Изъ забытаго прошлаго.
[править]Въ 1864 г., въ 1-ой, 2-ой, 3-ей и 5-ой книжкахъ журнала «Русскій Вѣстникъ» былъ напечатанъ романъ В. П. Клюшникова «Марево». Романъ этотъ, какъ можно судить по помѣщеннымъ о немъ въ разныхъ изданіяхъ отзывамъ, имѣлъ среди публики довольно значительный успѣхъ. Болѣе или менѣе благопріятные отзывы о немъ были помѣщены и въ нѣкоторыхъ тогдашнихъ журналахъ, напр., въ «Отечественныхъ Запискахъ», 1864, №№ 2 и 6, и въ «Библіотекѣ для Чтенія», №№ 4, 5 и 6, хотя здѣсь указывалось на неудачный конецъ романа. Болѣе справедливую оцѣнку романъ этотъ нашелъ въ статьѣ Писарева, подвергшаго его безпощадной и уничтожающей критикѣ («Сердитое Безсиліе» въ «Русскомъ Словѣ». 1865, № 2). Нѣсколько болѣе снисходительную, хотя все же отрицательную, оцѣнку далъ этому роману Скабичевскій въ статьѣ «Русское Недомысліе» («Отечественныя Записки», 1868, № 9), гдѣ онъ разбираетъ «Марево» Клюшникова, наряду съ романами; «Отцы и дѣти» Тургенева, «Взбаламученное море» Писемскаго, «Некуда» Стебницкаго, и «Бродящія силы» Авенаріуса. О художественныхъ достоинствахъ романа «Марево» въ настоящее время говорить не приходится. И теперь нужны большія усилія, чтобъ дочитать его до конца. Достаточно сказать, что въ романѣ нѣтъ ни одного живого лица, въ развитіи фабулы очень много натяжекъ и несообразностей; къ тому же въ немъ упорно и настойчиво проводится опредѣленная тенденція. Дѣйствіе романа относится къ эпохѣ польскаго возстанія 1863 года, и въ немъ изображается, какъ вліянію хитро и искусно проводимой вездѣ польской интриги поддаются русскіе люди и служатъ въ рукахъ польскихъ патріотовъ послушнымъ орудіемъ осуществленія ихъ враждебныхъ Россіи замысловъ; кромѣ того, авторъ не упускаетъ случая обрушиться и на все движеніе 60-хъ г.г., на такъ называемый нигилизмъ, выводя своихъ героевъ въ явно карикатурномъ освѣщеніи. Вообще, этотъ романъ въ настоящее время пользуется совершенно заслуженнымъ забвеніемъ и не можетъ представлять для современнаго читателя никакого интереса ни съ какой точки зрѣнія. Наше вниманіе юнъ остановилъ только потому, что въ него въ видѣ отдѣльнаго эпизода введены нѣкоторыя письма 40-хъ и 50-хъ г. г., имѣющія видъ подлинныхъ писемъ очень извѣстныхъ дѣятелей этого періода. Такъ, повидимому, одно изъ этихъ писемъ принадлежитъ H. В. Станкевичу, другое — А. И. Герцену, третье — В. Г. Бѣлинскому, четвертое — В. И. Красову, пятое — H. В. Гоголю, 6-ое — М. А. Бакунину. Авторъ романа былъ племянникомъ поэта И. П. Клюшникова, бывшаго въ весьма близкихъ отношеніяхъ со Станкевичемъ, Бѣлинскимъ и другими членами этого кружка. Весьма поэтому возможно и вѣроятно, что въ распоряженіи автора романа были письма членовъ этого кружка, которыми онъ и воспользовался для помѣщенія ихъ въ своемъ романѣ. Въ этихъ письмахъ, конечно, измѣнены имена, можетъ быть, выпущены нѣкоторыя детали, по есть много несомнѣнныхъ признаковъ, указывающихъ, что подлинная основа писемъ сохранена. По роману, всѣ они написаны къ одному лицу, отцу героини, уже умершему ко времени дѣйствія (1861 г.). Надо думать, что это лицо вымышлено авторомъ, потому что мы не знаемъ такого историческаго лица, которое совмѣщало бы въ себѣ изображенныя черты.
Приводимъ изъ «Марево» страницы, гдѣ одинъ изъ героевъ романа, Русановъ, прочитываетъ письма, о которыхъ идетъ рѣчь.
…Первое попалось Русанову письмо на голубоватой почтовой бумагѣ; чернила пожелтѣли и почти совершенно выцвѣли…
"Пишу тебѣ, великій Магодева, изъ прелестнаго уголка Италіи. Здоровье мое изъ рукъ вонъ плохо; кажется, скоро придется мнѣ погаснуть незамѣченнымъ въ общей суетѣ, какъ бывало догорали свѣчи въ жару философскихъ споровъ нашего кружка; вспошшаются мнѣ наши оживленныя бесѣды въ Старой Конюшенной, и какъ-то мирно, покойно становится на душѣ; нѣтъ у меня даже сожалѣнія о безплодно потраченныхъ силахъ, и не тяготитъ меня горькая дѣйствительность. Вспоминается мнѣ, какъ ты еще тогда сравнивалъ наши стремленія съ труднымъ восхожденіемъ на высокую гору. Муки Тантала и Сизифа! Работа Данаидъ!..
Помнишь: Als er einst sein Kaffe getrunken, kommt ein Jüngling in der Noth. VaterJ sagt, du hast mich zur Glückseligkeit geschaffen, und ich bin unglücklich. — Geh nach Berlin, und studire drei Jahre! Er ging nach Berlin, studirte und kehrte unglücklich zurück… Зачѣмъ ты меня создалъ, Магадева! Помнишь, чѣмъ мы утѣшались: идеализмъ, дескать, относится къ жизни, какъ колоритъ къ гравюрѣ. А теперь, глядя на этихъ дышащихъ здоровьемъ pescatori, contadini, operanti, на эту веселую, когда-то столь презираемую толпу, какъ я завидую имъ порой! Правъ былъ отецъ, когда, не соглашаясь на мою женитьбу, желалъ видѣть меня сперва чѣмъ-нибудь хоть чиновникомъ, хоть офицеромъ, хоть откупщикомъ…
"А я мечталъ тогда объ основаніи училища, въ которомъ мы были бы преподавателями. Чему бы мы научили дѣтей?
"Ты отшатнулся отъ нашего кружка, это вѣчное копанье въ самомъ себѣ, вѣчное гамлетство, доискиваніе цѣли бытія въ Гегелевской феноменологіи опротивѣло твоей живой натурѣ; ты не захотѣлъ провести жизни въ головномъ міркѣ. Честь и мѣсто тебѣ, Merituri, Caesar, te salutant!
"Прости, если я даю тебѣ нѣсколько горькихъ минутъ. Рано или поздно ты узнаешь о моей смерти. Marie пріѣхала ко мнѣ; добра, какъ ангелъ; ухаживаетъ за мной, какъ сестра; иногда воскрешаетъ надежду жить! Все это и грустію, и сладко, сладко… Докторъ запрещаетъ много писать; буду ждать отвѣта.
Помѣтка на письмѣ карандашомъ: «получено черезъ недѣлю послѣ смерти. Цѣлую жизнь сіялъ намъ свѣтлымъ ореоломъ науки, искусства, философіи и завидовалъ блудящимъ огонькамъ».
Записка, писанная на клочкѣ:
"Неужели же вы не придете посѣтить заключеннаго? Вообразите себѣ самую мрачную каморку Крутицкихъ казармъ съ часовымъ вмѣсто маятника; ни одного человѣческаго лица и очень много солдатъ и таракановъ, состязающихся въ красотѣ усовъ; квартира казенная, но безъ освѣщенія. Вамъ легко получить доступъ ко мнѣ, ни слывете благонамѣреннымъ. Посылаю на удачу съ несовратимымъ стражемъ.
Письмо довольно не разборчиваго почерка:
"Если я обращаюсь къ тебѣ, любезный Николай Терентьевичъ, значитъ: солоно пришлось. Я тебя люблю и уважаю, какъ бывшаго учителя; но, согласись самъ, бросить оба кружка въ такое тяжелое для насъ время, забиться въ глушь и не подавать живого голоса — въ высшей степени двусмысленно. Мы думали, что у тебя, по крайней мѣрѣ, уважительныя причины, какъ вдругъ узнаемъ о твоей свадьбѣ и сибаритской жизни подъ тѣнью хохлацкихъ садовъ. Я не баронъ, а понимаю, что у бароновъ бываютъ свои фантазіи.
"Все это очень хорошо, но все это ты могъ продѣлать въ Петербургѣ, не покидая общаго дѣла и не измѣняя современному движенію. Право, я иногда такъ золъ на тебя, что пугаюсь мысли о нашей встрѣчѣ.
"Перехожу къ просьбѣ. Каковы мои обстоятельства, можешь заключить изъ того, что я рѣшаюсь просить у тебя денегъ. Скотина ***, эксплуатируетъ меня хуже любого пропріэтера. Жена осаждаетъ домашними дрязгами, С*** продолжаетъ отпускать свои остроты, встрѣчаясь со мной на Невскомъ; когда же къ намъ-то? къ намъ-то? Говоритъ приготовилъ ужъ и даровую квартиру. Въ довершеніе удовольствій — кровь горломъ.
"Если ты мнѣ пришлешь рублей двѣсти, надѣюсь черезъ мѣсяцъ кончить статью о Пушкинѣ и возвратить тебѣ долгъ. Если самъ нріѣдешь, прощу и расцѣлую.
Приписка карандашомъ: «исполнено 4 октября».
Русановъ пробѣгалъ отрывками:
"Другъ мой, сердце мое облилось кровью при чтеніи вашего письма. Итакъ Аделины нѣтъ болѣе на свѣтѣ, нѣтъ болѣе тихаго ангела, посланнаго вамъ въ подруги жизни небомъ благодатной Германіи. Потеря велика, но у васъ достанетъ силы перенести ее. Мысль осыпать покойницу розами на смертной постели, не выставлять мертваго тѣла на позорищѣ праздной толпы, и не допускать постороннихъ типъ до самаго выноса — показываетъ всю несокрушимость вашего духа и находитъ полное сочувствіе въ поэтическихъ натурахъ…
«…Помните, что на рукахъ вашихъ остается малютка Ниночка» развитіе которой есть ваша священная обязанность…
"… Посылаю вамъ Emile Rousseaux классическую книгу по вопросу о воспитаніи: tout est bien, tout est grand sortant des mains de l’auteur des choses…
"…У меня премиленькая квартира, много уроковъ; надѣюсь занять мѣсто въ корпусѣ…
"…Боже мой! Боже мой! какъ судьба разбросала нашъ кружокъ!..
"…Пусть неизмѣненъ — жизни новой
"Приду къ таинственнымъ вратамъ.
Помѣтка: «на сумасбродныя письма нечего отвѣчать».
Письмо со штемпелемъ Рима:
«Письмо ваше чрезвычайно огорчило меня и оскорбило всѣ христіанскія чувства. Развѣ можно нападать на одно изъ священнѣйшихъ установленій, потому только, что у васъ дурная жена; вспомните свой первый бракъ…»
Русановъ не дочиталъ письма и торопливо взглянулъ на окончаніе.
"Вы сами пишете, что увлекались простотой Анны Михайловны; вы мужчина, наставьте ее, укажите ей истинное значеніе женщины.
"Соболѣзнующій о васъ Н. Г.".
Приписка: «помѣшался!»
"Я не писалъ бы къ тебѣ, если бы до меня не доходили слухи, что ты непокоенъ духомъ, болѣе чѣмъ когда-нибудь озлобленъ омутомъ жизни, раскаиваешься въ постыдной слабости и страстно желаешь пострадать за правое дѣло. Vaut mieux tard que jamais! Настала минута искупить прошлое. Народы пробуждаются Кошутъ и Гергей подняли знамя возстанія въ Венгріи. Франція Лодрю-Роллена, Ламартина. Виктора Гюго — готова отозваться грознымъ эхомъ на первый пушечный выстрѣлъ. Въ Италіи глухое броженіе. Пріѣзжай, ты найдешь меня во главѣ движенія. Снова твой
«P. S. Посланецъ передастъ тебѣ всѣ подробности..-»
— А это отъ отца, — подумалъ Русановъ, взявъ слѣдующее письмо: — его рука! Такъ и есть!
"Любезный другъ,
"Письмо твое получилъ и нахожусь въ крайнемъ недоумѣніи. Если ты меня не морочишь, такъ у тебя сильно разстроена нервная система. Это очень понятно; огорченія, потери, пятилѣтняя ссылка и всѣ испытанія, какія выпали тебѣ на долю, не могли не подѣйствовать на твою слабую комплексно. Посылаю тебѣ рецептъ:
В.. Tiacturae Valerianae.
Aq. Lauroceras.
MDS. По 30 капель во время припадка.
«Очень, очень радъ, старый дружище, что ты, наконецъ, дома; а что до семьи, такъ плюнь ты на эта дрязги. Извѣстно, не слѣдъ было жениться въ другой разъ, или ужъ въ рукахъ держать бабу, коли вздорная. Радуюсь, что Ииночка тебя любитъ; только я боюсь за нее; раннее развитіе губитъ дѣтей, а ты теперь, вѣроятно, поддаешь пару. Все, что ты пишешь о воспитаніи на какихъ-то новыхъ началахъ, мнѣ не понятно; это ваше дѣло, мыслители. Я изъ своего Володьки ничего не хочу выдѣлывать, и пусть онъ будетъ честный работникъ и счастливый семьянинъ en dépit de tout».
Русановъ улыбнулся на эту ошибку добряка, забытые образы прошли передъ нимъ, странное чувство охватило его:.
"Пиши, да пожалуйста не подсыпай того… попроще; оно не хуже, а то и до бѣды недолго. Эхъ, братъ, до сѣдыхъ волосъ дожилъ, а чего надо — не нажилъ! Ну, скажи по совѣсти, не сумасшедшее твое письмо? Скажи брату, чтобы прислалъ сала да наливокъ.
Владиміръ Ивановичъ сталъ перебирать письма, проглядывая ихъ мелькомъ; всего бы не перечесть въ недѣлю: письма были на шести европейскихъ языкахъ; встрѣчались фамиліи болѣе или менѣе извѣстныя-въ то время, болѣе или менѣе игравшія роль. Изъ этого онъ заключилъ, что отецъ его, въ простотѣ сердечной, и не понималъ значенія своего стараго дружища; вѣроятно, и причина ссылки этого дружища, въ 1848 г. оставалась для него необъяснимою загадкой. Ясно было, что отецъ Инны былъ центромъ, около котораго группировалось сначала все мыслящее въ Россіи, а потомъ, когда онъ отшатнулся отъ этого кружка, вокругъ него стали собираться всевозможные элементы революціи 1848 года.
На одномъ изъ писемъ Русановъ нашелъ подпись Льва Горобца и съ новымъ любопытствомъ принялся за чтеніе:
"Батюшка, смѣю ли я хоть разъ еще назвать васъ этимъ именемъ? Я не стою даже гнѣва вашего, но если я вамъ не сынъ больше, выслушайте человѣка въ отчаяніи. Я — одинъ, безъ средствъ, безъ имени, преступникъ, убійца. На нѣсколько дней я присталъ у раскольниковъ: что будетъ дальше — страшно подумать. Я не умѣю красно говорить, вы меня упрекали въ скрытности, не оттолкните же моей исповѣди… Можетъ быть, скоро меня не будетъ въ живыхъ.
«Да, Леонъ былъ скрытенъ, Леонъ былъ негодяемъ, скотомъ, развратникомъ… Многихъ огорченій, многихъ безсонныхъ ночей стоилъ я вамъ… Кто же виноватъ? Батюшка, не для оправданія себя пишу, я былъ бы послѣднимъ изъ подлецовъ, если бы вздумалъ упрекнуть васъ. Вы не отдали меня въ одинъ изъ тѣхъ домовъ, гдѣ гибнутъ тысячи подобныхъ мнѣ; вы не бросили меня, какъ лишняго щепка, на произволъ судьбы; вы открыто говорили: это мой сынъ, и я росъ наравнѣ съ меньшими братьями, привыкъ называть домъ вашъ — нашимъ домомъ, садился за свой столъ, разъѣзжалъ верхомъ по отцовскимъ помѣстьямъ и гордо подписывалъ вашу фамилію на запискахъ къ пріятелямъ. А васъ-то какъ любилъ, съ какою жадностью прислушивался къ каждому слову на урокахъ! Я старался отличиться передъ братьями, я хотѣлъ быть достойнымъ васъ. Что же перевернуло дѣтскую голову? Одно слово. Кто-то изъ хуторскихъ въ сердцахъ назвалъ меня байстрюкомъ[1]. Меня поразило новое слово; какъ сейчасъ помню ваше смущеніе при моемъ вопросѣ! Вы наказали сгоряча неосторожнаго парубка, но слово мнѣ запало, и я допытался значенія» Оно стало моею bête noire; я росъ, и оно росло со мною; я развивался, и оно развивалось до полнаго сознанія моей безправности во всѣхъ отношеніяхъ… Наступило юношество; идеалистъ и романтикъ по воспитанію, я думалъ найти чистую женскую душу, которая замѣнила бы мнѣ все; я отдался со всѣмъ жаромъ молодости… Что-жъ отвѣтилъ мой идеалъ? Батюшка, если бы вы слышали, какимъ горькимъ смѣхомъ смѣюсь я теперь, вспоминая прошлое… Она соглашалась выйти за меня, когда я буду генераломъ…
"Я сталъ скрытенъ. Каждая улыбка чужого человѣка при моемъ появленіи колола меня, въ каждомъ словѣ мнѣ чуялось оскорбленіе; я сталъ чуждаться людей, семьи, васъ, себя, наконецъ. А молодость брала свое, жить хотѣлось, кровь играла… Тутъ-то и принесло дядю съ его философіей. Съ какимъ восторгомъ услыхалъ я, что всѣ люди равны; что незаконное рожденіе — абсурдъ, что ранги и привилегіи — безсмысленные выродки кастъ, что теперь всѣми силами надо разрушать отжившіе предразсудки… Все это въ отвлеченіи слышалъ и отъ васъ, но мнѣ въ голову не приходило примѣнить это къ себѣ… А дядя ударилъ прямо по больному мѣсту. Какъ мнѣ весело стало вѣрить въ одного себя, въ свою силу! Какъ я гордился передъ товарищами прозвищемъ удалого паренька безъ роду и племени!.. Я все думалъ, что завоюю себѣ свое право, и съ безпощадною послѣдовательностію жилъ навыворотъ въ отношеніи къ обществу. Оно презирало пьяницъ, я сталъ пить; оно преслѣдовало развратъ, я связался съ женщиной, о которой теперь не могу вспомнить безъ омерзѣнія; оно въ лицѣ мужа хотѣло наказать меня по тогдашнему обычаю — я сдѣлался убійцей. Я вижу всю ложь этой жизни; я сознаю, что не по влеченію, не изъ служенія идеи, а изъ гордости, изъ ложнаго самолюбія, жилъ такъ, да ужъ поздно… Назадъ нельзя, а между тѣмъ, и привычка беретъ свое, тянетъ меня дальше и дальше; я борюсь, мучусь больше, чѣмъ прежде, и кто знаетъ, до чего я дойду… А отдаться въ руки правосудія, — нѣтъ, живой я никому въ руки не дамся…
«Вотъ что хотѣлъ я сказать вамъ, вотъ на что, къ несчастію, у меня ни разу не хватило духа, пока я жилъ съ вами… Забудьте же, дорогой мой, если не можете простить вашего сына Льва Горобца».
— Это живой человѣкъ писалъ, подумалъ Русановъ, еще разъ перечитывая письмо; это не сфабрикованный взглядъ на жизнь, не теоріи, долбней вбитыя въ голову: это живая мысль, живое слово.
Еще нѣсколько инеемъ перебралъ онъ, пока не добрался до послѣдняго. Съ первыхъ же строкъ оно совершенно завладѣло его вниманіемъ.
"Безцѣнное дитя мое, единственное утѣшеніе послѣднихъ дней надломленной моей жизни, тебѣ пишу я, Инна, чтобы не пропали даромъ труды мои. Мнѣ ужъ не долго маяться по свѣту, не доживу я до полнаго развитія твоихъ физическихъ и нравственныхъ силъ, а это самая страшная эпоха въ жизни человѣка; тутъ онъ стоитъ у трехъ сказочныхъ дорогъ съ извѣстными тебѣ надписями, стоитъ межъ двухъ потоковъ, которые борются отъ вѣка, увлекая за собой все, что живетъ; къ одному изъ нихъ надо пристать, надо идти направо или налѣво; на средней тропинкѣ и съ конемъ пропадаютъ. Ты понимаешь эти мысли; по большая разница понимать жизнь и стать съ ней лицомъ къ лицу; задрожитъ и поблѣднѣетъ молодое существо, когда поднимется передъ нимъ занавѣсъ той обширной сцены, на которую придется ему выступить; вотъ въ эту-то минуту обѣщай мнѣ, дитя мое, перечитать это письмо. И задай себѣ вопросъ прямо, безъ лживыхъ увертковъ: по какому пути ты пойдешь? И почему ты пойдешь именно по этому пути?
"Если ты пойдешь по пути, завѣщанному тебѣ отцомъ, ты будешь его мстителемъ, потому что въ тебя вложены великія силы… Если ты пойдешь противъ отца, я не сужу тебя; свобода прежде всего; но неужели моя Инна пойдетъ противъ отца?
Приписка рукой Нины: «прочтено 27 іюля 1859 г.».
Какъ можно судить по Дневнику Инны, ея отецъ умеръ въ іюлѣ 1861 г.
- ↑ Незаконнорожденный.