История эллинизма (Дройзен; Шелгунов)/Том II/Книга IV/Глава I

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Перейти к навигации Перейти к поиску
История эллинизма — Том II. Книга IV. Глава I
автор Иоганн Густав Дройзен (1808—1884), пер. М. Шелгунов
Оригинал: фр. Histoire de l'hellénisme. — Перевод созд.: 1836—1843, опубл: 1893. Источник: dlib.rsl.ru

Глава I.

Деметрий в Греции. — Птолемей и Лисимах. — Селевк и Деметрий. — Конгресс в Россе. — Агафокл и Кассандр против Керкиры. — Разрыв между Деметрием и Селевком. — Интриги Кассандра в Греции. — Деметрий против Афин. — Тиран Лахар. — Деметрий завоевывает Афины. — Деметрий против Спарты. — Пирр — царь Эпира. — Александр и Антипатр. — Смерть Александра. — Деметрий — царь Македонии. — Деметрий против Фив и Афин. — Лисимах против гетов. — Взятие его в плен. — Деметрий против Фракии и Фив. — Пифии в Афинах. — Союз Деметрия с Агафоклом. — Его поход против Пирра. — Его любовь к роскоши. — Вторжение Пирра в Македонию. — Его союз с Деметрием. — Приготовление Деметрия к войне против Азии

После битвы при Ипсе и потери отцовского царства Деметрий со своим флотом хотел направиться в ту сторону, которую он завоевал и освободил и на благодарность которой он думал иметь все права; посольство афинян показало ему, как жестоко он в этом ошибался. Он имел еще достаточно сил, чтобы покарать этот неблагодарный город, но он должен был ожидать, что в таком случае они обратятся с просьбой о помощи к Кассандру и что он будет принужден к борьбе, которая теперь была ему не по силам; поэтому он отказался от этой экспедиции, вероятным результатом которой был бы переход Афин в руки не его, а Кассандра. Он проплыл мимо Пирея к Истму; Коринф, Мегара, а может быть, и еще некоторые другие пункты в Элладе и Пелопоннесе были еще заняты его войсками, и повсюду существовало демократическое устройство, призванное им к жизни два года тому назад; может быть, он найдет там большую благодарность, чем в Афинах. Эта надежда обманула его; ежедневно приходили известия о новых отпадениях; здесь были прогнаны его гарнизоны, там вступили войска Кассандра, там было уничтожено демократическое устройство и введена, в интересах Македонии, олигархия или тирания; скоро Греция и Пелопоннес были почти совершенно вырваны из его рук, и он принужден был ограничиваться обладанием Коринфом и Мегарой. Чтобы не оставаться в бездействии, он поручил устройство греческих дел юному безземельному царю Пирру и выступил со своим флотом в море. Сперва он двинулся на север во Фракию; царь Лисимах не имел флота, находился еще в Малой Азии и не мог защитить своей страны; Деметрий беспрепятственно опустошил богатые берега Геллеспонта и Пропонтиды и захватил колоссальную добычу. Теперь он уже был в состоянии платить крупное жалованье своим войскам; имя героя и его золото привлекали наемников из близких мест и издалека. Его армия росла с каждым днем. Как раз в это время одно неожиданное событие придало внезапно его судьбе еще более счастливый оборот.[1]

Союз четырех царей против Антигона, вызванный общими интересами, едва просуществовал столько времени, сколько это было безусловно необходимо; еще до окончания войны Лагид почти совершенно устранился от всякого участия, а заключенные после битвы при И псе договоры показывают, как недоверчиво смотрели друг на друга также Лисимах и Селевк; каждый считал своим долгом держаться настороже относительно другого. Селевк имел громадное царство и армию, которая была, вероятно, больше, или, благодаря слонам, по меньшей мере грознее всех других царей, взятых вместе; после договора ему были отданы еще Сирия и Финикия, несомненно, потому, что он этого потребовал; необходимо было ожидать, что он скоро будет господствовать и на море; он был сильнее Антигона на целый восток, был не менее отважен, но был хитрее его и поэтому опаснее.

Лисимах, естественно, должен был предположить, что первой мыслью Селевка будет приобретение Малой Азии, и поэтому он должен был быть готовым ко всяким случайностям; Плейстарх в Киликии, цари Каппадокии, Понта и Армении не представляли надежного оплота; доставить ему полную безопасность мог только союз с Птолемеем.

Птолемей тоже искал с ним сближения ввиду тех же соображений. Он тоже не мог более сомневаться в том, что Селевк, направляя свое возвращавшееся домой войско в Финикию, делал это вовсе не для того, чтобы завоевать для него эту область, а может быть, уже и получил через Лизи-маха известие о том, что было договорено между тремя царями после битвы при Ипсе; он должен был стараться усилить себя союзом с царями, которые могли бы в случае нужды напасть и на царя востока с тылу, если бы последний занял слишком вызывающее положение относительно Египта.

В числе отрывков Диодора находился один очень интересный отрывок, относящийся, по-видимому, к этому времени. „После победы над Антигоном Селевк двинулся в Финикию и начал согласно с заключенными договорами присоединять к себе Келесирию. Так как Птолемей уже ранее занял эти города и теперь жаловался, что Селевк, будучи его союзником, согласился на присоединение к своим владениям уже занятой Египтом области, а также и на то, что цари не дали ему никакой доли в сделанных ими завоеваниях, хотя он тоже принимал участие в войне против Антигона, то Селевк отвечал на эти упреки, что вполне справедливо, чтобы завоеваниями располагали те, кто сокрушил неприятеля с оружием в руках; в Келесирии ради существующей дружбы он в настоящий момент воздержится от дальнейших захватов, но позднее решит, как следует поступать с такими союзниками, которые желают получить более того, что им следует“.[2]

Тем более Птолемей должен был поторопиться с заключением договора с Лисимахом. Доказательством достигнутого между обоими царями соглашения было то, что они породнились; Лисимах женился на дочери Птолемея Ар-синое,[3] принеся этим немалую жертву государственной мудрости,[4] так как он от всей души любил свою „Пенелопу“, благородную персиянку Амастриду; как только это ему дозволили различные движения, оккупации и распоряжения, поглощавшие все его внимание после битвы при Ипсе, он пригласил ее в Сарды и прожил там с ней зиму. Теперь Амастрида рассталась с ним и возвратилась назад в Гераклею, чтобы посвятить весь свой глубокий ум и свою любовь воспитанию своих сыновей и управлению своим государством.[5]

Селевк, со своей стороны, должен был с напряженным вниманием наблюдать за происходившим между двумя его могущественными соседями сближением; он слишком хорошо знал этого расчетливого, хладнокровного и не отказывающегося от своих надежд Лагида, чтобы позволить ему беспрепятственно стать в более благоприятное положение. Лисимах рядом с умным Лагидом был тоже опасным противником. Лисимах обладал едва ли не почти таким же упорством, как Антигон, и последний поход показал, как энергично и ловко он умеет вести войну; он располагал теперь большими силами; не принимая в течение двадцати лет своего царствования почти никакого участия в больших войнах, он накопил громадные суммы денег, и положение его царства давало ему самый удобный случай обратить их на вербовку войск в обширных размерах. Тесный союз между этими двумя царями должен был побудить Селевка тоже искать себе могущественного союзника; его выбор мог колебаться между Кассандрой и Деметрием; первый находился слишком далеко и был слишком тесно связан с Лисимахом[6] своим братом Плейстархом и другими общими интересами; если бы он решился в его пользу, то его зловещий враг Деметрий, несомненно, встал бы на сторону Птолемея и Лизимаха, которые охотно уступили бы ему Грецию и острова, чтобы заручиться содействием его флота, и таким образом создалось бы положение, которое более чем нейтрализовало бы силы Кассандра. Селевк решился искать дружбы Дмитрия и руки его дочери Стратоники.[7]

Ничего не могло быть более желательным для Деметрия, который, несомненно, ожидал этого, так как его дочь уже находилась при нем; он немедленно идет со всем своим флотом вдоль берега Малой Азии в Сирию, останавливаясь здесь и там, появляется на высоте Киликии и видит себя вынужденным оставить здесь несколько своих кораблей. Едва весть об этом успела прийти в Тарс, как Плейстарх, полагая, что это есть внушенная Селевком измена и чувствуя себя слишком слабым для сопротивления, покидает свои владения и бежит домой к брату, чтобы жаловаться на Селевка, который соединился с их общим врагом и выдал его ему. Услыхав об этом бегстве, Деметрий поспешно высаживается со всей своей армией около Киинды, захватывает остатки хранившихся там сокровищ, поспешно переносит на корабль 1 200 талантов и, заняв эту область своими гарнизонами, отплывает в лежащий на южном углу Исского залива Росс. Там уже ожидает его Селевк и благородная Фила, которая тоже приехала с Кипра. Оба царя встречаются баз всякого подозрения и притворства, но с царственной искренностью; справа Селевк угощает благородных гостей в своем лагере, а затем Деметрий угощает его на своем роскошном тринадцатипалубном корабле; таким образом, сменяются празднества и переговоры; без стражи, без оружия, с искренностью и доверием они приходят друг к другу; затем прекрасная невеста отвозится в лагерь Селевка и совершает рядом с ним торжественный въезд в новую столицу Антиохию. Деметрий отплывает назад в Киликию.

На этом конгрессе в Россе оба царя должны были прийти к соглашению по многим важным вопросам. Занимая Киликию, Деметрий не мог действовать без прямого согласия на это Селевка, которому должно было быть приятно видеть исчезновение стеснительной для него близости Плейстарха и который должен был рассчитывать на то, что Деметрий охотно скрепит их новую дружбу уступкой столь важной для Сирии области, если ему взамен этого будут даны другие преимущества.

События следующего за этим периода времени — целых пять лет — представляются нам крайне смутными; до нас дошли только отдельные факты в различных извлечениях из Диодора и несколько относительных отрывочных заметок в аттических надписях, а написанная Плутархом биография Деметрия, в которой мы должны были бы ожидать найти общие линии событий, за эти годы еще более поверхностна, чем в своих остальных частях. Порядок, в котором перечисляются в дальнейшем изложении отдельные события, представляется относительно времени вполне гипотетическим.

Прежде всего мы встречаем известие, что Деметрий после свидания в Россе послал свою супругу Филу в Македонию, чтобы оправдать его перед ее братом Кассандром в возведенных на него Плейстархом обвинениях.[8] Оправдание было излишне, если только Фила не должна была предпринимать ничего более; но мы должны предположить, что ее миссия была более важная, что она должна была попытаться подготовить соглашение с Кассандром, которого мог желать Деметрий, чтобы не быть принужденным опираться на одну только Селевка, и на которое мог изъявить свое согласие даже и Селевк, чтобы приобрести против союза властителей Геллеспонта и Нила союзника, который мог бы угрожать с тыла фракийско-малоазиатским владениям. Для успеха этого соглашения Деметрий должен был сделать предложение, которое представляло бы цену для Кассандра; он должен был изъявить готовность пожертвовать Кассандру греческими землями, которые в противном случае послужили бы прикрытием его тыла; он мог решиться на это, если бы удалось спасти из остатков отцовского господства на Кипре и из тех финикийских городов, которые еще находились в его руках, лежавшую позади финикийского берега область Келесирию. Формулой соглашения на Россе была „свобода“ эллинов; пусть Кассандр пятнает себя жестокостями, придающими этой свободе подразумевавшийся при соглашении смысл,[9] Пирр, в качестве стратега Деметрия, занимал еще Истм; посланное Деметрием его сестре и своей супруге Деидамии приглашение приехать в Киликию[10] может служить доказательством того, что ради мира с Кассандром он решился отказаться от Эллады.

Был ли окончательно заключен этот мир, по которому македонянину отдавалась Греция или часть Греции?

Следующие годы показывают, что после происшедшего вследствие битвы при Ипсе переворота и уничтожения той власти, которая под именем свободы держала Грецию в более постыдной зависимости, чем даже Антипатр или Кассандр, в Афинах, наконец, увидели наступление эпохи истинной свободы. Вместо Стратокла и других раболепствующих приверженцев Деметрия руководство государственными делами взяли в свои руки испытанные патриоты, Олимпиодор, поэт Филиппид и, конечно, возвратившийся теперь на родину Демохарет. Афины достаточно дорого заплатили за свою верность „освободителю“; в числе павших или взятых в плен при Ипсе находилось большое число аттических граждан; по-видимому, город не заслуживал никакого упрека, отказываясь после битвы от дела того, чье поражение отдавало их на жертву неизмеримым опасностям, и еще менее заслуживал его, решаясь защищать свою независимость также и против тех, кто были виновниками его падения.

Наши источники упоминают, что фокидцы Элатеи посвятили Аполлону бронзового льва в память помощи, привезенной им Олимпиодором из Афин, когда Кассандр осаждал их город, и принудившей осаждающих отступить.[11] К этой же категории событий относится, как кажется, то сведение, что, когда Кассандр вторгся в Аттику, Олимпиодор поспешил в Этолию просить помощи и что этот союз был главною причиною того, что Афины избегли войны с Кассандром.[12]

Таким образом, Кассандр — несомненно, после большой битвы во Фригии, вероятно, весною 300 года — вторгся через Фермопилы в Грецию. Союз Афин с этолянами принудил его отказаться от нападения на Аттику, а помощь афинян — от осады Элатеи. По крайне мере так говорят аттические известия. Нам ничего не известно относительно того, смотрел ли на Истме стратег Деметрия Пирр спокойно на совершавшиеся события или же предпринимал что-нибудь. Следующий за тем отрывок показывает нам царя Кассандра занятым предприятиями совсем в другом направлении. С тех пор как Пирр был прогнан молосцами и их царем сделался Птолемей (304 год), он пользовался в Эпире безграничным влиянием;[13] он бросился на лежавший недалеко от этой области остров Керкиру, которая в 303 году была отнята Деметрием у спартанского авантюриста Клеонима и, как кажется, провозглашена тогда свободною; так как Деметрий находился слишком далеко или пожертвовал ею, то она принуждена была обратиться с просьбой о помощи на Сицилию к могущественному царю Агафоклу,[14] который при своей отваге и честолюбии должен был с радостью воспользоваться предлогом вмешаться в греческие дела. Кассандр уже переправил на множестве кораблей свою пехоту и так тесно обложил город со стороны моря и суши, что он, по-видимому, скоро должен был сдаться. В это время прибыл Агафокл и немедленно бросился со своим флотом на македонский флот; завязался крайне ожесточенный бой, македонянам было необходимо спасти свои корабли, без которых Кассандр со своим войском должен был погибнуть; сиракузяне сражались ради славы одолеть перед лицом всей Греции македонян, победителей вселенной. Наконец сиракузяне победили и все македонские корабли были сожжены. Если бы теперь Агафокл высадил на берег свои войска и немедленно двинул их против македонян, то он застал бы их в величайшем беспорядке и победил бы при первой атаке; но он ограничился тем, что высадил на берег свои войска и воздвиг победные трофеи.[15] Вероятно, затем были начаты переговоры, и македонянам дозволено было беспрепятственно удалиться с тем условием, чтобы отныне Керкира оставалась под властью Агафокла.[16] Его самого отозвали назад дела на родине.

Наш рассказ должен перепрыгивать от одного пункта к другому, чтобы найти еще некоторые невероятные следы взаимной связи событий. В примечании мы укажем на возможность связи Лагида с походом Агафокла на Керкиру, относительно которой мы не имеем никаких точных сведений.[17] В другой заметке, относящейся по времени на два года позже, рассказывается, что Деметрий разрушил город Самарию,[18] которую уже Александр сделал важным военным пунктом и которую он занял македонскими ветеранами; Птолемей, наверное, удерживал ее за собою до последней возможности; если Деметрий взял этот город, то он должен был взять также и Газу и, таким образом, владеть всей Келесирией и Финикией. Он отнял эти области у Птолемея, а не у Селевка, который еще раньше заявил царю Египта, что он оставляет вопрос о Келесирии открытым. Ему было, по-видимому, приятно, что Деметрий взялся за этот вопрос и решил его таким энергичным образом; около Лагида появлялся, таким образом, противник, который вынуждал его оставить всякие претензии на заключенные после битвы при Ипсе договоры; а с другой стороны, могущество Лагида было достаточно велико для того, чтобы держать также и Деметрия в постоянной тревоге и заставить его дорожить союзом с сирийским соседом. Между тем как они оба старались удержать свое равновесие и ослабили друг друга в постоянно возраставшем соперничестве, Селевк только приобретал тем лучшее и господствующее положение. Лагид же должен был тем сильнее чувствовать, какую невыгоду представляла для его положения потеря Кипра и финикийских городов; даже цветущая торговля Александрии, от которой зависело благосостояние всей долины Нила, должна была сильно пострадать, если отважный Деметрий, властелин морей, сделался бы его недругом.

Источники сообщают нам, что при посредстве Селевка между обоими царями был заключен мир и водворилась дружба и что для их скрепления с Деметрием была обручена дочь Птолемея Птолемаида.[19] Точно так же мы знаем, что Пирр, занимавший вверенные ему Деметрием укрепленные пункты в Элладе, „отбыл в Египет в качестве заложника“[20]. Таким образом, в заключенном договоре должны были находиться пункты, по которым Деметрий был принужден дать заложников египетскому царю; то обстоятельство, что заложников давал он, а не Птолемей, по-видимому, показывает, что Деметрий имел в своих руках нечто такое, что он обязывался возвратить при известных обстоятельствах или по истечении известного срока. Можно было бы думать о Келесирии, Финикии или Кипре; во всяком случае теперь Деметрий еще был и оставался господином этих важных областей.

Положение Деметрия, конечно, не могло улучшиться вследствие этого мира, который предполагал в будущем возможность перемены в составе его владений на этом берегу. Из дошедших до нас преданий мы можем только заключить, что Селевк тотчас же начал производить давление на этот слабый пункт и несколько ослаблять связывавшие его с Деметрием дружественные отношения. Он предложил уступить ему Киликию за соответственную сумму денег; Деметрий отклонил это, что было вполне понятно, так как обладание берегом моря от мысов Киликии до Газы и с морской твердыней Кипра позади них было необходимо для сохранения его господства на море. Тогда Селевк обратился к нему вторично с предложением продать ему по крайней мере Тир и Сидон, так как он оказал ему такие значительные услуги, что имеет право ожидать от него этого доказательства дружбы; без него и без сделанного им предложения породниться он погиб бы окончательно после понесенного им поражения при Ипсе; если он не согласится, то он лишит его своего покровительства. На это Деметрий был еще менее согласен и отвечал, что, если бы ему пришлось потерять тысячу таких сражений, как при Ипсе, он и тогда не согласился бы заплатить самыми ничтожными жертвами за родство с Селевком; он владеет тем, что имеет; добровольно отказаться от своей собственности ему кажется более позорным, чем потерять ее. Он усилил гарнизоны в городах. Требования Селевка всеми были признаны крайне несправедливыми и насильственными, если только могут считаться доказательством выражения Плутарха в этом смысле; Селевк обладает уже достаточно обширной территорией и теперь он, господствующий от Сирийского моря до Инда, хочет ради двух городов преследовать уже тяжело пораженного судьбою Деметрия.[21] Не обязался ли Деметрий в своем договоре с Лагидом, в сохраненных в тайне от Селевка пунктах, в случае необходимости отказаться от обладания этими берегами, отказаться от него не иначе, как в пользу Египта? Не намеревался ли он, не отказываясь здесь ни от чего, а сохраняя за собою обладание этими могущественнейшими морскими державами, завладеть дальнейшими берегами Малой Азии, островами и даже Грецией, или по крайней мере Пелопоннесом, в случае заключения с Кассандром договора, которым последнему предоставлялись бы греческие земли к северу от Истма?

Но Кассандр повернул назад от Элатеи, так как союз этолян с афинянами и экспедиция Олимпиодора в Элатею были для него достаточным основанием отказаться от предпринятой им, как мы предполагаем, по соглашению с Деметрием экспедиции; его нападение на Керкиру показывает, что он был занят проектами, имевшими своей целью ни более ни менее как основание господства на морях к западу от Греции. Но всего важнее было то, что его отступление из Греции давало афинянам возможность снова подняться до положения самостоятельной державы; они уже имели союз с этолянами и благодарность Элатеи; виотяне были, конечно, готовы примкнуть к ним; еще сильнее была эта готовность в городах Эвбеи, из числа которых Карист все время не переставал держать их сторону; в Афинах стояли теперь у кормила правления люди, которых Деметрий знал как самых решительных патриотов и как своих злейших противников.

Он, конечно, должен был понять необходимость немедленно положить этому конец, чтобы не допустить дальнейшего распространения этого начавшегося греческого движения. Может быть, это соображение и побудило его к заключению мира с Египтом. Он начал против Афин войну, которая в одном аттическом народном постановлении называется „четырехлетняя“.[22]

То немногое, что еще возможно узнать о ней, приходится собирать из скудных и случайных заметок; даже время ее можно определить только приблизительно и окольным путем.

Афиняне должны были ожидать войны после того, как они заставили Кассандра повернуть назад. Существует аттическая надпись от августа 299 года, в которой по предложению Филиппида постановляется наградить Посидиппа золотым венком за то, что он примкнул к отправленному к царю Кассандру посольству и, по свидетельству последнего, оказался весьма полезным для достижения им своей цели.[23] И когда в другом почетном постановлении в честь Филиппида говорится, что он не только убедил Лисимаха освободить более 3 000 взятых в плен при Ипсе афинян, но подарить Афинам в 299—298 году 10 000 медимнов пшеницы,[24] когда затем точно так же и Демохарет в предложенном его сыну почетном постановлении его в честь он одобряется за то, что устроил отправку посольства к Птолемею, а сам отправился к Лизимаху, после чего первый подарил городу 50, а второй 30 талантов,[25] — то из этого можно ясно видеть, что Афины готовились к угрожавшей им войне и находили у соперников Деметрия готовность оказать им помощь. Но еще важнее было то обстоятельство, что договор с Кассандрой соединил между собою обе враждебные Деметрию партии в Афинах, патриотов и македонистов; против Деметрия Демохарет шел рука об руку с Лахаром, а Стратокл молчал.

Вероятно, в течение 298 года[26] Деметрий, усилив состав гарнизонов в своих финикийских, сирийских и киликийских городах, вышел в море, чтобы начать войну против Афин. Он шел туда с сильным флотом, а его гарнизоны в Мегаре и Коринфе представляли для него важные пункты опоры, так что он мог надеяться быстро сломить сопротивление Аттики. Около берега Аттики он был застигнут бурен, во время которой потерял большую часть своих кораблей и значительное количество войска: ему самому удалось спастись. С остатками своей армии он начал производить нападения на берега Аттики, но безуспешно. Он послал на Кипр, чтобы вызвать оттуда новые корабли, а сам двинулся на Пелопоннес и приступил к осаде Мессены; борьба велась с величайшей энергией; стрела катапульты пробыла ему щеку; он был близок к смерти и очень медленно поправлялся. Наконец Мессена и некоторые другие города, которые тоже отделились от него, были взяты. Тогда он снова обратился против Аттики.

Мы видели, как Афины готовились к тяжелой борьбе с Деметрием, как демократическая и македонская партия шли рука об руку друг с другом и как главным образом Демохарет старался найти поддержку в Египте и Лисимахии, между тем как Лахар был посредником при заключении союза с Македонией. При близко угрожавшей опасности, по-видимому, только Македония могла оказать скорую помощь, которая была необходима, между тем как флот, который был обещан Птолемеем сверх денежной помощи, мог прибыть только спустя долгое время, а дальнейшие 100 талантов, которые Лисимах обещал прибавить к своим 30 талантам, не могли спасти Афины в случае энергичного нападения их ожесточенного врага.[27]

Следующее достоверное известие, которое мы находим, есть известие о смерти Кассандра. Он умер в 297 году от мучительной болезни. Он не переставал быть врагом свободы Афин, и его сношения с Лахаром должны были послужить для него только первым шагом к тому, чтобы снова поставить этот город в испытанной им уже форме зависимости от Македонии. Теперь ему наследовал сын его и Фессалоники, болезненный Филипп, которому могло быть не более восемнадцати лет.[28] Он продолжал поддерживать завязанные его отцом с Афинами отношения, и ввиду опасности настоящего положения даже сам Демохарет не решился пренебречь помощью, которую теперь его родной город получал уже не от внушавшего страх властителя; он находился в числе посланных афинянами к царю послов. Рассказывают, что молодой царь милостиво принял их и спросил, что он может сделать приятного для афинян, и что Демохарет отвечал ему: чтобы он повесился; Филипп успокоил громкое негодование окружающих, предложив им позволить этому Терситу безнаказанно удалиться; другим же послам он поручил по возвращении домой сказать афинянам, что те, кто говорит подобные вещи, гораздо надменнее тех, кто спокойно слушает их.[29] Тем не менее Филипп, как кажется, двинул войско для защиты Афин не ради афинян, но потому, что успехи Деметрия представляли большую опасность для Македонии. Он подступил к Элатее; теперь, когда он являлся защитником греков против Деметрия, он, вероятно, встретил бы здесь лучший прием, чем его отец три года тому назад. Но тут его унесла чахотка после четырехмесячного царствования.[30] Престол перешел к его брату Антипатру.

Между тем Деметрий появился в аттических водах со значительно усиленным флотом; ему удалось взять Эгину, и отделившийся от Афин в 318 году С ала мин тоже попал в его руки; как кажется, для защиты Элевсина был призван к оружию весь аттический народ. Демохарет был снова был избран в послы; он заключил мир с союзом и с беотянами и склонил их принять участие в борьбе против Деметрия.[31] Он отправился к царю Антипатру, получил от него 20 талантов и привез их демосу в Элевсин.[32]

Может быть, в то время, когда он находился в отсутствии, а граждане Афин, старые и молодые, находились в лагере под Элевсином, Лахар начал приводить в исполнение свой злодейский план. Об отдельных подробностях мы не имеем почти никаких сведений; мы узнаем, будто он изгнал Демохарета из города[33] и заставил издать закон, гласивший, что всякий, говорящий о мире или соглашении с Деметрием, повинен в смерти.[34] Но разве можно было ожидать от Демохарета и его партии чего-либо подобного? Во всяком случае Лахар имел на своей стороне народные массы; труды войны уже давно должны были тяготить их, спасение какою бы ни было ценою при посредстве Македонии все еще представлялось им желательным, а о том времени, когда они имели „тирана“ в Деметрии Фалерском, простой народ сохранил самые лучшие воспоминания. Лахар положил конец существовавшей до сих пор демократии, прежде чем успел прийти Деметрий, чтобы по своему обычаю снова ввести ее в действие; он действовал в интересах тех держав, которые должны были бояться усиления Деметрия; он состоял на жалованье и македонян и Фракии, общие интересы которых были еще более скреплены браком молодого царя Антипатра с дочерью Лисимаха Эвридикой.[35]

Писатели древности считают Лахара самым отвратительным тираном; он более всякого другого был жесток к людям и нечестив к богам;[36] они сравнивают его с Дионисием, подобно которому он правил как злодей и дрожал от постоянного страха перед изменой и убийством.[37] Это только увеличило страдания теснимого неприятелем города, так что против него была произведена попытка вступить в заговор и произвести возмущение, — попытка, которая, впрочем, не увенчалась успехом. Между тем Деметрий стал твердою ногою в области Аттики, взяв на южной стороне Элевсин, а на восточной — Рамн, откуда он опустошал область города.[38] Рассчитывая на враждебное тирану настроение, он послал из Саламина в Пирей доверенных лиц с просьбой приготовить оружие для тысячи человек, так как он придет, чтобы биться за них; и ненависть к Лахару была так велика, что жители Пирея приняли его предложение, и Деметрий сделался господином гавани.[39] Началась формальная блокада города; один корабль, желавший доставить хлеб в Афины, был захвачен, а его владелец и кормчий были повешены. Такая строгость заставила всех судохозяев отказаться от попыток проникнуть в Афины; скоро там начал чувствоваться недостаток провианта; мера соли стоила сорок драхм, а на талант едва можно было купить двадцать шеффелей хлеба; нужда приняла ужасающие размеры; люди ели траву, корни и насекомых; рассказывают, что один отец едва не был убит своим сыном из-за дохлой крысы.[40] Лахар сам снял в это время со статуи Паллады Фидия золотой головной убор и золотые щиты с архива Парфенона[41] и все-таки должен был довольствоваться за своим столом жалкими ягодами.[42] Тогда наконец афиняне увидели с Акрополя появившийся около Эгины флот из 150 кораблей, посланный им на помощь Птолемеем. Но уже и к Деметрию прибыли подкрепления с Кипра и из Пелопоннеса; лишь только в море показались его 300 кораблей, как египетский флот отошел назад, унося с собою последнюю надежду афинян.[43]

Лахар отчаялся в возможности держаться долее и решился искать спасения в бегстве; в крестьянском платье, с запачканным сажей лицом и с коробом навоза за плечами, он проскользнул в одни ворота городской стены, вскочил на лошадь и помчался прочь, имея полные дариков карманы. Скоро по его пятам показались легкие всадники Деметрия; беглец бросал отдельные золотые монеты, поднимать которые всадники слезали с коней; повторяя этот маневр, Лахар благополучно спасся через границу в Беотию.[44]

Лишь только тиран бежал, как терпевшие неописуемую нужду афиняне поспешили отправить к Деметрию послов, чтобы сдаться на полную милость победителя, хотя они не могли возлагать на него больших надежд.[45] Деметрий вступил в город, приказал народу собраться в театре, окружил стену своими войсками, а затем сам вступил на логейон[46] и начал говорить без всякого гнева и угроз: с кротостью и добротой он указал им на то, что он сделал для них и как они отплатили ему за это; он пришел только для того, чтобы освободить город от тирании; он считает более достойным прощать, чем карать; отныне они могут восстановить тех должностных лиц, которые наиболее любезны народу; а чтобы положить конец голоду в городе, он дарит афинянам 100 000 шеффелей хлеба.[47] Во время этой речи у него проскользнуло одно неаттическое выражение, поправка которого ему крикнули со скамеек, и Деметрий, как рассказывают, с улыбкой поблагодарил их и обещал им за это полезное сведение еще 5 000 шеффелей хлеба.[48] Афиняне совершенно растерялись от этих поистине неожиданных милостей, они кричали и рукоплескали в вакхическом восторге и, ликуя и плача от радости, бросались в объятия друг к другу; на всех улицах раздавались клики ликования и хвалы, на трибуне ораторы соревновались друг с другом, осыпая Деметрия хвалами и почестями; наконец всех превзошел Дромоклид следующим предложением: просить царя Деметрия принять в дар от афинского народа Мунихию и Пирей[49]. Деметрий удержал обе гавани в своих руках.

Выше упомянуто об одной заметке, что Самария была разрушена Деметрием и что древние хронографы относят это событие к 297 или 296 году. Мы теперь не в состоянии определить, каким образом там вспыхнула война; возможно, что египетский царь, видя Деметрия вполне поглощенным четырехлетней войной, возобновил свои попытки завладеть Келесирией; возможно, что Деметрий отдал приказ скорее разрушить Самарию, чем дозволить ей попасть в руки египетского царя; несомненно, что и Селевк был готов немедленно присвоить себе то, от чего отказался Деметрий.[50] Взятие Афин представляло весьма большое значение для этих царей, а еще более — Македонии и Фракии. Деметрий охотнее согласился бы пожертвовать Келесирией, чем отказаться от своего намерения сломить или освободить Афины. Если было желательно не допустить его сделаться слишком могущественным, то необходимо было поспешно преградить ему дорогу в Грецию.

Птолемей со своим флотом не мог снять осады с Афин. Он имел в руках еще только одно оружие, которым он успел бы больно поразить своего отважного противника. При его дворе все еще находился Пирр Эпирский; его ловкие и рыцарственные манеры снискали ему благосклонность царских жен, и Береника, пользовавшаяся из всех них наибольшим влиянием на Птолемея, была им совершенно очарована; отдача Птолемеем ему в супруги ее дочери, Антигоны, сестры киренского князя Мага, была, несомненно, ее делом. Отныне она приложила все свои старания к тому, чтобы доставить ему средства и возможность возвратиться в царство своих отцов. Там Неоптолем возбуждал ненависть своим суровым правлением; смуты в Греции, быстрые перемены на престоле Македонии открывали ему самые соблазнительные перспективы, и душа отважного и опытного в военном деле царя жаждала подвигов и славы. Птолемей, со своей стороны, должен был спешить создать в Европе державу, которая могла бы выступить против Деметрия; Македония находилась в руках мальчика, Лисимах был слишком занят своими выгодами и выгодами своего зятя, которые далеко не везде совпадали с выгодами египетского царства, и в противовес которому Птолемей только недавно приобрел некоторое влияние благодаря браку своей дочери Лисандры с юным македонским принцем Александром. Конечно, Пирр был послан в Александрию в качестве заложника, но, вероятно, или в дальнейшем течении событий появилось разногласие, которое можно было считать нарушением договора со стороны Деметрия, или Деметрий сам объявил таковым нарушением отправление египетского флота в Аттику; как бы то ни было, Пирр, получив от Птолемея поддержку деньгами и войсками, отправился в Эпир; чтобы царь Неоптолем не обратился с просьбой о помощи к какой-нибудь иностранной державе, он заключил с ним договор, по которому они должны были управлять страною сообща.[51] В настоящее время он еще не был в состоянии выступить против Деметрия. Чтобы иметь возможность немедленно выставить против него какие-нибудь силы, Птолемей, как кажется, завязал сношения со Спартой; в противном случае было бы непонятным, как это государство, которое, будучи совершенно обессиленным поражением 330 года, не появлялось более на политической сцене, могло решиться на борьбу с Деметрием и продолжать ее несколько лет. Спартанцы под командой своего царя Архидама должны были выступить в поход и начать войну,[52] так как Деметрий, выступивший против них в поход из Афин, нашел их уже в Аркадии, недалеко от Мантинеи. Оба воска разделяла лежавшая на юго-запад от города Ликейская лесистая гора; войска Деметрия находились в немалой тревоге: не будучи знакомы со здешними окольными дорогами, они должны были опасаться, что спартанцы нападут на них из мрака леса или обойдут их. Погода была ужасная, и дул сильный северный ветер; Деметрий, стоявший на северной стороне горы, приказал зажечь лес; пожар распространился со страшной силой, и спартанцы принуждены были поспешно отступить;[53] тогда Деметрий последовал за ними по открывшимся теперь дорогам; не доводя дела до формального сражения, спартанцы, точно побежденные, отступили к своему городу, который они наскоро — до сих пор он имел только воздвигнутые в 317 году против Полисперхонта стены — укрепили валами, рвами и палисадами.[54] Деметрий последовал за ними; в долине Эврота произошло сражение, в котором лакедемоняне были разбиты и потеряли 500 человек убитыми и 200 ранеными; по-видимому, и самый город должен был попасть в руки неприятеля, так как он мог оказать только ничтожное сопротивление.[55]

Редко счастье заставляло государя испытывать такие странные перемены, как Деметрия; именно теперь, когда он собирался довершить завоевание Пелопоннеса взятием Спарты, он потерял все, чем владел вне пределов Греции. Города Азии, которые еще находились под его властью, и главным образом Эфес,[56] захватил Лисимах, Селевк занял области Киликии Финикию;[57] Птолемей завладел островом Кипром, за исключением города Саламин, в котором была осаждена благородная Фила с детьми Деметрия.[58] Македония, где началась борьба между сыновьями Кассандра, призывала Деметрия на помощь, которой он, занятый борьбою против Спарты, не мог немедленно оказать; теперь он узнал, что Пирр предупредил его, завладел частью этой страны и ведет переговоры о мире. Если этот мир будет заключен, то открывавшейся Деметрию перспективе вмешаться в дела Македонии будет положен конец. Спасти свои заморские владения для него уже не было возможности; это стоило бы ему только что достигнутого им владения Грецией, этой замены его утрат, которая должна создать ему могущественное положение в Европе. Он поспешил спасать здесь то, что еще можно было спасти; прежде всего следовало обратить внимание на Македонию. Его отступление из Лаконии походило на бегство, спартанцы выбежали из города, преследовали его и ранили много солдат арьергарда; Деметрий быстро миновал один узкий проход, затем велел нагромоздить в нем все обозные телеги и подложить под них огонь; огонь задержал преследующих на столь долгое время, что его походная колонна успела выиграть нужное расстояние.[59] Затем он быстро прошел по Аркадии, перешел через Истм и вступил в пределы Беотии; он послал к враждебному Беотийскому союзу глашатая возвестить ему войну; на следующий день после того, как глашатай передал в Орхомен беотархам рескрипт своего повелителя, Деметрий стоял уже в Херонее; беотяне должны были покориться.[60] Только Фивы, как кажется, оказали ему сопротивление; туда раньше спасся бегством Лахар. Деметрий не хотел тратить времени на осаду этого города; происходившие в Македонии события принуждали его торопиться, так как заключенный там мир еще не был скреплен клятвой.[61]

Пирр принял на себя обязательства царствовать совместно с царем Неоптолемом. Скоро это соглашение было нарушено; дошедшие до нас в письменных источниках сведения, несмотря на свою мелочность и анекдотичность, дают характеристическую картину молосских дел. Неоптолем был ненавидим эпиротами, а молодой и властолюбивый Пирр повсюду чувствовал себя стесняемым и сдерживаемым своим соправителем. По старому обычаю цари ежегодно сходились со своими подданными в молосское местечко Пассарь, приносили жертву Зевесу Арию, клялись, что будут править согласно с законами, и принимали от народа присягу, что он сохранит у себя царскую власть по законам предков. Оба царя и на этот раз явились со своими друзьями, принесли жертву, дали клятву и начали раздавать и принимать дары; всех больше заискивал перед Пирром преданный приверженец Неоптолема Гелон и даже подарил ему две пары прекрасных быков для плуга. Миртим, кравчий царя, присутствовал при этом и попросил царя подарить ему этих быков, когда царь подарил их другому, то с гневом удалился прочь. Гелон подошел к нему и пригласил его зайти с ним на его ферму; вид прекрасного юноши совершенно свел его с ума, и он готов был на все, чтобы добиться его взаимности. Они сели рядом и начали пить, и наконец, разгоряченный вином и любовью, Гелон сказал: «Разве ты не оскорблен глубоко? Он всем ненавистен, освободим же народ; ты ведь подаешь ему вино». Миртим притворился, что на все согласен, но, когда пир был окончен, он открыл происшедшее Пирру, который похвалил его и приказал ему посоветовать Гелону открыть свой замысел также и главному кравчему,[62] чтобы иметь больше свидетелей. Гелон же все рассказал своему повелителю и выразил надежду, что это дело скоро будет приведено в исполнение; Неоптолем не мог скрыть своей радости, он доверил это своим друзьям в гостях у своей сестры Кадмеи, рассказал об этом и ей, полагая, что их никто не слышит; действительно, при этом присутствовала только жена Самона, заведовавшего принадлежащими Неоптолему стадами и пастбищами; она лежал в постели, обернувшись лицом к стене, и делала вид, что спит, но слышала все. На следующий день она отправилась к царице Антигоне и открыла ей то, что слышала, а та сообщила об этом своему супругу. Покамест Пирр приказал молчать. Знатнейшие эпироты были ему преданы; они неоднократно предлагали ему соединить в своих руках царство, наследником которого он является и к управлению которым призывает его и его право, и его смелый характер и военный гений. Теперь он мог указать на то, что его собственная безопасность требует быстрой расправы с Неоптолемом, прежде чем злодейский замысел последнего против него увенчается успехом. Он пригласил его на жертвоприношение и во время пира приказал умертвить его.[63] Таким образом, молосское царство снова соединилось в руках государя, при котором ему суждено было достигнуть своего высшего блеска.

Только что рассказанное нами событие показывает, как патриархальны и грубы были еще нравы этой страны и как далеко отстали они от своего времени с его образованностью и с его придворным и военным этикетом. Новое веяние проникло в эту страну, как кажется, с Пирром; в его свите находился главный кравчий, одна из многих известных нам при Александре придворных должностей; точно так же, как там у него, появляется звание «друзей» и «телохранителей». Он разделяет с другими царями страсть основывать новые города; в честь своей тещи строит на эпиротском Херсонесе город Беренику. Его собственное образование — главным образом солдатское; он обладает выдающимися знаниями в искусстве и науках войны, как это доказали его теоретические сочинения по тактике. Ганнибал называет его величайшим из всех полководцев, и, как говорят, старик Антигон, на вопросы, кого он считает лучшим полководцем, сказал: «Пирра, когда он будет старше». В его характере лежала большая способность давать сражения, чем трудиться над обширными работами главной квартиры.[64] Он был отважен, горяч, быстр в своих решениях, в момент опасности быстро переходил к другим путям и целям и всегда стремился вперед. Он любил, когда его называли «орлом». Внешность его была воинственная, его взгляд был тверд и внушал страх; сросшийся верхний ряд зубов придавал ему дикий вид; его твердая поступь, его энергичные движения и вся его осанка напоминали Александра славных битв;[65] но там, где необходимо было завоевать чье-нибудь расположение, он отличался не меньшей добротой и кротостью и умел такого рода чарами привлекать к себе чуждые народы и пробуждать в них желание иметь его своим государем. Менее заботился он об удержании в своих руках приобретенного им, и всего менее — нажитых им приверженцев. Царственные выскочки его времени были окружены льстецами и хвалителями, Пирр имел друзей и старался завоевать сердца лучших людей; первые имели смертельных врагов в своей собственной семье и изменников при дворе и в войске; домашняя жизнь Пирра была счастлива, а верность его эпиротов все время неизменна. Когда он узнал римлян иными, чем он себе раньше представлял, не предполагая, чтобы в его время мог существовать подобный народ, он забыл, что война делает их его врагами; он вспыхнул страстною любовью к ним и надеялся завоевать их сердца, дав громкое выражение чувству своего сердца. И этот рыцарственный царь, с молодых лет бросаемый туда и сюда переменчивою судьбою, рано закаленный всевозможными опасностями и несчастьями, был теперь единым повелителем народа, который обожал его, и страны, положение которой вблизи волнуемых смутами Греции и Македонии было благоприятно для распространения на них его власти. Очень скоро к этому нашелся и внешний предлог.[66]

В Македонии в доме Кассандра по смерти юного царя Филиппа наступили ужасные беспорядки. Престол получил его второй сын Антипатр; едва выйдя из детского возраста, он и его брат Александр еще должны были находиться под опекой их матери Фессалоники, дочери великого Филиппа; они уже теперь были женаты, старший, Антипатр, на дочери Лисимаха Эвридике, а Александр — на Лисандре,[67] дочери Птолемея. Скоро между юными братьями вспыхнула зависть и раздор; Антипатр[68] жаловался, что мать ищет только выгод для своего любимца Александра[69] и желает передать ему все царство; он умертвил свою мать, последнюю из рода царя Филиппа. Это, вероятно, произошло в начале 295 года. Александр спасся бегством и обратился с просьбою о помощи к Деметрию, которому в настоящий момент еще связывали руки греческие дела. Тогда Александр бежал в Эпир; Пирр обещал ему помощь, но взамен этого потребовал себе из древнемакедонских земель Тимфею и Паравею, а из новоприобретенных — Акарнанию, Амфилохию, Амбракию, самый значительный греческий город в этой области.[70] Александр согласился, чтобы Пирр занял эти области, как он уже ранее приобрел Керкиру браком с сиракузянкой Ланассой;[71] царство его простиралось от Ахелоя до Керавнских гор. После этого он выступил с армией, чтобы отвести Александра в Македонию; Антипатр бежал со своей супругой во Фракию, чтобы искать поддержки у ее отца Лисимаха. Занятый войною с гетами Лисимах не мог оказать ему помощи; он желал восстановить мир какою бы то ни было ценою прежде, чем успеет вмешаться Деметрий. Александра ему легко удалось убедить, но как задержать полет молодого «орла»? Лисимах надеялся достигнуть этого при помощи обмана особого рода; он знал, какое сильное влияние имел на Пирра Птолемей; он написал Пирру поддельное письмо от имени Птолемея, в котором предлагал ему отказаться от дальнейшего продолжения войны за триста талантов, которые уплатит Антипатр. Пирр тотчас же понял обман, так как вместо обычного привета Птолемея: «Отец своему сыну», было написано «Царь Птолемей шлет царю Пирру свой привет». Как ни был раздражен Пирр этим обманом Лисимаха, он все-таки заключил мир; три царя собрались для присяги; для жертвоприношения были приведены бык, баран и козел, но бык упал прежде, чем его поразил топор; другие засмеялись, а Пирру его предсказатель Феодор посоветовал не заключать мира, так как это знамение обозначает, что один из трех царей умрет, почему Пирр и не принес присяги этому миру.[72] Так рассказывают наши источники; Пирр мог иметь серьезные основания воспользоваться этим знамением богов, как предлогом к тому, чтобы не связывать себе руки. Оба брата, как кажется, разделили Македонию или управляли ею сообща.[73]

В это время Деметрий подошел с войском из Греции. Как охотно освободился бы теперь Александр от этого помощника, которого он сам призвал лишь несколько месяцев тому назад; он достаточно дорого заплатил за помощь царя молоссов; теперь он жил в мире со своим братом; новая война могла принести только новые потери. Деметрий уже был в Фессалии и уже миновал проход Темпейской долины; юный царь поспешил ему навстречу в Дион на южной границе и принял его там с величайшим почетом, но сказал, что благодарит богов за окончание раздоров со своим братом и не нуждается более в помощи, которую пришел подать ему Деметрии. Взаимные любезности не могли скрыть подозрительной тревоги Александра и недовольства обманувшегося в своих надеждах Деметрия. Приглашенный Александром на пир, Деметрий узнал от одного молодого человека, что против его жизни злоумышляют и что он должен быть убит во время обеда, тем не менее Деметрий решился пойти; он приказал своим военачальникам велеть войску быть в полной боевой готовности и затем отправился со своими царскими пажами, взял их с собою в залу и приказал им оставаться там, пока он не встанет из-за стола. Александр имел меньшее число спутников и не решился исполнить своего намерения; Деметрий вскоре встал из-за стола, сказав, что он чувствует себя не в состоянии много пить сегодня. На следующий день он отдал приказ к выступлению, сказав, что полученные им известия принуждают его возвратиться назад и что поэтому он так быстро уходит; в другое время он надеется иметь больший досуг и долее пробыть у него. Молодой царь выразил свое удовольствие, что Деметрий удаляется добровольно и сохраняя к нему свое расположение; он просил удостоить его чести проводить его со своим войском в Фессалию; его намерение было, оставаясь около Деметрия и среди его войска, тем вернее найти под личиной доверия случай выполнить свой план. Деметрий предупредил его; когда они прибыли в Ларису, он пригласил Александра к столу; Александр является, и они обедают; затем Деметрий внезапно встает; Александр, боясь, что это сигнал, тоже встает и направляется следом за Деметрием к дверям; при выходе последний кричит караулу: «Убейте того, кто сзади меня» и выходит; тщетно спутники Александра стараются спасти его; их умерщвляют в зале вместе с ним; умирая, он проклинает, что не дожил до завтра, так как в таком случае вместо него здесь бы лежал Деметрий.[74]

В последующую за этим ночь все было полно сильного возбуждения и тревоги, прибывшие с молодым царем македоняне[75] боялись, что Деметрий прикажет зарубить их. На следующее утро царь приказал им, чтобы они ничего не боялись и что он желает говорить с ними и оправдаться в случившемся. Он явился: конечно, сказал он, царь убит по его приказанию, но его принудила к этому его собственная безопасность; он явился, призванный молодым царем на помощь; вместо награды ему готовилась смерть; уже в Дионе Александр злоумышлял против его жизни, и теперь в Ларисе, если бы он промедлил еще день, его смерть была неизбежна; убийства и измены постоянны в доме Кассандра; нужно ли доказывать это? Разве уже Антипатр не преследовал и не оскорблял дорогого рода Филиппа и Александра? Разве он не велел своему сыну Иоллу подать великому царю отравленный напиток? Разве не Кассандр был убийцей Олимпиады, Роксаны и царственного мальчика, которого она родила? Его постыдный брак с последней наследницей царского дома произвел на свет матереубийцу Антипатра; неужели они хотят иметь его своим царем? В его отце Антигоне и в нем самом род Александра всегда имел самых преданных представителей, и возмездие Антипатру и Кассандру он должен выполнить на его сыновьях, чтобы Македония не томилась долее под игом семьи, лишившей ее славы и чести, ее великого царя; маны Александра только тогда успокоятся, когда они увидят дом убийц уничтоженным, а свое царство в руках мстителя за них.[76] Таковы или похожи на них должны были быть слова, с которыми царь обратился к Македонянам; их голосом должно руководить уже то обстоятельство, что после таких событий он пощадил их и возвестил полную амнистию; они провозгласили Деметрия царем македонян и двинулись с ним в его новое царство. Если Антипатр уже возвратился в свою новую часть Македония, то теперь он, конечно, опять поспешил с просьбой «о помощи к Лисимаху.[77] Вся его страна немедленно переходит к царю Деметрию. Его везде принимают с радостью, никто не хочет становиться на сторону матереубийцы; от царя Деметрия и его молодого сына Антигона, сына славной Филы, который уже успел занять выдающееся место в войске своего отца,[78] все ожидают, наконец, лучших дней для Македонии.

Таким образом, Деметрий сделался царем в Македонии;[79] конечно, он потерял все свои азиатские владения, которые ему еще удалось спасти при падении великого царства его отца; даже Саламин на Кипре наконец пал, и его супруга и дети сделались пленниками Птолемея; но он был властителем Македонии и Греции и располагал большим могуществом, нежели то, с которым Александр мог некогда решиться завоевать вселенную. Благодаря дарованной им приверженцам Кассандра и его сыновей полной амнистии, он уже начал приобретать себе популярность; ему было бы нетрудно усилить и укрепить ее своей личной любезностью, приобретенной им славой и воинской гордостью македонян, которым должны были льстить его грандиозные планы; чем глубже пала и должна была чувствовать себя униженной Македония под господством трех мальчиков, тем горделивее, по-видимому, могла она подняться теперь под скипетром героя Кипра и Родоса, царя, которому его отец завещал великое право на всю монархию Александра. Отныне все стремления Деметрия были обращены на это и его падкий на приключения ум предавался самым смелым надеждам.

Но, конечно, в настоящее время еще в Европе было достаточное количество самых безотлагательных дел. Пирр владел значительной частью македонского запада. К Лисимаху бежал изгнанный Антипатр и постоянно возобновлял свои просьбы возвратить ему его отцовское наследие; а Деметрий имел полное право опасаться царя Фракии и Малой Азии, которого он глубоко ненавидел и который отвечал ему тем же. Наконец, его власть в Греции и Пелопоннесе еще далеко не была так упрочена, чтобы Деметрий мог не иметь относительно них никаких опасений; Пирр находился в тесном союзе с это ляпами; спартанцы, благодаря оказанному ими удачному сопротивлению, приобрели новые силы и начали завязывать сношения с Фивами, которые еще не были побеждены; даже в Афинах творились подававшие повод к беспокойству вещи и следовало опасаться того, что Птолемей сделает все возможное для того, чтобы поддержать Грецию в таком возбужденном состоянии, которое должно было воспрепятствовать Деметрию ко всяким дальнейшим предприятиям. Хотя Птолемей принимал у себя с величайшими почестями саламинских пленников, сестру своей супруги и детей Деметрия, даже освободил их и отослал назад с дорогими подарками, но это, вероятно, было сделано им ради его собственной дочери, вдовы Александра, которая должна была еще находиться в руках Деметрия; для него представляло слишком большой интерес не дозволить укрепиться власти Деметрия в Европе.

Даже умный Птолемей не понял прихотливой натуры своего противника. Почему ему не удалось схватить и связать этого Протея? Одни велики в искусстве приобретать, другие в искусстве удерживать в своих руках приобретенное; Деметрий, как некогда Алкивиад, обладает поистине гениальной силой везде, куда его ни бросит судьба, немедленно снова делается оживляющим центром положения вещей, приспособляется к ним, как будто бы они были необходимыми и единственно возможными органами его воли и его планов, повсюду он умеет овладевать и руководить положительными, деятельными элементами движения и вести их к делам. Взбираясь на вершину, он падает в глубокую пропасть, и пользуется затем первым благоприятным случаем, чтобы подняться снова, взбираться наверх с новой удвоенной отвагой, чтобы упасть глубже и из глубины своего падения с изумительной дерзостью снова подняться наверх; никогда он не падает так глубоко, чтобы потерять присутствие духа, никогда он на взбирается так высоко на опасные скалы счастья, чтобы испытать желание удержаться на них; он весь принадлежит моменту, и с моментом его характер, его счастье и его планы.

Наши источники сообщают немногое об отношениях Деметрия к македонянам, и это немногое относится к последним годам его кратковременного царствования. Совершенно иными должны быть его первые годы; невозможно, чтобы население уже теперь погрузилось в апатию покоренных народов Азии; Деметрий с несколькими тысячами своих наемников не мог разбить лагерь кондотьера на родине Александра и Филиппа; он должен был завладеть симпатиями нации, понять элементы ее жизни и импульсы ее слишком грубо презираемого прошлого, суметь снова пробудить в ней национальное сознание, или по крайней мере в течение некоторого времени пытаться сделать это. Положим, что история македонян представляет собой аналогию с историей их великого царского дома, что и они со своим могуществом падают со ступенек на ступеньку, истощаясь до полного уничтожения. Но этот процесс охватывает собою два столетия, эпоха диадохов заключает в себе только первые стадии этого пути.

Под властью Кассандра этот народ завоевателей вселенной снова втискивается в ограниченную и стеснительную сферу политики, уже не выходящую более из узких пределов времени Филиппа; он уже должен был уступить эпиротскому соседу значительную территорию: пожертвовать своим влиянием в Греции и быть затемненным царствами, которые он сам завоевал: теперь он поднимается снова; теперь признанным царем Македонии является сын того царя, который стремился еще раз объединить великое царство завоеваний и который пал потому, что дерзнул предпринять это без согласия своей македонской отчизны; он унаследовал права своего отца и, опираясь на могущество и гордость все еще непобедимого на войне народа, сумеет заставить уважать их; — он властелин греческих земель и снова покорит их македонскому имени, при нем Македония будет снова биться для возвращения своих утраченных завоеваний, и полная неудача этого дерзкого предприятия послужит доказательством того, что пора единой македонской монархии в Европе и Азии миновала навсегда.

Источники дают нам только отдельные звенья из цепи событий этого в высшей степени странного процесса. Первое предприятие царя Деметрия в Македонии было обращено не против Лисимаха и не против Пирра, а против Греции. Клеоним, искатель приключений, из спартанского царского рода, вторгся с войском в Беотию и был принят городом Фивы, где находился бежавший афинский тиран Лахар; беотийские города, возбужденные феспийцем Писисом, который как опытный воин — умный советник пользовался большим влиянием в их союзе,[80] нарушили заключенный ими год тому назад с Деметрием мир. Царь быстро появился там, выставил под стенами Фив свои громадные осадные машины и начал осаду города; Клеомен бежал, Лахар спрятался в клоаку и ускользнул в Дельфы, чтобы оттуда бежать во Фракию,[81] а беотяне изъявили покорность. Деметрий поставил гарнизоны в города и взял контрибуцию со страны, наместником и гармостом которой он назначил кардийца Иеронима, историка и друга Эвмена. Существовало опасение, что Деметрий разрушит Фивы, как некогда Александр, но он простил им случившееся; а влиятельного Писиса постарался склонить на свою сторону, назначив его полемархом в Феспиях; став господином своих прежних сограждан, он, по-видимому, должен был сделаться приверженцем той власти, против которой они раньше восстали.[82]

В Афинах под влиянием спартанцев или той иностранной державы, в интересах которой они действовали, образовался заговор с целью прогнать оставленный Деметрием в Пирее гарнизон и фактически восстановить свободу, которая теперь была только пустым звуком. Заговорщики вступили в сношение с одним из наемных начальников гарнизона, карийцем Гиероклом, и условились с ним насчет того, что он ночью отворит ворота и впустит их; всем этим делом руководили Гиппарх и Мнисидим. Но Гиерокл сообщат весь этот план военачальнику Гераклиду, который приказал впустить заговорщиков. Они явились глубокою ночью в количестве 420 человек; Гераклид приказал встретить их 2 000 вооруженных воинов, и большая часть их была перебита.[83] Деметрий воспользовался этим, чтобы поступить с Афинами так, как этого требовало теперешние македонские интересы; ему были выданы все те, кто говорил в народных собраниях против него, прежнего столь ревностного покровителя самой неограниченной демократии, и которые требовали войны; но он освободил их, сказав, что прощать лучше, чем карать;[84] он позволил возвратиться прежним приверженцам Деметрия Фалерского, в том числе и Теофрасту,[85] — людям, которые и по своим теориям и по своим привычкам были противниками демократии и вторичное появление которых в городе, несмотря на то, что демократические формы продолжали существовать, сламывало силу дема. Наконец, Деметрий поместил македонский гарнизон в самом городе, для которого был укреплен Музей, т. е. находившаяся перед входом в Длинные стены скала.[86] В сущности, Афины стали теперь македонским провинциальным городом.

В это время во фракийском царстве произошли события, обещавшие весьма благоприятные последствия для нового царства Деметрия и для его дальнейших планов. Лисимаху предстояла крайне трудная борьба против союзных сил Пентаполя по ту сторону Гема и против гетов на нижнем Дунае; ему, кажется, не удалось на долгое время подчинить себе эти пять греческих городов, а гетское царство продолжало существовать под властью царя Дромихета. Из дошедших до нас скудных заметок не видно, какие дела настолько поглощали внимание Лисимаха, что он остался бездеятельным при войнах Деметрия в Греции и Македонии. Из монет позднейших вифинских царей видно, что эра этого царства начинается 298—297 годом; в этом году династ Зинет, по-видимому, принял царский титул; и если он расширил свою территорию, то это могло произойти прежде всего только за счет Лисимаха, владения которого окружали Вифинию почти со всех сторон. Ближайшее по времени событие, сообщаемое нашими источниками, показывает нам Лисимаха снова ведущим войну против гетов.[87] Он послал против них своего сына Агафокла; поход кончился тем, что Агафокл был взят в плен. Геты отослали его с дарами обратно к отцу,[88] надеясь приобрести этим дружбу царя и возвращение им отнятой у них территории, так как они не могли рассчитывать на возможность победить царя, находившегося в союзе с самыми могущественными властителями близких и далеких стран.[89] Но после таких успехов могущество гетов в тылу Лисимаха было достаточно значительно для того, чтобы удержать его от всякой попытки воспользоваться наступившими в Македонии смутами для помощи бежавшему к нему зятю Антипатру. Он отказал своей дочери и ее молодому супругу во всех их просьбах водворить их на родину открытой силой, так как его первой задачей, лишь только у него будут свободны руки, будет унижение гетов, и заключил с Деметрием мир, по которому признавал его царем Македонии и формально уступал ему принадлежавшую Антипатру часть Македонской территории.[90]

Таким образом, он имел, наконец, возможность возобновить войну против Дромихета;[91] каков был повод или предлог к этому, нам неизвестно. Лисимах, как кажется, выступил в поход с очень значительным войском, имея с собою молодого Клеарха Гераклейского. В лагерь царя явился перебежчиком один из начальников гетского войска,[92] заявивший, что он готов указать путь, где можно напасть врасплох на неприятеля. Ему поверили; он завел войско в обширную пустыню, где скоро обнаружился недостаток воды и съестных припасов; войско был окружено полчищем конных гетов, от которых оно тщетно старалось оборониться, а нужда достигла отчаянных размеров. Друзья советовали царю спасаться при первой возможности и пожертвовать войском; но он ответил, что позорно покупать постыдное спасение ценою измены войску и друзьям.[93] Когда, наконец, не оставалось более никакой надежды, он сдался в плен со всем своим войском; когда ему был подан кубок воды, он воскликнул: „О горе мне, трусу, пожертвовавшему для столь кратковременного наслаждения таким прекрасным царством“.[94] Затем прибыл Дромихет, поздоровался с царем, облобызал его, назвал его отцом и отвел с его сыновьями в город Гелис.

При вести о понесенном Лисимахом поражении Деметрий выступил с войском, чтобы вторгнуться в его царство, которое он надеялся найти теперь беззащитным.[95] Слух об этом, конечно, проник к гетам, и Дромихет был не настолько варваром, чтобы не понять своих выгод. Геты собрались и потребовали, чтобы взятый в плен царь был передан им для наказания, так как разделявшему опасности народу подобает решить, что следует делать с пленниками. Дромихет отвечал им, что их польза требует спасти царя, так как если они его убьют, то его царством немедленно овладеют другие, которые легко могут сделаться для них более опасными соседями, чем Лисимах; если же они последуют его совету, то не только обяжут Лисимаха вечной благодарностью, но и получат от него обратно завоеванные им земли и впредь будут иметь в нем друга и верного соседа. Геты одобрили это; тогда Дромихет вызвать из числа военнопленных друзей и придворных слуг Лисимаха я привел их к царю. Затем во время приготовлений к жертвоприношению он пригласил на пир последнего с его друзьями как вельмож своего собственного царства. На нем были приготовлены столы двоякого рода, причем места за столами чужеземцев были покрыты взятыми из захваченной добычи дорогими коврами, между тем как для варваров были разостланы на полу грубые циновки; для чужеземцев были приготовлены серебряные столы со множеством изысканных блюд и лакомств по греческому обычаю, а гетам было подано по туземному обычаю за их простые деревянные столы необходимое количество мяса и овощей на деревянных блюдах; затем было подано вино, для чужеземцев — в золотых и серебряных кружках и рогах. Когда они уже выпили изрядно, царь Дромихет, наполнив большой рог вином и подавая его Лисимаху, сказал: „Кажется ли тебе, отче, более достойным царей стол македонян, или фракийцев?“ И Лисимах отвечал: „Конечно, стол македонян!“ — „Так как же ты, отче, — отвечал на это Дромихет, — решился покинуть такую роскошную и прекрасную жизнь и прийти сюда к нам, варварам, живущим подобно диким зверям, в нашу страну, суровую, холодную и бедную полевыми плодами? Как решился ты вести свои войска вопреки их природе в такие земли, где они не в состоянии ночевать под открытым небом, неспособные переносит холодного инея и бурных ночей?“ И Лисимах отвечал: „Я не знал грозивших мне в вашей стране трудностей и опасностей подобной войны; теперь же обязан тебе вечною благодарностью и буду тебе верным союзником; если ты хочешь, то возьми в себе в жены прекраснейшую из моих дочерей, чтобы она могла служить постоянным доказательством союза между мною и тобою“. Таким образом, они установили мир и дружбу, Лисимах возвратил царю гетов отнятые у него прежде земли, причем границею их царства должен был служить Дунай. Дромихет же поцеловал царя, обвязал вокруг его головы диадему и с богатыми дарами отослал его и его друзей на родину.[96]

Таким образом, Лисимах, хотя и спасся с ближайшими из своих подручников, но в военном отношении в настоящий момент представлял полное ничтожество; если он даже имел право выкупить свои взятые в плен войска, что некоторые намеки в вышеприведенном рассказе делают не особенно вероятным, то ему все-таки было бы необходимо продолжительное время, чтобы снова сформировать подвергшееся таким испытаниям войско. Лисимах не был бы в состоянии защитить своего царства от вторжения Деметрия и прогнать его, если бы в последнюю минуту ему не явилось на помощь движение в тылу Македонии.

Беотяне, которым только недавно было прощено их возмущение, снова восстали, причем, конечно, дело не обошлось без влияния извне, а тотчас же след за этим Пирр, верный союзник Лагида, выступает со своим войском в поход; для Лагида действительно представляло величайший интерес спасти Фракийское царство от рук Деметрия.

При вести об отпадении беотян Деметрий отказался от фракийского похода, тем более что узнал о возвращении Лисимаха и бросился через Фессалию в Беотию, где нашел беотян уже усмиренными его сыном Антигоном; только Фивы еще держались, и Деметрий немедленно приступил к осаде этого сильно укрепленного города.

Между тем Пирр вторгся в Фессалию и уже подступил к Фермопилам, которые необходимо было спасти какою бы то ни было ценою. Деметрий оставил своего сына под Фивами и поспешил с большею частью своего войска к Фермопилам; Пирр отступил, желая избегнуть встречи с ним; Деметрий оставил для прикрытия Фессалии 10 000 человек пехоты и 1 000 всадников и возвратился в Беотию продолжать осаду Фив; город был обложен со всех сторон и была воздвигнута гелеполида, осадная машина такой колоссальной величины, что ее в течение двух месяцев едва удалось продвинуть вперед на 600 шагов. Беотяне защищались с величайшим мужеством, осаждающие понесли много потерь, так как Деметрий очень часто совсем бесцельно, только из прихоти или нетерпения, приказывал им сражаться или штурмовать город. Когда опять в одном таком ненужном сражении пало много людей и Антигон решился указать своему отцу на это бесполезное истребление храбрых, Деметрий, как говорят, сказал: „Чего ты беспокоишься? Разве тебе нужно давать хлеб и платить жалованье павшим?“ С безумной отвагой он сам подвергал себя опасностям и зачастую бывал первым в рядах штурмующих; при одном подобном деле он получил рану стрелою в шею, представлявшую опасность для его жизни. Осада, как кажется, крайне затянулась, но наконец город был принужден сдаться; фиванцы ожидали самого худшего и вспоминали слова одного мудрого мужа, что Кассандр восстановил Фивы для второго Александра. Что Деметрий и теперь поступил с неожиданной мягкостью, было заслугой Антигона, в котором более мягкий и сдержанный дух нового времени впервые нашел своего представителя; отец ограничился казнью десяти или тринадцати граждан и изгнанием наиболее виновных[97] и возвратил городу его государственный строй;[98] конечно, в Кадмее был оставлен такой же гарнизон, как и в Музее в Афинах. Прошли те времена, когда с именем Деметрия неразрывно связывалось представление о независимой демократии; как царь Македонии, он должен был следовать тем самым принципам, против которых так часто боролся в лице Кассандра. Он фактически был теперь царем Эллады: которая покорилась ему вся, за исключением Спарты и Этолии.[99]

В настоящее время мы не можем определить, продолжала ли Спарта свою борьбу против Деметрия, если да, то каким образом; этоляне, поощряемые соседством Эпирского царства и союзом с ним, постоянно являются дерзкими врагами Деметрия и подвластных ему греческих земель. Соседние с ним локры действовали с ним заодно: они заняли Дельфы и, когда осенью третьего года 122-й олимпиады пришлось было праздновать Пифийские игры, преградили проходы так называемых Трех Дорог и воспрепятствовали прочим эллинам прибыть на игры. Деметрий отдал следующий приказ: так как доступ в Дельфы прегражден этолянами, а праздник Аполлона главным образом принадлежит афинянам, предком и покровителем которых он является, то отныне Пифии со всеми относящимися к ним играми, состязаниями, феориями, торжественными жертвоприношениями и всеми другими обрядами переносится в Афины, и Пифии текущего года должны быть уже отпразднованы в Афинах. В текущем году это странное нововведение было действительно приведено в исполнение, представляя собою, чуть ли не первый в истории греческого культа пример того, что религиозная церемония, связанная с определенной местностью учреждением, мифом и привычкой многих веков, произвольно и на основании логических соображений переносилась в другое место.[100]

После этих празднеств в Афинах Деметрий к началу зимы возвратился в Македонию. Македоняне уже начали громко жаловаться; войска были своевольны, сварливы, дерзко и враждебно относились ко всякому общественному порядку и были бичом горожан и сельских жителей; сам царь предавался нескрываемому распутству и безумной расточительности; из всех возлагавших на него великих ожиданий не исполнилось ничего, даже захваченные Пирром земли не были приобретены назад, а война в Греции не принесла их стране никаких выгод и крайне мало ела вы; другие царства заметно приобретали большую устойчивость, благосостояние и блеск, Македония же опускалась вместо того, чтобы крепнуть. Деметрий не обращал на это внимание, его мысли были полны новых грандиозных планов. Старый Агафокл Сиракузский прислал к нему своего сына Агафокла, чтобы установить с ним мир и дружбу; Деметрий принял его с величайшим почетом, облек его в царские одежды и богато одарил его; для принятия ответной присяги о заключенном союзе он послал с ним одного из своих друзей Оксифемида,[101] дал ему тайное поручение исследовать положение дел в Сицилии, посмотреть, нельзя ли там чего-нибудь сделать, и употребить все меры для упрочения там македонского влияния.[102] В тоже самое время Ланасса, дочь Агафокла и супруга Пирра, послала сказать Деметрию, что она считает недостойным себя разделять свое ложе с варварскими женщинами эпирского царя; если она еще могла переносить, когда рядом с нею была поставлена дочь Птолемея,[103] то она не желает быть пренебрегаемой из-за наложниц, из-за дочери разбойника Бардилия или пеонийца Авдолеонта;[104] она покинула двор Пирра и находится на полученном ею в приданое острове Керкира; пусть Деметрий, друг ее отца, приезжает туда отпраздновать с нею свою свадьбу.

Какие обширные перспективы открывали ему эти предложения! Видя греков Малой Азии в руках Лисимаха, а греков Ливии во власти Птолемея, он считал весьма естественным присоединить к своим владениям, состоявшим из Македонии и собственной Греции, также и греков Италии и Сицилии, чтобы затем сделать осуществившимся фактом ту величайшую войну против карфагенян запада, о которой думал уже Александр.[105] Завоевания с этой стороны были, может быть, легче и, конечно, не менее славны, чем борьба на востоке, для которой они могли дать ему тем большие средства. С римским народом, чье могущество начало распространяться по Италии, Деметрий уже завязал сношения, которые в свое время могли оказаться полезными; он отослал на родину захваченных им в греческих водах римских морских разбойников „ввиду родства между греками и римлянами“[106]. Его военные силы делали войну необходимой, так как численность его постоянного войска должна была находится в значительном несоответствии с величиной принадлежавшей ему территории; ему необходима была война, для прокорма войска, для того, чтобы давать ему дело и не позволять ему распасться и чтобы избавить свою страну от надменной и своевольной армии, которая была ее казнью.

С такими мыслями и надеждами Деметрий, вероятно, и начал войну 289 года. Предпринимая экспедицию на запад, необходимо было прежде всего обеспечить Македонию с этой стороны. Пирр имел еще в своих руках македонские области и находился в союзе с этолянами, чей меч господствовал до восточных склонов Парнаса. Против этих двух врагов и была сначала направлена война, к которой могло подать повод преграждение этолянами Трех Дорог в Дельфы. Деметрий вторгся в их страну и опустошил ее;[107] как всегда, этоляне, вероятно, бежали в горы с женами и детьми. Чтобы довершить их покорение, в стране была оставлена часть войска под командой Пантавха, испытанного стратега,[108] соединявшего с необыкновенной физической силой и ловкостью величайшую храбрость и гордую самоуверенность старого солдата. Так как Пирр, чего и ожидал Деметрий, шел на помощь своим союзникам, то Деметрий с большею частью своего войска двинулся ему навстречу, избрав такое направление, которое не позволяло бы обоим его противникам подать руку друг другу, как они рассчитывали. Оба царя прошли друг мимо друга, не встретившись; пока Деметрий, грабя и опустошая, проходит по Эпиру и затем, нимало не заботясь о том, куда направился ускользнувший от него противник, переправляется на Керкиру и празднует свою свадьбу с Ланассой, Пирр вторгается в Этолию. Он встречает аванпост Пантавха, и оба строят свои войска в боевой порядок; начинается бой; Пантавх ищет царя и вызывает его на поединок; и Пирр, не уступающий никому силой и мужеством, спешит через ряды разъяренных бойцов навстречу исполинскому Пантавху. Их дротики скоро разбиваются вдребезги, тогда они нападают друг на друга с короткими мечами и бьются грудью о грудь с величайшим искусством и с крайним ожесточением; Пантавх попадает в руку царя, а Пирр в бедро противника, они борются с возрастающей яростью, но наконец рана в шею повергает стратега на землю и друзья уносят своего тяжелораненого предводителя. Эпироты бросаются на македонские фаланги, прорывают их и одерживают полную победу; македоняне бегут в полном беспорядке. Таков исход этого дня, в которой было взято в плен 5 000 одних македонян. Этолия освобождена; во главе своего победоносного войска Пирр, орел, как его называют его войска, возвращается в Эпир, чтобы встретиться с войском Деметрия; Деметрий по получении известия об этом поражении поспешно велел выступить и возвратился в Македонию.[109]

Для Деметрия такое начало было роковым; не только рушатся его планы заморских завоеваний и его надежда на возвращение принадлежавших некогда Македонии земель, но и, что еще хуже, исчезает покрывавший его оружие ореол победы. Даже на македонян имя орла начинает оказывать свое чарующее действие; Пирр, говорят теперь, — единственный из царей, в котором можно узнать отвагу Александра, он равен ему по уму и мужеству; другие представляют собой только тщеславных подражателен великого царя, рассчитывающих походить на него, когда склонят, как он, голову на бок, носят порфиру и имеют позади себя телохранителей; Деметрий напоминает собою комедианта, который сегодня играет роль Александра, а завтра может представлять скитающегося в изгнании Эдипа.[110]

Деметрий не обращал на подобные речи никакого внимания. Он еще более увеличил (таково описание Плутарха, заимствованное им у Дурида)[111] роскошь и расходы своего двора и никогда не показывался иначе, как в самом роскошном одеянии, в двойной диадеме, в пурпурных башмаках и в шитой золотом пурпуровой мантии; более года работалась для него хламида с самыми художественными узорами на ней; он ежедневно задавал пиры, роскошь которых превосходила все пределы возможного. Он был недоступен для всех, кто не принадлежал е его придворному штату, да и эти последние приближались к нему только в формах самого строгого придворного церемониала; просители редко получали доступ к нему, и когда он принимал их наконец, то был суров, надменен и деспотичен; одно афинское посольство два года пробыло при его дворе, прежде чем было допущено к нему, а афинянам еще оказывалось предпочтение перед другими эллинами.[112] До сих пор македоняне, народ и знать, привыкли жить со своими царями в отношениях близости и доверия, свободно говорить и совещаться с ними; теперь они должны были приучаться видеть его окруженным низкопоклонным роем придворных. расточительным и деспотичным, как Сарданапал; они видели, как он презирает, оскорбляет и отвергает их обычаи, права и все, что им было дорого. Когда он однажды катался верхом, причем казался приветливее обыкновенного, и когда вокруг него стеснилось много народа, подававшего ему свои прошения, он взял эти прошения и приказал посетителям следовать за собой; въехав на мост через Аксий, он побросал все прошения в реку.[113] Он как будто намеренно насмехался над въевшимся уже глубоко враждебным ему настроением; недовольные вспоминали царя Филиппа, с готовностью выслушивавшего всякого просителя, и все завидовали счастью эпиротов, имевших царем истинного героя; даже времена Кассандра представлялись теперь счастливыми в сравнении с постыдным правлением Деметрия; все более общим становилось чувство, что так не может продолжаться, что на престоле родины нельзя терпеть азиатского деспота и что необходим только благоприятный случай для ниспровержения господства Деметрия.

В это время Деметрий заболел; он лежал в Пелле, прикованный к одру болезни. Весть об этом побудила Пирра произвести вторжение в Македонию,[114] причем его единственной целью был грабеж; но когда к нему толпами начали приходить македоняне и наниматься к нему на службу, то он двинулся далее и подступил к Эдессе. Деметрий, лишь только почувствовал некоторое облегчение, поспешил пополнить ряды своего войска, значительно поредевшие от дезертирства масс, и выступил против Пирра, который, не будучи готов к решительному сражению, повел свое войско назад; Деметрию удалось догнать его в горах и уничтожить часть неприятельского ополчения.

Он снова блестящим образом проявил эластичность своего характера и свой в случае нужды неисчерпаемый на средства гений; несмотря на всеобщее недовольство народа, несмотря на отпадение многих тысяч, ему с налету удалось прогнать врага. Он и теперь не счел нужным постараться успокоить умы и приобрести утраченные им симпатии. Было ли это высокомерием, легкомыслием или презрением к людям, но Деметрий пренебрег самыми близкими и необходимыми мерами. Его голову снова волновали новые фантазии и новые приключения.

Он заключил мир с Пирром,[115] так как не только желал обеспечить свой тыл для новых предприятий, но и стремился приобрести в этом воине и полководце помощника и товарища. Теперь он, несомненно, формально уступил обе македонские области, а может быть, также и условился с ним насчет того, чтобы пока сам будет завоевывать восток, Пирр завоевывал запад,[116] где при сиракузском дворе все уже подготовлено Оксифемидом, Агафокл убит и где господствует такая сильная смута, что смелое нападение обещает самый верный успех;[117] тогда под скипетром Деметрия и Пирра осуществится идея одновременного завоевания вселенной, только наполовину удавшаяся в эпоху двух Александров Македонии и Эпира, когда великая миссия, к которой своим международным положением призваны опирающиеся друг на друга царства Македонии и Эпира, станет свершившимся фактом.

Сам Деметрий употребил зиму 289/288 года на самые обширные и поистине колоссальные вооружения. Плутарх говорит, что его приготовления к войне нисколько не уступали его надеждам и планам; он поставил на ноги войско в 98 000 человек пехоты и почти в 12 000 всадников, приказал строить корабли в Пирее, в Коринфе, в Халкиде и в Пелле, сам посещал верфи, делал указания и сам прилагал руки к работам; был составлен такой флот, какого еще никогда мир не видел; в нем насчитывалось пятьсот кораблей, в числе которых были пятнадцати- и шестнадцатипалубные суда, гиганты, более чем своими колоссальными размерами повергавшие в изумление той легкостью и точностью, с какой можно было управлять ими.[118]

Конечно, эти сведения способны повергнуть в изумление. Наибольшим из виденных до сих пор кораблей бы одиннадцатипалубный корабль; он был выстроен по приказу Деметрия, а его килем послужил самый большой ливанский кедр в 130 футов длины и в три локтя[119] толщиной; гераклеоты имели на своем восьмипалубном корабле „Носитель Львов“ 1 600 гребцов;[120] по весьма умеренному расчету и принимая большую часть кораблей за пятипалубные и четырехпалубные, Деметрию необходимо было иметь более 100 000 гребцов; только помня его деспотический характер и господствовавшее в то время пренебрежение к законам, мы найдем возможным насильственный набор такого большого числа матросов. Общая масса собранных им для своего гигантского предприятия людей должна была доходить до 300 000, а он владел только Македонией, Фессалией и большей частью греческих областей, результат, который, по-видимому, выходит за пределы всякой статистической возможности, особенно если принять во внимание, как сильно должны были уменьшить человеческий материал этих стран сорок лет постоянных войн и колонизационных эмиграции. Мы не можем представить себе всех ужасных последствий того потрясения, какой должен был произвести насильственный набор такого громадного числа людей, всего ужаса положения Македонии и Греции, если даже большинство этой массы воинов и моряков состояло из наемников, чужеземцев» и бродяг, которых привлекало его жалованье. Если бы до нас не дошло о правлении Деметрия никаких других сведений, кроме отчета об этих вооружениях, то он один был уже доказательством не поддающегося никакому описанию более чем монгольского деспотизма, с каким он царствовал. Принимая в соображение, какие громадные денежные средства он должен был затратить на свои вербовки, на постройку этих кораблей, на материал деревом, железом, канатами, провиантом и т. д., мы почти отказываемся понять, откуда он мог взять их; если бы он даже имел неприкосновенными все сокровища, которые его отец вывез из верхних областей или собрал при помощи вымогательства в своем царстве, то их недостало бы; но собранные его отцом сокровища частью ушли на войну, частью попали в руки неприятеля, а Деметрий со своей стороны сделал все возможное, чтобы расточить еще уцелевшие остатки; слишком правдоподобно предложение, что он вымогал у своих подданных в Греции и Македонии то, что ему было необходимо, что он заставлял их строить и вооружать для него корабли; не поддается никакому описанию то, что должны были тогда выстрадать и чем должны были пожертвовать Греция и Македония; таким образом, становится понятна та безграничная ненависть к Деметрию, которой скоро суждено было проявиться при первом внешнем предлоге.



  1. Plut., Demetr., 31. Быть может, рассказанная выше «внезапная высадка относится сюда; во всяком случае Эфес находился еще теперь в руках Деметрия и оставался за ним еще долгое время.
  2. Diod., XXI, 1, 5; из того места в Ехс. Hoesch., где это стоит, вытекает, что эти события предшествовали нападению Кассандра на Керкиру (XXI, 2, 1). Выражение: ύστερον δε βουλεύσεσθαι τώς χρηστέον έστι των φίλων τοις βουλομένοις πλεονεκτεΤν невозможно отнести к Деметрию, как это делает Stark (Gaza, p. 361), и менее всего потому, что Лисимах называет один раз у Диодора Деметрия πλεονέκτης άνήρ. Селевк делает упрек Птолемею именно в плеонексии: он желает получить более, чем ему подобает.
  3. Арсиноя была дочерью Береники (Paus., I, 7, 1) и родилась, как видно из этого брака, не позднее 316 года; на ошибочность свидетельства Мемнона: τήν Ουγανέρα Πτολεμαίου τού Φιλαδέλφου — было уже не раз указано. Птолемей имел от Евридики по меньшей мере четырех детей; если он женился на ней в 322 или 320 году, то эта Арсиноя должна была родиться еще тогда, когда ее отец имел женою также еще и Евридику, и Плутарх (Pyrrh., 4) прямо говорит о нескольких женах, которых царь имел в одно и то же время.
  4. Судя по словам Плутарха (Demetr., 31), можно было бы думать, что в это же самое время сын Лисимаха вступил в брак с Лисандрой. Но Павсаний (I, 9, 7) в своей поправке к этому месту помещает упомянутый брак Агафокла после похода против гетов (292 год), и последнее является более правдоподобным потому, что дети Агафокла в 281 году, очевидно, еще не достигли совершеннолетия, так как о них не упоминается при дальнейших претензиях на Фракию и Македонию; кроме того, Лисандра, супруга умерщвленного в 294 году Александра, есть, несомненно, одно и то же лицо с позднейшей супругой Агафокла, хотя Павсаний (I, 10, 3) противоречиво с вышеуказанным местом говорит, что Лисимах женился тогда, когда Агафокл имел уже детей от Лисандры, но в таком случае Амастрида должна была оставаться его супругой до 292 года, что невозможно ввиду происшедших в Гераклее событий и возраста детей Арсинои.
  5. Мемнон (ар. Phot.) говорит, что она вскоре после этого основала город Амастриду с населением из четырех других пафлогонских местечек.
  6. Очевидно, оба они имели тождественные интересы в борьбе с пограничными народами севера, всю значительность которых мы скоро увидим. Мы не знаем, была ли сестра Кассандра Никея еще в живых и жила ли она еще при дворе Лисимаха.
  7. Plut., Demetr., 31; ее матерью была Фила, сестра Кассандра, и она родилась после своего брата Антигона Гоната, следовательно, не ранее 317 года.
  8. άπολυσοαένην της Πλειστάρχου κατηγορίας (Plut., Demetr., 32).
  9. Wood (Discoveries at Ephesus, 1877, Append., p. 10) сообщает почетное постановление из храма Артемиды в честь Никагора Родосского, который αποσταλείς πάρα τών βασιλέων Δημητρίου καί Σέλευκου προς τε τον δημον τών 'Εφεσίων και τούς άλλους Ελληνας, κατασταθείς είς τον δήμον περί τε της οίκειότητος της γεγενημένης αύτοις διελέχθη καί περί της εύνοιας ήν έγρντες διατελούσιν είς τούς Έλληνας… К сожалению, он не говорит ничего более точного.
  10. Плутарх (Demetr., 32) говорит, что она заболела там и умерла.
  11. άντέσχον τη Κασσάνδρου πολιορκία Όλυμπιοδωρου σφίσιν έξ Αθηνών άμύνοντος (Paus., Χ, 18, 7); κατέστη μάλιστα αίτιος απρακτον τοις Μακεδοσι γενέσθαι πολιορκίαν (Paus., Χ, 34, 3).
  12. έσβαλόντος ές τήν Άτττικήν^ Κασσάνδρου πλεύσας Όλυμπιόδωρος ές Αίτωλίαν βοηθειν Αίτώλους έπεισε καί το συμμαχικόν τούτο έγενετο ΆΟηναιοις αίτιον μάλιστα διαφυγεΐν τον Κασσάνδρου πόλεμον (Paus., I, 26, 3). Это последнее указание не подходит ни к одной из войн, которые вели Афины с Кассандром до 302/301 года; и если, в чем едва ли возможно сомневаться, упоминаемое в одной надписи (С. I. АШс, II, п° 297) посольство к Кассандру имело своим последствием возможность избегнуть этой войны, то эта опасность должна была уже быть благополучно устранена в Метагитнионе месяце 2 года 120-й Олимпиады, т. е. в августе 299 года.
  13. У армянского Евсебия (I, 242, ed. Schone) в главе о Thetaliorum reges говорится: quem Kasandrus excipit imperatque Epiro et Thetaliis annis XIX.
  14. Если бы историческим отступлениям в Моралиях Плутарха можно было придавать значение заслуживающих доверия свидетельств, то мы должны были бы, скорее, из его слов (De sera numinis vind., 12) сделать заключение, что Агафокл прибыл в качестве врага; там приводится дерзкий ответ этого сикелиота на жалобу керкирейцев на то, что он опустошает их остров, и не менее фривольный ответ жителям Итаки, у которых были украдены их овцы.
  15. Diod., ΧΧΐ (Eel., II, 489; Exc. Vat., 43).
  16. Полиен (V, 3, 6) рассказывает, что Агафокл заставил сиракузян дать себе 2000 человек ώς διαβησομενος είς την Φοινίκην, φάσκων τών έκεΤ τινάς προδίδοντας μετά σπουδής αυτόν καλεΤν, но затем отказался от этой экспедиции и двинулся против Тавромения. Очевидно, что это не известная Финикия, за которую ее, по-видимому, принимает Полиен; речь здесь, вероятно, идет также и не о Липарском острове Финикуссе, но об эпиротском городе Фойнике напротив Керкиры.
  17. Агафокл был женат на египетской царевне Феоксене (Фексене, Февксене и т. д.), бывшей, как кажется, падчерицей Птолемея от Береники, которая в 288 году имела duos parvulos (Iustin., XXIII, 2). Этот брак не может быть отнесен позднее этого времени. Очевидно, интересы Лагида требовали того, чтобы не позволять Македонии слишком усиливаться под властью Кассандра; так как последний мирный договор давал ему такую значительную власть над Элладой, не будет слишком смело предположить, что Птолемей, заключая этот союз с Агафоклом, внес в него тайный пункт, по которому Египет желал бы видеть остров Керкиру занятым Агафоклом. Всякое другое время этого брака представляется неправдоподобным; два года спустя представителем египетских интересов был уже Пирр Эпирский; а против более ранней даты, приблизительно ранее битвы при Ипсе, говорят не только вышеупомянутые parvuli, но и еще более то обстоятельство, что нападение на Керкиру является первым вмешательством Агафокла в греческие дела.
  18. Euseb., II, р. 118, ed. Schone: Demetrius Rex Asianorum Poliorcetes apellatus Samaritanorum urbem a Perdicca constructam (s. incolis frequentatam) totam cepit (Май переводит: vastat, Синкелл дает έπόρδησε). Это сведение стоит у Euseb. Arm. под 1720 годом эры Авраама, у Иеронима под 1721 годом, и у обоих под первым годом 121-й Олимпиады, так что остается неизвестным, относится ли это событие к 297 или к 296 году юлианского календаря.
  19. Plut., Demetr., 32. Матерью этой Птолемаиды была Евридика, дочь Антипатра, вышедшая замуж за Птолемея в 321 году; Птолемаида, следовательно, была племянницей Кассандра. Так как этот брак, по-видимому, был совершен только несколько лет спустя, то, вероятно, она тепеов была еще слишком молода.
  20. προς Πτολεμαιον έπλευσεν είς Αΐγυπτον δμηρεύσων (Plut., Pyrrh., 4). Ниже мы увидим, что это произошло несколькими годами ранее 295 года.
  21. προς όργήν έδόκει βίαιος είναι καί δεινά ποιεΐν (Plut., Demetr., 33).
  22. Почетное постановление в честь Демохарета приводится у Плутарха (Vit. X Orat., 851).
  23. Эта надпись (С. I. Attic., II, п° 297) относится к году архонта Евктемона; ср.: Dittenberger, Attische Archonten (Hermes, И, p. 293).
  24. С. I. Graec., II, n° 314; эта надпись относится к месяцу Боедромиону, έπ' Εύκτήμονος άρχοντος, который упоминается также и у Дионисия (De Din., 9). Так как в списке архонтов у Дионисия за десять лет, от ΟΙ. 119, 4 до ΟΙ. 122, 1, упоминаются только девять архонтов и, следовательно, пробел может находиться в восьми местах, не лишено интереса то обстоятельство, что в вышесказанном постановлении упоминается также о пожертвовании царем Лисимахом новой мачты для пеплоса Панафиней, которые праздновались в первый месяц третьего года каждой олимпиады; таким образом, Евктемон должен был быть архонтом второго года 120-й Олимпиады, и пробел в списке архонтов у Дионисия лежит позднее.
  25. В почетном постановлении в честь Демохарета перечисление его заслуг производится без всякого хронологического порядка; за относящимся к 287 году событием следуют посольства к Лисимаху, Птолемею и Антипатру, из которых последнее относится к 296 году.
  26. Эта цифра года только предполагаемая. Плутарх (Demetr., 33) говорит, что Деметрий отплыл после получения известия о том, что Лахар стремится захватить в свои руки тиранию над Афинами; это отнесло бы начало войны к 296 году, так как Демохарет был изгнан Лахаром, когда последний сделался тираном, а он мог бы быть еще послан к царю Антипатру; выражение Плутарха, очевидно, не точно. Вместе с этим устраняется также и возможность того, что Деметрий начал войну только после смерти Кассандра.
  27. Почетное постановление в честь Демохарета у Плутарха (Vit. X Orat., 85). Когда в почетном постановлении в честь князя пеонов Авдолеонта (С. I. Artie., II, п° 312) последний одобряется за то, что и ранее, |* затем в 287 году был συνεργών είς την έλευΟερίαν fj πόλει, то συνεργών вряд ли может относиться к другому времени, чем это.
  28. Paus., IX, 7, 3. Дочь царя Филиппа Фессалоника была в 316 году выдана замуж за Кассандра. По вычислениям Muller’a (Fr. Hist. Gr., Ill, 705), смерть Кассандра приходится на июль. Ввиду соображений, приведенных в хронологическом приложении к третьему тому этого труда, мне кажется, что это событие относится к первым месяцам 297 года; находящиеся в нашем распоряжении материалы не позволяют нам сделать более точных указаний.
  29. Сенека (De ira, III, 23) смешивает этого Филиппа с отцом Александра, которого он, впадая в новую ошибку, считает лицом, тождественным с отцом Антигона. Он сообщает, что Демохарета называли паррисиастом ob nimiam et procacem linguam. Как ни подозрителен этот анекдот, но мы имеем право принять делаемое им указание точно так же, как мы это делаем с сотнями аналогичных ему анекдотов, рассказываемых Плутархом, Диогеном, Афинеем и другими. Тот факт, что Демохарет появился таким образом в первой половине 297 года в качестве посла при дворе молодого царя Филиппа, подтверждает сказанное нами выше.
  30. Paus., IX, 7, 3; Euseb., I, 246, ed. Schone (в каталоге Thetaliomm reges); относительно других указаний, не совпадающих с дальнейшей хронологией, см.: Muller, Fr. Hist. Graec, III, p. 705.
  31. В почетном постановлении в честь Демохарета, в котором не особенно точно соблюдается хронологический порядок, говорится: και όχυρωσαμένω τήν πόλιν έπί τού τετραετούς πολέμου καί είρηνην καί άνοχάς και συμμαχίαν ποιησαμένω προς Βοιωτούς, άνθ' ων έξέπεσεν ύπό τών καταλυσάντων τον δήμον. Следовательно, беотяне, подобно фиванцам незадолго до битвы при Херонее, должны были находиться во вражде с Афинами и быть на стороне Деметрия, между тем как Фивы должны были более тяготеть к Македонии.
  32. В почетном постановлении в честь Демохарета говорится: καί 'Ελευσιναδε κομισαμένω τφ δήμω καί ταύτα πείσαντι έλέσθαι τον δήμον και πραξαντι καί φυγόντι; непосредственно перед этим перечисляются дары, к которым Демохарет склонил Лисимаха и Птолемея, так что πείσαντι ελέσθαι не может относиться к одному дару Айгипатра.
  33. В почетном постановлении сказано: άν$ 1 ων έξέπεσεν ύπό* τών καταλυσάντων τον δήμον. Это άνΟ ων следует непосредственно за сообщением, что Демохарет заключил симмахию с беотянами, которая, таким образом, была не единственным, но ближайшим поводом к обвинению Демохарета. Недостаточность наших сведений не дозволяет нам начертать ясную картину всего поведения Демохарета во время этой войны. Мы принуждены верить свидетельству Полибия, что он всегда был искренним и честным республиканцем; в самом лучшем случае он позволил Лахару жестоко обмануть себя.
  34. Plut, Demetr., 34.
  35. Euseb., I, 38, 171; Iustin., XVI, 2.
  36. Paus., I, 25. Так как ниже мы увидим, что приводимый под первым годом 121-й Олимпиады в каталоге Дионисия архонт Никий вступил в отправление своих обязанностей только весною 295 года и так как тот же самый Дионисий называет архонтом предшествующего года Антифата, то тирания Лахара могла установиться только после его вступления в должность после июля 297 года (01. 120, 4); мы теперь не в состоянии определить, не произошло ли это несколькими месяцами позднее, или даже только весною 296 года.
  37. Plu, t, Non posse suaviter., 6.
  38. Paus., I, 25, 7.
  39. Только таким образом можно понять выражение Полиена (IV, 7, 5); выражение, что Деметрий обманул жителей Пирея, представляет собой, как кажется, только риторическую фигуру: of μέν πιστεύσαντες έπεμψαν, δ δε λαβών καί δπλισάμενος αύτούς? έπολιόρκει τούς πέμψαντας.
  40. Plut., Demetr., 34.
  41. Paus., I, 25, 7; 29, 16; Plut., De Isid., et. Os., 379.
  42. Комик Деметрий у Афинея (IX, 405).
  43. Plut., Demetr., 34. В списке архонтов у Дионисия (De Dinarch., 9) за Евктемоном, которого мы можем отнести к 01. 120, 2, следуют имена Мнесидим, Антифат, Никий, Никострат, Олимпиодор, Филипп, причем последний относится к 01. 122, 1. Один архонт Никий упоминается в одной аттической надписи (С. I. Attic, II, п° 299) и притом в формуле έπΙ Νικίου άρχοντος ύστερον, между тем как позднейший, относящийся, вероятно, к 01. 124, 4 Никий (С. I. Attic, II, п» 316) имеет титул έπί Νικίου άρχοντος 'Οτρυνέως. То, что Лахар, сделавшись тираном, не сохранил, как в свое время Писистратиды, демократического образа правления, но формально уничтожил демократию, явствует из Плутарха (loc. cit.) и подтверждается приводимой нами двумя примечаниями ниже надписью. Дата N° 299, помеченная 16 Мунихионом, седьмым днем, четвертой притании, вынуждает нас сделать заключение, что в течение большей части этого года (01. 121, 1) не было притании, а следовательно, не было и совета шестисот. Ввел ли Лахар олигархическую форму правления или сделался военным деспотом, против него, наконец, под двойным влиянием осады города Деметрием и усилившейся в городе нужды должно было начаться движение, заставившее его бежать, во главе которого, может быть, стоял стратег Федр, так как о нем в одном почетном постановлении (С. I. Attic, II, п° 331) говорится: καί έπί Νικίου άρχοντος στρατηγός ύπό τού δήμου χειροτονηθείς έπί τήν παρασκευήν δις πάντων ων προσηκεν έπέμελήΟη καλώς καί φιλοτίμως. Если эти предположения справедливы, то падение Лахара произошло весной 295 года. Дальнейшие подробности отнесены нами в приложение.
  44. Полиен (III, 7, 1) употребляет здесь странное выражение Δαρεικούς χρυσούς. Павсаний (I, 25, 5) утверждает, что Лахар захватил с собой также золотое одеяние Девы Афины; см.: Ad. Michaelis, Parthenon, p. 44.
  45. Из одного почетного постановления (С. I. Attic, II, п° 300) видно, что Ήρόδωρος Ф[ ]κηνός, принадлежавший к числу приближенных царя Деметрия, весьма сильно содействовал заключению мира: άπο]φαίνουσι δε αυτόν καί [ot πρέσβεις ot] πεμφΟέντες ύπερ της ε[ίρήνης πρός τό]ν βασιλέα Δημήτριον σ[υναγωνίσΰα]ι τφ δήμω είς τό συντ[ελεσ&ηναι τήν] τεφιλίαν τήν πρός τον [βασιλέα Δημήτριον] καί 6πως αν 6 δημο^ άπαλλαγείη το]ύ πολέμου την ταχίστ[ην καί κομίσαμε]νος τό δστυ οΓμοκρατ[ίαν έχοι άπολαβ]ων. Это постановление помечено 5 Елафеболионом года архонта Никострата, т. е. приблизительно концом марта 294 года, следовательно, Никострат должен был быть стратегом непосредственно после Никия.
  46. Плутарх (Demetr., 34) говорит: ωσπερ of τραγωδοί διά τών άνω παρόδων. Он рассказывает это событие непосредственно, после бегства Лахара. Павсаний, (I, 25, 5), напротив, говорит: τότε παραυτίκα μετα την Λαχάρους σφανήν оБк άπεδωκέ σφισι τόν Πειραιά, και ύστερον πολεμώ κρατήσας έσήγαγεν ές αυτό φρουράν τό άστυ τό ΜουσεΤον καλούμενον τειχίσας. Он не упоминает того, что это произошло в следующем году, а также и того, что экспедиция против Спарты (см. ниже) предшествовала миру с Афинами, как это можно заключить на основании приведенного в предшествующем примечании почетного постановления в честь Геродора.
  47. και κατέστησεν αρχάς, αΐ' μάλιστα τω δήμω προσφιλείς ίσαν (Plut., Demetr., loc cit).
  48. Plut., Apophth., s. v. Demetrius.
  49. Plut., Demetr., 34; Paus., I, 25, 6. Конечно, это предположение было простой формой, так как Деметрий уже ранее занял оба эти пункта.
  50. При позднейших переговорах относительно Келесирии (Polyb., V, 67) сирийские уполномоченные считают τήν δε πρώτην Αντιγόνου του μονοφθάλμου κατάληψιν και τήν Σέλευκου δυναστείαν τών τόπων τούτων, дающими им полное право на законное обладание этими землями.
  51. Plut., Pyrrh., 5; тогда брак Пирра с дочерью Агафокла Ланассой был уже делом решенным (Λάνασσαν τήν θυγατέρα λέγων πέμπειν προς τήν 'Ήπειρον έπι τόν γάμον στόλω κεκοσμημένην βασιλικώ: Diod., XXI, 4; Exc. Hoesch., p. 151 sqq.); так как в одном из следующих отрывков того же ряда эксцерптов упоминается консул Фабий, то по хронологическому приему Диодора Пирр должен был возвратиться назад еще в год Кв. Фабия Максима Руллиана V и П. Деция Муса IV, т. е. в 296 году. Не ему ли принадлежат те 150 кораблей, которые показались перед Афинами?
  52. Сюда, вероятно, должно также относиться упоминаемое Афинеем (X, 415) нападение Деметрия на Аргос; к отпадению Аргос был, вероятно, склонен спартанцами.
  53. Polyaen., IV, 7, 9.
  54. Paus., I, 13, 6; VII, 8, 5; Iusrin., XIV, 5, 6.
  55. Plut., Demetr., 35.
  56. Сюда должна относиться заметка, что Лисимах, взяв этот город, сильно поврежденный продолжительными дождями и разлившимися горными потоками, выстроил его снова на более защищенном месте и назвал его Арсиной в честь своей супруги (Steph. Byz., s. ν. 'Έφεσος), или, что менее правдоподобно, в честь своей дочери (Enstath. и Dionys. Perieg., 423); ср.: Strab., XIV, 640). Или это произошло только в 287 году, когда этот город был взят во второй раз? Во всяком случае монета Лисимаха у Cadalvene (Recueil des Med. Grecq., p. 31) еще имеет надпись Эфес, между тем как другие с пчелой Эфеса имеют вместо подписи ЕФ подпись ΑΡΣΙ и на обратной стороне окутанную вуалью женскую голову, которую принимают за Арсиною (Muller, Munzen des Lysim., 80; Imhoof-Blumer в v. Sallets Zeitschrift fur Numism., Ill, p. 323). Имя Арсиной вышло снова из употребления после смерти Лисимаха. Точно так же представляется весьма вероятным, что после «несчастья» с Деметрием храм на Самофракии охотно принял покровительство Лисимаха. Возможно, что к этому времени относятся также и посвященный его супругой, египтянкой Арсиноей, 'Αρσινοεΐον, и постановление, в котором этот остров благодарит Лисимаха за оказанное им покровительство богомольцам, отправляющимся «к великим богам Самофракии», и за защиту от разбойников и нечестивцев έπιχειρήσαντας συλήσαι τά αναθήματα τά άνατιθέντα ύπό τών βασιλέων και ύπό τών &λλων Ελλήνων и т. д. по восстановлению Sauppe, Samothrake, II, 85).
  57. Хотя Плутарх (loc cit.) не говорит этого, а Павсаний (I, 6, 8) говорит даже совершенно противоположное, но это с полной очевидностью вытекает из дальнейшего хода событий. Относительно Палестины необходимо, по-видимому, сделать то же самое заключение из предпринятого Селевком вследствие занятия им этих земель переселения многих евреев в Антиохию и другие города (см.: Ioseph., Antiq., XII, 3; Contra Apionem, 2; Euseb., II, 118, ed. Schone: Seleucus in urbibus, quas exstruxit Judaeos collocavit etc.). Евсебий помещает это событие под a. Abr. 1726, Иероним под 1727, и оба под 01. 122, 3. Оставшиеся под управлением своих первосвященников евреи платили Селевку ежегодную дань в 300 талантов серебра (Sever. Sulp., Sacr. Hist, И, 17).
  58. Может быть, сюда относится приведенное Э. Курцием (Urk. Zur Gesch. von Samos [Weseler Programm, 1873, p. 5)] почетное постановление самосцев в честь Δήμαρχος Γάρωνος Λύκιος, который помог изгнанным самосцам: και νυν διατριβών παρά τη βασιλισσή Φίλα καί τεταγμένος έπι τής φυλακής εΰνουν καί πρόθυμον εαυτόν παρέχεται είς τάς του δήμον χρείας. Если бы царица была осаждена в Саламине, то|нахождение Демарха при ней, а не на своем посту в Самосе было бы понятно; в то же время следовало бы сделать и такое заключение, что Деметрий, вероятно, при своем походе 302 года, завладел также и Самосом и поместил туда гарнизон под командой Демарха, а после битвы при Ипсе снова потерял этот остров.
  59. Polyaen., IV, 7, 10.
  60. Polyaen., IV, 7, 11. — έγένοντο συμβάσεις μέτριαι περί φιλίας (Plut., Demetr., 39).
  61. Polyaen., Ill, 7, 2.
  62. τόν άρχιοινοχοον (Plut., Pyrrh., 5); ср.: Plut., Alex., 74; С. I. Graec, II, add. 1793 в.
  63. Plut., Pyrrh., 5.
  64. Pyrrhus unicus bellandi artifex magisque in proelio quam in bello bonus (Iiv. ap. Serv., Aen. I [ms. Faidensisp. — Stolidum genus Aeacidarum, Bellipotentes magis quam Sapientipotentes (Enn., ap. Cic. de Divin., II, 56).
  65. Lucian., Adv. indoct., 2.
  66. Как кажется, около этого времени Пирр получил Керкиру вследствие своего брака с дочерью Агафокла Ланассой (Diod., XXI, 4; Ехс, Hoesch., 151). То, что этот остров был приданым Ланассы, мы имеем право заключить из того, что она потом уезжает на него (Plut., Pyrrh., 10); см. ниже. Птолемей, очевидно, должен был содействовать этому браку, чтобы представитель его дела в Греции получил еще большую силу; а Агафокл был слишком занят войнами в Италии, чтобы иметь возможность обратить на греческие дела такое внимание, какого желал Птолемей, выдавая за него замуж свою дочь.
  67. Syncell., ар. Muller., Fr. Hist Gr., Ill, 695; Porph. ap. Euseb., I, p. 232, ed. Schone. Мы уже выше заметили, что она была дочерью Евридики, сестры Кассандра.
  68. По Павсанию (IX, 7, 3), Александр был младшим сыном Кассандра, и в пользу этого предположения, по-видимому, говорит также и выражение Евсебия: Αντίπατρος δέ 'Αλεξάνδρω τω παιδί συμπράττουσαν и т. д. (I, 232); но тот же самый автор несколькими строками ниже называет Антипатра τον νεώτερον άδελφόν.
  69. Юстин (XVI, 1) говорит: quod post mortem mariti in divisione inter ratres regni propensior fuisse Alexandra videbatur. Такой раздел представляется нам невероятным, да о нем и не упоминает ни один другой автор; Плутарх (Demetr., 36) говорит: προς αλλήλους έστασίαζον, Евсебий (loc. cit): τήν μητέρα… συμπράττουσαν 'Αλεξάνδρω περι της βασιλείας; Павсаний (loc. cit): 'Αλεξάνδρω νέμειν πλέον εύνοιας αίτιασάμενος. При вышеупомянутом посольстве Демохарета упоминается в качестве царя тоже только Антипатр.
  70. Plut., Pyrrh., 6. την τε Στυμφαίαν καί τήν Παραυαίαν (по исправлению Нибура, [III, 536] вместо вульгаты και τήν περαλίαν) της Μακεδονίας (Plut., Pyrrh., 6). Положение этой области видно из Арриана (I, 7, 5); Тимфея есть долина Аоя, а Арахт (река Арты) протекает в своем верхнем течении по Паравее.
  71. По Павсанию (I, 11, 6), Пирр взял Керкиру открытой силой, άλλοις δρμητήριον έφ' αύτδν ουκ έΌέλων είναι.
  72. Plut., Pyrrh., 6.
  73. Диодор (XXI, 7; Ex. Hoesch., p. 151) говорит, что Деметрий убил Антипатра ού βουλόμενος συνεδρον τή βασιλεία, что подтверждает высказанное нами выше мнение. Юстин (XVI; 1) тоже говорит: inchoatam inter fratres econciliationem. Несомненная ошибка заключается в тексте армянского Евсебия (I, 38, 171, ed. Mai): Alexander autem uxore ducta Lysandra Ptolemaei, coorto sibi bello cum minore fratre Ptolemaeo auxiliatorem invocavit Demetrium. По словам Aucher’a (p. 328), в армянском тексте на том месте имя Птолемея пропущено, и Petermann (р. 231, п° 7) тоже говорит: пес ego vidi in exemplari Veneuis asservato.
  74. Plut., Demetr., 37; Iustin., XVI, 1. Несколько странен рассказ Павсания (IX, 7, 3), который говорит, что Антипатр убил свою мать за то, что она предпочитала ему младшего брата, а этот призвал Деметрия и устранил при его помощи своего брата Антипатра. Но это уклонение является, по-видимому, только последствием крайней сжатости рассказа, в котором Пирр даже вовсе не упоминается.
  75. Под этими македонянами, несомненно, следует понимать войско; его присутствия требовало не только приличие и безопасность на случай удачи злодейского замысла Александра, но и то обстоятельство, что от его решения зависело получение престола.
  76. Iustin., XVI, 1. Плутарх выражается несколько странно, говоря: ού μακρών έδέησευ αύτ0 λόγων.
  77. Iustin., XVI, 2, 4.
  78. Plut, Demetr., 37.
  79. Порфирий (ap. Euseb., I, 232, ed. Schone) дает трем сыновьям Кассандра έτη τρία καί μήναις Σ, а список Thetaliorum Reges дает Филиппу 4 месяца, а Антипатру и Александру 2 года 6 месяцев. Недостаточная точность этих хронографов не позволяет нам делать из этого никаких заключений относительно различных судеб Фессалии и Македонии. Относительно дальнейших подробностей мы отсылаем читателя к приложению о хронографах, помещенному в третьем томе.
  80. Κλεωνύμου… παραβαλόντος είσ Θήβας μετά στρατιάς έπαρΰέντες οί Βοιωτοί, καί Πίσιδος αμα, δς έπρώτευσ δοξη καί δυνάμει τότε, σΐ)μπαρορμώντος αυτούς άπέστησαν (Plut., Demetr., 39). Из этого ясно, что κοινόν беотян или существовал, или возобновился после этого восстания.
  81. Polyaen., Ill, 7, 2.
  82. Plut, Demetr., 39; Diod., XXI (Ex: de V. et. V., p. 559).
  83. Павсаний (I, 29, 7) говорит: of δε τού Πειραιώς κατάληψιν έβούλευσαν κτλ., что только может относиться к этому времени. С этим я связываю текст Полиена (V, 75), в котором то место, где говорится, что Деметрий в это время был περί τήν Λυδίαν, представляет собой несомненную ошибку. Под этим можно было бы только подразумевать поход 287 года, но тогда Пирр уже был в Афинах, изгнал уже гарнизон и свобода города была признана самим Деметрием. Может быть, в источнике, которым пользовался Полиен, говорилось что-нибудь о македонской реке Λουδίας.
  84. Diod., Ехс. Vat., XXI, 44 (XXI, 9, ed. Dindorf.); хронологическое место этого отрывка мы можем определить из повторения последних слов frci συγγνώμη τιμωρίας αίρετωτέρα у Diod., XXI, 8 (Eel. VIII, p. 491); во всяком случае в старых изданиях Диодора эти слова стоят также и на втором месте.
  85. πραξάντων αύτω τήν κάθοδον τών περι θεόφραστον αμα τοίς άλλοις φυγάσιν (Plut, Vit. Χ Orat., 850 d.); συγχωρήσαντος του βασιλέως μετ' άλλων φυγάδων κάκείνω κατελθεΤν (Dionys., De Dinarcfu; 2); ср.: Phot, р. 496в, 27, ed. Bekker. Время можно определить довольно точно. Фотий говорит: feci τής φυγής διαμείνας εγγύς έτη δέκα και πέντε (Дионисий: πεντεκαιδεκαετή χρόνον). Динарх бежал из Афин в сентябре 307 года, следовательно, до августа 292 года прошло почти 15 лет. Так как возвращение Динарха и других изгнанников было разрешено в год архонта Филиппа, то Филипп должен был быть эпонимом первого года 122-й Олимпиады, начавшегося летом 292 года. Мы нашли даваемый Дионисием список до архонта Никострата (01. 121, 2) правильным; для следующих двух лет до Филиппа (ΟΙ. 121, 3 до 4) он дает только одно имя, Олимпиодора, к году которого относится почетное постановление в честь поэта Филиппида (С. I. Attic, II, п° 302); из этого документа не видно, был ли год Олимпиодора третьим или четвертым годом 121-й Олимпиады.
  86. Предположение о том, что Мусей был занят и укреплен Деметрием только теперь, а не в 299 году, основывается на словах Павсания (I, 25, 5): Δημήτριος… τυράννων έλευΰερωσας Αθηναίους τότε παραύτικα μετά τήν Λαχάρους σφαγήν ούκ άπεδωκε τον Πειραιά και ύστερον πολεμώ κρατήσας είσήγαγεν ές αυτό φρουράν τό άστυ καί ΜουσεΤον καλούμενον τειχίσας. Ввиду этого категорического свидетельства, упоминающего о происходившей в промежутке между этими двумя событиями войне, выраженное в общих чертах свидетельство Плутарха (Demetr., 34) имеет мало цены.
  87. Diod., XXI, 11 (Exc. de virt. et vit., p. 257). Упоминаемое в тех же самых выдержках (р. 258) милостивое обхождение Деметрия с побежденными Фивами является единственной хронологической точкой опоры этой войны с гетами, которая, впрочем, только доказывает, что она предшествовала 292 году, но не объясняет нам, происходила ли эта война один, два года или более лет тому назад. Из сравнения слов Юстина (XVI, 1, 19): Lysimachus cum bello Dromichaetis premeretur — со словами того же Юстина (XVI, 2, 4) и Плутарха (Demetr., 39) мы должны заключить, что поход Агафокла предшествовал миру в Македонии (294 год). Из Плутарха видно, что взятие в плен Лисимаха произошло после победы Деметрия над Фивами (ού πολλφ ύστερον), следовательно, приблизительно в 291/290 году.
  88. Агафокл был сыном одрисской царевны, которую Полиен называет Макридой (VI, 12), что Пальмерий, вопреки свидетельству Павсания (I, 10, 4), хотел переменить в Амастриду.
  89. Диодор (XXI, 11) говорит: συμπεφρονήκότων απάντων σχεδόν τών δυνατότατων βασιλέων καί συμμαχόντων άλλήλοις, чего, конечно, геты не могли думать, если Пирр вторгся в Македонию или даже если там господствовал Деметрий; отнести этот поход Агафокла ко времени перед битвой при Ипсе не позволяет нам выражение Диодора, которого нельзя было употребить, пока Антигон еще пользовался властью, а также и то обстоятельство, что это событие более не стоит в XX книге.
  90. Iustin., XVI, 1, 19; Prag., XVI (где рукописи дают Doricetes). Юстин говорит: tradita ei altera parte Macedoniae, quae Antipatro genero ejus obvenerat, pacem cum eo fecit.
  91. Юстин, Трог, Павсаний, Мемнон и Полиен называют его царем фракийцев; только Страбон (VII, 302—305) называет его царем гетов, а Свида (s. ν. άναδρονή) — царем одрисов.
  92. Мемнон (5, 1) и Полиен (VII, 25) не свободны от некоторых ошибок в деталях. Полиен говорит: „Дромихет был царем фракийцев, а Лисимах — македонян; македонянин пошел войной на Фракию; фракиец обманул его; его полководец Эф пошел к Лисимаху… Дромихет напал на него врасплох и убил (άνεΐλεν) самого Лисимаха и всех бывших с ним; пало 100 000 человек“. Maaswyk хотел читать вместо Эфа имя царя одрисов Севта. Но если в это время существовал вообще какой-нибудь царь одрисов, то это был тот, кого мы знаем только из одной монеты, единственный экземпляр которой достался вместе с коллекцией Prokech’a берлинскому музею. Этс монета представляет собой тетрадрахму, отчеканенную по типу монет Александра V класса, на обратной стороне которой изображен сидящий Зевс, окруженный надписью ΚΕΡΣΙΒΑΥΛ ΒΑΣΙΑΕ, и под троном которого имеется монограмма KI (может быть, тождественная монограмме 184 у d. Muller’a, Munzen des Lysimachsos).
  93. Diod., XXI, 12, 2.
  94. Plut., De ser. пит vind. с, II (IV, 18, ed. Tauch.); De Sanitate tuend., с 9 (I, p. 293, ed. Tauch.). Это та самая αναδρομή, о которой говорит поддельный отрывок Полибия (fr. 16).
  95. Plut., Demetr., 39. Так как ближайшим последствием этого является вторичное отпадение Фив, то поход Лисимаха против гетов должен быть отнесен к 291 году-
  96. Diod., XXI, 12; Strab., VII, 302; Memnon, ар. Phot, V, 1. Павсаний (I, 9, 7) говорит, что, по словам одних, был взят в г^лен только Агафокл, а по словам других — только Лисимах.
  97. Plut., Demetr., 39, 40; Diod., XXI, 14.
  98. θηβαίοις μεν άπεδωκε τήν πολιτείαν (Plut., Demetr., 46). Интересно то, что в одной, помеченной 12 Метагитнионом года архонта Ферсилоха (конец августа 289 года) надписи упоминается договор του δήμου του Αθηναίων και [του κοινο]ΰ του Βοιωτών (С. I. Attic, n° 308).
  99. Хронология этих событий не совсем твердо установлена. Из Плутарха видно, что вторичное взятие Фив произошло ранее осени 290 года (01. 122, 3; празднование Пифийских игр). В словах Плутарха: ταις μεν οδν Θήβαις ού'πω δέκατον οίκουμενοις έτος άλώναι δις έν τφ χρόνω τούτω συνέπεσε — заключается несомненное искажение. Так как осада Фив затянулась на долгое время, то в виде предположения можно отнести начало ее к осени 291 года, а взятие в плен Лисимаха — к весне того же года.
  100. Plut., Demetr., 40.
  101. Это тот самый Оксифемид, которому афиняне десять лет тому назад даровали право гражданства (С. I. Attic, II, п° 243).
  102. Эти интересные сведения находятся у Диодора (XXI, 15), и их истинность подтверждается некоторыми событиями при сиракузском дворе.
  103. Следовательно, Антигона умерла ранее этого времени.
  104. Плутарх (Pyrrh., 10) говорит: ταΤς βαρβάροις γυναιξίν, подразумевая под ними двух уже упомянутых жен. Дочь пеонского царя была, наверное, сестрой того Аристона, о котором нам вскоре придется говорить. То, что отцом Биркенны был тот самый Бардилий, который, имея уже 90 лет от роду, вел войну против Филиппа (Lucian., Macrob., 10), представляется нам совершенно невозможным. Не носил ли имени Бардилия внук этого Бардилия, сын и наследник царя Клита?
  105. Как кажется, главным образом для этой экспедиции Деметрий собирался проложить канал через Коринфский перешеек (Strab., I, 54; Plin., Nat. Hist, IV, 4).
  106. Так говорит Страбон (V, 232), который далее странным образом связывает с этим упоминание о храме Диоскуров, который они воздвигли на Форуме.
  107. έστράτευσεν έπ' Αίτωλούς (Plut., Demetr., 41). Сюда следовало бы отнести упоминаемое Страбоном (X, 451) опустошение Этолии Деметрием, если бы было правильным чтение второй Медичейской рукописи Πολιορκητού вместо Αίτωλικοΰ других рукописей; но верное чтение, вероятно, дает вульгата.
  108. Арриан (Ind., 18) называет в числе триерархов флота на Инде Пантавха, сына Николая из Олора; возможно, что здесь речь идет о том же самом лице.
  109. Plut., Pyrrh., 7; Demetr., 41.
  110. Plut., Demetr., 41.
  111. Даже по отдельным словам можно узнать у Плутарха заимствование им этого места у Дурида, соответственный отрывок которого приводится Афинеем (XII, 535).
  112. Schorn (Gesch. Griechenlands, p. 20) совершенно справедливо предполагает, что эту задержку посольства следует объяснить важным обещанием Деметрия освободить Афины от своего гарнизона, которого он не желал ни сдерживать, ни брать назад.
  113. Plut., Demetr., 42.
  114. Плутарх (Pyrrh., 10) по поводу победы над Пантавхом говорит: όλίγω δέ ύστερον… ένέβαλε.
  115. Plut., Demetr., 43; Pyrrh., 10.
  116. Может быть, δ πρός Κόρκυραν πόλεμος, для которой Тарент посылает Пирру на помощь корабли (Paus., I, 12, 2), была предпринята после заключения этого мира, так как Керкиру он должен был себе снова завоевывать.
  117. Смерть Агафокла рассказывается совершенно различным образом у Юстина (XXIII, 2) и у Диодора (XXI, 16); из Юстина видно, что Агафокл, возвращаясь больным из похода против бруттиев (291 год), отослал на родину египетскую царевну с ее двумя детьми; конечно, он поступил так вовсе не с целью охранить их от грозившего им, по-видимому, несчастья; напротив, он отослал на родину in spem regni subceptos filios Феоксены потому, что находился со времени союза с Деметрием во враждебных отношениях с Египтом и желал передать престол своему сыну Агафоклу. То обстоятельство, что Оксифемид действовал описанным выше образом, не подлежит никакому сомнению, так как, по словам Диодора, он приказал положить Агафокла на костер, когда тот еще далеко не был мертв, хотя и был страшно изуродован данным ему Меноном ядом.
  118. Plut, Demetr., 43.
  119. Plin., Nat Hist, XVI, 40, § 203.
  120. Memnon, ap. Phot, 225b, 32, ed. Bekker (Fr. Hist. Gr., Ill, 534).