1874.[править]
ЧАСТЬ I.[править]
VI.
ИНСАРОВЪ.[править]
Такъ называется герой романа «Наканунѣ». «Наканунѣ чего?» спрашивалъ себя, вѣроятно, каждый читатель того времени. «Когда наступитъ день?» спрашивалъ одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ тогдашнихъ критиковъ. Теперь мы знаемъ, какое время предвѣщалъ намъ заглавіемъ своего романа, необыкновенно чуткій ко всякому движенію мысли, авторъ; наступилъ и просіялъ ожидаемый день — и мы уже не чаемъ никакихъ неожиданностей: жизнь вошла въ новую колею и поплелась ею. Но та ли это колея? Ведетъ ли она насъ къ желанной цѣли или повернула назадъ отъ нея? И если ведетъ, то прямо или околесицею?
Разсмотрѣніе этихъ вопросовъ не имѣетъ здѣсь мѣста. Мы посмотримъ, что ждало тогдашнее общество, и не забѣгая въ слѣдующій день, займемся кануномъ его.
Двое пріятелей, художникъ Шубинъ и будущій профессоръ Берсеневъ — оба люди молодые, умные и развитые — лежатъ подъ деревомъ и разсуждаютъ о любви, жизни и проч.
— Счастья! счастья! пока жизнь не прошла, пока всѣ наши члены въ нашей власти, пока мы идемъ не подъ гору, а въ гору, говоритъ художникъ Шубинъ. Чортъ возьми! Мы молоды, не уроды, не глупы: мы завоюемъ себѣ счастіе!
— Будто нѣтъ ничего выше счастья? спрашиваетъ тихо Берсеневъ.
— А напримѣръ?
— Да вотъ напримѣръ мы съ тобою, какъ ты говоришь молоды, мы хорошіе люди, положимъ, каждый изъ насъ желаетъ себѣ счастія… Но такое ли это слово счастіе, которое соединило, воспламенило бы насъ обоихъ, заставило бы насъ обоихъ подать другъ другу руки? Не эгоистическое ли, я хочу сказать, не разъединяющее ли это, слово?
— А ты знаешь такія слова, которыя соединяютъ?
— Да, ихъ не мало! и ты ихъ знаешь, отвѣчаетъ Берсеневъ и — называетъ: искусство, родину, науку, свободу, справедливость.
Берсеневъ и Шубинъ собственно не расходятся въ своихъ стремленіяхъ. Каждый желаетъ счастія, полноты и удовлетворительности жизни; только одинъ выдѣляетъ свое личное счастіе изъ общественнаго, другой — соединяетъ его съ нимъ; одинъ понимаетъ его уже, другой шире. Всѣ «большія» соединяющія слова, которыя назвалъ Берсеневъ, ведутъ къ одной цѣли, служатъ одному дѣлу: полнотѣ и счастію человѣческой жизни. Человѣкъ, служащій этому дѣлу во всей его полнотѣ или какой либо частности, т. е. работающій для науки, искусства, свободы, справедливости и проч., и достигающій своихъ цѣлей и желаній, конечно, болѣе и прочнѣе счастливъ, нежели человѣкъ, полагающій свое счастіе въ любви какой либо дѣвушки и добившійся этой любви. Нечего говорить насколько идеалъ одного выше, полнѣе и разумнѣе идеала другаго, да и самъ живой и впечатлительный художникъ Шубинъ не думаетъ объ этомъ спорить; онъ только увлекся требованіемъ своей молодой, здоровой натуры, но, поглубже вдумавшись въ дѣло, онъ самъ впослѣдствіи настойчиво, нетерпѣливо спрашиваетъ у Увара Ивановича — этого олицетворенія лѣнивой, черноземной силы: «будутъ ли, Уваръ Ивановичъ, когда же будутъ у насъ люди».
Мы привели этотъ разговоръ какъ доказательство того, что въ эпоху Инсарова между молодыми людьми уже являлись не отвлеченные споры о конечномъ и безконечномъ, но произносились такія соединяющія слова, какъ родина, свобода, справедливость. Мало того, являются люди, которые полагаютъ счастіемъ и цѣлью своей жизни служить идеямъ, представляемымъ этими словами, и такимъ человѣкомъ является герой романа Инсаровъ.
Послѣ Рудина, пропагандиста, человѣка слова, долженъ былъ явиться человѣкъ дѣла; Инсаровъ и есть такой человѣкъ, Онъ хочетъ свободы родины и работаетъ всѣми отъ него зависящими средствами на освобожденіе родины отъ турецкаго ига: читатель знаетъ, что Инсаровъ былъ болгаръ.
И такъ, на счену является уже настоящій политическій дѣятель. Онъ не русскій и не можетъ быть русскимъ, потому что такой дѣятель какъ мы говорили при нашей обстановки невозможенъ; его задача — не наша задача; но появленіе его въ литературѣ доказываетъ, что въ развитой части общества явились стремленія повыше желанія покорять сердца сдающихся съ радостью, но только на законномъ основаніи, дѣвушекъ.
Такъ какъ не состоящихъ въ штатѣ министерства иностранныхъ дѣлъ, политическихъ дѣятелей въ Россіи не полагается, то посмотримъ, какіе они бываютъ въ Болгаріи.
Лучше всего характеризуетъ, какъ онъ выражается, «гироя» Инсарова умный Шубинъ:
"Вотъ формулярный списокъ господина Инсарова, говоритъ онъ: «Талантовъ никакихъ, поэзіи нема, способностей къ работѣ пропасть, память большая, умъ не разнообразный и не глубокій, но здоровый и живой, сушь и сила и даже даръ слова, когда рѣчь идетъ объ его — между нами сказать — скучнѣйшей Болгаріи; сушь, а всѣхъ насъ въ порошокъ стереть можетъ. Онъ съ своей землей связанъ, не то, что наши пустые сосуды, которые ластятся къ народу: влейся молъ въ насъ живая вода! За то и задача его легче, удобопонятнѣе: стоитъ только турокъ вытурить, велика штука!»
Къ этой характеристикѣ, сдѣланной умнымъ соперникомъ, прибавимъ тѣ черты, которыя даетъ самый романъ. Инсаровъ бѣденъ, но разсчетливъ и точенъ, какъ нѣмецъ; онъ никѣмъ не одолжается и въ бездѣлицахъ, и когда Берсеневъ предложилъ ему жить въ нанятой имъ дачѣ, Инсаровъ сначала отказывается, но потомъ, разсчитавъ сколько Берсеневу приходится платить за каждую комнату, находитъ возможнымъ нанять одну, но отъ общаго обѣда отказался, потому что не въ состояніи обѣдать такъ, какъ Берсеневъ. Инсаровъ дѣятеленъ, но вся его дѣятельность безъ исключенія направлена на одну точку, на одну цѣль — родину. Онъ не служитъ ей какой нибудь одной исключительной стороной, напримѣръ, какъ писатель, пропагандистъ, воинъ, онъ дѣлаетъ для нее все, что можетъ; переводитъ съ болгарскаго на русскій, и съ русскаго на болгарскій, чтобы способствовать ознакомленію родины съ народомъ ей полезнымъ, составляетъ болгарскую грамматику, разбираетъ ссоры земляковъ, ведетъ переписку съ мѣстными дѣятелями, — словомъ, онъ, весь въ своей Болгаріи, и когда говоритъ о ней, то совершенно преображается. «Не то, чтобы лицо его разгоралось или голосъ возвышался, — говоритъ авторъ, — нѣтъ, но все существо его будто крѣпло и стремилось впередъ, очертанія губъ обозначалось рѣзче и неуловимѣе, а въ глубинѣ глазъ зажигался какой то глухой, неугасимый огонь».
Таковъ Инсаровъ — болгарскій политическій дѣятель. Изъ этого описанія мы видимъ, въ какой степени чувство, руководившее Инсаровымъ, вошло въ его плоть и кровь, выросло въ немъ органически, а не было надуманнымъ, принятымъ, по размышленіи, рѣшеніемъ. Для того, чтобы подобное чувство до такой степени овладѣло человѣкомъ нуженъ особенный складъ обстоятельствъ, нужно съ колыбели чувствовать тѣ гнетущія обстоятельства, которыя его вызвали, — нужно выносить это чувство на своей спинѣ и плечахъ. Припомнимъ, что мать Инсарова была похищена агою и зарѣзана, отецъ разстрѣлянъ безъ суда. Да и частный ли это случай? Съ однимъ ли Инсаровымъ было такъ поступлено? Если бы такъ, то чувство, взросшее въ Инсаровѣ, было бы личное чувство мести, — но на дѣлѣ было не такъ: Инсаровъ не думаетъ собственно объ агѣ. Ему не до частной мести: не до себя только, когда страдаетъ вся родина, когда дѣло идетъ о ея мести, о ея освобожденіи. «Въ свое время и то не уйдетъ», говоритъ Инсаровъ. «И то не уйдетъ», повторилъ онъ, — и вы чувствуете, что Инсаровъ не такой человѣкъ, чтобы спустилъ свою обиду, — но ему не до нея пока. Да и какая была бы важность, что бы было за дѣло намъ и автору до какого нибудь обрусѣлаго болгарина Инсарова, который замышляетъ пырнуть ножемъ въ какого нибудь турецкаго ary? — Это было бы герой какого нибудь раздирательнаго французскаго романа, а не политическій общественный дѣятель. Инсаровъ тѣмъ и силенъ, что вы видите за нимъ цѣлый народъ угнетенныхъ, оскорбленныхъ болгаръ, что его дѣло есть дѣло общее, что онъ только человѣкъ болѣе энергичный и поставленный въ болѣе удобныя къ политической дѣятельности обстоятельства, чѣмъ другіе его соотечественники. «Онъ съ своею землею связанъ», говоритъ про него Шубинъ: «Послѣдній мужикъ, послѣдній нищій въ Болгаріи, и мы всѣ желаемъ одного и того же. У всѣхъ у насъ одна цѣль. Поймите, какую это даетъ увѣренность и крѣпость», говоритъ самъ Инсаровъ. И оно дѣйствительно понятно! Становится намъ понятнымъ и то, откуда и почему являются такіе желѣзные люди, какимъ называетъ Инсарова Берсеневъ.
На этомъ портретѣ мы можемъ покончить съ Инсаровымъ. Въ повѣсти описано только (по приведенному уже нами выраженію Добролюбова) изъ всей одиссеи — одно пребываніе Улисса на островѣ Калипсо, а единственный подвигъ, въ которомъ могло въ русской столицѣ выразиться геройство болгарскаго патріота, — поверженіе въ прудъ пьянаго нѣмца, — могло бы быть и еще съ большимъ шансомъ на успѣхъ совершено и Уваромъ Ивановичемъ. Задача Инсарова вовсе непримѣнима къ Россіи, и несравненно проще и удобопонятнѣе нашей, какъ справедливо замѣтилъ Шубинъ: «Стоитъ только турокъ вытурить, велика штука!» Прибавимъ кстати, что и Инсаровъ не народный герой, — народный герой это стихійная сила, которая является тогда, когда скрытое народное недовольство накопилось до взрыва. Такой герой долженъ дѣйствительно отчасти походить на идеалъ шубинскаго героя: «Герой не долженъ умѣть говорить: герой мычитъ какъ быкъ, за то двинетъ рогами — стѣны валятся. И онъ самъ не долженъ знать, зачѣмъ онъ двигается и двигаетъ». Отъ этого и Инсаровъ, если бы и остался живъ, едва ли освободилъ бы родину: болгарская сила, двигающая героя помимо воли, еще не созрѣла.
Но. оставимъ Инсарова и посмотримъ: каковы тѣ «наши», которые современны Инсарову и выведены вмѣстѣ съ нимъ?
Вотъ Берсеневъ. Отецъ его былъ шеллингіанецъ и иллюминатъ изъ мелкопомѣстныхъ дворянъ: ученый, который отпустилъ, умирая, на волю своихъ крестьянъ, и оставилъ рукопись: «О проступленіяхъ и прообразованіяхъ духа въ мірѣ». Самъ Берсеневъ кончилъ курсъ въ университетѣ, и вся его мечта быть профессоромъ исторіи или философіи.
«И вы будете вполнѣ довольны своимъ положеніемъ? спросила его Елена.
— Вполнѣ, Елена Николаевна; вполнѣ! Какое же можетъ быть лучше призваніе! Подумайте: пойти по слѣдамъ Тимофея Николаевича!… Одна мысль о подобной дѣятельности наполняетъ меня радостью и смущеніемъ, да… смущеніемъ, котораго… которое происходитъ отъ сознанія моихъ малыхъ силъ».
Да, дѣятельность покойнаго Грановскаго была почтенная и завидная дѣятельность, и идти по немъ дѣло благое; но мы боимся, что Берсеневъ справедливо смущался сознаніемъ своихъ «малыхъ» силъ. Значеніе Грановскаго состояло не въ томъ, что онъ читалъ исторію, — мало ли кто читаетъ ее! Недостаточно приниматься за исторію Гогепштауфеновъ даже послѣ любовнаго свиданія, какъ дѣлалъ это Берсеневъ, чтобы замѣнить Грановскаго, и люди, которые находятъ, что поставить себя вторымъ номеромъ — все назначеніе нашей жизни — могутъ быть очень хорошіе и скромные люди, но Грановскихъ не замѣняютъ и къ Инсаровымъ не подходятъ.
Второй «изъ нашихъ», выведенныхъ въ романѣ — Шубинъ — умный, впечатлительный, талантливый, но не постоянный художникъ Шубинъ. Человѣкъ ли онъ какихъ намъ нужно, къ какимъ взывалъ и о которыхъ спрашивалъ онъ самъ? Да! искусство, и наука великія объединяющія слова; честное служеніе имъ, дѣло хорошее, и муравей, — влачащій въ свой муравейникъ соломенку — не безполезный муравей. Но когда рѣчь зайдетъ о большихъ, нужныхъ минутѣ людяхъ, то про Шубина, какъ и про Берсенева, надо сказать слова Увара Ивановича: «Далека пѣсня!»
Наконецъ Курнатовскій — точный, дѣльный и практическій Курнатовскій — вотъ настоящій дѣятель эпохи, и недаромъ авторъ вывелъ его соперникомъ Инсарова. Да, это человѣкъ, стоящій на почвѣ принципа, и вы чувствуете, что онъ не одинъ, что за нимъ стоитъ фаланга сухихъ, черствыхъ и успѣвающихъ по службѣ чиновниковъ.
И вотъ наши русскіе люди, и еще изъ лучшихъ, которыхъ наша жизнь давала намъ въ то время, когда почувствовался запросъ на людей, когда внутреннія боли накипѣли до степени, вырывающей стонъ! «Все — либо мелюзга, грызуны, гамлетики, самоѣды, либо толкачи — изъ пустаго въ порожнее переливатели, да палки барабанныя! говоритъ Шубинъ. А то вотъ еще какіе бываютъ: до позорной тонкости самихъ себя изучили, щупаютъ безпрестанно пульсъ каждому своему ощущенію, и докладываютъ самимъ себѣ: вотъ что я молъ чувствую, вотъ что я думаю». «И всѣ эти люди сидятъ по горло въ болотѣ, и дѣлаютъ видъ что имъ все равно, когда имъ дѣйствительно все равно».
Не правда ли, что когда узнаешь поближе всѣхъ этихъ людишекъ, выставленныхъ въ романѣ, то крупная фигура безсловеснаго Увара Ивановича, этой непробудимой «черноземной силы», представляется дѣйствительно самой замѣчательной, и въ немъ, когда онъ лежитъ, раскинувшись на постели своими пространными членами въ рубашкѣ, застегнутой запонкой на полной шеѣ и свободно расходящейся на могучей, почти женскихъ формъ груди — вы видите дѣйствительно черты того народнаго героя, который не говоритъ, а только мычитъ, но когда двинетъ, то стѣны валятся, хотя и самъ не знаетъ зачѣмъ и для чего двигаетъ!
Но Уваръ Ивановичъ и не думаетъ мычать и двигаться, и если его спрашиваютъ «когда же будутъ у насъ люди?» — онъ только играетъ перстами и устремляетъ въ отдаленіе загадочный взоръ!..