Из Псковской губернии (Якушкин)/ДО

Из Псковской губернии
авторъ Павел Иванович Якушкин

Опубл.: 1859. Источникъ: az.lib.ru

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

ПУТЕВЫЯ ПИСЬМА
изъ
НОВОГОРОДСКОЙ И ПСКОВСКОЙ
ГУБЕРНІЙ,
ПАВЛА ЯКУШКИНА.

Изданіе Д. Е. Кожанчикова. САНКТПЕТЕРБУРГЪ. ТИПОГРАФІЯ ТОРГОВАГО ДОМА С. СТРУГОВЩИКОВА, Г. ПОХИТОНОВА, Н. ВОДОВА и К®.

1860.

http://az.lib.ru

ИЗЪ ПСКОВСКОЙ ГУБЕРНІИ.

15 Августа 1859 г.

Я пріѣхалъ въ Псковъ рано поутру 10 Августа, и, немного отдохнувъ, пошелъ ходить по городу. Псковъ не великъ, но какъ-то правильно и красиво стоитъ на холмахъ. Благодаря тому, что этотъ городъ въ сторонѣ, онъ и не тронутъ: улицы небольшія и идутъ какъ-то причудливо, то повернутъ вправо, потомъ влѣво, то раздѣлится иная на двѣ. Церкви большею частію очень маленькія и довольно старинныя. Я входилъ въ нѣкоторыя, однакожъ не видалъ, можетъ быть и случайно, старыхъ иконъ; тѣ же, на которыя мнѣ указывали, какъ на старинныя, сильно подновлены и — къ сожалѣнію — довольно неискусно; но я увѣренъ, что Подключникову была бы здѣсь работа. Подойдя къ Кремлю, стѣны котораго почти разрушены, встрѣтилъ я стараго дьячка, пригласившаго меня въ соборъ, который въ настоящее время бѣлятъ и поновляютъ въ немъ иконы. Въ этомъ соборѣ почиваютъ мощи святыхъ князей Гавріила-Всеволода и Довмонта и Христа-ради-юродиваго Николы. Провожатый показывалъ мечи св. князей: Довмонта небольшой, а Гавріила-Всеволода длинный съ гербомъ и надписью на рукояткѣ: honorem meum nemini dabo (чести своей никому не отдамъ). Къ намъ подошли еще два дьячка и мы цѣлой толпой пошли въ склепъ, гдѣ похоронены какія-то княжескія дѣти и 5 епископовъ. Первый изъ похороненныхъ здѣсь епископовъ Симонъ, умершій въ 1755 году, очень уважаемъ здѣшними жителями: многіе приходятъ къ нему съ молитвою и получаютъ, говорятъ, облегченіе. Отсюда я полезъ наверхъ; и когда подошелъ подъ самую крышу, мнѣ предлагали взойти на нее, но я отказался и довольствовался видомъ изъ окна. Видъ оттуда великолѣпный: подъ самыми ногами рѣка Великая, которая, извиваясь, показывается въ нѣсколькихъ мѣстахъ, вдали чуть виднѣется Талабское озеро; по ту сторону, какъ разъ напротивъ, какая-то деревенька, а немного поправѣй стоитъ очень уединенно женскій монастырь; и все это на совершенно ровномъ мѣстѣ, такъ-что и конца не видно! —

— «Этотъ соборъ строенъ царемъ Петромь 1-мъ» сказалъ мнѣ проводникъ, выходя изъ церкви: « а когда освѣщали этотъ соборъ, самъ царь пріѣхалъ на освященіе, и самъ апостола читалъ.»

Потомъ показывали мнѣ какіе-то покои: маленькій одноэтажный каменный домъ, построенный на мѣстѣ сломанной для этого церкви.

Возвратясь изъ собора, я подговорилъ плыть съ собою здѣшняго мѣщанина Алексѣя Ѳедоровича Полякова: онъ досталъ челнокъ и мы отправились съ нимъ на веслахъ, внизъ по Великой. Едва успѣли мы отплыть съ версту, нагнали будару.

— Бударка-то порозня, сказалъ Алексѣй Ѳедоровичъ, такъ мы свою лодочку привяжемъ къ бударкѣ, намъ и полегче будетъ.

— Будару тянутъ бичевой, такъ намъ, и не позволятъ привязать, замѣтилъ я ему.

Нашъ корабль не большой, тяготы не сдѣлаетъ, отвѣчалъ онъ; да къ тому же мнѣ всѣ тутъ знакомы: лѣтъ какихъ сорокъ, слишкомъ, бѣгалъ на своей ладейкѣ со Опскова на Юрьевъ; теперь только сталъ старъ, такъ этимъ лѣтомъ и продалъ свою будару, да скучно — куплю осенью: осенью ладьи дешевы, а весной ранней можно большія деньги заработать.

Мы повернули къ плывшей бударѣ, и въ-самомъ дѣлѣ Алек. Ѳед. былъ знакомъ съ хозяиномъ этой будары.

— «Иванъ Ивановичъ, ты? спросилъ онъ, привязывая свою лодку къ бударѣ около руля.

— А! Алексѣй Ѳедоровичъ! куда Богъ несетъ? отвѣчалъ тотъ, приподнявъ шапку.

— Вотъ съ добрымъ человѣкомъ по Талабску озеру покататься хотимъ.

— Доброе дѣло, доброе дѣло! проговорилъ онъ и запѣлъ довольно нескладно:

„Младъ чиновникъ возвращался

Къ отцу, къ матери домой.“

— Малый молодой, а ловкій, сказалъ мнѣ Алек. Ѳедор: и богатый, какихъ нибудь отъ роду лѣтъ 30, а свою будару справилъ: тысячу восемьсотъ заплатилъ.

— Серебромъ? спросилъ я.

— Да, серебромъ…… Да ты посмотри какая бударина-то: такъ скажешь, что дешево.

— А можно взлѣзть на будару?

— Отчего же? Можно….. Эй, Иванъ Иванычь! крикнулъ онъ: человѣкъ хочетъ на будару къ тебѣ лѣзть!

— Милости просимъ, милости просимъ! отвѣчалъ хозяинъ будары.

Я довольно неловко полѣзъ на будару: нашъ челнокъ вертѣлся при малѣйшемъ движеніи; а надо было стать на край челнока, потомъ перепрыгнуть четверти на три, или на цѣлый аршинъ вверхъ на лѣсенку, и послѣ по лѣсенкѣ, совершенно прямо стоящей, перебраться еще аршина на 3 вверхъ, наконецъ, ухватившись за край (бортъ) будары, переползти въ будару. Процедура этой лазни доставила не мало добродушнаго смѣха, какъ Ивану Ивановичу, такъ и моему доброму Алексѣю Ѳедоровичу. Кончилось однако все благополучно и я былъ въ бударѣ.

— Не знаю, какъ тебя по имени-отчеству величать, — проговорилъ, смѣясь, мой новый хозяинъ, — а лазить ты не большой мастакъ!

— Да вотъ какъ видишь….. отвѣчалъ я, едва переводя духъ.

Кое-какъ перелѣзъ я на палубу и сѣлъ на парусъ, свернутый копной впереди мачты.

— Ты изъ коихъ мѣстъ? спросилъ меня хозяинъ, оставаясь около руля.

Я ему сказалъ.

— Тяни! крикнулъ хозяинъ двумъ работникамъ, тянувшимъ бечеву.

— Куда идешь? спросилъ я, когда Иванъ Иванычъ, поработавъ рулемъ, успокоился.

— А въ Устье-погостъ, въ Назимовское село, коли знаешь, отвѣчалъ тотъ: купилъ лебастръ въ деревнѣ Дубникѣ близъ Изборска, да купилъ-то я за дешево….. лебастръ былъ копѣйки по 3 пудъ, а много-много три съ половиной; только прослышалъ я, чтовъ Питерѣ купецъ откупаетъ весь лебастръ въ нашемъ краю; хочетъ, знаешь, добрый человѣкъ, цѣну поднять….. Я и купи 16,000 пудовъ по 4 к. Купецъ сталъ давать всѣмъ, кто только ломаетъ, по 6 коп., а то и по 7 за пудъ: мои-то мужики, наламамши мнѣ лебастру, передали тому купцу — а я, пріѣхамши грузить — да и стой! Я къ окружному въ Опсковъ, говорю такъ и такъ: не погуби; моя благодарность сколько силъ хватитъ….. — „Мнѣ, говоритъ, твоя благодарность не нужна; объ этомъ и не помысли, а что надо по закону — сдѣлаю.“ Сейчасъ послалъ за мужикомъ; тотъ было туда-сюда, да какъ зуботычинъ сколько скушалъ — признался! — „Ну, говоритъ окружный: хочешь: лебастръ давай, хочешь — 700 руб. штрафу; а не хочешь: все продамъ, а удовлетворю: все продамъ, а взыщу — впередъ не мошенничай! Вотъ тебѣ сроку до завтра!“ А мужикъ-то тышчникъ^[1] — думалъ-думалъ — взялся доставить лебастру — А лебастръ нынѣ въ цѣнѣ: въ Лифляндіи много берутъ для земли: вздымаетъ — позему класть не надобно!»

— А тамъ почемъ? спросилъ я.

— Что Богъ дастъ!

Послѣ я спросилъ у Алексѣя Ѳедоровича о Лифляндскихъ цѣнахъ на алебастръ.

— Да хозяинъ за провозъ беретъ 5 к. съ пуда, о свой товаръ лучше; ты и считай!

Наконецъ мы пріѣхали въ Устье; работники перешли на ладью, бросили якорь, закинули канатъ на берегъ, и всѣ пошли въ шакшу (каюту) съ кафельной печью около руля, куда пришелъ и мой дѣдъ Алексѣй Ѳедоровичь.

— Хозяина надо поподчивать было чаемъ, да ребята будутъ обижаться: они чаю не любятъ, а къ водкѣ привычны; такъ какъ скажешь, Павелъ Ивановичь? и не дожидаясь моего отвѣта, дѣдъ приказалъ одному работнику Ивану грѣть чайникъ, другова Лёву послалъ за штофомъ, а мы перебрались въ хозяйскую шакшу (безъ печи) на носъ.

Напившись чаю, поужинавъ ухой, мы легли спать.

Часовъ въ 6 поутру мой дѣдъ разбудилъ меня: — чай готовъ.

Втроемъ: хозяинъ будары, Алексѣй Ѳедоровичь и я въ хозяйской сѣли за чай.

— «Ты думаешь легкое дѣло ладьей править», сталъ мнѣ говорить Алексѣй Ѳедоровичь: "дѣло трудное: будара по дну 12 саженъ, и отъ носу до кормы — 14, а по бокамъ такъ 17, да отъ краю до днища двѣ сажени печатныхъ; такъ стало въ водѣ-то она сидитъ, при полномь грузѣ, 8 пядъ, 2 аршина значитъ: такъ хозяинъ должонъ знать, гдѣ ходъ въ рѣкѣ, трахтъ то-есть, — а то и немного сопцемъ (рулемъ) свихнешься, ладьѣ мало-мало пристать надо….. здѣсь въ рѣкѣ дно мягкое….. пристань будара ко дну — часа 4 провозишься, а то и сутки промаешься, пока судно назадъ стянешь…. а тамъ глядишь повѣтрь (попутный вѣтеръ) пройдетъ….. такъ ты сколько простоишь: противъ вѣтеръ пойдетъ, судамъ ходу нѣтъ: ты и стой! Мнѣ разъ пришлось на самомъ этомъ мѣстѣ девять денъ простоять, да и не по своей винѣ, а такъ, отъ сердца… У насъ, знаешь, парусъ круглый въ 12 саженъ^[2] такъ дѣлается: къ нижней раинѣ^[3] по концамъ пристегнутъ, а къ верхней, въ частую — такъ четверти на двѣ привязка отъ привязки….. привяжутъ, да и вздынутъ на гаршій^[4] на самый верхъ на стыръ (мачту); такъ при вѣтрѣ сила большая: небывалому и несправиться. Такъ ѣду я въ прошломъ — нѣтъ въ запрошломъ году — объ эту пору ѣду я въ Юрьевъ и вотъ въ самой Головы^[5] попадается мнѣ Ванька Сутугинъ, изъ нашихъ же — сопцемъ угодилъ не туда, да и засѣлъ! Знамое дѣло, не оставить человѣка въ напасти… а повѣтрь, повѣтрь — душа картитъ (болитъ), что не выѣхалъ! Провозился я съ Ванькой часа 4, повѣтрь и прошла, и простоялъ я 9 суточекъ, ровно 9 сутокъ. А работникамъ ты все-таки плати.

— А почемъ хозяинъ платитъ работникамъ? спросилъ я.

— Да не ровно: за сходъ (т. е. сходить въ одинъ конецъ отъ Опскова до Юрьева или отъ Юрьева до Опскова) за сходъ хорошему работнику 10 цѣлковыхъ, а на лѣто платятъ, смотря по человѣку, и 40, и 35, а то и всѣ 50 надо дать. Да къ тому прибавь 2 становыхъ якоря по 8, а то и по 12 пудовъ, да 2 якоря завозныхъ по пуду положить, да вытигъ (якорь, на которомъ становятся въ рѣкахъ) 1 ¹/₂ п. да 4 каната; здымница, что канатъ поднимаютъ; ростуги (канаты, сдерживающіе мачту), бичевы 120 саженъ: тянутся, коли повѣтрй нѣтъ, паруса ставить нельзя; крясы зелѣзные^[6]… сочти все: хозяину дорого стоитъ…

— Во сколько времени можно доѣхать до Юрьева?

— Какъ Богъ дастъ: коли хорошая повѣтрь, въ недѣлю добѣжишь.

— А на будару много положишь?

— Да на какую будару? Есть будары, что 12 т. пудовъ положишь, только рѣдко, а на эту будару больше 6 т. не положишь.

— Теперь положу только 4, проговорилъ хозяинъ: въ Головы обгружаться^[7] не буду.

— Стало получишь 200 рублей за сходъ? спросилъ я Ивана Ивановича.

— Что Богъ дастъ, отвѣчалъ онъ: а по чемъ чай брали? спросилъ онъ меня.

Я видѣлъ, что Ивану Ивановичу не хотѣлось посвящать меня въ свои счеты, которые были, кажется, ясны, — и не сталъ его больше разспрашивать.

Немного погодя я съѣхалъ на берегъ. При этомъ кстати замѣтить: въ Устьѣ пристань очень хороша: самыя большія здѣшнія суда свободно пристаютъ вплоть къ берегу.

Погостъ Устье и имѣнье г. Назимова стоятъ на самомъ берегу р. Великой, а ближе всего къ берегу — церковь, старинной постройки, съ стѣнной колокольней. Я отыскалъ священника, который былъ такъ обязателенъ, что взялся самъ показать церковь. Въ церкви, можетъ-быть, и старые образа, да только поновленные; самая большая достопримѣчательность этой церкви — паникадило, на которомъ значится 7117 годъ (1609).

Осмотрѣвъ эту церковь, мы съ священникомъ взяли лодку и поѣхали въ деревню Горки, лежащую на оотровѣ, тоже Горки, покупать рыбы на уху.

— Много здѣсь рыбы, не въ озерѣ, а въ рѣкѣ? спросилъ я у гребца.

— Въ рѣки? Ничова. Туточка, какъ кончится Великая, да до Талабска озера, говорятъ, 77 рѣкъ, между кажинымъ островомъ рѣка; а ни въ одной теперь ни одной рыбины не словить; весной много понагонитъ; весной большой бываетъ ловъ: понагонитъ снѣтка, крупной, а теперь ни одной непоймать.

— Вотъ ты сказалъ: «говорятъ, здѣсь 77 рѣкъ», а ты не знаешь, сколько именно рѣкъ?

— Да рѣки не считаны; кто ихъ считалъ? Вотъ главныя рѣки: Ворона рѣка — проходъ суднамъ; Гладышня — тоже проходъ; не то что Ворона, а все проходъ; а тамъ Средняя, Выкупка, Ершовка, Скоруха… да всѣхъ и не пересчитаешь.

— Всякой есть имя?

— А какъ же, всякой!

— Скажи, пожалуйста, всѣ поименно.

— А Богъ ихъ знаетъ! вотъ тоже острова: Гладышня, гдѣ печи, Ситно, Долгой… а всѣхъ не пересчитаешь: для того: видишь сколько ихъ^[8]?…

Въ Горкахъ купили рыбы на 5 копѣекь столько, что достало на уху мнѣ и всѣмъ моимъ спутникамъ; рыба была мелкая, это правда, теперь крупной не ловятъ, но все-таки на 5 копѣекъ….

Хозяинъ будары уѣхалъ за алебастромъ, и потому работники его, оставшись въ суднѣ, ничего не дѣлали. Когда я вышелъ послѣ обѣда, часовъ въ 7 на палубу, ко мнѣ подошелъ работникъ Иванъ, малый лѣтъ 26—27, темнорусый, статный и видный изъ себя.

— Пришелъ ты, Павелъ Иванычь, посмотрѣть на наши промыслы? спросилъ онъ.

— Да, такъ пріѣхалъ покататься.

— Хочешь я тебѣ покажу штуку; такую штуку, какихъ ты, можетъ, сродясь ни видывалъ, а можетъ, и не увидишь. Хочешь?

— Сдѣлай одолженіе.

Онъ на минуту ушелъ и вернулся назадъ съ компасомъ въ рукахъ.

— Видѣлъ?

— А что это такое?

— А вотъ видишь, это по нашему называется компасъ, всякіе вѣтры компасъ показываетъ.

— Какой же вѣтеръ лучше?

— Всякій вѣтеръ способенъ, коли по пути; только всякій вѣтеръ свое названіе имѣетъ.

— Этотъ какъ называется? спросилъ я указывая на N.

— Это Сиверикъ, курчавый бываетъ: какъ задуетъ — волна курчавая; а это Сточень къ Востоку съ меженняго (лѣтняго) бываетъ; Тепликъ повыше Востоку; это Полуденникъ; Мокрякъ — съ мокрого мѣста; примѣчаютъ: подуетъ Мокрякъ — дождь идетъ; Чухонскій Поперечень, Западъ, Русскій Поперечень…. вотъ и всѣ вѣтры…. По тѣмъ вѣтрамъ всѣ суда ходятъ: будары, полубударницы, троеночки, четверки^[9].

Показавъ мнѣ эту штуку, мой Иванъ отнесь ее и снова вернулся ко мнѣ.

— Хорошо вамъ теперь, сказалъ я: лежи на боку, да ѣшь хозяйхской хлѣбъ….

— Эхъ, добрый человѣкъ! проговорилъ Иванъ: я вѣдь нанялся на сходъ: мнѣ чѣмъ скорѣй, тѣмъ лучше; вотъ Лёвкѣ — счастье: онъ лѣтній!…

Еще разъ переночевавъ на ладьѣ, 12 числа поутру я отправился на самое озеро — на Талабско, какъ здѣсь называютъ, или на Псковское, какъ въ географіяхъ пишутъ. Я уже прежде говорилъ, что р. Великая раздѣляется на множество рукавовъ; мы ѣхали по главному — по р. Воронѣ. Вдали на озерѣ виднѣлись суда; одни шли къ Пскову на парусахъ, другія, шедшія къ Юрьеву, стояли на якоряхъ: ждали повѣтри. При самомъ входѣ въ рѣку (изъ Вороны въ Великую) стояла будара.

— Это будара на мель стала, сказалъ мнѣ Алек. Ѳедор.: надо было держать лѣваго берега, а онъ вишь какъ вправо забралъ! Не скоро стянется.

— А много стягиваться надо?

— Какое много: какой-нибудь сажень, да и того — нѣтъ!

Отъ будары были брошены два якоря, и хозяинъ съ двумя своими работниками, налягаясь всѣмъ тѣломъ, тянули якорь напёрыши.

— Помогай Богъ! крикнулъ Алексѣй Ѳедоровичъ, когда мы поровнялись съ работавшими.

— Милости просимъ! отвѣчали тѣ.

— Что, сѣла на мель?

— Ничего не подѣлаешь, якорь не держитъ, Алексѣй Ѳедоровичь, самъ знаешь: дно мягкое, якорь-то и ползетъ…. Бьемся, бьемся, а и всего-то стянуться во по коль!

Онъ показалъ далѣе отъ кормы на поларшина.

— Надо было вамъ праваго^[10] берега держать…

— Надо, Алексѣй Ѳедоровичъ, надо….

— Дураки! тихо сказалъ мнѣ Алек. Ѳедор.; когда мы довольно отъѣхали отъ будары; тутъ малый ребенокъ не ошибется; а онъ вишь гдѣ затесался!

Въ устьяхъ не хитро: тамъ всего на самой глуботѣ шесть пядъ.

Наконецъ мы выѣхали изъ Вороны въ открытое озеро, и вдали показались острова: Талабско, Таловенецъ, Верхній, Съемско, Ражитицъ.

— "На Талабскѣ теперь деревня не Талобска, сказалъ Алексѣй Ѳедоровичъ, — а Александровскій посадъ.

— Давно жъ это переименовали?

— А вотъ видишь: какимъ-то случаемъ былъ тамъ, заѣхамши какъ-то, царь Аликсандръ Павловичь, — вотъ чѣмъ наградить? онъ и велѣлъ называться не Талабско, а Александровскимъ посадомъ, да и дали имъ полицію, ратушу. Разумѣется, чести больше, а жить хуже.

Вѣтеръ былъ не очень силенъ, но какъ я послѣ узналъ, не было никакой возможности пускаться въ озеро: никто въ самую тихую погоду, не только вдвоемъ, но и одинъ, не побѣжитъ въ челнокѣ до Талабска.

Впрочемъ мнѣ ѣхать до Талабска и не было надобности, ловцы въ озерѣ на глубокомъ мѣстѣ не ловятъ а около береговъ, на мелкомъ мѣстѣ. Отъѣхавъ верстъ 5 по озеру, мы подъѣхали къ ловцамъ.

— Пусть вытаскиваютъ запасъ, сказаль Алексѣй Ѳедоровичъ: — послѣ подъѣдемъ.

Я согласился и спросилъ, какъ у здѣшнихъ ловцовъ составляются артели?

— Больше семействами, а не то скопятся два семейства и ловятъ. Выберутъ изъ старшихъ жерника, т. е. хозяина (главнаго начальника), да половчѣи кого коромщика; жерника — бросать запасъ, неводъ по нашему, коромщика — управлять ладьеи, а остальные ловцы просто съ рукавицами, или изполовщики — изъ части ловятъ; а не то просто работники, вотъ тебѣ и вся дружина. Чаще всего, хозяинъ добудетъ запасъ, да и подбираетъ изъ работниковъ или изъ половщиковъ, и самъ же хозяинъ назначаетъ, кому быть жерникомъ, кому коромщикомъ; ну, тѣмъ и часть, или половину прибавитъ супротивъ простаго ловца, когда дѣлятъ рыбу, а зимой еще бываетъ комора: его дѣло стряпать, лошадямъ воды приготовить: тотъ на половинной части.

— Дѣлятъ какъ же рыбу?

— А вотъ какъ: всю добычу разбиваютъ на 24 части (а вотъ этотъ хозяинъ, Яковъ Андреевичъ дѣлитъ на 22), такъ всѣмъ ловцамъ, а всѣхъ ловцовъ, на двухъ лодкахъ 12 человѣкъ, кажинному ловцу по одной долѣ; да кромѣ той доли коромщику, жернику — для того, работа тяжела — еще доля, на ловцовъ выходитъ 14 частей; остальныя части хозяину на запасъ (неводъ съ принадлежностями). А придетъ время тяжелѣй къ самой осени — хозяинъ догонитъ дружину до 16 человѣкъ: частей-то хозяину придетъ и меньше. Это вотъ Яковъ Андреевичъ — человѣкъ хорошъ: — а у другихъ дѣлятъ на 24 части: такъ на ловцовъ выходитъ 10 частей, да коромщику съ жерникомъ по 2 части, за запасъ остается хозяину 10 частей; а не вся дружина — такъ еще больше того хозяинъ беретъ себѣ.

— Какая цѣна работнику?

— У насъ все равно, нѣтъ работника, посылай работницу; нѣтъ своихъ, нанимай; у насъ нанять можно; ловцу что ни есть лучшему надо дать въ лѣто 50 руб. серебра, а поплоше, то и 25, а работницѣ цѣна знамая: — 20 цѣлковыхъ!

Стали вынимать неводъ, по здѣшнему запасъ; мы подъѣхали, когда уже все было кончено и ловцы собирались на новую тоню.

— Уговори, дѣдъ, сказалъ я Алексѣю Ѳедоровичу: уговори ихъ взять меня съ собою на лодку.

— Уговаривать нечего: подъѣдемъ — садись на ту, гдѣ семь человѣкъ: тамъ занятнѣе намъ весь запасъ лежитъ.

Мы причалили къ большой лодкѣ.

— Помогай Богъ, Яковъ Андреевичь! крикнулъ Алексѣй Ѳедоровичъ жернику.

— Милости просимъ, Алексѣй Ѳедоровичъ! отвѣчалъ тотъ, скидавая шапку: Куда Богъ несетъ?

— А вотъ съ добрымъ человѣкомъ пріѣхали вашихъ промысловъ взглянуть, какъ здѣшніе жихари (жители) пробываютъ.

— Доброе дѣло, доброе дѣло!

— Такъ вотъ что, Яковъ Андреевичъ, возьми ты молодца къ себѣ: пусть посмотритъ всѣхъ нашихъ обычаевъ: ему занятно.

— Милости просимъ, милости просимъ!

Я сталъ перебираться на лодку, которую мнѣ указалъ Алексѣй Ѳедоровичъ.

— Только ты, дядя, ни мѣшай, сказалъ обращаясь ко мнѣ Яковъ Андреевичъ: ты садись на носъ и сиди смирно.

Я обѣщалъ и по его приказанію сѣлъ на носъ.

— Съ Богомъ! крикнулъ Яковъ Андреевичъ: Обѣ лодки (на одной было 5, на другой съ жерникомъ 7 человѣкъ) поѣхали почти рядомъ: отъѣхавши отъ прежней тони съ полверсты, съ нашей лодки перекинули на другую лодку бичеву, привязанную къ правому крылу запаса; тамъ, перехвативши, привязали ее къ своему канату, накрученному на баранъ (вертикальный воротъ).

Когда лодки разъѣхались сажень на 15, на другой лодкѣ бросили якорь, мы же поплыли сперва довольно покойно; но едва бичева, брошенная на другую лодку, натянулась, какъ жерникъ закричалъ:

— «Навались!»

За нимъ всѣ съ крикомъ «Навались! Нажми! у! у! (в)другъ — (в)другъ!» стали работать веслами, перегибаясь подъ острымъ угломъ впередъ и, взмахнувъ весломъ, опрокидываясь назадъ почти въ горизонтальномъ положеніи; жерникъ въ это время, захватывая охапками запасъ, сталъ бросать въ воду. Вы можете судить объ усиліяхъ гребцовъ: запасъ въ 250 саженъ былъ выкинутъ не болѣе, какъ въ 2 минуты; но ихъ усилія въ сравненіи съ усиліями жерника совершенно ничтожны: жерникъ въ эти двѣ минуты выкинулъ неводъ, въ которомъ было, какъ меня здѣсь ловцы увѣряли, до трехъ-сотъ пудовъ вѣсу^[11]!

Запасъ быль весь выкинутъ, ловцы успокоились и тихо стали гресть; жерникъ сѣлъ на кормѣ; поставили баранъ и бичева стала распускаться; когда вся бичева, около 120 сажень, вышла, бросили якорь и стали запасъ тянуть на баранъ.

Въ другой лодкѣ и въ то же время воротили другой баранъ и тянули къ себѣ другое крыло запаса.

Крылья запаса показались у насъ въ лодкѣ; вынули якоря, какъ въ нашей, такъ и въ другой, и обѣ поплыли, распуская бичеву дугою, одна къ другой. Другая ладья, зашедши за нашу, бросила якоря, наша сдѣлала то же. Человѣка по 3, по 4, перемѣняясь, стали тянуть баранъ. Вытянули всю бичеву. Тогда съ другой ладьи, отвязавъ бичеву отъ запаса, перекинули петину (привязанную къ запасу веревку) на нашу, и всѣ ловцы (между которыми была дѣвка Марья), надѣвъ кожанные передники, закрывающіе и плечи, перепрыгнули въ нашу ладью, и всѣ стали тянуть запасъ въ лодку, одни за верхнюю тетиву, другіе за нижнюю. Едва увидали на крыльяхъ одну рыбину, какъ жерникъ сталъ бить воду весломь — пугать рыбу; отъ испугу рыба, идущая отъ запаса къ лодкѣ, должна была вернуться въ запасъ. Жерникъ, перешедши въ другую лодку. разъѣзжалъ около тони и чаще билъ весломъ. Показалась матка; нижнюю тетиву скорѣй старались вздернуть на лодку. Наконецъ и нижняя и верхняя тетива матки была въ лодкѣ. Жерникъ подвинулъ другую лодку къ нашей такъ, что матка, бывшая еще въ водѣ, была между лодками. Тогда къ жернику перепрыгнули человѣка 3 или 4 и перенесли верхнюю тетиву къ нему въ лодку. Я, по совѣту своего проводника, тоже перешелъ къ нему. Жерникъ взялъ сакъ, четверика въ три, сталъ брать рыбу изъ матки и ссыпать въ ящикъ, сложенный изъ досокъ во всю средину лодки, такъ что въ него можно было всыпать четвериковъ до 60.

Къ намъ подъѣхалъ мужикъ, лѣтъ 35, и смотрѣлъ на работу ловцовъ; мальчишекъ, дѣвченокъ съ полдесятка стояло, въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ лодки, по колѣно и выше въ водѣ: мы были болѣе полуверсты отъ берега и вода была довольно холодна, но на это они рѣшительно не обращали вниманія.

Жерникъ захватилъ своимъ сакомь рыбы четверика 2 и высыпалъ въ лодку.

— Смотри, смотри, какъ рыба закипитъ, сказалъ, мнѣ одинъ изъ ловцовъ.

Въ-самомь-дѣлѣ, высыпанная мелкая рыба, отъ 1 ¹/₂ до ¹/₂ вершка, прыгая, очень походила на кипучую воду, какъ видомъ, такъ и шумомъ.

— Дѣвка Машка потягивай, а не то… крикнулъ молодой ловецъ и прибавилъ еще слово неудобное для печати; но это поощреніе было не поощреніемь, а любезностью, потому что дѣвка Машка все время не развлекаясь ничѣмъ, сильно тянула запасъ, да теперь, когда слегка только придерживали матку, ей и потягивать было не зачѣмъ.

Жерникъ взялъ сакомъ еще рыбу, тоже высыпалъ, потомъ еще, и наконецъ приказалъ поднять матку; когда вода изъ матки стекла, всю остальную рыбу пересыпали прямо въ лодку. Всей рыбы было поймано въ эту тоню четвериковъ 12—14.

— Глянь-ко, глянь, какъ кипитъ соболёкъ! сказалъ мнѣ жерникъ.

— Какой соболёкъ?

— А вотъ эта рыба у насъ зовется соболькомъ, или еще хохолкомъ, или тамъ хохликомъ….. разно называется.

— Да вѣдь тутъ разная рыба?

— Разная, больше окуньки, малая часть снѣтка ершика, а все по нашему соболёкъ. А коли самая маленькая — то по нашему уклейка.

Когда рыба была вся ссыпана, ловцы стали расправлять запасъ, а жерникъ захватилъ совкомъ рыбы и высыпалъ въ мѣшокъ, подставленный пріѣзжимъ мужикомъ, потомъ высыпалъ въ другой разъ, взглянулъ на мужика: тотъ полупросительно, полунастоятельно, смотрѣлъ на него, не отнимая мѣшка; жерникъ всыпалъ еще съ полсовка, такъ-что всей рыбы далъ онъ около 3-хъ — 4-хъ гарнцевъ; тогда мужикъ свернулъ мѣшокъ, снялъ шапку, поклонился и пустился въ дружелюбные разговоры съ ловцами. Ребятишки и дѣвчонки стали робко приближаться къ хозяйской лодкѣ; сперва подошли двѣ дѣвочки; хозяинъ каждой всыпалъ по неполному совку (менѣе гарнца) рыбы въ подолъ.

Не много погодя пришло еще ребенка три; отъ берегу по водѣ выше колѣна бѣжали еще мальчиковъ и дѣвочекъ тоже около 5, всѣ они робко подходили, и всѣмъ имъ или хозяинъ, или какой-нибудь ловецъ бросалъ въ подолъ неполный совокъ рыбы.

Запасъ^[12] былъ собранъ, ладьямъ надо было ѣхать на другую тоню; я остался въ ладьѣ жервика и мы поплыли.

— Откудо у тебя, любезный, ловцы? спросилъ я Якова Андреевича.

— Да все, человѣкъ любезный, изъ здѣшнихъ жихаревъ, отвѣчалъ тотъ.

— Маша у васъ работница?

— Нѣтъ, сама хозяйка: ейный отецъ мнѣ приходится родный братъ.

— Какъ же при дядѣ родномъ дѣвкѣ говорятъ всякую непристойность?

— Ребятамъ не закажешь! отвѣчалъ тотъ: да а наши дѣвки къ этому привычны.

Я замолчалъ.

— Вонъ…. вонъ виднѣется церковь, — видишь? сталъ говорить хозяинъ: это Толабско, на самомъ озерѣ стоитъ, все въ лѣсу, и лѣсъ сосновый, чудный такой. Въ прошломъ году вихремъ сорвало до 2,000 деревъ; а деревья были саженъ по 10 и больше. Вихорь этотъ шелъ грядой, какъ просѣку сдѣлалъ!

— Отъ чего вы здѣсь не закидываете неводъ?

— А сита-то!

— Какая сита?

Онъ указалъ на тростникъ, который росъ въ озерѣ, на саженной глубинѣ, и подымался, на аршинъ слишкомъ, надъ водой.

— А по берегамъ растетъ камышь, — продолжалъ хозяинъ: по нашему троста.

Вытянули неводъ, опять стали подходить дѣти за рыбой; хозяинъ давалъ имъ рыбу съ видимымъ неудовольствіемъ.

— Э, пропади вы совсѣмъ! ворчалъ онъ, кидая совкомъ, въ подолъ имъ, рыбы.

— За что же ты имъ даешь? спросилъ я жерника.

— Да какъ не дать? отвѣчалъ хозяинъ: вода ихняя: не дашь рыбы, они не дадутъ воды; сами они не ловятъ, а тогда и намъ здѣсь не ловить.

— Вся вода въ озерѣ чья нибудь?

— Нѣтъ только около береговъ — жихаревъ, а середь озера вода вся вольная.

Въ это время подплылъ хозяинъ запаса, въ лодкѣ съ 3 женщинами-гребцами, перемѣнилъ свою лодку на лодку съ рыбой и поплылъ къ печамъ; съ нимъ отправился и я, и Алексѣй Ѳедоровичъ, привязавши свою лодку къ нашей. Отъѣхавъ немного, мы поставили парусъ и направились на островъ, гдѣ были поставлены печи. Не доѣзжая нѣсколько до печей, хозяинъ весело крикнулъ:

— Эй! Евсегнѣюшка! Печи топи, печи топи!

— Затоплены! отвѣчалъ съ берега Евсегнѣюшка.

— Всѣ топи! всѣ топи!

— Всѣ затоплены!

— Евсегнѣй у меня за печника, — сказалъ онъ мнѣ: отъ кажинной печи по 7 коп. получаетъ; случается, въ день раза три всѣ печи стопитъ, а у меня ихъ 10; такъ другой день придется ему больше двухъ рублей.

Сошедши на берегъ, я пошелъ къ печамѣ, которыя стояли отъ берега въ 7—8 саженяхѣ. Въ сараѣ были поставлены 10 огромныхъ печей: по 4 печи съ обѣихъ сторонъ и 2 печи у третьей стѣны. Каждая печь внутри была почти квадратная, болѣе сажени, съ подомъ изъ квадратнаго кирпича, собственно для этого приготовляемаго, 5 печей топились.

— Всѣ печи будешь топить? спросилъ я печника, поздоровавшись съ нимъ.

— Надо всѣ топить: да вдругъ-то топить нельзя: одинъ со всѣми за-разъ не справишься.

Хозяинъ, между-тѣмъ, съ помощію тѣхъ же женщинъ и еще двухъ молодцовь изъ своей семьи, сыпалъ мѣркой рыбу изъ лодки въ корыта, по три мѣры въ корыто. Отъ лодки на берегъ была перекинута доска и по этой доскѣ тащили корыта, потомъ поднимали и носили къ печамъ. Всего улову оказалось 31 мѣра.

— Скажи, пожалуста, спросилъ я хозяина: ты сушишь всю рыбу; какъ же ты разсчитываешься съ своими ловцами.

— Ловцамъ деньги плачу, отвѣчалъ хозяинъ: беру мѣру по рублю на ассигнаціи, а высушу — продамъ въ городѣ по 10-12 коп. сереб. гарнецъ, а тое рыбу, что теперь наловятъ, завтра повезу на рынокъ въ городъ: тамъ что дадутъ, то и подѣлимъ.

Алексѣй Ѳедоровичъ, отобравши рыбы покрупнѣе, развелъ на берегу огонь и завариль уху для всѣхъ.

Когда немного прогорѣли первыя пять печей, печникъ затопилъ остальныя; черезъ часъ первыя совершенно прогорѣли, и печникъ сперва отгребъ уголья въ передній правый уголъ, потомъ зажегъ длинную лучину, просунуль въ отдушинку, нарочно для того сдѣланную съ правой стороны устья, вершка въ 3 длиной и 2 шириной, — вымелъ одну за другой печи, насыпалъ въ каждую на подъ мелкаго песку, чтобъ рыба не приставала къ поду, и потомъ сталъ насыпать рыбу: насыпавъ — закрывалъ заслонку.

— Соли вы не кладете? спросилъ я.

— На собольковъ не кладемъ, отвѣчалъ мнѣ печникъ: а нa снѣтковъ кладемъ, фунтовъ по 5 на печь; а захочешь получше, то и 12 положишь. Только, когда снѣтковъ сушишь — печи не закрываешь; снѣтковъ труднѣй сушить; надо умѣлому. Собольковъ перевернешь раза два и хорошо; а тѣхъ надо знать, когда и какъ повернуть.

Печникъ засыпалъ остальныя пять печей; Алексѣй Ѳедоровичъ сварилъ уху; изъ дровъ и заслонки сдѣлали столъ: и всѣ, перекрестясь, сѣли за этотъ столъ. Я забылъ сказать, что женщины, убравъ рыбу, вымыли внутри лодку и уѣхали, захвативъ съ собой рыбы. Послѣ ужина Алексѣй Ѳедоровичъ постлалъ мнѣ на берегу рогожку и я завалился спать.

Проснувшись на другой день, я пошелъ къ печи. Въ сараѣ было много народу, потому-что въ этотъ день не ѣздили на озеро; хозяинъ съ жерникомъ поѣхали въ городъ продавать рыбу, которую наловили ловцы послѣ нашего отъѣзда къ печамъ, какъ мнѣ сказывали, мѣръ 6, не больше; они эту рыбу не стали сушить, а положили продать и деньги раздѣлить, былобъ чѣмъ праздникъ встрѣтить. Около печей въ сараѣ спали три дѣвки-ловца, съ которыми молодые парни-ловцы шутили: будили ихъ, дѣлали имъ громко предложенія, не совсѣмъ цѣломудренныя. Въ заднемъ углу сарая разсказывалъ старикъ-ловецъ другому ловцу, что значитъ постъ, въ особенности пятница.

— "Знаешь ли ты: кто 12 пятницъ — говорилъ онъ, — ни чѣмъ не оскоромился, тому всѣ грѣхи, сколько ни на есть, всѣ прощены будутъ, и на томъ и на этомъ свѣтѣ.

— Этимъ не спасешься! возразилъ другой: надо Богу больше молиться.

— какъ будешь молиться, отозвался старикъ. (Надо вамъ сказать, что старикъ этотъ былъ себѣ такъ, благой; не состоящій ни въ какой должности, пришедшій неизвѣстно за чѣмъ, и уходившій неизвѣстно куда.) Этимъ однимъ, продолжалъ онъ, что будешь ходить въ церковь, да молиться безъ усердія — мало возьмешь; а воть я вамъ скажу, мои родненькіе, вотъ что: былъ-себѣ одинъ мужикъ — такъ-себѣ; отъ роду тотъ мужичокъ и въ церковь не ходилъ, Богу не маливался; разъ пришелъ въ церковь, Богу помолился на святой недѣлѣ, да и навѣки свою душеньку спасъ…. Какъ будешь молиться!

Мой Алексѣй Ѳедоровичъ успѣлъ вскипятить чайникъ, заваритъ чай, устроитъ чайный столикъ. Онъ пригласилъ меня; я въ свою очередь пригласилъ печника.

— "Какъ Богъ дастъ родъ снѣтку, — заговорилъ печникъ: бабы, случается, весной рѣшетомъ ловятъ около Загорицъ, немного повыше отсюда, по правому же берегу Великой.

— Когда сушка идетъ лучше? спросилъ я печника.

— Съ первины, осенью, снѣтокъ жирный; положишь въ печь — стекаетъ, да и ссыхаетъ: съ двухъ мѣръ одна выходитъ; стало утирки (потери) много бываетъ, а весной снѣтка сушишь — съ прибавкомъ выходитъ: положишь четверикъ — полгарица прибытку будетъ. Снѣтка труднѣй сушить, чѣмъ хохлика; а какъ другой разъ привезутъ много — просто совсѣмъ смаешься; въ большомъ запасѣ, да коли оба жерника знающіе — много наловятъ.

— Зимой два жерника?

— И зимой и лѣтомъ бываетъ по одному, бываетъ и по два, какъ случится, — отвѣчалъ печникъ: большой запасъ — два жерника; малый запасъ — одинъ!….

— Который же старше?

— А оба старшіе, — отвѣчалъ тотъ: всякъ на своемъ крылѣ; сойдутся вмѣстяхъ, вмѣстяхъ и совѣтуютъ. Жерникь великое дѣло; бываетъ: хозяинъ запаса за ловца, а работникъ за жерника, коли у работника въ головѣ больше, чѣмъ у хозяина: такъ на лову хоть какъ ругай жерникъ хозяина, тотъ слова не смѣетъ сказать. Случается — побѣднѣй народъ скопляется, такъ ставятъ всѣ по частинкѣ, а все-таки слушаютъ только двухъ жерниковъ.

— У котораго жерника бываетъ больше гребцовъ? спросилъ я у Алексѣя Ѳедоровича.

— Который подъ вѣтромъ — тому меньши, отвѣчалъ онъ, а который идетъ на вѣтеръ — тому больше надо.

Въ это время подошелъ къ намъ старый ловецъ, толковавшіи о постѣ по пятницамъ: ему тоже Алексѣй Ѳедоровичъ налилъ стаканъ чаю.

— Зимній ловъ лучше, сталъ онъ говорить: зимою, пока еще снѣгъ не палъ на ледъ, сквозь ледъ все видно; вотъ сдѣлаютъ пролубь, запустятъ запасъ и станутъ тянуть къ корыту^[13]; станутъ тянуть занасъ полегонечку, а жерникъ ляжетъ ничкомь на ледъ. Нѣтъ снѣтка — жерникъ лежитъ смирно; станетъ показываться снѣтокъ — жерникъ станетъ подыматъ ногу; подыметъ и опуститъ, подыметъ и опуститъ; а какъ много попадетъ снѣтка — ногу подыметъ и не опускаетъ; закричить — чтобъ тянули запасъ проворнѣй, кричитъ, ругаетъ! Тогда и ребятамъ веселѣй тянуть; тянутъ, кричатъ: "тяни, ребята, тяни! у жерника нога въ стояченьи. Знамое дѣло, снѣтка много — тянуть надо сильнѣй: не то снѣтокъ уйдетъ.

— При ловцѣ скажи-ко ты про зайца или лисицу, сказалъ мнѣ, смѣясь, Алексѣй Ѳедоровичъ.

— Отчего не сказать? вѣдь ты говоришь?

— Я человѣкъ старый, — отвѣчалъ онъ: меня тронуть не посмѣютъ; а ты не говори; ловцы за это сердятся гораздо: дурная примѣта; да къ тому жъ у насъ дурнаго ловца заячникомъ дразнятъ. Кому надо сказать заяцъ — назови — кривень; надо сказать лисица — говори — хвостуха; тогда ничего.

— А вотъ было, братцы мои, смѣху, сказалъ молодой бѣловолосый, съ самою добродушною физіономіей, ловецъ, который, прислушавшись къ нашему разговору, подошелъ къ намъ: вотъ было смѣху: пришелъ на тони къ намъ со Звѣнковца Ванька Карышъ^[14], мы и подступили къ нему: «Какихъ, молъ, ты звѣрей знаешь?» — Тотъ сдуру-то: «Я, говоритъ, знаю: волка, лисицу, зайца»… Только онъ вымолвилъ то слово, на него всѣ кинулись, раздѣли, и давай пороть передниками (кожанными); а вотъ дѣдушка сталъ приговаривать: «Насъ двѣнадцать братовъ, тринадцатая камора, четырнадцатый Микола, пятнадцатый Петръ-Павелъ; а ты, гузка, лежи, не поворачивайся, говори — не проговаривался!» Выпороли на эти слова — и пустили… То-то смѣху было!…

Побалякавъ еще немного, мы съ Алексѣемъ Ѳедоровичемъ простились и поѣхали къ Опскову (Пскову).

— Вотъ здѣсь былъ городокъ, сказалъ мнѣ Алексѣй Ѳедоровичъ, указывая на лѣвый берегъ Великой, когда мы немного проѣхали погостъ Устье и Назимовскую гору.

— Чей же такой городъ былъ?

— Говорятъ — царицы Ольги, отвѣчалъ онъ: да тому быть нельзя.

— Почему же?

— За что^[15], а за то: этотъ берегъ (западный) весь край забранный; да и этотъ (восточный) пустой былъ. На нашей сторонѣ былъ Сороковой боръ, и въ томъ бору жилъ вольный народъ: холопъ бѣглый, такъ — какой грѣшникъ (преступникъ).. Забѣгутъ въ какую деревню: прикажутъ пиво варить; а не то — грабить… Бывало, поймаютъ которыхъ — вѣшать… Бабка моя жила 120 лѣтъ, сама видѣла висѣлицу въ Чертовомъ Ручью, что для такого народу была сдѣлана — Воина была частая: то Шведъ подойдетъ, то Литва, то Нѣмецъ изъ-подъ Риги; пройдутъ, да вплоть до самаго Опскова и вычистятъ; ну, до Опскова вычистятъ, а въ самый Опсковъ ни разу никто не входилъ, ни одинъ злодѣй. А остатняя война Шведская: дошелъ Шведъ до Печоръ — да и полно! А прежде Литовскій царь Баторій подступалъ: на Терёхѣ въ монастырѣ Пантелеймоновомъ шатры разбивалъ; въ Лыбутѣ, 17 верстъ вверхъ по воды, прямо переправлялся со всею своею силою.

— Лыбута^[16] городъ или село?

— Нѣтъ, просто деревня.

Надо замѣтить, что здѣсь погостами называютъ села, селомъ — сельцо, т. е. гдѣ есть барскій домъ; а деревнею — гдѣ нѣтъ ни церкви, ни барскаго дома.

— Только эта деревня знатна гораздо за тѣмъ: въ той деревнѣ Лыбутѣ родилась царица благовѣрная Россійская Ольга; родилась она въ крестьянскомъ званіи и была перевозчицей; а за тѣмъ, что гораздъ изъ себя красавица была, да и гораздъ хитра была — царицей сдѣлалась, а тамъ во святыя вошла.

— Какъ же такъ это случилось?

— А вотъ слушай: съ первоначалу жизни, немного по послѣ была, какъ сказано, Ольга крестьянка перевозчицей въ Лыбутѣ. Разъ перевозитъ она князя Всеволода…

— Какой такой князь Всеволодъ?

— Всеволодъ, да и Всеволодъ — не знаю.. Увидаль Всеволодъ Ольгу и помыслилъ на Ольгу; а этотъ князь былъ женатъ. Сталъ тотъ князь говорить Ольгѣ, а Ольга ему на тѣ его на пустыя рѣчи отвѣтъ: «Князь! зачерпни рукой справа водицы, изпей!» Тотъ зачерпнулъ, изпилъ. — «Теперь, говоритъ Ольга, теперь, князь, зачерпни слѣва, изпей и этой водицы.» Князь зачерпнулъ и слѣва водицы, изпилъ. — «Какая же тутъ разнота: та вода и эта вода?» спрашиваетъ Ольга у князя. — «Никакой тутъ разноты нѣтъ, говоритъ князь: все одна вода.» — «Такъ, говоритъ Ольга, что жена твоя, что я, для тебя все равно.» Князь Воеволодъ зардѣлся, замолчалъ и отсталъ отъ Ольги. Да и много она князей перевела: котораго загубитъ, котораго посадитъ въ такое мѣсто — говорятъ тебѣ: гораздъ хитра была. Спустя сколько времени Ольга пошла за князя замужъ, только не за Всеволода, а неизвѣстно за какова. Тогда много князей было, и всякій своимъ царствомъ правилъ, а всѣ между собой родня были и всѣ промежъ себя воевали: хотѣлось всякому у другова царство его отнять. Пошолъ войною на мужа Ольгинова его двоюродный братъ, да и убилъ его. Убилъ мужа Ольги, да и прислалъ къ ней пословъ мириться: только Ольга которыхъ посадила за столъ обѣдать, да и приволила ихъ въ волчью яму, что подъ тѣмъ столомъ вырыта была; а которыхъ зазвала въ баню, а тамъ обложила баню хворостомъ, да и сожгла всѣхъ, а послѣ самаго ихъ князя убила, на его царство сѣла и стала двумя царствами править. Прошло сколько времени, поѣхала Ольга въ Царь-городъ къ тамошнему царю въ гости. Какъ увидалъ ее тамошній царь — «Выходи, говоритъ, за меня замужъ!» Ну, а Ольгѣ какая неволя была идти замужъ? Сама себѣ царица! а выйди замужъ: мужъ глава женѣ. — «Ты, говорить Ольга, православный, а я поганая (она тогда не крестимшись была), такъ мнѣ не приходится за тебя идти.» — "Ну, такъ крестись, " говоритъ царь. — «А ты будь моимъ крестнымъ! — Хорошо!» говорить. Перекрестилась Ольга, приняла крещеную вѣру. — "Теперь давай вѣнчаться, Ольга, « говоритъ царь. А Ольга ему: — „Нельзя — ты мой крестный!“ Такъ и провела.

— Грозный царь Иванъ былъ здѣсь? спросилъ я, когда тотъ, кончивъ разсказъ про Ольгу, замолчалъ.

— Какъ же, былъ, отвѣчалъ Алёксѣй Ѳедоровичъ: сколько разъ былъ! про два раза-то и я знаю.

— Разскажи пожалуйста, какъ это было.

— Первый разъ царь Грозный пріѣзжалъ: Новогородцы нажаловались. Опсковъ тогда былъ не особая губернія, какъ теперь; а была тогда все одна Новгородская. Царь за какую-то заслугу сдѣлалъ Опсковъ — губерніею, а Новогородцы послали войско — опять принести Псковичей подъ свою волю. Только Псковичи такого звону задали Новогородцамъ, что тѣ насилу ноги уплели. Видятъ Новогородцы, что сила не беретъ, послали Грозному сказать: „Псковичи, молъ, бунтуютъ.“ — А какой тутъ бунтъ?! Ну цари, разумѣется, этого не любятъ; Грозный распалился гнѣвомъ, поѣхалъ къ Опскову; не доѣхалъ Грозный царь до Опскова за 6 верстъ, становился онъ въ Любятовѣ. Прослышали Псковичи, что Грозный царь пришелъ подъ Опсковъ громить Опсковъ и стоитъ въ Любятовѣ, съ полуночи зазвонили въ колокола къ заутрени: Бога молить, чтобъ Богъ укротилъ сердце царево. Грозный царь тогда былъ заснумши въ Любятовѣ; какъ ударили въ большойколоколъ, царь вздрогулъ и проснулся. — „Что такое? говоритъ: — зачѣмъ такой звонъ?“ — „Псковичи Бога молятъ, говорятъ ему, чтобъ Богъ твое царское сердце укротилъ.“ Поутру Микола Христоуродливый велѣлъ всѣмъ, всякому хозяину, поставить противъ своего дома столикъ, накрыть чистою скатёрткою, положить хлѣбъ-соль и ждать царя. Попы въ золотыхъ ризахъ, съ крестами, образами, съ зажженными свѣчами, народъ — общество, посадники, пошли встрѣчать Грознаго, и встрѣтили у Петровскихъ воротъ. Только показался царь Иванъ Васильевичъ, откуда ни возьмись Микола Христоуродливый, на палочкѣ верхомъ, руку подперъ подъ бокъ, — прямо къ царю. Кричитъ: „Ивашка, Ивашка! ѣшь хлѣбъ-соль, а не человѣчью кровь! ѣшь хлѣбъ — хлѣбъ-соль, а не человѣчью кровь! Ивашка, Ивашка!“…. Царь спросилъ про него: — что за человѣкъ? — „Микола Христоуродливый“, ему сказали; царь — ничего — проѣхалъ прямо въ соборъ. А Микола Христоуродливый заѣхалъ, все на палочкѣ верхомъ, заѣхалъ впередъ; только царь съ коня, а Микола: „Царь Ивань Васильевичъ! Не побрезгай моими хоромами: зайди ко мнѣ хлѣба-соли кушать“ — а у него была подъ колокольнею маленькая келейка. Царь пошелъ къ нему въ келью. Микола посадилъ царя, накрылъ столъ, да и положилъ кусокъ сыраго мяса. — „Чѣмъ ты меня подчуешь! крикнулъ Грозный-царь: — Какъ ты подаешь мясо: теперь постъ (а тогда былъ постъ или пятница — не знаю); да еще сырое! Развѣ я собака?“ — Ты хуже собаки! крикнулъ на царя Микола Христоуродливый: хуже собаки!… Собака не станетъ ѣсть живаго человѣчья мяса, — ты ѣшь! Хуже ты, царь Иванъ Васильевичъ, хуже собаки! Хуже ты, Ивашка, хуже собаки!» Царь затрепенулся, испугался и уѣхалъ изъ Опскова ни какого зла не сдѣламши!

— Другой же разъ когда онъ былъ? спросилъ я Алексѣя Ѳедоровича, когда тотъ кончилъ разсказъ.

— Другой разъ Грозный царь былъ здѣсь въ Опсковѣ когда онъ былъ ѣхамши подъ Ригу воевать; подъ Ригу онъ ѣхалъ: на Изборьскъ, на Печоры. На то время въ Печорахъ архимандритомъ былъ преподобный Корнилій. Быль Грозный пріѣхамши въ Печоры; стрѣчалъ его съ крестомъ — иконами Корнилій преподобный. Благословиль его Корнилій, да и говоритъ: — «Позволь мнѣ, царь, вокругъ монастыря ограду сдѣлать.» — Да велику ли ограду ты, преподобный Корнилій, сдѣлаешь? Маленькую дѣлай, а большой не позволю. — «Да я маленькую, говоритъ Корнилій преподобный: я маленькую: коль много захватитъ воловья кожа, такую и поставлю.» — Ну, такую ставь! сказалъ засмѣявшись царь. Царь воевалъ подъ Ригою ровно семь годовъ; а Корнилій преподобный тѣмъ временемъ поставилъ не ограду, а крѣпость; да и царское приказаніе выполнилъ: поставилъ ограду на воловью кожу: онъ разрѣзалъ ее на тоненькіе-тоненькіе ремешки, да и охватилъ большое мѣсто, а кругомъ то мѣсто и огородилъ стѣной, съ башнями, — какъ есть крѣпость. Воевалъ Грозный царь Иванъ Васильевичъ Ригу семь лѣтъ и поѣхалъ назадъ. Проѣхалъ онъ Новый-Городокъ^[17], не доѣхалъ Грозный 12 верстъ до Печоръ, увидалъ съ Мериной горы — крѣпость стоитъ. — «Какая такая крѣпость!» закричалъ царь… Разпалился гнѣвомъ и поскакалъ на Корниліеву крѣпость. Преподобный Корнилій вышелъ опять встрѣлать царя, какъ царскій чинъ велитъ: съ крестомъ, иконами, съ колокольнымъ звономъ. Подскакалъ царь къ Корнилію преподобному: — «Крѣпость выстроилъ! закричалъ царь: — на меня пойдешь!» Хвать саблей, и отрубилъ Корнилію преподобному голову. Корнилій преподобный взялъ свою голову въ руки, да и держитъ передъ собой. Царь отъ него прочь, а Корнилій преподобный за нимъ, а въ рукахъ все держитъ голову. Царь дальше; а Корнилій преподобный все за нимъ, да за нимъ… Царь видитъ то, сталъ Богу молиться, въ грѣхахъ отпущенія просить; сталъ царь Богу молиться, Корнилій преподобный и умеръ. Такъ царь ускакалъ изъ Корниліевой крѣпости въ чемъ былъ: все оставилъ: коляску, сѣдло, ложки… кошелекъ съ деньгами забылъ… Такъ испугавшись былъ… Послѣ того подъ Опсковъ и не ѣздилъ.

Въ этихъ разсказахъ мы проѣхали Житницкій дворь.

— Видишь сопочки^[18]? спросилъ меня Алексѣй Ѳедоровичь, указывая на западный берегъ, тамъ батареи стояли: Литва подходила, такъ поставила, хотѣла Опсковъ взять; а наши поставили на этомъ берегу (на восточномъ) свои батареи и не пустили. Затѣмъ: нашимъ стоять лучше было: наши батареи стояли у самаго устья р. Камёнки… — А съ чѣмъ ѣхали? крикнулъ онъ мимо плывшей лодкѣ, въ которой сидѣлъ старикъ съ тремя бабами.

— Съ уклейкой, — отвѣчали съ лодки.

— А хорошо ѣли уклейку?

— Плохо!

— Почемъ покупали?

— По три копѣйки серебромъ за гарнецъ.

— А на Горкѣ рубль тридцать покупали (ассигнаціями за четверикъ)! Назадъ везешь?

— Назадъ!

— Это съ Будыжи мужикъ, сказалъ Алексѣй Ѳедоровичь, обращаясь ко мнѣ: у нихъ на Будыжи живетъ мужикъ, Платономъ Семеновымъ зовутъ, лѣтъ ему 120 будетъ, охотникъ по монастырямъ ходить; вотъ такъ ловецъ! Внуки у него съ сѣдыми бородами, ну, а противъ его не выйдутъ: пойдетъ у нихъ плохой уловъ; старый поѣдетъ на озеро самъ; пересмотритъ, переправитъ запасъ, — опять пойдетъ рыба… Смотри: правый берегъ Великой — песокъ, лѣвый — камень; крупный камень отбираютъ, теперь на чугунку много идетъ, а мелкій здѣсь остается. А песокъ нашъ въ Лифляндію на зеркальный заводъ возятъ; повезли было въ самую Калугу — да далеко, выгодъ мало.

Разговаривая мы проѣхали Загорицы, Неготь Куску, Писковицъ, Гладково.

— Знаешь, зачѣмъ это село зовется Гладково?

— За чѣмъ?

— Баринъ тутъ былъ такой щедривый, его и прозвали Гладкимъ, а по немъ и село стало зваться Гладково…. А тамъ будетъ Конско, а тамъ Овсище, а противъ Овсища Микольскій Волокъ, здѣсь была церковь; — церквище и теперь видно; а пониже церквища — какой-то погребъ. Сперва, старики говорятъ, лѣтъ 80 не больше, городъ былъ до самаго Овсища: лѣтъ 150 назадъ моръ былъ, много народу повымерло и стали селиться ближе къ собору…

— "Что ты каменьевъ по дну накидалъ! закричалъ вдругъ Алексѣй Ѳедоровичъ мочившему пеньку мужику: — а еще старостой зовешься!

— А! Алексѣй Ѳедоровичъ! отвѣчалъ тотъ: — какъ тебя Богъ милуетъ? —

— А дѣти гдѣ? что самъ мочишь пеньку-то?

— А дѣти въ городѣ, Алексѣй Ѳедоровичъ! тамъ и пьютъ, тамъ и закусываютъ….

— А вотъ Перино^[19], продолжалъ Алексѣй Ѳедоровичь, когда мы проѣхали Подвишенье: сперва былъ монастырь Миколы Перинскаго; сперва было тутъ озеро, садъ. Уничтожили монастырь — куда что дѣлось… осталось одно церквище на сопкѣ! Вотъ Снятна гора, а на горѣ стоитъ Снятной монастырь, тамъ наши архіереи живутъ, — прибавилъ онъ, проѣхавъ Хотицы на восточномъ, и Манькино, Бацьковицы на западномъ берегу.

— Ты не знаешь, отчего гора называется Снятна гора? спросилъ я Алексѣя Ѳедоровича.

— Какъ отчего? отвѣчалъ онъ: — Здѣсь стоялъ монастырь: подступила Литва и сняла монастырь той^[20]; а монахи заперлись въ церкви, — ихъ тамъ поганая Литва и сожгла. За тѣмъ и гора прозывается: Снятна гора. А видишь ты часовенку впереди, подальше отъ берега? подъ самой той часовенкой схоронены тѣ монахи, что въ церкви сгорѣли.

Незнаю, отъ того ли называется гора Снятна — Снятной горой, или нѣтъ; но она очень похожа на снятую гору, верхняя часть какъ-будто срѣзана очень ровно, снята.

— Гдѣ народъ чище живетъ? спросилъ я Алексѣя Ѳедоровича.

— Какъ то есть чище?

— На которомъ берегу, на западномъ или восточномъ, напр. дѣвки меньше шалятъ?

— На западномъ, по нашему въ Забраномъ Краю, народъ, какъ можно! гораздъ тише; а на нашемъ старомъ, хуже — баловливѣй; а въ Талабскѣ, или вотъ на Чудскомъ берегу, тамъ живутъ раскольники; дѣвки-то — лѣтъ по четырнадцати, по пятнадцати ходятъ кирпичи рѣзать; какъ пошла — такъ и загуляла!…

— Неужели всѣ дѣвки?

— Гдѣ же ты найдешь такую землю, что всѣ дѣвки гуляютъ? Много дѣвокъ гуляютъ — и то плохо! Хозяйскія дѣвки смирно живутъ; а работницы… подобьется хозяинъ, хозяйскій сынъ…. а то къ хозяйской работникъ какой… Какъ можно всѣ?! Былъ одинъ только, одинъ городъ Содомъ-и-Гоморъ, и тотъ Богъ гнѣвомъ наказалъ…

— Порченыхъ у васъ много?

— Порченыхъ, говорятъ, было довольно, только на моей памяти не было: старые попы заклятіе дѣлали: волхвы и поотстали отъ своихъ дѣловъ. Даютъ женщинамъ лекарство, дѣвкамъ еще, чтобъ любила… Сколько здѣсь острововъ было! продолжалъ, спустя немного, Алексѣй Ѳедоровичъ, а теперь вотъ только три: Длинный, Солодожный, да Кусовка, гдѣ сѣно монастырское; еще подъ самымъ подъ Опсковомъ Степановскій Лугъ; вотъ и всѣ. А острова большую помогу дѣлаютъ: перегонятъ на тѣ острова скотъ, лошадей; а то на лодкахъ перевезутъ; такъ ни пастуха, ни пастушки^[21] никого не надо…

Чѣмъ ближе подъѣзжаешь ко Пскову, тѣмъ гуще-и-гуще растетъ трава по Великой, отъ которой подымались на поверхность желтенькіе, очень красивые, маленькіе цвѣточки.

— Здѣсь-то рыбы! заговорилъ Алексѣй Ѳедоровичъ: здѣсь-то рыбы: тою травой рыба питается. А поймать нельзя: въ тинѣ весь запасъ изорвешь, а ничего рыбѣ не сдѣлаешь!… ни одной поймать нельзя; удочкой — и то нельзя.

Я спросилъ у своего спутника, находятъ ли тутъ гдѣ клады около Пскова.

— Находятъ, только въ руки не дается: нашъ Сыренскій (т. е. изъ деревни Сыренской) ѣхалъ на лодочкѣ здѣсь ночью около Вонючаго Ручья; видитъ на Волокѣ свѣча теплится, — онъ спрыгнуль съ лодки, да туда; видитъ икона Божіей Матери, а передъ иконой свѣча теплится, а внизу больше 100 бочекъ золота; Сыренскій-то захватилъ сколько смогъ, да въ лодку. Сидитъ въ лодкѣ, да и думаетъ, что мало взялъ; думалъ, думалъ — пошелъ въ другой разъ, принесъ и другой разъ, — все мало; пошелъ въ третій, — взялъ въ третій, принесъ въ лодку, хотѣлъ ѣхать… Какъ наскочитъ не наша сила, стала лодку пружить^[22]…. тотъ туда-сюда; пружитъ, да и полно!.. «А, пропади ты, нечистая сила!» сказалъ онъ съ сердцовъ. Какъ сказалъ онъ то глупое слово, и нечистая сила и золото, все пропало! Смотритъ: и самъ стоитъ на кряжѣ^[23]: нечистая сила напустила на него, ему и казалась вода!….

Мы пріѣхали во Псковъ, и я, простясь съ Алексѣемъ Ѳедоровичемъ, отправился къ своимъ прежнимъ хозяевамъ, Егору Васильевичу и Александрѣ Ивановнѣ Васильевымъ. У нихъ было много проѣзжихъ. При конторѣ дилижансовъ отдѣльныхъ нумеровъ нѣтъ, а только двѣ общія комнаты, въ которыхъ помѣщаются всѣ проѣзжіе безплатно. Александра Ивановна, считая себя не въ правѣ помѣстить меня въ общія комнаты, потому что я могъ стѣснить другихъ проѣзжихъ, казенныхъ, все-таки пріютила меня. Въ восьмомъ часу поутру стали проѣзжіе выѣзжать на чугунку, такъ какъ машина отправляется въ 8 часовъ. Послѣ всѣхъ выѣхалъ старикъ, съ очень добрымъ лицомъ. Онъ во все время не сказалъ со мной ни слова; но во всѣхъ его разговорахъ съ другими видны были и привѣтливость, и доброта. Послѣ я узналъ, что этотъ старикъ былъ Польскій магнатъ, а что лице его не обманывало, при выѣздѣ онъ далъ въ пользу бѣдныхъ 10 рублей серебромъ; только не офиціально, а одному частному лицу — для раздачи бѣднымъ.

Изборскъ пригородъ, 17 Августа.

15 Августа я выѣхалъ изъ Пскова и пріѣхалъ въ Изборскъ довольно поздно. Сначала меня поразила шоссе: едва пробита одна дорожка, да и та съ грѣхомъ по поламъ. Случалось, впрочемъ очень рѣдко, встрѣтить кого нибудь, тогда одинъ съѣзжалъ съ дороги и дожидался; пока другой проѣдетъ, точно такъ, какъ по нашимъ проселочнымъ дорогамъ при встрѣчѣ съ обозомъ. На разстояніи около 30 верстъ до Изборска шоссе захватило только одну деревню Дубняки, и то какъ-то не совсѣмъ, да сельцо Бибиково; самый Изборскъ остался съ полверсты въ сторонѣ.

Въ Изборскѣ кривыя улицы, избы угломъ на улицу; крыши съ большимъ навѣсомъ впереди, безъ всякаго украшенія; заборъ — тынъ: навкось складенный изъ шестовъ; но вы сейчасъ замѣтите, что здѣсь много Чухонцевъ: здѣсь попадаются окна не Русскія: квадратныя съ тремя переплетами снизу вверхъ и тремя же отъ права налѣво. Не знаю, сохранили ли улицы прежнее названіе, или названы недавно: Подгорная, Невская, Садницкая, Маслинская. Эти улицы извиваются между садами и довольно свѣжими домами; перерѣзываются другими улицами, которыя и названіи не имѣютъ. Когда я подходилъ къ здѣшнему Кремлю, мнѣ попалась дѣвка лѣтъ 50-ти.

— Къ собору, родной, идешь? спросила она меня.

— Къ собору, отвѣчалъ я.

— Ты приходи къ намъ на крестный ходъ, заговорила дѣвка: крестный ходъ бываетъ — куда-какъ у насъ весело — говорить нечего! Въ нашъ Словенецъ-Изборьскъ много ходитъ народу. Икону-образъ кругомъ города носятъ.

Я спросилъ у нее, какая у нихъ икона?

— «Икона наша изъ полону вывезена. Былъ нашъ Изборьскій въ полону въ невѣрныхъ земляхъ, и явилась тому полонённику Матушка-Богородица. „Возьми меня, говоритъ, и иди самъ изъ невѣрной земли; тебѣ никто въ дорогѣ ничего не сдѣлаетъ, и придешь ты съ моей помощью счастливо до самаго своего дому — до Изборьска“. Въ Изборьскѣ тогда жила вдова богомольная; жила эта вдова около Плосской башни; такъ этой вдовѣ и отдалъ полонённикъ тую икону. Стояла та икона у ней ровно тридцать лѣтъ; а послѣ явилась во-сняхъ вдовѣ и объявилась, что она чудотворная. Тогда весь народъ и сталъ ходить сюда молиться ей, Матушкѣ. Сколько разъ переносили ее въ Опсковъ, только она, Матушка, все-таки сюда объявлялась. Видятъ — дѣлать нечего, ее и оставили въ Изборьскѣ. Нашъ городъ отъ того, и называется богоспасаемый городъ. Сперва городъ нашъ былъ большой, хорошій, самъ князь Рюрикъ жилъ здѣсь…..»

Извѣстно, что въ Изборскѣ княжилъ Труворъ; замѣчательно, что имя Рюрика сохранилось въ памяти народной: мнѣ не одинъ разъ случалось слышатъ, что Рюрикъ княжилъ въ Изборскѣ.

Простившись съ словоохотливой старухой, я пошелъ кругомъ кремля; видъ со всѣхъ сторонъ чрезвычайно хорошъ и далекъ; вообще городъ съ своими четырьмя церквами, зелеными садами, очень красивъ. Погулявъ по городу, я пошелъ въ одну избу, гдѣ узналъ, что есть самоваръ, чай пить. Изба была очень опрятная, всѣ лавки и столъ были выкрашены красною масляной краской, перегородка раскрашена тоже масляной краской, разноцвѣтными узорами.

— Не хочешь ли ягодокъ? спросила меня хозяйка, женщина лѣтъ за 50, очень благообразной наружности, предлагая мнѣ горсть невзрачныхъ сливъ.

— Почемъ продаются у васъ сливы?

— Да ты такъ возьми — безъ денегъ, отвѣчала она: нонче дешевы, 60 коп. (ассигнаціями) мѣра; а въ другой годъ ану (ону, ее), за мѣру-то за то не купишь; этотъ годъ меды дороги, медовъ нѣтъ; а гдѣ и достанешь — такъ двугривенный фунтъ! Варить-то ягодъ и не варятъ, оттого и ягоды дешевы. А то вотъ въ той избѣ, вонъ третья направо съ той стороны, около ровеня^[24] арбанъ^[25] стоитъ, такъ тотъ хозяинъ много ягодъ варилъ: да теперь сбѣжалъ.

— Какъ сбѣжалъ? спросилъ я.

— Съ пуста такъ сбѣжалъ: былъ онъ сборщикомъ: затратилъ казну, да и сбѣжалъ тихимъ матомъ. А такой бывало: обо всемъ опытъ беретъ^[26]: ленъ тягать^[27] что ли… у насъ одни мужики ленъ сѣютъ, тягаютъ, бабы только прядутъ….^[28] А, да никакъ самоваръ поспѣлъ….

Напившись чаю, я опять пошелъ въ Кремль. Уже вечерѣло. Дѣвки съ пѣснями ходили по улицамъ, потомъ остановились на Горкѣ, небольшой площади среди города, водили хороводы. Пѣли пѣсни довольно извѣстныя:

«Я посѣю ли млада младенька

Цвѣтиковъ маленько.»

«Заиньку» и т. п. Въ хороводѣ здѣсь при мнѣ ходили только дѣйствующія лица, а остальныя сидѣли на завалинкѣ, дѣвки по одну сторону, ребята по другую.

— Здравствуй, родный, сказалъ мнѣ старикъ, когда я пришелъ къ Проломнымъ воротамъ въ кремлѣ.

— Здравствуй, отвѣчалъ я: скажи пожалуста, отчего эти ворота зовутся Проломными?

— Вотъ отъ чего: подступала Литва и становилась на Митинской горѣ, видишь налѣво; теперь тамъ Митина деревня. Стрѣляла Литва та изъ пушекъ по Изборьску, пробила она вороты и народу много погубила. Подъ валомъ лежатъ убіенные воины; и когда крестный ходъ — всегда останавливаются: поминовеніе бываетъ. Какъ пробила Литва вороты, стали обносить кругомъ города чудотворную икону Корсунской Богородицы — Литва сама себя перерѣзала; а которые остались — такъ тѣ разбѣжались. Съ-тѣхъ-поръ и зовутъ ихъ Литовскими воротами или Проломомъ.

— Часто нападали на вашъ городъ?

— Какъ не нападать! Нашъ городъ не нынче строенъ: Опсковъ построенъ давно, а Изборьскъ триста лѣтъ прежде стоялъ. Теперь только онъ обѣднялъ, а прежде былъ стольный городъ; первый князь Русскій Рюрикъ жилъ въ Изборьскѣ.

— Не извѣстно, на которомъ мѣстѣ?

— Подлинно не извѣстно; только надо полагать — близко Собора.

Печоры — пригородъ. 18 Августа.

Вчера около 10 часовъ я вышелъ изъ Изборска въ Печоры. Не много пройдя, я сошелся съ косцами, которые шли косить ячмень, или, какъ они называли, жито или житменъ.

— Какъ вамъ, братцы, Богъ урожай далъ? спросилъ я.

— Да какъ тебѣ сказать — не знаю, отвѣчалъ мнѣ одинъ изъ нихъ: гдѣ пониже, да земля понѣжнѣй, — хлѣбъ, ленъ хорошо уродился; а то не гораздо.

— Вы откуда?

— А вотъ неподалечку деревня есть — Конецки (Конечки) зовется; такъ мы оттуда.

— Много у васъ земли?

— По четверти на душу высѣваемъ.

— Дѣлите землю ежегодно?

— Нѣтъ; какъ наступитъ ревизія, всю ниву озимую, яровую, паръ, дѣлимъ по-ровну по душамъ. У меня три души, мнѣ шестикомъ три полоски отмѣрютъ, да и отрѣжутъ, у другаго 5 — тому 5 полосокъ; только бы въ одномъ мѣстѣ. Сперва только бросятъ жеребій, кому за кѣмъ землю мѣрить.

Дорога изъ Изборска къ пригороду Печоры до-нельзя безлюдна. Кромѣ этихъ косцовъ, мнѣ попались навстрѣчу только два Чухонца, которые шли въ конторку, какъ они называли волостное правленіе, на сходку; да еще догнала какая-то коляска четверней. Вотъ и всѣ встрѣчи, а я пробылъ въ дорогѣ часовъ 5—6; да прибавьте къ этому: отъ самаго Изборска до Печоръ на разстояніи 20 верстъ, нѣтъ ни одной деревни на большой дорогѣ. Не помню я, кто-то глумился надъ кѣмъ-то, сказавшимъ что Чухонцы убѣгаютъ большихъ дорогъ, рѣкъ, озеръ. Этотъ господинъ думаетъ, что Русскіе ихъ оттѣсняютъ. Мнѣ кажется болѣе справедливымъ замѣчаніе Печерскаго жихаря (жителя): «Полувѣрцы, какъ ихъ здѣсь зовутъ, сказалъ онъ мнѣ, полувѣрцы землю пахать очень любятъ; такъ имъ больше ничего и не нужно; хоть за версту, а то за полверсты, а убѣжитъ отъ дороги».

Эта дорога идетъ холмистыми мѣстами, покрытыми большею частію мелкимъ березнякомъ; а частію, на расчищенныхъ мѣстахъ, пашнями. Въ настоящее время овесъ и ячмень только начинаютъ косить, ленъ еще частію стоитъ зеленый, нѣкоторый еще и цвѣтетъ. Вчера около Изборска, да и почти по всей дорогѣ сѣяли; нѣкоторые изъ здѣшнихъ жителей сѣютъ въ одну сторону: правой рукой бросаютъ влѣво; поэтому имъ приходится пройти вдвое больше; потомъ запахиваютъ и боронуютъ. Бороновать — въ Орловской, Рязанской губерніи считается и для работника и для лошади легкою работою; здѣсь не то: боронуютъ парою и не прямо, а кругомъ: работникъ или работница, перекинувшись на возжахъ назадъ, заставляютъ лошадей кружиться почти на одномъ мѣстѣ, и лошади, которыя здѣсь хороши, съ трудомъ могутъ работать; впрочемъ я видѣлъ — боронуютъ и на одной лошади, а послѣ этакой боронуютъ прямо. Иначе бороновать нельзя: вся пашня усѣяна въ буквальномъ смыслѣ камнями, отъ вершка до 2-хъ величиною, даже на хорошо взборонованной землѣ много камней величиною въ орѣхъ лѣсной. Здѣсь удобряютъ землю особеннымъ способомъ — тютежи жгутъ: берутъ хворостъ, обкладываютъ землей, такъ-что эти тютежи имѣютъ форму призмы, длиною смотря по величинѣ хвороста, а въ вышину до трехъ четвертей, и потомъ зажигаютъ; когда тютежи сгорятъ, ихъ разбрасываютъ; такихъ тютежей дѣлаютъ столько, чтобъ пережечь всю землю, вершка на два или на три въ глубину.

Я сошелъ съ большой дороги и подошелъ къ одному пахарю, полувѣрцу лѣтъ пятидесяти, одѣтому по-русски, въ шляпѣ съ огромными полями.

— Помогай Богъ!

— Спасибо! отвѣчалъ тотъ: спасибо, добрый человѣкъ. Посѣяли — надобно бы дождеца, да Богъ не даетъ.

— Здѣсь будешь сѣять? спросилъ я, указывая на вспаханную цѣлину.

— Теперь нельзя: одна дернина: на будущій годъ засѣю — хорошо уродится.

Около дороги часто попадаются чисто вырѣзанные, на землѣ, вершка въ полтора глубиною, знаки.

Эти знаки или гербы полувѣрцы кладутъ на своихъ участкахъ, чтобъ знать, кому чинить дорогу, и надо правду сказать: дорога здѣсь очень исправна.

На 9-й верстѣ лежитъ озеро Устицъ, окруженное горами, покрытыми лѣсомъ.

Въ коренной Руси такого уединеннаго мѣста отыскать рѣшительно невозможно; къ такому озеру непремѣнно бы пришли и построились, а Чухонецъ хоть за полверсты, а ушелъ и отъ озера. На берѣгу его, на крутой горѣ и очень красивомъ мѣстѣ, стоитъ гранитный крестъ около 1 ¹/₂ аршина вышиной, на которомъ на верхней части высѣченъ крестъ, а на прочихъ надпись — 1748 году Малороссійскіе полки были зде….. и походу Лубенскій…..", двѣ строки я не могъ прочитать.

Отойдя верстъ 14 отъ Изборска, я пошелъ въ деревню, которая виднѣлась въ сторонѣ: мнѣ пришлось идти, до той деревни съ версту полемъ, засѣяннымъ горохомъ, капустой, картофелемъ. Въ рабочую пору и въ Русскихъ деревняхъ не скоро кого нибудь отыщете, но все-таки скорѣй, чѣмъ въ Чухонской. Я прошелъ всю деревню и въ послѣдней только нашелъ хозяевъ дома. Я попросилъ молока у Чухонки; та плохо понимала по-русски; но все-таки поняла и объявила, что молока нѣтъ. Я пошелъ въ избу, гдѣ былъ хозяинъ.

— Да какого тебѣ: кислаго? спросилъ онъ.

— Да хоть кислаго; я заплачу.

Хозяинъ, ничего не говоря, вышелъ, а черезъ минуту хозяйка принесла небольшую чашку молока, хлѣба, и ушла. Я поѣлъ, хотѣлъ разсчитаться, но не съ кѣмъ было: всѣ хозяева ушли! Все не по-русски: Русскій всегда радъ гостямъ; онъ непремѣнно потолковалъ бы, спросилъ бы о новостяхъ; а Чухонецъ любитъ землю пахать: ему ни до чего другаго дѣла нѣтъ. Избы у нихъ тоже не Русскія: въ двухъ стѣнахъ квадратныя аршина въ полтора окна, раздѣленныя переплетами на 9 квадратовъ, въ углу на лавкѣ стоитъ кіотъ съ иконами; столъ стоитъ близъ лавки посреди стѣны; въ сѣняхъ тоже икона.

Печерскій монастырь стоитъ по обѣ стороны лощины, по бокамъ крутыхъ горъ; онъ начинаетъ показываться верстъ за семь, но потомъ опять прячется за лѣсомъ, а совсѣмъ открывается, когда уже подойдешь къ самому монастырю, окруженному огромными стѣнами, съ полуразрушенными башнями. Стѣны и башни сложены изъ плитняка, часто довольно крупнаго; но попадаются большіе камни: есть до аршина въ поперечникѣ. Эти камни лежатъ въ стѣнѣ по одному между мелкими, или по нѣскольку. Стѣны были обведены валомъ и рвомъ, въ которомъ и теперь частію видна вода. Я всходилъ на Михайловскую башню, очень не высокую, но откуда видъ по лощинѣ и вдоль — очень хорошъ. По выходѣ изъ монастыря (по здѣшнему номастырь) я нашелъ трехъ мальчиковъ, играющихъ въ слѣдующую игру: одинъ изъ нихъ, указывая при каждомъ словѣ, поочереди на себя, на другаго и на третьяго, говоритъ:

Чикирики

Микирики

Погосту

Жучикъ

Крючикъ

Костка

Хрупъ!

Кому пришлось хрупъ, того посылаютъ отбѣжать куда нибудь; остальные въ это время прячутся и ихъ должно искать. Посидѣвъ немного съ ними, я пошелъ и встрѣтился съ однимъ здѣшнимъ старожиломъ, котораго и зазвалъ къ себѣ на чай.

— Давно ли монастырь стоитъ? спросилъ я его.

— Давно, еще за Грознаго царя, — сталъ говоритъ мой собесѣдникъ: были въ Изборьскѣ отецъ съ сыномъ, оба благочестивые люди и охотники на птицу, на звѣря ходить. Пришли эти отецъ съ сыномъ на это самое мѣсто, гдѣ теперь пещеры, и понадобилось имъ на что-то древо. Взяли они топоръ и срубили себѣ древо. А въ старые годы тутъ дремучій лѣсъ стоялъ; срубили они древо, а то древо повалило съ корня другое, и отъ того древа открылась пещера; на стѣнѣ пещеры была надпись: «Богомъ зданная (созданная) пещера». Въ срединѣ той пещеры пѣли ангели и благоханье было слышно. Отецъ съ сыномъ вошли въ ту пещеру и нашли тамъ тѣло монаха Марка. Тѣло оставили они въ гробу, а сами вошли въ Изборьскъ. Съ-тѣхъ-поръ сталъ открываться монастырь, стали строить церковь; только переднюю стѣну выведутъ, а тѣ просто изъ песку въ горѣ вырѣжутъ. Пещеръ тамъ на сколько — не извѣстно. А говорили только, что эти пещеры съ Кіевскими сходятся. Сперва-то можетъ и сходились, ну а теперь много обвалилось."

— Случалось ли, чтобъ непріятель бралъ монастырь? спросилъ я.

— «Нѣтъ, никогда ни одинъ не входилъ. Подступалъ Стефанъ Баторій подъ нашъ монастырь, такъ Николай Угодникъ днемъ верхомъ ѣздилъ вокругъ монастыря, а по ночамъ пѣшой ходилъ; а съ Угодникомъ было сорокъ мучениковъ. Баторій ничего и не сдѣлалъ. Это все правда: въ писаніи есть.»

— Въ какомъ писаніи?

— «Не знаю въ какомъ, а только есть.»

Какъ-то разговоръ дошелъ до Риги.

— Говорятъ: Рига рано ли, поздно — провалится, сказалъ онъ: но тому случаю, что изъ-подъ Риги къ Питеру подъ Неву ходъ подведенъ, въ случаѣ войны, отъ непріятеля.

— А моя родительница была въ Ригѣ, — перебила моя хозяйка, баба лѣтъ 40: моя родительница была въ Ригѣ, гдѣ былъ подошедши тогда шведъ; при ней и случилось. Прежде Ригою управляла королевна. Вотъ эту королевну, мать что-ли, или не знаю кто — прокляли. Эта самая королевна черезъ сколько лѣтъ выходитъ изъ рѣки, проситъ у часоваго креста. Часовой не посмѣлъ дать креста королевнѣ; на другой день поставили на то мѣсто двухъ часовыхъ; ну она, какъ бы тамъ ни было, обратилась въ свое мѣсто. Народъ болтаетъ: дай часовой ей крестъ — королевна была бы опять въ Ригѣ, Ригой бы правила, а часовой на ея мѣстѣ.

— Чѣмъ здѣсь народъ занимается? спросилъ я своего хозяина (изъ Чухонцевъ).

— Большею частію всѣ землепашцы; а то здѣсь многіе занимаются: сапоги, пастолы (по-русски поршни — кожанный лоскутъ, которымъ обвязываютъ ногу).

— Многіе здѣсь занимаются этимъ промысломъ?

— По нашимъ Печорамъ должно-быть человѣкъ 50; у насъ 4 завода небольшихъ, по два работника, да подмастерье; подмастерье этотъ всѣми заводами управляетъ. А то еще хозяева сдаютъ по домамъ шить сапоги, по 20, по 25 коп. сер. за пару; а послѣ везутъ на ярморки въ погостъ «Лизавета Захарьевна^[29]», въ Ряпино: тамъ мыза большая, бумажный, пильный заводъ; мельница — муку, соль съ Талабска мелетъ; такъ кожевенники наши возами на ту ярморку сапоги, пастолы возятъ; воза по два возятъ. А то у кого есть цѣлковыхъ 10, 20, тотъ купитъ себѣ товару, нашьетъ сапогъ и отвезетъ самъ на ярморку; который паръ 20, который паръ 40.

Нынче я ходилъ въ монастырь и смотрѣлъ ризницу. Иконъ старинныхъ, по-крайней-мѣрѣ не подновленныхъ, нѣтъ; явленной иконы Успенія Богородицы я не могъ видѣть: она стоитъ въ довольно темномъ мѣстѣ, а ктому же она вся покрыта дорогою жемчужною ризою. Въ ризницѣ мнѣ показывали золотые сасуды съ слѣдующею надписью: «7189 году сіи сосуды золотые вдомъ Пречистой Богородицы Псковской Печерской монастырь далъ вкладу Борисъ Васильевичь Бутурлинъ, а прямое имя Иванъ, съ женою своею Татьяною, по тестѣ своемъ Семенѣ Алексѣевичѣ Вихоревѣ и по тещи своей инокини схимницы Капетелины по ихъ приказу и вѣчное поминовеніе».

Въ этихъ сосудахъ около 3-хъ фунтовъ вѣсу. Еще тамъ нѣсколько серебряныхъ ковшей: Ивана Грознаго, царевича сына Грознаго, князя Юрья Ивановича, Макарія архіепископа Новгородскаго, Бориса Еремеевича; кружки Густава-Адольфа, короля Шведскаго; Щербинина; чаша, пожертвованная Михаиломъ Ѳедоровичемъ, серебряный горшокъ — дьякомъ Сидоровымъ; нѣсколько крестовъ съ мощами; между которыми одинъ сдѣланъ въ 7098 году въ Іюнѣ по повелѣнію игумена Милетія съ братіею, а въ немъ 118 ¹/₂ золот. вѣсу.

Я прежде говорилъ, что Грозный оставилъ здѣсь, какъ говоритъ народъ, всѣ свои вещи. Здѣсь показываютъ, кромѣ ковшей, ложку, вилку, ножикъ, трубу, пороховницу, кошелекъ для денегъ, двѣ цѣпи; на одной, говорятъ, Грозный носилъ кошелекъ, другая царская, на которой онъ носилъ крестъ; болѣе 30 монетъ золотыхъ иностранныхъ; арчакъ, потникъ отъ сѣдла, и чепракъ, который былъ затканъ золотомъ, но золото вынуто на потребы монастырскія.

Еще мнѣ показали перстень съ зеленымъ камнемъ, на внутренней сторонѣ котораго надпись: «Перстень царицы и великія княжны Анастасѣи». Ея же серьги, съ лазоревыми камняни, обдѣланныя жемчугомъ.

Обязательный отецъ намѣстникъ^[30] Никаноръ показалъ мнѣ библіотеку. Тамъ мало любопытнаго: ее пересматривалъ митрополитъ Евгеній, бывши архіереемъ Псковскимъ, и все интересное взялъ. Я вскользь просматривалъ синодики, которыхъ здѣсь 6; въ одномъ записаны роды: князей Шеховскихъ, Петруши стрелца, Сумина, Грошихи.

Ежели бы я не боялся оскорбить скромность отца намѣстника, я бы много могъ сказать о немъ. Рѣдко можно встрѣтить такое истинное благочестіе; я сказалъ: истинное; этимъ словомъ я не передалъ своей мысли. Представьте себѣ свѣтлаго, добродушно-веселаго человѣка, при которомъ и вамъ дѣлается свѣтло, при которомъ вамъ въ голову не придетъ ни одна несвѣтлая мысль. Онъ очень жалѣлъ, что многія драгоцѣнности, между которыми замѣчательны ризы, епитрахиль тяжелая (вся засыпанная жемчугомъ) остаются безъ всякой пользы.

— "Будь эти вещи въ Москвѣ, — говорилъ онъ — многіе бы смотрѣли на нихъ, многіе бы учились; а здѣсь кому онѣ нужны.

Посмотрѣвъ пещеры, гдѣ хоронятся умершіе изъ братіи и изъ свѣтскихъ, гдѣ между другими похоронено тѣло монаха Марка, я простился съ о. намѣстникомъ и получилъ отъ него просвиру.

Печоры. 19 Августа.

Прощаясь съ Печорами, прибавлю нѣсколько строкъ. Печоры стоятъ на красивомъ мѣстѣ на берегу рѣки Пачковки. Большая часть жителей полувѣрцы, т. е. Чухонцы; но образованные изъ нихъ стыдятся своего происхожденія и говорятъ, что они Рижскіе Нѣмцы, хотя по-нѣмецки не говорятъ. Меня увѣряли здѣсь, что почти пятая часть дѣвокъ выходитъ замужъ, имѣя уже дѣтей; но что хорошій отецъ не позволитъ шалить дочери.

Еще одно слово: графъ Витгенштейнъ послѣ 1812 года, приписывая свои побѣды особенной помощи Божіей, много жертвовалъ въ здѣшній монастырь и выстроилъ на горѣ новую церковь, довольно хорошей архитектуры, и, говорятъ, хорошо украсилъ.

Изборскъ. 20 Августа.

Отойдя съ версту отъ Печоръ, я встрѣтилъ мужика лѣтъ тридцати. Мнѣ хотѣлось съ нимъ заговорить и я попросилъ у него огня, закурить папироску.

— Изволь, миленькой, отвѣчалъ мужикъ, можно; кстати и я покурю; сядемъ-ко.

Мы сѣли, и я сталъ у него разспрашивать, но, къ несчастію, онъ не могъ ничего мнѣ разсказать.

— У насъ народъ не любопытный, сказалъ онъ мнѣ на прощаньѣ: по нашимъ мѣстамъ на спросъ не скажешь — стыдно, а у насъ ни почемъ!

Прежней дорогой мнѣ идти не хотѣлось, я взялъ вправо и зашелъ къ священнику въ погостъ Залѣсье; этотъ священникъ мнѣ разсказалъ, что у нихъ всѣ занимаются хлѣбопашествомъ, въ озимомъ полѣ сѣять одну только рожь, которая у крестьянъ даетъ самъ-пятъ, а у помѣщиковъ самъ-десять, а иногда и самъ-12; потому-что помѣщики сѣютъ не простую рожь, а муравьевку, обсильнанскую и друг. Яровое поле засѣваютъ преимущественно житомъ, т. е. ячменемъ и льномъ, а отчасти овсомъ; нѣкоторые сажаютъ въ полѣ капусту, потому-что въ полѣ червь не ѣстъ. Ячмень родится самъ-3, 4 и 5, овесъ — самъ-3 и то рѣдко. Ленъ зерномъ — самъ-3, 4; ежели мѣра льна дастъ три пуда волокна — урожай считается хорошимъ; но случается, что съ 10 гарнцевъ получаютъ льна 10 пудовъ или 20 пудковъ. Ленъ здѣсь продаютъ на пудки (20 фунтовъ). Хлѣбъ здѣсь кладутъ въ стойки (копны), а послѣ везутъ на гумно и окладываютъ въ одѣнья^[31] — небольшія скирды; въ стойкахъ бываетъ около 30 сноповъ, а въ одѣньяхъ безъ счету.

Нравственностію здѣшніе жители вообще не могутъ похвалиться; обычай выдавать дѣвку замужъ, когда ей далеко минетъ за 20 или за 25 лѣтъ, мужчинамъ жениться отъ 25 до 30, — много мѣшаетъ чистотѣ нравовъ; но и зная это, все-таки съ трудомъ вѣришь, что въ Залѣсьѣ, напримѣръ, какъ оказывается по собраннымъ мною справкамъ, на 70 рожденій, 12 незаконныхъ. Замѣчательно, что полувѣрцы нравственнѣе Русскихъ; Русскіе и полувѣрцы никогда не мѣшаются женитьбой, и потому это замѣтнѣй. Такъ мнѣ здѣсь же сказывали; что въ Лифляндіи знали только два случая о незаконнорожденныхъ и то потому, что въ то время солдаты стояли, и разумѣется, эти двѣ несчастныя дѣвки пропали, тогда какъ между нашими на этотъ проступокъ смотрятъ не очень строго: женихи обѣгаютъ дѣвокъ, у которыхъ есть дѣти, да и то не совсѣмъ; зато на посидкахъ и въ хороводахъ онѣ — первыя.

Отъ священника я пошелъ довольно рано и дошелъ до Рацова, гдѣ зашелъ въ избу; въ избѣ сидѣла одна старуха; поздоровавшись, я попросилъ у ней пообѣдать.

— Изволь, родный, отвѣчала та: да ужъ не погнѣвайся: хлѣбушка дадимъ, кваску хлѣбни, а больше ничего нѣтъ. Въ разоръ разорили, кормилецъ! Баринъ-то, говорятъ и добрый, да что толку-то? Управляющій Чухна, что хочетъ, то и дѣлаетъ. Вотъ дома теперь только я, да старикъ мой; да и то дома, что боленъ….

Вошелъ больной старикъ, едва передвигая ноги; старуха еще больше стала хныкать. Помочь имъ я не могъ и я, захвативъ у нихъ кусокъ хлѣба, ушелъ. Отойдя отъ Рацова версты съ двѣ, я присѣлъ на берегу озера.

— Какъ прозывается это озеро? спросилъ я мальчика, лѣтъ 14-ти бѣжавшаго по дорогѣ.

— Куцино, отвѣчалъ тотъ.

— Деревня близко есть?

— Есть, прокричалъ на ходу мальчикъ, повернулся въ лѣсъ и скрылся; должно-быть пошелъ за орѣхами.

Вѣрно, этотъ мальчикъ изъ полувѣрцевъ. Русскій непремѣнно бы остановился, спросилъ за чѣмъ нужно знать и, можетъ быть, робѣя, а все-таки вступилъ бы въ разговоръ. Думая о старухѣ, у которой я только былъ, о пробѣжавшемъ мальчикѣ, не помню какъ я заснулъ и проснулся, когда солнце было довольно низко; возвращаться назадъ въ Рацово мнѣ не хотѣлось, и я, понадѣясь на счастье, пошелъ впередъ отъискивать ночлега; но счастье стало мнѣ измѣнять, или можетъ-быть судьба стала меня готовить къ Псковскимъ невзгодамъ… Было уже очень поздно, когда я подошелъ въ хутору какого-то Нѣмца.

— Куда идешь, добрый человѣкъ, спросилъ меня работникъ, стоявшій у воротъ.

— Въ Изборскъ, почтенный, отвѣчалъ я; далеко-ли отсюда до Изборска?

— До Изборьска недалеко, двѣ версты, сказалъ онъ: да ты не ходи, идти нельзя, — волковъ много; а ночуй у нашего Нѣмца, у него просторно.

Я обрадовался приглашенію, но совершенно напрасно. Нѣмецъ на мою просьбу объявилъ, и то смиловавшись, что «одну только версту опасно будетъ идти, а тамъ другая верста пойдетъ полемъ; а полемъ — нѣтъ никакой опасности».

Когда меня такимъ образомъ успокоивалъ нѣмецъ, и успокоивалъ очень радушно, а все-таки не пустилъ ночевать, я вспомнилъ про Перовскаго. Въ 1812 году онъ былъ взятъ въ плѣнъ и его повели во Францію. Дорогой онъ износилъ сапоги, потеръ ноги такъ, что едва могъ идти. Во всей Германіи онъ не могъ выпросить себѣ сапогъ: всѣ Нѣмцы о немъ только сожалѣли, а сапоги ему были брошены изъ перваго окна — во Франціи.

— Воды можно у васъ попросить? спросилъ я, совершенно успокоенный Нѣмецкимъ краснорѣчіемъ.

— Воду кушай, воду кушай!

Напившись, я пошелъ къ Изборску и первую версту прошелъ благополучно; при выходѣ изъ лѣсу я замѣтилъ мужиковъ; по крику можно было догадываться, что они шли съ попойки. Не доходя до нихъ нѣсколько саженъ, я остановился, выкурилъ папироску, а мужики все стояли. Не хотѣлось съ ними сходиться, а дѣлать было нечего, и я пошелъ къ нимъ.

— Братецъ, постой, братецъ! кричали они мнѣ, когда я поровнялся съ ними.

— Что вамъ надо, братцы? спросилъ я, не подходя близко къ нимъ.

— Да ты не бойся, братецъ! Мы сами хозяева, подойди пожалуста поближе.

— Что же вамъ нужно, братцы? сказалъ я, подойдя къ нимъ.

— Ты въ Изборьскъ идешь; отведи парня до дому.

— Доведи, другъ, кричалъ предлагаемый мнѣ въ товарищи мужикъ, безъ шапки, кафтана и сапогъ.

Онъ былъ пьянъ, другіе же, какъ я замѣтилъ, были совершенно трезвы.

— Отчего же вы сами не ведете его? спросилъ я опасаясь за пьянаго.

— Да намъ некогда, отвѣчали тѣ: намъ завтра на работу идти. Видимъ — человѣкь пьяный, бѣжитъ, — какъ одного пустить; а мы и не изъ той деревни —

Я взялъ подъ руку пьянаго и привелъ его домой, и на другой день узналъ, что онъ былъ въ гостяхъ у своей сестры, отданной замужъ въ другую деревню; тамъ подгулялъ и вздумалъ идти домой. Зять снялъ съ него все — шапку, кафтанъ и сапоги, и, не могши его уговоритъ остаться ночевать, пустилъ. На дорогѣ напалъ онъ на незнакомыхъ и тѣ повели его домой, а увидавъ меня, сдали мнѣ на руки.

Поутру я пошелъ къ отцу Александру; онъ мнѣ разсказывалъ, что полувѣрцы иногда постовъ не соблюдаютъ, но что во всемъ прочемъ они очень религіозны. Такъ напримѣръ: въ церковь ходятъ часто; выстроивъ Изборскѣ три богадѣльни и каждая изъ нихъ стоитъ отъ 50 до 60 руб. сереб.; содержатся онѣ также на счетъ прихожанъ. Въ праздникъ приносятъ священнику 1 или 2 кокоры^[32], а въ каждую богадѣльню по 10. Въ платѣ священникамъ очень честны; такъ напр., въ праздники кропятъ скотъ святой водой; по обычаю должны платитъ по три копѣйки съ каждой штуки, и всегда исправно платятъ, никогда не обсчитываютъ въ числѣ штукъ. Еще показалось мнѣ замѣчательнымъ: Изборскъ отъ Залѣсья 12—14 верстъ; а въ Изборскѣ, по-крайней-мѣрѣ въ приходѣ отца Александра, на сто рожденій — одинъ незаконный.

Пошли мы, послѣ чаю, гулять на Шумильну гору, изъ которой, на самомъ близкомъ разстояніи одинъ отъ другаго, бьютъ 11 ключей, и у самой горы стоитъ мелыища.

— Мельнику обѣщано: будешь вѣрно молоть — вода будетъ; обмѣривать станешь — воды не станетъ, сказалъ мнѣ мужикъ, пріѣхавшій на мельницу: сталъ обмѣривать, — воды стало меньше.

Воды дѣйствительно стало меньше: нѣкоторые ключя пошли другими руслами, мимо пруда.

Потомъ отецъ Александрь показалъ мѣсто, гдѣ, по народному преданію, находится могила царя Трувора, и разсказалъ, что богомольцы, идущіе въ Печоры, заходятъ въ Изборскій соборъ къ здѣшней иконѣ Корсунской Богородицы; больные изъ нихъ берутъ камень, накладываютъ на больное мѣсто и всходятъ на гору противъ Сѣверной башни.

22 Августа. Псковъ.

Дорога изъ Печоръ до Изборска безлюдна, да не больше народу и на дорогѣ между Изборскомъ и Псковомъ. Въ сторонѣ отъ большой дороги есть деревни, какъ я уже говорилъ; но въ этихъ деревняхъ тоже мало жизни. Я по дорогѣ услыхалъ первую пѣсню, пѣсню Русскую, только за 12 верстъ отъ Пскова, потому-что, думаю, нельзя называть пѣснью «и-го-го! и-го-го!» что не разъ кричали полувѣрцы, парни и дѣвки, ѣхавшіе въ ночное. Я ходилъ и по большой дорогѣ и по просёлкамъ — вездѣ одно! Повернулъ къ Талабскому озеру — тоже безлюдье. Проходивъ безъ толку нѣсколько дней въ этихъ мѣстахъ, я пришелъ въ Устье къ знакомому уже мнѣ священнику, который былъ такъ добръ, что повѣрилъ мои наблюденія и сдѣлалъ мнѣ много очень полезныхъ замѣтокъ.

— Куда идешь, добрый человѣкъ? крикнулъ мнѣ догнавшій меня на доброй лошади мужикъ, поровнявшись со мной, когда я отошелъ отъ Пскова версты двѣ.

— А ты куда ѣдешь? спросилъ я, не отвѣчая на его вопросъ; да и довольно трудно было мнѣ отвѣчать, куда иду: я этого и самъ не зналъ.

— Привозилъ изъ Новоржева господъ на чугунку, теперь домой ѣду; коли по дорогѣ — подвезу, бойко говорилъ мужикъ.

Я присѣлъ къ нему въ телѣгу, и онъ началъ скороговоркою говорить:

— Взялъ я, братецъ ты мой, въ Новоржевѣ двухъ господъ, взялъ ихъ довезти до чугунки, до машины, по знакомству только, это, братецъ мой, самъ знаешь: пора рабочая, лошадь дома нужна; возьмешь деньги, самъ не радъ будешь деньгамъ… А по знакомству можно… Съ другихъ не взялъ бы по пяти цѣлковыхъ, а съ нихъ только по три…

Мнѣ кажется, что онъ и своихъ знакомыхъ господъ не много уважилъ: за 136 верстъ, съ двухъ, на одной лошади, можно и не уваживши взять шесть рублей.

Мы ѣхали по шоссе, которое идетъ изъ Пскова на Петербургско-Варшавскую дорогу, тоже каменную. Псковское шоссе идетъ на пять верстъ до послѣдней дороги и перпендикулярно въ нее упирается. Я разспрашивалъ многихъ: почему каменную дорогу проложили такъ далеко отъ Пскова? но мнѣ на это никто не могъ сказать ничего. Тѣмъ болѣе это странно, что новая чугунка проложена отъ Пскова очень близко, никакъ не дальше версты, и только въ этомъ одномъ мѣстѣ дороги, и каменная и чугунка, такъ далеко — версты на три слишкомъ — расходятся; въ другихъ же мѣстахъ онѣ сходятся на нѣсколько десятковъ саженъ и идутъ параллельно, до самаго г. Острова. Когда мы подъѣхали къ мосту на р. Терехѣ, я простился съ своимъ спутникомъ и пошелъ къ вновь строющемуся мосту на той же рѣкѣ, для желѣзной дороги, саженяхъ въ двадцати отъ стараго.

Дѣятельность была сильная: рабочихъ было много; одни привозили на тройкахъ огромные камни, другіе тесали камень, третьи копали, возили землю. Я взошелъ на временный деревянный мостъ, подъ который подводили постоянный каменный и разговорился съ рабочими. Отъ нихъ я узналъ, что въ настоящее время рабочимъ плата очень хороша: рабочему 50 к. сер., а мастеру, каменьщику, менѣе рубля не платятъ. Потолковавъ немного съ рабочими, я пошелъ опять на шоссе: чугункой идти не ловко, а другія артели, какъ мнѣ сказывали, стояли далеко. Пройдя немного по каменкѣ, я перешелъ по каменному мосту рѣку Многу и мнѣ захотѣлось пить.

— Дайте пожалуйста напиться, сказалъ я, подходя къ окну избы, стоявшей на самомъ берегу. У окна сидѣли двѣ женщины, и, услыхавъ мою просьбу, одна вскочила и пошла, а другая вслѣдъ ей проговорила:

— Надо бы странному человѣку квасу испить, да квасу-то нѣтъ.

— Сама знаю; — послышалось изъ избы: надо бы квасу, да гдѣ возьмешь квасу-то?

Спустя минуту, она вынесла мнѣ на улицу воды…

— Спасибо, матушка, сказалъ я возвращая ей, напившись кружку. Она одной рукой приняла кружку, а другою стала шарить около моей руки — желая всунуть мнѣ что-то въ руку.

— Ты человѣкъ странный, — торопливо говорила она: тебѣ пригодится; возьми, возьми!

— Спасибо, матушка, — отвѣчалъ я: мнѣ не надо; лучше кому другому подай.

— И другому подамъ — а ты-то возьми!

Я взялъ у ней пол-копѣйки серебромъ, и хотѣлось мнѣ эти деньги сберечь, но не удалось: за Псковскими арестами! Простясь съ ней, я пошелъ дальше.

— Здорово, землячекъ! крикнулъ, догоняя меня, отставной солдатъ: — Куда Богъ несетъ?

— Здравствуй, — отвѣчалъ я: иду, любезный, къ Острову. Не по дорогѣ ли?

— Почитай до самой Подрѣзицы по дорогѣ; пойдемъ вмѣстѣ; закуримъ трубочки, поболтаемъ.

Онъ закурилъ трубку, я папироску, и пошли вмѣстѣ, болтая кой-о-чемъ.

— Зайдемъ въ будку, землякъ, — сказалъ онъ, когда мы поровнялись съ одной будкой, поставленной для солдатъ, служащихъ на шоссе. Тутъ живутъ знакомые: солдатъ съ женой; зайдемъ, квасомъ напоятъ, а захочемъ, такъ и самоваръ поставятъ.

Мы вошли въ довольно просторную и очень опрятную комнату, перегороженную на двѣ части. Хозяина-солдата не было дома, и насъ приняла хозяйка, полуобрусѣлая Чухонка, у которой мой спутникъ, поздоровавшись, попросилъ квасу. Хозяйка ту же минуту подняла дверь, сдѣланную въ комнатѣ въ полу, сходила въ погребъ и принесла намъ большую кружку очень хорошаго квасу.

— Такая бѣда! заговорила она, когда мы усѣлись, такая бѣда: сперва торговала квасомъ, яблоками… все-таки нѣтъ, нѣтъ… а копѣйка лишняя набѣжитъ; а вотъ теперь… не смѣй торговать — да и полно!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Хозяйка подчивала насъ чаемъ, но мы отказались, простились съ ней, и пошли дальше.

— Она богата, — сказалъ мнѣ дорогою мой товарищъ: мужъ у ней человѣкь крѣпкій, а она хозяйка, и огородъ развела, да и торговала по малу… деньги есть. А ни что: люди добрые — Близко Подрѣзица, расходиться скоро: мнѣ надо влѣво брать; зайдемъ выпьемъ по шкалику; на разставаньи такъ и быть — поднесу!

Я отказался отъ его угощенія и мы разстались: онъ пошелъ въ кабакъ, а я повернулъ въ Подрѣзицу, лежащую въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ большой дороги; на самой дорогѣ стояла харчевня, но мнѣ не хотѣлось въ ней останавливаться.

— Пусти, добрый человѣкъ, переночевать, сказалъ я хозяину, подходя къ одной избѣ.

— Эхъ, ты! отвѣчалъ тотъ: въ плисовой поддевкѣ ходишь, а въ деревню ночевать повернулъ! Ступай въ харчевню, да возьми особую комнату.

Я пошелъ въ другую избу, тоже получилъ отказъ; въ третью я не захотѣлъ идти, а какъ было еще довольно рано, то пошелъ дальше.

— Помогай Богъ! сказалъ я, подходя къ солдату, который, вмѣстѣ съ малымъ лѣтъ двадцати, убиралъ разными камушками сотку, т. е. знакъ на шоссе, который ставятъ черезъ каждыя 100 сажень.

— Спасибо, землякъ, спасибо! отвѣчали они: вотъ, братъ, сотки убираемъ.

— Много же вы ихъ въ день уберете? спросилъ я.

— Да много: коли не полѣнишься, отвѣчалъ солдатъ, такъ въ день-то сотки четыре уберешь. Я не работаю; я такъ, вотъ ему помогаю, прибавилъ онъ указывая на парня.

— Пустая работа, сказалъ парень, совсѣмъ пустая: работаешь, работаешь; пройдетъ скотина какая, а то человѣкъ какой, копнетъ ногой, — опять работай! И добро бы большая краса была! —

Стало вечерять, когда я подошелъ къ Суслову. На шоссе выходитъ только одинъ постоялый дворъ или, по-здѣшнему, харчевня. Въ харчевнѣ меня не пустили ночевать, хотъ я и предлагалъ плату за ночлегъ.

— Ступай, братъ, въ деревню, мы сами нанимаемъ; значитъ — деньги платимъ, отвѣчалъ мнѣ дворникъ на мою просьбу, вѣрно, не надѣясь на хорошую плату.

— Пусти, добрый человѣкъ, переночевать, сказалъ я первому попавшемуся мнѣ мужику.

— Милости просимъ, отвѣчалъ тотъ; милости просимъ! Пойдемъ въ избу, закусимъ мало, чѣмъ Богъ послалъ.

Хозяинъ избы, очень благообразный мужикъ, лѣтъ 38, только-что вернулся съ поля; подойдя къ своему двору, онъ нашелъ у воротъ своего сына, мальчика лѣтъ двухъ, взялъ его на руки, и мы вошли въ избу.

— Не обезсудь, добрый человѣкъ, оказалъ онъ: бѣдность! Я-бъ тебя не такъ угостилъ. Малюха! крикнулъ онъ, обращаясь къ своей дочери, дѣвочкѣ лѣтъ 14: малюха, накрой-ка столъ, сядемъ, поѣдимъ; вотъ и странный съ нами. Вотъ, братъ, — сказалъ онъ мнѣ: вотъ у меня хозяйка! Сперва была и жена, да Богъ взялъ; хорошіе люди видно и Богу нужны! Осталось четверо дѣточекъ, да пятая вотъ хозяйка; а тутъ на бѣду еще выбрали въ десятскіе. — У насъ десятскіе по выбору: выбираютъ на полгода; полгода отслужилъ, выбираютъ другаго —

— Отчего же ты не женишься? спросилъ я у хозяина: этой хозяйкѣ гдѣ же справиться со всѣмъ домомъ.

— Да видишь ты, отвѣчалъ онъ: хорошая за меня, видя нашу бѣдность, не пойдетъ; взять лядащую, какая будетъ хозяйка? Жену взять можно! а хозяйку въ домъ, мать дѣтямъ — пройди весь свѣтъ, не отыщешь. Теперь дочкѣ трудно, — да безъ мачихи! Двухъ сынковъ: одному четыре года, другому шесть, — отдалъ въ пастушки, все съ хлѣба долой, да и малюхѣ моей все легче.

Помолясь Богу, мы съ хозяиномъ сѣли за столъ, который малюха (т. е. маленькая) подвинула къ окну; она же принесла молока, варенаго картофелю, очень хорошаго хлѣба, и сама сѣла съ нами. За ужиномъ разговаривали мало, хозяинъ иногда подчивалъ меня, или просилъ прибавить молока или подвинуть къ нему картофель. Во время ужина я осматривалъ избу. Изба была довольно большая, довольно опрятная и съ поломъ; у самаго входа въ избу налѣво стояла печь и на загнѣткѣ висѣлъ котелъ, а направо столъ; иконы стояли въ кіотѣ въ углу наискось отъ печи; кіотъ былъ поставленъ на четверть отъ лавки; потому подъ иконами нельзя было сѣсть, стало-быть и передняго угла не было. Въ четвертомъ углу стояла кровать — къ лавкѣ были придѣланы еще двѣ доски. Здѣшнія избы похожи больше на Чухонскія; съ Новогородскими имѣютъ онѣ одно сходство: какъ Псковскія, такъ и Новогородскія, ставятъ въ два этажа, хоть часто первый этажъ занимается скотомъ.

Поужинавъ, малюха послала отцу постель: подвинула къ лавкѣ скамью, положила постель — мѣшокъ набитый сѣномъ, въ родѣ перины, положила подушку; потомъ и мнѣ, въ качествѣ страннаго, дала подушку. Мы съ хозяиномъ легли, а молодая хозяйка стала кормить двухъ своихъ маленькихъ братьевъ. Хозяину не спалось, мнѣ тоже; но когда онъ сталъ разсказывать о будущемъ Россіи, не думаю кто бы могъ заснуть. Онъ говорилъ о пользѣ желѣзныхъ дорогъ; но при этомъ прибавилъ, что настоящій вопросъ, объ улучшеніи крестьянъ, гораздо больше имѣетъ значенія для насъ. На этотъ вопросъ онъ сперва смотрѣлъ съ религіозной точки, а потомъ и съ экономической.

— Я человѣкъ вольный, — говорилъ онъ: мнѣ врать не изъ чего; повѣрь мнѣ — лучше будетъ, мужикъ на барщинѣ того не сработаетъ, что на себя; да и такъ на барина не сдѣлаетъ, какъ для себя; и барину будетъ лучше, и мужику совсѣмъ хорошо. Не вовсе, знать, Господь на насъ прогнѣвался!

— Эй! кто тутъ? — раздался подъ окномъ голосъ: вставай скорѣй! — кричалъ кто-то, стуча кнутовищемъ въ окно. Вставай! десять подводъ нарядить надо!

— Ладно! проговорилъ мой хозяинъ: Вотъ видишь, братецъ ты мой: день на работѣ, а ночь на побѣгушкахъ; смаялся такъ…..А на горе, — солдаты идутъ вверхъ.--

— Куда вверхъ? спросилъ я.

— А изъ Питера въ Варшаву, пусто ихъ будь! отвѣчалъ тотъ, лѣниво одѣваясь: Вверхъ у насъ называется къ Варшавѣ; а внизъ — къ Питеру….. За чѣмъ это солдатъ гонятъ туда? —

Я молчалъ.

— А гонятъ много! — бормоталъ хозяинъ: а зачѣмъ — Господь ихъ знаетъ! сказалъ онъ, выходя изъ избы.

Мнѣ спалось дурно, и я слышалъ, какъ мой хозяинъ передъ свѣтомъ вернулся домой: онъ, войдя въ избу, потихоньку раздѣлся, подошелъ къ кровати, на которой спала его дочь съ маленькими братьями; потомъ легъ. Едва стало разсвѣтать, хозяинъ всталъ и разбудилъ дѣтей. Дочь пошла доить корову, а сына, мальчишку лѣтъ 3, отецъ заставилъ подпахать, подместь, полъ.

— Надо къ работѣ пріучать, — сказалъ онъ мнѣ: съмолоду не привыкнуть работать, подъ старость ѣсть нечего будетъ.

Мы съ хозяиномъ простились, онъ съ дочерью пошелъ на работу въ поле, я на строющуюся чугунку; одни ребятишки остались дома; предложилъ было я хозяину за ночлегъ, денегъ, но тотъ только махнулъ рукой и ушелъ, такъ что я уже послѣ него вышелъ изъ избы: онъ уже совсѣмъ собрался, а я еще собирался.

На строющейся чугункѣ я сталъ бродить между рабочими. Протолкавшись часу до 11-го, я попросилъ у одного пить.

— Да у насъ вода, отвѣчалъ тотъ мнѣ: ты ступай вонъ туда — тамъ квасомъ напоютъ.

Я пошелъ, куда мнѣ было оказано, и вошелъ въ крытую землянку. Въ ней двѣ женщины, очень опрятно одѣтыя, варили въ огромныхъ котлахъ обѣдъ для рабочихъ, около входа сидѣлъ какой-то мужикъ. Я у нихъ попросилъ напиться.

— Изволь, родимый, изволь, — сказала одна изъ женщинъ, зачерпнула корцомъ квасу и подала мнѣ; кушай, родненькій!

Квасъ былъ очень хорошъ, и я отъ души сказалъ спасибо, отдавая корецъ и усаживаясь въ землянкѣ.

— Какія вы щеголихи, сказалъ я, обращаясь къ поварихамъ.

— Да нельзя, родимый, отвѣчала одна: съ насъ спрашиваютъ за это, сами ли въ грязи, кругомъ ли грязь — за все спрашиваютъ.

— Нельзя ли вамъ дать мнѣ щей, я заплачу, что стоитъ, сказалъ я.

— И!… Избави Господи!.. Грошъ возьмешь — бѣда: прогонятъ. Такъ кушай, сколько хочешь… Да кстати и щи уварились, — говорила женщина, наливъ щей, положивъ большой кусокъ говядины, и подавая мнѣ: У насъ со всѣхъ достанетъ, не то какъ у другихъ хозяевъ.

— А вы чьихъ?

— А Гладина — купца. Купецъ Гладинъ есть въ Питерѣ, тамъ онъ подрядъ снялъ выставлять рабочихъ на дорогу.

Первый разъ мнѣ случилось ѣсть у рабочихъ такія щи; хоть бы въ любомъ московскомъ трактирѣ подали вамъ такихъ, вы бы не обидѣлись. Пообѣдавъ, я пошелъ къ другой артели, которая уже обѣдала.

— Хлѣбъ да соль, братцы! сказалъ я подходя къ нимъ.

— Милости просимъ хлѣба-соли кушать, отвѣчали мнѣ подвигаясь, чтобъ дать мнѣ мѣсто.

— Гладинскіе работники лучше ѣдятъ, сказалъ я, хлѣбнувъ кашицы безъ говядины и даже безъ масла.

— Гладинъ хорошо кормитъ рабочихъ не съ проста, — отвѣчалъ мнѣ одинъ: сытый работникъ вдвое противъ голоднаго работаетъ; кормитъ хорошо, разсчитываетъ хорошо; ну всякому и хочется попасть къ нему; у него что ни лучшіе работники, — плутуетъ, значитъ.

— Да какъ же плутуетъ? — спросилъ я озадаченный такимъ заключеніемъ: платитъ хорошо, кормитъ хорошо: значитъ на правду дѣло ведетъ.

— Да такъ-то оно, такъ!…

— Гладинскаго хлѣба много даромъ ѣдятъ, — прибавилъ другой: кто хошь приходи, квасу, хлѣба, а то и щей — дадутъ.

Рабочіе легли отдыхать, а я пошелъ по чугункѣ въ поле. Погода была не совсѣмъ хороша, но мнѣ не хотѣлось идти въ какую-нибудь деревню и я присѣлъ около чугунки. Здѣсь мѣста большею частію болотистыя, а какіе-то прохожіе развели огонь, — полѣнились затушить, болото и загорѣлось; на сажень кругомъ, то въ томъ, то въ другомъ мѣстѣ, вспыхивалъ огонекъ; невдалекѣ пастушки, двѣ дѣвочки, одной лѣтъ 13, другой около 12, пасли стадо. Меньшая пробѣжала мимо меня, догоняя свинью.

— Передъ дождемъ не удержишь свинью въ стадѣ, — сказала она мнѣ, вернувъ свинью: чуетъ дождь — бѣжитъ домой.

— Что же вы не гасите болото? спросилъ я ее.

— На той недѣлѣ будемъ гасить, отвѣчала она: а то выгоритъ болото, скотъ пасти негдѣ будетъ.

Просидѣвъ до сумерокъ, я пошелъ на каменную дорогу и вошелъ въ первую харчевню: на Варшавско-Петербургской каменной дорогѣ я не видалъ ни одной деревни: однѣ харчевни стоятъ уединенно, изрѣдка къ харчевнѣ (т. е. постоялому двору) присосѣдился кабакъ или конторка, какъ здѣсь называютъ волостныя правленія и сельскія расправы.

— Ступай направо! сказала хозяйка, когда я спросилъ у ней, можно ли ночевать. Можно, отчего жъ нельзя?!

Въ той же корчмѣ пристали и солдаты, которые вели арестантовъ: одинъ арестантъ сильно натеръ ногу и не могъ дойти до этапной станціи. Хозяйка, слѣпая старуха, послала всѣмъ постели, и арестантамъ и солдатамъ; она очень хлопотала, чтобъ расковать арестантовъ, но солдаты, не смотря ни на предложенныя постели, ни безденежный ужинъ, не рѣшились исполнить ея просьбы. На другой день я пошелъ въ Псковъ; зашелъ на почту справиться — нѣтъ ли ко мнѣ писемъ, и ушелъ въ Любятово, гдѣ пообѣдалъ и купилъ серебряную копѣйку, найденную въ этотъ же день на томъ мѣстѣ, гдѣ стоялъ Грозный, когда шелъ громить Псковъ. Часа въ 4 послѣ обѣда я былъ на Псковской станціи желѣзной дороги, гдѣ просидѣлъ до 8 часовъ. Взялъ билетъ, сѣлъ въ вагонъ…. Дальнѣйшія происшествія считаю излишнимъ повторять.

↑ Т. е. тысячникъ.
↑ Круглый — квадратный.
↑ Раины — бревна съ небольшимъ 12 саженъ, къ концамъ стесанныя; нижняя раина не подымается.
↑ Вертикальный воротъ.
↑ Мѣсто гдѣ начинается озеро; въ Головѣ довольно мелко четвертей 5 глубины, суда при переходѣ этого мѣста скидаютъ часть груза.
↑ Крясы — крюки, которыми подымаютъ товаръ въ барку; здѣсь говорятъ, зелѣзо вм. желѣзо.
↑ Перегружаться.
↑ Я не могъ записать всѣхъ названій; а Псковичамъ, казалось бы, надо было обратить на это вниманіе.
↑ Такъ называются суда по количеству поднимаемой клади; на малыхъ судахъ — на троеночкъ, на четверкѣ по одной каютѣ.
↑ Имъ праваго, а по теченію рѣки лѣваго.
↑ Разумѣется — это сильно преувеличено, хотя, впрочемъ, пеньковый неводъ, чрезвычайно частый, въ 250 саж. одной длины, не говоря о ширннѣ, да въ добавокъ еще мокрый, долженъ тяжело вѣсить.
↑ Запасъ состоитъ изъ слѣдующихъ частей: 1) Клячь, которая идетъ къ гужамъ или пятамъ, 30 саженъ: къ крылу каждая яча 2 вер.; къ этому пришивается 2) середка, тоже къ каждому крылу 40 саженъ, яча 11 вер. Потомъ 3) частый, длины 30 саженъ, яча 1 ¹/₂ вер. Потомъ 4) перши, длины 30 саженъ, яча ¹/₂ вершка или меньше; наконецъ 4) гили, до ¹/₃ вершка, изъ которыхъ дѣлается и матка. Это запасъ зимній, т. е. самый большой; лѣтній дѣлается рѣдко такой величины; впрочемъ и зімній и лѣтній бываютъ меньше, но во всякомъ-случаѣ, пропорціонально названнымъ частямъ. Малый запасъ называютъ мутникомъ
↑ Корыто — пролубь, въ которую вынимаютъ запасъ.
↑ Карышъ — карась.
↑ Здѣсь говорятъ за-что, вм. почему.
↑ Говорятъ и Лыбуста, но Выбутой не называютъ, какъ въ одной книжкѣ сказано.
↑ Нейгаузенъ.
↑ Сопочками здѣсь называютъ всякую курганообразную гору.
↑ Перино, Перыно; среднее между и и ы.
↑ Здѣсь говорятъ: moü, тоя, тое, вм. тотъ, ma, mo; евойный, ая ое, вм. его; ейный, ая, ое, вм. ея.
↑ Тамъ должность пастуховъ большею частію исправляютъ женщины.
↑ Погружатъ, топить.
↑ Материкъ, не островъ.
↑ Колодезъ.
↑ Анбаръ.
↑ Заботится.
↑ Драть ленъ, пеньку; вообще драть, — вытягивать.
↑ Это не всегда, а большею частію.
↑ Погостъ Елисавета и Захарія.
↑ Архимандритъ, какъ мнѣ сказали, на дежурствѣ въ Петербургѣ въ Сѵнодѣ.
↑ 3а Окой небольшія скирды называются: одоньи, одонки.
↑ Кокора — круглый фунта въ 3—4 хлѣбъ изъ лучшей домашней муки.

[1] Т. е. тысячникъ.

[2] Круглый — квадратный.

[3] Раины — бревна съ небольшимъ 12 саженъ, къ концамъ стесанныя; нижняя раина не подымается.

[4] Вертикальный воротъ.

[5] Мѣсто гдѣ начинается озеро; въ Головѣ довольно мелко четвертей 5 глубины, суда при переходѣ этого мѣста скидаютъ часть груза.

[6] Крясы — крюки, которыми подымаютъ товаръ въ барку; здѣсь говорятъ, зелѣзо вм. желѣзо.

[7] Перегружаться.

[8] Я не могъ записать всѣхъ названій; а Псковичамъ, казалось бы, надо было обратить на это вниманіе.

[9] Такъ называются суда по количеству поднимаемой клади; на малыхъ судахъ — на троеночкъ, на четверкѣ по одной каютѣ.

[10] Имъ праваго, а по теченію рѣки лѣваго.

[11] Разумѣется — это сильно преувеличено, хотя, впрочемъ, пеньковый неводъ, чрезвычайно частый, въ 250 саж. одной длины, не говоря о ширннѣ, да въ добавокъ еще мокрый, долженъ тяжело вѣсить.

[12] Запасъ состоитъ изъ слѣдующихъ частей: 1) Клячь, которая идетъ къ гужамъ или пятамъ, 30 саженъ: къ крылу каждая яча 2 вер.; къ этому пришивается 2) середка, тоже къ каждому крылу 40 саженъ, яча 11 вер. Потомъ 3) частый, длины 30 саженъ, яча 1 ¹/₂ вер. Потомъ 4) перши, длины 30 саженъ, яча ¹/₂ вершка или меньше; наконецъ 4) гили, до ¹/₃ вершка, изъ которыхъ дѣлается и матка. Это запасъ зимній, т. е. самый большой; лѣтній дѣлается рѣдко такой величины; впрочемъ и зімній и лѣтній бываютъ меньше, но во всякомъ-случаѣ, пропорціонально названнымъ частямъ. Малый запасъ называютъ мутникомъ

[13] Корыто — пролубь, въ которую вынимаютъ запасъ.

[14] Карышъ — карась.

[15] Здѣсь говорятъ за-что, вм. почему.

[16] Говорятъ и Лыбуста, но Выбутой не называютъ, какъ въ одной книжкѣ сказано.

[17] Нейгаузенъ.

[18] Сопочками здѣсь называютъ всякую курганообразную гору.

[19] Перино, Перыно; среднее между и и ы.

[20] Здѣсь говорятъ: moü, тоя, тое, вм. тотъ, ma, mo; евойный, ая ое, вм. его; ейный, ая, ое, вм. ея.

[21] Тамъ должность пастуховъ большею частію исправляютъ женщины.

[22] Погружатъ, топить.

[23] Материкъ, не островъ.

[24] Колодезъ.

[25] Анбаръ.

[26] Заботится.

[27] Драть ленъ, пеньку; вообще драть, — вытягивать.

[28] Это не всегда, а большею частію.

[29] Погостъ Елисавета и Захарія.

[30] Архимандритъ, какъ мнѣ сказали, на дежурствѣ въ Петербургѣ въ Сѵнодѣ.

[31] 3а Окой небольшія скирды называются: одоньи, одонки.

[32] Кокора — круглый фунта въ 3—4 хлѣбъ изъ лучшей домашней муки.

[1]

[2]

[3]

[4]

[5]

[6]

[7]

[8]

[9]

[10]

[11]

[12]

[13]

[14]

[15]

[16]

[17]

[18]

[19]

[20]

[21]

[22]

[23]

[24]

[25]

[26]

[27]

[28]

[29]

[30]

[31]

[32]

ПУТЕВЫЯ ПИСЬМА изъ НОВОГОРОДСКОЙ И ПСКОВСКОЙ ГУБЕРНІЙ, ПАВЛА ЯКУШКИНА.

1860.

ИЗЪ ПСКОВСКОЙ ГУБЕРНІИ.

ПУТЕВЫЯ ПИСЬМА
изъ
НОВОГОРОДСКОЙ И ПСКОВСКОЙ
ГУБЕРНІЙ,
ПАВЛА ЯКУШКИНА.