20 ноября 1805 года было началом боевой летописи л.-гв. конной артиллерии.
Сражение под Аустерлицем, прозванное французами днем трех императоров (la journee des trois Empereurs) своим неудачным для союзников (русских и немцев) исходом, словно оправдывало старую словянскую поговорку: немецкий язык никогда словенскому добра не мыслит.
Кутузов уступил советникам императора Александра I и оставался главнокомандующим только по названию — заботы же о диспозициях армии были возложены на австрийского генерала Вейротра, назначенного генерал-квартирмейстром союзной армии[1]. Австрийский тактик определил: атаковать оба фланга французов, отрезать им путь на Вену и отбросить их в Богемию. Согласию непогрешимости собственного плана, Вейротр (новый Тугут) [2] ) сделал необходимые распоряжения, упустив из виду, что, исполняя его затею, войска разойдутся в стороны, отчего сила их центра не выиграет — действительно, между флангами союзников легло 14 верст.
Жалкий австрийский маневр начался в холодное, светлое утро. Наполеон внимательно следил за движениями своих противников и, не желая мешать им удалиться друг от друга, по возможности более, задержал свои войска от атаки.
Около половины девятого началось движение французской гвардии и гвардейской артиллерии, с целью прорвать наш центр. Натиск кавалерии был столь стремителен, что заставил погнуться преображенцев и семеновцев. На помощь им подоспели лейб-гусары, поддержанные огнем 6 орудий л.-гв. конной роты под начальством полковника Костепецкаго и конно-гвардейцы с остальными 4 орудиями л.-гв. конной роты, под командою штабс-капитана Козена. He выдержала французская кавалерия меткого артиллерийского огня, обратила тыл и кинулась за свой пехотный батальон, на который наша кавалерия, увлеченная пылом преследования, наткнулась совсем неожиданно. Тогда Козен вынесся впередь на расстояние, допускающее различать лицо, и из своих 4 орудий дал по батальону пять картечных выстрелов чуть не в упор. Пять выстрелов разгромили батальон прежде чем он успел построиться в каре — тут на него налет ли конно-гвардейщы и отняли знамя. He лучшая участь постигла и целый французский пехотный полк, спешивший к батальону на помощь.
Заметивши неожиданное расстройство в своих войсках, Наполеон велел генералу Раппу, с эскадронами гвардейской кавалерии и мамелюками, вновь атаковать наш центр. Русская кавалерия, утомленная предшествовавшим боем, не была в силах сопротивляться натиску свежих сил французской кавалерии, и когда Рапп врубился в пашу пехоту, то русским, обезнадеженным относительно помощи, оставалось только отступление, хотя путь отступления пролегал по топкой местности, покрытой виноградниками. Спешенная артиллерийская прислуга перебегала от одного орудия к другому, помогая лошадям вытаскивать засосавшияся в топи колеса. Козен не пропускал случая посылать неприятелю по выстрелу, но выстрелы эти не сдерживали неприятеля — французские стрелки и мамелюки все более и более нас дали, так что в двух орудиях осталось лишь по пар лошадей. В топкой местности орудия останавливались четыре раза — столько же раз неприятель пользовался остановками, накидывался с целью захватить орудия, и четыре раза был отбит конно-гвардейцами; — наконец-то орудия попали на твердую дорогу и спаслись. Еще труднее было отступление 6 орудий Костенецкаго. Отступая по тем же виноградным кустам, он обратился к штабс-ротмистру князю Абамелеку, собиравшему рассыпавшихся лейб-гусар в эскадрон, и сказал: князь, здесь вы ничего не поможете, ступайте-ка вправо, да выручайте пехоту! Но едва ушли гусары, как французские кавалеристы их мамелюки заступили дорогу орудиям и стали рубить прислугу. Тогда Костенецкий, обладавший необыкновенною силой, как и фейерверикер его Маслов, a за ними офицеры лейб-гвардии конно-артиллерийской роты: Столыпин, Сеславин[3] и Остен-Сакен вместе с уцелевшею прислугою кинулись на неприятеля и принялись палашами расчищать путь к переправе орудий через ручей. Прошли два передние орудия, Сеславин руководил их переправою, но остальные орудия были в плену. Возвращение храбрецов за пленными орудиями навело страх на мамелюков, — один из них вежливо подал банник Маслову. К баннику прихватили два орудия, другие два бросили, потому что под ними не осталось ни одной лошади, а всю их прислугу представлял один раненный ездовой.
Костенецкий собрал из уцелевших канониров прислугу на одно орудие, пристроился к дивизиону конной-гвардии полковника Оленина и, при переход на другой берег ручья, выпустил в неприятеля три последние гранаты.
За Аустерлицкое дело штабс-капитан Козен получил золотое оружие, полковник Костенский св. Георгия 4-й степени — фейерверкер Маслов удостоен был ордена св. Георгия, тогда же утвержденного для нижних чинов.
Аустерлицкаго погрома не ждал никто в русской армии, ни в главной квартире, ни в целой России. Надеждам на несомненный успех послужило русским неосновательное донесение флигель-адъютанта князя Алексея Долгорукого. Генерал Савари был послан Наполеоном поздравить государя с благополучным прибытием и с предложением личных переговоров. He желая личного свидания, государь послал для переговоров своего адъютанта князя Долгорукого. Грубое поведение князя Долгорукого перед Наполеоном[4] вызвало ропот французов на слишком снисходительную сдержанность своего императора. Сдержанность эту Долгорукий принял за упадок духа и донес государю, что французская армия переживает канун своей гибели. Еще хуже то, что после аустерлицкого разгрома, не стали искать причин неудачи в нелепом плане Вейротра, в путанных распоряжениях последовавшего сражения, в обстоятельствах местности боя, вязкой почве, непрочности льда на озерах, по которым приходилось проходить и, к усугублению собственного горя, вновь приняли на веру соображение того же князя Долгорукого, заподозрившего в измене наших союзников — австрийцев, непримиримых ненавистников Наполеона. Конечно, князь Долгоруков не имел и не представил ни одного доказательства в подтверждение своей подозрительной прозорливости, что не помешало ему донести государю об измене австрийцев, как о факт совершившемся[5].
Оскорбленное самолюбие русских, до нельзя раскручиненных неожиданным поражением, как всегда и везде в подобных случаях, служило проводником всякой нелепице оправдывающей неудачу. Стали искать виновных у себя, стали усматривать если не измену, то по крайней мере, дурное исполнение служебного долга там, где этого вовсе и не было. Кара обрушилась на многих невинных, даже на таких, служба которых скорее подлежала награде, чем наказанию; например: генерал Пшебышевский разжалован в рядовые по обвинению в том, что сдался в плен в самом начал боя, тогда как по строго произведенному исследованию оказалось, что он взят в плен со шпагою в руке, будучи с остатком разбитых войск своей колонны окружен неприятелем, отрезавшим ему все пути к отступлению; подпоручик гвардейской артиллерии Демидов, взятый в плен на самом орудии, которое защищал, не подвергся взысканию только благодаря заступничеству графа Аракчеева. В громадной же утрат орудий обвиняли само^о графа Аракчеева, повторяя неумные сплетни будто облегченные орудия разрывались от пальбы и от тех же выстрелов рассыпались колеса и лафеты. Подобные толки могли возбуждать недоверие самой армии. Поэтому л.-гв, конная рота, прибывши с аустерлицкого похода, прямо попала на смотр не одних артиллерийских генералов и штаб-офицеров, но и всех лучших цеховых каретных и кузнечных мастеров. Совершенно исправный вид л.-гв. конной роты был опубликован немедленно с тем, чтобы по словам графа Аракчеева: опровергнуть мнение публики, которая, no слухам, разносимым недоброжелателями моими, не одобряла сию перемену и чтобы доказать, что не no наружному только виду ее она имеет преимущество против прежней и не на одних словах таковая сделанная мною перемена во всех ее отношениях сопряжена с государственною пользою[6]
Аустерлиц не решил спора в пользу мира; Россия готовилась продолжать войну. В артиллерии началась кипучая деятельность; всякое указание боевой опытности принималось к исполнению, так что посл кампании 1814-го года, русская артиллерия в союзной армии была признана первою.
В числе разных опытов, особенно занимало артиллеристов изыскание способов к усилению дальности картечного огня. На практических учениях л.-гв. конной роты в Стрельне, великий князь Константин Павлович заметил среди пробоин в щитах от гранат и пробоины от свинцовых пуль. Цесаревич приказал штабс-капитану Козену, на будущее время, укладывать в гранаты по 25 свинцовых пуль. Случайно открытая картечная граната дала весьма полезные результаты. Первое время испытаний нового открытия не оставило заметных следов, так как в начале 1807 года, общее внимание было поглощено Высочайшим повелением о распределении артиллерии по дивизиям, которым, по случаю выступления гвардии в поход, было сказано: К каждому пехотному полку определяется no ½ полевой роты с 6-ью легкими орудиями, которым no отправлении службы состоять в точной команде полковых шефов. По мнению графа Аракчеева, упражнения артиллерии совместно с другими войсками были необходимы, но он утверждал, что для усовершенствования необходимо каждому роду войск предоставить самостоятельное существование. По невозможности последнего для полковой артиллерии, граф Аракчеев вменил в обязанность артиллерийским бригадным командирам неослабно следить за обучением и содержанием полковой артиллерии их дивизий. Полковые шефы косо взглянули на вмешательство графа Аракчеева, артиллеристы тоже не сочли за благо находиться в чуждой для них зависимости. Начались недоразумения, пререкания, распри, которые и не прекращались до самого исчезновения полковой артиллерии, т. е. до времени между 1812 и 1815-м годами[7].
Еще в 1805 году 2 орудия л.-гв. конной артиллерии под командою поручика Александра Сеславина, будущего партизана, были отправлены в ганноверский отряд графа Толстого. Возвратившись назад, взвод этот вошел не в штат батальона, а в штат л.-гв. конной роты, так как в том-же году, 25-го марта, согласно Высочайшей воли: Конная рота от батальона отчислена и назначена состоять отдельно под наименованием: Лейб-Гвардии Конной Артиллерии[8].
К концу 1806 года, благодаря неутомимой деятельности графа Аракчеева, в русской артиллерии насчитывалось в полной готовности более 1000 запряженных орудий. Тогда же л.-гв. конная артиллерия отправила во вновь сформированные конные роты 25 бомбардиров и канониров с производством их в фейерверкеры.
——————
- ↑ Союзная армия (до 81,000 ч л.), действуя против французов (до 90,000 чел.), потеряла 133 орудия и до 40 знамен, как говорят французские источники. Убитыми, не говоря о своих раненых, союзники сами считали до 15 т. человек.
- ↑ Первый министр Австрии, интриговавший против Суворова в италианскую камп.
- ↑ Родной брат партизана Сеславина.
- ↑ По словам французского писателя: L'empereur avait envoyé le général Savary, pour complimenter l'empereur de Russie dès qu'il aurait sû ce prince arrivé a l'armée... l'officier russe voulut entamer des questions politiques et tranchait sur tout avec une impertinance diffïcile à imaginer... (Hist, de Napoléon I par Lorrent).
- ↑ On amèna l'armée de Votre Majesté plutôt pour la livrer à l'ennemi, que pour le combattre et ce qui achève cette infamie, c'est que nos dispositions étaient connues de l'ennemi, ce dont on a des preuves certaines... (Арт. жур. № 1, Января 1861 г.).
- ↑ Письмо от 26-го июня 1806 года от графа Аракчеева к военному министру.
- ↑ Более всех говорил против полковой артиллерии французский генерал Леспинас.
- ↑ Хроника.