ИЗЪ ВОСПОМИНАНІЙ О МУЛТАНСКОМЪ ДѢЛѢ.[править]
Выступленіе В. Г. Короленка, вмѣстѣ съ другими писателями нашими, съ энергичнымъ протестомъ противъ дикаго обвиненія евреевъ въ ритуальныхъ убійствахъ, упорно повторяемаго истинно-русскими погромщиками по поводу убійства мальчика Ющинскаго, заставило меня вспомнить о другомъ дѣлѣ, въ которомъ тоже обвинялась цѣлая народность въ человѣческомъ жертвоприношеніи, и въ которомъ огромное значеніе имѣла энергичная защита В. Г. Короленка.
Я говорю о Мултанскомъ дѣлѣ. Оно теперь заслонено крупными событіями послѣднихъ лѣтъ. Послѣ него на Руси совершилось такое множество другихъ, еще болѣе мрачныхъ и возмутительныхъ дѣлъ, что о Мултанскомъ дѣлѣ, повидимому, не стоитъ и вспоминать. Что значатъ всѣ полицейскія пытки и истязанія, которымъ подвергались несчастные вотяки, когда даже смертная казнь стала «бытовымъ явленіемъ»?
Но развѣ можно забыть, что не въ «смутное», а въ самое тихое и мирное время, и не «исключительный», а самый нормальный коронный русскій судъ, на основаніи лишь темныхъ предразсудковъ и сплетенъ, безъ единаго достовѣрнаго факта, вопреки мнѣнію ученыхъ, упорно взводилъ ужасное обвиненіе на цѣлую народность — обвиненіе въ человѣческомъ жертвоприношеніи съ религіозною цѣлью? Развѣ можно забыть, что это обвиненіе падало на совершенно невинныхъ людей, которыхъ «нормальный» судъ томилъ годами въ тюрьмѣ, гдѣ многіе успѣли умереть, не дождавшись окончанія дѣла?
И если коронному суду не удалось въ третій разъ добиться окончательнаго обвинительнаго приговора, если невинные люди вышли изъ суда вполнѣ оправданными, то это произошло уже не по волѣ короннаго суда, сдѣлавшаго все, что только возможно, — и даже многое, казавшееся невозможнымъ — для обвиненія. Своимъ спасеніемъ вотяки были обязаны только свѣту гласности, усиліямъ защиты и справедливости суда присяжныхъ.
Въ первый разъ Мултанское дѣло разсматривалось временнымъ отдѣленіемъ сарапульскаго окружнаго суда въ г. Малмыжѣ, Вятской губерніи, 10 и 11 декабря 1894 г. Я жилъ тогда въ этомъ же городѣ, но не могъ быть самъ на судѣ вслѣдствіе болѣзни. Только на другой день послѣ обвинительнаго приговора я отправился, глухимъ вечеромъ, къ своему другу О. М. Жирнову, который былъ въ судѣ и отъ котораго я хотѣлъ узнать подробности дѣла. Глухо и мертвенно бываетъ въ такихъ городкахъ въ эту пору. Шаги гулко отдаются по пустыннымъ, засыпаннымъ глубокимъ снѣгомъ, улицамъ. Неуклюжіе, темные дома какъ будто притаились и подозрительно смотрятъ своими черными окнами на прохожаго, который осмѣливается нарушать окружающій, тяжелый и сонный, покой. И только яркой звѣздочкой поблескивалъ и манилъ къ себѣ огонекъ въ квартирѣ Жирнова.
Безъ такихъ огоньковъ, хотя изрѣдка мерцающихъ тепло и ласково тутъ и тамъ, жить въ нашихъ угрюмыхъ захолустьяхъ было бы слишкомъ тяжело, быть можетъ невыносимо, особенно для тѣхъ, кто случайно очутился тамъ и не погрязъ еще въ тинѣ обывательщины. Такіе огоньки хотя сколько-нибудь нарушаютъ окружающую безпросвѣтную тьму, нарушаютъ безмолвный, покорный и робкій захолустный трепетъ и безотвѣтное смиреніе, тревожатъ самодовольный покой мѣстныхъ «воротилъ». Отъ такихъ огоньковъ, объединяющихъ и согрѣвающихъ въ холодномъ, мертвенномъ пустырѣ захолустья все, что поживѣе, и вылетаютъ тревожныя и ненавистныя для многихъ искры — газетныя корреспонденціи, выносящія на показъ то одинъ, то другой мрачный штрихъ мѣстной жизни, грязненькій подвигъ какого-нибудь всемогущаго мѣстнаго насильника, который думалъ, что его дѣянія такъ и потонутъ, безслѣдно и безнаказанно, среди окружающаго робкаго безмолвія…
И думая объ этомъ, я уже представляль себѣ, какъ тонкій золотой лучъ, который тянулся отъ того огонька къ моимъ глазамъ, протянется дальше, перекинется черезъ безгласныя, покорно-унылыя поля, въ далекій, большой, шумный городъ, тамъ ляжетъ на газетный листъ — и вынесетъ Мултанское дѣло на судъ общества. Окружающій мракъ мнѣ казался уже не столь безнадежнымъ. «Мы еще поборемся», — думалъ я.
Окруженный облаками табачнаго дыма, со своей неразлучной трубочкой, мой пріятель строчилъ уже усердно судебный отчетъ.
— Жаль, что вы не были. На судѣ творилось Богъ знаетъ что, — такъ встрѣтилъ онъ меня. — Не соблюдалось даже простое приличіе. На защитника чуть не кричали. Его прерывалъ не только предсѣдатель, но и товарищъ прокурора. Предсѣдатель дважды устанавливалъ невѣрныя данныя. Свидѣтели защиты не были допущены. Защитнику разрѣшили допрашивать свидѣтелей только по тѣмъ обстоятельствамъ, для удостовѣренія которыхъ они были вызваны. Впрочемъ и защитникъ (сарапульскій частный повѣренный) оказался плохо подготовленнымъ. Онъ объясняетъ это тѣмъ, что обвиняемые обратились къ нему слишкомъ поздно. Словомъ, получилось сплошное возмутительное безобразіе, и бѣдныхъ вотяковъ закатали въ каторгу. Сущность всего дѣла, тѣ пріемы, какъ оно создавалось и велось, были намъ уже извѣстны и понятны. Мы не сомнѣвались въ полнѣйшей невинности вотяковъ, которые являлись дѣйствительной «жертвой» въ этомъ вопіющемъ дѣлѣ. Оно захватило насъ цѣликомъ, и мы, возмущенные и потрясенные, рѣшили во что бы то ни стало перенести это дѣло въ печать, освѣтить его возможно ярче, полнѣе, чтобы ясно показать его подкладку. Но въ этомъ дѣлѣ все складывалось сначала какъ-то несчастливо. Только что мы послали въ казанскій «Волжскій Вѣстникъ» телеграмму о томъ, что въ скоромъ времени въ газету будетъ доставленъ отчетъ о Мултанскомъ дѣлѣ, какъ тамъ появилась статья нѣкоего Б., написанная, на основаніи одного только обвинительнаго акта, хлестко, со всѣми обычными фельетонными украшеніями. Авторъ категорически заявлялъ, что фактъ человѣческаго жертвоприношенія мултанскими вотяками «не вызываетъ сомнѣнія въ своей подлинности» и что «теряешься въ недоумѣніи, которой изъ кровавыхъ подробностей этого единственнаго въ нашъ вѣкъ, вѣкъ гуманности и прогресса, преступленія обязанъ охватывающему чувству ужаса и омерзенія». И все кончалось возгласомъ: «Итакъ, актъ общественнаго правосудія совершился». Статья эта возмутила насъ до глубины души. Мы сознавали, что масса читателей увидитъ въ ней лишь новое и окончательное подтвержденіе ужаснаго предразсудка, жертвой котораго стали мултанскіе вотяки. Мы знали, что эту статейку сейчасъ же подхватятъ другія газеты, какъ первое, свѣжее извѣстіе о сенсаціонномъ дѣлѣ. Мы послали въ редакцію «Вол. Вѣстника» письмо, въ которомъ предупреждали читателей, чтобы они не спѣшили дѣлать заключенія до появленія основательнаго судебнаго отчета. Но газета, — бывшая нѣкогда самымъ лучшимъ поволжскимъ органомъ, подъ редакціей покойнаго проф. Н. П. Загоскина, — въ то время была руководима лицомъ мало чуткимъ въ общественномъ смыслѣ и клонилась уже къ упадку. Наше письмо не было въ ней помѣщено. Я напечаталъ предостерегающее письмо въ «Казанскомъ Телеграфѣ». Но статья г. Б. была уже подхвачена цѣлымъ рядомъ провинціальныхъ и столичныхъ изданій, въ которыхъ о человѣческомъ жертвоприношеніи въ Мултанѣ говорилось какъ о фактѣ несомнѣнномъ. Появились въ такомъ же духѣ замѣтки и въ нѣкоторыхъ журналахъ. Тогда я рѣшилъ разослать во всѣ наиболѣе видные журналы и газеты прекрасно составленный Жирновымъ отчетъ о дѣлѣ, появившійся въ «Казанскомъ Телеграфѣ». На основаніи отчета и тѣхъ свѣдѣній, какія у насъ имѣлись, я доказывалъ, что противъ вотяковъ нѣтъ рѣшительно никакихъ уликъ, что все дѣло основано на слухахъ, создано полицейскими пытками и истязаніями. Я ссылался на слова извѣстнаго этнографа П. М. Богаевскаго: «Хотя самый фактъ убійства въ Мултанѣ нищаго съ какою-то суевѣрной цѣлью не подлежитъ сомнѣнію, но объясненіе обстоятельствъ самаго преступленія было дано несогласное съ имѣющимися въ наукѣ данными по этому вопросу» (докладъ 20 февраля 1895 г. въ засѣданіи моск. имп. о-ва любит. естествоз., антроп. и этнографіи).
Покойный С. Н. Южаковъ обратилъ вниманіе на присланный мною матеріалъ и въ 6-й книгѣ «Русскаго Богатства» за 1895 г. выразилъ убѣжденіе въ несостоятельности данныхъ, на которыхъ основывалось обвиненіе. «А между тѣмъ, — говорилъ онъ, — помимо чувства справедливости по отношенію къ подсудимымъ, здѣсь затронуто чувство справедливости къ цѣлой народности. Создается прецедентъ, несомнѣнно возбуждающій враждебныя чувства къ вотякамъ въ мѣстномъ населеніи». С. Н. Южаковъ сравнивалъ это дѣло съ обвиненіемъ евреевъ въ употребленіи христіанской крови и кончалъ такъ: «допустивъ еще недоказанное существованіе среди вотяковъ человѣческихъ жертвоприношеній, мы можемъ вызвать цѣлый рядъ вполнѣ несправедливыхъ обвиненій и вселить племенную вражду. Нужно, крайне нужно для спокойствія и для справедливости того далекаго края нелицепріятное разслѣдованіе науки. Снаряженіе для этого спеціальной научной экспедиціи — дѣло настоятельное».
Дѣло заключалось въ слѣдующемъ.
Проходя по пѣшеходной тронѣ, соединяющей деревни Аныкъ и Чулью, крестьянская дѣвочка Марфа Головизнина, около полудня 5 мая 1892 г., увидѣла лежащаго поперекъ тропы человѣка. Она не замѣтила, живъ ли онъ или мертвъ, такъ какъ онъ былъ покрытъ азямомъ. Возвращаясь на другой день по этой же тропѣ, дѣвочка ясно увидѣла, что у человѣка, лежащаго на тропѣ, нѣтъ головы; азямъ съ мертваго былъ кѣмъ то откинутъ. Дѣвочка разсказала объ этомъ въ Чульѣ. Кто первый явился къ трупу — неизвѣстно. Когда же 7 мая прибылъ урядникъ, то онъ нашелъ, что кругомъ слѣды затоптаны совершенно; какіе то «русскіе» искали, будто бы, голову, а азямъ оказался уже «задѣланнымъ между лямками котомки». 9-го мая прибывшій приставъ свидѣтельствуетъ, что трупъ былъ уже одѣтъ въ азямъ и за плечами была котомка. Въ первомъ донесеніи слѣдователю приставъ писалъ, что имъ была замѣчена впереди трупа на щепкахъ кровь. Но потомъ онъ о щепкахъ уже ничего не говорилъ, и когда понятые-вотяки стали приносить изъ разныхъ мѣстъ окровавленныя щепки, указывающія на кровавый слѣдъ по направленію къ русскому селенію Аныку, то приставъ просто уничтожалъ эти вещественныя доказательства, даже не занося о нихъ въ протоколъ.
Нѣкоторые свидѣтели показывали, что въ ночь на 5 мая, когда было совершено, будто бы, жертвоприношеніе, они видѣли нищаго Матюнина не въ Мултанѣ, а въ русской деревнѣ Копкахъ, гдѣ онъ ночевалъ у крестьянина Санникова. 5 мая утромъ его видѣли тоже въ русской деревнѣ Кузнеркѣ, послѣ чего въ полдень дѣвочка видѣла его уже лежащимъ на тропѣ. Слѣдуетъ замѣтить, что покойный страдалъ падучей. Наконецъ, одинъ изъ русскихъ, мельникъ Фома Щербаковъ, очевидно, что то знавшій, открыто кричалъ, что это «дѣло русскихъ»…
Замѣчательно, что какъ дѣвочка не замѣтила сначала отсутствія у трупа головы, такъ и приставъ, при первомъ осмотрѣ, не замѣтилъ отсутствія внутренностей, которыхъ потомъ не оказалось. Онъ видѣлъ массу запекшейся крови, хотя если бы внутренности тогда были уже вынуты, то «массы запекшейся крови» тамъ не могло остаться и самое отверстіе было бы такъ широко (какимъ оно и оказалось впослѣдствіи), что не замѣтить этого было бы невозможно. И вотъ, по одному отсутствію головы и по указанію русскихъ крестьянъ, что это «дѣло вотяковъ», приставъ уничтожаетъ окровавленныя щепки, найденныя по дорогѣ въ Аныкъ, не обращаетъ вниманія на крики Фомы Щербакова, что это дѣло русскихъ, и все свое дознаніе сосредоточиваетъ исключительно въ с. Мултанѣ. Предвзятая мысль, что нищаго «замолили» вотяки, вела къ отысканію доказательствъ виновности вотяковъ даже въ самыхъ невинныхъ предметахъ. Такъ, напр., въ шалашѣ Моисея Дмитріева, гдѣ, будто бы, былъ замоленъ Матюнинъ, земляной полъ оказался сырымъ. Въ этомъ было усмотрѣно доказательство тому, что смывали кровь. Анализъ, произведенный потомъ, показалъ, что слѣдовъ крови тамъ не было, сырость же, по объясненію хозяина, произошла отъ растаявшаго снѣга, попавшаго въ дыру на крышѣ шалаша. У М. Дмитріева было найдено корыто со слѣдами крови; кровавыя пятна оказались на порогѣ и одеждѣ Кузьмы Самсонова. Но Самсоновъ — профессіональный мясникъ, а потому присутствіе слѣдовъ крови на его одеждѣ вполнѣ понятно. Деревянное же корыто является непремѣнной принадлежностью кухни всякаго вотяка; въ немъ вотяки держатъ и рубятъ мясо и т. п. Слѣды крови на корытѣ М. Дмитріевъ и объяснилъ тѣмъ, что держалъ въ немъ солонину. Но приставъ, а затѣмъ и слѣдственная и обвинительная власти, почему-то рѣшили, что это должна быть человѣческая кровь. И тѣмъ не менѣе эти вещественныя доказательства были отосланы въ медицинскій департаментъ только спустя 4 мѣсяца. Департаментъ нашелъ, что «рѣшеніе вопроса, принадлежитъ ли кровь человѣку, невозможно, такъ какъ кровяные шарики уже значительно измѣнились». Точно также писалъ департаментъ и о пятнахъ на пологѣ. На корытѣ оказались чьи-то волосы. Департаментъ нашелъ, что такіе волосы «встрѣчаются у нѣкоторыхъ домашнихъ животныхъ, напр. у овецъ», но отличаются отъ человѣческихъ «большимъ развитіемъ клѣточныхъ элементовъ слоя кожицы». Волоса покрупнѣе, найденные тамъ же, «ничѣмъ существеннымъ» не отличаются отъ волосъ человѣческихъ. Нужно замѣтить, что у департамента не было волосъ убитаго, а вятское врачебное отдѣленіе, которое производило изслѣдованіе 102 волосъ, найденныхъ въ шалашѣ М. Дмитріева, дало заключеніе, что «между волосами, найденными въ шалашѣ Моисея Дмитріева, находятся 5 волосковъ человѣческихъ, но не отъ Матюнина.
Самое вскрытіе тѣла Матюнина было произведено уѣзднымъ врачемъ М. спустя мѣсяцъ послѣ обнаруженія трупа. Оказалось, что за это время трупъ, хранившійся по случаю теплаго времени въ землѣ, подвергался многочисленнымъ манипуляціямъ: его вытаскивали, очищали отъ земли и т. д. И когда явился врачъ, то внутренностей, отсутствія которыхъ не замѣтилъ приставъ, производя осмотръ трупа, уже не оказалось. Вмѣсто „массы запекшейся крови“ въ отрѣзѣ шеи оказалось, что „сверху, со стороны шеи продѣлано большое отверстіе въ грудную полость“.
Пріѣхавъ на вскрытіе лишь 4 іюня, вслѣдствіе отношенія судебнаго слѣдователя отъ 29 мая, уѣздный врачъ — одинъ изъ членовъ тѣснаго судебно-полицейскаго кружка, связанный съ этимъ кружкомъ и служебными, и дружескими отношеніями, — подошелъ къ трупу убитаго уже съ готовымъ взглядомъ на дѣло, совершенно соотвѣтствовавшимъ тому направленію, которое дала слѣдственная власть.
„Вотяки, не смотря на свою принадлежность къ православію, продолжаютъ открыто совершать… языческія моленія съ принесеніемъ въ жертву животныхъ, а въ чрезвычайныхъ случаяхъ и человѣка, какъ это видно изъ показаній свидѣтеля К.“, — такъ сразу начинаетъ врачъ М. свой протоколъ судебно-медицинскаго свидѣтельства. „Для этихъ жертвъ требуются голова и внутренности животнаго… Во дворѣ Моисея Дмитріева, около двора котораго отдыхалъ нищій, найдено корыто, въ которое при моленіи вотяки сливаютъ кровь жертвы. Кровь оказалась еще на порогѣ… Всѣ эти обстоятельства, вмѣстѣ взятыя, приводятъ къ заключенію, что убійство нищаго совершено съ цѣлью принесенія человѣческой жертвы языческому божеству вотяковъ“. Перелисливъ поврежденія трупа, отсутствіе внутренностей и пр., врачъ и дальше старается согласовать картину жертвоприношенія, ему внушенную, съ состояніемъ трупа. „При жертвоприношеніи, говорятъ, дѣлаютъ уколы, съ цѣлью обезкровливанія, въ нижнюю часть живота“. И врачъ находитъ на нижней части живота „буроватыя пятнышки, какъ бы обожженныя; по соскабливаніи кожицы, они дымчатаго цвѣта, величиною отъ горошины до лѣсного орѣха, числомъ около 10“. „Говорятъ“, что при обезкровливаніи жертву подвѣшиваютъ за ноги, — и врачъ М. отмѣчаетъ, что „при разрѣзѣ мягкихъ частей на обѣихъ голеняхъ, спереди и сзади, найдены кровоподтеки въ видѣ небольшихъ кровяныхъ свертковъ; на нижнихъ третяхъ голеней у ладыжекъ на разрѣзахъ выступаетъ блѣдно красноватая жидкость, при чемъ мягкія части представляются какъ бы отечными“. Дѣло ясно: „поврежденія на голеняхъ могли произойти въ предсмертной борьбѣ съ убійцами, а можетъ быть отъ подвѣшиванія за ноги во время убійства съ цѣлью обезкровить трупъ, если бы къ этому случилась надобность, какъ напр., при жертвоприношеніяхъ вотскихъ“. Судебнополицейскій гипнозъ былъ такъ силенъ, что врачъ не сообразилъ даже того, что если бы нищаго подвѣшивали, то отекли бы стопы, а не голени. На это М. и самъ потомъ указывалъ, отрекаясь, на второмъ разбирательствѣ дѣла, отъ своего прежняго мнѣнія.
Что въ данномъ случаѣ имѣло мѣсто именно человѣческое жертвоприношеніе, для обвинительной власти было ясно и изъ показанія нѣкоего К. и урядника С., которые когда-то и отъ кого-то слышали, что вотяки приносятъ, лѣтъ черезъ сорокъ и менѣе, человѣческія жертвы, при чемъ К. повѣдалъ и о вотскихъ богахъ: зломъ богѣ Курбонѣ, веселыхъ Аптасѣ и Чупканѣ, а кромѣ того — о Сатанъ-чертѣ. Первые три бога и были названы въ обвинительномъ актѣ, какъ потребовавшіе отъ вотяковъ жертвы. Четвертаго, „Сатанъ-черта“, товарищъ прокурора почему-то постѣснялся помѣстить въ обвинительный актъ, — можетъ быть въ виду того, что имя этого бога звучало уже слишкомъ по-русски.
Итакъ, были найдены и боги, которымъ была принесена человѣческая жертва. Оставалось лишь найти, кто совершилъ жертвоприношеніе. Съ этою цѣлью надъ Мултаномъ былъ установленъ неослабный полицейскій надзоръ, при чемъ нѣкоторые урядники подолгу жили въ этомъ селѣ, собирая всякіе слухи и сплетни. Нѣкто Щ. вспоминаетъ, напр., что встрѣтилъ семь мѣсяцевъ тому назадъ М. Дмитріева, который везъ что-то, покрытое пологомъ, и сказалъ, что это просо на мельницу — а самъ на мельницу не поѣхалъ. При этомъ, подъ вліяніемъ полицейскаго внушенія, Щ., спустя болѣе полугода, вспоминаетъ, что при встрѣчѣ М. Дмитріевъ „ровно покраснѣлъ“. Ясно, что М. Дмитріевъ вывозилъ убитаго.
А. разсказываетъ односельцамъ сонъ, въ которомъ онъ видѣлъ, что „нужно молить какое-то двуногое животное“, — утку, гуся или т. п., — „кыкъ пыдесъ ванданы куле“. Эта фраза переводится: нужно молить человѣка. Улика опять готова.
Павелъ К., русскій, приходитъ пьяный, въ избу, гдѣ пируютъ вотяки и говоритъ: „Не голову ли варите?“ Понятно, что вотяки и такъ много уже перенесшіе изъ-за этого дѣла, поколотили его и выгнали вонъ. К. продолжалъ бушевать на улицѣ и кричалъ: „Всѣ вы головорѣзы“. Опять улика, хотя самъ К. и не вызывался на судъ для объясненія своихъ криковъ.
Поссорились двѣ бабы, при чемъ одна вышибла стекла у другой. Не зная, чѣмъ сильнѣе уязвить обидчицу, потерпѣвшая кричитъ: „Кузька рѣзалъ, Васька голову держалъ“. И это подбирается полиціей и вносится въ обвинительный актъ. Но ни та, ни другая баба въ судъ не вызываются и даже не опрашиваются для объясненія смысла этой фразы.
Идутъ будто бы, двое, русскій и вотякъ, и говорятъ открыто, громко, такъ что ихъ слышалъ нѣкто Кож., шедшій имъ на встрѣчу. Русскій, будто бы, спросилъ: „Хорошо сдѣлали, да концовъ не спрятали. Развѣ законъ не позволяетъ?“ Вотякъ, будто бы, отвѣтилъ, что „законъ не позволяетъ“.
Что на самомъ дѣлѣ говорили вотякъ и русскій, судъ такъ и не узналъ, такъ какъ они не были ни опрошены, ни вызваны въ судъ. А между тѣмъ разговоръ этотъ былъ истолкованъ обвинительной властью въ томъ смыслѣ, что вотскій законъ не позволяетъ хоронить принесеннаго въ жертву человѣка, почему трупъ его и выбрасывается на дорогу. Переводъ, очевидно, очень вольный, вѣрнѣе — совершенно произвольный.
Или привозитъ Кузьма С. сѣмя нѣкоему Ст. и, улыбаясь, говоритъ: „а нищаго-то я рѣзалъ“. Новая „улика“.
Стоитъ у лавки съ возомъ Николай С., а урядникъ отпускаетъ „милую шутку“: „Не опять ли нищаго везете?“ Вотякъ откликается такой же шуткой: „Будетъ, одного уже увезли“. Эта шутка тоже сейчасъ подхватывается, какъ совершенно ясная улика, при чемъ самъ вотякъ даже не допрашивается.
Мы нарочно привели всѣ „улики“, какія только могла собрать обвинительная власть почти за цѣлые полтора года, при самомъ неусыпномъ стараніи многочисленной полицейской рати и слѣдственной власти. Слѣдствіе разваливалось. Тогда вступаетъ въ дѣло другой приставъ, Ш.
Онъ производитъ, нарушая законъ, самовольный передопросъ свидѣтелей. Находитъ въ шалашѣ, уже черезъ 15 мѣсяцевъ, одинъ сѣдой волосъ, неизвѣстно при какихъ обстоятельствахъ, такъ какъ объ этомъ не было составлено протокола. Волосъ этотъ видѣлъ, будто бы, одинъ только свидѣтель, М., самый дѣятельный помощникъ полиціи, имѣвшій въ прошломъ очень непріятные для него счеты съ мултанскими вотяками. Но на судѣ этотъ волосъ исчезъ такъ же таинственно, какъ и появился.
Благодаря „энергичнымъ“ дѣйствіямъ „талантливаго сыщика“, какъ охарактеризовалъ Ш--а товарищъ прокурора, мальчикъ Костя вспоминаетъ, черезъ 15 мѣсяцевъ, точный день и число, когда Матюнина вели въ шалашъ. Михаилъ Т. прямо показываетъ, что Матюнинъ убитъ именно въ шалашѣ Моисея Дмитріева, показываетъ, кто отнесъ голову убитаго. Впослѣдствіи оба эти свидѣтеля отказались отъ своихъ показаній, заявивъ, что они были ими даны, чтобы избавиться отъ невыносимыхъ пытокъ, которымъ ихъ подвергалъ Ш.
Многократно посѣщая тюремный замокъ, приставъ открываетъ тамъ самаго важнаго свидѣтеля — каторжника Г. Этому каторжнику, будто бы, открылся во всемъ къ тому времени уже умершій въ тюрьмѣ Моисей Дмитріевъ. Съ этимъ каторжникомъ приставъ хорошо былъ знакомъ и раньше, такъ какъ Г. оказалъ ему услугу въ какомъ-то дѣлѣ.
Послѣ нѣсколькихъ посѣщеній тюрьмы приставомъ Ш., Г. сдѣлалъ заявленіе о сознаніи, сдѣланномъ ему Моисеемъ Дмитріевымъ, сознаніи вполнѣ совпадающемъ съ содержаніемъ обвинительнаго акта. Въ актѣ говорится о подкалываніи въ нижнюю часть живота — и Г. говоритъ о проколахъ, хотя всѣ эксперты признали потомъ, что пятнышки на животѣ убитаго не могли быть отъ уколовъ, а являлись слѣдами сыпи или чего-нибудь подобнаго. Куда дѣвалась голова Матюнина, Моисей не сказалъ Г. Почему? Вѣдь это особенно важно. Но вѣдь объ этомъ не знали и обвинители. Моисей говорилъ, будто бы, о двухъ дорогахъ, которыя расходятся отъ Мултана. Однако, тутъ Г. далъ, какъ говорится, маху: о двухъ дорогахъ говорится только въ обвинительномъ актѣ, на основаніи плана, ошибочно снятаго зимой лѣсничимъ Львовскимъ, на самомъ же дѣлѣ отъ Мултана расходятся не двp3; дороги, а три.
Не смотря на всю курьезность такихъ этнографовъ, какъ невѣжественный К. и урядникъ С., не смотря на всю шаткость „уликъ“, собранныхъ Ш. вкупѣ съ каторжникомъ Г., товарищъ прокурора смѣло приступилъ къ обвиненію вотяковъ, опираясь на темный предразсудокъ, на толки и слухи. Такими слухами, — какъ писалъ потомъ В. Г. Короленко, — были „полны и инквизиціонныя хроники среднихъ вѣковъ, когда жгли иновѣрцевъ за колдовство и чары, когда въ атмосферѣ темныхъ предразсудковъ бродили мрачные призраки… Развѣ тогда не было старцевъ, видѣвшихъ своими глазами, какъ вѣдьмы летаютъ въ ступахъ на Брокенъ. Да, были и тогда очевидцы невѣроятнаго, какъ и теперь:
Это видѣли два стража,
Баба, шедшая на рынокъ,
Да причетникъ каѳедральный,
Возвращавшійся съ поминокъ“…
Позволю себѣ небольшое отступленіе, напомню о замѣчательномъ Тисса-Эсларскомъ процессѣ, происходившемъ въ Венгріи въ 1883 г.
Человѣконенавистническій антисемитизмъ упорно пытается создавать фантастическія дѣла о ритуальныхъ убійствахъ, совершаемыхъ, будто бы, евреями. Въ Тисса-Эсларскомъ дѣлѣ евреи обвинялись въ убійствѣ дѣвочки съ религіозною цѣлью. Дѣло это, по слѣдственнымъ порядкамъ, аналогично съ Мултанскимъ. И тутъ, и тамъ слѣдователь, основываясь на невѣжественномъ предразсудкѣ толпы, съ самаго начала является обвинителемъ и отметаетъ все, что клонится къ выясненію истины и къ оправданію обвиняемыхъ. Эксперты-врачи и тамъ рѣзко разошлись во мнѣніяхъ по поводу вскрытія найденнаго трупа. И тамъ дѣятельной помощницей слѣдственной власти являлась полиція, которая тоже прибѣгала ко всякаго рода насиліямъ и такимъ путемъ достигла того, что малолѣтній Морицъ (въ Мултанѣ — Костя) показывалъ даже противъ своего отца. И тамъ однимъ изъ главныхъ „свидѣтелей“ выступалъ каторжникъ Печели. Но на слѣдственныхъ порядкахъ сходство этихъ дѣлъ и прекращается. Судъ надъ Мултанскими вотяками запрещаетъ защитнику вотяковъ выяснять полицейскіе „способы дознанія“, товарищъ прокурора горой стоитъ за полицію (хотя урядникъ И., былъ уже подъ судомъ за истязанія и жестокости по другому дѣлу, а приставъ Ш. былъ потомъ освобожденъ отъ суда за свои подвиги въ Мултанскомъ дѣлѣ лишь за силою двухъ милостивыхъ манифестовъ). Въ Тисса-Эсларскомъ дѣлѣ прокуроръ возбудилъ процессъ противъ слѣдователя Вари и его помощниковъ и не только отказался отъ обвиненія несчастныхъ евреевъ, но произнесъ глубоко-гуманную рѣчь. „Не безъ радости — сказалъ онъ — я отказываюсь отъ обвиненія подсудимыхъ. Если мы устранили мысль объ убійствѣ съ религіозною цѣлью, составляющемъ нелѣпое исчадіе средневѣковаго суевѣрія и безсмысленный предметъ дѣтскихъ сказокъ, то пусть по крайней мѣрѣ въ Венгріи прекратится преступная агитація по поводу этой легенды и пусть умолкнетъ низкая клевета. По закону мудраго короля: quae non sunt, nulla fiat mentio (чего нѣтъ, о томъ нечего и говорить). Да, nulla fiat mentio о религіозномъ убійствѣ. Во имя нашего правосудія я пламенно протестую противъ гипотезы, что въ нашемъ судѣ существуетъ подобное суевѣріе. Исторія человѣческихъ заблужденій получила новый фактъ: тисса-эсларскую аферу, о появленіи которой я, въ интересахъ добраго имени нашего отечественнаго правосудія, глубоко сожалѣю. Мнѣ хотѣлось бы вырвать изъ исторіи страницу, относящуюся къ тисса-эсларской аферѣ. По моему глубокому убѣжденію, всѣ подсудимые ни въ чемъ невиноваты, и потому я предлагаю ихъ оправдать“.
А товарищъ прокурора Р. началъ свою обвинительную рѣчь противъ вотяковъ въ Малмыжѣ слѣдующими словами: „Извѣстно, господа, что евреи часто убиваютъ дѣтей, на крови которыхъ приготовляютъ пасхальные опрѣсноки“.
И русскій судъ вписалъ въ свою исторію печальную страницу…
Сенатъ иначе взглянулъ на дѣло и, по жалобѣ защитника, постановилъ слѣдующее рѣшеніе: Ст. 630 Уст. угол. судопроизводства была нарушена, во-1-хъ, тѣмъ, что защита была стѣснена при допросѣ свидѣтеля П., такъ какъ защитѣ была предложено допрашивать этого свидѣтеля не по всѣмъ обстоятельствамъ дѣла, а только по тѣмъ, для удостовѣренія которыхъ свидѣтель былъ вызванъ; во-2-хъ, тѣмъ, что защитникъ былъ лишенъ права предъявить присяжнымъ засѣдателямъ, во время судебнаго слѣдствія, тѣ указанія и разъясненія, какія онъ считалъ нужнымъ сдѣлать по поводу вещественныхъ доказательствъ, ибо защитнику было предложено сдѣлать это во время преній сторонъ; въ-3-хъ, тѣмъ, что просьба защитника о разъясненіи присяжнымъ вопроса, откуда взяты были пріобщенные къ дѣлу сѣдые волосы, осталась безъ удовлетворенія. Между тѣмъ, разъясненіе вопроса о значеніи волосъ было особенно важно въ виду того, что волосы были находимы при обыскахъ въ разное время, и притомъ весьма отдаленное отъ дня смерти Матюнина. Нарушеніе 718 ст. Уст. угол. судопроиз. заключалось въ томъ, что многіе свидѣтели давали на судѣ показанія свои по слухамъ. Допущеніе этого нарушенія, признаваемаго правительствующимъ сенатомъ существеннымъ, подтверждается также и сущностью показаній нѣкоторыхъ свидѣтелей, записанныхъ въ обвинительный актъ. Не опровергается указаніе защитника на то, что не всегда предсѣдательствовавшій въ судѣ руководилъ засѣданіемъ по дѣлу и что неоднократно товарищъ прокурора прерывалъ защитника при допросѣ свидѣтелей и при представленіи объясненій присяжнымъ засѣдателямъ. Между тѣмъ настоящее дѣло требовало, чтобы со стороны предсѣдателя были приняты всѣ мѣры для возможнаго разъясненія дѣла и для правильнаго и спокойнаго разрѣшенія его, такъ какъ нельзя не признать, что и въ обвинительномъ актѣ не было ясно и точно установлено самое существованіе между вотяками человѣческихъ жертвоприношеній и не были указаны съ достаточной полнотой фактическія основанія для обвиненія каждаго изъ 11 подсудимыхъ въ тяжкомъ, влекущемъ за собою уголовное наказаніе, преступленіи. Въ виду вышеизложеннаго прав. сенатъ опредѣлилъ: рѣшеніе присяжныхъ засѣдателей и приговоръ окружнаго суда отмѣнить, предписавъ суду, разсмотрѣть дѣло вновь въ другомъ составѣ присутствія, въ другомъ, ближайшемъ отъ мѣста нахожденія подсудимыхъ и свидѣтелей городѣ, напримѣръ, въ Елабугѣ».
Послѣ этого мы вздохнули съ облегченіемъ. Намъ казалось, что первый, самый тяжкій этапъ Мултанскаго дѣла пройденъ. Мы не сомнѣвались, что судъ приметъ во вниманіе всѣ указанія сената, вызоветъ свидѣтелей защиты, дастъ ей свободно выяснитъ сущность явно-нелѣпаго, возмутительнаго дѣла. А мы только этого и добивались. Правда, вотяки, совершенно невинные люди, уже отсидѣли по три года въ тюрьмѣ, были измучены, раззорены, нѣкоторые успѣли уже умереть за тюремной рѣшеткой. Но что дѣлать: судъ людской — не Божій… Намъ, корреспондентамъ, оставалось только содѣйствовать, путемъ печати, выясненію тѣхъ «слуховъ», на основаніи которыхъ были обвинены мултанскіе вотяки.
Это было тѣмъ болѣе необходимо, что въ елабужскомъ уѣздѣ предразсудокъ о существованіи у вотяковъ человѣческихъ жертвоприношеній былъ такъ же распространенъ, какъ и въ малмыжскомъ уѣздѣ. Отъ этого предразсудка, какъ мы видѣли, не могли освободиться ни уѣздный врачъ, ни присяжные засѣдатели, во главѣ со старшиной — ветеринарнымъ врачемъ.
Говоришь, бывало, съ какимъ-нибудь, въ общемъ довольно интеллигентнымъ и порядочнымъ человѣкомъ, передаешь ему всѣ подробности, рисующія вздорность обвиненія — и видишь на лицѣ слушателя какое-то плохо скрытое не то недовѣріе, не то сомнѣніе.
— Такъ то такъ, — говоритъ онъ въ концѣ концовъ; — конечно, власти перестарались… и вообще такіе пріемы недопустимы… Но вѣдь головы-то все-таки нѣтъ, внутренностей — тоже… Кому-то все это на что-то понадобилось же?.. Суевѣрія, симуляція… Ну, да, можетъ быть и это… Но вѣдь это тоже одни предположенія. Почему же не предположить и то, что здѣсь имѣло мѣсто жертвоприношеніе?
И для рядового обывателя такая точка зрѣнія была вполнѣ естественна: вѣдь нельзя же требовать, чтобы каждый изучилъ то, что имѣлось тогда въ этнографіи о человѣческихъ жертвоприношеніяхъ у вотяковъ, изучилъ бы подробно всѣ обстоятельства дѣла, основательно разобрался бы въ темныхъ слухахъ, которые туманомъ обволакивали все Мултанское дѣло.
И вотъ, когда мы старались хоть сколько нибудь разсѣять роковой предразсудокъ и основанное на немъ предубѣжденіе противъ мултанскихъ вотяковъ, помѣщая въ печати замѣтки, рисующія это дѣло въ его истинномъ свѣтѣ, взывая къ людямъ науки, къ этнографамъ, чтобы они помогли своимъ авторитетнымъ вмѣшательствомъ выясненію истины, — въ это время «Волжскій Вѣстникъ» помѣстилъ вторую статью Б., въ которой авторъ, прежнимъ развязнымъ тономъ, сообщаетъ, что, поговоривъ съ проф. И. Н. Смирновымъ и прочитавъ его книгу о вотякахъ, онъ окончательно «считаетъ возможнымъ установить несомнѣнный фактъ существованія у вотяковъ человѣческихъ жертвоприношеній» всѣ указанія противоположнаго характера «настолько ребячески наивны, что ихъ смѣло можно игнорировать безъ всякаго ущерба для дѣла».
Статейка была ничтожна во всѣхъ отношеніяхъ, и въ другое время надъ ней можно было бы только посмѣяться. Но появленіе ея въ то время, на страницахъ газеты, считавшейся — правда, больше уже по старой памяти, — «порядочной» и «либеральной», имѣло большое значеніе. Противъ нея тогда выступилъ въ «Казанскомъ Телеграфѣ» казанскій, а теперь извѣстный московскій присяжный повѣренный М. Л. Мандельштамъ. Обрушились на г. Б. и мы. Мы доказали, что слова г. Смирнова: «было время, когда всѣ приволжскіе финны приносили въ жертву людей», по свидѣтельству самого г. Смирнова, были встрѣчены съ недовѣріемъ всѣми другими учеными-этнографами. О Мултанскомъ дѣлѣ другіе ученые высказываются совершенно иначе, чѣмъ г. Смирновъ. П. М. Богаевскій, извѣстный знатокъ вотскаго быта и вотскихъ вѣрованій, отмѣтилъ противорѣчія обвинительнаго акта съ данными науки; другой ученый этнографъ, самъ уроженецъ Малмыжскаго уѣзда, прекрасно знающій всѣ вотскія нарѣчія, С. К. Кузнецовъ, въ своемъ рефератѣ въ томскомъ обществѣ естествоиспытателей, разсмотрѣвъ обстоятельства дѣла и данныя судебно-медицинскаго вскрытія, пришелъ къ заключенію, что въ этомъ случаѣ мы имѣемъ дѣло «съ грубой поддѣлкой подъ вотское жертвоприношеніе».
Статья г. В., однако, сдѣлала свое дѣло. — Ну, вотъ видите, и въ «Вол. Вѣстникѣ», вонъ, тоже пишутъ, что нищій былъ дѣйствительно замоленъ. И профессоръ Смирновъ тоже говоритъ, — указывали намъ нерѣдко. Зря профессоръ писать не будетъ. — Дѣятели Мултанскаго дѣла подняли голову.
А между тѣмъ, передъ нами всплывали все новые и новые возмутительные факты судебнаго слѣдствія. Оказалось, что Ш. вотяковъ приводилъ «къ присягѣ» на чучелѣ медвѣдя. Оказалось, что никакого бога «Курбона» на самомъ дѣлѣ въ вотской миѳологіи нѣтъ, а слово это означаетъ: «жертва». Нѣтъ ни Аптаса, ни Чупкана. И чѣмъ ближе, на мѣстѣ, знакомились мы съ дѣломъ, тѣмъ больше развертывались передъ нами его возмутительныя подробности.
Трудно передать, что испытывали мы, слушая отъ самихъ пострадавшихъ, въ самомъ Мултанѣ, мимо котораго намъ, какъ земскимъ служащимъ, приходилось проѣзжать, горькія жалобы на полицейскія насилія. Отряды полиціи, во главѣ съ приставомъ Ш., то и дѣло наѣзжали въ Мултанъ и творили тамъ, совершенно открыто, безнаказанно и безпрепятственно, невѣроятныя жестокости. Я какъ сейчасъ вижу передъ собой одну вотянку, жену земскаго ямщика въ Мултанѣ, которая, стоя у печки, жаловалась намъ на звѣрства полиціи своимъ ломанымъ языкомъ:
«Окъ!.. (Вотяки вмѣсто „х“ выговариваютъ „к“). Кому то только грѣкъ будетъ?.. — причитала она. — Окъ, какъ мучатъ, сказать нельзя!.. И что это за становой — не то разбойникъ, не то кто… Придутъ… становой, урядники… пугаютъ, кричатъ, бьютъ… до смерти котятъ замучить… Чего имъ? — Ничего не боятся! Бога совсѣмъ не боятся… Народъ совсѣмъ не жалѣютъ — что котятъ, то и дѣлаютъ… Микайлѣ голову разбили… все голова болитъ… вѣсили… становой пугалъ — ружьемъ стрѣлялъ… Совсѣмъ Микайла безъ ума, сталъ… Чуть не померъ… становой ужъ водой поливалъ… Пугался, кабы не сдокъ… Васька подокъ было… Становой въ амбаръ садилъ — селедкой кормилъ… а пить не давалъ… Бачку (священника) звали… Не знаемъ, что дѣлать? Какъ жить станемъ?.. Окъ, сколько слезъ!.. Кого только Богъ за нихъ спроситъ? За что? За какой грѣкъ?.. Ничего не знаемъ, ничего не понимаемъ». Не имѣя возможности помочь несчастнымъ вотякамъ, мы только выносили на свѣтъ Божій эти жалобы, помѣщая корреспонденціи въ казанскихъ газетахъ, въ «Вятскомъ Краѣ», въ «Нижегородскомъ Листкѣ», откуда наши сообщенія перепечатывались и другими газетами. Время было глухое, цензура почти ничего не пропускала о дѣйствіяхъ полиціи, но наши сообщенія все-таки проскакивали въ печать, хотя, большею частью, и въ урѣзанномъ видѣ. Интересъ къ мултанскомъ дѣлу въ обществѣ возросталъ. Слишкомъ упрощенный взглядъ на это дѣло сталъ колебаться.
Послѣ сенатскаго рѣшенія, мы разсчитывали, что вторичный разборъ этого дѣла въ Елабугѣ будетъ происходить въ болѣе нормальной обстановкѣ и при лучшихъ условіяхъ, чѣмъ это было въ Малмыжѣ. Но вдругъ мы узнали, что въ распорядительномъ засѣданіи сарапульскаго окружнаго суда, въ которомъ совершенно незаконно принялъ участіе и предсѣдательствовавшій на судѣ въ Малмыжѣ, судъ вновь отказалъ защитѣ въ вызовѣ какъ свидѣтелей, такъ и П. М. Богаевскаго, долго изучавшаго въ Сарапульскомъ уѣздѣ, смежномъ съ Малыжскимъ, быть и вѣрованія вотяковъ и отрицавшаго существованіе у нихъ человѣческихъ жертвоприношеній. Вмѣстѣ съ тѣмъ судъ вызвалъ, въ качествѣ эксперта, проф. Смирнова, допускавшаго возможность такихъ жертвоприношеній. Кромѣ того, со стороны обвиненія были вызваны новые свидѣтели. Такія распоряженія суда ясно показывали, чего могли ожидать вотяки отъ суда въ Елабугѣ…
— Да что вы, батенька? Какая наивность! Да вѣдь дѣло то какое, — отвѣчали намъ на наше возмущеніе почтенные «служаки», большею частью даже не скрывая своего восхищенія, смѣшаннаго съ завистью. — Создать и провести такое дѣло — вѣдь это прямо карьера… Послѣ такого дѣла куда шагнуть можно, — ого-го-го!.. Много ли у насъ не то что талантливыхъ, но просто хотя бы только способныхъ прокуроровъ? Одинъ-два — и обчелся… Все, что получше — въ адвокаты идетъ. А тутъ человѣкъ, можно сказать, художественно, изъ ничего создалъ такое дѣло… единственное дѣло, исходомъ котораго, говорятъ, и теперь уже интересуются въ министерствѣ. И если еще добиться вторичнаго обвинительнаго приговора, то… Вы понимаете… Надо быть круглымъ дуракомъ, чтобы не использовать такого рѣдкаго случая… А вы — «неправильно», «незаконно», «совершенно невинны»… Виновныхъ то всякій упечетъ, а вотъ ты невинныхъ то закатай, да еще по такому преступленію, какого «не бываетъ». Въ этомъ-то и штука! Значитъ, талантъ. И сразу далеко шагнетъ.
Да, мы уже поняли, что опять ожидаетъ бѣдныхъ вотяковъ въ Елабугѣ. Необходимо было, поэтому, привлечь къ участію въ этомъ вопіющемъ дѣлѣ какого-нибудь крупнаго писателя, чтобы возбудить вниманіе всей читающей Россіи, вызвать болѣе широкій откликъ со стороны ученыхъ юристовъ, этнографовъ, медиковъ. Необходимо было, чтобы такой писатель громко и горячо, со всей силой таланта, крикнулъ: «Да посмотрите же сюда, въ этотъ глухой, далекій уголъ; вѣдь, здѣсь творится ужасная, жестокая, возмутительная несправедливость, — здѣсь гибнутъ совершенно невиннно люди!.. Помогите»!..
Я невольно вспомнилъ о В. Г. Короленкѣ, съ которымъ я встрѣчался въ Нижнемъ Новгородѣ раза два-три, и о чуткости и отзывчивости котораго я зналъ. Пославъ ему печатный матеріалъ, какой тогда имѣлся по поводу мултанскаго дѣла, я сдѣлалъ краткую характеристику этого дѣла и всѣхъ обстоятельствъ, при какихъ оно протекало. Не получая отъ него отвѣта, я вновь написалъ ему, приложивъ къ письму еще кое-какія газетныя вырѣзки. Оказалось, что съ моей посылкой случилось недоразумѣніе. — «Вчера получилъ ваше письмо, которое, признаюсь, меня очень удивило, — писалъ мнѣ В. Г. 6 августа. Оно очень кратко, очевидно имѣетъ связь съ другими вашими письмами, не даетъ вашего адреса и кончается словами: „теперь у васъ находится уже весь матеріалъ и больше объ этомъ дѣлѣ ничего нѣтъ“. Въ томъ то и дѣло, что у меня не находится весь матеріалъ и что это письмо, съ замѣткой Мандельштама, есть первое, отъ васъ полученное (послѣ двухъ или трехъ нашей прежней переписки). Что это значитъ? Правда, у васъ тутъ перлюстраціія въ полномъ ходу и письма пропадаютъ часто, — такъ вотъ развѣ этимъ можно объяснить эту странность. Но кому же и для чего могли понадобиться замѣтки о человѣческомъ жертвоприношеніи? Во всякомъ случаѣ, будьте добры, сообщите, когда и что именно посылали». Въ постъ-скриптумѣ было приписано: "У меня кое-что есть объ этомъ дѣлѣ, но нѣтъ самаго важнаго: полнаго судебнаго отчета, печатавшагося въ «Казан. Телеграфѣ».
Послѣ моего отвѣта Влад. Галакъ. письмомъ отъ 24 августа, сообщилъ: «Спѣшу увѣдомить васъ, что газеты и письмо Ваше я получилъ. Очень благодаренъ и очень жалѣю, что не получилъ посылку ранѣе, тогда можно было бы послать статью еще въ „Русское Богатство“. Повѣстка пролежала у меня нѣсколько дней, но я думалъ, что эта посылка — какая-нибудь изъ многочисленныхъ, посылаемыхъ мнѣ рукописей, и только ваше послѣднее письмо заставило меня поторопиться ея полученіемъ. Посмотрю, что можно сдѣлать». Пость-скрпитумъ: «Боюсь, что газетныхъ источниковъ недостаточно, а времени уже немного». Разборъ Мултанскаго дѣла въ Елабугѣ былъ назначенъ на 29-ое сентября.
И наконецъ, я получилъ слѣдующее письмо Влад. Гал.: «Пишу Вамъ съ парохода, на пути изъ Нижняго въ Казань. Изъ Казани, какъ вы, вѣроятно, и догадываетесь, я ѣду въ Елабугу, чтобы присутствовать на засѣданіи суда по дѣлу мултанскихъ вотяковъ. Мнѣ казалось, что присутствіе на судѣ и предстоящій отчетъ въ столичной прессѣ принесетъ дѣлу, пожалуй, большую пользу. Въ виду этого я и рѣшилъ ѣхать на засѣданіе. Пріѣду за день до суда и постараюсь ознакомиться съ новымъ обвинительнымъ актомъ. Данныя защиты читалъ и продолжаю читать на пароходѣ. Дѣло глубоко возмутительное, и я, вѣроятно, напечатаю его, кромѣ газеты, въ „Русскомъ Богатствѣ“. Пріѣхавъ въ Елабугу наканунѣ суда, я засталъ уже Влад. Галак. въ тѣсномъ и убогомъ номеркѣ Вѣниковой. И когда я заговорилъ съ Влад. Галак., то первыми его словами были: „Мрачное дѣло!..“
Судебный залъ былъ тѣсенъ. Сенсаціонное дѣло привлекло немало публики. Число присутствующихъ еще увеличилось, когда городъ облетѣла вѣсть о пріѣздѣ Владимира Галактіоновича.
Объ истязаніяхъ говорили на судѣ и посторонніе русскіе люди, напр. псаломщикъ Б. О медвѣжьей присягѣ приставъ Ш. въ Елабугѣ не только не пытался разсказать что нибудь, но, напротивъ, на вопросъ по поводу ея со стороны защитника, съ достоинствомъ отвѣтилъ: — Это зачѣмъ? У насъ для присяги есть священники. — Предсѣдатель суда тотчасъ же пришелъ на выручку пристава, запретивъ распрашивать его объ этомъ обстоятельствѣ.
Но у подсудимыхъ и у свидѣтеля Т. все-таки проскользнуло. нѣсколько словъ объ этой „присягѣ“.
— Чучело привозилъ… свѣча ставилъ, горитъ…-- съ грустной, покорной усмѣшкой передавали они. — Три раза тяпнитъ, подъ дугой лѣзитъ, подъ дугой насъ ташшилъ. Говори: „я грѣка не знаю“, тяпни три раза…
Защитникъ. — Подсудимые плохо выражаются. Я считаю съ своей стороны очень важнымъ выяснить картину этого допроса.
Предсѣдатель. — Такъ какъ это касается неправильныхъ дѣйствій полиціи и не имѣетъ накакого отношенія къ дѣлу (?), то дальнѣйшихъ преній по этому вопросу я допустить не могу.
Товарищъ прокурора Г. горячо защищалъ своихъ сотрудниковъ.
— Въ настоящее время Т. отказался отъ своихъ показаній и говоритъ что не помнитъ о нихъ потому, что приставъ, этотъ извергъ рода человѣческаго, подвѣшивалъ его на два часа, билъ, обливалъ водой и стрѣлялъ въ него изъ револьвера. Возможно ли все это, господа? — спрашивалъ иронически Р. и развязно шутилъ: „Есть способъ лѣченія подвѣшиваніемъ, это правда, но не на два же часа. Нынѣ выдвигаютъ еще какое-то чучело, на которомъ будто бы вотяки приводились къ присягѣ приставомъ Ш. Согласитесь, что это такое, какъ не нелѣпость, выдвинутая съ единственной цѣлью опорочить дѣйствія полиціи, производившей дознаніе“.
Съ медицинской экспертизой произошелъ удивительный казусъ. Врачъ М., производившій вскрытіе, имѣлъ мужество признаться на судѣ, что онъ прежде „былъ предубѣжденъ“ и „ошибся“, давая прежнее свое заключеніе о прижизненномъ обезкровливаніи Матюнина. Это обезкровливаніе могло произойти послѣ смерти: „трупъ ворочали, кровь могла излиться. Затѣмъ было давленіе въ брюшной полости отъ разложенія, а при давленіи въ брюшной полости происходитъ давленіе на всѣ мягкія части и на сосуды“. До вскрытія суд. слѣдователь предупредилъ меня, что тутъ было жертвоприношеніе, почему я и обратилъ особенное вниманіе на 10 пятенъ въ нижней части живота». Теперь М. категорически заявилъ, что это были не надрѣзы, не слѣды уколовъ, о слѣды какой-то сыпи.
Предсѣдатель. — Вы дали заключеніе, что кровоподтекъ (на голеняхъ) отъ подвѣшиванія?
Уѣздный врачъ.-- Да, но вѣдь если бы онъ при жизни былъ подвѣшенъ за ноги, то отекли бы, конечно, стопы, а не отекли бы ноги повыше ладыжекъ. И я высказываю, что анатомическихъ данныхъ для заключенія о подвѣшиваніи нѣтъ…
Такимъ образомъ М. совершенно разрушалъ ту картину жертвоприношенія, съ прижизненнымъ подвѣшиваніемъ, подкалываніемъ, обезкровливаніемъ, какую рисовалъ обвинительный актъ.
Товарищъ прокурора, разумѣется, никакъ не могъ примириться съ этимъ и продолжалъ словесно пытать эксперта:
— Позвольте вамъ напомнить, что въ протоколѣ вы говорите объ отекахъ, что они могли произойти отъ подвѣшиванія. Вы даже выразились такъ: «если бы къ тому встрѣтилась надобность, какъ, напр., при жертвоприношеніяхъ вотскихъ».
Уѣздный врачъ. — Я заключилъ, что Матюнинъ могъ быть подвѣшенъ. Это ошибка: такихъ заключеній мнѣ дѣлать не слѣдовало, не имѣя фактическихъ данныхъ. (Волнуется). Да, я допустилъ ошибку. Но, что я узналъ на судѣ, заставляетъ меня, по долгу присяги и совѣсти, отступить отъ своего прежняго мнѣнія.
Наконецъ, за М. долженъ былъ вступиться предсѣдатель суда:
— Докторъ объяснилъ уже достаточно, почему онъ счелъ себя обязаннымъ отказаться отъ первоначальнаго мнѣнія.
Но если врачъ, производившій вскрытіе трупа, отказался отъ перваго своего заключенія, выраженнаго подъ вліяніемъ и внушеніемъ слѣдственной власти, то два другіе эксперта, захолустные врачи К. и А., изъ которыхъ одинъ дожилъ уже тогда до маѳусаиловыхъ лѣтъ, нашли возможность на основаніи того же самаго протокола вскрытія подтвердить всѣ положенія обвиненія.
Экспертъ-этнографъ, дьяконъ Верещагинъ, самъ вотякъ, рѣшительно заявилъ, что «вообще вотскіе боги не требуютъ человѣческой жертвы. Курбона вовсе нѣтъ». О богахъ Аптасѣ и Чупканѣ даже не слыхалъ. Въ родовыхъ шалашахъ при моленіяхъ не могутъ участвовать вотяки-чужеродцы, какъ это рисуется въ обвинительномъ актѣ.
Но вотъ выступаетъ профессоръ Казанскаго университета И. Н. Смирновъ. Во время оно, путешествуя по вятской губерніи, онъ написалъ книгу: «Вотяки». Не зная вотскаго языка, онъ не имѣлъ возможности вынести ничего дѣйствительно цѣннаго изъ своей бѣглой экскурсіи въ вотскій міръ и ограничился изложеніемъ того, что было сказано до него. Оригинальнымъ явилось только одно — утвержденіе, что вотяки «въ недалекомъ прошломъ» приносили человѣческія жертвоприношенія. Это мнѣніе почтеннаго ученаго, по его собственнымъ словамъ, было встрѣчено другими учеными этнографами «съ недовѣріемъ». Но это не смутило г. Смирнова, и на судѣ онъ съ легкимъ сердцемъ изложилъ свою идею. На основаніи «преданія» о жертвоприношеніяхъ, разсказанныхъ въ этнографической литературѣ гг. Соловьевымъ и Фуксъ, а также на основаніи черемисской сказки о мальчикѣ, котораго зарѣзала мачиха, — г. Смирновъ заявилъ: «Отвѣчаю положительно — въ литературѣ есть указанія на человѣческія жертвоприношенія вотяковъ, а обстановка нахожденія трупа даетъ черты жертвоприношенія. Матюнинъ лишенъ крови, головы, внутренностей. Въ этомъ рисуется полная картина жертвоприношенія». Между тѣмъ самъ г. Смирновъ, начиная свою рѣчь, долженъ былъ признать, что «переходя къ вопросу, находятся ли въ условіяхъ убійства Матюнина такіе признаки, которые указывали бы на обрядъ жертвоприношенія, онъ наталкивается на цѣлую цѣпь противорѣчій, недомолвокъ и недоразумѣній» (жертвоприношеніе въ родовомъ шалашѣ съ участіемъ чужеродцевъ, наемъ рѣзака и пр.). «Этого нельзя допустить съ точки зрѣнія вѣры. Но тутъ мы вступаемъ въ область гаданій, такъ что я затрудняюсь дать отвѣтъ». И тѣмъ не менѣе, г. Смирновъ не колеблясь призналъ въ убійствѣ Матюнина «полную картину жертвоприношенія!»
Напрасно защитникъ, въ своей рѣчи, указывалъ, что вся воздвигнутая обвиненіемъ вотская миѳологія рухнула, и боги требующіе будто бы человѣческихъ жертвъ, оказались несуществующими. Напрасно онъ ссылался на представленную въ судъ работу г. Луппова, который просмотрѣлъ болѣе 600 дѣлъ вятской консисторіи за прошлое столѣтіе, въ которыхъ миссіонеры доносятъ о состояніи новокрещеныхъ вотяковъ. Священники обвиняютъ вотяковъ въ суевѣріи и языческихъ обрядахъ, говорятъ подробно, кто и что приносилъ въ жертву, — но ни разу даже не упоминаютъ о человѣческомъ жертвоприношеніи. А ужъ духовенству ли не знать, что дѣлается въ приходѣ.
— Экспертъ Смирновъ — воскликнулъ защитникъ, — говоритъ намъ, что уже съ 40-хъ годовъ въ литературѣ сообщаются факты о человѣческихъ жертвахъ. Но какіе же это факты? Нѣкто Соловьевъ сдѣлалъ на археологическомъ съѣздѣ сообщеніе, будто по преданію нѣкогда вотяки привязывали приносимыхъ въ жертву людей и метали въ нихъ стрѣлы. Но тутъ же знатокъ инородческаго быта Золотницкій опровергъ это извѣстіе, и ученое общество отнеслось къ сообщенію Соловьева съ крайнимъ недовѣріемъ. Далѣе г-жа Фуксъ, увѣрявшая, что чуваши питаются вшами, сообщала, будто у вотяковъ самый старый человѣкъ въ деревнѣ приносилъ нѣкогда себя въ добровольную жертву. И это, по ея словамъ, всегда было въ одномъ и томъ же домѣ, изъ одной и той же семьи. Эти-то два преданія дали профессору Смирнову основаніе для его заключеній. Да еще сказка, и притомъ черемисская. Мы лучше послушали бы вотскихъ сказокъ… Но и у насъ есть сказки о бабѣ-ягѣ, которая варитъ дѣтей въ смолѣ, и о Кащеѣ, тоже охочемъ до человѣчины…
Профессорское слово, подтверждавшее темный предразсудокъ, оказалось, однако, ближе къ пониманію присяжныхъ. Свидѣтелей защиты, которые могли бы опровергнуть многое изъ показаній полицейскихъ и другимъ, судъ не допустилъ. И несчастнымъ вотякамъ былъ вторично вынесенъ страшный обвинительный приговоръ.
Просидѣвъ въ тюрьмѣ уже 3½ года, обвиненные вотяки были приговорены: четверо — къ 10-лѣтней, двое — къ 8-лѣтней каторгѣ, одинъ — къ ссылкѣ въ отдаленнѣйшія мѣста Сибири. Нечего и говорить о томъ, что испытывали семьи осужденныхъ. Ихъ хозяйство было разорено въ конецъ.
А надъ всей мирной и трудолюбивой вотской народностью било вторично закрѣплено судомъ тяжкое обвиненіе…
Такимъ приговоромъ былъ, видимо, удрученъ и проф. Смирновъ. Возвращаясь со мной изъ клуба, гдѣ мы обѣдали, онъ задумчиво, какъ бы про себя, спросилъ: — Неужели мое заключеніе могло такъ повліять?
Я пожалъ плечами.
Тяжкій приговоръ и все, что развернулось на судѣ, глубоко потрясло В. Г. Короленка. Было рѣшено, что мы, корреспонденты, вмѣстѣ прочитаемъ свои записи, въ которыхъ мы старались записывать все, происходившее на судѣ, слово въ слово, и такимъ образомъ сведемъ наши записи въ одинъ отчетъ. Энергично принявшись за работу уже въ номерахъ, мы продолжали ее на пароходѣ, вмѣстѣ съ нашимъ сотрудникомъ, Суходоевымъ, мѣстнымъ земскимъ служащимъ, писавшимъ иногда корреспонденціи. Такимъ образомъ мы доѣхали до Чистополя. А такъ какъ В. Г. рѣшилъ самъ побывать въ Мултанѣ, то мы всѣ трое сѣли на вятскій пароходъ, шедшій уже на зимовку; на немъ не было даже буфета. Провизіи, которою мы запаслись въ Чистополѣ, скоро не хватило. Пароходъ не приставалъ къ попутнымъ пристанямъ. И мы, единственные пассажиры парохода, оказались въ положеніи голодающихъ. Къ счастью, пароходъ, наконецъ, остановился у с. Вятскія Поляны, гдѣ насъ уже поджидалъ О. М. Жирновъ.
Не стану описывать, какъ мы побывали въ Мултанѣ, осматривали шалашъ гдѣ произошло, будто бы, жертвоприношеніе, и тропу, гдѣ былъ найденъ трупъ Матюнина. Стояла уже глухая осень. Было хмуро, сѣро, угрюмо. Особенно жутко чувствовалось на томъ мѣстѣ, гдѣ найденъ трупъ. Узкая, вьющаяся тропа была тѣсно сжата густымъ темнымъ ельникомъ, въ перемежку съ болотистой низкорослой березой. Настланный бревенникъ погружался подъ нашими ногами въ топкую почву; ржавая вода чавкала и хлюпала отъ нашихъ шаговъ. Безмолвно было въ этомъ гниломъ, болотистомъ лѣсу, схоронившемъ въ себѣ тайну убійства Матюнина. Что происходило здѣсь? Какая кровавая драма разыгралась на этомъ самомъ мѣстѣ? Гдѣ скрываются дѣйствительные преступники? Лѣсъ не выдастъ страшной тайны. Мы тихо стояли въ сторонѣ. Влад. Галак. молча набрасывалъ эту тропу въ своей записной книжкѣ (наброски тропы и шалаша, сдѣланные В. Г., помѣщены въ книжкѣ г. Богаевскаго: «Мултанское дѣло въ свѣтѣ этнографическихъ данныхъ»).
Обратно возвращались мы темной ночью, по сплошному еловому лѣсу. Сухой шелестъ огромныхъ елей, стоящихъ по обѣимъ сторонамъ дороги сплошной черной стѣной, навѣвалъ что-то тяжелое, тревожное.
Дѣйствія полиціи, о которыхъ много сообщалось намъ внѣ суда, произвели на В. Г. Короленка такое сильное впечатлѣніе, что онъ опасался даже оставлять безъ присмотра чемоданчикъ, въ которомъ хранились наши записи. Общую редакцію было рѣшено передать Влад. Галак., который и увезъ съ собой считанный и провѣренный отчетъ. Вскорѣ появились его статьи о Мултанскомъ дѣлѣ въ «Русскихъ Вѣдомостяхъ» и въ «Русскомъ Богатствѣ». Эти статьи произвели огромное впечатлѣніе. Онѣ, какъ камень, брошенный въ стоячее болото, заставили встрепенуться всю печать. О Мудтанскомъ дѣлѣ заговорили всѣ органы печати, пораженные тѣми ужасами, которые творились съ несчастными вотяками. Просматривая теперь отчетъ о «Дѣлѣ Мултанскихъ вотяковъ» (отдѣльное изданіе вышло въ Москвѣ въ февралѣ 1896 г.), невольно поражаешься, сколько долженъ былъ потратить труда на редактированіе этого отчета и на примѣчанія къ нему Владиміръ Галактіоновичъ. Изучить все производство, всѣ документы, сличить содержаніе ихъ съ тѣмъ, что заявлялось свидѣтелями, а также судебными властями во время судебнаго разбора, отмѣтить всѣ противорѣчія — работа по истинѣ огромная! Онъ выступилъ, сверхъ того, съ докладомъ о Мултанскомъ дѣлѣ въ Антропологическомъ обществѣ при Военно-медицинской Академіи, выступилъ съ опроверженіемъ измышленій разныхъ доморощенныхъ этнографовъ, повторявшихъ «по слухамъ» обычный вздоръ о вотякахъ. Съ своей стороны я помѣстилъ въ приволжскихъ газетахъ цѣлый рядъ статей по поводу Мултанскаго дѣла. Но судебные и полицейскіе дѣятели встрѣтили сильную защиту въ лицѣ мѣстной цензуры. Нѣкоторыя статьи въ «Кам.-Волж. Рѣчи» выходили или слишкомъ обрѣзанными, — одинъ разъ даже безъ второй половины, — или не пропускались вовсе. Вскорѣ состоялось чье-то таинственное распоряженіе — не пропускать въ печати ничего, что такъ или иначе касается Мултанскаго дѣла. Въ Малмыжѣ, въ уѣздномъ городишкѣ, нельзя вообще сохранить тайну своего корреспонденчества, а я, въ добавокъ, полностью подписывался подъ своими статьями. Самые видные «дѣятели» по Мултанскому дѣлу открыто грозились «съѣсть» меня и О. М. Жирнова. И еслибы все это происходило нынче, мы несомнѣнно скоро очутились бы гдѣ-нибудь «въ отдаленныхъ мѣстахъ». Но тогда предсѣдателемъ вятской губ. земской управы былъ незабвенный для каждаго вятича А. П. Батуевъ, широко образованный и развитой, глубоко-гуманный, съ широкимъ и энергичнымъ розмахомъ въ общественной дѣятельности. Онъ всегда горой стоялъ за своихъ сотрудниковъ — земскихъ служащихъ. Онъ имѣлъ огромное вліяніе на губернатора, и потому угрозы разныхъ господъ по нашему адресу являлись безсильными и беззубыми…
Между тѣмъ цѣлый рядъ спеціалистовъ и вообще свѣдущихъ людей выступилъ съ докладами въ ученыхъ обществахъ, (кромѣ П. М. Богаевскаго и С. К. Кузнецова, П. Н. Лупповъ — въ, географическомъ обществѣ по отдѣленію этнографіи, В. С. Малченко — въ Московскомъ юридическомъ обществѣ, докторъ Айсбергъ — въ Цюрихѣ). Въ печати выступили такіе знатоки-этнографы, какъ Д. А. Клеменцъ, В. М. Михайловскій (тов. предсѣдателя Московскаго этногр. отдѣла общества любителей естествознанія), этнографы Верещагинъ, Магницкій и др. Совершенно отрицательно отнеслись къ обвиненію вотяковъ многіе другіе ученые юристы, общественные дѣятели, напр. проф. В. С. Серебренниковъ, родившійся и выросшій среди вотяковъ, проф. Н. П. Ивановскій, о. С. Н. Слѣпянъ, профессоръ с.п.б. духовной академіи, проф. Д. А. Хвольсонъ. Всѣ эти лица рѣшительно утверждали, что всѣ данныя науки, а также и данныя Мултанскаго дѣла, свидѣтельствуютъ лишь о томъ, что у вотяковъ не можетъ существовать человѣческихъ жертвоприношеній.
На вызывающее письмо проф. Смирнова, единственнаго этнографа, поддерживавшаго въ печати обвиненіе противъ вотяковъ, по адресу упомянутаго этнографа В. М. Михайловскаго («Волж. Вѣстн.», № 73), послѣдній далъ въ открытомъ письмѣ достойный отвѣтъ. «Въ сочиненіяхъ о черемисахъ, вотякахъ, пермякахъ и мордвѣ, — писалъ онъ въ томъ же „Волж. Вѣст.“, — ваши личныя наблюденія, столь цѣнныя въ каждой этнографической работѣ, спеціально посвященной отдѣльной народности, отодвинуты на второй планъ, изслѣдованіе также почти отсутствуетъ, и потому каждая изъ монографій, написанныхъ вами, имѣетъ видъ компилятивной работы. Вслѣдствіе стремленія къ литературной законченности, вы увлекаетесь теоріями нѣкоторыхъ западно-европейскихъ изслѣдователей и стараетесь подвести факты изъ быта русскихъ инородцевъ подъ формулы, добытыя на совершенно другой почвѣ. Отсюда возникаютъ нѣкоторыя, излюбленныя вами теоріи, которыя не даютъ вамъ возможности заняться спокойнымъ осторожнымъ изслѣдованіемъ. Такой теоріей является, напр., вашъ взглядъ на существованіе въ недалекомъ прошломъ человѣческихъ жертвоприношеній у изучаемыхъ вами русскихъ инородцевъ». Въ заключеніе письма, по поводу незнанія г. Смирновымъ вотскаго языка, г. Михайловскій писалъ: «Можно заниматься этнографіей вообще и не обладая подобнымъ знаніемъ языковъ, но только нужно принимать тогда въ разсчетъ этотъ факторъ при постройкѣ теорій и съ большей осторожностью дѣлать выводы, особенно, когда эти выводы касаются не обсужденія той или другой научной гипотезы, а рѣшаютъ судьбу человѣческой жизни».
Вмѣстѣ съ этнографами, выяснившими полную несостоятельность «излюбленной идеи» г. Смирнова, выступили съ докладами въ печати и въ ученыхъ обществахъ и медики: преподаватель Харьковскаго университета Э. Ф. Беллинъ, профессоръ того же университета Патенко. Они отмѣтили полную несостоятельность медицинской экспертизы г.г. А. и К. — двухъ врачей, о которыхъ мы упоминали, и первоначальнаго заключенія врача М. Уже послѣ третьяго разбора дѣла профессоръ суд. медицины Казанскаго университета Леонтьевъ, присутствовавшій на разборѣ дѣла вмѣстѣ съ приватъ-доцентомъ Казан. университета Неболюбовымъ, 16 ноября 1896 г. сдѣлалъ въ Казанскомъ обществѣ врачей докладъ, въ которомъ пришелъ къ выводу, что экспертиза по данному дѣлу не могла дать ничего опредѣленнаго, такъ какъ судебно-медицинское излѣдованіе трупа Матюнина было произведено слишкомъ поздно и безъ достаточной основательности. Предположительно дѣло объясняется такъ: рана была нанесена въ шею покойному Матюнину, а затѣмъ уже, по наступленіи смерти, отнята голова, вырубленъ позвоночникъ и вынуты внутренности. При этомъ проф. Леонтьевъ познакомилъ публику съ письмомъ проф. Патенко, который на мѣстѣ, въ Мултанѣ, изучалъ дѣло, а затѣмъ на трупахъ производилъ опыты съ удаленіемъ внутренностей, какъ это было сдѣлано съ Матюнинымъ, послѣ чего пришелъ къ слѣдующимъ выводамъ: а) убитый Матюнинъ не былъ въ селѣ Мултанѣ, гдѣ будто бы было совершено убійство, а находился въ 8—9 верстахъ отъ Мултана, б) голова отрублена (какъ полагаетъ и Леонтьевъ) уже на мертвомъ, с) причина смерти Матюнина — припадокъ падучей, д) органы грудной полости извлечены недѣли три спустя послѣ убійства, въ промежутокъ времени между первымъ и вторымъ отрытіемъ трупа, е) съ вѣроятностью можно заключить, что оскверненіе трупа произведено въ видахъ мести вотякамъ с. Мултана со стороны сосѣднихъ русскихъ крестьянъ.
Что внутренности вынуты были изъ трупа нѣсколько недѣль спустя послѣ убійства, къ такому заключенію пришелъ и приватъ-доцентъ Беллинъ. На третьемъ разборѣ дѣла выяснилось, что трупъ былъ извлекаемъ изъ земли, гдѣ онъ хранился до пріѣзда уѣзднаго врача, очищался, опять закапывался и т. д.
Въ виду всего этого, доктора Беллинъ, Патенко, Айсбергъ и др. пришли къ выводу, что въ данномъ случаѣ имѣла мѣсто симуляція, поддѣлка подъ жертвоприношеніе. Къ такому же выводу пришелъ и В. Г. Короленко, дѣлая докладъ въ антропологическомъ обществѣ при Академіи.
По словамъ С. К. Кузнецова, въ Мултанскомъ дѣлѣ ритуалъ вотскаго жертвоприношенія воспроизведенъ не на основаніи фактовъ, а по измышленіямъ урядника О. и другихъ лицъ. Только благодаря этимъ своеобразнымъ этнографамъ могла получиться невозможная въ дѣйствительности картина человѣческаго жертвоприношенія, въ которой всякое дѣйствіе религіознаго характера исполнено съ нарушеніемъ вѣками установленнаго порядка. Поэтому г. Кузнецовъ считаетъ все продѣланное съ трупомъ Матюнина грубою поддѣлкою подъ вотское жертвоприношеніе.
Между тѣмъ, 22 декабря 1895 г., въ уголовномъ кассаціонномъ департаментѣ сената была заслушана жалоба вторично осужденныхъ вотяковъ.
Послѣ обстоятельнаго доклада сенатора А. А. Арцимовича и блестящаго заключенія оберъ-прокурора А. Ф. Кони, сенатъ призналъ существенное нарушеніе судомъ правъ защиты и, отмѣнивъ рѣшеніе присяжныхъ и приговоръ сарапульскаго суда, передалъ дѣло для новаго разсмотрѣнія въ казанскій окружный судъ.
Казалось, что вторичное рѣшеніе высшей въ Россіи судебной инстанціи обязательно для короннаго суда. Казалось, что теперь Мултанское дѣло будетъ извлечено изъ захолустья, будетъ освѣщено и разсмотрѣно безпристрастно и всесторонне, чего только и требовала печать. Но тутъ случилось нѣчто неожиданное, возможное только у насъ.
Въ краѣ стали циркулировать слухи, что предсѣдатель сарапульскаго суда ѣздилъ съ объясненіями по поводу Мултанскаго дѣла къ Петербургъ, къ министру юстиціи, и что оттуда будто бы были даны суду какія-то многозначительныя обѣщанія.
Мѣстныя судебныя власти постоянно ѣздили въ Казань, устраивали какія-то совѣщанія. Полиція всякихъ ранговъ продолжала рыскать по Малмыжскому уѣзду, живмя-живя въ Мултанѣ, разыскивая новыхъ свидѣтелей и "доказательствъs. При этомъ она такъ старалась, что, по сообщенію даже оффиціальныхъ «Вятскихъ Губ. Вѣдомостей» (25 мая 1896 г. № 41), одинъ вотякъ, десятникъ, не вынесъ и повѣсился…
Но это насъ не особенно безпокоило. Мы еще вѣрили въ силу сенатскихъ указаній. Защитникъ просилъ назначить слушаніе дѣла въ Казани. Послѣ рѣшенія сената, никто и не сомнѣвался, что именно тамъ, вдали отъ мѣстныхъ предразсудковъ и вліяній, дѣло и будетъ разсмотрѣно.
Однако, скоро началось что-то странное. Прежде всего, въ мѣстной печати цензура, на основаніи какого-то таинственнаго распоряженія, не стала пропускать ни строчки о Мултанскомъ дѣлѣ, о чемъ мы упоминали выше. Мы лишены были возможности даже перепечатывать тѣ статьи и доклады, которые явились тогда по поводу этого дѣла въ болѣе отдаленныхъ органахъ печати. Наконецъ пронеслась вѣсть, что судъ по прежнему отказалъ защитѣ въ вызовѣ всѣхъ ея свидѣтелей, тогда какъ товарищъ прокурора Р. вызываетъ массу новыхъ свидѣтелей, всего болѣе 50 человѣкъ; что точно также отказано защитѣ и въ вызовѣ новыхъ экспертовъ; что, наконецъ, дѣло назначено къ слушанію въ самомъ захолустномъ, самомъ глухомъ городишкѣ казанской губерніи — въ Мамадышѣ, совершенно некультурномъ, гдѣ нѣтъ даже библіотеки, номеровъ, извозчиковъ, и — что само главное — гдѣ темный предразсудокъ особенно крѣпокъ въ невѣжественной обывательской средѣ.
Сначала мы не повѣрили этому слуху. — Не можетъ быть! Послѣ того, какъ сенатъ дважды указывалъ…
— Э — э, батенька, сенатъ! Когда тутъ высшее начальство авансъ выдало; добьетесь и въ третій разъ обвиненія — и благо вамъ будетъ, — говорили намъ опытные люди. — Побѣдителей не судятъ… И карьера будетъ блестяще сдѣлана… «Правосудіе, правосудіе»!.. Наивно все это, батенька!.. Борьба-съ, какъ и вездѣ.
И дѣйствительно, въ казанскихъ газетахъ появилось краткое сообщеніе, что Мултанское дѣло будетъ разсматриваться именно въ Мамадышѣ. Что судъ, чувствуя за собой какую-то мощную поддержку, пошелъ напроломъ — сомнѣваться въ этомъ было уже нельзя.
Разумѣется, я тотчасъ же послалъ объ этомъ телеграмму В. Г. Короленкѣ, послалъ краткую замѣтку о дѣйствіяхъ казанской судебной палаты. На это Влад. Гал., между прочимъ, писалъ мнѣ: «Неужели опять и такъ явно рѣшаются играть на обвиненіе?»… Въ другомъ письмѣ Вл. Гал. сообщалъ, что «административно-судебныя сферы наиболѣе раздражены именно вмѣшательствомъ прессы». Вмѣстѣ съ тѣмъ, сообщая о томъ, что защиту вотяковъ согласился взять на себя Н. П. Карабчевскій, Вл. Гал. выражалъ надежду, что «и при этихъ условіяхъ (созданныхъ судомъ) мы теперь сильнѣе и отобьемъ невинныхъ людей»…
Какъ къ послѣдней защитѣ, я рѣшилъ обратиться еще къ Л. Н. Толстому, пославъ ему весь печатный матеріалъ, имѣвшійся по Мултанскому дѣлу и прося Льва Николаевича обратить вниманіе на это вопіющее дѣло, въ которомъ правда глушилась такъ открыто, въ которомъ гибли совершенно невинные люди…
Но вотъ наступилъ день суда. Крошечный залъ переполненъ публикой. За столомъ защитниковъ видна характерная голова В. Г. Короленка, бритое, энергичное лицо Карабчевскаго. На скамьѣ тѣснятся съ тетрадочками корреспонденты. Сидятъ двѣ стенографистки, приглашенныя нами. Судъ во всеоружіи. На помощь г. Р. назначенъ товарищъ прокурора суд. палаты. Позади ихъ сидитъ самъ прокуроръ судебной палаты. Предсѣдательствуетъ самъ предсѣдатель окружнаго суда.
Защита вновь заявляетъ ходатайство о допущеніи, въ качествѣ экспертовъ, нарочно прибывшаго изъ Томска этнографа С. К. Кузнецова и профессоровъ суд. медицины: Харьковскаго университета — Патенко и Казанскаго — Леонтьева. Судъ отказываетъ въ этомъ, какъ отказалъ и въ вызовѣ всѣхъ свидѣтелей защиты.
И вотъ начинаютъ опять проходить длинной вереницей свидѣтели — урядники, пристава, земскіе начальники и др. Всѣ эти «чины» отвѣчаютъ, на первыхъ порахъ, какъ по писанному, какъ будто повторяютъ отлично выученный обвинительный актъ. Но при вопросахъ защиты бойкость сразу теряется; свидѣтели сбиваются, путаются, впадаютъ въ противорѣчія и, наконецъ, начинаютъ прямо грубить защитѣ. Одинъ изъ свидѣтелей за грубость былъ даже остановленъ предсѣдателемъ, который пригласилъ его одинаково спокойно отвѣчать и прокурору, и защитѣ.
Всевѣдущій Дм. М. на вопросы Карабчевскаго грубо оборвалъ:
— Чего ты меня путаешь, не путай! Чего знаю, самъ разскажу, а ты не путай!
Или раздраженно говорилъ, вмѣсто отвѣта:
— Знаю, знаю, на что вы намекаете, что подразумѣваете. — Но умѣлая защита дѣлала свое дѣло, постепенно отрывая темные лоскутья лжи, которою было опутано дѣло. Противорѣчія полицейскихъ свидѣтелей заставляли иногда только пожимать плечами.
— Ну, разскажите же, какъ все это было? — спрашивалъ пристава Ш. предсѣдатель. — Ну, привезли чучело… ну, прилѣпили свѣчу… А колоколецъ подъ дугой былъ?.. А дуга на что?..
Бравый, «талантливый» приставъ краснѣлъ, потѣлъ, не зная, что сказать. Онъ уже не говорилъ, съ видомъ оскорбленной невинности, что его оклеветали корреспонденты.
— Я слышалъ, что у вотяковъ есть такой предразсудокъ… хотѣлъ провѣрить…-- бормочетъ приставъ.
— Такъ что вы производили это съ этнографической цѣлью? — пришелъ къ нему на помощь Карабчевскій.
— Такъ точно, съ этнографической, — радостно откликнулся Ш., вызвавъ общій смѣхъ.
Выяснилось, что съ трупомъ обращались весьма безцеремонно: въ теченіе мѣсяца, въ ожиданіи врача, — о чемъ мы уже говорили, — онъ вытаскивался изъ ямы и очищался отъ земли, которою его засыпали; въ яму подсыпали снѣгу, чтобы трупъ меньше портился и т. д. Въ концѣ концовъ, вмѣсто «массы запекшейся крови» въ отверстіи (обрѣзѣ) шеи, что запротоколилъ приставъ Т. — оказалось широкое, зіяющее отверстіе, черезъ которое исчезли внутренности, отсутствія которыхъ никто, при первоначальномъ осмотрѣ трупа, не замѣтилъ…
Оказалось, что перекладина, на которой, будто бы, былъ подвѣшенъ Матюнинъ, такъ низка, что Матюнинъ уткнулся бы горломъ прямо въ землю; что нищій ночевалъ на 4 и на 5 мая въ Кузнеркѣ, а слѣдовательно не могъ ночевать одновременно и въ Мултанѣ, въ шалашѣ М. Дмитріева.
Не станемъ шагъ за шагомъ слѣдить за тѣмъ, какъ сшитое на живую нитку дѣло мало-по-малу расползалось по всѣмъ швамъ. Фактическая часть обвиненія рушилась, какъ карточный домикъ. Обвиненіе, поэтому, налегло на «достовѣрныхъ свидѣтелей». Въ качествѣ этнографовъ передъ судомъ опять продефилировали урядникъ, земскій начальникъ и др.
По поводу крови на корытѣ земскій начальникъ Л. подѣлился съ судомъ замѣчательнымъ открытіемъ: — Я говорилъ, что корыто и пологъ не нужно было посылать въ департаментъ: нужно было дать ихъ собакѣ, — если бы она не стала лизать, то это значитъ, кровь была человѣчья. Это я знаю по опыту. — А затѣмъ цѣлыхъ 13 новыхъ свидѣтелей, вызванныхъ обвинительной властью, выходятъ одинъ за другимъ и сообщаютъ: — по мултанскому дѣлу я, собственно, не знаю ничего, но…-- и каждый изъ нихъ разсказывалъ какую-нибудь невѣроятную исторію о томъ, какъ ему, въ свою очередь, кто-то разсказывалъ, что вотяки приносятъ въ жертву людей.
— По Мултавскому дѣлу я ничего не знаю, — тономъ опытнаго сказочника начинаетъ, напр., земскій начальникъ Н. — Но отъ дѣдушки я слышалъ слѣдующее. Пріѣхалъ дѣдушка въ одну вотскую деревню за ругой, а въ ней ни души. Привязалъ онъ лошадь, а самъ пошелъ по деревнѣ. Идя, онъ вдругъ замѣтилъ въ одномъ дворѣ дымъ, подошелъ къ забору и заглянулъ въ щель… И видитъ (голосъ разсказчика многозначительно понижается) — много вотяковъ; сидятъ вокругъ стола, сдѣланнаго изъ досокъ, положенныхъ на обрубки дерева и (голосъ разсказчика доходитъ чуть не до шопота)… и точатъ большіе ножи… А среди нихъ сидитъ, одѣтый въ бѣлый саванъ, черный брюнетъ, блѣдный, какъ полотно… Дѣдъ, увидавъ это, понялъ, что дѣло неладно, со страху даже присѣлъ тутъ (у разсказчика соотвѣтствующее движеніе)… А потомъ заднимъ ходомъ побѣжалъ къ лошади… Но не успѣлъ онъ сдѣлать нѣсколькихъ шаговъ, какъ услыхалъ нечеловѣческій крикъ…
— А затѣмъ? — спрашиваетъ предсѣдатель.
— Это все, больше ничего, — отвѣчаетъ самодовольно свидѣтель.
И льются, льются эти бабушкины и дѣдушкины сказки. Кажется, что подсудимые, которые тоже съ любопытствомъ прислушиваются къ этимъ сказкамъ, совсѣмъ забыты на своихъ скамьяхъ…
Не довольствуясь этими разсказами, обвиненіе добыло и представило на судъ два уголовныя дѣла: одно изъ архангельскаго суда, другое изъ Спасска, казанской губерніи.
По первому изъ этихъ дѣлъ обвинялся самоѣдъ Пырерко съ острова Новой Земли въ томъ, что онъ сдѣлалъ изъ лучинокъ какого-то божка и принесъ ему въ жертву чрезъ повѣшеніе дѣвочку, а затѣмъ убилъ еще двухъ сосѣдей, которые узнали о преступленіи.
По второму дѣлу обвинялся татаринъ спасскаго уѣзда въ томъ, что онъ, по совѣту какого-то казанскаго лекаря, убилъ въ банѣ маленькую дѣвочку, вырѣзалъ у нея сердце и съѣлъ съ цѣлью излѣчиться отъ болѣзни, которою онъ страдалъ много лѣтъ…
Эти «дѣла» вызвали только полнѣйшее недоумѣніе: какое отношеніе имѣютъ они къ Мултанскому дѣлу и къ вотякамъ вообще?
Наконецъ, начались испытанія экспертовъ.
Врачъ М. опять чистосердечно подтвердилъ, что онъ. составляя заключеніе при вскрытіи трупа, ошибся, находясь подъ вліяніемъ внушеній пристава и слѣдователя. Опредѣленнаго заключенія онъ, врачъ, и не могъ, собственно, дать въ виду того, что изслѣдовать трупъ ему пришлось мѣсяцъ спустя: о подвѣшиваніи нельзя говорить потому, что отеки были не на стопахъ, а на голеняхъ, и несомнѣнно трупнаго происхожденія; никакихъ ранъ отъ подкалываній на животѣ не было, а были лишь пятнышки — слѣды какой-то сыпи; что не было и прижизненнаго обезкровливанія, и пр. Другіе два врача, А. и К., по-прежнему держались совершенно противоположныхъ мнѣній и подтверждали всю картину, нарисованную въ обвинительномъ актѣ. Показанія ихъ вызывали то и дѣло недоумѣвающее пожатіе плечами со стороны присутствующихъ профессоровъ.
Вообще, это было рѣдкое зрѣлище; заключеніе давали не дѣйствительные представители науки, а какіе-то захолустные служаки, много лѣтъ протрубившіе въ лямкѣ уѣзднаго или земскаго врача, растерявшіе въ глухой уѣздной жизни и свои старые обрывки знаній. Они должны бы были сами ходатайствовать передъ судомъ, по долгу совѣсти, чтобы судъ далъ высказаться дѣйствительно свѣдущимъ, дѣйствительно ученымъ людямъ… Но они съ апломбомъ, развязно повторяли свои утвержденія, ссылаясь даже на свидѣтельство каторжника Г. А бѣдные профессора должны были безгласно сидѣть за спинами этихъ господъ и «приходить въ ужасъ» — по выраженію одного изъ профессоровъ, — отъ ихъ показаній. Это профессора и отмѣтили въ своихъ работахъ, упомянутыхъ нами выше, по поводу Мултанскаго дѣла.
Затѣмъ, началась этнографическая экспертиза.
Выступилъ опять г. Смирновъ. Если въ Елабугѣ обстановка мултанскаго жертвоприношенія представляла передъ нимъ «цѣлую цѣпь противорѣчій, недомолвокъ и недоразумѣній», то теперь, годъ спустя, г. Смирновъ уже не сомнѣвался ни въ чемъ. Черпая доказательства изъ обвинительнаго акта, онъ сталъ доказывать, что всѣ данныя обвиненія съ несомнѣнностью устанавливаютъ, что мултанскіе вотяки дѣйствительно принесли въ жертву нищаго…
— Вы призваны не въ качествѣ обвинителя, а въ качествѣ эксперта, который долженъ сказать, что ему извѣстно о человѣческихъ жертвоприношеніяхъ, — останавливаетъ, наконецъ, увлекшагося профессора предсѣдатель суда.
Относительно человѣческихъ жертвоприношеній у г. Смирнова вообще не оказалось никакихъ сомнѣній: такія жертвоприношенія существуютъ у вотяковъ и нынѣ, а не только существовали «въ недалекомъ прошломъ», какъ онъ думалъ прежде… Когда В. Г. Короленко, приведя цитаты изъ сочиненій г. Смирнова, обратился къ нему съ вопросомъ, чѣмъ же можно объяснить противорѣчія настоящихъ объясненій профессора съ его же собственными прежними взглядами — г. Смирновъ отвѣтилъ: «Прежде я думалъ такъ, но изъ даннаго процесса я убѣдился, что человѣческія жертвоприношенія существуютъ и нынѣ». Такимъ образомъ почтенный профессоръ почерпнулъ свои доказательства изъ того самаго процесса, освѣтить который данными науки онъ былъ призванъ…
Но за то спокойную, объективную и въ высшей степени содержательную рѣчь произнесъ другой экспертъ, о. Верещагинъ. Заявивъ, что въ Мултанскомъ дѣлѣ все противорѣчитъ вотскому обычаю, вотскому ритуалу, вотскимъ вѣрованіямъ, о. Верещагинъ рѣшительно отрицалъ возможность человѣческихъ жертвоприношеній у вотяковъ. При этомъ о. Верещагинъ допускалъ возможность, что трупъ Матюнина былъ изуродованъ, напр., съ какой-нибудь суевѣрной цѣлью (лѣченье, кладоискательство, воровство и конокрадство при помощи человѣческихъ органовъ — головы, сердца, руки, при помощи свѣчи изъ человѣческаго сала и т. п.).
Судебное слѣдствіе было закончено. Начались рѣчи сторонъ. Товарищемъ прокурора Р. разумѣется, было сдѣлано все, что только возможно, для обвиненія вотяковъ. Театрально повышая и понижая голосъ, онъ рисовалъ картину, какъ Матюнина вели въ шалашъ, подвѣшивали, кололи… Разсчитывая, очевидно, на темноту присяжныхъ засѣдателей, г. Р., самъ врачъ по образованію, сравнивалъ человѣка съ водопроводной трубой: повѣсилъ его за одинъ конецъ — за ноги, отрѣзалъ нижній конецъ — голову, и кровь выбѣжитъ, какъ вода изъ трубы…
И вотъ, во время этой рѣчи случился маленькій эпизодъ, который смутилъ оратора и заставилъ его на мигъ прервать свое обвиненіе. Въ открытое окно, изъ котораго сіяло голубое небо и лился потокъ яркихъ весеннихъ лучей, въ залу суда влетѣлъ голубь, плавно сдѣлалъ нѣсколько круговъ надъ судейскимъ столомъ — и снова вылетѣлъ на сіяющій просторъ… И въ сгустившейся отъ извращеній правды, отъ потока «темныхъ» слуховъ и мрачныхъ сказокъ атмосферѣ человѣконенавистничества этотъ голубь показался какимъ-то символомъ сіяющей, вѣчной, высшей справедливости, которую не заглушить никакой неправдой. И, казалось, чтобы напомнить объ этой справедливости и влетѣлъ сюда свѣтлый голубь…
И блѣдны, и мертвы вышли рѣчи обвинителей. Но бой былъ упоренъ. Прокуроры выступали по два раза. Много было сказано ими такого, чего не позволилъ бы себѣ болѣе чуткій судебный дѣятель.
Рѣчи защитниковъ были ярки и проникновенны. Высокій, съ могучей фигурой, съ гривою густыхъ волосъ, Карабчевскій, «аки левъ рыкающій», накинулся на жалкіе доводы обвинителей, безпощадно разбивая ихъ одинъ за другимъ. Какъ опытный, талантливый ораторъ, онъ говорилъ, разумѣется, прекрасно, съ подъемомъ; но все-таки въ его рѣчи сказывались профессіональный навыкъ и нѣкоторая театральность. Но вотъ выступилъ В. Г. Короленко. Задушевнымъ, проникновеннымъ голосомъ, съ глубокой искренностью и сердечностью заговорилъ онъ — и сразу же приковалъ вниманіе всѣхъ. Такова была сила этой рѣчи, что всѣ мы, корреспонденты и даже стенографистки, положили свои карандаши, совершенно забывъ о записяхъ, боясь пропустить хотя одно слово. Отъ этихъ проникновенныхъ, захватывающихъ словъ обнажалась и рушилась вся неправда, которою такъ возмутительно окутывались измученные, изстрадавшіеся вотяки. Отъ этихъ словъ вѣяло глубокимъ негодованіемъ противъ обнаруженныхъ истязаній, извращенія правды, нарушеній самой элементарной справедливости, противъ систематическихъ нарушеній правосудія, противъ дикаго, мрачнаго предразсудка.
«…Благословенный, великій Боже, всевышній свѣтъ и бѣлизна, неприкосновеннымъ хлѣбомъ и неприкосновенными яствами мы тебя чтимъ и поминаемъ», — взволнованнымъ голосомъ читалъ Влад. Галакъ трогательную молитву вотяковъ, молитву не «Курбону», а единому великому Богу. — «Великій, милый Боже, всевышній свѣтъ, небесную воду дающій и дождемъ землю оплодотворяющій, не сердись на насъ и не гнѣвайся: мы, какъ маленькія дѣти, ничего не знаемъ, ничего не понимаемъ. Да будетъ тебѣ угодно все то по твоей волѣ, великій, свѣтлый Боже». Волненіе Влад. Галакъ все росло. Наконецъ, онъ не могъ справиться съ нимъ, — заплакалъ и вышелъ изъ залы… Всѣ были захвачены, потрясены…
Рѣчь Влад. Галакъ, очевидно, сильно повліяла и на судей. И послѣ его ухода длилось нѣсколько минутъ молчаніе…
Послѣ безпристрастнаго резюме предсѣдателя, присяжнымъ былъ врученъ вопросный листъ — и они удалились въ совѣщательную комнату.
Наступилъ жуткій моментъ…
Защитники и мы, корреспонденты, ожидали рѣшенія присяжныхъ на квартирѣ защитниковъ. Говорили мало. Обмѣнивались кратко наблюденіями надъ присяжными засѣдателями. Они почти всѣ были крестьяне.
Всѣ восемь дней судебнаго разбирательства они съ удивительнымъ вниманіемъ и сосредоточенностью слѣдили за происходившимъ на судѣ. Иногда они обращались къ суду за разъясненіями. Въ послѣдніе дни они какъ будто вполнѣ разобрались въ дѣлѣ и уже пришли къ какому-то рѣшенію…
Но къ какому?.. Объ этомъ-то мы и думали теперь напряженно.
Но вотъ бѣжитъ судейскій сторожъ:
— Пожалуйте, скоро выйдутъ…
Мы всѣ пускаемся за нимъ. Въ залѣ движеніе. Усаживаются судьи. Занимаютъ мѣста защитники. Въ залѣ водворяется глубокая тишина. Изъ двери вереницей вышли присяжные и стали тѣсной группой.
— Виновенъ ли такой то, что въ ночь на 5-е мая…-- началъ читать старшина присяжныхъ.
Всѣ замерли…
— Нѣтъ, не виновенъ! — твердо произнесъ онъ.
Пронесся вздохъ облегченія, какъ будто камень свалился съ груди… Кто-то слабо вскрикнулъ. Всѣмъ стало ясно, что несчастные вотяки спасены, что правда восторжествовала…
И дѣйствительно, семь разъ повторялось это твердое: «нѣтъ, не виновенъ», потрясая всѣхъ…
Напряженные нервы не выдержали: многіе изъ публики — и мужчины, и женщины — плакали…
Освобожденные вотяки цѣловали руки своихъ защитниковъ… Вдругъ я почувствовалъ, что кто-то крѣпко стиснулъ и мою руку. Это былъ одинъ изъ обвинявшихся. Вотяки пробрались къ столу корреспондентовъ и горячо жали намъ руки. Что-то свѣтлое, истинно-человѣческое освѣтило всѣхъ — и лица стали такъ радостны и мягки. Всѣ смѣшались въ одну группу, какъ братья.
Присяжнымъ сердечно жали руки совсѣмъ незнакомые люди, какъ бы поздравляя съ какимъ-то радостнымъ, свѣтлымъ праздникомъ…
И это былъ, дѣйствительно, прекрасный праздникъ — праздникъ правосудія.
А спустя полчаса я видѣлъ на квартирѣ защитниковъ, какъ дѣдушка Акмаръ, 70 лѣтній старикъ, переодѣтый уже изъ арестантскаго халата въ домотканный кафтанчикъ, маленькій, сѣденькій, съ наивными, какъ у ребенка, глазами, — обнималъ Владиміра Галактіоновича и, растроганный, со слезами, трепалъ его любовно своей старческой рукой по плечу. И этотъ-то милый, дѣтски-простосердечный старикъ былъ дважды приговоренъ къ 10 лѣтней каторгѣ!
А въ Мултанѣ, вѣроятно, и до сихъ поръ живы воспоминанія о Владимірѣ Короленкѣ. «Говорилъ-говорилъ судьямъ Короленко, — разсказывали потомъ Жирнову вотяки, — разсердился, бросилъ книгу, — не кочу больше говорить — и ушелъ». И собирались заказать и поставить въ церкви образъ святого Владиміра, въ память о Короленкѣ.
Пріѣхавъ домой, въ Малмыжъ, я засталъ тамъ письмо отъ Л. Н. Толстого.
"Милостивый государь А. Н., — писалъ онъ. — Я получилъ ваши письма и матеріалы по Мултанскому дѣлу. Я и прежде зналъ про него и читалъ то, что было въ газетахъ. Не думаю, чтобы мое мнѣніе по этому дѣлу могло повліять на судей или присяжныхъ, въ особенности потому, что оно таково, что несчастные вотяки должны быть оправданы и освобождены независимо отъ того, совершили они или не совершили то дѣло, въ которомъ они обвиняются. Кромѣ того надѣюсь, что съ помощью тѣхъ разумныхъ и гуманныхъ людей, которые возмущены этимъ дѣломъ и стоятъ за оправданіе, оправданіе это состоится или уже состоялось. Отъ души желаю вамъ успѣха и прошу принять увѣреніе въ моемъ уваженіи и симпатіи.
29 мая 1896 г.
Несчастные мученики-вотяки были тогда, дѣйствительно, уже оправданы стараніями «тѣхъ разумныхъ и гуманныхъ людей», о которыхъ я писалъ Льву Николаевичу.