Перейти к содержанию

Истиннорусский Емельян (Дорошевич)

Материал из Викитеки — свободной библиотеки

«На днях в Уфу прибыл минский мещанин Тополев, который, явившись ко мне, заявил, что он командирован в Уфу „Советом Союза русского народа“… Мною было предложено полицеймейстеру оказать всякое содействие г. Тополеву… Но он содействие полиции отклонил на том лишь основании, что уфимский полицеймейстер — католик… Будучи направлен к полицеймейстеру, Тополев ушёл от него и напился пьяным до бесчувствия, так что с улицы был взят в полицейский участок для вытрезвления. Протрезвившись, он снова напился и снова был взят в участок… Ввиду всего происшедшего, я вынужден был по телеграфу запросить Совет Союза, действительно ли Тополев командирован Союзом. Глубоко сочувствуя „Союзу русского народа“ и так далее».Из донесений г. уфимского губернатора г. Пуришкевичу

К сожалению, название губернии не разобрано. Но настоящий дневник, принадлежащий перу одного из губернаторов, получен нами из самых достоверных рук: от одного экспроприатора. Так что никаких сомнений в подлинности!

2-го января.

День прошёл благополучно.

И я жив, и злоумышленники все живы.

Ни одного покушения, ни одной казни.

(Название не разобрано) губерния должна быть признана исключительной по благополучию.

3-го января.

В город прибыл мещанин Емельян Берёзкин.

Член «Союза русского народа»!

Узнал об этом совершенно случайно.

Слава богу, он сделал скандал.

Вечером в трактире купца Власова один посетитель напился водки, наелся сёмги, а когда с него потребовали деньги, — начал бить посуду, зеркала, посетителей и кричать:

— Что? Измена? Да вы знаете — кто я? Да я член «Союза русского народа»! Из Петербурга прислали! Да я Дубровину! Да я Пуришкевичу! Подать мне сейчас телеграфную бланку! Бейте телеграмму на казённый счёт!

Да по морде всем, да по морде!

Полиция донесла полицеймейстеру:

— Что делать?

Полицеймейстер мне.

Чёрт знает что такое!

Губернатор, словно муж: узнаёт всё последним.

Этакое лицо в городе! А я не знаю.

Хорошо ещё, что он в первый же день скандал сделал.

Каналью-трактирщика приказал оштрафовать на 500 рублей.

Мещанина Емельяна Берёзкина перевезли в лучшую гостиницу в городе. Поместили в номере, где останавливался в прошлом году проездом персидский принц.

Спит.

4-го января.

Сегодня утром был у мещанина Емельяна Берёзкина с визитом.

Долг службы.

Был в полной парадной форме и при всех орденах.

Принял благосклонно. Жаловался на головную боль.

Наружность значительная.

Волосы такие рыжие и во все стороны. Лицо тоже красное. В бороде остатки пищи. Спереди двух зубов не хватает.

Говорит:

— Потерял в борьбе со внутренними врагами.

Положил зубы на алтарь, так сказать!

Пригласил его обедать. Но с дороги он несколько запылился.

Предложил:

— Не угодно ли, по русскому обычаю, сначала посетить баню?

Согласился:

— Давненько, — говорит, — собираюсь!

Курьер, который его мыл, — нарочно ему курьера послал, хорошо, подлец, парит!.. Пусть видит, до чего губернатор — русский человек, каких курьеров при себе держит.

Курьер говорит, что мещанин Емельян Берёзкин какие-то знаки в бане на теле показывал.

— А после бани, в предбаннике, — говорит, — изволил одним духом две бутылки водки выпить и двух холодных жареных гусей съесть. Сразу видать, что истиннорусский человек[2].

5-го января.

Сегодня сам убедился.

Несмотря на сочельник, начались торжества в честь мещанина Берёзкина.

Делал для него смотр пожарным командам.

Проезжали по частям. Сначала шагом, потом во весь карьер. В заключение проходили церемониальным маршем, как после пожара.

Брандмейстер на фланге. Флаг впереди. Вестовой замыкающим.

Мещанин потребовал водки и тут же на площади пил за здоровье команды из пожарной каски!

Положительно в нём есть что-то богатырское!

И вдруг полицеймейстер, возвращаясь, мне говорит:

— А всё-такий, не мешайло б из него удостоферений на лишность потребовайт!

Только посмотрел на него.

— У вас, Карл Карлович, в городе бомбы, как вареники, в каждом доме делают! Вы бы за этим лучше смотрели!

Он тебе покажет «удостоферений на лишность»!

6-го января.

Так и случилось!

Сегодня мещанин Берёзкин поставил мне на вид, что у меня полицеймейстер лютеранского вероисповедания.

Действительно, не доглядел!

— Ежели, — говорит, — об этом Дубровин узнает, он, брат, лютеранства не потерпит.

Предложил полицеймейстеру изменить веру.

Послал даже за соборным протоиереем.

Вообразите, в амбицию вломился:

— Всякий каждый фон-дер-Шнель-Клопс был, — говорит, — лютеран и умирай лютеран. Я, — говорит, — Лютер на всякий мещанин не меняй!

Скажите, как за Лютера держится!

Приказал полицеймейстера отставить.

Без прошения.

7-го января.

Торжества в честь мещанина Берёзкина продолжаются.

Сегодня вечером были в театре.

Давали «Марию Стюарт».

В последнем акте Емельян приказал:

— Не сметь казнить Марию Стюарт! Пущай живёт!

Поднялся в ложе и кричал:

— Она королева! Я люблю королев!

Потом приказал, чтобы Мария Стюарт на радостях русскую плясала.

— Я, — говорит, — тебе жизнь пощадил! Веселись!

Мария Стюарт плясала вприсядку.

Дежурные полицейские кричали:

— Ура!

Хотел посылать почему-то телеграмму королеве Вильгельмине. Но я кое-как отговорил.

8-го января.

Емельян — трудный человек.

Во-первых, говорит мне «ты».

— «Вы», — говорит, — слово немецкое. Я тебя, — говорит, — по-русски буду! Ты!

Действительно, в старину… Оно, действительно, больше по-русски… Но всё-таки я губернатор… И губернатор — слово нерусское…

Просил его, чтобы хоть звал меня:

— Ты, воевода!

Слава богу, согласился.

Сам обращаюсь к нему:

— Уж ты гой еси!

Всё-таки не так фамильярно.

Сегодня у меня был в честь Емельяна большой обед, а вечером бал.

Были тосты.

Емельян, как он говорит:

— Себя не выдал!

Так пил, что вызвал удивление всего стола.

Особенно, когда какой-то оратор в пылу красноречия упомянул:

— Заложим жён и детей!

Емельян вскочил, треснул кулаком по столу и завопил:

— Верно! Сию минуту! Воевода! Бери жену в охапку, понесём её к жиду! Заложим, а деньги пропьём!

Жена была в обмороке.

Но Емельян кричал:

— Ничего, что в обмороке! Тащить способнее!

И стащил со стола скатерть, чтобы завязать жену в узел и нести.

Уложили Емельяна отдохнуть в нашей спальне.

На балу тоже вышел инцидент.

Всё шло как следует.

Как вдруг в середине котильона Емельян воодушевился, прибежал из буфета на середину зала и скомандовал:

— Ноги вверх!..

— Это, — говорит, — революционеры кричат «руки вверх», а по-нашему — «ноги».

Произошло смятение.

Старался объяснить истиннорусской шуткой.

Однако барышень увезли с бала в обмороке.

Досадно!

Но сами виноваты! Зачем барышень на бал возят!

9-го января.

Емельян — подозрительный человек.

Сегодня, встретивши на площади соборного псаломщика, заподозрил его в принадлежности к магометанству.

Заставил его тут же всенародно читать молитвы и, стоя в снегу, бить земные поклоны.

Потом отпустил.

Было много народу.

10-го января.

Это уж бог знает, что такое!

Положим, он член «Союза русских людей». Но всё-таки…

Емельян сегодня отправился в часть, приказал поднять шары, звонить в звонок, и с пожарными, сам на трубе, поскакал в женскую гимназию.

Командовал:

— Качай!

Приказывал качать проходящим.

Подставлял к окнам лестницы, кричал:

— Ломай переплёты! Двери! Потолки!

И поливал выбегавших гимназисток водой.

Многие обледенели.

Чтобы выйти из неловкого положения, должен был телеграфировать в Петербург:

«В женской гимназии вспыхнули волнения, грозившие государству. Удалось погасить, не прибегая к помощи воинских частей».

Ах, Емельян!

11-го января.

Сегодня Емельян меня осматривал.

На предмет принадлежности к иудейству.

— Ты, — говорит, — мне подозрителен, кто тебя знает!

Велел раздеться.

Разделся.

Емельян похвалил моё сложение.

— Ничего еврейского в тебе не нашёл. Можешь одеваться!

Потом хотел осматривать также мою жену.

— А может, ты на жидовке женат? Почём я знаю?

Умолил его, доказывая, что… предмет щекотливый!.. Вообще, признаков не бывает.

Согласился.

Только взял её за волосы. Дёрнул несколько раз.

— Не ходит ли в парике? — говорит.

Дочь — ничего.

Дочь у меня всё это время в погребице сидит.

Печку ей там железную поставили, чтобы не замёрзла.

Девушка молодая. Из института. Требований политического момента не понимает.

Может нагрубить.

12-го января.

Сегодня жене пришла в голову ужасная мысль.

Я вставал, она была ещё в постели.

И вдруг она мне:

— А вдруг, — говорит, — твой Емельян самозванец?! Весь город свидетельствует, а может быть, он в жизнь свою не видал ни Дубровина, ни Пуришкевича! Знаки на теле! А может быть, его секли? Арестант беглый…

Я кинулся и накрыл ей голову подушкой.

Себя не помнил от ужаса.

Тогда пустил, когда хрипеть начала.

— Ты, — говорю, — с ума сошла? Такие слова говоришь! Прислуга может услышать! До него дойдёт!

Полузадушенная, а своё твердит!

Вот женщина!

— А ты, — говорит, — телеграмму лучше пошли, чем жену душить!

Уши затыкал.

Пилит:

— А ты пошли! Пошли!

Допилила.

Послал.

С ужасом жду ответа.

Вдруг Дубровин:

«Не усматривая в вас достаточно веры, предлагаю немедленно оставить должность и сдать её Емельяну».

Ночь, а не сплю.

Жду.

13-го января.

Батюшки…

Что ж это?

Свидетельствовал… Полицеймейстер… Мария Стюарт в присядку пляшет… Емельян… Гимназистки… Самозв…


Тут чьей-то другой рукой приписано:

«У Аммоса Ивановича отнялся язык, правая рука и правая нога, правый глаз стал стеклянным, а левый светится безумием».

К дневнику подшиты два документа:

1) Телеграмма:

«Губернатору такому-то. Никакого Емельяна Берёзкина Союзом не командировалось. Проверке списков членов такой фамилии не оказалось. Пуришкевич».

2) Форменная бумага:

«Первый департамент Сената. Ввиду того что постановление об исключении статского советника Карла Карловича фон-дер-Шнель-Клопс со службы без прошения состоялось с соблюдением всех требуемых законом форм, — постановили: прошение его об обратном зачислении на должность полицеймейстера оставить без последствий».

Примечания

[править]
  1. Печатается по изданию: В. Дорошевич. Пирог с околоточным. — М.—Л., 1926.
  2. Читатель сам видит, что подробности словно заимствованы из Капитанской дочки.