История эллинизма (Дройзен; Шелгунов)/Том II/Книга III/Глава V

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Перейти к навигации Перейти к поиску
История эллинизма — Том II. Книга III. Глава V
автор Иоганн Густав Дройзен (1808—1884), пер. М. Шелгунов
Оригинал: фр. Histoire de l'hellénisme. — Перевод созд.: 1836—1843, опубл: 1893. Источник: РГБ

Глава V.

Приготовления Деметрия к походу против Кассандра. — Коалиция против Антигона. — Боевые силы Селевка. — План союзников. — Лисимах в Малой Азии. — Антигон в Малой Азии. — Начало неприязненных действий. — Зимние квартиры. — Птолемей в Финикии. — Деметрий против Македонии. — Его поход в Малую Азию. — Селевк в Малой Азии. — Изгнание Пирра. — Поход Плейстарха в Малую Азии. — Битва при Ипсе. — Бегство Деметрия. — Отпадение Афин. — Раздел царства. — Туземные государи в Малой Азии. — Взгляд назад

Когда в 306 году после одержанной им морской победы при Саламине Антигон принял титул царя, его могущество находилось на такой высоте, что остальные властители государства, по-видимому, никоим образом не могли устоять против него. Если бы ему удалось победить сатрапа Египта, то он мог бы еще раз соединить под одним скипетром громадное царство Александра; но неудачный поход конца 306 года только упрочил могущество Лагида и оградил царя Селевка на востоке от нападения. Господство Антигона на суше понесло крайне чувствительный удар; с тем большей энергией он и Деметрий обратили все Свои усилия на то, чтобы приобрести господство над морем, которое позволило бы им возобновить нападение на Египет с лучшим успехом. Все зависело от благоприятного хода войны с Родосом; но угрожающие успехи Кассандру Европе принудили Деметрия заключить с Родосом мир, лишавший его лучшей части этих надежд. Теперь успехи Деметрия в Греции придали всему положению вещей но и, можно сказать, многообещающий оборот: трудностъ положения Антигона заключалась до сих пор в том, что он не мог напасть на самого могущественного из своих противников, на правителя Египта, что он не мог обратиться ни на восток, ни на север, если не желал иметь его в тылу и пожертвовать ему самыми лучшими своими провинциями, провинциями Сирии; он мог через Деметрия производить нападение из Греции на наименее могущественного из своих противников, оставаясь сам для защиты своих владений с востока и юга; с его флотом он мог преградить путь всякой посланной из Египта в Европу помощи и приказать ему покорить Македонию и Фракию, причем ни Птолемей, ни Селевк не имели возможности энергично воспрепятствовать этому, а победив сначала властителей севера, он развязывал себе руки для одновременного нападения с суши и с моря на Египет.

С этой целью Деметрий предпринял поход 302 года; с войском, состоявшим из 1 500 всадников, 8 000 македонян, 15 000 наемников и 2$ 000 человек союзных греческих войск и весьма значительным флотом, к которому присоединилось около 8 000 человек легкой пехоты и морских разбойников,[1] он хотел броситься на Македонию и раздавить Кассандра, далеко уступавшего ему боевыми силами.

Кассандр ожидал этой войны не без всяких серьезных опасений: его силы были уже ослаблены потерей всех греческих государств и находившихся там его гарнизонов; за пределами собственной Македонии он владел только Фессалией; в самих македонянах он далеко не был уверен, а греки были теперь для него, несомненно, тем злейшими врагами, чем деспотичнее он сам ранее действовал в Греции; он не мог скрывать от себя, что со своими собственными силами он не в состоянии оказать сопротивления неприятелю, что помощь извне будет слишком поздно и что его положение отчаянное. Он послал к Антигону послов с предложением заключить мир; Антигон отвечал, что понимает только такой мир, когда Кассандр вполне покорится ему.[2] В этом безвыходном положении Кассандр обратился к Лисимаху Фракийскому, так как и при других случаях он обыкновенно действовал в согласии с ним и охотно руководился советами этого храброго и опытного воина.[3] А так как при ожидавшемся нападении на Македонию подвергался опасности и Лисимах, то он пригласил его на свидание и они обсудили, что им делать и как встретить опасность. Затем они сообща отправили послов к Птолемею и Селевку, которые должны были передать им, что Кассандр предлагал Антигону заключить с ним мир и получил крайнее оскорбительный ответ и что Антигон уже не скрывает своего намерения захватить в свои руки верховную царскую власть над всей империей; теперь война грозит Македонии; если она не получит скорой помощи, то поражение Кассандра будет только вступлением к борьбе с той же целью против Птолемея и Селевка; интерес всех требует преградить путь надменному царю; необходимо сплотиться, чтобы в одно и то же время и с объединенными силами начать борьбу против Антигона.

Если оба царя только теперь, в самый последний момент, делали шаги к возобновлению прежнего союза против Антигона, то это потому, что ввиду их прежнего поведения во время всеобщей войны они не могли ожидать от Птолемея и Селевка особенно сильной готовности помочь им; возможно также, что они знали, чего потребует Лагид, и только крайняя необходимость принудила их решиться изъявить ему согласие на такие условия, которые в самом благоприятном случае, если бы могущество Антигона было сломлено, создали бы на месте его не менее опасное положение вещей. Отправка ими посольства к Птолемею позволяет заключить, что им не оставалось никакого другого исхода. При таких условиях Птолемей должен был охотно согласиться на их предложение; если ему и удалось удержать до сих пор в своих руках Египет и Кирену в полной неприкосновенности, то все-таки его влияние в Греции, обладание островом Кипром и, главным образом, Сирия и Финикия были потеряны, и он не мог надеяться отвоевать их назад, пока они находились во власти Антигона; до сих пор еще приходилось вести войну с Антигоном если не одному, то по крайней мере больше всех; и хотя, благодаря счастливому положению его земли, сил его и было достаточно для успешной обороны, но о полной победе над Антигоном нечего было и помышлять, до тех пор, пока в общей борьбе не принимали участие Лисимах, Селевк и Кассандр со всеми своими силами: как они готовы были на это теперь. Он обещал свое содействие.[4]

Селевк со своей стороны почти целых десять лет не принимал непосредственного участия в борьбе запада. Оставшись непризнанным по миру 311 года, он все-таки удержал за собою мирное обладание верхними областями; и хотя Антигон, по-видимому, заключил этот мир главным образом с целью снова завладеть богатым востоком, но, после сделанной им, вероятно, в 310 году неудачной попытки напасть на Селевка, он был слишком занят постоянно возобновлявшимися войнами на западе, чтобы иметь возможность серьезно думать о войне с Селевком. Этим временем Селевк воспользовался с большим успехом для упрочения своей власти; ему повиновались сатрапы верхних земель до Окса и Яксарта, а в 306 году и он тоже принял титул царя, как его давно уже называли азиаты. О дальнейших событиях его истории в это время наши источники молчат; только одно странное событие рассказывается более подробно, да и оно окутано глубоким мраком.

Установленная Александром организация управления Индией продержалась лишь несколько лет после его смети; уже в 318 году царь Пенджаба Пор был умерщвлен Эдемом, а сам Эвдем прибыл в Персию для борьбы за царский дом; после победы Антигона в 316 году он попал в его руки и был казнен, причем на место его в Индию не было послано никакого другого сатрапа. Именно тогда, вероятно, и произошли в отсутствие македонских войск те разнообразные перемены, благодаря которым Индия навсегда отделилась от империи.

Уже Александр слышал о существовании большого царства на реке Ганге; там над землею празиев царил в своей столице Палибофре могучий царь Нанда, происходивший по отцу от божественного рода Кришны, но родившийся от матери низшего сословия.[5] Услышав о наступлении Александра, он послал с посольством своего сына Чандрагипту, как говорит одно предание, или одного из своих военачальников, как говорит другое, в македонский лагерь на берегу Гифазиса; там юноша увидел героя запада и его мощное войско; он отлично понимал, что решение Александра повернуть назад послужило бы единственным спасением для земли празиев: войскам запада, как он выразился позднее, было нетрудно завоевать страну Ганга, так как царь был ненавидим народом за свою бездарность и за свое нечистое происхождение.[6] По смерти Нанды начался, за престол его государства, целый ряд войн, в которых наконец с помощью индийских и «яванийских», то есть македонских войск, отцовское царство завоевал вышеупомянутый Чандрагипта, или Сандракотт, как называют его греки.[7] Вероятно, смерь Пора в Пенджабе и отсутствие Эвдема дали ему возможность распространить свое господство на другой берег Гезунда и до самого Инда; в то время, когда Селевк основал свое царство в Вавилоне, он уже победил оставленных в землях Инда македонян.[8] Новые войны индийских государей против Сандракотта подали царю Селевку повод предпринять поход против Индии, которым он, вероятно, надеялся снова приобрести завоеванные Александром земли; по некоторым известиям, он проник до Палибофры, и, действительно, индийские источники упоминают яванов, бившихся под стенами этого города;[9] но все-таки отдельные подробности этого похода остаются совершенно неясными. Последствием его был мир между Селевком и Сандракоттом, по которому первый не только подтверждал за индийским царем обладание Пенджабом, но и уступал ему восточные области Гедрозии и Арахозии и страну паропамисадов, которой еще в 316 году владел Оксиарт;[10] взамен этого он получал от него 500 боевых слонов, заключил с ним дружбу и сделался его зятем.[11] И впоследствии оба царя продолжали жить в добром согласии, Сандракотт несколько раз посылал подарки в Вавилон,[12] и Мегасфен, живший при дворе сатрапа Арахозин Сивиртия, часто бывал при дворе индийского царя в качестве посла Селевка.[13]

Мы принуждены оставить открытым вопрос, когда Селевк предпринял этот поход и не заключил ли он этого мира на таких далеко неблагоприятных условиях только ввиду принятого делами на западе оборота. Когда теперь, в 302 году, к нему прибыло посольство Кассандра и Лисимаха, он ни минуты не мог сомневаться в необходимости оказать ему помощь всеми своими средствами и силами; быстрый поход Деметрия в 312 году показал ему, как легко произвести из Сирии нападение на Вавилон, и он не мог предвидеть, что, в случае перехода Македонии и Фракии во власть Антигона и Деметрия, если не следующий, то во всяком случае последний удар будет направлен против него.

Таким образом, был заключен союз четырех царей, единственной целью которого было скрепить свою независимость ниспровержением желавшей подчинить их себе именем государства власти, разделить между собою оставленные Антигону по миру 311 года земли[14] и окончательно уничтожить единое царство Александра. Союзники сговорились назначить сборным пунктом своих войск Малую Азию[15] и там, обеспечив за собою численный перевес, попытаться дать генеральное сражение; они предполагали, что, когда их мощный противник увидит себя угрожаемым в самом сердце своих владений, Деметрий откажется от своего похода против Македонии и поспешит в Малую Азию.

Следуя смелому и прекрасно рассчитанному плану, Кассандр, хотя скоро должен был сам ожидать нападения Деметрия со стороны Греции, передал часть своего войска над начальством Препелая Лизимаху, чтобы дать возможность последнему немедленно переправиться с превосходящими неприятеля численностью силами в Малую Азию, а сам со своим остальным войском, состоявшим из 29 000 человек пехоты и 2 000 всадников, бросился в Фессалию, чтобы преградить неприятелю путь в Фермопилы.[16]

Приблизительно летом 302 года Лисимах со значительным войском выступил из своего нового города Лизимахии и переправился через Геллеспонт; города Лампсак и Парион быстро и охотно покорились ему и были объявлены свободными; Сигей, где находился сильный отряд неприятельских войск, был взят с бою. Отсюда он послал Препелая с 5 000 человек пехоты и 1 000 всадников для покорения Эолиды и Ионии, а сам обратился против господствовавшего над Геллеспонтом города Абидоса, Осада приближалась уже к концу, когда прибывшая из Европы помощь, посланная Деметрием, принудила Лисимаха оставить осаду города. Тогда он направился к юго-востоку; следуя вдоль пересекающей Малую Азию большой военной дороги, он прошел по Малой Фригии и подчинил ее, а затем бросился на Великую Фригию, находившуюся почти без перерыва уже тридцать лет во власти Антигона. Один из главных пунктов в северной части это страны, город Синнаду,[17] занимал стратег Антигона Доким со значительным гарнизоном; Лисимах поспешил приступить к его осаде; ему удалось подкупить этого военачальника; город со всеми хранившимися в нем царскими сокровищами и запасами оружия был сдан ему. Тотчас же после этого пали находившиеся в окрестностях укрепленные царские замки; горные племена Ликаонии восстали, большая часть верхней Фригии объявила себя за Лисимаха, а из Ликии и Памфилии начали прибывать к нему вспомогательные войска. Не менее блестящим успехом увенчался поход Препелая вдоль морского берега; Адрамиттий, лежавший напротив Лесбоса, был взят мимоходом; дальнейшей целью похода был Эфес, самый богатый и важный город Ионии, в стенах которого были заключены сто родосцев, взятых Деметрием в заложники.[18] Здесь, как и везде, нападающим крайне помогало то обстоятельство, что все были совершенно не готовы к такому неожиданному нападению; начавшаяся осада города очень скоро принудила осажденных сдаться. Препелай отправил сто родосцев на их родину, жителям Эфеса он оставил все их имущество и приказал только ввиду превосходства морских сил неприятеля и неизвестности исхода войны сжечь находившиеся в гавани корабли, чтобы не видеть их в руках неприятеля. Завладев таким образом двумя наиболее важными позициями в Эолиде и Ионии, Препелай поспешил приступить к покорению лежавших между ними земель; большинство городов, как кажется, немедленно сдалось; относительно Теоса и Колофона мы имеем на этот счет прямые указания; когда он подступил к Эрифрам и Клазоменам, то оба эти города получили со стороны моря такую сильную помощь, что он принужден был ограничиться опустошением их территории. Затем он обратился в глубину края против Лидийской сатрапии; там был стратег Финик, тот самый, который в 309 году, в бытность свою правителем земель по Геллеспонту, был замешан в восстании стратега Птолемея; Антигон был так добр, что простил его; он немедленно перешел на сторону Препелая и сдал ему столицу Лидии Сарды; только сильно укрепленная Александром цитадель, находившаяся под командой верного Филиппа, отказалась сдаться; это был единственный пункт Лидии, оставшийся в руках Антигона.

Таковы были происходившие в Малой Азии в течение 302 года события. Антигон был занят в своей новой резиденции Антигонии на Оронте блестящими празднествами, на которые собралось несметное число драматических и музыкальных деятелей и со всех сторон стекались зрители, когда им было получено известие, что Лисимах со значительной армией, состоящей из его собственных войск и войск Кассандра, переправился через Геллеспонт и что Птолемей и Селевк заключил с ни союз. По-видимому, это нападение было для царя полнейшей неожиданностью; он, несомненно, думал, что его европейским противникам будет достаточно дела на западе со значительным флотом Деметрия и с его походом на Македонию; всего менее он мог предполагать, что бывшему до сих пор столь сдержанным правителю Фракии придет в голову дерзкая мысль напасть на него в его собственных владениях; неужели силы противника так выросли, а его внушавшее до сих пор всеобщий страх могущество так глубоко пало? Неужели слава его оружия и гроза его имени потеряли всякое обаяние? И неужели надежда восстановить царство Александра и видеть узурпаторов царского имени у подножия своего трона до такой степени обманула его, что он мог потерять Малую Азию и что Фригия, бывшая преданной ему целых тридцать лет, смогла уже сделаться легкой добычей неприятеля? Он отверг мирные предложения Кассандра и потребовал от него безусловного подчинения, он не признал царского титула Лизимаха, Селевка и Птолемея, хотя относительно этого были начаты новые переговоры.[19] Он твердо держался мысли заставить других признать единство царской власти и удержать ее за собою; при некоторой уступчивости он мог бы воспользоваться благами мира и беспрепятственным обладанием гораздо более значительной властью и мог бы передать ее в наследство сыну; но ему приходилось примириться с отступлением из Египта и с неудачным нападением на Родос; все его старое озлобление проснулось, и в нем точно возобновилась энергия его молодых лет. Теперь были необходима быстрая и полная победа; Лисимах первый должен был почувствовать сокрушительную силу царской власти, на которую он дерзнул напасть; его необходимо было уничтожить; это необходимо было произвести тем быстрее и основательнее, чтобы Малая Азия была свободна и неприятель в ней был уничтожен ранее, чем успеет прибыть Селевк или выступит из своей страны Птолемей. Антигон со своей армией усиленными переходами поспешил из Сирии в Киликию; в Тарсе он выплатил из сокровищницы Киинды трехмесячное жалование своему войску и взял из этой сокровищницы 3 000 талантов, чтобы иметь наготове средства для дальнейших военных надобностей и для постоянной вербовки новых войск. Он прошел через проходы Киликии в Каппадокию; в Ликаонии был быстро восстановлен порядок, Фригия была снова покорена, и затем Антигон бросился к тем областям, где должен был стоять Лисимах.

Узнав о выступлении царя в поход и о его приближении, Лисимах созвал военный совет и предложил на нем вопрос, какой тактики они должны держаться относительно превосходящего их силами неприятеля. Все высказались в пользу необходимости подождать прибытия уже выступившего в поход Селевка и, прежде чем предпринимать что-либо, занять неприступную позицию и держаться там в укрепленном лагере, избегая всякого сражения, которое, несомненно, будет предложено неприятелем. Поспешно была взята удобная позиция, как кажется, в окрестностях Синнады и был воздвигнут укрепленный лагерь. Наконец подступил Антигон; приблизившись к лагерю неприятеля, он приказал своему войску выстроиться в боевой порядок и тщетно несколько раз предлагал сражение; неприятель сохранял полное спокойствие. Так как условия местности делали невозможным всякое нападение, то царю ничего другого не оставалось делать, как занять выход из равнины и главным образом те местности, из которых неприятель принужден был добывать себе съестные припасы. А так как лагерь не был снабжен на долгое время провиантом, то явилось справедливое спасение, что в случае формальной осады они не будут в состоянии держаться; Лисимах приказал выступить глубокой ночью и отвел свое войско на десять миль назад в окрестности Дорилея. Там запасы находились в изобилии; местность, замкнутая с севера отрогами Олимпа и пересекаемая стремительной рекой Тимбрис, была в высшей степени благоприятна для обороны; войско стало лагерем за рекой и вторично укрепилось тройным валом и рвом.

Антигон последовал за ними; так как ему не удалось нагнать их во время пути, то он снова выстроил против их лагеря свое войско в боевой порядок, но они опять спокойно оставались в своем лагере. Ему не оставалось делать ничего другого, как приступить к формальной осаде укрепленного лагеря; были привезены машины, навалены шанцы и валы из земли, а неприятель, пытавшийся рассеять рабочих метанием камней и стрел, был энергично отброшен назад; повсюду преимущество было на стороне Антигона; уже его сооружения подходили к неприятельским рвам, и в лагере уже начал чувствоваться недостаток провианта; Лисимах не считал благоразумным держаться долее в этой опасной позиции, так как о приближении Селевка все еще ничего не было слышно. В одну дождливую и бурную осеннюю ночь он приказал своему войску выступить, производя возможно менее шума, и отвел его через лежавшие на севере горы в Вифинию, в богатую Салонийскую равнину,[20] чтобы расположиться там на зимние квартиры. Лишь только Антигон заметил, что неприятель ушел из лагеря на берегу Тимбриса, как он тоже выступил, чтобы напасть на него во время пути; но все еще продолжавшийся дождь до такой степени размягчил рыхлую почву, что в ней вязли люди и животные; и царь увидел себя вынужденным прекратить дальнейшее преследование. Лисимах в третий раз ускользнул от него; наступление поздней осени не позволяло ему приступить к дальнейшим операциям, тем более что преследование Лисимаха открыло бы македонскому войску в Лидии свободное поле для действий против внутренних областей Малой Азии; к этому присоединялось еще и то обстоятельство, что Селевк уже перешел через Тигр и приближался, а Птолемей уже стоял под стенами Силона и осаждал его. Антигон должен был занять такую позицию, которая делала бы невозможным соединение Препелая, Селевка и Лисимаха. Чтобы иметь возможность противопоставить силам противников, которые в случае своего соединения превзошли бы его численностью, достаточные боевые силы, он уже послал приказ Деметрию двинуться со всей своей армией в Азию; враги, писал он ему, слетаются со всех сторон, как воробьи на хлебное поле, настала пора бросить в них добрым камнем.[21] Сам Антигон расположился на зимние квартиры в плодоносных округах северной Фригии, среди земель, уже занятых Препелаем и Лисимахом и в которых скоро должен был появиться Селевк. Лисимах тоже нашел случай значительно увеличить свой силы. В 316 году династ Гераклеи Понтийской Дионисий вступил в союз с Антигоном и отдал свою дочь за его племянника Птолемея; он был признан Антигоном царем Гераклеи и, несмотря на возмущение своего зятя, остался в самых лучших отношениях с могучим властителем; когда в 306 году Дионисий умер, он передал свой престол своей супруге Амастриде, племяннице последнего персидского царя, выданной замуж в Сузах за Кратера, и поручил ей и некоторым другим лицам опеку над их детьми, защиту наследства которых принял на себя Антигон. Пока в Малой Азии господствовал мир, Антигон исполнял это с большой добротой и с большой пользой для города. Но события последнего года все изменили, область Гераклеи была со всех сторон окружена зимними квартирами Лисимаха и маленькое царство могло ожидать для себя самых худших последствий, продолжая с бесполезным упорством оставаться верным делу Антигона. Царственная вдова Амастрида охотно приняла предложение Лисимаха посетить его в его зимних квартирах; благородная царица завоевала сердце царя; вскоре после этого была отпразднована их свадьба. Таким образом, Гераклея сделалась гаванью для войска Лисимаха, откуда были доставлены в изобилии съестные припасы, а значительный флот города принес ему большую пользу.[22]

Во время этих событий в Малой Азии и Птолемей, согласно установленному сообща плану, тоже выступил летом 302 года во главе значительного войска из Египта, вторгся в Келесирию, завладел без труда тамошними городами и уже стоял под стенами Сидона, осаждая его. Здесь осенью получили известие, что Селевк соединился с Лисимахом, что произошло сражение, что войско союзников уничтожено, что сами цари с остатками своих войск спаслись бегством в Гераклею и что Антигон приближается со своим многочисленным войском, чтобы освободить Сирию. При таких обстоятельствах осторожный Лагид считал наиболее благоразумным не оставлять своего войска в Сирии. Если бы он действительно отказался от всех своих последних приобретений и поспешно отвел свое войско на безопасную родину, то его можно было бы упрекнуть только в том, что он слишком поторопился поверить известию, подтверждение которого во всяком случае должно прийти достаточно рано, чтобы дать ему возвратиться домой до прибытия Антигона, но он только заключил с Сидоном перемирие на четыре месяца, и во взятых им укрепленных пунктах остались сильные гарнизоны; из этого видно, что он не обманывался относительно положения вещей в Малой Азии, но что опасность ведения борьбы с мощным Антигоном он предоставил союзникам, а для себя самого желал только нового и окончательного приобретения Финикии и Келесирии.[23]

В Европе Деметрий летом 302 года выступил из Афин; в Халкиде на Эвбее собралось его греческое союзное войско, каперские корабли, нанятые им на службу 8 000 пиратов и весь его флот, за исключением оставленной в Пирее эскадры. Так как Кассандр со значительным войском уже занял Фермопилы, то он приказал своему флоту идти к северной стороне острова, посадил там на него все свое войско и переправился с ним в Ларису Кремасту; город был занят без всякого сопротивления; цитадель была взята штурмом, македонский гарнизон перевязан и увезен прочь, а город объявлен свободным. Отсюда Деметрий двинулся вдоль морского берега к Пагасийскому заливу, чтобы завладеть ведшей от морского берега в глубину Фессалии дорогой. Антрон и Птелеон, главные пункты этого пути, были взяты.[24] При вести о быстрой и удачной высадке Деметрия Кассандр поспешно отправил подкрепление в Феры, а сам с войском двинулся через проходы Офриса в Фессалию и расположился с войском лагерем против Деметрия. Значительные массы войск стояли здесь друг против друга на небольшом пространстве; Кассандр имел 29 000 человек пехоты и 2 000 всадников; войско Деметрия, хотя в Абидос и Клазомены уже отошли большие эскадры, все еще превышало 50 000 человек. Несколько дней подряд оба войска строились в боевой порядок; но оба избегали нападения, как говорят, потому, что ожидали получения из Азии вести о генеральном сражении.[25] Конечно, Кассандр должен был избегать битвы, которая ввиду значительного численного перевеса неприятеля могла кончиться для него только печально, но почему же не искал сражения Деметрий? Конечно, в его войске находилось 25 000 греков, но если даже энтузиазм государств передним был не особенно искренен, то их контингенты все-таки по большей части должны были состоять из наемников,[26] которые привыкли биться в качестве солдат, не рассуждая, за кого или против кого они ждут боя, а их неоднократное построение в боевой порядок доказывает, что и неблагоприятные условия местности не препятствовали сражению. Если Деметрий имел от своего отца приказ избегать теперь решающего дела, чтобы не ставить Грецию на карту, то это был самый бессмысленный на свете приказ, за которым, впрочем, весьма скоро должен был последовать другой, еще более бессмысленный.

Едва успел Деметрий, призванный ферейцами, занять их город и принудить после короткой осады к сдаче македонский гарнизон цитадели, как пришел приказ от его отца по возможности скорее прибыть со всею армией в Азию, — приказ, который мог продиктовать только самый неуместный страх. Если бы Деметрий со своей значительной армией исполнил свой долг, то в течение одного месяца и еще до наступления следующего года Кассандр был бы побежден, Македония была бы занята и Фракия подвергалась бы величайшей опасности; в таком случае Лизи-мах должен был спешить назад для защиты своего края и, пока Деметрий воевал бы с ним, Антигон мог бы с не менее превосходными силами двинуться против Селевка. Думая теперь только о ближайшей опасности, Антигон давал своим противникам возможность соединиться; он отказался от Европы, чтобы сделать неизбежной в Азии борьбу, исход которой был сомнителен, и терял драгоценное время, чтобы сосредоточить свою армию на таком пункте, где все преимущества наступления находились уже в руках неприятеля.[27]

Деметрий поспешил повиноваться приказаниям своего отца и заключил с Кассандром договор, в котором, вероятно, последнему предоставлялась Македония и те части Фессалии, которые в настоящий момент находились в его руках, и в котором, несомненно, обеспечивалась свобода греческих государств Европы и Азии; источники не упоминают о том, что Кассандр должен был обязаться не принимать никакого участия в дальнейшей войне;[28] наконец, этот договор только тогда должен вступить в полную силу, когда он будет одобрен Антигоном. После этого Деметрий со всей своей армией сел на корабли и двинулся около конца 302 года мимо островов в Эфес. Здесь он пристал под самыми стенами города и принудил его возвратиться к своему прежнему устройству,[29] а оставленный здесь в цитадели Препелаем гарнизон принудил сдаться на капитуляцию; отсюда Деметрий отошел на кораблях в Геллеспонт, частью для того, чтобы избежать, вероятно, представлявшего некоторые трудности пути через Лидию в глубь края,[30] но главным образом для того, чтобы занять земли по берегам Геллеспонта и Пропонтиды, преградить путь шедшим из Европы вспомогательным войскам, отрезать Лисимаха от его владений и угрожать ему с тылу. Абидос продолжал еще держаться, но Лампсак, Парион и другие города были заняты, после чего он пошел по Пропонтиде к устью Понта; здесь на азиатском берегу Босфора, около калхедонского храма Зевса и около главной гавани для навигации по Понту, он воздвиг укрепленный лагерь и оставил для охраны этих вод 3 000 человек гарнизона и 30 военных кораблей. После этого он расположил свою остальную армию по окрестным городам на зимние квартиры.

Уже к концу этого года был устранен один из противников, который ранее был предан делу Антигона. Митридат, тот самый, который ранее жил при дворе Антигона[31] и недавно, предостережением Деметрия, бежал от угрожавшего его жизни злодейского умысла, мирно владел некоторыми городами, а именно Киосом, Кариной и крепостью Кимиатой на Олгассисе;[32] при появлении союзников он перешел на их сторону, и для Лисимаха и Препелая, действовавших вблизи его владений, было немалым преимуществом иметь на своей стороне его, которому теперь более всего приходилось бояться победы Антигона. Его переход на сторону противников Антигона стал причиною его смерти; он был умерщвлен на 84 году своей жизни. Источники ничего не сообщают нам о том, стал ли на сторону Деметрия его сын Митридат, наследовавший его династию; если он этого не сделал, то ему было невозможно удержать в своих руках свои владения в Мисии, которые в таком случае должны были перейти в руки Деметрия, стоявшего вблизи этих областей; сам он мог находиться в Пафлагонии.[33]

Прибытие значительных боевых сил Деметрия, встреченное им при Лампсаке против Лисимаха сражение, в котором он захватил большую часть неприятельского обоза,[34] занятые им в тылу фракийских зимних квартир позиции, затем известие об отступлении Птолемея из Сирии и все еще замедлявшееся прибытие Селевка, по-видимому вызвали в лагере Лисимаха немалую тревогу. Кроме того, хотя и было известно, что он собрал большие сокровища, он задерживал уплату жалованья солдатам; постоянные отступления и малая надежда на боевые успехи должны были тоже удручающим образом действовать на настроение духа солдат; они целыми толпами дезертировали к Антигону, к которому должна была привлекать их уплата им жалованья за три месяца впереди всеобщее мнение, что он все-таки одержит победу; 800 ликийцев и памфилян и 2 000 автариатов бежали из зимних квартир на Салонийской равнине; они нашли у Антигона дружеский прием, получили сполна жалованье, которое им остался должен Лисимах, и, кроме того, богатые дары.[35] Таким образом, в конце этого года положение Антигона было, по-видимому, вполне благоприятно.

Тут наконец получили известие, что Селевк со своим войском вступил в Каппадокию; у него было 20 000 пехотинцев и 12 000 всадников, включая сюда конных стрелков из лука, и, кроме того, более 100 вооруженных косами колесниц, употреблявшихся повсюду в верхней Азии; но важнее всего было то, что с ним было 480 индийских боевых слонов, что в шесть раз превышало то количество, которое мог выставить Антигон. Отчасти вследствие того, что его войска должны были быть утомлены дальней дорогой, отчасти вследствие позднего времени года, Селевк расположился в Каппадокни на зимние квартиры; войска поместились в прочных хижинах, на близком расстоянии друг от друга, чтобы быть в состоянии без труда защищаться даже и от нападения врасплох.[36]

И в Европе дело союзников тоже приняло благоприятный оборот. Вскоре после ухода Деметрия Кассандр снова овладел своей областью Фессалии, снова взял Фермопилы и, как кажется, поместил опять гарнизон в Фивах. В настоящую минуту он не предпринял никаких дальнейших операций, так как, с одной стороны, он желал послать в Азию все свои свободные войска, с другой — все его внимание было занято Эпиром. Как раз теперь молодой царь Пирр, глубоко убежденный в преданности своего народа, отправился в Иллирию, чтобы принять участие в свадьбе одного из сыновей князя Главкия, при дворе которого он вырос; в его отсутствие молосцы возмутились, прогнали приверженцев царя, разграбили его сокровищницу и возложили диадему на Неоптолема, сына царя Александра.[37] Мы можем предположить почти наверное, что это дело не обошлось без участия Кассандра;[38] он ранее посадил на престол дядю Пирра Алкету, и когда последний был умерщвлен вместе со своими детьми, то Пирру удалось достигнуть власти только благодаря влиянию Деметрия. По злой игре случая единственным претендентом, которого Кассандр мог теперь выставить против Пирра, был вышеупомянутый племянник Олимпиады, которую он преследовал до самой ее смерти. Для Кассандра было достаточно того, что он, благодаря этой революции не только приобретал влияние в Эпире и важную позицию против этолян, но и освобождался от соседа, который мог угрожать немалой опасностью его западным границам. Пирр бежал из Европы и отправился в лагерь Деметрия, под чьим руководством он и принял участие в большой войне.[39]

Освободившись от ближайших забот, Кассандр поспешил послать помощь своим союзникам в Азии; 12 000 человек пехоты и 500 всадников выступили под командой его брата Плейстарха из Македонии. Найдя берега Геллеспонта и Пропонтиды занятыми войсками Деметрия и не решаясь рискнуть на переправу с бою ввиду значительного неприятельского флота, они обратились на север к гавани Эдессы, чтобы оттуда переправиться в Гераклею, находившуюся в руках Лисимаха. Наличного числа кораблей было недостаточно для этого; Плейстарх разделил свое войско, чтобы переправить его в три рейса. Первый рейс был совершен вполне беспрепятственно, и несколько тысяч человек соединились в Гераклее с войсками Лисимаха. Между тем весть о том проникла в лагерь Деметрия, который послал своей стоявшей в устье Понта эскадре приказ выступить в море и захватить корабли Одесса; это удалось, и второй транспорт войск был захвачен в плен. Не без труда успели собрать необходимое для третьего рейса число кораблей; между ними находился корабль с шестью рядами весел, который предназначался для самого полководца и на который было помещено целых 500 человек. Сначала плавание шло благополучно, но затем поднялась такая страшная буря, что флот был рассеян, а корабли разбиты о скалы или поглощены бушующими волнами; большая часть народа погибла; из всего экипажа шестипалубного корабля спаслось только 33 человека; полководец Плейстарх был полумертвый выброшен волнами на берег; его доставили в Гераклею, откуда с другими уцелевшими после кораблекрушения печальными остатками своего превосходного войска он отправился на зимние квартиры к Лисимаху.[40]

Здесь кончается последняя дошедшая до нас в целом виде книга Диодора, а вместе с нею я источник, из которого до сих пор мы могли черпать связные известия; изложение и без того крайне запутанных событий становиться труднее в той же степени, в какой дошедшие до нас сведения становятся отрывочнее и малочисленнее.

Таким образом, уже о первой половине 301 года мы не знаем ничего определенного; наши известия начинаются снова только в тот момент, когда все войска уже стоят друг против друга на поле битвы при Ипсе. Это та самая местность, в которой, как кажется, находились зимние квартиры Антигона, и вряд ли вероятно, чтобы он предпринял значительное движение для воспрепятствования соединению Лисимаха и Селевка; из того, что произошло после сражения, мы имеем право заключить, что прибывший из Каппадокии Селевк и прибывший из Гераклеи Лисимах соединились на берегах реки Галиса, между тем как Деметрий двинулся к своему отцу от берегов Пропонтиды; мы не знаем, из Лидии ли прибыл Препелай и какими путями он соединился с союзниками; наконец, Птолемей спокойно остался в Египте и ограничился тем, что оставил свои гарнизоны в городах Келесирии, которыми он овладел уже раньше.

Это было, вероятно, летом 301 года, когда оба вражеские войска стояли друг против друга в равнине Ипса.[41] Антигон имел 70 000 человек пехоты, 10 000 всадников, 75 боевых слонов и 120 вооруженных косами колесниц.[42] Войско союзников превосходило его колоссальным количеством своих слонов; если это в случае сражения на открытом поле почти обеспечивало за ним победу, то, во всяком случае, Антигон должен был бы уклониться от сражения и утомить, постепенно ослабляя неприятеля оборонительными маневрами и упорным сопротивлением; уже теперь между союзниками не существовало такого согласия, на которое не произвела бы действия ловкая попытка дипломатических переговоров; будучи связанны между собою не взаимным доверием и верностью, а соединением против него только страхом и ненавистью,[43] они уже начали смотреть друг на друга с подозрением и завистью. Птолемей даже совсем держался в стороне во время этого кризиса, его при помощи некоторых уступок, может быть, можно было бы вполне склонить на свою сторону. Но Антигон упорно стоял на том, чтобы померяться с врагом в открытом бою, хотя и не имел полной уверенности в успехе; все его существо изменилось; раньше столь мужественный и быстрый перед лицом неприятеля, он сидел теперь задумчиво и тихо в своем шатре, совещался с Деметрием, чего он ранее никогда не делал, относительно того, что им следует предпринять, и представлял даже войскам своего сына как наследника своего престола в том случае, если его самого застигнет смерть. Конечно, мы должны предположить, что Деметрий ожидал битвы с большею смелостью и уверенностью в успехе и что он далеко еще не считал их игры окончательно проигранной; его, вероятно, не пугала грозная сила неприятельских слонов, так как он знал из собственного опыта, что поражение возможно, несмотря на них, и имея на своей стороне более сильную пехоту и достаточное количество конницы, он мог положиться на свое неизменное счастье и на свой стратегический талант.

Наконец наступил день сражения; зловещие знамения, как говорят, еще более поколебали мужество отца; Деметрий рассказал ему, что он во сне видел царя Александра, который в роскошном вооружении подошел к нему и спросил его, какое слово он изберет своим лозунгом для битвы; он ответил: «Зевс и победа», на что Александр сказал, что в таком случае он пойдет к врагам, которые охотно примут его. И когда уже войско стояло в боевом порядке, то престарелый царь, выходя из своего шатра, с такой силой упал на землю, что разбил себе все лицо; тогда, поднявшись с трудом на ноги, он воздел руки к небу и стал молить богов даровать ему победу или быструю смерть прежде, чем он будет побежден.

Наконец началось сражение; во главе крыла конницы с одной стороны стоял Деметрий, а с другой — сын Селевка, Антиох. Деметрий с величайшей стремительностью бросился на неприятеля; ему удалось опрокинуть всадников Антиоха, которые в полном бегстве рассеялись в тылу своей собственной линии. Пока Деметрий был занят здесь их преследованием и пользовался приобретенным им преимуществом, не обращая внимания на то, что творится позади него, Селевк приказал поставить слонов таким образом, что Деметрий был совершенно отрезан от боевой линии своих. Так как теперь фланги Антигона были лишены прикрывавшей их конницы, то легкие всадники Селевка начали наскакивать на них со всех сторон, раня их своими стрелами и утомляя постоянно возобновляемыми нападениями, и скоро их сомкнутая линия была прорвана. Теперь совершилось то, чего желал Селевк; среди беспорядка и страха отдельные части неприятельской пехоты положили оружие а остальные сочли все потерянным и обратились в бегство. Только Антигон не отступал; и когда неприятельские войска начали окружать его и один из его свиты сказал ему: «Царь, они идут против тебя!», то он отвечал: «Против кого же другого им идти? Деметрий придет и поможет мне». Тщетно искал он глазами своего сына, уже вокруг него носился град стрел и камней, но он не отступал, все поджидая своего сына, пока, наконец, в него не попали одна за другой несколько стрел; его свита бежала, а он замертво пал на землю; около его тела остался только Форак из Ларисы.[44]

По этому крайне неполному изложению битвы при Ипсе, как его дает нам Плутарх, поражение было последствием ошибочного образа действий Деметрия; из других указаний мы должны заключить, что участь была решена громадным перевесом неприятельских слонов, несмотря на величайшую энергию, с которой бились эти животные на стороне Антигона.[45] Как бы то ни было, армия Антигона была окончательно разбита; из ее остатков Деметрий собрал 5 000 человек пехоты и 4 000 всадников и бежал с ними, не останавливаясь в Эфесе.[46] Тело Антигона было погребено победителями с царскими почестями.

Битвой при Ипсе был окончательно решен великий вопрос эпохи диадохов. Могущественная власть, которая еще раз хотела соединить в своих руках все царство Александра, была уничтожена; в быстрой перемене счастья Деметрий, который еще недавно был наследником единой монархии и верным залогом ее великой будущности, был теперь беглецом, лишенным всяких других надежд, кроме тех, которые давали ему его неистощимое дарование и его неутомимый в несчастии характер. Этот человек, столь надменный, легкомысленный и разгульный в счастье, обладает поразительной способностью развивать в дни опасности и невзгод все богатства своего гениального ума, решаться с гордой отвагой на новые предприятия и, соединяя трезвый ум с пламенной энергией, пролагать себе после своего падения путь к новому величию.[47] Конечно, теперь отцовское царство было для него потеряно, противники располагали подавляющим количеством сил и в числе властителей у него не было ни одного друга; но у него еще оставался флот, господствовавший над морем и подобного которому не мог выставить ни один из царей; у него еще оставались Сидон, Тир и Кипр, острова Архипелага еще находились в его власти, в Пелопоннесе стояли его гарнизоны, не главным образом у него оставались Афины, где находилась его казна, его супруга и значительная часть его флота.[48] Он сделал для афинян так много и получил от них такие восторженные доказательства любви и преданности, что не сомневался, что они примут его с распростертыми объятиями и заставят его забыть среди радостей встречи всю громадность его утрат. Он решил поспешить в Грецию и сделать Афины опорным пунктом своих дальнейших операций, при помощи которых, если ему не изменит счастье, он надеялся снова достигнуть могущества и власти; разве Афины уже не были однажды центром морского господства? Почему ему не возвратиться снова к идее Перикла и не осуществить ее в обширных размерах, соединив и сосредоточив в них все греческое, разве даже значительные размеры континентальных завоеваний могут дать надежные и прочные результаты? Одно только море соединяет между собою все греческое; быть господином моря значит соединить в одно целое Элладу в земле Кельтов и Адриатике, в Сицилии и в земле скифов, сделаться повелителем вселенной.

Такие мысли должны были роиться в его голове, когда он решил вверить свое новое счастье той стихии, на которую походило его собственное существо. В своем бегстве он сначала достиг Эфеса, превосходная гавань могла служить стоянкой для его флота, а город с его укреплениями — передовым пунктом для набегов на богатые области в глубине страны. Несмотря на отсутствие всяких денежных средств, он, вопреки всеобщим ожиданиям, не коснулся сокровищницы храма. Оставив здесь часть своих войск под начальством Диодора, одного из трех братьев, умертвивших еще при жизни Александра тирана Гегесия,[49] он бросился в Карию с остальными войсками и флотом,[50] причем раздал штурманам кораблей запечатанные приказы, которые они должны были открыть в том случае, если будут рассеяны бурей, и которые заключали в себе указание, куда им идти и где высадиться на берег,[51] а сам поспешил отплыть в Киликию, где находилась его мать Стратоника; перевезя ее со всем, что ему удалось еще собрать на Кипре, где жила его благородная супруга Фила, он затем отплыл назад к Спорадам, чтобы соединиться со своим флотом. Здесь он узнал, что Диодор ведет переговоры с Лисимахом и что он обещал передать ему Эфес за пятьдесят талантов. Он поспешно возвратился назад, приказал остальным судам незаметно пристать к берегу, а сам с верным Никанором вошел на двухпалубном корабле в гавань. Между тем как он сидел спрятавшись в каюте, Никанор пригласил Диодора на совещание под предлогом необходимости обсудить с ним, какой тактики следует держаться относительно гарнизона города; последний, преданный своему царю, не будет спокойно смотреть на передачу города неприятелю, и он желает освободить его от неприятного присутствия. Диодор приехал на лодке с несколькими спутниками; едва он успел приблизиться, как Деметрий выскочил, прыгнул в лодку и опрокинул ее, так что Диодор и его спутники погибли в волнах, потом поспешил в город, сделал все необходимые распоряжения и затем поспешно возвратился в открытое море.[52] Он скоро надеялся быть в Афинах. Но здесь прибыл ему навстречу афинский корабль с послами государства, которые сообщили ему, что город постановил ввиду трудности настоящего положения не принимать ни которого из царей; поэтому они просят Деметрия не ездить к ним; его супруга Деидамия уже перевезена со всеми почестями в Мегару. Деметрий был вне себя; только с трудом ему удалось овладеть собой; он отвечал с возможной мягкостью, что он не заслужил этого от Афин, что такой образ действий не принесет выгод их городу, что он не нуждается в афинянах и не требует ничего, кроме позволения его находящимся в Пирее кораблям беспрепятственно удалиться и предоставить город своей собственной участи. На это послы изъявили свое согласие.[53] Но неблагодарность афинян возмутила его; для него было легче примириться с потерей царства, чем так жестоко обмануться в своей вере в несравненные Афины, одобрения которых он только и добивался и в которых он надеялся найти силы для нового подъема. Он забыл, что он уже раньше видел действительный афинский народ совсем иным, чем сложившийся в его представлении образ афинян; и так как серьезность настоящего положения быстро изменила и облагородила его характер, то он забыл о том, что он сам унижал его и научил его унижаться; только он сделался другим, а не афиняне, непостоянство которых так глубоко огорчало его. Отпадение Афин совершенно разрушало его планы; одни Афины имели такое положение, гавани и средства, что могли служить опорным пунктом для его морского могущества и его дальнейших грандиозных планов; теперь все рушилось вокруг него; только теперь он вполне почувствовал себя побежденным и беглецом.

Между тем победители были заняты разделом лишившихся теперь своего повелителя земель,[54] но не совсем согласно с касавшимися этого вопроса пунктами их союзного договора. Не подлежало сомнению, что Кассандр выдержал первый удар, что главная тяжесть войны легла на Лисимаха и что Селевк был главным виновником их успеха, между тем как Птолемей ограничился только легонькой экспедицией, оставшейся без всякого влияния на ход войны. Конечно, он присоединился к союзу царей под тем условием, чтобы ему достались при разделе Келесирия и Финикия,[55] но после победы три царя условились поделиться иным образом[56] и приступили к разделу, не сообщив Птолемею о своих постановлениях.

Птолемей не вырвал из рук противника ни Кипра, ни финикийских городов и поместил свои гарнизоны только в некоторых укрепленных пунктах Келесирии, в Газе, Самарии и т. д. Главный пункт нового договора заключался в том, что, кроме верхней Сирии, к части Селевка были присоединены также и Келесирия с Финикией. Он выступил со своим войском из Фригии, достиг приблизительно зимой Финикии, где важнейшие города находились еще во власти Деметрия, и затем двинулся далее в южную Келесирию, хотя там укрепленные пункты были заняты египетскими войсками. Это послужило началом нового ряда осложнений.

Источники не сообщают нам, что было постановлено в пользу Кассандра при этом втором договоре о разделе. Мы имеем право предположить, что ему были предоставлены Фессалия и Греция; был ли ему отдан также и Эпир ввиду того, что молодой царь Пирр воевал на стороне Деметрия, этого мы решить не в состоянии. Вероятно, Кассандру было зачтено и то, что его брат Плистарх получил — может быть, совместно с царским титулом — Киликию вместе с остатками сокровищницы Киинды.[57]

Мы не знаем подробностей относительно того, какова была пограничная линия при разделе Селевком и Лисимахом прежних земель Антигона. Аппиан говорит: «Селевк получил господство над Сирией по эту сторону Евфрата до самого моря и над Фригией до половины этой земли;[58] но так как он всегда имел виды на соседние народы и обладал достаточными средствами для того, чтобы подавить их открытой силой, и дарованием привлекать их на свою сторону при помощи убеждений, то он получил также господство над Месопотамией, Арменией и Каппадокией, в той ее части, где она называется Селевкидой;[59] затем над персами, парфянами, бактрами, арабами, тапуриями, над Согди-аной, Арахозией и Гирканией и над всеми другими пограничными народами до самого Инда, которые были покорены Александром открытой силой; таким образом, границы его владений заключали в себе такую значительную часть Азии, какой не владел ранее никто другой, за исключением Александра, так как все земли от Фригии до Инда находились под скипетром Селевка». Большинство этих приобретений было сделано Селевком ранее; чтобы видеть, что он получил теперь нового и, главное, каким образом распределились все владения в Малой Азии, необходимо подробнее коснуться некоторых областей, о которых до сих пор было говорено только мимоходом.

В 316 году Армения находилась под управлением того самого Оронта, который уже в битве при Гавгамеле командовал армянами; может быть, это тот самый, которого Диодор[60] называет царем Армении под именем Ардоата; он, вероятно, был один из тех, которых Селевк поставит в зависимые отношения к себе, но которые, впрочем, были далеки от полного подчинения.

Почти такое же положение относительно Селевка должна была занимать Каппадокия. После победы Эвмена и Пердикки над Ариаратом и его казни сын его Ариарат бежал с немногими спутниками в Армению; он мирно жил там, пока оба полководца не умерли и пока не вспыхнула война между Антигоном и Селевком; поддерживаемый царем Армении Ардоатом, он возвратился тогда в землю своих отцов, умертвил стратега Аминту и без труда прогнал из страны македонские гарнизоны.[61] Не может подлежать ни малейшему сомнению, что Аминта был стратегом Антигона, что Ариарат действовал если не по инициативе Селевка, то все-таки в его интересах, и что теперь сами Селевк и Лисимах должны были желать видеть его власть над этой страной обеспеченной. До каких пор простиралась она, этого мы теперь не в состоянии определить. Катаония (не знаю, теперь или позже) была соединена им с Каппадокией, с которой она составляла одно целое по языку и народонаселению.[62] Страна белых сиров, или Каппадокия Понтийская, была, вероятно, в своих восточных частях еще заселена независимыми племенами, и владения Ариарата ограничивались страною между Париадром, Тавром и Евфратом.

Третьей династией была династия Митридата, которая, возродившись только недавно, уже охватывала землю по Понту по обе стороны реки Галис; старый Митридат, как мы видели, был после полной треволнениями жизни умерщвлен в глубокой старости, так как при вступлении Лисимаха в Азию он объявил себя за него; теперь царство отца было утверждено за сыном, хотя и без западных городов.

Оба царя, деля между собою владения Антигона, конечно, не без твердых политических оснований устроили или восстановили между своими двумя царствами этот ряд государств, находившихся под властью туземных государей; Киликия, Каппадокия, Армения и Понт составили нечто вроде нейтрального полюса, имевшего, по-видимому, целью предупредить непосредственные столкновения между двумя большими державами; конечно, это была иллюзия, продолжавшаяся короткое время. Очевидно, Каппадокия и Армения входили в сферу влияния Селевка, между тем как Лисимах, наверное, старался приобрести не меньшее влияние при дворе Митридата; Плейстарх, со своей стороны, тоже не мог пренебречь более тесным сближением с Лисимахом, которое одно только могло обеспечить его независимость от могущественного восточного соседа.[63]

Мы не можем дать определенного ответа на вопрос, не примыкали ли непосредственно друг к другу царства Селевка и Лисимаха, например, хотя бы во Фригии. Конечно, Аппиан говорит, что Селевк подучил Сирию до моря и Фригию до половины этой страны, следовательно, приблизительно до озера Татта; но так как он причисляет к владениям Селевка также и Армению с Каппадокией, то мы можем предположить, что и юго-восточная часть Фригии была присоединена также к Каппадокии, и некоторые позднейшие движения Деметрия, по-видимому, подтверждают это предположение.[64] Таким образом, Лисимах получил асе остальные земли Малой Азии. и главным образом южное прибрежье по эту сторону Тавра, прекрасные провинции востока, Фригию Геллеспонтскую, большую часть Великой Фригии и сомнительное господство над горными народами писидийского племени; благодаря его отношениям к Гераклее ему симпатизировала значительная часть Вифинии, а царства Пафлагонии и Понта находились под его влиянием. Но важнее всего было то, что под его управлением Малая Азия подверглась значительным переменам. Находившиеся там греческие города, свобода которых была торжественно восстановлена Александром после победы при Гранике и которые даже во время регентства Пердикки, Антипатра и Антигона сохранили свою государственную самостоятельность, хотя некоторые города должны были примириться с помещением в них македонских гарнизонов, — эти города в царствование Лисимаха перешли в ленную зависимость, как это уже ранее было со многими греческими городами во Фракии. Из островов, во всяком случае, Лесбос разделил участь городов материка.[65]

Развитие царства Александра, его распадение и разложение в день битвы при Ипсе со всеми его последствиями сделало решительный шаг вперед. Борьба сатрапов против царской власти, начавшаяся по смерти великого завоевателя, прошла все стадии, необходимые для устранения навсегда идеи единого македоно-азиатского царства; эти сатрапы по очереди победили могучего регента Пердикку, сломили сопротивление Полисперхонта, который должен был защищать из Македонии права царского дома, уничтожили цвет царского войска, которым командовал Эвмен, умертвили род Филиппа и Александра и, наконец, уничтожили могущественного Антигона, который, будучи провозглашен царем своими македонянами, стремился силой меча соединить в своих руках монархию Александра. Теперь не имеется более никакой формы, под которой можно было бы изъявить притязания на монархию Александра; о ней осталось одно только славное воспоминание. Единой монархии положен решительный конец; ее место заступаю! отдельные территориальные органы.

Независимые, управляемые безграничной верховной властью, то враждующие друг против друга, то соединяющиеся между собою ради общих интересов, отныне существует только четыре царства: Селевка, Кассандра, Птолемея и Лисимаха; политика не ссылается более в своих переговорах на монархию Александра или на сделанные сообща тотчас же после его смерти распоряжения; договоры, заключенные четырьмя царями незадолго до битвы при Ипсе, становятся отныне основами публичного права и международных сношений эллинистических государств. Право новых царей уже более не основывается ни на их македонском происхождении, ни на их прежних отношениях к монархии Александра; в завоеванном царстве Александра они сами завоевали себе царство и сделались туземными царями в тех землях, которые некогда покорили вместе с Александром.

Но в эти новые образования переходит уже не весь тот состав земель, над которым господствовал Александр. Только единое царство имело достаточно сил и прав, чтобы в своем мощном развитии господствовать над греческим миром; по мере того как царство распадается на части, он отделяется от него, чтобы следовать своим исконным партикуляристическим тенденциям; но эти тенденции уже не находят сил и средств для защиты своей политической независимости; подобно обломкам корабля, они носятся взад и вперед между различными течениями большой политики, чтобы еще чаще разбиваться о скалы.

Не менее характерно то, что местами снова появляются формации времен персидского господства. Три династии, Армении, Каппадокии и Понта, с гордостью указывают на свое происхождение от рода персидских царей, или от одного из семи персов, сломивших господство магов; теперь они признаны царями в своих государствах; битва при Ипсе снова основала эти древневосточные династии; это первый шаг к новому ряду перемен, первая уступка, делаемая завоевывающим чуждым элементом уже затронутому влиянием эллинизма востоку, первая жертва, приносимая македонской властью, чтобы примирить с собою Азию и удержать ее мстительное возмездие.

И бросив взгляд во времена далекого будущего, мы увидим, что через триста лет эти затронутые влиянием эллинизма древнеазиатские династии господствуют над всей покоренной Александром Азией, пока Рим в своих завоеваниях или снова подчиняет их себе, или тщетно борется с ними, смотря по мере их проникновения духом эллинизма; и затем та же самая смена повторяется с постоянно увеличивающейся силой в эпоху византийской империи и магометанства, крестовых походов и господства монголов и турок и, наконец, в изумительных формациях новейшего времени, аналогичное развитие которых когда-нибудь поймут наши внуки.



  1. ψιλικά τάγματα καί πειρατών παντοδαπών των συντρεχόντων έπι τούς πολέμους καί τάς άρπαγας ούκ έλάττους τών όκτακισχιλίων (Diod., XX, 110).
  2. διότι μίαν γινώσκει διάλυσιν, έάν ο Κάσσανδρος έπιτρέπη τά καθ' αύτον (Diod., XX, 106).
  3. Вероятно, Лисимах уже вступил в брак с Никеей, сестрой Кассандра, которая в 322 году была обручена с Пердиккой; находясь уже тогда в брачном возрасте, она не могла спустя 25 лет выйти замуж за Лисимаха, родить ему нескольких детей. Кроме того, Лисимах переименовал в честь ее Никеей город Антигонию в Вифинии (Strab., XII, 565; Steph. Byz., s. v.), так что это имя не было дано городу Вакхом в честь недоступной нимфы, как повествует Нонн.
  4. Diod., loc cit; Iustin., XV, 2.
  5. Appian., Syr., 55; auctis ex victoria viribus Bactrianos expugnavit (Iustin., XV, 4). Fuit hie humili quidem genere natus, sed ad regni polestaiem majestate numinis impulsus; quippe cum procacitate sua Nandrum (прекрасная поправка Gutschmidt’a — Rhein Mus., XII, p. 261 — вместо Alexandrum) regem offendisset, interfici a rege jussus salutem pedum celeritate quaesierat (Iustin., XV, 4, 15).
  6. διά μοχθηρίαν και δυσγένειαν (Plut., Alex., 62).
  7. Подобное изложение различных преданий можно найти теперь у Lassen’a (Ind. Alt., 112, p. 208 sqq.).
  8. acquisito regno Sandrocottus ea tempestate, qua Seleucus futurae magnitudinis fundamenta jaciebat, Indiam possi debar, и несколько выше quae (India) post mortem Alexander veluti cervicibus jungo servitutis excusso praefectoe ejus occiderat; auctor libertatis Sandracottus fuerat, sed titulum libertatis post victoriam in servitutem verterat (Iustin., loc cit).
  9. Lassen, De pentap., 61. Конечно, это только заметка из драмы Мудра Ракшаза (у Maurice, р. 22), сочиненной, по мнению Lassen’a (Ind. Alt., И2, p. 211), только около 1000 года по P. X. Почему я, несмотря на сомнения Бенфея, с которым согласился также и Лассен (II2, р. 217), полагаю, что Селевк дошел до страны Ганга, — это изложено мною в третьем томе моего труда. Ср.: Plin., Hist. Nat., VI, 17.
  10. Strab., XV, 724.
  11. φιλίαν αυτφ καί κηδος συνεθετο (Appian., Syr., 55); συνθεμένος έπιγαμιαν (Strab., XV, 724).
  12. Arrian., Ind., 4; Plin., loc cit
  13. Athen., I, 18; Arrian., V, 6, 2.
  14. Что раздел был заранее оговорен и установлен в отдельных деталях в союзном договоре четырех царей, видно из Полибия (V* 67, 7), где Антиох III в своих переговорах с Египтом заявляет: καί γάρ Πτολεμαιον δ4απολεμήσαι προς Άντίγονον ούχ αύτ0 Σελευκω δε συγκατασκευάζοντα την άρχην των τόπων τούτων, что затем египтяне до известной степени оспаривают.
  15. tern ρ us, locum coeundi condicunt, bellumque com muni bus viribus instruunt (Iustin, XV, 2).
  16. Diod., XX, 110.
  17. L. Muller (p. 88) сделал попытку доказать существование монет Лисимаха в Синнаде, Сале и Филомелионе.
  18. Wood (Discoveries at Ephesus, 1877, Append., p. 29) приводит найденное в храме Артемиды почетное постановление в честь акарнанца Эвфрония, который и ранее этого уже оказывал другие услуги гражданам Эфеса: καί νυν άποσταλείσης πρεσβείας προς Πρεπελαον υπό της γερουσίας καί τών έπικλήτων υπέρ τού σταθμού τού Ιερού καί. της άτελείας τη ΰζφ συνδιφκησεν ί5πως &ν ή ατέλεια ύπάρχη τή ύε<ρ. Этот документ, по-видимому, скорее относится к тому времени, когда Препелай был здесь всемогущим лицом, чем к экспедиции 314 года.
  19. Диодор (XX, 107) называет здесь во второй раз Докима, что составляет несомненную ошибку. Следует заметить, что они оба еще ранее воевали против Антигона. Это, по-видимому, вытекает из слов Плутарха (Demetr., 18): «Если бы Антигон сделал уступку в некоторых мелочах и обуздал бы свое чрезмерное властолюбие, он удержал бы все в своих руках и передал бы в наследие сыну первенствующую державу; но, гордый и надменный от природы и резкий и грубый в словах и поступках, он возбудил и раздражил против себя много молодых и могущественных людей»
  20. Диодор (XX, 109) пишет: έν τφ καλουμένω Σαλμωνίας πεδίω, что еще Wesseling вполне основательно изменил в Σαλωνείας. По словам Страбона (XII, 565), это была та часть плоскогорья внутренней Вифинии, которая господствует с юга над городом Тейоном и отличается своими прекрасными пастбищами.
  21. Plut., Demetr., 28; Diod., XX, 109.
  22. Diod., XX, 109; Memnon, ap. Phot, 244 в.
  23. Diod., XX, 113.
  24. Диодора (XX, ПО) стоит Πρώνας, взамен чего, конечно, следует принять поправку Wesseling’a «Αντρωνα; тотчас же вслед за этим Диодор говорит: „Диону и Орхомену, которым Кассандр приказал переселиться в Фивы, Деметрий воспрепятствовал этому переселению“. Городов этого имени в Фессалии, где теперь действовал Деметрий, не имеется; может быть, вместо Δίον следует читать 'Αλον; но в слове Орхомен должно заключаться более значительное искажение; даже 'Ορμένιον не совсем сюда подходит. Ввиду этого мы принуждены предположить под этими городами беотийский Орхомен и Дион на северо-западной оконечности Эвбеи; но все-таки остается неясным, каким образом согласовать это с общим ходом событий.
  25. παραδοκών τήν έπί της Ασίας εσομένην τών ο'λων κρίσιν (Diod., loc. cit).
  26. То, что в этом войске находились также и афинские граждане, видно из почетного постановления в честь Филиппида (С. I. Attic., II, п° 314), в котором восхваляются его хлопоты перед царем Лисимахом, вследствие которых последний после победы при Ипсе τους μεν τελευτήσαντασεν τω κ[ινδύνω] τών πολιτών έ&ιψεν τοις εαυτού άναλώ^ιαίσιν, όσοι δ]ε αίχμάλωτοι έγένοντο, из них тех, которые желали, принял к себе на службу, τους οε προαιρουμένους άπιέναι άμφιέσας καί εφόδια δούς παρ' εαυτού άπέστειλεν ου έκαστοι έβούλοντο πλείους όντας ή τριακόσιους. Но из данного свидетельства не следует, что эти афинские граждане были взяты на службу έκ καταλόγου как таковые; даже будучи завербованными за деньги, они оставались афинскими гражданами.
  27. По словам Диодора (XX, 109), Антигон послал гонцов к сыну тотчас же после получения известия о приближении Селевка; это вряд ли могло быть позднее сентября, так как исполненные Деметрием до того времени, когда он расположился на зимние квартиры на берегах Понта, операции должны были потребовать по меньшей мере трех месяцев.
  28. Но, как кажется, такой вывод можно сделать из того места Диодора (XX, III), где Препелай называется полководцем Лисимаха.
  29. Имевший под властью Антигона демократическое устройство Эфес должен был, следовательно, подвергнуться тем же переменам в своем устройстве, каким подверглись Афины, когда Кассандр сделался их повелителем.
  30. Не подлежит ни малейшему сомнению, что лидийская сатрапия была занята войсками Кассандра, хотя мы не имеем на этот счет положительных свидетельств; так как Препелай действовал в качестве полководца Лисимаха, то он не мог быть включен в заключенный между Деметрием и Кассандром договор.
  31. У Диодора (XX, III) стоит только υπήκοος ών Αντιγόνα».
  32. Diod., XX, III. Я ранее полагал вместе с Клинтоном (Fast. Hell., Ill, 423), что этот Митридат И есть так называемый основатель и что его бегство от двора Антигона (Plut., Demetr., 4) относится к 322 году. По ближайшем рассмотрении теперь мне дело представляется несколько иначе; сравнивая вышеупомянутое место Диодора, где он говорит, что Митридат (III) сын Митридата πολλά προσεκτήσατο της τε Καππαδοκίας καί Παφλαγονίας, с соответствующим местом у Аппиана (έν τήδε τή Μακεδόνων ασχολία, Mithr., 9), мы должны прийти к тому выводу, что κτίστης был Митридат III. Плутарх, рассказывающий о бегстве Митридата также и в своих Апофеегмах (s. ν. Αντίγονος), вкладывает в уста Деметрия предостережение при таких обстоятельствах (συμπεριπατών περί θάλασσαν), которые, по-видимому, скорее подходят к 302 году, чем к 322. Страбон (XII, 562) тоже называет упомянутую в тексте крепость Кимиату όρμητήριον χρησάμενος Μιθριδάτης ό κτίστης προσαγορευθείς κατέστη τού Πόντου κύριος.
  33. Strab., XII, 562.
  34. После этого сражения Лисимах приказал зарубить 5000 автариатов, чтобы лишенные своего имущества варвары не могли перейти на сторону неприятеля (Polyaen., IV, 12, 1).
  35. Diod., XX, 113. По-видимому, в связи с этими событиями войны следует рассматривать почетное постановление, помещенное у Wood’a (Discoveries^ at Ephesus, 1877, Append., p. 14), где говорится: δεδόχ&χι τφ δήμω συνησΰέντι τοις γενομένοις άγαΟοΐς τοΤς βασιλέως… καί στεφανηφορεΤν 'Εφεσίους επί τοις ευτυχήμασιν τοις έξηγγελμένοις καί Ούειν ευαγγέλια τή 'Αρτέμιόι τούς 'Εσσήνας κτλ.
  36. Diod., loc. cit. Каким путем прибыл Селевк? Конечно, не по обычной дороге, так как в таком случае он был бы принужден зимовать в Киликии; кроме того, он не мог бы так легко пройти по провинциям, составлявшим ядро неприятельского царства. Его появление в Каппадокии заставляет нас предположить, что он шел через Эдессу, Самосату и Коману.
  37. Plut., Pyrrh., 4.
  38. Павсаний (I, 11, 5) рассказывает даже, что Кассандр сам поборол Пирра и изгнал его из его страны.
  39. Plut., Pyrrh., 4.
  40. Diod., XX, 112.
  41. Более точных указаний на время этого сражения не существует. Диодор (XX, 113), рассказ которого оканчивается третьим годом 119-й Олимпиады, что в его системе летосчисления соответствует 302 году юлианского календаря, говорит: κατά την έπιούσαν θερείαν διά των οπλών κριναι τόν πόλεμον. Даже географическое положение Ипса еще точно не определено; несомненно только то, что этот городок лежал недалеко от Синнады (Mannert, VI, 2, р. 108); Rennel (II, 146) упоминает местечко Сакби или Селевктер, лежащее в 25 англ. милях к югу от Синнады на том самом пункте, где большая военная дорога разделяется на две, ведущие в Византии и в Эфес; он полагает, что этот город должен был основать Селевк в воспоминание о своей победе. Это, конечно, могло произойти только много лет спустя.
  42. Plut., Demetr., 28. Число всадников и слонов союзного войска здесь менее того числа, которое было по прибытии Селевка; вероятно, оккупация и стычки уже стоили ему некоторых потерь.
  43. Diod., XXI, 1, 2 (Exc. Vat., 42).
  44. Plut., Demetr., 29. Антигон пал на 81 году жизни (Hieronymus ар. Lucian. Macrob., 11). Ср.: Appian., Syr., 55.
  45. Diod., XXI, 2 (Exc. Vat., 42).
  46. Plut., Demetr., 30.
  47. По словам Плутарха (De unius in rep. don., 4), Деметрий после битвы при Ипсе припомнил стих Эсхила, δ προς την Τύχην έχρητο αποβολών την ήγεμονίαν, σύ τοι με φυσάς, συ με καθαιρεΐν μοι δοκεις.
  48. Plut., Demetr., 30.
  49. Polyaen., VI, 49.
  50. Polyaen., IV, 7, 4; мы ничего не узнаем из источников относительно того, не сделал ли он это с целью занять там какой-нибудь укрепленный пункт, как, например, Галикарнас.
  51. Polyaen., IV, 7, 2.
  52. Polyaen., IV, 7, 4. Выше упоминается не о том Никаноре, который в 312 году был сатрапом верхних провинций; тот был тогда побежден и казнен Селевком (Appian., Syr., 55). Я не прибавил выше этого известия, потому что Диодор прямо упоминает только о бегстве Никанора. Впрочем, нам положительно известно, что Селевк был назван не Никанором по имени убитого, но Никатором (efficaciae impetrabilis ret, utindicat cognamentum: Am. Marc, XIV, 8; eni victoriae crebritas hocindiderat cognomentum: Am. Marc, XXIII, 6); ср.: Appian., Syr., 57; Suidas, s. v. Σέλευκος.
  53. Plut., Demetr., 30.
  54. ωσπερ μέγα σώμα κατακόπτοντες έλάμβανον μερίδας καί προσδιενείμαντο τάς εκείνων επαρχίας αις ειχον αυτοί πρότερον (Plut., Demetr., 30).
  55. Это тот самый договор, на который ссылаются послы Птолемея Филопатора против Антиоха Великого: έπί τούτω συμπολεμησαι Σελεύκω Πτολεμαιον, έφ' ф την μέν Βλης της Ασίας αρχήν Σελεύκω περιθεΐναι, την δέ κατα κοιλήν Συρίαν αυτφ κατακτήσασθαι και Φοινίκην (Polyb., V, 67). Павсаний (I, 6, 8) ограничивается поверхностным замечанием: αποθανόν τος Αντιγόνου Πτολεμαίος Σύρους τε αύθις καί Κύπρον είλε.
  56. На этот договор ссылался в 169 году Антиох Епифан против Птолемея Филометора: προφερόμενος τά συγχωρήματα τά γενόμενα Σελεύκω διά των άπό Μακεδονίας βασιλέων μετά τόν Αντιγόνου θάνατον (Polyb., XXVIII, 17).
  57. Полисперхонт более нигде уже не упоминается; мы не знаем, где окончил свои дни этот престарелый полководец.
  58. καί Φρυγίας της άνά τό μεσόγαιον (Appian., Syr., 55).
  59. Mannert (Nachfolger Alexanders, p. 265) полагает, что эта Каппадокия Селевкида есть то же самое, что обыкновенно называется Катаонией; доказательств этого он не дает, и вообще нигде не в состоянии их найти; может быть, это область Мераш и Малатия, как полагает Плиний (V, 30).
  60. Diod., XXXI, 19, 6 (eel., Ill, 518).
  61. Diod., loc. cit.
  62. Strab., XII, 534.
  63. Конечно, эти указания крайне сомнительны и не могут быть подтверждены никаким положительным свидетельством древних авторов; но некоторые позднейшие факты подтвердят справедливость этого мнения. Я не упомянул вифинского или, вернее, вифинского династа Зипета потому, что в это время он еще был слишком незначителен и его небольшие владения были совершенно окружены царством Лисимаха.
  64. Впоследствии Селевк мог свободно располагать Катаонией (Plut., Demetr., 47).
  65. Это доказывается монетами с изображением Лисимаха, особые значки на которых позволяют нам определить те азиатские города, в которых они были выбиты. Muller (Munzen des Lysimachos, 1858) насчитывает следующие города: Гераклея Понтийская, Калхедон, Кизик, Лампсак, Абидос, Сигей, Митилена, Атарней (?), Пергам, Смирна, Эрифры, Эфес, Гераклея на Латме (?), Магнесия на Меандре, Хрисаорида, Сарды, Синнада, Филомелий. Выбитые в Родосе монеты Лисимаха относятся по своему типу ко времени после смерти Лисимаха.