногу этой родни безъ имени.

— Молодые вѣроятно вѣдь въ Петербургѣ будутъ жить? возразилъ Соловцовъ.

— Конечно; а тутъ ужь я сумѣю поставить все на должную ногу. Такъ сказать Barbe?

— Сказать во всякомъ случаѣ надо.

Княжну тотчасъ позвали. Княгиня начала прямо съ того что поцѣловала ее въ лобъ нѣжнѣе обыкновеннаго и провела рукой по ея волосамъ.

— Ильяшевъ за тебя сватается… Ты знала это? обратилась она къ дочери.

— Онъ мнѣ вчера сказалъ… отвѣтила спокойно княжна.

— Слѣдовательно его сегодняшній визитъ съ твоего разрѣшенія? Ну, такъ дальше и спрашивать нечего. Поздравляю тебя, дружокъ мой.

И княгиня опять, и еще нѣжнѣе прежняго, поцѣловала дочь. Соловцовъ схватилъ ее обѣими руками и съ чувствомъ поцѣловалъ прямо въ губы. На глазахъ у него были слезы.

Княжна осторожно освободилась отъ этихъ ласкъ, и воспользовавшись первымъ предлогомъ, ускользнула изъ комнаты.

«Что она дѣлала и зачѣмъ?» какъ-то тупо стояло въ ея головѣ и не находило разрѣшенія.

А ей просто хотѣлось новаго, и это новое можетъ-быть тѣмъ болѣе привлекало ее что въ немъ заключалась значительная доля неизвѣстнаго.

И неужели опять ждать любви, идеализировать, мечтать? Нѣтъ, ужь лучше сумѣть управиться съ тѣмъ что жизнь подставляетъ, вопреки мечтамъ и ожиданіямъ…

XIII. Бенгальскіе огни.

Вѣсть о сватовствѣ Ильяшева съ необыкновенною быстротой распространилась по городу и сдѣлалась предметомъ всѣхъ разговоровъ. Одни удивлялись такому быстрому успѣху вашего героя, другіе находили что княжна поступала основательно, не обнаруживая излишней разборчивости; втайнѣ и тѣ и другіе завидовали — мущины Ильлшеву, дѣвицы княжнѣ. Нельгунова одна изъ первыхъ узнала новость. Сказать что она была поражена ею будетъ недостаточно. Она почувствовала ярость, затмившую на время ея сознаніе. Она хотѣла тотчасъ бѣжать къ княжнѣ и сказать что не отдастъ ей Ильяшева; ей припомнилось даже какъ въ одномъ романѣ героиня, поставленная въ одинаковое съ нею положеніе, задушила руками соперницу. Потомъ она думала броситься къ Ильяшеву, расшевелить въ немъ чувства справедливости и состраданія и бѣжать съ нимъ за границу. Однако дни шли за днями, и первое горячее время было упущено. Мѣняя одни проекты на другіе, Нельгунова отъ трагическихъ мотивовъ перешла къ чисто провинціальнымъ и рѣшилась было явиться къ вѣнцу и сдѣлать въ церкви скандалъ. Но чѣмъ ближе подходилъ день свадьбы, тѣмъ болѣе ослабѣвала ея рѣшимость: Нельгунова догадалась что задуманный скандалъ упалъ бы на нее гораздо тяжеле, чѣмъ на Ильяшева. Такимъ образомъ въ результатѣ всѣ эти замыслы разрѣшились тѣмъ что Анна Николаевна за нѣсколько дней до свадьбы написала вѣроломному другу отчаянное письмо, не вполнѣ безукоризненное въ грамматическомъ отношеніи, но не оставлявшее желать ничего большаго со стороны силы и ясности выраженій. Ильяшевъ, прочитавъ это письмо, только успокоился, потому что до тѣхъ поръ не безъ опасенія подумывалъ о вѣроятности какого-нибудь пассажа со стороны покинутой и оскорбленной женщины.

Свадьба должна была состояться тотчасъ послѣ Святой; молодые прямо изъ церкви уѣзжали въ Петербургъ. Ильяшевъ очень настаивалъ на этомъ условіи, и по многимъ причинамъ. Ему, вопервыхъ, не хотѣлось присутствовать на свадьбѣ сестры, предполагавшейся всего однимъ днемъ позже; вовторыхъ, устраивать на такое короткое время квартиру въ N--скѣ было неудобно, а поселиться въ домѣ княгини онъ не желалъ; наконецъ, сѣсть прямо изъ-подъ вѣнца въ вагонъ — это было очень принято въ томъ обществѣ къ которому онъ теперь болѣе чѣмъ когда-либо старался принадлежатъ. Княгиня, въ виду тѣхъ же соображеній, ничего не находила возразить. Свадьбу предполагали устроить въ строгомъ смыслѣ прилично, т.-е. безъ старинныхъ затѣй, безъ бала, но со всевозможнымъ великолѣпіемъ въ церкви. Приданое должно было заключаться въ однихъ крупныхъ цѣнностяхъ, такъ какъ нашивать различныя тряпки, въ виду отъѣзда въ Петербургъ, признано было неумѣстнымъ.

Трудно сказать какого рода отношенія установились за это время между женихомъ и невѣстой. Княжна безсознательно чувствовала характеръ сдѣлки, присутствовавшій въ этихъ отношеніяхъ. Но развѣ въ тысячѣ случаевъ замужество не сдѣлка? развѣ вся жизнь, обставленная условными законами и декораціями, не рядъ сдѣлокъ? Она принесетъ мужу аристократическое имя, большое приданое, молодость и красоту; мужъ пожертвуеть извѣстною долей свободы… Остается позаботиться чтобы подробности сдѣлки были рѣшены какъ можно удовлетворительнѣе: чтобы потеря титула выкупалась чиновнымъ блескомъ, чтобы приданое не было растрачено, чтобы ничто не мѣшало молодости и красотѣ блестѣть и удивлять… Ильяшевъ повидимому удовлетворялъ этимъ условіямъ.

Хотѣлось однакожь и чего-то большаго — припоминалось что-то такое чего не вставишь ни въ какую сдѣлку; будущее грозило минутами не наполненными условнымъ ритуаломъ пріемовъ, выѣздовъ, блистанія на парадной сценѣ жизни… Другой, внутренній міръ темнѣлъ за раскрашенными декораціями, и отъ этого міра нельзя уйти…

Княжна присматривалась, угадывала. Она старалась вызвать Ильяшева на интимный разговоръ, заставить его высказаться. И онъ высказывался очень охотно; но его слова какъ-то скользили по затрогиваемому предмету, и впечатлѣніе пропадало, сливаясь каждый разъ въ тонѣ который подавала княжна. Ильяшевъ замѣчалъ эти попытки, и онѣ не затрудняли его: слова такъ эластичны, такъ далеки отъ дѣла! Онъ угадывалъ тонъ и старался только какъ можно свободнѣе взять его. Впрочемъ, изъ-за какихъ теорій, принциповъ, симпатій или антипатій стоило расходиться, спорить?

«Enfin, это не дурной человѣкъ, и въ немъ много деликатной уступчивости», заключала о немъ княжна.

А Ильяшевъ и не старался дать себѣ отчета что такое княжна. Онъ могъ въ ней сомнѣваться, пока она не приняла его предложенія; но разъ дѣло сдѣлано — о чемъ еще думать, чего доискиваться? Сдѣлка обдумана къ обоюдной выгодѣ, и ни той, ни другой сторонѣ незачѣмъ нарушать контракта. Онъ зналъ свою часть въ этой сдѣлкѣ и зналъ что возьметъ ее.

Были впрочемъ два обстоятельства отчасти непріятно нарушавшія спокойное теченіе его мыслей. Онъ, напримѣръ, начиналъ догадываться что совершенно напрасно дисконтировалъ для Шелопатовой векселя Степана Андреевича. Судя по ходу дѣла, какъ онъ его видѣлъ со стороны, успѣхъ сватовства казался ему весьма мало зависящимъ отъ тридцати тысячъ уплаченныхъ тамъ Соловцову. Какъ ни старалась Катерина Петровна растолковать ему таинственное значеніе этой траты, Ильяшевъ въ душѣ признавалъ ее теперь глупѣйшею ошибкой, и рѣшился ни подъ какимъ видомъ не пренебрегать полученнымъ отъ Соловцова векселемъ, но держать его постоянно наготовѣ, чтобы по крайней мѣрѣ не выпускать генерала изъ-подъ зависимости.

Другое, и конечно гораздо большее затрудненіе представляла сама Катерина Петровна. Тонкія золотыя нити, которыми она опутала нашего героя оказывались крѣпче, чѣмъ она сама того желала. На выходѣ въ ширь, на высотѣ достигнутыхъ стремленій и осуществившихся надеждъ, Ильяшевъ чувствовалъ себя рабомъ капризной и упорной страсти. Эта страсть такъ же тревожно и ревниво шевелилась въ его груди теперь, какъ и въ тотъ день, когда, разорвавъ съ отцомъ, онъ впервые созналъ ее въ себѣ вмѣстѣ съ чувствомъ одиночества и безсилія предъ набѣгавшими волнами жизни… Тревога только росла въ немъ и отравляла обаяніе успѣховъ, торжества, счастья; съ этою тревогой онъ готовился вступить и въ желанную пристань.

За нѣсколько дней до свадьбы онъ ходилъ большими шагами въ гостиной Шелопатовой, повременамъ безпокойно ероша волосы и выражая всѣми мускулами лица волновавшее его чувство.

— Ты должна знать, Катя, говорилъ онъ неровно возвышавшимся и падавшимъ голосомъ, — что еслибы мнѣ пришлось выбирать между тобою и ею, я не ручаюсь на что бы я рѣшился… Можетъ-быть я отказался бы отъ всего чего такъ упорно добивался и такъ счастливо достигъ, чтобы только не потерять тебя…

— И очень глупо бы сдѣлалъ, отвѣтила, слегка усмѣхнувшись, Шелопатова.

— Страсть всегда глупа, возразилъ Ильяшевъ.

— Хорошо что предметъ твоей страсти — я; другая на моемъ мѣстѣ навѣки сдѣлала бы тебя своимъ рабомъ.

— А развѣ я не рабъ твой?

— Но мнѣ этого не нужно, возразила Шелопатова съ сухою усмѣшкой.

Если она и испытывала когда-нибудь къ Ильяшеву страстное чувство, то это время, очевидно, давно прошло.

— Да, потому что ты не любишь меня, и можетъ-быть никогда не любила! проговорилъ съ нервнымъ движеніемъ Ильяшевъ.

— Нѣтъ, потому что я не сумашедшая, а ты сумашедшій, возразила Катерина Петровна. — Я понимаю вещи такъ какъ онѣ существуютъ въ природѣ. Мы полюбили другъ друга, и были счастливы — даже несмотря на то что ты съ самаго начала сталъ сумашествовать. Счастье заключается не въ томъ чтобъ уставиться на одной точкѣ и цѣлую жизнь топтаться на ней; счастье въ свободѣ. Теперь судьба сводитъ тебя съ другою женщиной, молодою, красивою… она уже любитъ тебя, и будетъ любить гораздо больше меня…

— Катя, не говори мнѣ такъ! воскликнулъ, хрустнувъ пальцами Ильяшевъ.

Наканунѣ свадьбы Ильяшеву принесли письмо. По адресу на конвертѣ онъ тотчасъ узналъ руку Шелопатовой. На маленькомъ листкѣ бумаги стояло слѣдующее:

"Дорогой другъ мой!

"Когда тяжкій больной сопротивляется подвергнуться спасительной операціи, надъ нимъ разрѣшается употребить обманъ и насиліе. Нѣчто подобное я рѣшилась сдѣлать надъ тобою. Ты тоже тяжкій больной, но твое выздоровленіе несомнѣнно, если ты примешь мою медицинскую помощь.

"Завтра ты женишься. Дѣвушка съ которою ты раздѣлишь свою судьбу, безъ сомнѣнія, вполнѣ способна составить твое счастье. Мнѣ даже смѣшно дѣлается, когда я случайно сравниваю ее съ собою — такою старою и порочною предъ ней!

"Повѣрь мнѣ, ты только потому заблуждаешься насчетъ своихъ чувствъ, что видишь меня постоянно предъ собою и находишься подъ властью привычки. Мое отсутствіе необходимо чтобы сдѣлать тебя внутренно свободнымъ: тогда только ты будешь въ состояніи безъ всякаго посторонняго давленія отнестись къ ожидающей тебя новой жизни. Мы взяли отъ счастья все что оно можетъ дать; настаивать долѣе значитъ жертвовать своею независимостью.

"Зная что ты теперь не въ силахъ разорвать со мной добровольно, я рѣшилась на насиліе. Когда ты получишь это письмо, меня уже не будетъ въ N--скѣ. Вѣрь что мои отношенія къ тебѣ не измѣнились, и что я только покоряюсь благоразумію.

"Я не навсегда покидаю тебя, о, нѣтъ! Я только хочу оставить тебя съ самимъ собою и съ твоею прелестною будущею женой на такое время какое по-моему будетъ необходимо чтобы ты могъ свободно войти въ новую жизнь и расположиться въ ней. Черезъ полгода, черезъ годъ, я покажусь тебѣ, если эта новая жизнь, вопреки моимъ надеждамъ, придется тебя не по плечу, если твоя болѣзнь окажется неизлѣчимою, тогда… что дѣлать! Во всякомъ случаѣ меня ты найдешь совершенно свободною.

"Прими мои дружескія пожеланія всякаго добра и искреннія поздравленія съ завтрашнимъ торжествомъ. Попрежнему любящая тебя.

"Катя."

— Кто принесъ это письмо? спросилъ Ильяшевъ, оторвавъ отъ него помутившіеся глаза.

— Кондукторъ съ желѣзной дороги, отвѣтилъ слуга.

— Пошли его сюда.

Посланный тотчасъ явился — Кто тебѣ далъ это письмо? обратился къ нему Ильяшевъ.

— А кто ихъ знаетъ, барыня какая-то, отвѣтилъ кондукторъ. — Можешь, спрашиваютъ, отнести въ городъ письмо? Почему не снести, говорю. Взялъ пакетъ, онѣ мнѣ рубль пожаловали. Я вижу, онѣ какъ есть однѣ, ни кавалера съ ними, ни служанки; ну, поднялъ это сакъ-вояжъ ихній, въ вагонъ поставилъ. — Сейчасъ же снеси письмо, говорятъ. А тутъ какъ разъ третій звонокъ, машина тронула; я и побѣжалъ къ вашей милости.

Ильяшевъ приказалъ слугѣ дать ему на чай и, оставшись одинъ, опустилъ голову на ладони и закрылъ глаза.

Надъ нимъ дѣйствительно было совершено насиліе. Онъ чувствовалъ его тяжелую руку и не могъ отстранить ее. Что онъ могъ сдѣлать? бѣжать съ слѣдующимъ поѣздомъ въ погоню, отыскивать Шелопатову въ Москвѣ, въ Петербургѣ? Это было бы слишкомъ глупо и…. слишкомъ много. Да, много, потому что потерять все чего онъ успѣлъ достигнуть — онъ былъ не въ силахъ. Онѣ весь раздвоился между этими двумя цѣлями и страдалъ невыразимо.

Желтизна лица и сухой блескъ въ глазахъ придали ему интересность на слѣдующій день. Стройная фигура, выразительное лицо, отпечатокъ петербургской щеголеватости въ одеждѣ выдѣляли его изъ многолюдной толпы, наполнявшей губернскій соборъ, почти столько же, какъ и его привилегированная роль въ церемоніи. Дамы, оканчивая внимательный осмотръ туалета невѣсты, переносили на него завистливо-благосклонный взглядъ, и въ тихомолку слышались восклицанія: «красавецъ Ильяшевъ!» Княжна была блѣдна, вступая въ церковь; но скоро сильная жара вызвала краску на ея лицо, которой странно противорѣчила неподвижность которой и глубокая серіозность взгляда. Блестящая толпа приглашенныхъ пестрою каймой окружала жениха и невѣсту; по составу общества и великолѣпію туалетовъ это была, конечно, самах блестящая свадьба какую видѣли въ N--скѣ.

Обрядъ кончился. Толпа заколыхалась, давая широкій проходъ новобрачнымъ. Молча провелъ Ильяшевъ жену подъ руку и остановился на паперти, съ механическою заботливостью закутывая ее въ поданную мантилью. Вечеръ былъ весенній, теплый и свѣтлый; высоко-высоко синѣло небо, на которомъ уже мигали раннія звѣзды. Ступени храма были густо уставлены пылающими плошками; ихъ неровный свѣтъ низко разбѣгался по каменнымъ плитамъ, озаряя неспѣшно разъѣзжавшихся и расходившуюся толпу. Лакей въ княжеской ливреѣ распахнулъ дверку, Ильяшевъ подсадилъ жену въ карету та торопливо вскочилъ вслѣдъ за нею.

Вереница экипажей направилась къ дому княгини, гдѣ новобрачные должны были принять поздравленія матери и знакомыхъ.

Ильяшевъ наклонился къ женѣ; та повернула къ нему лицо, опять поблѣднѣвшее при синеватомъ вечернимъ свѣтѣ, и молча прижалась щекой къ губамъ мужа.

— Ты вѣришь что будешь счастливъ? спросила она, такъ же беззвучно отдавъ этотъ первый поцѣлуй.

— Вѣрю, отвѣтилъ безъ запинки Ильяшевъ. — А ты?

— И я вѣрю.

Княжескій домъ сіялъ огнями. Толпа вступила въ парадную залу, гдѣ княгиня уже обнимала новобрачныхъ, моргая слегка прослезившимися глазами и безпорядочно повторяя на двухъ языкахъ обычныя въ такомъ случаѣ по желанія. Соловцовъ, съ шаферскимъ бантомъ въ петлицѣ, крѣпко сжалъ обоихъ, и въ искренности чувства заставившаго заискриться его нѣсколько мутные глаза нельзя было сомнѣваться.

— Хотѣлось бы къ вамъ хоть не надолго въ Петербургъ заглянуть, да… э-эхъ! заключилъ нѣсколько грустно генералъ, вспомнивъ о своемъ разореньи. — Проживете, молодые, безъ насъ стариковъ!

Борисъ, разслышавъ слова Соловцова, какъ-то знаменательно и почти украдкой пожалъ руку Ильяшеву и сказалъ:

— А ужь меня-то непремѣнно въ Петербургѣ увидите, и даже очень скоро.

Оставалось всего полчаса до отхода вечерняго поѣзда; необходимо было торопиться. Новобрачная вышла въ дорожномъ платьѣ, замѣнившемъ ея вѣнчальный нарядъ; родные еще разъ перецѣловались, и вмѣстѣ съ гостями толпою вышли въ парадныя сѣни, проводить отъѣзжающихъ. Соловцовъ и Борисъ уѣхали впередъ къ вокзалу, чтобы тамъ еще разъ встрѣтить ихъ. На улицѣ было свѣтло, какъ днемъ; громадныя окна княжескаго дома, горѣвшія огнями, отбрасывали свѣтъ на всю ширину улицы и на противоположныя стѣны домовъ. Бенгальскіе огни краснѣли и дымились у подъѣзда на столикахъ. Толпа зѣвакъ, собравшаяся поглазѣть на иллюминацію, запрудила панели. Ильяшевъ мелькомъ оглянулъ представившуюся ему картину, и странное чувство стѣснило его. Эти бенгальскіе огни, провожавшіе его, показались ему какимъ-то театральнымъ финаломъ, предшествующимъ опущенію занавѣса. Точно что-то кончилось, и начиналось новое… И въ самомъ дѣлѣ, развѣ занавѣсъ не опускался за нимъ, за цѣлою половиной жизни, потраченною на борьбу, на исканія, на достиженіе цѣли? Все найдено, достигнуто, и содержаніе піесы исчерпано…

Покидая своего героя въ эту торжественную минуту, авторъ не можетъ скрыть испытываемыхъ за него опасеній. Не о будущихъ судьбахъ его безпокоится онъ, о, нѣтъ! Ильяшевъ и съ новыми затрудненіями встрѣтится такъ же спокойно и самоувѣренно какъ встрѣчался съ прежними на страницахъ этого романа. Та категорія благъ которою дорожить онъ болѣе всего пріобрѣтается съ трудомъ и усиліями, но сохраняется довольно легко. Препятствія не затруднятъ нашего героя и не застигнутъ его врасплохъ. Нѣтъ, авторъ опасается другаго Онъ опасается что читатель съ суровымъ негодованіемъ отнесется къ человѣческому типу показанному ему въ лицѣ Ильяшева и не подаритъ его ни снисхожденіемъ, ни сочувствіемъ что онъ со строгостію моралиста спроситъ: зачѣмъ показали ему эту жизнь, эту натуру, наполненную порочными поползновеніями, уступками совѣсти, узко-матеріальными стремленіями; зачѣмъ эта жизнь, эта натура при паденіи занавѣса остаются торжествующими, вопреки доброму старому правилу предписывающему выводить въ послѣднемъ актѣ торжествующую добродѣтель и наказанный порокъ?

Авторъ можетъ сказать въ свое оправданіе лишь то что онъ старался держаться какъ можно ближе къ истинѣ. Не указывать обществу, его пороки, не возвѣщать ему новую мораль и новыя откровенія было нашею задачей; нѣтъ, мы только хотѣли взять больное общество какъ оно есть, не выдумывая изъ головы собственныхъ героевъ и не ощупывая насильственною рукой скрытыхъ язвъ. Если это больное общество, эта полу-зараженная жизнь обнаружила кое-гдѣ на страницахъ нашего повѣствованія свои недуги, мы не предпринимали къ тому никакихъ усилій. Мы старались только уловить общій духъ времени, отразить тонъ, обобщить ходячія стремленія. Нашъ герой, смѣемъ думать, есть въ то же время герой нашего времени, представитель той чуждой всякихъ идеаловъ массы которая стоитъ надъ нами и нечувствительно, но упорно давитъ на васъ.

Каждая эпоха имѣетъ свои недуги. Было время когда мы страдали безцѣльностью и неприложимостью европейскаго образованія, коснувшагося верхушекъ нашей общественной массы. Отцы наши напитывались идеалами, которыхъ не знали куда сунуть среди сѣрой, грубой, до крайности суженной дѣйствительности. Мы поступаемъ иначе. Мы отрицаемъ не только идеалы, но даже и тѣ элементарныя силы — науку, искусство, семью — которыя связываютъ человѣческое общество въ одухотворенный гражданскій организмъ. Мы стараемся какъ можно болѣе принизить общественный уровень, чтобы тѣмъ удобнѣе всплыть надъ нимъ. Это не трудно и выгодно.

Масса не производитъ подобныхъ недуговъ, она только заражается ими. Она благоговѣетъ или смѣется, смотря по тому благоговѣютъ или смѣются впереди ея. Смѣхъ въ особенности заразителенъ…. онъ избавляетъ насъ отъ натянутаго, всегда нѣсколько неискренняго поклоненія идеаламъ и оставляетъ намъ огромный досугъ для обдѣлыванія своихъ маленькихъ дѣлишекъ. Высокое далеко, а маленькое, житейское, матеріальное всегда близко…. Если эта минута нашего развитія отразилась сколько-нибудь правдиво въ романѣ, авторъ считаетъ свою задачу вполнѣ достигнутою.

В. АВСЕЕНКО. КОНЕЦЪ ТРЕТЬЕЙ И ПОСЛѢДНЕЙ ЧАСТИ.

"Русскій Вѣстникъ", №№ 9—11, 1872