Изъ бумагъ Степана Петровича Шевырева.[править]
Имя С. П. Шевырева (род. въ Саратовѣ 18 Октября 1806, сконч. въ Дарижѣ 8 Мая 1865) до того извѣстно въ исторіи Русскаго просвѣщенія, что распространяться о немъ было бы излишне. Это былъ человѣкъ самой многосторонней учености, глубокій знатокъ Европейской словесности, даровитый критикъ, археологъ и разыскатель памятниковъ нашей древней письменности, неутомимый профессоръ, которому обязано своимъ образованіемъ цѣлое поколѣніе Русскихъ людей. Отдавшись наукѣ и преподаванію ея въ Московскомъ университетѣ, Шевыревъ не прекращалъ своихъ опытовъ въ такъ называемой изящной словесности.
Долголѣтнія занятія словесностью и критикою ея произведеній приводили Шевырева въ сношенія съ нашими писателями. Приводимъ нѣкоторыя выдержки изъ писемъ сохранившихся въ его бумагахъ и сообщенныхъ его сыномъ Борисомъ Степановичемъ, прося читателя не терять изъ виду, что письма почти всегда и большею частію имѣютъ значеніе случайности и не могутъ служить къ полному изображенію и лица писавшаго и того, о чемъ и къ кому написано; они дороги только какъ непосредственное выраженіе минуты. П. Б.
1.[править]
Это письмо, любезный Степанъ Петровичъ, отдастъ тебѣ Мауреръ, извѣстный скрипачъ. Какъ ты въ дружбѣ и въ сочувствіи съ кн. Шаликовымъ, то сдѣлай милость пошли въ Московскія газеты статейку предварительную о концертѣ, который будетъ данъ Мауреромъ и его двумя сыновьями. Вообрази себѣ, что этотъ человѣкъ единственный хорошій въ Петербургѣ музыкантъ, не получилъ здѣсь дня для концерта и принужденъ для этого ѣхать въ Москву, ибо дѣла его разстроены, и онъ обремененъ семействомъ. Увѣряю тебя музыкальною честью, что онъ на руку охулки не положитъ и сдержитъ больше нежели что вы про него скажете. Если я успѣю, то пришлю статейку въ Наблюдатель о его сыновьяхъ, которые по мнѣнію всѣхъ знатоковъ далеко превосходятъ Ейхгорномъ, ибо въ ихъ игрѣ выраженіе незаученное, но то выраженіе, которое рождается во время игры и дѣлаетъ исполненіе истинно-художническимъ произведеніемъ, а не серинеткою. Если ты видаешься съ Надеждинымъ, то попроси и его отъ меня, хотя я предъ нимъ и виноватъ, чтобы въ Москвѣ онъ что-нибудь сказалъ бы о Маурерѣ и особенно о его сыновьяхъ. Кстати скажи Полевому, что стыдно ему было ко мнѣ не заѣхать въ Петербургѣ, что я звалъ его чрезъ Краевскаго, которому послѣ моихъ словъ не удалось съ нимъ увидѣться; неужели онъ меня до сихъ поръ такъ мало знаетъ и не вѣритъ, что я всякія жизненныя отношенія ни въ грошъ не ставлю? Напомни ему, что я, не зная, въ какихъ вы съ нимъ сношеніяхъ, согласился участвовать въ Наблюдателѣ лишь съ условіемъ, чтобъ на него не нападали. Такія вещи меня бѣсятъ. Пушкинъ издастъ Современникъ, въ которомъ и я нѣсколько участвую. Онъ написалъ разборъ твоей Исторіи Поэзіи, которую я читалъ съ величайшимъ наслажденіемъ; это первая въ самомъ дѣлѣ книга на Русскомъ языкѣ.
….. Къ вамъ будетъ въ Москву еще музыкантъ Штейнъ, человѣкъ 18 лѣтъ, фортепьянистъ и импровизаторъ, какого я еще никогда не слыхивалъ. Я сейчасъ только съ музыкальнаго вечера у графа Вьельгорскаго. Штейнъ привелъ въ восторгъ всѣхъ лучшихъ музыкантовъ, которые собираются на эти вечера.
2.[править]
Это письмо доставитъ къ тебѣ, любезный Степанъ Петровичъ, г. Рифо, человѣкъ очень интересный, прожившій лѣтъ двадцать въ Египтѣ, рывшійся въ пирамидахъ, вокругъ пирамидъ и едва ли не на ихъ верхушкѣ. Надобно только растолкать его вопросами — это живой словарь. Онъ человѣкъ очень наблюдательный, и ему хочется посмотрѣть Москву съ головы до ногъ съ приличными коментаріями и объясненіями. Для сего сведи его съ Погодинымъ, и пусть онъ его сводитъ въ Кремль, въ Оружейную Палату и на прочія Московскія диковинки. Кстати возьми у него изъ его книги о Египтѣ статью для своего журнала[1], это ему будетъ пріятно, потому что огласитъ болѣе то изданіе, которое онъ предпринялъ.
…. Вамъ вѣдь хорошо на боку лежать и выдавать Наблюдатель въ видѣ романа Мопра, а насъ несчастныхъ такъ тормошатъ со всѣхъ сторонъ, некогда спать. Меня журналисты и альманашники растащили на части, я имъ бросилъ свой портфель въ голову, а ужъ что они изъ него повытаскали, самъ не знаю. Полевой здѣсь издаетъ С. Пчелу и Сынъ Отечества, но раздавленъ со всѣхъ сторонъ и противниками, и своими сонегоціантами, такъ что мнѣ жаль его стало, и я по рыцарскому великодушію обѣщалъ ему статью въ Сынъ Отечества. Это Уголино имѣлъ въ Петербургѣ успѣхъ необычайный; автора вызывали два раза-, Каратыгина разъ шесть кажется, я уже счетъ потерялъ. На сценѣ эта драма въ самомъ дѣлѣ недурна; интересъ не простываетъ; характеры рѣзко оттѣняются, я не подозрѣвалъ въ Полевомъ такого таланта. Дуренъ и лишній 5-й актъ, но первые четыре безъ сомнѣнія выше всѣхъ драмъ Дюма и всѣхъ антитезическихъ характеровъ Гюго. Такое впечатлѣніе произвела эта драма на меня при первомъ представленіи. Много художническихъ ошибокъ, много чужаго, но все это заплываетъ въ общемъ интересѣ.
…..Прощай, некогда писать, работы бездна: я несу на своихъ плечахъ Журналъ Министер. Внутр. Дѣлъ, а теперь сажаютъ меня въ Ученый Комитетъ Министерства Государств. Имуществъ: вѣдь ты знаешь, что я теперь почти уже не литераторъ, а химикъ и механикъ. Встрѣтишь такого народа въ Москвѣ — говори имъ, чтобъ присылали въ Ученый Комитетъ нашъ: будетъ принято съ благодарностію, и автора замѣтятъ.
Вѣроятно къ этому времени относятся слѣдующія стихи, которые С. А. Соболевскій сочинилъ на своего пріятеля князя В. Ѳ. Одоевскаго. По порученію Ученаго Комитета Министерства Государственныхъ Имуществъ князь Одоевскій долженъ былъ заняться изъисканіемъ мѣръ противъ появившагося въ поляхъ какого-то вреднаго насѣкомаго. По обыкновенію своему онъ началъ читать все относящееся къ этому предмету, случайно напалъ на Эразма Ротердамскаго, занялся имъ, но могъ при этомъ оставить и музыку, которой въ особенности былъ преданъ и въ заключеніе бросилъ первоначальную цѣль, отвлеченный новыми занятіями и разысканіями.
Случилося во время-оно,
Свалился на землю комаръ.
Повѣсткой въ Комитетъ Ученый
Тебя зовутъ, князь Вольдемаръ.
Соображая этотъ казусъ
И роясь въ книгахъ, ты открылъ, —
Что въ Ротердамѣ жилъ Эразмусъ,
Который въ парикѣ ходилъ.
Его послѣдуя примѣру,
Ты сбрилъ власы, надѣлъ парикъ
И свойственнымъ тебѣ манеромъ
Таинственно главой поникъ.
«Комаръ», ты говоришь,
«Въ естественномъ значеньи,
Есть просто Божья тварь;
А въ музыкальномъ отношеньи
Межъ насѣкомыхъ онъ звонарь».
«И такъ какъ онъ паденьемъ въ полѣ
Лѣсамъ не причинилъ вреда,
Предать тотъ случай Божьей волѣ,
Избавивъ тварь ту отъ суда».
Разумѣется, что стихи эти — дружеская шутка, позабавившая самаго князя Одоевскаго. П. Б.
3.[править]
Мы, пресмѣшные люди господа Москвичи: не понимаете, что публикѣ толстыхъ книжекъ читать некогда, а въ тоненькой все въ глаза бросается; къ тому же прекрасный I.[2] человѣкъ нужный: по крайней мѣрѣ есть куда плюнуть, а иногда онъ и между пальцами полижетъ, что бываетъ очень пріятно; инаго языкомъ, другаго кошелемъ. И отъ того немудрено, что публика сноситъ терпѣливо, когда онъ васъ ругаетъ, а на васъ нападаютъ, когда откликнетесь; только теперь вѣрный кони его спотыкается:, стиховъ нѣтъ. Вотъ горе! Бродитъ по цѣлому городу съ кошелемъ и кричитъ: полкошеля за стихъ! Только, говорятъ, и кошель пустѣетъ: такъ прилежно сосетъ его прекрасный младенецъ, опутавшій его съ ногъ до головы денежными разсчетами. Все это и гадко, и жалко, и прискорбно. Что пишешь о недоумѣніяхъ Московской цензуры, должно было ожидать, и этому помочь нельзя: глупая статья Ч.[3] затворяетъ ротъ всякому, кто бы хотѣлъ вступиться за литературу. Какъ мнѣ жаль, что я не успѣлъ прежде окончить печатаніе моего Дома Сумасшедшихъ; два года тому назадъ, не пмѣя почти никакого понятія о мысляхъ Ч., я написалъ эпилогъ, заключающій книгу и какъ будто нарочно совершенно противуположный статьѣ Ч.; то, что онъ говоритъ объ Россіи, я говорю объ Европѣ и наоборотъ. Ты знаешь мою мысль, о которой я намекнулъ мимоходомъ въ Введеніи къ Дому Сум. (смотри въ Библ. для Чтенія: «Кто сумасшедшій») изъ «Русскихъ Ночахъ» о томъ. что Россія должна такое же дѣйствіе произвесть на ученый міръ, какъ нѣкогда открытіе новой части свѣта, и спасти издыхающую въ Европейскомъ рубищѣ науку. Если бы эта статья появилась въ одно время съ Ч., то можетъ быть elle aurait neutralisé son effet[4], и по крайней мѣрѣ правительство бы увидѣло, что на одного сумасшедшаго есть тоже человѣкъ по крайней мѣрѣ несумасшедшій. Теперь уже поздно. И досадно, и грустно!
17 Ноября 1836. Спб.
…. Вяземскій хочетъ здѣсь издать Сѣверные Цвѣты; кажется, будетъ не дурна книжка.
4.[править]
…. Что надѣлалъ Надеждинъ? Какъ до такой степени не знать своего дѣла? Виноватъ одинъ, а естественно падаетъ на всѣхъ; ни въ чью душу не взлѣзешь, и неосторожность легко смѣшиваютъ съ злонамѣренностію. Здѣсь объ этомъ такой трезвонъ по гостиннымъ, что ужасъ; и что всего досаднѣе, вступиться нельзя: явная глупость въ самой статьѣ, а еще большая въ напечатаніи оной. Ясно вижу, хотя и не понимаю отъ чего, журнала въ Москвѣ издавать нельзя: у васъ Москвичей такое незнаніе о томъ, что дѣлается на Руси! Такое незнаніе струнъ, которыхъ нельзя трогать! Вздора ваши ценсоры не пропускаютъ и задумываются на самой невинной фразѣ, а вдругъ брякнутъ торжественно, что мы должны быть подданными Папы! Сами вы, господа, тиснули недавно, что человѣчество не происходитъ отъ Адама. Какъ вамъ не бросилось это въ глаза? Горе да и только! Продавайте Наблюдатель Плюшару, вотъ все, что вамъ остается дѣлать, и да не будетъ въ Москвѣ ни одного журнала, по крайней мѣрѣ мы не будемъ трепетать за васъ при полученіи каждой книжки.
Прощайте. Горько жить на семъ свѣтѣ.
30 Декабря 1836.
Успокой семейство Н. Я не думаю, чтобъ онъ лично пострадалъ, но нагоняй будетъ, какъ видно по общему мнѣнію, порядочный. Всѣхъ издателей собирали въ Комитетъ, чтобъ имъ объявить о запрещеніи Телескопа[5].
- ↑ Т. е. для Московскаго Наблюдателя, который издавался Андросовымъ, при ближайшемъ участіи С. П. Шевырева.
- ↑ Вѣроятно говорится объ Іосифѣ Ивановичѣ Сенковскомъ, человѣкѣ невзрачной наружности.
- ↑ П. Я. Чадаева «Философскія письма», изъ-за которыхъ былъ запрещенъ Телескопъ, сосланъ его издатель Н. И. Надеждинъ и отрѣшенъ отъ должности цензоръ профессоръ Болдыревъ.
- ↑ Она бы ослабила дѣйствіе статьи Чадаева.
- ↑ Самъ князь Одоевскій, служа при графѣ Блудовѣ, участвовалъ въ составленіи Цензурнаго Устава 1828 года, того Устава, про который И. В. Кирѣевскій выразился, что плодотворное значеніе его важнѣе нашихъ тогдашнихъ завоеваній въ Турціи (сл. Сочиненія И. B. Кирѣевскаго, I, стр. 19). Уставъ этотъ впослѣдствіи быль совершенно искаженъ.