Глава VII[править]
Пробыв 23 года папой, Адриан I, покрытый славой, умер на Рождество 795 года. Эта смерть произвела на Карла потрясающее впечатление. И тот и другой были самыми выдающимися людьми своего времени; судьба возложила на них обоих великую задачу, и это обстоятельство, равно как долгое общение их между собой, сделало из них друзей. Отношениями Адриана к Карлу впервые фактически сказалось созданное политикой Запада единение церкви и государства, которые при греческих императорах стояли раздельно и во враждебных друг к другу отношениях. Освободившись из-под ига византийского империализма, церковь как самобытная власть уже могла вступить в союз с государством, которое создавалось на Западе и главой которого был король франков. Желая почтить память своего друга, Карл велел во всех провинциях своей монархии отслужить заупокойные обедни и раздать милостыню и затем заказал надпись, которая была высечена золотыми буквами по черному мрамору. Эта надпись была поставлена в базилике Св. Петра, над гробницей Адриана, и сохранилась до настоящего времени. Она вделана в верхнюю часть стены, налево от главного входа, в атриуме базилики.
Выбор римлян пал единогласно на кардинала-пресвитера церкви Св. Сусанны, и 27 декабря он уже был посвящен в папы под именем Льва III. Такая быстрота доказывает, что избрание папы состоялось свободно, без стороннего влияния. Новый папа, сын Азуппия, был римлянином по происхождению, воспитывался с детства в Латеране и достиг в церковной иерархии высших ступеней. В это знаменательное время совершенно заурядный человек не мог быть преемником Адриана.
Заняв престол Петра, Лев III немедленно сообщил патрицию римлян о смерти своего предшественника и о своем собственном избрании в папы. Это послание утрачено; будь оно в наших руках, вопрос об отношении патриция к избранию папы, может быть, получил бы некоторое освещение. Выборы производились свободно; но королю посылались избирательные акты, и в этой форме официального извещения все-таки уже признавалось его право как патриция выразить свое согласие. К своему посланию Лев приложил почетный дар — ключи от гроба Петра и затем как совершенно особый символ знамя города Рима. В то же время Лев предложил Карлу прислать в Рим кого-нибудь из франкских вельмож, который привел бы римский народ к присяге на верность королю. Таким образом мы имеем неопровержимое доказательство тому, что Лев признавал короля франков верховным главой Рима.
Карл послал к папе рихарского аббата Ангильберта, вручил ему богатые приношения для св. Петра и приказал еще более упрочить уже установившиеся согласно договору отношения к церкви и к Риму. В своем письме ко Льву Карл писал: «Мы уполномочили Ангильберта на все, что казалось для нас желательным и для вас нужным дабы вы, с обоюдного согласия, выяснили, что вами считается необходимым для возвеличения святой Господней Церкви, для возвышения вашего собственного сана и для укрепления нашего патрициата. Заключив священный договор с вашим предшественником, я желаю также и с вами вступить в ненарушимый союз верности и любви; да сподоблюсь я апостольского благословения вашего святейшества и да послужит с помощью Божией наше благочестие на защиту престола римской Церкви. Во имя божественной любви мы должны защищать святую Церковь Христа от ее внешних врагов, язычников и неверных, оружием, а от внутренних — соблюдением католической веры. Вам, о святейший отец, надлежит, как Моисею, воздеть руки к небу и поддержать наших рыцарей, дабы христианство через ваше заступничество и под руководительством Бога повсюду и всегда одерживало победу над врагами Его святого имени и это имя прославлялось во всем мире».
Из этого письма нельзя сделать заключения, будто Карл, как некоторые совершенно неудачно утверждали, просил папу об утверждении за ним сана патриция. Через своего посла Карл поздравлял папу и выражал желание вновь оформить старый договор; договор же этот по-прежнему сохранял свою силу, и его законным выражением был патрициат. В приведенном нами письме излагается вообще положение папы и патриция по отношению к лежащим на них обязанностям, но пределы их прав в нем не указаны, и все то, что касалось применения этих прав по отношению к городу Риму и принесенным в дар св. Петру провинциям, король пояснил в инструкции, которую он дал своему послу. Существует мнение, будто с ключами от гроба апостола и знаменем Рима, полученными Карлом, к нему перешла и власть (dominium); необходимо поэтому выяснить значение этих символов. Летописцы сообщают нам, что в 800 г., т. е. раньше, чем на Востоке стало известно о короновании Карла, ему были поднесены подобные же символы монахами из Иерусалима. Патриарх этого священного города отправил к Карлу двух монахов с Масличной горы и из монастыря св. Саввы; эти монахи сопровождали пресвитера Захарию, посла Карла к Гарун-аль-Рашиду, когда Захария уже возвращался обратно в Рим. Явившись к королю, монахи поднесли «в знак ниспосланного ему благословения ключи от гроба Господня и с Голгофы и знамя». Патриарху города, принадлежавшего калифу, едва ли могла прийти в голову мысль передавать власть над этим городом королю франков; но Гарун сам предоставил знаменитому герою Запада верховную защиту священнейших христианских мест. Согласно этому договору, патриарх столько же в знак своего благословения, сколько и в смысле признания в лице Карла верховного защитника, послал ему знамя иерусалимской церкви и ключи от тех мест, которые ставились под защиту Карла. Идеи иерусалимского патрициата не существовало, и Карл принял доставленные ему знаки только как защитник святого города.
Тем не менее мы находим в иерусалимских символах объяснение для ключей от гроба апостола и для римского знамени. И то и другое обозначало область вооруженного вмешательства защитника христианской религии. Если, однако, по отношению к иерусалимской церкви этот защитник мог действовать только in partibus iniidelium, то в Риме его положение было совершенно иное. Золотые ключи в руках Карла уже не были только почетными знаками, обладавшими чудотворной силой, а свидетельствовали о его обязанностях и правах по отношению к римской церкви и всему ее достоянию. Как св. Петр и папа хранили ключи к догматической стороне вопроса, так король Карл должен был держать в своих руках ключи к политическому положению и был на страже палладиума римской церкви, гроба апостола и всего того, чему служила выражением исповедальня Св. Петра (где хранились также многие дарственные грамоты). С той поры Карла стали изображать знаменосцем римской церкви.
Упомянутая выше надпись на одной из плит в алтаре базилики Св. Петра дает нам основание предполагать, что знамя было послано патрицию Карлу уже Адрианом. Этот символический знак не был, однако, исключительным, так как нам известно также иерусалимское знамя. Монастыри, по-видимому, еще ранее имели обыкновение посылать своим покровителям знамя как знак возложенной на них в оружейной защиты, а в X веке этот обычай стал общераспространенным. Римское знамя Карл получил как патриций или герцог римлян и этот воинский знак в его руке означал, что ему вверена militia Рима. Поэтому летописцы дают этому знамени вполне подходящее название знамени римского города, как бы понимая, что это м чисто воинском знаке чувствовалась воля римского войска (exercitus) и римского народа, возлагавших на короля этим знаком сан военачальника. Тем не менее мы не знаем, принимали ли какое-нибудь официальное участие в посылке Карлу таких знаков войско и оптиматы; точно так же нам ничего не известно о сенате. В своем послании, отправленном с Ангильбертом, король обращается только к папе. Город Рим ему повиновался, милиция города служила апостолу, и собственное знамя города было вручено воину и защитнику церкви папой, а на изображениях это знамя вручал королю св. Петр. В ту эпоху вопросы светские и церковные не были строго разграничены; соответственно двоякому смыслу имени respublica, знамя города Рима смешивалось с хоругвью церкви и христианства и даже со знаменем империи вообще, подобно лабаруму Константина. Таким образом Карл стал военачальником Церкви (позднее этому сану было присвоено название Confalonerius Ecclesiae) и вместе с тем верховным судьей в Риме.
Патрициат, об упрочении которого, в соответствии с договором, должны были теперь согласиться между собой Ангильберт и Лев, имел важное значение, и только он один давал положительные юридические права. В силу именно носимого Карлом сана патриция папа предложил ему прислать в Рим кого-либо из знати и принять от римского народа присягу на верность. Папа спешил укрепить за покровителем высшую воинскую и судебную власть, так как без этого верховного права суда и кары папство само являлось беззащитным. Узурпация Тото убедила пап, что им не удастся сохранить за собой власть ни над городом, ни над патримониями, если светские дела не будут подчинены императорской власти, признаваемой римлянами. Эти обстоятельства усилили значение патриция, и наряду с обязанностью защищать церковь он приобрел право верховного суда как в землях, подаренных церкви, так и в самом герцогстве, безмолвно признавшем власть церкви. Со времени падения лангобарде кого королевства, корона которого была присоединена к франкской короне, Карл впервые отнесся к сану патриция с сознанием всех прав, связанных с этим саном. Не упоминая о нем ни разу в своих актах до 774 г., Карл позднее начал пользоваться этим саном. При первом посещении Рима Карла уже встречали с теми почестями, которые некогда должны были оказываться экзарху. Уступая просьбам Адриана, Карл показался народу в одежде римского патриция; он, однако, неохотно менял франкскую одежду на римскую. Он надевал ее, по точному показанию его биографа, всего два раза: в первый раз — по просьбе Адриана, во второй — по просьбе Льва; римская одежда, надетая на Карла, состояла из длинной туники и плаща (chlamis), а на ногах были башмаки, принадлежащие, по Кассиодору, костюму патриция. В таком одеянии, стоящим между обоими своими канцлерами изображен Карл на одной древней картине. Власть, которая принадлежала Карлу как патрицию была установлена договором между ним и Адрианом уже в 774 г., и Льву III предстояло только возобновить отношения, вытекавшие из этого договора, и упрочить их взаимным обетом. Патрициат не подтверждался вновь, так как был пожизненным, и своему послу король поручал лишь выяснить пределы своей власти как патриция. Верховная юрисдикция Карла в Риме, герцогстве и экзархате была признана новым папой; от лица Карла Ангильберт привел римлян к присяге, и Лев признал, что и Рим, и он сам должны повиноваться Карлу как светскому верховному главе. С своей стороны, папа являлся в провинциях, подчиненных его управлению, высшим представителем местной власти; но основу последней составлял только иммунитет епископа, независимость его от юрисдикции герцога. С течением времени это же самое положение создалось в большинстве городов и епископств Италии. Поэтому римское церковное государство можно вообще рассматривать как величайшую епископию, обладавшую иммунитетом.
Властное положение, занятое Карлом в Риме и на Западе, интересы церкви и идеи времени привели наконец к тому, что императорская власть была снова восстановлена на Западе. Долгим эволюционным процессом, начавшимся после падения древнеримской империи, были созданы две власти, которым отныне предстояло править европейским миром: в Риме, на началах латинской народности, как духовная сила, папская власть, и ею была объединена великая церковная организация всех провинций Запада; по другую сторону Альп германским народом была создана франкская монархия; власть этой монархии простиралась до самого Рима, и ее могущественный глава был уже близок к объединению большей части Запада в одно государство. Представителей той и другой власти, церковной и политической, связывали одни и те же интересы: необходимость взаимной поддержки и стремление дать вновь возникшему мировому порядку прочные формы. Независимость духовной власти церкви была провозглашена уже Григорием Великим; его преемники в эпоху иконоборства с полным сознанием показали отличие этой власти от светской власти императора. Когда затем независимость Церкви от византийских императоров была завоевана, явилось желание изобразить этот новый союз, в который Церковь вступила с вновь возникшей политической силой германского Запада. Мысль о таком изображении крайне интересовала Льва III. Некоторые мозаики, сделанные по его приказанию в римских церквях начиная с 796 г., явились выражением этих взглядов Льва и потребностей того времени. Уже в базилике Св. Сусанны Лев приказал изобразить себя и Карла. Оба изображения были помещены по концам ряда, состоявшего из девяти фигур, и как бы на горных вершинах: почтенная фигура папы без бороды и с обстриженными по-монашески волосами держала в Руке изображение здания церкви; Карл как патриций был одет в римскую тунику и поверх нее в длинный плащ, богато отделанный по краям; из-под плаща виднелись ножны меча. Голову Карла украшали берет и сверх него корона; ноги по римскому обычаю были обуты в башмаки с завязками (tibialia), доходившими до колен.
Таким образом изображению короля здесь в первый раз было дано место в Римской церкви наряду со святыми и апостолами. Правда, в VI веке равеннаты пометили изображение Юстиниана и его жены в абсиде церкви Св. Виталия; но в Риме такой почести не было оказано ни Юстиниану, ни кому-либо из его предшественников и преемников. На другой знаменитой мозаике гармония мирового управления в образе обоих его представителей выражена вполне ясно.
Между 796 и 799 гг. Лев III прибавил к триклиниям Латеранского дворца еще одну великолепную трапезную, которую он назвал Triclinium majus. Эта трапезная была облицована мрамором и украшена рельефами; колонны из порфира и белого мрамора поддерживали ее потолок; в ней были устроены три трибуны, и каждую из них украшала мозаика. В настоящее время в Латеране сохраняется позднейший снимок с мозаик главной трибуны. В центре помещен Христос, стоящий на вершине горы, с которой бегут четыре потока; в левой руке Спасителя раскрытая книга с начертанными на ней словами: Pax vobis. Подняв правую руку, Он проповедует ученикам, которые стоят по обе его стороны и внимают его словам; свою одежду ученики держат перекинутой через руку в знак того, что они готовы, выслушав слова Христа, идти в мир проповедовать его учение; о том же говорит надпись: «И так идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа; и се, Я с вами во все дни до скончания века». Другая надпись на арке гласит: «Слава в Вышних Богу, и на земле мир в человецех благоволение».
Справа и слева от этой картины изображены две сцены, воспроизводящие союз духовной и светской властей и их божественное происхождение: с одной стороны изображены папа Сильвестр и Константин Великий, с другой — Лев III и Карл Великий. В ту эпоху о Константине сохранились живые воспоминания как о лице которым была основана государственная церковь и которому приписывалось принесение папе в дар Рима и Италии. Новые отношения, которые были созданы сближением преемника Сильвестра с королем франков, сами собою наводили мысль на подобные параллели. Могущественный властитель Запада, король Италии и патриций римлян, победитель стольких языческих народов, уже получил от духовенства имя нового Константина и превзошел древнего императора размером действительных, а не воображаемых только приношений, сделанных им Церкви. Изобразить с такой ясностью исторические условия своей эпохи было подвигом искусства того времени, и эти мозаики, хотя и грубые по выполнению, по отношению к идейному содержанию являются на протяжении целого ряда столетий величайшим художественным произведением.
На картине, занимающей правую сторону, изображен Христос, сидящий на престоле; по правую его руку стоит, опустившись на колени, Сильвестр, по левую — Константин, оба — современники и, как гласит легенда, люди, связанные дружбой. Спаситель вручит папе ключи, а императору — лабарум, который тот берет правой рукой. Рядом с фигурой императора начертано R. CONSTANTINUS.
Этому изображению вполне соответствует другая картина с левой стороны, с той только разницей, что место Христа здесь занимает св. Петр. На коленях у апостола лежат три ключа. Правой рукой апостол дает папе Льву столу (stola) как знак его папского сана, а левой — Карлу знамя, как знак его верховной судебной власти. Король изображен здесь, в общем, так же, как на мозаике церкви Св. Сусанны, и на голове у него также надеты берет и поверх него корона. Вокруг квадрата папы начертано: SCSSIMVS. D. N. LEO. P.P.; вокруг квадрата короля: D.N. CARLO. REGI. Под картиной надпись:
BEATE. PETRE DONA.
VITA. LEONI. P. P. ET. BICTO.
RIA. CARLO. REGI. DONA.
В более ранние века папа именовался на мозаиках только «епископом и слугой Христа», но уже с конца VIII века папам, подобно императорам, был присвоен титул Dominus, которого они еще, однако, не чеканили на своих монетах. Римляне привыкли в торжественных случаях приветствовать папу кликами: «Да здравствует наш государь папа!» — так же, как в византийскую эпоху их кликом было: «Да здравствует наш государь император и да будет он победителем!» Папа был признан в Риме повелителем, но титул «наш государь» был признан также и за Карлом. Еще раньше, чем Карл был провозглашен императором, летописцы и поэты прославляли его за то, что он соединил город Ромула с государством своих предков.
Описанные мозаики триклиния папа приказал сделать после того, как им через Ангильберта был окончательно заключен договор с Карлом. Они являются, таким образом, памятником этого договора; из слов биографа папы надо также заключить, что построенная Львом трапезная была в 799 г. уже в действии. Если постройка ее была начата в 796 г., то мозаичные работы могли быть окончены еще до Рождества 800 г., т. е. раньше, чем Карл был коронован в императоры.
Титул Rex, или король, нельзя, конечно, считать несовместимым с императорским саном; но мы склонны думать, что если бы эти мозаичные картины были сделаны уже после коронации, то для Карла был бы найден более подходящим не титул Rex, а те титулы, которыми, по точному свидетельству современников, он был тогда приветствуем: Carolo piissimo Augusto, a Deo coronato magno, pacifico irnperatori, Vita et Victoria! Позднее византийцы также не желали признать за западными императорами, как за узурпаторами, титула императора (imperator) и называли их только riga или rex. Таким образом, в вышеописанных мозаиках мы не имеем памятника восстановления империи, состоявшегося в конце 800 г. Грядущее великое событие, однако, уже предчувствовалось в то время, и мозаики Латерана, может быть, только за год вперед возвестили о неизбежности провозглашения Карла императором Запада.
Одно неожиданное событие должно было послужить ближайшим поводом к восстановлению Римской империи. Тесное сближение Льва III с Карлом, признание за королем юрисдикции в городе и та настойчивость, с которой папа приглашал Карла взять на себя эту юрисдикцию, дают нам основание предположить, что Лев опасался враждебных действий со стороны римлян. В течение VIII века в Риме создалось клерикально-аристократическое правление, так как наибольшим влиянием пользовались proceres или judices de clero. Семь придворных министров ведали всеми делами в течение почти целого столетия. Самым влиятельным человеком в Риме наряду с папой был примицерий нотариусов. Его власть дала себя почувствовать в Действиях Христофора и Сергия, создавших опасный пример; власть эта с падением их, однако, не уменьшилась, а при Адриане она, вероятно, возросла. Система непотизма впервые проявилась при этом папе. Род Адриана, один из самых выдающихся среди знати, стал благодаря ему еще более могущественным; ближайшие Родственники Адриана принимали участие во всех наиболее важных государствен-НЬ1Х делах и занимали высшие должности. Дядя Адриана, Теодат, именовался консулом и герцогом и был примицерием церкви; племянники Федор и Пасхалий имели огромное влияние в Риме. Пасхалий был возведен Адрианом в сан примицерий и сохранил за собой эту должность по смерти Адриана, так как со сменой папы не накачался другой примицерий. Племянник папы, управлявшего Римом со славой 23 года и наделявшего свою родню всеми высокими почестями, не мог не относиться враждебно к тому обстоятельству, что власть находится в руках постороннего лица. Эти неприязненные чувства Пасхалия имели отголосок во всей его родне и клиентах, креатурах Адриана, и во многих оптиматах как духовного, так и военного звания. К личной вражде Непотов, лишенных новым папой всего того влияния, которым они до него пользовались, присоединялось еще нежелание римлян признать верховную власть папы. Этот протест среди римлян начался с самого момента возникновения светской власти пап и был причиной целого ряда революционных движений, продолжавшихся до нашего времени. Во всей истории человечества мы действительно не встречаем такой упорной борьбы во имя одного и того же неизменного начала, как эта борьба римлян и итальянцев, направленная против Dominium temporalis пап, царство которых должно быть не от мира сего.
Пасхалий в сообществе с сакелларием Камиулом (по-видимому, это был его родной брат) составил заговор с целью лишить папу власти и захватить ее в свои руки. Решено было действовать во время процессии. Выполнение заговора сопровождалось большой смутой. На 25 апреля, в праздник Св. Марка, была назначена большая процессия, происходившая каждый год в этот день. Она направлялась от Латерана к S.-Lorenzo in Lucina; здесь встречал процессию народ и произносилась collecta, или общая молитва. Папа, по обыкновению, следовал верхом на лошади в сопровождении своего двора. Когда Лев выступил из Латерана, Пасхалий присоединился к папе и занял в процессии свое место. Он ехал впереди папы, а Камиул позади него. Остальные заговорщики ожидали процессию у монастыря Св. Сильвестра in capite и здесь, обнажив мечи, напали на нее. Процессия была разогнана; разъяренные оптиматы сбросили папу с лошади на землю и стали грозить ему своими кинжалами; с него сорвали папское облачение, пытались вырвать, как делалось это в Византии, язык и глаза и оставили у дверей церкви. Затем Пасхалий и Камиул втащили папу в монастырь и здесь бросили его к подножию алтаря. После этого они приказали греческим монахам поместить папу в келью и держать его под стражей. Ночью папа был заточен в монастырь Св. Эразма на Целии. Священники рассказывают, что Господь по молитвам апостола Петра вернул папе язык и глаза, и это чудо убеждает нас в том, что подвергнутый истязаниям Лев, к счастью своему, вовсе не терял ни языка, ни глаз. Римом овладела паника; казалось, вновь должны повториться кровавые сцены времени узурпатора Константина. Заговорщиков было много, и все они принадлежали к высшей знати; кроме того, их, по-видимому, поддерживал своими вооруженными тусцийцами Мавр, барон г. Непи, родины Тото, и, может быть, одной с ним фамилии. Но, совершив насилие, заговорщики, вероятно, потеряли головы или не нашли у народа поддержки своему плохо обдуманному замыслу. Они не выставили своего кандидата в папы, и это обстоятельство доказывает, что заговор был направлен не против епископа, а против государя (dominus) Рима. Теперь весь город был в их власти.
Тем временем Лев оправился от полученных им ран, и затем до Пасхалия неожиданно дошла ужасная для него весть, что Лев бежал. Мужественный камерарии Альбин и другие лица, остававшиеся верными папе, освободили его из заключения. Они спустили папу с монастырской стены по веревке и затем отвели его в базилику Св. Петра. Вокруг беглеца сгруппировалась часть духовенства и народа, и заговорщики не посмели схватить папу у самого гроба апостола; они разграбили дома Альбина и Льва, но уже не могли помешать дальнейшему бегству папы. Винихис, герцог сполетский, узнав о событиях в Риме, поспешил туда с отрядом солдат в сопровождении франкского посла Вирунда, настоятеля аббатства Стабло, нашел Льва в базилике Св. Петра и увел его невредимым в Сполето.
Весть об участи папы быстро разнеслась повсюду, и послы Винихиса сообщили Карлу, что Лев желает явиться к нему лично. Известие о скором прибытии папы было получено Карлом в то время, когда он уже готов был выступить в поход против саксов. Карл, переправившись через Рейн у Липпегама, расположился лагерем у Падерборна и стал ожидать искавшего защиты гостя, выслав ему навстречу архиепископа Кельнского Гильдибальда, графа Анзариха и короля Пипина. Сопровождаемый этой почетной свитой, Лев III прибыл в Падерборн вместе с несколькими лицами из римского духовенства. Сорок лет тому назад предшественник Льва, Стефан, ехал к Пипину, будучи только епископом, у которого не было ни земель, ни светской власти; но папа, спасавшийся бегством к сыну Пипина в 799 г., был государем Рима и многих других городов и провинций. Этот папа шел к Карлу поруганный и изгнанный «подвластными» ему римлянами, и Карл мог теперь понять, к каким последствиям должно привести соединение духовной священнической власти с властью светской.
Встреча этих двух людей в Падерборне была событием, которое имело всемирно-историческое значение. Поэт, изобразивший сцену встречи как очевидец, заимствовал свои краски из школьного Вергилия того времени, но начертанное им изображение является драгоценным материалом. По всей вероятности, этим поэтом был тот самый Ангильберт, на которого в 796 г. было возложено посольство ко Льву. Изобразив в своей поэме о Карле Великом Ахен, как «второй Рим» и воздав хвалу двору короля, поэт затем вдохновляется видением и в описании его подымается до высоты древнего стиля. Королю, погруженному в сон, является чей-то образ; вид этого образа внушает королю и глубокое сострадание, и ужас; это папа Лев с вырванными у него языком и глазами; тогда король посылает в Рим трех послов узнать о судьбе папы. В нескольких строках описывает затем поэт происходившие в Риме события, бегство папы и приезд его в Падерборн. Лев появляется в сопровождении короля Пипина, вышедшего ему навстречу с десятью тысячами воинов, а Карл ожидает папу среди своего лагеря. Вступив в лагерь, папа произносит благословение, войско три раза совершает коленопреклонение, и глубоко растроганный великий монарх заключает пострадавшего беглеца в свои объятия. Обоих высших представителей христианства приветствуют потрясающими воздух кликами толпы воинов и паладины, победители сарацинов Испании, аваров Истра и саксов Германии. Бряцание оружия смешивается с гимнами священников. Затем Карл ведет папу в собор, и после торжественной обедни начинается пир, на котором, по словам подражающего Вергилию поэта, в кубках древнего Бахуса пенилось сладостное фалернское вино.
Пока Лев, окруженный высокими почестями, был у Карла и обсуждал с ним наиболее важные дела, Рим оставался во власти партии, изгнавшей папу. Нам, однако, очень мало известно о положении города в то время. Биограф Льва касается этого вопроса лишь мимоходом и говорит, что узурпаторы грабили и опустошали владения св. Петра. Приверженцы Пасхалия, а именно призванное им сельское население, позволяло себе порой совершать насилия и, конечно, возмущалось тем, что церковь владеет огромным имуществом. Мятежники составили жалобу, и нельзя не пожалеть, что она утрачена, так как в ней были изложены причины, заставившие приверженцев Пасхалия восстать против Льва III; в числе этих причин были указаны также прелюбодеяние и клятвопреступление папы. Свое оправдание заговорщики отправили патрицию Рима. Поведение их в этом отношении весьма замечательно; надругавшись над папой и изгнав его, они тем не менее спокойно ждали суда Карла. Они не готовились к вооруженной обороне, не противились возвращению Льва и не пытались бегством спастись от грозившей им гибели. Из письма Алкуина к Карлу видно, какое большое значение придавалось этому возмущению. Король, только что решивший начать войну с саксами, писал Алкуину о событиях, происходивших в Риме, и просил совета. Алкуин отвечал так: до сих пор в мире было три высших лица — заместитель св. Петра, ныне так безбожно поруганный, затем император и властитель второго Рима, в настоящее время свергнутый с престола не менее жестоко, и, наконец, король, который по своему сану, дарованному ему Христом, является правителем христианских народов. Указав, что христианство может быть спасено только королем, так как он стоит выше папы и императора по своему могуществу и (в этом сказалась независимость суждений автора письма) также по своей мудрости, Алкуин пишет дальше: «Спасением головы (Рим) нельзя пренебречь ни в каком случае. Пусть лучше болеют ноги (саксы), чем будет страдать голова. С богопротивными людьми надо заключить мир, если это возможно. Угрозы следует отложить пока в сторону, дабы упорствующие не ускользнули; их надо, напротив, ублажить, пока благим советов они вновь не будут возвращены к миру. То, что мы имеем (Рим), надо охранять; иначе, гоняясь за малым, мы теряем большое. Своя паства должна быть оберегаема, чтоб хищный волк не растерзал ее. Радеть о чужом надлежит настолько, насколько не наносится ущерб собственному».
Король Карл решил применить свою верховную власть со всем строгим беспристрастием: он не отправил бежавшего из Рима папу назад в Латеран, дав в распоряжение папы отряд войска, на что, вероятно, надеялся сам папа, а призвал и папу, и его противников к своему верховному трибуналу. Обвинения, предъявленные Льву оптиматами, имели, по-видимому, важное значение; личные проступки папы едва ли могли быть единственным основанием этих обвинений; последние были направлены вообще против светской власти папы и его управления в Риме. Если бы обвинения не имели такого характера и племянники Адриана и их партия рассматривались как преступники, совершившие простое покушение на убийство, они не были бы преданы суду патриция. Необходимо поэтому допустить, что мятежники действовали во имя своих прав, основывая их на верховной власти и свободе, которая издревле принадлежала римскому народу.
Надо думать, что Карл объявил римлянам, что он пришлет полномочных послов, которые объявят свое решение, обсудив все дело правильным порядком. Осенью Лев III покинул Германию и спокойно вернулся в Рим в сопровождении многочисленной свиты. Вместе с папой прибыли в Рим десять послов Карла, на которых был возложен разбор дела; это были архиепископы кельнский Гильдебальд и зальцбургский Арно, епископы Куниберт, Бернгард, Гаттон, Флакх и Иессе и графы Гельмгот, Ротгар и Гермар. На обратном пути повсюду в провинциях и городах папе была устроена торжественная встреча, а прием, оказанный ему перед самым Римом, мог убедить папу, что под охраной сопровождавшей его свиты ему уже нечего было здесь опасаться. Приблизившись к городу 29 ноября, папа увидел, что для встречи его собрался весь народ за Мильвийским мостом. Тут были духовенство, знать, милиция, цехи горожан и корпорации чужеземцев с их знаменами. Встреченный таким образом, папа среди пения молитв проследовал в базилику Св. Петра и здесь отслужил обедню и совершил причащение.
Ночь папа провел в одном из епископских дворцов при базилике Св. Петра и только уже на следующий день перешел в Латеран. Вскоре после того в трапезной Льва состоялось собрание послов Карла, и перед франкскими судьями предстали Пасхалий, Камиул и их сообщники. Этот судебный процесс — самый знаменательный из всех, которые когда-либо велись в Риме — продолжался в течение нескольких недель. Акты суда не сохранились; а между тем даже такие отрывочные сведения, какие мы имеем о процессе узурпатора Константина, могли бы представлять большой исторический интерес, и нет сомнения, что утверждение биографа Льва III, будто привлеченные к суду оптиматы не могли ни в чем обвинить папу, оказалось бы в таком случае совершенно неосновательным. Если племянники Адриана не могли доказать виновность папы как священника, то по отношению к его положению в Риме как светского властителя их обвинения имели серьезное значение. Эта юная местная государственная власть пап уже при Павле I вызвала живой протест в римской знати и дала повод к возникновению узурпации Константина. Что касается состава суда, для нас остается невыясненным, участвовали ли в суде наряду с франкскими послами и римские оптиматы в качестве шеффенов; мы должны, однако, предположить это, так как дело шло о папе и римлянах. Преданные суду признаны были, по-видимому, виновными, но определение наказания было предоставлено усмотрению Карла.
Король дал папе обещание приехать в Рим и отпраздновать там Рождество 800 г. Прибыв в августе в Майнц, король объяснил франкским вельможам, какие обязанности призывают его в Италию и в Рим, и затем двинулся в путь. Еще будучи во Франции, Карл звал с собой Алкуина; достойного мужа удерживали на месте отчасти болезненное состояние, отчасти привязанность к монастырю Св. Мартина в Туре, и Карл, шутя, упрекал Алкуина за то, что он предпочитает закоптевшие от дыма хижины этого города сверкающим золотом дворцам Рима. Аббат монастыря Св. Мартина дал королю в спутницы музу, которая в пророческом предвидении возвестила королю следующее: Рим, глава мира, вершина всех почестей, сокровищница святых, ждет прибытия короля как верховного правителя государства и своего заступника; король призывается учредить свой трибунал в Риме, водворить там мир, восстановить своим приговором папу в его правах и, наконец, по воле Бога вступить в обладание всей землей.
Карл направился с своим войском в Равенну, провел здесь семь дней, затем передвинулся в Анкону и, отправив отсюда короля Пипина с отрядом войска против герцога беневентского Гримоальда, не желавшего покориться, продолжал свой путь дальше. Приближение самого могущественного человека того времени, охранявшего своим щитом и Рим, и церковь, вызвало в городе большое волнение; одни видели в нем сурового судью-карателя, другие надеялись найти в нем избавителя, но все одинаково были в ожидании необычайных событий.
У четырнадцатого верстового камня по Номентанской дороге в то время еще существовал древний город Номент; уже с IV века здесь жил епископ. Для торжественной встречи короля Лев с духовенством, милицией и народом прибыл в этот город. Встреча происходила 23 ноября. В Номенте Карл остановился отдохнуть и разделил с папой трапезу; затем Лев, выяснив предварительными переговорами все то, что должно было затем произойти в Риме, вернулся назад в город, чтобы на следующий день встретить своего судью. Король провел ночь в Номенте и вступил в Рим 24 ноября. Въезд в город состоялся не через Номентанские ворота: король проследовал вдоль стен, перешел через Мильвийский мост и таким образом добрался до базилики Св. Петра, где папа, стоя на ступенях лестницы, встретил его и ввел в церковь.
Затем Карлом были созваны духовенство, знать и горожане — как римляне, так и франки. Это судебное собрание происходило 1 декабря в базилике Св. Петра. Король, одетый в тогу и плащ патриция, сидел рядом с папой; по обе их стороны заняли места архиепископы, епископы и аббаты; низшее духовенство и вся знать, как римская, так и франкская, присутствовали стоя. Карл объявил собранию, что он прибыл затем, чтоб восстановить попранный порядок Церкви, покарать тех, кто совершил насилие над главой Церкви, и произвести суд между римлянами как обвинителями, с одной стороны, и папой как обвиняемым — с другой. Жалобы на папу возмутившихся римлян должны быть снова выслушаны перед трибуналом патриция, и этот суд должен постановить приговор, виновен папа или нет. Судебные полномочия Карла не оспаривались; все франкские епископы видели в нем вообще главу Церкви; папа, уже признавший за уполномоченными короля право расследования дела, был, как и всякий другой римлянин, подданным Карла и как таковой явился на его суд. Не подлежит сомнению, что Лев III подчинился этому трибуналу. Франкские летописцы утверждают это совершенно определенно, и только книга пап старается придать иное значение процессу. В ней говорится, будто все епископы поднялись и заявили следующее: мы никогда не дерзнем судить апостольский престол, главу всех церквей Господних. Мы сами подлежим суду этого престола и его заместителя, над которым нет судьи, и таков обычай, установленный издревле Согласно каноническим установлениям, мы следуем тому, что признает за благо верховный пастырь. Вслед за тем папа будто бы объявил: «По примеру моих предшественников, я готов очистить себя от ложных обвинений, взведенных на меня нечестивыми людьми».
Между прочим, уже существовал пример Пелагия, на которого мог сослаться Лев III. Обвиненный некоторыми римлянами в том, что был соучастником в смерти своего предшественника Вигилия, Пелагий очистил себя клятвой, торжественно принесенной в базилике Св. Петра в присутствии Нарзеса, заступавшего тогда в качестве патриция место императора. Точно так же поступил и Лев, но уже после того, как формальная сторона суда была соблюдена, т. е. когда показания обвинителей папы были выслушаны Карлом. Таким образом, обвинения были предъявлены, хотя, может быть, и не были доказаны, и только тогда Карл согласился с мнением епископов, которые, отвергая возможность судебного приговора, признали за папой право принести очистительную клятву. Это принесение присяги состоялось вскоре после первого собрания и также в базилике Св. Петра в присутствии всех епископов и оптиматов, городских и франкских; римский народ плотной толпой наполнял корабли церкви. Папа взошел на ту же кафедру, на которой некогда стоял Пелагий, давая свою клятву, и, взяв в руки Евангелие, произнес следующую формулу очистительной клятвы:
«Возлюбленные братья, вам известно, что против меня восстали злодеи; они взвели на меня тяжкие обвинения и тем оскорбили меня. Чтобы произнести по этому делу решение, всемилостивейший и пресветлейший король прибыл сюда с пастырями и своими вельможами. Ввиду этого я, Лев, первосвященник святой римской церкви, никем не осужденный, никем не принуждаемый, а по своей воле, в вашем присутствии и перед Богом, которому раскрыта совесть, перед Его ангелами и перед святым апостолом Петром, перед лицом которого мы стоим, утверждаю, что я не совершал преступлений, которые мне ставят в вину, и никому не приказывал совершать их; я призываю в свидетели тому Бога, пред судом которого мы должны предстать и перед лицом которого мы стоим здесь. Все это я делаю не понуждаемый к тому каким-либо законом и не ради того, чтоб вменить это, как обычай или обязанность, установленные святой церковью, моим преемникам и собратьям-епископам, а только для того, чтобы вернее изгнать из вас несправедливые подозрения».
Когда затем Лев подтвердил свои слова клятвой, духовенство пропело Те Deum; очистившийся от обвинений папа снова занял престол св. Петра, а обвинители, т. е. оптиматы Пасхалий, Камиул и их сообщники, осужденные заранее на смерть, были переданы в руки палача. Однако папа предпочел простить своих противников, вполне основательно опасаясь, что казнь родственников Адриана, людей знатных, только еще больше усилит недовольство римлян. По ходатайству Льва
Карл осудил виновных на изгнание во Францию; этим изгнанием было заменено применявшееся прежде изгнание в Византию.
Изложенные события завершились актом, имевшим весьма важные последствия: корона римских императоров была возложена на короля франков. Триста двадцать четыре года протекло с того времени, когда послы римского сената явились к императору Зенону, вручили ему регалии и объявили, что Риму и Западу более не нужен отдельный император. Затем наступил долго длившийся и полный превратностей период упадка, когда византийские императоры правили Италией как провинцией Благоговейное отношение к идее Римской империи сохранялось в людях упорно; освобожденная Италия и Запад даже в конце VIII века все еще преклонялись перед саном византийских императоров, этим слабым отражением Римской империи. Древних установлений, составлявших основу трона цезарей, уже не существовало; тем не менее идея империи не переставала жить. Это была священная форма, которая в течение столетий выражала собой единство человеческой республики и вместе с тем видимой Церкви. Германцы разрушили Западную империю, но они же и восстановили ее, когда римская цивилизация была ими усвоена и сами они были приняты в лоно Церкви. Эта Церковь, законам которой Запад уже был подчинен, возродила Римскую империю из себя самой как политическую форму заложенного в ней мирового гражданского начала и того духовного единства, в котором папа соединял такое множество народов. Помимо этого, верховная власть папы над всеми церквями Запада могла быть окончательно признана только императором и империей. Затем, восстановление империи оказывалось необходимым также ввиду страшного могущества ислама, который угрожал не только Византии, но и самому Риму из Сицилии и Испании. Греческие императоры, будучи правителями Востока, могли держать Запад под своей властью лишь до тех пор, пока римская церковь была еще беспомощна, Италия была истощена, а германский Запад был во власти варваров, еще не знавших закона. Но эта власть уже не могла быть удержана, когда церковь приобрела самостоятельность, в Италии возродилось национальное самосознание и Европа объединилась в могущественное франкское государство, во главе которого стоял великий монарх. Таким образом возникла идея о провозглашении Карла императором и был осуществлен тот замысел, которым некогда с началом иконоборства возмутившиеся итальянцы грозили Льву Исаврянину. Теперь Запад уже предъявлял свои притязания на права империи. Право Византии на положение империи стало законным с давних времен; но Византия была только детищем Рима, и императорская власть получила свое начало в Риме: трон цезарей был в этом городе. Рим, следовательно, только возвратил себе свои права, когда, как некогда в древности, он предоставил императорскую корону могущественному повелителю Запада. Летописцы того времени, обсуждая положение дел, находили, что императорская власть тогда никому не принадлежала, — власть, которая у греков со времени Константина сначала была разделена между двумя городами, а затем сосредоточена в одном. За два года до того, как Лев подвергся поруганию, сану императора в лице Константина VI было также нанесено оскорбление. Римская Республика была терроризирована Ириной, бесстыдной женщиной, которая приказала ослепить своего собственного сына; ввиду этого трон империи оказывался вообще не занятым. Таким образом франкскому монарху, уже обладавшему Римом, столицей империи, и многими другими резиденциями древней императорской власти, была передана корона Константина, никому, собственно, не принадлежавшая.
Это важное событие, ставшее необходимым в силу направления мысли того времени и потребностей Запада, но бывшее революционным по отношению к правам Византии, едва ли могло быть делом случая, а скорее явилось результатом исторически сложившихся обстоятельств и созданных ими решений. Можно ли сомневаться в том, что императорская корона была той целью, к которой уже давно стремился Карл Великий, и что таков же был идеал его друзей, живших римским мировоззрением? Сам Карл прибыл в Рим, очевидно, для того, чтобы осуществить свою цель или, по крайней мере, прийти к какому-нибудь окончательному решению, и папа во время своего пребывания во Франции уже заявил о своей готовности содействовать этому великому перевороту. Сам процесс освобождения пап из-под власти Византии — законной имперской власти — совершался нерешительно, и папы признавали ее еще и тогда, когда франкские государи уже приобрели власть над Италией Обстоятельства вынудили, однако, пап отдаться под покровительство франкских королей и предоставить им сан патриция в Риме; сами они взамен получили церковное государство, обладание которым могло быть обеспечено за ними только постоянной готовностью франков поддерживать их. Изгнание папы из Рима, где Карл уже был государем, послужило началом решительных действий. При таких условиях Лев III неизбежно должен был содействовать переходу власти к западной династии, к строго католическому королевскому дому Пипина, помазанному на царство предшественником Льва, Стефаном. Защитой для церкви являлось ревностное благочестие этого дома, а его могущество должно было спасти христианство от варваров и язычников. Что касается Византии, то от нее уже нельзя было ждать ничего другого, кроме повторения юстиниановского деспотизма и догматических ересей. Все это было уже давно и зрело обдуманно и взвешенно.
Можно предположить, что принадлежавшие к духовенству друзья Карла более всего содействовали осуществлению изложенного плана, к которому папа, может быть, не относился с большим увлечением. Алкуин был заранее посвящен в этот план; это доказывают его письма; но франкские послы провели в Риме целый год, и нет сомнения, что они вступили в соглашение с римлянами, так как в данном случае их избирательный голос имел главное значение. Исходя из избирательного права, принадлежавшего в древности сенату и народу, римляне провозгласили Карла патрицием, и теперь по тому же праву им предстояло объявить Карла императором. Карл становился императором государства вообще только потому, что он делался императором римлян и Рима. Решение римской знати и народа, без сомнения, предшествовало коронованию, и Карл был возведен в сан римского императора теми же тремя избирательными корпорациями, которые принимали участие в избрании пап.
Великий переворот, уничтожавший вековые права Византии, не должен был совершиться по личному усмотрению короля или папы; это юг перевороту надлежал0 явиться актом самого божественного промысла и затем законным действием христианского мира, представителями которого были римский народ и все собравшиеся в Риме духовные лица, оптиматы и граждане, как германские, так и латинские. Сами франкские летописцы говорят, что Карл стал императором по избранию римского народа, или ссылаются на общее собрание обеих соединенных наций, причем перечисляют участников собрания в таком порядке: папа, все собрание духовны" лиц, епископов и аббатов, сенат франков, все знатные римские люди и прочий христианский народ.
Решение римлян и франков было возвещено Карлу в виде прошения. Не следует ли предположить, что он, как некогда Август, притворился, что не примет высокого сана, пока не будет вынужден к тому самим совершившимся фактом? Карл объявил, что предложение императорской короны для него совершенно неожиданно и что он никогда бы не переступил порога церкви Св. Петра, если бы знал, что таковы намерения Льва. Этот ответ человека, в котором было столько благочестия и геройства, не должен ли быть отнесен к лицемерию? Разве сын Карла, Пипин, не был призван в Рим с войны против Беневента именно для того, чтоб присутствовать при короновании? Все эти противоречия пытались устранить, утверждая вместе с Эгингардом, что Карла смущала мысль о Византии, что он еще не объявил своего решения и что он пытался переговорами с греками сначала добиться от них признания за ним сана императора; поэтому для Карла будто бы и явилось такой неожиданностью коронование, которое было предложено ему так несвоевременно. Само по себе это объяснение до некоторой степени правдоподобно; но оно имеет в иду исключительно время коронования. Между тем на принятие сана императора Карл давно выразил свое согласие, и оно было окончательно утверждено во время пребывания Карла в Риме. Друзья Карла были вполне уверены, что он будет провозглашен императором.
Само коронование было совершено без особых приготовлений и не сопровождалось торжественными церемониями; это было сделано с той целью, чтоб положить конец всяким дальнейшим колебаниям. Действовать так решительно входило в расчеты папы уже потому, что на его долю в этом случае выпадала главная действующая роль, коронованием же и миропомазанием за церковью устанавливалось высшее право. В этот момент папа, глава церкви, действительно возводил в сан императора лицо, избранное римлянами и франками. Ничего не могло быть проще и скромнее этого акта, имевшего значение всемирно-исторического события. В день Рождества Карл лежал распростертым и молился перед исповедальней Св. Петра; когда затем Карл поднялся, Лев, как бы движимый самим Богом, возложил на голову короля золотую корону, и народ, уже подготовленный и понимавший то, что происходит перед ним, приветствовал Карла кликами, которыми приветствовали римляне цезарей: «Карлу, благочестивейшему Августу, венчанному Богом, великому, миролюбивому императору римлян, жизнь и победа!» Это приветствие было повторено дважды. Высоко знаменательный момент, который когда-либо переживали римляне, вызвал в народе целую бурю воодушевления, когда папа, как второй Самуил, помазал на царство нового западного цезаря и его сына Пипина. После того Лев одел Карла в императорскую мантию и, опустившись на колена, преклонился перед главой Римской империи, которого Бог его рукой венчал на царство. За торжеством коронования следовала обедня, и по окончании ее Карл и Пипин сделали церквям приготовленные раньше приношения: базилике Св. Петра серебряный стол с драгоценной золотой утварью, базилике Св. Павла — подобное же приношение, Латеранской базилике — золотой крест, украшенный драгоценными камнями, и церкви S.-Maria Maggiore — не менее дорогие приношения.
Так сложил с себя Карл сан патриция и стал с той поры называться императором и августом. Новый титул не мог увеличить могущества государя, который уже давно был властителем Запада; но этим титулом было формально признано за Карлом его единодержавие и возвещено всему миру, что Карлу присвоен «дарованный ему Богом» сан цезаря; в этот сан Карл был возведен в величайшем из всех церковных святилищ и в Риме, древнем средоточии всемирной монархии. Позднее, когда германская империя вступила в борьбу с папством, канонисты стали утверждать, будто император получил корону только по милости папы, и такое утверждение обосновывали на том, что Карл был коронован Львом III. В свою очередь, короли ссылались на форму приветствия, провозглашенного народом: «Венчанному Богом императору римлян жизнь и победа», и утверждали, что свою корону, неотъемлемое наследие цезарей, они носят только по произволению Бога. Наконец, римляне стали доказывать, что Карл получил эту корону лишь по верховной воле сената и народа. Спор о правовом происхождении имперской власти не прекращался за все время Средних веков. Ни в чем не изменив фактической стороны всемирной истории, этот спор, однако, доказал, что в человечестве живет потребность сводить мир фактов к принципиальному началу, которым узаконивается власть. Папа Лев III так же мало имел права передавать кому-либо корону империи, ему не принадлежавшей, как и Карл присваивать себе эту корону. Но папа считал себя представителем империи и римского начала, и он имел силу совершить этот не осуществимый без содействия церкви переворот не столько как верховный глава христианской республики, сколько как человек, в котором воплотилась латинская национальность Мир видел в лице папы святого посредника между собой и божественным промыслом, и только совершенные этим посредником коронование и миропомазание облекали императорскую власть Карла божественной санкцией. С другой стороны, избирательное право римлян, в какой бы форме оно ни выразилось, было бесспорно и ни при каком позднейшем избрании императора не могло иметь такого решающего юридического значения. Если бы римляне, от которых приобрел свой сан новый август, высказались в 800 г. против провозглашения Карла императором, король франков никогда не был бы императором или его императорская власть как узурпация утратила бы всякую видимость законности. Таким образом, как помимо решения папы, так и помимо желания римлян Карл не мог стать императором. Но наряду с папой и римлянами в избрании принимали участие также франки и другие германцы, представителями которых являлись существовавшие в Риме корпорации (scholae) чужестранцев. Избирательное право, первоначально принадлежавшее исключительно сенату и народу и как таковое никогда, впрочем, не признававшееся Карлом, утратило свое значение, так как основу имперской власти теперь составляла уже германская нация, но ею избирались только франкские и немецкие короли.
Точно так же с течением времени возник и другой спорный вопрос: не была ли имперская власть, принадлежавшая грекам, передана в 800 г. папой франкам? Так именно ставился и решался в положительном смысле этот вопрос людьми, признававшими за папой право инвеституры. Но если не подлежит сомнению, что Лев III как папа не обладал такой исключительной властью, которая давала бы ему возможность предоставить королю франков корону империи и не имел также на это никакого права, то этим самым решается также отрицательно вопрос и о том, мог ли папа отнять имперскую власть у греков и передать ее франкам. Само выражение «перемещение империи» не вполне верно. Дело в том, что в то время, когда возник великий проект провозглашения Карла императором, представление о единстве империи было все еще настолько могущественной догмой, что даже мысль об отделении Запада от Востока являлась невозможной. Казалось более вероятным, что Карлу предстоит занять трон всемирной империи, так как он считался свободным после того, как Константин VI был свергнут с него; при этом Карл явился бы не антиимператором, а императором единодержавным, преемником Константина и Юстиниана. Карл сам предполагал, как гласила молва, вступить в брак с Ириной. Империи надлежало перейти под власть новой династии, франкской, а не франкского народа, и весьма вероятно, что и Карл, и Лев верили в возможность сохранить единство как империи, так и церкви. Но эти надежды были только несбыточной мечтой. Новая императорская власть осталась в пределах Запада и не распространилась на Восток, на который во времена Гонория и его преемников простиралась древняя императорская власть. Оскорбленные греки отнеслись к этой новой власти как к узурпации и печалились о том, что великий франкский меч разрубил связь, существовавшую между Римом и Византией, что прекрасная дочь отторгнута навсегда от своей убеленной сединами древности матери. Отныне глубокая пропасть легла между Востоком и Западом. Церковь, государственные установления, наука, искусство, нравы, уклад жизни и даже воспоминания — все это оказалось совершенно иным на Востоке и на Западе. Греческая империя превратилась в Восточную и, оставаясь неизменной, просуществовала со славой еще шесть мучительных для нее столетий; Римская империя своим существованием внесла в жизнь западных народов непредвиденно богатое содержание. Таким образом римская имперская власть была фактически восстановлена. В представлении человечества она казалась сохранившей свою древнюю форму; но это было так только по внешности — по своему содержанию эта власть была новой. В возникшем вновь государстве живыми носителями политических начал уже были германцы и, кроме того, само государство смелым решением было выдвинуто за пределы исключительно государственных основоначал: оно было обосновано божественным произволением и вскоре же получило значение ленного владения, дарованного этим произволением. Новая власть имела теократический характер. Церковь, Царство Божие на земле, составляла внутреннее жизненное начало новой империи, которая, с своей стороны, являлась гражданской формой церкви, ее католическим телом. Без Церкви существование государства становилось невозможным. Уже не римские законы, а установления церкви являлись твердой основой и связью, соединившей западные народы и создавшей из них христианскую общину, главами которой были единый император и единый папа. Унаследованная от древности образованность, содержание религии, культ, нравственные законы, священство, римский язык, праздники, календарь — словом, все то, что составляло общее достояние народов, исходило теперь из Церкви. Римская идея всемирной республики, которой могло быть объединено все человечество, только в Церкви получила свое видимое выражение. Император являлся верховным главой Церкви и ее охранителем; ему, светскому наместнику Христа, надлежало приумножать Церковь и блюсти в ней порядок. К народам и государствам, которые были объединены империей и признавали — добровольно или в силу принуждения — гражданскую власть императора, последний стоял отныне в тех же самых отношениях, в каких стоял папа к местным церквям и митрополитам, пока централизация Церкви еще не была окончательно достигнута. В ближайшее время после Карла Великого западный цезарь еще не обладал ни действительно обширными территориями, ни государственной властью; императорская власть была основана скорее на общей всем народам догме и имела значение интернационального авторитета. Он представлял собой идеальную силу, не имевшую реальных оснований.
Возникновение на Западе из древнеримской государственной идеи теократического начала привело к тому, что сама Церковь, руководимая своим папой, духовным наместником Христа, с течением времени развилась в единую господствующую власть. Мистическому пониманию реального мира в Средние века, на которое мы теперь смотрим как на софистическую игру символами, весь мир, так же как и человек, представлялся сочетанием души и тела. Отвоеванный долгой борьбой догмат о двух естествах Христа, земном и божественном, был положен в основу также и политического понимания человечества, и это могло послужить папе только на пользу. Церковь являлась душой, государство — только телом христианства.
Папа оказывался наместником Христа во всех вопросах божественного и вечного значения; император был таким же заместителем только в делах преходящих и земных. Первый являлся солнцем, разливающим повсюду жизнь, второй — луной, освещающий землю, когда она окутана ночью. Этот дуализм, созданный разделением власти между императором и папой, положил начало принципиальной борьбе, Таким образом, с 800 г. в западном мире начали действовать те два противоположных начала, латинское и германское, около которых вращалась и продолжает вращаться доныне вся история Европы. В эпоху Карла Великого эти начала, однако, могли быть подмечены разве только в виде зачатков. Перед императорским величием Карла, так же как перед величием древних императоров, блеск римского епископа, преклонившегося перед Карлом, должен был померкнуть; этот епископ, как всякий другой, был в государстве Карла его подданным. Завершив собой долгую и бурную эпоху переселения народов, коронование Карла императором явилось как бы печатью, скрепившей примирение германцев с Римом, — союз древнего латинского мира с новым, германским. Германия и Италия становились отныне носительницами всемирной культуры. В течение длинного ряда столетий они обе не переставали оказывать друг на друга воздействие, а наряду с ними путем смешения обеих рас, возникали и расцветали новые нации, в которых преобладало то латинское, то германское начало. С той поры жизнь народов сосредоточилась в великой концентрической системе церкви и государства, и на лоне этой системы была создана вся западная культура вообще. Чарующее действие этой двойной системы на человечество длилось так долго и было так прочно, что с ним уже не мог быть сравниваем ни по силе, ни по продолжительности политический порядок, существовавший в древности.
Всемирно-исторические моменты получают свое значение только с течением времени. Так было и с коронованием Карла Великого. В летописях человечества едва ли найдется другой момент, который имел бы подобное же первенствующее значение. Это был творческий момент в истории, когда из хаоса Древнего мира и стихийной воли переселяющихся народных масс создался материк, на котором историческая судьба Европы стала развиваться, следуя у же не столько законам механических сил, сколько началу чисто духовному.
